Рыбаченко Олег Павлович: другие произведения.

Четыре агента и девчонка из Цру

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   Он сидел за пластиковым прилавком, и когда ему принесли еду, все было в пластиковых пакетиках. Взгляд из огромного зеркального окна показал ему дорогу, по которой он ехал весь день, безликая полоса асфальта равнодушно катилась через выпотрошенные холмы, обнажая пласты желтой скалы. Он открыл пакет и насыпал белый порошок в свой кофе, помешивая его белой пластиковой ложкой. Он смотрел, как жидкость мутно кружится, нерастворившиеся гранулы искусственного крема качаются на поверхности. Ему пришло в голову, что он настолько близок к тому, чтобы быть нигде, насколько это возможно. Он съехал с магистрали сразу за Коммерсией, и деревья, растущие по обеим сторонам узкого шоссе, окружили машину танцующими пятнами зелено-золотых теней, еще более отчетливых теперь, когда начало темнеть. В обманчивой ясности только что сумерек он увидел что-то вдоль шоссе, фигуру, худощавую, в джинсах и футболке, очертания как бы искаженные, пока не увидишь брезентовый рюкзак. Одна тонкая рука была поднята, большой палец вытянут. Тот же инстинкт, который заставил его отказаться от пластиковых пакетов, нажал на тормоза, когда он остановился, шины скрежетали по гравию вдоль края дороги. Фигура метким диким движением пробежала несколько ярдов до машины, схватилась за ручку двери. Свет внутри машины скользнул по очень прямым волосам цвета где-то между красным и золотым. На носу и щеках виднелись бледные солнечные веснушки, а рот казался гибким при многих выражениях, а теперь украдкой улыбался. Дверь хлопнула со странным неизбежным звуком.
   - Я еду до Медисин-Оукс, - сказал он, с некоторым удивлением услышав ворчливость в собственном голосе.
   - Спасибо, мистер.
   Он поехал дальше, салон машины превратился в капсулу тьмы и тишины, если не считать тускло-зеленого свечения приборной панели. Он увидел кончики грудей под тонким хлопком футболки и почувствовал смутное беспокойство. Только чувство "никуда", которое он пытался опередить, заставило его остановиться ночью для попутчика, что было в лучшем случае рискованной идеей. Она отложила рюкзак и растянулась на сиденье с явным комфортом. Он был на грани прочтения лекции о вреде автостопа для молодых девушек, пока не понял, что усугубил ошибку, подняв ее. Не то чтобы она была в опасности от него.
   Он преподавал в школе, имел собственных детей и почти возмущался ее позой полного расслабления.
   - Ты далеко собираешься?
   - Я просто смотрю страну, - сказала она довольно сонным голосом.
   - Для туристов не так уж много места, - сказал он, надеясь намекнуть, что подозревает, что она сбежала из какого-то соседнего дома.
   - Это интересно, - сказала она. - Никто тебя не беспокоит. Точно так же она, похоже, не поняла его слов, размышлял он, поскольку ему, возможно, придется выдать ее властям Медисин-Оукс.
   - Много ездить?
   "Я не нуждался в нем до сих пор. Я путешествовал с кем-то".
   "Что случилось? Или это личное?"
   "Я точно не знаю. Он был милым. Он купил мне это. Она указала на одежду и рюкзак. "Но сегодня утром я проснулась одна в гостиничном номере; мотоцикл пропал - и Фрэнки тоже.
   Он молчал, чувствуя себя последним из динозавров, недоумевая, почему его всегда удивляли эти девушки, демонстрирующие небрежную сексуальность в своих тренировочных лифчиках. Но когда он подумал об этом, он сам оказался в затруднительном положении. Не то чтобы Синди сбежала от него; она сделала все по номерам. Это было похоже на нее, устроить развод как тщательно продуманный званый ужин - не для того, чтобы создать огласку; это было бы плохо для ее бизнеса, чтобы не навредить детям (они были похожи на растения в горшках, которые она двигала так деликатно, чтобы не повредить корни). - Они молоды, - сказала она. - Они приспособятся. Он был в восторге от всего этого, поэтому, когда пришли последние бумаги, он хотел пожать ей руку, сказать "молодец", но вместо этого ушел. Он задавался вопросом, почему при всей ее тщательной постройке он не смог увидеть ничего, кроме обломков.
   Его фары уловили двойные звезды глаз животных вдоль дороги, пятно чего-то маленького, притаившегося в кромке сорняков. Затем оно исчезло.
   "Что это было?" - спросила его попутчица резким шепотом.
   "Ничего такого. Какое-нибудь животное у дороги, может быть, кошка.
   "Я не люблю кошек". В ее голосе была странная напряженность. - Их глаза - они смотрят.
   * * * *
   Появились огни Медисин-Оукс, звездное тепло на склонах темных холмов. Вскоре он свернул за последний широкий поворот и вышел на главную улицу со старомодными зданиями цвета пыли, обрамленными яркими неоновыми вывесками. Он знал, где собирается провести ночь - в маленьком полуразрушенном мотеле, спрятанном в тихом переулке. Остановившись перед ним, он на мгновение задумался. Он точно не хотел подвозить ее к полицейскому участку глубокой ночью, а оставлять ее спящей в машине было небезопасно.
   Он получил двухместный, не совсем желая платить за две каюты. Когда он попытался ее разбудить, она откатилась от него так, что ему пришлось поднять ее, изнуренно спящую, и внести внутрь. Поначалу он немного беспокоился об организации, но это было все равно, что нести спящего ребенка в постель. Ее лицо было странно вялым и лишенным выражения, как будто тело было бездомным, а разум блуждал в каком-то сновидении.
   Когда она не подавала признаков пробуждения, он на мгновение остановился, затем расстегнул пуговицу и ширинку ее обтягивающих джинсов, стянув их с стройных детских бедер в хлопчатобумажных трусиках, затем быстро натянул одеяло до ее подбородка. Он приготовился ко сну, ему нравилась неуместность того, что она лежит на другой кровати. Ее дыхание было последним звуком, который он услышал перед тем, как заснуть.
   А потом он бродил по стране своей мечты. Ветры со стоном и завыванием страшным грохотом огибали угловатые очертания странного искривленного дома. Возле двери рос огромный дуб, его туша была выжжена с одной стороны какой-то давней молнией, а вдоль одной из стен сооружения росли кроваво-красные лианы, развевающиеся на постоянном ветру. Пока он смотрел, дверь открылась, и три существа вышли, чтобы встать под прикрытием дерева, их залатанные и рваные одежды развевались на ветру. Их лица были темны и неясны, но у него сложилось впечатление возраста и гротескности, превосходящей человеческое уродство. Казалось, они о чем-то спорили, жестикулируя тощими руками. "Ты украл его, девка, и тебя заставят вернуть!" Его разбудил полусдавленный крик, и только через мгновение он вспомнил, что в комнате он не один. Автостопщица сидела, прикрывая рот рукой, другую протягивая, словно отгоняя какое-то зло, ее большие глаза потемнели от ужаса. Он сел на кровать и обнял ее. - Всего лишь сны, дорогая, - сказал он, когда ее полувопли перешли в рыдания.
   - Они собирались вернуть меня туда, - прошептала она, приближаясь к нему. На какое-то мгновение он подумал, что она имеет в виду возвращение в странный дом из его собственного сна. Он почувствовал ее теплую кожу под тонкой хлопчатобумажной рубашкой, округлость груди на своем запястье. Одно дело уложить безжизненное спящее тело в постель - совсем другое.
   - Мне здесь нравится, - сказала она, глядя вверх сквозь медно-золотистую челку. "Мне нравится быть рядом с тобой". Он резко отошел. - Ну вот, - сказал он, чувствуя себя глупо, отступая от ее тепла. Возможно, он был достаточно взрослым, чтобы быть ее отцом, но не таким уж старым. Господи, но он был дураком, даже раздумывая об этом договоре. Ему смутно казалось, что его поймали на приставании к студентке, но ничего, кроме как стиснуть зубы до утра.
   Тогда он сможет оставить ее здесь, не беспокоясь о власти. Он с иронией подумал, был ли мотоциклист таким же моральным человеком, как он сам. Она плакала лишь немного дольше, звук был заглушен подушкой.
   * * * *
   Он проснулся и столкнулся с прозаической убогостью декора мотеля. Это странное место и эти фигуры - только сон, а сны, при всей их ясности, утром вовсе ничего не значили. На соседней кровати его автостопщица открывала ей игровые глаза. Всего лишь ребенок, и даже если бы она была юной королевой бродяг, ей нечего было бояться его. В конце концов, его никогда не интересовала тюремная приманка. Как учитель и как отец, он должен был кое-что узнать о детях.
   - Как насчет завтрака?
   "Боже, да. Как ты узнал, что я голоден? - сказала она, вскакивая босыми ногами с кровати.
   "Просто удачная догадка. Я Майкл Пэйтон. Как вас зовут?"
   "Рута".
   "Рут?"
   "Нет. Рю.
   Он подождал какое-то время, чтобы назвать фамилию, но ее не последовало. - Ты можешь привести себя в порядок и одеться в ванной. Я угощу вас завтраком, и, может быть, давайте просто позволим будущему позаботиться о себе. Он отвернулся и услышал шаги, а затем звук душа.
   За завтраком в кафе с причудливым названием "Мамочкино" он принял наилучший учительский вид, чувствуя себя теперь хозяином положения. - Убегая, ты ничего не докажешь. Они действительно были такими плохими, твои родители?
   Она невозмутимо посмотрела вверх. - У меня нет родителей.
   "Ой, простите. Ну, с кем ты живешь?
   - Мои сестры, но я не могу туда вернуться. Казалось, она немного вздрогнула.
   "С вами плохо обращались? Если бы вы были, вам не нужно было бы идти домой; есть места, где ты мог бы закончить школу...
   "Мне нужно многое узнать о мире", - сказала она с озорной улыбкой.
   "Конечно, а что, если мы пойдем в полицейский участок здесь и..."
   Ее глаза дико расширились, и на мгновение он подумал, что она выскочит из кабинки, но она просто присела у окна, стараясь быть настолько маленькой и незаметной, насколько это было возможно.
   Снаружи на мокром от дождя тротуаре за ними наблюдали две пожилые дамы. Одна из них была одета в яркое платье с цветочным принтом, подчеркивающее ее впалые формы. Они прошли мимо, их лица были скрыты зонтиком.
   Постепенно Рю вышла из своей испуганной позы.
   - Вы знали их?
   - Возможно... я не уверен, но мне нужно выбраться отсюда. Вы должны взять меня с собой - из этого города.
   "Ты в бегах". Он схватил ее за запястье, но женщина за соседним столиком потрясенно посмотрела на него, и он отпустил. - Ты же знаешь, что мне придется отвести тебя к властям.
   Ее рот скривился в улыбке, хотя глаза не потеряли своего ужаса. - Может быть, мы сообщим им, где я был прошлой ночью? - спросила она невинным тоном.
   Это было мгновение до того, как гнев пришел, прежде чем он понял, насколько ловко она поймала его в ловушку.
   * * * *
   Было жарко, солнце быстро сушило дождь и создавало банную атмосферу. Рю сидела тихо, время от времени поворачиваясь к заднему окну, как будто думала, что кто-то идет за ней. Если бы она думала, что он забудет унижение сегодняшнего утра...
   Пока он ехал, его гнев немного остыл. Он вспомнил ее страх перед этими безобидными старушками и то, как она плакала по ночам. Он подумывал бросить ее на дороге, но что, если кто-то действительно опасный подберет ее? Ей нужна была помощь, может быть, даже помощь психолога. Он решил оставить ее с собой, пока не доберется до Солт-Сити. Может быть, он мог бы урезонить ее, найти кого-то, кто оказал бы ей необходимую помощь.
   День подходил к концу изнуряющей жары, но он имел полное намерение добраться до места назначения до того, как уснет, хотя это, вероятно, займет половину ночи. Дорога здесь выходила на большое государственное озеро. Ветер немного рубил волны, и в окна машины дул прохладный ветерок. - Разве мы не можем остановиться здесь, хотя бы ненадолго? она спросила. Он думал о том же. Крякнув в нелюбезном согласии, он пошел по боковой дороге, которая должна была привести их к пляжу. Когда он выключил мотор, треск сверчков прочертил в тишине тревожные узоры. Отсюда шоссе было скрыто, а узкая полоска песчаного пляжа окаймлена бурьяном.
   Рю открыла дверь и соскользнула с сиденья как раз в тот момент, когда он велел ей остановиться. Она бежала через высокие водоросли, пока не достигла пляжа. Он неохотно последовал за ним. Солнце было чистым аметистом, просачивающимся в выгоревшее от жары небо, ветер касался его шероховатой кожи. Когда он снова подумал о Рю, то увидел ее джинсы и футболку, лежащую пустыми на влажном песке. Она как раз сбрасывала трусики, и он увидел ее узкие ягодицы как раз перед тем, как она плюхнулась в темную воду. Он сел в сухом месте, расстегнул воротник рубашки и отложил в сторону очки. Несколько мгновений он сидел, обхватив голову руками, размышляя, не вызвана ли его забота об этом незнакомце тем, что он хотел игнорировать свои собственные проблемы. Потом он спросил себя "какие проблемы", потому что из этого следовало, что если у тебя не было жизни, у тебя не было проблем.
   * * * *
   Когда он посмотрел вверх, вода, окутанная паутиной теней, была сплошь и рядом; там голова не качалась. С ужасным чувством потери он побежал вдоль кромки воды. Сначала он ничего не увидел, потом что-то, что могло быть плавающим телом. Он скинул брюки, сбросил рубашку и поплыл к чему-то парящему во тьме, рябь отбрасывала тысячи осколков разбитого лунного света. Она лежала лицом в воде, лениво поворачиваясь. Он изо всех сил пытался перевернуть ее, его ноги искали неуверенную опору на грязном дне. Он метался в воде, увлекая ее к берегу. Ее кожа была восково-белой в тусклом лунном свете, ее конечности были вялыми, а лицо совершенно лишенным выражения. Испугавшись, он на мгновение прижал ее к себе и, не обнаружив дыхания, открыл ей рот и указательным пальцем проверил, нет ли препятствий. Он коснулся ее губ своими, мягко вдохнул.
   Ее губы шевелились; одна маленькая рука схватила его за шею, и ее язык деликатно скользнул между его губ, так поразительно, что он не отстранился. Он почувствовал, как другая ее рука, маленькая и холодная, скользнула вниз по его животу, проникая под пояс промокших трусов. Словно мир, каким он его знал, рухнул на части. Шум сверчков сменился взрывом оглушающей тишины. В руках он держал нежное, почти бесполое тело куклы... или ребенка, но когда он смотрел в лицо, на него смотрело что-то невероятно древнее и мудрое, уверенное в ответе. При всем при этом был еще элемент удивления, когда его руки, покрытые песком, нашли ее грудь.
   Когда он вернулся к реальности, к гудящей песне насекомых, к липкому серому песку, все еще хранившему случайные наброски, оставленные их телами, к хрупкой траве, сгибающейся на ветру, он увидел, что Рю сидит рядом с ним, ее лицо выражало сонливое удовлетворение, ее руки, двигающиеся по контурам ее собственного тела. - Ты не получишь его назад, - сказала она, но не ему - в темноту за бешено колыхающимися тенями сухих сорняков, как будто кто-то стоял и слушал. Но никого не было. "Теперь он мой. Чтобы использовать, как я хочу. Чтобы наслаждаться, как я хочу".
   Когда он посмотрел на нее, она замолчала, потянулась за футболкой, хотя от сырости она и просвечивала. Он боялся прикоснуться к ней, но придвинулся ближе, глядя ей в лицо с каким-то ужасом. "Кто ты?" - спросил он, не допуская, что вопрос мог бы начинаться с "что".
   "Как ты думаешь, я такой? Ты думаешь, я ведьма? Может быть, я." Она обняла себя. "Мне нравится это место. Я делаю. И ты мне нравишься, и Фрэнки... и другие, так много других новых. Так много, много новых вещей, которые нужно попробовать". Она встала и немного потанцевала на пустынном пляже, двигаясь белой фигурой среди прыгающих теней, которые ходили за ней.
   * * * *
   Он спал в машине, проснувшись в мокрой и мятой одежде, с хрустом в шее и с неизгладимо запачканной совестью. Он наполовину надеялся, что Рю ушла куда-то одна, но она поднялась по берегу к машине, приглаживая свои медно-красные волосы, если бы он не знал лучше, ребенок, которого он сопровождал к воде накануне, за исключением того, что он знал лучше. Она остановилась, чтобы перевернуть свои кроссовки, стряхивая с них песок. - Знаешь, это не конец света, - сказала она, словно почувствовав его настроение.
   "Я просто никогда не считал себя растлителем малолетних", - сказал он.
   "Некоторые вещи реальны, - сказала она, - а некоторые - только маски, скрывающие то, на что мы не знаем, как смотреть".
   Он не пытался понять это; он просто ездил. До места назначения оставалось всего десять миль, когда он почувствовал себя слишком уставшим, чтобы идти дальше. Съехав с шоссе в маленький сонный на вид городок, он нашел мотель на его краю и остановился.
   - Я грязный и усталый, - сердито сказал он.
   Ветер поднимал пыль с голой земли вокруг хижин. Худощавый и потрепанный на вид оранжевый кот выскользнул из-за не подстриженного куста и какое-то время наблюдал за ними желтыми стеклянными глазами, а затем удалился. "Мне не нравится это место. Думаю, он узнал меня".
   - Тогда иди один. Найди другого лоха, который тебя подберет".
   - Нет, я хочу остаться с тобой.
   Его глаза горели и резали, а периферийным зрением появлялась прозрачная серая паутина. Он подписал их, заметив, что написал "мистер и миссис Гумберт Гумберт". Он принял душ, включив воду настолько жесткую и горячую, насколько мог, но это, похоже, не повлияло на охватившую его вялость. Когда он вышел из ванной, его кожа покалывала. Рю лежала на кровати, ее волосы блестели на подушке, занавески на открытом окне небрежно скользили по ее телу с веснушчатой бледной кожей, покрытой сумерками.
   "Я поступила глупо, пытаясь убежать от них", - сказала она приветственным жестом. "Миры лежат близко, так же близко, как мы сейчас друг к другу".
   В ее объятиях он мечтал. Он задыхался в маленькой, темной, вонючей комнате. В причудливой перспективе сновидений он увидел лицо, сморщенное, как сушеное яблоко, с огромной челюстью, укороченным в ракурсе лбом с двумя зелеными отблесками там, где должны быть глаза, под щетинистой линией там, где две брови срослись над переносицей. Две другие фигуры двигались позади первой, и ему показалось, что одна из них была одета в яркое платье с цветочным принтом. Стеклянный стакан, наполненный пурпурной жидкостью, булькал над голубым пламенем. Он наблюдал, как рука, тонкая, как птичий коготь, принесла что-то маленькое и бесполезно извивающееся и бросила в мензурку. Он думал, что фигуры сгрудились близко друг к другу, чтобы насладиться его борьбой, пока оно варилось заживо. Гроб, разбитый и покрытый плесенью, начал бешено вибрировать, от него отслаивались темные гниющие осколки. Из него изо всех сил пытался подняться скелет, весь из обесцвеченных костей и высохших сухожилий.
   "Сестра-Синди, принесите кастрюлю", - сказала одна из существ истерическим полувизгом, и аморфное пятно, становясь все выше и скользя, превратилось в ведьму. Он вылил все еще дымящееся содержимое на ухмыляющийся череп скелета, вещество расплавило кости, как свечной воск, прилипло и приняло форму человека. Еще мгновение, и он узнает ее.
   Он проснулся от того, что шторы хлопали над его головой, ветер нес тяжелый, пыльный запах дождя. Рута исчезла, дверь осталась открытой. Гром ворчал, одеваясь, и когда он вышел из каюты, небо было полно угрюмых туч. Он никого не видел. За мотелем рос кустарниковый лес, тонкие деревья уже качались на ветру. Он звал Руту, но ответа не было. Снова раздался гром, с большей силой, и молнии бросили на деревья жуткое сияние. Чем дальше он углублялся в лес, тем вялее становились его движения, и в какой-то момент он боялся повернуться и посмотреть на мотель, потому что у него возникла внезапная уверенность, что его там нет.
   Он мельком увидел две темные сгорбленные фигуры в лоскутных одеждах, скользящие между деревьями, неся что-то похожее на связку сухих веток, завернутых в черные тряпки. Он попытался заставить свое тело двигаться вперед, но атмосфера как будто стала густой и жидкой, и все, что он мог сделать, это просто передвигать ноги.
   Затем он увидел Рю, стоящую на небольшой поляне. В один момент ее глаза встретились с его взглядом, в них было что-то умоляющее, а в следующий - глаза пустые, как у куклы. Ее кожа стала полупрозрачно-бледной, она рухнула на лесную подстилку. Затем появились три сгруппированные черные фигуры, иногда выглядевшие как люди, иногда нет, кричащие хриплыми голосами, когда их тощие руки с черными ногтями впились в плоть Руты.
   "Ты эгоистка!" Безжизненное тело Рю дергалось взад-вперед, пока они сражались с ним, конечности безжизненно качались.
   "Хотел украсть нашу личность, когда мы все поклялись поделиться ею".
   "Это мое. Дай мне его надеть!" Ладони, похожие на когти, оставляли раны на белой коже. Когда он попытался закричать, его челюсть словно застыла. Темные бьющиеся тела загораживали ему обзор, все еще рвясь и крича: "Мое, мое!"
   Время было искажено; молния, когда она ударила, была похожа на золотую полосу, расплавившую дерево рядом с ним. Было сильное сотрясение мозга; громадная дверь захлопнулась между мирами, и он рухнул на лесную подстилку и лежал там ошеломленный.
   Когда он проснулся, в воздухе витал запах гари, а у подножия расколотого дерева еще тлел огонь. На траве и впитавшейся в каменистую почву всюду были темно блестящие пятна, которые окрашивали кончики его пальцев в красный цвет, когда он касался их. "Кто бы мог подумать, что в ней столько крови", - хихикнули его мысли. И кусочки желтоватой мышечной ткани и пестрые отрезки внутренностей, кое-где раздробленные фрагменты кости. - И кто бы мог подумать, что у нее г... Содержимое желудка обожгло ему горло и выплеснулось на траву.
   * * * *
   Он знал, что каким-то образом ему удалось собраться достаточно долго, чтобы сбежать из мотеля и добраться до города. Должно быть, он уговорил кого-то снять эту дешевую комнату в старом разваливающемся здании, потому что он был здесь, и стены с их нечеткими узорами коричневых пятен, покрывающих выцветшие букеты, были единственной реальностью, которая у него была. Он встал и зашаркал через комнату, отшвырнув в сторону пустую бутылку из-под виски (он тоже не помнил, чтобы пил ее). Он прищурился сквозь ламели выцветших венецианских жалюзи и попытался оценить время суток, но небо было затянуто тучами, и ветер гонял грязные обрывки опавших листьев. В любом случае, он был голоден и догадывался, что у него еще осталось достаточно денег, чтобы купить еду.
   Он вышел в полумрак тесного коридора и стал спускаться по лестнице. На лестничной площадке, там, где лестница поворачивала, он встретил кого-то, может быть, еще одного жильца, хотя он не мог припомнить, чтобы видел ее прежде, - очень старую даму в бесформенном черном платье, ее рука, как мотылек с коричневыми пятнами, парила над перилами лестницы. . Он мог бы поклясться, что не знал ее, но она долго смотрела на него, и в каждом глубоко посаженном глазу под щетинистой бровью блеснул зеленый огонек.
  
   ЛОВУШКА Генри С. Уайтхеда и Г. П. Лавкрафта
   Первоначально опубликовано в Strange Tales of Mystery and Terror , март 1932 года.
   Это было утром в четверг в декабре 192 года, когда все началось с того необъяснимого движения, которое мне показалось, что я увидел в своем старинном копенгагенском зеркале. Что-то, как мне показалось, зашевелилось, что-то отразилось в стекле, хотя я был один в своей каюте. Я сделал паузу и внимательно посмотрел, затем, решив, что эффект должен быть чистой иллюзией, возобновил прерванное расчесывание волос.
   Старое зеркало, покрытое пылью и паутиной, я обнаружил во флигеле заброшенного поместья на малонаселенной северной территории Санта-Крус и привез его в Соединенные Штаты с Виргинских островов. Почтенное стекло потускнело из-за более чем двухсотлетнего пребывания в тропическом климате, а изящный орнамент на верхней части позолоченной рамы был сильно разбит. Я поместил отдельные части обратно в раму, прежде чем поместить ее на хранение вместе с другими вещами.
   Теперь, несколько лет спустя, я жил наполовину как гость, наполовину как репетитор в частной школе моего старого друга Брауна на ветреном склоне Коннектикута, занимая неиспользуемое крыло в одном из общежитий, где у меня было две комнаты и коридор. себе. Старое зеркало, надежно спрятанное в матрацах, было первым из моих вещей, которое я распаковал по прибытии; и я величественно установил его в гостиной поверх старой консоли из розового дерева, принадлежавшей моей прабабушке.
   Дверь моей спальни находилась как раз напротив двери гостиной, между ними был коридор; и я заметил, что, глядя в свое шифоньерное стекло, я мог видеть большое зеркало через два дверных проема, что было точно так же, как смотреть в бесконечный, хотя и уменьшающийся коридор. В этот четверг утром мне показалось, что я заметил странный намек на движение в этом обычно пустом коридоре, но, как я уже сказал, вскоре отбросил эту идею.
   Дойдя до столовой, я увидел, что все жалуются на холод, и узнал, что котельная в школе временно не работает. Будучи особенно чувствительным к низким температурам, я сам был острым страдальцем; и сразу же решил не лезть в этот день в холодную классную комнату. Соответственно, я пригласил свой класс прийти в мою гостиную для неформальной встречи у моего камина - предложение, которое мальчики восприняли с энтузиазмом.
   После сеанса один из мальчиков, Роберт Грандисон, спросил, может ли он остаться; так как у него не было назначено на второй утренний период. Я сказал ему остаться и добро пожаловать. Он сел заниматься перед камином в удобном кресле.
   Однако вскоре Роберт пересел на другой стул несколько дальше от свежезалитого огня, и это изменение привело его прямо к старому зеркалу. Сидя на своем стуле в другой части комнаты, я заметил, как пристально он стал смотреть на тусклое, мутное стекло, и, недоумевая, что его так сильно интересует, вспомнил о своем собственном утреннем опыте. Время шло, он продолжал смотреть, слегка нахмурив брови.
   Наконец я тихо спросил его, что привлекло его внимание. Медленно, все еще озадаченно хмурясь, он огляделся и довольно осторожно ответил:
   - Это гофры на стекле - или что это такое, мистер Каневин. Я заметил, как все они, кажется, убегают от определенной точки. Слушай, я покажу тебе, что я имею в виду.
   Мальчик вскочил, подошел к зеркалу и ткнул пальцем в точку возле его нижнего левого угла.
   - Вот здесь, сэр, - объяснил он, повернувшись ко мне и удерживая палец на выбранном месте.
   Его мышечное движение при повороте могло прижать палец к стеклу. Вдруг он отдернул руку, как бы с легким усилием, и чуть-чуть пробормотал: "Ой". Затем он снова посмотрел на стекло с явным недоумением.
   "Что случилось?" - спросил я, вставая и приближаясь.
   - Почему... это... - Он казался смущенным. - Это... я... чувствовал... ну, как будто оно втягивало в себя мой палец. Выглядит... э-э... совершенно глупо, сэр, но... ну... это было весьма странное ощущение. Словарный запас Роберта был необычным для его двенадцати лет.
   Я подошел и попросил его показать мне точное место, которое он имел в виду.
   - Вы подумаете, что я дурак, сэр, - сказал он смущенно, - но... ну, отсюда я не могу быть абсолютно уверен. Со стула все было достаточно ясно".
   Полностью заинтересовавшись, я сел на стул, который занимал Роберт, и посмотрел на выбранное им место в зеркале.
   Мгновенно вещь "выпрыгнула на меня". Безошибочно, с этого ракурса все многочисленные завитки в древнем стекле, казалось, слились воедино, как большое количество растянутых струн, которые держат в одной руке и расходятся потоками.
   Поднявшись и подойдя к зеркалу, я уже не мог видеть любопытного пятна. Только с определенных ракурсов, по-видимому, его было видно. При прямом взгляде эта часть зеркала не давала даже нормального отражения, потому что я не мог видеть в нем своего лица. Очевидно, у меня в руках была небольшая головоломка.
   Вскоре прозвучал школьный гонг, и очарованный Роберт Грандисон поспешно удалился, оставив меня наедине с моей странной маленькой проблемой в оптике. Я поднял несколько оконных штор, пересек коридор и поискал точку в отражении в шифоньерном зеркале. С готовностью найдя его, я очень внимательно посмотрел, и мне показалось, что я снова уловил что-то из "движения". Я вытянул шею, и, наконец, под определенным углом зрения эта штука снова "выпрыгнула на меня".
   Неясное "движение" теперь было положительным и определенным - видимость крутильного движения или кружения, очень похожего на мельчайший, но мощный вихрь или водяной смерч, или на скопление осенних листьев, кружащихся в вихре ветра на ровной лужайке. Это было, как у Земли, двойное движение - вокруг и вокруг, и в то же время внутрь , как будто завитки бесконечно лились к какой-то точке внутри стакана. Зачарованный, но все же понимая, что это, должно быть, иллюзия, я уловил впечатление совершенно отчетливого всасывания и вспомнил смущенное объяснение Роберта: " Мне казалось, что оно втягивает в себя мой палец ".
   Легкий холодок внезапно пробежал вверх и вниз по моему позвоночнику. Здесь было что-то, на что определенно стоило обратить внимание. И когда мне пришла в голову идея расследования, я вспомнил довольно задумчивое выражение лица Роберта Грэндисона, когда гонг позвал его на урок. Я вспомнил, как он оглянулся через плечо, когда послушно вышел в коридор, и решил, что его следует включить в любой анализ, который я могу провести по поводу этой маленькой тайны.
   * * * *
   Однако волнующие события, связанные с тем самым Робертом, вскоре изгнали на время из моего сознания все мысли о зеркале. Я отсутствовал весь тот день и не вернулся в школу до пяти пятнадцати "вызова" - общего собрания, на котором мальчики должны были присутствовать. Заглянув на это мероприятие с мыслью забрать Роберта для сеанса с зеркалом, я был удивлен и огорчен, обнаружив, что он отсутствует - очень необычная и необъяснимая вещь в его случае. В тот вечер Браун сообщил мне, что мальчик действительно исчез, обыски в его комнате, в спортзале и во всех других привычных местах оказались безрезультатными, хотя все его вещи, включая верхнюю одежду, были на своих местах.
   В тот день его не встретили ни на льду, ни в составе какой-либо туристической группы, и телефонные звонки всем торговцам школьным питанием в округе оказались напрасными. Короче говоря, не было никаких записей о том, что его видели после окончания уроков в два пятнадцать; когда он поднялся по лестнице к своей комнате в общежитии номер три.
   Когда исчезновение полностью осозналось, возникшая в результате сенсация охватила всю школу. Брауну, как директору, пришлось нести основную тяжесть этого; и такое беспрецедентное происшествие в его хорошо организованном, высокоорганизованном учреждении привело его в полное недоумение. Стало известно, что Роберт не сбежал к себе домой в западной Пенсильвании, и ни одна из поисковых групп мальчиков и учителей не нашла его следов в заснеженной местности вокруг школы. Насколько можно было видеть, он просто исчез.
   Родители Роберта приехали днем второго дня после его исчезновения. Они спокойно отнеслись к своей беде, хотя, конечно, были поражены этой неожиданной бедой. Браун выглядел из-за этого на десять лет старше, но сделать было абсолютно ничего нельзя. К четвертому дню дело стало в глазах школы неразрешимой загадкой. Мистер и миссис Грандисон с неохотой вернулись домой, и на следующее утро начались десятидневные рождественские каникулы.
   Мальчики и учителя уходили совсем не в обычном праздничном настроении; а Браун и его жена остались вместе со слугами в качестве моих единственных соседей по большому залу. Без мастеров и мальчиков он действительно казался очень пустой оболочкой.
   В тот день я сидел перед камином, размышляя об исчезновении Роберта и выдумывая всевозможные фантастические теории, объясняющие это. К вечеру у меня сильно разболелась голова, и я соответственно съел легкий ужин. Затем, после быстрой прогулки по скопившимся зданиям, я вернулся в свою гостиную и снова принялся за бремя размышлений.
   Вскоре после десяти часов я проснулся в кресле, окоченевший и замерзший от дремоты, во время которой я дал погаснуть огню. Мне было физически некомфортно, но мысленно меня пробуждало странное ощущение ожидания и возможной надежды. Конечно, это было связано с проблемой, которая беспокоила меня. Потому что я начал с того нечаянного сна с любопытной, настойчивой идеей - странной идеей, что слабый, едва узнаваемый Роберт Грэндисон отчаянно пытался связаться со мной. В конце концов, я лег спать с одним необоснованно сильным убеждением. Почему-то я был уверен, что юный Роберт Грандисон все еще жив.
   То, что я должен быть восприимчив к такому понятию, не покажется странным тем, кто знает о моем долгом пребывании в Вест-Индии и моем тесном контакте с необъяснимыми событиями там. Не покажется и странным, что я заснул с настоятельным желанием установить какую-то мысленную связь с пропавшим мальчиком. Даже самые прозаические ученые вместе с Фрейдом, Юнгом и Адлером утверждают, что подсознание наиболее открыто для внешних впечатлений во сне; хотя такие впечатления редко переносятся неповрежденными в бодрствующее состояние.
   Если пойти еще дальше и допустить существование телепатических сил, то отсюда следует, что такие силы должны действовать сильнее всего на спящего; так что если я когда-либо и получу определенное сообщение от Роберта, то это произойдет в период глубочайшего сна. Конечно, я могу потерять сообщение, проснувшись; но моя способность запоминать такие вещи была отточена видами умственной дисциплины, усвоенными в различных темных уголках земного шара.
   Должно быть, я мгновенно заснул, и по яркости моих снов и отсутствию промежутков бодрствования я заключаю, что сон мой был очень глубоким. Было шесть сорок пять, когда я проснулся, и во мне еще витали некоторые впечатления, которые, как я знал, были перенесены из мира дремлющих размышлений. Мой разум заполнил образ Роберта Грэндисона, странным образом превратившегося в мальчика тусклого зеленовато-синего цвета; Роберт отчаянно пытался общаться со мной посредством речи, но находил при этом почти непреодолимые трудности. Стена странного пространственного разделения, казалось, стояла между ним и мной - таинственная, невидимая стена, которая совершенно сбивала с толку нас обоих.
   Я видел Роберта как бы издалека, но, как ни странно, он в то же время казался совсем рядом со мной. Он был и больше, и меньше, чем в реальной жизни, его видимый размер менялся прямо , а не обратно пропорционально расстоянию, когда он приближался и удалялся в ходе разговора. То есть, на мой взгляд, он становился больше, а не меньше, когда отступал или отступал назад, и наоборот; как будто законы перспективы в его случае полностью изменились. Вид у него был туманный и неуверенный, как будто ему не хватало резких и постоянных очертаний; и аномалии его окраски и одежды поначалу совершенно сбили меня с толку.
   В какой-то момент в моем сне вокальные усилия Роберта наконец кристаллизовались в слышимую речь, хотя речь была ненормально густой и глухой. Я некоторое время не мог понять ничего из того, что он говорил, и даже во сне ломал себе голову, пытаясь понять, где он, что он хотел сказать и почему его речь была такой корявой и непонятной. Затем мало-помалу я стал различать слова и фразы, первой же из которых хватило, чтобы повергнуть мое сновидящее в дичайшее возбуждение и установить некую ментальную связь, которая раньше отказывалась принимать сознательную форму из-за крайней невероятности того, что она представляла. подразумевается.
   Я не знаю, как долго я слушал эти сбивчивые слова среди своего глубокого сна, но, должно быть, прошли часы, пока странно отдаленный оратор боролся со своим рассказом. Мне открылось такое обстоятельство, в которое я не могу надеяться заставить поверить других без сильнейших подтверждающих доказательств, но которое я был вполне готов принять за истину - и во сне, и после бодрствования - благодаря моим установившимся контактам со сверхъестественными вещами. Мальчик явно следил за моим лицом - подвижным в восприимчивом сне - пока он задыхался; Примерно в то же время, когда я начал его понимать, выражение его лица просветлело и выражало благодарность и надежду.
   Любая попытка намекнуть на сообщение Роберта, как оно задержалось в моих ушах после внезапного пробуждения на холоде, приводит это повествование к точке, где я должен выбирать слова с величайшей осторожностью. Все, что связано с этим, настолько сложно записать, что человек склонен беспомощно барахтаться. Я сказал, что откровение установило в моем уме определенную связь, которую разум не позволял мне раньше сформулировать сознательно. Эта связь, как я не стесняюсь намекнуть, имела отношение к старому копенгагенскому зеркалу, чьи намеки на движение произвели на меня такое впечатление утром в день исчезновения и чьи завитковые очертания и кажущаяся иллюзия всасывания позже произвели такое сильное впечатление. вызывало тревожное восхищение как у Роберта, так и у меня.
   Решительно, хотя мое внешнее сознание ранее отвергало то, что хотела бы подразумевать моя интуиция, оно больше не могло отвергать эту изумительную концепцию. То, что было фантазией в сказке "Алиса", теперь предстало передо мной серьезной и непосредственной реальностью. У этого зеркала действительно было злобное, ненормальное всасывание; и борющийся динамик в моем сне ясно дал понять, до какой степени это нарушает все известные прецеденты человеческого опыта и все вековые законы наших трех разумных измерений. Это было больше, чем зеркало - это были ворота; ловушка; связь с пространственными углублениями, не предназначенная для обитателей нашей видимой вселенной и осуществимая только в терминах самой сложной неевклидовой математики. И каким-то возмутительным образом Роберт Грэндисон выпал из нашего поля зрения в стекло и замуровался там, ожидая освобождения .
   Примечательно, что после пробуждения у меня не было искренних сомнений в реальности откровения. То, что я действительно разговаривал с трансмерным Робертом, а не вызвало в памяти весь эпизод из моих размышлений о его исчезновении и о старых иллюзиях зеркала, было так же очевидно для моих сокровенных инстинктов, как и любая из инстинктивных определенностей, обычно признаваемых как действительный.
   Рассказ, таким образом развернувшийся передо мной, был самого невероятно причудливого характера. Как стало ясно в то утро, когда он исчез, Роберт был сильно очарован древним зеркалом. Все школьные часы он собирался вернуться в мою гостиную и изучить ее поближе. Когда он приехал, после окончания учебного дня, было несколько позже половины второго, а меня в городе не было. Узнав меня и зная, что я не возражаю, он вошел в мою гостиную и подошел прямо к зеркалу; стоя перед ним и изучая место, где, как мы заметили, обороты как бы сходятся.
   Затем, совершенно неожиданно, к нему пришло непреодолимое желание положить руку на этот центр завитка. Почти неохотно, вопреки здравому смыслу, он сделал это; и, установив контакт, сразу же ощутил странное, почти болезненное всасывание, которое смутило его в то утро. Сразу же после этого - совершенно без предупреждения, но рывком, который, казалось, скрутил и разорвал каждую кость и мускул в его теле, вздулся, сдавил и перерезал каждый нерв, - его резко вытащили. насквозь и оказался внутри .
   После этого мучительно болезненное напряжение во всей его системе внезапно исчезло. Он чувствовал, сказал он, как будто только что родился, - чувство, которое проявлялось каждый раз, когда он пытался что-нибудь сделать; ходить, наклоняться, поворачивать голову или произносить речь. Все в его теле казалось несоответствующим.
   Эти ощущения сошли на нет через некоторое время, тело Роберта стало организованным целым, а не набором протестующих частей. Из всех форм выражения речь оставалась самой трудной; несомненно, потому, что это сложно, так как задействовано множество различных органов, мышц и сухожилий. С другой стороны, ноги Роберта первыми приспособились к новым условиям в стекле.
   В утренние часы я репетировал всю проблему, бросающую вызов разуму; сопоставляя все, что я видел и слышал, отбрасывая естественный скептицизм здравомыслящего человека и планируя возможные планы по освобождению Роберта из его невероятной тюрьмы. По мере того, как я это делал, мне стали ясны или, по крайней мере, яснее, некоторые моменты, которые изначально вызывали недоумение.
   Был, например, вопрос окраски Роберта. Его лицо и руки, как я указал, были какого-то тускло-зеленовато-синего цвета; и я могу добавить, что его знакомая синяя норфолкская куртка превратилась в бледно-лимонно-желтую, а брюки остались нейтрально-серыми, как и прежде. Размышляя об этом после пробуждения, я обнаружил обстоятельство, тесно связанное с изменением перспективы, из-за которого Роберт становился больше, когда удалялся, и уменьшался, когда приближался. Здесь тоже была физическая инверсия - каждая деталь его окраски в неизвестном измерении была полной противоположностью или дополнением соответствующей цветовой детали в обычной жизни. В физике типичными дополнительными цветами являются синий и желтый, а также красный и зеленый. Эти пары противоположны и при смешении дают серый цвет. Естественный цвет Роберта был розовато-желтым, противоположным ему был зеленовато-голубой, который я видел. Его синее пальто стало желтым, а серые брюки остались серыми. Этот последний пункт сбивал меня с толку, пока я не вспомнил, что серый цвет сам по себе является смесью противоположностей. У серого нет противоположности - точнее, он сам себе противоположен.
