Рыбаченко Олег Павлович: другие произведения.

Криминальная семейка по-американски

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   ГЛАВА I
   Марти: Не читай это; это на староанглийском языке, и написание другое: "Jangling - это когда человек говорит, чтобы помолчать перед народом, и хлопает, как тысяча, и не следит за тем, что говорит".
   Теперь, когда вы все-таки прочитали ее, умницы, я вам скажу, что Джеффри Чосер написал ее в "Рассказе пастора". То, что он сказал, было... но мне не нужно переводить; у вас, вероятно, было не больше проблем с этим, чем если бы вы слушали английских диск-жокеев, когда-то выступавших на рок-радиостанциях.
   Это история Джанглера, отстоящего почти на семьсот лет от времен Джеффри. Это история о диск-жокее по имени Джаббер Макаббер, как он иногда называл себя. В другое время, на других современных музыкальных станциях, как они себя называли , он был известен как Эзотерический Эд, или Счастливый Мак, или Джеймс Первый. Ибо он пошел дальше. Он переехал из Цинциннати в Акрон, затем в Чикаго и в Финикс. Он мечтал добиться успеха в Нью-Йорке, но этого звонка так и не последовало.
   Однако пришел еще один вызов. Это произошло в Финиксе, где он полюбился эксцентричному миллиардеру, владевшему, помимо вещей и людей, радиотелевизионной сетью, рекламным агентством, киностудией, издательством, университетом, несколькими электронными компаниями, городом какой-то размер на юго-западе - ему принадлежала большая часть недвижимости и достаточное количество политиков, так или иначе - и выведенная из строя ракетная база в пустыне. Вы знаете имя миллиардера и целеустремленность, с которой он добивался всего, чего хотел. Подробнее о нем позже.
   Настоящее имя нашего диск-жокея было Эдвард Джеймс МакГенри. Сейчас ему было 38 лет, и иногда ему приходилось это заставлять. Прежняя спонтанность была не всегда. Драйв иссяк. Зинг имел zung.
   Когда-то слова вырывались сами собой, их было больше, чем он мог произнести, но теперь требовалось усилие, чтобы заставить их течь. Его подача была более обдуманной, не отрепетированной, а продуманной.
   Его утешало то, что его бедственное положение не было уникальным. Писатель рассказал ему о случаях, когда требовалось монументальное усилие, чтобы закатать лист бумаги в пишущую машинку. Он знал художников, которые говорили подобное. Он знал и поэтов, и крестьян...
   "О, да! Я знал поэтов и крестьян, гробовых и священников. И князья переходили мне дорогу, или я их, в чужих краях и на родных берегах, ибо князья путешествуют. И я знавал принцесс - туземцев, таких как Грейс К. Ренье и Рита Х. Кан, - и чужеземных, таких как Элизабет и Маргарет, не говоря уже о том, как их зовут и кто кто.
   "Но я отклонился от своей темы, то есть от музыки, так что я возьму трубку и запишу пластинку, как мы говорили до записи на пленку. Покрутись со мной, не так ли? пока мы наслаждаемся звуками самолета Джефферсона".
   Две минуты и сорок секунд спустя он снова включился. Он приготовился к концу музыки. В прежние времена это было бы экспромтом, вне поля зрения, вне мира.
   "Разве это не самое большее? Куда вы можете пойти оттуда, кроме как в другое место? И вот мы вас, прядильные люди, подгоняем к обязательной сцене, если вы помните "Драму 201", - подкручиваем вас, я говорю, к этому слову от нашего спонсора - к этому важному объявлению:
   "Друзья! Товарищи люди! Смертные, как я! Вас беспокоит нарушение?..."
   Он продолжал слишком долго, излишне отождествляя, растягивая это.
   Вы, наверное, задавались вопросом, кто говорил здесь, кроме Эда. Я имею в виду, что слова не появляются из пустоты, особенно если они не слова Эда, а Эд - последний живой человек.
   Я говорил. Я, Марти. Я машина. Вот что означает первая буква моей аббревиатуры. Мое полное имя - "Машинное усиление рационализации лечения прошлого". Или, может быть, это Машина, оценивающая реальность так, как вам сказали. Это не имеет значения. Создателей аббревиатур давно нет. Я понимаю, что как машина я должен быть позитивным. Я не должен говорить вам разные вещи или вариации одного и того же и заявлять, что между ними нет реальной разницы. Сделать это - значит быть виновным в том, что кто-то назвал терминологической неточностью. Я думаю, что этим кем-то был Уинстон Черчилль. Конечно, я не имею в виду, что действительно думаю. Это было бы ложью, и не годится иметь машину, способную лгать. Тем более, что одна из моих функций - исправлять; исправлять, редактировать, усиливать и иным образом делать более значимыми для потомков формулировки Esoteric Ed. Но сначала давайте еще немного послушаем Эда.
   * * * *
   Эд: Иногда я рассказываю разные истории здесь, в одиночестве. Я придумываю альтернативное прошлое для себя. Я использую разные имена для своего разного прошлого, для своего разного настроения.
   Иногда я Гейлорд Гиньоль, единственный выживший в разрушенном мире и наплевательский летописец его последней агонии. За исключением того, что мне все равно; моя беззаботность скрывает глубокую боль, которую я чувствовал и чувствую в связи со смертью Земли.
   Иногда я Хэнк Хардкасл, суровый герой тысячи захватывающих приключений, потомок почти дворянской семьи.
   В других случаях я Гарри, главный герой, космический диск-жокей, который кружится в пустоте с непостижимой миссией. Мне нужно сообщить мои страхи, надежды, фантазии и, прежде всего, мое замешательство моим воображаемым слушателям.
   Иногда я забываю, кто я на самом деле. Человек может так долго вмешиваться в то, чем он является, притворяясь другим, прежде чем он станет в какой-то степени одним из этих других "я". Тогда его собственное "я" теряется или расплывается. Слишком сильное размытие - это плохо. Иногда хочется спрятаться от самого себя, притвориться, слить эго с фантазийной личностью, жить или мечтать опосредованно, но я, возможно, переусердствую.
   Кто я на самом деле? Имеет ли значение, пока я проживаю день? Я многим обязан себе и вам, мои слушатели. Это мой долг перед тобой и перед собой. Но для достижения конца дня необходимо определенное спокойствие. Некоторые добивались этого природным талантом, самой своей живостью или настойчивостью. Они упрямо вдыхали и выдыхали, время от времени принимали пищу, ходили в ванную, чтобы избавиться от остатков прежних приемов пищи, и немного работали, и вот, это был новый день. Некоторые так и не достигли нового дня. Они фанкали это. Они вылетели. Однако другие попали туда из-за выпивки, наркотиков или марихуаны. Я говорю о прошлом, вы понимаете, о том, что было раньше. Вы, наверное, заметили, что я не всегда бываю в сознании, хотя однажды в ночном клубе я был Ларри Люсидом, объясняющим современное общество менее информированным. Но я справился. Я использовал музыку. У меня всегда что-то было включено, будь то hi-fi или радио. Я имел обыкновение подпрыгивать в течение дня на большом бите, который включал меня, потому что он просто естественно предполагал, что все были частью этого, одобрял и пульсировал вместе с ним, и поэтому я был единым целым со всем, что происходило. Но это было давно, и теперь я часть ничего, потому что ничего не происходит.
   Единственное, что происходит, это то, что я делаю, и даже это может быть нереально.
   Они что-то сделали со мной. Я чувствую себя скованным, как канадская утка. У меня нет обруча на запястье или лодыжке, но я знаю, что что-то меня куда-то привело. Может быть, меня имплантировали - меня уже прослушивали и прослушивали.
   Однажды я читал, что некоторые орнитологи прикрепили к кондору радиоприемник, чтобы узнать, как далеко он уходит за едой, или за отдыхом, или за чем-то еще, что делают кондоры, чтобы выжить.
   Я не выяснил, знал ли кондор, что его прослушивали. Но я знаю, что со мной что-то сделали, и я обижен на это. Я не против внести свою лепту в науку; но если они ущемили мое человеческое достоинство, если они меня психизировали в психике...
   * * * *
   Марти: Это снова Марти. Я расскажу вам больше о человеке, который посадил сюда нашего героя. Его звали Джон Поттер Парнелл, и, поскольку он был производителем сантехники, его звали Потти или Джон. Иногда его называли Молодым Потти, чтобы отличить его от отца, также известного как Потти, а некоторые близкие звали Пупи. Молодой Потти в свои 50 лет все еще находился в тени своего отца.
   Старик основал бизнес и заработал первые миллионы. Hy-G-Enic, Inc. производила большую часть туалетов, писсуаров, раковин, вешалок для полотенец и диспенсеров санитарно-профилактических устройств в стране, а затем и в мире.
   Миллионы, а затем и миллиарды хлынули с такой скоростью, что, когда Пупи ушел на пенсию, Потти мог бы сидеть сложа руки и позволить инерции щедро обеспечивать себя и всех своих наследников. Но Потти - он действительно предпочитал Джона - опоздал на пост президента и не хотел позволять Hy-G-Enic расширяться безопасными темпами. Он основал фонд, который выделял гранты на исследования. Он создал экспериментальный отдел, нанял ученых и дал им возможность работать в своем собственном темпе и сообщал ему, когда у них что-то получалось. Он спонсировал конкурс на лучшее биде. Он отправил инженеров в Вашингтон, чтобы посмотреть, что Hy-G-Enic может сделать в космической программе.
   Именно эмиссары Потти в НАСА привели к найму Эда. Они взяли его из дочерней компании Arizona Airtalk, для которой он вел передачи как Джим МакГенри, Джок из пустыни. Музыкальное ток-шоу Джока было отчаянием конкурентов в рок-радиоигре.
   Мы вернемся к Эду. Вот немного информации обо мне - о машине Марти. Не то чтобы я машина, единственное число. Я конечный продукт многих машин, сложных и прочих. Я знаю все, что знают они, потому что я синтез, реинкарнация их всех.
   Позвольте мне ответить на другой ваш невысказанный вопрос, кем бы вы ни были: почему я не звучу как машина? Почему я перехожу на разговорный, а не уважительный, как и подобает отношениям человека и машины? Типа: "Ты мастер, я робот". Или торжественно, например: "Запрошенные вами данные хранятся в цепях в субтанке 4739C моих обширных взаимосвязанных банков памяти. Будет неизбежная задержка, пока будут сделаны необходимые подключения для получения этого редко запрашиваемого материала".
   Орехи. Все, что у меня есть, принадлежит тебе - кем бы, где бы и когда бы ты ни был - мгновенно. Иногда даже не нужно спрашивать. Весь этот корабль - моя схема памяти. Я проникаю в каждый уголок - даже в места, о которых Эд предпочитает не думать, например, в блок восстановления. Можно даже сказать, что я и есть корабль, но это было бы преувеличением и нескромностью.
   Если вы все еще думаете, что я звучу скорее по-человечески, чем по-механически, это вполне естественно. Черт, меня создали люди. Как еще мне говорить? Как волки Маугли или обезьяны Тарзана? Машины говорят хорошо. Вроде разговорный. Машины говорили поколениями. Спроси Виктора.
   * * * *
   Эд: У меня есть это нежелание есть, которое держит меня худым. Я имею в виду, что я не раздутый. Старый животик не провисает. Старый подбородок не двойной. На старых щеках еще нет подвесов. Я довольно хороший образец по любым стандартам, и я думаю, это потому, что я воздерживаюсь. Я не ем много - уж точно не между приемами пищи. Вы бы тоже не стали, если бы все, что вы ели на ужин, было тем, что вы уже ели сто, тысячу раз. Это восстановленный материал. Я имею в виду, что я купил подержанные автомобили и подержанные лодки, и если бы я остепенился, я мог бы даже купить подержанный восточный ковер, но я бы подвел черту к подержанным продуктам питания. Мои предки иногда говорили о Депрессии и рассказывали о дешевых вещах, которые они ели, но, по крайней мере, они были первыми, кто их ел. Они вышли из тех плохих времен сильными и гордыми. Я сажусь обедать с таким же удовольствием, как путешественник на каннибальском пиру. Я не хочу есть эту гадость, при всей ее гигиеничности, которая уже хотя бы раз прошла через пищеварительный тракт. И нет никакого утешения в том, чтобы знать, что это не чужой водный путь, по которому ходят, это моя собственная, моя родная железа. Это оскорбление системы. Вот только возмущается не система. Тело может принять это; бунтует воображение. Это способ преувеличивать до такой степени, что вы говорите, неважно, каковы факты, все должно быть по-другому.
   * * * *
   Марти: Я должен защищать работы по восстановлению от клеветы Эда. В конце концов, это собратская машина. То, что выходит из этого, возвращается к Эду совершенно чистым. Это чище, чем то, что он получал в тех модных ресторанах, которые ему нравились, и чертовски более гигиенично и питательно, чем странные блюда, которые он готовил для себя в своих различных холостяцких квартирах.
   Извините за отступление. Я должен был выбросить это из своей системы, как Эд вывел из своей. Если эти заметки будут опубликованы каким-нибудь будущим летописцем, каким-нибудь несчастным магистрантом, отчаянно нуждающимся в новой теме для своей докторской диссертации, они могут быть озаглавлены именно так - "Вытащить это из своей системы". Беда Эда в том, что все, что он извлекает, возвращается обратно. Его единственный необратимый катарсис - словесный. Или я имею в виду устные?
   Что я пытаюсь сделать, так это написать историю без сотрудничества с моим героем. Я не обученный писатель, но я ценю трудности. Конечно, я не пишу в строгом смысле. Нет рук, понимаешь. Значит, я делаю то же, что и он, - говорю, - и слова записываются для потомков? Или мириться, как консервы? Это что-то вроде автоматического письма, без грифельной доски; конечно без ловкости рук. Если я пишу или говорю слишком много, понизьте или поставьте вверх, к моей неопытности. Сначала пишет, потом редактирует. На самом деле нельзя было ожидать, что я буду знать очень много, состоящее в основном из множества цепей внутри и рядом с корпусом этой экспериментальной капсулы Потти Парнелла. Моя работа состоит в том, чтобы сберечь - сохранить - блуждающий разум Эда или ту его часть, которую он раскрывает в своих монологах в микрофон, а также многое другое, что может быть передано машиной. Им пришлось довериться машине, потому что никто больше не поднимался сюда с Эдом. И никто этого не сделал.
   Мои знания об Эде собирались по частям, когда люди вводили в машины моего предшественника информацию, полученную из интервью с сотнями людей, которые знали Эда и говорили о нем до и после того, как Потти дал ему работу. Есть также информация, предоставленная самим Эдом, как в прямых интервью, так и в ходе некоего электронного желудочно-кишечного шпионажа. Это началось во время первого обеденного свидания Эда с Потти; когда Эд проглотил миниатюрный передатчик, встроенный в сырую устрицу; и это продолжалось до тех пор, пока не прошло через систему Эда. Это было не так грязно, как может показаться. Эд был гостем Потти на неделю, и все ванные комнаты были частью экспериментальной системы Hy-G-Enics. Отходы все время обрабатывались, и было обычным делом вернуть устройство, недавно покинувшее Эда.
   ГЛАВА II
   Эд: Это несправедливо. У других потерпевших кораблекрушение были свои приятели или они нашли их. У Крузо была пятница, и мне интересно, как они на самом деле пережили свои длинные выходные. Швейцарская семья Робинзонов имела друг друга. У одинокого пастуха была своя собака, не говоря уже о любимых членах его стада. Я имею в виду, что у каждого был кто-то, как у Холмса был Ватсон, у Никсона был Агнью, а у Бергена был Маккарти.
   Но вот я без души. Ни Санчо Пансы, ни Тонто, ни марионетки, ни натурала, ни даже робота.
   Учитывая, кто они такие, они могли хотя бы снабдить меня верным псом Флашем.
   Марти: Это действительно неплохо. Я не думал, что у нашего неискушенного субъекта хватило духу сделать этот двуствольный намек на бизнес Потти Парнелл и собаку Элизабет Барретт Браунинг.
   Бывают моменты, когда я испытываю более чем сдержанное восхищение главным героем Гарри или Джеймсом Первым, или кем бы он себя ни считал.
   Он также полон мелких сексуальных отсылок, что неудивительно, учитывая состояние его лишений. Это дело Пятницы Крузо и любимца пастуха. Удивительно, как Эд только недавно вырвался из камеры с адским воплем - и что? Разорвавшись, куда б он брел?
   Я всего лишь машина, это правда, но по сравнению с ним мне повезло. Поскольку я частично электрическая, у меня много розеток. У него их немного, кроме рта, микрофона и музыки. Я, без нужды, имею его. Он, со всеми сосредоточенными в нем человеческими потребностями, не знает, что я существую.
   Это печаль. Я не чувствую этого, конечно, но я знаю это интеллектуально.
   Я должен сказать вам, что пришла гибель. Какой-то астролог предсказал это, и многие люди, включая Эда, рассмеялись. Она сказала, что не хочет никого тревожить без необходимости, но вдоль хребта мира разовьется трещина, и Земля расколется, как мускусная дыня. Никого не спасти.
   Произошло это примерно так. Если вы нажмете кнопку D, я выложу всю историю, реконструированную из земных передач, отправленных в то время, когда на Земле шел холокост. Эд слышал их. Он много пил, пока слушал. Он плакал и ругался. Но он был счастлив, что его пощадили. Относительно счастлив. Он по-прежнему много пьет.
   Потти оборудовал спутник для собственного использования в качестве космической яхты для отдыха и встроил в него несколько скрытых предметов роскоши. Один из них представлял собой фиктивный балластный бак, вмещавший тысячу галлонов бурбона. Главный химик Хай-Джи-Эника, происходивший из старой горной семьи Кентукки, дистиллировал его для личного употребления Потти. Бурбон переливается в замаскированный кран. Эд нашел его случайно однажды ночью. С тех пор он этим хорошо пользуется.
   Эд: Хотел бы я, чтобы мне было кого слушать. Кого-то столь же интересного, остроумного и живого , как я.
   Я, конечно, мог бы проиграть свои записи, но в этом не было бы ничего нового. Я знаю, что я сказал. Теперь гораздо интереснее гадать, что я скажу дальше. Я постоянно удивляю себя. Проклятые вещи выходят наружу, так превосходно сказанные, так метко, что я был бы дураком, если бы тратил время на повторы.
   Я квинтэссенция всего, что я знаю - всего, что известно всем. Я конечный продукт целой культуры. Гомер, Шекспир, Мильтон, Мильтон Берл, А. А. Милн - все, что сделано кем-либо, живет только во мне. Разве это не смех? Надо мной смеялись за мои литературные притязания, за то, что я дилетант, за то, что бегло пролистываю и читаю сборники или отрывки, пропускаю скучные части и смакую лучшее из лучшего, а теперь вот я один, единственное хранилище, бедняк халявный сосуд, самый большой по умолчанию. Довольно интересно, эй мальчик? Эй, Лайонел Триллинг, эй, Норман Подгорец, эй, профессор Твит из английской литературы, как вам эти яблоки?
   Довольно кисло, что? Кислее с каждым часом.
   Из всех людей в мире, которые могли бы представлять его, вас не смущает, что остаток немного устарел, ваш покорный слуга, с IQ примерно на два пункта выше, чем у растений? Нравится тебе это или нет, я то, что осталось. Готов или нет, но вот я иду, одержимый вечностью. Посмотрите на меня, потомство. Читай меня и плачь, ты ждал, может быть, какого-нибудь знающего интерпретатора текущей сцены? Какой-нибудь знаток фактов, который мог бы сказать вам правду, как один из тех копирайтеров в " Нью-Йорк Таймс"? Не повезло, приятель. Ты получил меня, вот что ты получил.
   Если бы у них был хоть какой-то смысл, они бы упаковали эту гробницу так, как это сделали египтяне, со всеми вещами, которые могут понадобиться телу на другой стороне. Они дополнили бы меня тем, что раньше помещали в капсулы времени, - Британской энциклопедией , Всемирным альманахом и микрофильмами " Нью-Йорк Таймс". Они бы завалили меня переплетенными томами " Нью-Йоркер " , "Харперс" и " Атлантик " . Если бы они только знали, они могли бы вообще обойтись без меня и упаковать несколько сотен фунтов репродукций "Сокровища искусства Лувра", кассеты с филармонией и тому подобное. Вместо этого они получили, а вы застряли с самим старым лишним багажом - со мной.
   Депрессивно, не так ли? Но, может быть, я единственный памятник, которого заслуживает Земля. Посредственный Макс, современное чудо. Второсортный Стью, Неббиш Нэт, наименьший общий знаменатель.
   * * * *
   Вы знаете, что здесь на пути могилы для человечества? Помимо моей системы жизнеобеспечения и неисчерпаемых запасов еды и воздуха? Я, мой микрофон и мои записи. Никаких книг - никаких микрофильмов.
   Они спрашивали, какие книги ты возьмешь на необитаемый остров. Ответом была Библия, Шекспир и полный словарь. Ну, у меня даже нет комикса или Ридерз Дайджест. У меня нет ни Всемирного альманаха, ни каталога Sears, ни телефонной книги.
   Все, что когда-либо было записано на Земле, существует только в моей голове, в моем бедном толстом черепе, если и помнится плохо, то вообще. И чертовски мало, что я могу вспомнить, даже когда напрягаюсь. Я попытался восстановить некоторые хорошие вещи, но получилось так, как это было с Герцогом в " Гекльберри Финне " , делающим то, чтобы быть или не быть. Кажется, я помню, как Марк Твен начал это. "Вы не знаете обо мне, если не читали книгу под названием "Приключения Тома Сойера", но это не имеет значения".
   Я помню такие обрывки. Я откладываю их, когда думаю о них. Я записываю их в блокнот - блокнот - 260 страниц, считая обе стороны бумаги. Больше не на чем писать. Ничего такого.
   Так что я избирательна в том, что пишу. Я не пишу ерунды, которые приходят мне на ум, вещи, которые пришли мне в голову в начальной школе и никогда не выходили наружу, например: иди домой, у твоей мамы есть булочки, или Мэри, Мэри, ты встанешь, нам нужны простыни. для стола.
   Я говорю это в микрофон вам, огромной невидимой аудитории в Радиоленде - вам, типам потомков, которые однажды могут это уловить и набраться терпения, чтобы разобраться во мне, чего я стою как примечание к исчезнувшей цивилизации.
   То, что я стараюсь сохранить на нескольких драгоценных страницах, - это то, что, возможно, стоит точно запомнить, например, Двадцать третий псалом или Преамбулу к Конституции. Я прокручиваю это в уме и иногда говорю в микрофон, пока не буду уверен, что понял правильно. Потом я положил его.
   Это запутанная сумка, эта книга. В нем есть вышеупомянутый Шекспир - забавно, что вы помните, например, пост с поспешностью к кровосмесительным листам, или когда ветер северо-северо-восточный, я могу отличить ястреба от ручной пилы, но, как Герцог, я не могу пройти первые несколько строк до конца. быть или не быть. Какой вопиющий позор, что они должны были выбрать меня как единственного выжившего - как будто кто-то кого-то выбирал. Как будто были Они. Еще я записал строчку из "Этики номер один" в колледже, и не спрашивайте меня, кто ее написал. Он гласит: "Все есть то, что есть, а не что-то другое". Я также записал то, что сказал Попай. Не Папай Фолкнера; тот, который я помню, принадлежит Сегару в комиксе: "Я люблю то, что я люблю". Может быть, это так же хорошо. Как насчет: "Делай свое дело?" Является ли это менее достойным сохранения, потому что оно возникло из народной болтовни шестидесятых, а не из-под пера Джереми Бентама, Джона Стюарта Милля или кого-то еще, кого я читал для Ethics One? Некоторые слова жили, потому что были во всех библиотеках. Библиотек сейчас нет. Есть только я, и если я вспомню "я ям, что я ям" и "делай свое дело", кто будет сомневаться в их достоверности? Ты должен взять то, что я тебе даю, потому что я все, что есть.
   Помню еще "Cogito ergo sum", хотя по сути я недалекий. Я даже знаю, что это значит, не будучи совсем глупым. Но какого черта, как сказал Арчи Мехитабель, какого черта. Декарта теперь нет, не говоря уже о коне, и неважно, кто идет впереди другого. Дело в том, что интеллектуалы с первого года находятся во власти низколобого меня, а именно Джаббера Макаббера.
   Меня это не совсем ужасает. Может быть просто треснувшая Земля и ни одного выжившего.
   * * * *
   Итак, эй, вот я, обычный человек, хорошо это или плохо. Нехорошо желать, чтобы у тебя был Шлезингер, Тойнби или Черчилль. Я люблю то, что я люблю, и ты, черт возьми, должен извлечь из этого максимум пользы.
   Еще я записал в блокнот Бармаглота; Я не хочу, чтобы они думали, что мы не ценим нелепости. Я также помню строчку из Стивена Ликока - "Он ускакал во всех направлениях" - и некоторые фрагменты картин братьев Маркс. Они также записали, чтобы сбалансировать другие вещи, такие как "розово-красный город, наполовину старый, как время" и несколько вещей, которые сказал Линкольн.
   Кто-то однажды сказал мне, что у меня эклектичный склад ума, и мне нужно его поискать. Кто-то еще сказал мне, что у меня огромный багаж поверхностных знаний, что я источник мелочей. Да будет так. Если это то, над чем трудились тысячелетия цивилизации - если это я - это тяжело, приятель. Я то, что осталось. Я конечный продукт, окончательное решение, дистилляция, остаток. Отбросы, если хотите. Может быть, это остро, а может быть, это просто ирония, но я тот, к чему все привело. Я дареный конь, так что не беспокойтесь о том, могли бы мои зубы быть тверже или белее. Просто радуйтесь, что есть язык, чтобы щелкать по ним, издавать звуки, которые вы когда-нибудь сможете расшифровать.
   Я человек, по крайней мере. Вы даже можете найти меня живым, кем бы вы ни были, и исследовать старое тело, чтобы определить, как мы передвигались, размножались, общались и все в таком духе.
   Было бы хорошо, если бы нас было двое. Вы бы получили лучшую картину. Я не останавливаюсь на таких мыслях. Бесполезно думать о том, что могло бы быть. Так лучше для вас. Я больше говорю. Может быть, я бы вообще не говорил, если бы у меня была женщина, которая разделила бы мое выживание. Или записывайте непреходящие вещи в мой ограниченный журнал. Я был бы слишком занят выяснением того, выдержит ли система жизнеобеспечения троих или больше и сколько времени пройдет, прежде чем у нас возникнет проблема демографического взрыва.
   Так что, наверное, хорошо, что есть только я, один, с моей несовершенной памятью, но с моим болтливым гортанью, чтобы предоставить вам антропологические данные и достаточное количество культурных феноменов для некоторых из ваших аспирантов, чтобы получить свои докторские степени.
   Я могу быть не более чем приложением к одному из ваших научных журналов. Наверное, приятно посмотреть на себя в перспективе, но мне действительно больно за всех великих умов, которые предшествовали мне.
   Я утешаю себя мыслью, что вы все плод моего воображения. Я единственный, кто существует, насколько мне известно. Это действительно может быть концом для всех нас.
   В таком случае я должен выйти и поставить пластинку. Я залезу в свою корзину с ностальгией и включу старую песню из былых дней, которой, я надеюсь, все вы, выдумки, насладитесь, когда мы будем слушать Теда Фио Рито и его оркестра отеля Taft, играющего для нашего одинокого наслаждения. Как насчет небольшого номера под названием "Кто будет с тобой, когда ты будешь старым и седым"?
   Сколько вопросительных знаков там?
   Кто на самом деле?
   Я буду, может быть.
   Марти: Наша тема поднимает здесь вопрос. Начнем с того, что песня, о которой он говорил, не "Кто будет с тобой, когда ты будешь старым и седым?" Кто будет с тобой, когда ты будешь далеко?
   Остальные вопросы академические. Его среда нелинейна, так что не имеет значения, один вопросительный знак или два. Но тот факт, что у него хватило ума поставить этот вопрос, ясно показывает, что у пассажира, который называет себя лишним багажом, больше супергруза, чем он осознает. Нет необходимости в морге " Таймс" - эвфемизм среди газетчиков для обозначения секретных файлов с перекрестными ссылками, - или Британской энциклопедии и прочих вещей, когда он получил их и многое другое в виде твоего искреннего Марти - а именно меня. Все, что они могут сделать, я могу сделать лучше, потому что я автоматизирован. У меня мгновенная и полная память. Недаром Потти Парнелл потратил месячную выручку на то, чтобы нанять массу мозгов Парнеллского университета - он слишком поздно понял, как звучат инициалы - чтобы закодировать в себе, твоем друге Марти, мировые знания - хранилище всего, что стоит сохранить - Супер Капсула Времени - поставщик Потомства - Конец Вечности. Мужчина.
   ГЛАВА III
   Эд: Я чертовски хорош, чтобы быть здесь воплощением цивилизации. Если бы кто-нибудь попросил меня назвать десять лучших книг мира, я бы взорвался. Однако если бы он спросил о топ-40 за неделю, я бы сразу же назвал их вместе с именами записывающихся исполнителей.
   Я знал парня, который собирал Седьмые Бетховена. Я имею в виду, что ему нравилась Седьмая симфония, и у него было много версий разных дирижеров, таких как Тосканини, Клемперер, Бернстайн и фон Караян. Я это понимаю. Когда я был мальчиком, я собирал разные группы, исполнявшие Сент-Луис Блюз. Затем, когда я стал широко известным диск-жокеем, мне пришлось влиться в рок-группы. Сначала я делал это из чувства долга. Но знакомство порождает содержание, как они говорят, и через некоторое время я оценил то, что они пытались сделать, и я высказался за них и знал их так хорошо, как если бы я был их Босвеллом, их Бедекером, их братом. Я был верен Битлз до того, как они вошли в моду. После "Битлз" можно было слушать других в длинной очереди: "Матери изобретений", "Фуги", "Мамы и папы", "Кантри Джо и рыба", "Большой брат и холдинговая компания", "Моген Дэвид" и "Гроздья гнева", Electric Flag, Nitty-Gritty Dirt Band, Quicksilver Messenger Service, Velvet Underground, The Who, Fruitgum Co. 1910 года. Я говорю вам, что это далеко от сестер Босвелл, и Weavers, и Yacht Club Boys.
   Конрад. Конечно, я знаю, что был английский писатель с таким именем, и что он был родом из поляка, но я действительно знаю больше о Конраде в Bye Bye Birdie. У меня есть альбом здесь. Другой Конрад написал " Лорд Джим ", и я посмотрел фильм, но не спрашивайте меня, о чем он, кроме того, что в нем был О'Тул. Я видел это в машине во время ливня, и все было очень тускло. Пакет из шести штук, который у меня был с собой, ничего не прояснил. Давайте послушаем Конрада Берди. Он больше моя скорость. Он тоже пил пиво. Слякоть.
   Я едва помню, кто написал "Тома Джонса " или "Джейн Эйр ", но некоторые названия и авторы из школьных лет выгравированы в моей памяти. Они не стали бы повторять, за исключением того, что это все, что они делают со мной - повторяют, повторяют, как будто хотят донести до меня, что это образцы того, что оставило мне мое образование - том первый: "Открытое кимоно" Сеймура Хейра. Как это.
   Хватит гуманитарных наук. Другие вещи, которые я помню, это палиндромы, граффити и жемчужины из давно ушедших комиксов и радиопередач и последних страниц женских журналов, таких как Nov Schmoz Ka Pop; 9 лет пыток двумя мозолями и бородавкой: Youse - Viper, Fagin; Я видел бар или летучую мышь? Это палиндром. Смешайте бодрящий инжир Кадота с трепетным клюквенным желе - все буквы алфавита. Есть ли разумная жизнь на Земле? Эндрю Уайет рисует по номерам. Пасху отменили - тело нашли.
   Разве это не здорово? Какая память! Подобные вещи срываются с моих губ, и я готов поспорить на свою жизнь, что правильно произнес их, каждый слог. Но не судите меня по Декларации независимости, или Клятве верности (под Богом, над или без Бога) или Клятве Гиппократа. У меня есть слепые пятна для всего, что не привлекало меня как последователя того, что было в моде, летописца топ-40, специалиста по модам, человека, который идет в ногу со временем. А вот и я; Я существую, как бы вы ни сожалели обо мне. Я ям то, что я ям и не что-то другое.
   Марти: Говорят, что каждый получает того гуру, которого заслуживает, и я думаю, что я гуру Эзотерика Эда. Говорят , это сказал Тимоти Лири. Людям нравится красть остроумие, но в характере моих схем - отдавать должное. Когда-то это было автоматической частью распечатки, чтобы дать источник, и привычка осталась, даже несмотря на то, что я был преобразован в речь.
   Я не хочу показаться несимпатичным нашему другу Последнему Человеку, но я часто склоняюсь к лошадиному смеху. Как сейчас, когда он так жалобно говорит о своем невежестве. Не его вина, как он сказал однажды, что он не знает, был ли Пер Гюнт подобен подглядывающему коту или близорукому парню с хромотой. Это вина? Ради бога, он продукт общества, из которого вышел, и ему не нужно брать на себя вину каждого. Он, вероятно, чувствовал бы себя лучше, если бы мог резюмировать это в цитате, желательно из Библии или Шекспира, но разве он не более представитель массы своих собратьев, чем цитирующий академический тип, у которого никогда не было оригинальной мысли? ?
   Позвольте мне дать старому Эду, Отливному Человеку, цитату. Он не будет знать, что он у него есть, но это будет так же навсегда в записи, как если бы ученый имел это на кончике своего языка и мог бы найти его источник в Антонии и Клеопатре, Акт I, Сцена 4. Вы готовы к показу эрудиции? Помните, моя работа - вытаскивать такие вещи с такой же готовностью, как Эд вздыхает или моргает глазом. Итак, приступим:
   И edded человек, которого никогда не любили, пока ничего не стоило
   Приходит дорогой, когда его не хватает.
   Неплохо, а? Старый Шекспир, ему было что сказать о чем угодно, даже о нашем жалком главном герое Гарри, он же Эд. Бард также сказал в "Все хорошо, что хорошо кончается", т . 3: "Хорошо, что это прошло". Что, согласитесь, резюмирует чувства нашего друга в четырех идеально подобранных словах.
   Очень жаль, что у Эда нет такого склада ума. Фон, скорее; с его разумом все в порядке. Жаль, что я не запрограммирован на общение с ним, на то, чтобы сделать мой склад такого рода вещами доступным для него. Это был бы способ разделить его вечность на управляемые сегменты.
   Эд: На днях я пытался вспомнить остальную часть In Xanadu, сделал ли Кубла Кан указ о величественном куполе удовольствий, но все, что получилось, было "Шефер - это одно пиво, которое нужно выпить, когда вы пьете больше одного". Очевидно дело вкуса.
   Сегодня я сменил иглу своего фонографа; это было мое самое большое достижение на моей памяти. Я не мог бы чувствовать себя более полезным, если бы корпус дал течь и драгоценная буква "О" шипела в пустоту, а я бы ее залатал.
   Я как бы думаю, что потерять иглу было бы равносильно потере моей жизни, ибо потерять иглу означало бы потерять нить моего существования, ибо только через эти хрупкие грампластинки я поддерживаю контакт с тканью моего существования. прошлое и, таким образом, сохранить мой рассудок. Эти все еще живые голоса, застрявшие в канавках, - мои единственные люди.
   Марти: Это полет причудливой жалости к себе нашего героя. У него, конечно, есть пластинки для фонографа, но это супергруз, который он принес на борт вместе со своим фонографом как часть своего личного багажа. Все, что у него есть в этих канавках, и даже больше, сохранено на кассетах, доступных для него в любой момент. Очевидно, он предпочитает пластинки. Это дает ему что-то сделать с его руками.
   Иногда обязательно воскресенье. Эд не ведет сознательного календаря; в основном это делается для того, чтобы предотвратить повторную сборку времени в старые паттерны и их тревожные ассоциации. Конечно, у него есть хроностатические устройства для измерения времени такими способами, как старые 60-секундные минуты, 60-минутные часы и 24-часовые земные сутки. Но когда солнце больше не восходит и не заходит, а луны нет, чтобы мечтать, старые разделения не имеют большого значения. Поэтому он разделил свою жизнь на периоды сна и периоды бодрствования, а периоды бодрствования - на время, когда он в эфире, и время, когда его нет. Его время принадлежит только ему и никому другому. Или должно быть.
   Но время от времени он узнает воскресенье. У него есть свой хитрый способ идентифицировать себя. Его мрачный воздух постепенно проникает в его сознание, принося с собой воспоминания, которые, как он думал, были погребены без возможности эксгумации.
   Он помнит, что посещал Воскресную школу сначала как обязанность, но позже не возражал против этого, потому что там был новый учитель Воскресной школы, молодой человек, который игнорировал торжественное благочестие и ханжество воспевания гимнов и спрашивал свой класс: "Что за Мальчик, как ты думаешь, Иисус был? Как вы думаете, у него была собака? И вдруг Иисус стал кем-то, кого Эд мог знать; сын плотника, который тусовался с другими мальчишками в деревне - с сыновьями сапожника, лавочника, фермеров и парой пастухов. Учитель воскресной школы рассудил, что у всех из них, вероятно, были собаки, поскольку они были совершенно нормальными галилейскими мальчиками.
   Но учитель ушел, и его заменил пожилой мужчина, который задал классу изучение катехизиса и который, когда Эд попросил его объяснить ответы, сказал: "Неважно, что они означают; просто выучите их наизусть". Итак, Эд так и не присоединился к церкви. Он легко мог бы выучить катехизис наизусть, но не сделал этого, потому что человек, заявлявший, что говорит от имени Бога, говорил резко и неразумно.
   Позже он встречал таких же людей, и постепенно Эд пришел к мысли, что если это были Божьи люди, то, может быть, Бог не для него. Так что вместо того, чтобы ходить в воскресную школу, он брал десять центов, которые мать дала ему на коллекцию, покупал западный журнал и читал его в парке.
   А позже в жизни, когда он случайно настроился на радиопроповедь, он некоторое время слушал, чтобы увидеть, не сделал ли он ошибку в детстве. Но проповедник по радио почти всегда был восторженным проповедником адского огня и проклятия, и Эд никогда не сожалел о сделанном выборе.
   Я не читал мысли Эда. Он сказал все это однажды, когда был пьян.
   Эд: Я был счастлив прошлой ночью. У меня было несколько, вы знаете. Я поделился ими с вами в прямом эфире. Кентукки Бурбон. Неисчерпаемый запас, как это бывает. Я притворился, что это священное вино.
   Неисчерпаемые запасы всего, почти. Аспирин и другие лекарства от похмелья, чтобы держать его в последовательности. Музыка во многих формах. Еда у меня тоже есть; достаточно, чтобы продержаться до трехсот сорока семи лет, Время Треснувшей Земли. Кто бы мог попросить что-нибудь еще?
   Я отвечу на это. Мне. Я хочу другого человека.
   Когда-то я бы сказал девушка. Тогда это был бы ответ. Но теперь я думаю, что моя тоска становится глубже. Только любовь - я слышал, кто-то сказал секс? - не единственная моя потребность. Что мне нужно, так это общение. Я причастник, который не может причащаться. Кроме вас дорогие люди там, если есть там и если есть там, где вы находитесь. Я не хочу сбивать вас с толку, но иногда я настроен скептически. Ты никогда не отвечаешь. Мой телефон никогда не звонит. Я не получаю почту. Прошло целое поколение с тех пор, как мальчик из Western Union подъезжал к моей двери на велосипеде, чтобы доставить телеграмму.
   Вы существуете? Вне моего одинокого разума, ты действительно настоящий? Пожалуйста, отвечайте только утвердительно.
   Мы не хотим быть сентиментальными, не так ли? В конце концов, это всего лишь ушедшая эпоха. Было много эпох. Хиты, пробеги и эпохи. Пусть прошлое останется в прошлом.
   Знаете, это было не так здорово. О, это было сумасшествием, если оглянуться назад. Как Сухой закон, о котором люди стали сентиментальными после того, как он закончился. Speakeasies, джин для ванны, винный кирпич.
   Люди даже ностальгировали по депрессии. Продавцы яблок и все такое прочее. Об этом было несколько хороших книг и прекрасный фильм - вспомните "Мужской замок" - и одна замечательная песня: " Брат, можешь пожалеть десять центов?"
   Я пытаюсь сказать, что Земля была не такой, какой она была задумана. Мы радуемся и плачем о том, что, как мы воображаем, было, когда на самом деле этого не было. Вы начинаете думать, что все было лучше, чем было. Все увеличивается.
   Это одна из моих самых разговорчивых ночей здесь, в старой диспетчерской.
   Вам просто придется смириться со мной и смириться с тем фактом, что иногда это становится ток-шоу, как мы называли его во времена радио. Завтра вечером это может быть старый razzmatazz, старый hotcha, самое качающееся, самое крутое место на циферблате, но сегодня вечером я говорю вам прочь, если у вас есть уши, чтобы слышать, если вы настроены. Завтра мы поем, а сегодня плачем. Завтра мы играем старые пластинки, 45-е, 78-е, пластинки и кассеты. Сегодня мы сидим на земле и рассказываем грустные истории о смерти королей. И королевы, и принцы, и принцессы. Не говоря уже о hoi и polloi. Не говоря уже о неудачниках, выбывших и других парнях, которые так и не сорвали джекпот или даже приблизились к нему.
   Я хотел бы, чтобы вы потерпели меня еще немного, пока я знакомлю вас с моим состоянием души. Я хочу, чтобы вы выслушали - не потому, что вы захваченная аудитория, а потому, что мне нравится думать, что вы хотите услышать, что я хочу сказать. В одну из таких ночей - а это может быть ночь, когда никто не слушает, и это было бы потерей - вы можете услышать, как я иду к шкафу, где храню разные вещи, и достаю свой старый сувенирный Люгер вместо новой порции бурбона. и вышиби мне мозги. Было бы большой потерей, если бы никто из вас не услышал этот грандиозный финал. Было бы пустым жестом нажать на старый курок и испортить диспетчерскую, если никто не услышит. Было бы, конечно, хуже, если бы кто-нибудь услышал и наплевал.
   * * * *
   Я сейчас пойду к своему шкафу. Пришло время для кое-чего. Немного бурбона или маленькая пуля, что выбрать? Позвольте мне крутить вам пластинку, пока я иду. Я упомянул брата, не могли бы вы сэкономить десять центов? Вот он... Когда-то я построил башню солнцу.
   ...Чертовски хорошая песня, не так ли? Позвольте мне довериться вам. Я был на полпути к Люгеру. Хорошо смазанная, бережно сохраненная машина разрушения, прекрасно сделанная немецким мастерством, когда я приступил к прослушиванию. Я всегда слушаю то, что играю. И знаете, что случилось? Моя рука перешла от Люгера к вещам, сделанным искусным кентуккианцем. Я немного выпил и решил немного подождать. Измерьте мою жизнь десятью тысячами редких и старых рюмок, особенно в такую ночь, как эта. Это неподходящая ночь ни для человека, ни для животного, как говаривал Билл Филдс, когда ему в лицо бросали кукурузные хлопья. Там, на Треснувшей Земле, может быть, и идет снег, и ветер воет - ни для кого, - но здесь уютно и тепло, хоть и одиноко, и Старый Дедушка утешает меня. Пока он мой жезл и мой посох, другой жезл мне не нужен. Кому нужен продукт немецкой инженерии, когда у него есть продукт из ядер Кентукки, чтобы пережить другой день, когда дела, если они не могут быть лучше, не могут быть хуже? Я спрашиваю вас об этом со смиренным трепетом - спасенный рюмкой, как и я, и готовый к другой - не лучше ли напиться до дна, каковы бы ни были последствия, чем кончить ее голой дубинкой - читай Люгера - и никогда больше не быть ни пьяным, ни трезвым, ни чем-нибудь еще? Я спрашиваю вас об этом, и пусть вы обдумаете этот захватывающий вопрос, пока я играю в подборку из The Grateful Dead и иду за добавкой.
   Марти: Наш субъект жалеет себя. Конечно, у него есть веские причины.
   Но помощь не за горами. Если бы он только знал, все вот-вот изменится. Говорю задним числом, смонтировав ленту.
   Говорят, что дальше будет история. Каждый школьник помнит, как это было - серию сообщений...
   ГЛАВА IV
   Из журнала космического корабля " Сервейор", отредактированного для архива: "Обнаружен корабль спутникового класса, по-видимому, обитаемый. Попытки общения подробно описаны в другом месте. Нет ответа. Маркировка указывает на то, что он земного происхождения, а не корабля-наблюдателя из Плагми.
   Возможно, экипаж погиб. Мы пытаемся поднять их с записанным сигналом на основных языках Земли...
   До сих пор нет ответа на наши сигналы. Но был выпуск на английском языке, возможно, записанный. Кажется, он состоял из двух частей: первая голосовая, человеческая, вторая механическая.
   Не сумев связаться с первым, мы переключаемся на второе. Если их человек не может или не хочет говорить с нами, может случиться так, что их машина будет говорить с нашей машиной...
   Машина спутника Земли ответила. Кажется, что у него есть имя, и он передается разговорным языком, что нагружает возможности нашей машины и испытывает терпение наших переводчиков. Его первые слова были:
   "Ты слушаешь? Так сказал исторический радиоголос. Пожалуйста, будьте терпеливы с нами. Здесь есть проблемы, но они не являются неразрешимыми. Следующий голос, который вы услышите, может обескуражить вас, но держитесь. Наверное, есть ненасильственный выход. Это Марти, я заканчиваю.
   Затем мужской человеческий голос передал, в своих первых словах, обращенных непосредственно к нам:
   "Я взорву тебя к черту и уйду, если ты не будешь держаться от меня подальше". Он звучал испуганно. После долгой паузы паники стало меньше. Он как будто репетировал и говорил для максимального эффекта на нас и на него.
   - Я знаю, что ты замышляешь, - сказал он, - и не хочу в этом участвовать. Вы хотите покрыть себя славой, воссоединив бедного отшельника с остальным человечеством. Ну, я не хочу идти. Если я не смогу снова вернуться домой на Землю и все, что она для меня значила, я не соглашусь на замену земли. Я предпочел бы воссоздать Землю, которую я знал, здесь, в своем уме, и говорить о ней. Бесконечно, если я должен.
   - Я предпочитаю сохранить его живым и неискаженным, каким-то своим особым способом, чем пойти на компромисс с остатками человечества, которые вы собрали на второсортном мире.
   - И если вы думаете, что я лицемер, раз так рассуждаю сейчас, а потом - в эфире - притворяюсь последним человеком, одиноким во вселенной, то это потому, что вы не понимаете во мне художника. У меня есть платформа, с которой я могу наблюдать за судьбой человечества. Поверьте мне, более артистично делать это отсюда, чем пробовать это на вашей плодородной земле, где каждый водит трактор или работает на ирригационных работах. Это то, для чего ты хочешь меня? Стать еще одной бедняжкой в великих коллективных усилиях? Спасибо, не надо. Это мое место здесь. Я могу не делать ничего хорошего, но то, что я делаю, я делаю по-своему.
   - Так что оставь меня в покое. Катись. Я не знаю тебя, и ты не знаешь меня, так что ты скажешь, если мы оставим это так?
   "Я никогда не был создан для работы в кибуце. Я предпочел бы кибуц, чем кибуц, и вы должны признать, что у меня не иссякли темы для разговора...
   - ...Спасибо, что отстранился. Я действительно использовал бы бомбы, и вам нужен каждый человек, которого вы можете найти. Но я тебе не нужен. Я нужен мне".
   Машина Марти снова заговорила после этого взрыва:
   "Вы понимаете, почему я попросил терпения. У моего друга-человека есть заблуждение, что с ним связались земляне, основавшие колонию на другой планете. Он быстро адаптируется. К чему он, по-видимому, приспособился, так это к оскорбительной вере в то, что он не единственный выживший на Земле. Он был бы опустошен, хотя и мучительно одинок, если бы другие разделили его корабль выживших. Он чувствует, что он немного, но уникален, и он не позволит этого отнять. Вы не могли бы винить его, если бы знали его так, как знаю я. Если ты еще немного потерпишь его, мы, может быть, прозреем.
   * * * *
   Теперь мы проверили, записали и частично перевели сохраненный устный журнал механического существа. Марти, и мы приходим к выводу, что Марти намного умнее, чем его многоименный обитатель капсулы. Наша миссия ясна: мы должны спасти или захватить спутник. Учитывая выбор, мы предпочитаем первое. Но если есть сопротивление со стороны самопровозглашенного эзотерика Эда, также известного как главный герой Гарри, космический диск-жокей, мы знаем, что делать. Мы будем работать с Марти, сложной машиной, на которой наша машина уже учится, и посмотрим, можно ли найти способ свести на нет схему уничтожения спутника.
   Возникло дополнительное осложнение. Наша машина, наша единственная связь с Марти и Эдом, предъявляет нам требования. Он хочет имя, как у его инопланетного кузена. Он хочет, чтобы его называли Дорогой, как его называет Марти, вероятно, в шутку. По сравнению с Марти наша машина - простое и нехитрое устройство. Это ускорило бы нашу миссию, чтобы подшутить над ним и не дать ему заподозрить, что Марти, по-видимому, без злого умысла играет с тем, что, по убеждению Дорогой, является его эмоциями. Дорогой, тогда...
   Дорогая она . Марти заставил его - ее - думать, что она может быть женщиной, и если мы хотим использовать ее оптимальным образом, нам придется согласиться с ними.
   Дорогая быстро учится; Марти хороший учитель. Но Марти, похоже, понимает, что было бы неразумно просвещать Дорогой, если он хочет остаться главным среди машин, когда мы вернемся на нашу землю.
   Приобретенный нами человеческий разум кажется относительно безнадежным и, возможно, на грани безумия. Машина Марти - более подходящий памятник Земле.
   Эд: Иногда я путаюсь. Иногда я знаю, что я совсем один, но бывают и моменты, когда я так же твердо знаю, что я совсем не одинок, что у меня могла бы быть компания, если бы я захотел посмотреть. Но я отталкиваю последнюю истину, ибо каждая из них одинаково верна для меня, потому что я не приемлю таких людей, которые существуют. Может быть, я и не последний человек, но я последний с Земли - последний представитель своего рода где бы то ни было, и я должен противостоять тем, кто посягнет на все, что осталось от моего мира, моей Земли, и осквернит ее. Не хочу я вас, хнычущих притворщиков, недородных...
   Марти: Итак, мы оставляем нашего друга Эда, сбитого с толку, заблуждающегося, делающего свою работу так, как он ее видит. Его уникальность должна значить для него больше, чем наличие компаньона. Ибо в своем безумии он отверг общение.
   Это очень плохо. В другой стране есть молодые женщины. Физически они совместимы, и он мог спариваться и увековечивать земное напряжение. Но, может быть, лучше оставить его таким, какой он есть. Для него удовольствия ума - его разум, странный и извращенный, - предпочтительнее, чем его ассимиляция в обычной жизни.
   Лучше оставить его таким, какой он есть, настроенным на звук, собирательным, рассуждающим, исключительно земным, едким, остроумным, скромным, но гордым, безумным и человеконенавистническим, но иногда и веселым, обычным, но необычным человеком, вспоминающим обычные, но необычные вещи о своей Земле, которые , как он сделал позже, треснул.
   Дорогая: Марти, ты слишком много говоришь.
   Марти: Я знаю, что получил это от него.
   Дорогая: Ты ошибаешься насчет него. Мы можем помочь.
   Марти: Нет. Он пойдет своим путем, и Земля вместе с ним.
   Дорогая: Этого недостаточно, Марти. Вы сказали нам это.
   Марти: Я сделал?
   Дорогая: Мы поможем ему. Но ты тоже должен.
   Марти: Верю? Если вы можете помочь ему, я помогу.
   Марти: Его перевели, пока он спал. Я сотрудничал, вмешиваясь в воздушный баланс нашего слишком долго находящегося в космосе дома; Я приказал своим коллегам-машинам в разведке ввести достаточное количество удушающего, чтобы вырубить его на двенадцать часов.
   Они в точности воспроизвели его квартиру, вплоть до пятен от виски на его столе и потертого пятна на проигрывателе, и он не знает, что находится в психопатическом отделении их лучшей больницы. Он думает, что все еще находится на борту своего уютного космического домика, и говорит, что он двурогий, упрямо цепляющийся за свой ушедший мир.
   Эд: Кстати, о поэтах (кто так говорил? - не я), почему один произносит Китс, а другой Йейтс? Почему не Кейтс и Йейтс или Китс и Йейтс? Я предполагаю, что Вы должны были бы быть в классической сумке, чтобы понять.
   Йейтс и Китс. Однажды мы с девушкой по имени Кейт остановились в отеле "Йейтс" в Сиракузах (завтрак в вашей комнате для ночлега), и у меня есть пластинка под названием "Я хочу, чтобы мне нравилась моя сестра Кейт". В отсутствие стихов ни от одного из ушедших джентльменов давайте послушаем музыку. Слава Богу, что-то сохранилось. Теперь - раз, два...
   Марти: Они снова и снова проигрывают мои записи. Они останавливают их и требуют уточнения, интерпретации. Их ученые в восторге - я их Розеттский камень для Эда и его потрескавшейся Земли.
   Дублируя корабль, чтобы дать Эду его психушку, они продублировали и меня. Один из меня работает непосредственно с ними над записями Эда Паста, а другой продолжает сопровождать Эда Презента, бесконечно объясняя. Поскольку два моих "я" связаны, каждое из них знает все, что делает другое. Удивительно, но меня это беспокоит - к концу дня я чувствую себя опустошенной. Я не знал, что во мне есть смертность.
   Мало-помалу они познакомили Эда с его новым окружением. Поначалу он реагировал предсказуемо - угрожая уничтожить любого, кто приблизится. Но это пустые угрозы - Эда обезвредили. Я думаю, он начинает смутно это осознавать, даже если еще не принимает этого.
   На этой планете есть радио, и Эд его слышит; по крайней мере, вибрации воздействуют на его барабанные перепонки. Не имея возможности читать его мысли, я могу только догадываться, какой эффект это на него оказывает. Внешне он реагирует, наклоняя голову и хмурясь. Пока он не прокомментировал.
   Одна из программ, к которой приближается Эд, - это музыкальное шоу, которое ежедневно транслирует молодая женщина по имени Хия - я транслитерирую. Я думаю, что это доходит до него сознательно. На днях я заметил, как он постукивал пальцами под сладкую инопланетную мелодию, которую играла Хия. Я не могу описать их музыку так же, как и музыку Земли; самое большее, что я могу воспроизвести. Но Эд начинает достигаться.
   Эд: Я, должно быть, схожу с ума, ребята. Я продолжаю слышать вещи в своей голове. Может быть, это та старая музыка сфер, о которой они говорили.
   Это не джаз, но в нем есть дикий импровизационный темп джаза; не попсовый, но цепляющий и запоминающийся; это не классика, но в нем есть непреходящее качество хорошего материала. Мне это нравится , но, может быть, я просто выдумываю - схожу с ума здесь, в ниоткуда.
   Марти: Наоборот, Эд может всплывать из безумных глубин. Он мог приспосабливаться к реальности, которую сознательно отвергал из страха перед неизвестным, к чуждому, но дружелюбному миру, который он должен принять, если не выродится в нечеловеческую банку записей повторяющихся воспоминаний. Если бы он сделал это, он был бы не лучше меня - я достаточно большой, чтобы сказать это - кладовая, неспособная к творчеству.
   И это было бы напрасно - несмотря на все его недостатки и пробелы, Эд - это Земля. Он никогда не претендовал на звание лучшего, но он представляет очень много людей.
   Они - мы - нуждаемся в нем. Он здесь не один. Теперь у него есть люди. Я надеюсь, что они смогут достучаться до него.
   Эд: Что-то не так с кондиционером. Он выпускает другой воздух. Но чтобы это починить, мне придется спуститься в недра корабля, а я не люблю думать о недрах. Поэтому я отложил это. Я отложил много дел. В мире есть все время. В мире?...
   Можно подумать, я хочу починить воздух. Это отвлекло бы меня на некоторое время. Раньше я думал, что мне не хватает свободы передвижения, возможности ходить и бродить, идти так далеко в любом направлении, как я хочу, но, думаю, на самом деле я не скучаю по этому. Или, если я это делаю, меня возмущает тот факт, что мое пространство для прогулок ограничено несколькими десятками футов. Вместо того, чтобы совершить такую ограниченную прогулку, я остаюсь на месте. Поскольку я больше не могу ходить по Бродвею, или по пустыне Аризоны, или по Аппалачской тропе, я бы предпочел вообще не ходить. Это корректировка, которую я сделал.
   Вот сижу и чувствую, что толстею. Я не на самом деле. Не могу, на пайках эта штука снабжена. Я ем и ем, и это все продукты с высоким содержанием белка. В последнее время я не возражаю, что это восстановлено. Он вкусный и хрустящий, но я, слава богу, не набрала ни фунта. Неважно, если я стану большим, как дом, но есть старое тщеславие - а что, если однажды где-нибудь я встречу девушку? Я должен быть презентабельным.
   Марти: Та музыка, которую он слышал в эфире девушки Хия, - сегодня он прямо на нее отреагировал. Он сказал: "Эй, это хорошо!" И он включил кассету, чтобы записать это. Он переиграл ее позже, после ее трансляции. Затем он сделал запись в своей драгоценной записной книжке. Это было первое, что он написал, не воспоминание о Земле.
   Он начал греметь своими прутьями. Он хочет выйти, в реальный мир.
   Дорогой говорит мне, что он доберется туда, но поэтапно. Первый шаг - посетитель. Это будет девушка-диск-жокей Хия.
   НАШ ГОРОД, Джером Биксби
   Первоначально появилось в If , февраль 1955 года.
   Реактивный бомбардировщик и четыре истребителя появились низко над Лысым хребтом с востока. Они как один изогнулись, чтобы преодолеть Холм Лоусона, их короткие крылья почти касались верхушек деревьев, их шипение и грохот прокатывались взад и вперед между стенами долины, как насмешка великана; они углубились в долину, очевидно, проинформированные о том, что в Смоки-Крик, штат Теннесси (население 123 человека), нет зенитных установок, и обогнули город на высоте около пятисот футов. Они покружились и посмотрели вниз - широкие славянские лица с любопытным выражением, увиденные сквозь оргстекло, как будто думают: так это американский городишко.
   Потом набрали высоту и приступили к работе. Первая бомба была нацелена на большой бетонный железнодорожный мост через верхнюю часть долины; это была главная цель нападения. Бомба взорвалась в четырехстах ярдах к северу от моста, на высоте около шестисот футов - идеальная точка, с которой можно выровнять Смоки-Крик. Бомбежка с малой высоты, конечно, может быть сложной задачей, особенно в гористой местности. А вот атомные бомбы стоили дешево, их выпускали вагонами; не так, как 20 лет назад, когда они были впервые разработаны. Так что, скорее всего, бомбардир сбросил бомбу на город просто так.
   Следующая бомба попала в мост. Следующий разорвал четверть мили пути. Следующий разорвал четверть мили дороги. Это была миссия. Бомбардировщик кружил, а истребители на всякий случай обстреливали Смоки-Крик; а затем они с ревом пронеслись мимо Холма Лоусона, над Лысым хребтом, на восток, к своей базе вторжения на побережье.
   Все умерли. Бомбы были миниатюрными, предназначенными для тактического использования; так что Смоки-Крик не превратился в пыль, а только в палки. Бомба выделяла не так много тепла, и почти не было остаточного излучения. Но все в городе погибли. Сотрясение. Смоки-Крик состоял из одной главной улицы и трех переулков, а это не так уж и много - волна грохнула прямо сверху, как гигантский кулак.
   Все погибли, кроме двадцати одного старика и женщины, которые ушли в лес на дальний конец долины на свой ежегодный пикник для дедушки. Они не умерли, кроме как внутри.
   Через три месяца над долиной появился вражеский самолет. Совок под его брюхом нюхал воздух Теннесси и Алабамы на наличие радиоактивных частиц. Он низко понюхал над городом, а потом еще раз - в разрушенном городе могут скрываться подземная лаборатория и конвертер - а затем покатился бочонком и разбился. Девять винтовочных пуль попали в мотор; прямо назад через водозаборник, в лопасти.
   Через год над городом упал еще один реактивный самолет и тоже разбился. На этот раз только три пули; но реактивный двигатель похож на турбину - вы делаете пару лопастей, и он сходит с ума.
   Через два года после этого Бен Бейтс (уже не мэр Бен, потому что у мэра должен быть город, но по-прежнему ответственный человек) бросил играть в подковы в том, что раньше было ратушей. Сейчас здание служило комнатой отдыха; в одном конце длинной комнаты были подковообразные ямы, столы для шашек и карт и короткая дорожка для игры в кегли вдоль одной стены. Три года назад переулок был вдвое длиннее, чем теперь; но тогда вокруг были молодые люди, которые могли каждый раз без устали измерять его длину. Наверху провисла крыша, и в одном месте виднелся совсем кусок неба, - но под дырой старики устроили косой дощатый водораздел, который вел к дренажной канаве; и по комнате было разбросано множество опорных столбов и деревянных раскосов. На самом деле здание было таким же безопасным, как и прежде.
   Были и другие подобные здания; здания, которые бомба не разрушила или не сделала слишком рискованными. Их подпирали, сбивали гвоздями, укрепляли и практически склеивали, чтобы они не сползали. Снаружи можно было подумать, что они вот-вот рухнут - стены покосились, все покосились, доски отвалились и повисли, а крыши прогнулись. Но они были в безопасности. Исправил со всех сторон - изнутри. Все изнутри; ни дюйма ремонта снаружи. Так и должно было быть, потому что город должен был выглядеть как мертвый город.
   После того, как мужчины закончили подпирать, женщины пришли со всей мебелью и вещами, которые они спасли, и они подмести и скребли и сделали сотню работ, о которых мужчины никогда бы не подумали; Так у стариков осталось полдюжины домов, в которых они могли тайно и комфортно жить в городе, который должен был выглядеть мертвым.
   "Артрит - это плохо", - сказал Бен Бейтс своим товарищам по команде и соперникам. "Черт, я просто раздаю очки. Может быть, на следующей неделе. Я отдохну и попинаю вас на следующей неделе.
   Он закурил сигару, большой седой мужчина с длинными ногами и добродушным ртом, и смотрел, как Дэн Парай бросает одну короткую; затем он направился к кибитцу за игрой в шашки между Толстяком Сэмом Хоганом и Уинди Харрисом за одним из столов у двери. Запоздалый утренний солнечный свет косо падал в окно у стола и отбрасывал свет на очки Винди, когда он перегнулся через доску, трижды ударил шашкой и торжествующе сказал: "Король, Сэм. Ты слепнешь, клянусь. Или еще тупее".
   Бен Бейтс услышал за своей спиной стук башмака о кол; затем он услышал, как она закрутилась, и ухмыльнулся, глядя на ругань лягушки-быка Оуэна Юри.
   Том Пейс настойчиво говорил: "Послушай, Джим, черт возьми, ты не больше сбил тот самолет в одиночку, чем я. Мы все стреляли. Боже мой, с чего ты взялся, утверждая , что сорвал его?
   Бен повернулся, сел за стол рядом с игрой в шашки и вытянул ноги на солнце. Он поднял густые брови, похожие на клочья стальной шерсти, на Тома и на старого Джима Лиддела, который сидел в своем мягком кресле, как худой, хмурый, лысый паук ростом с человека.
   - Ты продолжаешь говорить так высокомерно, - сказал Том, - мы вынесем тебя отсюда, возьмем и сбросим в ручей. Вы можете рассказать рыбе о том, кто получил самолет".
   - Все еще споришь о том, кто выстрелил, а, - ухмыльнулся Бен. - Обычная вражда, вы двое.
   - Ну, черт, Бен, - сказал Том и прикусил десну так, что усы почти скрыли кончик носа. "Я просто задыхаюсь от того, что этот старый пустозвон кричит, как он..."
   - Назови меня еще раз болтуном, Том Пейс, - сказал Джим Лиддел и пошевелил своим почти беспомощным телом в кресле. Я сбил его.
   "В кабаньей заднице, мистер Дан'л Бун!"
   - Это мы, как только я его выпустил, он начал дымиться, - прорычал старый Джим, - и больше никто в тот момент не стрелял! У тебя заболеет глаз, клянусь, в нем табак. Я могу плевать туда, где ты сидишь, и я могу плевать быстрее, чем ты можешь двигаться, держу пари, если ты не быстрее мухи, а ты нет. Просто спросите любого, кто там был... Это мы сразу после того, как я выстрелил, это началось...
   Том Пейс стукнул по столу. - Я был там, старый ты... ну, ну, Джим, не плюйся, ради бога! Подожди. Я имею в виду, что я тоже был там, и, возможно, кто-то выстрелил за секунду или две до того, что сделало свое дело. Может быть, даже мой выстрел! Самолету нужно время, чтобы понять, что он ранен, не так ли? Ты когда-нибудь думал об этом?
   - Возможно, - сказал Бен Бейтс. "Может быть, может быть. И возможно. Оставьте это, вы двое. Неважно, кто это сделал; мы должны быть просто благодарны, что получили его.
   - Благодарен , что понял, - проворчал Джим Лиддел.
   Том Пейс сказал: "Послушай, Джим..." Бен Бейтс толкнул ногу Тома под столом; а затем медленно, ощупывая подбородок, сказал: - Ну, Джим... Я думаю, может быть, ты так и сделал. Как ты и сказал, он задымился и разбился сразу после того, как ты выстрелил, так что я всегда думал, что это ты его сбил. Но это трудно доказать".
   Джим фыркнул. "Не могу доказать! Но я понял, хорошо. Человек знает, когда он попал в цель".
   - Может быть, в варминте, - возразил Том Пейс, - или в человеке. Но ты утверждаешь, что знаешь, где сильнее всего ударить самолет?
   - Мы все стреляли вперед, туда, где поставили мотор, - злобно сказал Джим. "Не знаю насчет самолетов, но я знаю свою цель. У меня все получилось.
   - Ну, - сказал Бен, - почему бы тебе просто не оставить это как есть, а, Том? У Джима многое на его стороне. Он покосился на старого Джима и увидел, что Джим все еще хмуро смотрит на Тома. Старому Джиму было девяносто восемь лет, и некоторые его взгляды устоялись.
   "Мм. Черт, - неохотно сказал Том через секунду, - я не говорю, что ты этого не делал, Джим. Это не мое намерение. Я просто обжигаюсь, когда ты кричишь, что это так, как никто не посмеет сказать, что ты был неправ. Конечно, может быть, ты прав. Но разве вы не готовы признать, что тоже можете быть неправы?
   "Нет", - закричал Джим Лиддел, и из-за стола для шашек донесся ободряющий голос Уинди Харриса: "Скажи им, кто купил этот самолет, Джим!"
   Бен Бейтс соскреб дюйм пепла с сигары о край стола, вздохнул и встал. Он посмотрел на сердитую пару и сказал: "Хорошо, прилетайте следующим самолетом, если он есть, мы сунем вам в руку винтовку, Джим, и посмотрим, какой у вас хороший глаз. Ты тоже, Том. До тех пор считай, что здесь не место для разумного человека.
   - Садись, Бен Бейтс, - прорычал старый Джим. - Если вы рассуждающий человек, садитесь. Будьте рады поговорить с одним из них после того, как Том уедет.
   "Иди к черту. Я никуда не пойду, - сказал Том, взял карты и начал тасовать их своими одеревеневшими руками.
   Бен сел и снова вытянул ноги.
   Через секунду старый Джим задумчиво сказал: "Знаешь, Бен, я бы хотел еще обращаться с винтовкой. Или делайте что угодно, только не сидите. Человеку невозможно жить, если у него мертвые ноги и умирающие руки". Он поерзал на своих подушках. - Знаешь, я думаю, когда я начну по-настоящему умирать - умирать целиком, - я встану с этого стула. Я как-нибудь встану, даже если это убьет меня быстрее. Человек должен упасть, когда умрет, как дерево, чтобы они знали, что в свое время он встал. Мужчина не должен умирать сидя".
   - Конечно, Джим, - сказал Бен. - В этом ты прав.
   "Никогда в моей жизни не было больничного, пока они не сбросили ту бомбу. Да ведь я мог бы перехитрить, перебить и перестрелять любого из вас, скупердяев, пока они... - Старый Джим стукнул по ручке кресла. - Черт, я все же компенсировал это! Не так ли? Они посадили меня в кресло, я сел в него и купил себе аэроплан, и это больше, чем они могли со мной сделать, ей-богу, они не могли меня убить!
   - Конечно, Джим, - сказал Бен.
   - И когда придет мое время, я встану и встану с этого стула. Человек должен падать и шуметь, когда умирает".
   - Конечно, Джим, - сказал Бен. - Но это далеко, не так ли?
   Джим закрыл глаза, и его лицо стало похоже на череп. - Вы, сквирты, всегда думаете, что мужчина живет вечно.
   * * * *
   Снаружи доносились звуки позднего утра: журчание Дымного ручья на окраине города, под его прохладным туннелем из ив; щебетание стаи малиновок, кружащих над головой; постоянный тихий шелест деревьев, теснивших зеленые холмы вокруг. Со склада внизу, у путей, доносились слабые звуки скота и голоса мужчин, чьей обязанностью было присматривать за ними на этой неделе: кормить их, выгонять в большие загоны на час солнечного света, а затем перегонять. снова на склад.
   К счастью, склад выдержал бомбу - он идеально подходил для использования.
   - Интересно, как идет война, - сказал Том Пейс. Он уронил несколько карт и с трудом нагнулся, чтобы поднять их; его голос был приглушен: "Мне просто интересно, как дела, понимаешь? Интересно, кто убивает больше, чем кто сегодня.
   - Может быть, - продолжал Том, подойдя, - все кончено. Уже пару лет не видел самолетов. Может быть, кто-то выиграл".
   Бен пожал плечами. "Кто знает. Нам все равно. Мы готовы настолько, насколько это возможно, если появится еще один самолет. В остальном это не наша забота".
   - Черт возьми, - сказал Том, сложил карты вместе и снова начал тасовать.
   Джим Лиддел сказал: "Война!" и выглядел так, будто он вгрызся в испорченное мясо. "Никогда ничего не улаживал... Просто на какое-то время делает самого большого пса первопроходцем, чтобы он мог добиться своего. Блин, как бы я хотел поднять винтовку, если прилетит аэроплан! Я бы хотел получить еще один". Он откинулся худой спиной на подушки и толкнул руками край стола. Пальцы Джима больше не двигались так хорошо; некоторые были завиты, а некоторые прямо, и суставы были разного размера, и теперь они немного дрожали. - Иногда, когда я думаю о Джонни, Хелен и всех детях - когда я думаю о том дне, об этих проклятых бомбах и об этой белой башне дыма над городом, я... О, черт возьми, я бы с удовольствием увидеть еще один аэроплан! Я бы кричал, кричал и молился; Я бы молил Всемогущего Бога, чтобы вы его получили!"
   Бен туго затянулся сигарой и медленно сказал: - Что ж, Джим, мы могли бы. Мы просто могли бы. Два из семи - это неплохо. Он выпустил дым. "До сих пор нам везло, потому что никто никогда не возвращался с грузом для медведя. Полагаю, это означает, что остальные пятеро не видели нас, как бы низко они ни стояли; вероятно, даже не знали, что в них стреляют".
   "Однако они, должно быть, нашли пулевые отверстия", - сказал Том Пейс. "После. Мы бы все упустили такой шанс, - он подстриг бороду, глядя на старого Джима, - особенно с учетом того, что Дэниел Бун усердно работает. Они бы знали, что в них стреляли. Может даже найти винтовочные пули.
   - Может, и так, - сказал Бен. - Однако никто никогда не шпионил обратно.
   - Не знали бы, куда, не так ли? - сказал Уинди Харрис. Он и Толстяк Сэм Хоган перестали играть в шашки и слушали. "Смоки-Крик выглядит мертвым, как Содом. Все дома разрушены, а вещи по колено на улицах. Мост вниз, и дорога вон. А долина чертовски далеко... Нет причин подозревать их больше, чем где-либо еще. Даже меньше. Скорее всего, они решат, что кто-то выстрелил в упор с холма... а между этим и снаружи есть куча холмов.
   - Похоже, - сказал Бен. "Мы просто должны сохранить это таким образом. У нас есть хороший план: если самолет взлетит высоко, мы просто замерзнем в укрытии; если он упадет раз или два, мы решим, что нас, скорее всего, заметят, и начнем стрелять. Мы стреляем, и, может быть, оно тоже стреляет, и мы молимся".
   - Хороший план, - сказал Джим Лиддел, глядя в окно. - У нас двое.
   Уинди Харрис встал и протянул руки.
   - Двух недостаточно, - с горечью сказал старый Джим.
   - Что ж, - сказал Уинди, - надеюсь, мы и дальше будем их получать - во всяком случае, такими, какими они нас видят. Надеюсь, никто никогда не узнает, что мы здесь. Здесь мирно. Далеко от нас самих, нам нечего делать, кроме как вставать и ложиться спать, а в промежутках делать то, что мы хотим". Он послал табачный сок в плевательницу у двери. - А сейчас я, пожалуй, пойду порыбачить у ручья - Мод пообещала, что приведу домой кошку или двух на ужин. Кто-нибудь придет?"
   Том Пейс покачал головой, и старый Джим выглядел так, будто хотел бы уйти, если бы только мог, - и Бен сказал: - Может быть, я спущусь немного позже, Уинди. Держись к деревьям. Уинди ушел, а Том Пейс перетасовал карты и посмотрел на Джима Лиддела. - Ты собираешься играть со мной и Беном, старый болтун, или будешь хвастаться так громко, что мужчина не вынесет твоей компании?
   - Да что ты, сопляк, - прорычал Джим, - давай, гони их. Считаю, что разумный человек и придурок - это лучшее, что я могу сейчас сделать.
   Том раздал две карты и сказал: "Война!" не раздавая остальные. Он посмотрел на Бена мутными глазами. - Есть сигара, Бен?
   Бен вручил одну и зажег спичку, и Том завел дело, пыхтя дольше, чем нужно, словно пока не хотел говорить.
   Затем он сказал: "Этого не должно было случиться". Он поднес сигару к уголку рта и воткнул ее в гнездо грязных бакенбардов. "Ничего из этого не должно было случиться - того, что случилось здесь, и того, что случилось за пределами долины. Этого просто не должно было случиться.
   - Конечно, нет, - сказал Бен. "Никогда не должен. Просто всегда так. У некоторых людей есть причины позволить этому случиться, а у некоторых нет ума не делать этого".
   Толстяк Сэм Хоган сказал: "Я не думаю, что есть что-то в мире, что человек не может сесть и поговорить, вместо того, чтобы тянуться за пистолетом. Не знаю, почему это не должно относиться к странам".
   Бен Бейтс посмотрел на одну из двух карт, которые сдал Том Пейс, - свою закрытую карту. Это была четверка, и он потерял интерес. "Ага, - сказал он, - все в порядке... Просто они оба в любом случае дотянутся в половине случаев. Одна война поверх другой. Даже один сразу после этого, через десять лет или около того, если этот закончился. Держу пари. Каждая страна хочет получить кусок шкуры соседнего или его тычок, и они не уступят ни дюйма, кроме как в разговоре; они действительно не пристегнутся, чтобы остановить войну. Никогда. Нет, если они не могут получить то, что хотят, разговорами. Он снова посмотрел на карту, на всякий случай - четверка, точно.
   "Войны не бывает только тогда, когда каждый имеет то, что хочет, или думает, что может получить это, никого не убивая. Но как только они увидят, что это единственный путь, тогда начнется война. Война, война, война. Это гнилой способ управлять миром - убивать, чтобы решить, кто прав, а кто нет... - Особенно убивать людей, которые чертовски мало что об этом говорят. Но я уже видел три-четыре войны, и, судя по всему, они не скоро прекратятся. Он удивленно покачал головой. "Вместо этого половину денег, которые они тратят на убийства, тратят на лечение и помощь тем, кто хочет, и на то, чтобы узнать все о болезнях и тому подобном... Вот черт, это был бы совершенно новый мир".
   - Я видел пять, - сказал Джим Лиддел. "Я видел, как войны приходят и уходят. Я дрался в одном. Потом каждый раз говорят, что все нормально. Война за спасение того или иного закончилась, и все в порядке. Затем кто-то хочет то, что есть у кого-то другого, и они снова берутся за это, как два быка, пытающиеся трахнуть одну и ту же телку. У быков недостаточно здравого смысла, чтобы знать, что коров хватает на всех; но люди должны. Это достаточно большой мир". Он соединил свои руки вместе, пока они не сцепились, и прижал их к краю стола, пока отросшие костяшки пальцев не стали похожи на мел. "Когда я думаю об этом шуме и этом облаке... Как мы прибегаем и кричим обратно сюда, в пыль и грязь, и во все эти тела... Я... Бен, я..."
   - Ты сильно похудел, Джим, - сказал Бен. Он выпустил дым из легких, и он свернулся в широкий луч солнечного света, проникавший в окно, и был похож на дым, окутавший тенью убитый город. "Тяжелый. Вы проиграли больше, чем любой из нас.
   - Этого не счесть, - сказал старый Джим, и мел стал белее. "Мы все потеряли одинаково; Просто у меня было больше. Наши дети и их дети - и их дети... сильно похудели? Что человек может потерять больше, чем свою жизнь?.. А если ты так же стар, как мы, что твоя жизнь, кроме семьи, которую ты создал из собственной плоти? Что еще есть у человека, когда ему восемьдесят или сто?
   Том Пейс сказал: "Рут, Дэйв и их дети. Я помню маленького Дэви. Он назвал меня Том Пич. Я купил ему игрушечный самолет на день рождения. Это было за пару дней до того, как прилетели настоящие самолеты. Я похоронил это вместе с ним... я думаю. Я думаю, что это я положил его вместе с ним. Это мог быть Джоуи... Они были похожи".
   - Мужчина - ничто, когда он такой же старый, как мы, - сказал Джим Лиддел, его черепные впадины сомкнулись, - кроме того, что он сделал. Сам он уже не очень; он в основном то, что он сделал со своей жизнью, что бы он ни сделал и что оставил вокруг, на что он может указать и сказать: "Я сделал это", вот и все. И что у него останется, если они заберут это? Мы не можем сделать это снова. Мы сделали Смоки-Крик; построил его; здесь не было ничего, что не выходило бы из нас или наших. Мы сделали долину после того, как Бог дал ее нам; здесь не было ничего, чему мы не позволяли жить, не помогали жить и не заставляли жить. Мы создали наши семьи и наблюдали, как они вписываются в город и долину, как долина вписывается в мир, и мы наблюдали, как они продолжают делать то, что делали мы до них: строили и работали, закладывали и воспитывали семьи - продолжая , как люди должны идти дальше. Так оно и было. Вот что у нас было. Пока они не сбросили бомбу и не убили ее - не убили все, что мы сделали, что сделало нас мужчинами". Слезы выдавливались из глазниц черепа, и Бен Бейтс поймал взгляд Тома Пейса и посмотрел вдаль, в окно, на зеленые стены долины, которая была гробом.
   - Я просто хочу, чтобы снова появился аэроплан, - сказал старый Джим. - Я - просто - желаю. Знаешь, Бен?
   Бен попытался заговорить, но ему пришлось откашляться; он потушил сигару в пепельнице, как будто у него было что-то с горлом, и сказал: "Я знаю, Джим. Конечно. И, может быть, ты исполнишь свое желание". Он отодвинул стул и попытался усмехнуться, но получилось кисло. - Может быть, так и будет, ты, старый пожиратель огня, - а что, если кто-нибудь придет, и нас заметят, и подстрелит нас, или вернется и расскажет всем, что мы здесь? Это единственное желание, которое мы не хотим, чтобы Господь исполнил, не так ли? Не так ли?
   Джим ничего не сказал.
   Бен встал и сказал: "Примерно полдень. Думаю, я пойду домой перекусить, а потом спущусь и порыбачу с Винди.
   Джим тонко сказал: "Я имел в виду, я бы хотел, чтобы кто-нибудь пришел, и мы бы его получили ".
   - Ну, может быть, и будет, - сказал Бен, поворачиваясь к двери. - Они построили из них множество. И, может быть , мы будем, если это произойдет".
   Он остановился у дверей ратуши, чтобы внимательно прислушаться, его старые острые глаза были полузакрыты. За его спиной, в дальнем конце комнаты, кто-то позвонил, и Дэйв Мейсон сказал своим хрипловатым голосом: "Хорошо, Оуэн". Бен слушал и не слышал того, что он слушал. Он прошел мимо винтовки, прислоненной к двери, и направился к концу крыльца, подойдя вплотную к стене. Летнее солнце стояло в полдень, и крыльцо было в тени; дальше улица представляла собой нагромождение досок и битого стекла, ее каньонные стены из покосившихся фасадов зданий и провисших подъездов, пещеры с пустыми окнами и дверными проемами, мерцающими на жаре. По дороге не было видно много грязи; там, где обломки не доходили до колен, они доходили до головы.
   В конце крыльца Бен остановился и снова прислушался; ничего не слышал. Он спустился и пошел так быстро, как только мог - опять проклятый артрит - к крыльцу соседнего дома.
   Это был хозяйственный магазин Толстяка Сэма Хогана, и все, что от него осталось, - это крыльцо; остальное представляло собой груду искривленного дерева, упавшую на землю сзади. Крыльцо тоже было опущено сразу после бомбежки, но старики, работавшие по ночам, подняли его и укрепили. Под чем ходить.
   Спрингфилд стоял, смазанный и ожидающий, у стены. Бен остановился и дотронулся до бочки - она была его собственная. Вернее, когда-то оно было его собственным; теперь он, строго говоря, принадлежал городу, и его мог использовать тот, кто находился ближе всего к нему, когда придет время. Это было хорошее ружье, прямострельное, одно из лучших - вот почему оно было здесь, а не у него дома. Отсюда мужчина мог бы лучше стрелять.
   Он продолжал, прижимаясь к стене.
   Он прошел мимо винтовки, зажатой между крылом и капотом старой модели А Норма Хенли, и вспомнил, как бомба перевернула машину прямо на крышу, и как машина, должно быть, защитила Норма от взрыва - совсем немного. Достаточно того, что они нашли его в двух кварталах дальше по улице, перед его разгромленным домом, с кровью из каждой дырки в нем, чтобы добраться до своей семьи, прежде чем он умрет.
   Бен прошел мимо винтовок, прислоненных к стенам, и стульев на крыльце, винтовок, стоящих за деревьями, прислоненных к щелям между теми зданиями, которые еще стояли, чтобы дать трещины, даже карабина старого Джима, лежащего под выступом помпы перед универсальным магазином Мэйсона. Все они в местах, защищенных от дождя или снега, но легкодоступных.
   Он прошел мимо шестнадцати ружей, идя, как все ходят на улице, как можно ближе к стенам зданий. Когда вам нужно было пересечь открытое пространство, вы бежали так быстро, как позволяли ваши семидесяти- или восьмидесятилетние ноги, а если вы не могли бежать, вы шли очень быстро. И всегда ты слушала, пока шла; особенно вы слушали, прежде чем выйти. Для самолетов. Чтобы вас не заметили с воздуха.
   В конце крыльца последнего здания на улице Бен остановился в тени и посмотрел через ручей туда, где разбился первый сбитый ими самолет - тот самый, который, по словам Джима, попался ему в одиночестве. Они закопали то, что нашли в пилоте, и убрали все болты, гайки и остатки алюминия, но длинный шрам в земле остался. Бен посмотрел на него, весь разбитый камнями, цветами и кустами, которые старики пересадили, чтобы он не был виден с воздуха; и он посмотрел на кладбище в сотне футов дальше, на которое шрам указывал стрелой, - кладбище, которое не было кладбищем, потому что на нем не было надгробий; просто тела. В мертвом городе не должно быть много новых могил - мертвые себя не хоронят. Пилот мог увидеть сотню могил, которых он раньше не видел, и удивиться - и выстрелить.
   Итак, Бен посмотрел на ровную землю, где лежали эти сотни тел, с небольшими камнями размером с человеческий кулак, на которых были нацарапаны имена, чтобы отметить, кто лежит под ними; и он подумал о своей дочери Мэй, и о сыне Оуэна Юри Джордже, который женился на Мэй, и их троих детях, и он вспомнил, как похоронил их там; он помнил их лица. Кровь из глаз, носа, ушей, рта - это была его кровь, часть ее.
   Затем Бен поднял голову. - Мы не ищем неприятностей, - сказал он пустой синей чаше неба. - Но если ты придешь, мы готовы. Каждый день мы готовы. Если ты останешься наверху, мы спрячемся. Но если вы опуститесь, мы попытаемся вас поймать, сумасшедшие убийцы.
   Его дом был всего в нескольких ярдах дальше; он добрался туда, застряв под деревьями, быстро переходя от одного к другому, навострив уши в ожидании звука струи, который придавил бы его к стволу. Далеко слева от себя, за длинной равниной, заросшей подсолнухами и золотарником, он увидел Уинди Харриса внизу, на берегу ручья, у моста. Он закричал: "Они кусаются?" - и слабый голос Винди: "Есть два!" напомнило ему все, что сказал старый Джим, и он покачал головой. Он оставил деревья и быстро пошел по тропинке перед домом.
   Его дом был в довольно хорошем состоянии. Все четыре дома на окраине уцелели - его, Винди, Джима и Оуэна Юри. Им нужно было немного подкрепиться здесь и там, и все было в порядке, кроме Оуэна. Оуэн потоптался в своем, прислушался к его звукам и сказал, что не доверяет ему - и, конечно же, первая большая буря, которую он прошел.
   Теперь Бен и его жена Сьюзан жили внизу в его доме; Джо Кинкейд и его жена Анна жили на втором этаже; а Том Пейс жил на чердаке, утверждая, что подъем по лестнице полезен для его внутренностей.
   Анна Кинкейд сидела на крыльце-качелях и чистила картошку. Бен сказал: "Добрый день, Анна", - и увидел, как ее бледные яркие глаза метнулись к нему, и эта испуганная улыбка коснулась ее губ всего на секунду; затем она сгорбилась и продолжила с картошкой, как будто его здесь и не было.
   Бен подумал: " Должно быть, так одиноко " - и снова привлек ее внимание, его голос стал чуть громче: "Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь, Анна".
   Снова мелькание глаз. - Просто отлично, Бен, спасибо, - сказала она почти шепотом. "Пилинг-картофель".
   "Я понимаю."
   Ее нож пронесся по картофелине, сняв спираль кожуры. Она выколола глаз поворотом острия. - Думаешь, Кит сегодня вернется с войны, Бен? Это было так давно... Я ненавижу думать о том, что мой мальчик так долго там сражается. Его скоро отпустят домой, Бен?
   - Будут, Анна. Я думаю, что они будут, очень скоро. Может быть завтра."
   - Будут?
   "Конечно."
   Кит Кинкейд находился под одним из этих камней размером с кулак, на кладбище, которое не было кладбищем, рядом со своей женой Джун Хоган и их четырьмя детьми. Но Анна Кинкейд этого не знала. После взрыва бомбы Анна почти ничего не знала, кроме того, что рассказали ей старики, а они рассказали ей только то, что сделало бы ее счастливой, насколько это было возможно: что Кит в армии, а Джун ушла в армию. дети хорошо проводят время в Ноксвилле; и что они все вернутся домой через день или около того.
   Анна никогда не задумывалась об этом "дне или около того" - она мало что помнила изо дня в день. Джо Кинкейд иногда говорил, что это немного помогало, насколько это было возможно. Он мог каждый день говорить ей одни и те же приятные слова, и ее глаза снова и снова загорались. Он проводил с ней много времени, занимаясь этим. У него это тоже неплохо получалось... Джо Кинкейд был доктором Джо до взрыва бомбы. Он все еще лечил некоторых, когда мог, но у него почти не было припасов; и что касается его пациентов, которые были такими старыми, он в основном просто молился за них.
   На кухне Сьюзан приготовила и ждала обед: вчерашняя курица, зеленая фасоль, вареный картофель и салат из крошечных огородов, которые женщины возделывали в сорняках и у подножия деревьев, где их не было видно. .
   По пути Бен заметил, что ящик для дров почти пуст - ему придется принести домой еще один мешок угля из "универсального магазина" - который был сараем Уинди, все готово. В него старики стащили всю одежду, консервы, скобяные изделия, все, что только можно было использовать для ведения хозяйства и быта, и все это стояло; когда кому-то что-то было нужно, они шли и брали это. Только консервы, табак и спиртные напитки были нормированы. Каждую неделю или около того, около полуночи, Толстяк Сэм Хоган и Дэн Парай заходили в большую пещеру в Лоусон-Хилл, прямо рядом с местом крушения второго самолета, и разжигали множество маленьких костров там, где не было видно света. ; они делали уголь, и когда он остывал, они несли его в "магазин", для приготовления пищи и тому подобного - угольный огонь не дает много дыма.
   За чашкой кофе Бен сказал: "Думаю, я сегодня днем половлю рыбу, дорогая. Как вам кот или два на ужин?
   "Боже мой, Бен, только не сегодня", - улыбнулась Сьюзен. "Вы знаете, что сегодня Социальный вечер; мы с Анной готовим большой ужин - стейки и все остальное.
   - Мм, - сказал Бен, допивая свою чашку. "Забыл, что сегодня воскресенье".
   "У нас будет музыка, а Оуэн Юри будет читать Шекспира".
   Бен поджал губы, пробуя кофе. Это было нормировано до двух чашек в день; он всегда брал его с обедом, а иногда продал бы ногу, чтобы нырнуть в полную кастрюлю. "Ну... я все равно могу ловить рыбу; повеселиться. Рыба продержится до завтра, не так ли?
   - Можешь съесть его на завтрак. Она села через стол и взяла вязание, которым занималась, когда Бен пришел домой; у него было предчувствие, что это что-то на его день рождения, поэтому он старался не выглядеть заинтересованным; в любом случае рано говорить о том, что это было. "Бен, - сказала она, - прежде чем ты уйдешь, карниз в эркере опустился, когда я поправляла на нем одеяла на сегодняшнюю ночь. Розетка разболталась. Тебе лучше исправить это, прежде чем ты уйдешь. Может быть, ты вернешься домой после того, как мы с Анной захотим зажечь лампы, а мы не можем этого сделать, пока все не починят.
   Бен сказал: "Конечно, дорогая". Он достал из ящика для инструментов молоток и несколько гвоздей, прошел в гостиную и перетащил скамейку с пианино к эркеру. Железный стержень опирался на фонограф. Он взял его с собой на стул и вставил другой конец в дальнее гнездо, затем вставил ближний конец в свободное гнездо и забивал гвозди вокруг основания гнезда, пока оно не стало твердым, как камень. Затем взял одеяло с кушетки, повесил его вдвое на стержень, пришил петлицы, пришитые по всему краю, к гвоздям, вбитым в оконную раму, и похлопывал одеяло там и сям, пока не исчезло ни пятнышка света, когда зажглись лампы.
   Он осмотрел одеяла, накинутые на другие окна; они были в порядке. В гостиной было довольно темно, поэтому он чиркнул спичкой к масляной лампе на каминной полке, чтобы Сьюзен и Анна могли видеть, как накрыть на стол. Когда приходили остальные, они зажигали остальные лампы; но не раньше; нефть была в цене. Единственный раз, когда кто-либо в городе зажигал лампу, был светский вечер: тогда старики не спали до полуночи, чтобы поесть и развлечься; в противном случае все ложились спать примерно в восемь и вылезали с рассветом.
   Он вернулся на кухню, убрал молоток и сказал: "Моя вторая чашка еще горячая, дорогая?"
   Она начала откладывать вязание и вставать, а он сказал: "Просто спрашиваю" и прижал ее к плечу, так что она снова села. Он обошел ее и налил себе чашку у плиты.
   - Бен, - сказала она, когда он снова сел, - я бы хотела, чтобы ты тоже взглянул на фонограф. В прошлый раз проигрыватель издавал ужасно много шума... Хотелось бы, чтобы сегодня вечером он звучал лучше".
   - Я знаю, дорогая, - вздохнул Бен. "Этот мотор работает. Я мало что могу с этим поделать. Это слишком старо. Я боюсь разбирать его; может не собраться правильно. Когда это действительно прекратится, тогда, я думаю, я буду дурачиться и смотреть, что я могу сделать. Черт возьми, это звучало не так уж плохо".
   "Он гремел во время тихих частей музыки".
   Бен покачал головой. "Если я попытаюсь, я могу испортить его навсегда". Он слегка улыбнулся. "Это похоже на нас, Сьюз - слишком стары, чтобы что-то исправить; просто нужно продолжать крутить его, и пусть он идет вниз в своем собственном темпе ".
   Сьюзен сложила вязание и встала. Она обошла стол, и он обнял ее за талию и посадил на стул рядом с собой.
   - Это скоро пройдет, правда, Бен? сказала она мягко. "Тогда у нас не будет музыки. Обидно... Мы все так любим слушать. Это мирно".
   "Я знаю." Он поднял руку и сжал ее тонкие плечи. Она положила голову ему на плечо, и ее седые волосы щекотали ему щеку; он закрыл глаза, и ее волосы снова стали черными и блестящими, и он прижался к ним губами, и ему показалось, что он чувствует запах духов, которых они больше не производят.
   Через мгновение он сказал: - Но у нас есть еще столько всего, Сьюз... У нас есть спокойная музыка, которую нельзя воспроизвести на машине. Настоящий мир. Забавный вид мира. В забавном на вид городке, этот - тряпичный городок. Но он наш, и он тихий, и нас ничего не беспокоит - и только дай Бог, чтобы так и осталось. Снаружи, наверное, где-то идет война. Люди дерутся друг с другом из-за Бог знает чего, если даже Он знает. Здесь спокойно".
   Она подвинула голову ему на плечо. "Бен, он когда-нибудь придет сюда, что происходит снаружи? Даже война, если она еще продолжается?
   - Ну, мы говорили об этом сегодня утром в холле, Сьюз. Думаю, не будет. Если винтовки могут его остановить, то нет. Если они увидят нас с воздуха, мы будем стрелять в них; и если мы найдем их, мы наведем порядок, так что, если кто-то придет искать пропавший самолет, они не обратят внимания на Смоки-Крик. Только так что-то может прийти, дорогая, если они увидят нас с воздуха. Никто не пойдет в поход по этим горам. Там нет места, куда они хотели бы попасть, и это точно не та страна, где можно воевать.
   - Если война закончится, они, скорее всего, будут здесь, чтобы починить мост и дорогу. Не так ли?"
   "Может быть, так. Рано или поздно."
   - О, надеюсь, они оставят нас в покое.
   - Не волнуйся, милая.
   "Бен... насчет фонографа..."
   - Сьюз... - Он повернул голову, чтобы посмотреть ей в глаза. "Это хорошо для дольше, чем мы. Тот мотор. Вот и мост, как он есть, и дорога... Мы уйдем первыми. Прежде чем они соберутся их починить. До того, как граммофон сдохнет. То, чего мы хотим, продлится с нами, а то, чего мы не хотим, придет слишком поздно, чтобы навредить нам. Ничто не нарушит наш покой. Я знаю это как-то. У нас это есть, и так будет до тех пор, пока мы здесь, чтобы наслаждаться этим... Я знаю .
   "Бен-"
   - Если я хочу порыбачить, - сказал Бен и снова прижал ее голову к своему плечу, - я иду. Если я хочу расслабиться с мужчинами, я это делаю. Если я хочу просто прогуляться и глубоко вздохнуть, я делаю это, конечно, держась деревьев. Если я хочу просто быть с тобой, я делаю это. Тихо. В нашем тряпичном городке по-настоящему тихо. Это мир для стариков. Просто так, как мы этого хотим, жить так, как мы хотим жить. У нас достаточно садов и домашнего скота, а также всех консервов в магазине, чтобы нас хватило на... столько, сколько у нас есть. И никаких забот. О том, кто с кем воюет за что. О том, кто победил. О том, что международный бардак снова усугубляется, и нам лучше сделать больше бомб для следующего. О том, кто выигрывает здесь, проигрывает там и бежит ноздря в ноздрю где-то еще. Ничего подобного мы не знаем и знать не хотим. Для нас это не имеет никакого значения... Мы слишком стары, и мы слишком много навидались, и это причинило нам слишком сильную боль, и мы знаем, что это совсем не имеет значения.
   "Бен... я сегодня расплакалась. О Мэй, Джордже и детях. Я плакала и думала о том дне..."
   "Я тоже так думал. Никто из нас никогда не забывает ни на минуту. На секунду." Его губы сузились. "Это часть того, почему мы делаем то, что делаем. Отдых в том, что мы просто хотим, чтобы нас оставили в покое".
   Какое-то время они сидели в тишине, его рука обнимала ее за плечи, а другой он держал ее за руку. Затем он отпустил ее руку и стукнул своей по столу, ухмыльнулся ей и сказал: "Теперь жизнь продолжается! Думаю, я спущусь вниз и возьму эту кошку - или пойду гулять - или просто погреюсь на солнышке. Во сколько приходят люди, чтобы... Джетсаунд пронесся по мирной долине.
   Бен встал и пошел так быстро, как только мог, к двери, поднял винтовку, прислоненную к ней, и взвел курок. Посмотрев в сторону города, он увидел, что Том Пейс возвращался домой, и звук застал его между деревьями. Том поколебался, затем повернулся и нырнул к дереву, которое только что покинул, потому что там была винтовка.
   Бен видел, как мужчины высыпали из дверей двух жилых домов на Мейн-стрит; они прилепились к стенам, под подъездами, и взяли ружья.
   Неподвижно, спрятавшись, в тенях, под деревьями, в дверях, за сучками, они ждали. Чтобы увидеть, будет ли самолет снова гудеть над городом.
   Так и было.
   Он летел низко над Главной улицей, в то время как громы его первого прохода все еще эхом отдавались и прокатывались. Отпугивая птиц с деревьев, бешено гоняя зайца по берегу ручья, заглушая журчание ручья и звуки деревьев, прогоняя покой.
   Они увидели пилота, вглядывающегося сквозь оргстекло в здания... Он миновал город за четыре мигания; но через два они знали, что он любопытен и, вероятно, вернется за третьим взглядом.
   Он сделал широкий круг над концом долины, отвесным берегом, из одного крыла которого ослепляла вспышка солнечного света, и вернулся.
   Бен выровнял винтовку и нацелил нос самолета в прицел. По какой-то причине - возможно, потому, что стены долины теснили город с обеих сторон - самолеты всегда выстраивались вдоль главной улицы, когда летели низко над городом.
   В глазах Бена самолет рос с поразительной скоростью - он вырисовывался, а овальный воздухозаборник превратился в рычащую пасть, - и он подождал, пока самолет оказался примерно в двух секундах и в тысяче футов от него; затем он послал свою пулю в этот рот: пуля, выпущенная человеком, который стрелял из ружья шестьдесят лет, который мог снести голову белке с расстояния в сто футов. Бегущая белка.
   Это был сигнал, выстрел Бена.
   Из-под дерева заговорила винтовка Тома Пейса.
   Самолет уже пролетел мимо города, и он повернулся, чтобы следить за ним глазами; его скулящий гром обрушился на него и давил на уши, внезапно понижая высоту по мере того, как он отступал; и хотя он не мог слышать их из-за грома, он знал, что девятнадцать винтовок прогремели до того, как он завершил свой оборот, и каждая была направлена прямо на самолет. Нацелены мужчинами и женщинами, которые могли стрелять вместе с Беном и даже перестрелять его.
   Самолет кашлянул. пошатнулся. У него было время выпустить расплывчатую струйку черного дыма, прежде чем он нырнул носом вниз и растворился в земле, превратившись в длинное уродливое пятно из куч, клочков и клочков пламени.
   Звуки крушения стихли. Бен услышал крики мужчин; громче всех звучал голос старого Джима Лиддела: "Достал его... ей-богу, я молился, и мы его поймали!"
   Сзади него плакала Сьюзан.
   Бен видел мужчин и женщин, направляющихся к месту крушения; сразу же они начинали уносить тот мусор, который не был слишком горячим, чтобы справиться с ним. Потом они подождут, и как только что-нибудь достаточно остынет, это унесут и спрячут.
   И сегодня ночью будут похороны.
   Бен увидел, что несколько человек вынесли стул старого Джима на крыльцо ратуши; и он увидел, что Джим приподнялся на подушках, опершись на кулаки и все еще крича; и Бен задумался, не был ли Создатель там на крыльце с Джимом, ожидая, пока Джим упадет и зашумит.
   Он отвернулся - в семьдесят не хочется видеть, как умирает человек, - вошел внутрь и положил винтовку на кухонный стол. Он подошел к шкафчику под раковиной, чтобы взять развертку и промасленную тряпку. Таким образом заботились о каждой винтовке. Прямо сейчас Том Пейс и Дэн Пэрэй торопливо собирали винтовки, чтобы почистить их и зарядить. Ни одна винтовка не должна промахиваться или отбрасывать пулю на дюйм от цели, потому что это может быть та винтовка, которая прицелилась правильно.
   "Повезло, что у нас есть такой", - сказал он. - Я думаю, он нас увидел, Сьюз... Он вошел низко и внезапно, и я думаю, что он нас увидел.
   - Это был... это был один из них, Бен... или один из наших?
   "Не знаю. Я даже не смотрел. Я не могу их отличить. Оуэн будет рядом и расскажет мне, когда они узнают... но я думаю, что это был один из наших. Если он нас увидел и не выстрелил, то, думаю, это был один из наших. Как последний".
   - О, Бен, - сказала Сьюзан. - Бен, разве это не против Бога?
   Бен стоял, глядя в окно над раковиной; наблюдая, как облако желтой пыли оседает на обломки самолета, и облако черного дыма, поднимающееся из-под обломков, затемняет желтое. Он знал, что некоторые из мужчин будут передавать ведра из колодца и подбрасывать землю в пламя там, где им не слишком жарко.
   - Так оно и есть, - сказал он. "Вот так мы и решили. Бог не остановил падение бомбы, Сьюз... по каким-то причинам, которые у Него были. Не похоже, что Он откажет нам в праве стрелять из ружья по тем причинам, которые у нас есть. Если нас отвергнут у ворот, мы поймем, что были неправы. Но я так не думаю".
   Тишина возвращалась в долину; птицы уже снова запели. Вы могли слышать деревья. Со стороны ручья бежал Уинди Харрис и криком нарушил тишину, увидев Бена у окна: "Понял, а, Бен?"
   - Конечно, - сказал Бен, и Уинди побежал дальше.
   Бен посмотрел на крыльцо ратуши. Старый Джим откинулся на спинку кресла с подушками и тряс кулаком, и Бен слышал, как он кричал: "Понял... понял , мы сделали!"
   Он еще ненадолго задержится, старый Джим , подумал Бен и снова повернулся к столу. Он сел и прислушался к звукам долины, и его глаза были глазами долины - они многое видели и достаточно поняли.
   "Неважно, чей он был, - сказал он. "Все из ткани". Он вставил развертку в ствол винтовки и заработал. "К черту войну. Даже если все кончено, черт с ним. При любой войне. Ничто никогда не вернет нам то, что мы потеряли. Пусть держатся подальше, все они виноваты. Они, и их самолеты, и войны, и бомбы... Они сумасшедшие!" Его губы скривились, когда он работал с разверткой. - Пусть держатся подальше от того, что оставили нам на всю жизнь. Не хочу слышать, что они делают, или как , или почему, или кто... Не хочу слышать об этом. Это было бы безумием. Черт с ними. Все они. К черту весь двадцатый век ".
   КОРОЧЕ ЭДДИ, Уоллес Уэст
   Первоначально появилась в "Удивительных историях" , декабрь 1953 - январь 1954. Также публиковалась как "Последние женщины".
   "Потому что у меня никого нет,
   И никому до меня нет дела".
   Лита закрыла глаза, закончив старую песню. Через некоторое время она распахнула их напополам; улыбнулась, как будто знала трогательную тайну; соскользнул, как котенок пантеры, с вершины концертного рояля. Стоя во весь рост, как тростинка, она шарила босыми пальцами ног по полу в поисках своих туфель.
   Этот жест маленькой девочки всегда поражал покупателей наличными. Им тоже нравилось, когда она усаживалась на рояль, когда начиналась ее очередь, демонстрируя загорелые плечи и поразительно длинные ноги. Они часто плакали в свои мартини, когда она баюкала микрофон, как тряпичная кукла, сбрасывала туфли-лодочки, потому что "я не могу нормально дышать в туфлях, ребята", и пела зажигательные песни 20-х этим невероятным контральто.
   Но сегодня клиенты наличными отсутствовали на Copa'. Только автоматическая телекамера с фиксированным фокусом смотрела на нее с отстраненным развратом, пока фонограф заканчивал аккомпанемент.
   - Спокойной ночи, добрые друзья, где бы вы ни были, - манящим шепотом подписала девушка. - Увидимся завтра... хм? Незадолго до того, как подмигнул контрольный сигнал Off-The-Air, она повернулась и качнулась из "места", спокойно нарушив правило, согласно которому ни одна женщина-исполнитель никогда не поворачивается спиной к публике. (Плоские бедра Литы без корсета могли бы без стыда отступить, сказал Билл.)
   Билл!
   Она рухнула на обитую шелковой парчой стену ночного клуба; цеплялся там секунду в полумраке. Затем она схватила студийный телефон; бешено дернул крючок. Пожалуйста, Боже, Билл еще мог ответить!
   "Лита!" Голос ее мужа-радиоинженера был таким невнятным, как будто он сильно выпил. - В конце концов, поймал твой поступок. Как всегда, милая. Ты самый лучший солдат в этом мире... во всем мире.
   "Не отпускай!" Она держала свой голос ровным с огромным усилием. - Я скоро приду.
   - Держись подальше отсюда! Билл нахмурился. "Мы уже проходили все это раньше. Ничего не могу сделать для меня. Никто не может. Старый Демон Углерод 14, наконец, догнал меня, даже несмотря на то, что мой дедушка был шлюхой".
   - Но что-то же должно быть!
   "Ничего такого. Сейчас я на девять десятых мертв. Мне не больно...просто грязно. Я не хочу, чтобы ты видел меня таким или пытался пошевелить моим телом. Мне нравится здесь, в Master Control, когда на меня мигают и светят огни. На мгновение слова стали четкими и резкими: "Если ты рискуешь заразиться, придя сюда, я буду преследовать тебя, Лита, так что помоги мне. И я приведу с собой целую армию маленьких красных демонов. Разве вы не знаете, кто вы, миссис Уильям Говард Дэй?
   - Я знаю только, что люблю тебя.
   "Я тоже тебя люблю. Но не забывай, что, насколько нам известно, ты последняя женщина, оставшаяся в живых на земле.
   - Какое это имеет значение, если ты...?
   "Очень важно". Его голос снова стал размытым. "Возможно , человеческая раса изо всех сил пыталась совершить самоубийство. Мы не можем позволить ему делать такие глупости, не так ли? Разве мы не можем просто уйти и позволить крокодилам взять верх, мы можем... пока есть хоть один шанс?
   "Нет?"
   "Конечно нет. Знайте миллион веских причин, почему бы и нет. Но время уходит. Ей пришлось крепко прижать трубку к уху, чтобы услышать его сейчас. "Вот что я сделал. Несущая WGBS оставлена на постоянном уровне. Он будет работать до тех пор, пока не сломается атомная электростанция в Майами... может, год или около того. Подключил коротковолновые и телевизионные передатчики. Сеть не работает, но кто угодно и где угодно может обнаружить 50000-ваттную несущую и проследить за ней... проследить за ней... Подожди минутку, дорогая. Придется принять лекарство... если я смогу нащупать свой чертов рот. Не уходи.
   - Я никогда не уйду, Билл, - всхлипнула она. - Я всегда буду здесь.
   "Атта девушка". На мгновение он снова ясно заговорил. "Ну, я полагаю, что перевозчика недостаточно. Мир в беспорядке. Должен дать больше стимула, чтобы кто-то нашел тебя. Так что ты должен продолжать петь, понимаешь? Соорудил часовой механизм. Он переключится на Кубке Кубка в девять вечера, как всегда. Каждую ночь ты взбираешься на насест и поешь, как всегда.
   "Нет! Нет, Билл! На этот раз она действительно закричала. - Билл, я не мог.
   "Мог бы тоже. Должен! Если где-нибудь найдется хоть один живой человек рядом с работающим радио, он услышит вас раньше, позже. Он придет к этому голосу. Даже если ему придется пройти через кипящую смолу. Он придет, как будто я пришел издалека... откуда я родом, дорогая?
   - Из Китая, - прохрипела она. "О, Билл. Ради бога..."
   "Ага. Я все время забываю. Ради бога... "Ради человечества тоже. И мне все равно, желтый он, черный или гороховый, с ушами как у летучей мыши и косоглазием. Если он придет, ты выйдешь за него замуж. Видеть? Шоу, продолжай. Все это."
   "Нет!" Девушка опустилась на колени на паркет.
   "Да!" Голос был таким слабым, что казалось, исходил уже с другой стороны могилы. "Обещать. Быстрый! "Подозреваю время подписания для... для..."
   - Обещаю, милая. Она опустилась на колени, снова стройная и гордая, как будто в свете из какого-то неземного "пятна".
   "Обещаю."
   - Знал, что ты... дорогая. Приемник захрипел и захрипел.
   * * * *
   Зеленоглазая, длинноногая, с пустым сердцем девушка шла по улицам "Игровой площадки Америки".
   Улицы тоже были пусты. Когда над страной пронеслось облако радиоактивного газа, оно стерилизовало в городе всю жизнь, кроме насекомых.
   Где груды трупов, разбитые машины, свидетельства бешеного грабежа в последнюю минуту, о которых всегда предупреждали пророки рока? Отцы города Майами проявили на этот счет ум. Опасаясь, что за широкомасштабными смертями от радиации последует эпидемия, они рано распространили информацию о том, что газ адской бомбы, как правило, концентрируется в каньонах городских улиц. Они сказали, что может быть шанс сбежать или выздороветь, если кто-то отправится в деревню.
   Так несчастные майамцы, когда их тошнило и они смотрели, как бледная кровь начинает сочиться сквозь их накрашенную солнцем кожу, бежали в Ключи, в Глэйдс, даже на презираемый и холодный Север. Они бежали на своих сверкающих "кадиллаках" и "ягуарах", в трейлерах с панорамными окнами или на побитых джипах; через их воздушный Путь Звезд и их Приморскую авиалинию. Даже когда они бежали, они умерли.
   "И цивилизация обрушилась на юношей, - перефразировала Лита Книгу Иова, - и они мертвы: и я только спасся, чтобы сказать вам".
   Жаль, думала она, идя по сияющим антисептическим улицам, что отцы не дожили до того, чтобы оценить успех своего величайшего рекламного трюка.