   Еще один проясненный момент касался на удивление притупленной и невнятной речи Роберта, а также общей неловкости и ощущения несоответствия частей тела, на которые он жаловался. Сначала это было действительно загадкой; хотя после долгих размышлений мне пришла в голову подсказка. Здесь снова была та же инверсия , которая повлияла на перспективу и окраску. Любой человек в четвертом измерении обязательно должен быть перевернут именно таким образом - руки и ноги, а также цвета и перспективы должны быть изменены. То же самое было бы со всеми другими двойными органами, такими как ноздри, уши и глаза. Таким образом, Роберт говорил с перевернутым языком, зубами, голосовыми связками и родственным речевым аппаратом; так что его затруднения в высказывании мало чему удивлялись.
   По мере того, как тянулось утро, мое ощущение суровой реальности и сводящей с ума безотлагательности ситуации, раскрытой во сне, усиливалось, а не уменьшалось. Я все больше и больше чувствовал, что нужно что-то делать, но понимал, что не могу искать совета или помощи. Такая история, как моя, - убеждение, основанное на простом сне, - не могла вызвать во мне ничего, кроме насмешек или подозрений относительно моего душевного состояния. И что, в самом деле, я мог сделать, с помощью или без помощи, с таким небольшим количеством рабочих данных, которые мне дали мои ночные впечатления? Я должен, наконец, осознал я, получить больше информации, прежде чем придумать возможный план освобождения Роберта. Это могло произойти только благодаря восприимчивым состояниям сна, и меня воодушевила мысль о том, что, по всей вероятности, мой телепатический контакт возобновится, как только я снова провалюсь в глубокий сон.
   Я выспался в тот день после полуденного обеда, во время которого благодаря строгому самообладанию мне удалось скрыть от Брауна и его жены бурные мысли, пронесшиеся у меня в голове. Едва мои глаза закрылись, как стал возникать смутный телепатический образ; и вскоре я понял, к своему бесконечному волнению, что это было идентично тому, что я видел раньше. Во всяком случае, это было более отчетливо; и когда он начал говорить, я, казалось, смог уловить большую часть слов.
   Во время этого сна я обнаружил, что большинство выводов утра подтвердилось, хотя беседа была таинственным образом прервана задолго до моего пробуждения. Роберт казался обеспокоенным непосредственно перед прекращением общения, но уже сказал мне, что в его странной четырехмерной тюрьме цвета и пространственные отношения действительно поменялись местами: черное стало белым, расстояние увеличило видимый размер и так далее.
   Он также намекнул, что, несмотря на его обладание полной физической формой и ощущениями, большинство человеческих жизненных свойств казались странным образом приостановленными. Питание, например, было совершенно ненужным - явление действительно более странное, чем вездесущая инверсия объектов и атрибутов, поскольку последнее было разумным и математически определенным положением вещей.
   Другой важной частью информации было то, что единственным выходом из стекла в мир был вход, и что он был постоянно заперт и непроницаем для выхода.
   В ту ночь Роберт снова посетил меня; и такие впечатления, полученные через нечетные промежутки времени, пока я спал с восприимчивым сознанием, не прекращались в течение всего периода его заключения. Его попытки общаться были отчаянными и часто жалкими; ибо время от времени телепатическая связь ослабевала, а в другое время усталость, волнение или боязнь прерывания мешали и сгущали его речь.
   С таким же успехом я могу изложить как единое целое все, что рассказывал мне Роберт на протяжении всей серии мимолетных мысленных контактов, возможно, дополняя в некоторых местах фактами, непосредственно связанными с его освобождением. Телепатическая информация была фрагментарной и часто почти бессвязной, но я изучал ее снова и снова в течение трех напряженных дней бодрствования; классифицировать и размышлять с лихорадочным усердием, так как это было все, что мне нужно было сделать, чтобы мальчика вернули в наш мир.
   Область четвертого измерения, в которой оказался Роберт, не была, как в научном романе, неизвестным и бесконечным царством странных видов и фантастических обитателей; скорее, это была проекция определенных ограниченных частей нашей собственной земной сферы в чужой и обычно недоступный аспект или направление пространства. Это был на удивление фрагментарный, неосязаемый и неоднородный мир - ряд явно разрозненных сцен, неотчетливо перетекающих одна в другую; составляющие их детали имели явно иной статус, чем объект, нарисованный в древнем зеркале, как был нарисован Роберт. Эти сцены были подобны видениям из сна или изображениям волшебных фонарей - неуловимым визуальным впечатлениям, частью которых мальчик на самом деле не был, но которые образовывали своего рода панорамный фон или эфирную среду, на фоне которой или среди которой он двигался.
   Он не мог прикоснуться ни к одной из частей этих сцен - стенам, деревьям, мебели и тому подобному - но было ли это потому, что они были действительно нематериальными, или потому, что они всегда удалялись при его приближении, он никак не мог определить. Все казалось текучим, изменчивым и нереальным. Когда он шел, казалось, что он находится на любой нижней поверхности видимой сцены - на полу, тропинке, зеленой траве и т. д.; но при анализе он всегда обнаруживал, что контакт был иллюзией. Никогда не было никакой разницы в силе сопротивления, встречаемой его ногами - и его руками, когда он наклонялся в эксперименте - независимо от того, какие изменения кажущейся поверхности могли быть задействованы. Он не мог описать эту основу или ограничивающую плоскость, по которой он ходил, как нечто более определенное, чем практически абстрактное давление, уравновешивающее его гравитацию. Он не обладал определенной тактильной отчетливостью, а дополнял ее, по-видимому, некой ограниченной левитационной силой, совершавшей переносы высоты. На самом деле он никогда не мог подниматься по лестнице, но постепенно поднимался с более низкого уровня на более высокий.
   Переход от одной определенной сцены к другой представлял собой своего рода скольжение по области тени размытого фокуса, где детали каждой сцены причудливо смешивались. Все ракурсы отличались отсутствием преходящих предметов в виде мебели или деталей растительности. Освещение каждой сцены было рассеянным и сбивающим с толку, и, конечно, схема перевернутых цветов - ярко-красная трава, желтое небо с беспорядочными черными и серыми облаками, белые стволы деревьев и зеленые кирпичные стены - придавала всему вид невероятный гротеск. Произошла смена дня и ночи, что оказалось изменением обычных часов света и темноты в какой бы точке Земли ни висело зеркало.
   Это, казалось бы, неуместное разнообразие сцен озадачивало Роберта, пока он не понял, что они включают в себя лишь такие места, которые долгое время непрерывно отражались в древнем стекле. Это также объясняло странное отсутствие преходящих объектов, обычно произвольные границы обзора и тот факт, что все экстерьеры были обрамлены очертаниями дверных проемов или окон. Оказалось, что стекло способно сохранять эти неосязаемые сцены при длительной выдержке; хотя оно никогда не могло поглотить что-либо телесно, как поглотил Роберт, разве что посредством совершенно другого и особого процесса.
   Но - по крайней мере для меня - самым невероятным аспектом безумного явления было чудовищное нарушение известных нам законов пространства, связанное с отношением различных иллюзорных сцен к реально представленным земным областям. Я говорил о стекле как о хранении образов этих областей, но на самом деле это неточное определение. По правде говоря, каждая из зеркальных сцен формировала истинную и квазипостоянную четырехмерную проекцию соответствующей мирской области; так что всякий раз, когда Роберт перемещался в определенную часть определенной сцены, как он перемещался в образ моей комнаты при отправке своих телепатических сообщений, он фактически находился в самом этом месте, на Земле - хотя и в пространственных условиях, которые отсекают всякую сенсорную связь. , в любом направлении, между ним и нынешним трехмерным аспектом этого места.
   Теоретически заключенный в стекле мог за несколько мгновений попасть в любую точку нашей планеты, то есть в любое место, которое когда-либо отражалось в поверхности зеркала. Вероятно, это относилось даже к тем местам, где зеркало не висело достаточно долго, чтобы создать четкую иллюзорную сцену; тогда земная область представляется зоной более или менее бесформенной тени. За пределами определенных сцен была кажущаяся безграничной пустошь нейтральных серых теней, в которой Роберт никогда не мог быть уверен и в которую он никогда не осмеливался заходить далеко, чтобы не потеряться безнадежно как в реальном, так и в зеркальном мире.
   Среди первых подробностей, которые сообщил Роберт, был тот факт, что он был не один в заключении. Вместе с ним там были и другие, все в старинных одеждах: тучный джентльмен средних лет с завязанными косами и бархатными бриджами до колен, бегло говорящий по-английски, хотя и с заметным скандинавским акцентом; довольно красивая маленькая девочка с очень светлыми волосами, казавшимися блестящими темно-синими; два явно немых негра, черты лица которых гротескно контрастировали с бледностью их вывернутой наизнанку кожи; трое молодых людей; одна молодая женщина; очень маленький ребенок, почти младенец; и худощавый, пожилой датчанин чрезвычайно своеобразной внешности и своего рода полузлобной интеллигентности лица.
   Этот последний человек - Аксель Хольм, носивший атласное короткое платье, пальто с расклешенной юбкой и пышный парик с пышной низом, которым более двух столетий тому назад, - был известен среди небольшой банды как человек, ответственный за наличие их всех. Это он, в равной степени искусный в искусстве магии и работе со стеклом, давным-давно соорудил эту странную пространственную тюрьму, в которой он сам, его рабы и те, кого он решил пригласить или заманить туда, были неизменно заточены до тех пор, пока зеркало может вытерпеть.
   Хольм родился в начале семнадцатого века и с огромным умением и успехом следил за ремеслом стеклодува и формовщика в Копенгагене. Его стекло, особенно в виде больших зеркал для гостиной, всегда было в большом почете. Но тот же смелый ум, который сделал его первым стекольщиком Европы, также способствовал тому, что его интересы и амбиции вышли далеко за рамки простого материального мастерства. Он изучил окружающий мир и был раздражен ограниченностью человеческих знаний и возможностей. В конце концов, он искал темные пути преодоления этих ограничений и добился большего успеха, чем нужно любому смертному.
   Он стремился насладиться чем-то вроде вечности, и зеркало было его средством обеспечения этой цели. Серьезное изучение четвертого измерения началось далеко не с Эйнштейна в нашу эпоху; и Холм, более чем эрудированный во всех методах своего времени, знал, что телесный вход в эту скрытую фазу пространства предотвратит его смерть в обычном физическом смысле. Исследования показали ему, что принцип отражения, несомненно, образует главные врата ко всем измерениям, выходящим за пределы привычных нам трех измерений; и случай дал ему в руки маленькое и очень древнее стекло, загадочные свойства которого, как он полагал, он мог бы использовать в своих интересах. Оказавшись "внутри" этого зеркала в соответствии с методом, который он предусмотрел, он почувствовал, что "жизнь" в смысле формы и сознания будет продолжаться практически вечно, при условии, что зеркало может быть сохранено на неопределенный срок от поломки или порчи.
   Хольм сделал великолепное зеркало, которое ценилось и бережно хранилось; и в нем ловко вплавил странную реликвию в форме завитка, которую он приобрел. Подготовив таким образом свое убежище и ловушку, он начал планировать способ проникновения и условия проживания. С ним будут и слуги, и товарищи; и в качестве эксперимента он послал перед собой в стекло двух надежных негров-рабов, привезенных из Вест-Индии. Какие должны были быть у него ощущения при созерцании этой первой конкретной демонстрации его теорий, может вообразить только воображение.
   Несомненно, человек с его знаниями понимал, что отсутствие во внешнем мире, если оно откладывается за пределы естественной продолжительности жизни тех, кто находится внутри, должно означать мгновенное исчезновение при первой же попытке вернуться в этот мир. Но, за исключением этого несчастья или случайной поломки, те, кто внутри, навсегда останутся такими, какими они были в момент входа. Они никогда не состарятся и не будут нуждаться ни в еде, ни в питье.
   Чтобы сделать свою тюрьму сносной, он послал вперед себя несколько книг и письменных принадлежностей, стул и стол высочайшего качества и несколько других принадлежностей. Он знал, что образы, которые отразит или поглотит стекло, не будут осязаемы, а будут просто простираться вокруг него, как фон сна. Его собственный переход в 1687 году был важным событием; и, должно быть, сопровождалось смешанным чувством триумфа и ужаса. Если бы что-то пошло не так, существовала ужасная возможность потеряться во тьме и невообразимых множественных измерениях.
   На протяжении более пятидесяти лет он не мог добиться каких-либо дополнений к небольшой компании из себя и рабов, но позже он усовершенствовал свой телепатический метод визуализации небольших участков внешнего мира вблизи стекла и привлечения определенных лиц в эти области. через странный вход зеркала. Таким образом, Роберт, под влиянием желания нажать на "дверь", был заманен внутрь. Такие визуализации полностью зависели от телепатии, поскольку никто внутри зеркала не мог заглянуть в мир людей.
   По правде говоря, это была странная жизнь, которую Холм и его компания вели внутри стекла. Поскольку зеркало уже целое столетие простояло лицом к пыльной каменной стене сарая, где я его нашел, Роберт был первым существом, оказавшимся в этом подвешенном состоянии после всего этого перерыва. Его прибытие было торжественным событием, поскольку он принес новости из внешнего мира, которые, должно быть, произвели самое поразительное впечатление на наиболее вдумчивых из тех, кто находился внутри. Он же, в свою очередь, хоть и был молод, неимоверно чувствовал странность встреч и разговоров с людьми, жившими в семнадцатом и восемнадцатом веках.
   О смертельной монотонности жизни заключенных можно только смутно догадываться. Как уже упоминалось, его обширное пространственное разнообразие ограничивалось местами, которые долгое время отражались в зеркале; и многие из них стали тусклыми и странными, когда тропический климат вторгся на поверхность. Некоторые места были яркими и красивыми, и в них обычно собиралась компания. Но ни одна сцена не могла полностью удовлетворить; так как все видимые объекты были нереальными и неосязаемыми, и часто с недоумением неопределенными очертаниями. Когда наступали утомительные периоды темноты, общим обычаем было предаваться воспоминаниям, размышлениям или разговорам. Каждый из этой странной, жалкой группы сохранил свою личность неизменной и неизменной с тех пор, как стал невосприимчивым к временным эффектам внешнего пространства.
   Количество неодушевленных предметов в стекле, кроме одежды заключенных, было очень мало; в значительной степени ограничиваясь аксессуарами, которые Холм предоставил себе. Остальные обходились даже без мебели, так как сон и усталость исчезли вместе с большинством других жизненных атрибутов. Те неорганические предметы, которые присутствовали, казались такими же неподверженными разложению, как и живые существа. Низшие формы животной жизни полностью отсутствовали.
   Большую часть информации Роберт получил от герра Тиле, джентльмена, говорившего по-английски со скандинавским акцентом. Этот дородный датчанин полюбил его и говорил довольно долго. Другие тоже приняли его любезно и доброжелательно; Сам Холм, казавшийся благожелательным, рассказал ему о разных вещах, в том числе и о дверце ловушки.
   Мальчик, как он сказал мне позже, был достаточно благоразумен, чтобы никогда не пытаться заговорить со мной, когда рядом был Холм. Дважды, пока он был так занят, он видел, как появлялся Холм; и, соответственно, сразу прекратились. Я никогда не мог видеть мир за поверхностью зеркала. Зрительный образ Роберта, который включал в себя его телесную форму и связанную с ней одежду, был - как слуховой образ его прерывистого голоса и как его собственная визуализация меня - случаем чисто телепатической передачи; и не включал истинное межпространственное зрение. Однако, если бы Роберт был таким же обученным телепатом, как Холм, он, возможно, передал бы несколько сильных образов, кроме своего непосредственного человека.
   На протяжении всего этого периода откровения я, конечно же, отчаянно пытался придумать способ освобождения Роберта. На четвертый день - девятый после исчезновения - я нашел решение. Учитывая все обстоятельства, мой кропотливо сформулированный процесс не был очень сложным; правда, я не мог заранее сказать, как это будет работать, а возможность губительных последствий в случае промаха была ужасающей. Этот процесс зависел, в основном, от невозможности выхода изнутри стекла. Если Хольм и его заключенные были заперты навсегда, то освобождение должно прийти полностью извне. Другие соображения включали избавление от других заключенных, если они выжили, и особенно от Акселя Хольма. То, что Роберт рассказал мне о нем, было совсем не обнадеживающим; и я, конечно же, не хотел, чтобы он был свободен в моей квартире, чтобы снова творить свою злую волю в мире. Телепатические сообщения не прояснили в полной мере эффект освобождения на тех, кто так давно вошел в стекло.
   Была еще и последняя, хотя и незначительная, проблема на случай успеха - вернуть Роберта в рутину школьной жизни без объяснений невероятного. В случае неудачи крайне нежелательно присутствие свидетелей при операции по освобождению, а без таковых я просто не смог бы попытаться изложить реальные факты, если бы мне это удалось. Даже мне реальность казалась безумной всякий раз, когда я позволял своему разуму отвлечься от данных, столь убедительно представленных в этой напряженной серии снов.
   Когда я обдумал эти проблемы, насколько это было возможно, я раздобыл в школьной лаборатории большое увеличительное стекло и внимательно изучил каждый квадратный миллиметр этого центра завитка, который, по-видимому, обозначал размер оригинального древнего зеркала, которым пользовался Холм. Даже с этой помощью я не мог точно провести границу между старой областью и поверхностью, добавленной датским волшебником; но после долгих размышлений, приняв решение о предполагаемой границе овала, которую я очень точно обвел мягким синим карандашом, я отправился в Стэмфорд, где раздобыл тяжелый инструмент для резки стекла; поскольку моей основной идеей было удалить древнее и магически мощное зеркало из его более поздней установки.
   Следующим моим шагом было определить наилучшее время суток для проведения решающего эксперимента. В конце концов я остановился на половине второго - и потому, что это было хорошее время для непрерывной работы, и потому, что это была "противоположность" половине второго дня, вероятному моменту, когда Роберт вошел в зеркало. Эта форма "противоположности" могла быть или не быть уместной, но я, по крайней мере, знал, что выбранный час был не хуже любого и, возможно, лучше, чем большинство.
   Наконец я принялся за работу ранним утром одиннадцатого дня после исчезновения, задернув все тени в своей гостиной и заперев дверь в прихожую. Следуя с затаившей дыхание осторожностью по эллиптической линии, которую я провел, я обработал секцию завитка своим режущим инструментом со стальным колесом. Старинное стекло толщиной в полдюйма хрустело под твердым равномерным давлением; и после завершения контура я обрезал его во второй раз, более глубоко вдавливая ролик в стекло.
   Затем, очень осторожно, я снял тяжелое зеркало с консоли и прислонил его лицом внутрь к стене; оторвав две тонкие узкие дощечки, прибитые сзади. С такой же осторожностью я ловко постучал по вырезу тяжелой деревянной ручкой стеклореза.
   При первом же ударе часть стекла с завитком выпала на бухарский ковер внизу. Я не знал, что может случиться, но был возбужден на что угодно и сделал глубокий непроизвольный вдох. В этот момент я для удобства стоял на коленях, лицом совсем близко к только что сделанному отверстию; и когда я дышал, в мои ноздри вливался сильный пыльный запах - запах, не сравнимый ни с каким другим, с которым я когда-либо сталкивался. Затем все в пределах моего поля зрения внезапно стало тускло-серым перед моим угасающим зрением, когда я почувствовал, что меня одолевает невидимая сила, которая лишила мои мышцы способности функционировать.
   Я помню, как слабо и тщетно хватался за край ближайшей оконной шторы и чувствовал, как она сорвалась с застежки. Затем я медленно опустился на пол, когда меня окутала тьма забвения.
   Когда я пришел в сознание, я лежал на бухарском ковре, необъяснимо задрав ноги вверх. Комната была полна этого отвратительного и необъяснимого пыльного запаха, и, когда мои глаза начали собирать определенные образы, я увидел, что Роберт Грандисон стоит передо мной. Это он - полностью живой и с нормальной окраской - держал мои ноги в воздухе, чтобы кровь снова ударила мне в голову, как учили его на школьных курсах по оказанию первой помощи людям, потерявшим сознание. На мгновение я оцепенел от удушливого запаха и недоумения, которое быстро слилось с чувством триумфа. Потом я обнаружил, что могу двигаться и говорить собранно.
   Я нерешительно поднял руку и слабо помахал Роберту.
   - Ладно, старик, - пробормотал я, - теперь можешь опустить мои ноги. Большое спасибо. Думаю, я снова в порядке. Меня поразил запах. Пожалуйста, откройте это самое дальнее окно - широко - снизу. Вот так - спасибо. Нет, оставь штору такой, какой она была.
   Я с трудом поднялся на ноги, мое нарушенное кровообращение восстанавливалось волнами, и встал прямо, повиснув на спинке большого стула. Я все еще был "не в себе", но порыв свежего, резко холодного воздуха из окна быстро привел меня в чувство. Я сел в большое кресло и посмотрел на Роберта, который теперь шел ко мне.
   - Во-первых, - поспешно сказал я, - скажите мне, Роберт, эти другие - Холм? Что с ними случилось , когда я... открыл выход?
   Роберт остановился на полпути через комнату и очень серьезно посмотрел на меня.
   - Я видел, как они исчезли - в небытие - мистер Уайт. Каневин, - сказал он торжественно. - А с ними - все. "Внутри" больше нет-с, слава богу и вам-с!
   И молодой Роберт, поддавшись, наконец, длительному напряжению, которое он вынес все эти ужасные одиннадцать дней, вдруг сломался, как маленький ребенок, и начал истерически рыдать большими, сдавленными, сухими рыданиями.
   Я поднял его и осторожно положил на свой давенпорт, накинул на него плед, сел рядом и успокаивающе положил руку ему на лоб.
   - Успокойся, старина, - успокаивающе сказал я.
   Внезапная и очень естественная истерия мальчика прошла так же быстро, как и началась, когда я успокоительно рассказал ему о своих планах его тихого возвращения в школу. Интерес ситуации и потребность скрыть невероятную правду под рациональным объяснением захватили его воображение, как я и ожидал; и, наконец, он с нетерпением сел, рассказывая подробности своего освобождения и слушая инструкции, которые я обдумал. Похоже, он был в "проецируемой зоне" моей спальни, когда я открыла обратный путь, и появился в этой реальной комнате, едва осознавая, что он "на улице". Услышав звук падения в гостиной, он поспешил туда и нашел меня на ковре в полуобморочном состоянии.
   Мне нужно лишь вкратце упомянуть мой метод восстановления Роберта вроде бы нормальным образом - как я тайком вытащил его из окна в своей старой шляпе и свитере, повез его по дороге на своей тихо заведенной машине, бережно натаскал его в сказке. Я придумал и вернулся, чтобы разбудить Брауна новостью о его открытии. Я объяснил, что в день своего исчезновения он гулял один; и ему предложили прокатиться на моторе двое молодых людей, которые в шутку и вопреки его протестам, что он не может ехать дальше Стэмфорда и обратно, начали везти его мимо этого города. Выпрыгнув из машины во время остановки с намерением вернуться автостопом до Call-Over, он был сбит другой машиной, как только движение было освобождено, и проснулся через десять дней в доме в Гринвиче людей, которые его сбили. . Узнав дату, добавил я, он немедленно позвонил в школу; и я, будучи единственным, кто не спал, ответил на звонок и поспешил за ним на своей машине, не останавливаясь, чтобы предупредить кого-либо.
   Браун, который сразу же позвонил родителям Роберта, без вопросов принял мой рассказ; и воздержался от допроса мальчика из-за его явной усталости. Было решено, что он останется в школе на отдых под опытным присмотром миссис Браун, бывшей дипломированной медсестры. Я, естественно, много виделся с ним в течение оставшейся части рождественских каникул и, таким образом, смог заполнить некоторые пробелы в его фрагментарном рассказе о сновидении.
   Время от времени мы почти сомневались в действительности того, что произошло; задавшись вопросом, не разделяли ли мы оба какое-то чудовищное заблуждение, порожденное блестящим гипнозом зеркала, и не была ли история о поездке и несчастном случае настоящей правдой. Но всякий раз, когда мы это делали, нас возвращало к вере какое-то чудовищное и навязчивое воспоминание; со мной - воображаемый образ Роберта, его хриплый голос и перевернутые цвета; с ним, всего фантастического зрелища древних людей и мертвых сцен, свидетелем которых он был. А потом было совместное воспоминание об этом проклятом пыльном запахе... Мы знали, что это значит: мгновенное растворение тех, кто попал в чужое измерение столетие с лишним назад.
   Кроме того, есть по крайней мере две линии более позитивных свидетельств; одно из них появилось благодаря моим исследованиям в датских анналах, касающихся колдуна Акселя Хольма. Такой человек действительно оставил много следов в фольклоре и письменных источниках; и усердные занятия в библиотеке, а также конференции с различными учеными датчанами пролили много света на его зловещее телосложение. Сейчас мне нужно только сказать, что копенгагенский стеклодув, родившийся в 1612 году, был печально известным люциферианцем, чьи занятия и окончательное исчезновение стали предметом благоговейных споров более двух столетий назад. Он горел желанием познать все на свете и победить все ограничения человечества, и с этой целью он с самого детства углубился в оккультные и запретные области.
   Обычно считалось, что он присоединился к шабашу ужасного ведьмовского культа, и обширные знания древнего скандинавского мифа - с его Локи Хитрецом и проклятым Волком Фенриром - вскоре стали для него открытой книгой. У него были странные интересы и цели, немногие из которых были определенно известны, но некоторые из них были признаны невыносимо злыми. Записано, что два его помощника-негра, первоначально рабы из Датской Вест-Индии, стали немыми вскоре после того, как он их приобрел; и что они исчезли незадолго до его исчезновения из памяти человечества.
   Ближе к концу и без того долгой жизни ему, кажется, пришла в голову идея стакана бессмертия. То, что он приобрел зачарованное зеркало непостижимой древности, было предметом общего шепота; Утверждается, что он украл его у товарища-колдуна, который доверил ему полировку.
   Это зеркало - согласно народным сказкам, столь же могущественный в своем роде трофей, как и более известная Эгида Минервы или Молот Тора, - представляло собой небольшой овальный предмет под названием "Бокал Локи", сделанный из какого-то полированного легкоплавкого минерала и обладавший магическими свойствами, включая предсказание ближайшего будущего и способность показывать обладателю его врагов. В том, что оно обладало более глубокими потенциальными свойствами, реализуемыми в руках эрудированного мага, никто из простых людей не сомневался; и даже образованные люди придавали большое значение слухам о попытках Холма включить его в более крупный стакан бессмертия. Затем последовало исчезновение волшебника в 1687 году и окончательная продажа и распространение его имущества среди растущего облака фантастических легенд. В общем, это была именно такая история, над которой можно было бы посмеяться, не имея определенного ключа; тем не менее, для меня, вспоминая эти сообщения во сне и имея передо мной подтверждение Роберта Грандисона, это явилось положительным подтверждением всех сбивающих с толку чудес, которые были раскрыты.
   Но, как я уже сказал, в моем распоряжении есть еще одна линия довольно положительных свидетельств - совсем другого характера. Через два дня после его освобождения, когда Роберт, значительно поправившийся в силе и внешнем виде, подкладывал полено в камин в моей гостиной, я заметил некоторую неловкость в его движениях и был поражен настойчивой идеей. Подозвав его к своему столу, я вдруг попросил его взять чернильницу - и почти не удивился, заметив, что, несмотря на всю жизнь правшу, он бессознательно повиновался левой рукой. Не встревожив его, я попросил его расстегнуть пальто и дать мне послушать его сердечную деятельность. Когда я приложил ухо к его груди, я обнаружил, и о чем я не сказал ему некоторое время спустя, так это то, что его сердце бьется с правой стороны .
   Он вошел в стекло правой рукой и со всеми органами в нормальном положении. Теперь он был левшой и с перевернутыми органами, и, несомненно, останется таковым до конца своей жизни. Ясно, что межпространственный переход не был иллюзией - это физическое изменение было ощутимым и безошибочным. Если бы был естественный выход из стекла, Роберт, вероятно, претерпел бы полную реверсию и вышел бы в совершенно нормальном состоянии, как действительно проявилась цветовая схема его тела и одежды. Однако насильственный характер его освобождения; несомненно, что-то напутал; так что у измерений больше не было шанса выровнять себя, как это делали частоты хроматических волн.
   Я не просто раскрыл ловушку Холма; я уничтожил его; и на определенной стадии разрушения, отмеченной бегством Роберта, некоторые реверсивные свойства исчезли. Показательно, что при побеге Роберт не испытал боли, сравнимой с той, что он испытал при входе. Если бы разрушение было еще более внезапным, я содрогаюсь при мысли о чудовищах цвета, которые мальчик всегда был бы вынужден нести. Я могу добавить, что, обнаружив перевернутое положение Роберта, я осмотрел в зеркале помятую и брошенную одежду, которую он носил, и обнаружил, как и ожидал, полную перевернутость карманов, пуговиц и всех других соответствующих деталей.
   В этот момент Стекло Локи, как только оно упало на мой бухарский ковер из уже залатанного и безобидного зеркала, давит на мой письменный стол пачку бумаг здесь, в Сент-Томасе, почтенной столице датской Вест-Индии - ныне американской. Виргинские острова. Различные коллекционеры старого стекла для сэндвичей ошибочно принимали его за странную часть этого раннего американского продукта, но я про себя понимаю, что мое пресс-папье - антиквариат гораздо более тонкого и более палеологического мастерства. Тем не менее, я не разочаровываю таких энтузиастов.
  
   ВТОРАЯ КАРЬЕРА ELOMA, Лори Калкинс
   Элома предстала перед дверью Волшебника Бартолливера, обремененная лишь небольшим тюком одежды и несколькими сувенирами, которые она могла унести. В каком-то смысле было больно расставаться с домом и имуществом всей жизни, особенно с ее целебными травами и кухонными принадлежностями. Но какой восторг принесла ей эта свобода! Наконец-то ее путь станет ее собственным. От отца до мужа, она никогда не брала на себя ответственность прокладывать свой собственный путь в этом мире. До нынешнего момента.
   Ее сын Сартха с женой и молодой семьей были счастливы иметь дом, но они умоляли ее остаться в их доме. Однако стремление Эломы к новым целям было сильным, и она знала, что для ее сына и его жены будет лучше, если они будут воспитывать своих детей и управлять своим магазином по-своему. Теперь она стояла на пороге волшебника, ожидая возможности попросить шанса на достижение этих новых целей. Она отложила вопрос о том, что будет делать, если ей откажут, вместо этого заметив, что крыльцо нужно подмести, а две его доски стали мягкими от гнили.
   Наконец один из юных учеников волшебника открыл дверь. - Никаких пожертвований сегодня, старуха. Его Мудрость велит не покупать разносные товары, - сказал он, и дверь захлопнулась. Элома снова постучала, на этот раз ручкой своей трости.
   - Кто научил тебя твоим манерам, ты, маленькая крошка? - сказала она, когда тот же парень в зеленой мантии приоткрыл дверь. "Разве я похож на нищего?! Дай мне поговорить с твоим хозяином, мальчик, прежде чем я выдублю твою шкуру за оскорбление гостя!
   Паника нерешительности охватила лицо мальчика. Он, должно быть, счел гнев своего хозяина менее грозным, чем гнев старухи, возможно, неуверенный, может ли она быть волшебницей инкогнито, потому что он жестом указал ей в приемную и убежал через дверной проем, который был занавешен оранжевым, желтым и синим светом. Сам волшебник вскоре вернулся по следам мальчика. - Чего ты хочешь, старуха? У нас много тряпья, и нам не нужна помощь по хозяйству!"
   - О, ты не знаешь? Элома подошла к низкому столику перед двумя разболтанными деревянными стульями, поднимая с ковра клубы пыли деревянными башмаками. Она подняла с пола под столом резную миску и наклонила ее, чтобы показать старому волшебнику ее голубовато-голубое содержимое. - Значит, это одно из твоих заклинаний?
   Лицо волшебника покраснело, а хмурый взгляд стал грозным, но Элома слишком много лет знала хмурый взгляд своего мужа, чтобы ее можно было оттолкнуть от незнакомца, даже от того, у которого она надеялась поучиться. "Как бы то ни было, я не претендую на должность домработницы. Я подаю заявление в качестве ученика". Вот, она сказала это. "Я хочу стать волшебницей".
   Старик уставился на нее так, будто она внезапно превратилась в ночной горшок, точно так же выглядела Сарта, когда поделилась с ним своим планом. Затем волшебник фыркнул и захохотал. Он смеялся, хихикал, хихикал и снова хохотал, держась за бока и содрогаясь от возбуждения, пока ему не пришлось упасть на один из шатких стульев для поддержки. Стонущий скрип дерева достаточно отрезвил его, чтобы сесть прямо. Дюжина мальчиков и девочек-подмастерьев проскользнула за сверкающую занавеску и, смеясь, в изумлении уставилась на зрелище своего учителя. - Старушка, - сказал он, все еще улыбаясь, - спасибо. Это был лучший смех, который у меня был с тех пор, как я превратил стул Его Мудрости Ласорду в тухлое куриное яйцо еще в школе. Я куплю все, что вы продаете. Это стоило того."
   Настала очередь Эломы хмуриться. Но вместо этого она смотрела на него, желая, чтобы напыщенный волшебник превратился в глыбу озерного льда в самую холодную зиму на земле. Она выпрямилась, по общему признанию, не выше молодого парня, который первым открыл дверь, но настолько высока, насколько позволяли ее старые кости. - Я ничего не продаю, - повторила она тоном, понятным глыбе озерного льда. "Я пришел на работу в качестве ученика. Я хочу стать волшебницей".
   Взмахом узловатой руки волшебник отправил учеников разного возраста обратно в дверной проем. Бартолливер встал, надменно облачаясь в одежду. "Старая женщина, я не могу торговаться с тобой. У вас есть обязательства, которые нужно выполнять - муж, семья или что-то в этом роде. Я бы все равно не принял тебя, даже будь твой отец здесь, чтобы выменять меня на ученичество. Ты слишком стар, чтобы изучать обширные знания, необходимые для магии. Еще одно высокомерное движение его пальцев было предназначено для того, чтобы избавиться от нее.
   - Что ж, старик , если уж здесь обойтись без вежливости, то я могу это сделать. Видишь, как быстро я учусь? Мое лицо может быть морщинистым, но мой разум - нет! Насколько я могу научиться или насколько хорош, покажет обо мне только время, как и в случае с вашими более юными подопечными, я уверен. Мой отец давно умер, как и мой муж. Никто не должен торговать от моего имени, потому что я владею собой. Что касается обязательств, то у меня их нет. Мои дети выросли, у них свои семьи. Я отдал свой дом и все, что в нем было. Все мое имущество в этом мешке". Одной ногой она подтолкнула коричневую тканевую сумку. - И никто из них не тряпка .
   "Я не могу взять взрослую женщину в ученики. Горожане будут сплетничать. Обе наши репутации будут разрушены.
   "Моя репутация среди кудахчущих кур у деревенского колодца меня не волнует. Что касается твоего, то я сомневаюсь, что оно может быть более неприятным. Она подняла брови от его мимолетной улыбки. "Распространители слухов говорят, что вы используете свою магию, чтобы удовлетворить все свои желания, но, увидев вас, я думаю, вы просто обманываете себя, полагая, что у вас их нет".
   Нахмурившись, как людоед с головной болью, Бартолливер задрал нос на веточку выше. - Мадам, - произнес он с болезненной вежливостью. "Мои ученики трудятся, чтобы их содержать, а также учить уроки. Чем ты собираешься заслужить свое содержание?
   Теперь Элома улыбнулась. Она одержала уступку вежливости, а также молчаливую победу по его прежним пунктам, и ответ на текущий вопрос был очевиден. "Ты уже отрицал необходимость в услугах, которые я наиболее компетентен предложить в торговле, Ваша Мудрость, но я силен и здоров, и буду рубить дрова или носить воду, рыхлить огород или выполнять поручения, как это делают другие ваши ученики. ". Она улыбнулась, но избегала взгляда любопытных лиц, высовывающихся из-за волшебной занавески.
   - О, Мастер! самые смелые выпалили: "Спросите ее, умеет ли она готовить!" Остальные закивали в нетерпеливом согласии, но все они исчезли, когда волшебник повернулся.
   Выглядя рассерженным, а затем задумчивым, волшебник сказал: "Это правда, что в наших последних обедах не хватало, э-э..."
   "Съедобно!" - крикнул голос из-за занавешенной двери.
   Бартолливер зарычал, словно пытаясь откашляться. - Ну, тогда ты умеешь готовить?
   Элома ухмыльнулась. "Я хороший повар, если я должен так сказать. И я могу дать вам несколько советов, как научить этих молодых людей хорошим манерам.
   "Сделанный!" - сказал Бартолливер, оглядываясь на дверной проем. "Кухня вон там". Он махнул в сторону обычного дверного проема. "Я ожидаю ужина на закате и завтрака на рассвете. Я разрешаю вам привлекать к работе любого праздного ученика, чтобы он помогал вам готовить и убирать, - пояснил он описание ее работы. "И вы можете спать на кухне или сделать постель в спальне учениц".
   "Отлично. Когда я должен явиться на свой первый урок?"
   "Мои ученики должны доказать свою храбрость, прежде чем они смогут изучать магию", - ухмыльнулся он. "Я дам вам знать, когда сочту, что вы готовы учиться". Зашипев своей расшитой черной мантией, он исчез в занавешенном дверном проеме.
   * * * *
   Прошли обеды и завтраки, и Элома обустроилась. Она реорганизовала домашнее хозяйство, приготовила еду, заставила сад процветать, убрала и отремонтировала весь дом и научила детей всему, что нужно делать на ходу. Однажды утром, когда она просматривала рыночные прилавки в поисках свежей рыбы на обед и нескольких метров для плаща нового ученика, она прошла мимо прилавка Сартхи, и он остановил ее с упреком. "Мама, почему бы тебе сейчас не вернуться домой? Ты просто домработница в этом месте, даже без звания. Вы могли бы сделать то же самое для нас, и, по крайней мере, вы были бы среди семьи!
   "Я не домработница. Я наемный ученик волшебника.
   - Ты учишься у этого мага не больше, чем я. Какой магии он научил тебя? Возвращайся домой, где ты сможешь посидеть на солнышке и позаботиться о своих внуках".
   "Я слишком молод, чтобы сидеть на солнце и позволять своему разуму гнить, внуки или нет. Я люблю малышек, Сартха, но хочу интересной жизни. Я хочу вторую карьеру, и я ее получу. Я покончил с воспитанием детей и ведением домашнего хозяйства!"
   - Значит, ты? Сартха поднял брови и поджал губы, но больше ничего не сказал.
   Разозлившись из-за правдивости слов Сарты, Элома более проницательно, чем обычно, торговалась за рыбу и дворовые товары. Через три месяца, несмотря на частые просьбы, волшебник не научил ее ничему, кроме нескольких салонных трюков. Она хотела узнать больше, чем просто заблуждения и заблуждения. Она так увлеклась приведением дома в порядок, делая то, что так хорошо знала, что потеряла из виду свои мечты. Я уже очень хороша в самообмане , подумала она.
   * * * *
   "Валмар!" - позвала она мальчика в зеленом в саду. "Иди и приготовь эту рыбу. Ты готовишь сегодня вечером!" Затем она вытащила свой коричневый матерчатый мешок из-под кровати, которую сама же и соорудила, собираясь упаковать свои вещи, но что-то не давало ей покоя. Если я уйду сейчас, хотя бы для того, чтобы заняться чем-то более интересным или чем-то, что я могу сделать хорошо, он выиграет. И я никогда не узнаю, могла ли я быть волшебницей. Кроме того, были условия договора. В гневе она подумала обвинить волшебника в том, что он не научил ее, тем самым нарушив контракт. Но теперь она поняла, что Гильдия Волшебников может счесть иллюзии достаточным пособием для начинающего ученика и счесть ее виновницей нарушения. Она снова засунула мешок под кровать и взялась за ужин.
   - Неважно, Валмар. Я сама приготовлю рыбу. Но перед уходом зажги мне печь, пожалуйста. Элома смотрела на дохлую рыбу на столе, слишком обескураженная, чтобы делать что-то еще. Готовка теперь казалась слишком большой проблемой. Ничто не казалось стоящим, если она собиралась застрять здесь в качестве служанки до конца своей жизни. С другой стороны стола Валмар поспешил к плите, словно собираясь побыстрее выполнить меньшую работу, прежде чем она передумала и ее взгляд метнулся к нему. Мальчик открыл топку, но вместо того, чтобы взять спичку, сделал движение пальцами и бросил воображаемый клочок в аккуратно уложенный трут. В тот же миг вспыхнуло пламя. Самодовольная ухмылка сменила усталую угрюмость на его лице, когда он повернулся. "Что-нибудь еще?"
   На лице экономки тоже появилось новое выражение - решимость. "Да. Научи меня этому заклинанию.
   Валмар выглядел взволнованным. - Я... я не могу тебя учить. Ты просто старая женщина".
   Ничто не могло укрепить ее решимость больше, чем эти слова. - Я такой же ученик, как и ты. Я плачу за свой путь так же, как и вы. Или ты не считаешь, что готовка и уборка - это достойная оплата?" Валмар был призван для выполнения достаточного количества домашних дел, чтобы знать, что это тяжелая работа. Он уставился в пол.
   - Я буду считать это согласием. Почему бы мне не выучить заклинания, которые выучили вы, если я плачу ту же цену?"
   - Но ты старый! Он сгорбился, стыдясь того, что сказал, ожидая удара, которого так и не последовало.
   "Так я и есть. Ты тоже старше других учеников. И все же ты носишь мантию новичка.
   Он сглотнул и сказал тихим голосом: "Сначала я был учеником мясника, но убийство вызывало у меня кошмары".
   - Значит, это была не та сделка для вас. Никакой позор не должен преследовать вас за это. Мальчик удивленно посмотрел на нее. "Теперь ты старше других новичков. Делает ли это вас неспособным изучить то, что они делают?
   "Конечно нет!" он сказал тогда: "О". Он долго думал, его лицо взвешивало то в одну сторону, то в другую. Элома ждала. Наконец он сказал: "Огненное заклинание не первое. Вы должны учиться в том же порядке, что и мы, потому что экспериментировать с магией может быть опасно. Это звучало как лекция волшебника, но Элома поняла, что это именно то, что ей нужно.
   - Какой же тогда первый урок?
   В тот вечер ужин был немного поздним, но Элома впервые познала вкус настоящей магии. После этого она извлекла заклинание из каждого штопаного носка, урок теории магии из каждой закуски. Чистая одежда стоила заклинания предсказания. Свежая солома в тикающем матрасе стоила ученикам ссуды за одну ночь. Новая роба стоила старшему ученику целого вечера репетиторства. Один чванливый парень угрожал рассказать волшебнику о ее сделках, но другие болезненно и незабываемо дали ему понять, что, если Элома будет отослана, они вернутся к тому, чтобы стирать свою одежду и есть свою еду. Несмотря на попытки Эломы научить каждого основам стирки, шитья и приготовления пищи, никто не стремился отказаться от ее восхитительного рагу и восхитительных десертов. Ее магические способности быстро росли, так как ей не нужно было учиться читать и писать, как это делали молодые. Ученики гордились успехами своего ученика.
   Однажды поздно вечером она изучала "Книгу перемен" за грубым деревянным столом на кухне при свечах. Волшебник редко заходил на кухню, но только когда все ложились спать, время Эломы действительно принадлежало ей. Шуми, один из молодых новичков, робко вошел на кухню. "Элома, мэм, не могли бы вы помочь мне с этим заклинанием? Я пытался сделать это правильно в течение трех дней, и Его Мудрость ужасно рассердится, если я все еще не получу его завтра, но никто больше не спит".
   - Садись, Шуми, и мы вместе посмотрим. Заклинание было тем, над чем Элома боролась сама, пока, наконец, не подумала о нем в обратном порядке, от результата к заклинанию, как если бы это была одежда, которую она хотела скопировать. Потом она поняла, что ей нужно видеть результат именно в уме, чтобы жесты соответствовали ему. Она помогла Шуми разобраться в этом самой, и девочка смогла идеально выполнить заклинание. Она, должно быть, рассказала об этом другим, потому что в последующие недели Элома собирала свой собственный небольшой класс новичков на кухне поздно ночью. Они пришли к ней за объяснениями, которые волшебник не мог дать, и за способом видения, который, с его возвышенной точки зрения, он не узнавал или больше не знал, как поделиться.
   Шли месяцы, в Элому приезжали и старшие ученики. Ее рвение к обучению позволило ей опередить их во многих областях. Но все же она жаждала большего знания.
   * * * *
   Старший ученик покачал головой. "Я не могу придумать ничего другого, чтобы научить вас, мэм, платить за тонизирующее средство от кашля моей матери. Я научил тебя всему, что знаю".
   - Я все равно сделаю тоник для твоей матери, Теддет. Возможно, вы придумаете подходящий платеж позже. Теддет наблюдал, как она начала смешивать нужные травы и кипятить воду, чтобы заварить их.
   "Мэм, - предложил он, - возможно, вам следует попросить Его Мудрость дать вам экзамен на Путешествие Волшебника. Я научил тебя всему, что знаю, и на следующей неделе мне предстоит сдавать экзамен.
   Элома была удивлена, услышав это, всегда думая, что она все еще должна быть одной из самых слабых учениц, потому что каждый раз, когда она изучала какую-то новую магию, она видела, как много еще предстоит открыть. Она ничего не сказала, пока допивала зелье и закрывала флакон крышкой, но, передавая его ему, сказала: - Думаю, Теддет, ты заплатил мне полную стоимость этого тонизирующего средства. Здоровья твоей матери и удачи тебе на экзамене.
   Он ухмыльнулся. - И вам тоже, мэм.
   * * * *
   Элома ждала. Когда голос Теддета прозвучал от радости, когда он получил дорожную мантию из тонкого синего шелка от Бартолливера, она улыбнулась. В тот вечер, когда празднование закончилось и волшебник и его ученики легли спать, Элома предложила Теддету последний кусок черничного пирога, который она испекла в честь его новой одежды. Улыбнувшись, он согласился, сказав: "Что вы хотите знать?"
   "Как проходил тест, если не секрет?"
   "Нет секрета. Каждый тест отличается. Мастер-волшебник может сделать тест легким или сложным, но в основном они всегда усложняют его. Им не нужны неквалифицированные колдуны, из-за чего мы все выставляемся в дурном свете. Тест "Путешествие на мантию" обычно включает в себя семь задач: разжигание огня и уничтожение огня, материя в движении, какое-то заклинание "Врата", наблюдение, создание иллюзии и левитация".
   - Самолевитация?
   "Нет нет. Это слишком сложно для теста Journey. Самолевитация входит в испытание Черной мантии Мастера. Для экзамена "Путешествие" достаточно левитации любого неодушевленного предмета".
   "Я понимаю." Она вывела его из кухни, чтобы поучиться еще немного. "Спасибо, Ваша Мудрость", - сказала она с улыбкой.
   На следующий день она пошла к волшебнику в его кабинет. "Я хотел бы сдать экзамен на Волшебницу Путешествий, Твоя Мудрость. Я верю, что готов".
   Волшебник был слишком ошеломлен, чтобы ответить на мгновение, а затем разразился смехом, который сотряс его массивный дубовый верстак и угрожал сбросить его с высокого табурета. Ожидая его грубости на этот раз, Элома просто скрестила руки на груди и постукивала ногой, пока он не закончил.
   "Почему вы думаете, что можете требовать, чтобы вас проверили?" - спросил он, вытирая глаза глубоким расклешенным рукавом халата.
   "Я прочитал Устав Гильдии. Студент может запросить тестирование в любое время, если он или она , - подчеркнула она, - считает, что его несправедливо обошли стороной. И я делаю. Я считаю, что вы несправедливо пренебрегли моим обучением и не смогли проверить мои знания. Теперь я прошу проверить мою дорожную мантию.
   Рот Бартолливера снова открылся, чтобы рассмеяться, но взгляд ледяного дракона, брошенный на него Эломой, подавил смешок в его горле. Он был так уверен, что она не знает магии, которую стоило бы испытать, что презрительно усмехнулся ей. "Тогда все в порядке. Вы получите его немедленно. Покажи мне одно заклинание, одно-единственное заклинание вещества, и я дам тебе дорожную мантию. Не карточный фокус, заметьте! Не для влюбленных! Настоящее заклинание, достойное серьезного колдуна.
   Всего одно заклинание? Это не казалось большой проблемой. Но Элома улыбнулась. Это была возможность, которую она получила только в мечтах. После нескольких совершенных движений рук и заклинания на древнем языке магии она выдавила из кармана щепотку трав и дунула в самого Бартолливера. Она отошла в сторону, когда он поднялся со своего места с потрясенным выражением лица. Когда он достиг дверного проема, она вспомнила, что Врата, сверкающая завеса, которую волшебник установил вместо двери, не позволяли ее заклинанию покинуть комнату. Она быстро произнесла слова, чтобы разрушить Врата, чтобы заколдованный волшебник мог пройти. Зная, что это важная защита для защиты проектов студентов от побега, она сосредоточила свои силы и возвела новый, в белом, темно-бордовом и темно-зеленом узоре, который дополнял обстановку комнаты. "Шлюз. Это один, - сказала она себе.
   Она поспешила за волшебником, бросая заклинания Огня, чтобы зажечь свечи в подсвечниках в коридоре перед ним, чтобы он мог видеть дорогу. Будучи также бережливой, она оставила после себя Табачные заклинания, чтобы потушить их. К этому времени молодые ученики начали собираться позади нее. - Два и три, - только и сказала она, молча следуя за Бартолливером, направлявшимся на кухню. В столовой из-за стола не было стула, и жестом и словом она убрала его с пути волшебника. "Четвертое - материя в движении", - отметила она проблемы в своем мысленном списке. Когда Бартолливер вошел на кухню, Элома сделала жест рукой, и рукава его черной мантии начали закатываться для работы. Он протиснулся между двумя самыми молодыми учениками и погрузил руки в горячую мыльную воду для мытья посуды. С видом ужаса он вытащил из глубины раковины кастрюлю и принялся вычищать пригоревшую еду из ее миски. "Что вы наделали?!" - взревел он. "Что это за злые чары?!"
   - Нет зла, - сказала она, успокаивая молодых улыбкой. - Это простое заклинание Воли. Ты бы защитился от этого, если бы уважал мою способность изучать магию.
   "Что это?!" - взревел он снова, когда изображение начало окрашивать воду для полоскания в его кастрюле.
   "Наблюдение - это пять", - пробормотала она, прежде чем заверить волшебника: "Это просто видение будущего, которое я создала для тебя. Но я подумывал о третьей карьере - обучении магии.
   "Это не может быть моим будущим! Я вижу волшебницу, которая помогает мне обучать магии моих учеников!"
   "Это одно из реальных возможных вариантов будущего. Выбор по-прежнему остается за вами". Элома не стала бы принуждать его к действию, но множество ухмыляющихся лиц и жадно кивающих голов студентов убедили ее, что он окажет большую помощь в принятии решения.
   "Хорошо, хорошо! Я не знаю, как ты так многому научилась, но если ты можешь заставить меня вести себя как кухонный труженик, ты, безусловно, искусная волшебница. Вы можете получить свою дорожную робу! Ты можешь иметь все, что захочешь, но разрушь это заклятие!"
   Элома резко взмахнула руками, произнося последние слова заклинания в обратном порядке, и оно было нарушено. Пока волшебник потянулся за тряпкой, чтобы вытереть руки, она сосредоточилась и взмахнула руками вверх-вниз, шепча заклинание Иллюзии, и улыбнулась, когда ее мантия, казалось, изменилась с Зеленого Ученика на Синий Путешествие. "Шесть. Иллюзия. Она пробормотала еще немного и собрала все свои силы для последней задачи на экзамене, который она поставила перед собой. Когда Бартолливер повернулся к ней лицом, его рот приоткрылся от шока, когда он увидел, что ее глаза находятся на одном уровне с его глазами. Он молча уставился на пустое пространство между ее ногами и полом. Через мгновение покраснение его лица отразило одновременно гнев и смущение. Элома была удовлетворена тем, что волшебник понял, насколько сильно он ее недооценил.
   Однако, когда он посмотрел ей в глаза, его лицо выразило уважение, причитающееся новому члену его гильдии. Он признал ее победу кивком головы. "Новоиспеченному Путешественнику-Волшебнику или Волшебнице разрешено просить об одном даре своего бывшего Мастера".
   - Ах, тогда я бы очень хотел, чтобы ужин приготовил кто-нибудь другой. Думаю, магия может быть даже более утомительной, чем работа по дому. Она мягко опустилась на пол.
   Бартолливер кивнул в тактичном молчаливом согласии, осматривая комнату, подсчитывая кулинарные способности студентов. - Я приглашу вас в таверну на ужин. С гримасой, показывающей боль в его кошельке, он добавил: "Мы все пойдем".
   Улыбаясь в знак согласия, Элома растерянно покачала головой. Ему еще предстояло многому научить.
  
   ДЕТИ САЛЕМА, Мэри Лидер
   Первоначально опубликовано в 1979 году.
   ПРЕДАННОСТЬ
   Лесли Кроссу, моему другу и наставнику, который был "Уэсом" в TRIAD и который перед своей смертью в 1977 году критиковал меня и поддерживал меня, что помогло сформировать SALEM'S CHILDREN, а также Роберту и Берил Грейвс и моей матери, чья самая заветная мечта было для меня стать писателем, и через которого я произошел от Stoughtons.
   Глава Один
   Настойчивый звон разорвал мой сон. Дико, не в силах сориентироваться, я шарил в темноте, пока мои пальцы не сомкнулись на гладком пластике.
   - Подчинись... Подчинись, ты меня слышишь? пришел шепот. - Я знаю, что ты там, Субмит. Мы ненавидим вас, мы ненавидим вас...
   Слова перешли в слабое дыхание на другом конце линии, затем щелчок, и линия оборвалась.
   "Детские штучки!" - пробормотал я, пытаясь уложить свое усталое тело на провисший чужеродный матрас, - но последние крохи сна улетучились, и на меня навалилась реальность. Это была большая кровать тети Бо, изогнутая дугой между двойными стенками из орехового дерева с замысловатой резьбой. Возможно, это соответствовало ее более пышным формам, но для меня это была пыточная дыба. Только усталость - в эту первую ночь в доме, который неожиданно завещала мне тетя Бо, - дала мне хоть немного сна, и я поймал себя на том, что усердно молюсь о скорейшем прибытии фургона из Нью-Йорка с моей собственной мебелью. У меня были опасения занимать комнату тети Бо - по крайней мере так скоро, - но Дана, наполовину индианка, которая была спутницей тети Бо в последние несколько лет ее жизни, уже уложила мои вещи, и я слишком устал, чтобы протестовать.
   Сворачивание себя в позу эмбриона не дало ответа; Я тут же соскользнул на середину кровати, прижавшись коленями к подбородку. В отчаянии я сложила подушки у богато украшенного изголовья, села и включила свет. На кедровом сундуке лежало пуховое одеяло. Я плотно сложил его и сунул под ноги. Это помогло, но я все еще не спал. Где-то там, во тьме, был кто-то, кто знал меня и не хотел, чтобы я была здесь, кто-то, кто знал имя, которое я редко использовал, кто, возможно, выражал настоящие чувства Писхейвена ко мне.
   Но это было болезненно. Я встал и на цыпочках прошел в комнату, где спали две мои дочери: Кариада в своей кроватке и Роуэн в большой кровати, расслабленная и розовая в мягком свете ночника. Дана уложила их в постель, как только накормила нас легким ужином, и они почти не шепча уснули, уставшие от долгой дороги из Нью-Йорка.
   * * * *
   Это был тихий, незаметный вход, который мы совершили тем днем в Писхейвен, здесь, в юго-западном углу Висконсина. Когда мы ехали по главной улице, город казался пустым, но это было естественно, поскольку был обеденный час. Я пытался указать Роуэну на старые ориентиры, но многие уже не существовали.
   -- Там -- там! - воскликнул я, указывая на здание из красного кирпича с большими стеклянными окнами. - Здесь раньше был универсальный магазин твоего прадедушки. Похоже, теперь это подростковый магазин".
   Как я мог когда-то подумать, что он такой большой и внушительный?
   "Я не знал, что в маленьких городках есть парковочные счетчики, - сказал Роуэн.
   "Где? Я ничего не вижу".
   "Там!" - указала она.
   "Что?" Я начал смеяться. - Это старый привязной столб, который стоял перед магазином вашего прадеда. Раньше они были у всех торговцев, но я вижу, что других сняли.
   Роуэн тихо сидела, держа ребенка на коленях, пока я болтала, пытаясь воссоздать мирную гавань, которая когда-то очаровала меня.
   - Я просто заверну за угол и покажу тебе конгрегационалистскую церковь, где венчались твои дедушка и бабушка. Твоя прабабушка подарила орган в память о... Его больше нет! - воскликнул я, глядя на улицу, которая заканчивалась тупиком у широкой водной глади. "Никогда бы не подумал, что река зайдет так далеко!"
   Я медленно проехал мимо кованых железных ворот и железной ограды, которая когда-то окружала кладбище. Это, а также погнутый участок цементной дорожки на обрушившемся берегу дали краткое согласие тому, что когда-то было ведущей церковью Писхейвена. Кто-то посадил вдоль забора прелестные голубые ипомеи, как будто для того, чтобы дать кладбищу последний вечноцветущий букет. Дальше по берегу реки маленький мальчик ловил рыбу на опрокинутом надгробии.
   Я пытался объяснить, что река меняет свое русло уже более века, постепенно затопляя город, но мою дочь это не затронуло. "Что это за забавные островки на реке?"
   "Отмели. Они появляются и исчезают. Мы ездили туда на каноэ и устраивали пикники". Пока это не было мне испорчено, вспомнил я, крепко сжимая руль.
   - Ты не боялся, что они утонут, пока ты будешь на них?
   "Это не происходит так быстро. Люди иногда ночуют там всю ночь". Я повернул обратно к главной улице.
   "Это что?" Роуэн указал на каменный монумент на площади. "Похоже на перевернутую букву "L"".
   - Это должно быть похоже на виселицу.
   Она была озадачена. - Я думал, они сожгли ведьм.
   "Их не сожгли, их повесили".
   "Здесь?"
   - О, не здесь, - поспешно сказал я, - в Салеме в... э-э... 1692 году, - прочитал дату на основании монумента. "Примерно полтора века спустя Джошуа Мартин, прадед тети Бо, привел группу потомков так называемых ведьм сюда, в Писхейвен. Прародительница Джошуа, Сюзанна Мартин, была одной из повешенных. Он основал Peacehaven как памятник жертвам колдовских процессов. Раньше они придавали этому большое значение, но теперь это скорее городская легенда и знак отличия, я полагаю.
   "Если тетя Бо произошла от ведьмы, то и мы должны быть от ведьмы", - подумала она с ноткой гордости в голосе.
   - Прости, Роуэн. Мы не можем требовать этого; мы не родственники с этой стороны.
   "Ой." Очевидное разочарование.
   Солнце уже садилось на западе, и я знал, что мы должны поладить, но мне нравилось просто сидеть здесь и болтать с дочерью - редкое явление в эти дни.
   - Как ты думаешь, здесь сейчас есть ведьмы?
   "Нет, конечно нет! Такого нет, - рассмеялся я. "Здесь даже метлы продают, и никто не нервничает".
   - В Нью-Йорке есть колдовские лавки, - скептически сказала она.
   "Это другое. Это бизнес".
   "Что такого плохого сделали салемские ведьмы?" - спросила она после паузы.
   - О, - я замялся, пытаясь вспомнить. "Люди воображали , что делают все, от скисания молока до убийства младенцев".
   Роуэн изучал памятник. Каменная петля крепилась к гранитной виселице массивным кованым кольцом.
   "Держу пари, что петля раскачается", - предположила она. "Давай попробуем."
   - Мы сделаем это в другой день - Дана ждет нас к ужину. Я вздохнул. "Без тети Бо все будет по-другому. Хотел бы я, чтобы ты знал ее, Роуэн.
   Но моя дочь впала в одно из своих слишком частых молчаний. Она переместила Кариад на руки и нежно прижалась к ней носом. Я повернул на улицу, ведущую к обрывистой дороге, чувствуя угрызения совести, пока мы проносились мимо домов Писхейвена. Я не навещал тетю Бо с тех пор, как не женился, и тем не менее она завещала большую часть своего имущества мне, сводной племяннице, вместо родной племянницы и племянника. Теперь я мог видеть ее: высокая, крепко сложенная, ее темные волосы с проседью, зачесанные во французскую косу, яркого румянца и горящие глаза всякий раз, когда речь заходила о политике или социальных условиях, ее акустикон - она никогда не могла освоить слуховой аппарат, выдвинутый вперед, чтобы уловить ответы слушателя.
   Мы шли по улице с арками из вязов, которая когда-то была сплошь покрыта густой листвой, но теперь на ней видны разрушительные последствия голландской болезни вязов. Я замедлил шаг, когда мы подошли к большому бледно-желтому дому с черными ставнями и белой отделкой.
   "Здесь раньше жили тетя Би и дядя Джордж Проктор". - сказал я, но Роуэн не подала виду, что слышит меня. - Ваш двоюродный брат Уорд и его жена теперь живут там. Я попытался придумать что-нибудь, что могло бы ее заинтересовать. - У них есть дочь, которая всего на год старше тебя, и сын учится в медицинском институте.
   Мне показалось, что я уловил проблеск интереса в голубых глазах, наполовину отвернувшихся от меня, но ее рот оставался неподвижным. Я снова нажал на педаль акселератора, и вскоре крона вязов скользнула в сторону, открывая перед нами высокий утес, вершину которого на мгновение скрыла высокая дымоходная скала, возвышавшаяся над склоном у основания откоса.
   - Это Томагавк старого Создателя Земли, направленный в небо, - объяснил я. - Индейцы верят, что дымоход - это священная скала, и... - я сделал паузу, когда в поле зрения показались грубые очертания дома, возвышающегося над выходом известняка, - его большие окна пылали на закате. "Вот оно! Феникс!" Я плакал.
   - Забавно выглядит, - сказал Роуэн. "Он торчит во все стороны".
   "Какой красивый дом!" Я протестовал. "Фрэнк Ллойд Райт разработал его так, чтобы он выглядел как часть блефа".
   "Кто был он?"
   Ну, по крайней мере, моя дочь не знала всего. "Знаменитый архитектор, который раньше жил неподалеку. Некоторым он не нравился, но тетя Бо поддерживала его, поэтому, когда ее дом сгорел, он настоял на том, чтобы спроектировать для нее новый. Видите ли, его собственный дом несколько раз горел, так что он понял. Они вдвоем прекрасно провели время, планируя и споря, потому что тетя Бо могла быть такой же упрямой, как и он. Например, она хотела башню. Он сказал ей, что скоро она станет слишком старой, чтобы подниматься по лестнице, что сделало ее еще более решительной.
   "Мне нужна башня, - заявила она, - чтобы я могла наблюдать за Писхейвеном днем и небом ночью. Что до лестницы, то я буду карабкаться по ней до самой смерти. И это именно то, что она сделала".
   "Феникс" скрылся из виду, когда дорога пошла вверх по склону обрыва, напоминая куриные крылышки. Я подъехал к подъездной дорожке к маленькому белому дому, зарывшемуся в склоне холма, где крошечная худая фигурка с копной коротко остриженных седых волос возилась с поленницами.
   - Привет, Дарси! Я позвонил. Она бросила топор и подошла к нам, вытирая руки о вылинявшие джинсы. Она была такой, какой я ее помнил, - такое же морщинистое, обветренное лицо, только волосы чуть побелели.
   - Ну, ради всего святого, если это не сама наследная принцесса!
   Ее хватка стиснула кости моей руки. - Рад тебя видеть, Дарси, - сказал я, сжимая руку. - Ханна дома?
   Ее рот отвис. "Ханна умерла восемь лет назад. Я живу здесь с мужем. Он внутри, восстанавливает мелодеон.
   Дарси с мужем? О ее отношениях с Ханной много лет шептались в городе. Что теперь говорили сплетники?
   "Кариада? Что это за имя?" - прогремела она после того, как я представила своих дочерей.
   - Это по-валлийски "любовь", - объяснил я. Назвать ее Кариадой было моим реквиемом по Оуэну, ее отцу.
   "Ты же не хочешь котенка, не так ли?"
   - Сколько у вас сейчас? Дарси и ее кошки! Она не изменилась.
   "Двадцать девять. Я мог бы выделить два или три".
   - Нам придется подумать об этом, Дарси. Сейчас нам лучше подняться к дому. Дана ждет нас.
   - Я не уверен, что котенок подойдет Кари, - чопорно вмешался Роуэн. "Они перехватывают дыхание у младенцев".
   Дарси прищурилась. - Ты рассказывал ей бабушкины сказки, Митти?
   "Нет. Где ты это услышал, Роуэн?
   Ее кобальтовые глаза расширились. - Но, мама, я был уверен, что ты... ну, может быть, это был кто-то из школьников. Кошки ведьмы животные, не так ли?
   - Только на Хэллоуин, дорогая.
   "А как же канун летнего солнцестояния? Разве тогда ведьмы и кошки не выходят?
   - Я не знаю. Я даже не знаю, когда канун летнего солнцестояния, - признался я.
   - Завтра вечером, - сказала она с надменным видом тринадцатилетней девочки.
   Я был должным образом впечатлен. - Откуда ты это знаешь, дорогая?
   "О, я принадлежал к шабашу в школе. У нас были сеансы, мы работали с доской для спиритических сеансов и все такое - жутко!"
   Детская игра, сказал я себе, но больше, чем когда-либо, я чувствовал, что мое решение переехать сюда было правильным. "Если вы говорите об этом мощном клубе, который всегда требовал оценок, мне не жаль, что вы не в нем. Вы никогда не упоминали колдовство.
   "Это был секрет. Мы подписались кровью, и они наложат на тебя проклятие, если ты расскажешь. Но теперь я больше не принадлежу, это не имеет значения".
   "Роуэн, я не думаю, что мне нравится мысль о том, что ты возишься с такими вещами", - упрекнул я ее.
   - Я думал, ты не веришь в "такие вещи".
   - Я не знаю, но...
   - В любом случае, мы не были настоящими ведьмами, - заверила она меня. "Они плохие. Единственными людьми, которых мы когда-либо проклинали, были наши учителя".
   - Это тоже было плохо, - строго сказал я. - Кроме того, ты не должен хранить от меня секретов.
   - Я все время храню от тебя секреты, мама. Она отвела глаза, пока вертела младенца на руках.
   Вмешалась Дарси. "Когда я была в ее возрасте, я состояла в секретной шпионской организации, - сказала она. "И если кошки - фамильяры ведьм, то я знаю, что это делает меня - в двадцать девять раз больше!" Она усмехнулась. - Я полагаю, во мне кровь ведьмы.
   Роуэн наклонилась вперед, почти раздавив Кариад, которая хныкала во сне. - У тебя есть кровь ведьмы?
   "Ага! Как и большинство людей здесь. "Вместе с тобой, Митти".
   - Надеюсь, ты не будешь держать это против меня, - рассмеялся я.
   - Никогда, а я? - фыркнула она. - Хотя, я полагаю, есть и такие, особенно в последнее время. Жаль, что вы связаны только браком. В тебе совсем нет салемской крови.
   - Ты имеешь в виду ведьмину кровь, - поддразнил я.
   - Кровь мученика, - жестко поправила она меня.
   - Я использовал только твой термин, Дарси.
   - Мне можно шутить об этом - ведьминская кровь у меня с обеих сторон. Но с твоей стороны было бы неразумно. Понял, о чем я?"
   Я кивнул, а в глубине моего разума мелькнула тревога.
   - Ты заставляешь меня задуматься, примут ли меня когда-нибудь.
   - Конечно, будешь, если будешь соблюдать правила. А я помогу тебе, Митти, чем смогу. Но не проси меня прийти на вечеринку.
   "Партия!"
   - Ну, не совсем - скорее приветствие родственников и друзей. Они все придут в "Феникс" завтра вечером. Она провела худой рукой с коричневыми пятнами по седым волосам на подбородке. "Вы меня знаете - никогда не любил наряжаться, и я отказываюсь быть частью шныряющей пчелы. Я многое хотел бы сказать, но, пожалуй, лучше не буду. Возвращайся и познакомься с Марион, когда у тебя будет время.
   "Марион?" Потом я вспомнил. "Твой муж? Какая твоя фамилия сейчас, Дарси?
   "Загродник". Ее глаза мерцали. - Попробуй-ка обвяжи эти англо-саксонские языки вот этим! Но, по крайней мере, Марион пишется через "о".
   "Она грубая!" Роуэн наблюдал, как мы продолжали подниматься по склону обрыва. - Я думал, она мужчина.
   "Иногда мне кажется, что она тоже так думает. Но не будьте так критичны к туземцам, юная леди. Это не сделает тебя популярным".
   Через мгновение она спросила тихим сдавленным голосом: "Мы должны жить здесь, мама?"
   "Вы полюбите это!" Я пытался звучать убедительно. - Мы покатаемся на каноэ и...
   Громкий лай прервал мою фразу. О нашем приближении возвещал величественный золотистый ретривер, стоявший у входа на обширную развилку, разделявшую два дома на вершине утеса. Один был "Феникс" - совсем недавно мой, а другой, поменьше, был старейшим домом в Писхейвене, когда-то домом Джошуа Мартина. Это, как написал адвокат, тетя Бо завещала Дане. Едва ли можно было найти еще две непохожие постройки, размышлял я, переводя взгляд с свободных форм современных линий Феникса на строгие коричневые фронтоны.
   "Фрейя! Тихо!" Высокая статная женщина с седыми косами, свисающими почти до пояса, подошла, прихрамывая, по гравию, чтобы поприветствовать нас. Это, должно быть, Дана, подумал я, заметив, как закатное солнце позолотило ее высокие скулы и сделало темные впадины под глазами.
   - Вниз, Фрейя! - приказала женщина.
   - С ней все в порядке, - ответил я, позволяя собаке обнюхать мои руки. "Она прекрасна! У нее будут щенки, не так ли? Я выпрямился и протянул руку. "Ты Дана! Тетя Бо так много писала о вас.
   - Она всегда хотела, чтобы мы встретились, миссис Луэллин, - формально ответила она.
   "Пожалуйста, я хочу, чтобы вы звали меня Митти", - сказал я, забирая ребенка у Роуэн, чтобы она могла выбраться. - Это Роуэн, а малышка - Кариад, для краткости Кэри. Мой голос дрогнул. "Я не уверен, что хочу войти. Я не могу представить Феникс без тети Бо".
   - Твоя тетя всегда будет здесь, - тихо сказала она. "Такая женщина никогда не умрет. Теперь вы должны войти; Я приготовил ужин для вас. Позвольте мне взять маленькую".
   Я ожидал, что Кариад начнет кричать, но, к моему удивлению, она прижалась к женщине, и мягкий свет вкрался в голубые глаза, которые так странно было смотреть на лицо индейца. Это казалось хорошим знаком - я снова был рад своему решению переехать сюда.
   Теперь я засунул пухлую маленькую ручку Кэри обратно под одеяло и повернулся к Роуэну. Ее длинные шелковистые ресницы следовали за изгибом ее щек, оттенок темнее, чем золотисто-рыжие кудри, разбросанные по подушке. В этот момент она была моей - полностью моей. Импульсивно я протянул руку и погладил мягкий контур ее щеки, затем быстро отдернул руку, так как даже во сне она, казалось, уклонялась от моего прикосновения. Она перевернулась на бок, спиной ко мне.
   - Папа... - выдохнула она.
   Глава вторая
   Вернувшись в свою комнату, когда я села перед туалетным столиком с мраморной столешницей, на меня напал аромат тети Бо - тяжелый, древесный запах порошка для ванн и одеколона. Ее туалетные принадлежности все еще были расставлены: богато украшенная серебряная расческа, ручное зеркальце и расческа, небольшой перегородчатый поднос, полный заколок для волос, и расписанная вручную фарфоровая приемник для волос. Через отверстие в крышке я увидел комок растрепанных седых волос - последнее осязаемое свидетельство существования тети Бо. За моей спиной заскрипела доска, и я уставился в зеркало, почти ожидая увидеть ее там, протягивающую акустикон, но ничего не было - только мое собственное усталое лицо, наложенное на комнату позади меня. Тем не менее, я не мог отделаться от впечатления, что она там наблюдает.
   Я надеялся, что она не пожалеет о том, что у меня уже был план по ремонту этого дома. Несмотря на современную архитектуру, тетя Бо - Бо для Боадицеи - извращенно заполнила его викторианским антиквариатом. Те предметы, которые не были сохранены, когда сгорел первоначальный дом, она добросовестно пыталась воспроизвести из антикварных магазинов даже в Милуоки и Чикаго. Я услышала, как что-то зашуршало по обоям, будто шелковые юбки задели их. Но если тетя Бо была там, я приветствовал ее присутствие. После этого телефонного звонка мне понадобится вся возможная поддержка - даже с астрального плана. Мой двойник в зеркале улыбнулся моей маленькой шутке.
   Представлять на рассмотрение! Тот, кто звонил, знал мое христианское имя. Мой отец был священником, а это означало, что мы переезжали каждые несколько лет. Как же я раньше боялся тех первых дней в новой школе, когда дети получали удовольствие от новенькой со странным именем! Как объяснить, что моя мать фанатично относилась к семейной генеалогии? И что она не могла выносить доношенных детей? Девятая попытка, я должен был стать девятой катастрофой. Мать впала в послеродовой психоз и целыми днями гуляла с предками.
   "Представлять на рассмотрение!" - повторяла она снова и снова. "Назовите ее Submit! "Покорись Господу!"
   Теперь я знаю, что она нашла это имя в одной из наших семейных генеалогий. Мой отец, думая угодить ей, окрестил меня "Отправляйся" и записал это до того, как он или кто-либо другой понял, что я не собираюсь следовать за своими братьями и сестрами в подвешенном состоянии. Мать вернулась к реальности в тот день, когда меня вынули из инкубатора и положили ей на руки.
   "Представлять на рассмотрение!" - недоумевала она. "Какое необычное имя! Кто это сделал с ней? Потом, увидев лицо моего отца, она поняла, что он сделал это из любви. Больше она ничего не сказала, но изо всех сил старалась загладить свою вину, назвав меня Митти - и тому, кто хочет дружить со мной, лучше называть меня так.
   Впрочем, Оуэну было все равно. Он любил раздражать меня, называя меня Подчиниться. Валлиец с валлийским талантом к пению, он мог так очаровательно дразнить, что никто не возражал. Но нет, сказала я себе, забравшись обратно в постель. Я не позволила бы воспоминаниям завладеть мной - стремительный взлет Оуэна как звезды музыкальной комедии на Бродвее, неизбежные стрессы, вытекающая из него зависимость от кокаина - психологическая, если не физическая, но это не менее плохо - ухудшение нашего брака, затем смерть...
   Я перевернулся, пытаясь найти удобное место, но меня остановила другая мысль: Роуэн. Она обвинила меня в несчастном случае с Оуэном, как будто у меня была сила спроецировать разрушение, и она не позволяла мне забыть об этом. Роуэн, названная так потому, что оно рифмовалось с именем Оуэн, а ее волосы были цвета ягод рябины, пылающих над склонами холмов в родном Уэльсе ее отца, - Роуэн была живым напоминанием о том холодном швейцарском дне, когда нам сказали: полицией, что автомобиль Оуэна был раздавлен фургоном, а его тело изуродовано до неузнаваемости. Роуэн была в истерике. Она закричала на молодого швейцарского офицера, который пытался ее успокоить. "Вы не понимаете! Мой папа мертв! А мамочка хотела его смерти!" Затем она разразилась сильными, мучительными рыданиями и обмякла, волоча за собой его руку, и рухнула на землю.
   - Роуэн, дорогая! Я встал на колени рядом с ней и попытался взять ее на руки. Швейцарка отпустила свою хватку и теперь била меня кулаками.
   "Не трогай меня! Не трогай меня!"
   "Позови доктора, крошка!" - умолял я. "Роуэн, дорогая! Мама любила папу, - плакала я, слезы текли по моему лицу. - Ты просто не понимаешь - Боже мой, Роуэн, как я могу заставить тебя понять?
   Она вдруг замерла, похолодела и побелела, глаза ее заблестели. - Я тебе не верю, - выдохнула она. "Я ненавижу тебя, мама! Я ненавижу тебя!"
   * * * *
   Телефон снова зазвенел, возвращая меня в настоящее. Я уставился на него, зная, что если звон продолжится, чистое любопытство заставит меня ответить...
   - Подчинись - подай - отойди - отойди... - пропела звонящая своим сладким голосом. "Мы не хотим, чтобы вы были здесь...
   Тишина сейчас, но она все еще была там, слушая.
   "Кто бы ты ни был, почему бы тебе не сказать это мне в лицо?" - сердито воскликнула я и закусила губу. Это было именно то, чего она хотела - знать, что связалась со мной. Я бросил трубку, затем снова взял ее, намереваясь набрать номер оператора, чтобы узнать, что можно сделать с такими звонками, но линия все еще была занята, только ее дыхание эхом отдавалось в проводах. Я повернула диск, упиваясь болезненными статиками, которые я, должно быть, производила, но кто бы это ни был, пока я не положила трубку обратно на крючок.
   Наступившая тишина почти удушала. Годы, проведенные в Нью-Йорке, приучили меня больше к шуму, чем к этой тишине. Теперь мои уши начали улавливать тихие звуки, которые иначе я бы не заметил: мягкое царапание обоев, предсмертный хрип холодильника, завершившего свой цикл, трель внезапно зависшей совы, тихое блеяние и глухое бормотание. звон колокольчика постучал по дереву - не была ли поблизости коза? - и сквозь все это пронизывал тихий жужжащий звук - почти как тихое пение.
   Я снова устроился на враждебной кровати и сел, опираясь на подушки. В этом голосе было что-то знакомое, но мое знакомство было ограниченным, так как я проводил здесь только лето. Я на самом деле не принадлежал - не в том смысле, что другие. Мой дед переехал в Писхейвен, когда купил городской универсальный магазин, и все исправил, женившись на внучке Джошуа Мартина. Тетя Бо и тетя Би были отпрысками этого брака, но моя мать происходила от его второй жены, которая была не из Писхейвена. Как и мой отец, так что я был совершенно аутсайдером. Тетя Бо, которая так и не вышла замуж, унаследовала большую часть имущества своего отца, в том числе имущество Мартина, и теперь, в свою очередь, завещала большую его часть мне. Неожиданная удача была долгожданной, потому что Оуэн оставил очень мало. Но обида была естественной. Дарси правильно отметила это, когда назвала меня наследной принцессой.
   Мог ли это быть Чарити Кэрриер по телефону? Старшая дочь тети Би и первая в очереди на наследство, она всегда казалась мне грозной, хоть и была крошечной и кукольной. Сплетницей и голосом совести она была для своих младших братьев, Уорда и Гарета. Но анонимные телефонные звонки посреди ночи? Не благотворительность!
   Что же касается Элисон, жены Уорда, то и речи быть не может!
   Была Дарси, дальняя родственница, но она не могла шептать, даже если бы попыталась. Кроме того, тетя Бо оставила ей немного денег и чистое право собственности на дом, в котором она раньше жила.
   На ум пришло другое лицо - Айрис. Но она уехала из города много лет назад. Айрис Фолкнер - я все еще мог видеть ее. Роковая женщина Мирной Гавани . Она и ее отец, судья, жили в большом доме, расположенном между скалистым островком и оконечностью крошечного полуострова, выступающего из города. Некоторые говорили, что мать Айрис утонула в миниатюрном проливе, проходившем через подвал, и что ее тело уплыло в Миссисипи. Другие утверждали, что она сбежала с коммивояжером. На кладбище Писхейвен для нее не было могилы.
   Поскольку судья Фолкнер всегда уходил на пенсию рано, было много предположений о свете, который часто видели горящим в комнате с башенкой, выходящей на реку. Возможно, слуги поставили его в качестве маяка, но, по слухам, это Ирис сигнализирует своим любовникам. Сколько эго она задела? Уорд сбежал, потому что был предан Элисон. Сначала Гарет только играл с ней, но у меня были основания полагать, что он тоже в конце концов сдался - если бы я только мог забыть! Гарет - милый Гарет...
   В моем возрасте я был ниже внимания Айрис. Как я жаждал ее утонченности! Я подумывал о том, чтобы покрасить волосы в рыжий цвет, но никакая краска не дала бы ей тонкий оттенок янтаря. Я также не мог принять ее загадочный вид. Как бы я ни старался копировать ее ленивую небрежность, ничего не получалось. Так что я был чрезвычайно взволнован, когда она пригласила меня покататься с ней на каноэ в тот туманный летний день.
   Мы бросили якорь возле песчаной отмели и позволили каноэ мягко покачиваться по течению, пока мы ели бутерброды, которые она принесла. Айрис провела рукой по маленьким водоворотам, кружившимся вокруг нас, ее янтарные волосы струились по бледной коже груди.
   "Мы стоим на якоре над первоначальным Peacehaven, - размышляла она.
   Я смотрел через водное пространство на раскинувшийся вдоль берега настоящий город. - Так далеко?
   "Отец. Он простирался до противоположной береговой линии. Представьте себе людей в своих домах, или сидящих на своих церковных скамьях, или в своих уборных".
   - Но я слышал, что это совсем не так, - запротестовал я. "Никто не утонул, когда город затонул - это было постепенно".
   - Так говорят, - вздохнула она. "Мой путь был бы намного грандиознее. Я просто вижу, как рушится земля и хлынет вода, как это было, когда часть берега вымыло из-под нашего дома. Я, конечно, вообще не видел, как это происходит. Я спал, и мне приснилось, что река была моим возлюбленным, что она могла принять облик человека и прийти ко мне. А на следующее утро, когда я проснулся, под домом была большая дыра, так что, может быть, я все-таки не сплю. Он был захватывающим, как ни один мальчик никогда не был. Отец укрепил дом, и мы просто позволили реке течь под ним. Как он вырвал этот кусок земли - и все за одну ночь! Ничто не может его удержать. Я никогда не могла понять, почему он был так нежен с Писхейвеном. Я бы их всех утопил. Слушать! Слышишь, внизу звонят церковные колокола?