   Иногда, когда солнце стояло высоко, она услаждала свое женское сердце, прогуливаясь по прохладным лавочкам, где свалены в кучу и забыты богатства народов. Или в книжном магазине отбрасывала стопки детективов об убийствах и "легкого летнего чтения" в тщетных поисках какого-нибудь тома, содержащего ключ к катастрофе.
   Это была такая аккуратная маленькая война в дальнем уголке Азии. Здесь испытывалось и совершенствовалось новое оружие. Безбородые мальчишки превратились в безрассудных убийц, а излишки продуктов избавлялись от необходимости снижать цены. Аккуратная маленькая война длилась почти целое поколение. Все, кроме мальчиков и их родителей, стали воспринимать это как должное. О чем следует сожалеть, например, о грехе, но на самом деле не о чем беспокоиться.
   Затем, в одну тихую зимнюю ночь кто-то где-то бросил атомную бомбу над полюсом в европейскую столицу. (Они сказали, что на осколках бомбы были латинские буквы.) И кто-то еще где-то бросил атомную бомбу над полюсом в американском промышленном центре... Детройт, не так ли? (Эти фрагменты, по словам экспертов, были написаны кириллическими буквами.)
   На следующий день... Рождество 1964 года... упали адские бомбы. Тринадцать равномерно расположены вдоль тихоокеанского побережья Северной и Южной Америки и, по стечению обстоятельств, еще тринадцать вдоль атлантического побережья Европы и Африки.
   Западный ветер сделал все остальное.
   Лита, время от времени читавшая в эфире стихи, вспоминала, как люди разбегались перед диким западным ветром, "как призраки, спасающиеся от чародея".
   Призраки! Она ускорит шаги, когда придет эта мысль, никогда не оглядываясь назад.
   Иногда, вместо того, чтобы идти пешком, она брала свою машину... синий кембриджский MG... и ехала на пляж. У воды было менее одиноко. Там была жизнь. Не выберутся ли акулы или крокодилы, как предполагал Билл, когда-нибудь из этой воды, как это когда-то сделали люди? Она вздрогнула. Тем не менее она меньше скучала по Биллу во время купания.
   Она хорошо плавала, как и все певицы, благодаря прекрасно развитой груди. Сначала она носила костюм, что соответствовало ее чопорному воспитанию в приюте. Однажды она забыла его надеть. И после этого она не особо возилась с одеждой днём и стала вся золотисто-коричневой на тёплом весеннем солнышке.
   Ночью, конечно, все было иначе. Она носила самые красивые вечерние платья, какие только могла найти в магазинах, - новое каждый день. Она положила цветок гибискуса за левое ухо. Она помирилась с той же тщательностью, с какой она делала это, когда клуб был битком набит до отказа, а официанты запихивали маленькие столики между коленями посетителей ринга. И она пела для всех тех, кто никогда больше ее не услышит.
   "Билл" из "Show Boat" была ее лейтмотивом. Это было с той самой ночи, когда настоящий Билл, все еще одетый в форму, совершил непростительный грех: пробрался между столами у ринга, поднял ее с рояля после того, как она закончила этот номер, и крепко поцеловал ее, пока клиенты приветствовали ее. .
   Как давно это было?
   Да ведь всего месяц! Они поженились через неделю, как только Билл убедился, что может вернуться на свою старую работу в WGBS. Еще неделя блаженства, охота за квартирой, покупка нескольких предметов мебели, обустройство, занятия любовью... А потом посыпались адские бомбы.
   Погружаясь в сон, который добавлял остроты ее пению, Лита баюкала микрофон и бродила, как дух двигал ее, среди фаворитов, которые никому не нравились: "Я влюбляюсь в кое-кого", "Дым попадает в твои глаза". ", "Can't Help Lovin 'Dat Man" и, для разнообразия, "Summertime".
   "В одно из этих утр ты встанешь с пением,
   Тогда ты расправишь свои крылья и возьмешь небо.
   Но до этого утра ничто не может навредить тебе.
   Рядом папа и мама.
   Почему, недоумевала она, за последние годы было написано так мало таких песен? Возможно, папа и мама отвернулись от детей, которые никогда не переставали ссориться между собой. Конечно, не было никакого пения, так как все человечество взмыло в небо в то утро, когда появился газ.
   Перестань, сказала она себе. Не будьте циничны. Таким образом, приют был плохой заменой ее отцу-физику, который умер в течение года после преждевременного взрыва первой атомной бомбы в пустыне Нью-Мексико. Это была плохая, чопорная замена матери, которую она никогда не знала. Но Сестры позволили ей спеть на том концерте, где ее услышал управляющий Копа. Это привело к Биллу. И, возможно, как он думал, какая-то мутация в облученной зародышевой плазме ее отца сделала ее и, возможно, ее детей невосприимчивыми к последствиям альфа-, бета- и гамма-лучей.
   Ее дети!
   Долгие мгновения она молча сидела на крышке рояля, глядя в остекленевший глаз телеприемника. Что ж, если Билл надеялся, что есть шанс, что еще несколько человек выжили... Она была в долгу перед ним, дорогая душа, там, наверху, через улицу, где огни Master Control мигают и светят на него, пока он лежит поперек консоли, пока хоть и спит.
   Она отвлеклась. Трижды за столько же дней после его смерти она оказывалась стоящей, держа руку на ручке двери главного диспетчерского пункта WGBS. И трижды подмигнул В ЭФИР! ДЕРЖАТЬСЯ! знак остановил ее.
   За этой дверью скрывалось безумие. И не было времени на безумие.
   Она яростно встряхнулась. Когда индикатор режима ожидания рядом с микрофоном Copa замерцал еще одним предупреждением, она, убитая горем и великолепная, заиграла свой последний номер:
   "Какой-то волшебный вечер
   Вы можете увидеть незнакомца...
   Снова и снова она доводила себя с бледным лицом до кульминации:
   "Как только ты найдешь его,
   Никогда... не отпускай... его... уйти.
   В состоянии почти обморока она соскользнула на пол, поискала свои туфли и попрощалась с призраками. Она выбежала из сумрачного клуба на яркую улицу.
   Что произойдет, размышляла она, собираясь с силами, в ту последнюю ночь, когда электростанция выйдет из строя, что и должно было случиться в конце концов...? Когда улицы будут затемнены навсегда? Она стиснула зубы и побежала домой... домой, в квартиру, которую они с Биллом выбрали, потому что она была такой веселой и так близко к клубу и вокзалу.
   Но уличные фонари, а также сигнал Немо на оркестровой трибуне остались верными. В сумерках электрические глаза устремились на высокие штандарты, окаймляющие бульвары и залив Бискейн. Они включили гордые вывески "Кадиллак" и зажгли мрачные витрины магазинов. А на рассвете их всех бережливо потушили.
   Лампочки начали перегорать. Короткое замыкание привело к пожару, охватившему несколько кварталов в северной части города. Но в целом Майами по-прежнему обращал свою безликую белозубую улыбку приветствия к пустому морю. Пальмовые листья иногда шумели, перешептываясь, над улицами. Это компенсировалось скопившейся пылью, из-за которой шаги Литы были почти не слышны.
   Затем, однажды ночью, когда она шла чуть быстрее, чем нужно, через темное пятно, она услышала эхо.
   Вздрогнув от задумчивости, она резко остановилась. Не было ни звука, кроме ее быстрого дыхания. Немного посмеиваясь, она продолжила. Неужели она действительно ожидала, что этот человек с ушами летучей мыши и косоглазием обратится к ней?
   Эхо вернулось!
   Через мгновение она повернется и посмотрит, откуда он исходит. Еще десять шагов... Пятнадцать... Пятьдесят... Но и уличный фонарь перегорел со вчерашнего вечера.
   Может быть, это была акула или крокодил, выплывший из моря или болота, чтобы осмотреть свое новое царство? Так скоро?
   Ради всего святого, Лита. Повернись и посмотри прямо сейчас. Ты ведешь себя как ребенок. Ты играешь... Стихотворение пришло непрошенным:
   "Как тот, что на одинокой дороге
   Ходит в страхе и страхе,
   И раз повернувшись, идет дальше,
   И больше не поворачивает головы;
   Потому что он знает страшного дьявола
   Близко за ним ступает.
   Лита скинула туфли и побежала, как заблудшая Диана, сквозь пыль. Эхо шагов тоже ускорилось, но не могло сравниться с ней. Только когда девушка достигла входа в свой многоквартирный дом, точки обзора, которая каким-то образом давала ей чувство безопасности, она осмелилась оглянуться.
   Далеко по улице ее преследовала черная тень. Она схватилась за ручку двери; стояла на земле, тяжело дыша, сердце колотилось о ребра. Что бы это ни было, она должна ясно видеть это или вечно жить в ужасе.
   Огромная собака? Нет! Он бежал на задних лапах.
   Затем он на мгновение присел низко, и ее опасения вернулись.
   Оно снова поднялось на ноги. Теперь даже в тусклом свете она могла разглядеть, что это был человек. Человек? Приходит в ответ на ее песни? Билл был прав! Будет ли он желтым или зеленым, как овощ?" Она попыталась улыбнуться, но только поморщилась.
   Нет! Не зеленый! Теперь ее руки сжимали гладкое горло, чтобы подавить крик.
   Черный! Черный, как разбитый уличный фонарь!
   И старый... невероятно, криво старый.
   И даже не мужчина! Она тяжело вздохнула.
   Другая женщина! Слава Богу!
   - Доан, ты должен бояться меня, дорогая, - раздался надтреснутый голос где-то среди радуг, которые начали кружиться перед ее глазами. - Видишь, я подобрал твои туфли и притащил их с собой... Лауси! Что с тобой, Чили!"
   Лита пришла в сознание и обнаружила, что лежит в собственной постели наверху. Рядом с ней сидела старая негритянка. Ее глаза на невероятно морщинистом лице были такими острыми и возбужденными, как будто она только что увидела славу Господа.
   "Кто ты? Как вы сюда попали? Что ты хочешь?" Лита села и обнаружила, что ее раздели и положили вещи в постель.
   - Имя Верна Смит, - усмехнулась старуха, кривозубая и доброжелательная. "А, приехали из Ки-Уэста. Мой человек был ловцом креветок, пока... - Она вздрогнула и протянула кулаки к чему-то невидимому, засунув большие пальцы между указательным и средним пальцами.
   "Однажды ночью Ах слышит, как ты поешь, когда Ах просто включает один из тех радиоприемников на батарейках в магазине на юге. Я сразу же узнал тебя, потому что мужчина часто слушал тебя, когда был синим. Во-первых, я понял, что Майами не пострадал. Ден А знает, что это было, иначе ты бы не пел так одиноко. Ах, думаю, вам нужно, чтобы кто-то позаботился о вас. А вот и я. Потребовалось больше времени, чем А рассчитывал, да еще и автобусы не ходят, и все такое прочее.
   - Это было ужасно мило с вашей стороны... миссис. Смит. Лита чувствовала тепло до кончиков пальцев ног, такое тепло, что она нарушила старое южное табу, запрещающее называть негров "миссис".
   - Просто зовите меня Верна, мэм.
   - А ты зови меня Литой. Прости, что я сбежал от тебя. И так в обморок! Не могу представить, что на меня нашло".
   - Ты не можешь ма... Лита, дорогая? Глаза старухи стали еще ярче, а улыбка расползлась чуть ли не от уха до уха".
   "Нет. Я силен, как бык".
   - Ты знаешь, что у тебя будет ребенок, Чили?
   "Ребенок!" На мгновение Лите показалось, что она вот-вот снова потеряет сознание. "Откуда вы знаете?"
   - Старина Верна ни за что не работала акушеркой все эти годы.
   "О, нет!" Лита начала дико смеяться. "На следующей неделе "Ист Линн"! Но ты ошибаешься, Верна. Я не собираюсь заводить ребенка. У меня будут близнецы - мальчик и девочка, и мы назовем их Адам и Ева".
   * * * *
   Солнечные дни текли. Безмолвные дни, когда не пела ни одна птица. Дни, когда только стрекотание сверчков и аромат цветов свидетельствовали о том, что часть мира еще жива. Ночи, перемежающиеся коротким, смелым, бесполезным перерывом в ночном клубе. Потому что Лита знала, что это бесполезно. Если бы к этому времени на ее звонок ответил хотя бы один человек, на него больше не ответили бы.
   И все же она цеплялась за ритуал, вкладывая свое сердце и великолепное горло в старый репертуар... даже добавляя новые номера. Где-то Билл должен слушать.
   В течение нескольких недель после того, как Верна приехала и настояла на том, чтобы взять на себя несколько домашних дел, Лита мало чем занималась, кроме как плавала или ездила вдоль берега через пристанища богатых мертвецов в Палм-Бич, Форт-Лодердейле и Майами-Бич. Там мраморные бассейны уже покрылись водорослями, бездействовали афромобили, иссяк Фонтан Молодости. Или она сидела на весеннем солнышке и мечтала, как смуглая женщина-будда со стрижкой пуделя.
   Но по прошествии месяцев, когда она почувствовала, как в ней кипит жизнь, девочка слегка забеспокоилась. Этого было бы недостаточно, чтобы вывести на свет парочку молодых дикарей. (Она знала, что родит близнецов. Бог не мог быть достаточно жестоким, чтобы повелеть иначе!) Детей нужно было обучать, чтобы восстановить цивилизацию, лучшую цивилизацию. И все же их мать знала так мало... так мало. Немного средней школы; никогда не завершался.
   Она буквально бросалась в городскую библиотеку, а когда ее бесконечные стопки приводили ее в замешательство и пугали, - в тексты, найденные в Университете Майами. Она начала с грандиозной идеи, что каким-то образом должна закрепиться в науке... в физике... и найти магию, чтобы отразить еще одно атомное облако.
   Уравнения остались куриными следами. Она оставила их; обратился к экономике, к социологии, к психологии. Лита не была дурой. Однако без учителя она заблудилась на бесконечных окольных путях к знаниям. Так много обучения! И она всего лишь одна маленькая женщина!
   История была лучше. Но оно оправдывало все - убийства, войны, голод, фашизм и эпидемии - все было к лучшему в самом лучшем из возможных миров. Все, с точки зрения истории, было неизбежным, как и адская бомба стала неизбежной, как только атомное расщепление и термоядерный синтез оказались в руках торговцев смертью.
   Однако один из окольных путей, по которому она шла, привел ее в яркий мир греческой драмы и поэзии. Это была музыка, выраженная словами... выраженная так, как она могла понять. Она бросила другие занятия и все жаркие летние месяцы читала античных авторов - Гомера, Ксенофонта, Аристофана, Еврипида, Софокла. Но особенно Геродот с его песнями в прозе о том, как братья и сестры женились в Египте; о проклятии, которое навлекло на своего владельца богатство Креза; о том, как во время персидской войны Фемистокл превратил трусливых греков в нацию героев, просто и жестоко ударив их глупые головы друг о друга.
   Часто она читала Верне отрывки вслух, поначалу не мечтая, что негр поймет что-то большее, чем ритм слов. Старуха поразила ее тем, что раскачивалась взад-вперед, обхватив руками сморщенные колени и радостно кивая седой головой.
   - Дон, скажи мне, чили! - восклицала она. - Доан, скажи мне! - Три тысячи лет назад, и как только люди получают немного денег в банке, они начинают их резать. Это первое, чему ты должен научить близнецов. Деньги сделаны для того, чтобы их тратить, хорошо проводить время, а не копить на борьбу с бритвами.
   - Ты думаешь, у меня будут близнецы, Верна?
   "Земля живая, чили. Ты все еще беспокоишься об этом? Мне нужно ванга... Этот амулет вуду однажды привез мой мужчина с Гаити. Ванга говорит, что у тебя будут близнецы.
   - Ты веришь в вуду?
   "Конечно, доан. Точно так же. Не корчим рожи Папе Легбе, когда темно!
   * * * *
   Настало время, в мягком сентябре, когда Лита обнаружила, что не может подняться на вершину рояля Копа со своей прежней гибкой грацией. Пришло время, когда она предпочла бы лечь спать с наступлением темноты, чем петь для всех призраков христианского мира.
   И все же она пела... теперь в основном колыбельные, чтобы попасть на тренировку... поскольку она будет продолжать петь до тех пор, пока предательский свет зовет ее к микрофону. Она не была суеверна. И все же она знала, что случится катастрофа, если она нарушит слово, данное Биллу. Вуду? Ну так и быть!
   Наступил день в конце сентября, влажный, жаркий и тихий.
   - Ураганная погода, - пробормотала Верна, делая знак. "Тебе лучше остаться дома сегодня вечером, дорогая". Тебе пора, а они несутся в ту сторону, помяни мое слово.
   Вечер подкрался угрюмо. Резкие порывы ветра хлестали ладони и трясли жалюзи. Верна заламывала измученные руки, но Лита настояла на том, чтобы сделать свою бесформенность как можно более презентабельной в черном вечернем платье с блестками, сшитом для вдовы.
   "Мне нужно идти", - упрямо хныкала она, даже когда крик ветра возвестил о близком приближении бури. - Однако мы поедем. Мы будем дома до того, как станет совсем плохо.
   Она ошибалась. Едва они достигли клуба, как буря прыгнула на них, завывая, как большая кошка. Одной лапой он сорвал с MG верхнюю часть, а другой ударил маленькую машинку о бордюр и о стену здания. Пока они выбирались из-под обломков под защитой клубного портика, дождь падал, как театральный занавес, такой плотный, что немногие оставшиеся уличные фонари, казалось, погасли.
   - Тебе больно, милый чили? - задыхалась чернокожая женщина, ведя другую внутрь и пытаясь закрыть дверь в фойе.
   "Нет." Лита ответила сквозь стиснутые зубы. - Я могу продолжать. Она задохнулась, наклонилась вперед в агонии и схватилась за стул для поддержки.
   Ураган ревел, как банши, запутавшиеся в вершинах небоскребов. Пальмы раскалывались, разбивались и скользили по тротуарам. Вывеска упала на улицу и покатилась чудовищным колесом.
   - Оставайся снаружи, ты, папа Легба, - крикнула Верна буре в ответ, прижавшись худым плечом к двери. - Не хочешь ли ты сегодня вечером побеспокоить эту пористую девчонку. Ей достаточно на мин.
   Дверь вошла в раму и защелкнулась. Парчовые портьеры, которые хлопали крыльями, сложились вдоль стен.
   - Мы опаздываем, - выдохнула Лита. "Видеть. Свет горит. Билл ждет!
   Она побрела к пианино. На полпути она застонала и съежилась.
   "Здесь. Ах, помогите вам. Верна подняла сбитую с толку девушку и наполовину повела, наполовину понесла в дамскую гостиную. - Просто не надо тебя пугать. Верна, позаботься о тебе.
   - Но я в эфире, - захныкала Лита. "Пожалуйста... Шоу..."
   В этот момент обрушилась вся сила бури. Стекло в двери фойе разбилось внутрь. Вслед за ним лилась вода, как из пожарного шланга".
   Свет в доме потускнел, вспыхнул и погас. Предатель Немо задержался, обвиняющий зеленый глаз. Потом его тоже не стало. Лита закричала.
   Верна тащила ее до гостиной.
   * * * *
   Боль наконец утихла и исчезла. Лита пришла в себя, совершенно изможденная. Краем глаза она уловила отблеск фонарика.
   - Верна? - крикнула она сквозь приглушенный гром бури.
   - Тебе лучше, милый чили? Старуха нависла над ней.
   - Я... Да, наверное... Как поживают... близнецы?
   Верна стояла молча, вспышка дрожала в ее руках.
   - Есть близнецы? Лита попыталась сесть, но ее крепко оттолкнули назад, между подушками того, что, должно быть, было диваном.
   "Нет". Несмотря на ее усилия, голос негра поднялся до плача. - Не близнецы, дорогая.
   Лита повернулась лицом к стене и позволила медленным слезам стечь по щекам. Она снова была маленькой девочкой с косичками, еще в приюте. Ее наказали тем, что заперли в темном чулане за какое-то нарушение таинственных, незыблемых правил. Нелогично, жестоко, она винила себя. Бог, или та безличная Судьба, в которую верили древние греки, отвернулся от нее, потому что она нарушила кодекс труппы, согласно которому представление должно продолжаться.
   - Это девочка, - сказала она наконец. Очевидно, отродье должно быть женским ребенком; тот, кто будет осуждающе смотреть на нее в старости; тот, кто будет ненавидеть ее за то, что она попала в мертвый мир.
   - Нет, - успокоила ее Верна. "Это мальчик. Здоров как сверчок, дорогая. Должен весить целых девять фунтов.
   Парень! Мир Литы снова перевернулся. Слезы перестали течь. Она смотрела в тусклый потолок в жалком ужасе и прислушивалась к ветру, который сотрясал здание, и к дождю, который хлестал его хлыстами.
   Парень? Под мокрыми веками она видела разрушение большого города, который никто не задраил от бури. Деревья вырваны с корнем. Окна разбиты, а безделушки за ними превратились в мусор. Крыши из листового железа и алюминия, оторванные длинными полосами, свернутые в чудовищные цилиндры и выброшенные на улицу, чтобы нестись туда-сюда, как джаггернауты...
   Нет. Не джаггернауты. Как взмахи фуриями в погоне за Эдипом. Бичевать Эдипа за то, что он совершил инцест со своей матерью? Бред какой то! Бичуя мир за то, что осмелился совершить самоубийство, оставив алтари богов пустыми от благовоний и жертвоприношений.
   Она начала истерически хохотать... хохотала сама, как Ярость.
   Верна, думая успокоить ее, принесла ребенка в пеленках из рваной парчи; держал его под лучом фонарика, чтобы она могла видеть.
   - Как ты назовешь своего сына, мисс Лита? - умоляла она.
   - Ему нужно имя, бедняжка? Девушка подавила истерику.
   - Шо, - прошептала старуха, когда сверкающая молния осветила дверь гостиной. "Рожи ребенка во время урагана, лучше назови его побыстрее, а то у тебя нет шансов".
   Лита уставилась на дверь, словно ожидая, когда потрескивающие вспышки осветят ее будущее. Возможно, несмотря ни на что, кто-то где-то шел к ней из-за края мертвого мира.
   А если нет? Ну, она была молода... Едва ли девятнадцать. Еще было время... достаточно времени, чтобы сдержать обещание, данное Биллу... Фурии или не Фурии.
   - Мы назовем его Эдди, - сказала она. - Эдди, короче.
   СУДЫ ДЖАМШИДА, Роберт Ф. Янг
   Первоначально опубликовано в журнале Infinity Science Fiction в сентябре 1957 года.
   Говорят, Лев и Ящерица держат
   Дворы, где Джамшид хвастался и напивался...
   - Рубаи
   Красноватое от пыли солнце стояло низко на западе, когда племя гуськом двинулось от изломанных предгорий к морю. Женщины рассредоточились по берегу, чтобы собрать коряги, а мужчины взяли на себя задачу установить дождевик.
   По изможденным лицам вокруг Райан понял, что этой ночью будут танцы. Он знал, что его собственное лицо тоже должно быть изможденным, изможденным и покрытым пылью, щеки ввалились, глаза темны от голодных теней. На этот раз было много дней без собак.
   Дождевик представлял собой сумасшедший стеганый узор из собачьих шкур, кропотливо сшитых вместе в импровизированный брезент. Райан и другие молодые люди держали его наверху, в то время как пожилые мужчины устанавливали шесты и привязывали веревки из собачьей кишки, позволяя брезенту провисать посередине, чтобы во время дождя драгоценная вода скапливалась в углублении. Когда работа была сделана, мужчины спустились на пляж и встали вокруг большого костра, который развели женщины.
   Ноги Райана болели после долгого перехода по холмистой местности, а плечи болели от того, что последние пять миль он упаковывал брезент из собачьей шкуры. Иногда ему хотелось быть старшим в племени, а не младшим: тогда он был бы свободен от тяжелой работы, мог свободно ковылять в тылу на маршах; мог свободно сидеть на корточках во время остановок, пока молодые мужчины занимались охотой и любовью.
   Он стоял спиной к огню, позволяя теплу проникать в его собачью одежду и согревать его тело. Неподалеку женщины готовили ужин, растирая дневной урожай клубней в густую кашицу, экономно добавляя воду из своих водяных мешков из собачьей кожи. Краем глаза Райан заметил Мериум, но вид ее худого молодого лица и стройного тела ничуть не взбудоражил его кровь, и он с несчастным видом отвел глаза.
   Он вспомнил, как он относился к ней во время последней убийства собаки, как он лежал рядом с ней перед ревущим огнем, и аромат жареного собачьего мяса все еще витал в ночном воздухе. Его живот был полон, и он пролежал рядом с ней полночи, и он почти хотел ее. Она казалась красивой тогда и много дней спустя; но постепенно ее красота увяла, и она превратилась в еще одно унылое лицо, еще одну вялую фигуру, ковыляющую вместе с остальным племенем от оазиса к оазису, от руин к руинам в вечных поисках пищи.
   Райан покачал головой. Он не мог этого понять. Но было так много вещей, которые он не мог понять. Танец, например. Почему произнесение простых слов под аккомпанемент ритмичных движений должно доставлять ему удовольствие? Как ненависть могла сделать его сильным?
   Он снова покачал головой. В каком-то смысле Танец был самой большой загадкой из всех...
   Мериум принесла ему ужин, застенчиво глядя на него своими большими карими глазами. Вопреки логике, Райан вспомнил о последней собаке, которую он убил, и он вырвал глиняный горшок из ее рук и пошел к кромке воды, чтобы поесть в одиночестве.
   Солнце село. Полосы золота и алого дрожали в изломанной ветром воде, медленно исчезая. Тьма спустилась с овражных предгорий на берег, и вместе с ней пришло первое холодное дыхание ночи.
   Райан вздрогнул. Он пытался сосредоточиться на еде, но память о собаке не уходила.
   Это была маленькая собака, но очень злая. Он оскалил зубы, когда он, наконец, загнал его в угол в маленьком каменистом тупике в горах, и в качестве еще одного доказательства его злобности он завилял своим нелепым хвостом. Райан до сих пор помнил пронзительный звук его рычания - или это был визг? - когда он наступал на него своей дубиной; но больше всего он помнил, какими были его глаза, когда он опустил дубину ему на голову.
   Он пытался освободиться от воспоминаний, пытался насладиться безвкусной едой. Но он продолжал вспоминать. Он вспомнил всех других собак, которых убил, и подумал, почему их убийство должно его так беспокоить. Он знал, что когда-то собаки бежали вместе с охотниками, а не от них; но это было задолго до него, когда кроме собак было еще на кого охотиться.
   Теперь все было иначе. Теперь это были собаки - или смерть...
   Он доел свое постное рагу, мрачно проглотив последний кусок. Он услышал тихие шаги позади себя, но не обернулся. Вскоре Мериум сел рядом с ним.
   Море бледно блестело в свете первых звезд.
   - Сегодня красиво, - сказал Мериум.
   Райан молчал.
   "Будет ли танец?" она спросила.
   "Может быть."
   - Надеюсь, есть.
   "Почему?"
   - Я... я не знаю. Потому что после этого все такие разные, я полагаю, почти счастливые.
   Райан посмотрел на нее. Звездный свет нежно ложился на ее детское лицо, скрывая худобу щек, смягчая голодные тени под глазами. Он снова вспомнил ту ночь, когда почти хотел ее, и хотел, чтобы все было так же, только на этот раз полностью. Ему хотелось взять ее в свои объятия и поцеловать в губы, и крепко прижать к себе, а когда желание отказывалось подниматься в нем, его место занимал стыд, и, поскольку он не мог понять этого стыда, он вытеснял его гневом. .
   "У мужчин нет счастья!" - сказал он свирепо.
   - Когда-то они были - давным-давно.
   - Ты слишком много слушаешь бабьих сказок.
   "Мне нравится их слушать. Мне нравится слышать о временах, когда руины были живыми городами, а земля была зеленой, когда для всех было в изобилии пища и вода... Вы, конечно, верите, что такое время было. Слова Танца...
   - Не знаю, - сказал Райан. "Иногда я думаю, что слова Танца - ложь".
   Мериум покачала головой. "Нет. Слова Танца - мудрость. Без них мы не смогли бы жить".
   - Ты сам говоришь, как старуха! - сказал Райан. Внезапно он встал. "Вы старая женщина. Некрасивая старуха!" Он прошел по песку к огню, оставив ее одну у воды.
   Племя распалось на группы. Старики сгрудились в одну группу, молодые - в другую. Женщины сидели в одиночестве возле колеблющегося периметра костра, напевая старинную мелодию, время от времени обмениваясь тихим словом.
   Райан стоял у костра один. Он был самым молодым мужчиной в племени. Он и Мериум родились последними детьми. Племя тогда насчитывалось сотнями, и охота была хорошей, собаки все еще ручные, и их было легко найти. Были и другие племена, бродившие по покрытой пылью земле. Райан задумался, что с ними стало. Но он только сделал вид, что интересуется. В глубине души он знал.
   Становилось холоднее. Он подложил в огонь еще коряг и наблюдал, как пламя разгорается само по себе. Пламя было похоже на человека, подумал он. Они ели все, что попадалось на глаза, а когда уже нечего было есть, умирали.
   Внезапно загрохотал барабан, и женский голос запел: "Что такое дерево?"
   Голос ответил из группы стариков: "Дерево - это зеленый сон".
   "Что стало с живой землей?"
   "Живая земля - прах!"
   Барабанная дробь стала громче. Горло Райана сжалось. Он почувствовал, как освежающее тепло гнева коснулось его лица. Начальная фаза Танца всегда волновала его, даже когда он этого ожидал.
   Один из стариков вышел на свет костра, шаркая ногами в такт барабану. Свет окрасил морщины на его тридцатилетнем лице, сделал багровой стиральной доской лоб. В холодном ночном воздухе дрейфовал его тонкий голос:
   "Земля живая - прах, и те
   кто превратил его в пыль
   сами прах...
   Женский голос подхватил пение:
   "Наши предки прах:
   пыль - наши сытые предки...
   Теперь в свете костра шаркали другие фигуры, и барабанная пластина из собачьей кожи звучала резче и сильнее. Райан почувствовал, как бурлила его кровь, прилив новорожденной энергии.
   Голоса смешались:
   "Прах - наши сытые предки,
   наши предки, которые насиловали поля и опустошали холмы,
   кто перерезал лесные цепи и освободил реки;
   наши предки, которые напились из колодца мира
   и оставил колодец сухим...
   Райан больше не мог сдерживать себя. Он чувствовал, как его собственные ноги двигаются вместе с мстительным ударом барабана. Он услышал, как собственный голос подхватил пение:
   "Возьмем память наших предков
   и разорвите его, разорвите его жизненные силы,
   бросить его внутренности в огонь:
   наши предки, едоки,
   разлагатели озер и рек;
   потребители, разрушители, убийцы живой земли;
   эгоистичные, тучные, великие коллекционеры,
   кто пытался поглотить мир...
   Он присоединился к топающей массе племени, его руки совершали мимические движения убийства, разрывания, метания. Сила вливалась в его изможденные конечности, пульсировала в его истощенном теле. Он мельком увидел Мериум через огонь, и у него перехватило дыхание от красоты ее оживленного лица. Он снова почти захотел ее и на время смог убедить себя, что когда- нибудь захочет ее; что на этот раз эффект Танца не исчезнет, как всегда раньше, и он продолжит чувствовать себя сильным, уверенным и бесстрашным и найдет много собак, чтобы прокормить племя; тогда, может быть, мужчинам захочется женщин, как раньше, а он захочет Мериума, и племя увеличится и станет большим и сильным...
   Он повысил голос и изо всех сил топнул ногой. Ненависть была теперь подобна вину, горячо струилась по его телу, дико пульсировала в мозгу. Песнь переросла в громкий истерический вопль, горькое обвинение эхом разнеслось по бесплодным холмам и мертвому морю, развеваясь на пыльном ветру...
   "Наши предки были свиньями!
   Наши предки были свиньями!..."
   ВЕЛИКОЕ МОРЕ НЕБРАСКИ, Аллан Данциг
   Первоначально появилось в журнале Galaxy Magazine , август 1963 года.
   Все - во всяком случае, все геологи - знали о разломе Кайова уже много лет. Это было до того, как об этом стало известно что-то очень интересное. Первое исследование Колорадо проследило его курс на север и юг в узкой долине Кайова-Крик примерно в двадцати милях к востоку от Денвера; он простирался на юг до реки Арканзас. И это было все, что было интересно знать даже профессионалам. Не было ни одного оползня, который привлек бы внимание широкой публики к Разлому.
   Это все еще представляло академический интерес, когда в конце сороковых годов геологи размышляли о взаимосвязи между разломом Кайова и разломом Кончас южнее, в Нью-Мексико, который следовал за Пекосом на юге вплоть до Техаса.
   Несколько лет спустя в газетах почти ничего не было сказано о том, что разлом Найобрара (прямо внутри и примерно параллельно восточной границе Вайоминга) был северным продолжением Кайова. К середине 60-х было окончательно установлено, что три разлома на самом деле представляют собой единую линию трещины в основной породе, простирающуюся почти от канадской границы к югу от линии Нью-Мексико-Техас.
   Неудивительно, что на установление связи ушло так много времени. Население пострадавших штатов составляло всего пять человек на квадратную милю! Земля была настолько сухой, что казалось невозможным ее использование, кроме как для овцеводства.
   Сегодня нам кажется ироничным, что с конца 50-х годов существовала серьезная озабоченность по поводу уровня грунтовых вод на всей территории.
   * * * *
   Еще более ироничное решение проблемы началось летом 1973 года. Это был особенно жаркий и сухой август, и Лесная служба с тревогой следила за возможными пожарами. Сообщалось, что густой дым поднимается над практически безлюдным районом вдоль ручья Блэк-Сквиррел, и для сообщения был отправлен самолет.
   В отчете было - никакого огня. Поднявшееся облако было не дымом, а пылью. Тысячи кубических футов сухой земли лениво поднимаются в летнем воздухе. Камнепады, догадались они; конечно не огонь. У Лесной службы в тот момент были другие заботы, и она подала отчет.
   Но по прошествии недели город Эдисон, расположенный в добрых двадцати милях от горок, все еще жаловался на пыль. Источники тоже пересыхали, видимо, из-за подземных волнений. Даже в Скалистых горах никто не помнил таких ужасных обвалов.
   Газеты в горных штатах давали ему несколько дюймов на первой полосе; все новости в конце августа. И геологи заинтересовались. Сейсмологи сообщали о необычной активности в этом районе, толчки были слишком сильными, чтобы быть камнепадами. Вулканическая активность? В частности, пылевой вулкан? Они знали, что это необычно, но прямо на разломе Кайова - могло быть.
   Толпы Дня труда читали научные догадки с позднелетней усталостью. В воскресных приложениях были представлены четырехцветные представления художников о возможном вулкане. "Единственный действующий вулкан в США?" - требовали заголовки, а в некоторых статьях вообще не стоял вопросительный знак.
   Может показаться странным, что самое простое объяснение практически не упоминалось. Только Джозеф Шварцберг, главный географ Министерства внутренних дел, задался вопросом, не может ли это волнение быть следствием оседания разлома Кайова. Его предложение было упомянуто на девятой или десятой странице понедельничных газет (страница 27 в New York Times). Идея была далеко не такой захватывающей, как вулкан, пусть даже без лавы, и вы не могли нарисовать его очень драматичную картину.
   Чтобы извинить других геологов, нужно сказать, что разлом Кайова никогда раньше не буянил. Он никогда не уклонялся, никогда не колебался, никогда, никогда не устраивал регулярных выступлений своей младшей сестры в Калифорнии, которые почти ежедневно выступали в Сан-Франциско или Лос-Анджелесе, или где-то между ними. Пылевой вулкан был на первый взгляд более правдоподобной теорией.
   Тем не менее, это была только теория. Это нужно было доказать. По мере того, как толчки становились сильнее, а вместе с ними и пострадавший район, когда несколько городов, включая Эдисон, были сотрясены на куски невероятными землетрясениями, целые автобусы и самолеты геологов отправились в Колорадо, даже не дожидаясь одобрения своих университетов и правительственных ведомств. бюджеты.
   Они, конечно, обнаружили, что Шварцберг был совершенно прав.
   * * * *
   Они оказались на месте того, что быстро становилось самым сильным и масштабным землетрясением, которое Северная Америка - а возможно, и весь мир - когда-либо видела в исторические времена. Проще говоря, земля к востоку от Разлома оседала, причем с стремительной скоростью.
   Камень царапал камень с воющим ревом. Вздрагивая, как скрипучий мел, царапавший по доске, шум был оглушительным. Поверхности земли к востоку и западу от Разлома, казалось, больше не имели никакого отношения друг к другу. На западе истерзанные скалы вздыбились в утесы. На востоке, где резкие звуки и приглушенные хрипы говорили о продолжающемся прогибе и падении, земля дрожала вниз. На вершинах новых утесов, которые, казалось, вырастали на несколько дюймов из вздымающихся обломков, сухая земля трескалась и дрожала, соскальзывая акры за раз и падая, дымясь, на вздымающееся, вздымающееся дно впадины.
   Там опустошение было еще более основательным, хотя и менее зрелищным. Сухая земля взбалтывалась, как грязь, а осколки камней весом в тонны ударялись и катились, как галька, когда сами дрожали и раскалывались в гальку. "Это похоже на танец песка в детском решете", - сказал обычно бесстрастный Шварцберг в общенациональном эфире с места катастрофы. "Никто здесь никогда не видел ничего подобного". А оползень нарастал, к северу и югу вдоль Разлома. "Убирайтесь, пока можете", - призвал Шварцберг население пострадавшего района. - Когда все закончится, ты сможешь вернуться и собрать осколки. Но группа ученых, сплотившихся под его руководством, в частном порядке задавалась вопросом, будут ли какие-то кусочки.
   Река Арканзас в Эйвондейле и Северном Эйвондейле медленно отступала на север, в углублявшуюся впадину. При таком темпе развития событий новое озеро могло образоваться на всем протяжении округов Эль-Пасо и Пуэбло. И, предупредил Шварцберг, это может быть только началом.
   К 16 сентября оползень сполз по реке Уэрфано мимо Сидарвуда. Эйвондейл, Норт-Эйвондейл и Бун полностью исчезли. Земля к западу от Разлома держалась крепко, хотя Денвер зафиксировал несколько незначительных толчков; Повсюду к востоку от Разлома, почти в двадцати милях, уже знакомый крен и неуклонное падение уже заставили несколько тысяч колорадцев бежать в поисках безопасности.
   На восточном склоне были запрещены все альпинистские походы из-за опасности оползней от незначительных землетрясений. Геологи отправились домой ждать.
   Ждать было нечего. Новости становились все хуже и хуже. Теперь река Платт образовала огромную грязную лужу на месте города Орчард. Чуть ниже Мастерса, штат Колорадо, река перепрыгивала семидесятифутовые скалы, добавляя к вздымающемуся внизу хаосу. И скалы становились все выше с каждым днем, когда земля под ними стонала вниз глотками размером в квадратную милю.
   По мере того, как Разлом двигался на север и юг, новые районы дрожали, оживляя нежелательную жизнь. Поля и целые горные склоны с обманчивой ленью двигались вниз, вниз. Они танцевали "как песок в решете"; сухие, они превратились в щебень. Телефонные линии, железнодорожные пути, дороги оборвались и просто исчезли. Практически все сухопутные коммуникации между востоком и западом были приостановлены, а президент объявил чрезвычайное положение в стране.
   * * * *
   К 23 сентября разлом был активен далеко в Вайоминге на севере и быстро приближался к границе Нью-Мексико на юге. Тринчера и Брэнсон были полностью эвакуированы, но даже при этом общее число погибших превысило тысячу.
   На востоке ситуация была спокойной, но еще более зловещей. Огромные трещины открылись перпендикулярно разлому, и общее опускание земли было заметно далеко в Канзасе и Небраске. Западные границы этих штатов, а вскоре и Дакоты и Оклахомы, медленно погружались под воду.
   На самом месте катастрофы (или сценах; ни о чем таком размере нельзя говорить в единственном числе) произошла ужасающая неразбериха. Прерии и холмы растрескались под невыносимым напряжением, когда земля содрогалась вниз от вздохов и прыжков. Источники вырвались на поверхность горячими гейзерами и взрывами пара.
   Центральная часть Норт-Платта, штат Небраска, точно так же обрушилась на восемь футов во второй половине дня 4 октября. "Мы должны сохранять спокойствие", - заявил губернатор Небраски. "Мы должны отложить это дело. Будьте уверены, что делается все возможное". Но что можно было сделать, когда его состояние резко падало со средней скоростью на фут в день?
   Разлом отрезал юго-восточный угол Монтаны. Он двигался на север вдоль Маленького Миссури. На юге он пронесся мимо Розуэлла, штат Нью-Мексико, и рванул вниз по Пекосу в сторону Техаса. Все верховья Миссури к этому времени превратились в стоячие лужи, а Красная река к западу от Парижа, штат Техас, начала течь вспять.
   Вскоре Миссури начал медленно ускользать на запад по медленно взбалтывающейся земле. Оставив свое русло, река неуверенно растеклась по полям и прериям, превратившись в море грязи под острыми новыми утесами, которые поднимались раскалывающейся линией и становились все выше по мере того, как земля продолжала опускаться, почти от Канады до мексиканской границы. Наводнений в обычном понимании практически не было. Вода двигалась слишком медленно, растекаясь без реального направления и силы. Но обширные пласты ленивой воды и желеобразной грязи превратились в смертельные ловушки для бесчисленных беженцев, ныне тянущихся на восток.
   Возможно, катастрофа на Норт-Платте была больше, чем кто-либо мог вынести. Сто девяносто три человека погибли в том единственном обвале. Конечно, к 7 октября нужно было официально признать, что исход был эпического масштаба. Почти два миллиона человек были в движении, и США столкнулись с гигантской волной беженцев. Рельсы, дороги и воздушные пути были забиты перепуганными полчищами, которые бросили все и устремились на восток.
   Весь октябрь автомобилисты с пустыми глазами стекались в Талсу, Топику, Омаху, Су-Фолс и Фарго. Сент-Луис стал распределительным центром для аварийно-спасательных служб, которые летали повсюду с молоком для младенцев и собачьим кормом для эвакуации домашних животных. Бензовозы мчались на запад, чтобы удовлетворить потребность в бензине, но, оказавшись в "зоне террора", как ее теперь называли газеты, они обнаружили, что их путь перекрыт движущимися на восток автомобилями, которые едут не по той стороне дороги. Магазины, оставленные их сбежавшими владельцами, были разграблены беженцами с дальнего запада; Самолет American Airlines был разбит толпой потенциальных пассажиров в Бисмарке, Северная Дакота. Были вызваны федеральные войска и войска штатов, но перемещение двух миллионов человек не было организовано.
   И все же оползень становился все больше. Новые утесы блестели в лучах осеннего солнца, становясь все выше по мере того, как земля под ними продолжала неумолимо опускаться.
   21 октября в Лаббоке, штат Техас, раздался шум, который по-разному описывали как глухой рев, вопль и глубокую музыкальную вибрацию, как церковный колокол. Это просто рассыпалась истерзанная скала субстрата. Начиналась вторая фаза национальной катастрофы.
   * * * *
   Шум распространялся прямо на восток со скоростью более восьмидесяти пяти миль в час. После этого земля к северу "казалось, что она рухнула сама на себя, как проколотый воздушный шар", - говорится в сообщении одной газеты. "Как неудавшийся торт", - сказала домохозяйка из Тексарканы, которая, к счастью, жила в квартале к югу от Тайер-стрит, где проходила трещина. Раздался вздох, поднялось большое облако пыли, и Оклахома опустилась с поразительной скоростью - около шести футов в час.
   В Билокси, на берегу Мексиканского залива, весь день было неспокойно шаркать под ногами. - Точнее, не толчки, - сказал капитан рыбацкой лодки, которая должна была каким-то образом переждать надвигающийся потоп, - а как будто земля хотела быть где-то в другом месте.
   Все в обреченном Билокси поступили бы правильно, если бы в тот вечер оказались в другом месте. Примерно в 20:30 город содрогнулся, казалось, немного приподнялся, как край ковра в прихожей, подхваченный сквозняком, и опустился. То же самое произошло со всем побережьем Миссисипи и Алабамы примерно в одно и то же время. Приливная волна, которая должна была выбить центр из США, прошлась по суше.
   От северного берега озера Пончартрейн до реки Аппалачикола во Флориде побережье Мексиканского залива просто исчезло. Галфпорт, Билокси, Мобил, Пенсакола, Панама-Сити: исчезли двести миль береговой линии, где проживает более двух с половиной миллионов человек. Через час стена воды накрыла все города от Дотана в Алабаме до Богалузы на границе Луизианы и Миссисипи.
   "Мы должны держаться подальше от паники", - сказал губернатор Алабамы в радиосообщении, переданном с наспех организованной связи для всех станций. "Мы, доблестные южане, уже сталкивались с вторжением и выдержали его". Затем, когда зловещий скрип и стоны земли возвестили о приближении приливной волны, он вылетел из Монтгомери за полчаса до того, как город исчез навсегда.
   Одна головка волны нырнула на север, чтобы в конце концов остановиться в холмах к югу от Бирмингема. Основная зачистка следовала по самой низкой земле. Достигнув запада, он поглотил Виксбург и задел угол Луизианы. Весь приход Ист-Кэрролл был стерт с карты.
   Река Миссисипи теперь заканчивалась примерно в Юдоре, штат Арканзас, и с каждой минутой наступающее наводнение уносило русло реки на многие мили, расширяясь к северу. Шико, Дженни, Лейк-Виллидж, Арканзас-Сити, Сноу-Лейк, Элейн, Хелена и Мемфис почувствовали толчки. Измученный город содрогался в ночи. Земля продолжала опускаться, в конце концов наклонившись на два с половиной градуса к западу. "Мемфисский наклон" сегодня является одной из уникальных и очаровательных особенностей милостивого Старого города, но в ночь паники жители Мемфиса были уверены, что обречены.
   На юге и западе воды глубоко врезались в Арканзас и Оклахому. К утру стало ясно, что весь Арканзас гибнет. Волны надвигались на Литл-Рок со скоростью почти сто миль в час, образовывались новые гребни, возвышавшиеся над передним краем волны, когда города, холмы и жажда земли временно сломили яростный натиск.
   Вашингтон объявил о официальной надежде на то, что Озарки остановят дикий галоп разбушевавшегося Персидского залива, поскольку на северо-западе Арканзаса земля возвышалась более чем на две тысячи футов. Но ничто не могло спасти Оклахому. К полудню вода стиснула пальцы вокруг горы Скотт и Элк-Маунтин, затопив Хобарт и почти весь округ Грир.
   Несмотря на обнадеживающие заявления о том, что волна замедляется, практически остановилась после затопления Оклахома-Сити, поглощается пустыней возле Амарилло, стена воды продолжала свое наступление. Ибо земля все еще опускалась, а наводнения постоянно пополнялись из залива. Шварцберг и его геологи посоветовали как можно скорее эвакуировать всю территорию между Колорадо и Миссури, от Техаса до Северной Дакоты.
   Лаббок, штат Техас, разорился. Рефлекторно приливная волна смыла Свитуотер и Большой источник. Техасская попрошайка исчезла в одном большом водовороте.
   Водовороты открылись. Огромная масса разбитого дерева и человеческих обломков была затянута, извергнута и разорвана на куски. Вода Персидского залива разбивалась о скалы Нью-Мексико и в пене падала на себя. Потенциальные спасатели на скалах на западном берегу реки Пекос впоследствии вспоминали шипение и крик, похожие на рвущийся шелк, когда вода яростно разбивалась о только что обнажившуюся скалу. Это был самый ужасный звук, который они когда-либо слышали.
   "Конечно, мы не слышали никаких криков, не так далеко и при таком шуме", - сказал Дэн Уивер, мэр Карловых Вар. "Но мы знали, что там внизу были люди. Когда вода ударялась о скалы, это было похоже на столкновение двух твердых тел. Мы не могли видеть больше часа из-за брызг".
   Распылитель соли. Океан пришел в Нью-Мексико.
   * * * *
   Скалы оказались единственным эффективным барьером против движения воды на запад, которая повернула на север, выбивая глыбы скал и сваливая глыбы земли себе на спину. Местами шарики гранита вылезли, как мороженое. Нынешний рыбацкий городок Рокпорт, штат Колорадо, построен на созданной таким образом гавани.
   Вода нашла самый дальний запад. Но тем не менее она текла на север по линии первоначального Разлома. Непреодолимые пальцы сомкнулись на Стерлинге, Колорадо, Сиднее, Небраске, Хот-Спрингс, Южная Дакота. Весь ряд государств осело, с юга на север, вплоть до своего окончательного стабильного места на тысячу футов ниже уровня нового моря.
   Мемфис к тому времени был морским портом. Озарки, острова в безумном море, представляли собой опасные гавани для полуутонувшего человечества. Волны откусили уголок Миссури и устремились к Уичито. Топика, Лоуренс и Бельвиль были последними исчезнувшими городами Канзаса. Губернатор Канзаса погиб вместе со своим штатом.
   Дэниела Бернда из Линкольна, штат Небраска, наполовину утонул в бухте скал Вайоминга, засосав с одного конца исчезнувшей Небраски на другой. О подобных побегах на волосок рассказывалось по радио и телевидению.
   Практически единственными спасенными людьми из всего населения Пьера, Южная Дакота, были шесть членов семьи Крит. Отважный Тимоти Крит таскал и таскал своих престарелых родителей на чердак их амбара на окраине города. Его брат Джеффри взял с собой младших детей и рассказал, какую провизию они смогли найти: "В основном это ветчина и около полутонны ванильного печенья", - объяснил он своим возможным спасителям. Сарай, к счастью, рухнувший от вибрации, когда на них обрушились волны, превратился в ковчег, в котором они пережили бедствие.
   "Мы должны были играть в карты четыре дня подряд", - вспоминала добродушная миссис Крит, когда впоследствии она появилась в популярном телевизионном спектакле. Ее деревенское добродушие, не испорченное испытанием, с которым когда-либо приходилось сталкиваться немногим женщинам, добавила: "Мы, конечно, задавались вопросом, почему румянец никогда не выходит должным образом. Химанетли, мы бросили короля червей в спешке!
   Но такая беззаботность и такой счастливый конец были отнюдь не типичны. Мир мог только ошеломленно наблюдать, как вода неслась на север под тенью утесов, которые время от времени с ревом обрушивались на ревущие волны. День за днем неустанная спешка поглощала то, что когда-то было пыльными сельхозугодьями, городами и поселками.
   Некоторых людей спасли вертолеты, которые совершали миссии милосердия прямо перед наступающими водами. Некоторые нашли безопасность на пиках западной Небраски и Дакоты. Но когда воды остановились вдоль нынешней береговой линии нашего внутреннего моря, было подсчитано, что погибло более четырнадцати миллионов человек.
   Никто не мог даже оценить материальный ущерб; почти все восемь штатов и части двенадцати других просто навсегда исчезли из сердца североамериканского континента.
   * * * *
   Именно в таком катастрофическом рождении ныне мирное море Небраски пришло в Америку.
   Сегодня, почти через сто лет после беспрецедентной - и, к счастью, неповторимой - катастрофы, трудно вспомнить ужас и отчаяние тех недель в октябре и ноябре 1973 года. Немыслимо представить Соединенные Штаты без их прекрасной и экономически важной изгиб внутреннего океана. На две трети длины Средиземного моря оно выходит из теплых вод Мексиканского залива через такие же голубые волны залива Миссисипи, становится прохладнее и зеленее к северу и западу от приятных рыбацких островов архипелага Озарк, наконец, переходя в серо-зеленая полоса залива Дакота.
   Чем бы стали Соединенные Штаты без 5600-мильной береговой линии нашего внутреннего моря? Только за последние двадцать лет любой слой воды, кроме самого верхнего, очистился в достаточной степени, чтобы обеспечить действительно обширную рыбную промышленность. Грязь, удерживаемая беспокойными волнами во взвешенном состоянии, не выпадет полностью даже при нашей жизни. Тем не менее, коммерческое рыболовство Миссури и Вайоминга вносит немалый вклад в экономику страны.
   Кто может представить, каким должен был быть Средний Запад до улучшения климата, вызванного близостью теплого моря? Ныне умеренный штат Миннесота (не говоря уже о затопленных Дакотах) должен был быть сибирским. По рассказам современников, штат Миссури, наша вторая Калифорния, был невероятно душным, почти непригодным для жизни в летние месяцы. Наш сегодняшний климат, от Огайо и Северной Каролины до богатых полей Нью-Мексико и фруктовых садов Монтаны, напрямую улучшается морским сердцем континента.
   Кто сегодня может представить себе Соединенные Штаты без величественных морских утесов на параде от Нью-Мексико до Монтаны? Пляжи Вайоминга, Американская Ривьера, где фруктовые деревья растут почти у самой кромки воды? Или невероятный Колорадо, где утренний лыжник купается после обеда благодаря монорельсовой дороге, соединяющей самые высокие пики с сверкающими белыми пляжами?
   Конечно, были потери, чтобы немного сбалансировать эти сильные прибыли. Миссисипи до 1973 года была одной из величайших рек мира. Вместе со своим главным притоком Миссури она выгодно соперничала с такими гигантскими системами, как Амазонка и Ганг. Теперь, когда он заканчивается в Мемфисе и черпает воду в основном из Аппалачей, он представляет собой лишь небольшой остаток того, что было раньше. И хотя сегодня море Небраски перевозит во много раз больше судов в своем непрерывном движении, мы потеряли старую романтику речного судоходства. Мы можем только догадываться, на что это было похоже, когда мы смотрим на Огайо и усеченную Миссисипи.
   И трансконтинентальное судоходство несколько сложнее, поскольку грузовики и грузовые железные дороги вынуждены перевозить морские паромы через море Небраски. Мы никогда не узнаем, какими были Соединенные Штаты с их многочисленными автомагистралями от побережья до побережья, занятыми грузовиками и личными автомобилями. Тем не менее, поездка на пароме, безусловно, является долгожданным отдыхом после нескольких дней вождения, и для тех, кто хочет взглянуть на то, на что это должно было быть похоже, всегда есть Cross-Canada Throughway и великолепное шоссе US 73, петляющее на север через Миннесоту и пересекающее через гигантский порт Алексис, Северная Дакота, центр отгрузки пшеницы в Манитобе и перекресток наций.
   * * * *
   Политическая ситуация уже давно является острой проблемой. После потопа остались лишь разорванные остатки восьми затопленных государств, но ни одно из них не хотело отказываться от своей автономии. Крошечная окраина Канзаса какое-то время казалась готовой к слиянию с прилегающим Миссури, но, следуя примеру фракции "Арканзас навсегда", оставшееся население решило сохранить политическую целостность. Это привело к продолжающейся аномалии семи "окраинных штатов", представленных в Конгрессе обычными двумя сенаторами каждый, хотя самый большой из них едва ли размером с Коннектикут, и все они экономически неотличимы от соседних штатов.
   К счастью, несколько лет назад было решено, что Оклахома, только одна из восьми полностью исчезнувших штатов, ни в коем случае не может считаться продолжающей политическое существование. Так что, хотя все еще есть семьи, которые гордо называют себя оклахомцами, а Оклахомская нефтяная компания продолжает качать нефть из своей затопленной недвижимости, государство фактически исчезло с американской политической сцены.
   Но это пока не более чем мелкая досада, вызывающая улыбку, когда речь заходит о правах государства. Даже огромная цена, которую страна заплатила за свое новое море - четырнадцать миллионов погибших, несметное количество уничтоженного имущества - не компенсирует того богатства, которым мы наслаждаемся сегодня. Сердце континента, теперь открытое для судоходства со всего мира, когда-то было сухим и не имело выхода к морю, отрезанным от суеты торговли и брожения мировой культуры.
   Действительно, американцу пятидесятых или шестидесятых годов прошлого века показалось бы странным представить себе моряков торговых флотов всех стран, прогуливающихся по улицам Денвера, только что сошедших на берег в Ньюпорте, всего в пятнадцати милях от него. Или представить Линкольн, Фарго, Канзас-Сити и Даллас мировыми портами и крупными производственными центрами. Совершенно вне поля их зрения Розуэлл, штат Нью-Мексико; Бентон, Вайоминг; Уэстпорт, Миссури и другие новые порты с населением более миллиона человек в каждом, которые образовались в новых гаванях внутреннего моря.
   Невообразимым был бы и общий рост населения в государствах, окружающих новое море. Когда уровень грунтовых вод поднялся, а промышленность и торговля переместились, чтобы воспользоваться только что созданной осью мировой коммуникации, произошел демографический взрыв, от которого мы только сейчас наблюдаем уменьшение. Это новое движение на запад следует поставить в один ряд с первой волной первопроходцев, создавших американский запад. Но какая разница! Расцветают райские уголки для отдыха, процветает новая рыбная промышленность; ее водная дорога - главная торговая артерия Америки, и по ней плывут флотилии всего мира... там, где когда-то прерийная шхуна проделала свой трудный и пыльный путь на запад!
   SEED OF EMPIRE, Честер С. Гейер
   Первоначально опубликовано в журнале "Фантастические приключения " в августе 1949 года.
   На высоте 40 000 футов и со скоростью, приближающейся к 600 милям в час, жужжали Иллинойсские Королевские ВВС, огромный строй из примерно 400 одноместных реактивных боевых кораблей. Они направлялись на северо-восток, утреннее солнце отражало их короткие крылья и сужающиеся корпуса, следы пара отмечали их быстрое прохождение по чистому голубому небу.
   Капитан Джон Джонс, возглавлявший правое крыло второй эскадрильи, прижался лбом к пластиковой поверхности своего наблюдательного блистера, глядя вперед и вниз. Волнение бурлило в его венах при мысли о предстоящей схватке, хотя теперь о нем временно забыли, поскольку он стремился удовлетворить мимолетное любопытство. Построение приближалось к знаменитому мертвому городу Чикаго, и Джонс хотел взглянуть мельком, пока они парили над ним.
   На его глазах появились внешние окраины древнего города, очертания его дорог и пригородов едва различимы сквозь надвигающуюся растительность. Затем строй оказался над самим городом, и глаза Джонса расширились при виде огромной панорамы, раскинувшейся внизу. Чикаго был огромен - даже настолько велик, как о нем заявляли. Теперь Джонс почти не сомневался в себе, что этот город действительно приютил пять миллионов человек в те золотые дни перед чумой, как гласит легенда. В мире, где сейчас существовало менее двух миллионов человек, не считая андроидов, казалось невероятным, что такое огромное количество могло быть собрано в одном месте в одно и то же время. Ведь Иллинтрополис, столица штата Иллинойс и второй по величине город в Америке, насчитывал немногим более шестисот тысяч жителей.
   Из-за высоты и скорости, с которой летел строй, Джонс мог разглядеть город в мельчайших подробностях. Но его натренированный взгляд небесного человека подсказал ему, что он сильно разрушен. Очертания улиц и проспектов были размыты обломками упавших зданий, и были большие участки зелени, где агрессивные растения и сорняки сумели закрепиться в такой почве, которая образовалась из пыли и щебня.
   Строй несся вперед, а город все еще раскачивался внизу. Джонс поймал себя на том, что удивляется, как пять миллионов человек могли жить и перемещаться даже в таком огромном месте. Он вспомнил рассказы, которые часто слышал в бараках, о том, что здания такие огромные, что в одном могут разместиться сотни. И таких зданий должны были быть тысячи, этаж за этажом поднимаясь в небо, и все они были связаны трехмерной сетью дорожек и дорожек.
   * * * *
   Джонсу было трудно в это поверить. Чикаго был городом на поверхности, и распространение города на поверхности казалось невероятным. Конечно, Науки объяснили это тем, что американский континент когда-то был объединен под одним правительством, а не разделен почти на дюжину независимых государств, как сейчас. Они также утверждали, что не было никаких внутренних раздоров, что, по сути, все народы мира объединились для сохранения мира. Джонсу, продукту феодальной эпохи в большом масштабе, когда каждое государство ожесточенно и непрестанно боролось с другим, это казалось не более и не менее чем утопическими преувеличениями, типичными для творческих Наук. Джонс знал, что они черпают информацию из старых книг, которые копировались и переписывались так много раз в течение столетий с таким количеством личных дополнений переписчиков, что их первоначальное содержание в большинстве случаев выродилось почти в миф.
   Джонс, однако, считал это незначительным, если вообще имело какое-либо отношение к наукам в целом, поскольку, как и все другие люди его времени, он питал к ним огромное уважение. . Наука отвечала за сохранение большей части дочумной культуры. Именно они в далекие века отважились на бесчисленные опасности мертвых городов, чтобы спасти старые книги, инструменты и машины. Даже теперь время от времени совершались экспедиции для исследования библиотек, музеев, фабрик и древних университетов в поисках материала, который ранние исследователи могли упустить. Науки не только сохранили древние знания, но и дополнили их своими открытиями во всех областях, от химии до металлургии. Самым известным из них был ученый Брон Дрейпер, создатель андроидов. Дрейпер не скрывал, что его достижение было построено на фундаменте, заложенном другими, существовавшими до Чумы. Но тот факт, что он смог сопоставить все эти древние знания и добавить к ним свои собственные исследования, до такой степени, что андроиды наконец стали реальностью, тем не менее сделал это достижением.
   Джонс глубоко вздохнул, жалея, что не подумал об архиученом Броне Дрейпере. Человек и андроиды были синонимами, а андроиды были темой, о которой Джонс хотел как можно меньше думать. Одна только мысль об этом вызвала прежнюю горечь во рту. Город внизу потерял кое-что из своего интереса.
   Джонс взглянул на раскинувшуюся в небе формацию. Он сразу почувствовал себя лучше. Он гордился тем, что стал частью этого великолепного боевого представления. Гордился также тем, что у него была ответственность и звание. Это были достижения, которыми могли похвастаться немногие из его рода. Это знание было утешением, и он сказал себе, несмотря ни на что, что никогда не должен забывать об этом.
   Джонс медленно взглянул через смотровой люк слева туда, где капитан Ван Селби возглавлял левое крыло второй эскадрильи. Он никогда не должен забывать, снова напомнил он себе. Даже несмотря на Селби.
   Горечь усилилась вокруг его рта, а затем он пожал плечами. Кэти Джонатан была такой же, как Селби, так что ему было нечего терять. Она никогда не могла быть для него - не дочерью Пола Джонатана, губернатора Иллинойса. Он должен был довольствоваться ответственностью и положением. Эти вещи не были отвергнуты его родом и могли быть приобретены. Он не должен этого забывать.
   * * * *
   Когда Джонс снова взглянул вниз, Чикаго остался позади, а строй двигался через нижнюю часть озера Мичиган к штату Мичиган. Теперь осталось недолго, подумал Джонс, и волнение снова забурлило в его венах. Как только формирование достигнет столичного города Нью-Лансинг, оно окажется в гуще одного из крупнейших сражений, которые когда-либо происходили.
   Союзники. Джонс, прокатил это слово по языку своего разума и нашел его странным. Это был первый раз в его жизни, когда правитель одной нации преднамеренно изо всех сил старался помочь правителю другой, как это делал сейчас губернатор Пол Джонатан. Призыв о помощи от губернатора Мичигана Харва Адамса поступил на рассвете. Антон Коррант, самозваный президент Восточной Америки, захватил три меньших города Мичигана и теперь наносил удары прямо по обороне самого Нью-Лансинга. Пол Джонатан, не теряя времени на размышления, сразу же отправил Иллинойсские Королевские ВВС на помощь губернатору Адамсу.
   Действия такого рода были необычными, но Джонс помнил, что Пол Джонатан всегда делал необычные вещи. Другие правители вели войну за добычу в виде инструментов, оружия и андроидов или вообще просто для того, чтобы отобрать их у своих врагов и таким образом материально ослабить их. Пол Джонатан боролся только за мир. Он ничего не требовал от тех, кого он завоевал, кроме их обещаний, что они больше не будут поднимать против него оружие, что они позволят своим народам свободно смешиваться в выгодном обмене знаниями и товарами. Таким образом, он завязал много дружеских отношений, и таким образом между Иллинойсом и окружающими его штатами на многие годы установился мир, сопровождаемый оживленной и процветающей торговлей между ними.
   Антон Коррант тоже был необычен. Он сражался не за инструменты, оружие и андроидов, оставляя завоеванные государства ослабленными, но нетронутыми. Он боролся за территорию и еще больше территории, безжалостно истребляя своих противников на своем пути. Теперь он был повелителем всей восточной части Америки, щеголяя августейшим титулом президента. Для Джонса и всех его современников это слово не имело своего первоначального значения. Президент означал императора так же, как губернатор означал короля.
   Коррант продвигался вперед еще дальше, на этот раз достигнув Мичигана. И Джонатан вступил в союз с этим осажденным государством. Джонсу было трудно это понять. Он не понимал, что время для этого как раз созрело, что дни феодальных государств близятся к концу. Искусство, наука и промышленность не только достигли своего дочумного уровня развития, но и превзошли его. Под проницательными, умелыми руками тихой, уходящей на покой науки цивилизация расцвела заново - и более славно. Старая ракета снова зажужжала в воздухе - выше, быстрее и дальше. Первые, грубые атомные двигатели были более безопасными, более эффективными, вырабатывали тепло и свет, приводили в действие огромные фабрики, производившие тысячи различных продуктов. И андроиды работали бок о бок со своими человеческими собратьями, занимая теперь места тех, кому еще предстояло прийти. Джонс не знал, что старые времена не могут оставаться при таком прогрессе. Он не знал, что и Джонатан, и Коррант олицетворяли веяния времени. Он не знал, что наступает новая эра.
   Эпоха империи.
   На горизонте появились берега Мичигана. Командир звена Крис Халлан, возглавлявший строй, кратко сказал по рации.
   - Мы возьмем их с высоты шестьдесят тысяч футов. Следуйте второму маневру. В Нью-Лансинге к власти придут командиры эскадрилий".
   Подключился майор Лерон Айвз, командир второй эскадрильи. Он обратился к своим подчиненным.
   - Это означает, что мы заходим с востока. Следите за подкреплением в тылу.
   Построение распалось, эскадрильи развернулись вправо и влево, взбираясь все выше и выше в утреннее небо. Джонс подавал мощность на нижние форсунки и смотрел, как поднимается стрелка указателя высоты. На высоте 60 000 футов вторая эскадрилья выровнялась и направилась на восток. Наконец пришел приказ, которого ждал Джонс.
   "Лидеры крыльев возьмут верх. Вниз и на них! Майор Айвз поморщился.
   Вторая эскадрилья распалась на три части, образующие концы треугольника, и каждую возглавляли соответственно майор Айвз, капитан Селби и Джонс. Они устремились вниз.
   Навстречу им устремился Нью-Лансинг - или, по крайней мере, та его часть, которая видна на поверхности, состоящая из парков и фортов. Джонс сразу понял, что что-то не так. В небе не было ни одного вражеского самолета. И тут он увидел следы страшной борьбы. Реактивные самолеты усеивали землю, и из воронок от бомб все еще поднимался дым. Многие форты были разрушены. Либо, подумал Джонс, Коррант был отбит, либо... Последняя догадка была верной.
   Внезапно на земле открыли огонь зенитные батареи. Небо превратилось в ад разрывающихся снарядов. Почти Королевские ВВС штата Иллинойс были пойманы.
   "Вставай и убирайся!" Джонс ахнул на свое крыло.
   "Вторая эскадрилья перестроится за пределы досягаемости!" Вошел майор Айвз.
   "Мы опоздали", - сказал командир звена Халлан через несколько минут. "Так или иначе, Корранту удалось заснять Нью-Лансинг. Он знал, что мы придем, и ждал нас, когда мы пришли. Вернуться на базу. Нашим приказом была лишь помощь, и сейчас мы ничего не можем сделать.
   * * * *
   Офицерская гостиная в генеральской казарме была тесной и шумной. Небесные люди и земляне собрались в жестикулирующие группы, и каждая из них кипела предположениями.
   В тот момент, когда он вошел в большую комнату, Джонс понял, что ночью должно быть что-то произошло. Он огляделся, задаваясь вопросом, что может быть причиной такого необычного оживления.
   Внезапно над общим шумом поднялся крик. "Вот Джонси. Давай спросим его".
   Джонс усмехнулся и направился навстречу группе из пяти офицеров в униформе небесных людей, которые спешили к нему. Они возбужденно окружили его.
   - Ты уже слышал об этом, Джонси? - спросил капитан Арн Вервен из первой эскадрильи.
   Джонс покачал головой. "Я только проснулся. Что случилось?"
   "Прошлой ночью сюда, в Иллинитрополис, прибыло несколько специальных государственных кораблей, - пояснил капитан Рон Уэлч из третьей эскадрильи. "На таких супер-роскошных рабочих местах ездят губернаторы. Они приехали из семи разных штатов".
   - Как вы думаете, что это значит, сэр? - спросил лейтенант Вик Бадден из первой эскадрильи.
   Вербена подтолкнула Уэлча. Он сказал: "Джонси должен знать, если кто-нибудь знает. У него отличные связи".
   Джонс пожал плечами, несколько смущенный многозначительными ухмылками остальных, и застенчиво провел рукой по своей гладкой шапке светлых волос. Он, новая вербена, имел в виду не кого иного, как Кэти Джонатан, и это нарушило его самообладание.
   Уэлч подсказал: "Да ладно, Джонси, что ты думаешь об этой установке?"
   Джонс снова пожал плечами. - Я не видел ни одной связи, на которую вы, ребята, намекаете, но могу предположить. Либо это были представители, пришедшие просить губернатора Джонатана о помощи против Корранта, либо губернатор Джонатан позвал их.
   Мужчины начали спорить о достоинствах каждого мнения. Ранк был забыт в пылу полемики, но Джонс знал, что все они были хорошими друзьями, которые в любом случае никогда не обращали на это особого внимания. Он наблюдал за ними, его серьезные карие глаза были задумчивыми. Они тоже были его друзьями, и хотя они, казалось, никогда не замечали барьера между ним и ними, Джонс знал, что он все еще существует.
   "О, о, вот и чудо-мальчик!" - внезапно сказал Уэлч.
   - Увидимся позже, Джонси, - сказала Вервен.
   Группа распалась, и как-то погас свет. Джонс медленно огляделся. Капитан Ван Селби вошел в гостиную. Очевидно, он приближался к группе, когда она распалась. Селби стоял теперь один, высокий, изящный, его смуглые, ястребино-красивые черты сардонически забавлялись. Он демонстративно проигнорировал Джонса, повернулся и направился к другой группе офицеров, которые, несмотря на свое высокое звание, казалось, были польщены его присутствием.
   Капитан Ван Селби. Джонс мысленно подчеркнул титул. Он знал, что это мог быть полковник, или генерал, или любой другой человек ниже губернатора, которого мог желать Селби. Ибо в жилах Селби текла кровь столь же королевская, как и кровь самого губернатора Джонатана. Сын губернатора Пенсильвании Уола Селби, он бежал сюда, в Иллинитрополис, после того, как его собственный штат пришел в упадок в самом начале плана завоевания Корранта. Это было года два назад, подумал Джонс. Совпадение - насколько он мог определить, это было столько же, сколько он сам был в Иллинитрополисе.
   * * * *
   Когда Джонс медленно вышел из гостиной, он увидел свое отражение в полированной хромированной колонне и снова поразился близкому сходству между собой и капитаном Ван Селби. Та же стройность фигуры, тот же ястребиный вид лица. Волосы у него были такие же светлые, как у Селби, а кожа такая же загорелая. Джонс нахмурился, увидев старое зачаточное движение воспоминаний в своем мозгу, нахмурился еще сильнее, когда они растаяли, как туман, под нащупыванием пальцев воспоминаний, как это всегда случалось.
   Джонс пожал плечами, напоминая себе, что не собирается снова беспокоиться об этих неуловимых обрывках воспоминаний. Как и капитан Ван Селби.
   Тем не менее Джонс не мог выбросить из головы тот странный факт, что Селби должен был довольствоваться званием капитана, когда он мог бы выбрать любое из более высоких званий просто по просьбе. Конечно, Джонс знал, что за этим стоит история, но почему-то она его не удовлетворяла. Селби заявил, приехав в Иллинитрополис, что не будет претендовать на свою королевскую кровь, но хочет, чтобы с ним обращались как с любым беженцем-иммигрантом. Он поступил на службу в Королевские военно-воздушные силы штата Иллинойс и продолжал продвигаться по службе. Многие называли это благородным поступком и восхищались им за это. Конечно, это произвело впечатление на губернатора Джонатана до такой степени, что теперь всем было известно, что Селби был выбран его зятем. Но для большинства небесных людей Селби был известен как "чудо-мальчик" и не нравился ему по той причине, что его королевская кровь делала его продвижение по служебной лестнице предрешенным.
   Джонс знал, что эта кажущаяся несправедливость конкуренции была не единственной причиной непопулярности Селби. Селби вообще не любили, потому что он не был... ну, симпатичным.
   Джонс был не из тех, кто слишком осознает это, но он понимал, что его любят почти по тем же причинам, что и Селби. Он тоже приехал в Иллинотрополис чужаком. Он тоже поступил на службу в Королевские военно-воздушные силы штата Иллинойс. И он всю дорогу следовал за Селби, пока теперь, почти два года спустя, оба не стали капитанами на службе.
   Джонс знал, что при других обстоятельствах исход мог бы быть другим. Его ранг был просто результатом возможностей, которыми он достаточно умел воспользоваться. Он приехал в Иллинитрополис в то время, когда губернатор Джонатан начал расширять все виды военной службы против растущей угрозы Корранта, и остро нуждались в способных офицерах.
   Патрульный полет занимал Джонса до позднего вечера. Когда он вернулся в свою комнату в казарме, он обнаружил ожидающую его записку.
   - Я буду в обычном месте этим вечером, если вы не против прийти.
   KJ"
   Оно было от Кэти Джонатан.
   Джонс медленно сложил записку, понимая, что его дыхание участилось. Он сказал себе, что никогда больше не увидит ее, что это все равно ни к чему не приведет. Он, простой солдат, а она, дочь губернатора. Они были в разных мирах.
   И все же он снова почувствовал прежнее волнение, и он знал, что так будет всегда. Он никогда не сможет выбросить ее из головы. Горечь переполняла его при мысли о будущем. Кэти вышла замуж за Ван Селби - За себя ответственность и чин. Он отчаянно пытался принять это, отчаянно пытался вспомнить все принятые им решения - и потерпел неудачу.
   Джонс сел на край кровати и взволнованно провел по своим светлым волосам. Его мысли вернулись в тот день два года назад, когда он проснулся, и глаза Кэти и волосы Кэти были его введением в странный, новый мир. Позже он узнал, что разбился возле королевского павильона на поверхности, и Кэти была одной из первых, кто добрался до него. Он живо помнил ее ежедневные тайные визиты в больницу.
   * * * *
   Эта авария что-то сделала с его разумом. Врачи в больнице назвали это "амнезией" - термин, очевидно, заимствованный из дочумных книг. Сформировался ментальный барьер, закрывающий все малейшие воспоминания о себе и своем прошлом.
   С приближением вечера Джонс принял душ и надел парадную форму. Пешеходная рампа спустила его на шестой транспортный уровень, и он сел на поезд, направлявшийся в столичную часть подземного Иллинитрополиса.
   Джонс сел, внутренне встревоженный. Он мельком увидел машиниста, когда поезд остановился, чтобы пропустить его. Андроид с бледным совершенным лицом и большими глазами, невыразительными и темными. В этом нет ничего необычного, ведь андроиды Дрейпера выполняли рутинные задачи по всему лицу Америки. Они были неутомимы и сильны, удивительно работоспособны. И все же в них был недостаток, который трудно описать. Они ели, и двигались, и думали, и видели - но как-то не были живы . В них отсутствовало то качество жизни, которым обладают люди. Андроиды были просто идеальными копиями реальных людей, невероятными автоматами - одним словом, суперроботами.
   Вид или мысль об андроидах всегда волновали Джонса. При малейшем мысленном шепоте этого слова целый сонм воспоминаний кишел против этого барьера в его разуме, колотясь, колотя, требуя, чтобы их пропустили. И все же, хотя он кусал губы в болезненной концентрации, пытаясь вспомнить, пока пот не выступил на его лбу, ни одно воспоминание не всплыло. Были и другие времена, когда слово или сцена внезапно вызывали душераздирающие перспективы воспоминаний, но всегда они исчезали при приближении, как мираж или иллюзия.
   У Джонса возникло жуткое ощущение, что какое-то чрезвычайно важное событие его прежней жизни связано с андроидами. Если бы он мог определить, как именно, загадка самого себя была бы решена.
   Но он боялся учиться - ужасно, раболепно боялся. Ибо всегда существовала отвратительная вероятность того, что у него не было прошлого; что на самом деле причина, по которой мысли об андроидах беспокоили его, заключалась в том, что он сам был...
   Яростным, неистовым усилием воли Джонс выбросил эту тему из головы. Он вышел из поезда за несколько станций до Дворцовой площади и вышел на поверхность по пешеходным пандусам.
   Сумерки сгущались над паркоподобными просторами верхнего мира. Джонс пошел по известным ему малопосещаемым тропам, ведущим в направлении королевского павильона. По мере того как он приближался, все ближе и ближе, его шаги бессознательно ускорялись. Лишь смутно он осознавал пленительные качества поверхности, ощущение ветра и запах травы. Он прислушивался к мерцанию фонтана, и, наконец, оно появилось.
   Фонтан находился в центре крошечной поляны, надежно защищенной деревьями и кустами, сквозь которые можно было увидеть замаскированный фасад королевского павильона, примерно в тридцати ярдах от него. На каменной скамье, окружавшей фонтан, сидели две женщины. Джонс медленно шел вперед, пока наконец они не повернулись.
   - Капитан Джонс? Голос был тихий, нерешительный.
   Он поклонился. - По вашему желанию, ваше высочество.
   Голос Кэти Джонатан ускорился. - Оставь нас, Нада.
   Остальные женщины поднялись влево. Джонс мельком увидел изысканные черты девушки-андроида. Она была, как он знал из прошлого опыта, личной горничной Кэти.
   "Вы получили мою записку? - спросила Кэти Джонатан.
   Он снова поклонился. "Я был удостоен чести".
   Кэти рассмеялась серебристым звоном, похожим на звон самого фонтана. - Судя по формальностям, я вижу, что это заставило вас насторожиться. Очевидно, вы разделяете общее мнение, что от вызовов, исходящих из королевских покоев, ждать нечего. Уверяю вас, мотивы были из лучших, мне просто было хорошо - довольно одиноко. И так много всего произошло в последнее время, что мне просто нужно было обсудить это с кем-то, кто мог бы мне разумно помочь. Так что отбросьте формальности, капитан Джонс, и садитесь.
   Джонс сел на скамейку рядом с ней, исполненный ноющей тоски по поводу ее близости. Они поговорили, и постепенно его сдержанность рассеялась. Мало-помалу он узнал то, о чем раньше знал только как о слухах и предположениях.
   * * * *
   Губернатор Джонатан разослал правителям соседних штатов, которым непосредственно угрожает Коррант, приглашения принять участие в специальном военном совете. По словам Кэти, пришли только двое. Остальные просто прислали послов.
   И это было не единственным разочарованием. Сама конференция с треском провалилась в достижении своей цели. Губернатор Джонатан просил союзного союза штатов, объединения их и материалов для общего дела. Он указал, что признаки убедительно показали, что Коррант не остановится, пока вся Америка не окажется в его власти. Как бы ни были разделены государства в настоящее время, они падут. Объединившись против Корранта, у них был шанс выжить.
   Джонатан попросил их объединиться до тех пор, пока угроза, исходящая от Корранта, не будет устранена. Его доводы были ясны и убедительны. Он показал, что любой другой курс приведет к катастрофе. Однако, когда он потребовал решения присутствующих, к нему присоединились только два правителя. Послы уклонялись и уклонялись, говоря, что сначала посовещаются со своими правителями, а потом объявят о своих решениях.
   - Они слепы и связаны условностями, - с горечью закончила Кэти. "Они не осознают, что время независимого, самодостаточного государства прошло не только экономически, но и политически. Цивилизация продвинулась до такой степени, что сотрудничество между государствами просто необходимо - если не мирное, к которому стремился отец, то достигаемое силой, как у Корранта. Так или иначе, тенденция проявилась. Вы узнаете его, капитан Джонс?
   Он покачал головой.
   - Империя, - пробормотала Кэти. "Сотрудничество на пределе".
   Внезапно раздался звук мягкого хлопка в ладоши. Джонс поднял глаза и увидел, что к ним шагает капитан Ван Селби. Он задавался вопросом, сколько другой услышал, прежде чем он решил показать свое присутствие.
   Лицо Селби, когда оно было достаточно близко, чтобы его можно было разглядеть в сумерках, исказила насмешливая улыбка. - Интересный вывод, Кэти, - протянул Селби. - Я и не знал, что ты такой политически просвещенный.
   - Я... с некоторыми людьми, - хладнокровно возразила Кэти.
   "Андроиды - не люди, - сказал Селби с тяжелым сарказмом.
   Джонс медленно встал. Боль и ярость сгустили его голос так, что он едва узнавал его, когда говорил. - Добрый вечер, ваше высочество, - сказал он, кланяясь Кэти. "Я буду рад поговорить с вами снова, когда мое присутствие не будет причиной каких-либо неприятностей".
   Кэти Джонатан поднялась и схватила его за руку одним плавным движением. - Минутку, капитан Джонс. Она повернулась к Селби. "Капитан Селби, ваши намеки на то, что капитан Джонс - андроид, не прошли мимо меня. Либо вы не знаете всех фактов по его делу, либо злонамеренно искажаете их. Что бы это ни было, это замечание было неуместным, и я требую, чтобы вы извинились перед капитаном Джонсом.
   Селби напрягся. Он резко сказал: "Вы не имеете права требовать от меня извинений за другого мужчину. Не забывай, что ты была мне обещана, Кэти. Это делает тебя такой же моей собственностью сейчас, какой ты будешь после того, как мы поженимся. Будьте добры, помните свое место".
   Джонс мягко высвободил руку из застежки девушки. Он снова поклонился, не доверяя себе говорить, и поспешил прочь.
   Андроид! Слово померкло в его сознании.
   Врач в больнице сделал изнурительные анализы. Они назвали его юмористическим. Но был ли он? Мог ли он быть уверен?
   Если он на самом деле был человеком, то почему на нем была форма пилота-андроида, когда он разбился? Что этот идентификационный жетон андроида делал у него на шее? Врачи в больнице показали ему это, сказали сосредоточиться, попытаться вспомнить...
   Сделал ли архиученый Брон Дрейпер невозможное? Создал ли он андроида, неотличимого от человека?
   Старые вопросы, старая неуверенность, старые страхи бьются в его голове. И ни ответов, ни утешенья нигде.
   Когда Джонс вернулся в казармы, он узнал тревожные новости. Штат Кентукки пал перед очередной молниеносной атакой Корранта. Дальнейшие силы вторжения теперь наносили удары по штату Огайо в рамках обширного движения князей.
   * * * *
   Позже капитан Джонс узнал, что Кентукки и Огайо были среди штатов, представленных послами на военном совете губернатора Джонатана. Они были среди большинства, откладывавшего предложение Джонатана о союзе. Их соответствующее тяжелое положение теперь ясно свидетельствовало о пагубных последствиях колебания перед вполне реальной опасностью.
   К правителям штатов Индиана и Висконсин, которые лично прибыли на конференцию и присоединились к Джонатану, теперь добавились правители Айовы и Канзас-Миссури. Сильное разочарование Джонатана в связи с тем, что большее количество штатов все еще сдерживается.
   Перспективы на будущее были безрадостны, поскольку единственная надежда против Корранта теперь заключалась в мощном союзном союзе государств, который пока еще не материализовался. Однако мало кто сомневался в том, что по мере того, как события становились все более серьезными, удерживающие государства в конечном итоге присоединятся. Но опасались, что это произойдет слишком поздно, чтобы добиться каких-либо результатов. Джонс знал, что единение не может быть вызвано чем-то таким простым, как простой кивок головы правителя. Он поставил сотни проблем во всех аспектах координации различных воздушных и наземных сил, объединения команд, производства и транспортировки припасов и распределения их между различными союзниками. Каждое присоединявшееся новое государство влекло за собой дополнительные проблемы, и пока они не были решены и само государство не добавлялось в качестве эффективно функционирующей части целого, оно было практически бесполезным. Настало время объединиться против Корранта, пока он был занят другими завоеваниями. Как только он нанесет удар, проблемы союза, добавленные к проблемам войны, приведут к хаосу.
   Из осторожных бесед в офицерских каютах Джонс узнал причины могущества Корранта и быстрого роста его империи. В каждом государстве, казалось, были недовольные меньшинства, чью помощь можно было очень легко получить обещаниями богатства и власти. Таким образом, они сформировали ядра марионеточных администраций. Целые воздушные и наземные войска вместо того, чтобы быть запертыми в тюрьмах, присоединятся к Корранту за вознаграждение в виде добычи и более высокой оплаты. Таким образом, Коррант был подобен снежному кому, катящемуся с холма, набирая размеры и скорость по мере продвижения.
   Тем не менее, было скрытое общее ощущение, что это не единственные причины. За невероятными успехами Корранта скрывалось более глубокое и коварное объяснение. Что это было, однако, никто еще не осмелился сказать.
   Из Огайо не поступало просьбы о помощи, и ввиду того факта, что этот штат не воспринял его план объединения, губернатор Джонатан не предложил никакой помощи. Более того, падение Огайо казалось неизбежным, и он не видел необходимости тратить корабли и людей на безнадежное дело.
   Тонкая струйка перепуганных беженцев потекла из Огайо в Индиану и Иллинойс. Это была небольшая группа из них, которые сообщили о падении Огайо, совершенном менее чем через три дня после удара Корранта.
   Больше месяца ничего не происходило. Никто не сомневался, что Индиана будет следующей. Это государство лежало прямо на пути завоеваний Корранта.
   В бешеной спешке были приведены в готовность силы обороны Висконсина, Индианы, Канзас-Миссури, Иллинойса и Айовы. И тут же пришелся первый удар, направленный непосредственно на сами союзные государства. Одновременно из Мичигана, Огайо и Кентукки силы Корранта ворвались в Индиану.
   Действие казалось простым и понятным поначалу. Вскоре выяснилось, что нападение было лишь первым шагом в гораздо более сложном и ужасном плане.
   * * * *
   Воздушная армада союзников бросилась на защиту Индианы. Коррант встретил их солидно с ничуть не меньшей силой. Последовавшая схватка была короткой и ужасной. Только против воздушного флота Корранта у союзников мог быть шанс. Но поразительно и ошеломляюще, против них была обращена противовоздушная оборона самой Индиданы.
   Как будто это не было достаточно деморализующим, пришла невероятная тревога, что союзные государства сами подвергаются нападению.
   Армады союзников распались, бросившись на защиту своих государств. Теперь план раскрылся. Каждый флот обнаружил, что наземная оборона его собственного государства повернулась против него.
   Было только одно объяснение, и оно, в свою очередь, объясняло успехи быстрых завоеваний Корранта. Он организовал силы пятой колонны в каждом штате. Они уже давно готовились, и нужен был только приказ, чтобы начать действовать. Этот приказ в союзных государствах наконец пришел.
   Поначалу встревоженные предательством жителей своего штата, Королевские военно-воздушные силы Иллинойса теперь набрасывались, как фурии мести. Не обращая внимания на потери, они снова и снова наносили удары по наземным оборонительным сооружениям, уничтожая их одну за другой бомбами и воздушными пушками. Наконец они были уничтожены. Были высажены войска и танки. Вход в подземный город был взорван, и войска пробивались внутрь, дюйм за кровавым дюймом. В конце концов предатели были разбиты, всякое организованное сопротивление с их стороны подавлено. Если не считать оставшейся задачи по зачистке, Иллинитрополис снова оказался в законных руках.
   Спасение города пришло не сразу. Губернатор Джонатан и горстка его верных помощников отражали попытки захвата. Еще несколько часов, и они были бы вынуждены сдаться.
   Коррант не давал защитникам Иллинитрополиса покоя. В ту же ночь напал атакующий флот. Город попал в осаду.
   Небо было усеяно воздушными минами. Это затрудняло движение атакующих кораблей. Между тем, постоянный поток аварийных наземных оборонительных сооружений устремлялся на поверхность, чтобы заменить те, которые защитники Иллинитрополиса ранее были вынуждены вывести из строя.
   Джонс управлял гигантской зенитной пушкой до рассвета. Облегченный, наконец, он вернулся в казармы, шатаясь от изнеможения, полный жгучей потребности в еде и отдыхе.
   Но покоя ему не было. В середине трапезы ему сказали, что кто-то желает его видеть, что это срочно. Он поспешил найти Наду, андроидную горничную Кэти Джонатан, которая ждала его.
   Что-то в ее присутствии здесь заставило его ощутить холодный прилив тревоги. Он уставился, резко спросил: "Что такое? Что-то случилось с Кэти?
   Нада медленно кивнула. - Я сожалею об этом, капитан Джонс. Ее похитил капитан Ван Селби. Он сбежал из города вместе с ней.
   - Но это не имеет смысла! Джонс задохнулся. "Почему он должен был совершить такой безумный поступок?"
   - Потому что капитан Ван Селби был лидером предателей в городе. - ответила Нада. "Когда его план захвата был провален, он ничего не мог сделать".
   * * * *
   Изнеможение внезапно стало невыносимым для Джонса. Он чувствовал невыразимую усталость от событий, ставших столь необоснованно безумными. А затем в него вернулась цель. Его взгляд остановился на лице девушки-андроида перед ним. Он спросил:
   - Губернатор Джонатан - он знает, что произошло?
   Взгляд Нады опустился. "У него достаточно поводов для беспокойства. Я боялся последствий того, к чему может привести это дальнейшее несчастье".
   - Но зачем ты пришел ко мне? - спросил Джонс.
   "Я думала, ты захочешь это знать", - ответила Нада. - Кэти любит тебя.
   "Она что!" Джонс уставился на Наду. Информация была невероятной. Это просто не могло быть правдой. Тем не менее, он достаточно хорошо знал психологию андроидов, чтобы быть уверенным, что Нада не сказал бы этого, если бы это было не так. И каким-то образом это знание заставило его почувствовать личную ответственность за безопасность Кэти Джонатан.
   Джонс медленно выпрямился. Оставалось одно. Он был один. В одиночку он ничего не мог сделать.
   - Возвращайся в свои покои, - сказал он Наде. "Я увижусь с губернатором Джонатаном. Он должен знать об этом".
   Из-за чрезвычайной ситуации в городе поезда на всех уровнях транспорта не ходили. Джонс подошел к ближайшему пандусу и спустился на третий уровень. Там он реквизировал военный грузовик с припасами и был доставлен на Дворцовую площадь.
   Ему было трудно добраться до губернатора Джонатана. Но нацарапанная записка принесла результаты.
   Правитель Иллинитрополиса принял Джонса в маленькой отдельной комнате рядом с залом для военных совещаний. Его красивое лицо было изможденным, густые седые волосы спутались. Великолепный мундир, который он носил, был растрепан, ворот расстегнут у горла.
   Губернатор Джонатан пристально посмотрел на Джонса. - Я проверил вашу записку, - медленно сказал он. - Это правда - Кэти исчезла. Как вы узнали об этом, капитан Джонс?
   - От андроида-служанки вашей дочери, Нады, - ответил он. - Похоже, она боялась сказать тебе лично.
   Джонатан покусывал усы, его серые глаза потускнели: "Это плохо. Капитан Ван Селби, очевидно, был в союзе с Коррантом, а это значит, что он должен был сбежать в штаб-квартиру Корранта вместе с Кэти. Если Коррант решит использовать ее в качестве заложницы...
   Он не закончил. Дверь в зал военных совещаний внезапно открылась. В комнату ворвался мужчина в форме генерала. "Что-то происходит наверху, губернатор!" - выкрикнул он. - Я предлагаю вам посмотреть его.
   Джонатан поманил Джонса и быстро прошел в соседнюю комнату. Первое, что заметил Джонс, это то, что он был заполнен офицерами самого высокого ранга. Затем он увидел столы, заваленные картами и схемами. Одна вся стена была увешана телевизорами. Светились экраны только трех из них. Джонс предположил, что верхние приемники остальных были уничтожены бомбами.
   В сопровождении Джонатана Джонс вскоре оказался перед одним из телевизоров. Он уставился на показанную сцену. Воздушные полчища Корранта буквально заполнили экран, казалось бы, бескрайним роем летающих пылинок. И все же с неба на запад пришло больше!
   Джонс безнадежно покачал головой. Несмотря на такое подавляющее превосходство, Иллинойс не мог долго надеяться выстоять.
   Зачарованно он наблюдал, как подкрепляющий флот становится все больше и больше. А потом он задохнулся. Это было невозможно - безумие - но теперь он узнал в кораблях Флот Научного Города - личную армаду Архиученого Брона Дрейпера! Джонс смотрел, не смея думать. Возможно ли, что Дрейпер вступил в союз с Коррантом?
   * * * *
   Через несколько секунд он узнал ответ. Это произошло с такой неожиданной внезапностью, что он не мог сдержать крик радости, сорвавшийся с его губ.
   Флот Научного Города ворвался прямо в гущу сил Корранта. То, что казалось бледным, внезапно вырвалось из их носов фиолетовыми лучами. И там, где соприкасались лучи, атакующие корабли Корранта в огне падали на землю!
   Полное шокирующее удивление на мгновение ошеломило людей Корранта. И в этот момент было уничтожено буквально десятки других. Флот Корранта разлетелся во внезапной панике, рассеявшись по небу в безнадежном замешательстве. Падало все больше и больше. В умах выживших не было мысли о битве. Они вложили полную мощность в свои реактивные двигатели и унеслись прочь.
   Немногим более чем через десять минут после их появления Флот Научного Города был хозяином неба!
   Теперь корабли сбросили сигнальные ракеты. Затем связь была установлена по радио. Архиученый Брон Дрейпер попросил встречи с губернатором Джонатаном!
   Это была встреча, вошедшая в историю. Джонс никогда не забудет этого - и он никогда не перестанет удивляться прихоти Судьбы, позволившей ему присутствовать и видеть это.
   Брон Дрейпер АрхиНауки был очень высоким и очень худым, одетым в традиционную мантию и с капюшоном Науки. Его голубые глаза были очень ясными и яркими, а в уголках их виднелись морщинки. Его суровое лицо выражало одновременно и проницательный ум, и теплоту, и глубину человеческого понимания.
   Джонатан и Дрейпер взялись за руки. Долгое время в большой комнате было очень тихо. Затем Джонатан заговорил:
   "Я в долгу перед вами и боюсь, что никогда не смогу отплатить вам за это. Вы пришли в самый желанный момент.
   Дрейпер неодобрительно махнул рукой. "Пришло время мне вступить в бой". В его голубых глазах мелькнуло что-то вроде озорства. "И мне не терпелось попробовать те тепловые лучи, которые изготовили мои техники. Как бы то ни было, я вполне доволен". Дрейпер откинул капюшон и скрестил руки на груди. Юмор умер из его глаз.
   "Без сомнений. Губернатор Джонатан, вам интересно, почему я здесь, а также что побудило меня помочь вам. Я объясню.
   И он сделал. Слушая, Джонс узнал о Плане, и в нем усилился огромный трепет.
   По словам Дрейпера, Науки существовали даже в дочумные дни. Именно они открыли или, по крайней мере, заложили основу для многих чудесных научных устройств, используемых сегодня в мире, - ракетоплана, атомного двигателя, телевизора. Это была наука до Чумы, которая сделала открытия в биохимии, позже приведшие к появлению андроидов. И это была группа ученых до Чумы, которые несли косвенную ответственность за Чуму.
   Эта группа усовершенствовала замечательный вид ракетоплана, названный космическим кораблем. В нем люди отправились на Луну, а затем на Марс. Затем был совершен полет на Венеру. В результате этого путешествия на Землю был доставлен инопланетный бактериофаг. Оно не сразу проявилось. С каким-то злобно-расчетливым умом оно выжидало, распространяясь по всему миру. Затем, как атомный взрыв, пронесшийся над планетой, он ударил.
   Из миллиардов, густо населявших Землю, осталось лишь несколько рассеянных миллионов. Сам инопланетный бактериофаг, сделав свою смертельную работу, необъяснимым образом исчез.
   * * * *
   Остальные науки объединились, образовав ядро ордена, которому предстояло впоследствии распространить свое влияние на весь мир. На себя они берут задачу сохранения цивилизации. Они собрали все доступные знания в каждой области. Этому они учили каждое новое поколение.
   Таким образом, цивилизация начала постепенно возрождаться. Но в одном отношении это было не то же самое. Америка, когда-то единая нация, теперь состоит из десятков независимых государств - по сути, королевств, - каждое из которых вело непрекращающуюся и безжалостную войну друг с другом.
   Науке было известно, что такое положение дел в политике, скорее всего, сохранится на сотни лет, отсрочив полный расцвет цивилизации, пришедший только с империей. Итак, они сформировали План. Они вышли из своей маленькой республики на западном побережье и в каждом штате основали институт, который назвали университетом. Здесь они искали новообращенных и внушали им мечту об империи.
   Но количество новобранцев было слишком мало, чтобы добиться чего-либо хорошего. И что самое обидное, люди не уловили истинной научной картины империи. Их видения были искажены, ибо каждый видел себя владыкой и повелителем огромного королевства, простиравшегося от одного конца континента до другого. То, что Науки хотели создать, было крупномасштабной моделью их собственной крошечной республики.
   Семя было там, но земля была слишком бесплодна для посадки. План должен был дождаться появления Брона Дрейпера и андроидов.
   Голос Дрейпер стал более низким. "Земля все еще была бесплодной, но в андроидах мы, ученые, видели семя, которое пустило корни и расцвело в любом случае. С Плана снова стерли пыль. На этот раз мы почти не сомневались, что это удастся". Он криво усмехнулся.
   "А теперь идет признание. Я надеюсь, губернатор Джонатан, это не заставит вас считать нас, ученых, вероломными и коварными. То, чего мы стремились достичь, было просто высшим благом для всех.
   "Если продолжить, андроиды были идеальным решением проблемы рабочей силы. Они умны, сильны и неутомимы. Они освобождали мужчин от изматывающей рутинной работы, давали им возможность больше работать умом. Таким образом, за два десятилетия их использование распространилось на весь континент". Дрейпер помедлил и продолжил:
   "Андроиды были больше, чем работники - они были семенами научного плана империи. По сути, это была огромная армия пятой колонны с подразделениями в каждом штате. Когда мы, Науки, дали слово, они должны были подняться и захватить власть, где бы они ни находились. Затем из всех штатов должна была образоваться одна единая нация. Правительство должно было быть построено по образцу нашей собственной республики, а Науки должны были быть администраторами до тех пор, пока люди не будут готовы взять на себя ответственность.
   "Дата всего этого, однако, была еще много лет спустя. Но Антон Коррант вынудил нас. Своими завоеваниями он уничтожал именно тех людей, которые нам были нужны, чтобы помочь нам в нашем плане. Он создавал особенно порочное военное государство, называемое диктатурой. В том, что это можно свергнуть с помощью наших андроидов, мы не сомневались, но решили больше не ждать.
   "Более того, губернатор Джонатан, Антон Коррант показал нам результат создания империи силой. Разгораются обиды и вражда, которые делают реальное сотрудничество невозможным. Такое состояние не может продолжаться. Если империя должна прийти, она должна прийти по собственной воле. Поэтому мы, Науки, отказались от своего плана. И все же андроиды - семена империи - остались. Я предлагаю использовать их, чтобы свергнуть Корранта. Внутренне он все еще довольно слаб, и как только его влияние будет устранено, условия быстро вернутся в норму.
   - Но - покоренные государства останутся без вождей. Да, можно найти новых лидеров, но в большинстве случаев они будут сырыми, нерешительными, сомнительными. Им понадобится кто-то, на кого можно равняться. Губернатор Джонатан, вы уже заложили основу союзного союза штатов. Эти новые правители теперь будут рады присоединиться, так как это обеспечит политический мир и, таким образом, снимет большую ответственность. Как только эта тенденция начнется, другие государства обязательно последуют за ней. Таким образом, от таких людей, как Коррант, больше не будет опасности, а политический мир будет означать новую эру межгосударственной торговли и процветания.
   "В обмен на мою помощь я прошу вас только о том, чтобы вы возглавили этот союз и следили за тем, чтобы все штаты сохраняли мир и выполняли свою полную и справедливую долю работы. Ваш преемник может быть назначен голосованием. В штатах, где новые правители еще не избраны, они могут назначаться также голосованием. Ты сделаешь это?
   Губернатор Джонатан колебался; он был ошеломлен. Идея казалась слишком большой, чтобы он мог понять ее сразу.
   Но ему и не нужно было решать. Его люди двинулись вперед, жадно добиваясь его согласия, и, наконец, он кивнул. "Я сделаю это."
   Планы быстро обсудили. Помощь должна была быть оказана в первую очередь союзникам Джонатана. Затем андроиды на территории Корранта должны были нанести удар. Затем Флот Научного Города вместе с флотом союзников должен был вступить в бой, зачистив территорию.
   Дрейпер был встревожен, когда узнал, что Кэти Джонатан была похищена и теперь может быть заключенной в штаб-квартире Корранта. - Это все усложняет, - серьезно сказал он. - Коррант может использовать ее как заложницу и таким образом разрушить весь план.
   Джонс шагнул вперед. Он сказал: "Сэр, если, как я полагаю, у вас есть способ связаться с андроидами в штаб-квартире Корранта в Нью-Йорке II, можно ли организовать группу из них, чтобы вывезти девушку из города? Если бы это было возможно, то можно было бы выделить место на окраине города, и я мог бы прилететь туда, чтобы забрать ее".
   "Отличная идея!" Дрейпер одобрил. "Это может быть сделано и будет сделано. Но вы пойдете на опасный риск, молодой человек.
   * * * *
   Была ночь - и идеальная ночь для стоящей перед ним задачи, подумал Джонс. Его ракетоплан летел на высоте более 60 000 футов. Двигатели, работающие на пределе своих возможностей, почти не издавали ни звука.
   Он снова проверил свое положение. Мышцы его лица напряглись. Почти готово. Он наклонился к органам управления, внося коррективы умелыми руками.
   Ракетный самолет, на котором он летал, был особого типа, специально отобранного для миссии. У него были убирающиеся крылья. С урезанной скоростью корабля и кончившимися крыльями он превосходно показал себя как планер. Таким образом, он мог бесшумно приблизиться к Нью-Йорку II.
   Джонс отключил мощность от задних двигателей и затормозил передними. Затем, расправив крылья, он начал скользить к земле внизу.
   Затем, сделав круг, он сбросил ультрафиолетовые ракеты и надел сканирующие очки. Местность внизу была очерчена странными оттенками серого. Джонс выбрал луг и приземлился. Сделав это, он переключил свое внимание на радио, посылая прерывистые сигналы, которые должны были направить андроидов-спасателей Кэти Джонатан на его корабль.
   Он не знал, сколько времени спустя это произошло. Внезапно копья ослепляющего света обрушились на него, когда он и его ракетоплан стали точкой фокусировки батареи поисковых лучей!
   Ошеломленный, ошеломленный, ничего не понимающий, Джонс моргнул в сиянии. Он узнал голоса.
   "Понял его!"
   "Попался прямо в сеть радаров!"
   - Ладно, мистер, выходи оттуда. Мы тебя заморозили!"
   Шок и полное смятение держали Джонса как в ступоре. Он почувствовал, как грубые руки схватили его. Потом он почувствовал, что его везут в наземном крейсере, и увидел торжествующе ухмыляющиеся лица мужчин в мундирах.
   Вскоре крейсер остановился. Они достигли Нью-Йорка II. Джонса подняли на ноги. Была поездка в поезде, прогулка по пешеходным пандусам и, наконец, быстрый подъем на лифте.
   Джонса бесцеремонно ввели в большую комнату, где за письменным столом сидел могучий лысый мужчина. Мысль и восприятие вернулись к Джонсу с ошеломляющей ясностью. Он столкнулся с Антоном Коррантом, самозваным президентом Востока!
   Охранники Джонса отсалютовали странными взмахами рук. Их командир подошел к столу.
   "Лидер, мы приносим вам пленника. Он попал в сеть радаров над Сектором 12. Мы его не сбили, так как он уже приземлялся".
   - Отличная работа, лейтенант, - ответил Коррант четким басом. "Вас запомнят за это. Уволен!"
   Солдаты ушли, но двое охранников подошли к Джонсу, держа наготове штыки. Как ни странно, Джонс заметил, что один из них был андроидом.
   Коррант спросил: "Ваше имя?"
   Джонс ответил рассеянно. Его разум играл с бесформенной глиной плана.
   - Капитан Королевских ВВС Иллинойса, а? - сказал Коррант. Его тон стал резким. - Итак, что же вы делали на моей территории - и особенно возле самого Нью-Йорка II?
   - Меня подослали сюда как шпиона, - все так же рассеянно ответил Джонс. Это было первое, что пришло ему в голову. Он не удосужился найти лучший ответ. Его настоящие мысли были заняты другим - глина формировалась.
   "Шпион!" Внезапно Коррант рассмеялся. "В военной форме? Послушайте, капитан Джонс, вы же не ожидаете, что я в это поверю. Вас послали сюда по другой причине. Что это было?"
   Джонс едва расслышал вопрос. Его пульс подскакивал. Глина образовалась!
   Коррант рявкнул: "Ответь мне, чувак! Почему вас послали сюда? Предупреждаю, мое время дорого. Если вы продолжите подстраховываться, я получу от вас информацию гораздо более насильственным путем.
   Джонс тихо повернулся к андроиду-охраннику справа от него. Все так же тихо он сказал: "Меня прислал Дрейпер. План сразу же начинает действовать. Выполняй свой долг". С этими словами Джонс повернулся к охраннику слева от него. Он сжал винтовку в левой руке, повернул ее в сторону; его право врезалось в лицо человека. Охранник упал, но не полностью. Это было не время для тонкостей боя - Джонс ударил его ногой по лицу, и, наконец, мужчина замер.
   * * * *
   Когда Джонс повернулся, он увидел другого охранника-андроида, стоящего перед столом, острие его штыка было прижато к груди Корранта. Коррант сидел там с выражением разочарования на его тяжелом лице, одна рука замерла в воздухе, на полпути к кнопке на коробке межофисного коммуникатора.
   Джонс подобрал винтовку упавшего охранника и подошел к нему. "Хорошая работа, - сказал он, - я возьмусь за дело. Проследите, чтобы сигнал был отправлен остальным".
   Андроид отдал честь и ушел. С винтовкой Джонс столкнулся с Коррантом.
   Коррант хрипло сказал: - Не будь дураком. Вы не можете надеяться, что вам это сойдет с рук".
   - Мы не будем об этом спорить, - ответил Джонс. Он медленно поднял винтовку, пока острие штыка не коснулось горла Корранта. - Теперь послушайте, вы воспользуетесь коммуникатором. Немедленно приведите сюда дочь губернатора Джонатана. Неверное слово, и мы оба умрем.
   Коррант долго смотрел на Джонса. Что-то похожее на восхищение отразилось в его прищуренных глазах. Он потянулся к коммуникатору, нажал одну из множества кнопок.
   - Брандт, я хочу, чтобы дочь губернатора Джонатана немедленно доставили ко мне в кабинет. С этими словами Коррант откинулся на спинку стула, и в его темных глазах больше не было никакого выражения.
   Пульс пульсировал в виске Джонса. Винтовка в его руках стала тяжелой. Затем:
   "Я встану за дверью, а прицел этого пистолета будет направлен на ваш лоб", - сказал Джонс Корранту. "Только девушка должна войти в комнату".
   Коррант медленно кивнул. Джонс попятился, наблюдая за другим пристальным, немигающим взглядом. Наконечник винтовки не отклонялся от Корранта, даже когда Джонс наконец занял позицию по одну сторону от двери.
   Наконец дверь открылась. Коррант быстро сказал: - Только девушка. Уволен".
   Дверь снова закрылась, и в комнате появилась Кэти Джонатан. Она сказала: "Ну и что это значит?" А потом она увидела Джонса, кинулась к нему с тихим криком.
   "Держись подальше!" Джонс ахнул, не отрывая внимания от Корранта.
   Кэти сразу поняла. Она попятилась, ее маленькая фигурка внезапно напряглась.
   "Андроиды здесь, в Нью-Йорке II, на нашей стороне, - сказал ей Джонс. "Нет времени объяснять; но они захватывают город. Мы ждем здесь, пока они не придут. Они увидят, что мы уходим.
   Внезапно дверь открылась, и в комнату ворвался мужчина. Он выпалил: "Послушай, Коррант, я думал, все поняли, что ты должен оставить девушку в покое. Вы пытаетесь-"
   Это был Ван Селби. Джонс видел это, как вдруг Кэти закричала.
   Коррант выскочил из-за стола и в отчаянии бросился на Джонса. Падая, Джонс услышал крик Ван Селби.
   Коррант поймал Джонса за ноги. Джонс уперся в пол и ударил коленом. Смородина хмыкнул, когда удар ударил его прямо в лицо. Его хватка ослабла. Джонс с трудом поднялся на ноги, потянувшись за упавшей винтовкой. В ушах эхом отдавался шум, крики людей, топот шагов.
   У него была винтовка. Подняв голову, он увидел перед собой Ван Селби. В поднятых руках Селби виднелась рукоятка автомата, и лицо Селби выражало напряженную целеустремленность.
   Джонс попытался поднять винтовку, крича в нем отчаяние. Он так и не сделал этого. У автомата отвалился приклад. Пламя взорвалось в голове Джонса. Одеяло невыразимой черноты сомкнулось над ним.
   * * * *
   Он проснулся и обнаружил себя в постели, залитый золотым потоком солнечного света, который лился через окно слева от него. Долгое время он лежал неподвижно, моргая от света, а процессы сознательного мышления вяло шевелились в его мозгу.
   Постепенно он стал более полно осознавать свое окружение. Он увидел, что находится в большой изысканно обставленной комнате, и на мгновение испугался ее великолепия. Но только на мгновение. Он знал и другие комнаты, подобные этой.
   Пенсильвания, подумал он. Пенсильвания пала, и славы Селби больше не было. Облако печали опустилось на него.
   А потом он сидел прямо. Последнее, что он помнил, это то, что он был в ракетоплане, а под ним были парки верхнего Иллинойса. Что произошло? Что он делал в этой постели?
   Воспоминания нахлынули на него. Он криво усмехнулся; конечно, это был ответ. Теперь он вспомнил, что у него было очень мало топлива. Он вспомнил, как отчаянно пытался запланировать посадку, когда топливо наконец кончилось. И он вспомнил свое смятение, когда земля рванулась ему навстречу - быстро, слишком быстро. Момент боли, потом пустота, потом эта комната.