   - Это колокольчик через реку, - усмехнулся я.
   - Нет, нет, это не так! - настаивала она. - Это церковные колокола - Первая Церковь Сатаны!
   Ее голос был гипнотическим.
   "Город в море!" - выпалил я.
   "Что?"
   "Это легенда, которую моя мать рассказала мне о городе Ис у берегов Бретани. Их принцесса Ахес была очень злой. Когда ей надоели ее любовники, она приказала их убить, ибо единственной ее настоящей любовью было само море. Однажды она украла ключ своего отца от морских ворот, и когда вода закипела, люди утонули, и она стала русалкой, заманивающей моряков на смерть. Говорят, что во время отлива можно увидеть, как она манит в волнах, и услышать звон соборных колоколов".
   Я сделал паузу, боясь утомить ее, но ее глаза светились.
   "Поразительнй!" - воскликнула она. "Я бы хотела быть той принцессой. Имя "Ахес" даже звучит как "Ирис!" Подумайте о той власти, которую она имела над людьми - над мужчинами! Только море было достойно быть ее женихом".
   Она остановилась. Кто-то звонил нам из банка. Там стоял мой двоюродный брат Гарет в плавках, солнце золотило его загорелое тело. Он выглядел крепким, но я знала - и она тоже, - что он все еще восстанавливается после аппендэктомии.
   "Гарет!" - позвала она сквозь сложенные ладони. "Ставлю с ним пять долларов, что он не сможет доплыть до нас".
   "Ты этого не сделал!" Я плакал, встревоженный. - Он еще недостаточно здоров!
   Она просто улыбнулась, когда он приготовился нырнуть. Я попытался помахать ему в ответ - слишком поздно. Он скользнул в воду и мощными гребками поплыл к нам.
   - Пойдем за ним, - умоляла я, пытаясь дотянуться до нее, чтобы поднять якорь, но она оттолкнула меня.
   "Оставь его!" - прошипела она. "Он бы не хотел, чтобы мы сделали из него бабу".
   Беспомощно я смотрел, как судорога охватила его. Он изо всех сил пытался удержаться на плаву, цепляясь за водоворот, который зацепил его, закрутил, а затем засосал под воду. Ирис по-прежнему охраняла якорь. В отчаянии я попытался выпрыгнуть из каноэ и поплыть к нему, но она схватила меня за руку и заставила отступить. Потом она деликатно балансировала, сверкая золотисто-зелеными глазами, и нырнула в воду. Я поднял якорь и поплыл к тому месту, где я видел, как он пошел ко дну, но мы его так и не нашли. Она вышла героиней, отказавшись от пари и сказав, что удержала меня, чтобы я не утонул.
   Но я должен отогнать такие воспоминания - я должен вспомнить хорошие времена в Писхейвене; золотое лето, прогулки по лесу, грязные прогулки по пещерам и катание на пони на соседней ферме. Идиллия - таков был Писхейвен в отличие от шумного и многолюдного Нью-Йорка. В Писхейвене даже трагедия была окрашена романтикой.
   Моя собственная недавняя трагедия не имела подобного оттенка. После истерики Роуэна по поводу смерти Оуэна она ушла в себя, пока посмертное рождение Кариад не вызвало у нее новый интерес. Она забыла о своих куклах и расточала свою привязанность к ребенку до такой степени, что исключила меня. Была ли это месть? Нет, я мог бы бороться с этим, но я чувствовал, что она пытается защитить Кариад от меня.
   Ее школьные занятия пострадали. Было ли это потому, что я не мог позволить себе дать ей то, к чему она привыкла? Кокаин и азартные игры съели большую часть состояния Оуэна. Завещание тети Бо казалось ниспосланным небесами...
   И все же я был здесь, смотрел на телефон, теперь почти живой, ожидая возможности наброситься. Ну, я бы прекратил это. Я отключил его и лег обратно. Вовремя. Внизу начали звонить. Так что пусть звенит - и звенит - и звенит -
   Мое усталое тело рухнуло в бездонную яму в центре кровати, проскользнуло - и я выпал из нее. Я бросил быстрый взгляд назад на фигуру, спокойно лежащую там, и затем я вышел в ночь...
   * * * *
   "Вот искусство! Где ты был, мисс? Mun Я делаю твою работу, чтобы моя дочь могла гулять со своим прекрасным молодым джентльменом? Будь благодарен, что я рассказал об этом твоему отцу. Он хочет, чтобы ты вышла замуж за бондаря, если он прикажет тебе.
   "Дочь?" Почему она меня так назвала? И какая причудливая речь! Это была не моя мать - эта согбенная, сморщенная женщина с вздутым животом тащит ведерко с молоком на кухню, которую я никогда раньше не видел. В комнате господствовал огромный камин. К его почерневшим внутренним стенам на цепях были подвешены большой котел с дымящейся водой и меньший сотейник. Внизу у очага медленно поворачивалась окорочка оленины, движимая противовесной веревкой, на разматывание которой ушел целый день. Но как я это узнал?
   Она поставила молоко на стол, отмахнулась от мух и накрыла его тканью, а затем подошла к сотейнику, чтобы помешать. - Твоя сестра Бекки не была такой разборчивой, - пожаловалась она, ее щеки покраснели и засияли от ароматного пара. - Она довольна тем, что она хорошая жена, и учти, что ее муж когда-нибудь станет крупным землевладельцем. Но даже это не удовлетворило бы тебя. Титул "хорошая жена" уже не годится. У тебя был бы прекрасный дом в Дорчестере, с серебряной посудой и бельем, и с правом называться госпожой Сто...
   "Мама, молчи!" Я это сказал? Как будто кто-то еще во мне, давно спящий, только что пробудился. Эта женщина не была похожа на мою мать, и все же было что-то знакомое в ее голосе, как и в этом окружении, как старая одежда, висевшая в чулане и забытая, а потом вновь обретенная и примеренная еще раз. Слова вырывались из меня.
   "Это не так!" Я протестовал. - Я бы хотел, чтобы он не был джентльменом. Тогда, может быть, вы поверите, что я люблю его за самого себя. И он клянется, что любит меня тоже".
   Кем я был ? И где? Я коснулась своего платья - грубой шерстяной материи темно-красного цвета. У меня не было ничего подобного, и все же это казалось принадлежащим мне. Не показалось странным и то, что длинные косы, ниспадающие на мою грудь, были желто-коричневого цвета, а не цвета моего красного дерева.
   "Кровь!" она ругалась себе под нос. "Какое отношение любовь имеет к хорошему браку? Скорее всего, он возьмет твою девственность и уйдет с ним.
   "Верно, он мог бы иметь это давным-давно, если бы не то, что он для служения и весь такой чистый". Шок на ее лице заставил меня смягчиться. - Нет, матушка, я бы этого не допустил. Я не буду джентльменом Джейд.
   Она попробовала тушеное мясо, критически пережевывая его во рту, затем потянулась за солью. "Это был плохой день, когда он впервые пришел в этот дом, - пожаловалась она. "Вы обрели любовника и потеряли друга".
   "Доркас?" Я фыркнул. "Она никогда не была другом, и он лишь мимолетно увлекался ею".
   "Я все еще говорю, что это был злой день", - повторила она.
   - Был дождливый, я допускаю. Я упивался воспоминаниями об этом. Его лошадь бросила подкову под дождь, и он не смог отправиться в путь той ночью. Я вспомнил, как бросал застенчивые взгляды на высокого, стройного молодого человека, сидевшего на угловом выступе. Он все еще оплакивал своего отца, как он сказал, хотя тот умер пять лет спустя после того, как сражался с королем в Англии. Я подозревал, что сын носил свою мрачную одежду не столько из уважения к старику, сколько потому, что она соответствовала его вкусу. Тем не менее, свет костра сделал эльфийские вещи с его глубоко посаженными глазами и его длинным узким лицом. Это была наша первая встреча, но я слышал о нем от Доркас, которая сказала, что он приехал в нашу деревню, чтобы присматривать за некоторыми владениями, которые он и его старший брат Томас унаследовали.
   - Я не про дождь, хотя, по правде говоря, он мог задержаться на день или два, так что он не стал бы ночевать под нашей крышей, - проворчала женщина. - Вера, я не знаю, почему какая-нибудь служанка может завести такого капризного парня. Он будет строгим ином, ручаюсь. Как бы и жизнь наша не была достаточно мрачной от всего этого благочестия. Много раз я мечтаю о старых днях, когда мы могли танцевать вокруг Майского дерева и праздновать Рождество с Святочным бревном, Повелителем Беззакония и...
   "Мама, ты говоришь как папистка!" - воскликнул я, выглядывая в окно, чтобы убедиться, что меня никто не подслушивал. "Если бы люди тебя услышали, им бы стало плохо с тобой".
   Она стояла, подбоченившись, с ложки капала на пол густая коричневая жидкость. Длинный серый кот спрыгнул с подоконника и стал его лакать.
   - Придет время, - сказала она отдаленно, - когда одна вера поймет другую, и чем скорее, тем лучше, но мы этого никогда не узнаем. И придет время, когда ни одна женщина не будет доброй женой, и не будет пропасти между джентльменом и джентльменом, но это далеко не скоро. Мэри, сударыня, я не вижу ничего, кроме черного вокруг вашего молодого джентльмена. Я не знаю, что это значит, но я боюсь за тебя.
   - Его дед был не более чем сельским священником.
   - Но младший сын баронета! Во времена папизма он вел себя лучше. Тогда он мог бы быть епископом.
   "Лучше быть бедным священником с женой и детьми, чем епископом в уединенном дворце", - сказал я напыщенно.
   "'Улитки!" - непочтительно воскликнула она. - Думаете, у епископов и кардиналов не было своих докси?
   От папистов можно было ожидать чего угодно, даже рогов, вырастающих из их голов! О, я точно довел ее до ощетинения!
   Я почувствовал приступ раскаяния, когда увидел, как она болезненно наклонилась, чтобы погладить кошку. Этот ребенок обязательно должен был быть мальчиком, это так утомляло ее.
   - Я просто дразнил тебя, мама. Мой молодой джентльмен в Кембридже, и его не будет здесь две недели. Я вышел, чтобы вернуть яйца, которые мы одолжили у Гуди Томпкинс, и поступил правильно, потому что теперь я знаю, что она нам не друг.
   Она посмотрела на меня сквозь черные щелочки. - Да, я верю. Мой Грималкин плюнул на нее. Вот моя маленькая любовь - ты пытался предупредить меня, - напевала она серой тени, скользившей по ее ноге. - А теперь скажи мне, что припрятала в рукаве эта назойливая девица?
   - Она и ее сплетница, Гуди Стеббинс, будут здесь сегодня днем с испеченным пирогом из тыквы.
   Она тщательно вытерла руки о передник. - Верю, это можно было бы назвать христианским милосердием, но, кажется, мне это не нравится. Скажи мне, что ты знаешь, и как ты шпионишь за нашими соседями?
   "Не шпион!" Я протестовал. "Когда я шла вдоль забора к ее заднему двору, я услышала голоса с другой стороны. Она и Гуди Стеббинс посмеивались, как парочка сорок, над тем, как они положили старые сломанные ножницы в пирог. Когда они вам его отдадут, если вы уроните пирог или покажете, что боитесь этого, они будут кричать на вас".
   Она фыркнула. - Значит, они считают меня ведьмой, не так ли? "Железо, - говорят они, - ни одна ведьма не выносит железа". Благодарный Томпкинс - дурак. Неужели она думает, что я могу день за днем стоять над моими железными чайниками, а потом бояться ее глупых ножниц? Хотя я не люблю железо - это неподходящий металл. Это тяжело, уродливо и полно смерти. Только сегодня мой нож для очистки овощей повернулся против меня". Она показала мне длинный неровный порез на большом пальце. - Благодарю вас, милая, за то, что предупредили меня. О, это будет похоже на то, как меня проткнут иголки, но я не испугаюсь, потому что я к этому готов. Она вытерла руки о фартук. - Ах, Мэри, я была тебе в тягость, но ты славная девушка.
   - На этот раз это не ты, мама, - медленно сказал я. - Доркас - племянница Гуди Томпкинс, и мне кажется, она подговорила ее на это, чтобы досадить мне.
   - Да, может быть, но многие меня боятся, хотя и не доказали ничего.
   "И не будет. Я знаю, что ты евангельская женщина, Мать".
   - Ах, но я могу делать то, чего не могут они, - вздохнула она, опускаясь на угловой крючок. Грималкин прыгнул к ней на плечо, и одна изношенная рука нежно погладила его. "Говорят, вещи исходят от Дьявола, но я клянусь, Мэри, ты не найдешь имени Гуди Таун в книге Черного человека".
   - Гуди Стеббинс говорит, что в прошлую среду вечером ты превратился в черную кошку и набросился на ее кровать.
   Она плюнула в огонь. - Как будто она снова была за пивом, и мне не нужно Видение, чтобы знать это. Но я был слишком свободен со своими лекарствами. Разве не неправильно лечить там, где пиявка не удалась? Тем не менее, люди должны бояться моей силы. Мой чай из ивы и одуванчика вылечил ревматизм Эзры Херрика. С тех пор, как госпожа Конант пила мой чай с наперстянками, ее лодыжки больше не опухали, а приступы слабости прошли - и это после того, как доктор Эндикотт ничем не мог ей помочь. Но с моей стороны было глупо предупреждать Мэтта Хаббарда в присутствии других, что его убьют индейцы, если он отправится на охоту до Михайлова дня. Я так ясно видел, что он лежит там, и стрела пронзает его. И когда это случилось, языки зашевелились. Но когда я им нужен, они все равно приходят. Когда у ее мужчины заболела спина, Гуди Томпкинс пришла за моим лекарством из бересты, но потом его моча превратилась в кровь, и она поклялась, что я его отравила. Эти вещи не работают за один день".
   Грималкин посмотрел на меня с прищуренными глазами, когда я взял руку, которая гладила его, и все же я не думаю, что ему доставляло удовольствие эта рука, такая корявая и грубая.
   - Не бойся, - тихо сказал я, - эти две сплетницы не посмеют тебя выкрикивать. Твоя береста сгодится - он ее потихоньку берет. Когда Гуди Томпкинс вернется домой, она обнаружит, что ее Гудман ушел из жизни.
   Ее глаза смягчились, и она взяла меня за подбородок. "Мэри, милая, это один из моих детей, у которого есть Зрение". Ее лицо сжалось в тысячи морщин. - Да, но держи его поближе. Это не может причинить тебе ничего, кроме вреда. Те, у кого оно есть, не думают, что оно от дьявола".
   - Думаешь, может?
   Она покачала головой. - Нет, это от Древних. И если кто читал Писания, то увидит, что и у нашего Господа это тоже было. Теперь займись своими делами. Исаак придет зайти к тебе сегодня вечером.
   Я резко перевел дыхание. "Откуда вы знаете?"
   Она коснулась рукой головы. "Вот откуда я знаю. Сейчас он торопится со своей работой, чтобы успеть закончить ее вовремя. Она вздрогнула. "О! Я знал это! Сегодня ночью мне нужно обработать почерневший ноготь. Нет, я позволю тебе заняться лечением. У тебя есть бальзам получше для него.
   "Прошу, Мать, не заставляй меня. Вероятно, он примет это за знак любви, и если он попросит меня, я знаю, отец даст согласие. Но я не выйду за него замуж. Я не люблю Исаака. Он хороший и добрый, но этого недостаточно, чтобы я захотела родить ему детей.
   В ее глазах была печаль. - Мэри, ты всегда была упрямой, хотя я могу сказать, что маленькая Сара чем-то похожа на нее. Вы выглядите слишком высоко. Не пытайся выйти замуж за своего класса.
   Я запрокинул голову. "Я знаю, что мой Уильям любит меня, и это все, что имеет значение!" Я снова взял ее за руку. "Расскажи мне, что ты видишь! Ничего? Разве ты не знаешь будущего своей дочери?
   * * * *
   Но я ни о чем не говорил. Не было ни женщины, ни очага. Я снова растворялся в спокойной форме на кровати и погружался в глубокий, глубокий сон.
   В третьей главе
   Как бы я ни мечтал о собственной кровати, я был встревожен, когда на следующее утро моя мебель была доставлена с опережением графика. Я только что, спотыкаясь, вернулся в постель после утреннего кормления Кари, когда подъехал фургон, с визгом въехав на подъездную аллею. С вечеринкой, запланированной на сегодняшний вечер, это было все, что мне было нужно! У меня не было с собой много мебели, но я мог представить, как шепчутся о любых изменениях, которые я произведу в доме. Одна родственница, похоже, не могла дождаться вечеринки. Чарити появилась как раз в тот момент, когда грузчики несли комод тети Бо к дому Даны.
   "Осторожно, эти мраморные вершины!" Я задыхался, спеша за ними и встречаясь лицом к лицу со своим двоюродным братом.
   - Так ты уже разорвал его на части! Чарити жестом приказал мужчинам поставить его на землю. Какой бы хрупкой она ни была, в ее присутствии чувствовалась власть. Она провела рукой по гладкому мрамору. - Я вижу, ты не ценишь такие вещи. Мой дом полностью в викторианском стиле. Тетя Бо сказала, что хочет, чтобы это было у меня, но я так понимаю, она забыла.
   - Ну, будь моей гостьей, Чарити, - сказал я ей. "Это действительно не соответствует раннему американскому стилю дома Даны".
   - Нет, я бы об этом не подумала, - коротко сказала она. "Я не прошу вещи, которые принадлежат другим. Пусть на вашей совести будет то, что с ним сделано".
   "О, правда, Чарити - Дана взяла это только для того, чтобы угодить мне. Это слишком хороший предмет мебели для хранения. Тебе тоже нужна большая кровать? - спросил я из чистой злобы.
   - Ну... если ты уверен... - Ее гордость и жадность столкнулись лицом к лицу. "Я могу позвонить Уорду, чтобы он прислал грузовик".
   Я провел ее на кухню. "Кофе?"
   - Нет, спасибо, - сказала она, скручивая руки в перчатках.
   Я вспомнил - Чарити никогда не оставалась без перчаток, даже в жаркие дни. Но где было прежнее равновесие? Она продолжала моргать, и ее губы слегка дрожали, когда она говорила.
   - Я собиралась попросить вас съездить со мной в Ричленд-центр, - сказала она, - но вижу, вы заняты. Как вы думаете, Роуэн захочет прийти? Я мог бы показать ей немного.
   Я чувствовал себя виноватым за свои тяжелые мысли. - Это мило с твоей стороны, Чарити. Я пойду и спрошу ее.
   - И скажи мужчинам, чтобы они не царапали мою мебель!
   Роуэн не был в восторге. "Должен ли я? Я имею в виду, бегать с жалкой старой теткой?
   - Она не твоя тетя, она твоя кузина, но я полагаю , тебе будет лучше обращаться к ней "тетя". Продолжай, милая. Тогда тебе не придется помогать с распаковкой, - подкупил я ее.
   - О, хорошо, - неохотно согласилась она, - но я уверена, что возненавижу это. Она прицелилась в изголовье кровати тети Бо, которую грузчики прислонили к стене.
   Жена Уорда Элисон приехала с заливным сразу после того, как грузчики уехали.
   - Думала, ты не захочешь возиться с обедом, - объяснила она.
   Я поблагодарил ее. "Я просто надеюсь, что смогу привести себя в форму к сегодняшнему вечеру".
   "Честно говоря, я думаю, что все это навязчиво, даже если мы приносим еду. Я пытался заставить их подождать несколько дней, но безрезультатно. Поэтому я пришел, чтобы предложить свою помощь".
   День был жарким. Липкие капли пота потемнели на моей бретельке между грудями. Элисон взяла стакан лимонада. Она постарела больше, чем я ожидал. Ее карие глаза все так же сияли, как в день, когда она вышла замуж за моего кузена Уорда, но теперь тонкая кожа напоминала землистый пергамент, туго обтягивающий ее кости, а волосы, хотя и искусно уложенные в виде восьмерки на затылке, был цвет алюминиевого сплава. Я с тревогой заметил, как исхудали длинные ноги под ее белыми шортами.
   "Где дети?" она спросила.
   "Чэрити взяла Роуэна на день, а Кэри уснула в своем манеже".
   "Ну, не беспокойте ее. Что я могу сделать? Распаковать фарфор?
   - Нет, с этим придется подождать, пока я не расчищу место в шкафах. Вы можете показать мне, где все хранится. Дана укладывает свои вещи в своем доме.
   Элисон начала открывать и закрывать дверцы шкафа. - Вы уже видели доктора Бруна?
   "Нет, он и Дана должны быть здесь через некоторое время. Я с нетерпением жду встречи с ним снова".
   "Люди здесь не знают, что с ним делать. Они не могут понять, зачем ему в его возрасте ковыряться в пещерах. Признаюсь, он даже меня смутил. Вы когда-нибудь слышали о принце Мадоге?
   Странное имя напомнило мне о моей первой встрече с доктором Бруном в Нью-Йорке, сразу после того, как Оуэн начал работу над " Люцифером", рок-мюзиклом, основанным на "Потерянном рае" . Известный швейцарский археолог, психиатр и противоречивый теолог доктор Брун выступил консультантом по пьесе. Они с Оуэном часами обсуждали религию в нашей квартире в деревне. Мой отец был впечатлен его сочинениями, и я нашел этого довольно похожего на гнома джентльмена с его вандайковской бородой, седыми волосами и повязкой на одном глазу не только замечательным, но и сострадательным. Он заметил амулет, который тетя Бо дала мне в детстве, и очень обрадовался, задавая мне всевозможные вопросы, а затем пересказывая легенду о валлийском принце Мадоге, который якобы прибыл в Америку раньше Колумба и со своим партия, вступившая в брак с индейским племенем. Это была теория доктора Бруна, согласно которой племя мигрировало в район, который теперь назывался Писхейвен, и что пещера, в которой был найден мой амулет, могла быть старым индейским захоронением. Он поклялся когда-нибудь приехать в Писхейвен, чтобы исследовать...
   Я вдруг понял, что Элисон ждет моего ответа. - Да, - быстро сказал я. "Доктор. Брун рассказал мне легенду и свою теорию, но я никогда не думал, что он действительно приедет сюда, чтобы ее доказать. Я потрогал свой амулет. "Странно, что этот кусок металла вызвал такое волнение. Ради доктора Бруна я надеюсь, что пещера действительно существует. Жаль, что старый Два Ножа уже не жив.
   - Но здесь живет его дочь.
   "Она делает?"
   - Да - Дана. Разве ты не знал?
   - Нет. Она должна знать о пещере.
   - Она говорит, что нет, но с ней никогда не скажешь. Дана похожа на реку - она спокойна на поверхности, но ее секреты подобны затопленным песчаным отмелям. Ищу что-то?"
   "Нож для овощей. Я думал, что нарежу несколько палочек сельдерея.
   Она достала из ящика один с длинным изогнутым лезвием.
   - Было что-то не так в том, что Чарити увела Роуэна? - спросил я внезапно.
   "Н-нет. Почему ты спрашиваешь?"
   - Выражение твоего лица, когда я сказал тебе.
   - Ну, между нами говоря, у Черити есть странные причуды, - сказала она, доставая тарелки из шкафа. - Не то чтобы я виню ее. Как жена врача, она должна показывать миру мужественное лицо, но ей пришлось нелегко. Сначала была смерть Марка...
   "Отметить мертвым!" Я был ошеломлен. "Я думал, что он учится в медицинском институте. Тетя Бо не писала об этом".
   - Нет, она не станет. Это слишком сильно повлияло на нее, как и на всех нас. Наш Брюс, особенно. Сейчас он изучает медицину. Он всегда хотел делать все, что делал Марк".
   - Что случилось с Марком?
   "На самом деле никто не знает. Его тело выбросило на берег реки чуть ниже по течению от дома Фолкнеров. Должно быть, он пошел на ночное купание - дети делают сумасшедшие вещи. Следов насилия не было".
   Рядом с домом Фолкнера! - Ирис была здесь тогда? Я попросил.
   - Да, но она утверждала, что ничего не слышала и не видела. Милосердие было опустошено. Я думаю, это то, что действительно заставило ее потерять ребенка".
   "Малыш? В ее возрасте?
   - Да, после стольких лет она снова забеременела. Некоторые женщины хотели бы застрелиться, но и Чарити, и Дэймон были в восторге. Так или иначе, сразу после смерти Марка ребенок родился мертвым, и она вбила себе в голову, что Дана убила ребенка, не заметив ее.
   - Чем?
   - Глядя на нее - это старый салемский термин для Дурного Глаза. Это случилось здесь. Она споткнулась о круглую лестницу, ведущую к башне. Дана удержала ее от падения, но когда через несколько недель ребенок родился мертвым, она поклялась, что Дана убила ребенка своим взглядом".
   "Какой абсурд! Что сказал Деймон?
   "Что ребенок - девочка - умер естественной смертью; но Чарити не удалось убедить. Ходят слухи, что люди Даны думали, что она ведьма. Черити зашла так далеко, что намекнула, что Дана тоже имеет какое-то отношение к смерти Марка".
   "Я думаю, что Деймон отправил бы ее к психиатру".
   - О, да, но я не думаю, что аналитик когда-либо избавил ее от навязчивой идеи - разве что помог ей обрести некоторую степень самоконтроля. Сейчас она редко говорит об этом, и мы не смеем говорить ей об этом. Но ты же знаешь Чарити. Когда у нее в голове появляется идея, ее невозможно вытолкнуть наружу. Я просто надеюсь, что она не монополизирует Роуэна".
   - Почему она должна это делать?
   - С тех пор, как она потеряла ребенка, она... ну, влюбляется в девочек-подростков в городе. Моя Линда была первой. Чарити заняла ее места, осыпала ее подарками, даже украсила спальню в розовых тонах с розовой кроватью с балдахином, чтобы Линда могла ночевать. Я полагаю, что она представляет свою Элейн девочкой примерно возраста Роуэна. В любом случае, ситуация с Линдой стала настолько сложной, что стала смущать, и я уже собиралась возразить, когда она бросила ее, как горячую картошку, и вместо этого переключила свое внимание на Сисси Осберн.
   - Дочь Мелвина?
   "Да. Он женился на Элспет Бишоп, и теперь они управляют похоронным бюро его отца. Затем после Сисси была Джессика Уиллард, а затем Люси Леруа, дочь священника, и так далее. Я полагаю, теперь будет очередь Роуэна. Только не позволяй Чарити забрать у тебя дочь.
   Я поблагодарил ее. "Ты нужна мне, Элисон, чтобы заполнить пробелы. Брак Дарси, например. Я всегда думал...
   "Как и все остальные. Мэрион приехала в Писхейвен с партнером, у которого была эмфизема легких, и переехала сюда по состоянию здоровья. Их антикварный магазин потерпел неудачу. Город сразу же пометил их как геев".
   - Но гомосексуальность не новость для Писхейвена. В конце концов, Дарси и Ханна...
   Элисон покачала головой. "Доморощенных лесбиянок гораздо легче замести под ковер, чем чужаков. Когда его напарник умер, Марион совершенно потерялся. Тогда к нему стали приставать городские хулиганы. Я думаю, что в конце концов они могли причинить ему физический вред, но Дарси увезла его из города, а когда они вернулись через неделю, Дарси и Мэрион были мужем и женой".
   "В этой последовательности?"
   "Это была оговорка, но она поднимает хороший вопрос. Какой какой? Дарси делает всю тяжелую работу по дому. Марион готовит, чистит и полирует антиквариат. Дарси немного понизила свой статус, но Марион теперь под покровительством местных родственников и - что это, черт возьми? - воскликнула она, когда шум снаружи заставил нас обоих подойти к окну. "Что сейчас сделал маменькин любимчик?"
   Дана преследовала подростка по дороге. На заднем фоне раздалось жалобное блеяние.
   - Это Джуниор Осберн, - сказала Элисон, повернувшись ко мне. "Грязный маленький хулиган! Держу пари, он дразнил козла Даны.
   - Так это блеяние я слышал прошлой ночью. Я не знал, что у Даны есть коза".
   Мальчик пригнулся как раз в тот момент, когда Дана нацелилась на удар, отскочил в сторону, затем повернулся и сделал непристойный жест.
   "Гнилой маленький панк!" Элисон фыркнула. "Проблема в том, что он заплатит Дане каким-то закулисным способом, а потом пойдет к Патчу и будет хвастаться этим".
   - Патч?
   "Магазин Айрис Фолкнер. Она вернулась в город, ты же знаешь. Нож выскользнул из моей руки и ранил большой палец. Железо - не самый лучший металл! Где я это слышал? Я держал руку под холодной водой, больше чтобы подавить внезапный приступ тошноты, чем чтобы остановить кровь.
   - Я... я думал, что она вышла замуж и давно уехала, - сказал я.
   - Да, но после двух мужей она вернулась - и ее девичья фамилия тоже. Она управляет Патчем, где раньше был универсальный магазин твоего дедушки. Продает левисы, кожаные кошельки, макраме, пластинки - подростковые вещи. В ее магазине собираются дети со всего округа - это аналог дискотеки в Писхейвене. Роуэн окажется там, прежде чем ты узнаешь.
   Боже упаси! - Кому сейчас принадлежит это здание?
   "Она делает. Судья Фолкнер купил его у матери Уорда много лет назад. Он оставил свое состояние в доверительном управлении Айрис, при условии, что она живет в Писхейвене. У нее не было ни мужей, ни денег, и у нее не было выбора".
   - Она дважды разводилась?
   - Не разведена - овдовела.
   "Естественные причины?"
   Она бросила на меня острый взгляд. - Ты все еще думаешь, что она виновата в смерти Гарета, не так ли?
   - Больше никто не знает, так что - забудь об этом.
   - Некоторые да, - сказала Элисон, отламывая стебель сельдерея. "Сначала ваша история казалась невероятной, и, конечно, Фолкнеры имели влияние, но потом... Ну, ничего особенного не было сказано - Мирная гавань любит закапывать свое грязное белье, - но люди стали сторониться ее, даже мальчишки".
   "И сейчас?"
   "О, она снова в строю - воссоздана нашим нынешним министром, который настоящий бунтарь".
   На данный момент с меня было достаточно Айрис. - Расскажите мне о Дане, - сказал я. - Она... она странная. Прошлой ночью я услышал странный шум - как будто кто-то пел или что-то в этом роде. Должно быть, это была она.
   - Дана... Дана, - пожала плечами она. "Некоторые думают, что она ведьма. Один из ее индийских предков был знахарем, а ее английская мать и бабушка, как предполагалось, обладали способностями".
   - Что ты имеешь в виду - силы?
   "О, второе зрение, управление погодой и тому подобное. Дана много знает о травах.
   "Ты веришь, что?"
   Она показала мне крошечный шрам на правом среднем пальце. "У меня там была бородавка. Деймон вырезал его, но он снова вырос. Итак, Дана смешала кунжутное масло с соком недотроги, а затем воткнула в смесь раскаленную кочергу. Она сказала мне применять это "лекарство" три раза в день в течение трех дней. По ее словам, это была смесь двух средств. Если бы один не сработал, сработал бы другой. Так оно и было".
   Шрам казался белым на желтоватой руке с пурпурными прожилками.
   - Ты в порядке, Элисон? Я попросил.
   Она быстро отдернула руку. - Я... я в порядке.
   - Ты выглядишь так, словно объявил голодовку.
   "Мне? Я ем как лошадь".
   "Может, Дана могла бы дать тебе тоник".
   "Я спрашивала об этом Деймона, - призналась она. "Он сказал, что это гипертония, и дал мне транквилизаторы".
   Я собирался сказать ей, что нервничать не в ее характере, когда вошли Дана и доктор Брун.
   - У меня всегда проблемы с этим, - кипятилась она. "Однажды он воткнул хвост кошки Дарси в мокрый цемент и оставил бедняжку голодать в лесу. Я обнаружил, что Юпитер пытается перетащить кусок бетона. Хвост был настолько заражен, что мне пришлось его отрезать. Теперь он пытался сжечь мой Caper. Подпалил себе бороду пропановой горелкой.
   - Только волосы обожжены, - успокоил ее доктор Брун. Он повернулся ко мне и протянул руку. - Так приятно видеть тебя спустя столько времени.
   Я тепло поприветствовал его. - Садитесь, вы двое. Элисон принесла заливное.
   - Меня тоже пригласили?
   "Деймон!"
   В дверях стоял объект моей первой девичественной влюбленности - теперь еще красивее, чем когда-либо, с посеребренными темными волосами. Я тайно и несправедливо обожала его даже после того, как он женился на Чарити. Возможно, это была его недостижимость.
   Но теперь, когда он целовал меня, я чувствовала только влажность его рта. Вот вам и школьная романтика!
   - Присоединяйтесь к нам, - сказал я.
   "Нет, спасибо, я звоню на дом. Я просто подумал, не нужно ли тебе что-нибудь с фермерского рынка.
   Я открыл холодильник, пользуясь забинтованным большим пальцем. "Мне не помешали бы яйца".
   - Что ты сделал с собой?
   "Мой нож соскользнул".
   - Лучше дай мне проверить.
   - Нет, правда, ничего.
   - Хорошо, но держи его в чистоте. Достаточно дюжины?
   "Множество. Спасибо, Деймон".
   Когда его "Марк IV" вырулил с подъездной дорожки, другая машина свернула с гребня холма. - Ну, если это не сам папа! - непочтительно воскликнула Элисон. Дана и доктор Брун обменялись удивленными взглядами. - Это пастор общинной церкви, - продолжила она. "Не мог дождаться вечеринки. Помнишь Глэдис?
   "Церковный органист? Конечно! Она когда-нибудь выходила замуж?
   "Глэдис Пудеатор, пожирательница проповедников! Нет, но она все еще пытается. Думаю, наш предыдущий министр ушел в отставку, потому что устал от нее увиливать. Тогда она была в парике. Раньше люди делали ставки на то, какой из них она наденет следующим. После этого была йога. Я думаю, что она сейчас увлеклась пирамидами.
   "Новый пастор не женат?" Я попросил.
   - Он вдовец, и прежде чем он приедет сюда, я должен предупредить вас, что люди уже сводят вас с ним - или с Грегори Тауном, редактором газеты. Но остерегайтесь Ирис. Ее щупальца тоже отсутствуют.
   - Ах, вы меня разочаровываете, миссис Проктор, - вздохнул доктор Брун с притворной серьезностью. "Разве я тоже не имею права? Староват, может быть, но не слишком , надеюсь.
   Он действительно казался молодым и крепким для своего довольно преклонного возраста. Может быть, дело было в его загаре или во что он был одет - в белой рубашке с открытым воротом и коричневых шортах.
   - Вы всегда будете иметь право, доктор, - заверил я его. - Надеюсь, ты придешь сегодня на вечеринку.
   " Нейн, данке . Такое событие для семьи, и я должен работать над своей книгой. В другой раз, майне либе Фрейндин. Ах, гутен Морген , - обратился он к вошедшему. "Миссис. Луэллин, могу я представить Люциана Лероя.
   Новичок уже пообедал, но принял предложенный мною стакан лимонада. Пока он пил, я украдкой наблюдала за ним, недоумевая, почему кто-то назвал его женихом. Он был среднего роста, и его темные волосы, отливающие серебром, были зачесаны назад с запавшего желтоватого лица. Затем я посмотрела ему в глаза - убедительные дымчатые глаза глубоко посаженные в впадинах под остроконечными бровями. Я почувствовал, что дрожу, то ли от симпатии, то ли от неприязни, я не мог сказать. Я уже собирался попросить его помолиться, когда Элисон опередила меня.
   "Доктор. Брун как раз собирался благословить меня, - мягко солгала она, подтолкнув меня под стол. Дана посмотрела на нее с благодарностью.
   "Я пришел протянуть руку дружбы", - сказал он после аминь.
   Что бы министры делали без этого клише?
   "Я хотел бы приветствовать вас в Общинной церкви", - продолжил он. "Как вы знаете, конгрегационалистской церкви больше не существует. За исключением нескольких католиков, которые ходят на мессу в другое место, большинство людей здесь посещают Общину или, - он посмотрел прямо на моих гостей, - просто не ходят вообще.
   Элисон покраснела. - Прости, Люциан, - сказала она. "Вы знаете, что мы с Уордом никогда не были сторонниками официальной религии. Мы как тетя Бо".
   - И жаль, - оплакивал он. "Вы с Уордом в основном такие хорошие люди. Я молюсь, чтобы привести вас к Иисусу, пока еще есть время. Это был день радости, когда я привел брата и сестру Кэрриер в стадо", - добавил он.
   - Деймон и Чарити? Я никогда не считал их религиозными.
   "Да, они родились свыше, Субмит".
   Я напрягся. "Где вы услышали это имя? Здесь все зовут меня Митти, как и все мои... друзья. Он узнал имя от моего анонимного звонка?
   Его бровь нахмурилась. - Я не помню, но мне кажется, это красивое имя. "Покорись Господу!" Предал ли ты себя Господу?" Он раскинул руки на столе - из узких ладоней выросли тонкие кривые пальцы с пучками черных волос между костяшками пальцев. "Правда ли, Сабмит?"
   - Мой отец был священником, - ответил я. Этот человек не имел права проводить расследование.
   - Ты уклоняешься от меня, - сказал он. "Быть дочерью священника не освобождает вас от принятия собственного решения. Я искренне надеюсь, что да". В его тоне звучала отчетливая угроза.
   "Мой отец проповедовал любящего Бога, - заявил я. "Он сказал, что если ад и существует, то это будет ад душевных страданий".
   Что-то мелькнуло в этих затравленных глазах, как будто дверь открылась и закрылась. "И это был бы самый ужасный ад из всех возможных", - сказал он.
   "Согласовано. Но, несомненно, Бог Любви даст душе шанс искупить свою вину".
   "Ты не можешь сказать, что веришь в реинкарнацию!"
   Дана, сидевшая там, отстраненная и замкнутая, вдруг наклонилась вперед, внимательно слушая.
   - Не знаю, - признался я. "Это заманчивая теория, хотя, когда я пытаюсь в нее поверить, она ускользает от меня, а когда я пытаюсь не верить, вот она - заманивает меня своей полной логикой".
   - Твой отец был бы потрясен, услышав это от тебя.
   - Нет, - ответил я, приспосабливаясь. "Я не думаю, что он стал бы. Я не вижу ничего нехристианского в представлении, согласно которому индивидуальная душа может стремиться к совершенству в течение различных жизней - будь то на этой планете или других, или на разных планах существования. Одна жизнь слишком коротка, чтобы отработать нашу карму".
   "Карма? Я надеюсь, что на тебя не повлиял этот недавний интерес к оккультизму и колдовству, Саб-эм-Митти, - сказал он, глядя на Дану. "Это сатанинское".
   "Я должна позаботиться о Кейпере", - резко извинилась Дана.
   - Что меня всегда беспокоит, - сказал доктор Брун, когда она ушла, - так это могущество, приписываемое сатане. Он не Бог-творец, он отрицательная величина. Без нас, чтобы делать его работы, он ничто. Вы только что сказали, что все в сверхъестественном царстве является сатанинским. Напомню, что самая сверхъестественная сила из всех - это Бог. Могу я предложить вам, сэр, перечитать двенадцатую главу Первого послания к Коринфянам?"
   Люциан поднялся. - Еще написано: "Ведьме не оставляй жить", - процитировал он, ставя пустой стакан.
   - Еще лимонада? - ласково спросила Элисон.
   - Нет, спасибо, - сказал он. - У меня есть другие звонки.
   Когда его машина заскребла по гравию снаружи, она пробормотала: "У него колючка под седлом, потому что тетя Бо заставила доктора Бруна читать надгробную проповедь. И кроме того, - засмеялась она, - я не думаю, что он любит задерживаться с мытарями и грешниками.
   Доктор Брун вздохнул. - А это Мирная гавань!
   - Салем означает мир, - без надобности заметил я.
   "Мой дедушка, - сказала Элисон, - сказал мне, что Салем изначально назывался Наумкеаг в честь живших там индейцев. Пуритане, считавшие туземцев потерянными коленами Израиля, считали, что "Наумкеаг" на иврите означает "убежище для утешения". Отсюда и "Мирная гавань".
   Телефон зазвонил. Я снял его с крючка, мое горло сжалось.
   "Привет? Представлять на рассмотрение?" донесся насмешливый, напевный шепот. "Подчиняйся, почему ты вернулся? Мы ненавидим вас. Отойди, подчинись..."
   - Кто-то плохо понимает шутки, - пробормотал я.
   "Подчиняйся - уходи. Мы предупреждаем вас. Бери своих дочерей и уходи. Нас много. Ты порезался сегодня? Мы хотели этого - и это только начало...
   Я бросил трубку и сел, уставившись на порез на большом пальце.
   Глава четвертая
   С помощью Даны и Элисон я смог привести дела в порядок до того, как началось вторжение. Неупакованные коробки либо запихивали в задний холл, либо прятали в незанятых спальнях. Одной из первых вещей, которые я сделал, было снять тяжелые плюшевые бархатные портьеры с огромных панорамных окон, чтобы воплотить в помещении пышную панораму сельской местности.