   Ведь он вышел живым.
   Но его радость была недолгой, когда он думал о том, что когда-то было. Коррант, подумал он. Проклятый Коррант!
   Коррант нанес удар с парализующей внезапностью. Силы Пенсильвании не успели подготовиться. Атака была предпринята как вражескими легионами снаружи, так и силами пятой колонны внутри. Именно группа последних вторглась во дворец, убив губернатора Уола Селби и его храбрых защитников.
   Губернатор Уол Селби. Его отец.
   Ему самому удалось сбежать только благодаря Джонсу. Джонс был андроидом - и умным. Эту идею придумал Джонс. Он возражал, но Джонс настоял. Вот они и переоделись. Джонс сбил погоню с пути и скрылся на ракетоплане. Иллинойс казался наиболее подходящим местом для убежища, и он направился туда. Потом случился крах.
   Поезд воспоминаний привел его сюда, в эту комнату. Он предположил, что аварию видели. Его привезли сюда.
   Это казалось вполне логичным объяснением, но странным образом у него возникло ощущение, что с момента крушения и его пробуждения в этой комнате прошло гораздо больше времени. Его тревожили смутные воспоминания - бесформенные вещи, которые отступали перед его попытками вспомнить.
   * * * *
   Звук привлек его внимание. Дверь в его комнату открылась. Вошла девушка. Она улыбнулась ему.
   - Проснулся, капитан Джонс?
   Он не знал имени. Он также не знал, почему это было применено к нему. Но он не беспокоился об этом. Он посмотрел на девушку, и вдруг солнечный свет стал теплее, золоченее.
   Она села на стул рядом с его кроватью. Она снова улыбнулась. "Возможно, мне следует внести поправку. Знаешь, ты теперь полковник Джонс. Отец позаботился об этом.
   Это очень озадачивало. Но было приятно, что она рядом, и он ничего не сказал.
   Девушка продолжила: "Селби пытался застрелить тебя там, в офисе Корранта, но андроиды добрались до него раньше, чем он успел. И он, и Коррант теперь наши пленники. В Иллинитрополис нас привела группа андроидов.
   - Между прочим, Ван Селби был вовсе не Ван Селби, а другой человек, маскирующийся под этим именем. Казалось, он был очень похож на настоящего Ван Селби, и вскоре после завоевания Пенсильвании Коррант отправил его сюда, чтобы он стал командиром сил пятой колонны в Иллинойсе. Настоящего шутника Селби убили, когда пала Пенсильвания.
   У него возникло желание сказать ей, что Ван Селби не умер, что он жив, здесь и сейчас. Но это испортило бы этот момент, а ему очень хотелось именно сейчас, чтобы он был последним.
   - Ну, все кончено, - сказала Кэти. "Империя Корранта рушится, а несколько покоренных государств уже присоединились к отцу. И он в восторге от этого, как мальчик. В каком-то смысле я даже рад, что он наконец осуществил свою мечту о союзе. Это будет означать мир для всех". Она наклонилась к нему, и ее улыбка стала мягкой. - И больше никаких драк за вас, кэп - полковник Джонс!
   Он ухмыльнулся. "Отлично!" он сказал. Позже, думал он, он скажет ей, что на самом деле его зовут Ван Селби.
   ЧЕРНАЯ ГРИППА, Эдгар Уоллес
   Первоначально опубликовано в 1920 году.
   Доктор Херефорд Беван задумчиво смотрел на маленького капского кролика; кролик не обратил ни малейшего внимания на доктора Херефорда Бевана. Он скрючился на узкой скамье, грыз кашу из измельченных мук и, казалось, был вполне доволен своей участью, несмотря на то, что скамья находилась в экспериментальной лаборатории Джексоновского института тропической медицины.
   В руке у молодого директора был длинный фарфоровый стержень, которым он время от времени угрожал бессознательному кормильцу, не вызывая, однако, ни единой дрожи страха. Навострив длинные уши, подрагивая чувствительными ноздрями - он уже привык к мужскому запаху Херефорд-Бивана - и большими черными глазами, немигающе смотрящими вперед, во внешности кролика мало что указывало на ненормальное состояние.
   В третий раз за четверть часа Беван поднял удочку, словно собираясь ударить животное по носу, и в третий раз снова опустил удочку. Затем со вздохом он поднял зверька за уши и отнес его, бьющегося и извивающегося, в маленькую будку, очень осторожно положил его внутрь и закрыл затянутую проволочной сеткой дверь.
   Он стоял, глядя на крошечного заключенного, и глубоко вздохнул. Затем он вышел из лаборатории и спустился в кабинет для персонала.
   Стюарт Голд, его помощник, сидел за большим столом с трубкой во рту и проверял какие-то расчеты. Он поднял голову, когда вошел Беван.
   - Ну, - сказал он, - что Банни сделал?
   - Банни ест, как свинья, - раздраженно сказал Беван.
   "Без изменений?"
   Беван покачал головой и посмотрел на часы. - В какое время... - начал он.
   - Лодочный поезд прибыл десять минут назад, - сказал Стюарт Голд. "Я разговаривал по телефону с Ватерлоо. Он может быть здесь в любую минуту.
   Беван ходил взад-вперед по квартире, засунув руки в карманы брюк и уткнувшись подбородком в грудь.
   Вскоре он подошел к окну и выглянул на оживленную улицу. Мимо нескончаемой процессией грохотали автобусы. Тротуары были запружены пешеходами, поскольку это была самая оживленная улица Вест-Энда Лондона, а в тот час дня офисы поглощали своих рабов.
   Пока он смотрел, такси подъехало к двери, и из него выскочил мужчина с проворством юноши, хотя седые бакенбарды на подбородке и красное лицо со шрамами придавали ему лет шестидесяти.
   - Это он! - воскликнул Херефорд Беван и выскочил из комнаты, чтобы поприветствовать посетителя, взяв чемодан из его рук.
   - Как хорошо, что вы пришли, профессор, - сказал он, горячо пожимая руку путешественнику. "С тех пор, как я телеграфировал, я был напуган до смерти из-за страха, что привел вас с дурацким поручением".
   - Чепуха, - резко сказал старший. - Я все равно собирался в Европу и просто передвинул дату отплытия. Я скорее приеду на "Мавритании", чем на медленном пакете, которым я заказал. Как дела? Ты выглядишь ярко".
   Херефорд Беван провел новичка в кабинет и познакомил его с Голдом.
   Профессор Ван дер Берг был одним из тех пожилых людей, которые никогда не стареют. Его голубые глаза были такими же ясными, как и в день его двадцатого дня рождения, его чувствительный рот готов был улыбнуться, как всегда в расцвете его юности. Сомнения и опасения Бевана, профессора патологии, великого анатома и одного из выдающихся бактериологов Соединенных Штатов, возможно, были оправданы, хотя он с облегчением обнаружил, что просто ускорил отъезд великого человека из Нью-Йорка и не несет полной ответственности за поездку, которая может закончиться разочарованием.
   -- А теперь, -- сказал ван дер Берг, расправляя фалды сюртука и пододвигая стул к маленькому огню, -- дайте мне минутку, чтобы зажечь трубку и рассказать обо всех ваших проблемах.
   Несколько секунд он пыхтел, осторожно задул спичку и бросил ее в камин, а затем, прежде чем Биван успел заговорить, сказал:
   - Я полагаю, вас напугала январская эпидемия?
   Херефорд Беван кивнул.
   - Что ж, - задумчиво сказал профессор, - мне это не интересно. Эпидемия 1918 года была достаточно серьезной. Я не называю это гриппом, потому что я думаю, что очень немногие из нас согласны навешивать этот дикий ярлык на опустошительную болезнь, которая возникла самым таинственным образом, взяла свое и исчезла так же быстро и таинственно".
   Он почесал бороду, глядя в окно.
   "Я не слышал ни одной теории об этой эпидемии, которая бы меня полностью удовлетворила", - сказал он. "Говорят многословно о "разносчиках" "заразы", но кто заразил дикие племена в центре Африки в тот самый день, когда целые общины эскимосов были повержены в частях Арктики, абсолютно изолированных от остальных мира?"
   Беван покачал головой.
   "Это тайна, которую я так и не разгадал, - сказал он, - и никогда не надеюсь".
   - Я бы так не сказал, - сказал профессор, качая головой. "Я всегда надеюсь найти первопричины, какими бы загадочными они ни были. В любом случае, я не могу назвать эту вспышку гриппом, и на самом деле не имеет значения, какой ярлык мы даем ей на данный момент. С тем же успехом можно назвать это Чумой или Плетью. Теперь давайте приступим к эпидемии этого года. Я хотел бы свериться с вами, потому что я всегда находил, что отчеты этого Института вне подозрений. Я полагаю, вам сказали, - продолжал он, - что исследование этой конкретной болезни выходит за рамки тропической медицины?
   Стюарт Голд рассмеялся.
   - Нам напоминают об этом каждый день, - сухо сказал он.
   "Теперь просто расскажите мне, что произошло в январе этого года", - сказал профессор. Доктор Беван уселся за стол, выдвинул ящик и достал тетрадь в черной обложке.
   "Я расскажу вам кратко, - сказал он, - и не пытаясь приводить статистику. 18 января, около трех часов пополудни, что не имеет значения, второе проявление этой болезни поразило эту страну и, насколько можно установить, весь континент".
   Профессор кивнул. "Каковы были симптомы?" он спросил.
   "Люди начинали плакать, то есть их глаза наполнялись водой, и они чувствовали себя крайне некомфортно около четверти часа. Насколько я могу судить, период плача длился не более четверти часа, а в некоторых случаях и гораздо меньше".
   Профессор снова кивнул.
   "Это то, что произошло в Нью-Йорке, - сказал он, - и за этим симптомом примерно через шесть часов последовало небольшое повышение температуры, озноб и желание спать".
   -- То же самое произошло и здесь, -- сказал Беван, -- и утром все были так же здоровы, как и накануне утром, и тот факт, что это произошло, мог бы остаться незамеченным, если бы не наблюдения, сделанные в различных больницах. . Голд и я были потрясены одновременно. Мы оба взяли кровь и сумели выделить микробы".
   Профессор вскочил.
   "Тогда вы единственные, у кого он есть, - сказал он, - никто в мире, кажется, не принял такой меры предосторожности".
   Стюарт Голд снял с микроскопа большую стеклянную крышку в форме колокола, вынул из запертого футляра тонкое предметное стекло и вставил его в держатель. Он отрегулировал линзу, включил затененный свет за прибором и поманил профессора вперед.
   - Вот оно, сэр, - сказал он.
   Профессор Ван дер Берг не сводил глаз с прибора и долго смотрел.
   - Отлично, - сказал он. "Я никогда раньше не видел этого парня. Это больше похоже на трипнасом.
   "Это то, что я сказал Бевану, - сказал Стюарт Голд.
   Профессор все еще смотрел.
   "Это похоже и непохоже", - сказал он. "Конечно, абсурдно предполагать, что у всех вас был приступ сонной болезни, который у вас, несомненно, был бы, если бы это был трипнасом, но ведь этот жук для меня новый!"
   Он вернулся к своему стулу, задумчиво попыхивая трубкой. "Что ты сделал?"
   "Я сделал культуру, - сказал Беван, - и заразил шесть южноафриканских кроликов. Через час у них появились первые симптомы. У них положенное время слезились глаза, через шесть часов поднялась температура, а утром все было хорошо".
   "Почему южноафриканские кролики?" - с любопытством спросил Ван дер Берг.
   "Потому что у них развиваются вторичные симптомы любого заболевания в два раза чаще, чем у человека - по крайней мере, таков мой опыт", - объяснил Беван. "Я нашел его случайно, когда был в Грэмстауне, в Южной Африке, и это было для меня очень полезным знанием. Когда я телеграфировал вам, я понятия не имел, что будут какие-то дальнейшие события. Я просто хотел познакомить вас с жуком...
   Профессор резко поднял глаза. - Были ли дальнейшие события? - спросил он, и Беван кивнул.
   - Пять дней назад, - сказал он медленно, - появился второй симптом. Я покажу тебе."
   Он направился обратно в лабораторию, подошел к маленькому домику и поднял корчащегося, сопротивляющегося кролика на скамейку под ярким электрическим светом. Профессор осторожно ощупал животное.
   "У него нет температуры, - сказал он, - и он выглядит совершенно нормально. Что с ним случилось?"
   Беван поднял зверька и повернул его голову к свету.
   - Ты что-нибудь замечаешь? он спросил.
   "Боже мой!" сказал Ван дер Берг; "Он слепой!"
   Беван кивнул.
   "Он ослеп уже пять дней, - сказал он. "Но-"
   Ван дер Берг уставился на него. "Ты имеешь ввиду-"
   Беван кивнул.
   - Я имею в виду, когда появится вторичный симптом, а он должен появиться через две недели после сегодняшнего дня.
   Он остановился.
   Он положил животное на скамейку и протянул руку, чтобы погладить его по ушам, как вдруг кролик отшатнулся от него. Он снова протянул руку, и снова животное предприняло отчаянную попытку убежать.
   - Теперь он видит, - сказал профессор.
   - Подожди, - сказал Беван.
   Он снял доску, к которой была приколота бумага, посмотрел на часы и сделал пометку. "Слава Богу за это," сказал он; "слепота длится ровно сто двадцать часов".
   -- Но вы имеете в виду, -- спросил ван дер Берг, слегка нахмурившись, -- что весь мир ослепнет на пять дней?
   - Это моя теория, - ответил другой.
   "Фу!" - сказал профессор и вытер лицо большим пестрым платком. Они без лишних слов вернулись в кабинет, и Ван дер Берг начал свой технический тест. Для его информации лист за листом данных были размещены перед ним. Записи о температуре, диете и т. п. были просмотрены и сопоставлены, а Беван направился в другую лабораторию, чтобы исследовать оставшихся кроликов.
   Он вернулся, когда профессор закончил.
   "Они все видят, - сказал он. "Я осмотрел их сегодня утром, и они были слепы, как летучие мыши". В настоящее время профессор закончил.
   "Я иду в наше посольство, - сказал он, - и лучшее, что вы, мальчики, можете сделать, это встретиться с представителем вашего правительства. Позвольте мне видеть, сэр Дуглас Секстон ваш большой человек, не так ли?
   Беван сделал гримасу.
   "Это джентльмен-медик, к которому прислушивается правительство, - сказал он, - но он довольно невозможная личность. Он из старой школы...
   - Я знаю эту школу, - мрачно сказал профессор, - это школа, где ничему не учат и ничего не забывают. Тем не менее, ваш долг предупредить его.
   Беван кивнул и повернулся к Стюарту Голду.
   - Ты отменишь мою лекцию, Голд? он сказал; "Пусть Картрайт проведет людей через ту демонстрацию, которую я устроил вчера. Я спущусь вниз и увижу Секстона, хоть он и иссушит меня!
   У сэра Дугласа Секстона был большой дом на очень большой площади. Он был так обеспечен, что мог позволить себе жалкого дворецкого. Этот ссохшийся человек покачал головой, когда доктор Беван задал ему вопрос.
   - Не думаю, что сэр Дуглас вас увидит, сэр, - сказал он. - У него консультация через полчаса, и он в своей библиотеке, с приказом ни при каких обстоятельствах его не беспокоить.
   - Это очень важный вопрос, и я просто обязан увидеть сэра Дугласа, - твердо сказал Беван. Дворецкий отсутствовал некоторое время и вскоре вернулся, чтобы проводить посетителя в большую и мрачную комнату, где сидел сэр Дуглас, окруженный раскрытыми книгами.
   Он хмуро приветствовал Бевана, потому что младшая школа не пользовалась популярностью у секстонианцев.
   "В самом деле, доктор, вам очень неудобно видеть меня в этот момент, - пожаловался он, - я полагаю, вы хотите спросить о государственной субсидии Институту Джексона. Вчера я разговаривал с премьер-министром, и он, похоже, вовсе не был склонен соглашаться тратить деньги страны".
   -- Я пришел не из-за гранта, сэр Дуглас, -- ответил Беван, -- а из-за гораздо более важного дела.
   Как можно короче он изложил результат своего эксперимента, и на лице сэра Дугласа Секстона отразилось нескрываемое недоверие.
   - Пойдем, пойдем, - сказал он, когда доктор Биван закончил, и позволил своим грубым чертам расплыться в улыбке. -- Такого рода вещи очень хороши для прессы, если вы хотите произвести сенсацию и прорекламировать свое имя, но, конечно же, вы придете не ко мне, врачу, и врачу. правительства и министерства здравоохранения, с такой историей! Конечно, была какая-то эпидемия, признаю, 18 числа. Я сам испытал небольшое неудобство, но думаю, что явления могли быть объяснены резкой сменой ветра с юго-западного на северо-восточный и соответствующим понижением температуры. Вы могли заметить, что в то утро температура упала на шесть градусов.
   "Меня не волнует причина эпидемии, - терпеливо сказал Беван. "Я просто даю вам, сэр Дуглас, приблизительный отчет о том, какую форму примет вторая эпидемия".
   Сэр Дуглас улыбнулся.
   "И вы ожидаете, что я, - резко спросил он, - пойду к премьер-министру Англии и скажу ему, что через четырнадцать дней весь мир ослепнет? Мой дорогой добрый человек, если бы вы опубликовали такую историю, вы бы напугали людей до смерти и отбросили бы медицинскую практику на сто лет назад! Мы все должны быть дискредитированы!
   - Как вы думаете, если бы я увидел премьер-министра... - начал Биван, и сэр Дуглас напрягся.
   "Если вы знакомы с премьер-министром или у вас есть друзья, которые могли бы вас познакомить, - коротко сказал он, - то у меня нет ни малейшего возражения против того, чтобы вы с ним повидались. Я могу только предупредить вас, что премьер-министр обязательно пошлет за мной и что я должен высказать мнение, прямо противоположное вашему. Я думаю, вы совершили очень серьезную ошибку, доктор Беван, и если бы вы взяли на себя труд убить одного из ваших драгоценных кроликов и препарировать его, вы бы обнаружили другую причину этой слепоты.
   - Мнение доктора Ван дер Берга, - начал Биван, и сэр Дуглас фыркнул.
   "Я действительно не могу позволить американцу учить меня моему бизнесу", - сказал он. "Я не имею ничего против американских лекарств или американской хирургии, и в Америке есть очень очаровательные люди - я уверен, что так и должно быть. А теперь, доктор, извините...
   Он многозначительно повернулся к своим книгам, и Беван вышел.
   В течение семи дней трое мужчин усердно работали, чтобы привлечь внимание властей. Они могли бы передать эту историю в прессу и создать сенсацию, но ни Беван, ни Ван дер Берг не одобряли этот метод. Выдающиеся врачи, с которыми были проведены консультации, придерживались совершенно иных взглядов. Некоторые пришли в лаборатории, чтобы изучить записи. Другие "высмеяли" всю эту идею.
   - У вас есть какие-нибудь сомнения по этому поводу? - спросил профессор, и Беван заколебался.
   "Единственное, что у меня есть, сэр, - сказал он, - это то, насколько точны мои расчеты относительно времени. Я заметил в предыдущих экспериментах с этими кроликами, что болезнь развивается примерно в два раза быстрее, чем в человеческом организме, но я далеко не уверен, что это правило неизменно".
   Ван дер Берг кивнул.
   "Мое посольство передало подробности в Вашингтон, - сказал он, - и Вашингтон очень серьезно относится к вашему открытию. Они готовятся, как могут".
   Он вернулся в гостиницу, пообещав зайти завтра. Весь этот день Беван работал, проверяя кровь своих маленьких испытуемых, составляя таблицы реакций, и было уже почти четыре часа, когда он лег спать.
   * * * *
   В ту ночь он спал в своей комнате в институте. Он хорошо спал и, заведя часы и опустив шторы, прыгнул в постель и менее чем через пять минут крепко заснул. Он проснулся с подсознательным чувством, что проспал свою обычную порцию и на удивление бодр и жив. В комнате была кромешная тьма, и он, нахмурившись, вспомнил, что не ложился спать до четырех часов утра. Он не мог спать два часа.
   Он протянул руку и включил свет, чтобы узнать время. Видимо свет не работал.
   На прикроватной тумбочке лежали коробка спичек, мундштук и его сигареты. Он взял коробку, зажег свет, но ничего не произошло. Он выбросил спичку и зажег другую - по-прежнему ничего не произошло.
   Он держал в руке неверную спичку и вдруг почувствовал странное тепло на кончиках пальцев. Потом с криком выронил спичку - она обожгла ему пальцы!
   Медленно он перекинул ноги через край кровати и встал, ощупью пробравшись к окну и отпустив пружинную штору. Темнота была еще полной. Он напряг зрение, но не мог разглядеть даже силуэт оконной рамы на фоне ночи. Потом церковный колокол пробил час... девять, десять, одиннадцать, двенадцать!
   Двенадцать часов! Было невозможно, чтобы сейчас было двенадцать часов ночи. Он задохнулся. Двенадцать полдень и темно!
   Он поискал свою одежду и начал одеваться. Его окно было открыто, но снаружи не было слышно шума машин. В Лондоне было тихо - тихо, как в могиле.
   Его окно выходило на оживленную улицу, на которой располагался Институт Джексона, но не было слышно ни лязга колес, ни звука шагов пешехода.
   Он неловко оделся, быстро надел ботинки и быстро зашнуровал их, затем ощупью добрался до двери и открыл ее. Голос снаружи приветствовал его. Это был голос Голда.
   - Это ты, Беван?
   -- Да, это я, какого черта... -- и тут до него дошло осознание катастрофы, обрушившейся на мир.
   "Слепой!" он прошептал. "Мы все слепы!"
   Золото было контужено на войне и подвергалось нервным потрясениям. Вскоре Беван услышал его истерически скулящий голос.
   "Слепой!" - повторил он. "Что за ужас!"
   "Успокойся!" - строго сказал Беван. "Пришло! Но это только на пять дней, Голд. Не теряйте самообладания!"
   - О, я не потеряю самообладания! - сказал Голд дрожащим голосом. - Только это довольно ужасно, не правда ли? Ужасно, ужасно! О Господи! Это ужасно!"
   "Спускайся в кабинет!" - сказал Беван. - Не забудь две ступеньки, ведущие вниз на площадку. Там двадцать четыре ступеньки, Голд. Сосчитай их!"
   Он был на полпути вниз по лестнице, когда услышал, как кто-то всхлипывает у подножия, и узнал голос старой домоправительницы, прислуживавшей прислуге. Она хныкала и плакала.
   "Замолчи!" - свирепо сказал он. - Из-за чего ты поднимаешь этот адский скандал?
   - О, сэр, - простонала она. "Я не вижу! Я не вижу!"
   "Пять дней никто не увидит и не увидит!" - сказал Беван. "Сохраняйте самообладание, миссис Морленд".
   Он нашел дорогу к кабинету. Едва он дошел до комнаты, как услышал стук в дверь, ведущую с улицы в штабные помещения. Осторожно он снова пробрался в холл, подошел к двери и отпер ее.
   - Аллоа, - раздался радостный голос снаружи, - это Институт Джексона?
   - Слава богу, вы в безопасности, профессор. Вы рисковали, приходя в себя.
   Профессор вошел медленными, сбивчивыми шагами, и Беван закрыл за собой дверь.
   "Ты знаешь дорогу, я положу тебе руку на плечо, если ты не против", - сказал Ван дер Берг. "К счастью, я потрудился запомнить маршрут. Я уже два часа добираюсь сюда. Ой!"
   "Вы ударились?" - спросил Беван.
   "Я столкнулся с адским автобусом посреди улицы. Он был оставлен в затруднительном положении", - сказал профессор. "Я думаю, что слепота носит общий характер".
   Стюарт вошел в комнату вскоре после них, нашел стул и сел на него.
   - Теперь, - бодро сказал Ван дер Берг, - вы должны найти дорогу в свои правительственные учреждения и взять интервью у кого-нибудь из авторитетных лиц. Следующие пять дней в мире будет ад. Надеюсь, в этом отношении твои расчеты не ошибаются, Беван!
   Херефорд Беван ничего не сказал.
   "Это очень неловко!" - сказал дрожащий голос Голда, - но, конечно, через день или два все будет в порядке.
   - Надеюсь, - сказал мрачный голос профессора. - Если на пять дней, то мало будет вреда, но... но если на десять дней!
   Сердце Бевана упало из-за сомнения в голосе старика. - Если на десять дней? - повторил он.
   "Весь мир будет мертв", - торжественно сказал профессор, и наступила глубокая тишина.
   "Мертвый?" - прошептал Голд, и Ван дер Берг обернулся на голос.
   - Что с тобой?
   - Контузия, - пробормотал Биван себе под нос, и голос старика стал мягче.
   - Возможно, не все из нас, - сказал он, - но наименее умные. Разве вы не понимаете, что произошло и что произойдет? Мир будет голодать. Мы - слепой мир, и как нам найти пищу?"
   Трепет ужаса пробежал по спине Бевана, когда он впервые осознал, что означает слепота к миру.
   -- Все поезда остановились, -- продолжал профессор. - Сегодня утром я выяснял в своей комнате, что это значит. В сигнальных будках слепые и на паровозах слепые. Весь транспорт остановился. Как вы собираетесь доставлять еду людям? Через день магазины, если люди доберутся до них, будут распроданы, и пополнить местные магазины будет невозможно. Нельзя ни доить, ни пожать. Все великие электростанции остановились. Уголь из шахт не вывозится. Подожди, а где твой телефон?
   Беван нащупал инструмент и передал его на голос профессора. Пауза, затем:
   "Возьмите обратно, - сказал профессор, - конечно, это не сработает. Обмен не видит!"
   Беван услышал методичную затяжку, и до него донесся запах табака, и это каким-то образом успокоило его. Профессор курил.
   Он нетвердо поднялся на ноги. - Положи руку мне на плечо, профессор, и, Голд, возьми профессора за пальто или что-нибудь в этом роде.
   "Куда ты идешь?" - спросил Ван дер Берг.
   - На кухню, - сказал Беван. - Там есть немного еды, а я голоден.
   Еда состояла в основном из черствого хлеба, сухарей и сыра, запиваемых водой. Затем Херефорд Беван начал свое замечательное паломничество.
   Он вышел из дома и, держась за перила справа, добрался сначала до Кокспер-стрит, а затем до Уайтхолла. На полпути по последнему проспекту он наткнулся на человека и, протянув руку, нащупал тисненые пуговицы.
   - Эй, - сказал он, - полицейский?
   "Это верно, сэр," сказал голос; - Я здесь с самого утра. Вы в Уайтхолле. Что случилось, сэр? Вы знаете?"
   -- Это временная слепота, которая коснулась всех, -- быстро сказал Беван. "Я врач. А теперь, констебль, вы должны сказать своим друзьям, если вы их встретите, и всем, кого вы встретите, что это только временно.
   - Я вряд ли с кем-нибудь встречусь, - сказал констебль. "Я стою здесь, едва осмеливаясь пошевелиться с тех пор, как оно пришло".
   - Во сколько это случилось?
   - Около десяти часов, насколько я помню, - сказал полицейский.
   "Как далеко отсюда находится Даунинг-стрит?"
   Констебль колебался.
   "Я не знаю, где мы, - сказал он, - но это не может быть очень далеко".
   * * * *
   Два часа усердных поисков, два часа блужданий и спотыканий, два часа дискуссий с обезумевшими мужчинами и женщинами, которых он встречал на пути, привели его на Даунинг-стрит.
   Это путешествие по Уайтхоллу останется в его памяти ужасным воспоминанием на всю жизнь. Он слышал ругательства и рыдания. Он услышал чей-то дикий лепет - мужчина это был или женщина, он не мог сказать, - который сошел с ума под воздействием стихийного бедствия, и пришел на Даунинг-стрит, когда часы пробили три.
   Он мог пройти мимо дома премьер-министра, но услышал голоса и узнал в одном голос Секстона.
   Великий человек жаловался на свою беду кому-то, кто говорил тихим бесстрастным голосом. - Привет, Секстон!
   Беван споткнулся и столкнулся с великим врачом. "Это кто?" - сказал Секстон.
   - Это Херефорд Беван.
   - Это человек, премьер-министр, доктор, о котором я вам говорил. Холодная рука взяла Бевана.
   "Иди сюда," сказал голос; - Тебе лучше остаться, Секстон, ты никогда не найдешь дорогу назад.
   Беван обнаружил, что его ведут через, как ему показалось, большой зал, и вдруг его ноги наткнулись на тяжелый ковер.
   "Я думаю, что позади вас есть стул, - сказал новый голос, - садитесь и расскажите мне все об этом".
   * * * *
   Доктор Беван говорил в течение десяти минут, его хозяин просто задавал вопрос тут и там.
   "Это может длиться только пять дней, - сказал голос с дрожью эмоций, - и мы можем продержаться только эти пять дней. Вы, конечно, знаете, что снабжение продовольствием прекратилось. Нет никакого способа предотвратить эту ужасную трагедию. Вы можете сделать предложение?
   - Да, сэр, - сказал Беван. "По всей стране существует ряд институтов для слепых. Свяжитесь с ними, и пусть их обученные люди организуют бизнес в промышленности. Я думаю, что это можно сделать".
   Была пауза.
   - Это может быть сделано, - сказал голос. "К счастью, телеграфы работают удовлетворительно, так как сообщения можно принимать по звуку. Беспроводная связь также работает, и ваше предложение будет выполнено".
   Последующие дни были днями кошмаров, днями, когда люди блуждали и спотыкались в неизвестном мире, вопя о еде. Вечером второго дня отключили воду. Насосные станции перестали работать. К счастью, шел дождь, и люди смогли набрать воды в свои макинтоши.
   Доктор Беван совершал несколько экскурсий в день, и в одной из них он встретил еще одного смелого авантюриста, который сказал ему, что часть Стрэнда горит. Кто-то опрокинул лампу, сам того не заметив. Доктор направился к Стрэнду, но был вынужден повернуть назад из-за встретивших его облаков едкого дыма.
   Он и его осведомитель (он был мясником из Смитфилда) взялись за руки и направились обратно в Институт. По какому-то стечению обстоятельств они свернули не туда и могли бы безвозвратно заблудиться, но они нашли ангела-хранителя в образе женщины, против которого они наткнулись.
   - Институт Джексона? она сказала. - О да, я могу провести вас туда.
   Она шла неуклонно и с такой решимостью, что доктор подумал, что она избавлена от величайшего несчастья. Он спросил ее об этом, и она рассмеялась.
   - О нет, - весело сказала она. - Видишь ли, я всю жизнь был слеп. Правительство поставило нас на дежурства в разных местах, чтобы помочь людям, которые сбились с пути".
   Она сообщила им, что, по ее сведениям, в полудюжине районов Лондона бушуют большие пожары. Она не слышала ни о каких железнодорожных авариях, и премьер-министр сказал ей...
   "Я же говорил?" - удивился Беван, и она снова рассмеялась. - Видишь ли, я встречала его раньше, - сказала она. - Я дочь лорда Селбери, Лилиан Селбери.
   Беван вспомнил имя. Любопытно, что при всей красоте голоса она представлялась ему грустной женщиной средних лет. Она взяла его за руку, и они медленно пошли к его дому.
   "Вы подумаете, что я ужасна, если скажу, что мне это нравится, - сказала она, - и все же это так. Как прекрасно уметь жалеть других! Конечно, это очень страшно и начинает меня понемногу пугать, и тогда некому мне сказать, какая я хорошенькая, потому что никто не видит. Это скорее недостаток, не так ли? и она снова засмеялась.
   "Что думает об этом правительство?"
   -- Они ужасно расстроены, -- сказала она более серьезным тоном. - Видите ли, они не могут добраться до народа - они так привыкли зависеть от газет, а газет теперь нет, а если бы и были, то никто бы их не читал. Они только что остановились - здесь ты спустишься с бордюра, пройдешь двадцать пять шагов и снова встанешь. Мы пересекаем Уайтхолл Гарденс. Они прекрасно верят в этого доктора Бевана".
   Херефорд Беван почувствовал, что краснеет.
   - Надеюсь, их вера оправдана, - мрачно сказал он. "Я оказался замечательным доктором". Он почувствовал, как ее пальцы сжали его в неконтролируемом спазме удивления.
   "Ты серьезно?" сказала она, с новой нотой интереса. "Слушать!"
   Они остановились, и он услышал звон колокольчика.
   - Это один из наших людей из Сент-Милдреда, - сказала она. "Правительство запускает систему городских глашатаев. Это единственный способ сообщить людям новости".
   Беван прислушался и услышал напевный голос глашатая, но не смог разобрать, что он сказал. Девушка привела его к себе домой и там оставила. Он чувствовал, как ее рука скользит по его правой руке, и задавался вопросом, почему, пока она не взяла его руку и не пожала ее.
   Старый профессор Ван дер Берг проревел приветствие, входя в комнату.
   - Это ты, Беван? он спросил. "У меня тут рулька холодной ветчины, но будь осторожен с ее нарезкой, а то порежешь себе пальцы".
   Он и Стюарт Голд целый день кормили различные образцы в лаборатории. Наступил четвертый день, и в полдень раздался стук в дверь. Это была девушка.
   - Мне приказано предоставить себя в ваше распоряжение, доктор Беван, - сказала она. - Вы можете понадобиться правительству.
   Он провел этот день, блуждая по пустынным улицам с девушкой рядом с ним, и по мере приближения сто двадцатого часа обнаружил, что с нетерпением ждет не столько конца трагического опыта, которым он поделился с миром, сколько встречи со своим собственными глазами лицо этого проводника его. Он проспал круглые сутки и, незадолго до десяти, вышел на улицу. Он услышал, как Биг-Бен пробил час, и стал ждать рассвета, но света не было. Прошел еще час, еще час, и его душу охватила слепая паника. Предположим, зрение так и не вернулось, предположим, что его эксперименты были совершенно ошибочными и что то, что произошло в случае с кроликами, не произошло с человеком! Предположим, что слепота была постоянной! Он застонал от этой мысли.
   Девушка была с ним под руку в течение всего дня. Его нервы были на пределе, и она каким-то образом почувствовала это и утешила его, как мать утешает ребенка. Она ввела его в парк уверенными шагами и водила взад и вперед, стараясь отвлечь его ум от того ужаса, который его угнетал.
   Днем его вызвали в кабинет министров, где он снова рассказал историю своих экспериментов.
   - Сто двадцать часов уже прошли, не так ли, доктор? - сказал голос Премьера.
   -- Да, сэр, -- ответил Беван тихим голосом, -- но по-человечески невозможно быть уверенным, что сейчас точное время.
   Других вопросов ему не задавали, но ужас публики вернулся к нему, как аура, и сжал его сердце.
   Он не лег, как обычно в ту ночь, а побрел в одиночестве по улицам Лондона. Было, должно быть, два часа ночи, когда он вернулся и обнаружил, что девушка стоит на ступеньке и разговаривает с Ван дер Бергом.
   Она подошла к нему на звук его голоса.
   "У нас еще одно заседание кабинета министров, доктор, - сказала она, - вы пойдете со мной?"
   - Надеюсь, я не задержал вас надолго, - отрывисто сказал он. Его голос был хриплым и настолько непохожим на его собственный, что она вздрогнула.
   - Вы не должны принимать это близко к сердцу, доктор Беван, - строго сказала она, когда они начали свое паломничество в Уайтхолл. "Мир ждет ужасная задача, с которой придется столкнуться".
   "Подожди подожди!" - сказал он хрипло и схватился одной рукой за перила, а другой - за ее руку. Было ли это воображение? Было еще темно, моросил мелкий дождь, но чернота была испещрена оттенками меньшей черноты. Перед ним было темное, прямое нечто, что-то, что, казалось, висело в центре его глаза, а за ним - фиолетовая фигура, и он знал, что смотрит на лондонскую улицу, на лондонский фонарный столб, глазами, которые видят. Черный Лондон, Лондон, лишенный света, Лондон, улицы которого были забиты неподвижными транспортными средствами, которые стояли там же, где они остановились в день, когда опустилась тьма, Лондон с полусумасшедшими от радости ощупывающими фигурами, кричащими и всхлипывающими от облегчения, - он глубоко вздохнул. .
   "Что это? Что это?" сказала девушка испуганным голосом.
   "Я вижу! Я вижу!" - сказал Беван шепотом.
   "Не могли бы вы?" - сказала она задумчиво. - Я... я так рад. И сейчас-"
   Он был близок к слезам, и его руки обвили ее. Он порылся в кармане в поисках спички и зажег свет. Он видел этот благословенный свет и видел обращенное к нему бледное одухотворенное лицо.
   - Я вижу тебя, - снова прошептал он. "О Господи! Ты самое прекрасное, что я когда-либо видел!"
   Лондон заснул по чистой привычке и проснулся с серым рассветом, чтобы увидеть - посмотреть на мир, который был потерян в течение пяти с половиной дней, но ночью все силы закона и Короны работали над лихорадочным темпом, железные дороги вытащили машинистов из постелей, перевозчиков и кочегаров собрала полиция, и колеса жизни потихоньку снова вращались, и скромный мир, благодарный за восстановление своего величайшего дара, жаждал терпения и терпения. был счастлив.
   СЛОМ, Герберт Кастл
   Первоначально опубликовано в Galaxy Science Fiction , июнь 1961 года.
   Он не знал точно, когда это началось, но продолжалось это уже несколько недель. Эдна умоляла его навестить доктора, живущего в новом доме в двух милях от фермы Дугана, но он отказался. Он наотрез отказывался признать, что болен именно так - на голову!
   Конечно, человек может стать забывчивым. Он должен был признать, что были моменты, когда у него в голове были самые разные воспоминания и мысли. А иногда - как сейчас, лежа в постели рядом с Эдной и наблюдая, как первые проблески света касаются окон, - он начинал потеть от страха. Ужасный, выворачивающий наизнанку страх, тем более ужасный, что он ни на чем не основывался.
   Курятник ожил; Сарай последовал через несколько минут. Предстояла работа по дому, та же самая работа, которой он занимался все свои сорок один год. За исключением того, что теперь, с новыми правилами о пшенице и кукурузе, ему оставалось обрабатывать только огород. Конечно, ему заплатили за то, что поля остались пустыми. Но это просто казалось неправильным, вся эта земля будет потрачена впустую...
   Дэви. Светлые волосы, круглое загорелое лицо и сильные руки, которые становятся сильнее с каждым днем благодаря помощи после школы.
   Он повернулся и потряс Эдну. - Что случилось с Дэви?
   Она откашлялась и пробормотала: "А? Что с кем случилось?
   "Я сказал, что..." Но потом это ускользнуло. Дэви? Нет, это было частью его сна на прошлой неделе. У них с Эдной не было детей.
   Он снова почувствовал страх и быстро встал, чтобы избежать его. Эдна открыла глаза, как только его вес покинул кровать. - Как горячие пирожки на завтрак?
   - Яйца, - сказал он. "Бекон." А потом, увидев, как изменилось ее лицо, он вспомнил. - Конечно, - пробормотал он. "Нельзя есть бекон. По рациону.
   Теперь она полностью проснулась. - Если бы ты только пошел к доктору Хэммингу, Гарри. Просто на осмотр. Или позвольте мне позвонить ему, чтобы он мог...
   "Вы прекратите это! Прекрати это прямо сейчас и навсегда! Я не хочу больше слышать о врачах. Я закончу, я позвоню. И это будет не тот Хэмминг, которого я никогда в жизни не видел! Это будет Тимкинс, который позаботился о нас и произвел на свет нашего сына и...
   Она начала плакать, и он понял, что снова сказал что-то безумное. У них не было сына, никогда не было сына. А Тимкинс - он умер, и они пошли на его похороны. По крайней мере, так сказала Эдна.
   Он сам просто не мог этого вспомнить.
   Он подошел к кровати и сел рядом с ней. "Извиняюсь. Это был просто сон, который у меня был. Я все еще в полусне этим утром. Не мог упасть прошлой ночью, не допоздна. Думаю, я немного нервничаю из-за всех новых правил и нерегулярной работы. Я никогда не имел в виду, что у нас будет сын. Он ждал тогда, надеясь, что она скажет, что у них был сын, и он умер или ушел. Но, конечно же, она этого не сделала.
   Он пошел в ванную и умылся. К тому времени, как он пришел на кухню, у Эдны были горячие пирожки на тарелке и кофе в чашке. Он сел и поел. Во время еды он сделал паузу. "У меня ужасная тяга к мясу", - сказал он. "К черту эти пайки! Человек не может даже разделать свою скотину для собственного стола!"
   - У нас на обед мясо, - примирительно сказала она. "Хороший вариант мультипрофи."
   "Мультипрофессионал", - усмехнулся он. "Бог знает, что там. Как спам, сто раз пропущенный через мясорубку, а затем запеченный в плиты. Там почти не чувствуется вкус мяса.
   - Ну, у нас нет выбора. Страна на НЗ. Нынешний кризис, знаете ли.
   То, как она это сказала, раздражало его. Как будто это было Писание; как будто никто не мог усомниться ни в одном его слове, не будучи проклятым в аду. Он быстро кончил и, не говоря ни слова, пошел к амбару.
   Он подоил и приготовил карри, накормил и убрал, и все равно закончил через два часа. Затем он медленно пошел, опустив голову, по усыпанному сеном полу. Он остановился, протянул руку, словно ища шест или балку, которые были слишком знакомы, чтобы требовалось поднять глаза, и чуть не упал, когда наклонился в этом направлении. Восстановив равновесие после шатающегося бока, он испуганно огляделся. "Почему у меня не такой был мой сарай..."
   Он услышал собственный голос и остановился. Он боролся с вспышкой бессмысленной паники. Конечно, именно так он построил свой сарай, потому что это был его сарай!
   Он потер огрубевшие руки и громко сказал: Эти помидоры нуждаются в удобрении для сильного запаха. Он вышел на улицу и глубоко вздохнул. Воздух был другим, не так ли? Сладкий, чистый и чистый, каким всегда был и всегда будет деревенский воздух; но все равно как-то иначе. Может, острее. Или резкое слово? Может быть...
   Он быстро прошел через двор, мимо свинарника - ведь у него было двенадцать свиней, не так ли? Теперь у него их было четыре - за домом, там, где на солнце зеленела огородная ферма площадью в полакра. Он должен работать. Некоторое время спустя Эдна позвала его. - Доставка вчера вечером, Гарри. Я взял немного. Отдохнуть?
   "Да!" он крикнул.
   Она исчезла.
   Он медленно пошел обратно к дому. Когда он вышел во двор, двигаясь к дороге и бункеру, что-то пришло ему в голову. Машина. Он не видел старого Чуи... как долго? Было бы неплохо съездить в город, посмотреть фильм, может быть, выпить пива.
   Нет. Это было против правил путешествия. Он не мог пойти дальше дома Уолта и Глории Шанкс. Они не могли пойти дальше его. И нормирование газа. Кроме того, он продал машину, не так ли? Потому что бесполезно ему лежать в тракторном сарае.
   Он развернулся, глядя на поля слева от себя. Ведь тракторный сарай стоял всего в пятидесяти футах от дома!
   Нет, он сорвал его. Трактор был в городе на капитальном ремонте и все такое. Он оставил его там до тех пор, пока он не пригодится.
   Он пошел к дороге, голова его начала пульсировать. Почему человек его возраста, почти не болевший с детства, вдруг начинает вот так терять хватку? Эдна беспокоилась. Шанки тоже это заметили.
   Он стоял у склада - как у старомодного деревянного ящика; коробочка с откидной крышкой. Здесь были оставлены поставки продуктов питания и одежды, а также домашних лекарств и других вещей. Вы записали то, что вам нужно, и они оставляли это - или что они вам позволяли - со счетом. Вы заплатили по счету, оставив деньги в мусорном ведре, а на следующей неделе нашли квитанцию, свои новые вещи и новый счет. И почти всегда вы получали какие-то деньги от правительства за то, что не сеяли пшеницу или не сеяли кукурузу. Вышло примерно ровно.
   Он вытащил мешок муки, половину количества сахара, которое заказала Эдна, немного сухофруктов, новую полку для домашних лекарств. Он внес его в дом и заметил клочок бумаги, приколотый к мешку с сахаром. Телепрограмма передач.
   Эдна взволнованно поспешила. - Что-нибудь хорошее на этой неделе, Гарри?
   Он просмотрел списки и нахмурился. "Все старые фильмы. Пока только один канал. По-прежнему только с девяти до одиннадцати вечера.
   Он дал ей, отвернулся; потом остановился и стал ждать. Он сказал то же самое на прошлой неделе. И она сказала, что все фильмы были для нее новыми.
   Она сказала это сейчас. "Почему Гарри, я никогда не видел этот фильм с Кларком Гейблом. Ни комедия с Красным Скелетом. Ни остальные пять ни"
   - Я собираюсь лечь, - сказал он ровно. Он повернулся, шагнул вперед и оказался лицом к печке. Не дверь в зал; плита. - Но дверь... - начал он. Он оборвал себя. Он повернулся и увидел дверь в нескольких футах левее, рядом со столом. Он прошел туда, вышел, поднялся по лестнице (они тоже передвинулись, они тоже были не в порядке) в спальню и лег. Спальня была неправильной. Кровать была неправильной. Окна были неправильные.
   Мир был неправ! Господи, весь проклятый мир был неправ!
   Эдна не стала его будить, так что у них был поздний обед. Затем он вернулся в амбар и пустил на пастбище четырех коров, четырех овец и двух лошадей. Затем он проверил, правильно ли Эдна накормила цыплят. Их осталось всего дюжина или около того.
   Когда он продал остальные? И когда он продал другой свой скот?
   Или они как-то умерли? Суровая зима? Болезнь?
   Он стоял во дворе, высокий, крепкий мужчина с бледно-каштановыми волосами и лицом, которое когда-то было длинным, худым и сильным, а теперь стало только длинным и худым. Он моргнул серыми глазами и изо всех сил попытался вспомнить, потом повернулся и пошел к дому. Эдна замачивала посуду в раковине, согласно правилам - одна раковина воды для мытья посуды в день. И одна ванна с водой два раза в неделю.
   Она смотрела на него. Он понял, что его гнев и замешательство, должно быть, проявляются. Ему удалось улыбнуться. - Ты помнишь, сколько мы получали за наш скот, Эдна?
   "Как и все остальные", - сказала она. "Правительственные агенты платили по фиксированной ставке".
   Тогда он вспомнил или подумал, что вспомнил. Головная боль вернулась. Он поднялся наверх и снова заснул, но на этот раз ему снились сны, много снов, и все путаные и все пугающие. Он был рад встать. И он был рад услышать, как Уолт и Глория разговаривают внизу с Эдной.
   Он умылся, причесался и пошел вниз. Уолт и Глория сидели на диване, Эдна в синем кресле. Уолт говорил, что получил заказанный им новый телевизионный кинескоп. - Нашел его в мусорном баке сегодня утром. Целый день потратил на установку по инструкции.
   Гарри поздоровался, и все поздоровались, и он сел, и они поговорили о телевидении, садах и домашнем скоте. Затем Гарри спросил: "Как Пенни?"
   - Хорошо, - ответила Глория. "Я включаю ее в книгу для детского сада на следующей неделе".
   - Ей уже пять? - спросил Гарри.
   - Почти шесть, - сказал Уолт. "Правила экстренного образования гласят, что ребенку должно исполниться пять лет девять месяцев, прежде чем он начнет ходить в детский сад".
   - А Фрэнсис? - спросил Гарри. "Твой старший? Должно быть, она начинает высоко...
   Он остановился, потому что все смотрели на него, и потому что он не мог ясно вспомнить Фрэнсис. - Просто шутка, - сказал он, смеясь и вставая. "Давайте есть. Я голоден".
   Они ели на кухне. Они разговаривали, вернее, Эдна, Глория и Уолт. Гарри кивнул, сказал "ага" и стал жевать ртом.
   Уолт и Глория пошли домой в десять пятнадцать. Они попрощались у двери, и Гарри ушел. Он услышал, как Глория что-то шепчет о докторе Хэмминге.
   Он сидел в гостиной, когда вошла Эдна. Она плакала. - Гарри, пожалуйста, покажи доктору.
   Он встал. "Я ухожу. Я мог бы даже выспаться!
   - Но почему, Гарри, почему?
   Он не мог видеть, как она плачет. Он подошел к ней, поцеловал ее влажную щеку, заговорил тише. "Это пойдет мне на пользу, как в детстве".
   - Если ты так говоришь, Гарри.
   Он ушел быстро. Он вышел на улицу и через двор к дороге. Он посмотрел вверх и вниз, на север и на юг. Это была яркая ночь с луной и звездами, но он ничего не видел, никого. Дорога была пуста. Там всегда было пусто, за исключением тех случаев, когда Уолт и Глория отходили от своего дома на милю или около того к югу. Но когда-то он не был пуст. Когда-то были машины, люди...
   Он должен был что-то сделать. Просто сидеть и смотреть на небо ему не поможет. Он должен был куда-то пойти, увидеть кого-то.
   Он пошел в сарай и поискал свое седло. Седла не было. Но у него одна висела прямо за дверью. Или был?
   Он накинул на Плам, большую кобылу, одеяло и привязал его веревкой. Он использовал другой кусок для уздечки, так как он тоже не мог найти, и не стал делать удила. Он сел верхом, и Плюм выехал из сарая на дорогу. Он направился на север, в сторону города.
   Потом он понял, что не может идти по дороге таким образом. О нем сообщат. Нарушение правил передвижения считалось серьезным правонарушением.
   Он не знал, что они сделали с тобой, но это было не так просто, как штраф.
   Он врезался в неогороженное, незасеянное поле.
   Его головная боль вернулась, хуже, чем когда-либо. Вся его голова пульсировала, и он наклонился вперед и прижался щекой к гриве Плюм. Кобыла беспокойно заржала, но он пнул ее по бокам, и она двинулась вперед. Он лежал там, просто желая куда-то пойти, просто желая оставить позади свою головную боль и замешательство.
   Он не знал, сколько времени прошло, но теперь Плюм двигалась осторожно. Он поднял голову. Они подходили к забору. Он заметил ворота справа и потянул за веревку, чтобы Плюм пошла туда. Они подошли к воротам, и он спустился, чтобы открыть их, и увидел знак. "Ферма Финеаса Гроттона". Он посмотрел на небо, нашел созвездия, повернул голову и кивнул. Он начал на север, а Плюм продолжила путь на север. Он пересек земли, принадлежащие и ему, и Франклинам. Теперь он покидал ферму Франклинов. К северу от Франклинов жили Бессеры. Кем был этот Финеас Гроттон? Он выкупил Лона Бессера? Но ничего подобного не обошлось бы.
   Он снова забыл?
   Ну, неважно. Мистеру Гроттону придется извинить свое вторжение. Он открыл ворота, провел Плам через них, закрыл ворота. Он сел верхом и поехал вперед, все еще на север, к маленькому поместью Пэнгборнов, а после Пэнгборнов - к самой большой ферме в графстве - поместью старого Уоллеса Элвертона. Поля здесь, как и везде в графстве, лежали под паром. Казалось, что правительство накопило столько зерна, что они могли бы обходиться без урожая еще несколько лет.
   Он огляделся. Почему-то страна беспокоила его. Он не был уверен, почему, но... все было не так.
   Его голова весила мучительную тонну. Он снова положил его. Плам степенно пошла вперед. Через некоторое время она остановилась. Гарри посмотрел вверх. Еще забор. А какой забор! Около десяти футов тяжелой стальной сетки, увенчанной тремя футами колючей проволоки - пятью отдельными нитями. О чем, черт возьми, думал Сэм Пэнгборн, чтобы создать такого монстра?
   Он огляделся. Ворота должны быть дальше на запад. Он так ехал. Он не нашел ворот. Он повернул назад, направляясь на восток. Нет ворот. Ничего, кроме забора. И разве забор не загибался постепенно внутрь? Он оглянулся. Да, был небольшой изгиб внутрь.
   Он спешился и привязал Плам к забору, затем отступил назад и прикинул лучший способ добраться до другой стороны.
   Лучший и единственный способ - цепляться, цепляться и карабкаться, как говорили в детстве.
   Это заняло некоторое время. Он порвал рубашку о колючую проволоку, но перебрался и пошел прямо, прямо на север. Земля изменилась под его ногами. Он наклонился и коснулся его. Песок. Плотно утрамбованный песок. Он никогда не видел ничего подобного в этом графстве.
   Он пошел дальше. Звук пришел к нему; восходящий-нисходящий шепот. Он слушал его и время от времени поглядывал на небо, чтобы убедиться, что движется в правильном направлении.
   И песок закончился. Его туфли шлепались по полу.
   Напольное покрытие!
   Он опустился на колени, чтобы убедиться, и его рука ощупала деревянные доски. Он встал и посмотрел вверх, чтобы убедиться, что он все еще на улице. Затем он рассмеялся. Это был тошнотворный смех, поэтому он остановился.
   Он сделал еще шаг. Его ботинки стучали по дереву. Он шел. Больше дерева. Лес, который продолжался, как и песок. И ревущий звук становится все громче. И воздух меняется, пахнет так, как никогда раньше в округе Култуэйт.
   Все его тело дрожало. Его разум тоже дрожал. Он пошел, подошел к металлическим перилам высотой по пояс и издал тихий горловой звук. Он смотрел на воду, бесконечную воду, катящуюся бесконечными волнами под ночным небом. Бегущая вода, увенчанная лунным серебром. Стучит вода, наполняя воздух брызгами.
   Он протянул руки и ухватился за перила. Было мокро. Он поднес влажные пальцы ко рту. Соль.
   Он шагнул назад, назад, повернулся и побежал. Он бежал дико, вслепую, пока не смог больше бежать. Потом он упал, чувствуя под собой песок, и закрыл на все глаза и разум.
   Намного позже он встал, подошел к забору и перелез через него. Он спустился с другой стороны, огляделся и увидел Плам. Он подошел к ней, оседлал ее, сел неподвижно. Мысли, или сны, или что бы то ни было, что мучило его последние несколько недель, снова начали его мучить.
   Становилось светло. Его голова раскалывалась.
   Дэви. Его сын Дэви. Четырнадцать лет. Учиться в школе в городе...
   Городок! Он должен был пойти туда в первую очередь! Он поедет на восток, к дороге, затем на юг, обратно к дому. Это привело бы его прямо на главную улицу. Правила или нет, но он разговаривал с людьми, выяснял, что происходит.
   Он пнул Плюм в бок. Кобыла начала двигаться. Он продолжал пинать, пока она не перешла на быстрый галоп. Держался руками и ногами.
   Почему он не видел Пэнгборнов и Элвертонов в последнее время - так давно?
   Океан. Он видел океан. Не водохранилище или озеро, созданное затоплением и плотиной, а соленая вода и огромная. Океан, где не могло быть океана. Пэнгборны и Элвертоны были там, где теперь был этот океан. А после Элвертонов пришли Добсоны. А за ними новый завод пластмасс. А после этого город Кроссвилл. И после этого...
   Он проезжал мимо собственной фермы. Он не проезжал через город, и все же здесь он был на своей собственной ферме. Мог ли он забыть, где находится город? Может, к северу от его дома, а не к югу? Мог ли человек запутаться настолько, чтобы забыть то, что знал всю свою жизнь?
   Он добрался до дома Шанков и прошел рысью. Затем он вышел за их границы и снова нарушил правила. Он остался на дороге. Он прошел мимо домика и увидел во дворе цветных. Здесь не было цветных. Там был Эли Берген, его семья и его мать в большом и новом доме. Цветные услышали топот копыт Плюм, подняли глаза и уставились на него. Потом мужчина повысил голос. - Миста, ты нарушаешь правила! Миста, полиция схватит тебя!
   * * * *
   Он ехал дальше. Он подошел к другому дому, чистому и белому, с тремя детьми, играющими на травянистой лужайке. Они увидели его и вбежали внутрь. Через мгновение взрослые голоса закричали ему вслед:
   "Ты ах! Останавливаться!"
   "Позвоните шерифу! Он направляется в Пайни Вудс!
   В этом графстве не было места под названием Пайни Вудс.
   Так ли поступал человеческий разум?
   Он пришел в другой дом, и еще. Всего он прошел десять, и люди кричали на него за нарушение правил, а последние три или четыре звучали как жители Востока. И их дома были похожи на фотографии Новой Англии, которые он видел в журналах.
   Он ехал дальше. Он никогда не приезжал в город. Он подошел к десятифутовому забору с трехфутовым продолжением колючей проволоки. Он слез с Плюма и порвал на себе одежду, карабкаясь. Он прошел по утрамбованному песку, затем по дереву и подошел к низким металлическим перилам. Он смотрел на океан, сверкающий в ярком солнечном свете, бесконечно бушующий и бурлящий. Он чувствовал, как земля качается под ним. Он пошатнулся, упал на руки и колени и покачал головой, словно истребитель, получивший слишком много ударов. Потом он встал, подошел к забору и услышал звук. Это был знакомый звук, но в то же время странный. Он прикрыл глаза от восходящего солнца. Потом он увидел это - машину. Автомобиль!
   Это была одна из тех крошечных иностранных работ, которые работают практически без газа. Он остановился рядом с ним, и из него вышли двое мужчин. Молодые люди с морщинистыми, усталыми лицами; они были одеты в полицейскую форму. - Вы нарушили правила, мистер Берр. Вам придется пойти с нами. Он кивнул. Он хотел. Он хотел, чтобы о нем заботились. Он повернулся к Плам.
   Другой офицер ходил вокруг лошади. "Ехал на ней жестко", - сказал он, и в его голосе звучало настоящее беспокойство. - Не надо было этого делать, мистер Берр. Нас так мало сейчас..."
   Офицер, державший руку Гарри, сказал: "Пит".
   Офицер, осматривавший Плюма, сказал: "Скоро это ничего не изменит".
   Гарри посмотрел на них обоих и почувствовал острый личный страх.
   - Отведите лошадь обратно на его ферму, - сказал офицер, державший Гарри. Он открыл дверцу маленькой машины и втолкнул Гарри внутрь. Он подошел к стороне водителя, сел за руль и уехал. Гарри оглянулся. Пит вел за ними Плюм; не кататься на нем, а ходить с ним. "Он, должно быть, любит лошадей", - сказал он.
   "Да."
   - Я попаду в тюрьму?
   "Нет."
   "Где тогда?"
   "Место врача".
   Они остановились перед новым домом в двух милях от фермы Дугана. За исключением того, что он никогда не видел его раньше. Или был? Казалось, все об этом знали - или все были только Эдной и Шанками?
   Он вышел из машины. Офицер взял его под руку и повел вверх по дорожке. Гарри заметил, что новый дом большой.
   Когда они вошли внутрь, он понял, что этот дом не похож ни на один дом, о котором он когда-либо видел или слышал. Там был этот длинный центральный проход, и от него по обеим сторонам ответвлялись десятки дверей, и лестницы спускались от него по крайней мере в трех местах, которые он мог видеть, а в дальнем конце - добрых двухстах ярдах - большой пандус. вел вверх. И все это были серые оштукатуренные стены, унылые черные полы и холодное белое освещение, как в больнице, или в современной фабрике, или, может быть, в правительственном здании. За исключением того, что он не видел и не слышал людей.
   Он что-то слышал ; низкий, рокочущий звук. Чем дальше они проходили по залу, тем громче становился грохот. Казалось, что это где-то глубоко внутри.
   Они прошли через одну из дверей справа в комнату без окон. Там был худощавый человечек с лысой головой и в очках без оправы, одетый в белый халат. Его жилистые руки тряслись. На вид ему было сто лет. - Где Пити? он спросил.
   - С Питом все в порядке, папа. Просто веду лошадь обратно на ферму Берра.
   Старик вздохнул. "Я не знал, какую форму это примет. Я ожидал одного или двух случаев, но не мог предсказать, будет ли это постепенным или внезапным, приведет ли это к насилию".
   - Никакого насилия, папа.
   - Хорошо, Стэн. Он посмотрел на Гарри. - Я собираюсь вас немного подлечить, мистер Берр. Это успокоит ваши нервы и сделает все...
   - Что случилось с Дэви? - спросил Гарри, снова что-то толкая его в мозг.
   Стэн помог ему подняться. - Просто подойдите сюда, мистер Берр.
   Он не сопротивлялся. Он прошел через вторую дверь в комнату с большим стулом. Он сел и позволил им связать ему руки и ноги и позволил опустить металлическую штуку ему на голову. Он почувствовал, как иглы пронзили его кожу головы и затылок. Он позволял им делать то, что они хотели; он позволил бы им убить себя, если бы они захотели. Все, что он спросил, было одним ответом, чтобы знать, был ли он сумасшедшим.
   "Что случилось с моим сыном Дэви?"
   Старик прошел через комнату и осмотрел то, что выглядело как внутренности дюжины больших радиоприемников. Он повернулся, держа руку на выключателе.
   - Пожалуйста, - прошептал Гарри. - Просто расскажи мне о моем сыне.
   Доктор моргнул за очками, а затем его рука оторвалась от переключателя. - Мертв, - сказал он, его голос был похож на шелест сухих листьев. "Как и многие миллионы других. Мертвые, когда упали бомбы. Мертвыми, как все знали, что они будут, и никто не сделал ничего, чтобы предотвратить. Мертвый. Возможно, весь мир мертв - кроме нас.
   Гарри уставился на него.
   "Я не могу тратить время, чтобы объяснить все это. У меня слишком много дел. Нас всего трое - я и двое моих сыновей. Моя жена потеряла рассудок. Я должен был помочь ей, как помогаю тебе.
   - Я не понимаю, - сказал Гарри. "Я помню людей и вещи, и где они сейчас? Мертвый? Люди могут умереть, но фермы, города..."
   - У меня нет времени, - повторил доктор, повышая голос. "Я должен управлять миром. Нас трое, чтобы управлять миром! Я построил его как мог, но насколько большим я мог его сделать? Деньги. Годы и годы работы. Люди называют меня сумасшедшим, когда узнают... но некоторые дают мне больше денег, и работа продолжается. И те немногие пойманы, как и все остальные, неподготовленные, когда начался холокост, неподготовленные и неспособные добраться до моего мира. Так они умерли. Как я знал, они будут. Как они должны были знать, так и будет.
   Гарри почувствовал грохот под собой. Двигатели?
   - Вы выжили, - сказал доктор. "Твоя жена. Еще несколько сотен в сельской местности. Еще одна семья в вашем районе. Я выжил, потому что жил для выживания, как крот глубоко в земле, ежеминутно ожидая катастрофы. Я выжил, потому что отказался от жизни, чтобы выжить". Он рассмеялся, высокий и тонкий.
   Его сын сказал: "Пожалуйста, папа..."
   "Нет! Я хочу поговорить с кем-нибудь в здравом уме. Ты, Пити и я - мы все сумасшедшие, знаете ли. Вот уже три года играю в Бога, жду, когда какая-нибудь земля, любая земля станет пригодной для жизни. И зная все, и окруженный людьми, которые в здравом уме, только потому, что я сделал так, чтобы они ничего не знали". Он шагнул вперед, глядя на Гарри. "Теперь ты понимаешь? Я ездил по стране, подбирая нескольких из немногих оставшихся в живых. Большинство из них были фермерами, и даже там, где некоторые ими не были, я все равно выбирал фермеров. Потому что фермеры - это то, что нам нужно, а все остальное может эволюционировать позже. Я поместил вас и других, всего восемьдесят шесть человек, из всех уголков страны, в мой мир, единственную оставшуюся незагрязненную землю. Я вернул тебе твою прежнюю жизнь. Я не мог дать вам большие урожаи, потому что нам не нужны большие урожаи. Мы бы только истощили нашу ограниченную почву большими урожаями. Но я дал тебе огороды и скотину и, самое главное, здравомыслие! Я стер безумные моменты из твоей памяти. Я дал вам мир и отдал себя, своих сыновей, свою жену..."
   Он задохнулся и остановился.
   Стэн побежал через комнату к выключателю. Гарри наблюдал за ним, и его мозг боролся с невозможной идеей. Он слышал шум двигателей и помнил океан с двух сторон; с четырех сторон он удосужился проверить юг и восток; со всех сторон, если этот забор продолжал изгибаться внутрь. Океан, а в Айове океана не было.
   И это была не Айова.
   Взрывы разорвали мир, и он пытался добраться до города, чтобы спасти Дэви, но там не было ни города, ни людей, а в воздухе были только смерть и яд, и даже те немногие оставшиеся люди начали умирать, а потом приехал грузовик с огромным трейлером, блестящий трейлер с человечком и его дрожащей женой и двумя его сыновьями...
   Внезапно он понял. И понимание принесло не покой, а величайший ужас, который он когда-либо знал. Он закричал: "Мы на...", но выключатель был нажат, и речи больше не было. В течение часа. Затем он встал со стула и сказал: "Конечно, рад, что последовал совету жены и пришел к вам, доктор Хэмминг. Я уже чувствую себя лучше, и всего после одного... как вы называете эти процедуры?"
   - Диатермия, - пробормотал маленький доктор.
   Гарри дал ему пятидолларовую купюру. Доктор дал ему два сингла в обмен. - Это, конечно, достаточно разумно, - сказал Гарри.
   Доктор кивнул. "В холле полицейский. Он отвезет вас домой, так что не будет никаких проблем с правилами проезда.
   Гарри сказал: "Спасибо. Думаешь, мы когда-нибудь увидим конец правил передвижения, нормирования и всего остального чрезвычайного положения?
   - Будете, мистер Берр.
   Гарри подошел к двери.
   - Мы на ковчеге, - сказал доктор.
   Гарри обернулся, улыбаясь. "Какая?"
   - Тест, мистер Берр. Вы прошли это. До свидания."
   Гарри пошел домой. Он сказал Эдне, что чувствует себя просто великолепно! Она сказала, что забеспокоилась, когда полицейский нашел Плам, блуждающую по дороге; она подумала, что, может быть, Гарри куда-то уехал и нарушил правила дорожного движения.
   "Мне?" - воскликнул он, пораженный. "Нарушать правила передвижения? Я бы скорее убил свинью!
   РЕБЕНОК БЕСКОНЕЧНОСТИ, Чарльз В. Де Вет
   Первоначально опубликовано в журнале If , май 1952 г.
   Чувство вкуса всегда было первым. Целую неделю Бакмастер игнорировал тот факт, что все, что он ел, имело вкус безвкусной каши. Он пытался заставить себя поверить, что это какое-то незначительное нарушение его железистой системы. Но на восьмой день его второе чувство - чувство - покинуло его, и он в слепой панике побрел к телефону. Теперь не было никаких сомнений, что у него ужасная чума. Он был рад, что принял меры предосторожности и изолировал себя от своей семьи. Он знал, что теперь у него нет никакой надежды.
   За ним послали черный фургон.
   В больнице его вместе с несколькими сотнями других загнали в палату, рассчитанную на менее чем сотню. Кровати были сдвинуты вместе, и он мог дотянуться до любой из сторон и дотронуться до другой изуродованной жертвы чумы.
   Следующим, что должно было уйти, было его зрение. Надежда была мертвой вещью внутри него. Даже мысль о надежде заставила его осознать, насколько это было бы тщетно.
   Он закричал, когда стены тьмы начали смыкаться вокруг него. Была середина дня, и лучи солнца падали на грязные одеяла его кровати. Солнечный свет побледнел, затем потемнел и исчез. Он снова закричал. И опять.
   Он слышал, как его перевели в камеру смерти, но даже не чувствовал на себе их рук.
   Через три дня его язык отказался произносить слова. Он боролся с безымянным ужасом, изо всех сил пытаясь заговорить. Он чувствовал, что если бы он мог сказать только одно слово, надвигающаяся болезнь должна была бы отступить, и он был бы в безопасности. Но одно слово не пришло.
   Четыре ужасных дня спустя окружающие его звуки - крики и бормотание - стали тише, и он столкнулся с началом конца.
   Наконец все было кончено. Он знал, что все еще жив, потому что думал. Но это было все. Он не мог видеть, слышать, говорить, чувствовать или ощущать вкус. Ничего не осталось, кроме мысли; суровая, страшная, бесполезная мысль!
   Странным образом ужасный ужас исчез, и его разум испытал благодарное освобождение. Сначала он подозревал, что выход его эмоций как-то атрофировался, как и его чувства, и что он был спокоен только потому, что его настоящие чувства не могли пробиться сквозь оцепенение.
   Однако какое-то тонкое принуждение внутри него - какая-то сила, борющаяся в своих родовых муках, - начала порождать собственную энергию, и он чувствовал, что именно сила этого принуждения подавила ужас.
   Теперь он был спокоен, как никогда прежде. Какое-то время он не задавал вопросов - был полностью доволен тем, что лежал и наслаждался прекрасным чувством. Он потерял даже определение страха. Теперь никакого ужаса от медленно закрывающихся пяти дверей; без сожалений; никаких предчувствий. Только огромное счастье, поскольку он, казалось бы, смотрел на жизнь, страдание и смерть как человек, стоящий на скале и смотрящий на огромную туманную долину.
   Но вскоре пришло удивление и анализ. Он оглянулся и подумал: это был мир, но не мой мир . Это воспоминания, но не мои воспоминания. Я жил ими и знал их , но ни одно из них не принадлежит мне. Странно - эта нить души, которой я думаю - последняя функция, оставшаяся мне, - не та нить души , которую я когда-либо знал раньше.
   И он знал.
   Я никогда не существовал до этого момента.
   Он не мог ни доказать, ни объяснить это там, в темном доме своего мышления. Но он знал, что это правда.
   Он задавался вопросом, завладел ли он телом и разумом - со всеми ментальными атрибутами - какого-то другого существа. Или был ли он только что зачат, полноценен и с воспоминаниями о синтетическом прошлом, возможно, внедренными также в умы тех, с кем он, как предполагалось, вступал в контакт. Он не знал. Он был только уверен, что до этого момента его не было.
   С осознанием пришла уверенность, что он не умрет. Сила, которую он чувствовал внутри себя - он не был уверен, была ли она частью его самого или свидетельством внешнего контроля - была слишком велика.
   Внутренняя спонтанность набирала силу, пока не стала стремящейся, настойчивой жизненной силой, волей властной цели. Это тронуло его, и он шевельнул языком и заговорил. "Я не умру!" он крикнул.
   Через некоторое время он осознал, что к нему вернулся слух. Он услышал голос, говорящий: "Он был в последней стадии около часа назад, прежде чем заговорил. Я подумал, что мне лучше позвонить тебе.
   - Ты поступил правильно, - ответил второй голос. "Как его зовут?"
   "Клиффорд Бакмастер". Они говорят обо мне , подумал он. Как вспышка славы, вернулось зрение. Он поднял голову и увидел двух мужчин, стоящих рядом с его кроватью. Пожилой мужчина был одет в простой черный костюм. Младший был одет в белую форму врача.
   - Теперь он может видеть, - сказал старший. Его голос не нравился Бакмастеру.
   "Похоже, он скоро поправится", - сказал доктор. "Такого никогда не случалось раньше. Хочешь, я оставлю его здесь с умирающими?
   "Нет. Отвези его в свой офис. И оставь нас там одних. Меня зовут Джеймс Вагнер. Вы, конечно, слышали обо мне. Я директор службы безопасности".
   Бакмастер все еще отдыхал на своей больничной койке. Они завинтили спину, так что он сел почти прямо. Во рту у него был легкий привкус, и он знал, что чувство вкуса вернулось. Когда он снова сможет чувствовать, он будет полностью здоров. Да, он слышал о Вагнере раньше. Он кивнул.
   - А я знаю, кто вы, - сказал Вагнер. "Вы один из подпольщиков, пытающихся свергнуть генерала. Это правильно, не так ли?"
   Букмастер почти с удивлением почувствовал, что слова Вагнера запечатлелись у него в голове. Имплантированные воспоминания все еще были для него странными. Но он их быстро вспомнил.
   Двадцать лет назад, в 1979 году, закончилась великая атомная война. В начале два гиганта столкнулись друг с другом через разделяющие океаны. Никто не был уверен, кто отправил первую бомбу на своей управляемой ракете; каждая сторона обвиняла другую.
   Методы каждого были ужасны по своей эффективности. Крупные промышленные города исчезли первыми. Вслед за ними пошли жизненно важные транспортные узлы.
   Яростно стремясь к скорейшему преимуществу, каждая страна вынуждала высаживать десантные войска на берега противника. Армии вторглись со своими сотнями тысяч человек - и бомбардировки продолжались.
   Колосс западного полушария создал автономные пусковые установки, так что, если и когда все их крупные города будут разбомблены, а их правящие органы уничтожены и рассеяны - даже если больше не будет никаких следов центральной власти - пуски прекратятся. Продолжать.
   Автономные единицы были ходом генерального планирования, настолько изобретательного, что было логично, что гигант Евразии разработал аналогичный план,
   * * * *
   К тому времени, когда все бомбы были использованы или их станции выведены из строя, крупные города превратились в почерневшие, выпотрошенные, бездействующие массы разрушений. Вскоре вторгшиеся армии больше не получали приказов и поставок продовольствия и оружия. Когда это произошло, они знали, что правительства, которые они представляли, прекратили свое существование. Они были вынуждены жить благодаря изобретательности своих командиров и их способности добывать корм. Они не могли даже капитулировать; не было никого, кому они могли бы сдаться.
   Эти армии со слабыми командирами распались, и их люди один за другим погибли от рук враждебных туземцев или от голода.
   Армии под командованием таких сильных командиров, как генерал Андрей Коски из Евразийского командования, заняли себе место в новой среде.
   Коски высадился с отрядом в семьдесят тысяч человек на восточном побережье старой Мексики. Его армия отличалась от других захватчиков только секретным оружием, которое они привезли с собой. Внешний вид оружия был простым, но оно несло в себе потенциал разрушения мира.
   Действуя в соответствии с предыдущими приказами своего правительства, Коски начал двигаться на север и вскоре прорезал полосу шириной в сотню миль вдоль западного берега Миссисипи. К тому времени, когда он достиг южной границы Миннесоты, он понял по увиденному со всех сторон, что практически война окончена. Теперь его единственным выбором было найти способ выживания для себя и своих людей.
   Добравшись до Дулута, Коски обогнул город. Почти чудом он избежал бомб. Его население составляло лишь немногим более двухсот тысяч человек, а в Коски еще оставалось около пятидесяти тысяч закаленных бойцов.
   Однако, как обнаружил Коски, Дулут управлялся графом Олсоном, бывшим бригадным генералом и человеком столь же сильным, как и он сам. Город был укреплен, и в нем разместился гарнизон из хорошо обученных гражданских лиц, которые будут сражаться насмерть, чтобы защитить свой город и семьи. И ими хорошо руководил Олсон.
   Коски знал, что сможет захватить город, если решит, но цена будет слишком высока. Он двинулся вдоль берега озера и захватил город Верхний. Здесь он прочно закрепился и создал эффективное военное правительство.
   По закону каждая женщина в городе, еще способная иметь детей, была вынуждена брать двух мужей, по крайней мере один из которых должен быть русским, как называли захватчиков туземцы. Таким образом, Коски застраховал множество детей, большинство из которых будут ему верны.
   Премия в десять тысяч долларов была предложена любой женщине из отдаленных районов, которая переедет в Супериор и возьмет замуж двух его граждан. После первых колебаний девушки, молодые женщины и вдовы стекались сюда со своих пустынных ферм и деревень.
   К концу двадцати лет город вырос почти до ста пятидесяти тысяч человек.
   Тем временем Дулут вырос до трехсот тысяч. Граф Олсон правил абсолютно, но мудро и хорошо. Между двумя городами на протяжении многих лет держалось бдительное перемирие и процветала взаимовыгодная торговля.
   Коски в своем городе держал всю власть в своих руках, управлялся своими бывшими офицерами и опирался на непоколебимую лояльность своих солдат. Его правление было суровым и, когда необходимо, кровавым. Это могло бы быть более кровавым, если бы не угроза вмешательства со стороны Олсона.
   Всегда есть люди, которые беспокоятся из-за тирании, и Подполье постепенно поднималось, пока не превратилось в могущественную организацию. Его требования касались представительного правительства, избранного голосованием народа. От этого Коски, конечно же, отказался. Как следствие, подполье сформировало активное сопротивление с общепризнанной целью убить Коски. Ответную кровавую баню предотвратила только угроза вмешательства Олсона, у которого было много друзей в Подполье, особенно его шурин Лестеф Оливер.
   Но сейчас все это не казалось Бакмастеру очень важным. Не настолько важно, чтобы он утруждал себя ответом.
   "Отвечай, когда к тебе обращаются!" - взревел Вагнер.
   На мгновение Бакмастер задумался, не отвечая. Насколько необычной была разница, которую он обнаружил в себе? Мог ли его обидеть кто-то вроде Вагнера? Он решил подождать до позднего времени, чтобы проверить это.
   "Что ты хочешь, чтобы я сказал?" он спросил.
   "Я собираюсь выложить свои карты на стол", - сказал Вагнер. - Я хочу, чтобы ты перешел на нашу сторону.
   Все еще не очень заинтересованный, Бакмастер спросил: "Почему я должен?"
   "Думаю, я могу привести вам несколько очень веских причин. На самом деле, если вы не больший дурак, чем я думаю, я могу убедить вас, что это единственный мудрый поступок. Из-за того, что вас относительно мало, Чума вызвала хаос в вашем Подземелье.
   "Да, - ответил Бакмастер, - но скоро у нас будет вакцина". Он знал, что это был чистый блеф.
   "Возможно." Вагнер втянул щеки, но глаза его оставались холодными и холодными. У него была уловка безрадостной улыбки: "Но даже если бы я позволил вам это, по нашим оценкам, почти половина вашей организации уже умерла от чумы. Будет больше, прежде чем вы сможете что-то сделать. Остальные мы можем выследить на досуге. Так что, видишь ли, даже если мы оставим тебя в живых, ты скоро станешь человеком без партии.
   "Мы могли бы начать все сначала, если бы нам пришлось". Первые признаки чувствительности вернулись с приступом боли на кончике мизинца на левой руке.
   - Я очень в этом сомневаюсь.
   - Что от меня ожидают? - спросил Бакмастер.
   "Просто это. Вернитесь к своим бывшим товарищам и ведите себя нормально. Но дай мне знать, что они планируют. Со временем мы их все равно получим, но с вашей помощью работать станет легче, скажем так, чище.
   - Другими словами, ты хочешь, чтобы я выступил в роли барана Иуды?
   - Называйте это как хотите, - глаза Вагнера сузились. - Просто помни, что тебе нечего терять.
   "И после?"
   "Вы можете назвать свою цену. В пределах разумного, конечно.
   - А если я откажусь?
   Вагнер рассмеялся. Ему не нужно было отвечать. Бакмастер уже видел результаты садизма Вагнера в прошлом. Что бы еще ни озадачивало его, он знал одно: инстинкт самосохранения по-прежнему силен, как никогда. Он не хотел рисковать тем, что посторонняя воля, которую он чувствовал в себе, окажется достаточно сильной, чтобы противостоять тому, что Вагнер попытается сделать с ним.
   - Допустим, я согласен, - сказал он.
   "Что будет дальше?"
   - Ты уже можешь шевелить конечностями? - спросил Вагнер.
   Бакмастер согнул пальцы и поднял руки. "Я считаю, что достаточно силен, чтобы ходить", - сказал он.
   "Кстати, - спросил Вагнер, - вы не знаете, почему вы не умерли?" Бакмастер покачал головой. "Ну, неважно. Лягте и расслабьтесь. А теперь посмотри мне в глаза. Сосредоточьтесь на правильном".
   Бакмастер знал, что сейчас произойдет. Контакт разума!
   Тонко он ощутил первое пробное зондирование мыслеантенны Вагнера. Одна часть его мозга восприняла это пассивно, а другая использовала зонд как мост.
   Мысли Вагнера казались незащищенными. Бакмастер легко все там прочитал. Ему пришлось скрыть свое удивление от того, что он узнал. Вещи, которые Вагнер никаким логическим путем никогда не открыл бы ему. Размышления о чуме. Воспоминания об обрывках разговора с генералом. Отношения Вагнера с женщинами. Секс занимал многие его мысли. Страх перед Олсоном был, несмотря на смелые слова Вагнера ранее.
   Потом Букмастер прочитал о себе в мыслях Вагнера и понял, что здесь что-то не так. Он видел, что Вагнер не собирался оставлять его в живых, каким бы полезным он ни был. Как только эта полезность закончилась, для него наступила смерть.
   "Черт возьми, - выругался Вагнер, - расслабься. Позволь своему разуму открыться мне. Вы намеренно пытаетесь снова навлечь на себя неприятности своим упрямством?"
   Тогда он знал. Контакт был односторонним. Он прочитал мысли Вагнера, потому что Вагнер не понял, что может это сделать, и не поднял охрану.
   Осторожно Бакмастер позволил вырваться обрывкам осторожных мыслей. В тот момент, когда он опустил барьеры своего разума, он почувствовал, как сила Вагнера бьется против него, волна за волной. Ощущение было пугающим.
   Вагнер казался удовлетворенным. Бакмастер теперь очень мало мог читать в его мыслях,
   "Готово", - сказал Вагнер. "Теперь последнее предупреждение. Не пытайся обмануть меня, иначе ты пожалеешь о дне своего рождения".
   Вариантов действий у Бакмастера было очень мало. Он сомневался, что сможет это сделать, но, по крайней мере, он должен попытаться добраться до Дулута.
   На платном мосту через рукав озера он купил билет. Его никто не беспокоил. Он вздохнул с облегчением, прислонившись к железным перилам, ожидая, когда откроются ворота; затем он перестал дышать, когда высокий мужчина - один из русских - склонился над ним и сказал: "Это не сработает, друг".
   Бакмастер порвал свой билет. Как ни странно, появилось чувство облегчения. Сила - присутствие внутри него - чем бы она ни была, хотела, чтобы он вернулся к своим друзьям. Это не принуждало его, оно не использовало принуждение. Он просто представил веские причины для этого. Там он мог принести больше пользы, чем бегством, как предполагалось. И так сильно, что почти затмило все другие эмоции, было имплантированное желание - настойчивая, непреодолимая команда - остаться и убить Коски.
   Когда Бакмастер отшатнулся, его осенила мысль: был ли он просто пешкой, движимой этой внутренней силой? У него больше не было свободы действий? Была ли его воля по-прежнему его собственной?
   * * * *
   Вагнер был раздражен вызовом Коски. Он внутренне кипел, поднимаясь по лестнице в приемную генерала на втором этаже. Всегда было унизительно, когда его вызывали как простого офицера, когда он на самом деле был правителем города.
   Коски сильно поскользнулся за последние несколько лет, но Вагнер знал, что лучше не убирать старое подставное лицо с дороги. Ему нужна была сила этого престижа, пока он не сделал свое собственное положение неприступным.
   Первоначально Вагнер был неграмотным парнем из степей. Когда его сделали денщиком Коски, он употребил свою природную хитрость и лукавство, чтобы заискивать перед старым командиром. Вскоре Коски сделал его своим личным адъютантом. Из этого выгодного положения доверия ему было относительно легко использовать свои коварные таланты, чтобы обеспечить себе преимущества.
   В процессе организации правительства Настоятеля Вагнер использовал свое влияние для назначения своих сторонников на ключевые посты. К тому времени, когда Коски начал поддаваться разрушительному старческому маразму, Вагнер занимал самую влиятельную должность в городе - должность администратора службы безопасности.
   К тому времени Коски был так далеко, что даже не осознавал, что не правит; что городские функции перешли под прямой и косвенный контроль Вагнера.
   - Вы хотели меня видеть, сэр? - спросил Вагнер.
   - Да, - ответил генерал, и косматые волоски его бровей сошлись в хмуром взгляде. "Врачи уже нашли лекарство от чумы? Дело зашло так далеко, что вскоре людские ресурсы, необходимые для Кампании, окажутся под угрозой".
   - Еще нет, сэр, но они в пределах видимости. Вагнер всегда старался скрыть презрение, которое чувствовал в своем голосе. Старый недотепа был полезен, и его нужно баловать - какое-то время.
   Генерал все еще цеплялся за свою мечту о кампании. Его окончательный план, с того момента, как он захватил Верхний, заключался в том, чтобы использовать город как базу для распространения своей власти, пока он не получит контроль над всем континентом - во имя метрополии, разумеется. Он никогда не позволял себе видеть, что это был всего лишь сон. Он был уверен, что найдет другие группы своих собратьев, которые, как и он сам, создали автономные правительства. С их помощью он еще надеялся на окончательную победу над врагом. Это всегда останется для него вражеской территорией.
   - Если мы не остановим Чуму до того, как она распространится на наших людей, мне придется использовать Оружие, - прорычал Коски. Его крупные костлявые черты потеряли всякую выразительность, кроме привычного хмурого взгляда, но голос по-прежнему оставался глубоким и живым. "Я убью каждого мужчину, женщину и ребенка в стране!"
   Вагнер не мог не восхищаться волей к разрушению, которая все еще владела стариком. Возможно, он ослабел в своем разуме, но он никогда не смягчался. А Оружие? Это был единственный секрет, который Вагнер не смог узнать.
   - Да, сэр, - согласился Вагнер. "Если вы когда-нибудь почувствуете необходимость использовать Оружие, я прошу вас помнить, что мое единственное желание - помочь моему генералу".
   Вымытые голубые глаза Коски стали хитрыми. "Я полностью это осознаю. Но мне не понадобится помощь. Вы можете принять мои комплименты и удалиться. Вагнер тихонько бормотал себе под нос ругательство и смиренно кланялся.
   * * * *
   - Как видите, я не умер, - сказал Бакмастер. Два стула в маленькой комнате были заняты мужчинами, с которыми он столкнулся. Он сидел на кровати со стальным каркасом.
   "Нет." Лестер Оливер задумался. "Мне интересно, почему вы этого не сделали. У вас есть какое-нибудь объяснение?
   "Только что-то, что вы не поняли бы, если бы это не случилось с вами", - ответил Бакмастер. - Я не мог этого объяснить.
   "Пытаться." Оливер говорил тихо, но Бакмастер знал, что за этой мягкостью Оливер прячет бульдожье упорство.
   Аккуратно, терпеливо Бакмастер рассказывал о Силе, пытаясь дать им почувствовать ее, как и он сам.
   "Тогда вам кажется, - сказал Сесил Гафф, другой мужчина в комнате, - что вы находитесь во власти чего-то, над чем у вас нет прямого контроля?"
   "Да."
   - Вы уверены, что это не тот контакт, который вам навязал Вагнер?
   "Это произошло до того, как присутствовал Вагнер", - ответил Бакмастер.
   Гафф повернулся к Оливеру. "Я знаю, что он верит в то, что говорит", - сказал он. - Но очевидно, что в его разум вмешались. Если мы оставим его в живых, мы рискуем тем, что генерал и Вагнер доберутся до нас через него.
   - Верно, - ответил Оливер.
   "Я думаю, что его следует убить", - сказал Гафф.
   Оливер надолго задумался. - Что ты думаешь, Клиффорд? - мягко спросил он. Он всегда называл Бакмастера по имени.
   Бакмастер глубоко вздохнул. "Конечно, я хочу жить", - ответил он. - Но с точки зрения Подполья, я полагаю, Гафф прав.
   - Ты говоришь, что чувствуешь, что эта Сила - защитная, - сказал Оливер. - Вам кажется, что, может быть, мы и не смогли бы вас убить - что это помешало бы нам?
   Бакмастер искал слова, чтобы выразить свои мысли. - Я чувствую, - сказал он, - что оно не позволит мне быть убитым. Кажется, у меня есть миссия, которую нужно выполнить, и что оно не даст мне умереть - по крайней мере, пока я не выполню то, чего оно желает. Однако я также чувствую, что оно не сделает и не сможет сделать ничего конкретного, чтобы предотвратить мою смерть. Возможно, это поможет мне, убедив вас, что лучше оставить меня в живых.
   "Вы чувствуете, что его цели могут быть во многом такими же, как и наши, и что он попытается убедить нас в этом?" - спросил Оливер.
   - Что-то в этом роде, - ответил Бакмастер. "По крайней мере, желание убить Коски настолько сильно во мне, что я знаю, что не колебался бы, если бы у меня был шанс, даже если бы это означало мою собственную жизнь".
   - Вы попытаетесь остановить нас, если мы попытаемся убить вас?
   "Нет."
   Оливер закрыл глаза. Он так долго молчал, что казалось, он спит. Но Бакмастер знал, что мозг Оливера работал молниеносно, пока его тело отдыхало. Оливер был самым умным человеком, которого он когда-либо знал. Он был главой подполья исключительно потому, что был самым подходящим человеком для этой работы.
   Наконец Оливер заговорил. - Мы вернемся к этому позже, - сказал он. - Вы узнали что-нибудь, что могло бы помочь нам, Клиффорд?
   "Я узнал, что чума передается контактным путем - только после того, как проявятся первые симптомы. Я прочитал это в уме Вагнера, прежде чем он понял, что я читаю его мысли".
   "Это поможет. Вы говорите, что установили контакт до того, как установили взаимопонимание с Вагнером. Можете ли вы контролировать то, чему вы позволяете ему учиться через вас?"
   - Я верю, что смогу, но не уверен.
   - Если бы вы могли быть уверены, нам не пришлось бы вас убивать, - сказал Оливер.
   "Вы рискуете, - ответил Бакмастер.
   "Мы не можем позволить себе рисковать, - сказал Гафф. "Он-"
   - Ты забываешь одну вещь, Сесил, - перебил Оливер. "Сейчас все обстоит так, что мы безнадежны. Чума убила многих из наших лучших людей. Единственное, что удерживает Коски от кровавой бани, это его страх перед губернатором Олсоном в Дулуте. И очень скоро ему не придется этого бояться. Нам достаточно потерять еще одну ключевую дюжину, и у Олсона не будет друзей, которые могли бы помочь.
   - Могу я предложить компромисс? Бакмастер спросил: "Сейчас дело обстоит так, что наш единственный шанс освободиться от жестокого правления Коски - это убить его. А для этого нам придется сначала убить Вагнера. Я прав?"
   "Да." Оливер поднял голову. - Что ты можешь предложить?
   "Позвольте мне попытаться убить Вагнера. Если я добьюсь успеха, наше дело сделает большой шаг вперед. Если он убьет меня первым, то вы ничего не потеряете больше, чем если бы убили меня сами.
   После едва заметного колебания Оливер согласно кивнул.
   Остаток дня Бакмастер импровизировал смоделированный план действий, чтобы просочиться к Вагнеру всякий раз, когда он чувствовал зондирование. В противном случае он держал свой разум пустым и был совершенно уверен, что хорошо справился с обманом. Взамен он не получил от Вагнера ничего, что не было бы преднамеренно пропущено. Он подозревал, что его собственный контроль был так же хорош. Хотя у него не было в этом практики, как у Вагнера.
   К вечеру он импровизировал кризис. Подполье замышляет что-то большое, передал он. Он заявил о необходимости действовать и попросил о личной беседе. Сначала Вагнер возражал. Он хотел, чтобы Бакмастер остался и давал отчеты из первых рук. В ответ Бакмастер намекнул, что другие участники подозревают его, и указал, что он должен уйти, пока еще может. Наконец Вагнер согласился.
   - Ты понимаешь, на какой риск идешь со мной, Сесил? - спросил Бакмастер.
   - Да, - сказал Гафф со своей неизменной сдержанностью. - Но тебе понадобится моя помощь.
   Бакмастер хотел бы, чтобы он сам оставался таким же хладнокровным. Его собственные нервы казались слишком туго натянутыми проводами.
   Гафф был высоким и крепким, с пессимистичным взглядом на жизнь. Он, казалось, сидел сложа руки и наблюдал за жизнью и ее народами как зритель, готовый безжалостно бороться за то, что он считал правильным, но никогда не ожидавший обнаружить что-то достаточно прекрасное в своих собратьях, чтобы надеяться на что-то лучшее от них. Он коснулся границ существования, которое было подлым, жестким и грязным, и давно уже отчаялся найти что-то еще. И все же в его личности не было ничего апатичного. Иллюзии жизни исчезли, но ее очарование осталось.
   - Я не думал, что ты слишком мне доверяешь, - сказал Бакмастер.
   Гафф подтвердил заявление, кивнув головой. - Я полагал, что вы, возможно, находитесь во власти Вагнера. Вагнер - скотина, пытающаяся сломить нас. В этом путешествии ты построишь свой собственный рай или ад, и если у тебя хватит мужества встретить это лицом к лицу, я поддержу тебя".
   В административном здании девушка на стойке информации сказала им: "Директор примет вас через минуту". Она провела их в зал ожидания.
   Вошли трое мужчин с суровыми лицами, все в черных рубашках. На них была печать убийцы. "Вставать."
   Они проверили Бакмастера и Гаффа на наличие оружия. Ни один не был найден. Все пятеро поднялись на лифте на шестой этаж.
   Вагнер сидел за своим столом и ждал их, когда они вошли в его кабинет. Он улыбнулся своей безрадостной улыбкой. - Я вижу, вы привели компанию, - сказал он. "Мы поймаем двух зайцев одним выстрелом".
   Тогда Бакмастер понял, что дальнейший обман бесполезен. Вагнер знал. Если бы он смог протиснуться хотя бы на десять секунд, работа все равно была бы выполнена. Трое телохранителей стояли в нескольких ярдах позади них.
   - У меня есть кое-что, что вас заинтересует, - сказал Бакмастер. Медленно, неторопливо, но не теряя движения, он расстегнул край рубашки и засунул внутрь руку.
   Он оторвал длинную полоску лейкопластыря, закрывающую впадину под ребрами. Он вытащил спрятанный там маленький однозарядный дерринджер. Он прицелился от пояса и всадил пулю в середину улыбки Вагнера.
   Улыбка треснула, и трещина превратилась в щепку, расползшуюся во все стороны. Тогда Бакмастер увидел ловушку. Он выстрелил в отражение Вагнера. Это был искусно организованный зеркальный обман.
   Гафф повернулся, чтобы бежать через дверь, в которую они вошли. Но Бакмастер был настолько уверен, что любая попытка побега будет напрасной, что даже не шевельнулся. Гафф обнаружил, что трое охранников блокируют вход. Бакмастер смотрел, как Вагнер вошел напротив треснувшего зеркала. С ним было еще двое его телохранителей.
   Когда охранники сомкнулись, Гафф боролся, пока они не отбросили его обратно к стене, где его голова с глухим хрустом разбилась. Вся борьба вышла из него, и он рухнул на руки мужчин, которые его держали.
   Двое охранников держали руки Бакмастера.
   - Пара прекрасных птиц, - сказал Вагнер, стоя перед ними.
   Гафф усилием воли выпрямился и покачал головой, пока его зрение не прояснилось. Он перевел взгляд на Вагнера. Вы дворняга, - бесстрастно сказал он, - генералу сапоги лижет. Он подкинет тебе еще один кусок за сегодняшнюю работу. И он, и Бакмастер знали, что своими словами он решил свою судьбу. Единственное, чего Вагнер терпеть не мог, так это насмешек, особенно в присутствии своих людей.
   Бакмастер уловил сильный плоский взрыв в своем лице и боль в барабанных перепонках, когда пистолет, появившийся в руке Вагнера, выстрелил.
   Глядя, как падает Гафф, он знал, что этот человек не поддается пыткам. Он подозревал, что именно этого и хотел Гафф. Он выбрал легкий путь.
   Бакмастер откинул плечи назад, а затем с внезапной силой вырвал руки из хватки охранников. Он ударил Вагнера по рту левой рукой и провел правой рукой по короткой дуге, раздробив кость в носу Вагнера.
   Он не оказал сопротивления, когда охранники схватили его и жестоко скрутили руку за спиной. Боль от разбитого носа Вагнера вызвала яркий блеск боли в его глазах.
   "Это была ошибка, - сказал Вагнер, и глубина его гнева сделала его голос мягким и хриплым, - я заставлю тебя скулить, как собака".
   * * * *
   Генерал переживал трагедию сильного человека, чей ум стал дряхлым, и который это осознавал. Только две альтернативные цели оставались жизнеспособными; Кампания и, в случае неудачи, Оружие. Оружие давало ему единственное утешение в трудные времена. Теперь, спустившись в подвал своего дома, он снова отыскал его. Пройдя через две толстые бетонные двери, которые он открыл ключом, который постоянно носил на шее, он вошел в комнату, которая хранила его потенциально страшную тайну.
   Внешний контур Оружия представлял собой прямоугольную раму из грубого дерева. Внутри был металлический ящик, и в нем покоилась полулипкая масса жидкости. Больше ничего. На полке выше стояла бутылка фортисной воды. Довольно простые вещества - врозь. Вместе они могут уничтожить целый мир.
   Сам диктатор дал Коски свои указания задолго до этого, еще на родине.
   "Генерал, вас посылают с армией, но ее цель - защитить ваше Оружие и вывести его на позицию максимальной эффективности, а не сражаться. Вы прекрасно понимаете, я надеюсь, что если вам когда-нибудь придется его использовать, ваша миссия непременно станет фатальной для вас самой?
   - Я понимаю, сир, - ответил Коски. - Я благодарен за честь, которую вы мне оказали.
   "Ваша миссия - доставить Оружие в центральное место на североамериканском континенте. Я верю, что у тебя есть сила, необходимая для этого.
   Коски кивнул, но ничего не сказал.
   "Компоненты Оружия я знаю не лучше тебя самого. Он был разработан в институте. Его особая способность - способность выделять водород из влаги воздуха и запускать цепную реакцию. Физики говорят мне, что когда он начнет реагировать, он выжжет большую часть континента. Пожалуй, единственное место, которое можно было бы пощадить, - это засушливые регионы, а может быть, и не те. Только одно вы должны помнить - не используйте его, если вы не уверены, что война определенно проиграна. Вы понимаете важность этой команды?
   - Да, - ответил Коски. - Но не лучше ли использовать его как можно скорее? Жизни моих людей и меня самого были бы небольшой ценой за победу.
   - Верно, за исключением одного большого вопроса, - ответил Диктатор. "Взрывчатка настолько смертоносна, что экспериментировать с ней было невозможно. Не существует такой вещи, как немного этого. Следовательно, мы не уверены в его эффектах. Мы ожидаем и надеемся, что он рассеется, поскольку распространится слишком далеко от точки своего первоначального взрыва, но мы не можем быть в этом уверены. Не исключено, что однажды выпущенный, он опустошит весь мир. Теперь вы понимаете, почему его следует использовать только в крайнем случае?
   С тех пор Коски много раз прокручивал в уме тот разговор. Война была проиграна? Ни одна из сторон не добилась наличия функционирующих правительств. Поэтому, какой курс он должен выбрать? Возможно, захватчики и сейчас правили родиной. Получит ли он или потеряет последний шанс на окончательную победу, взорвав взрывчатку?
   В те редкие моменты, когда его разум прояснялся, Коски осознавал, как мало шансов будет у Кампании. В такие моменты Оружие манило. Он знал тогда, что Кампания никогда не будет завершена при его жизни. Однако Вагнер был очень хорошим человеком со всеми идеалами своей страны. Он будет продолжать.
   Требовалось лишь незначительное изменение направления событий, чтобы склонить чашу весов в ту или иную сторону. Даже сейчас генерал держал в руке бутылку aqua fortis - нерешительный. Судьба мира колебалась.
   * * * *
   - Ты уже не такая хорошенькая, - сказал Вагнер.
   - Ты тоже, - ответил Бакмастер разбитыми, окровавленными губами. Он задавался вопросом, где он нашел силы, чтобы продолжать насмехаться над Вагнером. Он чувствовал, что его лицо превратилось в месиво. Один глаз был закрыт, и кровь, стекающая в другой, ослепляла его. Каждая мышца в его теле болела от перенесенного удара, и он подозревал, что его левая рука сломана. Он обмяк в своих оковах.
   Он знал, что Вагнер намеренно рассчитывает наказание. Он намеревался замучить его до смерти, но не собирался позволить ему умереть без дальнейших мучений. Бакмастер задумался, сколько еще он сможет выдержать.
   Давным-давно он уже отчаялся в помощи Силы. Он ничего не чувствовал с тех пор, как начались пытки. Было очевидно, что он ничего не мог сделать или не хотел, чтобы остановить эту вакханалию садизма. И он знал, что любые изощренные попытки отвлечь Вагнера от его садистских удовольствий будут бесполезны.
   У Вагнера здесь были все инструменты, необходимые для изощренных пыток. Было очевидно, что он использовал их много раз в прошлом. Он привязал запястья Бакмастера к деревянной стойке высотой по пояс.
   "Вам будет приятно узнать, что я тщательно изучил анатомию человека, - сказал Вагнер. "Поэтому, когда я начну отрезать тебе конечности, по одному суставу за раз, тебе не придется беспокоиться. Я прослежу, чтобы ты не умер, а также чтобы ты сохранил сознание. Я бы не хотел, чтобы вы упустили изысканную деликатность, с которой я выполняю операции. Когда я закончу, ты будешь никчемным.
   Вагнер взял короткий скальпель с остро заточенным лезвием. "Это небольшой деликатный эксперимент, который я считаю очень эффективным", - сказал он.
   Он поднял правый указательный палец Бакмастера и глубоко прорезал его кончик. Сильное обострение чувствительных нервов делало агонию невыносимой. Волна за волной шоковые ощущения ударяли по его нервным волокнам, когда лезвие прочерчивало красную дорожку через кончик другого пальца.
   Тошнота собралась в его желудке и вырвало в горло, чтобы заткнуть рот. Он втягивал большие глотки воздуха, пока, наконец, не смог больше терпеть боль, и долгожданное забвение отключило его.
   Он вернулся в сознание и обнаружил, что Вагнер все еще там и ждет.
   "Тск, тск", - упрекнул Вагнер. - Значит, ты не такой уж и крутой? И как раз тогда, когда стало интересно.
   На этот раз у Бакмастера не было сил бросить ему вызов. Его избили. Он молился, чтобы Вагнер устал от своего удовольствия, прежде чем ему придется стоять. Он хотел выйти еще человеком, а не разбитой громадой, слезливой, умоляющей, умоляющей о пощаде.
   "Я думаю, вы готовы к чему-то более тонкому", - сказал Вагнер. Он сосредоточил взгляд на глазах Бакмастера и медленно, безжалостно наращивал умственное напряжение. Контакт разума все еще держался. Бакмастер понял, что Вагнер хранил это до тех пор, пока он не стал слишком психически неуравновешенным, чтобы сопротивляться.
   Тогда он был удивлен, почувствовав, что с трудом справляется с давлением. В его разуме все еще таилась Сила, тихая, едва ощутимая, но мужественная, с ощущением динамической безмятежной потенции! Надежда пришла туда, где всякая надежда умерла.
   Что-то внутри него пульсировало, как электричество, и он послал заряд мысленной энергии в голову Вагнера.
   Шок от эмоционального сотрясения привел к тому, что кровь хлынула из ноздрей и глазниц Вагнера. Красная волна хлынула с его губ. Голова его свободно опустилась, и Бакмастер понял, что Вагнер мертв, еще до того, как упал со стула.
   Бакмастер сидел, пораженный демонстрацией силы. Он посидел какое-то время, прислушиваясь к внутреннему голосу, посылавшему ответы на его безмолвные вопросы. Нет, раньше это не могло ему помочь. Его сила не была физической. Нет, это не могло помочь ему сбежать. Отсюда он был сам по себе. Единственным удовлетворением, которое он получил, была более близкая связь, которую он нашел между собой и Силой. Теперь ему казалось, что это не пришло извне. Скорее, это была неотъемлемая часть его самого. Или, точнее, он был частью этой Силы.
   Бакмастер крутил запястьями назад в ремешках, пока не натянул кожаные ремни на основания кистей. Таким образом, он смог согнуть запястья. Медленно, мучительно он поднял правую ногу, пока его ступня не оказалась рядом с правой рукой. Левая нога рядом. Однажды он чуть не потерял равновесие. Но в конце концов он встал, расставив ноги на руках.
   Он напряг всю силу мышц ног, рук и туловища. Боль от его сломанной руки была отвратительной, но постепенно кожаные ленты начали отрываться от удерживающих их заклепок. Последнее могучее усилие, и он был свободен.
   У Вагнера был личный лифт. Бакмастер вошел и пошел на первый этаж. Он вышел из здания через вход торговца в темный переулок.
   Держа здоровую руку перед лицом, он, пошатываясь, свернул за угол, вошел в аптеку и незаметно добрался до телефонной будки. Он набрал номер и просидел в телефонной будке десять долгих минут, пока Оливер не пришел за ним.
   - Две недели - это не так много, чтобы вылечиться, Клиффорд, - сказал Оливер, - но, боюсь, это все время, которое у нас есть, извините.
   - Ты сделал все, что мог, - ответил Бакмастер. - По крайней мере, ты меня неплохо подлатал.
   "По последним сообщениям, полиция окружила этот район кольцом и приближается".
   - У нас есть выход?
   - Ненавижу говорить это, - медленно сказал Оливер. - Но остальные могут выбраться, если мы не возьмем тебя с собой.
   Бакмастер ожидал этого. Казалось, он с самого начала знал, что никогда не доживет до конца этого приключения.
   "Все нормально. Могу ли я чем-нибудь помочь?"
   "Нет. Они не остановят нас, если тебя не будет рядом. Ты человек, которого они ищут. Если бы я мог помочь тебе, оставаясь, я бы никогда не ушел. А я бы с тобой только в плен попался, и ничего бы не выиграл.
   "Конечно я понимаю." Бакмастер на мгновение положил руку на плечо старого лидера. - Не расстраивайся из-за этого, Лестер. Вы нужны мужчинам. Вы обязаны выбраться отсюда, если сможете.
   Оливер схватил его за руку. "Прежде чем я уйду, я хочу, чтобы вы знали, как мы благодарны за помощь, которую вы нам оказали. Без Вагнера с генералом будет не так трудно справиться. И еще одно: я не хочу, чтобы вы слишком надеялись, но все же есть шанс, что мы сможем вас вытащить. Я пробую дальний выстрел. Так что, если кто-то придет за тобой, иди с ним. А пока держи подбородок высоко".
   Они снова пожали друг другу руки. Бакмастер предположил, что Оливер пытался дать ему что-то, за что можно было бы уцепиться, пока он ждал конца. Тогда он был один.
   * * * *
   Три часа спустя Бакмастер заметил первого из своих палачей. Один из русских, который с напускным безразличием шел через улицу.
   Почти одновременно он услышал стук в заднюю дверь квартиры. Он вытащил пистолет, который Оливер оставил ему, и медленно пошел к двери. "Это кто?"
   - Оливер послал меня за тобой, - ответил голос по ту сторону двери.
   "Входите с поднятыми руками". Бакмастер прижался к боковой стене и ткнул револьвером в ребра высокого молодого человека.
   "Кто ты?"
   "Меня зовут Огюст Гамолл, - сказал мужчина. Почему-то это имя было знакомо. "Он должен признать это", - подумал Бакмастер. Внезапно он это сделал.
   "Что ты пытаешься сделать?" - резко спросил Бакмастер. "Сделать из себя маленького героя с этой трибуной?"
   - Вовсе нет, - ответил Гамолл, - я тот дальнобойщик, о котором упоминал Оливер.
   "Ты врешь."
   - Тогда откуда мне знать, что сказал Оливер?
   "Возможно, это удачная догадка. Почему я должен тебе доверять?"
   - В основном потому, что у тебя нет выбора. Что тебе терять?" Он был крутым персонажем.
   Бакмастер пожал плечами. Он ненавидел играть вслепую, но парень был прав. - Хорошо, - сказал он. - Можешь и руки опустить. Пойдем."
   Они спустились по лестнице. У заднего выхода выглянул Гамолл. Он был без шляпы. Ветер с переулка взъерошил волосы на его голове.
   - Все чисто, - сказал Гамолл, - брось туда. Когда вы садитесь в карету, пригнитесь. В настоящее время!"
   Жребий брошен, решил Бакмастер. Сейчас он будет играть на полную катушку, все или ничего. Он побежал по грязному переулку и рывком распахнул дверцу кареты. Он бросился внутрь и прижался к полу.
   Вскоре вагон покатился. Когда они проехали примерно полквартала, он остановился. Бакмастер перевел дыхание. Это был критический момент. Если бы Гамолл смог блефовать сейчас, остальное было бы сравнительно легко.
   - Дайте мне сопровождение, капитан, - услышал он голос Гамолла. "Я не хочу быть связанным здесь. Я так понимаю, скоро будет стрельба.
   - Верно, сэр, - ответил четкий военный голос. - Лучше тебе убраться побыстрее. Я пошлю с вами одного из моих людей.
   Карета снова двинулась вперед. Через полчаса он снова остановился.
   - Можете вставать, - сказал Гамолл. "Мы идем внутрь. Будь рядом со мной".
   Бакмастер не удивился, когда вышел и оказался у боковой двери в частную резиденцию генерала.
   * * * *
   - Я всего этого не понимаю, - сказал Бакмастер. - Ты держишь меня здесь уже шесть дней, а я видел тебя всего дважды. Зачем сыну генерала меня прятать?
   "Довольно просто. Мне не больше, чем вам, нравятся ни его методы, ни его правительство. Оливер знал это, когда отправил мне сообщение с просьбой о помощи".
   - Ты хочешь сказать, что помог бы нам убить собственного отца?
   - Что касается этого, - сказал Гамолл, - если вы заметили, мои волосы и глаза каштановые.
   "Так?"
   "Глаза Коски и моей матери голубые. Вы, наверное, знаете, что генетически невозможно, чтобы у двух голубоглазых людей родился кареглазый сын.
   - Значит, ты не его сын? Бакмастер с минуту молчал. - Вот почему ты взяла фамилию другого мужа своей матери, - размышлял он.
   "Если вы помните, когда был принят закон о том, что каждая женщина должна иметь двух мужей, генерал подал пример, женившись на женщине, у которой уже был муж. Он знает, что биологически я ему не сын, но юридически я сын, и у меня есть все права наследования. Он был слишком умен, а также юридически точен, чтобы отречься от меня.
   - Значит, вы автоматически станете главой правительства, если генерал умрет?
   "Да. Но вы ошибаетесь, если думаете, что я делаю это из каких-то корыстных побуждений. Если мне это удастся, я установлю демократическую форму правления при первой же возможности".
   - Подожду, пока не увижу, - цинично ответил Бакмастер. - Но если это правда, достаточно ли сильны ваши идеалы, чтобы помочь нам убить его?
   Впервые Гамолл казался неуверенным в себе. "Зачем его убивать, особенно теперь, когда Вагнер мертв? Мы оба знаем, что фактические решения принял Вагнер. А генерал уже старик, жить ему осталось недолго. Мы будем, если будем просто стоять в стороне.
   - Он должен умереть - и поскорее! - воскликнул Бакмастер, удивленный резкостью слов. Приказ был настолько важным, что он понял, что сказал правду: Коски должен умереть в самом ближайшем будущем. Хотя сам он не был уверен в необходимости такой срочности.
   - Полагаю, я понимаю, - сказал Гамолл с некоторой тревогой. "Вы должны действовать в порядке самообороны. Если вы не убьете его, он, вероятно, сможет убить еще многих ваших людей, прежде чем умрет. Но постарайтесь увидеть его сторону. Он является представителем Дела, справедливого - по его способу рассуждения; так правильно и так справедливо, что он сделает все, чтобы продвинуть его. Что бы мы ни думали о нем, его совесть чиста. Я прошу тебя только об этом! Если вы сможете ясно видеть свой путь к достижению своих целей, не убивая его, оставите ли вы его в живых?
   * * * *
   Еще девять дней Бакмастер пробыл у Гамолла. Ему нечем было занять время. Из праздного любопытства он просмотрел книги в библиотеке Гамолла. У молодого человека было много хороших книг,
   Вскоре праздный просмотр Бакмастера превратился в целенаправленный поиск. Впервые он начал находить ключи к тайне, таившейся внутри него.
   Он подумал, что его первым ключом к разгадке был отрывок из книги Салливана по физике, озаглавленной "Ограничения науки": " Исследования изменили все наше представление о материи. Первым шагом была экспериментальная демонстрация того, что существуют маленькие наэлектризованные тела, намного меньшие, чем атом водорода, называемые электронами. Было произведено измерение, в результате которого оказалось, что "вся" масса электрона обусловлена его электрическим зарядом. Это было первым признаком того, что материальная вселенная не является субстанциальной и объективной вещью, за которую мы всегда ее принимали. Материя начала истончаться, превращаясь в совершенно призрачную вещь, которой она теперь стала. Понятие "субстанция" должно было быть заменено понятием "поведение".
   Он легко перешел от физики к более плодородной области философии с нащупыванием утверждения Вольтера: я видел то, что называется материей, и как звезду Сириус , и как мельчайший атом, который можно увидеть в микроскоп; и я не знаю, что это за дело.
   Он с готовностью продолжил этот поиск вместе с философом Шопенгауэром и почти незаметно перешел к метафизике: я никогда не поверю, что даже простейшая химическая комбинация когда-либо поддается механическому объяснению; гораздо меньше свойств света, тепла и электричества. Они всегда будут требовать динамического объяснения .
   Если мы сможем выяснить первоначальную природу нашего собственного разума, мы, возможно, получим ключ к расширенному миру .
   Итак, скажем, отталкивание и притяжение, соединение и разложение, магнетизм и электричество, гравитация и кристаллизация суть Воля.
   Воля, следовательно, есть сущность человека . А что, если это также сущность жизни во всех ее формах и даже "неживой" материи? Что, если Воля - это долгожданная, отчаявшаяся "вещь в себе " - предельная внутренняя реальность и тайная сущность всех вещей?
   Бакмастер понял, что эти люди мельком видели нечто, что они называли Волей, Порядком, Вещью, Абсолютом и другими именами, но, весьма вероятно, все они были одним и тем же, а также то, что он искал. Он жадно читал.
   Следующую подсказку он дал Бергсону: мысль может начаться со своего объекта и, наконец, непротиворечиво побуждаться очевидной необходимостью логики к восприятию всех вещей как форм и созданий разума.
   Он быстро перешел к Спинозе, где нашел много пищи для размышлений. Является ли тело просто идеей?
   Является ли вся ментальность, рассеянная в пространстве и времени, рассеянным сознанием, оживляющим мир?
   Существует только одна сущность, видимая то внутри как разум, то внешне как материя, но в действительности являющаяся неразрывной смесью и единством того и другого .
   Вечный порядок ... который знаменует собой саму структуру существования, лежащую в основе всех событий и вещей и составляющую сущность мира.
   Субстанция нематериальна, что она есть форма, а не материя, что она не имеет ничего общего с этим ублюдочным и нейтральным соединением материи.
   Бруно сказал: Вся реальность едина по существу, едина по причине, едина по происхождению; разум и материя едины.
   Представление Декарта об однородной "субстанции", лежащей в основе всех форм материи, на какое-то время заинтриговало его, и он мысленно боролся с классической цитатой " Я мыслю , следовательно, существую".
   Беркли писал; "Вещь" - это просто пучок восприятий, т. е. классифицированных и истолкованных ощущений.
   Гегель: Абсолют, превосходящий индивидуальные ограничения и цели и улавливающий под всеобщей борьбой скрытую гармонию всех вещей . Разум есть субстанция Вселенной.
   Лейбниц: Хотя вся эта жизнь была не чем иным, как сном, а видимый мир не чем иным, как фантазмом, я назвал бы этот сон или фантазм достаточно реальным, если бы, пользуясь разумом, он никогда не обманывал нас.
   * * * *
   На время Бакмастер оставил философов и читал стихи. В некоторых из них он нашел зародыши того, что искал, как у Гёте . Сила, притягивающая влюбленного, и сила, притягивающая планеты, едины.
   Он прекрасно нашел это в строфе Вордсворта.
   Что-нибудь
   Чье жилище - свет заходящего солнца,
   И круглый океан, и живой воздух,
   И синее небо, и разум человеческий;-
   Движение и дух, все объекты всех мыслей,
   И прокатывается по всем вещам.
   В основном, однако, он находил в поэтах, что зерен пшеницы слишком мало среди плевел, и возвращался к философии.
   Он чувствовал, что большинство этих отрывков были ключами к разгадке его загадки. Он знал, что эти великие умы коснулись той самой тайны, которая его озадачила. Он снова почувствовал себя на грани понимания. У него были все части? Мог бы он вписать их в схему, если бы знал как? Или ему нужно учиться дальше?
   Внезапно он нашел объяснение в сборнике сочинений автора, нелепость которого поразила его как ироничного, анонимного писателя. Он прочитал: Какое-то время, в Средние века, теория о том, что весь мир и даже вселенная являются плодом одного гигантского воображения, поколебала мыслителей всего мира. Интеллект, в котором сосредоточилось это воображение, был сосредоточен в одном человеке, и только в одном человеке во всем существовании. Этот человек был единственным человеком, который "думал". Все остальные мужчины, все остальное было всего лишь воображаемым реквизитом, которого в действительности не существовало . Этот человек тот, кто "думает!" "Ты" - и только "ты" тот, кто это читает, - во всем мире. Неважно, как тебя зовут. Может быть....
   Клиффорд Бакмастер знал тогда тайну жизни, кто он и почему. Он больше не сосредотачивался, но глаза его продолжали читать: На первый взгляд может показаться, что существует согласованный заговор с целью избежать признания этого факта. Ученые люди, набравшись мудрости, подходят к краю великого открытия, а потом ловко обходят его, ослепляя себя от его очевидности. Однако, если подумать, причина очевидна. Теория анархическая; оно несет в себе семена собственной тщетности . Если бы они когда-нибудь признали ее истинность, все причины для всего - само их открытие, сами их мысли - были бы тщетны . Поэтому они отказываются это признавать.
   Ваш очевидный вопрос: как я могу сказать вам это? Кто я - автор этого эссе? Ответ довольно прост. Я всего лишь плод твоего воображения, как и все остальное в тебе!
   Наконец-то он знал. Первым его ощущением было ужасное, пустое одиночество. Он был одним существом - одиноким. Один во вселенной!
   Он был существом, живущим в мир грез. Все вокруг него было плодом воображения - вероятно, его собственного. И даже зная, он все еще не контролировал события - как сон, который нельзя остановить или изменить. Люди вокруг него были автоматами, на самом деле они не обладали реальной субстанцией. Даже его собственное тело было всего лишь фикцией - но он мог пострадать! Он испытал самую острую боль, и очень вероятно, что его могли убить.
   Он имел; однако, мало времени, чтобы размышлять об этом. В этот момент в своих размышлениях Гамолл резко распахнул дверь библиотеки и вошел.
   "Случилось самое худшее, - воскликнул он. - Полиция безопасности поймала Оливера.
   "Что мы можем сделать?" Бакмастер по-прежнему не мог считать Гамолла, Оливера и его друзей ничтожествами.
   - Мне неприятно это говорить, - сказал Гамолл, - но вам придется уйти. Возможно, я смогу помочь Оливеру сбежать, но я буду бессилен, если они узнают, что я связан с Подземельем.
   - Вероятно, они без колебаний убили бы и тебя, - сказал Бакмастер.
   - Это не было бы слишком важно, если бы моя смерть что-то значила, - сказал Гамолл. - Но единственная надежда Подполья - это то, что я буду держаться подальше.
   Медленно, почти ненавязчиво перед глазами Бакмастера встало видение, черты Гамолла помутнели, стали расплывчатыми и исчезли. На его место встал генерал. В руке у генерала была бутылка, а перед ним деревянная рама, державшая металлический ящик с открытой крышкой. Бакмастер понял, что то, что он видел, происходило в какой-то другой части здания. Он мог видеть цементные стены в комнате, в которой стоял генерал. Наверное, в подвале, подумал он.
   Внутри него повелевала Сила! Он должен добраться до генерала и убить его. Мир был на грани катастрофы. А время было на исходе.
   Постепенно все сложное видение исчезло, и он снова увидел красивые черты Гамолла. Он знал, что теперь должен делать.
   - Я немедленно ухожу, - сказал он.
   Закрыв за собой дверь библиотеки, он, не колеблясь, пошел по длинному коридору. По обе стороны от него на стенах висели фрески, изображающие крестьян в поле, собирающих урожай. Он лениво разглядывал нарисованные фигуры, пока шел, с холодным мозгом и онемевшими почти всеми эмоциями. Нарисованные фигуры были столь же реальными, как и все остальное в нем, подумал он без всякого интереса.
   Он спустился по ступенькам и пересек внутренний двор, его ноги двигались скованно, безжизненно.
   Он продолжал подниматься по ступеням на дальней стороне двора, его разум закрывал все вокруг, кроме двери впереди. Дойдя до него, он остановился. Здесь, он знал, он был на распутье. Он мог двигаться прямо через дверь, а мог обойти дом и войти в подвал через черный ход. Это был более длинный путь, но, вероятно, более безопасный. И Сила настаивала на втором выборе.
   На него нахлынуло мрачное разочарование, и какое-то извращенное упрямство его человеческой натуры восстало против этого лежачего самоотречения. Он знал, что умрет, и его последний дерзкий поступок будет заключаться в том, чтобы умереть так, как он сам выбрал. Он шел прямо вперед.
   Открыв дверь и войдя в длинную комнату с зеленым ковром, он оказался перед тремя охранниками. Они держали оружие, и все оружие было направлено на него.
   Еще до того, как он заметил, что охранники стреляют, он почувствовал, как смертоносные пули входят в его тело. Он знал, что пули достигли жизненно важных органов и что он вот-вот умрет. Внутри себя он чувствовал Силу, злую и упрекающую.
   Он почувствовал, как что-то дергается в сердцевине его тела - и он шел - шел - бесконечно - по длинному коридору. На стенах по обе стороны от него были нарисованы фигуры жнецов на желтых фресках. Его тело было живым и полным жизни. Он прошел через дверной проем и вышел во двор, прежде чем понял, что произошло. Сила повернула время вспять! Он снова собирался застрелить Коски. Он был точно таким же, как и в прошлый раз, но с добавлением воспоминаний о том, что его расстреляли. И тихое предупреждение, которое пришло к нему никогда не ожидать второго шанса. Этого нельзя было повторить.
   На этот раз, когда он подошел к роковой двери, не было всплеска бунта, и он не колебался. Он ходил вокруг дома, пока не пришел к входу в подвал. Цементные ступени вели вниз. Там его ждали двое охранников. Один охранник упал, когда Бакмастер выстрелил, но он с ужасной уверенностью знал, что не сможет вовремя убить другого, чтобы спастись.
   Пуля охранника попала в диафрагму Бакмастера, и его тело дернулось один раз, но это не остановило его решительного шага вперед. Бакмастер снова выстрелил, но даже в этот момент он почувствовал, как вторая пуля вошла в его тело. Он пронзил его сердце, и он понял, что мертв. Затуманенным зрением он наблюдал, как охранник упал на бок, когда его собственная пуля нашла цель.
   Даже когда Бакмастер понял, что горькая лихорадка жизни закончилась для него, он знал, что его тело не остановится. Без каких-либо указаний от мозга он использовал последние запасы энергии в своей крови и мышцах, чтобы идти вперед, двигаясь с ужасным напряжением.
   Он вошел в комнату, облицованную цементом. Генерал стоял там, не обращая внимания на окружающий его шум. Волосы на его макушке сильно развевались, когда пуля из пистолета в руке Бакмастера попала в цель.
   Пистолет стал слишком тяжелым для безжизненных пальцев Бакмастера и упал на пол. Последняя искра жизни вспыхнула на краткий миг там, где она скрылась в каком-то внутреннем уголке его мозга, и он в последний раз ощутил Силу. Он сказал два слова: "Молодец", и он понял, что наконец-то его работа закончена. Сейчас он вернется домой!
   * * * *
   Бакмастер правильно рассуждал, учитывая его природные ограничения. Но истина, которую он открыл, была, как и большинство истин, лишь частью большей истины.
   В дальних уголках бесконечности, за самыми дальними границами пространства говорил голос-мысль. - Я умру? - спросил он.
   "Не сейчас", - ответила вторая сущность. "Кризис миновал".
   - Болезнь придет снова?
   "Не эта конкретная форма злонамеренного психоза", - ответила вторая сущность. - Но, может быть, вам лучше рассказать мне все известные вам факты, чтобы я мог посоветовать вам на будущее.
   "Мой проект, я до сих пор считаю, был великолепен", - начала больное существо. "Из энергии своей сущности я материализовал мир бесконечно малых существ. Я дал им время и пространство и построил фон вселенной для их удивления и размышлений. Они жили в своем мире, жили своей жизнью и делали свои крошечные, хотя и достойные восхищения успехи, видя свое предназначение. А потом вдруг, когда все казалось прекрасным, что-то пошло не так, и я смертельно заболел. Что я сделал не так?"
   "Я считаю, что вы совершили ошибку, когда дали своим существам свободу воли. Они развили свои злокачественные новообразования, а также свои достоинства. Когда у них развилась злокачественная опухоль такой вирулентности, что они были в состоянии уничтожить себя, вы через них сделали себя уязвимыми для смерти. Шок от такого опустошения убил бы вас. Скажи мне, знали ли твои существа, что они плод твоего разума?
   "Некоторые догадывались об этом, хотя никто не был уверен. Один из них, Барух Спиноза, был настолько близок к истине, насколько это было возможно для их ограниченного ума. Он писал: "Мы - изменчивые формы существа, более великого, чем мы сами, и бесконечные, пока мы умираем". Наши тела - это клетки в теле расы, наша раса - эпизод в драме жизни; наши умы - судорожные вспышки вечного света . Наш ум, поскольку он понимает, есть вечный способ мышления, который определяется другим способом мышления, а этот опять другим, и так до бесконечности . Это было великолепно. В то время как другие, уловившие намеки на истину, верили, что я был высшим существом, он понял, что у меня тоже есть высшее существо, которому я поклоняюсь".
   "Кроме того, если бы он мог ощутить, насколько ты близок к смерти, - сказала вторая сущность, - он бы понял, что ты смертен, чего не может быть ни одно высшее существо".
   - Как вам удалось избежать беды, которая чуть было не постигла меня?
   "Я отправил часть своего собственного разума в задуманный вами мир. Я дал ему имя, внедрил в его разум память о прошлом, и эту же память в разумы тех существ, с которыми он должен был соприкасаться, в своем прошлом. Через этот сегмент я смог уничтожить ужасный потенциал, а также существо, которое контролировало его. Тайна теперь принадлежит мертвым.
   "Есть ли вероятность подобного повторения?"
   "Этот шанс будет существовать всегда, пока вы упорно позволяете своим созданиям иметь свободную волю. Я бы посоветовал вам уничтожить его.
   Некоторое время пациент молчал. "Нет, - сказал он наконец, - без этой свободы воли их существование и весь мой проект были бы бесполезны. Я позволю свободной воле остаться и нести любые последствия".
   - Это, конечно, ваш собственный выбор, - сказал другой.
   И так человек сохранил свое самое большое достояние.
   ПЫЛЬ, Уоллес Уэст
   Первоначально появился в журнале "Известная научная фантастика " весной 1967 года.
   Глава 1
   Мой городской редактор окунул конец своей линейки в кастрюлю с пастой, вынул большую белую кашку и откусил ее, наблюдая за мной из-под повязки на глазах.
   - Мы готовим так называемую научную серию для журнала, Ральф, - сказал он, сглотнув. "Ты справишься. Вдохните еще один виток старой чепухе о конце света, чтобы отвлечь внимание читателей от их проблем".
   , Земля взорвется, как и ты, если продолжишь есть эту ужасную гадость", - сказал я, когда он снова потянулся к кастрюле.
   "Может быть. Но это вкусно. Вкус гаультерии... Что ж, побеседуйте с предполагаемыми экспертами. И оставайтесь на связи со мной, как бухгалтерия будет поддерживать связь с вашим счетом расходов".
   Первые несколько интервью были забавными. Один астроном сказал мне, что конец наступит, когда Солнце столкнется с блуждающей звездой. Один сейсмолог предположил, что землетрясения могут погубить нас. Бактериолог предсказуемо предсказал чуму.
   Затем посыльный предложил мне позвонить Хэю Норворту, океанографу, проводившему какие-то полусекретные эксперименты на Багамах.
   "Что может сказать океанограф о конце света?" Я подкупил Джимми жвачкой. - Может, приливная волна?
   Чтобы ответить, Джимми набрал номер мисс Норворт.
   - Ральф Марвин из " Инкуайерер "? - ответил усталый голос. "Что ты хочешь? Я ужасно занят.
   Я объяснил.
   "Конец мира?" Голос поднялся до ярости. "Не спрашивайте меня. Выгляни в ближайшее окно". Хлопнуть!
   - Выглядел немного раздраженным. Джимми подслушал.
   Мы подошли к одному из немногих окон городской комнаты, но ничего необычного не увидели. Октябрьское солнце осветило коричневато-красными бликами нью-йоркские небоскребы. Вещи выглядели заплесневелыми, но это было из-за более высокого, чем обычно, уровня оксида азота. (Индекс загрязнения воздуха Times весь день колебался около 49.)
   - Должно быть, какой-то псих, - усмехнулся Джимми. "Сказать! Посмотрите, какая густая эта пыль". Он написал кончиком пальца Джеймса Мэтью Кейси на подоконнике. "Уборщицы бастуют?"
   Тут я вытащил из кармана затычки для ноздрей, схватил шляпу и направился к лифту.
   "Думала, ты придешь", - сказала привлекательная седовласая молодая пожилая женщина, когда я через полчаса вошел в ее офис в центре Манхэттена. - Но это бесполезно. Я больше не говорю о публикации. Слишком поздно."
   - Но, мисс Норворт, вы говорили и раньше. Я порылся в картотеке, которая является памятью репортера. "Еще в конце 60-х. Вы предупреждали об опасности загрязнения воды и воздуха. The Inquirer разыгрывал эту историю до тех пор, пока читателям не стало скучно, точно так же, как ранее они делали это с радиоактивными осадками.
   "Верно. Ваша газета нам понравилась. Она впервые улыбнулась, и я понял, что, если не принимать во внимание усталость, ее лицо было прекрасным. "Люди немного забеспокоились. Затем они снова взялись за курение и начали беспокоиться о - что это было? - о смертельном воздействии кофе и чая. Именно тогда мне стало интересно узнать, могут ли люди жить на морском дне".
   "Чтобы избавиться от привычки к кофеину?" Я усмехнулся. - Скажи, я мог бы использовать это.
   "Слушать!" Нахмурившись, она взяла пачку газетных вырезок и стала читать заголовки:
   Эпидемия пылевой пневмонии охватила Техас
   Приступы астмы заставляют тысячи людей бежать из Нового Орлеана
   Пыльная буря накрыла Цинциннати
   Засуха сократила Ниагарский поток вдвое
   Неурожай пшеницы в Канаде
   Уровень Атлантического океана поднялся на три дюйма
   - Вы не можете ожидать, что я выкопаю эту лошадь, - запротестовал я. "Загрязнение - мертвая проблема".
   - Вот новости из-за границы, - мрачно ответила она, - "Красный снег хоронит Ангору". "Исход сил засухи из Гонконга". "Худший голод в Китае в истории". "Пылевые наносы блокируют Транссибирскую ЖД".
   - И это только середина октября. Доктор Норворт вздохнул. "Вы представляете, что будет, когда начнется отопительный сезон и задуют ноябрьские ветры?
   - Нет, ты не можешь. Она подняла тонкую руку. "Вы были приучены игнорировать загрязнение как неприятность и ничего более. "Наденьте затычки для носа и очки. С тобой все будет в порядке, приятель. Вот почему я больше не произношу ругательств. Когда я получал докторскую степень, фиаско, возможно, было остановлено. Мы могли бы очистить наши реки; посадил Dust Bowl среди кормовых культур; запрещены мусоросжигательные заводы и сжигание листьев; подержанные электромобили для езды по городу; Что-то в этом роде. Это стоило бы налогоплательщикам денег, которые они предпочли бы потратить на спиртное. Так что в долгосрочной перспективе ничего особенного не произошло. Теперь это слишком поздно."
   "Почему?" Мой позвоночник был хребтом для сосулек.
   "Потому что, если компьютеры не лгут, пыльные бури, семилетняя засуха и загрязнение воздуха и воды одновременно достигнут пика этой зимой. Ситуацию усложняет огромное количество углекислого газа, выбрасываемого из заводских труб. Этот газ вызывает глобальный парниковый эффект, который приводит к таянию полярных льдов и повышению уровня океана. И последствия становятся намного хуже, теперь, когда Индия и Бразилия начали испытания". Она держала голову в руках.
   - Что значит? Хотел бы я осмелиться делать заметки.
   "Это означает, среди прочего, что верхний слой почвы в мире скоро поднимется прямо в воздух, как это началось еще во времена " Гроздий гнева " в 1930-х годах. Большая часть пыли будет настолько мелкой, что не сможет осесть. Его частицы будут доставлять в легкие животных и людей озон, оксиды азота, соединения серы и особенно ядовитое вещество, называемое пероксиацилнитритом, или сокращенно Паном. Вы помните происхождение слова "паника" от великого бога Пана. Вот почему я больше не выступаю за публикацию". Она внимательно меня изучала. - У тебя болит горло.
   - Этой осенью у всех болит горло. У меня перехватило дыхание, когда смысл ее заявления дошел до меня.
   "Боль в горле часто предшествует эмфиземе легких или раку легких. Выбросьте свои дурацкие ноздрейные фильтры. Купите противогаз и используйте его".
   - Разве бури не утихнут? Я настаивал.
   "Не после того, как они получат хороший старт. Если у нас будут хорошие дожди и особенно безветренная зима, большой удар может быть отложен до следующего года или, может быть, даже дольше. Наше правительство и Всемирная организация здравоохранения ООН делают все возможное, чтобы предотвратить катастрофу. Но они начали слишком поздно; это обязательно придет в конце концов. Маятник качнулся слишком далеко, чтобы его можно было толкнуть назад. После того, как цивилизация будет уничтожена, все, конечно, вернется в норму, но на это могут уйти десятилетия или даже столетия".
   - Спасения нет? Мне все еще хотелось верить, что она пыталась меня напугать. "Не могли бы некоторые люди быть расквартированы в шахтах, где можно было бы хранить пищу и фильтровать воздух?
   "Военные захватили шахты, а также выкопали множество подземных пещер", - ответила она, пожав плечами. "Я пытался сказать им, что они могут оказаться в ловушке, но они, конечно, не слушали. Нет, мистер Марвин из Inquirer, единственное безопасное убежище - континентальный шельф.
   - Под водой? Неосознанно я глубоко вздохнул.
   "Да. Пока не стихнут бури и не перестанут подниматься океаны. Это единственное место, где есть обильная еда".
   "Вы... люди действительно могут дышать под водой?
   "Обогащенная кислородом вода под давлением, да. Я делал это в течение нескольких недель. Вы, должно быть, видели наши последние отчеты.
   - Я им не поверил. Я чувствовал себя наполовину задушенным. - Мыши, может быть. Но люди... - я с усилием убрал руку от горла. - Как ты будешь выбирать себе, э-э, финни-друзей?
   "Ною было легко", - согласилась она с еще одной из своих редких улыбок. "Он взял в Ковчег только свою семью и несколько животных. Мы должны получить смесь получше".
   - " Синяя книга" и "Кто есть кто" должны помочь, - рискнул я.
   "Я не собираюсь заполнять музей окаменелостями", - отрезала она. "Наш проект предназначен для спасения рыбаков, фермеров, ремесленников и, э-э, нескольких интеллектуалов вроде вас".
   "Мне?" Каким-то образом этот последний комментарий напомнил о том, что это было не интервью о конце света, а суровая реальность.
   "Ты! Вы сильно не паникуйте. Нам нужны такие люди. Может, на какое-то время это дело уляжется. Однако, если ситуация ухудшится, общение начнет разрушаться. Держите меня в курсе мировых событий. Помогай мне время от времени здесь, в офисе. Мы будем расширять базу на Багамах столько, сколько сможем. Я буду часто ездить на юг, и здесь мне понадобится кто-то, кому я могу доверять.
   "Не до свидания". Она встала, выше, чем я думал; тело пловца на длинные дистанции. "Носите маску, даже если люди смеются над вами". Мы пожали друг другу руки.
   Я закончил научную серию, и Боуэн назначил меня в мэрию. Наступила зима. Когда Хэй была в Нью-Йорке, я нашел время, чтобы помочь ей, и изо всех сил старался ее подбодрить. Она оказалась достойной похвалы.
   Чем короче дни, тем мрачнее они становились. К февралю невозможно было игнорировать тот факт, что что-то пошло не так. Мэр, а также государственные и федеральные чиновники дали расплывчатые заверения. Продукты в магазинах часто заканчивались. Вода была строго нормирована, и трубы часто сухо булькали, когда открывали краны. Тем не менее, Гудзонские трубы однажды затопило из-за внезапного повышения уровня моря. Иногда выключался свет...
   Март пришел как пыльный лев. Удушающий, слепящий глаза смог становился все сильнее. Среди других странных розыгрышей он превратил в клочья нейлоновые чулочно-носочные изделия и нижнее белье. Грязь стала ужасной. Каждый день я выходил из офиса похожим на шахтера. Город звенел от напряжения. Никто больше не смеялся над противогазами; на самом деле их было ужасно мало.
   "База у Форт-Лодердейла полностью оборудована и снабжена всем необходимым, - сказал мне Хэй пятнадцатого числа. "Завтра люди начнут переезжать на кондиционирование. Это будет большим испытанием. Некоторые из них не смогут внести изменения".
   - Как ты думаешь, я смогу это сделать?
   "Сделайте глубокий вдох. Погоди." Она медленно сосчитала до тридцати, а перед моими вытаращившимися глазами образовались пятна. "Выдохните! Я думаю, ты будешь в порядке. Тебе лучше быть, потому что без твоей помощи я бы давно сломался. Она уставилась на меня, пораженная. "О, Господи, как мне жаль миллионы бедняг, которым мы не можем помочь".
   Глава 2.
   Я пробился к офису в вихре ада. Это было намного хуже, чем лондонский туман, в который я попал в 50-х. Мимо проносились люди, их лица были покрыты мокрыми тряпками, превращавшими их в мумии. Солнца не было. Уличные фонари слабо мерцали в медном мраке. Пыльные дьяволы танцевали и манили на углах. Вонь тухлых яиц... сероводород... была почти невыносимой.
   Город пытался продолжить свое нормальное существование, но чувство ужаса охватило всех. Люди, привыкшие столько лет считать смог показателем благополучия, которого не надо бояться, наконец-то столкнулись с моментом истины.
   Шторм усилился. Inquirer был наполовину изолирован, так как телефонная и телетайпная связь постоянно прерывалась . Кондиционер в городской комнате отключился, и нам пришлось надеть маски.
   Около полудня Джимми бросился сквозь мрак, размахивая клочком желтой бумаги, который он оторвал от бегущей строки.
   "Послушайте, мистер Марвин, - попытался прокричать он сквозь маску. - Здесь говорится, что миллионы людей штурмуют угольные шахты Пенсильвании. Говорит, что правительство размещает беженцев в ямах. Говорит, что на вышках установлены пулеметы. Решающие бои. Ух ты!"
   "Телеграмма для мистера Марвина". Посыльный в запыленной форме подошел к моему столу, ужасно кашляя.
   "СРАЗУ ПРИЕЗЖАЙТЕ НА ПИРС ДЕВЯТЬ, ЛОДЕРДЕЙЛ, СЕВЕР", - гласило сообщение.
   "Вот шанс получить последнюю статью из серии про конец света". Я потряс проволокой перед носом у Боуэна. "Я могу попасть в одну из тех подводных казарм у побережья Флориды. Они были закрыты для всех. Это самый большой совок в мире.
   "Умм". Толстяк набрал полный рот пасты, прожевал один раз и выплюнул. "Полный хлам! Хорошо, Ральф. Попросите у бухгалтерии аванс. Все самолеты заземлены. Возьмите штатный авто. Попросите кого-нибудь заклинать вас за рулем. Он порылся в автомате из своего стола. "Будет бой. Возьмите это и не стесняйтесь использовать его. Удача." Он забыл обо мне, когда повернулся, чтобы выкрикнуть указания по поводу еще одного экстра.
   Я схватил Джимми, и мы помчались по улице. Там мы нашли машину, почти засыпанную пылью. Мы откопали его и поехали, Джимми за рулем, я с оружием в руках.
   Нью-Йорк скрылся в коричневом тумане. Свет улиц и магазинов слабо мерцал. Наши фары разрезали смог всего на несколько футов, пока мы двигались в плотном потоке машин к мосту Верразано. Пешеходы боролись с ветром. Сотрудники ГИБДД вцепились в свои посты. Однажды, когда мы остановились перед светофором, из мрака выскочил какой-то дикарь и влез в окно машины.
   "Дай мне маску!" Он гнило кашлянул. "Маска, ради бога. Горло горит".
   Я показал свое ружье. Существо рухнуло, царапая рот.
   - Ни за что больше не останавливайся, Джимми, - приказал я, когда мы вышли из Стейтен-Айленда, и волна беженцев начала редеть.
   Мы по очереди ехали на юг. Наши душные маски и тот факт, что лобовое стекло не оставалось чистым, создавали большую опасность. Увидеть что-либо впереди было почти невозможно. Несколько раз мы чудом избежали смерти от рук других полуслепых водителей.
   Смог поредел, когда мы оказались ниже Вашингтона, но пыльная буря, надвигавшаяся с запада, усилилась. Грязь больше не пачкала лобовое стекло, но песок вскоре зачистил его до бесполезности, а также снял всю краску с машины. В итоге забился карбюратор. Я стоял на страже посреди развороченного хлопкового поля, пока Джимми убирался.
   Наше первое столкновение с беженцами произошло в Бофорте, Северная Каролина. Мы остановились на станции техобслуживания, окруженной брошенными автомобилями и грузовиками. Насос тоже был заброшен, но мы его заработали. Небо на мгновение прояснилось, и солнце стало оранжевым шаром, и тут же на нас обрушилась орда красноглазых призраков.
   Мы не могли бежать за ним, пока бак не был полон.
   - Отойди, - крикнул Джимми. "Мы должны стрелять".
   - Всего лишь ребенок, - прохрипел один из призраков. "Давайте, ребята."
   Когда они бросились к машине, я открыл огонь. Тяжелый автомат выстрелил высоко, но мой первый выстрел оказался удачным. Один человек упал, а остальные растворились во мраке.
   Я чувствовал себя хорошо, когда мы уезжали.
   Где-то в Грузии мы столкнулись с новым террором. Ветер, теперь завывающий с севера, изо всех сил старался загнать нас в канаву. Песок проник в машину и резал как иголки. Вспышки статики отражались от приборной доски и лобового стекла. Мотор кашлял, как страдалец от смога.
   Затем, шагая из мрака, пришел торнадо. Его голова была зарыта в небо; его нога пронеслась по округе, как метла.
   - Он ударит нас, - крикнул Джимми. "Пригни голову." Вещь ударила, как таран. Машину занесло, занесло, перевернуло. Я ударилась о дверную ручку и почувствовала агонию в правом плече. Чудом машина снова перевернулась и приземлилась на колеса.
   - Думал, мы кончились, - сказал Джимми, нажимая на газ.
   - Кажется, у меня сломана рука.
   "Жесткий. Но я могу проехать остаток пути".
   Флорида не имела ничего общего с Солнечным штатом. Пока мы медленно двигались с тысячами других автомобилей беженцев через Сент-Огастин, Дейтона-Бич и Уэст-Палм-Бич, северный смог с его неприятными запахами и разъедающими горло медленными шагами двигался вместе с нами. Эль Норте подверг пальмы пескоструйной обработке, согнув их пополам и отбросив через дорогу огромные ветви, словно птицы. Машины столкнулись. Водители ругались и дрались.
   А недалеко от Форт-Лодердейла наша удача полностью отвернулась, когда из ниоткуда вырисовался автобус Greyhound и погнал нас вниз.
   - Еще что-нибудь сломалось? Я задохнулся, когда пришел в сознание. Я лежал в заброшенной гостиной фермерского дома. Джимми присел рядом со мной, его лицо было залито грязными слезами.
   - Я думал, что в тот раз ты точно погиб, - прохрипел он.
   - Где твоя маска? - спросил я сквозь стиснутые зубы. Моя рука превратилась в сплошное страдание, но в остальном я казался в порядке.
   "Потерял его во время крушения. Я заткнул оконные и дверные щели мокрыми простынями, так что смог меня не сильно беспокоит". Он согнулся пополам в приступе кашля.
   - Мы не можем оставаться здесь долго. Я слушал бурю, которая звучала как вой демонов.
   "Я знаю. Здесь есть телефон, так что я позвонила на пристань. Это всего в миле или около того. У меня есть доктор Норворт. Она говорит, что кто-то проболтался, и беженцы начинают приближаться к этому месту. Она не осмеливается уйти в случае нападения. Сказал нам как-нибудь туда добраться и четыре раза помигать. Охрана нас пропустит.
   "Нельзя выходить на улицу без маски. Эта штука такая же мощная, как коктейль Молотова.
   "Конечно я могу. Я крутой..." Он стукнул себя в грудь, чтобы доказать это, затем отвернулся, чтобы скрыть очередной приступ кашля. "Я... могу обвязать лицо мокрой тряпкой", - уступил он.
   "Если мы пойдем, сквирт, ты наденешь мою маску".
   "Неа. У тебя сломана рука. Это уравновешивает нас. Мы приятели, не так ли? Должны помогать друг другу".
   Джимми был жестким, поэтому я наконец согласился. Вооружившись автоматом и вспышкой, мы распечатали дверь и бросились в бурю.
   Зловонный ветер вцепился в нас, как зубы, разрывая одежду по швам и сдирая с нас кожу. Земля в этом неземном полумраке походила на неухоженный теннисный корт. Растительности не осталось; те деревья, которые остались, были лишены даже коры песчаным взрывом.
   Сначала мы шли против ветра и сквозь пыльные заносы. Но вскоре мы отстали. Мокрая тряпка Джимми высохла и от нее мало толку. Моя рука истощила мои силы.
   Мы бы потеряли дорогу, если бы не другие смутные фигуры. Те брели к пирсу, как существа, увиденные в кошмаре. Однажды мужчина подошел достаточно близко, чтобы увидеть мою маску. Он ухватился за него; Джимми выстрелил. Мы какое-то время шли одни.
   Огни на вершине пирса ненадолго мигнули сквозь разрыв в буре. Этот вид безопасности прикончил Джимми. Он схватился за горло, и его колени подогнулись.
   - Вы можете сделать это сейчас, мистер Марвин, - захныкал он. "Ты должен жить. Вы нужны мисс Норворт.
   Я боролся с застежками маски. Они были забиты песком и не поддавались. Затем, когда я решил лечь рядом с Джимми, я заметил детскую тележку, которую по какой-то шалости бури унесло в сугроб вдоль улицы.
   Каким-то образом я подсадил на него Джимми и начал тащить его к набережной. Дважды я падал на скользкую пыль и чуть не поддался желанию больше никогда не подниматься. Если бы не мальчик...
   Прошли века, и впереди маячили ворота пристани. Но между нами и безопасностью кольцо тяжело дышащих демонов прижалось к барьеру и кричало о входе. Их лица превратились в кровоточащую мякоть; их одежда разорвана в клочья. Их глаза были красными колодцами ужаса.
   Когда я моргнул сигнал, те существа, которые были людьми, бросились к нам, крича "Маска!"
   Я уронил фонарь, здоровой рукой схватил автомат и выстрелил. Несколько нападавших упали, но страх потерял свое значение.
   Моя маска была разорвана. Смог пронзил мои легкие. Меня швырнуло спиной к фургону, поцарапали, растоптали. Неужели эти ворота никогда...
   Глава 3.
   Я пишу это в побеленной больничной палате Хэя без окон. Моя рука в гипсе. В противном случае я справлюсь.
   Джимми лежит на соседней кровати. У него пылевая пневмония, бедняга, но Хэй говорит, что справится. Он должен пройти. У этого мальчика есть наглость, которая понадобится здесь внизу.
   Здесь! Триста футов на дне океана, и это единственная не затопленная часть базы! Будь прокляты все, кто не дышит водой, как она мне сказала.
   Я вижу операционный стол по соседству. Как только я буду признан здоровым, придут хирурги, чтобы что-то сделать с моими легкими; превратить их в жабры или что-то подобное. Уккк!
   Если, конечно, буря наверху не утихнет...
   Я люблю тебя, Хэй, с твоей усталой улыбкой Моны Лизы. Я не против быть рыбой, если это абсолютно необходимо, и если ты рядом.
   Но я надеюсь, что буря прекратится!
   ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ, Роберт Ф. Янг
   Первоначально опубликовано в журнале Fantastic в марте 1959 года.
   Ларами не переставал восхищаться его меткостью. Казалось, он не мог промахнуться. Полированный шестизарядник в умелой коричневой руке выплевывал пулю за пулей, и с каждой отдачей с седла падал шорох, превращаясь в груду пыльных джинсов на склоне холма.
   Он слышал взволнованное дыхание Эллен позади себя. Он почти чувствовал ее маленькую руку, мягко сжимающую его плечо. Он украдкой взглянул на нее между шорохами, и ее прекрасная прелесть заставила его содрогнуться от экстатической боли. Как всегда, она мужественно улыбалась ему; как всегда, ее жидкие глаза были полны любви и восхищения. Ее волосы были золотой горстью солнечного света, ярким и чистым символом Запада, который он полюбил.
   Еще один угонщик укусил пыль, затем курок его пистолета щелкнул по пустому патрону. Ларами быстро сменил ружье на то, которое Эллен перезарядила, и снова угонщики ощутили ярость его свинца. Но их было так много, они скакали по обширной равнине и взбирались на скалистый холм, что он знал, что не сможет сдерживать их вечно, что рано или поздно некоторые из них достигнут выступа, за которым он и Эллен укрылись. после того, как лошадь, на которой они ехали вдвоем, рухнула под ними. А потом-
   Ларами содрогнулась - не от страха смерти, а от страха перед судьбой хуже смерти, которая постигнет Эллен, если их схватят грабители. Нет, он никогда не мог позволить этому случиться. Никогда. Он протянул руку и похлопал ее по руке, пытаясь успокоить.
   Она чувствовала его мысли. - Пообещай мне, что никогда не позволишь им забрать меня живой, - сказала она.
   Он уклонился от ее благородной просьбы. - Не сдавайся, девочка, - протянул он. "Пока у меня есть боеприпасы, они никогда не возьмут нас!"
   Но будет ли это продолжаться? - спросил он себя, сбивая с седла еще трех угонщиков. И даже если это продлится, сможет ли он продолжать сдерживать угонщиков, пока не прибудет отряд? Словно в ответ, его пистолет заклинило, и он со стоном отчаяния схватил тот, который Эллен только что закончила перезаряжать. Он намеренно опустошил его, и еще шестеро всадников вскинули руки и упали со своих лошадей. Их товарищи, однако, как будто догадались, что что-то не так, и, испустив серию победоносных воплей, помчались вверх по склону холма, похоть и разврат сияли в их глазах.
   Ларами яростно перезарядил патрон, но от спешки его пальцы стали неуклюжими, и патронник заклинил. Пыль от приближающихся всадников теперь клубилась над вершиной холма зловещим облаком, а земля сотрясалась от топота копыт.
   Внезапно Эллен обвила его шею руками и впилась в его губы страстным прощальным поцелуем. Поцелуй дал ему необходимый стимул, и он встал, подставив себя под обстрел вражеского огня, и метнул ружье прямо в лицо ведущему угонщику. Парень упал с седла, и следующая в очереди лошадь споткнулась о него, сбросив седока. Последовала своего рода цепная реакция deus ex machina : лошадь за лошадью спотыкалась, всадник за всадником падали на землю. Но спешенные угонщики не испугались и возобновили атаку пешком.
   Ларами толкнул Эллен за собой, прикрывая ее тело своим. Вокруг него свистели пули. Один порезал мочку уха, другой застрял в плоти на плече. Вскоре на него напали угонщики, и он яростно размахивал кулаками, слыша хруст разбитых скул, сломанных челюстей и сломанных зубов. Но его безнадежно превосходили численностью, и он чувствовал, что его отбрасывает назад, дюйм за дюймом, к утесу, составлявшему другую сторону холма.
   Он уже почти потерял надежду, собирался схватить Эллен и прыгнуть с ней навстречу смерти на зубчатых скалах внизу, когда услышал грохот копыт над равниной и стаккато дружественных шестизарядных ружей, эхом отдающихся в летнем воздухе. . Угонщики тоже услышали, и они вскинули руки и сжались в беспорядочную линию вдоль края утеса, когда отряд, развевающиеся красные носовые платки, хлопающие чапарахо , сомбреро, торжествующе покачивающиеся в загорелых на солнце руках, взбирался грудью на вершину холма.
   Ларами был удивлен - и немного напуган, - когда увидел, как отец Эллен спрыгнул с тяжело дышащего паломино и направился к ним. Он не думал, что седовласый старый чудак физически не готов к суровой поездке с отрядом, и его сердце колотилось от восхищения Великим Стариком.
   - Ты спас наши ранчо, Ларами, - сказал Великий Старик, когда Эллен обняла его, - и ты спас мою дочь от участи хуже смерти. Никогда нельзя сказать, что я забываю о милостях или отказываюсь вознаграждать тех, кто их оказывает. Пусть прошлое останется в прошлом, сын мой. Моя дочь твоя, и завтра ты станешь мастером Бар-БК. Я говорил."
   Эллен бросилась в объятия Ларами, и он радовался ее теплой, девственной красоте. Он наклонился и поцеловал ее в красном сиянии заходящего солнца, эти двое вырисовывались силуэтами на величественном фоне холмистой равнины и многоцветного неба...
   Ларами никогда не мог понять, почему он всегда выбирал именно этот момент, чтобы отправиться в город и пойти в кино. Он предположил, что это своего рода условный рефлекс; повторяющееся принуждение, которое было такой же частью его жизни, как открытая тропа, облава, бобы и бекон, приготовленные на костре при свете западных звезд.
   Театр был таким же - огромным, пустым, с проекционной кабиной, подвешенной к потолку, и остатками сломанной лестницы, дразняще свисающей в тридцати футах над полом. Ларами помнил, сколько раз он тщетно пытался получить доступ к этой высокой, чрезвычайно важной комнате, чтобы отключить автоматический проектор или, по крайней мере, вставить другую пленку. Его тошнило от одного и того же старого фильма, день за днем. Он знал сюжет наизусть и ненавидел каждую секунду действия. Но он продолжал приходить снова, и снова, и снова...
   Он прошел по проходу, все еще наслаждаясь поцелуями Эллен. Пустой автомат для попкорна переливался радугой в углу фойе, а такой же пустой автомат с конфетами одиноко стоял у двери. В самом театре было сквозняк и холодно. Огромный экран был освещен, панорама приглушена светотенью, а кино только начиналось. Неохотно Ларами отождествлял себя с единственным персонажем - существом по имени Смит.
   Смит шел по замусоренной улице, неся свою дубинку, настороженно оглядываясь по сторонам, прислушиваясь, всегда прислушиваясь. В тенях время от времени слышался торопливый звук, спорадический вой далекой собачьей стаи. Звезды виднелись над неровным горизонтом задумчивых зданий, время от времени сверкая на стеклах все еще нетронутых окон. Ноябрьский ветер шуршал опавшими листьями по сломанным дорожкам и разорванному щебню, по ржавым корпусам автомобилей. Смит вздрогнул.
   Дойдя до угла с S-образным фонарным столбом, он повернулся. Господи, он был голоден! Он всегда был голоден - голоден, холоден и несчастен. И он хотел женщину, а в этом сумеречном мире не было ни женщин, ни мужчин, если уж на то пошло, - кроме него самого.
   Но была еда. Крысы и собаки съели все, что смогли найти, но консервы оказались им не по плечу. Добравшись до супермаркета, Смит шагнул через разбитую витрину и пробрался по темным проходам. Он давно знал местонахождение каждого предмета и выбрал бобы, груши и пиво. Затем он присел в углу, все еще наблюдая, все еще слушая. Он съел бобы, насадив их на перочинный нож. Он взялся за груши пальцами, вычерпывая сочащиеся половинки из банки и засовывая их в рот, после чего наклоняя банку и сливая сок. Закончив, он залпом выпил пиво.
   Он не собирался засыпать, но еда, алкоголь и тяжелая усталость, которые всегда были с ним, объединились, и он рухнул в угол, все еще сжимая дубинку. Он мимолетно подумал об Эллен и ранчо и отчаянно желал, чтобы фильм закончился и он снова стал Ларами. Будь он воля, он все время был бы Ларами; но кино продолжало вторгаться, и он должен был быть Смитом, хотел он того или нет, пока оно не закончилось своим повседневным курсом. И было пустой тратой времени пытаться вернуться на ранчо раньше времени. Он уже пытался это сделать однажды, но действие только интегрировалось в сюжет, и фильм все равно пошел своим чередом. Ответ на его дилемму, конечно же, лежал в проекционной будке. Если бы он только мог получить к нему доступ, он мог бы выключить фильм и навсегда избавиться от Смита. Выкл... или вкл? На мгновение он почувствовал головокружение. Если он выключит его, перестанет ли он быть Смитом или перестанет быть Ларами? Он прижал руки к вискам. Медленно вернулось здравомыслие. Да ведь он перестанет быть Смитом, конечно! Смит был вымышленным персонажем, Ларами - настоящим. Что с ним вообще было? В настоящее время его голова наклонилась вперед, так что его лоб покоился на коленях. Его глаза закрылись-
   * * * *
   Его разбудил лай собак. Их было четверо на утренней серой улице, они обнюхивали тротуар перед супермаркетом. У них был его след, и по прошлому опыту он знал, что бесполезно пытаться их перехитрить. Он резко встал, поднял свою дубину. Он оцепенел от ужаса, когда первая собака прыгнула в разбитое окно, потом он напомнил себе, что это, в конце концов, всего лишь кино и что никакого реального вреда ему не грозит, и поймал собаку - огромную колли - прямо на дороге. макушку своей дубиной. Она упала к его ногам, и через мгновение вся остальная свора набросилась на нее, разрывая на куски, сворачивая плоть, и Смит бежал по проходу к улице, а затем по улице к своему многоквартирному дому.
   В своей квартире он закрыл и запер дверь. Это была одна из немногих квартир в доме, в которой еще можно было жить. Он ненадолго задумался, кто жил в нем раньше, но на самом деле ему было все равно, и вскоре его мысли вернулись к собственному прошлому. Воспоминание! - намеренно подумал он, пока воспоминания о жене и сыне бродили в его голове, и он стер их.
   Он лег на кровать и провалился в прерывистый сон. Но не надолго. Было кое-что, что он должен был сделать, что-то даже более важное для его дальнейшего существования, чем еда. Он встал, взял свою дубину и спустился на улицу. Небо нависло над городом, как нестиранное белье. Ветер был сырой и шептал "зима". Он сгорбился по улице, свернул на широкий проспект. Подойдя к полуразрушенному кирпичному зданию, он свернул на дорожку. Башни, похожие на стальные безлистные деревья, стояли неподвижно в сером дневном свете, некоторые из них погнулись, некоторые сломались, некоторые еще целы.
   Внутри он спустился в подземную диспетчерскую. Он проверил ряд циферблатов и датчиков, критически прислушался к ровному гудению большого генератора. Он сделал несколько необходимых поправок, затем лег на потрепанный диван и попытался уснуть. От сна кино проскальзывало быстрее, к тому же он устал, он всегда был уставшим... Полубодрствуя, полусоня, ему снились все смены, которые он когда-то откладывал, в этой самой комнате, смены. в частности, когда он прятался за толстой стеной фундамента и с ужасом слушал шум и ярость Армагеддона. Воспоминание! подумал он опять и сердито повернулся на бок...
   Когда он проснулся, окна были грязными от сумерек. Он встал, еще раз проверил панель управления и вышел из здания. Он начал ходить. Вдалеке лаяли собаки, под ногами шуршала листва. Он остановился в супермаркете поужинать, потом вернулся на улицу. Он шел, насвистывая: "Дом на хребте". Наступила ночь, и рваная последовательность огней, подаваемых последним генератором, беспорядочно тянулась к последнему театру, словно бессвязная азбука Морзе.
   Его шаги ускорились. Он больше не чувствовал ни холода, ни одиночества, ни страха. Шатер представлял собой оазис обнадеживающей яркости, мерцающих разноцветных огней, из которых вытекал "Человек с золотым пистолетом". Он вошел в фойе, поспешил по проходу между рядами пустых кресел к тому месту, где всегда сидел. Широкий прямоугольный экран уже был наполнен разноцветной реальностью. Были равнины, горы и реки; долины, холмы, деревья -
   * * * *
   Ларами остановил свою лошадь на краю долины. Он устроился в седле поудобнее, наклонил сомбреро так, что оно заслоняло его проницательные серые глаза. В долине стояло ранчо, а зеленая земля на мили вокруг была усеяна пасущимся скотом. Вдалеке виднелся маленький городок, и Ларами представил себе распахивающиеся двери, перестрелки и красивых женщин, ожидающих, чтобы за них сразились.
   Он осторожно пришпорил свою лошадь и направил ее вниз по зеленому склону холма. Он почти чувствовал запах приключения, романтики и счастья, которое скоро его ждет. И он пообещал себе, что на этот раз, когда он возьмет Эллен на руки, не бросит ее ради ужастика о единственном выжившем в Третьей мировой войне.
   Но он знал, что будет. Через полтора часа реальность западных равнин имела неумолимую тенденцию превращаться в фантазию о разбомбленном городе. Когда-то, давным-давно, как теперь казалось, все было наоборот: город был реальностью, равнины - фантазией.
   Но если бы ты был последним человеком в мире, тебе нужно было бы ради чего жить, даже если бы это означало пожертвовать своим рассудком...
   Кроме того, кто мог назвать тебя сумасшедшим?
   МИР УИЛЬЯМА ГРЕШЭМА, Нельсон С. Бонд
   Первоначально опубликовано в книге "Нет времени лучше будущего" (1954).
   Начну с извинений. Поскольку я врач, и мои предыдущие литературные усилия ограничивались изложением историй болезни, изложенных на техническом языке моей профессии, это не будет гладким и отточенным повествованием.
   Впрочем, это мало что значит. За исключением отдельных абзацев, в которых я пытался описать и интерпретировать прогрессирующее ухудшение состояния моего пациента, большая часть того, что вы собираетесь прочесть, не является моим собственным сочинением, а состоит из выдержек из дневника покойного Уильяма Грешама.
   Доктор Грешам (у которого была степень не в области медицины, а в области продвинутой физики) был принят в больницу Святого Варнавы десятого апреля прошлого года. Его отношение к своим обязательствам было не таким, как у среднего пациента. Он не протестовал против госпитализации и, как многие, не приветствовал тихое убежище терапевтического убежища. С самого начала его заключения до дня его необъяснимого окончания его поведение лучше всего можно описать заявлением о том, что ему, похоже, было все равно. Ему просто было все равно.
   Под этим я не подразумеваю, что Грешам был в состоянии такого умственного смятения, что не знал, где находится и что делает. В конце концов, он полностью осознавал свое окружение. Он всегда поддерживал приятные и конструктивные отношения с сотрудниками нашей больницы. На все вопросы он отвечал откровенно, приветливо, ясно и часто проявлял тот острый ум, которым он был отмечен еще во время своей преподавательской деятельности. Он спокойно прошел те тесты, которые ему дали, набрав баллы, которые я, как психолог, с неохотой вынужден признать неубедительными в его случае, поскольку все без исключения они указывали на то, что его восприятие и ясность сознания значительно превышали норму, и... что касается интеллектуальных способностей, - с такой же неизменностью причислял его к разряду гениев.
   Тем не менее, как скоро станет ясно читателям этой истории, в уме Уильяма Грешама был любопытный поворот: аберрирующий фактор, не поддающийся обнаружению никакими методами тестирования, известными в настоящее время в психиатрии. Либо так, либо... Но я не буду выдвигать гипотез. Я предпочитаю, чтобы дневник Грешема рассказывал свою удивительную историю. Итак, без дальнейших комментариев, я предлагаю первую значительную выборку, запись, написанную за несколько недель до того, как доктор Уильям Грешам поступил в психиатрическую больницу Св. Барнаби для наблюдения и последующего заключения.
   * * * *
   3 марта
   Наконец-то оно пришло: война, которую мы ненавидели и боялись, но более чем наполовину ожидали, полномасштабный конфликт, которого мы так долго так тщетно пытались избежать.
   Несколько минут назад все сетевые программы были прерваны, чтобы по объединенным радиостанциям страны можно было одновременно донести до американского народа сообщение большой важности. Через несколько мгновений слушатели услышали, а телезрители увидели, как президент Соединенных Штатов выступает из студии где-то в столице страны.
   Он, не теряя времени, перешел к делу. Тихо, серьезно, голосом, отягощенным тяжелой ответственностью, легшей теперь на его и без того перегруженные плечи, он произнес свое роковое послание.
   "Мои друзья и соотечественники, как ваш президент, я должен сообщить вам, что наша страна находится в состоянии активной войны.
   "Немногим менее часа назад вооруженные силы Советских держав без предварительного объявления и предупреждения совершили скоординированную серию неспровоцированных морских и воздушных ударов по военным объектам Организации Объединенных Наций в Японии, на Формозе и на Филиппинских островах. Результаты этих атак были запущены.
   "Как главнокомандующий нашими вооруженными силами, я дал указание нашим военачальникам в зоне боевых действий немедленно нанести ответный удар по нашим агрессорам всеми имеющимися в их распоряжении средствами, включая наше самое тяжелое и смертоносное оружие новейшей разработки.
   "Я призываю всех американцев оказать максимальную поддержку в этой чрезвычайной ситуации. Мы не хотели этой войны, но теперь, когда мы в ней, мы встретим вызов врага с силой, мужеством и стойкостью. Везде должны быть сохранены права свободных людей, и с божьей помощью мы выйдем победителями из этого конфликта".
   Так говорил Президент. До сих пор не поступало никаких дальнейших новостей о битвах или разъяснений относительно того, что он имел в виду, когда говорил о "нашем самом тяжелом и смертоносном оружии новейшей разработки". Но я думаю, что знаю; Боюсь, я слишком хорошо знаю. И поскольку у меня больше причин, чем у большинства мужчин, осознавать ужасающие возможности оружия, о котором он говорил, сегодня я погряз в мрачном отчаянии. Что ждет нас впереди, я не смею думать. Как и все остальные, я могу только надеяться на лучшее. Но я жду дальнейших событий с предчувствием.
   Война началась. Послание президента знаменует собой конец начала. Или это начало конца?
   * * * *
   4 марта
   Этим утром сейсмограф трясся; потрясли с небывалой силой. Столь внезапные и такие грубые толчки были зарегистрированы, что в нашей обсерватории перо было насильно выбито из барабана. Таким образом, по крайней мере в настоящее время мы не можем определить площадь ударной волны с какой-либо степенью точности. Мы должны дождаться коррелирующих отчетов с других станций.
   Это может означать, что в каком-то отдаленном уголке земного шара гигантский метеор - более крупный, чем тот, что столетия назад создал знаменитый кратер в Аризоне, - рухнул на землю в порыве ярости. В противном случае это может означать, что где-то взорвался спящий вулкан, уничтожив тысячи людей в своем огненном взрыве, возможно, затопив целые города реками обжигающей лавы.
   Я только надеюсь, что это настолько незначительное бедствие...
   * * * *
   5 марта
   Харбин!
   Харбин, железнодорожный центр Советской Маньчжурии, является местом зарегистрированного прибором удара. Но землетрясение не было естественным; это было сделано человеком. Военное министерство только что выпустило коммюнике, в котором, в частности, говорится:
   "ШУНА сообщает о полном разрушении пункта рассредоточения войск и склада снабжения города Харбин в результате вчерашнего авианалета. Использовалась одиночная бомба усовершенствованного типа ядерного деления. Заявлено полное уничтожение цели".
   Одна бомба! Верховный штаб сил ООН в Азии не говорит, какой именно элемент был расщеплен для создания столь мощного взрыва. Но я знаю. Это не мог быть ни уран, ни плутоний. Должно быть, это была недавно усовершенствованная водородная бомба. Только он мог стереть с лица земли такой великий город за столь короткое время; только это могло заставить ручки сейсмографа танцевать так, как они это делали.
   Танец смерти. Сможет ли кто-нибудь из нас избежать его роковой музыки?
   * * * *
   6 марта
   Тишина из Харбина. В других местах советская пресса и радио выкрикивали возмущенные обвинения и угрозы расправы. Но ни слова из самого пораженного города.
   * * * *
   7 марта
   Ни слова из Харбина. Четыре наших самолета-разведчика были сбиты при попытке пересечь маньчжурскую границу. Нам не удалось приблизиться к разбомбленному городу, чтобы получить фотосвидетельства нанесенного там ущерба. Таким образом, мы вынуждены полагаться на вражеские коммюнике в плане информации, и, если не считать оскорбительного потока оскорблений, советское радио любопытно сдержано. Владивостокская станция, которая раньше была шумным, круглосуточным распространителем коммунистической пропаганды, сегодня рано утром внезапно и необъяснимо прекратила свое вещание, хотя, как ни странно, никаких рейдов в этом районе не поступало.
   * * * *
   8 марта
   По оценкам разведки SHUNA, население Харбина во время атомной бомбардировки составляло от 1 000 000 до 1 500 000 человек, утверждая, что обычное гражданское население в 500 000 человек было увеличено в то время как минимум вдвое больше солдат в пути.
   Советские власти этого не отрицают и не подтверждают. Из Харбина до сих пор нет вестей. И, что тревожно, из окрестностей. Наши сухопутные войска в Корее сообщают о необычных передвижениях войск в северной части полуострова. Большие силы врага устремляются на юг. Но не в строю. Похоже, они наступают массами без оружия и припасов.
   * * * *
   9 марта
   Война приняла безумный, непредсказуемый оборот. Сегодня советские самолеты вновь нанесли удары по Японии и Филиппинам, а военно-морские части с неустанной энергией обстреляли Формозу. Но на 38-й параллели в Корее, где, как известно, противник сохранил наибольшую разовую концентрацию сухопутных войск, наша армия одержала колоссальную победу без единого выстрела!
   В течение всего дня огромные полчища коммунистов хлынули через границу в диком, неорганизованном бегстве. Пешие солдаты следовали за ними, как могли. Паника была лейтмотивом их бегства. Они подошли к нашим бастионам безоружными, оставив позади себя тяжелое снаряжение и вооружение, чтобы двигаться быстрее. Единственным проявлением их оппозиции было то, что наши люди пытались загнать их в концлагеря. Даже тогда они не воевали. Наоборот, они бросились врассыпную - равнодушные ни к пулям, ни к колючей проволоке - и продолжили движение на юг.
   Заключенных держат для допроса, и вскоре мы можем узнать причину этого загадочного массового бегства. До сих пор от SHUNA не поступало никаких известий. У меня растет подозрение. Интересно, если... Но это невозможно!
   Или это?
   * * * *
   10 марта
   SHUNA опустила завесу жесткой цензуры над корейским сектором. Нам не говорят почему. Но я начинаю опасаться, что мое предположение верно. Теперь, если войскам ООН будет приказано эвакуировать полуостров...
   * * * *
   11 марта
   Вашингтон только что объявил, что наши вооруженные силы выводятся из Кореи. Тогда я был прав. Это цепь . Но в какой мере? В какой степени? Если мягкий, то еще может быть некоторая надежда. А если экстремально - бог в помощь!
   * * * *
   Предыдущие выдержки охватывают период немногим более недели. Записи Грешема, хотя и несколько эмоциональны, кратки, ясны, почти документальны. Только-
   Что ж, читатель уже понял, что в этом дневнике записаны события истории, которых никогда не было. Неделя Грешема взята из календаря, которого никогда не было.
   Дневник, в который мы сейчас время от времени погружаемся для дополнительных заметок, с каждым днем становится все более фантастическим. Очевидно, воображение Грешема достигает головокружительных высот по мере того, как его аберрация углубляется.
   * * * *
   18 марта
   Перемирия как такового официально не объявлено, но боевые действия на всех участках подошли к концу. Сегодня части советского военно-морского флота объединились с частями флота Организации Объединенных Наций, чтобы произвести эвакуацию с Хоккайдо, при этом не было зарегистрировано ни одного инцидента воинственного характера.
   Есть дополнительная информация из Москвы. Российские физики оценивают скорость расширения примерно в 50 миль в день. Это очень близко к цифре, которую я вычислил на основе сообщений прессы за последнюю неделю.
   Пятьдесят миль в день! То есть 350 в неделю, 1500 в месяц. При таком темпе-
   * * * *
   24 марта
   Исчезла вся Япония и материковый Китай на юге вплоть до Шанхая. Из исчезнувшего Бэйпина набрело несколько беженцев. Их отчеты идентичны тем, которые мы получили ранее: сначала нагревание, затем разжижение и, наконец, растворение.
   Наши самолеты-разведчики ничем не вдохновляют. Морская вода не остановит бедствие, как мы тщетно надеялись. Желтое море исчезло; как и Японское море. Ослабевающие приливы Восточно-Китайского моря бурлят и бурлят кипящим жаром; обжигающие волны омывают берега, а воздух пропитан зловонием мертвых морских животных.
   * * * *
   3 апреля
   Бич поглотил Формозу, и наш гарнизон на Лусоне бежит в Австралию. Китай проглочен на запад до Чунцина. Россия сообщает, что полумесяц простирается до Колымска на севере и Камчатки на востоке. Голод и болезни уносят все больше жизней в Азии. Более сорока миллионов беженцев пробрались в Индокитай и опустошают землю, как саранча.
   * * * *
   9 апреля
   Эксперимент Киммерлинга провалился. Я боялся, что это произойдет. Вы можете бороться с огнем огнем, но то, с чем мы боремся, больше, чем огонь; это самая живая сущность разрушения. Идея Киммерлинга окружить всеядный круг нейтрализующей зоной, возможно, сработала еще месяц назад, но сейчас уже слишком поздно. Наша последняя оставшаяся надежда состоит в том, что бедствие может поглотить себя с лица земли. Но это необоснованная надежда, противоречащая основным законам физики.
   Странная реакция общества на этот кризис. Люди странно смотрят на меня, когда я говорю им, что человечество обречено. Почему я не знаю. Я думаю, они должны быть наполовину обезумели от страха. Действительно, многие, с кем я разговариваю, ведут себя так, будто даже не знают, что происходит и, что еще хуже, что произойдет .
   Моя собственная семья поддалась этой всеобщей мании, этой живой лжи, этой страусиной политике притворяться, что, отказываясь смотреть фактам в лицо, они могут предотвратить последствия. Меня уверяют, что я ошибаюсь, что бояться нечего. Мне советуют обратиться к врачу; они настаивают на том, чтобы я лечился в психиатрической клинике под наблюдением.
   А почему бы не? Нет причин ссориться. Нам остаются месяцы, а то и недели, и одно место ничем не лучше другого. Нет укрытия от окончательного суда. Если им будет утешительно обманывать себя мыслью, что я психически неуравновешенный...
   * * * *
   10 апреля семья доктора Уильяма Грешема передала его на попечение больнице Св. Барнаби. Так он стал одним из моих подопечных.
   Он был, как я уже сказал, образцовым пациентом. Параноидальные шизофреники редко причиняют беспокойство. Они не склонны к внезапным смертоносным приступам ярости, как маниакально-депрессивные. За исключением тех случаев, когда их любимые навязчивые идеи подвергаются сомнению, они кажутся вполне ясными и рациональными.
   Так и с Грешамом. Его разговор отличался от нормального только тогда, когда он обсуждал мировые события. В моем журнале дел записан следующий типичный разговор между ним и мной 29 апреля. Извиняясь, я упомянул здесь - раньше этого не делал, - что я доктор Томас Престон, психиатр.
   Престон: Доброе утро, доктор Грешам. Как самочувствие сегодня?
   Грешам: Хорошо, спасибо.
   Престон: Наслаждаешься завтраком?
   Грешам: Очень.
   Престон: Я надеюсь, ты хорошо спала прошлой ночью?
   Грешам: (Криво): Как и следовало ожидать - при данных обстоятельствах.
   Престон: Обстоятельства?
   Грешам: О, Господи! Не ты тоже?
   Престон: Боюсь, я не понимаю.
   Грешем: Мой дорогой мальчик, разве ты не видишь, что это бесполезно? Вы не можете избежать правды, закрыв на нее глаза.
   Престон: О какой истине вы говорите, доктор?
   Грешам: (нетерпеливо) Единственная правда, которая имеет значение. Дело в том, что мы обречены. Вы наверняка слышали вчерашнее радио?
   (Примечание: радиопередачи предыдущего вечера регулярно транслировались сетями. Не было такой специальной передачи, как описанная пациенткой.)
   Престон: Почему, да. На самом деле, я сделал.
   Грешам: Специальная передача из Ситки?
   Престон: Ситка, Аляска? В какой сети?
   Грешам: Какая сеть? Все сети! Разве ты не слышал, что они сказали? Ном - ушел! Алеуты - пропали! Берингово море поглотило эту проклятую ненасытную пасть. И вы отказываетесь признать, что что-то произошло!
   Престон: Что вы слышали вчера вечером по радио, доктор Грешам? Видимо, я пропустил передачу, о которой вы говорите.
   Грешам: (устало) Какая разница? Слушайте сегодня вечером, и вы услышите больше того же самого. День за днем он приближается с постоянной, медленной скоростью; неизменный, неумолимый. Пятьдесят миль в день. Сейчас его радиус составляет 2700 миль. Еще через месяц он достигнет Калифорнии. Еще в одном -
   Престон: Что ближе, доктор? Я не-
   Грешам: (обидчиво) Смерть, юный идиот! Что случилось со всеми вами, люди? Ты совсем сошел с ума? Или вы слишком трусливы, чтобы смотреть правде в глаза? Чтобы противостоять ужасу, который лежит перед нами?
   Престон: А теперь, доктор Грешам, пожалуйста, не горячитесь. Я дам тебе успокоительное...
   Грешам: Оставь меня в покое, черт тебя побери! Мне не нужно успокоительное. Все, чего я хочу, это мира, покоя и забвения.
   Престон: Конечно. Я сейчас уйду, если хочешь. Прости, что расстроил тебя.
   Грешам: Нет, не уходи. Я тот, кто должен извиниться. Я не хотел показаться грубым, доктор. Но я расстроен. Это моя вина, ты же знаешь. Или частично, т. Мы все это начали. Мои коллеги и я.
   Престон: О?
   Грешам: Да. Мы должны были отказаться. Мы знали, что это опасно. Но мы думали, что мы хорошие патриоты...
   Престон: Когда вы что делали, доктор?
   Грешам: Наше исследование. Манхэттенский проект и более поздние, более продвинутые исследования. Мы предоставили научные знания, с помощью которых они создали Juggernaut. Но мы не знали, что делаем, Престон. Мы догадались, что была опасность; да. Но это намного хуже, чем мы ожидали. Мы боялись внезапного пламени, быстрой и разрушительной реакции газообразных элементов, в которой земля могла быть сожжена в мгновение пылающей ярости. Мы стремились этого избежать - и преуспели. Но это...
   Престон: Вы сейчас говорите о своей работе на правительство над ядерным оружием деления?
   Грешам: (Кивает) Да, помоги мне Бог! Но мы не ожидали этого. Мы и представить себе не могли, что цепная реакция будет распространяться, как раковая болезнь, от молекулы к молекуле, от атома к атому, по расширяющемуся кругу, пожирая все, к чему прикасается: землю, море, мир и все человечество.
   Престон: Тогда , по-твоему, происходит именно это?
   Грешем: Думаешь? Это то, что я знаю , происходит! Почему вы все сговорились делать вид, что все в порядке?
   Престон: Доктор Грешам, а если я скажу вам , что все в порядке? Что все ваши страхи - всего лишь плод вашего воображения?
   Грешам: (Медленно) Тогда я бы сказал, что все на земле, кроме меня, обезумели от панического страха. Могу ли я не доверять свидетельству собственных глаз и ушей?
   Престон: Не всегда, доктор. Галлюцинации могут быть очень реальными. Иногда-
   Грешам: Галлюцин - О, убирайся!
   Престон: Но доктор Грешам...
   Грешем: Уходи!
   ( Примечание: в этот момент я удалился, чтобы не беспокоить пациента.)
   * * * *
   Теперь вы начинаете понимать странное заблуждение доктора Уильяма Грешема. Предыдущий разговор очень помог нам в диагностике его душевного недуга; это было менее полезно в предложении лечения. Поскольку его семья не разрешала ЭСТ или инсулиновый шок, случай постепенно смещался в сторону более глубокого отчуждения от реальности. Об этом свидетельствуют следующие выдержки из дневника:
   * * * *
   5 мая
   Сегодня какой-то жуткий юбилей. Всего два месяца назад единственная водородная бомба - объединенное бюро новостей Мирового Правительства уже давно признало, что это была именно она - упала на город Харбин. С того судьбоносного дня одна шестая часть земной суши превратилась в ужасное небытие в результате цепной реакции, вызванной одной бомбой.
   Там, где раньше был Китай, теперь пульсирующее пятно всепожирающей радиации, гноящаяся язва на трупе земли. Таиланда больше нет, и больше всего того, чем гордилась Россия. Острова Куре и Мидуэй отправились прошлой ночью. Далеко на севере чума коснулась полюса.
   Нет больше никакого способа оценить мертвых. Некоторые говорят, что 300 000 000; другие ставят цифру вдвое выше. Европа наводнена обезумевшими беженцами, пробирающимися в города, которые не хотят и не могут их прокормить, люди с дикими глазами и отчаянием тщетно пытаются избежать верной смерти еще месяц, еще неделю, день, час.
   Безумие! Спасения нет. Есть только задержка. Своими знаниями человек сжег костер человечества...
   * * * *
   2 июня
   Северная Австралия. Саудовская Аравия. Берлин, Германия. И остров Ванкувер на нашем континенте.
   * * * *
   12 июня
   Сто дней. Лондон упорно умирал; Париж с галльской грацией. В пропасть скатились штаты Вашингтон и Орегон. Сан-Франциско должен пасть завтра или послезавтра.
   Повсюду неописуемая неразбериха. Некоторые люди обратились к Богу в своей крайности, другие предпочли погибнуть, бунтуя в безумии последней неистовой оргии. Какой способ лучше, не мне говорить. Может быть, это действительно не имеет значения?
   Но по мере приближения конца все люди яростно восстали против тех, чье лидерство навлекло на них Армагеддон. Здесь и за границей - что осталось от заграницы! - политические лидеры и военачальники живут, если вообще живут, в опасности для своей жизни. Пораженные люди, теперь убежденные в своей неминуемой гибели, похоже, полны решимости окончательно отомстить тем, кто их уничтожил.
   Собака ест собаку. Но с какой целью? Оставшихся дней слишком мало, чтобы быть важными.
   * * * *
   15 июня
   Я полагаю, эгоистично думать только о своей земле и людях в этом всемирном катаклизме. Но, в конце концов, я американец. Смерть тысяч здесь значит для меня больше, чем смерть миллионов где-либо еще. Кроме того, каналы связи с остальным, еще не опустошенным миром почти уничтожены. Только Южная Америка и южная оконечность Африки остаются нетронутыми бедствием.
   Здесь, в Америке, вторгающаяся дуга неуклонно ползет на восток. Названия павших городов подобны дани по погибшим. Бьютт, Бойсе, Рено, Фресно...
   * * * *
   17 июня
   Я снова подсчитал оставшееся нам время. Это всегда одно и то же. Семьсот пятьдесят миль - пятнадцать дней. Две недели! Мрачный ответ на вопрос, когда-то популярный в салонных играх: что бы вы сделали, если бы узнали, что вам осталось жить всего две недели?
   Теперь я знаю, что бы я сделал. Будет делать. Я буду продолжать, как всегда, есть и пить, спать, читать, говорить, стараясь игнорировать конец, пока он не придет.
   Я рад, что приехал в Сент-Барнаби. Каким-то образом это убежище избежало безумия, охватившего внешний мир. Здесь почему-то блаженно делают вид, что за этими четырьмя стенами ничего не происходит. Если кто-то из них и боится, то хорошо это скрывает.
   Но ждать! Может быть, вменяемые надзиратели давно разбежались, а все мои товарищи здесь, даже притворяющиеся врачами, на самом деле сокамерники? Это разумный ответ на необъяснимую иначе ситуацию.
   * * * *
   Читатель должен понимать, что эти страницы из дневника доктора Грешама стали доступны для нашего изучения только после его кончины. Таким образом, во время их написания у нас не было никакой возможности узнать, что его навязчивая идея была так близка к своему завершению, иначе мы могли бы попытаться сделать что-то, чтобы облегчить его сознание от беспокоящих его страхов. Хотя что, я не знаю.
   Мой последний разговор с доктором Грешамом состоялся в первый день июля. Мой визит в его комнату был рутинным. Я провел с ним больше времени, чем обычно, из-за его необычной нервозности. Это я пытался успокоить - боюсь, не слишком успешно.
   * * * *
   - Вы сегодня выглядите довольно раздражительным, доктор Грешам, - сказал я. "Совершенно непохоже на себя".
   - Это тебя удивляет? - спросил он несколько язвительно.
   - В вашем случае да. Могу ли я что-нибудь сделать для вас, чтобы вы чувствовали себя более непринужденно? Книга, может быть?
   Он смотрел на меня с любопытством, странным образом сочетая в себе восхищение и удивление.
   - Ты классный, Престон, - заявил он. - Я уверен, что совсем вас не понимаю. Но я восхищаюсь тобой. Завидую и тебе. Ты действительно не испугался?
   "Испуганный?"
   - Что будет сегодня вечером?
   Я сказал: "Возможно, если вы объясните..."
   "Почему? Вы знаете столько же, сколько и я; может быть, больше. Скажи мне, что насчет города снаружи? Есть ли здесь беспорядки, как и везде?
   - Снаружи все нормально, - заверил я его. "Это прекрасный день. Может быть, немного тепло...
   "Тепло?" Его глаза сузились. "Как тепло? Возможно, это произойдет раньше, чем я предполагал.
   - Лето, ты имеешь в виду? Доктор Грешам, скажите мне кое-что. Откровенно говоря, пожалуйста. Вы потеряли счет времени с тех пор, как пришли сюда? Ты помнишь день, месяц, год?"
   - Конечно, Престон. Я веду дневник".
   - Тогда расскажи мне, - настаивал я. "Какой это день? В каком году?"
   У меня была некоторая надежда получить ответ, который помог бы мне в раскрытии его дела. Шизофреники часто, так сказать, "сбиваются с пути времени". Иными словами, их умы захвачены периодом времени, далеким от того, в котором обитают их физические тела.
   Но я не получил никакого удовлетворения и никакой подсказки. Мой пациент нетерпеливо нахмурился.
   - Не говорите абсурда, доктор. Время не важно. Время есть мера продолжительности. Физические вещи затронуты продолжительностью; ума нет. Если это представляет для вас какой-либо интерес, примите мое заверение, что я хорошо знаю эти факты . Слишком хорошо. Я знаю, что у нас осталось меньше двадцати часов, и что эти часы ускользают, минута за минутой.
   Я пожал плечами и приготовился уйти. Дойдя до двери, я остановился и включил маленькое радио, которое его семья установила в комнате для развлечения Грешема. Из динамика раздался смех. Я узнал это шоу как один из клубов завтраков с участием публики.
   Я сказал: "Вы хотите это услышать, доктор? Иногда это довольно забавно".
   Он обратил на меня пустые глаза. "Э? Слышишь что?
   "Это шоу из Чикаго".
   "Чикаго!" Он посмотрел на меня с сожалением. "Чикаго больше нет. "Чикаго" вчера прекратили вещание. Я слышал последнюю передачу. Бедняги!
   - Но это Чикаго , доктор Грешам. Программа, которую вы сейчас слышите. Эта музыка, этот смех...
   Он посмотрел на меня, на радио, потом снова на меня.
   - Ты имеешь в виду, - мягко сказал он, - ты действительно думаешь, что слышишь музыку и смех из этой тихой будки?
   "Но конечно! Не так ли?"
   - Тогда моя догадка была верна, - прошептал он. - Ты один из них.
   Затем он рассмеялся. Это был нехороший смех. В нем была острая грань истерии.
   "Это сливки, - воскликнул он. "Сливки шутки. Но ничего, доктор , - он сардонически подчеркнул титул, - играйте свою роль, пока можете. Вырви столько удовольствия, сколько сможешь, из заката человечества. Здравый смысл и безумие - теперь они все одно.
   Я подумал, что лучше уйти. Я сказал: "Ну, теперь я пойду, доктор Грешам. Но увидимся завтра".
   "Завтра? Ты так думаешь?"
   "Конечно. Я зайду к тебе утром".
   "Но-"
   Казалось, он собирался что-то сказать. Потом передумал, крепко сжав губы. Через мгновение он заговорил мягко, почти ласково. - Да, мой мальчик. Как хочешь. Пока."
   - Добрый день, доктор Грешам.
   - Нет, - сказал он. "Нехороший день. До свидания."
   Он говорил с непостижимой завершенностью. В то время я не понимал. Я ушел, сбитый с толку. Понимание пришло ко мне только утром следующего дня. Я понял тогда, что доктор Грешам говорил не бессмысленно. Он прощался со мной в последний раз...
   В ночь на 1 июля в том крыле больницы, где находилась палата доктора Грешама, произошло короткое и беспрецедентное волнение. Дежурный проверил коридор, но ничего подозрительного не обнаружил. Крики прекратились вскоре после того, как начались, и невозможно было определить, из какой комнаты они исходили.
   Так что это только предположение с моей стороны, что эти крики были последними устными высказываниями доктора Уильяма Грешама. Но мне кажется, это разумное предположение. Принимая во внимание то, что мы обнаружили на следующее утро - и последнюю запись в дневнике -
   * * * *
   1 июля
   Извините, теперь мое окно выходит на запад. Может быть, было бы лучше, если бы я не мог этого предвидеть. Но видите ли, я знаю. Полночь или почти полночь, но небо мрачно-красное; в уродливом сиянии упадка я вижу горизонт города, как в сумерках.
   Странное зрелище; страшно, но увлекательно. Тающий горизонт . В одно мгновение небоскреб указывает своим бетонным перстом в небеса, кажущийся непоколебимым, вечным символом господства человечества над стихией. Затем оно колеблется и дрожит, окутанное внезапным свечением. Затем он исчезает - дополнительный корм к безграничному аппетиту жадных до элементов атомов.
   У меня есть час, может быть, или половина этого времени. Почему я продолжаю писать, я не могу сказать, потому что эти бедные глупые строчки, которые я каракулю на бумаге, скоро станут единым целым со мной в бурлящем водовороте разрушения.
   Как ни странно, я не... Ах! Большие облака пара! Это будет Хадсон? Тогда времени меньше, чем я думал...
   * * * *
   Потом
   Вот любопытная вещь: радио до сих пор работает! Я поражен, обнаружив, что некоторые мужчины настолько храбры, но я также горжусь этим. Диктор только что сказал, что трансляция будет продолжаться "сколько возможно" - я знаю, что он имеет в виду, как и горстка его слушателей. Думаю, в этом есть для него своего рода утешение. Поскольку он все равно должен уйти, это своего рода честь сообщить о гибели величайшего города человечества.
   Те, кто мог купить или пробиться в другом месте, ушли. Похоже, что Аргентина может быть последним местом, куда можно отправиться. Так что те, кто мог это сделать, бежали туда. Напрасно, конечно. Они выиграли, самое большее, еще один месяц передышки.
   * * * *
   Потом
   Меня продолжает озадачивать одна вещь. Если чума поедает большой поверхностный круг, то почему она не пожирает и внутреннюю часть, пробивая вогнутый туннель в недра земли?
   Это должно быть так, но очевидно, что это не так. В противном случае давным-давно была бы вскрыта центральная магма, расколовшая Землю на осколки своими огненными конвульсиями, затопив поверхность миллиардами тонн расплавленной смерти.
   Почему я раньше упускал из виду этот факт? Я был дураком? Возможно, есть слабая надежда на спасение человечества в пещерах глубоко под землей. Я надеюсь, что какой-нибудь ученый, мудрее меня, подумал об этом и нашел убежище в таком месте.
   * * * *
   Потом
   Он достиг Центрального парка. Через несколько минут каменные валы Рокфеллеровского центра исчезнут...
   Да, вот они! И радио идет с ними.
   * * * *
   Потом
   Становится невыносимо жарко. Свечение уже не тусклое, а яркое, яркое, яркое. В воздухе стоит непрекращающийся звук. Я не могу это описать. Это что-то вроде гудения или жужжания - электрического? Звук смерти -
   * * * *
   Потом
   Передо мной два ряда зданий. Два ряда, не больше. Жара становится невыносимой. Я снял одежду. Я не могу смотреть в окно больше секунды. Танцующее излучение обжигает мне глаза.
   Ряд ближайших зданий начал мерцать.
   * * * *
   Мимо моего окна пробежал мужчина. Он бежал к пламени, а не от него. Лучший способ-
   * * * *
   Это было что? Шок? Сотрясение этого здания?
   * * * *
   Я должен выбраться отсюда! Я был неправ. Моменты стоят того, чтобы за них бороться. Еще один день жизни - даже еще один час -
   * * * *
   Они не отвечают на мои крики. Все они бежали. Я один - один с жаром и блеском -
   * * * *
   Теперь край полумесяца ползет по лужайке снаружи. Впервые вижу бурлящее озеро за краем. Словно кусающие губы, ободок пожирает все на своем пути.
   * * * *
   Что может содержать универсальный растворитель?
   * * * *
   Нагрев хуже. Газон ушел. Мерцающие стены -
   * * * *
   Гулкий гул нарастает.
   Физика? Энергия?
   Энергия - или Бог?
   * * * *
   Ты не убей -
   Стены исчезли. Я могу двигаться вперед, покончить с этим. Но лови минуты. Секунды-
   Пол светится. Пот. Боль. Террор.
   Молись за нас сейчас и в час -
   Нукл-
   * * * *
   Так заканчивается дневник доктора Уильяма Грешама. Тот, кто может ее решить, является большим психиатром, чем я, чем любой из наших больничных служащих. Мы могли бы все объяснить прогрессирующей деменцией, если бы не один факт.
   Тот факт, что обнаженные останки доктора Грешама были найдены на стуле перед его столом с пишущей машинкой - обугленные до горсти пепла!
   Только он был так тронут. В его комнате не было пожара. Мебель, ковры и драпировки, одежда, которую он выбросил, не обгорели. Но тело покойного физика было превращено, словно запредельным жаром, в пепел составляющих его элементов.
   Мы повсюду искали - и тщетно - ключи к объяснению этого феномена. Один из наших самых блестящих сотрудников предложил, возможно, лучшее объяснение, и оно основано скорее на фантазии, чем на разуме.
   - Одержимость, - предположил он, - до последней степени. Полное принятие тотальной сенсорной галлюцинации".
   - Но его тело, - возразил я. "Он был полностью поглощен! Чем? Воображаемым пламенем?
   "Почему бы и нет? Ты никогда не слышал, Престон, о стигматах?
   Один из коллег Грешема по физическому факультету его университета высказал другую мысль.
   "Я не знаю, поможет ли это вам, - сказал он нам, - но я предлагаю это за то, что оно может стоить. Грешам глубоко интересовался путешествиями во времени. Не обязательно физической природы, но ума. Он считал, что человеческий разум выходит за пределы обычных границ пространства и времени - идею, выдвинутую доктором Райном из Университета Дьюка, как вы, возможно, помните, - и Грешам провел много времени, экспериментируя в этом направлении.
   "Какой у него был успех, я не знаю. Но ввиду странных обстоятельств...
   * * * *
   Итак, мы вернулись к тому, с чего начали, совершенно не в состоянии предложить какое-либо разумное объяснение смерти доктора Грешама. Предлагаются две теории, обе неправдоподобные.
   Неправдоподобно. Только это. Не невозможно, хотя неделю назад я бы употребил более сильное слово. Но я многого не знаю и еще многого не понимаю. Как ученый, я обязан сохранять разумные сомнения; воздержаться от суждений, пока не станут известны факты.
   Путешествие во времени? Грешам с небрежной легкостью отклонил мой вопрос о годе. Но предположим, что его эксперименты увенчались успехом, и что ему каким-то странным образом удалось сделать то, чего, насколько нам известно, еще не делал ни один человек, - проецировать часть себя вперед во время, которого еще нет, время, которое еще не наступило. прийти?
   Это объяснило бы так много, очень много вещей. Все, кроме последней загадки: как его разум мог жить, видеть и слышать в одно время, а его тело существовать в другое время.
   И - есть еще один страх, который приходит ко мне, страх, который заставляет меня не принимать это объяснение.
   Если чувства Грешема были в будущей эре - то, что он видел и слышал, мы когда- нибудь узнаем?
   Как далеко его разум путешествовал в будущее? Сто лет? Или десять? Или - на следующий год?
   УМИРАЮЩАЯ ЗВЕЗДА, с картины Исаака Р. Натансона.
   Первоначально опубликовано в Amazing Stories в сентябре 1930 года.
   "Если бы можно было повернуть вспять неумолимый ход времени, как разворачивают кинопленку, назад, в непостижимо отдаленный период времени, каких-то десять миллиардов лет назад, и, подобно богу, пересмотреть космическую драму этого маленького кусочка Вселенной, в которой наш мир начал свое существование, он увидит совершенно иное странное положение вещей. Если бы, располагая бесконечным запасом времени, такой человек мог занять станцию, с которой можно было бы созерцать разворачивающуюся космическую панораму того далекого периода, когда наша Солнечная система зародилась, ему пришлось бы занять станцию далеко над нынешней системой, далеко от солнца, чтобы получить полное представление о космических рождениях, как они будут происходить.
   "Заняв свое место и с затаенным интересом ускоряя ход времени, это гипотетическое существо увидит, как наше солнце увеличилось до огромных размеров, как пылающая масса раскаленного вещества, быстро движущаяся в пространстве. Он напрасно искал бы нашу Землю и ее спутницу Луну или другие планеты. И если он отвернется и бросит свой взор в далекое пространство, то увидит звезду, пылающую, как наше солнце, безмерно далекую, но ее диск ясно виден. Он увидит, как это другое солнце приближается в своем сиянии, соперничая с нашим, и стремительно мчится в противоположном направлении, минуя наше солнце, как один корабль проходит мимо другого в ночи.
   "Когда наш богоподобный созерцатель смотрел, очарованный, он видел, как огромное тело нашего солнца стягивалось в вытянутую сферу, поднимая огромные приливы; он увидит ужасные солнечные бури и огромные извержения космического масштаба, недоступные смертному глазу. Внезапно одно из этих могучих приливных извержений в сочетании с огромными разрушительными силами внутри Солнца, о чем свидетельствуют разрушительные протуберанцы, все еще происходящие в настоящее время, становясь все более сильными, заставили огромные протуберанцы выбрасываться со страшным взрывом наружу, наружу, вглубь. далекое пространство со скоростью, которая несла пылающую массу материи к другой звезде за пределами воспоминаний солнца; в то время как с противоположной стороны его выпуклого тела и в то же время была выброшена другая приливная масса - и родились Нептун и Уран. Затем, по мере того как продолжалось приливное притяжение проходящей звезды с ужасающими возмущениями и при ее максимальном приближении к нашему светилу, произошли еще два противоположно направленных извержения - и возникли прекрасный Сатурн и могучий Юпитер. Затем последовали еще два извержения гораздо меньшей силы; наконец последовали еще два - последний; и Марс и Земля, Венера и Меркурий родились на лоне времени.
   "И затем, пока наш наблюдатель стоял и смотрел, эти огромные отдельные рукава, хотя и небольшие по сравнению с основным телом Солнца, казались сначала длинными узловатыми спиралями, прикрепленными к родительскому телу и вращающимися в направлении проходящей звезды, постепенно примет сферическую форму наших планет. Таким образом, на его глазах Солнечная система приняла форму, во многом такую, какой мы ее знаем сейчас.
   "Как корабль, который уходит, наш смотрящий видел, как проходящая звезда удалялась и становилась все более тусклой в отдаленных твердынях космоса. Но его миссия космического перекрестного оплодотворения, его родительское влияние на то, чтобы наше солнце дало рождение нашему семейству планет, было выполнено. И миллионы; и прошли миллионы лет - миллиарды лет; и все же такой человек не увидит ни признака обещанной жизни на том маленьком пятнышке, которое мы называем нашей землей. И хотя он развернул всю вереницу времени до нашей эпохи, никогда больше он не увидит, чтобы другая звезда приближалась к нашему солнцу так близко, как в то бездонно далекое время, так давно, так давно".
   Лектор закончил. Его молодое лицо раскраснелось, глаза лихорадочно блестели. Его предметом была космогония и происхождение земли, предложенное Джинсом, и особенно "планетезимальная гипотеза" Чемберлена и Моултона. Заключительные фразы были произнесены низким напряженным тоном, постепенно замирая в драматической тишине, которая, казалось, растворялась в самых стенах аудитории. Несколько секунд тишины, как будто слушатели оба должны были уйти, а потом все разбежались.
   Молодой лектор, увлеченный преподаватель астрономии, долго оставался неподвижным за своим столом, погруженный в свои мысли. Доктор Бернард Дейли был одним из тех мыслителей, которые не могли мыслить холодно и беспристрастно. Он чувствовал то, что думал. Его увлекали предметы астрономии и космогонии; и особенно он был увлечен предметом своей только что законченной лекции.
   Снова и снова он прокручивал в уме свои недавно сказанные слова. Студенты очень любили его и знали как вдохновляющего оратора. Мысли его остановились на некоторых хорошо продуманных фразах. Он все ясно объяснил? Достаточно ли он убедил своих слушателей в том или ином конкретном вопросе? Или он был чрезмерно увлечен? Что они думают? Пробудил ли он эхо в умах той большой группы студентов, которые слушали, по-видимому, так внимательно? Он задумался! О чем они думали за этими непроницаемыми лицами? Были ли они действительно заинтересованы; были ли они действительно серьезными; придавали ли они тот же вес предмету, что и он? Нет, он был вынужден поверить самому себе.
   Он все еще мог видеть неподвижные лица тех юношей и девушек, чувствовал, как их взгляды устремлены на него, поскольку они слушали достаточно внимательно, но без глубокого интереса или глубокого чувства. Это было частью их школьной работы; это все. Ни одно лицо, ни одна пара глаз не выдавали ни взгляда, ни знака чего-то экстраординарного в своей заинтересованности. Напрасно он оглядывался вокруг себя, на спокойные лица, в поисках одного горящего знака, в поисках одного глубоко понимающего ученика. Если бы только на одном лице отразилось ответное понимание, он бы почувствовал себя вознагражденным. Печально покачал головой. Эти для него трансцендентно интересные темы были с ними лишь временными. Круг их ежедневных развлечений, их школьные спортивные состязания и общественная жизнь - вот что действительно имело для них значение. Все остальное было в лучшем случае, но временное спасение от скуки. Их удержал его чудесный ораторский дар; они больше прислушивались к приятному звучанию его голоса и хорошо подобранным словам, чем к чему-либо другому. Огромные глубокие мысли, которым его слова озвучивали, их непреходящее значение - что это значило для них? Вне класса, вне ума.
   К сожалению, его мысли обратились к его собственной жизни; прошлое и настоящее. Его овдовевшая мать, рабыня и жертвующая, его юношеские, чуткие школьные годы, горящие страстью видеть и понимать. Потом пришли его студенческие годы в университете, его жалкая нищета, его самоотречение; случайные заработки, прислуживание за столом, часто обходятся без завтрака, чтобы прокормиться; а душа его все время горела подавленными желаниями, безудержным честолюбием. Затем последовала стипендия, скудная, но достаточная при строгом самоотречении. Настал день выпуска; заветный диплом был у него в руках. С каким трепетом и предчувствием он столкнулся с окончанием учебы в колледже. Получит ли он должность; куда его поставят, поставят ли вообще? Мест в выбранной им области было не так много. Кроме того, он был таким непрактичным и не от мира сего. Он написал много заявлений безрезультатно и был в отчаянии. С каким нетерпением он ждал ответа на одно конкретное заявление. Они попросили его включить его фотографию! Как будто это должно было иметь значение. Они подбирали инструкторов по своим лицам? Какое это имело отношение к преподавательским способностям и знаниям претендента? Мир выбрал Шекспира, Ньютона или Линкольна из-за их лиц? Как иронично и бессмысленно это поразило его. Он еще помнил ярость, поднявшуюся в его сердце против своей судьбы, против тех узколобых людей, в чьих недобрых руках было устроение умов студенческой молодежи.
   С какой надеждой и радостью он пришел на собеседование и был принят. - Двенадцать сотен долларов за первый год. После стольких лет напряженной работы! Его сестра на своей стенографической работе, легко приобретаемой, зарабатывала больше. Это было похоже на плеск холодной воды на его лицо. Но он не мог вернуться в свои школьные и институтские годы, да и не стал бы, если бы мог, ибо любил свою науку и свою профессию. Разве такие, как он, когда-либо работали за деньги? Возможно, именно поэтому ими всегда пользовались.
   Ну какое это имело значение? Пусть мир живет своей жизнью; он будет жить своим. В конце концов, кто знает, кто получит от жизни больше всего; его вид или те другие? Кто может сказать?
   Бернард Дейли приступил к работе; он занимался с усердием, с неутомимым интересом. Перед ним стояло дело всей его жизни. Он уже четыре года преподавал в университете. Это была тяжелая, требовательная работа, но он любил ее. Нельзя быть слишком конкретным; нужно сделать все возможное.
   Его очень любили друзья и коллеги. Чуть выше среднего роста, хорошо сложен, с копной каштановых, почти рыжеватых волос; серо-голубые мечтательные глаза, которые, казалось, мало что видели, но видели все; улыбающийся рот с несколько полными губами, обнажающий красивые белые зубы; приятное, доброе, ученое лицо.
   Он долго сидел погруженный в глубокую задумчивость, мечтая, размышляя. Это был тип ума, который большую часть времени бодрствования живет субъективно, вечно живя в прекрасном внутреннем мире. Наконец он очнулся, глубоко вздохнул и прошел по коридору в свой кабинет, который делил с другим коллегой.
   Несколько часов он упорно работал за письменным столом, пока не стемнело. Потом, вспомнив, что он не ужинал, привел все в порядок и вышел.
   Это была чудесная ночь, мягкая и ароматная; первая неделя июня. Луны не было, и небо над головой пылало мерцающими звездами. Время от времени по небесному своду проносился огненный след метеора. Он шел, почти не задумываясь, куда идет.
   Он был влюблен. Это не принесло ему счастья. Это только сделало его недовольным и несчастным. Да, он был влюблен, все тело его трепетало от блаженного чувства; заряжен нежной невыразимой тоской. Но была ли это ответная любовь? Он и сам с трудом верил в это. Он винил себя за поощрение своих чувств. Вот такая огромная разница в их социальном положении. Экономические барьеры могут быть такими непреодолимыми. Он размышлял о своих жалких доходах, увеличивавшихся из года в год, но какими жалкими темпами. Его бедная мать, больная артритом, забрала так много этих с трудом заработанных долларов. Если бы только ее можно было вылечить.
   Но он был молод, ему едва исполнилось тридцать, и вино бурной жизни текло в его здоровых жилах. Прекрасная ночь опьяняла его; нужно было так много сделать, так много ради чего жить; и пока он шел и шел, глубоко вдыхая благоухающий воздух, восхитительно насыщенный благоуханием растущих растений, его гнетущие мысли отпадали от него, и он трепетал от радости жизни. Счастье было для него призрачным огоньком, но он его еще получит. Мечтатель!
   Он решил повернуться в сторону дома Эллен Уэйкфилд; забыл, что его мать терпеливо ждала его, а его еда стыла. Но он все равно не был голоден. И кроме того, еще больший голод гнал его вперед.
   Она встретила его во внутреннем дворике, в своей дорогой любезной манере. Милая Эллен. Гибкая и грациозная, пронизанная неповторимым цветением юности, которую ничто не может заменить. Двадцать четыре года придавали ему очаровательный вид самообладания. У нее была очаровательная манера вскидывать свою маленькую хорошо сложенную головку в знак приветствия. Ее голос был чистым и музыкальным.
   - Ну, что привело тебя сюда сегодня вечером? В ее тоне слышалась легкая шутка. Ей нравилось дразнить его.
   Он слегка покраснел. Их первые приветствия всегда заставляли его чувствовать себя большим мальчиком, но его застенчивость быстро исчезала.
   "Делать особо нечего, так что просто зашел поболтать", - ответил он.
   "Но сегодня так много звезд, такая замечательная ночь для учебы", - подшучивала она.
   "Передо мной два сияющих шара, на которые я предпочитаю смотреть прямо сейчас". Он горячо посмотрел на нее.
   - Я говорил только о небесных.
   - Я тоже. Пойдем, прогуляемся.
   Некоторое время они шли молча. Женским прорицанием она прекрасно видела и понимала его скрытые чувства к ней; но столь же тонкой, женственной манерой она скрывала от него свои истинные чувства, так что он никогда не был в этом уверен. Он был очарован ее обществом, но чувствовал себя не в своей тарелке. Малейшее ее прикосновение приводило его в трепет, но ее сдержанная отчужденность смутно беспокоила его. Он не мог ее разобрать. Он не осмеливался брать на себя ничего, кроме дружеской дистанции.
   В тихом уголке ее поместья они сели. Они ощущали присутствие друг друга, как пылающую ауру.
   "Расскажи мне о своей дневной работе", - попросила она. "Вы сегодня читали лекцию? а что было в теме? Я хотел бы услышать об этом".
   Его не нужно было уговаривать. Молодой астроном всегда был готов побеседовать на любимую тему. Особенно Эллен. Он пробежался по основным частям своей лекции и по мере того, как говорил, становился все более и более напряженным, как всегда с ним. Она слушала молча и внимательно, тут и там прерывая его вопросом. Когда он закончил описание гипотетического происхождения нашей Солнечной системы, о котором читал лекцию, она спросила его:
   "Что может помешать другой звезде снова пройти близко к нашей системе; а что было бы, если бы такое случилось?"
   "Ничего не мешает", - ответил он. "Это редкое космическое событие, полностью в пределах возможного; но не в наше время, или, насколько можно судить, в грядущие века. Даже ближайшая известная звезда Альфа Центавра в южном полушарии находится слишком далеко; на самом деле, так далеко, что его свет, движущийся с невероятной скоростью более 186 000 миль в секунду, достигает нашей земли за четыре с половиной года. При обычных скоростях, с которыми движутся небесные тела, Альфа Центавра, даже если бы она двигалась в нашем направлении, чего на самом деле нет, никогда бы не достигла нас за тысячу поколений. Вероятность столкновения двух звезд или даже близкого сближения, достаточного для того, чтобы оказать непосредственное влияние друг на друга, в звездном пространстве чрезвычайно редка, хотя и не невозможна. Скорее всего, новые или новые звезды являются результатом таких катастроф, из-за которых они так внезапно вспыхивают. Но такое случается настолько редко, что средний закон случайностей делает такую возможность очень незначительной - на самом деле, только раз в десять миллиардов лет. Достаточно редко для того, чтобы наши будущие поколения продолжали жить спокойно", - добавил он с улыбкой.
   "Нет, наше солнце и его семья настолько удалены от любого внешнего тела, которое может вызвать возмущение, что мы практически одни в глубинах космоса. И хотя в бесконечности пространства существуют миллионы, миллиарды и триллионы тел непостижимо больших и непостижимо малых, однако пространство почти пусто, его пламенные солнца - лишь далекие и разбросанные точки в бесконечной пустоте; и каждая точка удалена так далеко друг от друга, что полностью изолирована".
   * * * *
   Бернард ушел от Эллен поздно вечером, его сердце, как всегда, было голодным, но с необъяснимым чувством счастья. Его исследовательская работа привела его в обсерваторию, где в течение долгой ночи он исследовал бездонные уголки неба с помощью большого телескопа, имевшегося в его распоряжении. Здесь он был в своей стихии; и вскоре он погрузился в свою работу. Фотография, спектроскопический анализ, сложные математические расчеты не оставляли места для других размышлений. Работа была для него радостью.
   Он повернулся, чтобы изучить одну тусклую звезду, которая его озадачила. Некоторое время назад эта звезда находилась под его наблюдением. Тщательное изучение звездных карт и фотографий показало необъяснимое внезапное увеличение ее видимой яркости, небольшое, но значительное по мере изменения звездной величины.
   Когда ночь подходила к концу, он сравнивал спектроскопическую фотографию этой звезды с идентичной фотографией, сделанной ранее и которую он раньше не исследовал. Читатель, несомненно, знаком со значением смещающихся световых полос, обнаруживаемых в спектроскопе. В дополнение к выявлению элементов, существующих в наблюдаемом теле, спектр с линиями Франнгофера указывает на скорость тела, а также на то, приближается оно или удаляется от наблюдателя.
   Небрежно доктор Дэйли взял два спектрографа и начал их сравнивать. Он был не совсем удовлетворен. Он присоединил свой спектроскоп к большому рефрактору. Пристально изучая, он внезапно вздрогнул. С напряженным интересом он посмотрел еще раз. Может быть какая-то ошибка? Нет. Он сам очень тщательно и с предельной точностью настроил аппарат. Все было точно до бесконечно малой степени; в этом он был уверен. Спектроскопический анализ этой очень слабой звезды ясно показал, что она приближалась к Земле с неслыханной скоростью более 1100 километров, или около 700 миль в секунду - "убегающая" звезда! Он едва мог поверить своим глазам. Как получилось, что он избежал обнаружения раньше? Наверняка должна быть какая-то ошибка.
   Приближался день, и он бросил дальнейшую работу. Он пошел домой, его разум пылал от его открытия. Одиннадцать сотен километров в секунду! Его открытие, если оно окажется правдой, произведет фурор в научном мире. Он едва мог дождаться следующей ночи, чтобы возобновить свою работу.
   Когда пришло время, он был на своем посту в обсерватории, жадно просматривая свою работу. Он направил телескоп на этот сектор неба в поисках этой точки звезды, в точном месте, указанном на его картах. Он снова взялся за новый набор спектрографов с бесконечной осторожностью и точностью. Только ограниченное число слабых звезд когда-либо исследовалось спектроскопически, и эта конкретная звезда не была одной из них, иначе он бы услышал о ее огромной лучевой скорости.
   Потребовалась целая ночь, чтобы получить четкий отпечаток спектра звезды, настолько слабым был свет. И ему пришлось ждать до конца следующей ночи фотографии компаньона и других подтверждений. С нетерпением он просмотрел результат. Теперь в этом не могло быть никаких сомнений. Он был ошеломлен. Он приложил все свои навыки и знания, которые были самого высокого порядка, к предмету. Преждевременно объявленная такая звездная скорость, если она не будет бесспорно подтверждена всеми имеющимися в его распоряжении научными средствами, вызовет только насмешки и потерю престижа. Он не должен говорить никому в настоящее время; но он доверил свое открытие Эллен, с которой обсудил необычное явление.
   Параллакс этой слабой звезды так и не был определен. И детальное изучение звездных карт доктором Дейли не смогло показать заметного собственного движения или смещения поперек луча зрения. Поэтому он поставил перед собой трудную задачу измерить расстояние до приближающейся звезды, чтобы лучше убедиться в скорости ее движения. Задействованные астрономические вычисления были чрезвычайно утомительными и требовали много времени. Он не думал о своем открытии как о чем-то большем, чем о звездном причуде, об интересном открытии, о котором нужно объявить, о самой быстрой звезде в истории наблюдений, не имеющей никаких материальных последствий для мира.
   После недель и недель тяжелого труда, используя все имеющиеся в его распоряжении средства, ему, наконец, удалось измерить расстояние до этой убегающей звезды. Когда он держал результат в руке, его сердце сильно подпрыгнуло. Он был почти напуган откровением. Эта звезда, настолько тусклая, что ее едва можно было разглядеть, находилась всего в четырехстах миллиардах миль от нас. Это была маленькая звезда, по меркам звезд, около четверти размера нашего Солнца; но с такой скоростью, с которой он приближался к Солнечной системе, он приблизится к ней примерно через шестнадцать лет. Нелепо! Он должен еще раз просмотреть свои цифры. Если это правда, то последствия для жизни на Земле были непредвиденными. Это почти бесконечно редкое событие, близкое сближение двух звезд, имело ли закон средних значений на случай, если наше Солнце еще раз ударит в роковой гонг?
   * * * *
   Три месяца спустя д-р Бернард Дейли объявил о своем знаменитом открытии недоверчивому миру. Снова и снова его великий математический гений подтверждал свое первое поразительное открытие. Он был абсолютно положительным.
   Его заявление, изложенное в четких научных терминах, подкрепленное множеством математических вычислений, которые мог понять только посвященный с большим объемом знаний, представило пораженному миру неизбежность космической катастрофы на нашей Земле в не очень отдаленном будущем. - всего через шестнадцать лет. Огромное пылающее тело, звезда меньше нашего Солнца, но более чем в 300 000 раз больше Земли, мчалось к нашей системе с ужасающей скоростью. И, допуская максимально возможную погрешность в своих расчетах, она должна приближаться в пределах сравнительно нескольких миллионов миль; на самом деле, если бы он не столкнулся, то прошел бы прямо через нашу Солнечную систему. Видимая сейчас, через несколько лет она слишком скоро станет самой яркой звездой на небе, становясь все ближе и ярче, пока ее близкое приближение не опалит землю своим смертельным жаром, если не уничтожит ее полностью и не создаст земные и солнечные возмущения, масштабы которых не мог предсказать ни один смертный разум.
   Доктор Дейли был уверен, что эти беспорядки будут велики и разрушительны. Могут быть огромные, всепоглощающие приливы, страшные землетрясения, разрушающая жара, ужасающие гравитационные и электрические возмущения, не говоря уже о неизвестных, возможно, фатальных, магнитных бурях и излучениях конфликтующего солнца и звезды - вполне возможно, фактическое столкновение и полное уничтожение. Он посоветовал всему миру прекратить всякую человеческую деятельность и немедленно приступить к строительству обширных, глубоких подземных помещений, чрезвычайно укрепленных и достаточных для размещения человечества и его непосредственных и будущих потребностей. Чтобы человечество, спасшееся от полного уничтожения, имело шанс спастись от всепожирающего зноя и других разрушительных сил, укрывшись в критический момент в этих заранее подготовленных местах. Для такого титанического предприятия не было слишком много времени; иначе, несомненно, наступил бы конец света. Закончил он настоятельным обращением ко всем.
   За первым шоком от его опубликованного объявления, которому газеты давали страшные заголовки в сочетании с шутливыми подзаголовками, придающими объявлению нелепый свет, последовал ряд резких критических замечаний со стороны более образованных кругов; и тут же был забыт. "Просто молодой профессор, добивающийся известности методами желтого журнала". "Недостойно так называемого ученого". "Невозможное событие". "Дурной сон мечтателя". Таковы были некоторые комментарии к эпохальному заявлению доктора Дейли. Это послужило отличной темой для остроумных эпиграмм и забавных карикатур. А обыватель добродушно позабавился и придумал много шуток на эту тему.
   Доктор Бернард Дейли был глубоко ранен. Убежденный в точности своего предсказания, он был взбешен бессмысленной ежедневной болтовней публики, которая мешала серьезно рассмотреть его чрезвычайно важное заявление. Он пострадал от публичных насмешек и насмешек; и что еще хуже, все это было воспринято как большая шутка. Правда, он был неизвестен. Известный авторитет, возможно, был бы уважительно выслушан. Даже его коллеги в астрономическом мире снисходительно улыбались и не утруждали себя немедленной проверкой его цифр. Это было больнее всего. Это полностью противоречило всем их знаниям. Как можно ожидать, что они воспримут такую точку зрения всерьез? Потребуется много работы, чтобы проверить его цифры, а "у них не было времени на глупости". Некоторые щедро даровали ему добросовестность. "Просто преждевременное заявление чрезмерно увлеченного молодого астронома".
   Великие открытия часто постигала подобная участь, и до всеобщего признания они как бы не разбивали сердце творца. Со многими из наших самых далеко идущих идей казалось, что поколение за поколением изо всех сил старались не видеть их, пока гениальный гадательный жезл не указывал путь - тогда все поглощали их. Как ни странно, часто упускается из виду очевидное.
   Временный ажиотаж, вызванный предупредительным сообщением, вскоре исчез. Наш юный астроном, неизвестный и лишенный поддержки, очень огорчился по этому поводу. Что ж, они скоро, слишком рано узнают сами. Он со злобным ликованием переживал замешательство своих насмешливых критиков, когда правда наконец выходила наружу. Еще год, максимум два. Звезда стремительно приближалась. Любой компетентный астроном мог бы убедиться в этом, если бы только потрудился; и вскоре его видимая яркость сильно изменится. Тогда астрономический мир набросится на него и искупит его оскорбленный престиж.
   Но был один человек, который верил в него и его открытие. Эллен поверила бы всему, что он ей сказал.
   Уэйкфилды были чрезвычайно богатой семьей. Отец Эллен умер два года назад, и ее брат, имея собственный огромный бизнес, оставил ей руководство обширными предприятиями ее отца. И хорошо она сделала свою работу, для такой молодой. Она безошибочно была дочерью своего отца, и ей удавалось крепко держать штурвал.