   Вошла Роуэн, неся большую коробку с платьем, ее глаза сияли. Черити отвезла ее в Патч и купила ей длинную джинсовую юбку с бахромой по подолу и газовую блузку, которые она настояла надеть на вечеринку. Несмотря на 90-градусную погоду, я вздрогнула, когда моя дочь сказала: " Очень хороший магазин! Айрис говорит, что знает тебя. Сегодня днем она прочла мою ладонь.
   "Ой?" Я старался говорить спокойно. "И что она сказала?"
   "Она сказала, что я стану кинозвездой и выйду замуж за богатого человека, но женщина с темно-каштановыми волосами - мой враг". Роуэн стояла перед трюмо в моей спальне, подняв новую юбку к своей стройной фигуре. Не поворачивая головы, она сказала: "У тебя темно-каштановые волосы, мама".
   * * * *
   Они пришли, неся запеканки, салаты, пирожные и печенье, Уорд и Элисон были первыми.
   "Я буду прямо позади вас, чтобы подсказать вам имена", - пообещала она перед тем, как пойти домой переодеваться. Время было благосклонно к Уорду. Лишь легкая седина припудрила его темные волосы, а косоглазие в уголках карих глаз было скорее подарком солнца, чем старости. Он держал меня на расстоянии вытянутой руки, изучая меня тем же насмешливым, ласковым взглядом, который всегда смотрел на меня. Помнит ли он приключения, которые были у него, Гарета и меня?
   Следующей прибыла тетя Дженни Пудеатор со своими дочерьми - Глэдис и ее сестрой Мюриэль, а также мужем Мюриэль, Калебом Тутэйкером. - Митти, дитя, рад тебя видеть. Боже мой, как ты вырос!" Тетя Дженни сжала мои руки между двумя своими пухлыми руками. Все горячо целовали меня, кроме Калеба, который мрачно стоял в стороне, засунув длинные костлявые руки в карманы. Когда-то Мюриэль была почти красавицей, но теперь ее волосы свисали желтыми прядями, а кожа образовывала тонкие складки вокруг рта и подбородка. Жизнь с Калебом не могла быть легкой. Он был безжалостным человеком, который вместе со своим сводным братом Тайлером Бишопом, президентом банка, был известен тем, что заключал очень крутые сделки.
   Приветствие Деймона Кэрриера достигло моих губ. Веки его жены сузились, и вместо этого я подставил ему свою щеку.
   "Мы не часто видим такую красоту в Писхейвене", - сказал он, рассматривая мои золотые брюки из крепа и топ с глубоким вырезом. - Но ты всегда был сердцеедом.
   Я оттолкнул его. "Ты никогда не смотрел ни на кого, кроме своей жены, Дэймон".
   Она бросила на меня благодарный взгляд, затем повернулась, чтобы поприветствовать Роуэна, который кружил перед ней.
   "Видеть? Я носил их, тетя Чарити. Они классные!"
   Лицо моей кузины вспыхнуло от удовольствия, когда Роуэн обняла ее за талию. Кукольная Чарити, уже ростом ниже моей дочери. Я могла бы позавидовать ее теплоте Роуэна, если бы не вспомнила о Марке и ребенке. Тем не менее, в моем сознании прозвенел тревожный звоночек. Среди ваших гостей сегодня вечером могут быть враги, сказала мне Дана перед вечеринкой.
   - А вот и Элспет и Мелвин Осберн, - вмешалась Элисон. - Вы их помните - она была Элспет Бишоп. Я сделал - чуть-чуть. Городской гробовщик, теперь он выглядел как один из его собственных клиентов. Элспет, сводная сестра Калеба, была такой же бесцветной, как и ее муж, но высокий остроконечный нос, впалые щеки и близко посаженные глаза придавали ее лицу больше характера.
   - Приятно снова видеть вас двоих, - пробормотал я.
   - Ты должен скоро приехать! - воскликнула Элспет. "Я хочу, чтобы Джуниор и Сисси познакомились с Роуэном".
   Джуниор, мучитель!
   - Извините, - сказал я, когда в дверь снова позвонили.
   Уорд вернулся с высоким светловолосым мужчиной старательного вида, которому пришлось немного сгорбиться, когда он вошел.
   "Митти, познакомься с Грегори Тауном, редактором нашей газеты".
   Его пальцы, сжимавшие мою руку, были длинными и красивой формы. Карие глаза улыбнулись сквозь очки в толстой оправе, и кровь застучала у меня в ушах. Я никогда раньше не видел этого человека, но что-то в нем было - я отогнал эту мысль, почти не осознавая, что моя рука задержалась в его руке. Впервые после смерти Оуэна я увидел мужчину как мужчину, и все же никакие два не могли бы быть более непохожими. В другом конце комнаты послышалось легкое движение - Роуэн смотрела на наши сцепленные руки. Я быстро снял свой.
   - Теперь и владелец газеты, - вмешался Деймон. - Это единственное, что тетя Бо не оставила тебе, Митти.
   - Я уверен, что тетя Бо знала, что лучше сделать с "Пуританином ", - быстро сказала я, пытаясь скрыть смущение новичка.
   - Твоя тетя была очень щедра, - сказал он. "Я хочу сделать о ней серию статей - как она агитировала за избирательное право, помогала незамужним матерям, работала среди умственно отсталых - надеюсь, вы согласитесь помочь мне, Митти".
   - Буду рад.
   - Не впутывай Митти ни в какие крестовые походы, - резко предупредила Чарити. "Тетя Бо доставила достаточно неприятностей - ее несколько раз чуть не арестовали".
   Я почувствовал укол раздражения из-за ее неверности.
   "Избирательное право!" Калеб фыркнул. "Мы можем поблагодарить вмешивающихся женщин, таких как Бо Северанс, за то, что они заложили основу для этой проклятой женской свободы".
   - Мы тут подумали, Митти... - сказал Деймон, накладывая себе горсть орехов, - ты всегда так любил тетю Бо - ты же не собираешься мутить все вокруг, не так ли?
   - Не волнуйся, Деймон. В моем голосе послышалась опасная дрожь. "Я не за свободу женщин - я за порабощение мужчин".
   Смех Уорда и Элисон стих, когда остальные сидели в неловком положении. Грегори Таун пришел мне на помощь.
   "В таком случае мы, мужчины, обречены. Я, например, сдаюсь.
   Гладко, подумал я, недоумевая, как человек его калибра может нормально зарабатывать на жизнь такой маленькой газетой, как "Пирисхейвенский пуритан".
   Уорд ответил на мой невысказанный вопрос. - Грег получил стипендию Гарварда за изучение потомков жертв Салема - он сам происходит от одной из них, и, - со старой знакомой, дразнящей улыбкой, - поскольку мы едва ли не самая концентрированная и изолированная группа существует ведьмовское потомство, он выбрал нас в качестве тестового примера.
   Грег нахмурился. - Мне больше понравился ваш термин "жертва", - сказал он. "Настоящие ведьмы были их обвинителями". Как он был силен!
   - Вы действительно думаете, что они занимались колдовством? - удивленно спросил я, усаживаясь на диван.
   "Это зависит от того, что вы подразумеваете под колдовством", - ответил он. Он сел на угол. "Это меняется от возраста к возрасту. Для пуритан колдовство было договорным делом. Чтобы выслужиться перед Дьяволом, вы подписали его черную книгу и совершили его злые дела. В этом смысле я думаю, что было колдовство - я не имею в виду, что кто-то на самом деле подписал такую книгу, но я верю, что некоторые люди действительно посвятили себя озорству. Неимущие, нежелательные, недееспособные и пожилые люди ложатся финансовым бременем на общество. Правящему классу - магистратам, правительственным чиновникам, духовенству и крупным собственникам - было бы выгодно отсеивать эти элементы среди населения. Преступление колдовства, которое каралось смертной казнью, предоставило средства".
   Уорд вытащил из кармана трубку. "Не все жертвы были бедными или обременительными".
   "Как еретиков они считались обременительными, - возражал Грег. "И всякий, у кого были враги, рисковал быть обвиненным в ереси".
   - Но почему только Салем? - возразил Уорд.
   - Историки так и не смогли дать на этот вопрос удовлетворительного ответа, - ответил Грег. "Они ссылаются на неприязнь между соседями, страх перед короной, страх перед индейцами, болезнями, сатаной, массовую истерию и антипатию между различными церковными конгрегациями - но это было общим для каждой общины. Должен быть еще один фактор - катализатор, но что это было, мы, возможно, никогда не узнаем. Я надеюсь найти здесь зацепку".
   "Был ли кто-то из обвиняемых действительно виновен?" Я попросил.
   "Да. Доркас Хоар, наверное, была, - сказал Грег. "Она спасла свою жизнь признанием в одиннадцатом часу, изобличая других. Раньше у нее была репутация колдуньи. Сегодня мы бы назвали ее вымогательницей - можно сказать, Массачусетской Феджин. Она гадала по ладони и гадала, в основном среди слуг и детей, предсказывая им ужасные судьбы, если они не принесут ей украденное. Ее должны были повесить. Но большинство, я полагаю, были невиновны".
   - О, да ладно, Грег! Это от Элисон, которая вошла с дымящимся кофеваркой, а затем Дана катила чайную тележку. "Интересно думать, что у кого-то есть предки-ведьмы. Я просто хотел бы использовать колдовство в своей работе по дому!"
   Только Уорд и я смеялись, хотя Грег улыбался. Остальные были явно в шоке.
   - Правда, Элисон! - ругала ее невестка. "Как ты можешь быть таким легкомысленным? Если бы ты чувствовал Злой Глаз, как я...
   - Осторожнее, Чар, - предупредил ее Деймон.
   - ...как они и говорили, - поправила она себя. "Черт возьми, Элисон, я спорю не с той стороны". Ее рука дрожала, когда она подносила зажигалку к сигарете.
   "Но почему основатели Писхейвена, которых от салемской трагедии отделяло по крайней мере полтора века, все еще были такими ожесточенными?" - спросил я, пытаясь скрыть замешательство Чарити.
   - Ты так говоришь, потому что на самом деле ты не один из нас, Митти, - неблагодарно напомнила она мне.
   - Законное убийство нелегко забыть, - объяснил Грег. "Знали ли вы, что по сей день в силе висит смертный приговор семи из двадцати казненных? В 1957 году законодательный орган штата Массачусетс принял резолюцию, осуждающую судебные разбирательства на судебных процессах, но это никак не повлияло на отмену обвинительных приговоров".
   - Но к чему таить старые обиды? Я настаивал. - Вы не можете развесить этих несчастных.
   "Мы можем очистить их имена", - указал он.
   "Кто теперь считает их виновными?"
   - Мир знает, - выпалил Деймон. "Имя Салема до сих пор является синонимом колдовства и сатанизма".
   "И Салем неплохо зарабатывает на своей репутации", - сардонически заметил Уорд. "Почему ты такой неистовый, Деймон? Я никогда раньше не слышал, чтобы ты так говорил.
   - Признаюсь, до недавнего времени я никогда особо об этом не задумывался, но Люциан заставил меня смотреть на вещи по-другому. Колдовство, то есть сатанизм, снова выходит на поверхность после того, как веками затаивалось".
   "Да ладно, Деймон, - фыркнул Уорд, - ты же не веришь, что в этом фокусе-покусе что-то есть".
   Его зять нетерпеливо откусил еду. "Меня беспокоит то, что преступники могут действовать под личиной ведьм или сатанистов - и мы, возможно, почувствовали это прямо здесь, в Писхейвене".
   Позади меня Мюриэль ахнула.
   - Я согласна с Митти, - поспешно сказала Элисон. "Пришло время этому городу преодолеть свои зависания".
   "Забыть наше наследие? Никогда!" - сказал Деймон. "Я полагаю, что это самое подходящее время, чтобы сделать объявление. Люциан предложил устроить представление о Салеме. Грег пишет сценарий. Мы все будем носить старинные костюмы, как это делают в Вильямсбурге, и те из нас, кто участвует в конкурсе, будут репетировать до тех пор, пока мы не станем настолько профессиональными, что люди со всего мира приедут посмотреть на это. Это будет страстная игра Peacehaven!"
   "Молодым девушкам достанутся лучшие роли", - предложила Чарити. "Если Роуэн похожа на ее отца, она будет играть главную роль среди девочек".
   - О, это было бы здорово! Рован обнял ее.
   Я задумчиво наблюдал за ними и отвернулся, случайно сбив ложку с тарелки. Мы с Грегом одновременно наклонились, наши руки сомкнулись на нем. Я выпрямился и увидел, как Роуэн странно смотрит на меня.
   - Минуточку, тетя Чарити! - выпалила она. "У меня есть кое-что наверху, я хочу принести вам, чтобы вы послушали".
   Грег вернул нас на конкурс. - Я слышал, ты был коммерческим художником в Нью-Йорке, Митти. Не могли бы вы сделать декорации?"
   Как я мог устоять перед этими ясными карими глазами? "Я бы хотел. Конечно, для этого потребуется учеба".
   - О, я помогу тебе. Теперь его тон был интимным, как будто мы были единственными в комнате. - Я скину вам материал, и мы вместе его рассмотрим.
   - Это было бы фи...
   Я остановился, когда вторглись звуки "Frenzy". Вошла Роуэн со своим магнитофоном со странной улыбкой на лице, а голос Оуэна заполнил комнату, вызывая невыносимые воспоминания о наших бурных спорах из-за его последней роли - той, которая довела его до кокаиновой зависимости, - и той, ужасной. ночь...
   - Роуэн, дорогая, - сказала я сквозь стиснутые зубы, - пожалуйста, выключи это. Сейчас неподходящее время".
   Она увеличила громкость.
   "Выключи это!" Я уже был на ногах.
   Она выключила кассету. "Это был мой папа", - сказала она. "Мама не любит, когда я в нее играю. Она хочет забыть его, но я не хочу - и не хочу, чтобы кто-то другой. Мой папа был суперзвездой".
   "Роуэн!" - вскрикнул я, слегка покачиваясь. Рука Грега на моем локте поддержала меня.
   - Ты очень молода, моя дорогая, - мягко сказала ей Элисон. "Когда-нибудь ты поймешь, что - после большой утраты - некоторые песни нас очень огорчают".
   - Но для Роуэн естественно гордиться своим отцом, - защищала ее Черити.
   - Милая, - начал я, стараясь прийти в себя, - ты, видно, очень устала, а уставшим девчонкам пора спать.
   Глаза Роуэна вызывающе сверкнули, когда голос Оуэна снова заревел. Я протянул руку.
   - Дай мне кассету, дорогая.
   Она стояла на своем.
   "Дайте мне это!"
   Глаза в глаза - я не должен уступать, не должен колебаться или моргать - как долго она сможет так продолжать? Я с трудом сглотнул, чтобы сдержать слезы, но тут она не выдержала и выбежала из комнаты.
   Я сжался внутри. - Извините, - извинился я, выключая диктофон. Кто-нибудь, скажите что-нибудь , молила я молча. Не просто сидеть и думать!
   Глэдис пришла мне на помощь. - Где Люциан? - спросила она голосом маленькой девочки, так несовместимой с ее массивным телом.
   - О, так вы его встретили! - воскликнула она, когда я сказал ей, что он опоздает. "Нам так повезло, что в Писхейвене есть человек его калибра. Он принес нам спасение. Он внес замечательные изменения, такие как его "камни в хлеб" для миссий. Он складывает груду камней перед церковью. За каждое подношение убирается по одному камню, пока вся груда не исчезнет".
   "Разве сатана не пытался заставить Христа превратить камни в хлеб?" Уорд, бунтарь, предложил.
   - Он? Глэдис была расстроена. - О, но Люциан не дьявол - он святой, и его проповеди совершенно - в чем дело, Мюриэль?
   Она держалась за голову и стонала.
   - Похоже, это еще одно из ее заклинаний, - с отвращением сказал Калеб. - Думаю, нам пора идти. Давай, Мур! Он рывком поднял ее на ноги.
   "О, нет!" Глэдис надулась. - Мы едва добрались сюда.
   А у Люциана нет.
   - Пожалуйста, - умоляла сестра сквозь побелевшие губы. - Ты не против, Глэд? Кроме того, мама не должна задерживаться допоздна.
   - Ох, ерунда, Мюриэль, - фыркнула тетя Дженни, - мне еще не пора спать. Где Дана? Я хочу поговорить с ней".
   - Она занята на кухне, - сказала Элисон. - Я ее достану.
   - Нет, неважно, - остановил ее Калеб. "Мы действительно должны уйти. Я знаю, что происходит, когда Мюриэль подвергается одной из таких атак.
   "Мюриэль никогда не была прежней с тех пор, как убили ее маленькую дочь", - сказала Черити, когда мы услышали, как машина Зубаков съезжает с холма.
   "Давайте не будем вдаваться в это. Это было полгода назад". Муж прервал ее, когда вилки зависли в воздухе. Грег, сидевший на угловом выступе, отвел глаза. Что-то пошло не так.
   "В самом деле, - сказал я, - вы могли бы и мне рассказать. Я скоро все узнаю в этом городе.
   Они переводили взгляд с одного на другого, не решаясь начать. Грег наконец заговорил. - Сьюзи Тутакер нашли на фермерском поле недалеко отсюда - убитой. Ей было всего семь лет.
   На нас давили тени на потолке собора, образованные сводами балок над головой. "Кто сделал это?" Я попросил.
   "Никто не знает."
   "Возможно, какое-то временное явление", - сказал Уорд.
   "Ничего подобного никогда не случалось до того, как мы интегрировались здесь, в Писхейвене", - заметила Чарити, теребя свои кольца.
   Уорд раздраженно повернулся к ней. "Ты бросишь это? Даррел Джексон прекрасный человек и лучший управляющий, которого я когда-либо встречал на лесопилке.
   "Жаль, что школьный совет так и не счел нужным нанять его жену", - добавила Элисон. "Рода Джексон имеет докторскую степень в области образования".
   "Тогда я была секретарем школьного совета, и меня это возмущает", - отрезала Элспет. "Сколько здесь родителей хотели бы, чтобы их детей учила цветная женщина? Я, например, не стал бы. Посмотрите на этого ее черного сына-активиста!"
   "Почему бы Квентину не хотеть помочь своему народу?" - прорычал Уорд. "Он не сделал ничего криминального. Он лучший студент юридического факультета, и я ставлю вас на то, что когда-нибудь он станет законодателем или конгрессменом.
   "Не из этого района он не будет!" Объявлена благотворительность. - Нет, пока я здесь живу. Откуда ты знаешь, что он не убил ту маленькую девочку? Он в это время был в городе.
   Деймон покачал головой. - Скорее всего, это был один из тех чудаков, которые купили ферму тети Бо.
   "Пара, владеющая колдовским магазином в Мэдисоне, превратила ферму в загородный дом, - объяснил Грег. - Кажется, они относятся к этому довольно серьезно - по крайней мере, они проводят регулярные собрания и...
   "Проклятое оскорбление - принести сюда колдовство", - буркнул Деймон.
   - Я думал, преследование колдовства в Писхейвене - табу, - сухо заметил Уорд.
   - Вовсе нет, - возразил Деймон. "Запрещено только ложное обвинение. Если у нас будут такие персонажи, у нас снова будет Салем".
   "Они действительно ремонтируют старую ферму, - сказал Уорд. "Они покупали пиломатериалы для ремонта".
   - Так вот почему ты их защищаешь! Хороший бизнес для вас.
   - Ой, хватит, Деймон!
   Элспет помахала в воздухе кусочком торта. - Гарольд Тутейкер ходил на их встречи. Может, он убил Сьюзи. Все знают, что он ужасно ревновал свою младшую сестру. А теперь, когда он ведьма...
   "Милый, это становится немного надуманным, - возразил Мелвин.
   - Вовсе нет, - возразила она. - Вы видели эти странные знаки, вырезанные на ее теле, когда мы ее укладывали - как ритуальное убийство. Потребовалось много косметики, чтобы привести ее в порядок, и парик тоже".
   "Дорогой!" Чашка Мелвина грохнулась на блюдце. "Это профессиональные секреты!"
   Элис Купер наверху взвыл. Моя голова пульсировала. Роуэн, должно быть, уже спит. Я пошел на кухню и попросил Дану подняться и выключить диктофон.
   "На самом деле было два типа ран", - сказал Деймон. "Некоторые выглядели так, как будто на нее напал дикий зверь - может быть, волк - но другие могли быть сделаны ножом - кресты, свастики, полумесяцы, звезды - что угодно".
   "Как убийства Мэнсона", - сказала Элспет.
   Я вздрогнула, когда музыка резко оборвалась, и Дана вбежала в комнату.
   "Они ушли - их кровати пусты!"
   Мое горло сжалось. Стены поплыли вокруг меня, а лучи наверху вращались, как лопасти потолочного вентилятора.
   - Ты уверен, что искал везде? Голос Уорда.
   "Везде, кроме как снаружи".
   "Все на поиски!" - сказал Деймон.
   Пока я пытался взять себя в руки, я увидел, как Дана присела на пол, произнося неразборчивые слова. - Я... вижу... их, - она вернулась к английскому. - Пойдем, я отведу тебя к ним.
   Она повела нас через стоянку в лес. Спустилась темнота, и я барахтался по камням и подлеску. Мои расклешенные штаны зацепились за ежевику, но я не обратил на это внимания. Я отбился от лианы, которая обвилась вокруг моей руки, словно это было что-то живое. Где-то вдалеке что-то звучало, как тамтамы.
   "Ты слышал это?" Я ахнул, поймав чью-то руку. Рука Грега сомкнулась на моей.
   "Наверное, это ведьмы", - услышала я бормотание Деймона.
   - Сегодня канун летнего солнцестояния, - раздался в темноте усталый голос Черити. - У них шабаш - может быть, жертвоприношение.
   "Замолчи!" - отрезал Деймон.
   Канун летнего солнцестояния - Роуэн что-то говорил об этом. О Боже! Ритуалы в ночи и убитая маленькая девочка. Я вцепилась в руку Грега, вздрогнув, когда еловая ветка резко ударила меня по лицу. Ухнула сова. Каково было старое поверье? Когда сова ухает, кто-то умирает?
   Снова звук тамтамов в контрапункте с пением.
   "Вот где они проводили свои собрания в Салеме, - сказал Чарити. - На пастбище пастора.
   - По крайней мере, у нашего священника нет пастбища, - напомнил ей Грег. Все это время я чувствовал, как его рука сжимает мою. Даже в своем горе я чувствовал внутреннюю силу в нем, поддерживающую меня. Если бы это был Оуэн, я должен был бы быть сильнее. Но я был несправедлив - Роуэн не была дочерью Грега.
   Дана вырисовывалась впереди нас, ветер раздувал ее юбку. Я коснулся ее руки. - Куда вы нас везете?
   "Где я их видел. Не волнуйтесь. Маленькие девочки в безопасности.
   Тонкий луч света догнал нас и прошел мимо нас, затем появился Уорд на другом конце с фонариком в руке. Луч пронесся мимо Даны, чтобы выделить что-то белое на фоне черноты.
   "Там! Разве я не говорил тебе, что мы их найдем?
   Она казалась миниатюрной мадонной, окутанной ореолом фонарика, спиной к огромному дубу, с младенцем на руках. Тонкий луч поймал рыжевато-золотые волосы, ниспадающие каскадом на ее плечи, и блеснул на звездчатых сапфирах ее глаз. Какая она красивая! Я удивился, а потом похолодел. Она была статуей, держащей живого младенца, который хныкал и извивался в ее жесткой хватке. Элисон с трудом забрала у нее Кариад.
   Деймон взял ее за запястье. - Похоже на каталепсию, - пробормотал он, отпуская ее. "Ее пульс примерно в два раза меньше нормы, и дыхание тоже медленное". Он махнул рукой перед ее немигающими глазами.
   "Что может быть причиной этого?" - спросил я дрожащим голосом.
   - Несколько вещей - истерия, например, или...
   Или шизофрения, мысленно предположила я, радуясь, что он не добавил этого, чтобы другие услышали.
   - Или одержимость демонами, - сказала Чарити.
   - Итак, что заставило тебя сказать такое? - нетерпеливо сказал Деймон, поднимая веки Роуэн и вглядываясь в ее зрачки фонариком Уорда.
   "Ты читаешь слишком много романов, - упрекнул Уорд сестру.
   - Она переутомилась, бедняжка, - сказала Элисон. - Может быть, она подслушала, как мы говорили о Сьюзи и...
   Кусты зашуршали, и в узком луче вспышки появилась темная фигура - Люциан!
   "Я нашел ее такой", - сказал он нам. "Когда я парковал свою машину на вашем подъезде, Митти, я увидел, как она исчезла в лесу. Я пошел за ней, но в темноте было трудно идти, и когда я добрался сюда, я ничего не мог сделать".
   "Они были одни? Вы видели кого-нибудь еще? - спросил Уорд.
   - Нет, никто.
   - Мне придется осмотреть ее дома, - сказал Деймон, пытаясь поднять ее. Внезапно статуя ожила и яростно набросилась на него, брыкаясь, крича и терзая его лицо, пока он не отпустил ее. Она тут же начала гарцевать по кругу, цокая языком, как будто верхом на лошади.
   - Иди с тобой, Робин, или я принесу тряпку тебе в голову, так и быть. Одна маленькая лапка моталась в воздухе, пиная ее невидимого скакуна в живот. В тусклом свете казалось, что ее ноги больше болтаются, чем касаются земли.
   "О Боже!" - воскликнул кто-то.
   - Во имя Иисуса... - начал Люциан.
   Она кувырнулась вперед, подброшенная своим призрачным конем, и легла на землю, ее конечности конвульсивно дергались, глаза закатились, пока не остались видны только белки.
   "Молчите ли вы!" - воскликнула она, заткнув уши пальцами. "Меня тошнит от этого имени!"
   Она перевернулась на живот, гротескно выгнув спину так, что ее шея и пятки соприкасались. Я слышал, как ее позвонки скрежещут друг о друга, а язык вывалился из уголка рта. Я опустился на колени, чтобы попытаться выпрямить ее конечности, но она дернулась.
   - Ты сожгла меня! - воскликнула она. "Отпусти меня! Отпусти меня!"
   Я в ужасе отпрянул назад, в ноздри ударил смрад горящего мяса. У меня тоже были галлюцинации? Грег осторожно поднял меня с колен, но он тоже дрожал, потрясенный эмоциями, которые не мог контролировать. Черити подошла к Дане, которая стояла в стороне, и ее лицо было массой теней в тусклом свете.
   "Это твое дело? Она умрет, как мой ребенок?"
   "Благотворительная деятельность! Мы так не разговариваем, не так ли? Деймон предупредил ее. Она отпрянула и закрыла лицо руками.
   Треснула ветка, и появился доктор Брун с фонарем в руке.
   - Что-то случилось? - спросил он с сильным акцентом от волнения. " Ах ! Был ист лос ? когда луч его фонаря упал на измученное тело Роуэна. "Это самый маленький. Возможно, я могу быть полезен - у меня есть опыт в этом...
   "Мы позаботимся о ней", Деймон отмахнулся от него. Собравшись с силами, он попытался оторвать ее руки от лодыжек, но ее хватка осталась неподвижной.
   "Боже мой, это прямо из Коттона Мэзера!" - воскликнул Грег.
   - Хорошо, Мелвин, давай поднимем ее, - приказал Деймон, но ее руки сомкнулись на ее горле.
   "Останови их! О, остановите их! - закричала она. "Они пригвоздят меня!" Она дернула невидимый шип.
   "Что ей нужно, так это хорошенько отшлепать", - прошептала Элспет своему мужу.
   - Подойди сюда, Уорд - ты тоже, Грег - помоги нам, ладно? Доктор хмыкнул, когда они с Мелвином и Люцианом изо всех сил пытались поднять ребенка. Все пятеро сцепили руки под ней и дернулись, но Роуэн осталась прикованной к земле. Она кричала и я вместе с ней. Элисон схватила меня за руку.
   Мужчины отпрянули, вытирая пот со лба.
   "Должно быть объяснение". Это от Уорда, реалиста.
   Деймон покачал головой. "Самое проклятое, что я когда-либо видел".
   На этот раз доктор Брун не спрашивал. Он властно помахал им в ответ, присел рядом с Роуэном и тихо пробормотал. Ее лицо исказилось, а тело беспомощно корчилось, все еще удерживаемое невидимым шипом. Одна рука царапала его лицо. Внезапно ее собственный голос исказился, и чей-то голос закричал от боли: "Нет, нет, не произноси этого имени - не надо, не надо!" Агония превратилась в хитрость: "Зачем взывать к нему, когда мы здесь, чтобы служить вам?"
   "Как я могу позвать тебя, если я не знаю твоего имени?" - лукаво спросил доктор.
   "Мы не едины - нас Семь..." Глубокий, грубый смешок вырвался из ее горла. - Ты думал, мы тебе скажем? Позволишь тебе получить власть над нами?
   На висках доктора Бруна вздулись вены, и каждый мускул дрожал.
   - Я не буду играть с тобой в угадайку, - ответил он. "Я знаю тебя, Старый Противник, и для всех себя ты всего лишь один. Заклинаю вас именем Бога Отца, Сына и Святого Духа...
   Когти царапали его лицо, оставляя длинные красные полосы на бледной коже. Он на мгновение пошатнулся, но его руки все еще были захвачены над телом Роуэн, которое дергалось из стороны в сторону, содрогаясь от невидимых ударов, обрушившихся на нее.
   Наступила внезапная тишина. Она лежала как мертвая, а потом медленно села, вертя головой, пока я не услышал, как хрустят ее позвонки.
   - Дана, - раздался насмешливый голос, - почему ты прячешься там, в тени? Вы служили нам в прошлом. Вы думали, что сможете сбежать от нас сейчас?
   Лицо Даны было точеным, как адамант, но я видел, как она слегка колебалась, и ее рука сжимала юбку.
   "Пойдем, мы можем использовать тебя. Лучше всего нам служат святые".
   "Будь спокоен!" Скалы сотрясались от голоса доктора Бруна. "Я повелеваю тебе во имя Отца и Сына и Святого Духа - отойди от этого ребенка!" Рычание и шипение, а затем жуткий смех уплыли в ночь. Голова Роуэн дернулась назад, а рот широко раскрылся, делая большие глотки воздуха.
   - Роуэн, - мягко сказал доктор Брун, - послушай меня, дитя. Ты - Роуэн - можешь изгнать из себя зло - если захочешь! Если вы этого не сделаете, оно будет возвращаться снова и снова. Я знаю - я имел дело с этим раньше.
   Она задохнулась, и ее глаза вылезли из орбит, когда шарик набух в ее дыхательном горле, медленно пополз вверх по горлу и попал ей в рот. Затем с громким шипением оно исчезло. Она лежала, обмякшая и истощенная, ее щеки были мокры от слез.
   Он легко поднял ее. Ее голова упала ему на грудь, когда полусвет прорезал глубокие борозды на его изможденном лице.
   "Сейчас она будет спать", - сказал он нам. - Вернемся к дому.
   Глава пятая
   Теперь даже моя собственная кровать не могла вызвать сон. События дня и их ужасающая кульминация напрягли все нервы до предела. Телефон молчал, но это тоже нервировало. Я мог видеть руку, зависшую над циферблатом где-то там. Новости о сегодняшней серии уже разошлись? Будет ли Роуэн помечен как "странный"?
   Мои двоюродные братья остались на некоторое время после того, как остальные ушли. Роуэн хотела, чтобы доктор Брун остался с ней, пока она не заснет, поэтому мы с прокторами и курьерами сели внизу, потягивая кофе и пытаясь найти объяснения.
   "Ребенок был переутомлен, - пыталась успокоить меня Элисон. "Переезд в незнакомое место - встреча с родственниками, которых она никогда не знала".
   "Она явно подражала Экзорцисту ", - сказала Чарити, забыв о собственных сомнениях. - Ты дал ей это увидеть, Митти?
   "Нет, но возможно, она и некоторые из ее одноклассников прогулялись и пошли".
   - Думаю, мы все что-то забываем, - сказала Элисон. "Мы были так же напуганы, как и она. Там творилось что-то неестественное".
   "Думаю, мы сами себя напугали", - заметил Уорд. - Все эти разговоры о Сьюзи и... кто знает? Как вы и предполагали ранее, Элисон, возможно, Роуэн услышала и расстроилась. Он замолчал. У Уорда была большая вера в неверие.
   "Как вы сказали, мы были в состоянии внушаемости", - согласился Деймон. "Каталепсия - пугающее явление".
   - Я бы сказала, массовая каталепсия, - заметила Элисон.
   Деймон смущенно рассмеялся. - Повезло, что сегодня вечером ты не подал спиртного, Митти. Утром я пойду в АА. Если вы позволите, я хочу провести несколько анализов Роуэн - обычные анализы крови - и ей нужно сделать тест Роршаха.
   - Вы имеете в виду, что хотите, чтобы она обратилась к психиатру, - возмутился я.
   - Просто в качестве меры предосторожности, - успокоил он меня. "Мы можем ничего не найти. Элисон, наверное, права - просто нервное напряжение.
   "Может быть, та индианка наложила на нее чары", - предположила Черити. Уорд и Деймон обменялись отчаянными взглядами. - Или тот швейцарский врач. Он мог загипнотизировать многих из нас. Вы видели, как он без труда поднял ее после того, как пятеро из вас потерпели неудачу.
   Деймон стряхнул пепел со своей трубки. - Знаешь, у нее может быть что-то там. Массовый гипноз. Это довольно хорошо задокументировано".
   - Как и феномен одержимости, - сказал доктор Брун, входя. "Называйте это как хотите - истерией или настоящим демоническим проявлением, оно существует. Она почти сразу уснула, - добавил он, отвечая на мой невысказанный вопрос.
   "Остеррайх писал об одержимости", признал Деймон. "И есть много католических трактатов на эту тему, но я считаю их крайне ненадежными. Католики любят свои мифы".
   Доктор Брун слегка улыбнулся. "Примете ли вы слова Коттона Мэзера, самого преданного из протестантских пуритан? В своих " Памятных провидениях " он написал о четырех детях в Бостоне, которых околдовала ирландская прачка. Он и его жена взяли старшую дочь, Марту, в свой дом, чтобы помолиться за ее избавление".
   "Странная вещь, - продолжал он, - симптомы Роуэн сегодня вечером были почти идентичными - воображаемая лошадь, судороги, ее руки и ноги связаны вместе, пронзание землей, голоса, опухоль в ее горле - Коттон Мэзер записывает все эти симптомы. проявления".
   - Суеверная чушь, - сказал Деймон. "Этот старый канюк Мазер был охотником на ведьм; естественно, он солгал бы, чтобы выглядеть хорошо".
   "Матер вряд ли был старым канюком - ему тогда было за двадцать, и я не верю, что он лгал", - мягко сказал доктор Брун. "Я лечил подобные случаи. Один случай в Цюрихе касался молодого человека, у которого были припадки, во время которых он проявлял агрессию и болтал на арабском языке, которого он не знал...
   Деймон встал и взял жену за руку. - Пошли, - прохрипел он. "Я забыл, что у нас здесь есть писатель, который, очевидно, пойдет на все ради сенсаций - даже если ему придется воссоздать "Экзорциста".
   Доктор Брун озадаченно посмотрел на него. "Экзорцист? Что это? Книга?"
   Теперь, лежа в своей постели, я задавался вопросом, что заставило Роуэна взять Кариад и сбежать? Возможно, Уорд был прав. Я, конечно, надеялся, что она не мстит мне. Что- то испугало ее? Кто -то выманил ее? Доктор Брун? Люциан?
   Расстроенный своими подозрениями, я вылез из постели и схватил халат, намереваясь подышать свежим воздухом и решив стряхнуть охватившее меня беспокойство.
   Две фигуры стояли в деревенском тумане между Фениксом и домом Даны, и когда я приблизился, я услышал отчетливые голоса Даны.
   - В любом случае, - говорила она, - быть одержимым в Писхейвене неприлично. Люди здесь слишком долго пытались доказать, что их предки не были ведьмами... Митти! Что-то не так?"
   "Нет, - ответил я, присоединяясь к ним, - я просто не мог уснуть".
   Доктор Брун подвел нас к ступенькам, чтобы сесть, и я почувствовал прилив отчаяния.
   - Что город подумает о Роуэне - о том, что сегодня произошло?
   "На этот раз они слишком сильно участвовали в этом", - попытался он меня успокоить. - Вы видели пятерых мужчин, которые не смогли ее поднять.
   - И все же вы это сделали, - заметил я. "Позаботьтесь о том, чтобы они не назвали вас волшебником, доктор Брун".
   - О, я совершенно уверен, что они уже давно.
   - Роуэн говорил что-нибудь о том, почему она так убежала?
   Он покачал головой. "Она была так сонная, что я не хотел ее расспрашивать. Она когда-нибудь ходит во сне?
   - Я никогда не знал ее. Дэймон хочет сделать несколько анализов и отправить ее к психиатру. Вы считаете это необходимым?"
   "Я действительно думаю, что для нее было бы разумно пройти тест Роршаха".
   Мои ногти впились в ладони. "Неужели это нужно делать сразу? С переездом и прочим, все так расстроено...
   "Но конечно! Не торопись! Мы будем внимательно следить за ней, и если произойдут другие вещи... Но это может быть вызвано стрессом - просто единичный случай.
   - Что касается анализов крови, - поспешил я, - Роуэн прошел полное медицинское обследование прямо перед отъездом из Нью-Йорка. Я хотел, чтобы этим занимался ее собственный педиатр. Все было нормально".
   - Есть более сложные тесты... - начал он.
   "Нет!" Я был непреклонен. "Я этого не допущу! Я до сих пор вижу кровь, хлещущую из шеи той маленькой девочки в "Экзорцисте" . Я не допущу, чтобы Роуэн подвергалась таким ужасным испытаниям. Их самих по себе было бы достаточно, чтобы довести чувствительного ребенка до крайности". Теперь мои ногти причиняли настоящую боль, но руки отказывались разжиматься.
   Доктор Брун положил руку на мои сжатые кулаки. В них проникло тепло, и они постепенно расслабились. - Согласен, Митти. Лучше всего подождать и посмотреть, и постараться сделать так, чтобы она забыла обо всем этом происшествии. Не то чтобы она помнила, что там произошло, - не помнит, но другие, несомненно, будут говорить с ней об этом.
   Мое напряжение ослабевало. - Ты на самом деле не веришь в демонов, не так ли? Я попросил.
   Он слегка коснулся повязки на глазу. "Я в долгу перед демоном из Амазонки. Самый добрый, самый мягкий человек, которого вы только можете себе представить, начал проявлять классические симптомы одержимости. Как и вы, я не верил в такие вещи и пытался лечить его так, как поступил бы психиатр и медик. Я потерял глаз и обрел мудрость. Поэтому я попробовал экзорцизм, и человек вылечился".
   "Ну что ж, в первобытных культурах люди легко поддаются внушению", - заметил я. "Им достаточно знать, что кто-то втыкает булавки в их образ или наложил на них проклятие, и они сворачиваются и умирают от испуга".
   "И те телефонные звонки, которые вы получаете, не влияют на вас?" он спросил.
   "Недостаточно, чтобы заставить меня быть одержимым".
   "Однако, если бы это было доведено до крайности, вы могли бы не только стать охваченным страхом, но и уязвимым для психической атаки".
   "Разве эта штука с обладанием не может быть удобным оправданием для определенных видов поведения?"
   "В некоторых случаях да. Но всем своим пациентам я подчеркиваю, что мы должны нести ответственность за действия сущностей, которых мы решили укрыть, будь то ангелы или демоны".
   - Другими словами - у нас все еще есть свобода воли. Как вы думаете, Роуэн намеренно открыла себя для демонической одержимости? Я не могу в это поверить".
   "Она сделала это необдуманно. Однако сегодня ночью она была не одна. Роуэн был отражателем недостатков всех нас. Она чувствительный ребенок, и я подозреваю, что она все еще страдает от травмы, вызванной смертью отца".
   Больше, чем вы знаете ", - подумал я, когда тысячи вопросов в моей голове требовали быть услышанными. "У меня такое странное предчувствие насчет Писхейвена, - сказал я. "Как будто этот крошечный городок подвешен в определенном месте во времени, со всякими совпадениями, вовсе не случайностями, налетающими на него, - как будто все силы вселенной сходятся здесь для какого-то ужасного точно так же, как они это сделали в Салеме почти триста лет назад. Вы, доктор Брун, почему вы здесь? Чтобы исследовать наши пещеры? Это может быть ваша причина, но, возможно, у Бога есть другая причина. То же самое для Грега и Люциана. И, возможно, все это было частью того же плана тети Бо, чтобы изменить свою волю, приведя меня и моих дочерей сюда в этот момент. Все мы выполняем одну божественную - или адскую - цель. Это как сидеть на разломе Сан-Андреас и ждать, пока Калифорния упадет в океан".
   "Или Писхейвен упадет в реку", - сказал он.
   * * * *
   Дана и я некоторое время сидели молча после того, как доктор Брун ушел. Я очень хотел спать, но слишком устал, чтобы сделать усилие, чтобы добраться туда.
   Дана заговорила первой. "Смотрите, туман поднимается!"
   Это было действительно так. Старый дом с гранеными окнами вырисовывался сзади и к западу от автостоянки. Я услышал глухой металлический лязг по огороженной ограде за домом.
   - Пойдем, я познакомлю тебя с Кейпером, - сказала Дана, протягивая руку.
   "О, коза", - вспомнил я. - Как он, кстати?