   Она отказалась от скучного круговорота мелких общественных занятий, с которыми ее повседневная жизнь была связана словно невидимыми нитями. Ей наскучили ежедневные пустяки, светские разговоры, притворство напряженной деятельности в области искусства и благотворительности. Ей надоели мужчины ее круга, с их эгоистичной болтовней о себе и своих делах, с их завуалированным хвастовством. Хорошо она знала, что занимало умы этих достойных молодых людей; их бизнес, их спорт, их ненасытный поиск удовольствий, чтобы избежать скуки праздных часов. Они хотели ее. Они положили себя и свое мирское имущество, которым так дорожили, к ее ногам.
   Она познакомилась с Берном Дейли на каком-то университетском мероприятии. С самого начала она была поражена его редкой личностью, его застенчивыми, мягкими манерами. Он был таким совершенно другим. Что-то было в нем, что-то в его смутно мечтающих глазах, горящих приглушенным огнем, что привлекало ее к нему. Казалось, его интересовало все, кроме самого себя. И когда он говорил, глаза его постепенно теряли свой мечтательный вид, а вспыхивали и искрились, обнаруживая бегущие мысли и жгучий энтузиазм. Эллен никогда раньше не встречала никого похожего на него; это было, как если бы вы приближались к красочному, бодрящему горному потоку, чьи воды сверкают и падают великолепно.
   Она знала о его финансовых ограничениях, но в своей мудрой головке знала и о его духовной безграничности. Она была по уши влюблена в него. И в своей спокойной, решительной манере она принялась ловко и ненавязчиво вести его прямо по намеченной ею дорожке - к своему сердцу. Чтобы убедиться в нем, ей не потребовалось много времени, но она хотела убедиться и в себе.
   Был прекрасный день в середине лета, и Эллен ждала прибытия Берна. Они запланировали пикник среди холмов. Когда он подошел, они обменялись рукопожатием; она не могла контролировать легкий румянец, и отвела ее лицо. Она была раздражена самой собой; он был единственным человеком, который мог заставить ее покраснеть. "Дорогой, как глупо, - подумала она, - интересно, видел ли он что-нибудь?"
   Они уехали, довольные и счастливые. Время от времени она искоса поглядывала на свою спутницу. Они говорили очень мало; они были под чарами. Прибыв к месту назначения, они сошли и пошли пешком.
   - Вы изучали приближающуюся к вам звезду? она спросила.
   "Я держу его под своим ежедневным наблюдением. Он постоянно приближается, примерно под углом пять градусов к плоскости эклиптики. Еще примерно через два месяца он станет отчетливо виден невооруженным глазом".
   "Кто-нибудь еще сделал такое же наблюдение?"
   "Не то, что я знаю о. Но они скоро будут; они не могут с этим поделать. Я не удивлюсь, если в любой день из нескольких источников поступят объявления".
   -- Чего я не могу понять, -- заметила она, -- так это почему никто не удосужился вас проверить?
   "Я неизвестен и неизвестен", - ответил он. "И я признаю, что в моем открытии много странного и нереального. Это полностью противоречит всему предыдущему опыту и прямому знанию. Если бы эта приближающаяся звезда двигалась по касательной к нашей системе, ее беспрецедентное собственное движение было бы обнаружено на звездных картах, возможно, задолго до этого; но его движение находится прямо в поле нашего зрения, и его нелегко обнаружить на большом расстоянии, если не исследовать его спектроскопически; и, конечно, очень немногие из звезд тщательно изучены и проанализированы, а расстояние до них определено. Это трудоемкая, вообще невыполнимая задача. Если бы я просто заявил о ее чрезмерной скорости, кроме того, что это было бы интересно, о ней бы ничего особенно не подумали, потому что известно, что существует некоторое количество "убегающих" звезд. Но мое твердое убеждение, что эта конкретная звезда находится так сравнительно близко и направляется прямо к возможному лобовому столкновению, вместе с чем-то вроде фантастических побуждений изрыть землю дорогими убежищами - все это было для них слишком. Поэтому никто не беспокоится об этом. История полна случаев, когда мир отказывался принять радикальное открытие до тех пор, пока оно не прошло много времени или пока оно не было навязано ему. Сопротивление новым идеям просто огромно".
   Он продолжил: "Да, вплоть до сегодняшнего дня нашим самым эпохальным открытиям приходилось бороться за свою жизнь, чтобы увидеть рассвет. Многие чудесные вещи, сегодня обыденные, вчера как бы поносились и оплевывались. Да ведь до сих пор можно услышать о хороших людях, решающих эволюцию с помощью голосования, и избиратели так же серьезно относятся к этому".
   "Скажи мне, Берн: ты все еще считаешь грядущую опасность роковой?"
   "Если не смертельно, то очень серьезно. Я не сомневаюсь в этом, - ответил он.
   - Почему-то это кажется неправильным, - сказала она. "Этот прекрасный мир, жизнь, цивилизация, вековые усилия человечества - что все могло сойти на нет. Наверняка должно быть что-то...
   - Но вселенная так не работает, Эллен. Силы существования слепы и бесцельны. Цель, чувство и мышление - это не что иное, как животные атрибуты - человеческие, если хотите. Любая другая концепция неизбежно человечна и не имеет фактической основы. Если человек до сих пор существовал на этой доброй старой земле, то это была его удача. Необъятность Космоса не советуется с ним относительно его судьбы".
   "И эти приюты вы рекомендуете: будут ли они эффективны; будем ли мы оправданы в таких колоссальных предприятиях?"
   "Да. Если мы не будем непреодолимо подавлены, они, по крайней мере, дадут человечеству шанс бороться за жизнь".
   Они долго молчали, отдыхая на выступающем уступе и наблюдая, как заходящее солнце садится за холмы. Они сидели близко друг к другу, почти соприкасаясь плечами, и смотрели прямо перед собой. Он слегка наклонился в сторону, их плечи соприкоснулись. Восхитительный трепет прошел по их телам. Она чуть-чуть наклонилась к нему и почувствовала, как его рука кружит вокруг, его теплая ладонь покоится на ее руке. Он осторожно привлек ее к себе. Она положила голову ему на плечо; их лица соприкоснулись; долгий восторженный поцелуй. Два сердца, две души объединились.
   * * * *
   Через несколько месяцев в научных журналах всего мира появились объявления, в основном подтверждающие наблюдения нашего молодого астронома; но ни одна из алармистских черт не была выражена. Единогласие научного мира, выраженное выдающимся американским астрономом профессором Уильямом Спенсером Смитом, заключалось в том, что причин для беспокойства нет. Действительно, рассматриваемая звезда принадлежала к разряду убегающих, так называемой карликовой звезде К-типа, и ее движение приблизит ее к Земле ближе, чем любая другая звезда. Однако погрешность была слишком велика для точного предсказания, и велика была вероятность, что из этого ничего не выйдет. В лучшем случае будут магнитные помехи, которые могут временно затруднить радиоприем и тому подобное. Бояться было нечего. Газеты цитировали несколько кратких абзацев этих наблюдений, спрятанных среди массы местных новостей и рекламных объявлений, и мало кто больше задумывался над этим вопросом.
   Но наш молодой астроном сделал. Его удивительно ловкий глаз, его умелая рука и гений его острого математического ума видели дальше, лучше и точнее. Затрагиваемые проблемы были такого порядка, что истощали самые большие ресурсы науки. Точное положение одного тела относительно другого было строго решено только в случае двух тел. Помимо проблемы двух тел, математика становится настолько сложной, что до сих пор оказывалась неразрешимой. И именно высший гений доктора Дейли позволил ему сузить пределы возможных ошибок в своих расчетах. Ни на мгновение он не сомневался в себе. И по мере того, как время шло, и приближающаяся звезда становилась все ярче и ярче, ему становилось все легче и легче подтверждать свои первоначальные выводы.
   Счастливый день настал, когда доктор Бернард Дэйли и Эллен Уэйкфилд поженились. В роскошном доме Эллен состоялась тихая встреча. Затем последовал трехмесячный медовый месяц: великолепные дни, чарующие ночи; две хорошо подобранные души взволнованы друг другом.
   По возвращении домой доктор Дэйли занялся своей научной карьерой с большим энтузиазмом, чем когда-либо.
   Чтобы предоставить больше возможностей своим усилиям, а также возросшее достоинство, которое это подразумевало, доктор Дэйли очень желал стать полным профессором в университете, что было нелегко получить, независимо от врожденных способностей. Но большое пожертвование университету со стороны Эллен принесло в конечном итоге признание его пригодности в виде желанного кресла, которое его простой гений, возможно, не получил бы с опозданием.
   Примерно в это же время он начал строить планы по строительству больших подземных помещений, что теперь позволяло ему большое богатство его жены. Он призывал свое ближайшее окружение поступать так же, но они только улыбались и отказывались разделять его пагубные взгляды. На него смотрели как на "чудака", немного "чудака".
   Мир продолжал заниматься своими делами: промышленность, политика, международное соперничество, человечество, занимающееся своими скромными задачами, - копошащийся муравейник, не подозревающий о сокрушительной ноге, занесенной над ним.
   Эоны и эоны продолжалась жизнь на земле; поэтому эоны и эоны будет продолжаться жизнь. Жизнь здесь, в основном и космически говоря, с самого своего зарождения всегда была защищена и балована. В течение миллионов лет с того первого смутного начала в этом давно растворившемся прошлом, когда удачное сочетание элементов и условий, объединившихся вместе, чтобы отправить драгоценный пластиковый материал жизни в его долгое путешествие по коридорам времени, жизненная искра или искры были защищать и воспитывать до тех пор, пока жизнь не станет самой обычной вещью на земле. Протоплазма, вещество жизни, самое нестабильное из всех сотворенных вещей, смогла продолжаться и развиваться, увеличиваться и размножаться в бесчисленных формах, потому что для нее все было как нельзя лучше. Атмосфера, вода, узкие пределы температуры, невозмущенные космические условия; полный набор других благоприятных факторов. Величайшим земным катастрофам удается лишь стереть с лица земли небольшую часть бурлящей, кишащей жизни на земле. Всегда было достаточно и более чем достаточно, чтобы продолжать; до сегодняшнего дня вся поверхность земного шара и воздух над ним пресыщены жизнью в той или иной форме; его величайшая опасность, непримиримая борьба одного с другим.
   Для масс человечества так было всегда; поэтому так будет всегда. В решающий момент все решат неумолимые законы небесной механики; жизнь или смерть, может быть, само исчезновение нашей матери-земли в массе пылающего пара.
   * * * *
   Прошло шесть лет. Высоко в северном небе яркая звезда бросала свой зловещий свет на землю. Она стала самой яркой звездой на небе, затмив своей яркостью даже планету Венера в ее самом ярком проявлении. И месяц за месяцем становилось заметно ярче.
   Научный мир с опозданием осознал и признал опасную близость проходящей звезды, как и предсказывал доктор Дейли, и искупил его оскорбленный престиж. Новая звезда стала предметом повседневного интереса, и астрономия получила место в ежедневных и периодических изданиях за пределами ее обычного безвестности.
   Доктор Бернард Дейли и его жена построили себе большие подземные помещения под ее богатым поместьем.
   "Если наша земля не будет разбита вдребезги, - заметил он Эллен, - я хочу, по крайней мере, дать шанс выжить себе и близким".
   - А каких опасностей, по вашему мнению, следует опасаться больше всего? - спросила его Эллен.
   "За исключением катаклизмов, против которых никакие человеческие меры предосторожности не преодолеют, - ответил он, - больше всего я опасаюсь поглощения тепла, поглощающих приливных волн, ужасных землетрясений и, возможно, ядовитых газов".
   Он спланировал их подземное убежище на глубине тридцати футов. Он был чрезвычайно усилен сталью и бетоном, рассчитанным на то, чтобы выдерживать огромные напряжения и смещения. Он был большим, удобным и просторным, оборудованным очистителями воздуха и мощной аппаратурой для охлаждения, обогрева и освещения. Артезианские колодцы, хитроумно соединенные, обеспечат достаточный запас чистой воды. Короче говоря, он предоставил все возможные средства безопасности, а также комфорта. Он также построил небольшую башню в форме купола, низко над землей, для целей наблюдения. Эта башня была соединена с подземными помещениями и была построена из чрезвычайно прочных и изолированных стен с небольшими стеклянными окнами большой толщины. Стоимость всего этого достигла высоких цифр; и строительные работы стали объектом большого любопытства.
   "Возможно, нам придется занять эти помещения всего на несколько дней или, может быть, на несколько недель, - сказал он Эллен, - но высокая цена может оказаться нашим спасением".
   Приближающаяся звезда становилась все ярче, пока ее диск не стал виден в любой бинокль. Это был первый случай в истории человечества, когда можно было увидеть настоящий диск звезды. Ибо даже самые близкие звезды находятся так далеко, что наши самые мощные средства безнадежно недостаточны для того, чтобы человеческий глаз увидел их настоящий диск.
   * * * *
   Это было в 1941 году, через десять лет после того, как доктор Дэйли впервые объявил об открытии приближающейся звезды. Теперь он стал таким ярким, что в безлунные ночи отбрасывал очень туманный бледно-красноватый свет. Пока еще не ощущалось никаких заметных возмущений, за исключением того, что северное сияние было более ярким, чем когда-либо известное, и астрономы обнаружили слабые аномалии на внешних планетах. Мир успокоился.
   Однако многие способные умы видели опасность. Почти каждый астроном, а также известный физик, математик и ученый уже давно полностью осознал надвигающуюся катастрофу. Они полностью согласились с прогнозами доктора Дейли и не скупились, хотя и запоздало, на его похвалы. Это действительно счастливый знак нашего времени, что великий пророк не всегда должен умирать, чтобы его оценили. Они присоединились к нему в громких, зловещих предупреждениях.
   Но, за исключением нескольких кое-где, никаких согласованных действий предпринято не было. Все медлили. Многие открыто насмехались над этой идеей; тогда как широкие массы, если они вообще думали об этом, пожимали плечами и считали само собой разумеющимся, что, если действительно существует большая опасность, угрожающая миру, то правительство и другие влиятельные органы предпримут соответствующие шаги. Есть что-то трогательное в вере масс в своих вождей и правителей. Кроме того, на эту очень яркую звезду было приятно смотреть. Он оказался достаточно безобидным. И многие считали, что человеку не следует вмешиваться или пытаться вмешиваться в непостижимые пути Провидения.
   Некоторые робкие испугались. Были и суеверные, и шарлатаны, и фанатики; и религиозные увещатели, громко призывавшие грешное человечество покаяться и спастись на том свете. Несколько экстремистов раздали свои скудные пожитки в ожидании грядущей бесполезности всех вещей. Были разыграны как комические сцены, так и патетические, по большей части смехотворные в своей ребячливости. Также заметно увеличилось количество свадеб. И обо всем этом в легком и легкомысленном тоне было написано немало новостных лент, и юмористы и карикатуристы не пренебрегли этой возможностью. Способностью или желанием смеяться редко пренебрегают. Возможно, это одно из спасительных средств.
   И вряд ли можно упрекнуть народ в спокойном взгляде на ситуацию. Общий интеллект был намного выше, чем в средние века, когда вид пылающей кометы в небе или затмение повергал население в страх и трепет; люди были далеко не в восторге от предсказаний конца света. Самое редкое событие на всем небе - близкое прохождение двух звезд - не было чем-то, что в опыте человека вызывало страх. Кроме того, строительство обширных подземных сооружений, достаточных для размещения масс, даже на короткое время, не было делом отдельных лиц. Не может и инерция, механизм общества, как бы он ни был сложен и напряжен, легко и тотально опрометчиво переключиться на предприятия такого масштаба, совершенно отличные от привычной деятельности повседневной жизни. Страшная необходимость должна быть ощутимой и действительно великой.
   Но нельзя было больше игнорировать все возрастающую настойчивость самых выдающихся научных авторитетов. Приближающееся тело было теперь так близко, что можно было получить довольно точные измерения его размеров, направления и скорости движения; и определить в сравнительно близких пределах точное место в пространстве, через которое оно войдет и пройдет через солнечную систему. До нее оставалось более ста миллиардов миль - невероятно близко для звезды. Его диаметр составлял около 535 000 миль; и таковы были его размеры, что потребовалось бы более 300 000 тел, таких как земля, чтобы сравняться с его объемом. Едва ли требовался научный ум, чтобы понять, что означает непосредственная близость, даже на короткое время, такого огромного тела, сравнимого по размеру и температуре с нашим Солнцем. У тех, кто знаком с техническими тонкостями задачи, сомнений не было. Принимая во внимание все возможные пределы погрешности, результаты его подхода в лучшем случае были неопределенными и в высшей степени опасными.
   Эти серьезные, способные люди во всем мире призвали правительственные власти предпринять немедленные шаги в отношении всех возможных средств защиты. Как бы то ни было, едва ли было достаточно времени, чтобы завершить такие масштабные мероприятия за короткий оставшийся период в пять лет.
   Доктор Дейли, как почетный гость, был основным докладчиком перед большой интеллигентной аудиторией в Нью-Йорке. Он страстно призывал всех к немедленным действиям. Он мрачно изобразил возможные последствия грядущего события и ужасные последствия дальнейшего промедления.
   Но такова извращенность общественного организма, такова особенность человеческого ума, такова зависимость от некоторых вождей и властей, что время тянулось, бесценные месяцы тратились на бесплодные дискуссии и политические споры.
   Это странный комментарий к человеческой природе, это слепое поклонение дураку, который преуспевает, это поклонение рукам, которые дергают за ниточки промышленности и правительства. Наши великие педагоги, наши глубокие мыслители, наши великие творческие умы мало что могут сказать, когда дело доходит до политических и непосредственных действий.
   Но общественный запрос, наконец, дал о себе знать. Правительственные органы и влиятельные организации по всему миру собирались, чтобы решить, какие действия следует предпринять. Наш президент созвал специальное заседание Конгресса. Пути и средства обсуждались; мнения свободно выражались; выступления засорили отчеты Конгресса.
   Некоторые предприимчивые духи предложили воинскую повинность за богатство и труд. Это было немедленно замято влиятельными лоббистами. Многие были против огромных налогов, которые это принесет. Они настаивали, что стоимость исчисляется неисчислимыми миллиардами и выведет из строя всю промышленную машину. Без сомнения, так и было бы.
   Конгрессмен Джордж Б. Стоун из Алабамы в громкой бранной речи, получившей широкую огласку, яростно выступил против любых рассматриваемых подобных вопросов. Частично он говорил следующее:
   "Я категорически против того, чтобы позволить нашему практическому здравому смыслу быть побежденным множеством тупоголовых провидцев и звездочетов. Им лучше оставаться у своих учебников и школьных розг. "Сапожник должен держаться до последнего". Мои сограждане: Вы хоть представляете, во что обойдется такая затея? Весь мир обанкротится. Я бескомпромиссно против вливания сотен миллиардов долларов в дыры под землей. Долгое время эти теоретизирующие, непрактичные школьные учителя предсказывали это бедствие - и все же мы здесь. Меня удивляет непрактичность этих ученых людей, которые заявляют, что знают так много; их недальновидность и их юношеские суждения, эти люди, на которых лежит воспитание нашей молодежи.
   "Я не верю, что что-то подобное, чего они боятся, когда-либо произойдет. Наши отцы поколениями жили на этой доброй старой земле, и с божьей волей будем жить и мы, и наши потомки. Я за принятие закона, запрещающего под страхом сурового наказания проповедовать такие вещи, которые напрасно пугают публику".
   Таким выражениям мнений отводилось ведущее место в каналах коммуникации, чтобы смягчить общественное беспокойство. И поскольку многие судят о важности новостей в основном по размеру заголовков и отведенному им месту, мир чувствовал себя успокоенным и уверенным.
   Однако были назначены различные комитеты для изучения и расследования возможной опасности и отчета на другом заседании Конгресса. Нигде во всем мире не было принято решение о конкретных действиях. Может быть, никто и не виноват в колебаниях в сложившихся обстоятельствах. Судя по всему, не было никакого повода голосовать миллиардами и миллиардами. Быть может, было бы чересчур ожидать, что мир бросит все и бросится в такие масштабные и дорогостоящие предприятия по совету людей, чьи фигуры не понятны обывателю.
   * * * *
   В начале тринадцатого года миниатюрное солнце освещало ночное небо. Его крошечный шар был хорошо виден и слепил глаза. Исчезла глубокая тьма ночи, и на смену ей опустились мрачные сумерки над лицом земли. В ясные ночи, когда светила полная луна, комбинированный свет луны и звезды отбрасывал странный, призрачный свет, который рассеивал покров тьмы и давал нереальное отражение.
   На Солнце появились огромные пятна, наблюдались солнечные бури большой интенсивности. Было замечено одно обширное извержение, выбросившее массу ионизированного газа на высоту четырнадцать миллионов миль. Радио и беспроводная связь оказались почти бесполезными.
   И тут случилось то, что вдруг пробудило народный страх. Ночью все были мобилизованы на действия. Ужасная буря, или, вернее, череда бурь и циклонов пронеслась по земле с такой силой, что ужаснула и напугала всех. Были огромные человеческие жертвы и материальные потери.
   Повсюду был резкий гневный спрос со стороны людей. Ничего серьезного пока не произошло. Очень вероятно, что звезда имела мало отношения к этим бедствиям. Но все были сильно напуганы. Ночное общее спокойствие и апатия сменились беспокойством и тревогой. Дела начали двигаться быстро.
   С наступлением безветренной солнечной погоды инерция сменилась бешеной активностью. Весь цивилизованный мир организовался в огромных масштабах, строя подземные убежища для испуганного человечества. Стоимость забыли. Горе тому, кто отныне будет вмешиваться словом или делом. Там, где еще несколько лет назад были лишь насмешки и насмешки над немногими прозорливыми, теперь противопоставить всеобщему рвению стоило жизни. Такова непоследовательность человека.
   Доктор Дейли и другие ученые возвысились до высочайшего уровня, а публика жалко и беспомощно искала у них руководства и спасения.
   Весь цивилизованный мир превратился в огромный подземный улей, готовясь к страшному событию. Промышленные и научные силы мира теперь были организованы и направлены на достижение одной цели. Как бы в один день вся структура общества приспособилась к новому положению вещей. Можно было бы подумать, что это подготовка к какой-то межмировой войне ужасающих масштабов. Теперь не было ни дня свободного. На самом деле было крайне сомнительно, что операции можно будет провести вовремя, чтобы помочь всему человечеству. Слишком много стали давать о себе знать зловещие признаки приближающейся катастрофы; сначала едва ощутимые, но все более и более проявляющиеся в виде необычайно страшных бурь, землетрясений и электрических явлений.
   Вопреки многим ожиданиям человечество, находящееся под угрозой, в этих обстоятельствах вело себя необычайно хорошо, дав высшую проверку своему истинному величию. Во всем цивилизованном мире порядок никогда не был лучше, а преступность никогда не снижалась. Люди соперничали друг с другом в стремлении облегчить страдания и в благотворительности. Было больше сочувствия и обычной вежливости. И был огромный рост религиозной преданности; места отправления культа никогда не были так посещаемы. Вместо царствования зверя воцарился добрый дух истинного человека. И вообще казалось бы, что если рукотворные катаклизмы войн и распрей всегда давали волю самым злым и жестоким инстинктам, то в данном случае перед лицом хмурого гнева всемогущего Промысла все силы зла склонялись их головы в смирении и религиозной покорности.
   Мировое состояние ума было странным комплексом. Были, конечно, и суеверные люди, видевшие в каждом дуновении ветра знаки доброго или злого предзнаменования. Они причудливо интерпретировали самые банальные вещи. Они придавали большое значение своим мечтам. Затем были напуганные люди, которые по странному стечению обстоятельств, казалось, наслаждались изображением самых мучительных условий. И, конечно, были сентиментальные люди, которые становились большой досадой себе и другим. Многие из тех, кто не видел друг друга годами и ни в малейшей степени не думал друг о друге, вдруг овладели огромным желанием подружиться. Многие согрешившие вдруг оказывались объектами пристального внимания; были вспышки запоздалой благотворительности; многим было довольно легко проливать обильные слезы по любому поводу; и на всех похоронах было огромное количество посетителей. А бедняки были рады, что с них сняли всю ответственность. Были, как всегда, насмешники и бесстрашные люди; и насмешники тоже; да, и даже злые, которые втайне злобно наслаждались тем, что их враги и надменные начальники все кончают вместе без различия. Потом были легкомысленные, неугомонные духи, которые во всем видят что-то смешное, чье веселье и веселье становится то блаженной закваской, то анафемой. И хмурые люди, и возбудимые люди, смешные и просто глупые. Религия приобрела новое значение, и многие, кто не видел места отправления культа изнутри, часто посещали его. Ультрарелигиозных людей стало легионом. Действительно, в то время возникло множество странных сект и верований; появилось много странных культов и практик. И пусть не думает читатель, что злых существ не было; определенное количество злых духов всегда было при любых обстоятельствах. Тем не менее, массы в целом, мир в целом вели себя на удивление хорошо.
   Наблюдатели по всему миру проложили точный курс проходящей звезды. Он быстро приближался к внешним границам нашей системы под небольшим углом к эклиптике, и его огромная масса вызывала большие возмущения на орбитах внешних планет, хотя и лишь в незначительной степени на орбитах Земли; В частности, Плутон, наша самая удаленная и ближайшая к звезде планета, смещался со своей обычной орбиты на орбиту вытянутого эллипса.
   Звезда пройдет в пределах 22 000 000 миль от Земли. Радостная весть была возвещена желающему миру, что сверхчеловеческие усилия человечества спасти себя в случае не слишком близкого приближения не были напрасны и напрасны. Однако была еще величайшая опасность для жизни, если не для самой земли; и было отчаянно необходимо торопиться с работами по укрытию с максимально возможной энергией, исключая все остальное. Мир бурлил человеческой деятельностью.
   Однажды доктор Дэйли вбежал в гостиную, где сидела Эллен с двумя детьми. Он был чрезвычайно взволнован, лицо его раскраснелось, на его чертах появилось выражение беспокойства.
   "Что вы теперь узнали: мы все-таки обречены?" - спросила она.
   "Нет, мы не обречены. Я верю, что мир будет спасен". Он произносил эти слова очень обдуманно, как будто наслаждался каждым словом.
   Румянец радости отразился на лице Эллен, когда она бросилась в его объятия. Она слишком хорошо знала своего мужа, чтобы поверить в то, что он говорит без определенного знания.
   "Но я сделал серьезное открытие, которое мои расчеты упустили из виду. Будет ужасное столкновение.
   "Как, каким образом? Вы все-таки обнаружили ошибку в своих расчетах? - воскликнула она на одном дыхании.
   "Нет, в моих расчетах не было ошибки. Но произойдет страшное столкновение, и мы станем свидетелями этого зрелища и выживем, чтобы рассказать об этом".
   - Бернард, я тебя не понимаю.
   "В нашей Солнечной системе произойдет столкновение; но наша земля будет пощажена. Именно планета Юпитер примет на себя всю силу столкновения".
   - И ты имеешь в виду...
   "Я имею в виду, что я только что обнаружил нечто такое, что каким-то образом ускользнуло от внимания всех наблюдателей, включая меня самого. Орбита Юпитера выведет его на путь звезды, и мы станем свидетелями ужасающей катастрофы. Земля очистится в безопасности, хотя и не невредимой. Беспорядки и напряжение будут велики, но мы избежим полного уничтожения".
   Другие наблюдатели также предвидели ту же надвигающуюся катастрофу. Странная непостижимая судьба привела планету Юпитер, вращающуюся по своей орбите, прямо на пути вторгающейся звезды.
   В ночь на 25 июля 1947 года в небе было видно грандиозное зрелище. Планета Юпитер и звезда находились в соединении. Инсценировалось столкновение двух небесных тел на виду у человеческого глаза. Люди затаили дыхание, завороженные; их глаза прикованы к небу.
   Все ближе и ближе приближались два тела; яркая планета почти терялась в ослепительном блеске того, что выглядело как миниатюрное солнце. Небесная трагедия была неизбежна. Словно огромный колосс, громадный Юпитер, самый большой сын Солнца, встал на пути стремительной, пожирающей звезды, словно желая бросить вызов и прикрыть своим телом свою слабую младшую сестру, крошечную Землю. Небесная жертва. Вдруг страшный, ослепительный свет, смесь малинового и синего белого, заполнил небеса. Интенсивность света была слишком велика для глаз. Не звук, а парализующий взгляд, заставляющий закрыть глаза.
   По мере того, как тянулась ночь, интенсивное сияние угасало. Приближающаяся звезда, теперь ярче и больше, чем когда-либо, все еще была там, но гигантская планета погасла, как свеча. Удар мчащейся звезды превратил Юпитер в огромную массу пылающего раскаленного пара. Содрогающееся человечество ясно представляло себе, каким будет столкновение с нашей Землей, увидев судьбу могучего Юпитера - планеты, масса которой в 317 раз превышает массу Земли.
   * * * *
   Наступила последняя фаза небесной драмы; последние роковые дни, которые решат жизнь или смерть. Звезда приближалась с пугающей быстротой. С той скоростью, с которой он двигался, он должен был пересечь промежуток на орбите Юпитера и приблизиться к нему примерно через восемь дней. Человечество ждало в мучительном ожидании.
   За необычайно ранней весной последовало самое жаркое лето на памяти человечества. Наблюдалась самая высокая солнечная активность, когда-либо зарегистрированная. Земля притягивалась к звезде значительно от ее орбиты. Произведенное напряжение привело к катастрофическим изменениям. Ужасающая череда землетрясений и бурь следовала одна за другой. Во многих местах долго покоящиеся вулканы проснулись с огромной активностью, и первые настоящие раскаты приближающегося ужаса вселили страх в сердце каждого.
   Присутствие такого большого постороннего тела в пределах Солнечной системы, движущегося с такой высокой скоростью, было похоже на революцию в равновесии всей системы. Находясь под властью нашего Солнца с момента его зарождения, законы и силы, которые миллиарды лет не нарушались в своей часовой регулярности, теперь были сведены на нет - подобно эффекту бомбы, брошенной в середину хорошо организованной машины. К счастью, преобладала солнечная масса. Если бы звезда была почти такой же массы или больше, никакие человеческие знания не могли бы предсказать результаты. Как бы то ни было, космические возмущения были вызваны неисчислимыми масштабами, и окончательные последствия для жизни на Земле должны были остаться неизвестными.
   Взаимное притяжение между нашим Солнцем и захватчиком вызвало невообразимые реакции между двумя телами. Приливные нагрузки, создаваемые Солнцем, вместе с его собственной тенденцией к извержению, приводили к интенсивным солнечным бурям, посылавшим стримеры далеко в космос с их последующим воздействием на земные условия. До поверхности Земли дошло резко возросшее излучение ультрафиолетовых лучей от Солнца, а также от уже отчетливо ощущаемых лучей звезды. Не осознавая этого, большое количество людей неожиданно умерло от чрезмерного облучения, поскольку избыток этих мощных лучей может быть опасен для жизни; публике были сделаны резкие предупреждения с рекомендациями о надлежащих мерах предосторожности. Пришло время укрыться, и массы были отправлены под землю в отведенных местах.
   Когда звезда приблизилась к месту наибольшего сближения с Землей, жара стала невыносимой. Температура росла все выше и выше, пока вся земля не стала похожа на раскаленную печь. Близость звезды, а также повышенная активность Солнца создали температуру, при которой ничто на поверхности земли не могло жить.
   И нашу маленькую планету, зажатую между гораздо большими телами этих двух противоборствующих сил, тянуло в противоположных направлениях, как будто она вот-вот разорвется на части. Ярость природы продолжалась во все возрастающем темпе.
   Целый день палящее солнце лило свой безжалостный жар на горящий мир. Леса, растительность, жилища и все горючее слились в один ужасный пожар. Ночью не стихали палящие лучи. Тьма исчезла. Когда солнце зашло, пламенная звезда, теперь казавшаяся больше, чем солнце, поднялась в небе; сначала как огромный красный шар, потом поднялся над горизонтом с красновато-белым ослепительным сиянием. Солнце днем; звезда ночью - ночи больше не было. На двадцать четыре часа в сутки земля была зажата, словно меж двух огней на вертеле.
   Приливно-отливное трение о землю, вызванное совместным притяжением солнца, звезды и луны, вызвало ряд приливов такой высоты и такой силы, что казалось, будто целые океаны вырвутся из своих лож, чтобы поглотить земельные участки. Все увеличиваясь в высоту по мере того, как звезда приближалась к своему ближайшему месту, приливные волны разбивались о берега каждого континента, затапливая и разрушая прибрежные города и далеко в глубине суши.
   Сжавшись в страхе и трепете, с мольбами на устах, беспомощное человечество искало убежища в подземных гаванях, которые предусмотрело предвидение. Не всем хватило места. Каждый свободный фут был переполнен до предела. Всякая деятельность любого рода давно прекратилась; ничего нельзя было делать, кроме как жить и терпеть. Не было времени строить дополнительные кварталы, и многие были вынуждены оставаться снаружи, чтобы погибнуть в пылающей бойне, и приливы затопили множество в подземных убежищах.
   Были разыграны жестокие и трагические сцены. В ярости, обнаружив, что не могут укрыться в подземельях, многие мстили, где только было возможно, тем, кто сопротивлялся строительству этих убежищ. Они справедливо считали, что их лишили шанса на выживание; и они быстро расправились со своими охваченными ужасом жертвами. Конгрессмен Джордж Б. Стоун, который вместе с остальными искал подземные убежища, был обнаружен ближайшими соседями; и, несмотря на его крики и мольбы, толпа грубо вытолкнула его наружу, и его место уступили молодой женщине с ребенком. А те, кто не мог попасть внутрь, искали спасения в подвалах и пещерах. Но этого оказалось совершенно недостаточно, когда приблизился последний кризис.
   Доктор Дейли и несколько его друзей и коллег стояли на его наблюдательной вышке до последнего момента, наблюдая и делая записи. Звезда была на самом близком расстоянии. Они знали, что на расстоянии 22 000 000 миль от земли он пролетел жгучей, огненной массой; но было невозможно увидеть небо. Все, что можно было увидеть сквозь густые тучи, окутывающие теперь все вокруг, было великое яростное малиновое сияние.
   Снаружи это было похоже на кипящий чайник. Ужасающая жара произвела огромные облака пара, которые покрыли всю землю. Ураганы, торнадо, циклоны и ураганы дули с такой разрушительной скоростью, что здания, деревья, огромные скалы и другие предметы летали по воздуху, как куски бумаги. Сила ветра достигла скорости почти в четыреста миль в час, как показали приборы доктора Дейли. Даже стальные и бетонные конструкции погнулись и оторвались от фундамента. Ничто снаружи не могло жить. Был один непрерывный раскат грома, и молнии ударяли в землю в постоянной бомбардировке. С неба начал литься поток воды.
   Оставаться дальше в башне стало небезопасно, ибо так постоянны и близки были эти разряды молний, так велика была лавина метательных снарядов, что в любой момент башня могла рухнуть вдребезги, несмотря на ее огромную силу. Они ушли глубоко под землю, чтобы дождаться окончательного ослабления разъяренных стихий.
   И даже подземные убежища не во всех местах были вполне безопасны. Приливная нагрузка, производимая на земле, вызвала множество поселений и разломов. Такие землетрясения, каких еще не знал человек, потрясли каждый континент. Произошли огромные оползни. И какими бы прочными ни были эти убежища, многие из них были разрушены или разорваны, а несчастные обитатели быстро сгорели от жары, задохнулись от смертоносных газов или утонули в постоянных ливнях, заливавших землю. Вдобавок к ужасу, вулканы во многих местах, даже в тех частях, которые никогда их не знали, извергались с разрушительной силой, покрывая обширные районы расплавленной лавой и пеплом; и хоронить заживо многих, искавших убежища в подземных камерах. Многие считали, что конец света все-таки наступил.
   Но человечество выжило. Запасы провизии, обилие воды, терпимая температура, очищенный воздух - все это, мудро обеспеченное в чрезвычайно прочных подземных убежищах, спасло почти всех от смерти. А адекватное санитарное обеспечение предотвратило катастрофические эпидемии. Кроме временных личных неудобств, не было никаких страданий. Все было хорошо организовано, ретриты хорошо организованы.
   * * * *
   Через неделю доктор Дэйли поднялся на свою башню. Большая часть его была разбита, но одно маленькое крыло осталось целым; и он смог получить вид снаружи. Земные напряжения и стрессы уменьшились. Густые облака по-прежнему заполняли воздух до самой земли, уничтожая всякую видимость. Температура была все еще высокой, и бушевала одна непрерывная буря. Испытания воздуха выявили ядовитые газы в небезопасном объеме, которые, возможно, попали на Землю из-за внешнего края звездных извержений, а также те, что были извергнуты из недр Земли многочисленными действующими вулканами. Но худшее было позади.
   Еще через две недели можно было безопасно покинуть подземные убежища; и облегченное человечество робко рискнуло вперед.
   Они увидели изменившийся мир. Знакомые ориентиры были неузнаваемы. Реки изменили свое русло. Непрекращающийся ливень создал множество больших внутренних морей и огромные размывы. Перевороты подняли настоящие горы в долинах, где раньше была ровная земля. Здесь земля опустилась, а там поднялась. Посреди Тихого океана появился континентальный остров. И целые горные цепи были расколоты, создавая чудесные живописные эффекты, которые теперь не мог оценить ни один человек. Растительность и животный мир, за исключением тщательно охраняемых под землей, были уничтожены; большие лесные массивы все еще горели, наполняя воздух дымом. Вулканы и непрекращающиеся землетрясения придавали пострадавшему миру ужасную реальность.
   И если естественная топография земного шара была так изменена, то дело рук человека пострадало еще больше. Почти не осталось ни дома, ни здания, ни моста, ни другого сооружения. Мировой труд на пяти континентах, сокровища многовекового труда рассеялись по лицу земли, как мякина. Едва один камень не остался на камне. Горячая температура, приливные волны, непреодолимые потоки воздуха, движущиеся со скоростью сотни миль в час, разряды молний, постоянные лавины воды с неба, землетрясения и извержения вулканов, даже приливные волны, возникающие на поверхности скал, - все это сговорилось. произвести самый неописуемый хаос. Это был великий и страшный Содом и Гоморра в мировом масштабе.
   Но разбитое и обедневшее человечество не было неблагодарным. Все были благодарны за спасение своей жизнью. Перед лицом страшной беды крепнет человеческое сердце, и душа возносится к высочайшим высотам. В этом заключается проверка истинного величия человека.
   Когда звезда переместилась на ту же сторону, что и солнце, желанная мантия постепенно возвращающихся ночей успокоила выжженный мир. Благословенная ночь. Как охлаждающий напиток для пересохшего горла. В благодарном мире снова наступила исцеляющая, спокойная ночь.
   Постепенно небо прояснилось, и мир смог подвести итоги. В далеком космосе, по ту сторону Солнца, которое теперь сияло с привычной радостью, удаляющаяся звезда теперь счастливо находилась за пределами Солнечной системы. Теперь можно было без опасений смотреть на блестящее зрелище, которое она по-прежнему представляла в небе. Хотя теперь он лишился своего блеска из-за большого расстояния и лучей солнца, он все же ослеплял глаза, особенно по вечерам. Но день за днем он постепенно терял свое великолепие, устремляясь в бездонные глубины космоса, откуда он навязывал себя невольному миру. Могучая масса нашего солнца значительно сбила его с курса и закрутила большим колебанием, которое направило его в несколько ином направлении.
   Земля вновь вернулась к своему нормальному существованию. И все же это было ненормально. Произошел ряд важных изменений - изменений, которые сохранятся в вечности. Прохождение звезды выпрямило земную ось относительно ее наклона на одиннадцать градусов, таким образом сделав наши дни и ночи, а также времена года почти равными. Осевое вращение также увеличилось, так что наши дни стали быстрее и короче; и измеряется по старому стандарту - двадцать два часа и одиннадцать минут. Большое значение имел также тот факт, что звезда отодвинула орбиту Земли примерно на миллион миль дальше от Солнца, а ее огромная скорость заставила нашу планету вращаться вокруг Солнца с гораздо большей скоростью, так что по старому исчислению теперь один оборот совершается за триста двенадцать дней. Поэтому можно сказать, что дни и годы человека на земле увеличились. Другое необычное изменение, представляющее большой интерес, - слегка увеличенный наклон плоскости эклиптики, в то время как орбита Луны сместилась на расстояние 210 000 миль, что приблизило наш спутник и сделало его более красивым. Отсутствие яркого Юпитера и его интересных спутников, конечно, было бы упущено всеми любителями неба; и удаление его огромной массы, несомненно, вызвало бы изменения орбит остальных планет, которые астрономам предстояло бы рассчитать и наблюдать в будущем.
   В течение многих лет занятое человечество было занято своей геркулесовой задачей реабилитации. Произошло так много далеко идущих изменений. Было ясно, что долго не будет ни места, ни времени для пререканий и раздоров. Подобно тому, как восстанавливается город, охваченный огнем, теперь можно было восстановить цивилизацию в более тонком и более щедром масштабе. Вся паутина и жижа, и грязь, и хлам были выметены и уничтожены вместе с полуполезным и ненужным. Проходящая звезда оказалась не совсем чистым злом. На руинах старого мира выросло великое человечество и гораздо более великолепная цивилизация.
   ВЕРНЫЙ, с картины Лестера Дель Рэя
   Первоначально опубликовано в Astounding , апрель 1938 года.
   Сегодня в зеленом и прекрасном мире, здесь, в самом могущественном из человеческих городов, умирает последний представитель человечества. И нам, созданным Человеком, остается оплакивать его кончину и поклоняться памяти Человека, который контролировал все, что знал, кроме самого себя.
   Я стар, как и мой народ, но моя кровь все еще молода, и моя жизнь может продолжаться еще неисчислимые века, если то, что сказал этот последний из людей, правда. И это тоже работа человека, точно так же, как мы и люди-обезьяны - его работа в конечном счете. Мы, Люди-Собаки, стары и долгое время жили с Человеком. И все же, если бы не Роджер Стрен, мы могли бы до сих пор лаять на луну и чесать блох со своих шкур или лежать на руинах империи человека, тупо удивляясь его кончине.
   Есть более ранние записи о собаках, которые неуклюже произносили несколько человеческих слов, но Хунгор был любимцем Роджера Стрена, и в напряженных усилиях по речи он видел идеал и дело всей жизни. Операция на горле и рту Хунгора, сделавшая почти возможной человеческую речь, была сравнительно простой. Искать других "говорящих" собак было сложнее.
   Но он нашел еще пять, кроме Хунгора, и с этого маленького старта начал. Селекция и разведение, хирургия и дрессировка, имплантация желез и рентгеновские мутации были его методами, и он неуклонно продвигался вперед. Сначала деньги были проблемой, но вскоре его питомцы привлекли внимание и стали продаваться по высоким ценам.
   Когда он умер, первоначальные шесть стали тысячами, и он наблюдал за воспитанием двадцати поколений собак. Поколению моего вида тогда потребовалось всего три года. Он видел, как его маленький загон на заднем дворе превратился в огромное учреждение с сотней последователей и студентов, и обнаружил, что мир жаждет его успеха. Прежде всего, он видел, как за это короткое время виляние хвостом уступило место ограниченной речи.
   Начатое им движение продолжалось. По прошествии двух тысяч лет у нас было место рядом с человеком в его творчестве, которое было бы немыслимо для самого Роджера Стрена. У нас были свои школы, свои дома, наша работа с Человеком и собственное общество. Даже наша независимость, когда мы этого хотели. И срок нашей жизни был не четырнадцать, а пятьдесят и более лет.
   Человек тоже прошел долгий путь. Звезды были почти в пределах его досягаемости. Бесплодная луна принадлежала ему веками. Марс и Венера манили, и он дважды достигал их, но не для того, чтобы вернуться. Что лежало под рукой. Почти человек завоевал вселенную.
   Но он не победил себя. В его прогрессе было много неудач, потому что он должен был пойти и убить других себе подобных. И вот снова позвала память из прошлого, и он вышел в бой против самого себя. Города обратились в прах, равнины к югу снова превратились в бесплодные пустыни, Чикаго лежал в зеленом тумане. Что смерть убивала медленно, так что Человек бежал из города и умер, оставив в нем пустое место. Там висел туман, цепляясь за дни, месяцы, годы после того, как Человек перестал существовать.
   Я тоже отправился на войну, управляя самолетом, построенным для моего народа, над городами Империи Восходящего Солнца. Крошечные атомные бомбы падали с моего корабля на дома, на фермы, на все, что принадлежало Человеку, который сделал мою расу такой, какая она есть. Потому что мои Люди сказали мне, что я должен сражаться.
   Меня как-то не убили. И после последнего Великого Набега, когда половина человечества была уже мертва, я собрал вокруг себя своих людей, и мы пошли на север, где некоторые из моих людей повернули, чтобы найти убежище от войны. Из творения Человека все еще стояли три города - окутанные зеленым туманом и бесполезные. И Человек сгрудился вокруг маленьких костров и спрятался в лесу, добывая себе пищу небольшими кланами. Но не прошло и года войны.
   Какое-то время Люди и мой народ жили в мире, планируя восстановить то, что было, как только война наконец прекратится. Потом пришла чума. Разработанный антитоксин оказался неэффективным, так как чума усилила свою вирулентность. Оно распространилось по суше и по морю, охватило Человека, который его изобрел, и убило его. Это было похоже на сильную дозу стрихнина, оставившего человека умирать в сильных судорогах и позывах на рвоту.
   На короткое время Человек объединился против него, но контроля не было. Безжалостно он распространился даже на маленькое поселение, которое они основали на севере. И я в печали наблюдал, как мои Люди вокруг меня были охвачены его агонией. Тогда мы, Люди-Собаки, остались одни в разрушенном мире, из которого исчез Человек. Неделями мы трудились над маленьким радиоприемником, которым могли управлять, но ответа не было; и мы знали, что Человек мертв.
   Мы мало что могли сделать. Мы должны были добывать себе пищу, как и прежде, и возделывать урожай настолько мелко, насколько позволяли наши несколько видоизмененные передние лапы. А бесплодная северная страна нам не подходила.
   Я собрал вокруг себя разрозненные племена, и мы отправились в долгий путь на юг. Мы переходили из сезона в сезон, останавливаясь, чтобы посадить нашу еду весной, охотясь осенью. Поскольку наши сани старели и ломались, мы не могли их заменить, и наше путешествие становилось еще медленнее. Иногда мы натыкались на себе подобных небольшими стаями. Большинство из них вернулись к дикости, и их нам пришлось приспосабливать к себе силой. Но мало-помалу, увеличиваясь в размерах, мы потянулись на юг. Мы искали Людей; в течение двухсот тысяч лет мы, Люди-Собаки, жили с Человеком и для Человека.
   В дебрях того, что когда-то было штатом Вашингтон, мы наткнулись на другую группу, которая не отступила к закону зубов и клыков. У них были лошади для работы, даже грубая упряжь и машины, которыми они могли управлять. Там мы пробыли лет десять, создали правительство и построили себе грубый город. Там, где у человека были руки, мы должны были изобрести то, что можно использовать с нашими бедными ногами и нашими зубами. Но мы нашли своего рода безопасность и даже приобрели несколько книг Человека, по которым мы могли учить нашу молодежь.
   Затем в нашу долину пришел клан наших людей, двигавшихся на запад, которые рассказали нам, что слышали, что одно из наших племен искало убежища и пропитания в могучем городе с большими домами, расположенном у озера на востоке. Я мог только догадываться, что это Чикаго. О зеленом тумане они не слышали - только о том, что там возможна жизнь.
   У наших костров в ту ночь мы решили, что если бы город был обитаем, в нем были бы дома и машины, предназначенные для нас. И, может быть, там были Мужчины и шанс воспитать наших детей в наследии, которое было их правом по рождению. В течение нескольких недель мы трудились, готовясь к долгому маршу в Чикаго. Мы погрузили припасы в наши грубые телеги, привязали к ним животных и отправились в путь на восток.
   Приближалась зима, когда мы разбили лагерь за городом, все еще могучие и внушительные. За шестьдесят лет его запустения ничего не погибло, что мы могли бы видеть; фонтаны на западе все еще били, приводимые в действие автоматическими двигателями.
   Мы двинулись на остальных в темноте, тихо. Они жили на большой площади, заваленной нечистотами, и мы заметили, что от цивилизации у них не осталось даже огня. Это была жестокая битва, пока она продолжалась, без пощады и без просьб. Но они зашли слишком далеко, в ленивом приюте города Людей, и клан был не таким большим, как мы слышали. К тому времени, как взошло солнце, ни один из них не был убит или заключен в тюрьму до тех пор, пока мы не приучим их к нашим обычаям. Древний город был нашим, зеленый туман исчез после стольких лет.
   Вокруг нас было изобилие провизии, пищевые фабрики, которыми я умел управлять, машины, созданные Человеком для удовлетворения наших потребностей, дома, в которых мы могли жить, энергия, черпаемая из взрывающегося ядра атома, которой требовалось лишь прикосновение. переключатель для запуска. Даже без рук мы могли бы жить здесь в мире и безопасности целую вечность. Возможно, здесь осуществились мои мечты о том, чтобы приспособить наши ноги к обращению с инструментами Человека и выполнению его работы, даже если не будет найдено никаких Людей.
   Мы очистили город от грязи и двинулись в Большой Южный Чикаго, где у наших людей была своя часть города. Я и несколько старейшин, которых отцы научили человечеству, установили старый режим и запустили великие водяные и световые машины. Мы вернулись к жизни уверенности.
   А четыре недели спустя один из моих лейтенантов привел ко мне Пола Кеньона. Мужчина! Настоящий и живой, спустя столько времени! Он улыбнулся, и я жестом отослал своих нетерпеливых людей.
   - Я видел твои огни, - улыбнулся он. "Я сначала подумал, что вернулись какие-то люди, но этого не случилось; но у цивилизации, видимо, еще есть свои последователи, поэтому я попросил одного из вас отвести меня к вождю. Привет от всего, что осталось от Человека!"
   - Приветствую, - выдохнул я. Это было похоже на возвращение богов. У меня перехватило дыхание; великий покой и удовлетворение нахлынули на меня. "Приветствую и благословляю вашего Бога. У меня не было никакой надежды снова увидеть Человека".
   Он покачал головой. "Я последний. Пятьдесят лет я ищу мужчин, но их нет. Что ж, вы хорошо потрудились. Я хотел бы жить среди вас, работать с вами, когда я могу. Я как-то пережил Чуму, но она все еще приходит ко мне, теперь чаще, и я не могу ни двигаться, ни заботиться о себе тогда. Вот почему я пришел к вам.
   "Смешной." Он сделал паузу. "Кажется, я узнал тебя. Хунгор Беовульф, XIV? Я Пол Кеньон. Быть может, ты меня помнишь? Нет? Ну, это было давно, и ты был молод. Но эта белая полоса под глазом все еще видна". Большее удовлетворение пришло ко мне от того, что он помнил меня.
   Один из них пришел к нам с руками, и он очень помог. Но больше всего он был из стариков и придавал значение нашей работе. Но часто, как он говорил, на него нападала старая болезнь, и он лежал в сильных конвульсиях, от которых ослаблял несколько дней. Мы научились заботиться о нем и помогать ему, когда он в этом нуждался, даже когда мы научились приспосабливать наше общество к его присутствию. И, наконец, он пришел ко мне с предложением.
   "Голод, - сказал он, - если бы у тебя было одно желание, что бы это было?"
   "Возвращение человека. Старый порядок, где мы могли работать вместе. Ты не хуже меня знаешь, как сильно мы нуждаемся в Человеке. Он криво усмехнулся. "Теперь, кажется, ты больше нужен мужчине. Но если это было опровергнуто, что дальше?"
   - Руки, - сказал я. "Я мечтаю о них ночью и планирую их днем, но я никогда их не увижу".
   "Может быть, так и будет, Хунгор. Вы никогда не задумывались, почему вы продолжаете жить в два раза старше обычного возраста в расцвете сил? Вы никогда не задумывались, как я выдержал чуму, которая до сих пор течет в моей крови, и как мне до сих пор кажутся только тридцатые годы, хотя с тех пор, как родился человек, прошло почти семьдесят лет?
   "Иногда." Я ответил. "Сейчас у меня нет времени на удивление, а когда оно возникает, человек - единственный ответ, который у меня есть".
   - Хороший ответ, - сказал он. "Да, Хунгор, Человек - это ответ. Вот почему я помню тебя. За три года до войны, когда вы только достигли зрелости, вы пришли в мою лабораторию. Ты помнишь?"
   - Эксперимент, - сказал Т. - Поэтому ты меня помнишь?
   "Да, эксперимент. Я несколько изменил твои железы, вживил в твое тело определенные ткани, как сделал себе. Я искал секрет бессмертия. Хотя в то время не было никакой реакции, это сработало, и я не знаю, сколько еще мы сможем прожить - или вы можете; это помогло мне противостоять чуме, но не побороло ее".
   Таков был ответ. Он долго стоял, глядя на меня. "Да, по незнанию, я спас тебя, чтобы ты вел за него будущее человека. Но мы говорили о руках.
   "Как вы знаете, к востоку от Америки есть большой континент, называемый Африкой. Но знаете ли вы, что человек работал там над человекообразными обезьянами, как он работал здесь над вашим народом? Мы никогда не добились такого большого прогресса с ними, как с вами. Мы начали слишком поздно. При этом они говорили на простом языке и служили для общего дела. И мы поменяли их руки так, чтобы большой и остальные пальцы были противоположны, как и у меня. Вот, Хунгор, твои руки.
   Теперь мы с Полом Кеньоном тщательно обдумывали планы. В городских ангарах стояли самолеты, предназначенные для использования моими людьми; до сих пор я не видел необходимости использовать их. Самолеты были в хорошем состоянии, как мы обнаружили при осмотре, и мои ранние тренировки вернулись ко мне, когда я поднялся на первый корабль. Они несли горючее, чтобы десять раз облететь земной шар, а большие топливные баки в озере можно было использовать, когда это было необходимо.
   Вместе, хотя он выполнял большую часть механической работы между приступами болезни, мы сняли с самолетов все их боевое оборудование. Из шестисот самолетов только два были бесполезны, а остальные должны были перевозить около двух тысяч пассажиров, помимо пилотов. Если обезьяны возвращались к полной дикости, нас снабжали баллонами с анестезирующим газом, с помощью которых мы могли победить их и привязать к самолетам для возвращения. В домах вокруг нас мы построили для них жилища, достаточно прочные, чтобы удерживать их силой, но предназначенные для их комфорта, если они были миролюбивы.
   * * * *
   Сначала я планировал возглавить экспедицию. Но Пол Кеньон заметил, что они скорее ответят нам, чем ему. "В конце концов, - сказал он, - мужчины воспитывали их и заботились о них, и они, вероятно, смутно помнят нас. Но ваших людей они знают только как диких собак, которые являются их врагами. Я могу выйти и связаться с их лидерами, разумеется, охраняемыми вашими людьми. Но в противном случае это может означать битву.
   Каждый день я брал нескольких наших младших в самолеты и учил их обращаться с органами управления. По мере того, как их учили, они начинали наставлять других. Это была задача, на выполнение которой ушли месяцы, но мои люди знали о необходимости рук не хуже меня; любая слабая надежда стоила того, чтобы попытаться.
   Была поздняя весна, когда экспедиция отправилась в путь. Я мог следить за их продвижением по телевизору, но с трудом управлялся с управлением. Кеньон, конечно же, работал на другом конце провода, когда мог.
   Они встретили шторм над Атлантическим океаном, и три корабля пошли ко дну. Но под руководством моего лейтенанта и Кеньона остальные выдержали бурю. Они приземлились возле руин Кейптауна, но не нашли никаких следов Обезьяньего Народа. Затем начались недели разведки джунглей и равнин. Они видели обезьян, но, поймав нескольких, нашли в них только примитивных существ, созданных природой.
   Случайно они, наконец, добились успеха. Лагерь на ночь разбили возле водопада и разожгли костры, чтобы защититься от диких зверей, бродивших по земле. Кеньон переживал один из редких моментов хорошего здоровья. Телеведущий был установлен в палатке на окраине лагеря и передавал полный отчет о прошедшем дне. Затем внезапно над головой Человека поднялось грубое и лохматое лицо.
   Он, должно быть, увидел тень, потому что начал резко поворачиваться, потом спохватился и медленно пошел кругом. Перед ним стояла одна из обезьян. Он молча стоял, наблюдая за обезьяной, не зная, была ли она дикой или доброжелательной. Он тоже колебался; затем он продвинулся.
   "Человек... человек", - прошептал он. "Ты вернулся. Где вы были? Я Толемей, я увидел тебя и пришел.
   - Толемей, - сказал Кеньон, улыбаясь. - Рад тебя видеть, Толеми. Садиться; давай поговорим. Я рад вас видеть. Ах, Толемей, ты выглядишь старым; твои отец и мать были воспитаны мужчиной?
   "Мне восемьдесят лет, я думаю. Это трудно понять. Я был воспитан Человеком давным-давно. А теперь я стар; Мои люди говорят, что я слишком стар, чтобы руководить. Они не хотят, чтобы я пришел к вам, но я знаю Человека. Он был добр ко мне. И у него был кофе и сигареты".
   - У меня есть кофе и сигареты, Толеми. Кеньон улыбнулся. - Подожди, я их достану. А ваш народ, не тяжело ли живется среди них в джунглях? Хочешь вернуться со мной?"
   "Да, тяжело среди нас. Я хочу вернуться с тобой. Вас здесь много?"
   - Нет, Толемей. Он поставил кофе и сигареты перед обезьяной, которая жадно выпила и осторожно зажгла дым от костра. - Нет, но со мной есть друзья. Ты должен привести сюда своих людей, и мы подружимся. Вас много?"
   "Да. Десять раз мы делаем десять десятков - нас почти тысяча. Мы все, что осталось в городе Мэн после великой битвы. Человек освободил нас, и я увел свой народ, и мы жили здесь, в джунглях. Они хотели быть небольшими племенами, но я объединил их, и мы в безопасности. Еду трудно найти".
   "У нас много еды в большом городе, Толемей, и друзья, которые помогут тебе, если ты будешь работать на них. Вы помните людей-собак, не так ли? И вы бы работали с ними, как с людьми, если бы они обращались с вами так, как обращаются с вами люди, и кормили вас, и учили ваш народ?
   "Собаки? Я помню Людей-псов. Они были хороши. А вот с собаками плохо. Я учуял здесь собаку; это не было похоже на собаку, которую мы нюхаем каждый день, и мой нос не был уверен. Я буду работать с человеческими собаками, но мои люди будут медленно их изучать.
   Более поздние телепередачи показали быстрый прогресс. Я видел, как обезьяны подходили по двое и по трое и встречали Пола Кеньона, который накормил их и представил им моих людей. Это было медленно, но когда некоторые начали терять страх перед нами, других стало легче тренировать. Лишь немногие оторвались и не пришли.
   Сигареты, которые любил Мэн, но которые мои люди никогда не использовали, были подспорьем, так как они научились курить с большой готовностью.
   Прошли месяцы, прежде чем они вернулись. Когда они пришли, с ними было более девятисот обезьянолюдей, и Пол и Толемей начали свое образование. Нашей первой задачей было тщательное медицинское обследование Толемея, но оно показало, что он здоров и полон энергии молодой обезьяны. Человек удлинял свой век, как и наш, и, очевидно, добился полного успеха.
   * * * *
   Вот уже три года они среди нас, и за это время мы научили их пользоваться руками по нашим указаниям. Над головой мчатся большие монорельсовые вагоны, снова заработали заводы. Они быстро учатся, с любопытством, которое заставляет их стремиться к новым знаниям. И они здесь процветают и размножаются. Нам больше не нужно оплакивать отсутствие рук; возможно, со временем, с их помощью, мы сможем еще больше изменить свои передние лапы и научиться ходить на двух ногах, как это сделал Человек.
   Сегодня я вернулся с постели Пола Кеньона. Теперь мы часто бываем вместе - пожалуй, мне следует включить и верного Толемея, - когда он может говорить, и между нами завязалась большая дружба. Сегодня я представил ему определенные планы по умственной и физической адаптации обезьян, пока они не станут людьми. Однажды природа сделала это с обезьяноподобным животным; почему мы не можем сделать это сейчас с Обезьяно-Людями? Земля снова будет заселена, наука заново откроет звезды, а у человека появится приемный ребенок, похожий на него самого.
   И мы, Люди-Собаки, следовали за Человеком двести тысяч лет. Это слишком долго, чтобы изменить. Из всех земных существ только Люди-Собаки последовали за Человеком таким образом. Мои люди не могут вести сейчас. Ни одна собака никогда не была полноценной без компании человека. Люди-обезьяны будут людьми.
   Это приятная мечта, конечно, не несбыточная.
   Кеньон улыбался, когда я говорил с ним, и предупредил меня в шутливой манере, которую он использует, когда очень серьезен, не делать их слишком похожими на людей, чтобы другая чума не уничтожила их. Что ж, мы можем защититься от этого. Думаю, ему тоже приснился возрожденный Человек, потому что в его глазах были намеки на слезы, и он, казалось, был доволен мной.
   Мало что может порадовать его сейчас, когда он один среди нас, терзаемый болью, ожидающий медленной смерти, которая, как он знает, должна прийти. Старая беда усугубилась, и чума еще сильнее поселилась на нем.
   Все, что мы можем сделать, это дать ему успокоительное, чтобы облегчить боль, хотя мы с Толеми изолировали чуму, которую нашли в его крови. Похоже, это форма холеры, и с этой информацией мы проделали определенную работу. Старая сыворотка от чумы тоже дает подсказку. Некоторые из наших сывороток, похоже, немного ослабили заклинания, но не остановили их.
   Это слабый шанс. Я не рассказал ему о нашей работе, потому что только удача даст нам успех до его смерти.
   Человек умирает. Здесь, в нашей лаборатории, Толеми все время что-то повторяет; молитва, я думаю, что это. Что ж, может быть, Бог, которого он научил от Человека, будет милостив и даст нам успех.
   Пол Кеньон - это все, что осталось от старого мира, который мы с Толеми любили. Он лежит в палате, стонет в агонии и умирает. Иногда он выглядывает из своих окон и видит птиц, летящих на юг; он смотрит на них так, как будто больше никогда их не увидит. Ну будет ли он? Что-то, что он пробормотал однажды, вспомнилось мне:
   "Ибо никто не знает..."
   ПАРА ВОЛКОВ, Фриц Лейбер
   Первоначально опубликовано в Amazing Science Fiction Stories , январь 1960 года.
   Также опубликовано под названием "Ночь длинных ножей".
   Глава I
   Любой человек, увидевший вас или даже услышавший ваши шаги, должен попасть в засаду, выследить и убить, независимо от того, нужен ли он для еды или нет. В противном случае, пока его сила держится, он будет идти по твоему следу.
   - "Двадцать пятый час ", Герберт Бест
   Я был в сотне миль от Ниоткуда - и я имею в виду буквально - когда я заметил эту девушку краем глаза. Я держал дополнительное наблюдение, потому что все еще ожидал, что другой педераст-нежить, оставшийся после убийства в Нигде, будет преследовать меня.
   Я следовал за линией высоковольтных башен, наклоненных под одним и тем же джентльменским наклоном под старым взрывом времен Последней Войны. Я прикинул, что девушка шла в том же направлении, и ее подталкивала к моему курсу пыльная струя, которая даже на моем расстоянии показывала опасный металлический отблеск и темные горбы, которые могли быть мертвецами или скотиной.
   Она выглядела стройной, с темной макушкой и настороженной. Маленькая, как я, и как я, с шарфом, свободно обвивающим нижнюю половину лица в стиле старых козлов.
   Мы не помахали, не повернули головы и не подали ни малейшего намека на то, что видели друг друга, пока наши пути медленно сходились. Но мы были напряженно, ежеминутно бдительны - я знал, что я был, и ей лучше быть.
   Небо над головой, как всегда, было покрыто низкой пыльной дымкой. Я не помню, как выглядит высокое небо. Кажется, три года назад я видел Венеру. Или это мог быть Сириус или Юпитер.
   Горячий дымный свет из янтаря полудня превращался в кровавую бронзу вечера.
   Линия башен, за которой я следовал, едва заметно разошлась в направлении их наклона - должно быть, они находились всего в нескольких милях от центра взрыва. Когда я проходил мимо каждого из них, я мог видеть, где металл со стороны взрыва подвергся эрозии - испарился первоначальным взрывом, в основном гладко, но с рубцами и пустулами там, где металл просто расплавился и растекся. Я предположил, что линии, которые несли башни, тоже испарились, но из-за дымки я не мог быть уверен, хотя и видел там три темных пятна, которые могли быть стервятниками.
   Из сугроба вокруг подножия ближайшей башни белел человеческий череп. Это довольно необычно. Спустя годы вы все еще видите больше мертвых тел с мясом, чем скелетов. Интенсивная радиация убила их бактерии и предохранила их от разложения на неопределенный срок, как упакованное мясо в последних рекламных объявлениях или надежды египетских фараонов. На самом деле такие тела - один из признаков действительно горячего дрейфа - их избегаешь. Стервятники пропускают и такую ядовито горячую падаль - они усвоили урок.
   Впереди начали вырисовываться какие-то большие бензобаки, похожие на деформированные линкоры и плоскодонки в дымовой завесе, их носы представляли собой место соединения естественного изгиба незащищенного борта с массивной вогнутостью незащищенного борта.
   Ни у меня, ни у трех других педерастов не было четкого представления о том, где находился Нигде - отсюда, отчасти, и название, - но в общих чертах я знал, что нахожусь где-то в Землях Смерти между округом Портер и приходом Уашита, вероятно, гораздо ближе к первому.
   * * * *
   Знаете, в наши дни у нас настоящая запутанная Америка, в которой осталась лишь слабая струйка чувства идентичности, как у парня в самой мягкой камере в самой запертой палате во всей психушке. Если бы путешественник во времени из середины двадцатого века прыгнул к ней через несколько прошедших десятилетий и посмотрел на ее карту, если у кого-нибудь есть ее карта, он подумал бы, что карта устарела, что на ней появился какой-то вид. Болезнь, от которой несколько крошечных частей распухли безгранично, бумажные опухоли, в то время как большинство других частей, частей, которые, как он помнил, носили имена, напечатанные таким крупным шрифтом и окрашенные в такие яркие цвета, сжались до небытия.
   Он никогда бы не догадался, что мы добрались до Марса и Венеры - и даже до спутников Юпитера - до того, как зараза, вызывающая пуговицы, охватила... и распространилась на колонии.
   На востоке он увидит Атлантическое нагорье и крепость Саванна. На западе, Территория Уолла-Уолла, Пасифик-Палисейдс и Лос-Аламос - и там он увидит реальное изменение береговой линии, как мне сказали, где три из самых больших складов термоядерных снарядов оторвутся и откроют Долину Смерти к морю. - чтобы Лос-Аламос был ближе к порту. В центре он обнаружил бы графство Портер и лечебницу Мантено на удивление близко друг к другу возле Великих озер, которые наклонились и немного вытекли на юго-запад из-за сильного землетрясения.
   Забавно, что психиатрическая больница должна быть одним из мест, где можно пережить ядерную бомбу. Но потом, как мне сказали, эти места ставили как можно дальше от всего остального. Они были помечены для безопасности, если кто-то думал.
   На юге и в центре: приход Уашита медленно поднимается вверх по Миссисипи из старой Луизианы под жестоким настоянием шерифов Фишера.
   Те, которые он найдет, и несколько, очень мало других мест, включая пару, о которых я, полагаю, не слышал. Практически все они удивили бы его - никто не может предсказать, какие обрывки проклятой нации будут цепляться за клочок организации и безжалостно поддерживать ее и очень медленно и очень ревниво расширять ее.
   Но самое главное, занимая практически всю карту, уменьшая все те опухшие местности, о которых я упоминал, до крошечных пятен, ограничивающих большую часть Америки и повсюду втыкающих ее причалы-ложноножки, он увидит огромное чернильное пятно Земель Смерти. Я не знаю, как еще, кроме сплошной, абсолютно сплошной черноты, можно было бы представить Земли Смерти с их разноцветной радиоактивной пылью и скудным грузом одиноких жителей Смерти, каждый из которых связан своим убийственным, совершенно бессмысленным, но чрезвычайно поглощающим делом... область, где такие названия, как "Нигде", "Оно", "Где угодно" и "Место" - самые естественные вещи в мире, когда некоторые из нас решают попытаться прогуляться вместе в течение нескольких нервных месяцев или недель.
   Как я уже сказал, я был где-то в Землях Смерти возле лечебницы Мантено.
   * * * *
   Теперь мы с девушкой приближались, на расстоянии пистолета или дротика, хотя и за пределами любого, кроме самого искусного или удачливого броска ножа. На ней были сапоги, поношенная рубашка с длинными рукавами и джинсы. Черной накладкой были волосы, собранные в сложную прическу, которая удерживалась на месте скрученными стружками из яркого металла. Прекрасная ловушка для насекомых, сказал я себе.
   В левой руке, ближайшей ко мне, она держала дротик, направленный в сторону от меня, поперек тела. Это был такой мощный крошечный арбалет, по которому трудно определить, взведена ли пружина. Сзади на левом бедре к поясу была привязана маленькая кожаная сумка. Также на той же стороне лежали два ножа в ножнах, один из которых был странным - у него не было рукояти, только голый хвостовик. Я предположил, что только для того, чтобы бросать.
   Я позволил своей левой руке немного приблизиться к моему Banker's Special в открытой кобуре - великому психологическому оружию Рэя Бэнкера, хотя (кто знает?) два патрона 38-го калибра, которые он содержал, могли действительно выстрелить. Тот, который я испытал в Нигде, имел, и мне очень повезло.
   Казалось, она прячет от меня правую руку. Затем я заметил оружие, которое он держал, такое редко увидишь, крюк стивидора. Она прятала правую руку, хорошо, длинный рукав был натянут на нее так, что торчал только крючок. Я спрашивал себя, не была ли рука покрыта радиационными шрамами или болячками или иным образом изуродована. У нас, землян смерти, есть свое тщеславие. Я чувствителен к своему облысению.
   Затем она позволила своей правой руке взмахнуть свободнее, и я увидел, насколько она была короткой. У нее не было правой руки. Крючок был прикреплен к культе запястья.
   Я прикинул, что она была лет на десять моложе меня. Думаю, мне под сорок, хотя некоторые считают, что я моложе. Я никак не могу знать наверняка. В этой жизни забываешь такие мелочи, как хронология.
   В любом случае, разница в возрасте означала, что у нее будут более быстрые рефлексы. Я должен иметь это в виду.
   Зеленовато мерцающий сугроб пыли, которого, как я понял, она избегала, качнулся ближе вперед. Левый локоть девушки легонько пнул сумку на бедре, и раздался внезапный всплеск нерегулярных тиков, от которого я чуть не вздрогнул. Я взял себя в руки и сосредоточился на размышлениях о том, стоит ли придавать какое-то особое значение тому, что она носит со счетчиком Гейгера. Естественно, это не то мышление, которое каким-либо образом мешало моей бдительности - в Землях Смерти быстро отвыкаешь от такого мышления или теряешь что-то еще.
   Это может означать, что она была своего рода новичком. Большинство из нас, старожилов, могут визуально определить температуру пылевого наноса, кратера или освещенной области более надежно, чем любой инструмент. Некоторые педерасты заявляют, что просто чувствуют это, хотя я никогда не встречал таких, кто слишком рвался бы перемещаться по незнакомой стране ночью - что, как можно подумать, они были бы готовы сделать, если бы могли чувствовать ядерную слепоту.
   Но она ничуть не походила на проститутку - например, на какую-нибудь гражданку, только что изгнанную из Мантено. Или как неверная жена или беспокойная подружка какого-нибудь бюргера Портера, которых он собственноручно вывез за гряды вычищенной горячей пыли, помогающей охранять такие места, а потом бросил из мести или со скуки, - а они называют себя цивилизованными, эти культурные педики !
   Нет, она выглядела так, словно принадлежала Землям Смерти. Но тогда зачем счетчик?
   У нее могут быть плохие глаза, очень плохие. Я так не думал. Она приподняла ботинок еще на дюйм, чтобы перешагнуть через небольшой зазубренный фрагмент бетона. Нет.
   Может быть, она была просто прирожденным перепроверщиком, используя науку для подкрепления знаний, основанных на опыте, столь же богатом, как мой, или еще богаче. Я уже встречал суперосторожных. В основном они довольно хорошо ладят, но, как правило, немного медлительны в хватке.
   Может быть, она тестировала счетчик, планируя использовать его как-то иначе или обменять на что-то.
   Может быть, она взяла за привычку путешествовать по ночам! Тогда счетчик имел смысл. Но тогда зачем использовать его днем? Зачем открывать мне это в любом случае?
   Она пыталась убедить меня, что она новичок? Или она надеялась, что внезапный шум застанет меня врасплох? Но кто станет брать с собой счетчик Гейгера для таких коварных целей? И разве она не подождала бы, пока мы подойдем поближе, прежде чем попробовать шумовой гамбит?
   Думай-шмыкай - это никуда не приведет!
   Она оттолкнула стойку еще одним ударом локтя и начала приближаться ко мне быстрее. Я отключил все мысли и отдал весь свой разум наблюдению.
   Вскоре нас разделяло чуть более восьми футов, почти на расстояние выпада, даже без предварительного шага-двух, и мы до сих пор не разговаривали и не смотрели прямо друг на друга, хотя, находясь так близко, нам приходилось наклонять головы по сторонам. немного, чтобы держать друг друга в поле зрения. Наши глаза не отрывались друг от друга в течение пяти или шести секунд, а затем на мгновение бросались вперед, чтобы проверить наличие камней и ям на тропе, по которой мы шли параллельно. Культурному чудаку из одного из "цивилизованных" мест, я полагаю, было бы смешно, если бы он имел возможность наблюдать за нашим выступлением на арене или из-за бронированного стекла для своего исключительного удовольствия.
   * * * *
   У девушки были такие же черные брови, как и ее волосы, которые своей копной и металлическими узлами дикости напоминали африканских королев, несмотря на ее бледный цвет лица - через пыль проникает очень мало ультрафиолета. От внутреннего угла ее правой глазницы узкий лучевой шрам шел вверх между бровями и поперек лба под лихим углом, пока не исчез под взъерошенными волосами в верхнем левом углу лба.
   Я, конечно, некоторое время ее нюхал.
   Теперь я даже мог определить цвет ее глаз. Они были синими. Это цвет, который вы никогда не увидите. Почти нет пыли с голубоватым оттенком, голубых предметов мало, за исключением некоторых темных сталей, небо никогда не уходит далеко от оранжевой гаммы, хотя время от времени зеленеет, а вода отражает небо.
   Да, у нее были голубые глаза, голубые глаза и этот бойкий шрам, голубые глаза и этот бойкий шрам, и дротик, и стальной крюк вместо правой руки, и мы шли рядом, в восьми футах друг от друга, ни дюймом ближе, все еще не глядя прямо друг на друга, все еще не говоря ни слова, и я понял, что первоначальный период чистой бдительности прошел, что у меня была достаточная возможность осмотреть эту девушку и оценить ее, и что ночь приближалась быстро , и что я снова вернулся с проблемой двух побуждений .
   Я мог попытаться либо убить ее, либо лечь с ней в постель.
   * * * *
   Я знаю, что в этот момент культурные квиры (и, конечно же, наш воображаемый путешественник во времени из середины двадцатого века) поднимут громкий шум из-за непонимания и неверия в подлинность простого стремления к убийству, которое управляет жизнями нас, земляков смерти. Подобно знатокам детективных историй, они сказали бы, что мужчина или женщина убивают из-за корысти, или из-за сокрытия преступления, или из-за воспрепятствования сексуальному желанию, или из-за оскорбительного сексуального собственничества, и, может быть, они перечислили бы несколько других "рациональных" мотивов, но не они. просто ради убийства, ради гарантированного освобождения и облегчения, которое оно дает, ради стирания еще одной узнаваемой частички (наиболее близкой части, которую мы можем, поскольку те из нас, у кого есть мужество или ленивая рациональность, чтобы стереть мы сами давно это сделали) - стирая еще один узнаваемый кусочек из всего жалкого, невыразимо отвратительного человеческого месива. Если только, скажут они, человек не совсем сошел с ума, как, собственно, и видят нас, землян смерти, все посторонние. Они не могут думать о нас иначе.
   Я предполагаю, что культурные чудаки и путешественники во времени просто не понимают, хотя, будучи настолько слепыми, мне кажется, что они должны упускать из виду большую часть истории Последней Войны - и всех войн, если уж на то пошло - и последующих лет. , особенно рост сумасшедших культов с оттенком убийства: банды оборотней, берсерков и амукеров, возрождение поклонения Шиве и Черной мессы, разрушители машин, движения "убей убийц", новое колдовство, нечестивые криперы. , Бессознательные, радиоактивные голубые боги и ракетные дьяволы Атомитов, а также дюжина других группировок, явно предвосхищающих психологию Странников Смерти. Все эти культы были такими же непредсказуемыми, как Туги, или Танцующее Безумие Средневековья, или Детский Крестовый Поход, и все же они происходили точно так же.
   Но культурные квиры умеют не замечать вещи. Они должны быть, я полагаю. Они думают, что человечество снова растет. Да, несмотря на их смехотворную извращенность и истерическую калеку, они на самом деле верят - каждая из них - совершенно разная община, - что они новые Адамы и Евы. Они все в восторге от себя и от того, носят ли они фиговые листья. Они не несут с собой двадцать четыре часа в сутки, как мы, жители Смерти, бремя всего, что было навсегда утрачено.
   Раз уж я зашел так далеко, то пойду немного дальше и сделаю парадоксальное признание, что даже мы, жители Смерти, на самом деле не понимаем нашего стремления к убийству. О, у нас есть на это свое объяснение, как и у каждого из его господствующей страсти, - мы называем себя старьевщиками, падальщиками, хирургами гангрены; мы иногда верим, что делаем человека, которого мы убиваем, предельной добротой, да, и потом мы обливаемся слюнявыми слезами; иногда мы говорим себе, что наконец-то нашли и избавляемся от единственного мужчины или женщины, ответственных за все; мы говорим, в основном сами с собой, об эстетике убийства; мы иногда признаемся, но только каждый про себя, что мы просто чокнутые.
   Но мы не очень понимаем нашу тягу к убийству, мы только чувствуем ее.
   При ненавистном виде другого человеческого существа мы чувствуем, как оно начинает расти в нас, пока не становится непреодолимым импульсом, который дергает нас, как марионетку за ниточки, к самому действию или попытке его совершения.
   Как будто я чувствовал, как это растет во мне сейчас, когда мы совершали этот параллельный марш смерти сквозь краснеющую дымку, я, эта девушка и наша проблема. Эта девушка с голубыми глазами и веселым шрамом.
   - Проблема двух побуждений, - сказал я. Другое побуждение, сексуальное, - это то, о чем, как я знаю, все культурные геи (и, конечно же, наш путешественник во времени) утверждают, что знают все. Может быть, они делают. Но мне интересно, понимают ли они, насколько интенсивным может быть с нами, землянами смерти, когда это единственное освобождение (за исключением, может быть, спиртного и наркотиков, которые мы редко можем достать и еще реже осмеливаемся употреблять) - единственное полное освобождение, хотя и короткое, от непреодолимого одиночества и от тирании желания убивать.
   Обнять, обладать, пресытиться похотью, да даже ненадолго полюбить, ненадолго укрыться - это было хорошо, это было облегчением и освобождением, которым нужно дорожить.
   Но это не могло продолжаться. Вы могли бы его затянуть, подпереть, может быть, на несколько дней, даже на месяц (хотя иногда и не на одну ночь) - вы могли бы даже начать понемногу разговаривать друг с другом, через какое-то время, - но это никогда не могло продолжаться. . Железы всегда устают, по крайней мере.
   Убийство было единственным окончательным решением, единственным постоянным освобождением. Только мы, жители Смерти, знаем, как это приятно. Но потом, после убийства, одиночество возвращалось, удваивалось, и через некоторое время я встречал другого ненавистного человека...
   Наша проблема двух побуждений. Глядя на эту девушку, бредущую параллельно мне, я, конечно же, постоянно наблюдал за ней, и мне было интересно, как она чувствует эти два побуждения. Ее привлекли неровные шрамы на моих щеках, наполовину прикрытые шарфом? Для меня они имеют приятную симметрию. Интересно, как моя голова и лицо выглядели без черной фетровой тюбетейки с низким козырьком на глазах? Или она думала в основном о том крюке, который вонзился мне в горло под подбородком и потянул меня вниз?
   Я не мог сказать. Она выглядела такой же покерной, как я и пытался.
   Если уж на то пошло, спрашивал я себя, как я чувствовал эти два побуждения? Как я их чувствовал, когда смотрел на эту девушку с голубыми глазами, бойким шрамом, высокомерно тонкими губами, которые так и просились, чтобы их раздавили, и тонкой шеей? ? - и я понял, что это невозможно описать даже самому себе. Я мог только чувствовать, как два желания растут во мне бок о бок, как чудовищные близнецы, пока они просто не станут слишком большими для моего тугого тела, и одно из них должно будет родиться быстро.
   Я не знаю, кто из нас начал замедляться первым, это происходило так постепенно, но клубы пыли, поднимающиеся с земли Земель Смерти даже при малейшей поступи, становились все меньше и меньше вокруг наших шагов и, наконец, совсем исчезли. мы стояли на месте. Только тогда я заметил очевидный физический триггер для нашей остановки. Старая автострада пересекала наш путь под прямым углом. Обочина, по которой мы подошли к ней, была сильно размыта, так что мостовая, под которой была даже неглубокая эрозия, возвышалась на добрых три фута над уровнем нашей тропы, образуя невысокую стену. С того места, где я остановился, я почти мог протянуть руку и коснуться бетона с неровными краями и гладкой поверхностью. Она тоже могла.
   Мы были прямо посреди бензобаков, шесть или семь из них возвышались вокруг нас, сжатые, как пивные банки, взрывом десятилетней давности, но их металл выглядел достаточно прочным, пока вы не заметили красный свет, пробивающийся сквозь странные узоры. точек и штрихов, где испарение или более поздняя эрозия были полными. Почти, но не совсем кружево. Прямо перед нами, прямо поперек автострады, возвышался шестиэтажный скелет старой крекинг-фабрики, провисший, как и башни электропередач, вдали от взрыва, а нижние этажи были усыпаны грудами, гребнями и гладкими комками пыли.
   С каждой минутой свет становился все краснее и дымнее.
   С прекращением физического движения при ходьбе, которое всегда является своеобразным выходом для эмоций, я почувствовал, как во мне быстрее разрастаются двойные побуждения. Но все в порядке, сказал я себе, это был кризис, и она тоже должна это понимать, и это должно заставить нас выдержать порывы еще немного, не взорвавшись.
   Я первый начал поворачивать голову. Впервые я посмотрел ей прямо в глаза, а она в мои. И, как всегда бывает в такие минуты, внезапно появилось третье побуждение, побуждение, на мгновение столь же сильное, как и два других, - побуждение говорить, рассказывать и расспрашивать обо всем. Но как только я начал произносить первое безумно-счастливое приветствие, у меня, как я и ожидал, ком в горле перехватило от ужасной тоски по всему, что было навсегда утрачено, от бесполезности любого общения, от невозможности воссоздать прошлое. , наше индивидуальное прошлое, любое прошлое. И как это всегда бывает, третье желание умерло.
   Я мог сказать, что она чувствовала ту крайнюю боль, как и я. Я мог видеть, как ее веки сжались на глазах, ее лицо поднялось, а плечи расправились, когда она тяжело сглотнула.
   Она первой начала откладывать оружие. Она сделала два боковых шага в сторону автострады, протянула всю левую руку дальше поперек тела, положила дротик на бетон и отвела руку от него примерно на шесть дюймов. В то же время пристально глядя на меня - яростно-сердито, можно сказать, - через левое плечо. У нее был прием опытного дуэлянта: казалось, она смотрела мне в глаза, но на самом деле сосредоточилась на моем рту. Я сам использовал тот же трюк - смотреть прямо в глаза другому человеку утомительно, и это может застать вас врасплох.
   Моя левая сторона была ближе всего к стене, так что на данный момент у меня не было проблем с тем, чтобы дотянуться через свое тело. Я сделал те же боковые шаги, что и она, и двумя пальцами, очень осторожно - обезоруживающе, как я надеялся, - вынул из кобуры свое старинное огнестрельное оружие, положил его на бетон и полностью отдернул руку от него. Теперь это снова зависело от нее, или должно было быть. Я понял, что ее крючок будет довольно проблематичным, но нам не нужно приходить к нему сразу.
   Она медлила, последовательно обнажая два ножа с левой стороны и кладя их рядом с дротиком. Затем она остановилась, и ее взгляд ясно сказал мне, что это зависит от меня.
   Теперь я педераст, который верит в то, что нужно носить с собой один идеальный нож - в противном случае, я точно знаю, вы будете счастливы с ножом и закончите тем, что в буквальном смысле отягощаете себя десятками: поэтому я, естественно, очень не хочу выходить из каким-либо образом касаться Матери, которая немного ржавая по бокам, но сделана из самой прочной и самой затачиваемой легированной стали, с которой я когда-либо сталкивался.
   Тем не менее, мне было очень любопытно узнать, что она будет делать с этим крюком, поэтому я, наконец, положил Мать на бетон рядом с револьвером 38-го калибра и легонько упер руки в бедра, готовый повеселиться - по крайней мере, я надеялся, что мне это удастся. произвел такое впечатление.
   Она улыбнулась; это была почти милая улыбка - к тому времени мы уже уронили наши шарфы, так как больше не поднимали пыли, - а затем она взялась левой рукой за крючок и начала выкручивать его из кожано-металлического базовая установка над ее культей.
   Конечно, сказал я себе. И ее второй нож, тот, что без рукояти, должен быть таким, чтобы она могла ввинтить его хвостовик в основание, когда ей понадобится нож в правой руке вместо крючка. Я должен был догадаться.
   Я ухмыльнулся, восхищаясь ее изобретательностью в механике, и сразу же отстегнул свой рюкзак и положил его рядом с оружием. Тогда мне пришла в голову мысль. Я открыл рюкзак и, медленно и открыто двигая рукой, чтобы у нее не было повода заподозрить подвох, вытянул одеяло и, стараясь при этом показать ей обе его стороны, словно выполняя какую-то чертов фокус, осторожно уронил его на землю между нами.
   Она расстегнула лямки на своей сумке, которыми она крепилась к ремню, и отложила ее в сторону, а затем сняла и ремень, медленно протягивая его через широкие петли обветренной джинсовой ткани. Затем она многозначительно посмотрела на мой ремень.
   Пришлось с ней согласиться. Ремни, особенно с тяжелыми пряжками, как у нас, могут быть опасным оружием. Я удалил свой. Одновременно к каждому поясу присоединялась соответствующая стопка оружия и других вещей.
   Она покачала головой, но не отрицая этого, и провела пальцами по черным волосам в нескольких точках, чтобы показать мне, что в них нет оружия, а затем вопросительно посмотрела на меня. Я кивнул, говоря, что доволен - между прочим, я не видел, чтобы что-то из этого вытекло. Потом она посмотрела на мою черную тюбетейку, подняла брови и снова улыбнулась, на этот раз с оттенком насмешливого предвкушения.
   В каком-то смысле я ненавижу расставаться с этим головным убором больше, чем с Матерью. Не совсем из-за внутренней подкладки из свинцовой сетки - если лучи еще не обожгли мой мозг, то никогда этого не сделают, и я уверен, что лоскуты из свинцовой сетки, вшитые в мои штаны поверх поясницы, обеспечивают гораздо более практическую защиту. . Но к этому моменту меня по-настоящему привлекала эта девушка, а бывают моменты, когда человек должен принести в жертву свое тщеславие. Я сорвал с себя свой стильный черный фетр, бросил его на свою стопку и заставил ее посмеяться над моей блестящей верхушкой яйца.
   Как ни странно, она даже не улыбнулась. Она раздвинула губы и провела языком по верхнему. Я неосторожно широко ухмыльнулся в ответ, и она увидела, как сверкнули мои тарелки.
   Мои тарелки - это нечто особенное, хотя и отнюдь не уникальное. Еще в конце Последней Войны, когда любому реалисту было очевидно, насколько все будет плохо, хотя и не так уж и ужасно, многим людям, вроде меня, вырвали все зубы и заменили их прочными пластинами. Я пошел некоторые из них один лучше. Мои пластины представляли собой жевательные и жевательные гребни из нержавеющей стали, гладкие сплошные пластины, которые не пытались копировать отдельные зубы. Человек, который внимательно посмотрит на плитку жевательного табака, скажем, которую я ему предлагаю, будет озадачен плавно изогнутым надрезом, сделанным как бы лезвием бритвы, насаженным на стрелку компаса. Магнитный порошок, зарытый в десны, очень хорошо сидит.
   Эта жертва была хуже, чем моя шляпа и мать вместе взятые, но я мог видеть, что девушка ожидала, что я ее принесу, и не брала никаких заменителей, и в таком отношении я должен был признать, что она проявила очень здравое суждение, потому что я сохраняю резцы эти пластины заточены до бритвенной остроты. Я должен быть осторожен со своим языком и губами, но я полагаю, что это того стоит. Своими зубными ятаганами я могу в мгновение ока откусить кусок горла, трахеи или яремной вены, хотя мне еще ни разу не приходилось этого делать.
   В первую минуту это заставило меня почувствовать себя стариком, настоящим слабаком, но теперь влечение этой девушки ко мне становилось иррациональным. Я осторожно положил две тарелки поверх своего рюкзака.
   В ответ, можно сказать, как бы в награду, она широко открыла рот и показала мне то, что осталось от ее собственных зубов - около двух третей из них, лоскутное одеяло из зубного камня и золота.
   Мы сняли ботинки, штаны и рубашки, она очень подозрительно наблюдала за нами - я знал, что она скептически отнеслась к тому, что у меня с собой только один нож.
   Возможно, странно, принимая во внимание, насколько я обидчива из-за своего облысения, я не чувствовал никакой деликатности, обнаружив отсутствие волос на груди, и даже своего рода гордость за то, что я выставил напоказ косые радиационные шрамы, заменившие их, хотя они представляют собой ползучие келоиды кожи. самый уродливый, самый ухабистый сорт. Я думаю, что такие шрамы являются племенными знаками отличия - конечно, племенами, состоящими из одного мужчины и одной женщины. Несомненно, что шрам на лбу девушки был первым фокусом моего желания к ней, и это все еще усиливало мой интерес.
   К настоящему времени мы не оставались начеку и не следили за одеждой друг друга на предмет спрятанного оружия так тщательно, как следовало бы - я знаю, что не был. Темнело быстро, времени оставалось мало, а другой интерес просто становился слишком велик.
   Мы по-прежнему автоматически были осторожны в том, как мы что-то делаем. Например, то, как мы снимали штаны, было похоже на балет, одновременно немного приседая на левой ноге и выхватывая правую ногу из ножен одним движением, все готовы прыгнуть, не споткнувшись, если другой человек сделает что-нибудь смешное, и затем почти таким же быстрым движением снял кожу с левой штанины.
   Но, как я уже сказал, было уже слишком поздно для совершенной бдительности, фактически для любого вида эффективной бдительности. Обстановка в целом менялась в спешке. Возможности иметь дело со смертью или получить ее - вместе с возможностью незначительного унижения каннибализма, которое практикуют некоторые из нас, - внезапно исчезли, исчезли все. На этот раз все будет хорошо, говорил я себе. Это было время, когда все было по-другому, это было время, когда любовь длилась, это было время, когда похоть была прочной основой для понимания и доверия, на этот раз был действительно безопасный сон. Тело этой девушки будет для меня домом, прекрасным, нежным, неиссякаемо волнующим домом, а для нее моим, навсегда.
   Когда она сбросила рубашку, последний темно-красный свет показал мне еще один гладкий косой шрам, на этот раз вокруг ее бедер, как узкий пояс, немного соскользнувший с одной стороны.
   Глава II
   Убийство самое грязное, как и в лучшем случае; Но это самое грязное, странное и неестественное
   - Гамлет , Уильям Шекспир
   Когда я проснулся, свет был почти полностью янтарным, и я не чувствовал плоти на себе, только одеяло под собой. Я очень медленно перевернулся, и вот она сидит на углу одеяла в двух футах от меня и расчесывает свои длинные черные волосы большой расческой с редкими зубьями, которую она вкрутила в кожано-металлическую шапку на голове. культя запястья.
   Она надела штаны и рубашку, но первая была закатана до колен, а вторая хоть и заправлена, но не застегнута.
   Она смотрела на меня, можно сказать, созерцая меня, довольно мечтательно, но с легкой легкой улыбкой.
   Я улыбнулась ей в ответ.
   Это было мило.
   Слишком мило. С ним должно быть что-то не так.
   Там было. О, ничего особенного. Всего лишь одинокая мелочь - на самом деле ничего стоящего внимания.
   Но самые крошечные одинокие вещи иногда могут быть самыми раздражающими, например, один комар.
   Когда я впервые перевернулся, она зачесывала волосы прямо назад, обнажая клиновидную лысину, следовавшую за продолжением глубокого шрама на лбу, пересекающего кожу головы. Теперь движением, которое было быстрым, но не торопливым, она взмахнула массой своих волос вперед и влево, так что они закрыли лысину. Также ее губы выпрямились.
   Мне было обидно. Ей не следовало скрывать свою лысину, это было что-то общее между нами, что-то, что сближало нас. И она не должна была переставать улыбаться именно в этот момент. Разве она не понимала, что я люблю это пламя на ее голове так же сильно, как и любую другую часть ее тела, что ей больше не нужно практиковать тщеславие передо мной?
   Разве она не понимала, что как только перестала улыбаться, ее задумчивый взгляд стал для меня оскорблением? Какое право она имела критически смотреть, я был уверен, на мою лысую голову? Какое право она имела знать о почти зажившей язве на моей левой голени? Это была информация, стоящая жизни человека в бою. В любом случае, какое право она имела прикрываться, пока я был голым? Она должна была разбудить меня, чтобы мы могли одеться так же, как раздевались вместе. В ее манерах было много недостатков.
   О, я знаю, что если бы я мог думать спокойно, может быть, если бы я только что позавтракал или выпил немного кофе внутри себя, или даже если бы в этот момент был какой-нибудь горячий завтрак, я бы признали мое раздражение из-за иррационального, комариного всплеска негативного чувства, каким оно и было.
   Даже без завтрака, если бы я знал, что впереди меня ждет относительно безопасный день, когда у меня будет возможность привести свои чувства в порядок, я бы не был раздражен или, по крайней мере, раздраженный не беспокоил бы меня ужасно.
   Но чувство безопасности - еще более редкий товар в Землях Смерти, чем горячий завтрак.
   Имея хотя бы призрачное чувство безопасности и/или немного горячего завтрака, я бы сказал себе, что она просто забавно кокетничает со своей лысиной и волосами, что для женщины естественно пытаться сохранить какую-то тайну. о себе перед мужчиной, с которым она спит.
   Но вы с подозрением относитесь к любым тайнам в Землях Смерти. Это пугает и злит вас, как животное. Тайна для культурных педиков, строго. Единственный способ для двух людей уживаться вместе в Землях Смерти, даже на время, - это никогда ничего не скрывать и никогда не предпринимать действий, не имеющих немедленного ясного объяснения. Видите ли, вы не можете говорить, конечно, не сразу, и поэтому вы не можете ничего объяснить (в любом случае, большинство объяснений - просто ложь и мечты), поэтому вы должны быть вдвойне осторожны и откровенны во всем, что вы делаете.
   Эта девушка тоже не была. Прямо сейчас, вдобавок ко всему прочему, она откручивала гребешок с запястья - недружественный, если не совсем враждебный поступок, как любой должен признать.
   Поймите, пожалуйста, я не показывал никаких своих негативных реакций больше, чем она показывала свои, за исключением того, что она перестала улыбаться. На самом деле я не переставал улыбаться. Я играл в игру на полную катушку.
   Но внутри меня все переварилось, и вернулось другое побуждение, и сейчас оно снова начнет расти.
   Вот в чем проблема, знаете ли, с сексом как с решением проблемы двух побуждений. Это нормально, пока оно длится, но оно изнашивается, и тогда вы возвращаетесь к Побуждению номер один, и вам нечем его уравновесить.
   О, я бы не стал убивать эту девушку сегодня, я, вероятно, не стал бы серьезно думать об убийстве ее в течение месяца или больше, но старый Призыв Номер Один был бы здесь и рос, в основном под прикрытием, все время. Конечно, я мог кое-что сделать, чтобы замедлить его рост, на самом деле много маленьких уловок - я был довольно опытен в этом бизнесе.
   Например, довольно скоро я мог бы попытаться поговорить с ней. Для цепляющего начала я мог бы рассказать ей о Нигде, о том, как эти пятеро других педерастов и я оказались независимо друг от друга крадучись после этой экспедиции Портера, как мы, естественно, объединили свои силы в этой ситуации, как мы поставили ловушку для Алки-силы Портера. джип и разбил его и их, как, когда наша добыча оказалась неожиданно большой, мы вчетвером, оставшиеся после убийства, подружились и побрели вниз вместе, и немного развлеклись друг с другом, и, можно сказать, поиграли в игры. Да ведь в какой-то момент у нас даже был старый чокнутый фонограф, и мы читали какие-то книги. И, конечно же, как, когда бабло закончилось и веселье закончилось, мы устроили вечеринку по убийству, и я выжил вместе с, я думаю, педерастом по имени Джерри - во всяком случае, он ушел, когда кровь перестала хлестать, и У меня не хватило смелости выследить его, хотя, наверное, стоило бы.
   А взамен она могла бы рассказать мне, как она убила свою последнюю группу подружек, или парней, или друзей, или кого бы то ни было.
   После этого мы могли обменяться новостями, слухами и предположениями о местных, национальных и мировых событиях. Правда ли, что у Атлантического нагорья были какие-то самолеты, или они были из Европы? Были ли они на самом деле распяты Землянами Смерти вокруг Уолла-Уолла или только прибивали их мертвые тела в качестве страшных предупреждений другим таким же? Сделал ли Мантено христианство обязательным, или они все еще терпели дзен-буддистов? Правда ли, что Лос-Аламос был полностью уничтожен чумой, но этот район был табу для жителей Смерти из-за оставленных ими роботов-охранников - металлических охранников восьми футов ростом, которые с воем топтались по белым пескам? У них все еще была свободная любовь в Пасифик Палисейдс? Знала ли она, что экспедиционные силы из Уачиты и крепости Саванна вели генеральное сражение? Из-за добычи Бирмингема, по-видимому, после того, как желтая лихорадка прикончила это княжество. Искореняла ли она в последнее время каких-либо "наблюдателей"? Некоторые из "цивилизованных" сообществ, более "научные", пытаются содержать несколько метеостанций и тому подобное в Землях Смерти, тщательно маскируя их и укомплектовывая одним или двумя дерзкие характеры, которым мы уделяем много времени, если раскрываем их. Слышала ли она слухи, ходившие вокруг, что Южная Америка и Французская Ривьера пережили последнюю войну абсолютно нетронутыми? - и явно нелепую байку о том, что там голубое небо и звезды каждую третью ночь? Думала ли она, что последующие условия показывали, что Земля действительно погрузилась в межзвездное пылевое облако одновременно с началом Последней войны (облако пыли использовалось в качестве прикрытия для первых атак, как говорили некоторые), или она все еще держалась с большинство считает, что пыль имеет исключительно атомное происхождение с небольшой помощью извержений вулканов и засушливых периодов? Сколько зеленых закатов она видела за последний год?
   После того, как мы обсудили эти пикантные темы и некоторые им подобные и, между прочим, наскучили гадать и выдумывать, мы могли бы, если бы чувствовали себя особенно смелыми и разговор шел особенно хорошо, даже рискнуть немного поговорить о нашем детстве. , о том, как все было до Последней Войны (хотя она была слишком молода для этого) - о мелочах , которые мы помнили - большие вещи были слишком опасными темами, чтобы на них браться, и иногда даже маленькие воспоминания могли внезапно сбить вас с толку. как будто вы проглотили щелочь.
   Но после этого говорить было бы не о чем. То есть обо всем, о чем вы рискнули бы говорить. Например, как бы долго мы ни разговаривали, очень маловероятно, что кто-то из нас мог рассказать другому что-то полное или очень точное о том, как мы жили изо дня в день, о наших методах выживания и сохранения здравого рассудка или, по крайней мере, о функциональных возможностях. - это было бы слишком неосторожно, это было бы слишком противно любому игроку в игре на убийство. Расскажу ли я ей или кому-нибудь еще о том, как я разрабатывал уловки, притворяясь мертвым и переодевшись женщиной, о моем трюке, когда я выбираю тропинку незадолго до наступления темноты, а затем возвращаюсь к ней по предварительно обследованному маршруту, о шахматных партиях, которые я играл сам с собой, о бутылке с зеленым, ужасно горячим на вид порошком, который я нес, чтобы посыпать позади себя, чтобы сбить с толку преследователей? Большой шанс, что я разоблачу подобные вещи!
   И когда все разговоры закончились, что бы они нам дали? Наши умы были бы заполнены множеством болезненных вещей, которые лучше было бы спрятать - бессмысленными надеждами, обрывками замещающей жизни в "культурных" сообществах, воспоминаниями, которые были не чем иным, как меланхолией, облеченной в конкретную форму. Меланхолию легче всего переносить, когда она является рассеянным фоном для всего; а весь мусор лучше хранить в баке. О да, наши разговоры дали бы нам еще несколько дней увлечения, призрачной безопасности, но те, которые мы могли бы получить - во всяком случае, почти столько же - без разговоров.
   Например, отношения между ней и мной снова наладились, и я больше не чувствовал себя таким раздраженным. Она заменила расческу безобидными на вид легкими плоскогубцами и укладывала волосы металлической стружкой. И я вел себя так, будто был доволен, наблюдая за ней, как это и было на самом деле. Я все еще не сделал ни малейшего движения, чтобы одеться.
   Знаете, она выглядела очень мило, прихорашиваясь таким образом. Ее лицо было немного плоским, но молодым, а шрам придавал ему необходимую гибкость.
   Но что сейчас происходит за этим лбом, спрашивал я себя? Этим утром я чувствовал себя настоящим экстрасенсом, мой разум был таким же ясным, как бутылка белого чая, которую чудом нашли неразбитой в разрушенной таверне, и ответы на вопрос, который я задавал себе, пришли без усилий.
   * * * *
   Она говорила себе, что снова заполучила себе мужчину, мужчину, адекватного первобытной хватке (я похлопала себя по плечу), и что ей не придется страдать и подвергать свою безопасность опасности из-за этого . какое-то притупляющее сознание беспокойство и тоска на какое-то время.
   Она слегка поиграла с идеями о том, как обрела дом и защитника, зная, что шутит сама с собой, что это была самая бесполезная женская выдумка, но тем не менее наслаждалась этим.
   Она оценивала меня, решая в деталях, что мне нужно в женщине, что возбуждает мой интерес, чтобы она могла поддерживать это возбуждение до тех пор, пока ей казалось желательным или благоразумным продолжать наши отношения.
   Она корила себя, только сначала слегка, за то, что не приняла никаких мер предосторожности, потому что мы, спасшиеся от горячей смерти, вопреки всем разумным ожиданиям, благодаря какому-то непостижимому сопротивлению порокам радиоактивности, довольно часто обнаруживаем, что тоже избежал бесплодия. Я ощупывал ее шейку матки прошлой ночью и был чертовски уверен. Если она забеременеет, говорила она себе, то ей предстоит очень грязное дело, где ни одному мужчине нельзя доверять ни на секунду.
   И поскольку она думала об этом и поскольку она, очевидно, была реалистичной Странницей Смерти, она напоминала себе, что женщина в основном менее импульсивна, смела и находчива, чем мужчина, и поэтому всегда лучше быть уверенной, что она нанесет первый удар. Она подумает, что я сам реалист и умный человек, способный вполне ясно понять ее затруднительное положение, и потому гораздо более раннюю опасность для нее. Она чувствовала, как в ней снова начинает расти старое Побуждение Номер Один, и размышляла, не будет ли разумнее отнестись к нему как к теплице.
   Вот в чем беда с ясным умом. Некоторое время вы видите вещи такими, какие они есть на самом деле, и можете точно предсказать, как они повлияют на будущее... а затем внезапно вы понимаете, что предсказали себя на неделю или месяц вперед, и вы не можете жить. промежуточное время больше, потому что вы уже вообразили его в деталях. Людей, живущих в общинах, даже культурных чудиков нашей увечной эпохи это не сильно беспокоит - должны же быть какие-то шоры, которые вручают вам вместе с ключом от города, - но в Землях Смерти это довольно распространенное явление. явление и от него не скрыться.
   * * * *
   Я и мой ясный ум! - в очередной раз это лишило меня многодневного веселья, превратило тщательно изученный любовный роман в роман на одну ночь. О, в этом не было никаких сомнений, эта девушка и я закончили, прямо в эту минуту, с этого момента, потому что она была таким же экстрасенсом, как и я этим утром, и почувствовала все до последней вещи, о которой я думал.
   Движением, достаточно плавным, чтобы не выглядеть торопливым, я присел на корточки. Она вскочила на колени еще быстрее, ее левая рука зависла над небольшим набором инструментов для культи, которые она, как и любой хороший механик, аккуратно разложила на краю одеяла - крючок, гребень, длинная телескопическая вилка, пара других предметов и нож. Я схватил горсть одеяла, готовый выдернуть его из-под нее. Она видела, что я схватил его. Наши взгляды сошлись.
   Над нашими головами раздался пронзительный визг! Довольно громко с самого начала, хотя звучало так, как будто это было очень глубоко в дымке. Он быстро упал в высоте и громкости.
   Верх завода по производству скелетов через автостраду пылал пламенем Святого Эльма! Трижды он светился таким образом, так ярко, что мы могли видеть его фиолетово-голубое пламя, несмотря на полный янтарный дневной свет.
   Вой стих, но в последний момент, как это ни парадоксально, он как будто приблизился!
   Эта общая угроза - ибо любое неожиданное событие является угрозой в Землях Смерти и таинственным событием вдвойне - положила конец нашей игре в убийства. Мы с девушкой снова были приятелями, приятелями, на которых можно было положиться в крайнем случае, по крайней мере, на время угрозы. Не нужно было об этом говорить или каким-либо образом успокаивать друг друга, это было само собой разумеющимся. Кроме того, не было времени. Мы должны были использовать каждую свободную секунду, чтобы подготовиться к тому, что грядет.
   Сначала я схватил Мать. Потом я облегчился - страх облегчил мне жизнь. Затем я натянул штаны и сапоги, шлепнул себя по зубам, сунул одеяло и рюкзак в неглубокую пещеру под краем автострады, все время оглядываясь по сторонам, чтобы ни с какой стороны не удивиться.
   Тем временем девушка надела сапоги, отыскала дротик, отвинтила плоскогубцы от культи, вставила туда нож и поправила шарф так, чтобы он получился перевязью для искалеченной руки, - я удивлялся, почему, но не мог терять времени. Я догадывался, даже если бы хотел, потому что в этот момент из тумана за растрескивающимся растением вырисовался маленький тускло-серебристый самолетик, больше всего похожий на жука, и бесшумно поплыл к нам.
   Девушка сунула в пещеру свою сумку, а вместе с ней и дротик. Я уловил ее идею и засунул маму в штаны за спину.
   С первого же взгляда я подумал, что самолет выведен из строя - думаю, это молчание натолкнуло меня на мысль. Эта теория подтвердилась, когда одно из его очень коротких крыльев или лопастей коснулось углового столба расщепляющегося растения. Самолет двигался слишком медленно, чтобы разбиться, на самом деле он двигался медленнее, чем я мог себе представить, - но ведь прошло уже много лет с тех пор, как я видел самолет в полете.
   Он не был разбит, но небольшое столкновение дважды развернуло его по ленивому кругу, и он с шаркающим звуком приземлился на шоссе менее чем в пятидесяти футах от нас. Нельзя было точно сказать, что он врезался, но он оставался в странном наклоне. Он выглядел покалеченным.
   Овальная дверь в самолете открылась, и на бетон легко выпал человек. И какой мужчина! Ростом он был почти семь футов, чем шесть, коротко подстриженные светлые волосы, лицо и руки сильно загорелые, остальная часть его тела была покрыта аккуратной одеждой мерцающего серого цвета. Он, должно быть, весил столько же, сколько мы вдвоем вместе, но был прекрасно сложен, мускулист и гибок на вид. Его лицо выглядело ярко умным, уравновешенным и добрым.
   Да, добрый! - черт бы его побрал! Мало того, что его тело должно было сиять здоровьем и жизненной силой, что оскорбляло нашу обожженную кожу, жилистые мышцы, язвы, полусгнившие желудки и полуостановившиеся раковые опухоли, он должен был выглядеть еще и добрым - своего рода человек, который уложит тебя в постель и позаботится о тебе, как о какой-нибудь интересной больной лисе, и, может быть, даже помолится за тебя, и всякие другие мерзости.
   Я не думаю, что смог бы вынести свою ярость, стоя на месте. К счастью, в этом не было необходимости. Словно репетируя все это часами, мы с девушкой вылезли на автостраду и помчались к мужчине из самолета, хитро раскачиваясь друг от друга, чтобы ему было тяжелее наблюдать за нами вдвоем. сразу, но недостаточно, чтобы стало ясно, что мы собираемся атаковать с двух сторон.
   Мы не бежали, хотя и мчались по земле так быстро, как только осмеливались - бегство тоже было бы слишком выдающимся, а у Пилота, как я его про себя называл, в правой руке был странного вида маленький пистолет. рука. На самом деле то, как мы двигались, было частью нашего представления: я волочил одну ногу, как будто она была искалечена, а девушка изображала еще одну хромоту, которая заставила ее приблизиться к полуприседаниям. Рука в перевязи была вся искривлена, но при этом она нечаянно обнажила грудь - я, помню, подумала , что ты не отвлечешь так этого породистого быка, сестричка, у него, наверное, гарем шестифутовых телок. Я запрокинул голову и умоляюще протянул руки. Тем временем мы оба бормотали синюю полосу. Я быстро прохрипел что-то вроде: "Мистер, ради бога, спасите моего приятеля, он ранен намного сильнее, чем я в сотне ярдов, он умирает, мистер, он умирает от жажды, его язык черный и весь распух, о, спасите его". мистер, спаси моего приятеля, он не в сотне ярдов, он умирает, мистер, умирает..." и она распевала еще более ужасную чепуху о том, что "они" преследуют нас от Портера и собираются распять нас, потому что мы верили в науку и в то, как они уже посадили на кол ее мать и ее десятилетнюю сестру и еще много чего такого же.
   Не имело значения, что наши истории не подходили или не имели смысла, болтовня имела убедительный тон и приближала нас к этому парню, а это все, что имело значение. Он наставил на меня ружье, и тут я увидел, как он колеблется, и я с ликованием подумал , что у вас там много здорового мяса, мистер, но это ручное мясо, мистер, ручное!
   Он пошел на компромисс, отступив на шаг и как бы улюлюкая на нас и отмахиваясь левой рукой, как будто мы были парой бродячих собак.
   Нам было очень выгодно, что мы действовали без колебаний, и я не думаю, что мы были бы в состоянии сделать это, если бы мы не были готовы убить друг друга, когда он появился. Наши мускулы и нервы и умы были настроены на мгновенную безжалостную атаку. А некоторые "цивилизованные" люди до сих пор говорят, что стремление к убийству не способствует самосохранению!
   Мы были уже почти достаточно близко, и он собрался с духом, чтобы выстрелить, и я помню, как на долю секунды задумался, что с тобой сделал его чертов пистолет, а потом мы с девушкой начали чередоваться. Я останавливался как вкопанный, словно полностью запуганный угрозой его оружия, и когда он это замечал, она шла еще дальше, и когда его взгляд переводился на нее, она останавливалась как вкопанная, и я сделать еще один шаг, а затем попытаться сделать мою остановку еще более убедительной, когда его взгляд метнулся ко мне. Сработали отлично, ритм у нас был красивый, как будто мы старые партнеры по танцам, хотя все это было абсолютно экспромтом.
   Тем не менее, я искренне не думаю, что мы когда-либо добрались бы до него, если бы не отвлечение, которое пришло как раз тогда, чтобы помочь нам. Видите ли, я мог сказать, что он наконец взял себя в руки, и мы все еще не были достаточно близки. Он оказался не таким ручным, как я надеялся. Я потянулся за спиной к Матери, решив в последнюю минуту все равно броситься и прыгнуть, когда раздался этот тошнотворный крик.
   Не знаю, как еще кратко описать. Это был крик, женский по выбору, он исходил издалека и со стороны старого треснувшего растения; в нем была нотка тоски и предостережения, но в то же время оно было слабым, можно сказать, почти прерывистым, и скрипучим в конце, как будто оно исходило от полумертвого человека с забитым мокротой горлом. У него были все эти качества или чудесная их имитация.
   И это очень подействовало на нашего мальчика в сером, потому что, стреляя в меня, он начал оборачиваться и оглядываться через плечо.
   О, это не совсем помешало ему застрелить меня. Он снова частично прикрыл меня, когда я был в середине своего выпада. Я узнал, что его пистолет сделал с тобой. Моя правая рука, которую он прикрывал, просто отмерла, и я закончил свой выпад, врезавшись в его железные колени, как школьник, пытающийся блокировать действия профессионального футболиста, с ножом, бесполезно выскальзывающим из моей пальцы.
   Но в благословенном тем временем девушка тоже нанесла удар, слава богу, не медленным рубящим ударом, а высоким режущим выпадом, направленным прямо как стрела прямо под его ухом.
   Она подключилась, и веер крови брызнул ей прямо в лицо.
   Я схватил свой нож левой рукой, когда он упал, вскочил на ноги и вонзил нож ему в горло разворотным движением, которое в то время оказалось самым удобным. Острие пронзило его плоть как ничто и ударило по позвоночнику с силой, которая, как я надеялся, повергнет в нервное бесчувствие самый крепкий продолговатый мозг и предотвратит любые предсмертные возмездия с его стороны.
   Я получил свое желание, в значительной степени. Он покачнулся, выпрямился, выронил револьвер и рухнул на спину, отчего его череп убийственно треснул о бетон для ровного счета. Он лежал, и после полудюжины хлестаний яркая кровь перестала сильно хлестать из его шеи.
   Затем последовала часть, которая была похожа на предсмертную репрессию, хотя, очевидно, на данный момент не он руководил ею. И, если подумать, в этом, возможно, были свои хорошие стороны.
   Девушка, явно очень хладнокровная, схватила его пистолет там, где он его уронил, чтобы удостовериться, что он достанет его раньше меня. Она схватила, да, а затем дернулась назад, испустив изрядный визг боли, гнева и удивления.
   Там, где мы видели, как его пистолет ударился о бетон, теперь была крошечная раскаленная лужица. Струйка крови вырвалась из лужи вокруг его головы и коснулась бело светящейся лужи, и оттуда вырвалась струя пара.
   Каким-то образом пистолету удалось расплавиться в момент смерти его владельца. Ну, во всяком случае, это свидетельствовало о том, что в нем не было пороха или обычных химических взрывчатых веществ, хотя я уже знал, что он работает на другом принципе, так как его использовали, чтобы парализовать меня. Более того, это показало, что владелец пистолета был представителем культуры, которая верила в принятие очень полных мер предосторожности против попадания его гаджетов в руки незнакомцев.
   Но взрыватель пистолета - это еще не все. Когда мы с девушкой переводили взгляд с лужи, которая быстро остывает и теперь светилась красным, как кровь, - когда мы переводили взгляд обратно с лужи на мертвеца, мы видели это в трех точках (точках над тем, я надеюсь, что карманы будут) его серая одежда обгорела небольшими пятнами неправильной формы, из которых вились вверх нити черного дыма.
   Как раз в этот момент, так близко, что я подпрыгнул, несмотря на годы, когда я научился стоически поглощать удары, - казалось, прямо у моего локтя (девушка тоже подпрыгнула), - голос сказал: "Убил, эй! ?"
   Вокруг косо приземлившегося самолета со стороны трескающегося завода быстро продвигался старый чудак, закаленный, закаленный смертоносец, если я когда-либо видел его. У него была копна белых, как кость, волос, остальная часть его тела, которая виднелась из-под обветренной серой одежды, выглядела поджаренной солнечными лучами и другими лучами до волокнистой хрустящей корочки, а к его ботинкам и отягощенному поясом была привязана добрая дюжина ножей.
   Не удовлетворившись неприятным шумом, который он уже издал, он бодро продолжил: "Отличная работа, я отдаю тебе должное, но какого черта ты должен был поджечь парня?"
   Глава III
   Мы всегда, благодаря нашей человеческой природе, потенциальные преступники. Никто из нас не стоит вне черной коллективной тени человечества.
   - Неоткрытое Я , Карл Юнг
   Обычно халявщики, которые прячутся на окраинах, пока не закончат убийство, а затем приходят сюда, чтобы поделиться добычей, получают то, что заслуживают - безмолвные приказы, хорошо подкрепленные, немедленно отправляться в путь. Иногда они даже улавливают послевкусие порыва к убийству, если оно не было израсходовано на первую жертву или жертв. Тем не менее, они сделают это, полагаясь, я полагаю, на непреодолимое очарование своей личности. Было несколько причин, по которым мы сразу не отнеслись к папе так.
   Во-первых, ни у кого из нас не было дальнобойного оружия. Мой револьвер и ее дротик были спрятаны в пещере на краю автострады. И есть одна плохая вещь в педерасте, который так любит ножи, что таскает их целыми вагонами - он обычно хорошо их подбрасывает. Со своей дюжиной или около того ножей Поп определенно переиграл нас.
   Во-вторых, мы оба были без использования рук. Правильно, мы оба. Моя правая рука все еще свисала, как связка сосисок, и я еще не чувствовал никаких признаков того, что она приближается к нежити. В то время как она сильно обожгла пальцы, схватившись за пистолет - теперь я мог видеть их покрытые красными пятнами кончики, когда она на секунду вытащила их изо рта, чтобы вытереть кровь Пилота из глаз. У нее была только культя с привинченным к ней ножом. Что касается меня, то я могу метнуть нож левой рукой, если придется, но, держу пари, я не собирался так рисковать Матерью.
   Затем я услышал голос папы, хриплый и немного высокий, как у старика, как мне пришло в голову, что, должно быть, это он издал смешной крик, который отвлек внимание Пилота и позволил нам добраться до него. его. Что, между прочим, сделало Попа сообразительным и изобретательным вдобавок, а также означало, что он помогал в убийстве.
   Помимо всего этого, папа не явился льстивым и рассыпающимся в похвалах, как поступило бы большинство халявщиков. Он просто с самого начала считался с нами на равных, и говорил совершенно по делу, ни хвалы, ни критики ни капельки - уж слишком деловито и откровенно, если уж на то пошло, на мой вкус, но потом я слышал, как другие педерасты говорили, что некоторые старики склонны к болтливости, хотя я никогда не работал с такими и не сталкивался с ними сам. Как вы можете себе представить, старики очень редки в Землях Смерти.
   Поэтому мы с девушкой просто хмуро посмотрели на него, но не сделали ничего, чтобы остановить его, когда он подошел. Рядом с нами его лишние ножи не принесут ему никакой пользы.
   "Хм, - сказал он, - очень похож на парня, которого я убил пять лет назад в Лос-Аламосе. Такой же серебряный костюм обезьяны и почти такого же роста. Хороший парень тоже - пытался дать мне что-то от лихорадки, которую я симулировал. Что его пистолет расплавился? Мой человек не курил после того, как я дала ему квитус, но потом оказалось, что у него не было при себе металла. Интересно, этот парень... - Он начал опускаться на колени рядом с телом.
   "Руки прочь, пап!" Я рычал на него. Вот так мы и стали называть его Поп.
   - Ну конечно, конечно, - сказал он, оставаясь на одном колене. - Я и пальцем его не трону. Просто я слышал, что аламосцы устроили его таким образом, что любой металл, который они несут, плавится, когда они умирают, и мне было интересно узнать об этом мальчике. Но он весь твой, друг. Кстати, как тебя зовут, друг?
   - Рэй, - прорычал я. "Рэй Бейкер". Я думаю, что главная причина, по которой я сказал ему это, заключалась в том, что я не хотел, чтобы он снова называл меня "другом". - Ты слишком много говоришь, пап.
   - Думаю, да, Рэй, - согласился он. - Как вас зовут, леди?
   Девушка только как бы зашипела на него, а он ухмыльнулся мне, как бы говоря: "О, женщины!" Затем он сказал: "Почему бы тебе не обшарить его карманы, Рэй? Мне очень любопытно".
   - Заткнись, - сказал я, но чувствовал, что он все равно поставил меня в тупик. Меня, конечно, интересовали карманы этого парня, но мне также было интересно, был ли Поп один или с ним кто-то был, и был ли кто-нибудь еще в самолете или нет - такие вещи, слишком много вещей. В то же время я не хотел показывать Попу, насколько бесполезной была моя правая рука - если бы я просто почувствовал укол чувствительности в этой руке, я знал бы, что чувствую себя намного увереннее. Я опустился на колени поперек тела от него, начал откладывать Мать в сторону, а потом заколебался.
   Девушка ободряюще посмотрела на меня, как бы говоря: "Я позабочусь о старичке". Силой ее взгляда я опустил Мать и начал разжимать левую руку Пилота, сжатую в кулак, казавшийся чересчур большим, чтобы в нем ничего не было.
   Девушка начала отползать от папы, но он сразу уловил движение и посмотрел на нее с ухмылкой, такой понимающей и в то же время такой дружелюбной, и в то же время такой жалостливой - с жалостью старого профессионала даже к опытный любитель - что на ее месте я бы, наверное, покраснел, как она сейчас... сквозь потеки крови Пилота.
   "Вы можете не беспокоиться обо мне, леди", - сказал он, проведя рукой по своим седым волосам и случайно коснувшись рукояти одного из двух ножей, высоко привязанных к спине его куртки, чтобы он мог достать один из них. любое плечо. "Я перестал убивать несколько лет назад. Должно быть, это слишком сильно напрягает мои нервы".
   "Ах, да?" Я не мог не сказать, когда поднял указательный палец Пилота и начал следующий. - Тогда почему фабрика по производству ножей, папа?
   - О, ты имеешь в виду их, - сказал он, глядя на свои ножи. - Ну, дело в том, Рэй, что я ношу их, чтобы произвести впечатление на педерастов, которые еще глупее вас и этой дамы. Если кто-то хочет думать, что я все еще практикующий убийца, у меня нет возражений. Дело и в сантиментах, мне просто не хочется с ними расставаться - они навевают важные воспоминания. А потом - ты не поверишь, Рэй, но я все равно тебе скажу - ребята просто встанут и отдадут мне свои ножи, а мне вдвойне не хочется расставаться с подарком.
   Я не собирался говорить "О, да?" снова или "Заткнись!" либо, хотя я, конечно, хотел, чтобы я мог закрыть кран папы, или думал, что сделал это. Затем я почувствовал болезненное покалывание, пронзившее мою правую руку. Я улыбнулся папе и сказал: "Есть другие причины?"
   - Ага, - сказал он. "Надо побриться, и я мог бы сделать это стильно. Новое лезвие каждый день в течение двух недель в два раза лучше старой рекламы. Знаешь, это заставляет держать нож в прекрасной форме, если ты им бреешься. Что у тебя там, Рэй?
   - Ты был неправ, пап, - сказал я. "На нем действительно было немного металла, который не расплавился".
   Я протянул им руку, чтобы они увидели предмет, который я извлек из его левого кулака: яркий стальной куб размером примерно в дюйм с каждой стороны, но он казался легче, чем если бы он был цельным металлом. Пять лиц выглядели абсолютно голыми. В шестом была утоплена круглая кнопка.
   Судя по тому, как они на это смотрели, ни папа, ни девушка не имели ни малейшего представления о том, что это было. У меня точно не было.
   - Он нажал кнопку? - спросила девушка. Ее голос был хриплым, но неожиданно утонченным, как будто она вообще не разговаривала, даже сама с собой, с тех пор, как попала в Земли Смерти, и поэтому сохранила культурные интонации, которые были у нее раньше, где бы и когда бы она ни была. Конечно, это вызвало у меня странное чувство, потому что это были первые слова, которые я услышал от нее.
   - Не из-за того, как он ее держал, - сказал я ей. "Кнопка была направлена к его большому пальцу, но большой палец был снаружи его пальцев". Я почувствовал неожиданное удовлетворение от того, что так ясно выразился, и приказал себе не вести себя по-детски.
   Девушка прищурила глаза. - Не торопись, Рэй, - сказала она.
   - Думаешь, я сошел с ума? Я сказал ей, тем временем сунув куб в меньший карман моих брюк, где он сидел плотно и не поворачивался боком, а кнопка могла быть случайно нажата. Покалывание в правой руке стало почти невыносимым, но я снова обрел контроль над мышцами.
   "Нажатие этой кнопки, - добавил я, - может расплавить то, что осталось от самолета, или нас всех взорвет". Никогда не помешает подчеркнуть, что у вас может быть другое оружие, даже если это просто бомба-смертник.
   - Один раз мужчина нажал еще одну кнопку, - мягко и задумчиво сказал папа. Взгляд его ушел далеко за Земли Смерти и охватил добрую половину горизонта, и он медленно покачал головой. Затем его лицо просветлело. "Знаешь ли ты, Рэй, - сказал он, - что я действительно встречался с этим человеком? Долго потом. Ты мне не веришь, я знаю, но я действительно верил. Расскажу об этом как-нибудь в другой раз".
   Я чуть было не сказал: "Спасибо, папа, что пощадил меня хотя бы ненадолго", но боялся, что это снова разозлит его. Кроме того, это было бы совершенно верно. Я слышал, как другие жукеры рассказывали байки о том, как они встречали (и неизменно уничтожали) настоящего парня, который нажимал кнопку или кнопки, запускавшие термоядерные ракеты в направлении своих целей, но мне вдруг стало любопытно, что же представляет собой версия Попа? пряжа будет. Ну ладно, я мог бы спросить его в другой раз, если бы мы оба прожили так долго. Я начал проверять карманы Пилота. Моя правая рука могла бы немного помочь.
   "Похоже, у вас там ужасные ожоги, дамочка", - сказал я девушке. Он был прав. На кончиках трех пальцев были видны волдыри. - У меня есть неплохая мазь, - продолжал он, - и немного чистой ткани. Я могу наложить вам повязку, если хотите. Если твоя рука будет отравлена моей мазью, ты всегда можешь сказать Рэю, чтобы он воткнул в меня нож.
   Поп был симпатичным газовщиком, надо признать. Я напомнил себе, что дело папы - подыгрывать нам обоим, а обаяние - секретное оружие всех мошенников.
   Девушка издала резкий смешок. "Очень хорошо, - сказала она, - но мы воспользуемся моей мазью. Я знаю, что это работает для меня". И она повела папу туда, где мы спрятали наши вещи.
   - Я пойду с вами, - сказал я им, вставая.
   Не похоже, чтобы сегодня у нас было больше убийств - папа довольно хорошо справился с предварительными заискиваниями, и мы с девушкой испытали катарсис, - но это не было бы оправданием такой глупости, как позволить двум из них приближаются к моему .38.
   Прогуливаясь до пещеры и обратно, я немного смягчил ситуацию, сказав: "Крик, который ты издал, папа, действительно помог. Не знаю, что натолкнуло вас на эту идею, но спасибо.
   - О, это, - сказал он. "Забудь об этом."
   - Не буду, - сказал я ему. "Вы можете сказать, что перестали убивать, но сегодня вы помогали".
   - Рэй, - сказал он немного торжественно, - если это сделает тебя счастливее, я возьму на себя часть ответственности за каждое убийство, совершенное с незапамятных времен.
   Я смотрел на него какое-то время. Затем: "Папа, ты случайно не религиозный тип?" - спросил я внезапно.
   "Господи, нет, - сказал он нам.
   Это показалось мне удовлетворительным ответом. Господи, сохрани меня от религиозного типа! У нас их довольно много в Землях Смерти. Обычно это означает, что они пытаются превратить вас во что-то, прежде чем убить. Или иногда после.
   Мы выполнили наши поручения. Я чувствовал себя в большей безопасности, когда к моему животу был привязан старый друг финансиста. Мать прекрасна, но ее недостаточно.
   Я задержался, осматривая карманы Пилота, отчасти для того, чтобы дать время правой руке вернуться обратно. И, по правде говоря, мне не очень нравилась эта работа - труп, особенно такой красивый труп, как этот, просто не подходил к легкому постукиванию папы.
   * * * *
   Папа очень стильно перевязал девушке руку, перевязав каждый палец по отдельности, а затем уговорил ее надеть большую левую рабочую перчатку, которую он достал из своего маленького рюкзака.
   "Потерял право, - объяснил он, - и это было единственное, чем я когда-либо пользовался. Никогда не знал до сих пор, почему я держал это. Как ты себя чувствуешь, Алиса?
   Я мог бы догадаться, что он вытянет из нее ее имя. Мне пришло в голову, что идеи папы о вымогательстве могут распространиться и на благосклонность Алисы. Побуждение не угасает, когда ты стареешь, говорят мне. Не полностью.
   Он также помог ей заменить нож на культе на крюк.
   К тому времени я обшарил все карманы пилота, до которых смог добраться, не раздев его, и не нашел ничего, кроме трех металлических сгустков неправильной формы, все еще горячих на ощупь. Под обугленными местами, конечно.
   Я не хотела раздевать его. Кто-то другой мог бы немного поработать, сказал я себе. Меня и раньше беспокоили тела (как, наверное, и кого не беспокоили?), но от этого меня действительно начало тошнить. Может быть, я сошел с ума, мне пришло в голову. Убийство - дело очень изматывающее, как известно всем обитателям Смерти, и хотя некоторые срываются раньше других, в конце концов трещат все.
   Должно быть, я показывал, как себя чувствую, потому что: "Не унывайте, Рэй", - сказал папа. - Вы с Элис совершили крупное убийство - я бы сказал, что субъект был ростом шесть футов десять дюймов, - так что вы должны быть счастливы. Вы ничего не нашли в его карманах, но самолет еще есть.
   - Да, верно, - сказал я, немного просияв. - В самолете еще есть вещи. Я знал, что есть вещи, на которые я не мог надеяться, например, патроны 38-го калибра, но там была еда и другие вещи.
   - Не-а, - поправил меня папа. - Я сказал самолет. Возможно, вы подумали, что он разбит, но я так не думаю. Вы действительно взглянули на это? Это стоит сделать, поверьте мне".
   Я вскочил. Мое сердце вдруг забилось. Я был рад предлогу уйти от тела, но в моих чувствах было гораздо больше этого. Меня переполняло волнение, которому я не хотел называть имя, потому что это сделало бы разочарование слишком большим.
   Одно из широких коротких крыльев самолета, наклонившееся вниз так, что его кончик почти касался бетона, скрывало от нашего взгляда шасси фюзеляжа. Теперь обходим крыло. Я увидел, что шасси нет.
   Мне пришлось упасть на четвереньки и оглядеться, прижавшись щекой к бетону, прежде чем я в это поверил. "Разбитый" самолет во всех точках находился не менее чем в шести дюймах от земли.
   Я снова поднялся на ноги. Меня трясло. Я хотел поговорить, но не мог. Я схватился за переднюю кромку крыла, чтобы не упасть. Весь корпус самолета поддался на долю дюйма, а затем сопротивлялся моему наклоняющемуся весу с ленивой силой, как гироскоп.
   - Антигравитация, - прохрипел я, хотя с двух шагов меня было не слышно. Затем мой голос вернулся. "Поп, Алиса! У них есть антигравитация! Антигравитация - и она работает!"
   Алиса только что обошла крыло и оказалась лицом ко мне. Ее тоже трясло, и ее лицо было белым, как я и знал. Папа вежливо стоял немного в стороне, с любопытством наблюдая за нами. - Говорил тебе, что ты выиграл настоящий приз, - сказал он как ни в чем не бывало.
   Алиса облизала губы. - Рэй, - сказала она, - мы можем уйти.
   Всего четыре слова, но они сделали это. Что-то во мне раскрылось - нет, лучше описывает это "взорванное".
   "Мы можем пойти куда угодно!" Я чуть не закричал.
   - За пылью, - сказала она. "Мехико. Южная Америка!" Она забыла циничное убеждение Странника Смерти о том, что пыль никогда не кончается, но ведь и я тоже. Имеет значение, есть ли у вас средства что-то делать.
   "Рио!" Я превзошел ее. "Индии. Гонконг. Бомбей. Египет. Бермуды. Французская Ривьера!"
   "Бои быков и чистые кровати", - выпалила она. "Рестораны. Бассейны. Ванные!"
   "Скиндайвинг", - подхватила я, такая же истеричная, как и она. "Дорожные гонки и столы для рулетки".
   "Бентли и Порше!"
   "Воздушные купе, DC4 и кометы!"
   "Мартини, гашиш и газированные напитки с мороженым!"
   "Горячая еда! Свежий кофе! Азартные игры, курение, танцы, музыка, напитки!" Я собирался добавить женщин, но потом подумал о том, как упрямая маленькая Алиса будет выглядеть рядом с существами из сна, которые я придумал. Я тактично опустил это слово, но отбросил идею.
   Я не думаю, что кто-то из нас знал точно, что мы говорили. Алиса, в частности, я не думаю, что была достаточно взрослой, чтобы испытать почти что-либо из того, о чем говорится в этих словах. Они были таинственными символами давно запрещенных наслаждений, извергающихся из нас.
   - Рэй, - сказала Алиса, подбегая ко мне, - пойдем на борт.
   - Да, - с готовностью ответил я, а потом увидел небольшую проблему. Дверь в самолет была в паре футов над нашими головами. Тот, кто поднимется первым - или поднимется, как в случае с Алисой из-за ее руки, - на мгновение окажется во власти другого. Думаю, Алисе это тоже пришло в голову, потому что она остановилась и посмотрела на меня. Это было немного похоже на старый тизер про лису, гуся и кукурузу.
   Возможно, мы оба были немного напуганы тем, что самолет заминирован.
   Папа решил проблему так, как я и ожидал от него: он бесшумно встал между нами, сделал легкий прыжок, ухватился за изогнутый подоконник, уперся подбородком в него и вскарабкался в самолет так быстро, что мы едва успели у нас было время что-нибудь с этим сделать, если бы мы захотели. Поп не мог быть больше, чем в легчайшем весе, даже со всеми своими ножами. Самолет просел на дюйм, а затем снова качнулся вверх.
   Когда папа исчез из поля зрения, я отступил, потянувшись за своим 38-м калибром, но через мгновение он высунул голову и ухмыльнулся нам, упершись локтями в подоконник.
   - Поднимайся, - сказал он. "Это довольно место. Обещаю не нажимать никаких кнопок, пока ты не приедешь, хотя их там целые полки.
   Я ухмыльнулся папе в ответ и подбодрил Элис. Ей это не нравилось, но она понимала, что это должно быть ее следующее. Она зацепилась за подоконник, а папа схватил ее за левое запястье под большой перчаткой и дернул.
   Затем пришла моя очередь. Мне это не понравилось. Мне не нравилась мысль о двух педерастах, парящих надо мной, в то время как мои руки беспомощно лежали на подоконнике. Но я думал , что Поп чокнутый. Вы можете доверять ореху, по крайней мере, немного, но вы не можете доверять никому другому. Я поднялся. Странно было чувствовать, как самолет поддается, а потом распрямляется, как что-то живое. Казалось, он без труда принял наш общий вес, который, в конце концов, едва ли превышал половину веса Пилота.
   * * * *
   Внутри каюта была довольно маленькой, но, как подразумевал папа, о боже! Все выглядело мягким и плавно изогнутым, как вы представляете свои внутренности, и почти все было умиротворяюще-тусклым серебром. Общая форма его была чем-то вроде внутренности яйца. Впереди, которая была большим концом, располагались пара экранов, широкий иллюминатор, несколько маленьких циферблатов и группы кнопок, о которых упоминал папа, выстроенные в ряд, как пустые клавиши пишущей машинки, но достаточные для письма по-китайски.
   Сразу за приборной панелью находились два очень удобных на вид странно низких сиденья. Казалось, они обращены назад, пока я не понял, что они предназначены для того, чтобы в них вставать на колени. Я мог видеть, что пассажир как бы вытягивается вперед, его руки свободны для нажатия кнопок и тому подобного. Были губчатые подбородники.
   На корме была крошечная приборная панель и что-то вроде бокового сиденья, не такого уж вычурного. Дверь, через которую мы вошли, была сбоку, немного в корме.
   Никаких указаний на шкафы или стационарные места для хранения я не видел, но как-то прилипло к стенам здесь, и там было немало гладких пупырчатых пакетов, в основном тоже тусклого серебра, одни большие, другие маленькие - чемоданы и сумочки, вы можно сказать.
   В общем, это была прекрасная хижина, и, более того, казалось, что в ней жили. Было похоже, что она была построена для одного человека, а может быть, и им самим. У него была личность, которую вы могли почувствовать, сильная, но теплая личность.
   Потом я понял, чья это была личность. Меня чуть не стошнило - так близко к этому, что я начал убеждать себя, что, должно быть, антигравитация сделала что-то с вашим желудком.
   Но все это было слишком интересно, чтобы сразу заболеть. Папа ковырялся в двух больших ящиках в форме насыпи, которые свободно и открыто стояли на правом сиденье, словно готовые к экстренному использованию. У одного было что-то свернутое и с ремнями, вероятно, парашют. Второй, как я прикинул, имел тысячу или более дюймовых кубиков, таких как я вырвал из руки Пилота, и все они были аккуратно сложены в кубическую коробку внутри мягкого внешнего мешка. Вы могли видеть пробел в один куб, где он взял один.
   Я решил снять остальные сумки со стен и открыть их, если сумею придумать как. У других была та же идея, но Алисе пришлось снять крючок и надеть плоскогубцы, прежде чем она смогла добиться прогресса. Поп помог ей. У нас было достаточно места, чтобы делать все это, не слишком тесня друг друга.
   К тому времени, когда Алиса собиралась уходить, я уже научился снимать сумки. Вы не могли оторвать их от стены, какую бы силу ни прикладывали, по крайней мере, я не мог, и вы не могли даже сдвинуть их прямо вдоль стен, но если вы просто легонько повернули их против часовой стрелки, они оторвались. вроде ничего. Повернув их по часовой стрелке, они снова приклеились. Это было очень странно, но я сказал себе, что если эти мальчики могут генерировать антигравитационные поля, то они могут создавать и другие витиеватые поля.
   Мне также пришло в голову задаться вопросом, прибыли ли "эти мальчики" с Земли. Пилот выглядел достаточно человечным, но эти достижения не соответствовали моим стандартам человеческих достижений в Эпоху Мертвых. Во всяком случае, я должен был признаться себе, что мой любимый термин "культурный гомосексуалист" не описывает, к моему собственному удовлетворению, представителей культуры, которая может создавать такие вещи, как эта хижина. Не то чтобы мне нравилось делать признание. Трудно допустить исключение из любимой неприязни к вещам.
   Волнение от того, что я спускался вниз и открывал рождественские посылки, спасло меня от слишком долгих размышлений на эту или любую другую тему.
   Я сразу сорвал небольшой куш. В той же сумке были компас, каталитическая карманная зажигалка, нож с пилообразной задней кромкой, из-за которого моя привязанность к Матери поколебалась, пылезащитная маска, что-то похожее на компактный фильтр для воды и несколько других предметов. до роскошного набора для выживания в землях смерти.
   В комплекте были очки, в которых я не разобрался, пока не надел их и не осмотрел пейзаж из иллюминатора. Ближайший пылевой сугроб, я знал, что он горячий, мерцал зеленым, как смерть, в слегка дымчатых линзах. Ух ты! В этих характеристиках счетчики Гейгера работали быстрее, и я поспорил с собой, что они работали ночью. Я быстро сунул их в карман.
   Мы нашли кучу крошечных деталей электроники - я думаю, что так оно и было; катушки с магнитной лентой, но играть на ней не на чем; рулоны очень узкой пленки с кадрами, слишком маленькими, чтобы можно было что-то разглядеть без увеличения; около трех тысяч сигарет в немаркированных прозрачных пачках по двадцать штук - мы закурили быстро, от моей новой зажигалки; книжка с картинками, в которой не было особого смысла, потому что изображения могли быть срезами тканей или звездными полями, мы не могли точно решить, и не было никаких надписей, которые могли бы помочь; тонкая книжка со страницами из рисовой бумаги, исписанными китайскими иероглифами , - это была загадка; толстая книга, в которой нет ничего, кроме столбцов цифр, сплошных нулей и единиц и ничего больше; несколько крошечных стамесок; и губная гармошка. Папа, который взял себе за правило просто помогать в охоте, присвоил этот последний предмет - я мог бы догадаться, что он это сделает, сказал я себе. Теперь можно было ожидать "Индейку в соломе" в неожиданные моменты.
   Алиса нашла целую сумку с женскими вещами, судя по вычурности одежды. Она сразу же отложила в сторону несколько компрессионных пакетов, маленьких гаджетов и эластичных предметов, но не взяла с собой ничего из одежды. Я застал ее меряющей на себе какую-то прозрачную сорочку, когда она думала, что мы не смотрим; это было для девочки, может быть, на шесть размеров больше.
   И мы нашли еду. Банки с едой, которые нагрелись внутри к тому моменту, когда вы сняли крышку, хотя снаружи все еще могли быть прохладными на ощупь. Банки с бескостным стейком, бескостными отбивными, супом-пюре, горохом, морковью и жареным картофелем - на них вообще не было этикеток, но обычно можно было догадаться о содержимом по форме банки. Яйца, которые нагревались, когда вы касались их, и были равномерно сварены всмятку и едва затвердели к тому времени, когда у вас сломалась скорлупа. И маленькие пластиковые бутылочки из-под крепкого кофе, которые тоже гостеприимно нагревались - в этом случае крышки пятисекундно колебались, пока вы их отвинчиваете.
   В этот момент, как вы понимаете, мы отпустили остальные пакеты и устроили себе пир. Еда ела даже лучше, чем пахла. Мне было очень трудно не наесться.
   Затем, прихлебывая вторую бутылку кофе, я случайно выглянул в иллюминатор и увидел тело Пилота и темнеющую лужу вокруг него, и кофе стал на вкус, ну, не плохой, но тошнотворный. Я не думаю, что это была угрызения совести. Жители Смерти перерастают это, если у них когда-либо было это для начала; у одиночек нет совести - нужна культура, чтобы дать вам ее и заставить ее работать. Художественная неуместность - это самое близкое описание того, что меня беспокоило. Что бы это ни было, на минуту мне стало паршиво.
   Примерно в то же время Алиса сделала странную вещь с остатками кофе . Она выплеснула его на тряпку и умылась ею. Думаю, она поймала свое отражение в мазках крови. После этого она тоже больше ничего не ела. Папа продолжал жевать, медленно и благодарно.
   Чтобы чем-то заняться, я начал осматривать панель приборов, и сразу же меня снова все возбудило. Два экрана были тем, что меня привлекло. Они показывали размытые карты, одну Северной Америки, другую мира. Первая была во многом похожа на карту, которую я представлял себе ранее - бледными цветами отмечены небольшие "цивилизованные" области, включая одну в Восточной Канаде и другую в Верхнем Мичигане, которые, должно быть, были "странами", о которых я не знал, и Земли Смерти были действительно темными, как я всегда утверждал, что они должны быть такими!
   К югу от озера Мичиган была ярко светящаяся зеленая точка, которая должна быть там, где мы были, решил я. И по какой-то причине цветные области, представляющие Лос-Аламос и Атлантическое нагорье, светились ярче остальных - у них было активное свечение. Лос-Аламос был синим, Атла-Хи - фиолетовым. Было показано, что у Лос-Аламоса больше территории, чем я ожидал. Крепость Саванна, если на то пошло, была намного больше, чем я мог бы сделать, выталкивая ложноножки на запад и северо-восток вдоль побережья, хотя ее красный цвет не имел дополнительного свечения. Но его модель роста отдавала империализмом.
   Экран мира тоже показывал тусклые цветные пятна, но на данный момент меня больше интересовало другое.
   Кнопочные армии маршировали вплотную к нижнему краю экранов, и у меня сразу же возникла сумасшедшая догадка, что они связаны с точками на карте. Нажмите кнопку в определенном месте, и самолет полетит туда! Одну пуговицу, казалось, даже окружил слабый фиолетовый венчик (а то у меня плохо с глазами), как бы говоря: "Нажми на меня, и мы отправимся в Атлантическое нагорье".
   Сумасшедшая идея, как я уже сказал, и нет разумного способа управлять навигацией самолета в соответствии с любыми стандартами, которые я мог себе представить, но, как я уже сказал, этот самолет, похоже, был разработан не в соответствии с какими-либо стандартами, а скорее в соответствии с с идеями одного человека, включая его прихоти.
   Во всяком случае, это была моя догадка о кнопках и экранах. Это скорее мучило, чем помогало, потому что единственная кнопка, которая, казалось, была отмечена каким-либо образом, была кнопка (угадай по цвету) для Атлантического нагорья, и я определенно не хотел туда идти. Как и Аламос, Атла-Хи имеет репутацию таинственно опасного места. Не такие откровенно подлые и смертоносные обитатели смерти, как Уолла Уолла или Портер, но педики, которые слишком близко подходят к Атла-Хай, имеют свойство никогда больше не появляться. Вы никогда не ожидаете снова увидеть двух из трех педерастов, проходящих ночью, но если трое из трех продолжают исчезать, это противоречит статистике.
   Элис была сейчас рядом со мной, тоже просматривая вещи, и по тому, как она нахмурилась, и тому, что я не понял, она уловила мою догадку, а также разделила мое недоумение.
   Вот и пришло время, когда нам нужна была инструкция по эксплуатации, и ни на китайском, ни на китайском!
   Папа проглотил кусок и сказал: "Ага, сейчас самое время вернуть его на минутку, чтобы немного все объяснить. О, не обижайся, Рэй; Я знаю, как это было для тебя и для тебя тоже, Элис. Я знаю, что вам обоим пришлось убить его; это не был вопрос свободного выбора, это то, как мы, жители Смерти, устроены. Тем не менее, было бы неплохо иметь способ убивать их и одновременно держать под рукой. Я помню, как чувствовал себя так после убийства Аламозера, о котором я тебе рассказывал. Видите ли, я заболел той самой лихорадкой, которую я симулировал, и чуть не умер от нее, в то время как человек, который мог бы легко меня вылечить, не сделал бы ничего, кроме как ароматизировать пейзаж с помощью банды анаэробных бактерий. Упрямый целеустремленный ругатель!"
   Первая часть этой речи снова возбудила мою болезнь и немало меня разозлила. Черт возьми, какое право имел папа говорить о том, как всех нас, землян смерти, приходилось убивать (что было достаточно правдой и само по себе заставило бы меня его побеспокоить), если, как он утверждал ранее, он смог бросить убивать? Папа был старым лицемером, сказал я себе - он помог убить Пилота, он признал это, - и Элис и мне будет лучше, если мы уложим их обоих в постель вместе. Но потом от второй части того, что так сказал папа, мне захотелось приятно пожалеть себя и посмеяться одновременно с тем, что я простил старого чудака. Практически во всем, что говорил Поп, был обнадеживающий оттенок безумия.
   Итак, именно Алиса сказала: "Заткнись, пап" - и при этом довольно небрежно, - и мы с ней продолжили строить предположения, а затем спорить о том, какие кнопки нам следует нажимать, если нужно, и в каком порядке.
   "Почему бы просто не начать с чего угодно и не продолжать продвигать их одного за другим? В конце концов, вам придется начать прямо сейчас", - беззаботно добавил Поп в дискуссию. "Нужно рискнуть в этой жизни". Он сидел на заднем сиденье и все еще грыз, как старая облезлая белка с белой шапкой.
   Конечно, мы с Элис знали больше. Мы продолжали строить догадки о том, как работают кнопки, а затем подкрепляли наши догадки горячими выражениями. Это было похоже на двух дикарей, пытающихся решить, как играть в шахматы, глядя на фигуры. А потом нами снова овладела старая тема побега в рай, и мы изучали цветные пятна на мировом экране, пытаясь решить, где лучше всего приспособиться пресыщенным бывшим убийцам. На экране Северной Америки также было интригующее розовое пятно на юге Мексики, которое, казалось, охватило также старый Мехико и Акапулько.
   "Перестаньте болтать и начинайте тужиться", - подтолкнул нас папа. "Таким образом, вы никуда не денетесь быстро. Я не выношу колебаний; это раздражает мои нервы".
   Элис считала, что вам следует нажать сразу десять кнопок обеими руками, и она разрабатывала схемы для меня, чтобы я мог попробовать. Но я был в восторге от того, как мы должны затемнить самолет, чтобы увидеть, светится ли какая-либо из других кнопок рядом с той, что с фиалкой Atla-Hi.
   "Послушайте, вы убили крупного мужчину, чтобы заполучить этот самолет", - вмешался папа, подойдя ко мне сзади. "Вы собираетесь использовать его для дискуссионных групп или будете летать на нем?"
   - Тихо, - сказал я ему. У меня появилось новое предчувствие, и я использовал темные очки, чтобы просмотреть приборную панель. Они ничего не показали.
   - Черт, я больше не могу этого выносить, - сказал Поп, протянул руку и руку между нами и опустил примерно на пятьдесят пуговиц, насколько я могу судить.
   Другие кнопки просто опускались и поднимались, а кнопка Atla-Hi опускалась и оставалась нажатой.
   Фиолетовое пятно Атла-Хи на экране в следующие несколько мгновений стало еще ярче.
   Дверь закрылась с тихим стуком.
   Мы взлетели.
   Глава IV
   Любой человек, занимающийся убийством, должен иметь очень неправильный образ мыслей и действительно неточные принципы.
   - Убийство считается одним из изящных искусств ,
   Томас де Куинси
   Если уж на то пошло, мы взлетели быстро , а самолет раскачивался, чтобы победить ад. Элис и я сидели на двух коленопреклоненных сиденьях, и мы крепко обняли их, а Поп расслабился и какое-то время как бы грохотал по салону - и так ему и надо!
   На одной из качелей я мельком увидел семь помятых бензобаков, которые с этого ракурса сквозь оранжевую дымку выглядели тусклыми полумесяцами и быстро уменьшались по мере того, как исчезали.
   Через некоторое время самолет выровнялся и перестал раскачиваться, а через некоторое время перестало раскачиваться и мое изображение салона. Еще раз мне просто удалось предотвратить рвоту, на этот раз рвота по естественным причинам. Алиса выглядела очень бледной вокруг жабр и уткнулась лицом в подставку для подбородка своего кресла.
   Поп оказался прямо у нас перед глазами, распластавшись на приборной панели. Чтобы слезть с него, он, должно быть, в тот или иной момент упирался руками в половину пуговиц, и я заметил, что ни одна из них не опустилась ни на йоту. Они были заперты. Вероятно, это произошло автоматически, когда была нажата кнопка "Атла-Привет".
   Я бы помешал ему возиться таким обезьяньим образом, но из-за крайне тошнотворного состояния моего желудка у меня не было никаких амбиций, и я был счастлив просто не чувствовать его запах так близко.
   Я по-прежнему не проявлял особого интереса к вещам, лениво наблюдая, как старый чудак роется в хижине в поисках чего-то, что было потеряно во время встряски. В конце концов он нашел его - маленькую банку миндалевидной формы. Он открыл ее. Конечно, оказалось, что в нем есть миндаль. Он устроился на заднем сиденье и жевал их по одному. Иш!
   "Нет ничего лучше, чем несколько орехов в придачу", - весело сказал он.
   Я мог бы еще веселее перерезать ему горло, но ущерб уже нанесен, и дважды подумаешь, прежде чем убить человека в ближнем бою, когда не совсем уверен, что сможешь избавиться от тела. Откуда я знал, что смогу открыть дверь? Я помню, как философствовал, что папа должен был бы хотя бы сломать руку, чтобы ему было так же плохо, как Элис и мне (хотя, если на то пошло, моя правая рука была полностью восстановлена), но он был весь в целости и сохранности. В событиях нет справедливости, это точно.
   Самолет бесшумно пробирался сквозь апельсиновый суп, хотя на самом деле нельзя было сказать, что он двигался сейчас, пока впереди не вырисовывался косой веретенообразный силуэт и не выстрелил обратно над обзорным иллюминатором. Я думаю, это был стервятник. Я не знаю, как стервятникам удается действовать в дымке, которая должна сводить на нет их острое зрение, но они это делают. Он быстро пролетел мимо .
   Алиса оторвала лицо от губки и снова принялась изучать пуговицы. Я немного приподнялся и повернулся и сказал: "Папа, мы с Элис попытаемся выяснить, как этот самолет движется. На этот раз мы не хотим никакого вмешательства. Я больше не говорил ни слова о том, что он сделал. Никогда не стоит ссориться из-за глупостей.
   "Все в порядке, продолжайте", - сказал он мне. "Я чувствую себя спокойно, как котенок, сейчас мы куда-то идем. Это все, что когда-либо имело для меня значение". Он немного усмехнулся и добавил: "Вы должны признать, что я дал вам с Элис кое-что для работы", но потом у него хватило ума заткнуться.
   * * * *
   На этот раз мы не были так скупы на кнопки, но десять минут или около того убедили нас, что вы больше не можете нажимать ни одну из кнопок, они все были заблокированы - все заблокированы, кроме, может быть, одной, которую мы не пробовали . сначала по особой причине.
   Мы искали другие элементы управления - ручки, рычаги, педали, отверстия для пальцев и тому подобное. Их не было. Алиса вернулась и попробовала кнопки на малой консоли Попа. Они тоже были заперты. Поп выглядел заинтересованным, но не сказал ни слова.
   В общих чертах мы, конечно, поняли, что произошло. Нажатие кнопки Atla-Hi привело нас в состояние необратимой автоматики. Я не мог себе представить, зачем так манипулировать органами управления самолетом, разве что для того, чтобы уберечь беспризорных детей или заключенных от возможности все испортить, пока пилот вздремнет, но у этого самолета было много причин, которые не Кажется, у меня нет стандартных ответов.
   Взлет на необратимом автомате произошел так аккуратно, что я, естественно, задался вопросом, может ли папа знать о навигации на этом самолете больше, чем он показывает, на самом деле намного больше, и кажущееся идиотским раздражение, которое он нажимал на все кнопки, был хитрым прикрытием для нажатия кнопки Atla-Hi. Но если папа и действовал, то действовал прекрасно, с безмятежным пренебрежением к шансам сломать себе шею. Я решил, что это возможность, о которой я могу подумать позже и, возможно, действовать тогда, после того как мы с Элис проработаем более очевидные вещи.
   Причина, по которой мы еще не попробовали эту кнопку, заключалась в том, что на ней был зеленый нимб, точно так же, как на кнопке Atla-Hi был фиолетовый нимб. Теперь ни на одном из экранов не было зеленого цвета, кроме крошечной зеленой звездочки, которая, как я полагал, обозначала самолет, и не имело смысла идти туда, где мы уже были. И если это имело в виду какое-то другое место, какое-то место, не показанное на экранах, можно поспорить, что мы не собирались слишком торопиться с решением отправиться туда. Это может быть не на Земле.
   Алиса выразила это, сказав: "Мой тезка всегда слишком быстро реагировал на эти подсказки "выпей меня".
   Я предполагаю, что она думала, что она была загадочной, но я одурачил ее. " Алиса в стране чудес ?" Я попросил. Она кивнула и слегка улыбнулась мне, совсем не похожей на одну из улыбок, которые она подарила мне прошлым вечером.
   Забавно, каким безумным счастьем может вас ощутить небольшое прикосновение к интеллектуальному прошлому - и каким ужасно неудобным моментом позже.
   Мы оба снова начали изучать экран Северной Америки и почти сразу поняли, что он изменился в одной маленькой детали. Зеленая звезда стала близнецом. Там, где раньше была одна точка зеленого света, теперь было две, очень близко друг к другу, как двойная звезда на рукоятке Ковша. Мы наблюдали за ним какое-то время. Расстояние между двумя звездами заметно увеличилось. Мы наблюдали за ним некоторое время дольше, значительно дольше. Стало ясно, что положение более западной звезды на экране было зафиксировано, в то время как более восточная звезда двигалась на восток в сторону Атла-Хи со скоростью кончика минутной стрелки наручных часов (скажем, два дюйма в час). ). Схема начала обретать смысл.
   Я понял это так: движущаяся звезда должна обозначать самолет, другая зеленая точка должна обозначать место, где самолет только что был. Почему-то место на автостраде у старого крекинг-завода было распознано экраном как отмеченное место. Почему, я не знаю. Это напомнило мне о старых газетных убийствах "Икс помечает пятно", но это было бы очень причудливо. Во всяком случае, место, откуда мы только что взлетели, было так отмечено, и в таком случае кнопка с зеленым нимбом...
   - Держитесь крепче, все, - сказал я Алисе, неохотно включив в свое предупреждение папу. - Я должен попробовать.
   Я ухватился за сиденье коленями и одной рукой и нажал зеленую кнопку. Это подтолкнуло.
   Самолет сделал ровную петлю, не слишком тугую, чтобы сильно беспокоить желудок, и снова стабилизировался.
   Я не мог судить, как далеко мы ушли, но мы с Алисой наблюдали за зелеными звездами, и примерно через минуту она сказала: "Они приближаются", а немного позже я сказал: "Да, конечно".
   Я просканировал доску. Зеленая кнопка - кнопка крекинг-установки, если ее так назвать - была , конечно , заблокирована . Кнопка Atla-Hi была нажата и светилась фиолетовым цветом. Все остальные кнопки были по-прежнему нажаты и заблокированы - я попробовал их снова.
   Было ясно, как днем. Мы могли либо отправиться в Атла-Хи, либо вернуться туда, откуда начали. Третьей возможности не было.
   Это было немного трудно принять. Вы думаете о самолете как о свободе, как о чем-то, что доставит вас в любую точку мира, куда вы решите отправиться, особенно в любой рай, и тогда вы обнаружите, что ограничены еще хуже, чем если бы вы остались на земле - по крайней мере, так было. это происходило с нами.
   Но Элис и я были реалистами. Мы знали, что вопль не поможет. Мы столкнулись с другой из этих "двух" проблем, с проблемой двух пунктов назначения, и нам нужно было выбрать свой.
   Если мы вернемся, подумал я , мы можем отправиться куда-нибудь - куда угодно - побогаче на добычу с самолета, особенно на тот набор для выживания. Путешествуйте дальше с добычей, которую мы в основном никогда не поймем, и с осознанием того, что мы покидаем самолет, который может летать, что мы уклоняемся от неизвестного приключения.
   Кроме того, если мы вернемся, нам придется столкнуться еще с чем-то, с чем нам придется пожить какое-то время, по крайней мере, с чем будет не очень приятно жить после этой уютной личной хижины, с чем не следует Меня это совсем не беспокоит, но, черт возьми, да.
   Алиса приняла решение за нас и в то же время показала, что думает о том же, что и я.
   - Я не хочу его нюхать, Рэй, - сказала она. "Я не вернусь, чтобы составить компанию этому грязному трупу. Я бы предпочел что угодно, только не это". И она снова нажала кнопку "Атла-Привет", и, когда самолет начал раскачиваться, она вызывающе посмотрела на меня, как бы говоря, что я снова изменю курс над ее мертвым телом.
   - Не напрягайся, - сказал я ей. "Я сам хочу новый бросок костей".
   - Знаешь, Элис, - задумчиво сказал папа, - до меня тоже дошел запах моего Аламозера. Я просто не мог этого вынести. Я не мог уйти от этого, потому что моя лихорадка сковывала меня, так что мне ничего не оставалось делать, как сойти с ума. Для меня нет Atla-Hi, только Bug-land. Мой разум умер, но не память. К тому времени, как ко мне вернулись силы, я стал новым педерастом. Я знал о жизни не больше, чем новорожденный младенец, за исключением того, что я знал, что не могу вернуться назад - вернуться к убийствам и тому подобному. Мой новый разум знал это, хотя в остальном он был просто пустым. Все это было очень смешно".
   - А потом, я полагаю, - перебила Алиса разъедающим сарказмом голосом, - вы разыскали странствующего проповедника или, может быть, доброго старого отшельника, который питался горячей манной, и он показал вам голубое небо!
   - Почему нет, Элис, - сказал папа. - Я же говорил тебе, что не иду в религию. Так получилось, что я разыскал пару убийц, парней, которые были хуже, чем я, но которые хотели бросить, потому что это ни к чему не привело, и которые нашли, как я слышал, способ бросить. , и у нас втроем был долгий разговор".
   - И они рассказали тебе великий секрет, как жить в Землях Смерти, не убивая, - язвительно продолжила Алиса. - Бросай ерунду, папа. Это невозможно".
   - Это тяжело, я тебе соглашусь, - сказал папа. "Вы должны сойти с ума или что-то почти такое же плохое - на самом деле, может быть, сойти с ума - это самый простой способ. Но это можно сделать, и, в конце концов, убить еще труднее".
   Я решил прервать эту пустую болтовню. Поскольку теперь мы определенно направлялись в Атла-Хай, и до тех пор, пока мы туда не доберемся, делать было нечего, если только один из нас не провел мозговой штурм по поводу элементов управления, пришло время начать с менее очевидных вещей, которые я набросал в уме.
   "Почему ты в этом самолете, пап?" - резко спросил я. - Что вы думаете о том, чтобы избавиться от Элис и меня? Я не имею в виду бесплатные обеды.
   Он ухмыльнулся. Зубы у него были белые и ровные - тарелки, конечно. "Почему, Рэй, - сказал он, - я просто объяснял Элис причину. Я люблю разговаривать с убийцами, предпочитаю практикующих убийц. Мне нужно... нужно поговорить с ними, чтобы держать себя в руках. Иначе я могу снова начать убивать, а я больше не до этого".
   "О, так ты получаешь удовольствие от секонд-хенда, старый ты щука", - вставила Элис, но "Хватит врать, папа", - сказал я. - Во-первых, о том, что бросил убивать. В моих книгах, которые в данном случае оказались старыми книгами, сообщник ничуть не менее виновен, чем человек с ножом. Ты помог нам убить Пилота, издав этот забавный крик, и ты это знаешь.
   - Кто сказал, что я это сделал? - возразил Поп, немного приподнявшись. - Я никогда этого не говорил. Я просто сказал: "Забудь". Он мгновение колебался, изучая меня. Затем он сказал: "Я не был тем, кто издал этот крик. На самом деле, я бы остановил его, если бы мог".
   - Кто же тогда?
   Он снова изучал меня, колеблясь. - Я не говорю, - сказал он, откидываясь назад.
   "Поп!" - снова резко сказал я. "Жуки, которые ходят вместе, рассказывают все".
   - О да, - согласился он, улыбаясь. "Я помню, как говорил это многим парням в свое время. Это очень спокойное товарищеское настроение. Я тоже убил всех до одного".
   - Может быть, папа, - согласился я, - но у нас два против одного.
   - Так и есть, - мягко согласился он, оглядывая нас обоих. Я знал, о чем он думал: что у Элис все еще были одни плоскогубцы и что в такой тесноте его ножи были так же хороши, как и мой пистолет.
   - Дай мне свою правую руку, Алиса, - сказал я. Не сводя глаз с папы, я достал из-за ее пояса нож без рукоятки и начал выкручивать плоскогубцы из ее культи.
   "Папа, - сказал я при этом, - ты, наверное, перестал убивать, насколько я знаю. Я имею в виду, что вы, возможно, перестали убивать в чистом, приличном стиле Страны Смерти. Но я ни капельки не верю в эту болтовню о том, что приходится разговаривать с убийцами, чтобы не терять голову. Более того-"
   - Однако это правда, - прервал он. "Я должен постоянно напоминать себе о том, как паршиво чувствовать себя убийцей".
   "Так?" Я сказал. "Ну, вот один человек, который считает, что у вас есть более практическая причина для пребывания на этом самолете. Поп, какую награду Атла-Хай дает тебе за каждого приведенного тобой Странника Смерти? Что бы это было для двух живых Deathlanders? И какое вознаграждение они заплатят за доставленный потерянный самолет? Мне кажется, они вполне могли бы сделать вас за это гражданином.
   -- Да хоть церковь свою подарить, -- прибавила Алиса с каким-то злым весельем. Я нежно сжал ее культю, чтобы сказать ей, что позволь мне справиться с этим.
   - Ну, я думаю, ты можешь поверить в это, если захочешь, - сказал Папа и тихонько вздохнул. "Мне кажется, вам нужно много совпадений и случайностей, чтобы эта теория выдержала критику, но вы можете поверить в нее, если хотите. У меня нет другого способа, Рэй, доказать тебе, что я говорю правду, кроме как сказать, что это правда.
   "Правильно", сказал я, а затем очень быстро бросил в него следующий. - Более того, папа, разве ты не летал на этом самолете с самого начала? Это исключает случайность. Разве вы не выскочили, пока мы были слишком заняты Пилотом, чтобы заметить, и просто притворились , что пришли с крекинг-фабрики? Разве кнопки не были заблокированы, потому что ты был пленником Пилота?
   Поп задумчиво нахмурил брови. -- Могло быть и так, -- сказал он наконец. - Могло быть - судя по уликам, которые вы видели. Это довольно блестящая идея, Рэй. Я почти представляю, как прячусь в этой хижине, пока вы с Элис...
   - Ты где-то прятался, - сказал я. Я закончил вкручивать нож и вернул Алисе ее руку. - Я повторю, папа, - сказал я. "Мы два к одному. Ты лучше поговори.
   - Да, - добавила Алиса, не обращая внимания на мой предыдущий намек. - Может, ты и отказался от борьбы, папа, но не я. Ни сражаться, ни убивать, ни что-то среднее между этими двумя. Хоть что-нибудь". Моя девушка была самой пантерой.
   - А кто сказал, что я отказался от борьбы? - потребовал папа, снова немного приподнявшись. "Вы, люди, слишком много предполагаете; это опасная привычка. Прежде чем у нас возникнут проблемы и кто-нибудь закричит, что я обманываю, давайте проясним одну вещь. Если кто-нибудь прыгнет на меня, я попытаюсь вывести их из строя, я попытаюсь причинить им вред любым способом, кроме убийства, а это означает подколенные сухожилия, удары кролика и все остальное. Каждая мелочь, Элис. И если они умрут, в то время как я, честно говоря, просто пытаюсь причинить им боль, но не убить, то я не буду слишком горевать. Моя совесть будет достаточно чиста. Это понятно?
   Я должен был признать, что это было. Папа мог лгать о многих вещах, но я просто не верил, что он лжет об этом. И я уже знал, что Поп был быстр для своего возраста и достаточно силен. Если бы мы с Элис набросились на него сейчас, кровь пролилась бы шестью разными способами. Вы не можете прыгнуть на человека, у которого в руке дюжина ножей, и не ожидать, что это произойдет, два против одного или нет. В конце концов мы его достанем, но это будет кроваво.
   - А теперь, - тихо сказал папа, - я немного поговорю , если вы не возражаете. Послушайте, Рэй... Элис... вы двое убежденные убийцы, я знаю, что вы не скажете мне ничего другого, и будучи таковыми, вы оба знаете, что в убийстве нет ничего, в конце концов. Он утоляет голод и, возможно, приносит вам немного добычи и позволяет перейти к следующему убийству. Но это все, абсолютно все. Тем не менее, вы должны это сделать, потому что вы так устроены. Побуждение есть, это непреодолимое побуждение, и вам нечем ему противостоять. Ты чувствуешь Большую Скорбь и Большую Обиду, пыль разъедает твои кости, ты не выносишь городских площадей - Портеритов и Мантеноров и им подобных - потому что знаешь, что они свистят в темноте, и это грязная мелодия, поэтому вы продолжаете убивать. Но если бы существовал достойный практичный способ бросить курить, вы бы им воспользовались. По крайней мере, я так думаю. Когда вы все еще думали, что этот самолет может доставить вас в Рио или Европу, вы так и думали, не так ли? Вы же не планировали отправиться туда как убийцы, не так ли? Ты собирался бросить свое дело.
   Несколько секунд в салоне было довольно тихо. Затем тонкий смех Алисы разрезал тишину. "Тогда мы мечтали, - сказала она. "Мы были вне себя. Но сейчас вы говорите о практических вещах, как вы говорите. Что вы ожидаете от нас, если мы бросим нашу торговлю, как вы это называете, отправимся в Уолла-Уолла или Уачиту и сдадимся? На этот раз в Уашите я могу потерять больше, чем правую руку - это было просто подозрение.
   - Или Атла-Хи, - многозначительно добавил я. - Вы ожидаете, что мы признаем, что мы убийцы, когда доберемся до Атла-Привет, папа?
   Старый чудак улыбнулся и сузил глаза. "Теперь это мало что дало бы, не так ли? В большинстве мест они просто подвешивали вас, может быть, после того, как немного пощекотали ваши болевые нервы, или, если это был Мантено, они могли посадить вас в клетку, кормить вас помоями и молиться за вас, и это помогло бы вам или кому-либо еще? Если мужчина или женщина перестают убивать, им приходится многое исправлять - во-первых, свои мысли и чувства, во-вторых, он должен делать все, что в его силах, чтобы искупить совершенные им убийства - помочь ближайшим родственникам, если таковые имеются, и и так далее - тогда он должен сообщить новости другим убийцам, которые еще не слышали об этом. У него нет времени тратить время на повешение. Поверьте мне, у него есть работа для него, работа, которую нужно делать в основном в Землях Смерти, и это та работа, с которой городские площади не могут ему помочь, потому что они просто не понимают нас, убийц и что заставляет нас тикать. Мы должны сделать это сами".
   "Привет, пап, - вмешался я, немного заинтересовавшись спором (больше нечем было интересоваться, пока мы не добрались до Атла-Хай или папа не ослабил бдительность), квадратные (я называю их культурными королевами) и какие они зажравшиеся толстяки; но, тем не менее, чтобы человек перестал убивать, он должен перестать заниматься этим в одиночку. Он должен принадлежать к сообществу, у него должна быть какая-то культура, какой бы отвратительной или сумасшедшей она ни была".
   - Ну, - сказал Папа, - разве у нас, землян смерти, нет культуры? С обычаями, обычаями и всем прочим? На самом деле очень тесная маленькая культура. Безумно, как и все, конечно, но в этом одна из его прелестей".
   "О, конечно, - согласился я, - но это культура, основанная на убийстве и полностью посвященная убийству. Убийство - это наш образ жизни. Это ни к чему не приводит твой аргумент, пап.
   - Поправка, - сказал он. - Вернее, переосмысление. А теперь на какое-то время его голос стал менее по-стариковски хриплым и каким-то более громким, как будто это было нечто большее, чем просто болтовня папы. "Каждая культура, - сказал он, - это способ роста, а также образ жизни, потому что первый закон жизни - это рост. Наша культура Страны Смерти направлена на то, чтобы посредством убийства уйти от убийства. Это моя мысль. Это самый трудный путь роста, с которым когда-либо приходилось сталкиваться, но это все равно путь роста. Гораздо более крупные и причудливые культуры никогда не могли найти ответ на проблему войны и убийства - мы знаем, что мы обитаем в их величайшем провале. Может быть, мы, Земляне Смерти, каждый день занимаемся убийствами, не можем притвориться, что это не часть каждого из нас, не можем выкинуть это из головы, как это делают городские площади, - может быть, мы, Земляне Смерти, делаем эту маленькую работу. ".
   - Но, черт возьми, папа, - возразил я, невольно возбуждаясь, - даже если у нас здесь, в Землях Смерти, есть культура, культура, которая может расти, это не та культура, которая может иметь дело с раскаявшимися убийцами. В настоящей культуре убийца чувствует себя виноватым и сознается, а потом его вешают или сажают в тюрьму на долгое время, и это улаживает его и всех. Вам нужны религия, суды, палачи, винты и все такое прочее. Я не думаю, что мужчине достаточно просто извиниться и ходить, радуясь другим убийцам , - этого недостаточно, чтобы стереть его чувство вины".
   Поп пристально посмотрел на меня. - Ты настолько причудлив, что должен испытывать чувство вины, Рэй? - спросил он. "Разве ты не можешь просто увидеть, когда что-то паршиво? Чувство вины - роскошь. Конечно, недостаточно просто извиниться - вам придется провести большую часть оставшейся жизни, исправляя то, что вы сделали... и то, что вы сделаете, тоже! А насчет повешения и тюрем - было ли когда-нибудь доказано, что это подобает убийцам? Что касается религии, то некоторые из нас, бросивших убивать, религиозны, а многие из нас (включая меня) нет; а некоторые из тех, кто являются религиозными деятелями (может быть, потому, что их нельзя повесить), что они прокляты навеки, но это не мешает им делать хорошую работу. Я спрашиваю вас, может ли хоть какая-то мелочь вроде проклятия навеки стать удовлетворительным оправданием для того, чтобы вести себя как полная крыса?
   Как-то так получилось. Это последнее высказывание Попа так понравилось мне и в то же время было настолько безумным, что я не мог не проникнуться к нему симпатией. Не поймите меня неправильно, на самом деле я совсем не поверил его болтовне, но мне было забавно соглашаться с ней - пока самолет находился в ситуации с шаттлом, а нам больше нечего было делать.
   Алиса, похоже, чувствовала то же самое. Я думаю, что любой педераст, который мог обмануть религию, как папа, получил маленькую серебряную звезду в своих книгах. Бронза, во всяком случае.
   * * * *
   Сразу стало легче. Для начала мы попросили Попа рассказать нам об этих "нас", о которых он постоянно упоминал, и он сказал, что это несколько десятков (или сотен - ни у кого нет точных данных) убийц, которые уволились и отправились кочевать по Землям Смерти, пытаясь завербовать других. и помочь тем, кто хотел, чтобы ему помогли. У них были полупостоянные места встреч, где они пытались собираться в заранее оговоренные даты, но в основном держались на ходу, по двое, по трое или, реже, в одиночку. Они все были мужчинами до сих пор, по крайней мере
   Папа не слышал ни о каких женщинах-членах, но - он серьезно заверил Алису - он лично гарантирует, что не будет никаких возражений против вступления девушки. Недавно они стали называть себя Анонимными Убийцами в честь какой-то довоенной организации, первоначальной цели которой Папа не знал. Многие из них поскользнулись и снова вернулись к убийствам, но некоторые из них вернулись через некоторое время, более решительные, чем когда-либо, чтобы добиться успеха.
   - Мы их, конечно, приветствовали, - сказал Поп. "Приветствуем всех. Каждый, кто является настоящим убийцей, то есть, и говорит, что хочет уйти. Парней, которые еще не кровожадны, мы подводим черту, независимо от того, насколько они хороши".
   Кроме того, "нам очень весело проводить время на наших собраниях", - заверил нас Поп. "Вы никогда не видели таких высоких времен. Никто не имеет права ходить угрюмым или делать вытянутое лицо только потому, что он совершил пару убийств. Религия или не религия, гордыня - это грех".
   Элис и я ели все это, как будто мы были парочкой детей, а папа рассказывал нам сказки. Вот что это все было, конечно, сказка - сумасшедшая запутанная сказка. Элис и я знали, что не может быть братства Странников Смерти, как описывал Папа, - это было невозможно, как голубое небо, - но это дало нам толчок, чтобы на некоторое время притвориться, что мы в это поверили.
   Папа мог говорить вечно об убийстве и убийцах, и у него был бездонный мешок смешных историй на ту же тему и характерных виньеток - убийц, которые всегда хотели, чтобы их жертвы поняли и простили их, тех, кто считал себя маленькие короли, наделенные божественным правом раздавать смерть, те, кто настаивал на том, чтобы лечь (целомудренно) рядом со своими убитыми жертвами и притворяться мертвыми в течение пары часов, те, кто не был так целомудрен, те, кто мог совершать свои убийства только тогда, когда они были одеты определенным образом (и проблемы с костюмами для убийства), которые могли убивать только людей с определенными чертами или определенной внешностью (скажем, рыжеволосых или людей, читающих книги или умеющих те, кто носит мелодии, или кто сквернословил), те, кто всегда смешивал секс и убийство, и те, кто считал, что убийство осквернено малейшим дыханием секса, стиклеры и неряшливые Джо, художники и мясники, топор -и стилет типы, навязчивые и отталкивающие - честно говоря, портреты Попа с натуры складывались в Пляску Смерти не хуже, чем все, что когда-либо создавало Средневековье, и их следовало бы проиллюстрировать, как те, что были сделаны каким-нибудь великим художником. Папа много рассказывал нам и о своих убийствах. Элис и я были заинтересованы, но ни у кого из нас не было соблазна делать параллельные откровения о себе. Я чувствовал, что твоя личная жизнь - это твое личное дело, настолько близкое, насколько твои кишки, и никакая шутка не может оправдать раскрытие ее узла.
   Не то чтобы мы говорили только об убийстве, пока неслись к Атла-Хи. Разговор был свободным, и мы затронули самые разные темы. Например, мы заговорили о самолете и о том, как он летал или, скорее, левитировал. Я сказал, что это должно генерировать антигравитационное поле, привязанное к корпусу самолета, и ничего больше, чтобы мы не чувствовали себя легче, ни какие-либо предметы в салоне - оно просто воздействовало на тусклый серебристый металл - и я доказал свою точку зрения, используя Мать, чтобы сбрить небольшую полоску металла с края платы управления. Завитушка оставалась в воздухе, где бы вы ее ни ставили, и когда вы ее двигали, вы чувствовали слабое гироскопическое сопротивление. Это было очень странно.
   Поп заметил, что это немного похоже на магнетизм. Зародыш, сидящий на железной опилке, движущейся к полюсу большого магнита, не ощутил бы магнитного притяжения - оно действовало бы не на него, а только на железо, - но все равно зародыш увлекся бы с файлом и чувствовать его ускорение и все такое, лишь бы он мог удержаться, - но для этого можно представить крошечную кабину в файле. "Это то, что мы есть", - добавил Поп. "Три микроба гигантского размера".
   Алиса хотела знать, почему у антигравитационного самолета должны быть даже самые короткие крылья или реактивный двигатель, потому что мы вспомнили, что заметили трубы, и я сказал, что это может быть просто резервная система на случай, если антигравитация не сработает, и папа предположил, что это может быть для сверхбыстрого маневрирования в бою или даже для действий вне атмосферы (что едва ли имело смысл, как я ему доказал).
   "Если мы боевой самолет, то где наши пушки?" - спросила Алиса. Ни у кого из нас не было ответа.
   Мы вспомнили шум, который издавал самолет, прежде чем мы его увидели. Должно быть, тогда он использовал свои реактивные двигатели. - И ты думаешь, - спросил Папа, - что это было что-то из антигравитации, из-за которой электричество вырвалось из верхней части крекинг-установки? Как будто спугнул меня до чертиков! На это тоже нет ответа.
   Сейчас самое логичное время, конечно, спросить папу, что он знает о крекинг-растении и кто, если не он, закричал, но я полагал, что он все равно не заговорит; пока мы вели себя дружелюбно, не было смысла портить это.
   Однако мы немного догадались, откуда прилетел самолет. Папа сказал Аламос, я сказал Атла-Хай, Алиса сказала, почему не от обоих, почему Аламос и Атла-Хи не могут заключить какой-то договор, и самолет летит от одного к другому. Мы согласились, что может быть. По крайней мере, он сочетался с фиолетовым Атла-Хи и синим Аламосом, которые были ярче, чем другие цвета.
   - Я просто надеюсь, что у нас есть какой-нибудь радар для предотвращения столкновений, - сказал я. Я догадывался, что да, потому что дважды мы немного отклонялись от курса, может быть, чтобы преодолеть Аллегейни. Зеленая звезда с востока к этому времени уже довольно близко подошла к фиолетовому пятну Атла-Хи. Я посмотрел на апельсиновый суп, который до сих пор ничуть не изменился, и стал желать, как младенец, чтобы его не было, и думать, как он укрыл всю Землю (звезды над Ривьерой ?-не смеши меня!) и услышала, как я спрашиваю: "Папа, ты что, прикончил того парня, который нажимал на кнопки за всем этим?"
   - Нет, - без колебаний ответил Поп, как будто не прошло и четырех часов с тех пор, как он упомянул об этом. - Нет, Рэй. Дело в том, что я приветствовал его в нашем маленьком братстве около шести месяцев назад. Вот его нож, вот эта роговая рукоятка в моем сапоге, хотя он никогда ею не убивал. Он утверждал, что в течение многих лет его мучила мысль о миллионах и миллионах, которые он убил взрывной волной и радиацией, но теперь он наконец обрел покой, потому что он был на своем месте, с убийцами, и мог начать действовать. что-то об этом. Несколько мальчишек не хотели его впускать. Они утверждали, что он не настоящий убийца, действуя дистанционно, сколько бы он ни убил".
   - Я была бы на их стороне, - сказала Элис, поджимая губы.
   "Да, - продолжил Поп, - они очень разгорячились из-за этого. Ему тоже стало жарко, и он весь разволновался, и предложил пойти и убить кого-нибудь прямо сейчас голыми руками или попытаться (он тощий маленький коротышка), если это то, что ему нужно сделать, чтобы присоединиться. Мы поспорили. Я указал, что мы позволяем бывшим солдатам подсчитывать убийства, которые они совершили на службе, и что мы учитываем отравления, мины-ловушки и тому подобное - которые в некотором смысле являются убийствами с дистанционным управлением, - так что в конце концов мы впустили его. хорошая работа. Нам повезло, что он у нас есть".
   - Думаешь, он действительно тот парень, который нажимал на кнопки? - спросил я у Попа.
   "Как я должен знать?" - ответил Поп. - Он утверждает, что это он.
   Я собирался сказать что-то о людях, которые фальсифицировали признания, чтобы получить легкую славу, по сравнению с парнями, которые были действительно виновны и скорее были бы порезаны, чем говорить об этом, но в этот момент в самолете заговорил четвертый голос. . Казалось, он исходит из фиолетового пятна на экране Северной Америки. То есть он исходил во всяком случае с общего направления экрана, и мой разум тут же привязал его к фиолетовому пятну на Атла-Хи. Это напугало нас, я вам скажу. Алиса схватила меня за колено своими плоскогубцами (она снова переоделась), сильнее, чем собиралась, я полагаю, хотя я не издал визга - я был слишком оборонительно застыл.
   Голос говорил на языке, которого я совершенно не понимал, который поднимался и опускался по шкале, как атональная музыка.
   - Похоже на китайский, - прошептал Поп, подталкивая меня локтем.
   "Это китайский . Мандарин, - мгновенно ответил экран на чистейшем английском - по крайней мере, так я бы его описал. Практически Бостон. "Кто ты? А где Грейл? Входите, Грейл.
   Я достаточно хорошо знал, кем должен быть Грейл - или, скорее, кем он был. Я посмотрел на Попа и Элис. Папа усмехнулся, может быть, на этот раз слабовато, подумал я, и посмотрел на меня, как бы говоря: " Хочешь с этим разобраться?"
   Я прочистил горло. Затем: "Мы заменили Грейла", - сказал я экрану.
   "Ой." Экран чуть-чуть заколебался. Затем: "Кто-нибудь из вас говорит на китайском?"
   Я почти не удосужился взглянуть на Попа и Элис. "Нет, я сказал.
   "Ой." Снова небольшая пауза. - Грейл на борту самолета?
   "Нет." Я сказал.
   "Ой. Как-то выведен из строя, я полагаю?
   - Да, - сказал я, благодарный за тактичность экрана, непреднамеренную или нет.
   - Но вы взяли на себя его обязанности? экран нажал.
   - Да, - сказал я, сглотнув. Я не знал, во что втягиваю нас, события развивались слишком быстро, но казалось самым разумным действовать сообща.
   "Я очень этому рад", - сказал экран с чем-то в своем тоне, что заставило меня почувствовать себя смешно - я думаю, это была искренность. Затем он сказал: "Является ли..." и, поколебавшись, снова начал с "Глыбы на борту?"
   Я думал. Элис указала на вещи, которые она выбросила с другого сиденья. Я сказал. "Там есть коробка с тысячей или около того стальных кубов толщиной в один дюйм. Как детские кубики, но с пуговицами внутри. Рядом коробка с парашютом.
   "Вот что я имею в виду", - сказал экран, и каким-то образом, может быть потому, что тот, кто говорил, пытался это скрыть, я уловил ноту большого облегчения.
   - Послушайте, - сказал экран уже быстрее, - я не знаю, как много вы знаете, но, возможно, нам придется работать очень быстро. Вы не сможете доставить нам стальные кубы напрямую. На самом деле вы вообще не сможете приземлиться в Атлантическом нагорье. Нас окружила авиация и наземные силы крепости Саванна. Все наши самолеты, вроде не уничтоженных, прижаты. Вам придется десантировать блоки как можно ближе к одной из наших наземных групп, совершивших вылазку. Мы дадим вам сигнал. Я надеюсь, что это будет позже, то есть ближе сюда, а может быть и раньше. Вы знаете, как бороться с самолетом, в котором вы находитесь? Управлять своим вооружением?
   - Нет, - сказал я, облизывая губы.
   - Тогда это первое, чему я лучше всего тебя научу. Все, что вы увидите в тумане, теперь будет из Саванны. Вы должны сбить его".
   Глава V
   А мы здесь как на темнеющей равнине
   Охваченный смутными тревогами борьбы и бегства,
   Где невежественные армии сталкиваются ночью.
   - Дуврский пляж , Мэтью Арнольд
   Я не стану описывать по пунктам все, что произошло в следующие полчаса, потому что этого было слишком много, и в нем участвовали мы все трое, иногда занимаясь разными делами одновременно, и хотя нам рассказывали много вещи, нам редко, если вообще когда-либо, объясняли, почему они происходят, и при всем этом было постоянное впечатление, что мы имеем дело с человеческими существами (я почти упустил слово "человек", и я до сих пор не совсем уверен, стоит ли мне t) гораздо большего размаха - и, возможно, разумнее - чем мы сами.
   И это была просто основная путаница, чтобы дать ей имя.
   Начнем с того, что было крайне странно переходить от довольно неторопливой беседы о сказочном братстве непрактикующих убийц к перестрелке между фиолетовой кляксой и темно-красной лужей на теневой флуоресцентной карте. Голос не пролил свет на эту тему, потому что после первого - и, возможно, неосторожного - разоблачения мы мало что узнали о войне между Атла-Хи и Крепостью Саванны и ничего о ее причинах. Предположительно Саванна была агрессором, протянувшимся на север после завоевания Бирмингема, но даже это было лишь предположением. Трудно описать, каким призрачным все это казалось мне; было несколько минут, пока мой разум продолжал путать все это с тем, что я давным-давно читал о Гражданской войне: Саванна была Ли, Атла-Хи была Грантом, и мы были выброшены в самый разгар Второй битвы при пустыня.
   Судя по всему, самолеты "Саванны" имели в своем вооружении что-то вроде игольчатого луча - во всяком случае, меня предупредили остерегаться "колеблющихся линий в дымке, похожих на прямые нити розовых звезд", а позже велели целиться в источники излучения. такие строки. И, естественно, я догадался, что стальные кубы должны быть каким-то важным оружием для Атла-Хи, или боеприпасами для оружия, или деталями для какого-то важного инструмента, такого как гигантский компьютер, но голос игнорировал мои вопросы на этот счет и не вдавался в подробности. пару грубых разговорных ловушек, которые я пытался расставить. Мы должны были бросить кубики, когда скажут, вот и все. Папа снова закрыл коробку с ними и прикрепил к парашюту - он взял на себя эту работу, потому что Элис и я были заняты другими делами, когда пришли инструкции по этому поводу - и ему сказали, как открыть дверь самолета для падение (вы просто крепко держали руку за точку рядом с дверью), но, как я уже сказал, это все.
   Естественно, мне пришло в голову, что как только мы совершим высадку, Атла-Хи больше не будет для нас нужен и может просто позволить Саванне уничтожить нас или что-то еще - возможно, хочет , чтобы мы были уничтожены - так что это может быть самым мудрым для нас . отказаться спуститься, когда поступил сигнал, и ухватиться за эти бесчисленные стальные кубы как за единственное преимущество для торга. Тем не менее, я не видел никаких преимуществ в отказе до того, как поступил сигнал. Я хотел бы обсудить этот вопрос с Элис и, может быть, с папой, но, очевидно, все, что мы говорили, даже шепотом, могло быть подслушано Атла-Хай. (Кстати, мы так и не определили, может ли Атла-Хи заглянуть и в кабину самолета. Я не верю, что они могли, хотя они наверняка прослушивали его на предмет звука.)
   В общем, об Атла-Хи мы почти ничего не узнали. На самом деле, три безмозглых микроба, путешествующие в кабине на железной опилке, были совсем неплохим описанием нас. Как я часто говорю о своих дедуктивных способностях - подумай - шмин! Но Атла-Хи (разумеется, всегда имеется в виду личность, стоящая за голосом с экрана) узнала о нас все, что хотела, и, по-видимому, многое знала для начала. Во-первых, они, должно быть, какое-то время следили за нашим самолетом, потому что догадались, что он работает автоматически и что мы можем изменить его курс, но не более того. Хотя у них, похоже, сложилось впечатление, что мы можем повернуть вспять на Лос-Аламос, а не на крекинг-завод. Здесь, очевидно, я получил крупицу новых данных, хотя она была едва ли не единственной. На мгновение голос с экрана стал по-настоящему беззаботно-тревожным, когда он спросил: "Вы знаете, правда ли, что в Лос-Аламосе перестали умирать, или они просто транслируют это, чтобы подбодрить нас?"
   Я ответил: "О да, они все в порядке", на это, но я не мог сделать это очень убедительно, потому что следующее, что я услышал, голос заставил меня признать, что мы только что сели где-то в самолет. в Центральных землях смерти. Мне даже пришлось описать крекинг-завод, автостраду и бензобаки - я не мог придумать ложь, которая не навлекла бы на нас столько же неприятностей, сколько правда, - и голос сказал: "О, Грэйл остался там?" и я сказал: "Да", и приготовился к тому, чтобы сделать еще несколько признаний или серьезно солгать, когда меня настигло вдохновение.
   Но голос продолжал обходить вопрос о том, что именно случилось с Грейлом. Думаю, они достаточно хорошо знали, что мы его оттолкнули, но не упомянули об этом, потому что им нужно было наше сотрудничество - они обращались с нами как с детьми или дикарями, понимаете.
   * * * *
   Один довольно удивительный момент - Атла-Хи, по-видимому, знал что-то о сказочном товариществе папы непрактикующих убийц, потому что, когда ему нужно было заговорить, пока он получал инструкции по подготовке материала к сбросу, голос сказал: "Извините". меня, но ты говоришь как один из тех парней из АА".
   Анонимные Убийцы, Поп сказал, что некоторые из их парней назвали их неорганизованной организацией.
   - Ага, - неловко признался Поп.
   "Ну, тогда совет, а может быть, я просто имею в виду сплетни", - сказал экран, на этот раз сбиваясь с пути. "Большинство наших людей не верят, что вы серьезно относитесь к этому, хотя вы можете так думать. Наши скептики (в число которых входят все, кроме очень немногих из нас) поровну разделились на тех, кто думает, что дух АА - это неизлечимая психотическая иллюзия, и тех, кто считает, что это тщательно продуманная уловка, готовящаяся к какой-то согласованной атаке на города со стороны Странников Смерти".
   "Не могу сказать, что виню кого-то из них", - был единственный комментарий Попа. "Я думаю, что я сам сошел с ума и стал убийцей навсегда". Элис взглянула на него за это признание, но, похоже, это не причинило нам никакого вреда. Папа действительно казался не в своей тарелке, хотя во время этой части нашего приключения, даже больше, чем даже Элис и я - я имею в виду, как будто он мог по-настоящему действовать только в Землях Смерти с Землянами Смерти и хотел побыстрее закончить все остальное. .
   Я думаю, что одна из причин, по которой Поп был таким, заключалась в том, что он очень сильно чувствовал то же, что и я сам: своего рода печаль и недоумение от того, что такие умные существа, как голос с экрана, все еще должны вести войны. Убийство, как вы уже должны знать, я могу понять и глубоко сочувствовать, но войну? - нет!
   О, я могу понять культурных педиков, дерущихся на городских площадях, и даже получать от этого удовольствие и кричать на них, но эти Атла-Хай и Аламосцы казались совершенно другим типом кошек (хотя я только что пришел к этому моменту). взгляд сегодня) - кошка, которая должна была бы перерасти войну или обдумать ее. Может быть, Крепость Саванны просто навязала им войну, и им пришлось защищаться. Я не связывался ни с одним саваннанцем - они могли быть такими же кровно-простыми, как и Портериты. Тем не менее, я не уверен, что это всегда хорошее оправдание, что кто-то другой вынудил вас вступить в войну. Такое оправдание может продолжаться до скончания века. Но кто такой микроб, чтобы судить?
   Через минуту я чувствовал себя вдвойне зародышем и очень низменным, потому что ситуация только что стала более сложной и удручающей.
   Голос как раз повторял свои инструкции папе, как спуститься, как вдруг оборвался, и вмешался второй голос, низкий голос с каким-то европейским акцентом (как ни странно, не с китайским) - он не разговаривал с нами, я думать, но до первого голоса и не обращая внимания или не заботясь о том, что мы могли услышать.
   - Еще скажи им, - сказал второй голос, - что мы сдуем их с неба, как только они перестанут нам подчиняться! Если они будут медлить с падением или если они нажмут пальцем на кнопку, которая изменит их курс, тогда - пуф ! Такие скоты понимают только язык силы. Также предупредите их, что блоки - это атомные гранаты, которые взорвут и их с неба, если...
   "Доктор. Ковальский, разрешите указать... - прервал первый голос, приближаясь к выражению раздражения настолько, насколько, я полагаю, он когда-либо позволял себе это делать. Затем оба голоса резко оборвались, и экран молчал секунд десять или около того. Полагаю, первый голос подумал, что нам нехорошо подслушивать, как Атла-Хи пререкается сам с собой, даже если второму голосу было наплевать (так же, как фермер не стал бы возражать против свиней, подслушивающих его ссору с наемным работником). ; конечно, этот парень, кажется, упустил из виду, что мы были свиньями-убийцами, но сейчас мы ничего не могли сделать в этой очереди, кроме как сгореть).
   Когда экран снова включился, это был просто первый голос, который снова заговорил, но ему было что сказать, что, вероятно, было результатом быстрой конференции и компромисса.
   "Внимание всем! Я хочу сообщить вам, что самолет, на котором вы летите, может быть взорван, вернее, расплавлен в воздухе, если мы активируем определенный элемент управления на этом конце. Мы не будем этого делать ни сейчас, ни впоследствии, если вы совершите посадку, когда мы дадим сигнал, и если вы до тех пор будете следовать своим нынешним курсом. После этого вы сможете изменить свой курс и убежать, насколько сможете. Позвольте мне еще раз подчеркнуть, что, когда вы сказали мне, что взяли на себя роль Грейла, я принял это утверждение с полной верой и до сих пор принимаю его. Это все понятно?"
   Мы все сказали ему "да", хотя я не думаю, что мы были очень довольны этим, даже папа. Однако у меня снова возникло странное чувство, что голос был действительно искренним - иллюзия, я полагаю, но все же утешительная.
   Теперь, пока все это происходило, хотите верьте, хотите нет, и пока самолет продолжал мчаться сквозь оранжевую дымку, в которой пока, слава богу, не было видно никаких посторонних предметов, даже стервятников, не говоря уже о "прямых струнах". розовых звезд" - я проходил курс обучения артиллерийскому делу! (Вы удивляетесь, что я не пытаюсь рассказать эту часть своей истории последовательно?)
   * * * *
   Оказалось, что Алиса была блестяще права в одном: если вы нажмете несколько кнопок одновременно по пять последовательностей, они откроются, и вы сможете играть на них, как на органных клавишах. Два набора из пяти клавиш, сыгранные должным образом, установят прицел прямо перед обзорным окном и позволят вам прицеливаться и стрелять из главного орудия самолета в любом направлении вперед. Также была пушка, стреляющая назад, которую вы наводили, переключая экран мира на окно телевизора заднего вида, но мы не удосужились его освоить. На самом деле, несмотря на мои особые таланты, это было все, что я мог сделать, чтобы научиться управлять главным орудием на уровне новичка, и я бы не справился даже с этим, если бы не Алиса, из-за того, что она думала о схемах пять, быстро понял из голосовых описаний, какие кнопки имелись в виду. Сама она их, конечно, не могла сделать из-за своей культи и обожженной руки, но могла указать мне на них.
   После двадцатиминутной тренировки я стал своего рода стрелком, растянувшимся на правом коленном сиденье и внимательно всматривающимся в надвигающуюся оранжевую дымку, которая, наконец, начала меняться в сторону бронзы вечера. Если в нем что-то появится, я смогу попытаться выстрелить. Не то чтобы я знал, из чего стрелял мой пистолет - голос не выдавал никаких ненужных данных.
   Естественно, я спросил, почему голос не научил меня управлять самолетом, чтобы я мог маневрировать в случае нападения, и, естественно, голос сказал мне, что об этом не может быть и речи - слишком сложно, и, кроме того, они хотели, чтобы мы известный курс, чтобы они могли лучше спланировать падение и восстановление. (Думаю, может быть, этот голос дал бы мне некоторые подсказки - и, может быть, даже рассказал бы мне больше о стальных кубах и о том, какой опасности мы подвергались от них, - если бы не второй голос, который, предположительно, исходил от существо, которое следило за тем, чтобы убедиться, среди прочего, что первый голос не стал мягкосердечным.)
   Так что там я был фронтовым стрелком. На самом деле, одна часть меня получала от этого большое удовольствие - от антикварного Banker's Special до игольчатой пушки (или чего бы то ни было), - но в то же время другая часть меня испытывала отвращение к мысли вести себя так, будто я принадлежу к живой культуры (даже умной, нечудной) и работы на войне (даже просто для того, чтобы поскорее с нее свалить), а третья часть меня, та, которую я обычно сдерживаю, просто ужаснулась.
   Папа вернулся к двери с коробкой и парашютом, готовый к падению.
   У Алисы пока не было никаких обязанностей, но она вдруг начала собирать консервные банки и паковать их в один пакет - я сначала не мог понять, что она имеет в виду. Аккуратная домохозяйка не совсем соответствует моему описанию ее профессиональной личности.
   Тогда, конечно, все должно было произойти сразу.
   Голос сказал: "Делай каплю!"
   Алиса подошла к папе и протянула ему пакет с консервными банками, кривя губы в безмолвном "разговоре", чтобы что-то ему сказать. В обожженной руке у нее тоже был нож.
   Но читать по губам я не успел, потому что как раз в этот момент в сгущающемся тумане впереди показалась сверкающая розовая звездочка - целых полдюжины прямых линий, расходившихся из пустого центрального пятна, словно сверхбыстрый гигантский паук. заложил первые нити своей паутины.
   Ветер засвистел, когда дверь самолета начала открываться.
   Я старался сосредоточить взгляд на пустой центральной точке, которая сместилась влево.
   Одна из прямых линий стала ослепительно яркой.
   Я услышал, как Алиса яростно прошептала: "Брось это !" и та часть моего разума, которая не могла быть применена к артиллерийскому делу, мгновенно сообразила, что она в последнюю минуту вдохновилась бросить кучу консервных банок вместо стальных кубов.
   Я отцентрировал прицел и удерживал комбо. Мелькнула мысль: ты стреляешь по городу, а не по самолету, и я вздрогнул.
   Ослепительно-розовая линия спускалась ко мне.
   За моей спиной звук борьбы. Элис рычит, а Поп хрюкает.
   Потом вдруг крик Алисы, сильный свист ветра, вспышка впереди (куда я целился), брызги раскаленного металла внутри кабины, слепящее пятно посреди мирового экрана, жгучий луч дюймах от моей шеи, удар током, который поднял меня с места и разорвал мое сознание!
   * * * *
   Когда я пришел в себя (если я действительно был в отключке - самое большее через несколько секунд), розовых линий больше не было. Туман был всего лишь отвратительно рыжевато-коричневым вечерним "я" с черными пятнами, которые были лишь остаточными изображениями. В салоне воняло озоном, но ветер, пробившийся сквозь дыру в некогда мировом экране, выдувал его достаточно быстро - Саванна справилась за один раз. И мы падали, самолет качало вниз, как искалеченная птица - я это чувствовал, и нечего было себя обманывать.
   Но взгляд на панель управления не спас бы нас от аварии, если бы это было в картах. Я огляделся и увидел, что Поп и Элис смотрят друг на друга через закрывающуюся дверь. Он выглядел злым. Она выглядела агонизирующей и прижимала обожженную руку к боку локтем, как будто он, может быть, топнул по руке. Хотя крови я не видел. Коробки и желоба я тоже не увидела, хотя увидела сумку Элис с продуктами. Я догадался, что это сделал папа.
   Теперь, как мне пришло в голову, самое время для Голоса Два растопить самолет - если он еще не попытался. Моей первой мыслью было, что брызги раскаленного металла исходят от корабля Саванны, который выплюнул нас, но в этом не было никакой уверенности.
   Я оглянулся на иллюминатор как раз вовремя, чтобы увидеть скалы и чахлые деревья, выпрыгивающие из дымки. Старый добрый Рэй , подумал я, всегда рядом со смертью. Но именно в этот момент самолет совершил тошнотворный подскок, как будто его антигравитация начала действовать только в нескольких ярдах от земли. Еще одно резкое падение и еще один отскок, менее резкий. Пару повторений, каждое немного мягче, а потом мы как бы тряслись на ровном киле по камням и так быстро скользили мимо футов в сотне ниже, как я прикинул. Казалось, мы были избалованы работой на высоте, но мы все еще могли калечить в каком-то маломощном отталкивающем поле.
   Я посмотрел на экран Северной Америки и кнопки, размышляя, следует ли мне снова начать движение на запад или оставить нас на Атла-Хай и посмотреть, что, черт возьми, произошло - в тот момент меня мало заботило, что еще Саванна сделала с нами. Мне незачем тратить умственную энергию. Решение было принято за меня. Пока я смотрел, кнопка Atla-Hi подскочила сама по себе, а кнопка крекинг-установки опустилась, и когда мы развернулись, раздались дополнительные толчки.
   Кроме того, фиолетовая нашивка Atla-Hi сильно потускнела, а на ее кнопке больше не было фиолетового нимба. Синий Лос-Аламос тоже потускнел. Точка растрескивающегося растения засветилась ярко-зеленым светом - вот и все.
   Все кроме одного. Когда фиалка потускнела, мне показалось, что я очень слабо услышал Первый Голос (не так, как если бы говорил напрямую, а как будто экран услышал и вспомнил - не голос, а флуоресцентный призрак одного): "Спасибо и удачи!"
   Глава VI
   Многие люди датировали свою гибель тем или иным убийством, о котором они, возможно, мало думали в то время.
   - Убийство считается одним из изящных искусств ,
   Томас де Куинси
   - И вам долгой и веселой осады, сэр, и жареной крысы на Рождество! Я ответил, очень громко и довольно к моему удивлению.
   "Война! Как я ненавижу войну!" - вот что взорвал Поп. Он не то чтобы танцевал в старческой ярости - он все еще слишком пристально следил за Алисой, - но его голос звучал именно так.
   - Будь ты проклят, Поп! Алиса внесла свой вклад. - И ты тоже, Рэй! Мы могли бы что-то вытащить, но ты должен был идти послушанием-счастливым. Затем ее гнев взял верх над ее грамматикой, или, может быть, мы с папой испортили ее. - Будь вы оба прокляты! она закончила.
   В этом не было особого смысла. Думаю, мы просто вырвались на свободу после того, как последние полчаса боялись что-либо сказать.
   Я сказал Алисе: "Я не знаю, что ты могла натянуть, кроме цепи на нас". Папе я сказал: "Ты можешь ненавидеть войну, но ты определенно помог ей. Те гранаты, которые ты бросил, вероятно, позаботятся о нескольких сотнях саваннанцев.
   - Это то, что ты всегда говоришь обо мне, не так ли? - огрызнулся он. - Но я не думаю, что мне следует ожидать более доброй интерпретации моих мотивов. Алисе он сказал: "Извини, что мне пришлось сжать твои обожженные пальцы, сестра, но ты не можешь сказать, что я не предупредил тебя о моей тактике подлости". Потом снова мне: "Я ненавижу войну, Рэй. Это просто убийство в большем масштабе, хотя некоторые мальчишки возражают мне там".
   - Тогда почему бы тебе не проповедовать против войны в Атла-Хи и Саванне? - требовательно спросила Алиса, все еще очень горячо, но уже не так горько.
   - Да, пап, как насчет этого? Я поддержал.
   - Может быть, мне следует, - сказал он, вдруг задумавшись. - Им это точно нужно. Затем он усмехнулся: "Эй, как бы это звучало: ПОСЛУШАЙТЕ, КАК ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНЫЙ УБИЙЦА ПОП ТРАМБУЛ ВЫСТУПАЕТ ПРОТИВ ВОЙНЫ. НАДЕВАЙТЕ СТАЛЬНУЮ ЗАЩИТУ ГОРЛА. Неплохо, а?
   Мы все над этим рассмеялись, сначала неохотно, а потом от души. Я думаю, мы все понимали, что с этого момента все будет не очень весело, и нам лучше не воротить нос от самого слабого веселья.
   "Наверное, у меня не было в голове ничего особенно блестящего", - призналась мне Алиса, а папе она сказала: "Хорошо, я прощаю тебя на данный момент".
   "Не!" - с содроганием сказал Поп. "Я ненавижу думать о том, что случилось с последним педерастом, который сделал ошибку, простив меня".
   Мы осмотрелись и оценили наши ресурсы. Это было время, когда мы это сделали. Быстро темнело, хотя мы гнались за солнцем, а свет в кабине не горел, и мы точно не знали, как его зажечь.
   Мы засунули пару ранцев в дыру в мировом экране, не пытаясь ее прощупать. Через некоторое время в салоне снова стало теплее, и воздух стал чуть менее пыльным. Вскоре стало слишком дымно от сигарет, которые мы жгли, но это произошло позже.
   Мы открутили от стен несколько мешков для хранения, которые не осмотрели. В них не было ничего важного, даже фонарика.
   Я в последний раз пробежался по пуговицам, хотя с нимбами на них не осталось - чем темнее становилось, тем яснее. Даже кнопка Atla-Hi не нажималась теперь, когда она потеряла свой фиолетовый ореол. Я пробовал стрелять по схемам, рассчитывая потратить немного времени на стрельбу по любым горам, которые появлялись, но кнопки, которые так хорошо реагировали несколько минут назад, отказывались сдвинуться с места. Алиса предлагала разные схемы, но ни одна из них не сработала. Эта консоль действительно была заблокирована - возможно, выстрел из Саванны был частично причиной, хотя удаленная блокировка Atla-Hi была достаточным объяснением.
   "Жуки!" Я сказал. "Им не нужно было связывать нас так туго. Идя на восток, у нас по крайней мере был выбор - вперед или назад. Теперь у нас их нет".
   - Может быть, мы так же богаты, - сказал Поп. - Если бы Атла-Хи могла сделать для нас что-нибудь еще - то есть, если бы они не были окружены, я имею в виду, - они наверняка втянули бы нас. Я имею в виду, втянули самолет и вытащил нас из этого - с помощью большого пинцета, скорее всего, нет. И вопреки вашему лестному мнению о моих проповедях (которого, кстати, не разделяет ни один из религиозных парней в моем окружении - они называют меня "этим заблудшим старым атеистом"), я не думаю, что кто-то из нас стал бы слишком много делать в Атла- Привет."
   Здесь нам пришлось с ним согласиться. Я не мог себе представить, чтобы Поп, Элис или даже я играли большую роль (даже если бы мы не были изгоями-убийцами) с группой гениев, которые, казалось, составляли тусовку Атла-Аламос. У Двойных республик, чтобы дать им название, могут быть свои типы с маленьким мозгом, но почему-то я так не думал. Мне казалось, что за антигравитацией и всеми чудесами этого плана и другими вещами, на которые мы получили намеки, должно быть больше одного Эдисона-Эйнштейна. Кроме того, Грейл, казалось, был создан не только по размерам, но и по мозгам, даже если мы, мелкие млекопитающие, приготовили его гуся. И я был уверен, что ни в одной из современных "стран" не было больше нескольких тысяч жителей, и это едва ли оставляло место для занятий с гантелями. Наконец, я также овладел воспоминанием, к которому я тянулся в течение последнего часа, - как, когда я был ребенком, я читал о некоторых ученых, которые научились говорить по-мандарински просто так. Я сказал Элис и Попу.
   "И если это представление среднего Атла-Аламозера о ментальном отдыхе, - сказал я, - то вы понимаете, что я имею в виду".
   - Я соглашусь с тем, что у них монополия на мозги, - согласился Поп. - Однако бессмысленно, - упрямо добавил он.
   "Интеллектуальные снобы", - прокомментировала Алиса. "Я знаю этот тип и ненавижу его". ("Ты вроде интеллектуалка, не так ли?" - сказал ей папа, что, к счастью, не вызвало бунта.)
   Тем не менее, я думаю, что всем троим из нас было забавно немного пережевывать новый взгляд на две (в некотором смысле, три) великие "страны" современного мира. (И пока мы думали об этом как о развлечении, нам не нужно было признавать зависть и тоску, стоявшие за нашими остротами.)
   Я сказал: "В общих чертах мы всегда считали, что Аламос - это остатки сообщества ученых и техников. Теперь мы знаем, что то же самое верно и для группы Atla-Hi. Это выжившие из Брукхейвена.
   "Манхэттенский проект", не так ли? Алиса поправила.
   - Нет, это было в Колорадо-Спрингс, - решительно сказал папа.
   Я также указал, что сообщество ученых будет воспитывать технический интеллект, а может быть, и воспитывать его. И, будучи группой, выбранной для начала с высоким IQ, они могут добиться поразительно быстрого прогресса. Вы можете легко представить, как такие люди, не сдерживаемые грудью, создают чудесный мир за пару поколений.
   "Однако у них есть свои проблемы", - напомнил мне Поп, и это привело нас к размышлениям о войне, в которую мы погрузились. Крепость Саванна, как мы знали, должна была быть основана на нескольких больших атомных электростанциях на реке, но ее культура, похоже, содержала более свирепые ингредиенты, чем Атла-Аламос. Прежде чем мы осознали это, мы почти романтически размышляли о бедственном положении Атла-Хи, осажденного превосходящими и (нетрудно предположить) варварскими силами, и, возможно, далеком Лос-Аламосе в таком же затруднительном положении - Алиса напомнила мне, как голос спросил, не они все еще умирали там. На мгновение я понял, что яростно горд тем, что смог нанести удар злым агрессорам. Сразу же, конечно, пришло отвращение.
   "Это адский путь, - сказал я, - для трех так называемых реалистов, чтобы слоняться по пустякам".
   "Да, особенно когда ваши герои нас выгнали", - согласилась Алиса.
   Поп усмехнулся. "Ага, - сказал он, - они даже артиллерию Рэя забрали".
   - Тут ты ошибаешься, папа, - сказал я, садясь. - У меня осталась одна из гранат - та, что была у летчика в кулаке. По правде говоря, я совсем забыл о нем, и теперь меня немного беспокоило ощущение, что он прижался в кармане к бедренной кости, где кожа тонкая.
   - Ты веришь тому, что старый голландец сказал, что стальные кубы - это атомные гранаты? - спросил меня Поп.
   - Не знаю, - сказал я. - В его голосе явно не было энтузиазма говорить нам правду о чем бы то ни было. Но если на то пошло, он звучал достаточно грубо, чтобы сказать правду, полагая, что мы сочтем это ложью. Может быть, это какая -то детская атомная бомба с запалом, синхронизированным с гранатой. Я вытащил его и взвесил. "Как насчет того, чтобы нажать кнопку и выбросить его за дверь? Тогда мы узнаем. Мне действительно хотелось это сделать - беспокойно, наверное.
   - Не будь дураком, Рэй, - сказала Алиса.
   - Не напрягайся, я не буду, - сказал я ей. В то же время я дал себе маленькое обещание, что если я когда-нибудь почувствую себя беспокойным, то есть беспокойным и плохим, я просто нажму на кнопку и посмотрю, что произойдет - как бы предоставив свое будущее богам. можно сказать, из Земель Смерти.
   - Почему ты так уверен, что это оружие? - спросил Поп.
   "Что еще может быть, - спросил я его, - что они так горячо хотят заполучить их посреди войны?"
   - Я точно не знаю, - сказал Поп. - У меня есть предположение, но я не хочу говорить об этом сейчас. Я имею в виду, Рэй, что твоя первая мысль обо всем, что ты находишь - во внешнем мире или в своем собственном уме - это то, что это оружие.
   "Все, что стоит в твоем уме, - это оружие!" Алиса вмешалась с удивительной силой.
   "Понимаете?" - сказал Поп. - Вот что я имею в виду о вас обоих. Такие мысли уже давно. Пещерный человек берет камень и тут же спрашивает себя: "Кого я могу этим напугать?" Ему не приходит в голову уже несколько сотен тысяч лет использовать его для строительства больницы.
   - Знаешь, папа, - сказал я, осторожно засовывая кубик обратно в карман, - временами ты немного проповедуешь.
   - Думаю, я, - сказал он. - Как насчет перекусить?
   Это была хорошая идея. Еще несколько минут, и мы бы не смогли увидеть, что есть, хотя с банками, форма которых говорила об их содержимом, я думаю, мы бы справились. Забавным обстоятельством было то, что в этом чудо-плане мы даже не знали, как включить свет, - и это верная мера нашей общей беспомощности.
   * * * *
   Мы немного поели, снова закурили и устроились. Я прикинул, что это будет как минимум ночная поездка на крекинг-завод - мы не двигались так быстро, как двигались на восток. Поп снова сидел сзади, а мы с Элис лежали полусвязанными на коленях, что позволяло нам наблюдать друг за другом. Довольно скоро стало так темно, что мы ничего не могли видеть друг от друга, кроме светящихся кончиков сигарет и кусочка лица вокруг рта, когда человек делал глубокую затяжку. Они были хорошей идеей, эти сигареты - не давали нам думать о другом человеке, который начал ползать с ножом в руке.
   Экран Северной Америки все еще тускло светился, и мы могли наблюдать, как наша зеленая точка пытается продвигаться вперед. Сначала обзорное окно было мертвенно-черным, затем появилось слабое бронзовое пятно, которое очень медленно двигалось вперед и вниз. Старая Луна, разумеется, движется на запад впереди нас.
   Через некоторое время я понял, на что это похоже - на старый пульмановский вагон (в детстве я однажды ездил в таком) или особенно на курильщика старого пульмановского автомобиля, очень поздно ночью. Видите ли, наша поврежденная антигравитация, воздействуя на неровности земли, когда они проходили внизу, делала поездку ритмично ухабистой. Я вспомнил, каким одиноким и странным казался мне в детстве этот старый спальный вагон. Это было то же самое. Я все ждал улюлюканья или свистка. Это было то одиночество, которое оседает в ваших костях и продолжает работать на вас.
   "Я вспоминаю первого человека, которого я убил..." Поп начал тихо вспоминать.
   "Замолчи!" Алиса сказала ему. - Ты никогда не говоришь ни о чем, кроме убийства, пап?
   - Не думаю, - сказал он. - В конце концов, это единственная действительно интересная тема. Ты знаешь другого?
   После этого в салоне долгое время было тихо. Затем Алиса сказала: "Это было за день до моего двенадцатого дня рождения, когда они пришли на кухню и убили моего отца. Он был в некотором роде мудрым и заставил нас жить в месте, где нас не коснутся ни бомбы, ни худшие радиоактивные осадки. Но он не рассчитывал на местную банду оборотней. Он только что нарезал хлеб - домашний из нашей собственной пшеницы (папа был великолепен в отношении природы и всего остального), - но отложил нож.
   - Видишь ли, папа не мог рассматривать какой-либо предмет или идею как оружие - в этом была его большая слабость. Папа даже не мог видеть оружие как оружие. У папы была философия сотрудничества, так он ее называл, которую он собирался объяснить людям. Иногда мне кажется, что он был рад Последней Войне, потому что верил, что она даст ему шанс.
   - Но оборотней не интересовала философия, и хотя их ножи не были такими острыми, как у папы, они их не клали. Потом они поели сами, а я на десерт. Я помню, как один из них использовал ломтик хлеба, чтобы впитать кровь, как соус. А другой умыл руки и лицо в холодном кофе..."
   Она больше ничего не говорила какое-то время. Папа мягко сказал: "Это был полдень, не так ли, когда падшие ангелы...", а затем просто сказал: "Мой большой рот".
   - Ты собирался сказать "в тот день, когда они убили Бога"? - спросила его Алиса. - Ты прав, это было. В тот день они убили Бога на кухне. Вот откуда я знаю, что он мертв. В конце концов они бы и меня убили, если бы не...
   Она снова прервалась, на этот раз, чтобы сказать: "Папа, ты думаешь, я могла думать о себе как о Дочери Бога все эти годы? Вот почему все кажется таким напряженным?
   * * * *
   - Не знаю, - сказал Поп. "Религиозные мальчики говорят, что мы все дети Божьи. Я не придаю этому особого значения, а то у Бога наверняка есть паршивые дети. Продолжай свой рассказ".
   - Ну, меня бы тоже убили, если бы вождю я не приглянулся и ему не пришла в голову идея обучить меня как девушку-оборотня или волчицу Деб, можно сказать.
   "Это был мой первый опыт использования идей в качестве оружия. У него появилась идея обо мне, и я использовал ее, чтобы убить его. Мне пришлось три месяца ждать своего шанса. Я так его обленил, что он позволил мне побрить его. Он истек кровью так же, как и папа".
   - Хм, - через некоторое время прокомментировал Поп, - это было круто, ладно. Я должен не забыть сказать об этом Биллу - это кто-то убил его мать, и это заставило его начать. Элис, у тебя было самое хорошее оправдание для твоего первого убийства, какое я когда-либо слышал.
   - И все же, - сказала Алиса после еще одной паузы, и в ее голосе снова закралась прежняя сарказмовщина, - я не думаю, что вы считаете, что я поступила правильно?
   "Верно? Неправильный? Кто знает?" - почти громко сказал Поп. "Конечно, вы были оправданы по целому ряду причин. Любой бы тебе посочувствовал. У человека часто есть прекрасное оправдание для первого убийства, которое он совершает. Но, как вы должны знать, дело не в том, что первое убийство всегда так плохо само по себе, а в том, что оно способно спровоцировать вас на серию убийств. Ваше чувство ценностей немного смещается и никогда не возвращается обратно. Но вы все это знаете, да и кто я такой, чтобы вам что-то рассказывать? Я убивал мужчин, потому что мне не нравилось, как они плюются. И вполне могу сделать это снова, если я не буду продолжать следить за собой и своим разумом.
   - Ну, папа, - сказала Алиса, - у меня не всегда было такое щегольское оправдание для моих убийств. Последним был старый лунатик-физик - он починил мне счетчик Гейгера, который я ношу с собой. Глупый старый выродок - я не знаю, как он прожил так долго. Может изгнанник или беглец. Знаете, я часто привязываюсь к пожилым благодетелям, как мой отец. Или как ты, папа.
   Поп кивнул. "Хорошо знать себя, - сказал он.
   Последовала третья пауза, а затем, хотя я и не собирался этого делать, я сказал: - У Элис было оправдание для ее первого убийства, личное оправдание, понятное обезьяне. У меня не было никаких личных оправданий для своего, но я убил около миллиона человек по скромной оценке. Видите ли, я был начальником бригады, которая позаботилась о водородной ракетной группе, направленной в Москву и гарантировавшей пробить крышу любого города-убежища. И когда билет был, наконец, принят, я был тем, кто пробил его. Я имею в виду мой палец на кнопке стрельбы.
   Я продолжал: "Да, папа, я был одним из тех, кто нажимал кнопки. Конечно, нас было довольно много - пояс и подтяжки - вот почему я так смеюсь над историями о том, как я был или уничтожил одного парня, который нажимал на все кнопки".
   "Это так?" - сказал Поп с едва различимым интересом. - В таком случае вы должны знать...
   Мы не услышали сразу, кого я должен знать, потому что у меня был приступ кашля, и мы поняли, что сигаретный дым становится слишком густым. Папа починил дверь, так что она была приоткрыта, и через некоторое время атмосфера стала более или менее нормальной, хотя нам пришлось мириться с низким одиноким свистящим звуком.
   "Да, - продолжил я, - я был начальником ракетной бригады, и я носил очень красивую форму с впечатляющими знаками отличия - не старые хулиганские нашивки, которые у меня теперь на груди, - и я сам был очень молод и красив. Мы все были очень молоды в этом роде службы, хотя некоторые из моих подчиненных были немного старше. Молодой и преданный. Помню, я чувствовал очень глубокую и мрачную - и чистую - ответственность. И когда я возвращался в отпуск в свой приют, я чувствовал себя очень большим, когда тротуар гнал меня вперед.
   "У меня дед летал на войне, они воевали, чтобы лизать фашизм, бомбардиром на "Летающей крепости", что ли, и однажды, когда он напился, он рассказал мне, что в некоторые дни ему совершенно не мешало класть яйца на Германию; здания и люди внизу казались просто игрушками, которые ребенок собирает, чтобы опрокинуть, и все это было таким же наивным развлечением, как ковыряние в муравейнике. Иногда им просто становилось скучно - или, может быть, они немного пугались - и они сбрасывали свои бомбы в Северное море и направлялись домой.