   "Хорошо, за исключением уязвленного самолюбия, теперь его бороды нет".
   Маленький козленок выбежал из своего загона ко мне, протягивая мне свою черную голову, чтобы я его погладил. Я осторожно протянула руку, и он тут же схватился за рукав моего халата.
   "Капер, веди себя!" Дана скомандовала. Он повиновался, оставив мой рукав нетронутым.
   - Он джентльмен, - сказала она, поглаживая его. - То есть джентльменское "это", благодаря чему от него сладко пахнет. Он зарабатывает на проживание и питание тем, что пасет одуванчики, лопухи и другие сорняки, хотя я держала его взаперти с тех пор, как он забрел в город и съел одно из сливовых деревьев Элспет.
   Когда я снова протянул руку, Капер вздрогнула, бочком пробираясь к задней двери "Феникса".
   "Он хотел бы, чтобы его впустили на несколько минут, но уже слишком поздно", - объяснила она.
   - Ты пустил Кейпера в дом? - спросил я, ошеломленный.
   "Только на кухню за тарелкой хлопьев время от времени". Затем, увидев смятение на моем лице, добавила: "Он ворвался в дом".
   Примерно в это же время Капер развернулся и направился ко мне. Я отступил, предвидя меткий приклад, но как только он добрался до меня, он затормозил, опустил голову и потерся лицом о мой халат. Он был джентльменом!
   - Ты интригуешь меня, Дана, - сказал я, когда мы повернулись к дому. "Расскажи мне о себе. Я знаю, что ты прекрасно заботился о тете Бо. И ты это заслужила, - сказал я, указывая на старый дом, который теперь принадлежал ей. В ртутном свете он казался черным, но на самом деле был темно-коричневым.
   "Некоторых людей возмущает ее завещание, - сказала Дана. "Они думают, что это должно было остаться в семье".
   Я взял ее за руку. "Теперь вы семья, Дана. Постарайтесь запомнить это. Пожалуйста расскажи мне больше о себе."
   "Рассказывать особо нечего. Родственники моего отца ненавидели мою мать отчасти потому, что она была белой женщиной, но еще больше потому, что она, как известно, обладала Видением. Виннебаго боятся ведьм. Поэтому мы покинули резервацию и пришли сюда жить. Отец сказал, что эта земля когда-то принадлежала его народу - они собирали советы здесь, на этом утесе.
   - Тем больше причин для того, чтобы у тебя был дом, - сказал я.
   "Отец подрабатывал случайными заработками, но никогда не преуспевал. Потом, когда моя мать умерла, нас взяла к себе твоя тетя Бо. Она дала моему отцу постоянную работу и позволила ему построить маленькую хижину в лесу. Когда он умер, она отправила меня в колледж учиться преподаванию и уходу за больными, после чего я вернулся в резервацию, чтобы помогать моему народу. Я вышла замуж за виннебаго, но он умер молодым, и у нас не было детей. Я продолжал преподавать много лет, пока один из моих учеников внезапно не умер. Потом седовласые женщины племени вспомнили о моей матери и обвинили меня в том, что я ведьма и украла неиспользованные годы ребенка, чтобы прожить дольше. Я не винил их. Я знал, что это произошло для того, чтобы я мог пойти к твоей тетке и сказать: "Тетя Бо" - я тоже так ее называл - "Я больше не нужен моему народу, так что позвольте мне остаться с вами! ' Видите ли, я не мог сказать ей, что она больше не в состоянии позаботиться о себе. Она должна была чувствовать, что заботится обо мне".
   - Неудивительно, что тетя Бо так сильно любила тебя, Дана, - тихо сказал я.
   - Спасибо за это, Митти. Теперь, наконец, я чувствую, что дом действительно мой".
   Она говорила с гордостью, и я проследил за ее взглядом до дома, который построил Джошуа Мартин. Он казался высоким и неприступным с высокими узкими фронтонами, темно-коричневой обшивкой и окнами со стойками. Говорили, что Мартин намеренно скопировал Дом с семью фронтонами в Салеме, хотя тогда это не было известно как таковое, так как это было до того, как Хоторн увековечил его. Мартин даже наклонил двери, как у старого морского капитана в первом доме, чтобы они всегда закрывались, если кто-то не подпирал их. И у него тоже была потайная лестница рядом с дымоходом, которая вела в потайную комнату наверху. Он и не подозревал, что перед Гражданской войной это пригодится для сокрытия беглых рабов.
   - Однако есть проблема, - продолжила Дана. - В таком городе, как Писхейвен, если мы с доктором Бруном останемся наедине, даже в нашем возрасте, обязательно будут разговоры, а это может быть тяжело для вас.
   - Это никого не касается, - усмехнулся я.
   - Нет, - твердо сказала она. - Тебе нужно подумать о Роуэне и Кэри. У меня есть план, который, я надеюсь, вы одобрите - я знаю, что тетя Бо одобрила бы это.
   Хитрая лиса!
   "В городе есть пожилая женщина, которая страдает артритом и нуждается в уходе. Ее дому на реке грозит обрушение. Ее сын хочет отправить ее в дом престарелых, но, поскольку в Писхейвене их нет, ее отправят туда, где у нее не будет друзей. У меня есть большая комната, где она могла бы остановиться и хранить свои сокровища, а ее друзья могли бы навещать ее".
   "О, Дана, после стольких лет заботы о тете Бо!" Грандиозность ее щедрости ошеломила меня. - Я думаю, тебе захочется немного свободы.
   Ее подбородок поднялся. "Я всегда был свободен, и это то, чем я хочу заниматься".
   "Разве вас не могут обвинить в том, что вы управляете домом престарелых без лицензии?"
   "Я проверил это. Она "снимет" у меня комнату. У нее есть Социальное обеспечение и Медикэр. Но ее сын может возразить.
   "Почему? Дома престарелых стоят дорого".
   "Не в его случае. Он постоянно имеет дело с домами престарелых и социальными агентствами".
   Кем был этот бесчувственный сын? - сердито спросил я.
   - Я этого не понимаю, - продолжила она. "У моего народа честь быть старым, ибо с возрастом приходит мудрость. Ой, я слишком много болтаю. Она повернулась к своему дому.
   - Подожди, Дана, - остановил я ее. - Вы мне не сказали - кто эта старушка? Я ее знаю?" У меня возникло подозрение. "Не мать Дэймона!"
   "Но она так усердно работала, чтобы отправить его в медицинскую школу!" - воскликнул я, когда она признала это. Дедушка Деймона когда-то владел почти половиной города, большая часть которого теперь находилась под рекой. То, что осталось от его состояния, отец Деймона растратил. Миссис Кэрриер, худенькая, хрупкая женщина, брала в стирку, пекла, шила и убирала - все, что угодно, лишь бы наскрести деньги для Деймона, чтобы он завершил свое образование. - В его доме много места.
   - Он говорит, что они с Чарити никогда не поладят. Честно говоря, я думаю, что он стыдится своей матери. Он редко навещает ее. И из-за того, что она одинока и страдает от боли, она начала тайно пить, и ее несколько раз видели пьяной на публике".
   "Может, с алкоголиком не справиться?"
   "Она не алкоголичка!" Выговор был скрытым. "Просто одиноко. Надеюсь, ей не нужно будет здесь пить, потому что она будет среди друзей.
   Я вздрогнул от ее презрения. - Я не это имел в виду, Дана. Пусть она здесь, во что бы то ни стало. Деймон был бы в ярости, но это скорее подкрепляло идею.
   - Ты легко это говоришь, но когда это случится, ты можешь пожалеть об этом.
   "Почему я должен? Это очень по-христиански с твоей стороны.
   "Здесь люди не считают меня христианином, Митти".
   - Я бы назвал это христианским милосердием, - запнулся я.
   - Вы думаете, у христиан монополия на благотворительность? она спросила.
   - Ну нет, - пробормотал я. "Однако, когда я говорил о христианской благотворительности, я использовал неправильный термин. Я имел в виду дело любви, какое мог бы совершить Христос". Кем была эта женщина, которая была то индианкой, то непостижимой, теплой и импульсивной, как кельтская кровь в ней, и такой же хладнокровной интеллектуалкой, как ее англо-саксонское происхождение?
   - Христос - это другое дело, - просто сказала она и пожала плечами. "Сейчас не время для религиозных дискуссий".
   Нет, не было. Я плотнее закутался в халат, почувствовав ночной холод. Где-то в городе залаяла собака. Нам обоим пора ложиться спать, но я задержался. - Доктор Брун исследовал нашу пещеру за обрывом, Дана?
   Я почувствовал в ней отчуждение. "Да. Он ничего не нашел".
   "Помню глубокий обрыв прямо у входа. Моим двоюродным братьям и мне пришлось положить доски, чтобы попасть в пещеру. Но я... ну, мне показалось, что я увидел опоры для ног в крутой стене. Может быть уровень ниже. Я хотел попробовать спуститься по веревке, но Уорд сказал, что это слишком опасно".
   - И он был прав, - строго сказала она. "Доктор. У Бруна было несколько узких побегов в других пещерах. Я надеюсь, что в нашем случае он не будет рисковать".
   Продолжать тему было бесполезно. Я повернулся к Фениксу. Где-то вдалеке мычала корова. Внезапно я почувствовал себя опустошенным - испуганным. Это так отличалось от Мирной гавани, которую я знал.
   "О, Дана, - выпалил я, - здесь все не так, как я ожидал!"
   "Ничто никогда не бывает", - ответила она. "Время не дает нам повторов".
   - Нет, но... - я остановился. В моем доме звонил телефон. Я инстинктивно схватил ее за руку. - Я... я не хочу на это отвечать.
   - Я возьму, - сказала она.
   "Привет?"
   Нажмите!
   Она повесила трубку, бросив на меня долгий взгляд. - Оставь это сегодня вечером, - предложила она. - Тебе нужен сон.
   - Кто это мог быть, Дана? Я прошептал.
   Но глаза ее были прикованы к чему-то далекому.
   - Я пока не вижу, - наконец вернулась она ко мне. "Я пытался, но не могу пройти". Потом она просветлела. "Но другой человек тоже не может сейчас, так что иди спать".
   Глава шестая
   Прошло две недели, прежде чем я, наконец, поднялся по винтовой лестнице в башню тети Бо. Честно говоря, глубоко в глубине моего разума была мысль о том, что тетя Бо умрет там. Меня пугала не физическая смерть, а столько неприятных вещей, которые произошли за эту первую неделю в Писхейвене, что я начал сомневаться в своих способностях к восприятию. Я не знаю, что я ожидал найти. Может быть, я боялся увидеть, как появляется и исчезает ее тень? Что бы это ни было, я не мог избавиться от беспокойства.
   Теперь, глядя на панораму речной долины и утесистых утесов, раскинувшихся вокруг горизонта, и наслаждаясь прохладным бризом, продувающим цепь окон, я смеялся над собой. Там стояло большое черное кожаное кресло тети Бо, но не призрачное видение - только естественное провисание от использования, а на ее огромном столе из красного дерева были аккуратно сложены бумаги и газетные вырезки, вероятно, Даной, поскольку тетя Бо никогда ничего не поправляла.
   Порядок был единственным отпечатком, который Смерть наложила на это место. Я должен был знать. Смерть и тетя Бо не имели ничего общего. Вместо этого мой дух поднялся, и мои пальцы задрожали от желания нарисовать беспорядочные утесы, теснившиеся один за другим, пока они не стали синими на горизонте.
   Телефон на столе зазвенел, напугав меня, но это была всего лишь Дарси. Мы с Роуэном скоро придем ужинать? И почему мы не спустились вниз, чтобы выбрать котенка?
   Повесив трубку, я понял, что дрожу. Смогу ли я когда-нибудь преодолеть страх перед этими угрожающими звонками? Столько разных голосов! Как умело они убрали первый слог в слове Peacehaven!
   Теперь проблема возникла у Кариад. Несмотря на то, что ей еще предстояло сделать свой первый шаг, она была молниеносной на четвереньках и неисправимой полосой. Мне пришлось взять за правило запирать все сетчатые двери, потому что она научилась их выталкивать. Я сейчас мысленно проверил. Да, они были в безопасности. Кроме того, пришла Роуэн и будет присматривать за ее сестрой.
   В искрящийся ясный день я мог разглядеть слабые очертания Голубых курганов на юго-востоке и Платтевильских курганов на юго-западе. Глядя прямо вниз, я увидел миссис Кэрриер, сидящую на шезлонге перед домом Даны, ее белая голова склонилась над тряпичной куклой, которую она делала для Кари.
   Фрейя лежала у ее ног, наслаждаясь утренним солнцем, - затем она встала и быстро побежала по лужайке, несмотря на то, что щенки раздули ее живот и яростно лаяли. Я замерз. Маленькая розовая фигурка неслась по траве к краю обрыва. Фрейя кружила вокруг нее, пытаясь заставить отступить, но Кариад, очевидно, подумала, что большая собака играет в игру, и продолжала двигаться дальше. Я бросился вниз по лестнице, делая две ступеньки за раз, молясь.
   К тому времени, как я добрался до нее, Кари лежала на спине и визжала, а Фрейя присела рядом с ней, прижав одну большую лапу к груди. Кариад потянулась ко мне только для того, чтобы испытать второе предательство, когда я подхватил ее и начал полировать ее упругую маленькую попку с такой силой, на которую была способна моя дрожащая рука.
   Прибежал Роуэн. - Почему ты оставил боковую дверь незапертой? - сердито спросила она.
   "Я?" Я был поражен. - Ты пришел последним.
   - Я вошла через черный ход, - возразила она. - Может быть, мне не стоило оставлять ее наедине с тобой.
   Я был слишком ошеломлен, чтобы ответить. Бесполезно пытаться убедить ее, что мне только что пришлось отцепить экран, чтобы выбраться. Я вернулся, слезы жгли мои веки. Кари, благослови ее, сразу же оправдала меня. Как только я опустил ее в дом, она снова метнулась на четвереньках к боковой двери, подтянулась за ручку и ловко отодвинула задвижку.
   Понятно, что нужно было принимать новые меры. После того, как я заперла плачущего младенца в детской, я позвонила Уорду и попросила ограждение, чтобы сделать безопасную игровую площадку, и дверные цепи, которые были бы слишком высокими для Кэри. Позже я столкнулся с Роуэном.
   "Я думаю, вы должны извиниться передо мной", - сказал я ей.
   - Я собираюсь помыть голову, - холодно сказала она, направляясь в ванную.
   - Роуэн, я хочу извиниться.
   Она обернулась. "Говорят, если женщина не любит своего мужа, она может обидеться на его детей".
   Холодная сталь пронзила меня. - Где вы такое слышали?
   - Я... Айрис, - запнулась она.
   Я боролся за самообладание. "Ты идешь туда?"
   "Все дети так делают. Это опрятное место.
   - И она сказала это обо мне? Мой голос дрожал.
   "О, нет!" Ее голубые глаза широко раскрылись. "Она просто говорила в общем. Я... я ничего ей не говорила, мама, честное слово!
   Но Айрис кое-что догадалась и воспользовалась этим. - Мне не нравится, что ты спускаешься туда, Роуэн. Я ей не доверяю - по причинам, которые не хочу обсуждать. Только не суди меня по тому, что говорит Айрис. Я очень люблю тебя и Кэри".
   "Ой?" Цинизм в одном этом слове скрутил вал, но мое разочарование было перекрыто прибытием грузовика с доставкой, которым управлял высокий молодой человек с афроамериканцем и остроконечной бородой. Он едва ответил на мое приветствие, разгрузил бревна и принялся возводить забор в указанном мною месте. Он был обнажен по пояс, и мускулы под его кожей дрожали на солнце, когда он размахивал своей кувалдой.
   - Могу я предложить вам кофе или холодный напиток? Я попросил.
   "Нет, спасибо." Его ответ был краток.
   - Вы, должно быть, Квентин Джексон, - рискнул я.
   Если он и был удивлен, то не показал этого. - Сын-террорист дяди Тома, да?
   Горечь в его тоне вывела меня из равновесия. "Я полагаю, что термином был термин "черный активист", - сказал я, вспомнив замечание Элспет. - А это совсем другое.
   "Не для этих людей здесь. Это ругательство".
   - То же самое и с термином "дядя Том", особенно когда вы применяете его к собственному отцу.
   Он приставил кувалду к столбу, который только что вбил, и, щурясь, посмотрел на меня на ярком солнце.
   - Ну... - начал он озадаченно. - Я думал, ты будешь это отрицать - я имею в виду то, что говорят люди. Мне не следовало называть своего отца дядей Томом. Его руки сжались вокруг невидимой вещи, которая причиняла ему боль. - Просто... ну, он такой нежный. Делает свою работу. Никаких проблем, никаких жалоб. "Старый добрый Даррелл, - говорят здесь люди, - он нормальный негр. Остается на своем месте".
   - Неплохое место, менеджер.
   "О, работа достаточно хороша. Мистер Проктор честный, я это признаю. Я думаю о своей матери".
   - Единственная женщина в городе с докторской степенью, - сказал я.
   - Вы знали об этом? - сказал он с удивлением.
   - Элисон Проктор сказала мне.
   - Она бы... она не такая, как другие, - признал он.
   "Что бы это ни стоило, я не понимаю школьный совет - если только они не чувствовали, что не могут себе ее позволить".
   "Ни за что. Она предложила преподавать меньше, чем требовала ее степень".
   "Должно быть, это было до того, как был принят Закон о равных возможностях. Почему она не подает заявку сейчас?"
   "Никаких шансов. У нее есть гордость". Он сделал паузу. "Доктор. Кэрриер был председателем в то время. Я думаю, что он и его жена не позволили бы мне ходить здесь в школу, если бы могли. Им не понравилось, что я болталась с их сыном".
   - Тогда ты знал Марка!
   - Он был моим лучшим другом, - тихо сказал он.
   - Я не знал, что он утонул, пока не вернулся сюда.
   "Это то, о чем никто не говорит". Он взял столб и злобно вонзил его в вырытую им яму. - Что вам известно о... о его смерти? Я попросил.
   "Только официальная версия". Он ударил молотком по столбу.
   А ты не веришь! - Он знал миссис Фолкнер?
   Он выпрямился, и я понял, что задел струну. "Он был очарован ею".
   "Но она была намного старше. Конечно, они не были...
   - Я бы не знал об этом. Теперь он был в обороне. "Я был в университете, когда это случилось. Мне повезло".
   "Почему ты это сказал?"
   - Разве они не любили бы повесить на меня что-нибудь подобное! Никогда нельзя доверять шлюхе... - Он остановился.
   - Хонки? Снова удивленный взгляд. - Ты доверял Марку, - напомнил я ему.
   Он оперся на свою кувалду. "Марк был другим - я думаю. Если бы он прожил дольше, он мог бы разочаровать и меня, как и большинство белых".
   Фрейя подошла к Квентину, энергично виляя хвостом. Он провел жилистыми пальцами по ее волнистой шерсти. - Как, старушка?
   - Это моя героиня, - сказал я, благодарный за то, что тему сменили. "Если бы не она..." Я не смог заставить себя договорить.
   Он поднял ее морду. - Если хочешь почувствовать себя богом, просто посмотри в глаза собаке, - сказал он, взъерошив ее мех. "Кто-то украл мою большую овчарку. Я знаю, кто это сделал, но доказать не могу".
   "Если вы знали, кто это, почему вы не выступили против него и не потребовали вернуть свою собаку?"
   "Это было не так просто. У него больше не было Дюка. Лаборатории платят хорошие цены за собак. А может, кто-то хотел сделать из него бойца. Догфайтеры похожи на немецких овчарок".
   "Здесь есть собачьи истребители?"
   "Они повсюду собирают собак. Знаете ли вы, что в наши дни хорошая бойцовская собака приносит целых три-четыре штуки? Только Дюк не разобрался бы. Он был слишком нежен".
   Квентин никому не доверял, подумала я. Возможно, собака убежала или была убита на шоссе.
   "Если только они не надругались над ним, чтобы он стал подлым", - добавил он. "Надеюсь, я ошибаюсь. Я хотел бы думать, что тот, кто его заполучил, относился к нему прилично. Его голос оборвался. Деймон шел через лужайку, и Квентин смотрел на него с чистой ненавистью в глазах.
   - Извините, пожалуйста, - поспешно сказал я.
   Лицо Деймона было в ярости. Он указал на свою мать. - Как давно она здесь? - пробормотал он в ярости. "Почему мне об этом не сказали? У меня были договоренности в окружном доме престарелых.
   - Твоя мать предпочитала приходить сюда. Ей больше восемнадцати, и она в старости. Я действительно не знаю, что вы можете с этим поделать".
   Он отдернул руку, словно хотел ударить меня, но тут же опустил. "Она нуждается в постоянном уходе, грамотном медицинском уходе".
   - Она получала его там, где была - одна?
   Предательская вена вздулась на его лбу. "Я могу привлечь к ответственности эту женщину за содержание дома престарелых без лицензии".
   - Дом престарелых, Деймон? Плата за комнату и питание твоей матери.
   "С чем?"
   - Никаких ваших денег, если честно, - язвительно ответил я. "Но у нее есть социальное обеспечение, и если Дана считает этого достаточным, я думаю, это ее дело, не так ли?"
   - Весь город будет говорить, - возразил он.
   - Весь город говорит, - ответил я, - но они перестанут, если ты признаешься, что это была твоя идея.
   Он знал, что потерпел поражение. - Что ж, если она хочет именно этого, полагаю, мне придется с этим согласиться. Но если с ней что-нибудь случится, я прикажу, чтобы эта индианка ответила за это. Затем он выдавил вялую улыбку. "Мне жаль, что я взорвался, Митти, но я беспокоюсь о своей матери".
   - Тогда почему ты не взял ее к себе домой?
   Он покачал головой. "Вы, должно быть, заметили. У благотворительности есть... проблемы. Ты видишь, как она и моя мать ладят друг с другом?
   Нет, я не мог. Я затаила дыхание, когда Дана подошла к нам, но, к моему удивлению, Деймон дружелюбно поздоровался с ней и резко повернулся. "Кажется, моя мать счастлива здесь. Возможно, я смогу добавить кое-что к стипендии, которую она тебе платит.
   Она сняла с него мерку. "Она платит мне адекватно".
   - Нет, я настаиваю, - настаивал он. - Но мы поговорим об этом позже. Сейчас я должен идти к Реддам.
   "У Эстер проблемы с беременностью?" - спросила Дана. "Ее трубы должны быть перевязаны".
   - Знаю, знаю, - вздохнул он. - Думаешь, я не сказал Гомеру? Он хочет сына, и если это будет другая девочка, он попытается еще раз, даже если это убьет Эстер. Он взглянул на свои наручные часы. - Мне пора. У меня свидание в гольф позже. Он подошел к матери, коротко с ней поговорил, торопливо погладил ее по седым волосам и сел в машину.
   Когда "линкольн" спускался с холма, на подъездную дорожку влетела машина меньшего размера. Тормоза и шины заскрипели по рыхлому гравию, когда автомобиль с неприлично приподнятой задней частью развернулся и поехал обратно по обрывистой дороге, слишком быстро, чтобы я мог разглядеть, кто за рулем. Фрейя стояла на траве рядом с подъездной дорожкой. Внезапно машина вильнула к ней, не тормозя. Раздался тошнотворный хруст, и тело собаки катапультировалось в воздухе. Водитель высунулся из окна, вскрикнул и исчез на дороге.
   Фрейя безуспешно пыталась встать на сломанные ноги, когда мы подошли к ней. Несколько ребер были белыми на фоне ее золотистой шерсти, а из ее бока и изо рта текла кровь. Красная дымка окутала меня. "Он должен гореть!" Я услышал свой крик. "Гореть! Черт тебя подери, сожги!
   Когда туман начал рассеиваться, я увидел, как Роуэн пробежала мимо меня, а Дана стояла на коленях рядом со страдающим животным, которое смотрело сквозь ее агонию доверчивыми, любящими глазами. Хозяйка нежно провела рукой по глазам и пасти пса, неразборчиво напевая, вытягивая боль из вздымающегося тела. Одна лапа протянулась и коснулась колена Даны. Затем сверкнуло лезвие, и Фрейя замерла, если не считать легких движений ее вздутого живота. Быстро Дана разрезала его, потянулась и вытащила из полости массу щенков. Ловкими движениями она вскрывала один амниотический мешок за другим. Восемь крошечных искр жизни, но зажглась только одна. Сначала он почти незаметно извивался, а потом еще энергичнее, когда женщина массировала его и дышала ему в рот. Рядом с ней в траве валялся нож, его длинное, широкое лезвие и черная рукоять странной формы блестели от крови. Щенок издал слабый визг. Дана повернулась ко мне с заплаканными глазами.
   - Это маленький самец, - сказала она. - Если он жив, я отдам его тебе, Митти.
   Она с трудом поднялась, баюкая мокрую малышку на руках. Роуэн исчез, но Квентин осторожно засовывал мертвых щенков обратно в тело собаки. Вспышка невысказанного понимания пронеслась между ним и Даной. Он поднял Фрейю и отнес ее к задней части старого дома, где начал копать могилу под кустом сирени.
   Двигаясь как автомат, я вымывал кровь из шланга, когда Роуэн прибежал обратно по дороге. Она бросилась на меня сломя голову, но резко остановилась, внезапная схватка страха затуманила ее глаза. Медленно, осторожно она начала обходить меня, словно я представлял собой какой-то невыразимый ужас.
   - Что случилось, милая? - полушепотом прошептал я.
   Она покачала головой, все еще отступая.
   - Роуэн, ответь мне! Что случилось?" Я взял ее за руки.
   "Не трогай меня!" Ее крик превратился в рыдание, когда она изо всех сил пыталась вырваться из моей хватки, красные пятна покрывали ее белое лицо и шею.
   - Скажи мне, Роуэн, - попросил я. - Я твоя мать.
   - Вот именно, - ответила она сквозь стук зубов. "Ты моя мать! Вы должны были быть? Ты желал ему смерти - я тебя слышал - и он врезался в дерево, машина взорвалась, и он сгорел там, у подножия утеса.
   "О чем ты говоришь? Кто сжег?"
   "Младший Осберн. Разве ты не слышал грохот? Он не сделал поворот. Мистер Осберн приехал с катафалком, и он даже не знал, что это его собственный сын, пока ему не сказали.
   - Я... я не слышал, - выдохнул я, отпуская ее. - Роуэн, я не мог этого сделать. У меня нет такой силы".
   Ее руки потянулись к лицу. "Папочка?" - прошептала она сквозь пальцы. - Папа тоже?
   - О, мой дорогой, ты никогда не должен верить такому...
   Я протестовал против воздуха. Она вбежала в дом.
   Я стоял потрясенный до неподвижности, пока Дана не взяла меня за руку и не провела внутрь. "Боже мой, Митти!" - сказала она тихим голосом, когда мы шли, - ты один из нас. У вас есть сила. Вы этого не знаете, но у вас есть сила. Помоги тебе Бог - это может погубить и тебя".
   Роуэн как раз вешала трубку, когда я вернулся домой.
   - Я иду к тете Черити, - объявила она.
   - Я провожу тебя, - сказал я.
   - Тебе не нужно. Теперь она казалась более спокойной. "Вы можете не пройти. Когда я был там, дорога была заблокирована. Это недалеко, и я хотел бы прогуляться, очень хотел бы. Темно-красно-коричневые ресницы широко распахнулись от кажущейся искренности, но я чувствовал, что она что-то скрывает.
   - Роуэн... - начал я, не решая, стоит ли снова поднимать эту тему.
   Она приняла решение за меня. "Я знаю. Я расстроился, вот и все. У тебя не может быть такой силы".
   Я вздохнула легче. - То же самое и с твоим папой, Роуэн. Ты же знаешь, что я не имел к этому никакого отношения".
   Ее глаза отвернулись. - Просто забудь об этом, мама, я ничего не скажу тете Чарити.
   "Это моя девочка ", - с благодарностью подумал я. Роуэн всегда был очень близок в семейных делах - слишком близко, как мне казалось. Даже меня исключили. Но в облегчении момента я отпустил ее, хотя что-то предостерегало меня этого не делать.
   Потом я одела Кари и пошла с ней к Дане, где она тут же завизжала от восторга по поводу щенка. "Ты выглядишь измученным. Оставь ребенка со мной и иди куда-нибудь одна, - сказала Дана, вглядываясь в мое лицо.
   - Вы, конечно же, не верите, что я имею какое-то отношение к... к смерти Младшего, - запротестовал я.
   Она склонилась над щенком, который лакал теплое молоко с кончика ее пальца. - Я почувствовала силу этого, - сказала она тихим голосом. "Это была нормальная реакция, Митти, но некоторые люди обладают способностями, которые могут разнести этот мир на части, если их не контролировать, особенно Старые души".
   Ничто из этого не имело для меня смысла, и я не хотел сейчас разгадывать это. - Ты уверен, что с Кэри не будет особых проблем? Я попросил.
   "Не в списке. С таким же успехом она могла бы познакомиться со своим новым товарищем по играм.
   - Ты должна оставить его, Дана. Ты только что потерял Фрейю.
   Она покачала головой. - С тобой ему будет безопаснее.
   В этом не было никакого смысла, но я подчинился приказу и нырнул в лес за домом, подсознательно руководствуясь старым воспоминанием. Колючий ясень и боярышник хлестали мои босые ноги, когда я шел, но их с лихвой компенсировали пышные листья папоротников, дикой герани, нарда и бесчисленного множества других растений, которых я не мог назвать. Дикий виноград, пятилистный плющ, водосбор и паслен составляли связь с нижней растительностью и деревьями. Здесь - будь то в жестких корявых стволах деревьев или в тончайшем цветочном стебле - струилась жизненная сила матери-земли.
   Это было моим тайным убежищем, когда я был ребенком. В роще эхом прокатилась фуга ветра, и где-то в великолепной антифонии разразился кардинал. Я шел по узкому проходу, покрытому сосновыми иголками, пока не пришел к круглой часовне Леди, покрытой ковром из тонкой, мягкой, податливой травы и окаймленной более темным зеленым мхом у основания деревьев. Высокий, рослый ясень и грациозный, витиеватый клен, переплетаясь ветвями, были здесь ризницами - Филемон и Бавкида, которых я называл раньше, а теперь они были мне отцом и матерью, и я обнимал их по очереди, прижимаясь щекой к их прохладные, грубые стволы, норовящие втянуть свою силу в мое тело. Я обнаружил биение внутри? Нет, только мое собственное сердце колотится о кору. Я опустился на траву и лег, положив голову на мох.
   "Правда... правда... - шептались надо мной ветки, - ты должна... признать... это..." Как часто мои родители говорили это!
   И все же, что было правдой... реальностью? Уж точно не то, во что верил Роуэн. То, что она отказалась от своих обвинений, мало утешало. Неужели она сделала это только для того, чтобы избежать конфликта? Или еще хуже, потому что она боялась меня? Даже Дана верила, что во мне есть тайная сила.
   Я открыл глаза, чтобы стереть ужас, спроецированный на внутреннюю часть моих век, но все же я видел его - мчащуюся машину, большую, доверчивую, ничего не подозревающую собаку на дороге, преднамеренную жестокость, которая заставила меня хотеть уничтожить. Для меня в тот момент это был не мальчик, даже не человек, и мой разум вычеркнул это, как непристойности, стертые с доски. Что еще хуже, осознавая, что это был мальчик и человек, я не мог искренне сожалеть. Я бы не желал ему смерти сейчас, но не мог бы и пожелать его возвращения снова. Но как ужасно, что Мелвин приехал на катафалке и нашел собственного сына! А Элспет - что она сейчас делала? Знали ли они о моем взрыве?
   А если и верили, то уж точно не верили в такие средневековые вещи, как проклятия! Разве их собственных предков не обвиняли в наложении проклятий, и разве Писхейвен не отвергал такие идеи? Что бы я ни выкрикнул в ужасе момента, это не могло стать причиной смерти их сына.
   Но больше всего меня беспокоило то, что Роуэн связала смерть Джуниора со смертью ее отца. Я думал, что рана почти зажила, но она только затянулась, нарыв, отравляющий ее молодой, непонимающий ум, - и для меня, вспоминая ту ночь в Швейцарии, ту ужасную ночь...
   Я лежала в нашей спальне, довольная, наслаждаясь движением ребенка внутри меня, когда вошел Оуэн. Он был пьян - или под кайфом, - и я отшатнулась от вони пота, приклеившей его рыжие кудри ко лбу и промокшей на его рубашке. Его рука безжалостно впилась мне в грудь, когда он повернул меня к себе, другая рука втиснулась между моими ногами.
   - Не сегодня, Оуэн, - взмолилась я, пытаясь убрать его нетерпеливые руки. В этом состоянии, что он может сделать с ребенком?
   Но мой протест только раззадорил его. Он бросился на меня, впиваясь зубами в мою грудь. Я ударил его коленом в пах и вывел его из равновесия, но он снова бросился на меня. В отчаянии я скатилась с кровати и потянулась за спиной, нащупывая что-то на туалетном столике. Мои пальцы сомкнулись на высоком флаконе духов из граненого стекла.
   "Прикоснись ко мне, и я воспользуюсь этим!"
   Мои слова проникли в его затуманенный мозг. На мгновение я подумал, что он снова нападет, и держал бутылку наготове, но что-то вышло из него, и он, сгорбившись, вышел из комнаты. Я захлопнул дверь и привалился к косяку, слушая, как он рыскает по гостиной, пиная мебель и сбрасывая книги с полок. Ваза упала на пол. Затем с магнитофона загрохотала партитура " Люцифера ".
   Я осознала, что мои пальцы все еще сжимают флакон духов, и поставила его, а затем снова опустилась на кровать, сжимая платье, чувствуя себя оскверненной, зараженной. От собственного мужа! Оуэном, которому я отдала бы что угодно - нет, ничего, даже самоуважение. Со мной обращались, как со зверем, со зверем - и все из-за серебристо-белого порошка, который опустошил разум и тело Оуэна, пока он не стал не более чем оболочкой, в которой мог процветать демон. Это то, что напало на меня, а не Оуэн, и это пройдет через несколько часов. Завтра, если он перестанет принимать кокаин, он будет самим собой. На этот раз, возможно, он послушает меня, поймет, что так больше продолжаться не может.
   Я сел - новые страхи охватили меня. Роуэн не должна видеть его таким, и он не в том состоянии, чтобы его оставили одного. Он мог выбежать на склон горы и споткнуться о скалу или упасть в холодный альпийский поток, который кипел по ближайшему склону. Схватив халат, я побежал в гостиную, где только что была намотана лента "Безумие". Как я ненавидел эту мелодию! Его яростное стаккато, переворачивающие горло эмоции и дикая интенсивность - использование наркотика для совершенствования всего этого превратило его в существо, которое вторглось в мою спальню. Я выключил диктофон и направился к входной двери, когда меня остановили звуки из спальни Роуэна. Я толкнул ее дверь.
   - Будет больно, папа?
   Оуэн склонился над Роуэн, которая лежала с куклой, прижатой к груди. Это принадлежало моей матери, тонированная ракушками бисквитная голова на набитом тканью теле.
   - Нет, дорогая, - сорвался его голос. "Ты моя прекрасная маленькая королева - такая нежная и белая!" Его рука двинулась вниз: "Не отталкивай ее. Позвольте мне - позвольте мне, пожалуйста! Было бы так хорошо - выбрось эту чертову куклу! Он вырвал его у нее из рук и швырнул на пол. Голова взорвалась.
   - Зачем ты это сделал, папа?
   - Я принесу тебе еще. Я достану тебе всех кукол на свете, только позволь мне...
   "Папа, ты тяжелый..."
   Я поймал Оуэна за волосы, падающие ему на затылок, и дернул его назад, приблизив его лицо к моему лицу в нескольких дюймах. "Пусть Бог поразит тебя насмерть!" Я закричала, отталкивая его от себя так, что он упал на пол. Он медленно перевернулся и начал выползать из комнаты. Роуэн тихонько плакала позади меня. У двери Оуэн схватился за ручку, подтянулся и стоял, раскачиваясь взад-вперед, как марионетка на ниточках, огонь в глазах погас, а челюсть отвисла. Я попыталась вытолкнуть его из комнаты, но он откинулся на мои руки, упираясь своими длинными ногами. Собрав все свои силы, мне наконец удалось завести его в гостевую, где я раздел его и уложил в постель.
   Когда я вернулся, Роуэн пыталась соединить кусочки супа и напевала своему безголовому ребенку.
   - Мы купим тебе еще, - утешил я ее.
   "Я знаю. Папа так сказал, - вяло ответила она.
   - О, дорогая, мне так жаль, - воскликнул я, обнимая ее, но она оттолкнула меня.
   - Почему ты сбил папу с ног?
   - Потому что он был болен. Это не имело никакого смысла. Я мог прочитать это на ее лице: вы не бьете больных людей.
   - Он был в бреду, - солгал я. "Он не знал, что делает". По крайней мере, это было правдой. - Он мог причинить тебе боль.
   "Он только хотел любить меня - он так сказал. Это был несчастный случай."
   Я был ошеломлен - что я мог сказать? - Конечно, он любит тебя, милая. Но твой папа болен по-другому, и иногда с такой болезнью нужно быть суровым. Вы же знаете, как доктор берет молоточек и иногда бьет вас по коленке.
   - И щекочет мне ногу, - хихикнула она. Я надеялся, что заставил ее забыть, но испуганное белое выражение лица вернулось, когда она продолжала играть с зазубренными осколками. "Они не подходят друг другу, - скорбела она. "Моя кукла сломалась, и папа тоже".
   "Давай, милая, я тебя уложу", - сказал я, но она пожала плечами, повернув ко мне старое, старое лицо.
   - Ты мне больше не нужен, - только и ответила она.
   * * * *
   Это было началом ее враждебности. В момент стресса мой разум выкинул эти роковые слова: "Пусть Бог поразит тебя насмерть!" Но она помнила, и теперь, когда я лежал здесь, в лесу, я тоже. И Он так и сделал.
   Но, конечно же, Бог не по моей воле перевернул этот грузовик через "Мерседес" Оуэна. Бог повелевает. Он не слушается. Проклятия - это только слова, и они - ничто. Но неправильно! Молитвы тоже слова.
   Так вот почему Роуэн избегала меня, почему она склонялась над Кариад. Если бы я мог уничтожить их отца, разве я не мог бы уничтожить и их?
   Но теперь, когда она стала старше, разве она не понимала, что пытался сделать Оуэн? Видимо, она до этого момента так же тщательно подавляла его действия, как и я свои ужасные слова. Ну, я хотел, чтобы она забыла, не так ли? Разве я не поддерживал идею, что ее папа не может сделать ничего плохого? Защитил ее от последствий его кокаиновой зависимости?
   Я сохранил память Роуэн о ее отце незапятнанной, чего бы мне это ни стоило. Полагаю, я надеялся, что по мере взросления она постепенно придет к пониманию, хотя объяснить ей, что Оуэн пытался сделать с ней той ночью, было немыслимо. Но после сегодняшнего дня на что я надеялся?
   Мне очень хотелось довериться доктору Бруну, но он восхищался работой Оуэна, и я хотела, чтобы все помнили моего мужа за его хорошее, за то удовольствие, которое он им доставил. Он принимал кокаин не для того, чтобы побаловать себя, а чтобы совершенствовать свое искусство - как ученый, чьи эксперименты привели его к созданию монстра, который его уничтожит.
   О да, это я сделал: сохранил образ Оуэна в глазах Роуэна, ограждал его от мира, дал Кариаде ее имя в его память и пытался найти оправдание и противовес его злодеяниям - но теперь я столкнулся с правдой. Я сделал все это больше из чувства долга и гордости, чем из прощения. Потому что Оуэн лежал в моем сердце, как камень, и я никогда, никогда по-настоящему не прощу его!
   Солнечный свет просачивался сквозь веерообразные своды ветвей над головой. Натуральные благовония одолели меня. Я вернулся в счастливые времена до тех ужасных лет - назад, назад - прежде, чем мы когда-либо слышали о шоу под названием "Люцифер" - до того, как Рябина ковыляла по нашей солнечной, полной растений деревенской квартире - назад, в первые дни наш брак, когда мы с Оуэном садились на паром на Стейтен-Айленд и гуляли по пляжу, время от времени наклоняясь, чтобы высыпать песок из наших ботинок, - и мы лежали на песке, слушая дикую, сладкую песню моря - и я тянулся, чтобы коснуться лица Оуэна, когда он склонялся надо мной... это был не Стейтен-Айленд! - и это был не Оуэн! его широкополая, высокая шляпа с пряжкой, его большой плащ, обернутый вокруг меня, когда я прижался к его сердцу... затем резкий крик пронесшейся мимо чайки - о, что я сделал? - я что-то сказал? - почему он меня бросил?.. вернись, о, вернись!.. неужели этот сон всегда будет таким - о, присни его еще раз и сделай так, чтобы он обернулся...
   И он снова был там... На этот раз я не позволила ему уйти... моя рука провела по тонким твердым чертам лица...
   - Митти, - мягко произнес голос.
   Митти? Кто это был? Меня звали Мэри... Митти был по другую сторону моих век...
   Мои ресницы распахнулись. Он все еще был там, но шляпы больше не было, а глаза были глазами Грегори Тауна.
   Глава седьмая
   - О, прошу прощения, кажется, мне приснилось, - пробормотал я, запинаясь, отдергивая руку.