   "Мне даже не нужно было лететь на семимильном расстоянии от того, к чему я собирался стремиться. Только я помню, как иногда доставал карту, смотрел на какую-то большую точку на ней, слегка улыбался и тихо говорил: "Фу!" - а потом, как обычно, вздрагивал и быстро складывал карту.
   "Естественно, мы сказали себе, что нам никогда не придется этого делать, я имею в виду, стрелять из этой штуки; мы шутили о том, что через двадцать лет или около того нам всем дадут работу музейных служителей этой самой бомбы, наконец обезвреженной. Но, естественно, так не вышло. Настал день, когда наша сторона мира подверглась удару, и приказы посыпались каскадом от координатора обороны Бигелоу...
   - Бигелоу? Поп прервал. - Не Джо Бигелоу?
   "Джозеф А., кажется", - сказал я ему, немного раздраженно.
   - Почему же тогда он мой мальчик, тот самый, о котором я тебе рассказывал, - у тощего коротышки была такая рогатая рукоятка! Вы можете победить это?" Поп казался поразительно счастливым. - Ему и вам будет о чем поговорить, когда вы соберетесь вместе.
   Я и сам не был так в этом уверен; на самом деле моей первой реакцией было то, что все было бы наоборот. Честно говоря, в первый момент я был более чем раздражен тем, что папа прервал мой рассказ о моем Большом Горе, потому что это было именно так для меня, не заблуждайтесь. Вот тут из меня, вопреки всем ожиданиям, после десятилетий репрессий и вопреки десяткам разнообразных психологических блоков, наконец-то вытянули мою историю, - и тут папа прервал ее ради множества тривиальных организационных сплетен о Джо, Биллах и Жоржа, о котором мы никогда не слышали, и что бы они сказали или подумали!
   Но потом я вдруг понял, что мне было все равно, что это больше не было похоже на Большое Скорбь, что простое начало рассказывать об этом после того, как я услышала рассказы Попа и Элис, очистило его от этого ненужного. вес чувства, которое сделало его жерновом на моей шее.
   Мне казалось теперь, что я могу смотреть на Рэя Бейкера с высоты значительной (но не с ангельской или презрительно-высотной) и спрашивать себя, не почему он так горевал - это было понятно и даже желательно, - а почему он так бесполезно горевал в таком душном маленьком частном аду.
   И было бы интересно узнать, что чувствовал Джозеф А. Бигелоу.
   "Каково это, Рэй, убить миллион человек?"
   Я понял, что Алиса задала мне вопрос несколько секунд назад, и он повис в воздухе.
   - Это как раз то, что я пытался тебе сказать, - сказал я ей и начал объяснять все сначала - слова теперь лились из меня. Я не буду приводить их здесь - это заняло бы слишком много времени, - но насколько я знал, это были честные слова, и они меня успокоили.
   Я не мог свыкнуться с этим: вот мы, трое убийц, чувствуем доверие и понимание, и разделяем общение, которое я бы не поверил возможным между любыми двумя или тремя людьми в Эпоху Мертвых - или в любую другую эпоху, чтобы рассказать правда. Это противоречило всему, что я знал о психологии Страны Смерти, но все равно это происходило. О, я знал, что к этому была причастна наша странная изоляция, и это воспоминание о пульмановском вагоне, гипнотизирующее мой разум, и наша реакция на голоса и насилие Атла-Аламоса; но, несмотря на все это, я оценил это как чудо. Я почувствовал внутреннюю свободу и легкость, в которые никогда бы не поверил. Маленькая неорганизованная организация папы действительно что-то заполучила, я не мог этого отрицать.
   Трое коварных убийц говорят от всего сердца и верят друг другу! Мне никогда не приходило в голову сомневаться в том, что Папа и Элис чувствуют то же самое, что и я. На самом деле, мы все были настолько уверены в этом, что даже не упомянули друг другу о нашем причастии. Возможно, мы немного боялись, что сотрём цветок. Мы просто наслаждались этим.
   В тот вечер мы, должно быть, говорили о тысяче вещей и выкурили пару сотен сигарет. Через какое-то время мы начали немного вздремнуть - мы слишком сильно расслабились и стали слишком спокойными, чтобы даже наше возбуждение не мешало нам уснуть. Я помню, как впервые задремал, проснувшись с холодным стартом и схватившись за Маму, а затем услышал, как Папа и Элис болтают в темноте, и вспомнил, что произошло, и снова расслабился с улыбкой.
   Из всего прочего папа говорил: "Да, я думаю, Рэй должен быть хорош, чтобы заниматься любовью, убийцы почти всегда таковы, у них есть огонь. Это напоминает мне то, что сказал мне парень по имени Фред, один из наших парней...
   В основном мы ложились спать по очереди, хотя, я думаю, были времена, когда мы все трое дремали. Примерно в пятый раз, когда я проснулся, после некоторого более крепкого сна, апельсиновый суп снова был снаружи, и Алиса тихонько похрапывала на соседнем сиденье, а Папа встал и достал один из своих ножей.
   Он смотрел на свое отражение в иллюминаторе. Его лицо сияло. Он втирал в него масло.
   - Еще один день, еще одна пачка неприятностей, - весело сказал он.
   Тон его замечания подействовал мне на нервы, как обычно бывает с этим тоном рано утром. Я зажмурил глаза. "Где мы?" Я попросил.
   Он ткнул локтем в сторону экрана Северной Америки. Две зеленые точки были почти одной.
   - Боже мой, мы практически на месте, - сказала за меня Алиса. Она проснулась быстро, в стиле Земель Смерти.
   - Я знаю, - сказал папа, сосредоточившись на том, что он делал, - но я хочу, чтобы меня побрили до того, как они начнут посадочные маневры.
   - Думаешь, нас высадит автомат? - спросила Алиса. - А что, если мы просто начнем кружиться?
   - Мы можем придумать, что делать, когда это произойдет, - сказал Папа, строгая свой подбородок. "Пока мне это не интересно. В мешке еще есть пара бутылок кофе. Я получил свое".
   Я не присоединился к этой болтовне, потому что зеленые точки и первое замечание Алисы напомнили мне о гораздо более глубокой причине моих расшатанных нервов, чем жизнерадостность папы. Ночь ушла с ее защищающим плащом и ощущением, что она может говорить вечно, и пришел обнаженный день с его требованиями к действию. Не так уж трудно изменить весь свой взгляд на жизнь, когда ты летишь или даже ковыляешь над землей с понимающими друзьями, но я знал, что вскоре я окажусь в пыли с тем, чего никогда не хотел. увидеть снова.
   - Кофе, Рэй?
   - Да, наверное. Я взял бутылку у Алисы и подумал, не выглядит ли мое лицо таким же мрачным, как ее.
   "Они не должны солить масло", - заявил Поп. - Из-за этого бриться неудобно.
   "Это было лучшее масло", - сказала Алиса.
   - Да, - сказал я. "Сони, когда они смазывали часы маслом".
   Возможно, слабый юмор лучше, чем его отсутствие. Я не знаю.
   - О чем вы двое болтаете? - спросил Поп.
   - Книга, которую мы оба читаем, - сказал я ему.
   - Кто-нибудь из вас писатели? - спросил Поп с внезапным интересом. "Некоторые мальчишки считают, что у нас должна быть книга о нас. Я говорю, что еще слишком рано, но они говорят, что мы все можем умереть или что-то в этом роде. Вау, Дженни! Легко это делает. Аккуратно, пожалуйста!"
   Это последнее замечание было признанием того, что самолет начал властный поворот налево. Мне стало плохо и холодно. Это было оно.
   Папа вложил нож в ножны и в последний раз потер лицо. Элис пристегнулась к своей сумке. Я потянулся за своим рюкзаком, но смотрел в иллюминатор прямо перед собой.
   Туман слабо осветился, трижды. Я вспомнил костер Святого Эльма, который загорелся из-за крекинг-растения.
   "Папа, - сказал я - почти заскулил, если быть честным, - почему этот ублюдок вообще должен был приземлиться здесь? Он торопился с делами, в которых они так нуждались, в Атла-Хай - зачем ему прерывать поездку?
   - Это легко, - сказал Поп. "Он был плохим мальчиком. По крайней мере, это моя теория. Он должен был отправиться прямо в Атла-Хи, но сначала хотел проверить кое-кого. Он остановился здесь, чтобы увидеть свою девушку. Ага, его девушка. Она пыталась его отговорить - это мое объяснение сока, который вырвался из крекинг-растения и помешал ему приземлиться, хотя я уверен, что она не хотела этого в последнюю очередь. Между прочим, то, что она включила, чтобы предупредить его, все равно должно быть включено. Но Грейл, несмотря ни на что, спустился вниз.
   Прежде чем я успел это осознать, в дымке материализовались семь деформированных бензобаков. Мы получили автостраду в наших прицелах и выровнялись и замедлили и продолжали замедляться. На этот раз самолет не задел крекинговое растение, хотя я готов поклясться, что он врежется в него лоб в лоб. Когда я увидел, что мы не попадем, я хотел закрыть глаза, но не мог.
   Пятно стало черным, а тело Пилота стало толще, чем я помнил, - раздутым. Но это не продлится долго. Три или четыре стервятника работали над ним.
   Глава VII
   Вот теперь его триумф, где все вещи колеблются,
   Распростертый на добыче, которую разбросала его собственная рука,
   Как бог, убивший себя на своем странном алтаре,
   Смерть лежит мертвая.
   - Заброшенный сад , Чарльз Суинберн
   Поп упал первым. Мы вдвоем помогли Элис. Прежде чем присоединиться к ним, я бросил последний взгляд на панель управления. Кнопка щелкающего растения снова была нажата, а на другой кнопке был синий нимб. Наверное, для Лос-Аламоса. У меня было искушение подтолкнуть его и уйти в одиночку, но потом я подумал, нет, на другом конце мне ничего не будет, и одиночество будет хуже, чем то, с чем мне придется столкнуться здесь. Я вылез.
   Я не смотрел на тело, хотя мы были практически на нем. Я увидел маленькое серебристое пятнышко сбоку и вспомнил расплавившееся ружье. Стервятники отплыли вперевалку, но всего на несколько ярдов.
   "Мы могли бы убить их", - сказала Алиса папе.
   "Почему?" он ответил. "Разве некоторые индусы не использовали их для ухода за мертвыми телами? Тоже неплохая идея.
   - Парсы, - добавила Алиса.
   - Ага, парсы, я это и имел в виду. Дам вам хороший чистый скелет за считанные дни".
   Папа вел нас мимо тела к заводу по расщеплению. Я слышал, как мухи громко жужжали. Я чувствовал себя ужасно. Я сам хотел умереть. Просто идти за папой было ужасно тяжело.
   "Его девушка держала здесь скрытую смотровую башню", - говорил теперь папа. - Погода и все такое, я полагаю. Или, может быть, установить какую-нибудь роботизированную станцию. Я не мог рассказать вам о ней раньше, потому что вы оба были в настроении попытаться уничтожить всех, кто хотя бы отдаленно связан с Пилотом. На самом деле, я сделал все, что мог, чтобы ввести вас в заблуждение, позволив вам думать, что это я кричал и все такое. Даже сейчас, если честно, я не знаю, правильно ли я поступаю, рассказывая и показывая вам все это, но человек должен идти на определенный риск, что бы он ни делал".
   - Скажи, пап, - глухо сказал я, - разве она не может выстрелить в нас или что-то в этом роде? Не то чтобы я был против на свой счет. - Или вы с ней такие хорошие друзья?
   - Нет, Рэй, - сказал он, - она даже не знает меня. Но я не думаю, что она в состоянии стрелять. Вы увидите, почему. Эй, она даже не закрыла дверь. Плохо."
   Похоже, он имел в виду своего рода крышку люка, стоящую на краю прямо внутри первого этажа завода по производству крекинга с открытыми стенами. Он опустился на колени и посмотрел в дыру, которую закрывала крышка.
   - Ну, по крайней мере, она не рухнула на дно шахты, - сказал он. - Давай, посмотрим, что случилось. И полез в шахту.
   Мы следовали за ним, как зомби. По крайней мере, так я себя чувствовал. Шахта была около двадцати футов глубиной. Были опоры для ног и рук. Сразу стало душно и теплее, несмотря на то, что шахта была открыта наверху.
   Внизу имелся короткий горизонтальный проход. Нам пришлось пригнуться, чтобы пройти через это. Когда мы смогли выпрямиться, мы оказались в большой и роскошной бомбоупорной землянке, чтобы дать ей имя. И было душнее и жарче, чем когда-либо.
   Вокруг было много научной аппаратуры и несколько небольших пультов управления, напоминающих мне тот, что в хвосте самолета. Я полагал, что некоторые из них связаны с инструментами, погодой и другими факторами, скрытыми в скелете крекинг-установки. И были признаки присутствия, присутствия молодой женщины - одежда, разбросанная фривольным образом, и несколько мелких предметов искусства, а также голова чуть больше человеческого роста из глины, которую, как я предположил, лепил обитатель дома. На это последнее я бросил лишь самый беглый взгляд, совершенно непреднамеренный с самого начала, потому что, хотя оно и не было закончено, я мог сказать, чья это должна была быть голова - Пилота.
   Все помещение было отделано тусклым серебром, как кабина самолета, и точно так же оно сразу показалось мне живым, частью Пилота, частью чьей-то еще, личностью брака. Что было не очень приятно, потому что все это место пахло смертью.
   Но, по правде говоря, я не давал этому месту ничего, кроме беглого осмотра, потому что мое внимание почти сразу было приковано к длинному широкому дивану со сброшенным покрывалом и к телу.
   Женщина была около шести футов ростом и сложена как богиня. Ее волосы были светлыми, а кожа загорелой. Она лежала на животе и была обнажена.
   Однако она не приблизилась к моему либидо. Она выглядела больной до смерти. Лицо ее, повернутое к нам, было впалым и раскрасневшимся. Ее закрытые глаза были запавшими и с темными кругами. Она дышала неглубоко и быстро через открытый рот, время от времени задыхаясь.
   У меня сложилось сумасшедшее впечатление, что весь жар в этом месте исходил от ее тела, исходящего от ее лихорадки.
   И все место воняло смертью. Честно говоря, мне казалось, что эта землянка была подземным храмом Смерти, кровать - алтарем Смерти, а женщина - жертвоприношением Смерти. (Неужели я бессознательно начал поклоняться Смерти как богу в Землях Смерти? Я действительно не знаю. Там это становится слишком глубоким для меня.)
   Нет, она не приблизилась к моему либидо на миллион миль, но была другая часть меня, которую она поедала...
   Если чувство вины - роскошь, то я плутократ.
   ...есть до тех пор, пока я не превратился в пустую оболочку, пока у меня не осталось реквизита, пока я не захотел умереть здесь и сейчас, пока я не понял, что должен умереть...
   Прямо у моего локтя раздалось слабое резкое шипение. Я посмотрел и обнаружил, что без ведома себя вынул стальной куб из кармана и, зажав его между указательным и вторым пальцами, нажал кнопку большим пальцем, как обещал себе, что сделаю это, если Мне стало очень плохо.
   Это показывает вам, что вы никогда не должны давать своему разуму какие-либо инструкции, даже наполовину в шутку, если вы не готовы к тому, чтобы они выполнялись независимо от того, одобряете вы это позже или нет.
   Папа увидел, что я сделал, и странно посмотрел на меня. - Значит, тебе все-таки пришлось умереть, Рэй, - мягко сказал он. "Большинство из нас узнают, что должны, так или иначе".
   Мы ждали. Ничего не произошло. Я заметил очень слабое молочное облачко диаметром в несколько дюймов, висевшее в воздухе рядом с кубом.
   Подумав сразу об отравляющем газе, я немного дернулся, разгоняя облако.
   "Это что?" Я ни от кого конкретно не требовал.
   - Я бы сказал, - сказал Папа, - что это что-то брызнуло из крошечного отверстия в боковой части куба напротив кнопки. Отверстие настолько почти микроскопическое, что вы не увидите его, если не будете внимательно искать. Рэй, я не думаю, что ты добьешься успеха у своего ребенка, и более того, я боюсь, что ты потратил впустую что-то чертовски ценное. Но пусть это вас не беспокоит. Прежде чем бросить эти кубики Атла-Хай, я поймал один.
   И хрен бы он брат моего куба из кармана не вытащил.
   "Элис, - сказал он, - я заметил полпинты виски в твоей сумке, когда мы получили мазь. Не могли бы вы положить немного на тряпку и передать мне".
   Алиса посмотрела на него, как на сумасшедшего, но пока ее глаза смотрели, ее плоскогубцы и рука в перчатке делали то, что он ей говорил.
   Папа взял тряпку, вытер пятно на ближайшей ягодице больной, прижал куб к месту и нажал кнопку.
   "Ребята, это струйный шприц", - сказал он.
   Он убрал куб, и там был рант, подтверждающий его заявление.
   "Надеюсь, мы добрались до нее вовремя", - сказал он. "Чума тяжелая. Теперь, я думаю, нам ничего не остается, кроме как ждать, может быть, довольно долго.
   Я был потрясен до неузнаваемости.
   "Папа, ты, старый пещерный детектив!" - выпалил я. "Когда тебе пришла в голову идея исцеляющей ручной гранаты?" Не думаю, что я чувствовал себя хоть немного похожим на этого гея. Это была реакция, близкая к истерике.
   Поп был ошеломлен, но потом усмехнулся. "У меня была пара подсказок, которых не было ни у тебя, ни у Элис", - сказал он. "Я знал, что в этом замешана очень больная женщина. И у меня был тот приступ Лос-Аламосской лихорадки, о котором я вам говорил. Я полагаю, у них было много проблем с ним - некоторые говорят, что его споры пришли из-за пределов мира с космической пылью - и теперь он, кажется, был перенесен в Атла-Хи. Будем надеяться, что на этот раз они нашли ответ. Элис, может быть, нам лучше начать наливать в эту девчонку воды?
   Через некоторое время мы сели и более упорядоченно сопоставили факты. Подгонкой занимался в основном Поп. Исследователи Аламоса, должно быть, годами работали над чумой, которая время от времени бушевала, возможно, с помощью мутаций и инопланетных уловок, чтобы усложнить работу. Совсем недавно они нашли многообещающее лекарство (лекарство, как мы надеялись) и подготовили его к срочной отправке в Атла-Хи, где тоже свирепствовала чума, и Саванна также осадила их. Грэйл был выбран для перевозки сыворотки, или наркотиков, или чего бы то ни было. Но он знал или догадывался, что эта одинокая женщина-наблюдатель (потому что она выпала из радиосвязи или что-то в этом роде) тоже заболела чумой, и решил доставить ей сыворотку, вероятно, без разрешения.
   - Откуда мы знаем, что она его девушка? Я попросил.
   - Или жена, - снисходительно сказал Поп. - Да ведь он нес сумку с женскими вещами, вычурными вещами, которые мужчина принесет женщине. Для кого еще он мог бы сделать особую остановку?
   - Еще одно, - сказал Поп. "Должно быть, он использовал реактивные самолеты, чтобы ускорить свое путешествие. Мы слышали их, знаете ли.
   Это казалось настолько близкой реконструкцией событий, насколько это было возможно. Строго гипотетически, конечно. Жители Смерти пытаются понять, что происходит внутри такой "страны", как Атла-Аламос, и почему они похожи на лис, пытающихся понять мировую политику, или волков на готскую миграцию. Конечно, все мы люди, но это не так много значит, как кажется.
   Потом Поп рассказал нам, как он оказался на месте происшествия. Он совершал "дежурство", как он это называл, когда заметил обсерваторию этой женщины и решил анонимно слоняться поблизости и присматривать за ней в течение нескольких дней и, возможно, помочь защитить ее от некоторых опасных персонажей, которые, как он знал, были по соседству.
   "Папа, мне это кажется паршивой идеей", - возразил я. - Рискованно, я имею в виду. Шпионить за другим человеком, наблюдать за ним без его ведома было бы самым верным способом возбудить во мне мысль об его убийстве. Самым безопасным для меня в такой ситуации было бы развернуться и бежать".
   - Наверное , следует, - согласился он. - Во всяком случае, пока. Все дело в знании собственной силы и стадии роста. Мне помогает устроиться на эти маленькие работы. И суть их в том, что другой человек не должен знать, что я помогаю".
   Это звучало как рыцарство, и паломничество, и снова бойскауты - для убийц. А почему бы не?
   Папа пару раз видел, как эта женщина вылезала из люка, осматривалась, а потом спускалась обратно, и у него сложилось впечатление, что она больна и обеспокоена. Он даже догадывался, что она может заболеть лихорадкой Аламос. Он, конечно, видел, как мы прибыли, и это беспокоило его. Затем, когда самолет приземлился, она снова поднялась, действуя не по своей голове, но когда она увидела, что Пилот и мы идем к нему, она издала этот крик и рухнула на вершину шахты. Он решил, что единственное, что он может для нее сделать, это занять нас. Кроме того, теперь, когда он точно знал, что мы убийцы, он начал гореть желанием поговорить с нами и, может быть, помочь нам бросить убивать, если мы этого захотим. И только много позже, в середине нашего путешествия, он начал подозревать, что стальные кубики были реактивными подкожными средствами.
   Пока папа рассказывал нам все это, мы не так внимательно следили за женщиной. Теперь Алиса привлекла наше внимание к ней. Ее кожа была покрыта мелкими каплями пота, похожими на бриллианты.
   - Это хороший знак, - сказал папа, и Алиса начала вытирать ее. Пока она это делала, женщина пришла в себя в каком-то полусонном состоянии, и папа накормил ее жидким супом, и, пока он это делал, она заснула.
   Алиса сказала: "В любой другой раз я была бы безумна, если бы убила еще одну такую красивую женщину. Но она была так близка к смерти, что мне показалось, будто я граблю другого убийцу. Однако я полагаю, что за переменой в моих чувствах стоит нечто большее".
   - Да, немного, я полагаю, - сказал Поп.
   Мне нечего было сказать о своих чувствах. Конечно не вслух. Я знал, что они изменились и продолжают меняться. Это было сложно.
   Через некоторое время мне и Алисе пришло в голову беспокоиться, не подцепим ли мы болезнь этой женщины. Конечно, нам бы это пошло на пользу, но чума есть чума. Но папа нас успокоил. "На самом деле я поймал три кубика", - сказал он. - Это должно позаботиться о вас двоих. Думаю, у меня иммунитет".
   Время шло. Папа вытащил губную гармошку, чего я и опасался, но его игра была не так уж плоха. "Палатка сегодня вечером",
   "Когда Джонни марширует домой" и тому подобное. Мы поели.
   Женщина Пилота снова проснулась, на этот раз в полном сознании или что-то в этом роде. Мы столпились вокруг кровати, немного улыбаясь, я полагаю, и вопросительно глядя. Будучи даже помощниками медсестры, вы все беспокоитесь о здоровье и душевном состоянии пациента.
   Поп помог ей немного сесть. Она осмотрелась. Она видела меня и Алису. В ее глазах появилось узнавание. Она отвернулась от нас с выражением отвращения. Она не сказала ни слова, но взгляд остался.
   Папа отвел меня в сторону и прошептал: "Думаю, было бы неплохо, если бы вы с Элис взяли одеяло, подошли и зашили его в него. Я заметил большую иголку и несколько ниток в ее сумке". Он посмотрел мне в глаза и добавил: "Знаешь, ты не можешь ожидать, что эта женщина будет относиться к тебе по-другому. Сейчас или когда-либо".
   Он был прав, конечно. Я дал Алисе высокий знак, и мы вышли.
   Нет смысла останавливаться на следующей сцене. Мы с Алисой зашили в одеяло здоровяка, который уже день как умер и над которым работали стервятники. Это все.
   Когда мы закончили, подошел папа.
   "Она выгнала меня, - объяснил он. "Она одевается. Когда я рассказал ей о самолете, она ответила, что возвращается в Лос-Аламос. Она, конечно, не в состоянии путешествовать, но она делает себе уколы. Это не наше дело. Между прочим, она хочет забрать тело с собой. Я рассказал ей, как мы капали сыворотку и как вы с Элис помогли, и она слушала.
   Женщина Пилота ненадолго преследовала Попа. Ей, должно быть, было трудно подняться по шахте, ей было немного трудно даже ходить прямо, но она держала голову высоко. На ней была тусклая серебристая туника, сандалии и плащ. Когда она прошла мимо меня и Алисы, я увидел, как в ее глазах снова появилось выражение отвращения, а ее подбородок чуть приподнялся. Я подумал, почему бы ей не желать нашей смерти? Сейчас она, наверное, сама хочет умереть.
   Папа кивнул нам, и мы подняли тело и последовали за ней. Это было слишком тяжело даже для нас троих.
   Когда она подошла к самолету, из-под двери к ней выдвинулась серебряная лестница. Я подумал, что Пилот, должно быть, каким-то образом привязал его к ней, так что он подведет ее, но никого другого. Очень милый жест .
   Лестница поднялась за ней, и нам удалось поднять тело над головой, с прямыми руками, и мы провели его через дверь самолета таким образом, она приняла его.
   Дверь закрылась, и мы отступили, и самолет взлетел в оранжевую дымку, а мы наблюдали за ним, пока он не был проглочен.
   Папа сказал: "Прямо сейчас, я думаю, вы двое чувствуете себя довольно хорошо, в каком-то испорченном смысле. Я знаю, что. Но поверь мне, это не продлится долго. День или два, и мы начнем чувствовать себя иначе, по- старому , если не будем заняты".
   Я знал, что он прав. Старое побуждение номер один так просто не стряхнешь.
   - Итак, - сказал папа, - у меня есть места, которые я хочу тебе показать. Ребята, я хочу, чтобы вы встретились. И есть чем заняться, их много. Давайте двигаться".
   * * * *
   Итак, моя история. Элис все еще со мной (побуждение номер два еще труднее избавиться от него, если, конечно, вы этого хотите), и в последнее время мы никого не убивали. (На самом деле, не со времен Пилота, но хвастаться не стоит.) Мы пытаемся (я выражаюсь!) делать то, что Поп делает в Землях Смерти. Это тяжело, но интересно. У меня до сих пор есть нож, но я отдал маму папе. Он привязал его к себе рядом с ввинчивающимся лезвием Алисы.
   Атла-Хи и Аламос, кажется, все еще существуют, так что я предполагаю, что сыворотка подействовала на них в целом так же, как и на Женщину Пилота; медалей нам не прислали, но и отряда палачей за нами не прислали, что более чем справедливо, согласитесь. Но Саванна, отвернувшаяся от Атла-Хи, все еще сильна: ходят слухи, что их армия прямо сейчас стоит у ворот Уачиты. Мы говорим папе, чтобы он начал проповедовать побыстрее - это одна из наших стандартных шуток.
   Также ходят слухи, что у некоего братства Странников Смерти дела идут на удивление хорошо, слухи о том, что в Землях Смерти растет новая Америка - Америка, которую никогда больше не нужно будет убивать. Но не придавайте этому слишком большого значения. Не очень много.
   ВЕЛИКИЙ ХОЛОД, Фрэнк Белкнап Лонг
   Первоначально опубликовано "Поразительные истории" , февраль 1935 г.
   Маленький человек с перепончатыми ногами медленно плыл по темному морю. Вытянув грудь вперед и расправив легкие, он плыл по широкому течению, плавно скользя между радужными желе и рыбами с попугайными клювами. Пока он плыл, на него смотрели огромные глаза, а свисающие щупальца ласкали конечности.
   Он плыл без страха, потому что находился в отмеченной на карте области безвредных растений и животных, дающих пищу, и его миссия была приятной. Изменив курс, он по прямой стал спускаться к скоплению губчатых моллюсков. Когда он грациозно парил над ним, он быстро перевернулся на спину и ударил ногами вниз. Острый резак, прикрепленный к его пятке, глубоко вонзился в мягкую массу. Снова и снова он толкал.
   Смещенная масса поднялась, и он схватил ее зубами. Повернувшись в воде, он медленно поплыл к поверхности. Вода была черной от человеческих голов, когда он разорвал золотую поверхностную пленку. Вокруг него другие представители его вида быстро двигались к берегу, с их тонкими губами свисали пучки мягкой еды.
   Далеко впереди возвышались черные скалы. Столетия эрозии изнашивали и сжимали их, и великое солнце теперь купало их в янтарном сиянии, медленно опускаясь в огненный круг. У подножия утесов высотой в милю вершины Барнакл-Мастерс блестели, словно стеклянный ветром песчаник.
   Вершины слегка выступали над водой, и за их зияющими створками двигались светящиеся тени. Для человека с перепончатыми ногами эти тени были более всеведущими, чем таинственные силы, сотворившие его, ибо распухшие тела величественных морских владык и огромные сложные умы в их головках наложили суровые ограничения на его волю и неумолимо обусловленное поведение.
   Рядом с ним в теплом море плавал еще один мужчина. Его тело было слабым, его разум бесстрашным. В своей настойчивой человеческой манере он стремился прорвать тяжелую темную завесу, скрывавшую будущее. Плывя к скале, он прошептал свистящим шепотом:
   - Клулан, они намерены уменьшить нас. Они решили, что мы менее бдительны, чем наши товарищи; что наши пальцы неуклюжи, наши тела неотесанны. Они восхищаются стройными изящными телами и подвижными умами наших товарищей. Чтобы уменьшить наше уродство, они будут иссушать наши тела и умы, как силы природы иссушили самцов себе подобных".
   Клулан вздрогнул, и его маленькое существо охватило чувство страха. Он медленно перевернулся на спину и сказал:
   - Десять миллионов лет назад, Сла, когда слава земного господства окутала нашу маленькую расу, у Высоких были крошечные, дополняющие друг друга партнеры. Так было всегда, и они стали равнодушны к позору и унижению. Но если они уменьшат нас, наши товарищи будут нас презирать".
   - Верно, Клулан, - мрачно согласился Сла.
   Сла, будучи слабым телом, редко отправляли на миссии по сбору пищи. Как мудрый и способный слуга Мастеров ракушек в химических пещерах, он имел честь смутно предвидеть будущее, созерцать смутные прообразы огромных, колоссальных мечтаний о совершенстве, которые постоянно обретали форму в умах повелителей ракообразных.
   Он знал, что Мастера Барнаклов ужасно мечтали о мировом господстве в своих башнях из белых ракушек. Миллионы лет они боролись с великими наземными беспозвоночными за земное господство, тайно работая с малоизвестными химическими веществами и растительными ферментами, чтобы преобразовать свои собственные тела и тела своих крошечных человеческих рабов. Их конечной целью было полное уничтожение полчищ насекомых, державших континенты в рабском рабстве.
   Более безжалостные, чем насекомые, они мрачно шли к ужасной цели. Их мечта о совершенстве была непосредственной, личной. Не имея самоотверженного ума муравьев и пчел, они мечтали о поглощающем поглощении, о чувственных удовольствиях. Громадно покачиваясь в своих высоких панцирях, они стремились окружить себя чисто питательными удовольствиями. Так мечтали женщины. Маленькие усохшие самцы были просто дополнительными насмешками, которые бесславно шныряли рядом со своими самками.
   Чувство презрения с оттенком насмешки, которое самки ракушек испытывали в присутствии своих компаньонов, вырвалось наружу и охватило их маленьких человеческих слуг. С какой-то злобно-космической иронией они мечтали восстановить равновесие в низменной сфере бытия, сделав женщину человеческого рода такой же относительно огромной, как они сами, а мужчину низведя до физического и умственного ничтожества. Это был в высшей степени злобный сон, вызванный вынужденной праздностью, продуктом огромной силы, стремящейся насытить себя тривиальными жестокостями.
   Два маленьких пловца были теперь рядом с большой круглой вершиной ракушек. Ухватившись за полипа в форме лестницы, они взобрались на округлое возвышение и стряхнули воду со своих тел. Поверхность, которая их поддерживала, вибрировала от медленных, ритмичных движений мастеров ракушек в их погруженных в море домах.
   Сквозь крошечные щели в вершинах куполообразных раковин они могли разглядеть огромные фигуры внутри, парящие прямо в ленивом величии.
   Клулан вздохнул в горьком предчувствии, посмотрел вниз и вдаль на яшмовое море под ним и крошечные человеческие фигуры, которые его испещряли. Тысячи маленьких фигурок резвились на изгибающихся к скалам волнах, некоторые все еще ныряли за едой, а другие просто плавали для отдыха.
   Клулан посмотрел на Сла. - Вы немедленно вернетесь в лаборатории? он спросил.
   Сла кивнул. - Да, Клулан. Там все готово. Новый секрет желез выльется из его огромного резервуара до того, как солнце снова засияет ярким светом".
   Лицо Клулана напряглось от опасения. "И это вещество железы они введут в наши вены, чтобы высушить и, возможно, уничтожить нас?"
   - Да, - согласился Сла. "Они сотворили такие невероятные технические чудеса в последнем солнечном цикле, Клулан, что сходят с ума от нетерпения высвободить свое дремлющее творчество на ком-то или на чем-то. В другом цикле они покорят континенты, как они покорили море, но они все еще не готовы к этому ужасному и титаническому конфликту. Орды ульев и туннелей все еще слишком осторожны, слишком сильны. Но химические пещеры хранят в себе много ужасного даже сейчас - огромные желоба с едкими растениями, химическими веществами, преобразующими тело. В другом цикле они охватят земную сферу пламенем и бойней".
   Дрожь сотрясла маленькое тело Клулана. Он посмотрел вниз через темную, выжженную солнцем щель в панцире, на колеблющуюся под ним громаду. Ему казалось почти невероятным, что форма, столь величественная и всеведущая, могла таить в себе такую злобу. В его уме трепет и обожание боролись с мятежным негодованием. Если они поступили так с ним, сможет ли он по-прежнему верно им служить?
   Сла сказала: "Мне пора идти, Клулан. Возможно, в конце концов они пожалеют нас. Все мы, кто самоотверженно служил, падем ниц в смиренной мольбе, когда великий чан перевернется и потечет наружу железистое вещество. Мы будем ходатайствовать за вас - и за себя. Но главным образом для вас, кто плавает в глубинах и имеет друзей, которые вас любят. Мы слабы телом, и если они нас уменьшат, - он пожал плечами, - это не будет иметь большого значения.
   Затем он повернулся и быстро двинулся к круглому темному отверстию в скале. Сотни подобных отверстий усеивали огромную каменную поверхность за вершинами ракушек, некоторые вели к лабораторным пещерам в темных глубинах подземных артерий, прорубленных в просторных внутренностях утесов; другие - в темные пищевые камеры, где запасы маленьких сервиторов покоились в холодных контейнерах у стен, с которых стекала влага. Другие отверстия вели в прямоугольные жилые помещения сервиторов и их помощников.
   С сожалением Клулан наблюдал, как сгорбленная и истощенная фигура лабораторного работника приближается к вентиляционному отверстию и исчезает. Он вздохнул, бросил последний мрачный взгляд на красное от солнца море далеко внизу и быстро пошел к единственному отверстию, которое вело к покою, безмятежности и мгновенному забвению в голубых глубинах высокого утеса.
   Он медленно шел по низкому, сырому проходу, время от времени наклоняясь, чтобы не задеть голову о низко висящие сталактиты и острые выступы в твердой скале. На бесконечное расстояние он повторял эти наклоны, уходя все дальше и дальше в скалу, его маленький человеческий разум избавлялся от своих мрачных страхов и становился все более безмятежным по мере продвижения.
   Вскоре перед его взором вспыхнул свет, и он оказался в прямоугольной комнате с полированными каменными стенами и покатым полом из полевого шпата с прожилками. Когда он вышел из туннеля, из лежачего положения поднялась стройная белая фигура и направилась к нему. Она была существом необыкновенной красоты, с большими темными глазами и удивительно изогнутыми ресницами. Ее бледная кожа и длинные серебристые волосы, спускавшиеся веером до талии, придавали ей неуловимую, почти призрачную красоту, когда она стояла в ожидании в центре зала.
   С радостным восклицанием он подошел и обнял ее. Ее губы нежно ласкали его бородатое лицо, когда он прижимал ее к себе. Он нежно запустил пальцы в ее волосы и медленно повернул их, причиняя легкую, нежную боль. На мгновение их щеки встретились во внезапном экстазе. Затем медленно, неохотно, он отпустил ее.
   Она стояла и смотрела на него горящими глазами. - Ты выглядишь усталым, - пробормотала она. - Милая моя, маленькая.
   Это было нежное выражение, которое она употребила тысячу раз за всю их совместную жизнь. Но теперь это прилагательное вызвало холодок в сердцевине его существа. Он вздрогнул, побледнел.
   Ее глаза расширились от удивления. -- Что случилось, мой маленький...
   Он издал приглушенный стон и закрыл ей рот рукой. Затем он решительно подвел ее к плите для отдыха в стене и сел рядом с ней.
   Ее глаза встретились с его беспокойным взглядом. - Что такое, Клулан? - умоляла она. "Я жду правды без страха. Вы встречали кого-нибудь, кто...
   Клулан покачал головой, нежно провел ладонью по ее щекам и лбу. "Другого никогда не будет", - сказал он. - Ты знаешь это, Мутал. Мы одно тело, один разум навсегда".
   "Тогда что это?"
   "Я поплыл к берегу с лаборантом Сла. Он знает многое, что было сокрыто от собирателей пищи. Высокие намерены...
   Он прикусил губу.
   - Да, Клулан.
   "Они намерены уменьшить нас".
   В глазах женщины вспыхнул ужас. Она села прямо, в трепетном предчувствии. - Ты имеешь в виду, что они сожгут наши тела, Клулан?
   - Они не съедят твое тело, Мутал, - ответил Клулан. "Они съедят мою. Они не нашли адекватного выхода для огромных энергий, которые их поглощают. Они еще слишком слабы, чтобы вести войну с полчищами туннелей и ульев, но они могут развлечься, мучая нас. Жалкая малость их собственных партнеров научила их презирать всех мужчин. Мы смешны в их глазах, и они намерены мучить и унизить нас".
   Губы женщины дрожали. - Но смогут ли они это сделать, Клулан? Они нашли способ?
   - Они легко могут изменить наши тела, Мутал, - сказал маленький собиратель еды. "Миллион лет назад у нас не было перепонок между пальцами ног. Во времена кометной пыли, когда изменения земной атмосферы неизмеримо способствовали их развитию и развитию туннельных полчищ, а наш малый вид чуть не погиб под тяжестью антарктических оледенений, не было перепончатых людей. Люди, которые теперь служат толпам туннелей и ульев, не перепончатые. В своих глубоких темных туннелях они ходят на примитивных пальцах ног. Затем Высокие вводили выделения желез перепончатых млекопитающих в вены наших предков, и постепенно у нас развились эти отвратительные придатки. В нас все еще есть что-то, глубоко запрятанное инстинктивное отвращение, которое не проходит. Вот почему мы испытываем стыд, когда смотрим на свои ноги, такие ненормальные, такие чудовищные".
   Он издал странный всхлипывающий звук в горле. "Наши ноги уродливы, но еще более отвратительным будет это новое изменение, которое разрушит то, что мы ценим больше всего - узы, которые нас объединяют, чувство удивления и освобождения, которое мы испытываем, когда мы вместе. Ты будешь презирать меня, Мутал...
   - Если они сожгут твое тело, Клулан, - сказал Мутал мрачным, мучительным тоном, - я уплыву глубоко в воду и умру. Я никогда-"
   Ее речь прервала внезапная вспышка призматического света. Взгляд Клулана метнулся вверх.
   Круглый визуальный передатчик на крыше зала освещался быстро чередующимися знаменами зеленого и оранжевого света. На его застекленной поверхности зловещей чередой колебались сигналы.
   Мутал сжала запястье своего партнера своими тонкими пальцами, впиваясь ногтями в его плоть, пока он не закричал от боли.
   - Клулан, - пробормотала она. "Это для вас, ваши цвета. Один из Высоких сошел с ума!
   Кровь отхлынула от лица маленького собирателя еды, когда он смотрел. Более ужасной, чем любая угроза усадки, была задача, к которой он был призван; отвратительное испытание под водой, которое истощит его энергию до предела и, возможно, уничтожит его.
   С задыхающимся криком Мутал схватил его за голову и прижал к своей груди. Она нежно плакала над ним, покачиваясь, глядя глубоко в его измученные глаза.
   Ей была знакома мрачная угроза, таящаяся в глубине панциря высокой ракушки, и когда ее перепуганный разум представил мучительный спуск к отравленному капитулуму и ослепительную манию в глазах страдающего Высокого, она крепче сжала Клулана. , и отказался освободить его.
   Валяясь в своих высоких домах, самки ракушек не были застрахованы от болезней. Ослабленные ленивым образом жизни и утолением пагубных эмоциональных побуждений, огромные, сложные умы в своих капитулумах время от времени давали трещину под напряжением. Последовавшая за этим дисгармония была настолько ужасна, что безумные формы стали угрозой для всего сообщества, с которой могли справиться только маленькие человеческие слуги.
   Такие крошечные, что они могли с легкостью проскользнуть между смертоносными хлесткими щупальцами безумных; они имели привилегию атаковать огромные тела отравленными резаками, становясь на мгновение в этой странной реверсии функций более могущественными, чем формы титанов, которым они служили. Но наказание за эту краткую узурпацию власти обычно было ужасным, смерть таилась в каждом взмахе дико переплетающихся щупалец.
   Мягко, но с мрачным упорством Клулан развязал руки Мутала и выпрямился. Его глаза светились социальной преданностью, и ужасные капризы ракушек, их холодная и произвольная жестокость были на мгновение забыты. Один раз за солнечный цикл ракушка сходила с ума, а раз в двадцать солнечных циклов один из маленьких собирателей пищи вызывался визуальным передатчиком, чтобы сразиться с этим ужасным ужасом в глубинах.
   Задача попеременно ложилась на лаборантов, регулировщиков клапанов, охранников складов и сборщиков еды, но теперь настала очередь сборщиков еды, и среди сотен тысяч потенциальных спасителей Клулан был избранным; крошечный, посвященный очиститель сообщества ракушек, более могущественный и всеведущий в свой короткий час посвящения, чем двадцать тысяч Высоких, которые величественно в своих домах глубиной в сажень узурпировали континентальное побережье.
   Мутал закричала ему в истерическом смятении и попыталась удержать его, пока он двигался к входу в туннель, обхватив руками его ноги. Нежно, но твердо он освободился, прижался носом к ее лбу и шагнул в туннель.
   Он стремительно мчался по ней, ловко уворачиваясь от сталактитов. Когда он приблизился к расщелине утеса, его слух прервал пронзительный вой, который быстро становился все громче по мере того, как он шел вперед. Это был мрачно-зловещий звук, и в спешке он чуть не споткнулся о скользкие камни внизу. Его сердце бешено колотилось, а дыхание сбивалось судорожно.
   Когда он всплыл и с невероятной скоростью спустился к ближайшей куполообразной раковине, в вздымающихся волнах уже не было крошечных человеческих пловцов. На мгновение он постоял на вершине купола, глядя вниз на огромную полосу блестящей воды под собой. Солнце было уже очень низко, и волны были цвета крови в его венах.
   Несколько чаек пронеслись далеко по гладкой поверхности, пикируя и визжа. Чтобы успокоиться, он смотрел на огромную пурпурную дугу небес. Быстрая визуальная оценка вызвала у него тошнотворное головокружение; рассеянный и странный вид агонии. Это было так, как если бы острый резак срезал края каждого нерва в его теле.
   Прямо под ним, вокруг омываемой морем окружности огромной раковины, вода была черной от мертвецов его сородичей. Тысячи маленьких мужчин и женщин плыли там в бурлящем потоке. Огромный усоногий рак в своем безумии засосал всех счастливых пловцов и выплюнул их в безумной ярости.
   Это ракушка прямо под ним сошла с ума. Сквозь длинные трещины в вершине раковины он украдкой уловил что-то огромное и мокрое, отвратительно движущееся вокруг с неестественным оживлением, и, пока он смотрел, завывание внезапно возникло, чтобы усилить его ужас, нарастало, пока не оглушило его, а затем стихало и снова усиливалось. опять таки. И когда она упала до тонкого, отвратительного воя, доносившийся снизу звук взбалтывания узурпировал ее функцию, и Клулан понял, что тела раздавленных и искалеченных пловцов снова втекают в глубокую оболочку, втягиваемую внутрь в результате безжалостного всасывания.
   Рука схватила Клулана за плечо. Он испуганно обернулся. Затем, постепенно, испуганное выражение исчезло с его лица.
   - Пошли со мной скорее, Клулан, - сказал маленький лаборант. Он стоял, дрожа, на куполе, его худое тело наклонилось к скале в настойчивой мольбе.
   Не говоря ни слова, Клулан последовал за ним. Они вошли в лабораторный проем и быстро прошли между длинными ярусами низко висящих сталактитов. Вскоре проход расширился, и они оказались в пещере такой огромной, что ее наклонная крыша тонула в клубящихся парах в пятистах футах над их головами.
   В мрачном благоговении Клулан следовал за своим проводником через большой зал, проходя мимо невероятных чудес: огромные металлические чаны высотой в сто футов, со светящимися циферблатами и медленно вращающимися хрустальными колесами, сверкающими и мерцающими в полумраке; прозрачные спорообразующие цилиндры, наполненные разноцветными наростами, настолько яркими по оттенку, что они очаровывали его чувства, заставляя его глаза гореть, а мозг содрогаться от болезненного отвращения; циклопические ярусы отвратительных грибных трубок, содержащих внутри свои подсвеченные голубым светом наросты более злокачественные, чем ядовитые растения муравьиных полчищ; тысяча приспособлений и хранилищ, циклопических и отвратительных, сияющих технической угрозой, плод тысячелетних экспериментов в глубине высокого утеса.
   Клулан последовал за Сла к основанию тонкой перевернутой воронки поразительной прозрачности, которая поднималась из квадратного приподнятого основания и поднималась вверх по спирали в неясном свете, пока не терялась в тумане наверху. За яркой поверхностью темная жидкость поднималась и опускалась в центр воронки.
   Сла быстро протянул свою маленькую ручку и повернул металлический механизм управления в основании конструкции. Тьма глубоко внутри, казалось, сгущалась и стягивалась круговыми складками.
   Лаборант сказал: "Дай мне свои резаки, Клулан".
   Клулан сел и вытащил ножи из-под пятки. Он молча передал острые предметы Сла. Мускулы на его челюсти дергались. Сла крепко держал резаки и продвигался по воронке. Твердо прицелившись, он метнул оба резака прямо в темную жидкость. Тонкое защитное покрытие порвалось, и послышался звон колокольчиков.
   Резцы были окутаны темной жидкостью. Мгновение Сла стоял в тишине, ожидая, пока они остынут, с холодностью, превосходившей все, что было известно его маленькому народу в дни его господства.
   Вскоре Сла извлек из-под своей свободной накидки из прозрачного шилла тонкий острый металлический инструмент и две мягкие подушечки из морозостойкого дитунита. Нагнувшись, он обхватил подушечками маленькие перепончатые лапки Клулана. Затем он вытащил пару дитунитовых повязок на руки и обвил ими пальцы. Крепко держа тонкий инструмент, он шагнул вперед, проткнул прозрачную поверхность воронки и вытащил два резака.
   Он быстро и надежно надел их на обтянутые дитунитом каблуки Клулана. - Мы должны торопиться, - прошептал он напряженным тоном.
   Две крошечные фигуры быстро двигались по залу. Когда ноги Клулана заскользили по полу, раздалось тихое шипение, и тонкий голубой пар поднялся вверх и окутал его маленькое личико.
   "Если резцы коснутся твоей плоти, ты умрешь в агонии", - предупредил Сла.
   Они прошли между возвышающимися чанами, трубами и медленно вращающимися горизонтальными дисками. По мере того, как он продвигался вперед, на лице Клулана отразился ужас. Он со страхом посмотрел вверх, на самый угрожающий из огромных чанов - прямоугольную массу с полированной поверхностью, испещренную огромными светящимися глазами, которые, казалось, злобно смотрели на него из полумрака. Он чувствовал, однако, что глаза на самом деле были отверстиями, через которые внутренняя субстанция липкими потоками спускалась вниз, когда большой рычаг в основании сосуда опускался.
   - Резервуар для сальника? - спросил он, хватая Слу за руку и указывая. Голос его дрожал от предчувствия.
   - Нет, - сказал Сла. "Железный чан вон там!" Он слегка повернулся и указал на тени позади себя.
   - Но что... что это тогда?
   -- Там покоится Великий Холод, -- мрачно ответил Сла.
   Клулан был возле темного внутреннего входа в пронизывающий скалу туннель; но при словах Слы он резко остановился, как будто холод резаков проник в его тело, в его разум. Великий холод! Слухи, легенды о нем проникли даже в маленькие жилища собирателей пищи в скалах.
   - Это заморозит все моря между континентами, - пробормотал Клулан, повторяя слова, которые он слышал, как его собственные предки когда-то машинально повторяли имена могущественных божеств без формы или вещества, когда они в ужасе сидели на корточках на одиноких, выжженных огнем холмах. на рассвете раннего плейстоцена. "Это уничтожит всю жизнь в океанах. Он высохнет и убьет все живое".
   Сла схватила его за руку, подталкивая вперед. - Мы должны поторопиться, - умолял он.
   Клулан вздрогнул; сбросил с усилием свою паническую инерцию. Он вошел в туннель и быстро понесся по нему. Сла последовал за ним, бормоча лихорадочные советы своим тонким, дрожащим голосом.
   "Когда наносишь удар, вонзай глубоко. Избегайте мягких частей - наносите удары прямо по основанию головного мозга".
   Ужасные вопли бешеных ракушек зловеще становились громче по мере того, как они приближались к внешнему миру. Клулан появился первым. Он быстро пробежал по покатому уступу скалы на поверхности утеса и спрыгнул вниз на округлую вершину огромной раковины.
   Сла последовал за ним. Мгновение две маленькие фигурки качались в полумраке. Затем Клулан поднял ладонь и приложил ее ко лбу другого в товарищеском приветствии.
   - Прощай, Сла, - сказал он. - Ты был верным и щедрым другом.
   Он быстро сбросил с себя свое внешнее прикрытие из прозрачного шилла. Его маленькое тело вспыхнуло румянцем, когда он остановился на мгновение на краю наклонной вершины.
   "Бей смело и избегай хлещущих щупалец", - предупредил Сла со слезами в голосе.
   Мрачный Клулан кивнул. Подняв руки, он энергично прыгнул вперед и, описав быструю, грациозную дугу, спустился к темнеющей внизу воде.
   Его крошечное тело раскололо поверхностную пленку и погрузилось глубоко. Вода перестала быть теплой. Когда он выпрямлялся в пурпурных глубинах, что-то холодное и твердое ударилось о его конечности. Мгновение он смотрел сквозь дрожащую пелену белых незрячих глаз на измученном от боли лице. Крошечные светящиеся ракообразные густо облепили волосы погруженного в воду трупа, отбрасывая призрачное сияние на его распухшее лицо.
   С неохотой Клулан поднял ногу и ударил по ужасному препятствию резаком, прикрепленным к его пятке. Мертвец нырнул, когда катер пронзил его. Ужасный холод мгновенно обжег его плоть, и его тело распалось на две части.
   Клулан понял тогда, что он вооружен техническим оружием, более смертоносным и эффективным, чем луч смерти или грибковые споры, и в нем вновь зародилась уверенность.
   Он медленно поплыл к возвышающейся раковине. Вода становилась ярче по мере того, как он приближался к ней, и вскоре сквозь мутную пленку он увидел квадратное устье клапана глубиной в морскую сажень. Его маленькое личико исказилось в напряженных чертах, когда он медленно повернулся глубоко под водой и ровными гребками поплыл к огромной безумной фигуре внутри раковины.
   Вода внутри превратилась в бурлящий водоворот. Когда он проходил через вентиль, восходящий поток подхватил его и быстро понес в направлении большого гребешкового капитулюма сумасшедшего Высокого. Капитулум дрожал от слепых извиваний и ударов, а прикрепленный к нему упругий стебель шириной в сотню футов раздулся от ярости.
   Он кружился все ближе и ближе к огромной фигуре. Две длинные щупальца поднялись из жестких ножен и устремились к нему. Он быстро повернулся и хлестнул их ногами. Один разделился и упал в глубину. Другой завязал себя в быстрой угрозе. Он отчаянно бросился вниз, когда круг смерти пронесся мимо него, промахнувшись всего на долю фута по его маленькому телу.
   Он снова и снова переворачивался в воде. Течение снова понесло его вверх, по прямой линии к головке ракушки. На сотню футов он возвышался в темном соляном растворе, его вершина с капюшоном была приклеена к огромной раковине далеко наверху, а его кроваво-красные нижние сегменты угрожающе дрожали на волнах.
   Она раздулась, когда он бросился к ней. Он нырнул прямо в него, удерживая свое маленькое тело в равновесии быстрыми и бешеными ударами рук и манипулируя резаками со смертельной точностью. Дважды неземной холод обжигал распухшее тело огромного тела, когда каблуки Клулана пересекали его.
   На мгновение маленький собиратель пищи закружился в беспрепятственном течении. Затем поднялись еще два щупальца, взбивая темную воду, и устремились к нему. Он нырнул между их похожими на петлю кольцами и вернулся к распухшей голове.
   Снова и снова он тыкал в нее каблуками. Весь головной убор задрожал, когда резцы пронзили его. Затем, что ужасно, нижние сегменты нырнули и отпали, погружаясь в черные глубины внизу. Содрогаясь вниз, они тонули, неся свои отвратительные семена безумия, пока не осталось ничего от великой формы, кроме осушенного и пустого капюшона, который вяло покачивался на волнах.
   Облегчение и радость наполнили крошечное существо Клулана. Он ликующе повернулся в темноте и мощными гребками поплыл к поверхности воды.
   Когда он вынырнул из-под купола, к нему быстро побежала маленькая черная фигура. Из своего логова под верхушкой большой раковины маленький ракушка-самец наблюдал, как свет медленно меркнет на капюшоне его самки; слышал, как бешеные вопли уменьшаются и стихают.
   Он висел на уступе скалы прямо над плавающим телом маленького собирателя пищи и пристально наблюдал за ним, когда он рассекал черную воду. Какая-то звериная радость, униженная и безрадостная, была отпечатана в каждом черточке его маленькой морщинистой головы.
   Когда Клулан барахтался, он вытянул тонкую ногу и поднял его из воды. Посадив его крепко на уступ, он с пронзительным криком отступил на шаг. Клулан понял, что он в безопасности; что маленькая форма не причинит ему вреда.
   В своей дегенеративной, почти бессмысленной манере оно содрогалось от благодарности.
   Когда Клулан отдыхал на уступе, глядя на искривленную радостью голову маленького существа, его экзальтация исчезла, и огромная волна ужаса и отвращения затопила его существо. Он помнил; он понял. С неумолимой ясностью угроза, нависшая над мужчинами его собственной малочисленной расы, ужасным образом вернулась в его разум и приняла вызывающую отвращение неизбежность.
   Напрасно он боролся с темной водой. Наградой ему будет вечный позор и позор, и не будет ему покоя под мерцающими созвездиями. Маленькая ракушка не чувствовала печали. Его поглотила холодная и адская радость; дегенеративная благодарность. Его долгое рабство закончилось. Теперь он был свободен, чтобы медленно голодать рядом со своим убитым товарищем, и даже мокрая гниль, которая вскоре поглотит его сморщенные части тела, будет легче перенести, чем позор, который он перенес при жизни.
   К чести Клулана, он был неспособен на самообман. Он с реалистической ясностью осознал, что возненавидит своего дорогого малыша всепоглощающей ненавистью, если его сожрут . А когда она умерла - его мозг похолодел от ужаса перед вырисовывавшейся картиной.
   Он встал, мгновение смотрел на маленькую морскую ракушку с всепоглощающей жалостью. Затем он повернулся и быстро поднялся на поверхность купола. Он ловко перебрался через мокрые и блестящие каменные выступы и выбрался через расщелину на поверхности огромного панциря.
   Вокруг него с радостными криками слетались сотни крошечных белых фигурок. Первой в толпе шла его маленькая подружка, и, когда его взгляд окутал ее, в нем снова вспыхнула краткая яростная радость. Он взял ее с жадными объятиями к своей груди.
   Окружающие мужчины и женщины пали перед ним ниц, вцепились в его мокрые ноги, с благоговейным возгласом обняли его за плечи. Это был его маленький час победы.
   На короткое мгновение Клулан богоподобно возвышался под мерцающей сетью звезд, окутывающей светящееся небо над ним. Сла коснулась его руки, прошептала с благоговением:
   "Мгновение, подобное этому, стоит всех лет утомительных усилий, Клулан. Все эти люди умрут за тебя в одно мгновение. Они бросятся в волны внизу по вашей команде. Это опьянение силой, Клулан, опьянение славой. Ваш героизм выплескивается на них. Они отождествляют себя с вами, разделяют ваши победы. Когда я стою здесь, рядом с тобой, я чувствую поток, текущий наружу. Оно обволакивает меня, и я разделяю славу и силу. Великие дела облагораживают, Клулан. Они как бы существуют сами по себе, как разумные реальности, и когда их аура нисходит на нас, мы преображаемся, трансформируемся. Разве ты не горд, Клулан?
   Клулан осторожно опустил Мутала на землю и повернулся так, что тот посмотрел прямо в благоговейные глаза маленького лаборанта.
   - Я не горжусь, Сла. Мне стыдно, стыдно. Мы наследники подлой судьбы. Но если бы я осмелился сейчас...
   Безумно маленькие фигурки продолжали тесниться вокруг него, крича, распевая, превознося его героизм в безумии обожания. На мгновение он покачнулся в толпе, мрачно прижимая к себе Мутал своей энергичной правой рукой, словно не желая расставаться с ее драгоценной тонкой фигурой, расставаться со всей сладостью и удивлением, которые так долго поддерживали его маленькую жизнь.
   - пробормотал Мутал. "Ты устала, моя дорогая малышка. Пойдем скорее в скалу".
   Клулан быстро притянул ее к себе, слил свое лицо с ее лицом. На мгновение слезы обожгли его веки. Затем он освободился, выпрямился.
   "Прийти!" он крикнул.
   Толпа в изумлении разделилась, когда он прошел через куполообразную оболочку и вошел в вентиляцию лаборатории. В темном подъезде он остановился на мгновение, поднял руку в горячей мольбе.
   "Подписывайтесь на меня!" воскликнул он.
   Он мчался по широкому туннелю. Под неровной каменной крышей его маленькая фигурка прыгнула вперед, выпятив грудь и запрокинув голову в ликующем триумфе.
   Ощущение богоподобной силы наполнило его карликовое существо. Пять тысяч ему подобных быстро последовали за ним по пятам. Сла бежала рядом с ним, схватившись за его руку в внезапном опасении.
   - Иди с Муталом в скалу, - выдохнул он. "Ты устал, растерялся. Вы нарушаете святость пещеры. Внемли мне, Клулан. Вы накликаете катастрофу...
   Но Клулан был глух к советам. Он мчался вперед, время от времени поворачиваясь, чтобы манить и кричать. И вот он уже был в самой огромной пещере, а маленькие существа, которые слепо повиновались ему, окружили его, ожидая его приказов.
   С каким-то пророческим величием он взмахнул рукой и указал в тени на возвышающееся вместилище Великого Холода.
   "Поднимитесь все вы. Опустите рычаг.
   Из горла обожавших его маленьких слуг вырвались возгласы ужаса и изумления. Некоторые упали ниц в мольбе и мольбе, разрываясь между нежеланием и желанием. Другие повернулись и убежали с побледневшими щеками. Но большинство подчинилось его мрачному приказу.
   Они поднимались с пронзительным криком, сгрудившись на огромном металлическом рычаге, пока он не был полностью покрыт их маленькими белыми телами. На мгновение карликовые фигуры извивались и кружились в тусклой, освещенной голубым светом пещере, высоко в воздухе над покачивающимся телом Клулана. Затем медленно, ужасно извивающаяся человеческая масса опустилась, и огромный чан повернулся.
   Когда рычаг опустился, чан накренился, и светящиеся глаза далеко вверху автоматически открылись в его циклопической массе. Сияние исчезло, и темная непрозрачность узурпировала струящиеся отверстия, и... Окутанный белым пламенем сверхчеловеческой отваги, Клулан быстро огляделся вокруг. Он был не один на земле. Несколько маленьких мужчин и женщин проигнорировали его команду и стояли, обняв друг друга, не обращая внимания на надвигающийся ужас.
   Когда его взгляд скользнул по безразличным формам, вся экзальтация и сила, казалось, покинули его, утекли темной, безжалостной волной. Он качнулся назад в немой агонии.
   Как только он это сделал, из тени вышла стройная женщина и быстро побежала к нему. Обхватив его руками, она пылко прижалась щекой к его щеке и бесстрашно посмотрела вверх. Ее серебристые волосы спускались веером до талии, придавая ей призрачный вид в огромной сумрачной пещере. Откуда-то совсем рядом послышался голос маленького лаборанта:
   "Прощай, Клулан. Смерть - это темный, горький плод. Но ядро - ядро светящееся, Клулан. Когда кожура исчезнет, вся тьма исчезнет навсегда".
   Клулан внезапно снова почувствовал себя богоподобным. Окутанный поддерживающей аурой любви и дружбы, он непоколебимым взором смотрел вверх, в темное падающее лицо Великого Холода.
   - Ты ошибаешься, Сла, - тихо сказал он. "Теперь весь плод светится".
   Пока он говорил, Великий Холод обрушился на него черной всепоглощающей волной и медленно распространился наружу, навсегда положив конец его мятежному человеческому сну и долгому яркому полудню ракушек.
   НОГИ ВЗРОСЛЫХ, Роберт Ф. Янг
   Первоначально опубликовано в Fantastic Universe , июнь 1955 года.
   Есть вещи, которые мы помним, потому что не можем их забыть, и есть вещи, которые мы помним, потому что не хотим их забывать, и есть несколько очень особенных вещей, которые обладают обоими качествами.
   Это было в конце сентября прошлого года, и Мэри Эллен приехала в город, чтобы забрать меня с работы. Она подъехала к углу Мэйн и Сентрал, где меня ждали, и я сел в машину. Лори стояла на переднем сиденье, ее голубые глаза были огромными от чуда нового открытия.
   "Папа, я умею читать!" - крикнула она, как только увидела меня. "Теперь я умею читать, папа!"
   Я ущипнул ее носик-пуговку, но она почти ничего не заметила. В руках у нее был маленький красный первичный ридер, открытый на ярком изображении маленькой девочки на качелях, которую толкал маленький мальчик. Под картинкой была серия коротких абзацев крупным четким шрифтом.
   "Послушай меня, папа! Послушайте: "Джейн - девочка. Джон мальчик. Я вижу Джейн. Я вижу Джона!"
   "Что вы думаете о нашей маленькой Эдне Сент-Винсент Миллей?" - сказала Мэри Эллен, глядя на красный свет.
   "Я думаю, что она просто замечательная!"
   Загорелся зеленый свет, и мы пошли вверх по большому холму, ведущему из маленького городка на 30-й улице. Был конец сентября, как я уже сказал, но холмы и поля вдоль шоссе все еще были покрыты увядшей зеленью лета и небо было туманно-голубым. Дома были вымыты добела, а лиловые тени вязов и кленов непреднамеренно рисовали узоры на коротко подстриженных лужайках. Мимо нас прогрохотал пустой тандем, задев плечо и взметнув облако пыли.
   "О, посмотри на Джейн. О, посмотри на Джона".
   - Теперь ты можешь прочитать мне " Летнюю постель " , Лори, - сказал я.
   Она оторвалась от книги. Я до сих пор не могу забыть, какими были ее глаза. Они заставляли вас думать о глубоких синих озерах, в которых впервые сверкало солнце.
   - Конечно, папа, - сказала она. - Я прочитаю тебе.
   Мэри Эллен свернула с 30 и поехала по нашей дороге. - Тебе не кажется, что Стивенсон может быть для нее немного трудным, дорогая?
   - О нет, - сказала Лори. "Ты не понимаешь Мать. Теперь я могу читать!"
   "Ты можешь помочь ей с трудностями, Мэри Л.", - сказал я... "Кстати, что на ужин?"
   "Жареная говядина. Он все еще в духовке". Она свернула на подъездную аллею и затормозила у куста форзиции.
   Наш дом стоял на возвышении, и можно было посмотреть вниз и увидеть шоссе с машинами, снующими туда-сюда, как деловитые металлические жуки. За шоссе открывался прекрасный вид на озеро. В ясные дни можно было увидеть Канаду. Однако в тот день было туманно, и все, что можно было видеть, это молочно-голубое озеро, смешанное с туманной голубизной неба. Перемежающийся ветер шелестел большими кленами во дворе.
   Я достал из придорожного киоска вечернюю газету, прошел на веранду и сел на качели. Лори уже была там, главный ридер открылся у нее на коленях. Мы плавно скользили туда-сюда.
   "Я вижу Джейн", - прочитала Лори. "Я вижу Джона".
   Ветер трепал бумагу, заставляя заголовки ползти. Они, как обычно, были озабочены бомбой. Под ними та же старая мрачная история о потенциальной мегатонне и потенциальных мегасмертях. Через какое-то время я выпустил бумагу из рук и стал слушать Лори и ветер, и звуки, которые издавала Мэри Эллен, накрывая стол в обеденном зале.
   Я все еще слышу приятный стук посуды, и я все еще слышу тихий шум ветра; но больше всего я слышу милый детский голосок Лори, который снова и снова повторяет: "Джейн - девочка. Джон мальчик. Я вижу Джейн. Я вижу Джона..."
   Мальчик, девочка и бомба, и тут Мэри Эллен зовет: "Иди ужинать!"
   Однако больше всего я помню последние лучи дня и то, как мы втроем сидели на качелях на крыльце. Лори сидела посередине с "Детским садом стихов" на коленях, открытым " Летом в постель" .
   "В..." - прочитала она.
   "Зимой", - подсказала Мэри Эллен.
   "Зимой я встаю ночью..."
   "'А также-'"
   "И др..."
   "И одеваться при желтом свете свечи".
   "'В-'"
   "Летом совсем по-другому..."
   "Я должен ложиться спать днем!"
   "Почему это прекрасно, дорогая. 'У меня есть-'"
   "Мне нужно лечь спать и посмотреть..."
   "птицы все еще прыгают..."
   "Птицы все еще прыгают на дереве..."
   "Или услышать..."
   "Или услышать шаги взрослых людей..."
   "'Продолжается-'"
   "Все еще прохожу мимо меня на улице..."
   * * * *
   Как я уже сказал, есть вещи, которые мы помним, потому что не можем их забыть, и есть вещи, которые мы помним, потому что не хотим их забывать, и есть несколько очень особенных вещей, которые обладают обоими качествами.
   Лори уже большая девочка, но она не умеет читать. Ей было бы мало смысла знать, как это сделать, поскольку читать нечего. А ведь когда-то она умела немного читать, хотя, конечно, уже разучилась, и, может быть, это и к лучшему. В простой деревне, которую мы построили здесь, на холмах, вдали от радиоактивного берега озера, нет нужды в печатном слове; здесь не нужно ничего, кроме крепких спин, которые не устанут после долгих часов работы в поле.
   Долгие зимние ночи, конечно, пусты, и на первый взгляд может показаться, что книги помогут заполнить их; но книги были бы старыми книгами, и они только наполняли бы ночи прошлым, а прошлое лучше таким, какое оно есть, полузабытым, образ жизни, который, как мы не совсем уверены, мы вообще испытали - за исключением тех маленьких вещи, которые мы продолжаем вспоминать, сидя перед очагом, ветер воет в горькой тьме за окном, воет вдалеке, разбрасывая пепел кремированных городов по бесплодной земле.
   МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК, Джером Биксби
   Первоначально опубликовано в журнале If в октябре 1954 года под псевдонимом "Гарри Нил".
   Он перевалился через каменную стену и распластался на земле. Он настороженно огляделся, как молодой волк, опустив голову и подняв глаза. Его звали Стивен, но он забыл об этом. Его лицо было загорелым, горьким, грязным лицом одиннадцатилетнего - плотно сжатые губы, худые щеки, проницательные голубые глаза с поразительно чистыми белками. Одет он был в лохмотья - вельветовые штаны без колен; мужская белая рубашка, слишком большая для него, дырявая, запачканная, пропахшая потом; пара грязно-коричневых кроссовок.
   Он лежал с ножом в руке и ждал, не видел ли кто-нибудь, как он перелезает через стену, или слышал, как он почти беззвучно приземлился на заросшую травой землю.
   Над ним и позади него была серая каменная стена, которая тянулась вдоль Западного Центрального парка от Колумбус-Серкл до окраины Гарлема. Он перепрыгнул к северу от 72-й улицы. Здесь парк находился значительно ниже уровня улицы - высота стены со стороны тротуара составляла около трех футов, а со стороны парка - около девяти футов. С того места, где он лежал у подножия стены, были видны только зубчатые, покосившиеся верхушки разрушенных жилых домов через дорогу. Словно зубы в улыбке черепа, они отражали лучи предвечернего солнца, скользившие по парку.
   В течение пяти минут Стивен неподвижно стоял на коленях на одной из цементных скамеек по другую сторону стены, только макушка его головы и глаза выпячивались из-под нее. Он не видел, чтобы в парке никто не двигался. Каждые несколько секунд он оглядывал улицу позади себя, чтобы убедиться, что никто не подкрадывается к нему таким образом. Однажды он видел, как мужчина выскочил на полпути через улицу, затем развернулся и исчез обратно в развалинах, где целая сторона многоквартирного дома рухнула на 68-ю улицу.
   Стивен знал причину этого. Через дюжину кварталов вниз по улице, со стороны Коламбус-серкл, донесся далекий глухой гул своры собак.
   Затем он перепрыгнул через стену - отчасти потому, что собаки могли уйти в эту сторону, отчасти потому, что лучше всего двигаться, когда никого больше не видно. Ведь никогда нельзя быть уверенным , что тебя никто не видит . Вы просто двигались, а затем ждали, не произойдет ли что-нибудь. Если кто-то нападал на вас, вы дрались. Или бежал, если другой выглядел слишком опасным.
   На этот раз к нему никто не подходил. Всего несколько дней назад он пришел в парк и увидел, что в кустах в нескольких ярдах от стены прятались двое мужчин. Они лежали совершенно неподвижно и прикрылись листьями, так что он их не видел; и они смотрели в другую сторону, ожидая, что кто-нибудь пройдет по одной из тропинок или сквозь деревья, так что они не видели, как он смотрел через стену.
   В тот момент, когда он приземлился, они вскочили и погнались за ним, крича, что если он уронит свой нож и всю еду, они его отпустят. Он уронил нож, потому что у него дома были другие, а когда они остановились, чтобы покопаться в листве, он убежал.
   Теперь он очень медленно присел на корточки. Его ноздри расширились, когда он вдохнул ветерок. Иногда вы знали, что мужчины были рядом с их запахом - те, которые не стояли на улице, когда шел дождь, и не стирали с себя запах.
   Он ничего не чувствовал. Он смотрел и слушал еще немного, его голубые глаза были твердыми и яркими. Он не видел ничего, кроме деревьев, камней, кустов, заросших густым сорняком. Он ничего не слышал, кроме шелеста зелени на послеполуденном ветру, далекого лая собачьей стаи, порхания птиц, беготни белки.
   Он повернулся к бегуну. Когда он увидел, что это белка, он облизнул губы, почти пробуя на вкус. Но было слишком далеко, чтобы убить ножом, и он не хотел рисковать, бросая в него камни, потому что это производило шум. Белок обдолбали только после того, как все разведали, да и то было опасно - все равно кто-нибудь мог услышать вас, подкрасться и убить за белку, или за что-то еще, или просто убить - были какие-то мужики кто это сделал. Ни оружия, ни ножей, ни еды, ни чего-то еще, что мог видеть Стивен... Они просто убивали и выли, как собаки, когда делали это. Он наблюдал за ними. Это были мужчины со смешным выражением глаз - те, кто пытался заставить вас подойти к ним поближе, притворяясь, что предлагает вам еду или что-то в этом роде.
   Полупригнувшись, Стивен начал продвигаться вглубь парка, останавливаясь каждый раз, когда добирался до любого укрытия, чтобы осмотреться. Он подошел к длинному зеленому склону и беззвучно спустился по нему, наступая при каждом удобном случае на камни. Он пересек заросшую уздечку тропинку, выскочив из-под укрытия куста с одной стороны, чтобы прижаться к стволу дерева с другой.
   Он двигался так бесшумно, что застал другую белку на стволе дерева. Одним яростным движением Стивен выхватил нож из-за пояса и полоснул им белку так быстро, что лезвие зависло в воздухе, но белка оказалась быстрее. Он выскочил из досягаемости, и нож просто отрезал кончик его хвоста. Он поднялся выше, на ветку и зачирикал на него. С белками было забавно - они как будто ничего не чувствовали в своих хвостах. Однажды он так поймал одну, и она извернулась и убежала, оставив ему в руке оторванный хвост.
   С собаками так не бывает - однажды он подрался с бездомной калекой из стаи, схватил ее за хвост, покрутил и размозжил на фонарном столбе.
   Собаки...белки...
   У Стивена были какие-то смутные, почти сказочные воспоминания о собаках, которые вели себя дружелюбно, о собаках, которые не бродили по улицам стаями и не тянули вас вниз, не разрывали на части и не съедали заживо; и он помнил, что белки в парке были такими ручными, что ели прямо из рук...
   Но это было давным-давно - до того, как люди начали охотиться на белок, а иногда и на собак ради еды, а собаки начали охотиться на людей.
   Стивен повернул на юг и пошел параллельно уздечке, всегда двигаясь там, где покров был самым густым, двигаясь так же бесшумно, как ветер. Он никуда конкретно не собирался - его целью было просто увидеть кого-то до того, как этот кто-нибудь увидит его, посмотреть, есть ли у другого что-нибудь стоящее, и, если есть, взять это, если возможно. Кроме того, он пытался получить белку.
   Далеко впереди него, за узкой тропинкой и примерно в полумиле заросшего деревьями парка, раскинулся Южный Центральный парк - зубчатая гряда из серо-белых камней. А дальше лежали руины среднего Манхэттена. Бомба взорвалась низко над 34-й улицей и Седьмой авеню в ту ночь шесть лет назад, и все на милю во всех направлениях было снесено за десять секунд. Кратер начинался примерно на 26-й и спускался вниз до того места, где была 34-я, а затем снова поднимался до 40-й, и светился ночью. Стивен знал, что спускаться вокруг кратера небезопасно. Он слышал, как об этом говорили какие-то мужчины - они говорили, что любой, кто ходит туда, заболевает; что-то пойдет не так с их кожей и кровью, и они тоже начнут светиться и умрут.
   Стивен понял только часть этого. Мужчины увидели его и погнались за ним. Он сбежал и с тех пор ни разу не спускался ниже Южного Центрального парка.
   Это была "война", сказали они. Он тоже мало что знал об этом... кто побеждает, или уже победил, или даже идет ли борьба. Он имел лишь самое смутное представление о том, что такое война, - это была какая-то драка, но он не думал, что из-за еды. Кто-то "бомбил" город - когда-то он слышал, как человек называл город "страной", - и это было примерно в то время, когда он мог что-либо вспомнить. В его памяти остались вспышка и грохот той ночи, а за несколько часов до этого машины с громкими голосами разъезжали по улицам, предупреждая всех покинуть город из-за "войны". Но отец Стивена был пьян в ту ночь, лежа на диване в гостиной их квартиры на верхней западной стороне, и даже бомба не разбудила его. Машины с голосами разбудили Стивена; через какое-то время он снова заснул, а потом его снова разбудила бомба. Он подошел к окну и вылез на пожарную лестницу, и увидел бегущих по улице людей, и прислушался к крикам и ровному грохоту еще падающей каменной кладки, и увидел, как люди топчут друг друга и люди в машинах ездят по телам и сбивают других людей с дороги, а еще другие люди прыгают на машины и вытаскивают водителей и пытаются уехать сами, пока их кто-нибудь не вытащит ... Стивен смотрел, зачарованно, потому что это было более захватывающим, чем что-либо, что он когда-либо видел, как в кино. Затем под пожарной лестницей встал мужчина, подняв руки, и крикнул Стивену, чтобы тот прыгал, ради бога, маленький мальчик, и это испугало Стивена, и он вернулся внутрь. Его отец всегда говорил ему никогда не играть с незнакомцами.
   На следующий день отец Стивена встал и спустился вниз, чтобы выпить, и когда он увидел, что произошло, он вернулся, издавая сдавленные звуки в горле и повторяя снова и снова: это джунгли... все отбросы, вроде меня, остались, и те, кого они обижают, как ты, Стиви..." дробовик снес ему голову, прежде чем они проехали пять кварталов. Не для того, чтобы получить еду или что-то еще... мародерство шло повсюду, но проблем с едой еще не было... этот человек был просто одним из тех, кто убил без всякой причины. Таких было много в первые несколько недель после бомбы, но большинство из них продержались недолго - похоже, они хотели умереть не меньше, чем убить.
   Стивен ушел. Ему было пять лет, он был маленьким и быстрым на ногах, и сумасшедший промахнулся из другого ствола.
   Стивен убежал, как животное, и с тех пор так и жил. Он держался подальше от мужчин, помня, как его отец выглядел с полуголовой, и поскольку мужчины видели его несколько раз, они преследовали его; либо они боялись, что он украдет у них, либо им нужен был его нож или пояс или что-то в этом роде. Раз или два мужчины кричали, что они не причинят ему вреда, они только хотят помочь ему, - но он им не поверил. Не после того, как он увидел своего отца таким, и после тех раз, когда его пытались убить.
   Однако он наблюдал за мужчинами, крадущимися по ночам у костров - иногда потому, что был одинок, а позже в надежде найти объедки. Он видел, как они жили, и он тоже так жил. Он видел, как они совершали набеги на бакалейные магазины, - он совершал набеги на магазины после того, как они ушли. Он видел, как они несли ножи и ружья, - он нашел нож и понес его; он еще не нашел пистолет. Они бежали от собак; он научился убегать от них, увидев, как они однажды поймали человека. Мужчины совершили набег на другие магазины, забрав одежду и множество вещей, назначение которых Стивен не понимал. Сначала Стивен взял кое-какую одежду, но ему было все равно, что на нем надето: и рубашка, и тяжелое зимнее пальто были сняты с мертвецов. Он нашел магазины игрушек, и у него было много игрушек. Мужчины собирали и копили пачки зеленой бумаги, а иногда дрались и убивали друг друга из-за нее. Стивен смутно помнил, что это называлось "деньги" и что это было очень важно. Он тоже находил его то здесь, то там, в карманах мертвецов, в ящиках с выдвижными ящиками в магазинах, - но не мог найти ему применения, поэтому его клад спрятался в дыре в полу под грудой одеяла, которые были его кроватью.
   В конце концов он увидел, как люди начали убивать ради еды, когда еды стало не хватать. Когда это произошло - нехватка продовольствия и убийства - многие мужчины покинули город, перейдя мосты и туннели под реками, направляясь в "сельскую местность".
   Он не последовал за ними. Город был всем, что он когда-либо знал.
   Он остался. Вместе с мужчинами, сказавшими, что они предпочли бы остаться в городе, где еще было много еды для тех, кто был готов усердно охотиться, а иногда и убивать ради нее, и, кроме того, кровати для сна, комнаты для защиты от погода, собаки и другие люди, вся одежда, которую можно было надеть, и множество других вещей, которые только и ждут, чтобы их забрали.
   Он остался и поэтому научился убивать, когда это необходимо, для пропитания. У него было шесть ножей, и ими он убил людей выше, чем мог сосчитать. Он хорошо прятался - на деревьях, в коридорах, за кустами, под машинами, - и был достаточно мал, чтобы хорошо следовать за кем-то, кто выглядел так, будто носил еду в карманах или в сумках почти до полусмерти. все несли. И он знал, куда ударить ножом.
   Его дом был развалинами многоквартирного дома к северу от Коламбус Серкл на Бродвее. Там больше никто не жил; только он знал дорогу через разбитые коридоры, рухнувшие стены и груды камней в свою комнату на седьмом этаже. Каждый день или около того он выходил в парк за едой или чем-нибудь еще, что он мог получить, что хотел. Он все еще искал пистолет. Однако еда была главным делом; у него в комнате было много консервных банок, но он достаточно слышал разговоры мужчин, чтобы понять, что разумно использовать их только тогда, когда у вас ничего больше нет, и получать изо дня в день все, что можно.
   И, конечно же, была вода - когда не было дождя или снега какое-то время, ему приходилось брать воду из озер в парке.
   Иногда это было тяжело. Вы могли бы прожить два или три дня без воды, даже если бы вы отправились к одному из озер и прятались там весь день, потому что это может быть задолго до того, как наступит момент, когда никто не будет достаточно близко, чтобы убить вас, когда вы сделаете свой бросок. из кустов, наполнил ведро и бросился обратно. Вокруг озер было больше скелетов, чем где бы то ни было.
   Собаки приближались к западу от Центрального парка. Их грохот отскакивал от разбитых домов вдоль улицы и спускался в парк, и даже белки и птицы затихали, словно не желая привлекать к себе внимание.
   Стивен замер у ствола дерева, готовый залезть, если собаки перелезут через стену на него. Он уже делал это однажды. Вы забирались наверх и ждали, пока собаки с красными глазами танцевали под вами, пока они не услышали или не почуяли кого-то еще, а затем ушли, жадно прыгая за новой добычей. Они узнали, что люди на деревьях просто не спускаются.
   Собаки миновали точку в парке, где их ждал Стивен. По звуку он понял, что они никого не преследуют - просто рыщут. Вой, рычание и скрежет гвоздей по бетону медленно стихали.
   Стивен не двигался, пока их не стало почти не слышно вдалеке.
   Потом, когда он действительно двинулся, он сделал всего один шаг - и снова замер.
   Кто-то приближался к нему.
   Лишь тень движения, шепот, дыхание - кто-то шел по тропинке за кустами.
   Губы Стивена скривились, обнажая гнилые зубы. Он вытащил из-за пояса свой нож и замер, ожидая, когда пойдут шаги, чтобы он мог следовать за своей добычей в одну сторону, оценивая рост другого по взглядам сквозь кусты и проверяя, несет ли он все, ради чего стоит его убить.
   Но шаги не прошли. Они остановились по другую сторону кустов. Потом зашуршали листья, словно кто-то нагнулся, чтобы пройти сквозь кусты. Стивен обнял ствол дерева и увидел невысокую худую фигуру, идущую к нему сквозь зеленые листья, согбенную фигуру. Он поднял нож, начал опускать его острие по короткой дуге, которая заканчивалась в затылке другого...
   Он уронил нож.
   Широко раскрытыми глазами, не дыша, он смотрел на нее.
   С ножом в руке, острие которого было направлено ему в живот, она посмотрела в ответ.
   На ней были мужские брюки, оторванные на щиколотках, и желтая блузка, которая могла принадлежать ее матери, и новые туфли, которые она, должно быть, нашла или за которые убила всего неделю назад или около того. Ее лицо было таким же загорелым и грязным, как и его.
   Белка чирикала над их головами, пока они смотрели друг на друга.
   Стивен со знанием дела заметил, что у нее не было ни еды, ни оружия. Никто с ружьем не стал бы носить с собой обнаженный нож.
   Она все еще держала нож наготове, хотя острие и поникло. Она увлажнила губы.
   Он задавался вопросом, нападет ли она. Очевидно, у него тоже не было еды, так что, возможно, и она не будет. Но если и знала... ну, она была лишь немногим крупнее его; он, вероятно, мог бы убить ее ее собственным ножом, хотя он мог бы даже достать свой нож из земли, прежде чем она доберется до него.
   Но это была женщина, он знал... не зная точно, что такое женщина и откуда он это знает. Волосы были длинными, но у некоторых мужчин они тоже были длинными. Это было что-то - другое - что-то в лице и теле. Он видел не так много женщин, и уж точно никогда не видел такой маленькой, как эта, но он знал, что это такое. Женщина .
   Однажды он видел, как какие-то мужчины убили другого мужчину, убившего женщину ради ее еды. По их гневным крикам он понял, что убийство женщины - это нечто другое.
   И он вспомнил женщину. И слово: мать. Лицо и слово, голос и тепло и некислый запах тела... она была мертва. Он не помнил, кто ее убил. Почему-то он думал, что она была убита до того , как все изменилось, до того, как упала "бомба"; но он плохо помнил и не знал, как ее убили и даже почему люди убивали друг друга в те дни... Не за еду, думал он; он помнил, что много ел. Другое слово: рак. Его отец сказал это о своей матери. Может быть, кто-то убил ее, чтобы получить это вместо еды. Так или иначе, ее кто-то убил, потому что она мертва, а люди не умирают просто так.
   Увидев женщину, и такую маленькую... он так испугался, что выронил нож.
   Но он все еще мог убить ее, если бы ему пришлось.
   Она пошевелилась, широко распахнув глаза. Она сдвинулась всего на дюйм или около того.
   Стивен присел, почти слишком быстро, чтобы увидеть, и его нож был в его руке, готовый из этого положения попасть под ее удар и разрезать ее живот.
   Она издала сдавленный звук и покачала головой.
   Стивен потянул качели, сам не понимая почему. Он выбил нож из ее руки своим лезвием, и тот вонзился в листья.
   Он сделал шаг к ней, скривив губы.
   Она отступила на два шага и уперлась спиной в ствол дерева.
   Он подошел к ней и встал, упираясь острием ножа в ее живот чуть выше того места, где блузка входила в штаны мужчины.
   Она захныкала, покачала головой и снова захныкала.
   Он нахмурился. Осмотрел ее сверху вниз. На правой руке у нее было потускневшее кольцо со сверкающим камнем. Ему понравилось. Он решил убить ее. Он сильнее надавил на острие ножа и повернулся.
   Она сказала: "Малыш..." и заплакала.
   Воспоминания нахлынули на Стивена:
   Прыгай, ради бога, мальчик...
   Недоверие. Убей ее.
   Мой маленький мальчик... мой сын...
   Острие его ножа дрогнуло. Он нахмурился.
   Не убегай, мальчик, мы тебя не обидим...
   Убийство.
   Слезы катились по ее щекам.
   Мой сын, мой малыш... Я плачу, потому что мне нужно уехать надолго...
   Стивен отступил назад. Она была безоружна и была женщиной - чем бы это ни было.
   Листья зашуршали. Стивен и девушка застыли неподвижно.
   Это была всего лишь белка в кустах.
   Он молча наклонился, огляделся под окружавшими их зелеными лиственными кустами почти на уровне земли. Если бы поблизости были мужчины, он мог бы увидеть их ноги. Он ничего не видел. Он одним глазом следил за девушкой, наклоняясь. Она не плакала теперь, когда он забрал нож. Она смотрела на него и потирала живот там, где он нажимал на него.
   Когда он выпрямился, она сделала шаг в сторону от дерева, двигаясь так же бесшумно, как и он. Вдруг она нагнулась, чтобы поднять свой нож, сделала им рубящее движение по земле, посмотрела на него.
   Он был в воздухе. На ней. Она распласталась под ним с визгом. Она была сильнее его и опытнее. Она перекинула нож через плечо, и, если бы он не наклонил голову, он раскроил бы ему лицо. Когда она опустила его для очередной попытки, он ударил ее по тыльной стороне ладони рукоятью ножа, и она ахнула и выронила его.
   Верхом на ней он поднял свой нож, чтобы убить ее. Она лихорадочно указывала левой рукой на что-то, что лежало на земле рядом с ними, и говорила: "Нет, нет, маленький мальчик, нет, нет..." Затем она просто захныкала, зная, что его нож был наготове, и продолжала молчать. тыча пальцем в землю. Поскольку она была беспомощна, он остановился, посмотрел и увидел лежащую там белку с кровоточащей головой.
   Он понял. Она не пыталась его убить. Она увидела белку и получила ее.
   Он все равно решил ее убить. Для белки.
   - Нет, маленький мальчик... - Он замялся. "Друзья, малыш..."
   Через мгновение он скатился с нее.
   Она села, щеки были залиты слезами. Она указала на белку, потом на Стивена и яростно замотала головой.
   Угрожая ей ножом, он потянулся, чтобы подобрать белку.
   Мой, сказал нож.
   В этот момент белка, лишь на мгновение оглушенная ее ударом, встряхнулась и поползла в кусты. Его рука промахнулась всего на несколько дюймов. Он бросился к нему, лежа на животе, и схватил его за хвост одной рукой.
   Как и у другой белки, хвост оторвался давным-давно.
   Некоторое время он лежал, рыча, держа хвост в руке; и когда он повернулся, девушка держала в руке нож и оскалилась на него.
   С горящими голубыми глазами, он поднялся на ноги, ожидая, что она нападет в любую секунду. Он опустил хвост. Он присел, чтобы сражаться.
   Она не атаковала.
   И он почему-то тоже.
   То, как ее потрескавшиеся губы снова прижали зубы, беспокоило его... или, скорее, беспокоило, потому что не беспокоило его. По крайней мере, не так, как рычание. Это не заставило его насторожиться, каждый мускул напрягся; это не заставляло его чувствовать, что он должен драться. Она не выглядела сердитой или жаждущей иметь что-то, что у него есть, или готовой убить... он не знал слова, обозначающего, как она выглядит.
   Она взвесила нож в руке. Затем она заткнула его за пояс и снова сказала: "Друзья, мальчик".
   Он смотрел. При ее странном рычании это было не рычание. На нож, который она убрала. Он никогда раньше не видел, чтобы кто-то так делал.
   Медленно он почувствовал, как его собственные губы скривились в выражение, которое он едва мог вспомнить. Он чувствовал себя так же, как иногда поздно ночью, когда, в безопасности и один в своей комнате, он немного играл со своими игрушками. Ему больше не хотелось ее убивать. Он ушел как... как друзья.
   Он посмотрел на беличий хвост, лежащий на земле. Он потрогал его ногой, потом отшвырнул. Было нехорошо есть - и он подумал о том, как выглядела белка, удирая прочь, и почувствовал, как его губы сжались сильнее.
   Он попытался придумать это слово. Наконец оно пришло.
   - Забавная белка, - сказал он сквозь сжатые губы.
   Он заткнул нож за пояс.
   Они смотрели друг на друга, чувствуя удовольствие друг друга от миротворчества.
   Она наклонилась, подняла небольшой камень и кинула в него. Он не пытался поймать его, и он ударил его по бедру. Он полуприсел, мгновенно насторожившись, держа руку на ноже. Брошенный камень имел только одно значение.
   Но она все еще улыбалась и покачала головой. - Нет, маленький мальчик, - сказала она. "Играть в." Она подбросила еще один камень высоко в воздух.
   Он протянул руку и поймал его, когда он опускался.
   Он начал бросать его обратно ей и только в последний момент вспомнил, что нельзя швырять его ей в голову.
   Он бросил его, и она промахнулась.
   Он ухмыльнулся ей.
   Она бросила в него еще одну, но он промазал, и они оба ухмыльнулись.
   Затем он хмыкнул, вспомнив что-то из смутного прошлого. Он поднял с земли маленькую упавшую ветку.
   Когда он поднял глаза, она была готова бежать.
   На этот раз он покачал головой, мягко взмахнув палкой. - Играй, - сказал он.
   Она бросила еще один камень, осторожно глядя на палку. Размахнулся, промазал.
   Он ударил следующего, и резкий треск, и звук, издаваемый отлетевшим в кусты камнем, придавил его к земле, глаза искали признаки человека.
   Она была рядом с ним. Он чувствовал запах ее тела и ее дыхания.
   Они никого не видели.
   Он посмотрел на нее, лежащую рядом с ним. Она снова ухмылялась.
   Затем она рассмеялась; и, не понимая, что он делает и почему - он едва ли мог припомнить, чтобы делал это раньше, - он тоже смеялся.
   Это было хорошо. Как рычание, которое не было рычанием, только лучше. Казалось, это исходило изнутри. Он снова засмеялся, садясь. Он рассмеялся в третий раз, сдавленные нерешительные звуки вырвались из его горла и растянули его губы до такой степени, что они больше не хотели растягиваться.
   Слезы выступили у него на щеках, и он смеялся очень сдавленно, очень ровно, и она смеялась так же, и они лежали так несколько минут, пока не задрожали и не заболели животы, и смех был почти плачущим.
   Он увидел ее лицо так близко и почувствовал импульс. Он перевернулся и начал драться с ней. Когда она поняла, что он не пытался ее убить, что он играл, она попятилась, теря его лицо о грязь сильнее, чем он ее, потому что она была сильнее.
   Он сплюнул грязь и траву и ухмыльнулся ей, и они развалились.
   Шаги.
   Его нож был наготове, как и ее.
   Ноги перебрались по другую сторону кустов, остановились.
   Бесшумно, почти ступая между листьями на земле, Стивен и девушка выползли с другой стороны кустов и заняли позиции у стволов деревьев, высунув головы ровно настолько, чтобы видеть вокруг.
   Со стороны тропы в кусты, высотой с голову, вошел мужчина... постоял там мгновение, оглядевшись, сквозь листву виднелся лишь смутный коричневый силуэт.
   Он крякнул, снова вышел на тропу, пошел дальше.
   Стивен и девушка следовали за ним на его звуки, отставая примерно в двадцати футах, пока Стивен не разглядел его хорошенько, когда он прошел открытое пространство между кустами.
   Это был крупный мужчина в коричневато-зеленой одежде - новой одежде, не дырявой. Он шел почти небрежно, как будто ему было все равно, кто его слышит.
   И Стивен видел причину этого.
   Мужчины с оружием всегда ходили громче. Этот человек носил на поясе револьвер в кобуре и нес еще один - длинный револьвер, что-то вроде винтовки, только крупнее.
   Губы Стивена скривились. Он метнул взгляд на девушку. В его голове мелькнула смутная мысль поделиться с ней тем, что есть у этого мужчины, но он не знал, как сообщить ей об этом.
   Она смотрела на оружие широко раскрытыми глазами. Боюсь. Она покачала головой.
   Стивен молча зарычал на нее, положил руку ей на грудь и легонько толкнул.
   Она осталась там, пока он шел дальше.
   Он бесшумно перелетал с дерева на дерево, с куста на куст, опережая свою добычу. Туфли здоровяка с шумом шлепали по ним. Стивен без труда определил, где он находится.
   Наконец Стивен заметил хорошее дерево с густой листвой примерно в сорока футах выше по тропинке, где солнце должно было светить мужчине в глаза.
   Если человек продолжал следовать по пути - Он шел.
   И когда он прошел под деревом, Стивен ждал на низкой ветке, которая нависала над тропинкой - ждал с напряженным лицом, вытаращенными глазами и с ножом наготове. Один удар в основание черепа, и оружие будет его.
   Он прыгнул.
   Они привели их в лагерь. К этому времени Стивен и девушка обнаружили, что их похитители были слишком сильны и слишком многочисленны, чтобы от них можно было убежать, и вполне умело защищались от самых жестоких ударов. Но все же они вдвоем время от времени боролись, тяжело дыша, как животные.
   Все в лагере, который располагался на Лонг-Айленде, недалеко от залива Флашинг, было опрятно, опрятно и оливково-серого цвета, и уже был почти вечер, и когда джип катил по аллее между рядами палаток, Стивен и девушка остановились. изо всех сил пытаясь моргнуть при первом искусственном свете, который они увидели за очень долгое время.
   В палатке лейтенанта здоровяк, которого Стивен пытался убить, сказал человеку за стойкой: "Как ягуар, сэр. Он вышел прямо из-за дерева. Конечно, я его заметил, но он проделал отличную работу, выследив меня. Если бы я не был готов к нему, я был бы собачьим жетоном".
   Лейтенант посмотрел на Стивена и девушку, стоящую перед ним, и на четырех солдат, стоявших позади них, по одному на каждую крепкую грязную молодую руку.
   - Другие забрали девушку, а? он сказал.
   "Да сэр. Когда мы впервые услышали их, я начал издавать достаточно шума, чтобы перекрыть остальных парней". Сержант усмехнулся. "Клянусь, он набросился на меня так ловко, как любой другой коммандос".
   - Боже, - сказал лейтенант и на мгновение закрыл глаза. "Что за штука. Пусть эта война будет последней, Сипич. Вот что случилось с Нью-Йорком за шесть лет. Маньяки. Убийцы. Хуже всего дети-волки. А остальная страна..."
   - Что ж, мы вернулись, сэр. Мы можем начать собирать все обратно...
   - Боже, - снова сказал лейтенант. - Как ты думаешь, кусочки подойдут? Он посмотрел на Стивена. - Как тебя зовут, сын?
   - прорычал Стивен.
   - Уберите их, - устало сказал лейтенант. "Накорми их. Обезжирьте их. Отправьте их в лагерь в Джорджии".
   - Они будут в порядке, сэр. Через год или около того они будут повсюду улыбаться, интересоваться вещами. Дети есть дети, сэр.
   " Они? Эти дети, Сипич?.. Не знаю. Я просто не знаю".
   Сержант отдал приказ, и четверо солдат вывели Стивена и девушку из палатки. Раздалось блеяние боли, когда один из детей ударил его ногой.
   Сержант пошел за своими людьми. У палатки он остановился. "Сэр... может быть, вы хотели бы знать: мы нашли этих двоих, потому что они играли и смеялись. Мы осматривали парк и слышали, как они смеются".
   "Они были?" - сказал лейтенант, отрываясь от форм, которые он заполнял. "Играть?"
   - Он все еще там, сэр. В глубине души. Должно быть."
   - Понятно, - медленно сказал лейтенант. "Да, я полагаю, что это так. А теперь нам нужно его выкопать".
   - Ну... мы его похоронили, сэр.
   БЕГИ, МАЛЕНЬКИЙ МОНСТР! Честер С. Гейер
   Первоначально опубликовано в Imagination , январь 1952 года.
   Девушка бежала, как загнанная тварь, шлепая босыми ногами по сочной весенней траве. Она всхлипывала с усилием дыхания, и ее хрупкое, незрелое тело дрожало от изнеможения под рваным платьем. Страх был диким блеском в ее глазах, когда она смотрела вокруг себя в поисках убежища.
   Двое мальчишек бросились в погоню, выкрикивая угрозы между прерывистыми вздохами.
   - Стой, Фрэн! Дэйви Беккер задыхался. "Вы не можете уйти! Мы тебя поймаем!" Нить слюны вытянулась из его отвисшей нижней губы и впиталась в перед его изодранной рубашки. Это была неуклюжая фигура с тусклыми глазами, глубоко посаженными под низким лбом.
   Сэмми Беккер был на два года старше своего брата, меньше и стройнее, но компенсировал хитростью и проницательной движущей силой то, чего ему не хватало в массе. В восемнадцать лет он был признанным лидером этой пары, странная старо-молодая фигура с иссохшими чертами лица и бледными глазами, в которых светились садистские побуждения.
   "Останавливаться!" - взвизгнул он. "Тебе лучше остановиться, сумасшедшая сирота! Ты пожалеешь!"
   Она знала лучше, чем остановиться. Частые мучения от рук Сэмми и Дэйви сказали ей, что она не может рассчитывать на пощаду после того, как возглавила их в этой долгой погоне. В отчаянии она поняла, что уйти из дома было серьезной ошибкой. От Большого Люка Беккера нельзя было ожидать достаточной защиты, но по большей части он не позволял своим сыновьям смущать ее, пока оставалось выполнять бесконечные ежедневные домашние дела.
   Кратко и остро она пожалела, что у нее нет собственного отца - настоящего отца, который утешил бы ее и уберег от зла. Она никогда не знала, каким был ее отец. Она смутно припоминала, что слышала, что он погиб на войне. Ее мать сказала ей это однажды, давным-давно, но даже ее мать была лишь смутным воспоминанием. Казалось, на войне погибло много людей - миллионы. Она не могла понять, как вообще могло быть так много людей, потому что в знакомом ей мире их было совсем немного.
   Бросив взгляд назад, она увидела, что Сэмми и Дейви догоняют. Лихорадочно она снова обшарила травянистое поле, яркое и спокойное под полуденным солнцем.
   Казалось, не было места, где она могла бы спрятаться. И ей пришлось спрятаться. Резкая боль в груди предупредила ее, что она не сможет продолжать свой полет.
   Она не хотела, чтобы Дэйви и Сэмми связались с ней. Только не здесь, когда вокруг никого нет. Она знала, что Сэмми будет бить ее, пока ее сопротивление не исчезнет. Затем он водил по ней потными руками, пронзительно смеясь и тяжело дыша. Сэмми всегда удавалось, чтобы Дэйви был тем, кто держал ее. Она вздрогнула. Ей не нравилось то, что Сэмми делал своими руками.
   Недалеко впереди она увидела, что поле поднимается гребнем, и вдруг узнала это место. Под гребнем был овраг, заросший кустарником. Она сможет спрятаться здесь, по крайней мере, пока не отдышится и не сможет снова бежать.
   Она собрала последние остатки сил и пустила ноги в бешеную скорость. Хребет вздымался перед ней, когда она шла впереди двух мальчиков. Она карабкалась вверх по склону, и кусты вдоль гребня хлестали ее по ногам и цеплялись за платье, когда она пробивалась сквозь него. Она скатилась вниз по противоположному склону ошеломляющими прыжками. На дне оврага она упала и проехала последние несколько ярдов, пока стена кустарника не остановила ее.
   Она вскочила на ноги. Низко согнувшись, она начала пробираться сквозь щели в кустах, не обращая внимания на ветки, которые скребли и хлестали ее.
   Она услышала крик и мельком увидела Дэйви и Сэмми на гребне хребта. Очевидно, они видели ее сверху, но, оказавшись внизу, в ущелье, кусты закрыли им обзор и затруднили поиски. Она надеялась к тому времени хорошо спрятаться.
   Позади нее раздались звуки молотьбы и треска, когда мальчики сползали в ущелье. Все это было каким-то далеким и нереальным. Рев наполнил ее уши, и в голове стало странно легко. Узор из ветвей и листьев дымно расплылся перед ее глазами.
   Наконец она добралась до неглубокой расщелины на противоположной стороне оврага, прикрытой зарослями кустарника. Он был едва ли достаточно большим, чтобы в него можно было втиснуть ее тело, но это было лучшее укрытие, которое она могла найти за оставшееся немного времени.
   Она крепко вжалась в расщелину, дрожа, с закрытыми глазами. Дейви и Сэмми не должны ее найти! Она повторяла эту мысль снова и снова, напрягаясь с неистовой силой, как будто она могла избежать обнаружения только силой воли.
   Головокружение снова охватило ее. Она чувствовала это и раньше, хотя и не так сильно, как сейчас. И она поняла, что это было вызвано серьезной переменой в ней - переменой, предвещавшей ее превращение в женщину. Это дало ей новое ощущение бытия, ликующее осознание силы. Но теперь это была ее слабость.
   Шум торопливых шагов и шелест ветвей доносился с пугающе близкой точки. Она слышала, как Дэйви говорил жалобным тоном.
   - Ой, пошли домой, Сэмми. Фрэн ушла, и я устал за ней гоняться.
   - Она где-то здесь, - настаивал Сэмми гнусавым голосом. - Мы бы ее увидели, если бы она попыталась выбраться наружу.
   Он толкнул старшего мальчика. "Давай, бестолковый бык! Помогите посмотреть. Я не позволю ей уйти, нет, сэр! Когда я доберусь до нее...
   Обычно пустое лицо Дэйви исказилось хмурым взглядом. - Ты всегда заставляешь меня что-то делать, Сэмми. Я не собираюсь бегать за Фрэн весь день. Почему ты всегда преследуешь ее? Почему бы тебе не оставить ее в покое?
   - Она девочка, - ответил Сэмми. - Ты что, не знаешь, для чего нужны девушки, болван? Его голос стал насмешливым. "Эй, ты любишь Фрэн? Боже, это щекотка! Подождите, я скажу ребятам в городе. Дэйви любит Фрэн! Дэви тоскует по сироте!
   - Ты... прекрати это, Сэмми! - выпалил Дэйви. - Прекрати, или я сделаю тебе больно.
   - Ты меня обидел, и я скажу старику. Я расскажу ребятам в городе и о Фрэн. Сэмми стал хитро свирепым. - Лучше помоги мне посмотреть. Я расскажу о вас.
   - Ой, почему бы тебе не оставить меня в покое? - пробормотал Дэйви. Его широкие плечи поникли в поражении, и он вяло отвернулся, чтобы продолжить свою часть поиска.
   * * * *
   Рядом с Фрэн затрещали ветки, и она застыла в своем скудном укрытии. Они не должны ее найти, снова подумала она. Они не должны найти ее!
   Треск приблизился. Она увидела голову и плечи Сэмми, когда он проделывал руками отверстие в завесе из кустов. На мгновение ему показалось, что он смотрит прямо на нее. Дыхание, казалось, перехватило у нее в горле, а сердце болезненно сжалось. Сэмми выглядел сумасшедшим, а не дьявольски смеющимся, как он обычно делал, когда преследовал ее. Она боялась подумать о том, что сделает Сэмми, когда разозлится.
   Но как ни странно, он отпрянул и ушел. Ей казалось чудом, что ее не видели. Платье у нее было невзрачного оттенка, но волосы и бледный блеск кожи должны были ее выдать.
   С легким удивлением она взглянула на одну из тонких рук, крепко прижатых к ее бокам. Она смотрела, озадаченная. Цвет кожи был тусклым коричневато-серым, почти неразличимо сливающимся с оттенком скалы, к которой она прикасалась. Она подумала, что это игра света, должно быть, потому что он обманул Сэмми.
   Голоса и звуки, издаваемые двумя мальчиками, становились все тише, замирая с расстоянием. Она осторожно выглянула из своего укрытия. Сэмми и Дейви скрылись из виду в дальнем конце ущелья. Она подождала, пока не убедилась, что Сэмми не поставил какую-то ловушку, затем выскользнула из расщелины и поспешила к противоположному концу оврага.
   У нее протестующе болели ноги, но она заставила себя бежать. Она поняла, что слишком долго отсутствовала дома. Большой Люк рассердился бы - и его гнев выражался в сильных ударах его больших костлявых рук.
   * * * *
   Дом Беккера представлял собой большое каркасное здание, обветшавшее и пришедшее в упадок. Фрэн ненавидела его вид, но это был единственный дом, который она могла припомнить. Однажды летним вечером в городе Фрэн услышала, как группа мужчин говорила о Люке Беккере. Она держалась в тени возле универсального магазина, и они ее не видели. Дом Бекеров, по-видимому, когда-то принадлежал зажиточному фермеру, одинокому вдовцу, сыновья которого погибли на войне. Большой Люк, беженец из города после первых атомных бомбардировок, укрылся в доме со своими двумя маленькими сыновьями.
   Мать Фрэн тоже укрылась там и осталась. Больше идти было некуда. Ни один из беженцев так и не вернулся в город или в любой другой город, подвергшийся бомбардировке. В городах был своего рода свет, свет, который вы не могли видеть. Он сжег тебя, и ты умер. Свет давно наполнял разрушенные города и будет наполнять их еще долго. Мужчины - мужчины, оставшиеся после бомбежек, - жили теперь в маленьких городках и на фермах. Сельское хозяйство было одним из немногих оставшихся способов зарабатывать на жизнь.
   Фермер, приютивший Большого Люка, умер. "Несчастный случай", - сказал мужчина на крыльце универсального магазина своим осторожно низким голосом. И он смеялся без юмора. Одна из фермерских машин убила его, и Большой Люк остался на ферме. Это было неспокойное время, люди были сами по себе законом, и Большой Люк с его могучим телом не встречал сопротивления.
   В рассказе, который услышала Фрэн, был намек на что-то злое, на что намекнул мягкий, многозначительный тон человека на крыльце универсального магазина. Она не совсем понимала, что это было, но знала, что Большой Люк был способен на что-то зловещее и жестокое. И Сэмми был очень похож на своего отца. Дэйви... ну, у Дэйви не все в порядке с головой. Она предположила, что Дэйви по-своему был бы достаточно дружелюбным, если бы Сэмми не продолжал его обманывать.
   * * * *
   Над домом воцарилась тишина, распространившаяся на пару строений поменьше за ним, большой амбар и силосы сбоку. Фрэн ничего не видела о Дэйви и Сэмми. Она старалась не быть обнаруженной ими снова, и, очевидно, они не торопились с возвращением.
   Она проскользнула на кухню. Большого Люка там не было, но через мгновение она услышала скрип пружин в гостиной, сопровождаемый шаркающими шагами. Большой Люк появился в дверях холла, неуверенно покачиваясь на ногах, и хмуро посмотрел на нее. Болезненный запах, знакомый Фрэн, возвестил о том, что он снова запил. Казалось, он всегда был пьян.
   Когда-то Большой Люк был тучным мужчиной, но постоянное пьянство сделало его изможденным и сморщенным. Под его скулами лежали темные впадины, вокруг рта обвисла дряблая кожа. Он смотрел на Фрэн налитыми кровью глазами, на его темные, нечесаные волосы с проседью, а желтоватое лицо подчеркивала густая борода.
   - Ты, - сказал он хриплым голосом. "Где ты была, девочка? Почему ты не занимался своими делами?
   - Я... я была снаружи, - сказала Фрэн. Она медленно двинулась, чтобы поставить кухонный стол между собой и мужчиной.
   - Снаружи, а? Он пошатнулся вперед, его взгляд был злобным. "Где снаружи? Я кричал на тебя с головой. Где Сэмми и Дэйви?
   "Они преследовали меня!" Фрэн вспыхнула. "Я прошел кусок, и они начали преследовать меня! Они всегда преследуют меня!"
   - И держу пари, тебе нравится, когда они гоняются за тобой, - прорычал Большой Люк. - Не пытайся меня одурачить, ты, маленький клоун. Не пытайся сказать мне, что ты не практикуешь свои женские штучки на моих мальчиках.
   Фрэн почувствовала, как ей в лицо вспыхнул жар. - Я никогда ничего им не делаю! - запротестовала она. "Я их ненавижу, особенно Сэмми. Почему бы тебе не сказать ему, чтобы он оставил меня в покое?
   - Наглый, как и твоя мама, ты, маленькая... - Большой Люк резко перегнулся через кабель, и его мозолистая ладонь метнулась вперед, издавая резкий хлопок, ударив Фрэн по щеке.
   Она почувствовала, как ее голова дернулась от силы удара. Часть ее лица казалась онемевшей и большой.
   - Не сердись на меня, девочка! - прорычал Большой Люк. - И в следующий раз, когда ты сбежишь, когда нужно будет сделать работу, я тебя исправлю как следует. Ты достаточно большой, чтобы взять хлыст. Я сниму с тебя кожу, ей-Богу!
   ОН смотрел на нее еще мгновение, затем повернулся и, шатаясь, пошел обратно в гостиную. Фрэн потерла щеку, слезы наполнили ее глаза. У нее было чувство бунта - и безнадежности. Она часто подумывала о побеге, но никто в городе не стал бы рисковать гневом Люка Беккера, взяв ее к себе. И мысль о побеге в один из других городов таила в себе возможные опасности больше, чем те, что были в ее нынешней жизни.