   - Я знал, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой, - вздохнул он, усаживаясь спиной к золе. Солнце, просачивающееся сквозь листву, отражалось на его светлых волосах и подчеркивало грубые черты лица. Он сунул очки в карман рубашки, и я впервые видела его без них. Кого он мне напомнил - Гарета? Но Гарет умел смеяться.
   "Мне снилось, что Оуэн - мой муж - вернулся, - объяснила я, - а потом это был кто-то другой - кто-то, кого я давно знаю, но только во сне. Тебе никогда не снился повторяющийся сон?"
   Он сорвал засохший папоротник и осторожно провел им по моему носу. "Странно, что ты упомянул об этом. На мгновение, когда я увидел тебя лежащим там, мне показалось, что моя любимая мечта ожила".
   Боже, какая линия! И я позволил себе для этого!
   - Но она всегда блондинка, а у тебя темные волосы.
   - Держу пари, она обесцвечивает волосы, - поддразнил я. Возможно ли, что он был серьезен?
   "Не ее волосы. Она не принадлежит этому веку. Она натуральная пшеничная блондинка - не то чтобы я предпочитал блондинок, - поспешно поправился он. - Знаешь, что мне напоминают твои волосы?
   Он тоже не принадлежал к этому веку - холоп, а не свингер, решил я.
   "Коричневый атлас", - ответил он себе. "Как вечернее платье, которое было у моей мамы. Она была в нем прекрасна. У твоих волос такой блеск, и, - он поднял одну из моих длинных прядей своим папоротником, - там, где на нее падает солнечный свет, она окрашивается всеми цветами радуги. Он сделал паузу, и я ждал, одновременно ожидая и настороженно, но он только сказал: "Простите меня, я надеюсь, вы не думаете, что я был слишком личным".
   - Это единственная приятная вещь за весь день.
   - Я мог бы догадаться, - ответил он. - Дана сказала мне, что у тебя был сильный шок.
   "Не хуже, чем она. О, Грег, она рассказала тебе о Фрейе? И... и авария? Я был близок к тому, чтобы снова потерять контроль. Его руки крепко сжали мои плечи.
   "Я освещал эту историю", - сказал он. "Джуниор попросил то, что он получил. Мне жаль его родителей, но в некотором смысле это была и их вина".
   - Они могут подумать, что это мое.
   "Твой!"
   - Я... я проклял его, когда увидел, что он намеренно сбил собаку, - признался я, чувствуя одновременно облегчение и глупость, рассказывая об этом.
   "Я слышал. Я бы поступил так же".
   Я уставился на него. "Кто сказал тебе?"
   - Я слышал, как миссис Кэрриер сказала Ирву Гуду - шерифу, - когда он подошел, чтобы допросить свидетелей.
   - Тогда это будет по всему городу, - простонал я.
   "К сожалению, да. Но вы по-прежнему не имеете никакого отношения к тому, что Джуниор пропустил тот ход.
   "Надеюсь, Элспет и Мелвин это понимают".
   - Это может быть проблемой, - нахмурился он. - Элспет от природы болезненная. Мелвин был дураком, позволив ей увидеть тело. Он остановился при виде моего пораженного лица.
   Тени листьев прижались ко мне, и я вздрогнул. "Я хотел бы сделать что-нибудь, чтобы помочь им".
   - Люциан был с ними, когда я ушел. Он утешит их.
   Я рассеянно копался в мху, не обращая внимания на грязь, скопившуюся под ногтями. "Ты уверен? В нем есть что-то, что меня беспокоит. Я еще не был в церкви по этой причине..."
   Колокольчики вдалеке звонили ангелу. Мы сидели молча, пока крапивник где-то в лесу не прервал нашу задумчивость.
   - Как дела у щенка? Я попросил.
   "Дана думает, что у него получится. Она соорудила инкубатор из коробки и лампочки. Как ты назовешь его?
   Я не думал об этом, но было приятно чувствовать, что жизнь может возобновиться с определенной долей нормальности.
   "Любые идеи?"
   - Как насчет "Цезаря"?
   "Нет, звучит слишком похоже на немецкого дога, но если вы имеете в виду способ его рождения, то почему не "Макдуф"?"
   "Кто был безвременно извергнут из чрева матери своей? Неплохо! Он похож на лохматого шотландца.
   Меня снова захлестнула волна вины. Я прислонилась к дереву, борясь за равновесие в головокружительном вихре образов вокруг меня - жестокость мальчика, ответная жестокость во мне, лежащая там Фрейя, страдание, обвинение Роуэна и страх, лежащий в его основе, - и та последняя ночь с Оуэном. Я закусила губу, чтобы сдержать слезы.
   - Я пришел поговорить с вами о конкурсе. Смена темы Грега была преднамеренной, властной, стабилизирующей. - ...чтобы напомнить вам, что вы обещали помочь с художественной работой.
   - Я не забыл, - сказал я, смахивая слезы со щек. - Но мне понадобятся материалы по истории Салема.
   - В твоей башне прекрасная коллекция Салема, и я помогу тебе. Он перевернулся на живот и вопросительно посмотрел на меня. "Вы можете начать с моего сценария. Просто у меня тут есть копия. Он вытащил объемистую рукопись из маленького портфеля, который был у него с собой. Наши руки соприкоснулись, когда я взяла его, посылая цепную реакцию в каждую клеточку моего тела. Но это не было чисто физическим ощущением. Это было скорее чувство узнавания, ощущение того, что он знал прикосновение этой руки раньше. В этом было и удовольствие, и отвращение.
   "Ты знаешь о театре гораздо больше, чем я, - говорил он. - Мне почти стыдно показывать это вам. Буду признателен за любые ваши предложения".
   Мое внимание привлекла сноска на первой странице. "Что это значит - Война Ковенов ?"
   "Это название моей докторской диссертации. Это моя теория, что Новая Англия в колониальные времена была разделена на любое количество ковенов, практикующих колдовство, в соответствии с отдельной кастовой системой. Другими словами, шабаши существовали не только среди ремесленников и фермеров, но и среди высшего класса, которые использовали народные суеверия в своих интересах. Это было бы не ново. По словам Маргарет Мюррей, Плантагенеты практиковали ведьм".
   "Но строгие пуритане? Воспитали отвращение к колдовству?
   - Только когда это сделал другой парень. Пуритане без колебаний использовали огонь для борьбы с огнем. Они полагались на "мудрых женщин" или "белых ведьм", таких как некая миссис Карвер, чьи "сияющие духи" убедили Коттона Мэзера в том, что на Массачусетс вот-вот обрушится новая буря колдовства. А сам Мазер практиковал экзорцизм. Согласно его " Памятным провидениям ", он изгнал демонов из детей Гудвинов в Бостоне, особенно из девочки Марты".
   - Да, доктор Брун упомянул об этом после... после того, как у Роуэна случился тот странный припадок. Я был удивлен, обнаружив, что он так много знает об истории нашей Новой Англии".
   "Доктор. Брун - удивительный человек".
   "Кажется, он думал, что симптомы Роуэна очень похожи на симптомы Марты Гудвин. Были ли они на самом деле?
   "Настолько, что я не знал, стоит ли упоминать об этом. У вашей маленькой девочки никогда не было доступа к книге Мэзера, не так ли?
   Я покачал головой, мое лицо пылало. - Вы намекаете, что Роуэн притворялась?
   "Нисколько. Я думал о силе внушения. Как-нибудь я принесу тебе книгу Мазера. Мы, потомки бриттов, до сих пор восприимчивы к таким вещам - в нас укоренились друидизм и языческие верования. Что вы делаете, когда говорите, что все идет хорошо, ваша машина работает, ваша семья здорова...
   "Стучаю по дереву, конечно. А если у меня в глазу ячмень, я плюю на золотое кольцо и тру веко, и ячмень уходит".
   "Ты шутишь."
   "Нет я не. Это действительно работает. Меня мама научила".
   - Вот ты тоже суеверный.
   Я прислонился спиной к своему дереву. "Это не суеверие, если это работает, и я знаю, что это так, хотя и не знаю почему".
   - Вы подтверждаете мою точку зрения. Все его вторжения превратили Англию в плавильный котел религий. Когда пришло христианство, оно накинуло свою мантию на старые верования, но они все еще там, и когда мантия соскальзывает, они просвечивают. Ненавидеть колдовство - значит верить в него, а если вы в него верите, то, естественно, прибегаете к противодействию магии и насилию, чтобы искоренить его. И вот что опасно. Начинается истерия, и тогда никто не в безопасности. Например, среди повешенных в Салеме были две женщины, чей младший брат был моим прямым предком..."
   Я внутренне застонал - еще одна любительница генеалогии, как моя мать!
   "...поэтому у меня есть естественный интерес к ним. Даже судьи не решались признать виновными таких стойких членов церкви, но они не осмеливались идти против паники, которую сами же и разжигали. Старшая сестра, Ребекка Медсестра, возможно, является наиболее часто упоминаемым случаем оскорбления невиновности, но младшая - Мэри Эсти - была из всех жертв самой умной и грамотной. Ее знаменитая петиция, написанная ею собственноручно апелляционным судьям, просила не о ее собственной жизни, а о большей осторожности в будущих процессах и о повторном допросе сознавшихся ведьм, чтобы они не солгали себе, чтобы спасти свою жизнь и таким образом быть проклятыми. . Представьте себе осужденную женщину, имеющую сострадание к слабым! Его карие глаза светились. - Мэри Эсти не дает мне покоя, Митти. Она была беспокойным духом. Согласно протоколу, ее призрак остановил все это жалкое дело.
   - Ты действительно в это не веришь, да?
   "Рекордеры сделали это. Как и мой предок, Беред Таун. Он был на шестнадцать лет моложе Марии, которой на момент ее смерти было пятьдесят восемь лет. Его мать умерла, вынашивая его, поэтому Мария была ему скорее матерью, чем сестрой".
   Мэри - Таун - Эсти! Это были имена прямо из моего сна, где сидела у огня изможденная бабенка с вздутым животом и гладила свою кошку !
   -- Он стал резчиком по камню, -- продолжал он, -- я полагаю, в основном надгробия, потому что в те дни Смерть всегда была с ними. В начале своей жизни он, вероятно, довольствовался изготовлением грубых маленьких плиток, которые так часто можно увидеть в Новой Англии, с вырезанными черепами и другими символами, но после смерти Марии он провел почти восемь лет в Англии, совершенствуя свое мастерство. Когда в 1701 году умер один из судей Салема, вице-губернатор Уильям Стоутон, Тауну было поручено вырезать мрамор для его надгробия в Дорчестере. Он создал шедевр, потому что стал скульптором, а также ангелом мщения. Он резал обоюдоострым лезвием".
   "Что ты имеешь в виду?"
   "В одном конце гробницы он воспроизвел фамильный герб Стаутонов. На другом он вырезал пару черепов со стилизованными ребрами, которые, какими бы ужасными они ни были, являются работой мастера. Кроме того, над двумя скелетами парит крылатая фигура с песочными часами в центре, что, вероятно, означает " Беглец Темпуса ". Тем не менее, если вы посмотрите на крылья и песочные часы при определенном освещении, они приобретут вид вампира. В нашей семье передавалась легенда о том, что старый Таун намеренно отомстил за своих сестер. В сохранившихся фрагментах его дневника нет упоминаний об этом, но он упомянул о своей ненависти к Стоутону".
   Я рассеянно ковырял зеленую часть листа, обнажая его скелетную структуру. "Почему Стаутон, а не другие судьи?"
   - Думаю, потому, что он был главным судьей на процессах и никогда не отрекался от своих слов, как это сделал его коллега Сэмюэл Сьюэлл после смерти его любимой дочери. Сьюэлл думал, что смерть его Сары была Божьим наказанием, и публично покаялся, но не Стоутон, который был в ярости, когда губернатор Фипс отменил судебные процессы.
   Грег скривил губы, подражая суровому деспоту, и прогремел: "Мы в каком-то смысле очистили землю от ведьм... Кто мешает правосудию, я не знаю".
   Я аплодировал. "Тебе следует сыграть Стаутона на конкурсе!" К моему удивлению, он сказал, что ему понравится изображать старого скрягу. - Будьте осторожны, - предупредил я. "Чтобы сделать его правдоподобным, вы должны попытаться понять его точку зрения и изобразить человечность в этом человеке".
   - Если бы они у него были, - прорычал он. "Если Сьюэлл мог признать свою ошибку, почему не мог Стоутон?"
   - Но Сьюэлл потерял ребенка.
   "Стоутону было нечего терять. Он никогда не был женат".
   "Значит, он не мог чувствовать божье возмездие, как Сьюэлл".
   Грег нахмурился. - Вряд ли я ожидал, что ты будешь защищать высокомерного фанатика...
   - И ведьма высшего класса, если твоя теория верна, - напомнил я ему. "Американская история более увлекательна, чем я думал. Может быть, так у нас теперь и правят - по звонку, книге и магнитофону".
   Теперь он рассмеялся. "Мы ведьмовская страна, - признал он. "Тринадцать колоний - шабаш, если хотите - представлены тринадцатью пентаклями в магическом круге на нашем первоначальном флаге".
   "И не забудьте про тринадцать полосок!" Я предоставил.
   "Что еще хуже, мы продолжаем добавлять пентакли", - продолжил он игру. "Еще два государства, и у нас будет четыре шабаша".
   - Или колода карт.
   Он полез в карман и вытащил доллар. "Вы когда-нибудь замечали эту пирамиду с сияющим глазом наверху?"
   Я покачал головой. "Просто доказывает, что можно всю жизнь смотреть на вещи и никогда их не увидеть".
   - Это прямо из Каббалы.
   - Или масонство.
   "Это примерно то же самое. Вы когда-нибудь читали историю тамплиеров?
   Я признался, что нет. " Оккультная подоплека богобоязненной и кровавой Америки ! Какое прекрасное название для книги!" - воскликнул я. - Как вы думаете, у нас все еще есть шабаши в правительстве?
   "В Вашингтоне может случиться все, что угодно". Он вытянулся в сидячее положение, его лицо было на уровне моего - так близко, что его черты расплылись. Я боролся с желанием прикоснуться своими губами к его губам, но этот порыв, казалось, принадлежал не Митти Луэллин, а другой женщине, совершенно от меня оторванной.
   Зашелестели листья, и мы разошлись, когда на нас упала тень. Она мало изменилась - те же полупрозрачные глаза и бледная кожа, губы изогнулись в улыбке саламандры.
   Грег пришел в себя первым. - Берешь выходной, Айрис?
   "Я закрыл магазин из уважения к Осбернам". Что делаешь? - спросили меня ее глаза. - И я привел твою дочь домой.
   Я вскочил на ноги. "Роуэн? Она была у Перевозчиков!
   Она пожала плечами. "Нет, она была у меня дома. Она знала, что Чарити и Мюриэль сегодня едут в Ла-Кросс. Она обратила красноречивый взгляд на Грега. "Очень важно дать детям возможность общаться".
   Сука! Пытаешься выставить меня преступной матерью! Мой гнев слился с болью. Неужели Роуэн солгал мне? Что она сказала Айрис?
   - Это было давно, Митти, - продолжала она.
   Недостаточно долго ! - Извините, - сказал я вслух. - Я должен вернуться к Роуэну. Я не думаю, что ее следует оставлять одну".
   Встречный упрек не сработал. - Конечно, - успокаивающим тоном ответила она, собственнически положив руку на руку Грега. - Проводи меня домой, милый. Он неловко поерзал. "Мы с Грегом любим совершать длительные прогулки", - добавила она.
   - Я думал, плавание - твой вид спорта! - выпалила я прежде, чем смогла себя остановить.
   Ее зрачки почти отсутствовали в желто-зеленых радужках. - Нам это тоже нравится, не так ли, Грег? Она дернула его за руку. "Давай, дорогая, Роуэн нужна ее мать. Пойдем."
   - Во что бы то ни стало - не позволяй мне задерживать тебя. Я отвернулся. Если Грег собирался позволить ей буксировать себя, я больше не нуждался в нем.
   - Подожди, Митти! он проверил меня. "Извините, Айрис, Митти и я работаем над конкурсом. В другое время."
   Грег остался только на то время, чтобы объяснить некоторые обозначения в своем сценарии, но продолжительность его пребывания не имела значения. Она вызвала конфронтацию, и это имело неприятные последствия. Что касается Роуэна, то это другое дело. После того, как Грег высадил меня в "Фениксе", я постучал в ее дверь.
   Наши взгляды встретились в зеркале, где она сидела, расчесывая свои кудри, и она отвернулась. - Ты сказал, что собираешься к своей тете, Роуэн.
   - Я был, но ее не было дома.
   - Вы знали, что она уехала в Ла-Кросс. Айрис сказала мне. У нас могут быть разногласия, Роуэн, но я никогда не думал, что ты будешь мне лгать.
   - Я этого не сделал. Я никогда не говорил, что звонил тете Черити.
   - Но ты пошел в дом Айрис, зная, что я думал, что ты у своей тети.
   - Да, - бросила она мне вызывающе. Снова тревожный звоночек в моей голове - не придавай этому слишком большого значения. Не превращайте Ирис в запретный плод. - И она была достаточно хороша, чтобы идти домой с тобой. Я пытался говорить убедительно, и, возможно, мне это удалось, потому что она бросила на меня испуганный взгляд.
   - Я... э... я не говорила о нас, - вызвалась она.
   - Я не думал, что ты это сделаешь.
   Я поспешил. В моей комнате звонил телефон.
   "Представлять на рассмотрение!" На этот раз мужской голос. - Мы предупреждали тебя - мы ненавидим тебя - ведьма! Отойди, отойди!"
   Я уронил трубку, посмотрел на нее еще через несколько гудков, затем дернул трубку.
   "Слушай ты! О, это ты, Чарити, прости! Я думал, что это был кто-то другой. Когда вы вернулись? Значит, вы не слышали - о, слышали? Да, это было ужасно. Мне так жаль Элспет и Мелвина. Роуэн? Да, она здесь. Я достану ее...
   Я наткнулся на что-то, когда пошел звонить Роуэну. После того, как она взяла трубку, я наклонился, чтобы поднять трубку. Это была крошечная модель гоночного автомобиля, разбитая и разбитая. Внутри был кусок древесного угля.
   Глава восьмая
   Святилище общинной церкви пульсировало "Sanctus" Гуно, когда Элисон и я заняли свои места на одной из скамеек. Я удивленно взглянул на орган. Конечно же, Глэдис Пудеатор не могла улучшиться до такой степени! Моя память не обманывала меня. За пультом сидела стройная темноволосая женщина.
   - Это мать Квентина? Я не знал, что она органистка, - прошептал я Элисон.
   - Да, и очень хороший. Глэдис в отпуске. В витражах преобладали янтарные и желтые цвета, отбрасывавшие шафрановый свет на святилище. Имена семей Писхейвена заполнили "Памяти" под окнами - Медсестры, Хлоя, Перевозчики, Зубастики и другие, отделяя их от тех, кто присоединился к ним после распада конгрегационалистской церкви. Чарити и Дэймон прошли по проходу и скользнули на скамью дальше вперед. Мы приподнялись, словно крепко сложенный мужчина среднего роста, за которым следовала крохотная женщина и громадный шаркающий мальчик, протискиваясь над нами, чтобы добраться до другого конца нашей скамьи.
   - Ирвинг и Мэвис Гуд, - прошептала Элисон. - Он шериф, а это их сын Иона, - добавила она, когда молодой человек присел рядом с матерью.
   Я почувствовал извинение в тоне Элисон. Иона смотрел на нас пустым взглядом. Его детское лицо помещалось в маленькой головке поверх массивного мужского тела. Я старался не замечать его, глядя за его спину на его отца. Ирв Хорошо, когда-то городской хулиган, теперь шериф! На его лице пролегли глубокие морщины, а огромные кулаки были покрыты шрамами, некоторые из которых еще не зажили. Жена сидела, опустив плечи, нервно теребя распущенные пряди седеющих волос.
   - Ее отцу принадлежала пекарня Скотта.
   Только не Мэвис Скотт! Конечно же, эта сгорбленная, сморщенная женщина с костяшками пальцев на руках не могла быть той красивой Мэвис, которую я помнил!
   Элисон ответила на мой взгляд. - Вы бы тоже так выглядели, если бы вышли замуж за капитана Блая. А вот и еще одна рука закона - начальник полиции Писхейвена, заместитель шерифа и патрульный.
   Все эти титулы принадлежали одному человеку, в котором я узнал друга Гарета, Джима Уилларда. Перед ним шли его жена, девочка примерно того же возраста, что и Роуэн, и маленький мальчик. Мать и дочь были миниатюрными и темноволосыми, но мальчик, несмотря на свой маленький рост, уже был костлявым и долговязым, как его отец.
   Дверь со скрипом отворилась, и хор вошел в алтарь. Я с облегчением увидел, что Осбернов там нет. Затем худшая возможность заставила мою кожу покалывать. Они могут быть где-то позади меня, наблюдая. Да ладно, ты параноик, ругала я себя.
   Лучан, одетый в черную мантию с алой накидкой, взошел на кафедру. Спина Роды Джексон напряглась, когда она перешла к твердым, звучным мелодиям славословия. Опоздавшие поспешили занять свои места: Мюриэль и Калеб Тутэйкер шли прямо перед Товарами, а справа от нас женщина, полная ребенка, пыталась втиснуться на нашу скамью. Ее румяный, крепко сложенный муж ждал позади нее, не делая никаких усилий, чтобы помочь или скрыть свою скуку. Две девочки тихо стояли позади отца.
   - Редды, - выдохнула Элисон.
   Где я слышал это имя? О да, Деймон был на пути к их дому в то утро, когда убили Фрейю. Почему все должно напоминать мне об этом? Я обернулся, чтобы посмотреть, смогу ли я найти свою дочь. Люциан и его дочь Люси пришли пораньше, чтобы забрать Роуэна в воскресную школу. Девочки сидели через несколько скамеек позади нас по другую сторону святилища. Люси, хрупкий ребенок с каскадом пепельно-русых волос, обрамлявших ее бледное худое лицо, сидела неподвижно и тихо, глядя на отца. Роуэн отодвинулась от нее, шепча - я закусила губу - Айрис Фолкнер, которая повернулась и торжествующе посмотрела на меня.
   Тарелка для сбора проплыла мимо. Как раз вовремя я удержалась от того, что бросила скомканную бумажную салфетку вместо купюры, которую достала из сумочки. Элисон весело посмотрела на меня.
   - А вот и мистер и миссис Биг, - произнесла она под прикрытие следующего гимна. "Тайлер и Розалинд Бишоп. Как всегда поздно для коллекции. Он президент банка. Мягкие рубашки, - добавила она, - но ты бы хотела их дочь. Она из Корпуса мира в Африке.
   Она замолчала, когда Люциан поднялся и положил руку на большую Библию на кафедре. Он надел очки, потом снова их снял - для драматичности, подумал я сначала, но потом увидел, что его что-то отвлекло сзади. Грег медленно шел по проходу, его глаза осматривали прихожан в поисках кого-то. Я видел, как Ирис жестом попросила девушек пересесть, но он проигнорировал их и продолжил движение, пока не достиг нашей скамьи. С извиняющимся кивком он протиснулся мимо Реддов и сел рядом со мной. Только тогда он, кажется, заметил неловкую паузу в службе и густой румянец залил его лицо.
   Люциан прочистил горло. - Братья и сестры, - начал он своим особенно убедительным голосом. "Вместо моего обычного текста я хотел бы прочитать речь, которую произнес перед группой под прикрытием человек, разыскиваемый властями..." Его брови сложились в две дуги, когда он провел пальцем по странице. "Этот человек сказал своим агентам следующее: "Не думайте, что я пришел принести не мир, а меч. ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее". Грубые слова, говоришь? Тогда послушай это: "Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником".
   "Кем был этот бунтарь с дикими глазами и где он был? В Беркли? Белфаст? Бейрут? Что бы вы сделали, если бы были там? Звонили в ФБР или ЦРУ? Что ж, друзья мои, вы родились слишком поздно. Почти к двум тысячам лет. Этим подстрекателем толпы, этим зачинщиком семейного непослушания был наш Господь и Спаситель, Иисус Христос. Он говорил о приоритетах. Даже наши семейные обязательства не могут заменить нашу верность Ему".
   Что он делает? Ставить детей в суд над старшими? Мой отец осудил бы такую интерпретацию.
   - Это может показаться действительно суровым, - продолжал он более мягким тоном, - однако Он сказал то же самое по-другому: "Я есмь Путь, Истина и Жизнь: никто не приходит к Отцу, как только через Меня. ' Евреям и язычникам было предложено отойти от верований своих родителей, чтобы следовать за Ним, и Он требует этого от нас сегодня. Берегитесь, все вы, кто не рожден свыше во Христе, чтобы ваши дети не научились ненавидеть вас. Иисус требует верности, и отступления быть не может.
   "Друзья мои, - его одежда, как летучая мышь, упала с его воздетых рук, - повсюду истинные христиане окружены синагогой сатаны, описанной апостолом Иоанном в Откровениях, - те, кто утверждают, что они христиане, но не являются таковыми, потому что они никогда по-настоящему не отдали свои сердца Иисусу. Они не знают крещения Духом. Позвольте мне рассказать вам об этой "синагоге"..."
   Это была яркая картина, которую он нарисовал - пустыня неспасенных христиан, атеистов, язычников, богохульников и отступников. Нельзя было отрицать силу выступления Люциана. Но затем он переключился на другую сторону картины, на "синагогу Христову". Почему проповедники обычно делают так, чтобы хорошая сторона звучала так скучно? Ноги стали шаркать, носы сморкались, кашель стал эндемическим. Шериф, охлаждавший себя веером с надписью "Иисус спасает! Предоставлено похоронным бюро Осберна, - взглянул на часы и начал пинать скамью вперед. Мюриэль Тутакер обернулась и бросила на него недобрый взгляд. Гомер Редд и Тайлер Бишоп беззастенчиво спали.
   "И можем ли мы спастись только своими делами?" Кулак Люциана опустился на кафедру. Головы откинулись назад, только чтобы снова поникнуть, когда министр перешел на более спокойный тон. Я тщетно пытался сосредоточиться, но далекий гул моторной лодки вытащил меня из окна. Сколько времени пройдет, прежде чем река начнет подмывать фундамент этого здания? Еще пять лет - или три, или два, - и эта часть Писхейвена будет затоплена каноэ, скользящими над головой, не подозревая о дремлющих в грязи зданиях внизу...
   Вставай! Слушайте проповедь! Я снова попытался сосредоточиться. Христос это - Христос то - кто был этот Христос, о котором он говорил? Не тот, который проповедовал мой отец. Но Люциан на самом деле не проповедовал - он рекламировал: Христос, Все-в-одном, буферизованное, антигистаминное, антацидное, мультивитаминные таблетки для приема перед едой и перед сном...
   Рука Грега прижалась к моей, почти не отвлекая мое внимание от проповеди. Моя кровь стучала, и моя рука требовала, чтобы ее взяли.
   "Теперь, если кто-то сегодня пожелает отдать свое сердце Христу, - голос Люциана был хриплым от волнения, - если он или она выступит вперед..."
   Он ждал. Никто не двигался. - Не откладывай, - призвал он. "У нас было предупреждение на этой неделе. Внезапно и трагически у нас забрали прекрасного молодого члена этой общины. Он был спасен, слава Господу! У нас есть благословенная уверенность, что он сейчас с Иисусом, аллилуйя! Но если бы он не...
   Где-то в задней части церкви раздалось приглушенное рыдание. Элспет! Мои ногти впились в мои руки. Думал ли он, что таким образом сможет утешить Осбернов? Я мог бы простить его за это, если бы это было его намерением. Но он знал правду о Младшем - он сам признался мне в этом. Как он мог быть таким лицемерным по отношению к мальчику, который мучил беспомощных животных, чей последний поступок был актом чистой жестокости? Это был лжесвидетель!
   "Иисус стоит у двери и ждет, - говорил Лукиан, - протягивая к тебе руки, скорбя о том, что ты медлишь. Его глаза остановились на мне, пытаясь привлечь меня вперед, его воля боролась с моей. Я боролся с этой зловещей, гипнотической силой, не имевшей ничего общего с его словами. Наши глаза встретились в смертельной борьбе, пока мы висели в воздухе, наполненном чем-то почти невыносимым, чем-то, что почти, но не совсем, открыло память...
   "Не беспокоитесь ли вы о том, что выбор Иисуса может вызвать ужас в вашей семье? Что они могут возражать против твоей верности кому-то выше и выше их? Христос не дал вам альтернативы. Если ты хочешь войти в Его стадо, ты должен быть готов ненавидеть свою мать и своего отца...
   Он вообще со мной не разговаривал! Я услышал шаги за спиной, увидел, как головы оборачиваются и одобрительно кивали. Роуэн прошел по проходу и встал на колени у его ног.
   Глава девятая
   Хотя я не был полностью уверен, что "перерождение" Роуэна было подлинным, я должен был признать, что в этом были дополнительные преимущества. Казалось, она меньше боялась меня, как будто продвижение вперед сделало ее вне моей досягаемости. Но что еще лучше, теперь ее полностью приняли в Писхейвене. Какие бы демоны ни схватили ее в лесу той ночью, они считались изгнанными. Эту историю рассказывали и пересказывали, но если на ней и было какое-то клеймо, то теперь оно исчезло. Наиболее распространенной теорией было предположение Черити, что неспособность мужчин поднять Роуэна была результатом массового гипноза, возможно, вызванного Даной и мной или доктором Бруном.
   Но святой вокруг дома - это крест, который кто-то несёт. Дело дошло до апогея однажды, когда я закалывал ей подол перед зеркалом в полный рост в столовой, и внезапное движение с ее стороны вонзило булавку мне в большой палец.
   "Проклятие!" - воскликнул я, не подумав.
   Моя дочь ответила с приторной сладостью. "Если бы я только мог привести вас ко Христу!"
   - Твои дедушка и бабушка делали это, когда я была маленькой.
   Она была сомнительной. - Вы пошли вперед?
   "Повернись!" - сказал я, постукивая линейкой по полу.
   - Ну, ты?
   - Я так и сделал, когда присоединился к церкви.
   "Пух! Все так делают! Это не означает, что вы взяли на себя обязательство".
   "Не так ли? Это значило для меня".
   - Но ты видел ослепляющий свет? Протягивал ли Иисус Свою руку тебе?"
   - Это то, что случилось с тобой? Я попросил.
   "Да! Я сказал: "Дорогой Господь Иисус, возьми меня!" И крыша церкви раскрылась, и вот Он, улыбающийся мне, а подо мной сатана ругался и погружался в свою огненную яму. У него были темные волосы, и Он... ну, Он был похож на Люциана, за исключением того, что у него была борода и белая одежда.
   - Сатана?
   Она топнула ногой. "Нет, Мать! Иисус!"
   Так что Люциан стал в ее сознании фигурой Христа в своего рода духовном похищении: "Если ты хочешь быть моим учеником, ты должен ненавидеть свою мать!" Я был удивлен, что она не отождествила Христа со своим отцом, но ведь Люциан усердно работал над своим образом.
   - Значит, вся твоя жизнь теперь изменится?
   - Естественно, - подозрительно ответила она, - что ты имеешь в виду?
   "Что ж, вам придется выполнять свои задания с радостью и - о да - вы будете читать по целой главе в своей Библии каждый день".
   "Что ж..."
   - И ты должен быть очень вежлив с людьми - с Даной, например. Ты был не очень добр к ней.
   - Она это сказала?
   - Нет, не стала бы, но я видела, как ты избегаешь ее, а иногда ведешь себя почти грубо.
   "Я ей не доверяю. Она ведьма.
   "Кто это сказал?"
   "Все так делают."
   - Я думал, что в Писхейвене запрещена охота на ведьм.
   "Не против настоящих ведьм. Айрис прочитала мне карты Таро и сказала, что я должен остерегаться женщины чужой крови, которая является ведьмой.
   "Американских индейцев вряд ли можно назвать иностранцами", - усмехнулся я.
   - Она англичанка и валлийка, - парировала она.
   "И мы тоже."
   Это остановило ее на мгновение. "Ну, во всяком случае, все уверены, что меня околдовала Дана".
   - Ты не был заколдован. У тебя был кошмар".
   "Кошмары не приклеивают вас к земле. Люди говорят, что она наложила на меня порчу".
   Итак, слух перешел от гипнотического внушения к прямому колдовству! Мой разум пошатнулся. Был ли это двадцатый век?
   - Ты смотрел "Экзорциста", Роуэн? - резко спросил я.
   - Ты не позволил бы мне.
   - Но ты все равно это сделал?
   "Нет, я хотел, пока не услышал, как людей тошнит".
   Я подавил желание рассмеяться. - Но дети говорили об этом?
   "Ага. Кровать двигалась вверх и вниз, а ее голова кружилась и кружилась, и... - ее глаза расширились. "Это я сделал?"
   - Нет, конечно, - заверил я ее. "Ничего подобного не было. Это были только спецэффекты".
   - Тетя Чарити говорит, что я это сделал.
   "Тетя Чарити много чего говорит. Так что Айрис читает карты Таро так же хорошо, как и ладони.
   "О да, и она обещала составить для меня астрологическую карту, и она входит в транс и говорит на смешном языке".
   - А ты называешь Дану ведьмой!
   "Это другое. Айрис вдохновлена Богом - так говорит Люциан.
   - Я думал, он не одобряет такие вещи.
   "В основном нет. Но он говорит, что Айрис использует их во славу Божью, особенно когда говорит на языках, как в Библии. И он тот, кто заставил меня идти вперед. Ой! Ты меня зацепил!"
   "Прости за это." Я потянулся к мерке трясущейся рукой. "Стой на месте!"
   "Я не обязан тебя слушаться - ты не родился свыше".
   Проклятый Люциан! Нет, Боже, я не это имею в виду !
   - Что ты имеешь против Айрис? - резко спросил Роуэн.
   Мне очень хотелось ей рассказать, но я знал, что она мне не поверит. - Я не очень хорошо ее знаю, - начал я.
   - Да, ты знаешь, - перебила она. - Ты боишься ее, не так ли? Она может рассказать правду о дяде Гарете.
   Я схватил ее за плечи и развернул. "О чем ты говоришь?"
   Голубые глаза дрогнули. - Я... я не знаю, что она имела в виду. Она не сказала бы, кроме того, что... что...
   - Кроме чего?
   - Тот дядя Гарет утонул, когда пытался доплыть до твоей лодки.
   Мне было смертельно холодно. - А что еще, Роуэн?
   "Это все. Она сказала, что ты не хочешь, чтобы она об этом говорила. Она прерывисто вздохнула. - Ты тоже прокляла его?
   "Конечно нет!" Так вот на что намекала Айрис! - Я пытался спасти его. Что-то в моем лице слегка тронуло Роуэна. Ее рука коснулась моей руки.
   "Все знают о Младшем, - сказала она, - но я не сказала. И я бы никогда ничего не сказал о папе.
   Мои глаза затуманились, и я потянулся к ее руке, но она отодвинулась. - Я не говорю о семейных делах, - решительно сказала она и выбежала за дверь, чуть не врезавшись в доктора Бруна.
   - Ты как раз вовремя для прохладительного напитка, - сказал я ему. "Почему бы тебе не выйти и не сесть в одно из шезлонгов на восточной стороне, где тенистая местность? Что вы будете иметь?"
   "Шенди, битте . Я только что вернулся из Гейс-Миллс, и мне хочется пить".
   - Гейс-Миллс довольно далеко, - заметил я, вынося пару шенди, Макдуф плелся за мной с огромной молочной костью во рту. "Я думал, что пещера должна быть возле нашей реки, а не у Кикапу".
   " Джа , но я прошел через все пещеры здесь".
   - А как насчет Богус Блафф?
   "И это тоже. Какое место. Как минойский лабиринт. Мне пришлось воспользоваться уловкой Ариадны, иначе я бы пропал".
   "Фальшивомонетчики прятались в Богус-Блафф во время Гражданской войны - так он получил свое название. Федералам было трудно их выгнать".
   "Тем более, что это не пещера. Они бы нашли то, что я ищу".
   - Чего ты ищешь? Я отхлебнул из своего шенди. "Я никогда не слышал всей истории. Все, что я знаю, это то, что это связано с моим амулетом и валлийским принцем по имени Мадог.
   "Я иду по следу мифа, который мне рассказывала моя валлийская мать. Я думал, что это не более того, пока не узнал, что в легендах кроется правда о нашем прошлом. Генрих Шлиман, используя ориентиры, описанные Гомером в " Илиаде", раскопал и нашел Трою. Археологи, руководствуясь Библией, открыли такие места, как Ур и Иерихон. Чтобы быть хорошим археологом, нужно верить в мифы".
   Его внимание отвлекла пчела, выползшая из кораллового отверстия одного из цветков на трубчатой лозе, обвившей каменную стену дома. Пчела, облепленная пыльцой, зависла на мгновение и взлетела.
   "Вот видите? Все так, как я сказал, - воскликнул доктор Брун. "Она идет домой в свой улей, чтобы рассказать остальным миф о всех прекрасных цветах, полных нектара. Если бы они были людьми, они бы сказали: "Джа? Кубки в форме трубы? Как далеко? Десять миль? Очень забавно! Расскажи нам еще. Но все, что нужно сделать этой маленькой пчеле, - это рассказать свой миф в таком маленьком танце...
   К моему изумлению, он вскочил и начал хлопать себя по коленям и вертеться из стороны в сторону, наподобие гнома в ледерхозенах . Я не мог удержаться от смеха.
   "Ах, сейчас! Улыбки выходят!" - воскликнул он, садясь на свое место. "Когда я пришел, что-то было не так, я думаю? Итак, как я уже говорил, пчела танцует свой миф, а другие приходят за медом. Я тоже. Я увидел твой амулет и поверил.
   "Это невероятно. Этого маленького кусочка серебра было достаточно, чтобы вернуть вас сюда - через полмира.
   Он покачал головой. " Нейн! Я сумасшедший, но не настолько. Я провел другое исследование. Многие археологи, такие как я, считают, что Колумб не был первым европейцем, пришедшим сюда".
   "Тогда вы думаете, что Лейф Эрикссон добрался до континентальной Америки".
   "Натюрлих! И многие другие гораздо раньше. Я нашел резные изображения в Южной Америке, которые наводят меня на мысль, что финикийцы вели оживленную торговлю между двумя полушариями еще в 2000 году до н. остров. Возможно, да, возможно, нет, но в вашем штате Мэн есть стоячие камни с какими-то странными надписями на них. Когда-то считавшиеся рунами, недавно они были идентифицированы как древнегэльские, и некоторые ученые утверждают, что в языке алгонкинов есть много кельтских слов".
   "Это согласуется с тем, что сказала Дана", - сказал я ему. "Виннебаго не верят, что они пришли из Азии. "Мы возникли здесь!" они настаивают".
   Голубые глаза мерцали. "Они не единственные индейцы, которые верят в это, и они могут быть правы. Возможно, жители Востока - потомки индийцев, которые следовали за солнцем. Кто сказал, что это не был Эдемский сад? Но оставим это на другой раз. Вернемся к 1170 году нашей эры, когда, согласно легенде, принц Мадог отплыл на запад и высадился в заливе Мобил. Оставив часть своих людей в компании дружелюбных индейцев, он вернулся в Уэльс, чтобы получить больше колонистов. Существует запись о том, что "Мадавк" отплыл с острова Ланди в Бристольском заливе в 1171 году. По иронии судьбы, испанцы сделали принца Мадога исторически важным благодаря своим усилиям доказать, что эта история является выдумкой. В то же время Генрих VII Английский, Тюдор и валлиец, стремился доказать правдивость этой истории, чтобы дать Англии преимущество перед испанцами в Америке".
   "Кто-нибудь когда-либо находил какие-либо доказательства в любом случае?"
   "Есть руины фортов в Джорджии, Алабаме и Теннесси, которые были построены из бетона, характерного для раннего Уэльса. "Дочери американской революции" даже установили памятник Мадогу в форте Морган в заливе Мобил".
   - Но я не понимаю, какое отношение все это имеет к пещере в Писхейвене.
   "Считается, что валлийцы были поглощены дружественным индейским племенем, которое мигрировало на запад в течение нескольких столетий. Видите ли, когда англичане начали исследовать эту страну, они продолжали возвращаться с рассказами о говорящих на валлийском языке индейцах. Наконец, в прошлом веке художник по имени Кэтлин...
   "Джордж Кэтлин? Тот, кто рисовал индейцев?
   " Джа . Он убедился, что индейцы мандан в Северной Дакоте могут быть потомками людей Мадога. Он составил список похожих слов в манданском и валлийском языках и указал, что манданские "бычьи лодки", которые были сделаны из плетеных каркасов, покрытых шкурами, очень похожи на валлийские и ирландские коракулы. Их глиняная посуда напоминала кельтскую, а бусы из синего стекла были похожи на те, что были найдены на острове Ланди, откуда, как вы помните, Мадог отправился в свое второе путешествие. В мифологии манданов была история о Ное, которую они могли заимствовать из валлийского христианства, и они почитали "большое каноэ", что-то вроде ковчега, в своих церемониях, в которых, как они верили, их предки прибыли с востока после великий потоп. Кэтлин также отметил, что индейцы мандан имеют более светлый цвет лица и часто имеют голубые глаза".