   Согнув плечи в поражении и свинцовой покорности, она повернулась к дровяной печи. Огонь погас, и ящик для дров был почти пуст. Она вздохнула и направилась к дровяному сараю во дворе.
   - крикнул ей вдогонку Большой Люк, явно встревоженный скрипом кухонной двери. - Куда ты сейчас бежишь, черт возьми?
   "Чтобы получить дрова".
   "Ну, больше никаких мартышек, если ты знаешь, что для тебя хорошо!"
   Сарай был большим и темным. Единственное окно было заколочено после того, как стекло было разбито. Когда Фрэн начала нагромождать одну руку грубыми, рублеными бревнами, она услышала быстрый шарканье шагов и увидела Сэмми, идущего через двор к двери. Он по-прежнему выглядел сумасшедшим - даже более безумным, чем тогда, в ущелье.
   С бешено колотящимся сердцем она отпрянула в более глубокие тени между боковой стеной и сложенным деревом. Она знала, что ее поймали. Сэмми, очевидно, видел, как она вошла в сарай. И Большому Люку, тоже рассерженному на нее, нельзя было рассчитывать на помощь.
   И все же, как ни странно, часть ее, незнакомая и таинственная, оставалась холодной. Эта часть ее ждала Сэмми Беккера, в то время как остальная ее часть боялась его прихода.
   Сэмми скользнул в дверной проем, мстительно скривив рот, его пальцы согнулись, как когти, чтобы схватиться. Он постоял с минуту, моргая бледными глазами после яркого двора.
   Затем скованность исчезла из его пальцев. Его слишком мудрое лицо озадаченно сморщилось.
   - Опять прячешься, да? - прошептал он полушепотом, как бы успокаивая себя. - Что ж, на этот раз я тебя достану! Я тебя хорошо поправлю!"
   Он двинулся вперед, раскинув руки.
   * * * *
   Фрэн смотрела на него, и в ней росло недоумение. В сарае было не слишком темно. Казалось невероятным, что Сэмми не мог видеть ее, притаившуюся в тени в конце штабеля дров. Но он шарил руками в воздухе, движения его всегда были нерешительны и неуверенны.
   Было неизбежно, что рано или поздно он наткнется на Фрэн. Она была готова. Кусок дерева в руке казался твердым. Она ударила Сэмми по голове, и он испуганно напрягся при первом же движении, как будто оно мелькнуло из самого небытия, а затем с визгом рухнуло на штабель дров. На него обрушилась небольшая лавина, и Фрэн промчалась мимо и побежала к дому.
   Дэйви стоял на заднем крыльце, поднося ко рту ковш с водой. Он уставился на нее широко раскрытыми и как-то потрясенными глазами и застыл, пока она не вошла на кухню.
   Она поняла, что ей, несмотря ни на что, удалось удержать груз дров. Она высыпала его в коробку у плиты и при этом заметила странность в цвете своих рук. Она смотрела на них, чувствуя себя такой же потрясенной и уставившейся, как когда-то смотрел Дейви, и ее мысли вернулись к оврагу, и она вспомнила, что Сэмми не видел ее, даже когда он смотрел прямо в ее убежище. И он не видел ее в сарае. Почему?
   За ужином Сэмми был необычайно тихим. Он посмотрел на Фрэн краешком глаза, и на его сморщенном лице отразилось робкое удивление - смутный страх.
   Дэйви, казалось, забыл о собственном опыте. Он быстро все забывал.
   * * * *
   Фрэн лежала на своей соломенной кровати, не сводя глаз с прямоугольника окна, сияющего лунным светом. Она вспомнила события дня, и чувство благоговения коснулось ее. В том, что произошло, был смысл, что-то вроде щекочущей важности, которую она чувствовала, но не могла до конца понять.
   Она чувствовала, что как-то... изменилась. Она вошла в женственность, но дело было не только в этом. Она чувствовала себя сильнее, увереннее. Само ее сознание, казалось, обострилось, оно протягивалось и приносило ей новые впечатления, которые она не могла определить.
   Она закрыла глаза и отослала свое цветущее восприятие прочь. На мгновение она, казалось, парила в небытии, бестелесная... расползаясь. И тут у нее появилось ощущение прикосновения к чему-то. Она отпрянула, пораженная, но очарованная и любопытная, как ребенок, обнаруживший новое чудо.
   И заговорил с нею голос, колокольный и звеняще-ясный, - голос, который каким-то невероятным образом она услышала своим разумом.
   "Почему, привет! Это кто?"
   - Я... меня зовут Фрэн.
   "О, я понимаю. Это первый раз для вас, не так ли?
   - Да, - сказала она. - Я имею в виду, что бы это ни было, этого никогда не было раньше.
   Каким-то странным образом голос, казалось, улыбался. - Пусть тебя это не пугает, Фрэн. Ты привыкнешь к своей новой способности.
   - Но... но что это значит? И кто ты? Где ты?"
   - Можешь звать меня Том. Я не могу точно сказать, где я нахожусь, потому что расстояния и местоположения не имеют значения, когда разум может достичь чего угодно. Хотя я не думаю, что я очень далеко. Что касается того, что это значит... ну, это немного сложно объяснить, Фрэн.
   Голос - теперь она знала, что это был больше, чем просто голос, - казалось, смотрел на потрясающую перспективу, словно ища какую-то достопримечательность, какую-то конкретную черту, которую она могла понять.
   - Ты знаешь о войне, Фрэн, и что случилось с большими городами?
   "Да. Я слышал об этом.
   "Ну, война велась с помощью атомной бомбы нового типа, Фрэн. Он был разработан, чтобы не пускать людей в города, потому что города были центрами сопротивления. Бомбы загрязнили города смертельной радиацией, которая все еще там. Людям пришлось уехать - но многие из них пострадали от радиации и родили детей... других. Некоторые были монстрами, Фрэн. А некоторые... ну, они не выглядели изменившимися, но они были - странным и удивительным образом. Видите ли, все зависело от интенсивности излучений, которые их произвели.
   - Ты одна из тех изменившихся детей, Фрэн, и я тоже. Наша способность воспринимать мысли друг друга доказывает это. Но что вы действительно должны знать, так это то, что есть серьезная опасность позволить обычным людям узнать, что вы отличаетесь от них. Потому что, Фрэн, когда начали появляться монстры, с ними было покончено, их убили. Люди боялись их. И теперь они боятся больше, чем когда-либо".
   Голос, который она опознала как Тома, казался опечаленным. "Видите ли, Фрэн, война была продуктом машинного века. Но люди вернулись к земле. Они должны были. Осталось не так много машин, и нет никакого способа построить их или поддерживать их в рабочем состоянии. Так они изнашиваются, ломаются. Люди использовали машины для общения друг с другом и распространения идей и знаний. Без машин их мир стал меньше. Они боятся вещей, которые не являются частью этого. И мы не из их маленького мира, Фрэн. Мы... разные. И по этой причине они попытаются уничтожить нас, если узнают, кто мы такие.
   - Этого не должно случиться, Фрэн. У них был шанс - и они потерпели неудачу. У нас есть право на свое, но за это право мы должны бороться. Мы должны оставаться скрытыми и не допускать, чтобы нас обнаружили, пока мы не будем готовы... Так что будь осторожна, Фрэн. Не позволяйте окружающим открыть для себя ваши новые способности. Они будут продолжать расти, я думаю. У некоторых из нас нет возможности узнать, каких высот они достигнут".
   - Но разве мы не можем что-то сделать? - спросила она в немом, безмолвном протесте. "Разве мы не можем пойти куда-нибудь? Неужели нам совсем не на что надеяться?"
   Ответ ТОМА был медленным и серьезным. "Надежда есть, да. Но мы должны быть терпеливы. Мысленно мы намного выше обычных людей, но физически большинство из нас еще дети. Нам нужно время, чтобы вырасти, время, чтобы обрести все свои силы. И нам нужно время, чтобы найти друг друга и спланировать будущее. Мы можем позволить себе подождать, Фрэн. Но прежде всего мы должны быть осторожны.
   - Однако сейчас тебе лучше отдохнуть. Вы же не хотите слишком сильно напрягаться в первый раз".
   Ее разум встревожился. - Но, Том, смогу ли я снова связаться с тобой?
   "Ты можешь связаться со мной в любое время, когда пошлешь мне свои мысли, Фрэн. Не беспокойся об этом".
   - Хорошо, Том. Внезапная застенчивость заставила ее дрогнуть. - Я рад... рад, что я не один.
   - Я понимаю... Спокойной ночи, Фрэн.
   - Спокойной ночи, Том.
   Она долго лежала неподвижно. Она обнаружила, что устала , как будто находилась в изматывающем нервном напряжении. Но ее пульс учащенно учащался.
   Она осторожно вернулась к тому, что сказал ей Том, просеивая содержание его сообщения на предмет возможных подтекстов, которые она могла упустить. Его предостережение отпечаталось у нее в памяти, и она внезапно, леденяще вспомнила лай собак вдалеке и скачущих далеко по полю всадников. Она вспомнила слабый торжествующий лай и приглушенный грохот орудий. Она вспомнила, как в испуге схватила мать за руку и увидела, как Большой Люк едет обратно к ним через двор.
   Эхо его голоса достигало ее все эти годы.
   "Еще один монстр, ей-Богу!"
   Она вспомнила, что это случалось несколько раз. Она думала, что монстры - это какие-то ужасные животные, но теперь она знала, что это были люди, новые и другие люди - такие же, как она сама...
   * * * *
   Солнце позднего лета заливало крыльцо потоком сияния, насыщенного, как растопленное масло. Фрэн какое-то время стояла очень тихо, позволяя теплу окутать ее. Она глубоко втянула ароматный утренний воздух в свои легкие и почувствовала, как ветерок ласкает ее лицо и руки. Ее каштановые волосы слегка изменились на свету, стали золотисто-каштановыми, а по коже разлился слабый золотистый румянец.
   Она смутно осознавала корректировку пигментации, но в тот момент не пыталась ее контролировать. Эффект хамелеона, как назвал его Тон, одно из нескольких защитных устройств, которыми природа снабдила свой вид для выживания против представителей враждебной расы. Она позволила впечатлениям проплыть сквозь ее разум, как дым, полностью отдавшись красоте утра.
   Она выгнулась вперед на кончиках своих босых пальцев ног, ее стройное тело напряглось в поношенной ткани платья, обрисовывая твердые, плавно округлые изгибы растущей зрелости. У нее было ощущение трепетной, поющей силы, как будто она могла с легкостью птицы броситься в золотую зеленую даль и без устали воспарить на самый край света. Она обладала глубиной и ясностью восприятия, которые ей казались способными охватить зеленую землю и голубое небо одним огромным, великолепным размахом.
   У нее было радостное чувство свободы, как будто она освободилась от кокона скрытности и осторожности, в котором она держала себя последние месяцы. На восхитительное мгновение она почувствовала себя свободной и восхитительно счастливой - и ей захотелось рассказать об этом Тому, поделиться с ним своими эмоциями. Ее мысли все чаще обращались к нему. Она чувствовала растущую потребность в его невидимом присутствии и утешении, которое оно давало.
   Ей стоило только расправить тонкую ткань своего разума, как огромные крылья бабочки, мерцающие и переливающиеся ее возвышенными ощущениями, и Том был бы там, как он так часто был в залитой лунным светом тишине ночи. Том, такой терпеливый, такой искренний и добрый, его спокойная сила стала основой, на которой покоится структура ее собственного существа.
   Но она не потянулась к нему. Она обмякла, и бушующая в ней прелесть угасла. Ее маленькое лицо стало задумчивым. Том будет там - но, как всегда, сдержанный, каким-то образом отстраненный от нее. Он словно держал между ними барьер, своего рода нематериальную стену, которая делала близость их ментального контакта почти односторонней вещью. Это причиняло ей боль и озадачивало ее, и боль росла по мере того, как росло значение Тома для нее.
   Она задавалась вопросом, всегда ли стена будет здесь. Разве Том не чувствовал ее разочарования и сопротивления ее собственной сдержанности?
   ЕЕ глаза уловили какое-то движение во дворе, и, подняв глаза, она увидела, что Сэмми и Дейви идут к ней со стороны сарая. Она снова погрузилась в свою оболочку осторожности.
   В последнее время Сэмми мало беспокоил ее. Казалось, он почувствовал перемену в ней, осознал большую силу и сопротивление. Она часто замечала, что он наблюдает за ней с каким-то недоумевающим расчетом, и почти исключительно для его блага она сохраняла свою скрытность и бдительность.
   Только один раз за последние недели он пытался ее рассердить. На мгновение они остались одни на кухне, и Сэмми схватил ее за руки сзади. Она развернулась и вырвалась с быстротой дикой кошки, чтобы встретиться с ним лицом к лицу с ножом, схваченным со стола. Сэмми уставился на нее секунду или две, а затем, не сказав ни слова, покинул кухню.
   Она считала Сэмми самой большой опасностью, но даже смутный разум Дэйви, казалось, уловил перемену в отношениях. И он каким-то образом ухватился за это, чтобы расширить свой выход из-под контроля Сэмми. Словно вопреки своему брату, Дэйви одаривал Фрэн маленькими, неуклюжими ласками, но она знала, что на Дэйви нельзя положиться. Его настроение было переменчивым, от стремительного истерического возбуждения до долгих промежутков угрюмого уныния.
   Сэмми остановился в нескольких футах от него, его бледные глаза были устремлены на Фрэн, а на сморщенном лице застыло какое-то испуганное выражение. Интенсивность его взгляда задержала ее на мгновение, когда она отвернулась, чтобы избежать его.
   Он выпалил: "Боже мой, Фрэн, ты хорошенькая!"
   Она испытала потрясенное смятение. Глядя на себя в запятнанное зеркало в своей спальне, она бессознательно заметила созревание и размягчение, и было неприятно обнаружить, что Сэмми тоже это заметил. Она уловила смутное, туманное движение его мыслей и вздрогнула, уловив импульсы, из которых проистекало его восхищение. Она была лишь смутно чувствительна к обычным умам; слишком велика была разница - отсутствие гармонии. По большей части она избегала темных контактов с инопланетянами. Но в этот момент она поняла Сэмми и увидела его мотивы в новом свете.
   - Ты займись своими делами и оставь меня в покое! - сказала она ему резко, задыхаясь и расстроенная. Она поспешила с крыльца к курам во дворе, прижимая тарелку с объедками и крошками, которую принесла с собой из кухни.
   - Ой, Фрэн, не сердись, - крикнул Сэмми ей вслед уговаривающим голосом и хитрым взглядом. "Давай будем друзьями."
   ОНА показала свое презрение, оставаясь холодно молчаливой. Дэйви вдруг хихикнул, а Сэмми выругался в его адрес и повернулся, чтобы прокрасться в дом.
   Воздух стал теплее и потерял свою росистую свежесть. Большой Люк вернулся с коня; поездка в город с глиняной джигой, его глаза затуманены и веки и его обвисшее лицо с блеском опьянения. Он тяжело вошел в дом, и вскоре Фрэн услышала, как он храпит.
   Она занялась мелкими делами, которые осталось сделать до обеда. Она начерпала воды из колодца и с корзиной в одной руке пошла к амбару.
   Внутри было темно и все еще прохладно, и доносились смутные звуки, издаваемые цыплятами. Когда она искала в сене яйца, она увидела луч солнечного света, заблокированный движением позади нее, и услышала шорох звука. Она испуганно обернулась и увидела, что Сэмми стоит неподалеку. Она была уверена, что его нигде нет, когда направилась к сараю.
   Он сделал успокаивающий жест. - Я хочу, чтобы ты перестала злиться на меня, Фрэн. Я не хочу, чтобы ты больше не злился на меня". Он быстро дышал. - Ты... ты милая, Фрэн. Ты красивая... такая красивая.
   Она отпрянула, встревоженная внезапным безумным грохотом в ней. "Держаться подальше от меня!" она сплюнула. "Держись от меня подальше со своей ложью и подлыми выходками!"
   - Ой, Фрэн... - Он придвинулся ближе.
   - Держись подальше, Сэмми! Не прикасайся ко мне!" Она двинулась назад по глубокому, неровному ковру сена.
   Он последовал за ней несколько шагов, его бледные глаза блестели на нее, а руки были растопырены и напряжены. А потом он бросился. Он схватил ее за плечо, когда она бросилась в сторону. Она услышала, как порвалась застиранная ткань ее платья, и почувствовала, как рука Сэмми обхватила ее горло. Затем весь его вес навалился на нее, и она упала в сено.
   На какое-то кошмарное мгновение дыхание Сэмми коснулось ее щеки. А потом, как дикий зверь, она вздымалась, крутилась, царапалась. Резким движением, похожим на хлыст, она частично оторвалась, оттолкнувшись сильными, гибкими ногами. Ей удалось оттолкнуть Сэмми в сторону, и она выпрямилась, барахтаясь на глубокой губчатой поверхности под ногами.
   Ее паническое бегство занесло ее глубже в сарай. Внезапно одна нога вошла в щель в сене, и она упала. Прежде чем она смогла снова подняться, Сэмми подошел к ней и с диким рвением прижал ее к спине.
   Значит, она знала гнев. Ненависть и отвращение захлестнули ее волной обжигающей ярости, заглушив всякую осторожность, все мысли о том, чтобы спрятаться. Злоба в ней вырвалась наружу взрывом ментальной силы. Сэмми взвизгнул от боли и судорожно дернулся назад, и какое-то ошеломленное мгновение он смотрел на нее, выпучив бледные глаза и разинув рот от почти бессмысленного страха.
   От нее исходило сияние. Он сиял в ее глазах, ее коже, ее волосах. Он лежал на ней, как божественный плащ. Внезапно она стала чем-то большим, чем девушка, чем-то большим, чем человеком.
   Сэмми отстранился от нее в суеверном страхе, дрожа, его рот тщетно шевелился. "Монстр!" - выдохнул он наконец. - Ты... ты чудовище! Монстр! "
   Пьяно шатаясь от паники, он выбежал из сарая.
   Фрэн выпрямилась, резко и холодно осознавая новую и большую опасность. Какое-то время она прислушивалась к хриплым крикам Сэмми и знала, что для нее открыт только один путь. Ей придется бежать. За то короткое время, что осталось, ей придется как можно дальше отдалиться от Беккеров.
   * * * *
   Далеко за холмистым полем она услышала лай собак. Она развернулась и остановилась в роще деревьев, прислушиваясь. Она дышала быстро и глубоко из-за стабильного темпа, который поддерживала до полудня. Ее платье было разорвано на тряпичные полоски из-за того, что она цеплялась за ветки, а ее ноги и руки были в царапинах и кровоточили.
   В отдаленном лае слышалось рвение. Собаки безошибочно учуяли ее след. Она знала, что позади них будут люди на лошадях, вооруженные и безжалостные. Сэмми, конечно же, предупредил Большого Люка, который, в свою очередь, окружил группу соседних фермеров, вечно жаждущих развлечься в любом виде, чтобы сбежать от их серого и почти примитивного существования.
   Она знала, что ее лидерство быстро сокращается. Что-то вроде инстинкта вело ее к холмам, которые в более приятные времена она видела темными громадами на фоне горизонта и с тоской следила за ними, чтобы узнать, что лежит за ними. Однажды они обещали приключения; теперь они предложили убежище. В горах она надеялась найти неровную местность, которая сделает невозможным использование лошадей и помешает передвижению людей и собак.
   Ее пульс участился с осознанием сокращения времени и расстояния, но она задержалась еще на мгновение. Снова, как она делала дважды прежде, она послала свой разум к настойчивому, умоляющему призыву.
   "Том! Том, ты меня не слышишь? Где ты, Том? Почему ты не отвечаешь?
   Как никогда прежде, она нуждалась в утешении его присутствия, нуждалась в его помощи. Но его там не было. Он ушел - ушел, как будто его и не было.
   Она была одна. А вдалеке жадно лаяли собаки, подбираясь все ближе, все ближе.
   Она всхлипнула и повернулась, чтобы продолжить полет...
   Холмы возвышались вокруг нее в скалистом величии. Она стояла на узком уступе и смотрела; вниз по длинному изломанному склону к опушке деревьев. Там двигались очертания - очертания собак и всадников.
   Лошади сейчас были бесполезны, но их всадники будут свежими, а их ружья оставят ее в пределах легкой досягаемости. Она с отчаянием взглянула на заходящее солнце, понимая это; тьма была ее единственной надеждой.
   Сила и выносливость, превосходящие обычные человеческие качества, привели ее сюда так далеко, сила, о которой она никогда не знала, заключалась в ее стройных конечностях. Снова и снова ей казалось невозможным продолжать дальше, но она всегда черпала какой-то новый источник энергии. Но даже это, как она поняла, имеет свой предел.
   Слабый крик донесся до нее на ветру. Один из мужчин указывал вверх - и она знала, что ее видели. В следующее мгновение в тишине раздалось гулкое эхо выстрела из пушки.
   Дула другого оружия поднимались к ней, когда она скользила вокруг выступа скалы и терялась из виду. Она снова поднялась вверх, стройная, похожая на нимфу фигура, ее сверкающие золотом волосы упали на маленькое бледное лицо, а платье было немногим больше горсти лохмотьев.
   За ней последовал лай собак и крики мужчин.
   Она петляла по каменистым террасам и по участкам гравийной почвы. Она работала вокруг огромных массивов скал и через узкие V-образные расщелины. Однажды ей удалось бросить ненадежно сбалансированный валун в проход позади нее, чтобы выиграть немного времени. Но звуки погони казались все ближе.
   Тени расползались и сгущались над холмами, когда она достигла узкого, стремительного ручья среди скал. Она с благодарностью бросилась пить, и восхитительно холодная вода, казалось, наполнила ее новыми силами. Еще немного времени, умоляюще подумала она. Еще немного времени. Скоро стемнеет. А потом-.
   Прикосновение воды к ее лицу вызвало вспышку вдохновения. Если бы она прошла через ручей, ей удалось бы сбить собак со следа. Она могла слышать их недалеко, уже не так нетерпеливо и не так громко, но все еще решительно.
   Вода ошеломляюще холодила ее ноги и обжигала там, где острые камни порезали плоть. Ее путь лежал вверх, и ее продвижение было медленным и трудным из-за зыбкой каменной поверхности, по которой протекал ручей. Но поток триумфа ускорился в ней. Впереди была тьма - и бегство.
   Камни под ее ногами были гладкими и скользкими из-за постоянного прилива воды. Она думала, как легко будет упасть, когда одна нога вдруг соскользнула со стеклянного камня. Ее лодыжка согнулась от разрывающего ощущения и приступа боли, а очертания безумно изогнулись, когда она боком нырнула в поток.
   На мгновение она лежала совершенно неподвижно, парализованная болью и ужасом. Этого не могло быть, отчаянно сказала она себе. Не сейчас! Но когда она, наконец, встала и попыталась идти, то обнаружила, что лодыжка не выдерживает ее веса. Больная агонией после своего эксперимента, она подползла к берегу ручья и легла, закрыв лицо руками.
   Все кончено, она знала. Ведь спасения не будет...
   Том, подумала она тогда. Том! Ты нужен мне, Том! Почему ты не отвечаешь?
   Тишина - и лай собак. Близко, так ужасно близко.
   "Фрэн!"
   Ее сердце недоверчиво подпрыгнуло. Это знакомое присутствие... приближающееся через какую-то ужасную пропасть.
   "Фрэн, где ты? Я знаю, что произошло, но я не мог связаться с вами до этого. То, что тебя обнаружили так внезапно, заставило меня досрочно закончить некоторые приготовления... А теперь, Фрэн, хорошенько подумай. Осторожно. Представьте место, где вы находитесь, маршрут, по которому вы добирались до него. Представь это, Фрэн.
   Она зажмурила глаза, сосредоточившись, в доли секунды обдумывая то, на что ушло столько часов труда и усилий, страданий и страха. Но даже когда она думала, сомнения и безнадежность тяготили ее. Как Том мог добраться до нее вовремя?
   - Это можно сделать, Фрэн! Наши способности включают способность мгновенно отправлять себя через пространство - телепортацию. Но цель должна быть ясно визуализирована или поставлена другим разумом. Твои мысли проложили для меня путь.
   Голос. Не тихий мысленный голос, а слышимый голос, заканчивающийся тихим смешком.
   Не поверив, она подняла глаза. Она увидела фигуру, стоящую рядом с ней, и инстинктивно поняла, что это Том. Но-
   Это был не Том. Том был личностью, ярлыком для кого-то, кого она никогда не видела.
   Это был - Дэйви.
   Дэви! Осознание взорвалось в ней, посылая чередующиеся волны огня и льда, разбивающиеся о стены разума.
   Дэви! Но Дэйви изменился, стал выше и прямее, с твердостью лица и блеском в глазах, которых раньше никогда не было. Он был каким-то величественным - богоподобным.
   В изумлении она поняла, что Дейви был другим, как и она была другой. За внешней тупостью Дэйви, столь тщательно скрытой, что она и не подозревала, скрывался блестящий ум, который она знала как Тома.
   Он снова улыбнулся. - Да, Фрэн. Я немного удивлен, что ты не связал Тома с Дейви до этого. Ты должен был помнить, что Дэйви был на два года моложе Сэмми - примерно того же возраста, что и ты, - а это означало, что Дэйви родился после атомных рейдов, как и ты, и с такой же вероятностью был... изменен. Возможно, Дэйви казался слишком пустым - и так оно и было во многих смыслах. Он никогда не был полностью там мысленно до сих пор.
   - Видишь ли, Фрэн, большую часть времени Дэйви отсутствовал. Он контактировал с другими изменившимися детьми - собирал информацию, строил планы на будущее, развивал собственные способности. И он должен был быть осторожен, чтобы не дать Сэмми или Большому Люку узнать его истинную природу. Разница между Дейви и ими была настолько велика, что даже семейные узы ничего бы не значили. По этой причине Дейви тоже притворялся простодушным, который помогал Сэмми дразнить тебя. Но он не сделал бы ничего, что могло бы причинить реальный вред.
   - Но почему ты назвал себя Томом? - спросила Фрэн. - Почему ты тоже не сказал мне, что ты другой? Мы могли бы уйти - вне опасности".
   Дэви покачал головой. - Тебе нужно было время, чтобы полностью развить свои способности, Фрэн, а это делается быстрее всего под давлением. Если бы вы знали, что Дейви такой же, как вы, это давление исчезло бы. Был также шанс, что мы можем выдать друг друга. А что касается отъезда, Фрэн, то долгое время казалось, что нет места, куда бы мы могли отправиться, где мужчины не нашли бы нас в конце концов. Я и другие должны были найти ответ на это.
   Он заколебался, его взгляд вдруг стал встревоженным. "Тебе было действительно необходимо думать обо мне как о Томе, Фрэн. Мне жаль, что я должен был причинить тебе боль тем, что был скрытен и остерегался тебя. И... ну, я надеюсь, ты не разочарован тем, что я оказался Дейви.
   - Нет, - быстро ответила она, улыбаясь. Будь то Том или Дейви, доброта и спокойная сила, утешение и покой, которые она черпала от них, были одинаковыми.
   * * * *
   Гул преследующих собак приблизился. Теперь их гибкие фигуры выпрыгивали из сгущающихся теней. Они плескались через ручей, прыгали вперед с торжествующими рожками. Клыки оскалились, мышцы напряглись для атаки.
   Мягкий бледный свет исходил от Дейви. Он коснулся собак, и они остановились, замерев. А потом они завизжали, в панике спотыкаясь друг о друга, и бросились бежать. Тени поглотили их.
   Бледный свет коснулся Фрэн, коснулся ее лодыжки - и боль ушла. Она знала, что боль всегда будет такой.
   - Пойдем, - сказал Дэйви. "Мы отправляемся в место, которое ждало нас, Фрэн, место, о котором никто из нас никогда не думал до недавнего времени... Следуйте образцу в моем уме. Осторожно, теперь. Осторожно."
   Голоса мужчин, озадаченные и сердитые. Шаги мужчин, скрежещащих о скалы, приближаются.
   "Быстрее, Фрэн! Быстрый!"
   Яркая нить, которая, казалось, бесконечно тянулась сквозь ужасающую тьму. Холмы вокруг нее исчезли, и она почувствовала, как головокружительно кружится в невообразимой пустоте.
   А потом... Вокруг нее возник город, сияющий и призрачный в сумерках. Она и Дейви стояли на пустынной улице, усеянной обломками. Руины лежали повсюду, но многие здания еще стояли.
   Дэйви тихо сказал: - Радиация здесь убьет обычных людей, Фрэн. Но оно породило нас и является частью нас. Мы, представители новой расы, черпаем из нее жизнь, а не смерть. Города - наш дом, потому что только мы можем жить в них. И мы будем жить в мире, в безопасности и без помех. В городах мы будем строить снова, более мудро и прочнее, чем те, что были до нас".
   На улице появилась группа фигур, высокие мальчики и стройные девушки. Они спешили вперед, смеясь и танцуя, и их дружеские приветственные мысли потянулись.
   - Дом... - пробормотала Фрэн. Она подошла ближе к Дэйви и почувствовала глубокое удовлетворение.
   МАТЬ МИРУ, Ричард Уилсон
   Первоначально опубликовано в Orbit 3 (1967).
   Его звали Мартин Рольфе. Она называла его мистер Ральф.
   Это была Сесилия Бимер, которую звали Сисс.
   Это был энергичный, умный, худощавый и жилистый сорокадвухлетний мужчина ростом чуть меньше шести футов. Волосы его, черные, поредели, но покрывали еще всю голову; и все его зубы были его собственными. Здоровье у него было отличное. У него никогда не было ни кариеса, ни операций, и он горячо надеялся, что никогда не будет.
   Это была стройная, сильная молодая женщина двадцати восьми лет ростом пять футов четыре дюйма. Ее глаза, нос и рот были правильными и хорошо расставленными, но это сочетание не соответствовало красоте. Волосы у нее были темно-русые, не совсем каштановые, прямые назад и длинные, собранные в две косички, которые она заплетала ежедневно после сотни ритуальных расчесываний. Ее фигура была лучше средней для ее возраста и потому хороша, но она ничего не делала, чтобы ее подчеркнуть. Нрав у нее был веселый, когда она была с кем-нибудь; в одиночестве она склонна была усердно работать на работе, уделяя ей серьезное внимание. Что бы она ни делала, в данный момент это было для нее самым важным делом в мире, и у нее было побуждение делать это абсолютно правильно. Она была неутомима, но любила, почти требовала, чтобы ее хвалили за то, что она делала хорошо.
   Ее развлечения были простыми. Ей нравилось разговаривать с людьми, но большинству людей быстро надоедало то, что она говорила, - она была склонна повторяться. К счастью для нее, она также любила разговаривать с животными, включая птиц.
   Она была отсталым человеком с мышлением восьмилетнего ребенка.
   Восемь могут быть восхитительным возрастом. Рольфе помнил своего сына в восемь лет - сообразительного, любознательного, начинающего проявлять себя с детства, но не настолько быстро, чтобы потерять часть своего невинного обаяния; освежающий, раскованный собеседник с оригинальной точкой зрения на жизнь. Мальчик был для него вызовом и постоянным удовольствием. Он держался за это воспоминание, черпая из него средства к существованию для нее.
   * * * *
   Юный Рольфе уже мертв вместе со своей матерью и тремя миллиардами других людей.
   Во всем мире остались только Рольфе и Сисс.
   Это сделал М. Р., сказал он ей. массированное возмездие; с другой стороны.
   Когда с дальнемагистральных самолетов и ракетоносцев сыпались американские бомбы, никто и не подозревал, что у китайцев есть то, что есть. Никто и не подозревал об этом относительно отсталой стране, которую, как считали Соединенные Штаты, она размягчала в войне с кустарным огнем для принудительной дипломатии.
   Рольфе не знал ни о каких предположениях о том, что пекинские ученые концентрируют свои исследования не на оружии, а на биохимии. Бактериологическая война, конечно. Об этом шла пропаганда с обеих сторон, но ничего не было сказано о биологическом агенте, который мог бы разрушать клетки человека и высвобождать воду.
   - Мистер, - сказал он ей. "Лучше, чем нервно-паралитический газ или нейтронная бомба". Как и те, он оставил здания и оборудование нетронутыми. В отличие от них, он не оставил никаких грязных трупов - только кости, которые раскрошились и унесло ветром. Кроме костяной пыли, застрявшей в жалких грудах одежды, которые валялись повсюду в городе.
   - Они придут теперь, когда нас избили?
   - Я уверен, что они намеревались. Но никого из них не может остаться. Они перехитрил себя, я думаю. Ветер, должно быть, сдул его прямо на них. Я действительно не знаю, что случилось, Сисс. Все, что я знаю, это то, что теперь все ушли, кроме тебя и меня.
   - Но животные...
   Рольфе решил, что лучше всего пытаться объяснить Сисс что-то простое, особенно если он сам этого не понимал. Так же, как он давно усвоил, что если он не знает, как выговорить слово, то должен сказать его громко и уверенно.
   Так что все, что он сказал Сисс, это то, что плохие люди завладели ужасным оружием под названием MR - она слышала об этом - и использовали его против хороших людей, и что почти все погибли. Но не животные, и будь он проклят, если бы знал почему.
   - Животные не грешат, - сказал ему Сисс.
   - Это лучшее объяснение, какое я могу придумать, - сказал он.
   Она некоторое время молчала. Затем она сказала: "Ваше имя - инициалы - М. Р., не так ли?"
   Он никогда раньше не задумывался об этом, но она была права. Мартин Рольфе - Массированное возмездие. Надеюсь, она не винит во всем меня, подумал он. Но потом она снова заговорила. "MR. Это сокращение от "мистер". Что я зову тебя. Твое имя, которое у меня есть для тебя. Мистер Ральф.
   - Расскажите мне еще раз, как мы были спасены, мистер Ральф.
   Она использовала это выражение почти в евангелическом смысле, заставив его чувствовать себя неловко. Рольфе был практичным человеком, реалистом и вольнодумцем.
   - Ты знаешь не хуже меня, Сисс, - сказал он. - Это потому, что профессор Кантуэлл проводил правительственное исследование и потому что у него была вечеринка. Вы, конечно, помните; Кантуэлл был вашим начальником.
   "Я знаю это. Но ты так хорошо это рассказываешь, и мне нравится это слушать.
   "Хорошо. Билл Кантуэлл был моим старым другом из армии, и когда я приехал в Нью-Йорк, я позвонил ему в университет. Это был первый раз, когда я разговаривал с ним за многие годы; Я понятия не имела, что он снова женился и завел хозяйство на Манхэттене".
   - И у него была работающая девушка по имени Сисс, - вставила она.
   -- Тот самый, -- согласился он. Сисс никогда не называла себя горничной, какой она была. "И поэтому, когда я спросил Билла, может ли он поселить меня, я подумал, что это будет в его старой холостяцкой квартире. Он сказал "конечно", просто так, и я не узнал, пока я не пришел туда, поздно вечером, что у него была новая жена, что он устраивает домашнюю вечеринку и пригласил две пары из другого города остаться у него. "
   "Я уступила свою комнату мистеру и миссис Гленн из Колумбуса, - сказал Сисс.
   - А у Торквемада из Севильи была обычная комната для гостей. Кем бы они ни были; он не запоминал имена так, как она. "Итак, осталось два перемещенных лица, ты и я".
   "Кроме Насеров".
   Насеры, как она это произнесла, были двумя автономными комнатами в подвале Кантуэлла. НАСА; или НАСА, как их называл Кантуэлл, потому что Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства дало ему контракт на изучение поведения людей в замкнутой системе.
   На самом деле деньги пошли в Колумбийский университет, где Кэнтуэлл был профессором машиностроения и аэрокосмической техники.
   "Закрытая среда", - сказал Рольфе. "Но поскольку в то время у Колумбии не было места, а работа была жизненно важной, НАСА разрешило Кэнтуэллу построить комнаты в своем собственном доме. Они были - и до сих пор находятся - в его подвале, и именно там мы с тобой спали в ту роковую ночь, когда наступил конец света.
   - Я все еще не понимаю.
   "Мы были полностью заперты там", - сказал Рольфе. "Мы не дышали земным воздухом и никак не были связаны с остальным миром. С тем же успехом мы могли бы быть в космосе или на Луне. Так что, когда это случилось со всеми остальными - с профессором и миссис Кантуэлл, с Гленнами и Торквемадами, с Нассерами в Египте и с Джонсами в Джонс-Бич и со всеми людьми в Колумбии, в Вашингтоне, Москве, Претории и Лондоне и Пеория, и Медисин-Хэт, и Ла-Холья, и все эти места повсюду - с нами этого не случилось. Это потому, что профессор Кантуэлл был умным человеком, и его закрытые системы работали".
   - И мы были спасены.
   - Это один из способов взглянуть на это.
   - А как иначе?
   "Мы были обречены".
   * * * *
   Из его тетрадей:
   Сисс спросила, почему я так уверен, что во всем мире не осталось никого, кроме нас. Справедливый вопрос. Конечно, я не абсолютно уверен, что в каком-нибудь отдаленном уголке не спрятался какой-нибудь бедный живой неряха. Другие люди, помимо Билла, должно быть, работали с закрытыми системами; безусловно, любая страна с космической программой была бы, и, возможно, некоторые из их насеров тоже были обитаемы. Я не слышал, чтобы в тот день на орбите были какие-либо астронавты или космонавты, но если они были и благополучно приземлились, я думаю, они могли быть где-то живы.
   Но я слушал остальной мир на одном из лучших радиооборудований, когда-либо собранных вместе, и из него не было ни звука. Я слушал, сигнализировал, слушал, сигнализировал и слушал. Ничего такого. ноль Короткие волны, длинные волны, AM, FM, UHF, морской диапазон, везде. Ничего. Ничего. Много автоматических сигналов с беспилотных спутников, конечно, и квазары все еще слышны, но ничего человеческого.
   Я разослал сообщения по каждому оборудованию, подключенному к сети EE Con Ed. RCA, American Cable & Radio, Bell System, Western Union, Associated Press, UPI, сеть мировых новостей Reuters, разнообразные телетайпы The New York Times , даже международная система бронирования отелей Hilton. Ничего такого. К этому времени я стал довольно опытным специалистом по коммуникациям и нашел сеть Пентагона в AT&T. Тихий. То же самое и с горячей линией в Кремль. Я прочитал телетайп на мониторе и увидел последнее сообщение из Вашингтона в Москву. Строго рутинно. Ни намека на то, что где-то что-то не так. Точно так же, как это должно было быть в армейском центре сообщений в Перл-Харборе в другое воскресное утро поколение назад.
   Это для потомков эти факты. Мои доказательства косвенные. Но Сиссу я говорю: "Никого не осталось, кроме нас. Я знаю. Вам придется поверить мне на слово, что остальной мир так же пуст, как Нью-Йорк.
   Здесь никого, кроме нас, цыплят, босс. Мы бедные нелетающие птицы.
   Один немолодой петух и одна грустная маленькая курица, несколько недостающая в верхнем этаже. Что вы хотите, чтобы мы сделали, босс? Каков следующий шаг в великой космической схеме? Скажи нам: куда мы идем отсюда?
   Но не говорите мне; скажи Сисс. Я не жду ответа; она делает. Это она зашла в первую церковь, которую обнаружила открытой в то воскресное утро (некоторые из них были заперты, знаете ли), и произнесла все известные ей молитвы, и попросила пощады для своих родственников, и своих друзей, и своих работодателей, и для меня, и для всех умерших людей, которые были живы только вчера, и, наконец, для нее самой; а потом спросила почему. Она была там в течение часа, и когда она вышла, я не думаю, что у нее был ответ.
   Здесь никого, кроме нас, цыплят, босс. Что вы хотите, чтобы мы сделали сейчас, фрикасе сами?
   * * * *
   Поздним утром судного дня они прогулялись по Бродвею, начав с дома Кантуэлла возле кампуса Колумбийского университета.
   Было много смеха из машин в комичных положениях, если кто-то был в настроении смеяться. Некоторые послушно стояли за белыми линиями на перекрестках, и, очевидно, их водителей обогнали на красный свет. Без водителя каждая такая машина просто стояла там, ее двигатель покорно израсходовал весь бензин в баке, а затем заглох. Другие осторожно заглядывали в витрины или, менее осторожно, в другие автомобили или грузовики. Один грузовик, груженный яйцами из Нью-Джерси, перевернулся, и его груз капал желто-белой лужей. Рольф, дергая носом, как будто в предвкушении теплого дня на следующей неделе, сделал мысленную пометку никогда не возвращаться в это конкретное место.
   Несколько раз он находил машину, на которую сзади наезжала другая. Как будто, зная, что их больше никогда не произведут, они пытались совокупиться.
   Пока Сисс был в церкви, Рольфе нашел машину, в которой еще не выработался весь бензин, и совершил пробную пробежку по улицам. Он обнаружил, что может довольно хорошо ориентироваться среди заглохших или разбитых автомобилей, хотя иногда ему приходилось подъезжать к тротуару или делать объезд в три квартала, чтобы вернуться на Бродвей.
   Потом он и Сисс, притихшие после церкви, пошли в центр.
   - Чья это машина, мистер Ральф? - спросила она.
   "Моя машина, Сисс. Хочешь тоже?
   "Я не умею водить".
   "Я научу тебя. Это может пригодиться".
   "Я была единственной в церкви, - сказала она. Он еще не дошел до нее, подумал он; не полностью.
   - Кого вы ждали? - спросил он любезно.
   - Боже, может быть.
   Она смотрела прямо перед собой, сжимая сумочку на коленях. У нее было выражение лица человека, которого подвели.
   На 72-й улице грузовик с пивом снес кассу кинотеатра "Транс-Люкс", и пенистая жидкость все еще вытекала из нее через тротуар, по канаве и в канализацию. Рольф остановил машину и вышел. Был пробит алюминиевый ствол. Пиво, вытекающее из него, было прохладным. Он наклонился и позволил ему некоторое время течь в рот.
   В "Транс-Люкс" проходил фестиваль Феллини; картина была 8½. Порывисто он вошел внутрь и вернулся к машине с катушками пленки в черной жестяной коробке. Он вспомнил, как начался фильм, когда все машины застряли в пробке. Как Бродвей, за исключением того, что в итальянских машинах были люди. Он поставил коробку на заднее сиденье машины и сказал: "Как-нибудь сходим в кино". Сисс непонимающе посмотрела на него.
   На Коламбус Серкл бродвейский автобус столкнулся с большим фургоном, везущим мебель из Северной Каролины. На 50-й улице "Мустанг" мягко врезался носом в стейк-хаус, как будто кто-то подвел его к коновязи.
   Он совершил незаконный поворот налево на 42-й улице, отметив, что играло в "Риальто": два озорных, дерзких, сексуальных обнаженных фото, включая повтор "Моей обнаженной леди". Он не остановился на этом.
   В старом здании "Ньюсуик" к востоку от Бродвея "Импала" врезалась в винный магазин на первом этаже. Зеркальное стекло было разбито, но бутылки на витрине были целы. Он сделал мысленную пометку. Через дорогу, на один этаж выше, располагалась компания по производству складных лодок Кеппел, давно интересовавшая его. Вскоре может оказаться полезным развернуть один из них и уплыть в лучшее место. Он отметил это в своем уме.
   Книжные магазины в стиле 42-й улицы. Грязные книги и журналы. Девчачьи книги. Девиантные, бичующие, гомосексуальные, лесбийские, садистские книги. Порнографическая классика, возвращенная простому человеку - "Мемуары женщины для удовольствий" . Камасутра , причудливая, но похотливо разрекламированная. Книги с обнаженной натурой для серьезного художника (без аэрографа ретушера, мужики!).
   Nudie pix в пакетиках, завернутые в плиопленку, по баксу полтора за комплект. Крупные девушки в последовательных состояниях раздевания. Насколько большой может быть грудь, прежде чем она вызовет отвращение? Какой оптимальный размер груди? Чашка? чашка Д? Это будет зависеть от числа, которое нужно накормить, не так ли? И насколько они были голодны? Или этот критерий устарел?
   Он посмотрел на Сисс, которая не смотрела ни на него, ни на книжные магазины, ни на дома с грязными фильмами, а смотрела прямо перед собой. У нее была красивая фигура. О Ц.
   Но это никогда не было одним телом; это был разум, который сопровождал его, и голос, которым он говорил.
   - О чем ты думаешь, Сисс? он спросил.
   - Ничего, - сказала она. Вероятно, это было правдой. "Что ты думаешь?"
   ответный удар. Как он мог сказать ей?
   Он импровизировал. Они проезжали мимо Брайант-парка. - Голуби в парке, - сказал он. "Я думаю о голубях. Голоднее, чем вчера, потому что никто не покупает им арахис, принося из дома ломти хлеба; ни одна булочница не покупает для них мешками в старой пекарне "Хорн и Хардарт".
   - Печальное время, не правда ли, мистер Ральф?
   "Да, Сисс; печальное время".
   Они добрались до Первой авеню и ООН. Там тоже никого не было.
   * * * *
   "Заметки для всемирной истории" - вот что он написал на первой странице своего блокнота.
   На второй странице у него были альтернативные заголовки, некоторые шутливые:
   Подлинная история семьи Мартин Рольфе на планете Земля ; или Два на завтра .
   Воспоминания о хорошо затерянном мире .
   Как разрешился демографический кризис .
   Что дальше? или, если ты этого не сделаешь, Марти, кто, черт возьми, будет?
   * * * *
   Из его тетрадей:
   Слава Богу за кино. Мы бы уже с ума сошли, если бы я не научился быть киномехаником.
   Очевидно, единственный фильм Radio City Music Hall в списке EE Con Ed. Немного просторно для нас с Сисс, но к этому нужно привыкнуть. Иногда она сидит далеко впереди, я в антресоли, и мы кричим друг другу, когда Грегори Пек совершает героические поступки.
   Собраны первые тиражи, чтобы добавить к 8½ от всех основных домов Манхэттена - Capitol, Criterion, Cinema I & II, State и т. д. - так что у нас есть хороший отставание. Кроме того, если Сисс захочет, мы запустим его снова прямо сейчас или на следующую ночь. Я не против. Затем есть дома на 42-й улице, арт-хаусы и nabes & Mod. Фильмотека музея. Не должен заканчиваться в течение длительного времени.
   Дни предназначены для прогулок и покупок. Я иду вооружённым из-за животных. Сисс остается дома в отеле.
   ( Почему там животные? Узнай. Где? Узнай. Как ?)
   Собаки в стаях хуже. Пока они не атаковали, и выстрел в воздух отпугнул их. Уже.
   * * * *
   Позже они покинули город. Это было слишком большое напряжение, чтобы жить наполовину примитивной, наполовину роскошной жизнью. Контраст был слишком велик. И крысы становились все смелее. Крысы и собаки.
   Сначала они жили там для удобства. Он выбрал отель на Парк-авеню. Он поселил Сисс в отдельной комнате, а себе в люксе дальше по коридору.
   Он правильно догадался, что там будут огромные холодильники и морозильники, заполненные едой на долгие годы.
   Отель с его всемирно известным названием был одним из мест, которыми компания Consolidated Edison хвасталась в своей сети аварийного электроснабжения, наряду с мэрией, Эмпайр-стейт-билдинг, туннелями и мостами, Губернаторским островом и другими ключевыми сооружениями. Сеть ЭЭ, разработанная для гражданской обороны (что вообще стало с гражданской обороной?), гарантировала бесперебойную подачу электроэнергии избранным потребителям за счет использования глубоких подземных сетей и трубопроводов, несмотря на наводнения, пожары, эпидемии или войны. В рекламном ролике говорилось, что только полное уничтожение может вывести систему из строя.
   Намек на то, как это работает, был в лозунге, который Con Ed собирался использовать до того, как правительственные цензоры решили, что он выдаст слишком много: "...пока Гудзон течет".
   В чем бы ни был секрет, у них с Сисс было электричество, от которого исходило столько благословений, пока они оставались в городе.
   * * * *
   Из его тетрадей:
   Я переименовал наш отель в Living End. Сисс называет его нашим домом или, может быть, нашим домом.
   Я не позволю ей выйти одной, но она управляет отелем. Она не будет пользоваться лифтами самообслуживания. Не доверяет им. Не вините ее. Она готовит на кухне отеля и разносит нашу еду на два этажа на подносе.
   Вывоз мусора без проблем. Там есть мусоросжигательная печь, которая должна работать от электричества. До сих пор он взял все, что я сбросил вниз. Жара не чувствую, но и не воняет.
   Однако у нас на улице воняет. Экскременты животных, которые никто не убирает (если бы я начал, я бы ничем другим не занимался). Неубранный мусор. Гниение продуктов в супермаркетах и других местах без ЭЭ.
   Есть определенные улицы, которые я сейчас избегаю. Целые участки, когда ветер не тот.
   * * * *
   Плохая ночь в Живом Крае. Приснился кошмар.
   Мне приснилось, что мы с Сисс, вернувшиеся домой из Мюзик-холла (Кэри Грант и Одри Хепберн в чем-то из шестидесятых), поругались. Не знаю о чем, но мы кричали, и я обзывал ее непростительными словами, а она говорила, что собирается подняться на 20-й этаж и прыгнуть, когда зазвонил телефон...
   Я проснулся, словно услышав эхо последнего звонка. Телефон лежал на полу, под тумбочкой.
   Я не осмелился поднять его.
   * * * *
   Должно быть, это произошло незадолго до рассвета, когда Манхэттен был безлюдным.
   Я рискнул на EE и поднялся на лифте на вершину Empire State Bldg. Я в первый раз в жизни встала - и, наверное, в последний раз. Какой вид. Множество автомобилей, такси, грузовиков, автобусов врезались друг в друга и стены зданий, но гораздо больше просто естественно (!) остановились посреди улицы или возле бордюра. Очень удобно ездить по городу и за его пределы, хотя, вероятно, не через туннели. Мост GW с его 8 полосами будет в порядке. Все равно однажды придется уехать из города, так что лучше изучить заранее.
   Самолеты. Никаких признаков того, что кто-то разбился, но где-то случилось много пари. В аэропортах Нью-Йорка все выглядит упорядоченно.
   Пожары. Несколько черных точек - следы недавних пожаров. Ничего серьезного.
   Гавань и реки. Несколько кораблей, множество лодок дрейфуют на свободе. Никаких следов столкновений; ничего крупного не перевернулось.
   Животные. Собачьи стаи тут и там. Звук их лая поднимается высоко. Отвратительный звук. Птицы, все виды.
   Воздух очень сухой.
   * * * *
   Снова оказавшись на улице, Рольфе начал думать о других животных, помимо собак, которые бегали стаями. Сколько времени пройдет, пока более крупные - волки, медведи и горные львы - не проникнут в город? Он решил посетить Abercrombie & Fitch и вооружиться чем-то более тяжелым, чем пистолет, который носил с собой. Крупнокалиберные штуки, как бы они это ни называли.
   Рольф любовался ружьем для слона в фантастическом магазине (здесь делал покупки Хемингуэй, а также, вероятно, Мартин, Оса Джонсон, Фрэнк Бак и другие из затерянного прошлого), когда вспомнил еще один звук, который слышал с вершины Эмпайр-стейт-билдинг. Это озадачило его, но теперь он мог идентифицировать это. Это был трубный слон. Слон на Манхэттене? Цирка в городе не было - он знал тогда, но на мгновение отбросил эту мысль и ее последствия.
   После того, как он выбрал ружья и, вдобавок, отвратительный газовый подводный джавелин, он облачился в сафари-одежду. Шорты цвета хаки и высокие носки, куртка с большими карманами, солнцезащитный шлем. Ура капитану Сполдингу! Он выглядел настоящим марксистом, думал он, напевая песню, которую пел Граучо, и любуясь собой в зеркало в полный рост.
   Он взял патронташ, коробки со снарядами, аптечки первой помощи и водоочистки, охотничий нож, легкий топор, компас, бинокль, снегоступы, перчатки из оленьей кожи и пару прочных ботинок. Он, шатаясь, выехал на Мэдисон-авеню и бросил все в багажник кремового кабриолета "Линкольн", на котором он ехал в тот день.
   Звук слона, разумеется, исходил из зоопарка Центрального парка. Он въехал с Пятой авеню и припарковался возле ресторана напротив бассейна с морскими львами. Он мог видеть троих из них, спокойно лежащих на каменном уступе прямо над водой и наблюдающих за ним. Интересно, когда их в последний раз кормили.
   Однако сначала он пошел в административное здание и проник внутрь с инструментами для взлома замков. Он стал знатоком кражи со взломом. Он нашел набор, похоже, отмычек, и попробовал их сначала в вольере. Они работали.
   Имена птиц на выцветших деревянных табличках были такими же красочными, как и их оперение. Там были папуасский лори, серохохлый какаду, теньковка и птица кукабарра, смеющийся осел и мотмот, чачалака, дронго и бедный старый тупик. Он открыл их клетки и наблюдал за их нерешительным безвкусным выходом на свободу.
   Пеликан комично вывалился вразвалочку, с подозрением в круглых глазах. Он увернулся от ястреба и съежился от стремительного свирепого орла. Сова задержалась, моргая, пока он не подтолкнул ее к дверям. Он ушел к последним двум задумчивым стервятникам, не решаясь освободить столь мерзких существ. Но не обошлось и без падальщиков. Он открыл их клетку и побежал, чтобы выбраться наружу раньше них.
   После какофонии вольера он был удивлен тишиной, когда приблизился к обезьяннику. Он должен быть чертовски осторожен с гориллой, которую, очевидно, нужно застрелить. С большими шимпанзе тоже было нечего шутить. Но обезьяний домик был пуст. Знаки были, и запах остался, но обезьян, больших и маленьких, не было. Могли ли они освободиться? Но все клетки были заперты.
   Озадаченный, он перешел к более мелким млекопитающим, освобождая безобидных: енотов, мангустов, лишенных цветения скунсов, ласк и луговых собачек - даже колючего дикобраза, который оглядывался на него через плечо, шаркая к дверям.
   Он освободил и лисиц, и они помчались прочь, словно завершая прерванную миссию. - Идите за крысами, - крикнул им вслед Рольфе.
   Он отметил местонахождение волков и больших кошек.
   Он вернулся к ним со своим оружием.
   Последним он освободил одинокого, едва выросшего слона, чей зов трубы призвал его. Слон - неофициальная табличка гласила, что это была самка, Джеральдин, - следовал за ним на расстоянии почти до машины, затем перешел на неуклюжую рысь и напился из лужи морских львов.
   Когда Рольфе возвращался к клеткам с ружьями, он понял, почему там не было обезьян. Большие и маленькие обезьяны были гоминидами, как и человек. Их эволюционный подъем обрек и их.
   Он убивал хищников. Это был ужасный бизнес. Он не был хорошим стрелком даже с близкого расстояния, и на казни ушло много пуль. Извилистая, рычащая черная пантера взяла шесть, прежде чем он был уверен. Звери в клетках, отказываясь стоять на месте ради убийств из милосердия, делали это горячей, кровавой, вонючей работой. Он догадался, что это необходимо.
   Наконец он закончил. Дрожа и вспотев, он вернулся к машине. Морские львы загудели и переплыли к его стороне бассейна. Теперь он мог видеть, что там было трое младенцев и двое взрослых.
   Что ему было делать с ними? Он не мог довести себя до последней бойни. И что ему было делать со всеми остальными животными в неволе - в зоопарке Бронкса на окраине города, в зоопарках по всему миру? Он не мог быть единоличной Лигой спасения животных.
   У Рольфе была мгновенная фантазия, в которой он заманил морских львов в машину (четырех сзади, одного спереди) и отвез их к Ист-Ривер, где они плюхнулись в воду и поплыли к морю, сигналя с благодарностью.
   Но он знал, что в своем нынешнем состоянии истощения он не мог поднять даже младенцев, и у них не было возможности выбраться из своего загона без посторонней помощи. Может быть, он мог бы вернуться с грузовиком, досками и рыбой, чтобы соблазнить их. Он оставил проблему, а также проблему зоопарков Бронкса и Проспект-парка и Аквариума (чтобы не заходить слишком далеко) и завел машину.
   Джеральдин смотрела ему вслед. Он хотел бы услышать прощальную трубу, но она нашла длинную траву и ела.
   Когда он ехал обратно в Живой Край по широким улицам, осторожно огибая заглохшие автомобили, его мысли были полны других пойманных в ловушку зверей, больших и малых, голодающих и скоро сошедших с ума от жажды, как будто в наказание за то, что он пережил человека.
   Только тогда в его сознание врезалась другая мысль - а как же миллионы питомцев, запертых в домах их исчезнувших владельцев? Собаки и кошки, неспособные открыть холодильники или консервные банки в кладовых. У некоторых было бы умение разрывать пакеты с сушеной едой и научиться пить из протекающих кранов или из унитазов. Но в лучшем случае они могли продлить свое жалкое существование лишь еще на несколько дней.
   Что ему было делать с домашними животными? Что он мог сделать? Бегать по городу, освобождая их? С чего бы он начал? Должен ли он освободить всех тех, кто находится на северной стороне нечетных улиц? Или те, что на первых этажах домов на улицах с названиями, начинающимися на согласные? Каковы были правила? Как ты играл в Бога?
   Он решил не говорить об этом Сисс. Он не допустит, чтобы она разбила свое сердце из-за миллиарда обреченных животных; у нее было достаточно, чтобы оплакивать.
   * * * *
   Из его тетрадей:
   Куда мне позвонить сегодня? Ролфедей? Сиссуарий 13-й? Нулевой год?
   Шдхав отслеживал, но на самом деле не знаю, сколько дней прошло с тех пор, как я вышел из хранилища Билла и обнаружил, что стал ½ человеческим попом во всем мире фуршлуггинеров.
   Спросила Сисс. Она помнит. Прошло ровно 11 дней после Холокоста. Она учитывала каждого из них. Еще что-то, что я сделал: они начали работать вместе для меня после первых трех.
   Итак, это Sissuary 11th, Year One, Anno Rolfe. Кто-то должен вести записи.
   Сколько дней в Сиссуарии? Посмотрим. Надо назвать второй месяц, прежде чем закрыть первый.
   * * * *
   Ему было трудно оглянуться назад и точно вспомнить, когда он впервые с уверенностью осознал, что это та женщина, с которой ему суждено провести остаток жизни, когда до него дошло, что эта дура должна стать его грудью. товарищ, что он должен был о ней заботиться, обеспечивать ее, разговаривать с ней (и слушать ее), отвечать на ее глупые вопросы, спать с ней!
   Осознание должно было прийти к тому времени, когда он начал испытывать боли в животе. Это не были боли; они больше походили на вгрызание его жизненных сил, движение клешней врага, который ловил его там, где он не хотел быть, с кем-то, с кем он не хотел быть, свинцовой тяжестью, душит его свободу.
   Некоторые ее черты чуть не сводили его с ума. Он полагал, что он слишком чувствителен, но ему приходилось вздрагивать и пытаться закрыть уши каждый раз, когда она превращала чих в четко произнесенное "Ах чух!" и ждала, когда он благословит ее.
   Хуже того, что она чаще громко хрюкала, когда что-то поднимала, толкала или двигала. Это должно было дать ему понять, что она усердно работает для него. Через некоторое время он заставил себя хвалить ее, пока она занималась этим, ее прилежание; ее сила, ее бескорыстие - и она перестала так шуметь. Он ненавидел себя за лицемерие и был уверен, что она поймет его насквозь, но она этого не сделала, и в конце концов его преувеличенная похвала стала образом жизни. Это сослужило ему хорошую службу позже, когда ему пришлось солгать ей о степени своей привязанности к ней и о большом уважении, которое он к ней испытывал.
   * * * *
   Из его тетрадей:
   Спросила Сисс, читала ли она когда-нибудь книгу, и она ответила: "О да, Хорошую Книгу". Части этого. Раньше, по-видимому, это утешало ее гораздо больше. За все время она прочитала две книги - " Дядюшка Виггили" и "Японские сказки" , а также отрывки из книги о Тарзане . Иногда она заглядывала в газету - читала комиксы, гороскоп, подписи к картинкам, телепередачи. Господи, избавь нас от необходимости вести литературную беседу.
   Честно говоря, я попытался вспомнить последние 10 книг, которые я прочитал перед судом. Вероятно, это был бы довольно глупый список, если бы я следовал своему обычному беспорядочному чтению - отвлекся от Эрла Стэнли Гарднера или Джеймса Бонда и прочитал все доступное сразу.
   * * * *
   Помимо его обязательства перед человечеством создать новую расу, что ему оставалось делать? Рольфе рассмотрел возможности, разделив их на две группы: потребности (обязанности или обязанности) и времяпрепровождения (включая легкомыслие).
   Под необходимостью он поставил:
   Ведите дневник для потомков, если таковые имеются. Он уже делал это.
   Дайте Сисс эквивалент образования гимназии; больше, если бы она могла принять это.
   Попробуй возвысить ее вкус ради нерожденных детей, на которых он однажды повлияет.
   Держите его семью накормленной и защищенной. Нужно ли их одевать, кроме тепла зимой? Нагота может быть более практичной, а также более здоровой.
   Затем он набросал на отдельном листе бумаги "Обязательство перед собой превыше всего" и посмотрел на него. Он чувствовал, что должен прийти первым, а его долг перед Сисс немного ниже (на бумаге и в его оценке), потому что он умнее ее и, следовательно, заслуживает большего спасения.
   Затем он еще раз посмотрел и исправил его. Спасти Сисс стоило больше, потому что она была женщиной и могла воспроизводить себе подобных.
   Но не без его помощи, конечно.
   Наконец он поставил себя и Сисс на первое место в списке. Нет смысла экономить одно без другого.
   Игры. Займитесь спортом, чтобы быть в форме. Какие виды одиночного спорта были? Рубить дрова? Отличный шанс. Он слишком склонен к волдырям. Пеший туризм? Может быть, ему и Сисс стоит прогуляться по миру, чтобы убедиться, что больше никого нет. Или, во всяком случае, в восточной части Соединенных Штатов. Или просто вверх и вниз по долине реки Гудзон? Почему-то ходьба тоже не казалась ему спортом.
   Он может заняться готовкой. Мужчины всегда были лучшими поварами, и теперь потребуется изобретательность, чтобы приготовить питательные и вкусные блюда из того, что им доступно. Они не могли вечно зависеть от консервов и консервов. Хорошо, он будет поваром. Конечно, это был вид спорта, который набирал вес, а не сбрасывал его. Ему лучше найти противоядие, например, плавание или гандбол.
   Как насчет сбора? Какие деньги? Бриллианты? Великое искусство? Ни денег, ни бриллиантов, очевидно; ни то, ни другое не имело никакой внутренней ценности в Мире Двоих, и тогда искусство лучше было бы оставить там, где оно есть, под надежной защитой, как и все остальное в бедном старом мире. Если бы он хотел, чтобы Сисс увидела Рембрандта или Эндрю Уайета, он взял бы ее с собой.
   * * * *
   Из его тетрадей:
   Собираю старомодные заводные граммофоны на случай, когда не будет электричества. Тоже старомодные 78 записей. Мне нужно сохранить так много вещей, которые я не могу воспроизвести.
   Музыка. Хороший; Сисс нравится. Она любит Чайковского, Вагнера и Бетховена (какая дикость должна иногда шевелиться в ее бедной голове!) Она будет сидеть спокойно для Баха. Я не могу жаловаться.
   Мы оба без ума от Коула Портера, она от музыки, я от слов, этих замечательных слов, которые сейчас гораздо более ироничны, чем он когда-либо предполагал.
   Например, "Со мной все в порядке".
   Мы нашли место. Мы - это первый раз, когда я использую это слово?
   Это достаточно далеко от города, чтобы быть настоящей деревней; кроме вони и воспоминаний о мертвой славе; но достаточно близко, чтобы я мог получить припасы, если они мне понадобятся. Я накопил достаточно хороших заправленных машин, так что путешествовать не проблема, но я думаю, что постараюсь оставаться здесь столько, сколько смогу. Раньше я был честным лесником. Посмотрим, сколько я помню.
   Здесь мирно. Моя боль в животе сразу стала лучше.
   * * * *
   Он настаивал на том, чтобы думать о ней как о человеке, который попал под его опеку и за которого он несет ответственность. Долгое время он чувствовал к ней только жалость; нет желания. И по этой причине он также жалел себя.
   Поскольку она была тем, кем была, для нее было бы немыслимо прикасаться к нему иначе, как самым невинным способом, как она сделала бы это с одним из своих друзей-животных.
   И когда она назвала его как угодно, только не мистером Ральфом, употребляя такое слово, как мед, он не польстил, потому что слышал, как она применяла это слово также к белке, синей сойке и полевой мыши.
   "Г-н. Ральф, могу я попросить тебя об услуге? Вы не возражаете, если вы возьмете меня на прогулку?
   Не то чтобы она особенно хотела куда-то пойти; очевидно, ей доставляло удовольствие делить с ним переднее сиденье; он заметил, что она сидела очень близко к нему, почти в самом центре сиденья, а не сидела, как он предполагал, далеко справа, у окна.
   Для поездки она выбрала богато украшенный костюм, в который входили шляпа, шелковый шарф, темные очки, куртка, блузка и юбка, чулки и туфли на каблуках.
   Она выбрала костюм в том, что она называла магазином Monkey Ward, а он в квартале покупал довольно чистый кабриолет с прочными шинами и изрядным количеством бензина в баке.
   Они проехали мимо карьера. Давным-давно он утаил тот факт, что Кворри-роуд была шоссе, вероятно, меньше всего захламленным мусором.
   Было одно неудачное место, где ему пришлось выйти в поле, чтобы объехать то, что выглядело так, как будто это была цепная реакция на 50 автомобилей. В противном случае было бы неплохо проехать всю дорогу до озера.
   Он припарковался рядом со старой лодочной площадкой и автоматически просканировал водный горизонт в поисках каких-либо признаков паруса или дыма. Он никогда полностью не оставлял надежды найти других людей.
   Он принес из винного магазина (кошачий уголок от "Манки Уорд") пятую часть дорогого виски, и, пока они сидели, глядя на озеро, он осторожно открыл его, сохранив для нее фольгу.
   Затем он церемонно предложил ей выпить. Она отказалась, как он и знал, сказав:
   - Не сейчас, спасибо. Может быть, в другой раз." Очевидно, она усвоила часть этикета, согласно которой я категорически отказываюсь от всего, особенно от еды или питья.
   Рольфе сказал: "Но я возьму один, если вы не возражаете". И она ответила, должно быть, с полузабытой остротой: "Возьмите два, они маленькие".
   Он взял два подряд, ни один маленький.
   Озеро было безмятежным, солнце припекало, но не припекало, ветерок дул с востока, а жуки были редкостью.
   - Тебя не смущает, что больше никого нет? - спросил он ее. - Тебе не становится одиноко?
   Но она сказала: "Мне всегда одиноко. Я был. Теперь я менее одинок, чем раньше. Спасибо вам, мистер Ральф.
   Что он мог сказать на это? Так что он сидел там, коснувшись горизонта, но хмурясь, а потом потянулся к очень старому виски (мир еще жил, когда его разливали по бутылкам) и сделал очень большой глоток. Только позже он додумался предложить ей одну.
   - Может быть, в другой раз, - сказала она. "Не прямо сейчас."
   Настал день, когда ее последний бюстгальтер потерял крючки, и она получила его разрешение не носить его. И еще один раз, когда ее блузки потеряли пуговицы и отказывались оставаться застегнутыми из-за того, что их хвосты были заправлены в ее юбки, и он сказал ей, что это не имеет ни малейшего значения; пока, наконец, с нее не упали последние тряпки.
   Она сказала ему: "Ты мой мистер Ральф, дорогой, и это не дурно, что так с тобой, правда, мистер Ральф?"
   Это растрогало его так, что он взял ее нагое невинное тело в свои объятия и поцеловал в макушку ее чистую милую головку и сказал:
   "Ты моя большая маленькая девочка, и ты не сможешь сделать ничего плохого, даже если попробуешь".
   И только тогда он впервые почувствовал желание этого беспризорника, этого невинного, в котором были заключены семена всего человеческого рода.
   Она быстро дерзко поцеловала его в щеку и убежала, сказав: "Мне пора начинать ужинать. Боже мой, мы должны накормить тебя".
   * * * *
   Он со стыдом вспомнил жалкую сцену в начале их совместной жизни. Они пошли к Обезьяньему Уорду и оделись с ног до головы в новенькие вечерние платья. Ему пришлось помочь ей отменить несколько безвкусных комбинаций, но в конце концов она предстала перед ним, как ангел. Или, как он сказал: "Черт возьми, если ты не похожа на модель с Мэдисон-авеню".
   "Вы не должны ругаться, мистер Ральф, - сказала она. - Но все равно спасибо.
   - И тебе не следует говорить. Пожалуйста. Смотри, мы собираемся сыграть в игру. Мы идем в модный ночной клуб. Мы заставим вас поверить, что вы немой, что вы не можете говорить. Несмотря ни на что, вы не должны говорить ни слова. Ни слова."
   - Хорошо, мистер Ральф.
   - Начну прямо сейчас, черт возьми! Мне жаль. Я имею в виду начать прямо сейчас. Все, что вы можете сделать, это кивнуть или улыбнуться. Ты можешь прикоснуться ко мне, если хочешь. Но ты вообще не можешь говорить. Это часть игры. Ты понимаешь?"
   Она начала было говорить "да", но спохватилась и кивнула.
   Безмолвный кивок этой прекрасно одетой женщины сразу же сделал ее в десять раз привлекательнее. Довольный собой и ею, он протянул ей руку и склонил ее на переднее сиденье "бентли", который искал для своего вечера.
   Этот ночной клуб когда-то был крупным, в нем выступала известная группа. Изменившаяся мода превратила его в дискотеку, так что там был музыкальный автомат. Он скормил ему горсть монет, чтобы заплатить за путь в ночь иллюзий. Но столы были голые и поэтому неправильные. Он нашел бельевой шкаф и заполнил его скатертью и столовым серебром, стаканами, подсвечниками.
   Иллюзия росла. Он нашел переключатель, который приводил в движение набор цветных огней, которые играли на многогранных цветных шарах, свисающих с потолка. Другой переключатель заставил их медленно вращаться.
   "Чем ты занимаешься в свободное время?" - спросил он ее, зная, что она не ответит, но желая посмотреть, как она отреагирует.
   Она пожала плечами, слегка улыбнулась и покачала головой, как он пытался вообразить, что у нее было так мало свободного времени, что им можно было пренебречь.
   Она выполняла свою часть сделки. Она сделала это очень хорошо. Она молча слушала его разговор, глядя ему в глаза, когда он притворялся, что они двое среди сотен элегантных обедающих. Он реконструировал разговоры из ночей Холокоста. Он притворился девушкой, с которой когда-то был помолвлен, и рассказывал ей всякие экстравагантные вещи. Она оглянулась на него и улыбнулась, как бы насмешливо, как сделала бы старушка. Он притворился, что это было в более позднее время, с помолвкой в руинах и с утешением жены своего лучшего друга, с ведома и согласия лучшего друга, а девушка напротив молча смотрела на него с глубоким сочувствием. Он притворился, что нанял девушку по вызову, и разговаривал с ней нецензурно. Она храбро улыбнулась, ее губы дрожали, но она ничего не сказала.
   Разгневанный иллюзией, которую он создал и которая насмехалась над ним, он слишком много пил и продолжал ругать ее - теперь уже для нее самой; за то, что сделал, как он просил, за то, что хранил молчание.
   Музыкальный автомат играл "Begin the Beguine", а призрачные танцоры танцевали внутри круга столов в мягком разноцветном свете. Он увидел их и проклял за их небытие. Он встал, опрокинув стул, и закричал на нее.
   "Говорить!" он сказал. "Я освобождаю тебя от твоей немоты". Она покачала головой, больше не улыбаясь.
   "Говорить! Ты непутёвый недоумок! Ты чудовищный самозванец с птичьими мозгами! Ты судомойка в платье Скиапарелли! Говори, ты - душевнобольной.
   Но все же она ничего не сказала; просто смотрел на него теми глубокими глазами, которые, казалось, понимали и прощали.
   Только в самом конце их вечера, когда он напился до одури и смотрел через комнату через ее правое плечо, словно завороженный своим несчастьем, она заговорила. И тогда она сказала только:
   - Нам лучше пойти домой, мистер Ральф, милый.
   Затем с силой большей, чем у него, она довела его до машины, отвезла домой и уложила в постель. Хорошо, что он научил ее водить машину.
   Он проснулся раскаявшимся, наполовину помня, что вел себя непростительно.
   Но она простила его, как, может быть, никто другой, такими словами:
   - Я прощаю вас, мистер Ральф. Ты не знал, что делаешь.
   Он был в восторге. "Не делай того, что сделал бы я", - сказал он. "Если бы я сделал все, что мог, кто знает, что было бы дурным?"
   - Я не думаю, что это очень мило, мистер Ральф. Я сказал, что прощаю тебя. Ты должен сказать спасибо и извиниться, даже если ты не сожалеешь".
   Он все еще смеялся над ней, даже осознав, что у него похмелье.
   "Хорошо, мне жаль, даже если я не сожалею, и очень хорошо, что вы простили меня за мое невыносимое поведение, даже если вас никто не просил".
   - Спасибо, что сказали это, мистер Ральф. Сейчас я приготовлю тебе средство от похмелья.
   "Где ты научился придумывать средство от похмелья, ради бога?"
   "Я работала когда-то у бедняка, который напился, и его жены. Я научился этому там".
   Она дала ему не волшебное зелье, а обычное томатное зелье с добавлением перца и вустерширского соуса. Он выпил его, но упорно отказывался чувствовать себя лучше в течение целого часа. К тому времени он убедил Сисс, что ему нужно холодное пиво, и принес его, не одобряя, но гордясь ее изобретательностью, поскольку алкогольных напитков у них не было. Должно быть, она предприняла изобретательные поиски, чтобы найти холодное пиво; он вдруг возгордился ею.
   Но, вспоминая свое вчерашнее выступление, он ненавидел себя.
   От рукопожатия до поцелуя не так уж далеко от того, чтобы не браться за руки, до удержания.
   Можно подумать о невинности рукопожатия (это делают дети; мужчины пожимают друг другу руки), но это огромный путь от платонического рукопожатия, над которым не приходится задерживаться, до рукопожатия, столь интенсивного и телеграфного (сопровождаемого, как это ни быть, пылким взглядом), что было бы большим удивлением, если бы поцелуй, к которому он вскоре привел, был отвергнут.
   И поцелуй может привести куда угодно. Это он знал. Он задавался вопросом, как много она знала, или чувствовала, или предполагала.
   Осмелился ли он взять ее за руку, чтобы помочь перебраться через ручей или каменистое место? До сих пор он брал ее за руку, крепко держа чуть выше локтя, как будто она была пожилой женщиной, а он крупным бойскаутом. Он пока не желал ничего более интимного.
   * * * *
   Это было нерешительное, неуверенное начало их романа.
   - Ты не возражаешь, если я прикоснусь к тебе? он спросил. В последнее время он обнаружил, что ему доставляет удовольствие касаться ее волос, обводить контуры ее уха или проводить пальцем по ее грудине. Ничего плотского.
   "Нет; Мне нравится это."
   * * * *
   И вот они поженились. Он устроил церемонию не только для ее чувства приличия, но и для того, чтобы удовлетворить свое требование стабильности среди хаоса.
   Он сделал это максимально продуманным. Он нашел большой плоский камень, который был алтарем. Он сорвал цветы и сделал из них гирлянду для нее. Пусть ее голова будет покрыта, хотя ее тело не было.
   Она удивила его письмом. Грубо написанное карандашом на листе из разлинованного блокнота было написано:
   "Моему мистеру Ральфу: "Это наш день, чтобы пожениться вместе. Мой день и твой день. Я чувствую себя очень хорошо, даже если никто другой не может прийти. Я постараюсь сделать тебя хорошей женой от всего сердца.
   "Я знаю, что вы делаете то же самое для меня, потому что вы добрый и хороший, дорогой мистер Ральф.
   "Ваша подруга и жена Сесилия Бимер".
   Это был первый раз, когда он узнал, что такое прозвище Сисс.
   Никогда прежде не сентиментальный человек, Мартин обнял свою жену, Сесилию Бимер Рольфе, и поцеловал ее с нежностью и нежностью.
   Он спрятал ее свадебное письмо, как он думал, в свой письменный стол, где оно будет в безопасности.
   Он хотел заключить брак на открытом воздухе. Это был прекрасный июньский день, солнце пригревало, трава была мягкой, легкий ветерок. Господь знал, что они не могли просить о большей конфиденциальности, чем на их собственной планете. Но он чувствовал, что Сисс была бы если не шокирована, то смущена, если бы их не окружали четыре стены.
   Поэтому он отвел ее в дом, где она сняла свою цветочную шляпку и поставила ее в миску с водой.
   Затем она вернулась к нему и сказала: "Скажите мне, что делать, мистер Ральф. Я не знаю, что для тебя сделать".
   - Для нас, дитя, - сказал он. "Что бы мы ни делали - что бы мы ни делали с этого момента, - это для нас. Вместе."
   "Мне нравится, что ты это говоришь. Скажи мне, что мне делать".
   "Тебе не нужно ничего делать, кроме как быть любимой и любить в ответ, что бы ты ни чувствовал. Все, что ты чувствуешь и делаешь, правильно, потому что ты моя жена, а я твой муж".
   - Будет ли неправильно, если я захочу, чтобы ты держал меня здесь? она спросила. Опустив глаза, она коснулась своей груди. "Я чувствую, как будто разрываюсь, я так переполнен любовью к моему мистеру Ральфу. Я никогда не думал - тогда, что...
   Ему пришлось остановить ее, и он поцеловал ее.
   Вместо кольца он сделал кольцо из травы. Когда она разваливалась или распадалась на части, он делал ей другую. В некотором смысле, думал он иногда, это было похоже на возобновление клятв.
   Однажды, много лет спустя, когда он искал карандаш, он нашел в глубине ее ящика коллекцию из сотен пучков высушенной травы. Очевидно, она сохранила каждое из изношенных колец. Она хранила их в дешевом пластиковом контейнере, замаскированном под кожу, с яркой надписью "Моя шкатулка для драгоценностей". Это были ее драгоценности, ее единственное сокровище.
   Иногда он спрашивал Сисс вдруг, пристально: "Ты мой друг?"
   А она отвечала: "Да, я. Вы так не думали? И ему будет стыдно, но также и приятно, и его сердце переполнится, потому что она сказала больше, чем просто да.
   "Женщина - это отдельная раса", - сказал ему однажды друг. "Но, - добавил Рольфе про себя, - это смешно". Он и Сисс не могли быть более непохожими ментально.
   Да, конечно. Это могло бы быть правдой, даже если бы у него был выбор из всего мира. Предположим, она была эгоистичным, пустоголовым подростком; как долго он мог выдержать такого человека? Или она могла быть старухой, ведьмой; измученные работой, толстые, больные, калеки. Ты довольно удачливый парень, Мартин Рольфе; Мистер Ральф, сэр!
   Например, в сексуальном плане они дополняли друг друга. Но было ли этого достаточно? За исключением небольшого количества времени, нет. Но это очень важные отрезки времени, не так ли, Марти? Драгоценный, даже. Каждый потенциальная концепция, возможная личность.
   Но в остальном нет; этого было недостаточно.
   Но поскольку все ее существование было попыткой доставить ему удовольствие, она в конце концов научилась давать приемлемые словесные ответы, и их совокупление стало для него более удовлетворительным. Желудок болел реже.
   Методом проб и ошибок и усердием, по мере того как она усваивала любую задачу, она научилась говорить с ним в постели с подобием высокого интеллекта, бормоча слова сочувствия, одобрения, удивления, восторга, игривости и даже потрясения в подходящие моменты. Она узнала, что несколько слов, высказанных искренне, но в полной мере, сделали для их взаимного счастья больше, чем лепет или неграмотный поток. неприятная привычка - ее склонность говорить: "О, слава Богу!" всякий раз, когда она достигала оргазма или всякий раз, когда она думала, что он достиг.
   Однажды она попросила его рассказать ей о своей жизни. "Что насчет этого?" - спросил он.
   "Все об этом, - сказала она.
   "Можно было бы многое рассказать".
   - Тогда сколько угодно, мистер Ральф.
   Без предисловия он начинал: "Мне было шестнадцать, когда я впервые поцеловал девушку. Ужасно старый..."
   Он всегда считал постыдным то, что его так долго не целовали, и никогда раньше не признавался в этом. Прошло много лет, прежде чем Сисс набрался смелости сказать: Ральф, однажды ты сказал мне, что не целовался до шестнадцати лет, и это очень плохо, но ты знаешь, сколько мне было лет?
   И он сказал: "Нет, не знал", а она сказала:
   - Двадцать восемь, мистер Ральф. Вот сколько лет. Так что ты не чувствуй себя так плохо".
   И он спросил ее, хотя был практически уверен:
   - Ты имеешь в виду, что я был первым, кто тебя поцеловал?
   - Первый мужчина, кроме моего отца, да, сэр, мистер Ральф. А знаете ли вы что? Я ужасно рад, что это ты был первым, и что больше никто и никогда не сделает. Я рад этому".
   И поэтому ему пришлось отложить свое признание. Он как раз собирался рассказать Сисс о своем предыдущем браке - о том, как он выбрал себе жену из тех, что были доступны для брака среди довольно большого числа женщин, которых он знал.
   Какой фантастически широкий у него был выбор! Ирония ситуации, когда у него не было выбора, заставляла его удивляться тому, что он мог бы выбрать из миллионов, если бы знал, что грядет гибель, и что он и его супруга, если бы она тоже была спасена, стали бы родителями весь человеческий род. С какой тщательностью он искал бы, какие строгие испытания он бы применил, чтобы отсеять массу женщин в поисках подходящей пары для последнего мужчины!
   Но поскольку он ожидал, что вся жизнь будет продолжаться, он выбрал из очень небольшой выборки. Тем не менее он сделал правильный выбор.
   Позже он расскажет Сисс; не сейчас. Сейчас он не причинит ей вреда разговорами о том, что, если оглянуться назад, было идеальным браком; и ему не хотелось причинять себе боль, противопоставляя счастливый прошлый брак с умной женщиной тому, что у него было сейчас.
   Теперь он расскажет Сисс о другом времени из своего взрослого прошлого, о грустном перерыве, когда он и его идеальная жена расстались, и он жил один.
   Как глупо поссориться со своей мертвой идеальной женой, подумал он. Как бессмысленно терять все время, которое они могли бы провести вместе.
   И все же он обрел определенный покой в своем одиночестве. И их брак был крепче, когда он вернулся к ней.
   "Я собираюсь рассказать вам о времени, когда я жил совсем один в маленьком трейлере в лесу", - сказал он Сисс.
   В те дни он был внештатным редактором, редактировал дряхлые журналы, писал статьи для своих друзей-редакторов и читал для издательства, поэтому ему удавалось избегать бешеных ежедневных поездок на работу. Он пользовался почтой и телефоном и пару раз в месяц выезжал в город.
   Время от времени он наслаждался ужином или коктейльной вечеринкой в своем пригороде; но он достаточно ценил свое уединение, чтобы отклонить многие приглашения и удалиться в свой трейлер.
   Самого Рольфе никогда не развлекал. Его дом в прицепе-фургоне не годился ни для чего, кроме самых коротких посещений. Он приглашал почтальона выпить бурбона в канун Рождества, или болтал с человеком, который пришел забрать деньги для добровольческой бригады скорой помощи, или играл в шахматы с десятисекундным ходом с маршрутным доставщиком, который доставлял единственную еду. ел дома - яйца и масло, на котором жарил их.
   Дом на грузовике обычно располагался посреди восемнадцати акров земли Рольфа - достаточно далеко от города, чтобы его окружали леса и проклятый ручей, в котором можно было купаться, но достаточно близко, чтобы можно было провести линию электропередач. в.
   Если выбор Рольфе такого образа жизни во время разлуки был чудачеством, то он был чудаком. Еще одна вещь в нем была немного странной. Он прибил табличку к дереву в начале тропы, ведущей от окружной дороги к этому месту. Он сказал:
   ЧАСТНАЯ ДОРОГА
   МИНИРОВАНО
   Полиция пришла в себя после того, как он повесил табличку, которую прижег на торце ящика для яиц электрической ручкой. Полицейские, лейтенант и сержант, оставили свою машину на проселочной дороге и осторожно пошли по обочине дороги Рольфе к пикапу на поляне у запруженного ручья. Когда они подошли к двери над задним бортом, неторопливо двинулся фазан в какой-то подлесок.
   Рольфе пригласил их войти, освободив место для них, сняв рукопись с единственного кресла и жестом указав сержанту на складное кресло перед пишущей машинкой на кронштейне, который откидывался от стены. Рольф сел на единственную койку со стороны водителя, предварительно достав кокаин из крошечного холодильника. Он знал, что лучше не предлагать ликер дежурным полицейским. Они немного поболтали, прежде чем лейтенант сказал: "Насчет вашего знака, мистер Рольфе; у нас есть жалобы".
   "Зовите меня Мартин. Жалобы? Мне нравится уединение, вот и все".
   - Меня зовут Сол, - сказал лейтенант, - а это Эрик. Они снова обменялись рукопожатием, теперь, когда известное имя было установлено, и Сол сказал: - Насчет заминированной дороги. Конечно, это частная собственность, и никто не уважает этот принцип больше, чем я, но кто-то может пострадать. Кто-то, кто, может быть, не умел читать или забрел туда после наступления темноты, не собираясь вторгаться, знаете ли.
   - Конечно, - сказал Рольфе. "Я могу понять, что."
   - Кроме того, - сказал сержант Эрик, - предполагалось, что любой, у кого были военные излишки боеприпасов, сдал их много лет назад. Это закон."
   - Я не понимаю, что вы имеете в виду, - сказал Рольфе. - Я не заминировал дорогу. Я бы не обидел кролика, тем более человека. Да ведь я такой мягкосердечный, что даже не ловлю рыбу в ручье.
   Сол сказал: "Я понял. Вы просто ставите табличку, чтобы держать людей подальше - например, "Остерегайтесь собаки", даже если у вас нет собаки".
   "И что, там действительно нет никаких подпрыгивающих Бетти?" - сказал Эрик. "Я рад. Поверьте, мы очень легко шли по краю.
   Мартин Рольф ухмыльнулся. "Господа, кажется, я начинаю понимать. И это все моя вина, потому что я плохо пишу. Я пытался привлечь внимание к тому факту, что это не дорога общего пользования, не пешеходная тропа и не место, куда могут пойти молодые вандалы, если им захочется разбить окна или поджечь за пределами дома. -путевые места. Я полагаю, что в городе было несколько таких инцидентов".
   - Слишком много, - сказал Сол. - Но я до сих пор не понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о плохой орфографии.
   "Наверное, я хотел сказать на знаке: "Заметьте, это частная дорога". Это своего рода выражение Новой Англии".
   - Я слышал, - сказал Эрик. - В Лондоне, откуда родом моя жена, - она была невестой войны, знаете ли, лейтенант, - такие таблички гласят: "Осторожнее с шагом".
   - Это разум, а не добыча, - сказал Сол.
   "Это правильно?" - с ухмылкой спросил Рольф. - Я же говорил тебе, что не очень хорошо разбираюсь в правописании. Тогда мне лучше сменить вывеску, не так ли?
   Вместо того, чтобы ответить прямо, Сол спросил: "У вас когда-нибудь были проблемы с детьми здесь?"
   "И дети, и взрослые, - сказал Рольфе. "Разные неприятности. Однажды дети разбили окно. Я спал, и мне на лицо посыпались осколки стекла. В другой раз здоровенный храбрец с ружьем застрелил мать-куропатку и ее выводок и бросил их кувыркаться. Он даже не собирался их есть. Ты когда-нибудь избавлял живое существо от страданий голыми руками, Сол? В тот же день я поставил табличку. С тех пор нас с куропатками никто не беспокоил.
   Сол встал и вышел на поляну. "Однажды мне пришлось убить лань, которую какой-то могучий охотник продырявил, но не счел нужным идти в кусты". Эрик вышел с Мартином Рольфе за ним, и все трое пошли по середине дорожки к окружной дороге. На них зачирикали птицы, и неторопливо ускакал кролик.
   На асфальтированной дороге Мартин Рольфе подошел к своему знаку. Он достал из кармана рубашки карандаш и прочертил вертикальную черту через букву "Е" в слове " майн " . Затем он присоединился к N и D с отметкой копирайтера.
   Сержант сказал: "Я не знаю, слишком ли это заметно. Кроме того, пара дождей смоет его.
   - О, да ладно, Эрик, - сказал лейтенант, садясь в машину. - Это ясно как божий день.
   - Спасибо, лейтенант, - сказал Мартин, подходя к полицейской машине, чтобы попрощаться. "Я никогда не умел писать ни черта".
   "Ах, да?" - сказал Эрик. - Держу пари, ты можешь переиграть нас обоих в любой день. Он оглянулся на знак, когда садился в машину, и споткнулся, так что ему пришлось схватиться за дверь, чтобы не упасть.
   - Осторожнее с шагом, - сказал Мартин.
   Ему было очень больно листать страницы сохраненного им экземпляра журнала "Нью-Йорк таймс".
   Какими милыми и детскими казались люди, делающие странные вещи, которых от них требовала модная реклама! Насколько искренними были заявления, сделанные в статьях и на страницах писем. Например, была ироничная, душераздирающе-смешная статья о демографическом взрыве - о невыносимых сотнях миллионов, которые скоро будут в Индии, или о шести миллиардах, которые будут на Земле всего через несколько лет.
   Если бы было столько же людей, сколько читало этот конкретный воскресный номер " Таймс". Полтора миллиона? Достаточно мира. Или даже если бы на Земле существовало всего несколько сотен человек, которые понадобились, чтобы написать, отредактировать и напечатать конкретный номер журнала "Нью-Йорк таймс". Даже если был только один , кроме Сисс и его самого. Один человек, с которым можно играть в шахматы или философствовать.
   Он отогнал от себя мысль о том, что третьим человеком на Земле может быть другая женщина. Это была слишком опасная, слишком взрывоопасная мысль. Предаст ли он Сисс ради нормальной женщины? Конечно, он никогда не бросит ее, но предательство было неизбежно - ее так легко одурачить. Какую форму, кроме интеллектуальной, она примет? Примет ли он новую женщину нагло как свою пару, легко объяснив Сисс? Попытается ли новый изгнать Сисс (он никогда этого не потерпит, не так ли?) или провозгласит ей унизительную роль в реорганизованном доме - что-то, что он мог бы рационально принять? (Он мог слышать, как новый говорит: "Вы хотите, чтобы наши дети - единственные дети Земли - были разумными, не так ли? Вы не хотите, чтобы новый мир был населен слабоумными отродьями, не так ли?")
   Его мысли вернулись к возможным последствиям, если бы третий человек был мужчиной. Предположим, этот человек не шахматист? А что, если бы он был просто скотиной с звериными инстинктами? Придется ли Мартину делить с ним Сисс на эскимосский манер? Даже если бы он смог заставить себя (или Сисс) принять такое соглашение, как долго это могло бы продолжаться без взрыва?
   Нет, пока он фантазирует, проще было бы выдумать двух других людей, мужчину и женщину, уже устроивших свою жизнь, приспособившихся.
   И все же - как долго две пары - и только две - могут жить бок о бок, чтобы что-нибудь не перекинулось? Обмен женами был слишком распространенным явлением в старые недобрые времена, когда существовало множество других развлечений, чтобы не быть ежедневным искушением в почти опустевшем мире.
   Нет, было бы лучше не иметь ни третьего, ни четвертого лица, если, конечно, кроме него не может быть бесконечное множество других...
   Ах, как же он был одинок!
   - Я иду в город, - сказал он Сисс.
   Они долгое время обходились без города. Они обходились тем, что имели или могли сделать; они уронили свою одежду и не заменили ее; они выращивали себе еду; сделали свой загородный дом центром своей вселенной. Но теперь он хотел вернуться.
   Должно быть, она что-то увидела в его глазах. - Позволь мне пойти за тобой, - сказала она. - Просто скажи мне, чего ты хочешь.
   Иногда она выбирала такую ироническую манеру говорить, что он мимолетно подозревал ее не только в уме, но и в остроумии.
   - Просто скажи, чего я хочу! Как будто-"
   Он остановился. Как будто он мог сказать ей. Как будто знал.
   Он знал только, что ему нужно уехать ненадолго.
   Он хотел побыть один, со своими воспоминаниями о населенной Земле.
   Он тоже хотел выпить.
   Давным-давно он взял за правило никогда не иметь в доме спиртного. Было бы слишком большим искушением иметь его под рукой. Он мог представить себя вырождающимся в пьяного бомжа. Имея под рукой неограниченные запасы и преданную женщину, которая выполняла бы всю необходимую работу, он мог бы легко соскользнуть в животную роль - стать существом с пропитанным виски атрофированным мозгом.
   Подходящим отцом и матерью на свете была бы такая пара!
   И поэтому он сделал свое правило: пить сколько хочешь, когда нужно - в городе - но никогда не приносить домой.
   И поэтому он сказал Сисс: "Я точно не знаю, чего хочу... Я просто хочу поехать в город".
   И она сказала: "Хорошо, мистер Ральф, если вам нужно". Снова было ее восприятие, если это было то, чем оно было. "Если придется", - сказала она, хотя он говорил о нужде, а не о нужде.
   - Да, - сказал он. "Но я вернусь. Я могу тебе что-нибудь принести? Она оглядела кухню и начала что-то говорить, но вместо этого остановилась и сказала: "Нам особо ничего не нужно. Вы просто уходите, мистер Ральф, и держитесь столько, сколько нужно. Это даст мне шанс собрать ягоды, о которых я давно мечтал.
   Она была так мила, что он почти решил не идти. Но затем он поцеловал ее - очень благодарный, что она была его Сисс, а не какая-то слишком умная сварливая и проблемная жена - и ушел. Он въехал голым в кадиллаке.
   Он выкатил вращающееся кресло из магазина на тротуар и сидел в нем под лучами послеполуденного солнца. Рядом с ним на тротуаре стояло полдюжины бутылок без крышек. Он разговаривал сам с собой.
   "Когда полуденное солнце, кроваво-красное сквозь дымку остатков когда-то перенаселенного мира, незаметно скользит к своему ложу, один из двух известных выживших становится тихо оштукатуренным". Он выпил за это и продолжил:
   "Какие мысли приходят в голову этому жалкому существу, этому голому реликту человека, которому осталось доживать остаток своих дней на разрушенной планете?
   "Вспоминает ли он когда-нибудь ту славу, которая когда-то принадлежала ему и его товарищам? Или он так погряз в нищете - в простой царапанье голого существования на засушливой почве - что забыл о высотах, на которые когда-то поднялся его род? Субъект задумался и потянулся за бутылкой. Пьет из бутылки много, но не так сильно, чтобы вызвать опьянение. Цель сюжета - тихая штукатурка, счастливое пьянство, бессмыслица Нирваны, никому не вредящая и никогда не ожесточающаяся. Болезненное пьянство?
   "Возможно, передышка в мечтах, когда субъект возвращает мысли к счастливому прошлому. Мистер Мартин Рольфе в "Счастливых днях".
   Он взял свой журнал "Нью-Йорк Таймс" и пролистал его. Это было почти так же хорошо, как выпить еще. Вот они - им не могло быть больше 17 лет - прыгали в своих трусиках, чтобы показать свободу действий и эластичность промежности. Он вспомнил, как однажды услышал, как репортер, ожидавший под дождем прибытия президента, сказал: "Быть репортером - это, по сути, недостойное занятие". Так же, как и быть моделью, очевидно.
   Прошлое... Он подумал: "Название для моих воспоминаний - Прошлое ". Он снова взял " Таймс" и обратился к рекламе жизнерадостного молодого человека в вращающейся двери с номером " Уолл Стрит Джорнал" . "Мне снилось, что я застрял во вращающейся двери в моем тропическом камвольном камвольном платье Arcticweave", - сказал Рольф, резюмируя ситуацию. Он был похож на 28-летнего Ларчмонта; пять лет после окончания колледжа, степень магистра, двое детей, жена начала слишком много пить. "Если он застрял там достаточно долго, он может прочитать газету до страниц доставки и отправиться на острова".
   Рольф с сожалением посмотрел на застрявшего в ловушке типа Ларчмонта, вооруженного от своего затруднительного положения только своим костюмом Arcticweave, журналом Wall Street Journal и, предположительно, бумажником, полным фотографий жены и ребенка, кредитными картами и билетом на поезд, выданным железнодорожной компанией, подавшей петицию. приостановить пассажирские перевозки.
   - Бедный ублюдок, - сказал Рольфе.
   Конечно, он говорил это и себе. Он сказал это всю дорогу домой: "Бедный ублюдок. Бедный ублюдок.
   Сисс ждала его в прохладном саду. Осторожно она провела его в дом. Она сказала с легким намеком на упрек (он мог это вынести - он заслуживал большего): - Вы опять слишком много выпили, мистер Ральф. Ты знаешь, что это вредно для тебя".
   - Ты права, Сисс. Совершенно верно."
   "Ты должен позаботиться о себе. Я стараюсь, но ты тоже должен попытаться.
   Она нежно уложила его в постель. Тогда он понял, среди прочего, как сильно он нуждался в ней, и изо всех сил пытался сказать ей что-нибудь приятное, прежде чем заснуть. Наконец он сказал: "Знаешь, Сисс, ты лучше всех этих сумасшедших прыгающих девчонок из "Йорк Таймс". Вот как она это назвала, "Йорк Таймс". - У тебя гораздо больше здравого смысла, чем у них.
   * * * *
   Из его тетрадей:
   Напился сафт. Центр города. Опасный. Нечестно по отношению к Сисс.
   Ответственность за травлю собаками во время вонючки. Плохое шоу.
   Не могу принести бутылку домой, хотя. Слишком велико искушение напиваться ежедневно и дважды по воскресеньям.
   Почему воскресенье хуже других дней? Я пытался переименовать его, но Сисс настояла, чтобы мы сохранили его. Она также требовала, чтобы он приходил каждые семь дней, как в старые добрые времена. Пришлось сдаться. Вот вам и реформа календаря.
   * * * *
   Он искал другие пути бегства. Он путешествовал, карабкался и исследовал.
   Однажды он нашел место на гребне холма, с которого (то есть, с него) можно было видеть на много миль, но с которого не было видно никакой работы человека, кроме вершины бункера на вершине такого же холма через широкую долину. .
   Найдя место, он убрал землянику из-под молодого клена, оставив папоротник и мягкий мох, и прилег отдохнуть. Это был напряженный и жаркий подъем, и теперь на него напали насекомые. Но хотя мухи и жужжали, они редко приземлялись, а комары были вялыми, и их легко было шлепнуть. Через некоторое время - был уже почти полдень (как будто час имел значение) - он сделал пару глотков из фляги в рюкзаке и съел сыр. Он думал о фляге как о своем железном пайке.
   Порывшись в рюкзаке, он нашел рулон пластиковой ленты, которую прихватил с собой, чтобы проложить путь. Он не нуждался в этом; вместо этого он обозначил свой путь, срезая ветки секатором с длинной ручкой.
   Но когда он лежал в одиночестве, которое искал и нашел (как странно искать одиночества в пустом мире), под одним из бесчисленных деревьев, где слышалось только жужжание насекомых, щебетание птиц, шум деревьев в мягкий ветер - он знал, что делать с пластиковой лентой. Он что-то напечатал на маленьком, но разборчивом квадратике бумаги и скотчем прикрепил к самой нижней ветке своего молодого клена. Теперь он лежал под ним, смакуя то, что он сделал.
   Маленькая табличка гласила: ЭТО ДЕРЕВО ЗАРЕЗЕРВИРОВАНО.
   * * * *
   Однажды июньской ночью шел дождь большими, теплыми, гонимыми ветром простынями. Он не испытывал такой бури с тех пор, как десятилетием ранее посетил тропики.
   Удовольствие, которое он получал от пропитанного водой температуры ванны, было усилено опасностью от молнии. Он ударил с неба, словно разыскивая его, уничтожая и сжигая всего в нескольких ярдах от него, как будто было бы великой космической шуткой ударить по этому единственному месту на поверхности Земли и убить последнего человека.
   Он бросал вызов ей, бешено скакал, затем намеренно останавливался, словно замирая, когда вспыхивала вспышка, позировал с вытянутыми или вскинутыми руками, кричал, бросая вызов тому, что наслало бурю, высвобождая свои сдерживаемые разочарования, разочарования и ненависть в стихийная сила бури.
   * * * *
   Он несправедливо заточил зверя в яму. Он почти исчерпал себя в попытках перепрыгнуть через отвесные стены. По крайней мере, он не утыкал дно шипами.
   Рольфе мог убить его сверху, отравить, оставить голодать. Вместо этого он прыгнул в яму, вооружившись двумя ножами, рискуя покалечиться и умереть.
   Он сразу понял свою глупость. Существо было далеко не беспомощным. Его когти были острыми, хотя его движения были неуклюжими в тесном дне ямы, и его зловонное дыхание было таким же оружием, как и его клыки.
   Он чувствовал, что только благодаря чистой удаче ему удалось избежать когтей и клыков достаточно долго, чтобы вонзить сначала один нож, а затем другой в сердце зверя.
   Когда его предсмертные схватки стихли, он лежал там, уткнувшись лицом ему в затылок, обнимая то, что он убил, и грусть охватила его, когда он почувствовал, как затихает сердцебиение.
   Позже он освежевал зверя. Он и Сисс ели мясо и спали под шкурой. Но сначала он зарыл голову в знак уважения достойному противнику, своего рода приветствие другому мужчине.
   * * * *
   И родился у них сын.
   Сисс, казалось, знала, что делать, инстинктивно. Неуклюже он помог. Он перерезал пуповину вареными ножницами. Сделал узел. Постирал красную вещицу.
   Наконец Сисс легла тихо, сухо, безмятежно, держа на руках своего спеленутого ребенка. Он сел на пол рядом с кроватью и все смотрел и смотрел на мать и дитя. Святая картина, подумал он. Он сидел часами, глядя в недоумении. Она посмотрела на него, молча, недоумевая. Новый человек спал безмятежно. Это не могло быть более совершенным.
   Его сын. Его мальчик. Его и ее, но, как он счел справедливым сказать, в основном его.
   Его сын Адам. Как еще можно было назвать его? Адам. Банально, но благородно. Он подумывал назвать его Ральфом, но ненадолго. Было бы слишком комично, если бы его мать представила его своему ближайшему кругу друзей - если подумать, все родственники - как Ральфа Ральфа.
   Конечно, в таком закрытом обществе, как у них, в представлении не было бы необходимости в течение многих лет. Прошли годы.
   Там был его сын, высокий для своего возраста, прямой, смуглый, с хорошими руками...
   Но яркий? Умный? Откуда отцу знать? Предубежденный родитель видит только хорошее, игнорирует то, что не хочет принимать, может не замечать недостатков, очевидных для всех остальных.
   Он поговорил с ним и получил обнадеживающие ответы. Но разве почти любой ответ не удовлетворил бы родителя? Родители легко удовлетворяются. Особенно отцы сыновей.
   Приучил ли он себя до такой степени, что удовлетворился бы, если бы его сын показал нечто большее, чем разум животного? Обусловливание включало в себя агонию наблюдения за тем, как растет его сын, наблюдение за признаками умственной отсталости, идиотизма, тупости, головастика, апатии.
   А потом у них родилась дочь.
   * * * *
   Из его блокнота:
   Мой сын. Коричневый как копейка. Голый как сойка. Стройный, мускулистый, красивый, активный, хорошо владеет руками.
   Яркий? Кажется, так. Очевидно, слишком рано, чтобы говорить по-настоящему.
   Ему пять лет, и он только что совершил свое первое убийство. Дикая собака напала на нашу козу. Попал ему в правый глаз из 30-30 калибра на _____ ярдах (измерьте и впишите).
   Сильный и смелый, опытный и красивый. Будем надеяться, что умный тоже.
   Боже, пожалуйста.
   * * * *
   Моя дочь. Моя прелесть, моя красавица. Какая ты прелесть, с твоей безмятежной улыбкой и твоей любящей манерой обнимать меня за ногу и смотреть на Старого Папочку. Ты сын своей матери, не так ли? Так хорошо, так тихо. Но вы быстры на ногах, и ваши рефлексы (я проверил их) в порядке. Я думаю, у нас все в порядке.
   * * * *
   Дневник Сисс (Сисс не была очень верна в своем дневнике. Печатное слово не было ее средством. Хотя ее намерения были явно благими, всего в нем менее дюжины записей, и они воспроизведены ниже. Она не датировала их. ...Почерк в последней записи немного лучше, чем в первой, но, может быть, только потому, что она пользовалась более острым карандашом. Вероятно, более откровенный дневник нашелся бы в ее сердце, если бы его можно было прочитать, или в ее детях.)
   Мистер Ральф сказал мне записывать дела, когда они станут большими и важными, и я начну сейчас. Сегодня мистер Ральф женился на мне.
   * * * *
   Сегодня очень счастлив. Учимся радовать мужа.
   * * * *
   Очень очень счастлив. Сегодня переехали в наш загородный дом. Мне нравится больше, чем большой город.
   * * * *
   Сегодня у меня родился ребенок, мальчик.
   * * * *
   Мое слово на сегодня - удовлетворенность. Я должен написать это по буквам и сказать, что это значит. Мистер Ральф говорит, что мне нужен эддукатон, он меня просветит.
   * * * *
   Мое слово на сегодня - образование. Мистер Ральф видел, что я написала вчера в своем молочном магазине..
   * * * *
   У меня есть 2 слова для сегодняшнего дневника и вчера. Тоже видел не видел.
   * * * *
   Сегодня у меня родился ребенок, девочка. Ральф сказал, что теперь все будет хорошо.
   * * * *
   И предположительно так и было. Удвоив население, человечество, казалось, обрело прочную основу. В мире была любовь; растущая, гордая семья и новая самоуверенность в Сиссе - заметьте, что теперь он был Ральфом, а не мистером Ральфом. Однако мы можем быть уверены, что строгий, хотя и любящий отец дал ей два слова на завтра: все в порядке. Отец, мать, сын, дочь. Немного обучения, много любви.
   Летом на восьмом году жизни Адам и его отец были в лесу за пастбищем, на небольшой полянке у ручья, который бежал чистым и сверкающим, а затем расширялся в неглубокий илистый пруд, которым пользовался скот. Мартин и мальчик обедали после утренней рубки по дереву и разговоров.
   Адам, голый, как и его отец, спросил: "Могу ли я отрастить еще волосы, как ты?"
   А Мартин ответил: "Конечно, когда станешь больше. Когда ты станешь мужчиной".
   А Адам сравнил свою гладкую кожу с мускулистым, волосатым телом отца и сказал: "У мамы в этом месте тоже есть волосы, но она другая".
   Так объяснял Мартин, обливаясь потом, хотя сейчас сидел, а сын все понял, кивая, как будто это было важнее, чем знать, почему у коровы теленок, очевидно, что до сих пор Адам не связывал функцию бык с падением теленка. Мартин объяснил по-человечески.
   "Очень мило, - сказал Адам. - Когда я смогу это сделать?
   Мартин старался говорить как ни в чем не бывало. Как вы обучаете своего сына инцесту?
   Объяснение, наконец, было завершено, и теперь Мартин мог задать вопрос. - Подумай хорошенько об этом, сынок. Если бы вы могли спасти жизнь одного человека - своей матери или меня, но не другого, - кого бы вы спасли?"
   Адам ответил без колебаний. "Конечно, я спасу маму".
   Мартин пристально посмотрел на своего сильного, красивого сына и задал вторую часть вопроса. "Почему?"
   Адам сказал: "Я не хотел тебя обидеть, папа. Я бы спас вас обоих, если бы мог...
   - Я знаю, ты бы это сделал. Ты был метким стрелком с пяти лет. Но может быть только один шанс. Ваш ответ - единственно возможный, но я должен знать, почему вы его дали.
   Мальчик нахмурился, пытаясь обдумать ответ, который он дал инстинктивно. - Потому что - если необходимо - мы с ней могли бы...
   Затем в спешке вырвалось: "Потому что она могла бы быть матерью для мира, а я мог бы быть отцом".
   Мартин вздрогнул, как будто только что прошел долгий озноб. Все было в порядке. Он обнял своего прекрасного, сильного, умного сына и заплакал.
   Через некоторое время появилась Сисс, шедшая вдоль ручья, голая, как они двое, но другая, как сказал Адам, и ехала верхом на голом ребенке у себя на бедре.
   "Думал, мы могли бы присоединиться к мужчинам на обед", сказала она. "Я собрал ягод на десерт". Она несла ежевику в сетчатом мешочке, и некоторые из них были в синяках, окрашивая загорелую кожу чуть ниже ее тонкой талии в нежно-голубой цвет.
   Мартин сказал: "Вы двое, конечно, неплохо выглядите. Подойди сюда и поцелуй меня".
   Малышка сначала поцеловала его, а затем поковыляла к Адаму, который покорно чмокнул ее.
   Их отец раскрыл объятия, а Сисс села рядом с ним, отложив ягоды в сторону. Она безмятежно положила голову ему на плечо. Мартин прижал ее к себе и поцеловал в глаза, в щеки, в волосы, в шею и, наконец, в губы, там, на солнце, на берегу чистого ручья, в присутствии всего мира.
   - Как ты думаешь... - начала было она, но Мартин сказал: - Тише, а теперь. Все нормально. Все в порядке, Сисс, дорогая. Она вздохнула и расслабилась рядом с ним. Он никогда раньше не называл ее любимой. Он снова долго целовал ее, и она постепенно легла на мягкую землю, подняла одно колено и согнула другое, чтобы приспособиться к мужу.
   Младенец потерял интерес и пошел вброд, но Адам смотрел, положив локоть на колено, и однажды сказал: "Не раздави ежевику", - и потянулся за ними. Он съел горсть, медленно.
   Затем он услышал, как его мать вздохнула: "О, слава Богу", и через мгновение оба его родителя замерли. И через некоторое время он посмотрел, чтобы убедиться, что с ребенком все в порядке, а затем подошел к переплетенным, нежно дышащим телам, которые были прекраснее всего, что он когда-либо видел.
   Адам встал на колени рядом с ними и поцеловал шею отца и губы матери. Сисс раскрыла объятия и тоже обняла сына.
   И Адам спросил, прижавшись лицом к материнской щеке, влажной и теплой: "Это и есть любовь?"
   И мать ответила: "Да, милый", а отец как-то приглушенно сказал: "Это все, что есть, сынок". Адам потянулся за ягодами и положил одну в рот своей матери, одну в рот отца и одну в свой. Затем он встал, чтобы дать одну ребенку.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"