   Он протянул руку и взял мой амулет в свою широкую руку. "Теперь мы подошли к Писхейвену и этому. Он очень старый".
   "Может быть, это было проверено на углерод?"
   Он покачал головой. "Увы, тест на углерод-14 работает только с органическими материалами. Но меня заинтриговали рунические символы, если это они, буквы "М" и "Д". Разве это не означает "Мадог"? - спросил я себя. Индийцы берегут свои реликвии. Но как его можно было найти в пещере Висконсина, когда манданы живут в Дакоте? Тогда я спросил - они все поднялись по Миссури? Разве не могла группа из них продолжать движение вверх по Миссисипи, пока не достигла устья этой реки, а затем следовать по ней, пока не достигла того места, где сейчас находится Писхейвен? А поскольку это территория виннебаго, неужели между двумя племенами не велась торговля или война? Это может объяснить еще одну загадку - почему между манданом и виннебаго есть сходство, которого нет в других сиуанских языках.
   "Что касается пещеры - это было место захоронения? Скорее всего, не. Манданы никогда не хоронили своих мертвецов. Поставили их на подмости. Нет, я думаю, это было место катастрофы - эпидемии, голода, межплеменных войн - кто знает? Я понимаю, что это все домыслы, но я нахожусь в том возрасте, когда верю в удовлетворение своих прихотей. Кроме того, здесь царит тишина, которая позволяет мне писать книгу".
   Макдуф уснул у меня на коленях. Задумчиво погладив щенячью шерсть, я сказал: - Полагаю, вы исследовали нашу пещеру.
   " Aber natürlich ! Прежде всего. Это красивая пещера, но я ничего не нашел, хотя и направил свет в обрыв у входа. Там были только отвесные стены и щебень. Что касается палат, то в них нет ничего, кроме каменных образований, и это разочаровывает, потому что я чувствовал... - Он замялся.
   - Что ты почувствовал?
   Он неловко поерзал. - Ты сочтешь меня глупым.
   "Ты? Никогда!"
   "Тогда я говорю вам. Трудно описать, но есть ощущение от этой пещеры - трагический холодок. В большинстве пещер холодно, но дело было не в температуре. Тем не менее, я ничего не нашел".
   "Может быть, отец Даны все удалил".
   "Отец Даны!"
   "Да. Он дал тете Бо амулет.
   - Я этого не знал. Дана не говорит о себе. Нет, индеец не стал бы беспокоить такое место.
   Макдуф пошевелился и зевнул. Острые щенячьи зубы впились мне в руку. Я ударил его по носу и столкнул с коленей.
   - Интересно, заметили ли вы... - начал я, но остановился. Я собирался спросить его, заметил ли он углубления в стенах расщелины, но тут вспомнил предупреждение Даны. Если он упадет и будет ранен или убит, я никогда себе этого не прощу. И это могло случиться, я был в этом уверен. На непрекращающееся гудение и работу поздним летним днем наложилось ощущение чего-то еще, чего-то, что размышляло и ждало своего часа. Неужели оно только что пришло? Или он всегда был там?
   - Ты собирался сказать? Доктор Брун странно посмотрел на меня.
   "Неважно. Я... я забыл.
   Вопрос все еще был на его лице, но нас отвлекла хлопнувшая дверца машины. Роуэн выбежал из дома.
   - Привет, Люциан! Привет, Люси!
   Это был своевременный перерыв.
   Глава десятая
   - У вас гости, - сказал доктор, вставая. "Я пойду." Но Люциан преградил ему путь. - А, герр доктор Брун, - сказал он с оттенком насмешки. "Не позволяйте нам беспокоить вас. Я просто подвозил Люси. Я буду в пути.
   - Постой немного, Люциан, - предложил я, надеясь, что он этого не сделает, но он тут же опустился в шезлонг и удобно откинул его назад.
   - Пожалуйста, не уходите, доктор Брун, - умоляла я. "Я принесу еще лимонада для всех. Роуэн, дорогая, не мог бы ты пойти посмотреть, проснулась ли Кэри, и если она проснулась, приведи ее вниз? К тому времени, когда я вышла с лимонадом и печеньем, Роуэн вернулась с ребенком. Она села, скрестив ноги, у ног Люси. Люси чопорно и нервно сидела на краешке стула, ее короткая юбка была аккуратно заправлена под голые бедра, худые руки обхватили колени. Темно-синие вены проступали сквозь прозрачную белую кожу ее лица, а огромные круглые очки обрамляли ее близорукие глаза, придавая ей совиный вид. Конечно, она не была похожа на своего отца. Возможно, она пошла в мать. Когда она умерла? Какой одинокой, должно быть, была жизнь ребенка, выросшего в основном на попечении домохозяек!
   "Мама и ее лимонад!" Роуэн протестовал. - Не хочешь ли ты содовой, Люси?
   - Н-нет, все будет хорошо, - неуверенно пробормотала девушка, как будто боялась меня обидеть. Я вернулся домой за очками. Когда я вернулся, Роуэн разговаривал с Люцианом.
   "Мама думает, что Айрис ведьма! Я хочу, чтобы ты сказал ей, что это не так.
   "Я никогда этого не говорил!" - запротестовала я, передавая поднос Люциану. - Мне было интересно, как ты терпишь ее увлечения оккультизмом.
   Он прочистил горло. - Это трудно объяснить, я знаю. Я и сам сначала сомневался в ней. Но она убедила меня, что использует свои... э-э... таланты для Божьей цели. Она не делает это из-за денег, и это то, что она знает лучше всего. Иногда нужно бороться с огнем огнем. Благодаря умелому использованию астрологии и хиромантии ей удается сблизиться со своими юными друзьями и направить их к правильному мышлению. Она действительно весьма замечательна.
   - Значит, тебя не смущает, что Люси слоняется по ее магазину?
   "С другой стороны. Я благодарен Айрис за то, что она предоставила Peacehaven неофициальный молодежный центр".
   "Сначала я боялся Айрис. Иногда она говорит на каком-то забавном языке, но папа сказал, что это делали и Disciples, так что я больше не боялась, - выпалила Люси. Ярко-розовый цвет заливал ее светлую кожу, а бледные глаза мерцали за толстыми линзами, делая ее еще более похожей на сову, чем когда-либо.
   Ее отец был явно раздражен. - Она имеет в виду, что Айрис говорит на языках, - объяснил он.
   - Да, Роуэн говорил мне об этом кое-что, - сказал я.
   "Вы молитесь на языках?" - внезапно спросил доктор Брун.
   - Нет, - признал Люциан. "Добрый Господь никогда не давал мне этого дара".
   Доктор Брун наклонился вперед. - Что для тебя значит говорение на языках, Люциан?
   В глазах министра появилось настороженное выражение. "Поскольку я никогда этого не делала, мне придется описать это так, как это делает Айрис. Она говорит, что внезапно обнаруживает, что молится - или хвалит - словами, значения которых она не знает. Она просто знает, что это язык Бога, и Он предпочитает слышать его, а не какой-либо другой".
   "Если она не знает, о чем молится, откуда она знает, что молится о чем-то хорошем или, если на то пошло, что она вообще молится Богу?" Я попросил.
   - Судя по тому возвышению, которое она испытывает, - ответил Люциан. "Это определенно христианский феномен. Павел перечисляет дар языков в той же главе Послания к Коринфянам, которую ты мне когда-то цитировал, Мартин.
   Доктор Брун рассеянно сорвал усик трубной лозы и начал с ним играть. "Это проблема, над которой я много думал, - сказал он. "Я знаю, что есть много искренне верующих людей, которые думают, что у них есть дар языков, и, возможно, так оно и есть. Тем не менее, согласно Книге Деяний, Пятидесятница была объединением людей многих народов, культур и языков, чтобы иметь один дух, один религиозный разум, и благодаря этому чуду все языки стали одним. Каждому человеку казалось, что все остальные говорят на его языке. Они знали, о чем говорили; Библия прямо говорит об этом. "И как мы слышим каждый на своем языке, на котором мы родились?" Я молюсь о том, чтобы однажды мы снова достигли Пятидесятницы - силы всеобщего понимания. Но когда мы это сделаем, я думаю, что мы, как и Бог, будем знать, о чем мы молимся. Знаете, неразборчивая тарабарщина может быть изречением демонов.
   Морщины в уголках рта Люциана опустились. - Вы хотите сказать, что подарок миссис Фолкнер ненастоящий? Что это от сатаны?"
   Доктор Брун отставил свой стакан и встал, вырисовываясь на фоне западного неба так, что языки пламени, казалось, исходили из взлохмаченных седых волос. "Я не говорю об отдельных случаях, - сказал он. "И я не выдвигаю обвинений. Я просто дал вам свою интерпретацию. Теперь я должен идти. Пожилой человек временами становится многословным и утомительным".
   После того, как он ушел, Роуэн отвела Люси в свою комнату, чтобы послушать пластинки. Вскоре в окно посыпались децибелы, и я предложил Люциану прогуляться и дать ушам отдохнуть. Когда мы обошли дом с западной стороны, я увидел Дану, склонившуюся над чем-то под одним из окон. Когда она выпрямилась, я увидел, что она держит в ладонях маленькую синюю птичку.
   - Он ударился об окно? Я никогда не мог избавиться от чувства личной вины, когда мой дом принес смерть одному из этих существ.
   Дана кивнула, манипулируя его крошечной грудью. Слегка дышала в приоткрытый клюв. Через долгое мгновение глаза приоткрылись наполовину. Она продолжала гладить его, бормоча слова на языке, который, как я предположил, был виннебаго. Глаза превратились в две круглые черные бусинки на лиловой голове. Затрепетали лазурные крылья. Дана посмотрела с улыбкой.
   "Сердце снова бьется. Сейчас я согрею своего младшего брата руками, чтобы он не умер от шока. Видите, он борется. Это хорошо. Крылья не сломаны, потому что он их не тащит". Она поставила овсянку цвета индиго на залитый солнцем уступ, где она, шатаясь, раскачивалась взад-вперед по теплому камню. В солнечном свете его перья переливались от сапфирового до павлиньего синего, а крылышки с элегантными черными кончиками - живая жемчужина.
   - Разве он не красив? - воскликнула я, нежно касаясь его горла. Его крошечный черно-белый клюв исследовал мой палец, и на мгновение мне показалось, что он узнал во мне друга, но он расправил крылья, попробовал их на секунду, а затем кувыркнулся в воздух. Дана рассмеялась над моим разочарованием.
   "Никогда не ждите благодарности от дикой птицы", - сказала она. "Подумайте, как бы вы себя чувствовали, если бы проснулись и обнаружили, что великан гладит ваше горло".
   - У нас тут отряд по спасению диких животных, - объяснил я Люциану, который хмуро смотрел на удаляющуюся фигуру Даны.
   Мы достигли насыпи шельфовой скалы, которая образовывала естественную уступ на краю обрыва. Всего в нескольких футах от основания утеса возвышалась обветренная колонна скалы Томагавк. Внизу, под кронами вязов и кленов, горожане занимались своими делами. Дальше река лежала, как позолоченная змея в предвечернем солнце. Закрыв глаза, я позволила себе обмякнуть на камне, но мои нервы оставались начеку - чувственно осознавая человека рядом со мной. Я чувствовал, что его рука лежит рядом с моей, не совсем соприкасаясь. Почему у меня были такие двойственные чувства и к нему, и к Грегу? И все же это было не совсем то же самое. Меня, несомненно, тянуло к Грегу, как я когда-то думала, что никогда не буду привязана ни к одному мужчине, кроме Оуэна, но я не могла избавиться от ощущения какой-то силы - или сил - вне нас обоих, разделяющих нас. С Люцианом все было наоборот. Люциан-мужчина отталкивал меня, а Люциан-министр раздражал. Только та другая личность, которую я время от времени мельком видел, обладала почти зловещим притяжением. Кто из них сейчас сидел рядом со мной? Его мизинец пересек мой. Такой легкий, невинный жест! И все же каким-то образом я чувствовал себя оскорбленным - отчасти из-за реакции глубоко внутри моего собственного тела.
   - Я рад, что ты привел сегодня Люси, - сказал я, убирая руку.
   "Ей было одиноко без матери, - сказал он. "Нас только двое. Миссис Сомс, наша экономка, не слишком симпатична. Она упрямая старая душа. По какой-то странной причине она зациклилась на Айрис. Люси пригласила ее на ужин, а миссис Сомс отказалась его готовить.
   Что ж, запишите один на миссис Сомс ! Я думал.
   "Она напоминает мне Дану, - продолжил он. "Она подслушивает".
   "Дана никогда так не делает!" Я возмутился.
   "Почему она только что околачивалась поблизости? Вы не можете сказать мне, что это была та птица.
   "Если кто-то имеет право здесь, она имеет! Вероятно, она пришла посмотреть на Кэри и Макдуфа. Она ужасно хороша в этом".
   - Она тебе нравится, не так ли?
   "Да очень."
   - Ну, на твоем месте я бы не торопился с ней. Мы многого не знаем".
   Я сердито повернулась к нему. - Ты многого обо мне не знаешь, Люциан, так что и со мной тебе лучше не торопиться. Надеюсь, ты не из тех глупцов, которые думают, что она ведьма!
   "Я это сказал?"
   "Нет, но вы слышали, как другие говорили это, и вы верили им, не так ли?"
   - Скажем так, я ей не доверяю. Она не христианка...
   - Она верит во Христа - она так сказала.
   "Я сомневаюсь в этом. Хотя я надеюсь ради нее и ради вас, что это так. Он улыбнулся. - Не будем ссориться, Митти. Хотя ты очень красивая, когда твои глаза вот так сверкают.
   Он застал меня врасплох. Я не хотел лести от него и быстро сменил тему. - Кто-нибудь когда-нибудь рассказывал тебе легенду о скале Томагавк? Я не дал ему возможности ответить. "Индейцы говорят, что его положил туда Создатель Земли для защиты от торнадо и других стихийных бедствий".
   "Ему не удалось удержать реку подальше", - заметил он.
   "Может быть, его защита начинается здесь. Вы понимаете, что эта скала всего в нескольких футах от нас, но пропасть между ними простирается на много миль? Иногда у меня возникает соблазн построить к нему мост".
   - Почему бы и нет?
   - Это было бы мошенничеством.
   "Почему?"
   "Потому что хорошо иметь солидный пример недостижимого. У Бога должны быть места, где Он один может стоять".
   Невольно я бросил перчатку. В его глазах появился странный свет, и я подумал, как сильно он не похож на священнослужителя в этот момент.
   - Знаешь, - медленно сказал он, - я думаю, я мог бы просто успеть.
   - Люциан, ты не серьезно! Он низко присел. "Не! Ты упадешь!"
   Но он уже бежал и вот прыгнул - через пустоту между лицом обрыва и плоской вершиной скалы. Прыжок был хорошим - если бы он смог сдержать инерцию, если бы не поскользнулся. Передо мной вспыхнуло видение его тела, переворачивающегося с другой стороны и падающего на острые скалы внизу, но он приземлился легко и уверенно, мгновение головокружительно покачнулся, а затем восстановил равновесие. Он медленно повернулся и торжествующе посмотрел на меня.
   "Теперь он мой и Божий!" воскликнул он. "Я стою на вершине храма, как и Христос".
   - Да и черт его туда посадил! - крикнул я в ответ. Теперь, что он мог сделать? У скалы не было места для обратного прыжка. Он, казалось, не замечал опасности, стоя с воздетыми руками, когда заходящее солнце окутывало его пылающими одеждами. Его глаза искали меня, но это был не Люциан. Симон Магус, готовящийся к полету, пришел мне на ум . Но это была апокрифическая история - далекая и нереальная, тогда как сцена передо мной вызывала ощущение личного участия в какой-то древней драме, знакомства с этим человеком много тысячелетий назад.
   "Я на месте Бога!" он крикнул. "Теперь ты меня знаешь? Я Бог ! Почему ты не падаешь и не поклоняешься мне?"
   Я был слишком потрясен, чтобы ответить. Внезапная ярость потрясла его, и поток непонятных слов вырвался из его уст. Хотя я не мог понять их значения, я не мог спутать их с ядом. Затем над закатившимся солнцем проплыло облако, лишив его мантии и снова превратив в Люциана - худощавого мужчину в красной спортивной рубашке и штанах. Рот у него отвис, лицо стало пепельным, а на лбу выступил пот, когда он, казалось, впервые понял, где находится. Он сгорбился, чтобы совершить обратный прыжок, потерял самообладание и осторожно опустился на четвереньки на крошечный островок в небе.
   - Я... я не могу этого сделать, - выдохнул он, сжимая камень.
   "Не пытайтесь! Я пойду за помощью". Я направился к сараю, чтобы взять удлинительную лестницу, но Дана уже шла с ней, а доктор Брун мчался к нам с мотком веревки. Он бросил один конец Люциану и попросил его обвязать его вокруг талии. Другой конец доктор Брун прикрепил к соседнему дубу. Затем мы втроем перекинули через пустоту лестницу и крепко удержали ее.
   Люциан выполз по ней, но лестница прогнулась под его весом, и он выкарабкался обратно.
   "Не волнуйтесь, он выдержит", - заверил его доктор Брун. - Если нет, веревка удержит тебя от падения.
   Он снова попытался и снова отстранился.
   - Вы должны нам доверять, - настаивал доктор Брун.
   Глаза Люциана метались с лица на лицо. Я не думаю, что во всем Писхейвене он мог бы найти трех человек, которым доверял бы меньше. Он покачал головой и вцепился в свою вершину. Доктор Брун потерял терпение. - Хорошо, если вы не позволите нам помочь вам, уходите тем путем, которым пришли. Он подошел к дереву и начал работать с узлом на веревке.
   - Нет, нет, - закричал Люциан, - я сделаю это! Не оставляй меня!"
   Он медленно продвигался вперед, пока лестница скрипела и качалась, а мы держали веревку натянутой.
   - Не знаю, что могло заставить меня сделать это, - смущенно пробормотал министр, благополучно вернувшись на обрыв.
   - Я же говорил тебе - Дьявол, - поддразнил я, а потом пожалел. Было действительно неприлично еще больше обезоруживать его. В своем огорчении Люциан стал более симпатичным, если не милым, чем когда-либо. "По крайней мере, вы можете установить рекорд", - утешил я его. "Вы, наверное, первый человек, который когда-либо стоял на скале Томагавк".
   - Ты ничего не скажешь об этом, не так ли? - с тревогой спросил он.
   "Почему мы должны?" Дана бросилась ему в ответ, когда они с доктором Бруном отправились прочь. "Мальчики из Виннебаго постоянно так делают в Деллах".
   - Какой язык вы использовали? - спросил я, когда они ушли. - Я не мог понять ни слова.
   "Язык?" - недоумевал он, потом его глаза загорелись. "Вы думаете, я говорил на языках? Должно быть, на меня сошел Святой Дух!"
   "Это действительно не походило на то, что говорил Святой Дух - ты был слишком зол. Однако сначала ты говорил по-английски, говорил, что ты Бог, и недоумевал, почему я не поклоняюсь тебе.
   Он поймал мое запястье. "Я сказал, что я Бог? О, мой дорогой Митти, я, должно быть, ужасно потрясла тебя, если ты вообразил что-то подобное. Это было бы богохульством!" Он погладил мою руку. - Я дал тебе очередь, не так ли?
   Глава одиннадцатая
   Божья коровка, Божья коровка!
   Наконец-то ты дома!
   Но где твои дети
   Пока с ведьмами бродишь?
   Итак, теперь у меня на линии плохой поэт, подумал я, скорее удивленный, чем испуганный. Телефон звонил, когда я вошел в дом после долгого дня, проведенного за городом с Даной. Мы отправились на старую ферму тети Бо, чтобы Дана могла доставить свои травы Дилану, новому владельцу, для его колдовской лавки в Мэдисоне. Затем мы заехали на ферму Хоббсов, чтобы привезти продукты для старой Руби Хоббс, которая не умела водить машину и жила одна с тех пор, как два года назад умер ее брат. Полуглухая, неопрятная и подозрительно относящаяся к незнакомцам, Руби была воплощением стереотипной ведьмы. В Салеме она бы закачалась без истерики. Ее фермерский дом тоже был типичным - ни водопровода, ни электричества, комнаты были забиты хламом и увешаны паутиной. Ее единственной роскошью был телефон. Я спросил, могу ли я позвонить Роуэн и попросить поставить мясной рулет в духовку.
   - Если вы заплатите мне двадцать центов, - язвительно ответила она. Затем под грязью на ее щеках появился румянец, когда она заметила упрек в глазах Даны. - Извини - думаю, мне не следовало этого говорить - ты принесла мои вещи, как ты это сделала. Меня бесит шериф. Теперь он арендует мой сарай и думает, что может пользоваться моим телефоном сколько угодно, а у меня ограниченное количество услуг".
   Покинув Руби, мы с Даной заглянули на ферму Реддов - какой контраст! - чтобы увидеть Эстер и новорожденного, а затем вернулись домой. А теперь этот зловещий телефонный звонок - первый за несколько недель. Кто мог знать о нашем посещении "ведьминой" фермы Дилана? Я ничего не сказал об этом ни Роуэну, ни Эстер.
   Мои пальцы на инструменте напряглись. Кто-то на другом конце провода слушал. Я тоже, запах страха ударил мне в ноздри. К этому времени Кари и Макдуф уже должны были подойти, кувыркаясь, чтобы поприветствовать меня. И я не слышал кассету Роуэна, играющую наверху.
   Когда я начал вешать трубку, слушатель снова заговорил:
   Божья коровка! Божья коровка!
   Тебе все равно?
   Осмотрите дом -
   Их нет нигде!
   Макдуф выл во дворе снаружи, но дом внутри был черной дырой в пространстве. "Роуэн! Кариада! Не играйте в игры! Где ты?"
   Мои поиски наконец привели меня к башне, где я снял трубку и начал набирать номер Джима Уилларда, затем проверил себя. Это не было... я бы не хотел, чтобы это было делом полиции! Я не должен думать о Сьюзи Тутакер. Я набрал номер Дарси. - ответила Марион. Нет, они не видели девушек. Следующей Элисон... нет, она тоже. Как и никто из друзей Роуэна. Я звонил Грегу, но ни в его квартире, ни в газете не было ответа. Я чувствовал беспричинный гнев из-за того, что он был недоступен, когда я нуждался в нем больше всего. Люциан был дома, но не мог дать мне никакой информации. Не могла и Элспет. Уловил ли я злорадство в ее голосе? В голосе Мюриэль Тутакер звучало искреннее беспокойство, и она умоляла меня позвонить, как только я их найду. Должно быть, мое беспокойство проявляется, подумал я. Наконец, неохотно, я позвонил Патчу. Ответила Эдна Брэдбери, помощница Айрис.
   - Нет, я их не видел. Почему бы тебе не позвонить Айрис домой? У нее выходной.
   Я пролистал букву "Ф" в разделе "Писхейвен" телефонной книги округа... Фолкнер, Айрис ... Буквы расплылись, и я с головокружением прислонился к столу тети Бо, когда башня закружилась, катапультируя меня в другую комнату и в другое время, когда я стоял перед...
   * * * *
   Мужчины в кожаных камзолах с суровыми лицами собрались вокруг стола в конце длинного зала. Один, одетый в более официальное черное, стучал молотком из сосновых сучков по грубо отесанному дубовому столу, злобно глядя на женщину в длинном платье из линси-шерсти, стоявшую в нескольких шагах от меня. Кажется, я знал ее, но не мог вспомнить, где. Это было не мое время и не мое место, и я изо всех сил пытался освободиться от этого - вернуться туда, где я был, поскольку я должен был что-то сделать.
   Но Время повернулось против часовой стрелки, и я вместе с ним. Спасения не было.
   - Гудвайф, - судья направил на нее свой молоток, - эта женщина, повернув молоток в мою сторону, - выдвинула против вас серьезные обвинения. Как ты умоляешь, Гудвайф...? Я чуть не расхохотался. Он назвал ее шлюхой?
   - Правда, это было уместно, потому что я вспомнил ее сейчас. У нее все еще был стильный крой, а грубая ткань ее корсажа была натянута на все еще упругие груди. Ее песочные волосы были собраны в кружевную шапочку - слишком тонкую, чтобы ее можно было носить одним из ее средств.
   - Как ты умоляешь, Гуди Хоар? - снова спросил судья.
   - Невиновна, ваша честь, - скромно склонив голову.
   - Повторишь обвинение, Гуди Эсти? он заказал.
   Никто не говорил.
   - Гудди Эсти, я спросил тебя, повторишь обвинение? Мужчина смотрел на меня! Меня звали Эсти?
   - Да, ваша честь, - пробормотал человек, которого я, казалось, запинался. "Я обвиняю эту женщину в развращении детей и слуг путем запугивания. Я знаю, что некоторые обвиняли ее в том, что она ведьма...
   - И чтобы она была! - позвала женщина из числа зрителей. "Все знают, что она сказала, что будет жить бедно, пока жив ее муж Уильям, но после его смерти она должна жить лучше. И разве он не умер в тот самый день, когда она сказала, что умрет? И разве с тех пор она не стала жить лучше?
   Молоток стучал. "Молчи, женщина! Вас не просили давать показания".
   Но Сару Биббер, болтливую на язык, было не успокоить. - Вы забыли, что проводили вскрытие, когда умер бедняга Уильям?
   Судья ошибся с ответом. -- А вы забыли, что из этого ничего не вышло?
   "Хм!" - фыркнула она. "Кто бы слышал, чтобы прислужники Дьявола оставляли следы своего колдовства, если бы они этого не хотели?"
   Молоток оставил вмятины на столе. - Констебль, уберите эту женщину! Гуди Эсти, ты продолжишь?
   "Я ничего не знаю о том, что она ведьма, - заявил я, - хотя я думаю, что ей нравилось изображать из себя ведьму. В сущности, она стала жить лучше после смерти мужа, но я уверен, что это произошло не по волшебству. Она гадает и гадает по руке, чтобы уговорить своих клиентов воровать для нее, потому что они боятся, что их разделит судьба Уильяма, и она сделала своих детей своими сообщниками. Я знаю, что это так, потому что, - мой голос дрожал, - моя дочь Сара была одной из ее жертв, как и Ребекка, дочь преподобного мистера Хейла. Тот самый платок, который она носит на шее, и ее изящная кружевная шапочка были моими, капитан корабля продал моему мужу за бочки, которые он сделал. Сара призналась, что взяла их, кое-что из моего белья и мою хорошую тарелку и отдала этой Доркас Хоар, которая, я не сомневаюсь, продала их последними, потому что она сказала Саре, что она будет проклята и умрет, если она этого не сделает. не слушаться ее.
   - Она лжет, ваша честь, - завопил другой. "Этот платок мой собственный, подарен мне поклонником. "Для вдовы не грех иметь поклонника, не так ли?"
   Судья проигнорировал последнее замечание и повернулся ко мне. - Вы обвиняете эту женщину в колдовстве?
   -- Нет, не колдовство -- воровство! И развращает детей".
   - Что ты можешь сказать о себе, Гуди Хоар?
   "Мне ничего не нужно говорить о себе", - заверила она. - Это сделает преподобный мистер Хейл. А она, - ухмыльнулась она мне, - воровство, говорит! Она не посмеет обвинить меня в колдовстве, когда все знают, что ее собственная мать была колдуном...
   * * * *
   ...Я ехал через лесную долину на своей кобыле. Прошло несколько месяцев с тех пор, как Доркас заплатила за свои преступления - одно утро на складе и конфискация того, что удалось найти. Большинство никогда не было. На мой взгляд, слишком легкое наказание, но нежный и наивный преподобный Хейл, как она и предсказывала, заступился за нее. Внезапно моя лошадь заржала и встала на дыбы, чуть не сбив меня с седла. Я подумал, что ее ужалила пчела, но тут кожаный ремешок обернулся вокруг моей шеи и выдернул меня из седла. Кобыла рванулась. Когда я поднялся на ноги, на тропинку вышла Доркас, наматывая большой кнут.
   - Ты сошел с ума? Я плакал.
   "Неужели ты не позвонишь мне? Когда всю жизнь ты был не более чем занозой в моей заднице. Сначала ты забрал моего Уильяма...
   "Уильям!" - воскликнул я. - Я почти не знал вашего мужа.
   Она хрипло рассмеялась. "Уилл Хоар? Думаешь, мне было бы наплевать, если бы ты забрал его у меня? Не пытайся обмануть меня. Я имел в виду другого Уильяма.
   "Он никогда не был вашим Уильямом. Он поклялся.
   - К мужским клятвам всегда следует относиться легкомысленно, как вы прекрасно знаете! Вы женились не лучше меня, но кораблям нужны бочки, и ваш мужчина процветал. Тем не менее, вы всего лишь жена бондаря, у которой не больше прав на шелка, кружева и серебряную посуду, чем у меня. Разве я не виноват, что ваша дочь так любила меня, что приносила мне подарки? Разве ты не имел права выставлять меня на всеобщее обозрение? Меня, бедную вдову с молодыми людьми на содержании?
   - Судя по тому, что я слышал, Доркас, день, проведенный в колодках, распространил твою славу. "Не только воровство наполняет твои карманы, умничка!"
   Она знала, каким именем я ее назвал. Ее глаза вспыхнули, как болотный огонь, когда она отдернула хлыст. Бежать было бы бесполезно; Я мог только стоять и смотреть на нее сверху вниз, молча молясь. Она поколебалась, затем выпустила хлыст, но этой секунды хватило, чтобы сломить силу сыромятной кожи. Я ухватился за нее, чувствуя жжение ее витков на руке, но держался, притягивая ее к себе, пока наши лица почти не соприкоснулись. Ноги к ногам мы боролись за контроль над хлыстом, хотя она, держась за рукоять, имела преимущество. Не знаю, чем бы это закончилось, если бы смуглая рука не обвила ее шею и не потянула назад.
   "Не обижай друга Яватау!" Острие ножа скво было у горла Доркас. Яватау, который был моим другом с детства!
   Доркас отпустила ручку, которая упала на мою сторону, свисая с кожи, все еще обмотанной вокруг моей руки. Когда Яватау убрала нож, болотный огонь снова вспыхнул. - Когда-нибудь я отомщу, - прорычала она, - когда рядом не будет грязного, вонючего трофея, который мог бы тебе помочь. Если мне придется ждать всю жизнь, нет, если мы встретимся в другой жизни, я тебя за это достану! Твоя Сара любит меня. Кровь не делает дочь!"
   * * * *
   Телефонная книжка переориентировалась перед моим взором, и имя ИРИС ФОЛКНЕР выделилось, как если бы оно было напечатано жирным шрифтом. Какие шутки сыграл со мной ужас, что у меня появились такие фантазии? Стал ли я психом?
   Нет, это вполне объяснимо, подумал я. Мой разум брал кусочки одинаковой формы из разных пазлов и соединял их вместе, но я мог рассортировать их и сложить в правильном порядке. Во-первых, между Доркас и Айрис было безошибочное сходство. Что касается имени Мэри Эсти, то я получил его от Грега. Разве не она была прародительницей, погибшей в Салеме? И со всеми этими разговорами о конкурсе, может быть, у меня появилась одержимость Салемом. Скво тоже было легко объяснить - Дана и ее нож каким-то образом забрели в мой сон - если это было то, что это было.
   Но этого не было, не так ли? Взгляд на мои наручные часы сказал мне, что прошло совсем немного времени. Я ткнул пальцем в ручку, чтобы позвонить Ирис, но тут же передумал. Как я узнаю, если она солгала? Роуэн и Кэри могут быть там, удерживаемые против их воли, неспособные крикнуть - я должен взять себя в руки! Что было последним, что сказала Доркас? "Кровь не делает дочь!" Пришло время встретиться с Айрис Фолкнер на ее же поле.
   * * * *
   Северная половина дома Фолкнеров фактически соединяла узкий канал между отрогом твердой скалы и коротким полуостровом, который в этом месте выступал из берега реки. Одна длинная улица, разделяющая полуостров пополам, вела к подъездной дорожке и гаражу. Припарковав машину, я пошел по деревянному тротуару вдоль верхней стороны гаража, пока мои шаги не зазвучали глухо на пролете, поддерживаемом сваями над водой. Внизу вода закручивалась в виде мельницы, которая текла через решетки, похожие на решетки, по обеим сторонам здания. Мало кто в Писхейвене когда-либо был внутри, за исключением любовников Айрис. Фолкнеры хорошо охраняли свою частную жизнь, но, как говорили, судья построил канал, чтобы он и его дочь могли там плавать.
   Серые деревянные ступени с белыми решетчатыми подступенками вели к широкой веранде, окружавшей дом со стороны реки, словно палуба рулевого колеса. Верхняя палуба была еще одной верандой, и обе были украшены белым деревянным кружевом эпохи речных пароходов. Не найдя дверного звонка, я поднял медный молоток в виде горгульи и постучал в дверь, которая неожиданно поддалась моему прикосновению.
   Вестибюль был пуст. Дом Айрис был настолько же традиционным, насколько модным был ее магазин. Дальше был стол, на котором серебряный поднос для визитных карточек в форме херувима с палитрой художника отражался в высоком зеркале с подсветкой по обеим сторонам. Впереди была широкая лестница. Гигантский филодендрон в массивном жардиньере у подножия столба ньюэля поднялся на уровень второго этажа.
   "Заходи!" Голос Ирис прозвучал сквозь тяжелые темно-золотые портьеры слева от меня. Я оттолкнул их и вошел в комнату, которая на первый взгляд казалась пустой. Я ожидал увидеть великолепный вид на реку, но витражи над деревянными панелями были наглухо закрыты. Желтовато-коричневый восточный ковер на полу был почти полностью скрыт тяжелой богато украшенной мебелью, обитой ворсистым розовато-лиловым и янтарным бархатом.
   - Ты рано, любовник, - сказал голос из глубины огромного кресла с подлокотником. - Я не ждал тебя так скоро.
   Первым моим побуждением было поспешно отступить, но срочность моего поручения удержала меня. - Простите, что вмешиваюсь, Ирис, - начал я.
   Она встала, борясь с последним крючком на развевающемся зеленом шелковом кафтане.
   "Что ты здесь делаешь?" Ее широкий рот расплылся в улыбке. "Какой приятный сюрприз!" - воскликнула она. - Никогда не думал, что ты соизволишь навестить меня. Садись и позволь мне принести тебе выпить.
   Я отказался от обоих предложений. "Я искал своих дочерей".
   "Вы их потеряли? Боже мой, как неловко! Она подошла к бару и налила себе выпить. - Ты точно не присоединишься ко мне? Она прислонилась к стойке, позволив кафтану соскользнуть с голых бедер.
   Я внутренне кипел. "Нет, спасибо. Извини, я не знал, что ты кого-то ждешь.
   Сбитый с толку и смущенный, я направился обратно через обитую бархатом арку, но ее следующий вопрос заставил меня повернуться: "Ты думал, что найдешь здесь своих дочерей?"
   "Я не знал. Я звонил почти везде". Интересно, кто такой "любовник" - Грег?
   Она сделала глоток. - Почему ты просто не позвонил мне?
   Я нащупал ответ. Почему я всегда чувствовал себя таким беззащитным перед ней? "Возможно, я подумал, что это хороший шанс увидеть этот сказочный дом, о котором я слышал всю свою жизнь".
   "Теперь ты здесь, позвольте мне показать вам окрестности", - сказала она, ставя стакан на стойку бара. Она мне не поверила, я был уверен.
   - Нет, как-нибудь в другой раз. Я должен найти Роуэна и Кэри.
   - О, да ладно, откуда ты знаешь, что я не приковал их где-нибудь на цепи? - тихо спросила она.
   - Право, Айрис, я не в настроении шутить. Можно мне воспользоваться Вашим телефоном? Я хочу позвонить Джиму Уилларду.
   "Полиция!" Ее бледные ресницы дрогнули. - О, Митти, прости! Она была вся забота. - Я дразнил тебя. Черити зашла сюда по дороге в Ричленд-центр, чтобы забрать... кое-что, что я для нее заказал. С ней в машине были твои девочки.
   - Но Черити сегодня поехала в Минерал-Пойнт со своим бридж-клубом, - подозрительно заметил я.
   "Отменили в последний момент".
   Я все еще не был убежден. - Почему Роуэн не оставил записку?
   Она пожала плечами. - О, вы знаете, дети. Кроме того, вы двое не очень близки, не так ли?
   Я стиснул зубы, не решаясь говорить.
   - В любом случае, - торопливо продолжила она, - она, наверное, думала, что доберется домой первой. Она сказала, что вы звонили с фермы Хоббсов.
   Ослабев от облегчения, я опустился на стул, чтобы побороть приступ головокружения.
   - Бедный Митти, ты испугался, не так ли? Я понятия не имела, - промурлыкала она. Она позволила мне пробежать несколько шагов, прежде чем ее когти снова вонзились в меня. "Вот, выпей! Вам это нужно."
   Я с благодарностью выпил бренди, чувствуя, как он распутывает узлы до кончиков пальцев ног.
   "Теперь вы должны позволить мне кое-что показать вам", - сказала она, когда я вернул стакан. "Что-то, что вы вдохновили". Согретый бренди и любопытством, я последовал за ней через холл и через столовую в большую кладовую дворецкого.
   "Мы находимся в "мостовой" части дома", - сказала она. - А теперь смотри! Она открыла двойной люк, открывая круглую металлическую лестницу, ведущую вниз, в пространство под домом. Свет просачивался сквозь перекладины решеток и образовывал клетчатый узор на высоких бетонных мостках по обеим сторонам быстро бегущего канала. В воду вела алюминиевая лестница.
   "Помнишь историю, которую ты однажды рассказал мне о городе в море?" - спросила она, когда мы спустились.
   Как я мог забыть тот день?
   Она вытянулась во весь рост на краю канала, позволив руке окунуться в поток. "Раньше я хотела быть той принцессой", - размышляла она, в ее глазах отражалась черно-зеленая вода, струящаяся по подвалу. - Я мечтаю утопить Писхейвен так же, как она утопила Иса.
   - Ты так сильно ненавидишь Мирную Гавань?
   "Нужно ли что-то ненавидеть, чтобы хотеть это уничтожить? Когда вы видите неутоптанное снежное поле, что вы хотите сделать? Пробраться сквозь него и разрушить его совершенство, не так ли? Кроме того, я бы сделал Писхейвен знаменитым. Если бы не Ахес, кто бы узнал об Исе? Салем был бы еще одним грязным морским портом Массачусетса, если бы не процессы над ведьмами. Она перевернулась на спину и обхватила голову руками. "Когда-то здесь беспрепятственно протекала река. После того, как вы рассказали мне о городе Ыс, я предложил отцу, что, если мы прокопаем более глубокий канал и установим решетки, которые можно поднимать и опускать с помощью электричества, мы могли бы переплыть сюда". Ее рот изогнулся. "Мне нравилось притворяться, что это место свиданий для меня и реки и место, где свалятся утомительные любовники. У детей нет странных представлений?"
   "Зимой не обледеневает?"
   "Нет, там трубы горячей воды и нагревательные элементы погружены в воду. Я ныряю почти каждый день, кроме нулевой погоды".
   - Вы разрешаете детям купаться здесь? - спросил я с опаской.
   "Нет, я бы не хотела ответственности. В нескольких ярдах от дома сильный водоворот. Если бы решетка была поднята и кто-то, не подозревая об опасности, попытался бы выплыть, его могло бы засосать в водоворот". Была ли она действительно такой добросовестной или скрывала угрозу?
   "Когда я плыву вокруг скалы, я всегда держусь за сваи, пока не выберусь из подводного течения", - продолжала она, с любопытством глядя на меня. - В конце концов, я совсем не такая, как твоя принцесса. Если бы я был им, я бы, наверное, дал занудам утонуть, но подходящих мужчин в Писхейвене слишком мало, чтобы их можно было использовать.
   Кроме Марка? промелькнуло в моем сознании. Нет, это было необоснованно подозрительно ко мне. Марк был бы слишком молод для нее. Но кто был здесь внизу? Грег? Люциан?
   - Почему бы тебе просто не поплавать между решетками? Я поинтересовался.
   - Зимой да, но это утомительно. Мне не нравится быть в ловушке за решеткой".
   - Ты не боишься, что наводнение может смыть твой дом?
   "Дом достаточно высокий, а скала прочная, в отличие от песчаника на остальной части берега. Единственная неприятность - это коряги, лодки и прочее, что плывет вниз по реке. Я должен нанять парней, чтобы убрать их. Но большинство вещей проходит посреди течения". Она многозначительно посмотрела на свои наручные часы. - Ну, раз ты это увидел, я больше тебя не задержу.
   - Я могла бы как-нибудь пригласить Роуэна поплавать со мной, - заметила она, когда мы вернулись на первый этаж.
   Опять этот намек на угрозу. - Я бы предпочел, чтобы ты этого не делала, Айрис.
   - О, только между решетками, - заверила она меня.
   - Я думал, ты не хочешь, чтобы дети плавали там внизу, - напомнил я ей.
   - Но Роуэн - не просто еще один ребенок, - сказала она, открывая входную дверь. "Мы с ней очень близки. Иногда мне кажется, что она больше моя дочь, чем твоя, Митти. Что не так между вами двумя? Надеюсь, она мне когда-нибудь расскажет".
   - Это вряд ли твое дело, не так ли, Айрис? - отрезал я.
   - Я полагаю, ты прав. Она положила ледяную руку мне на плечо. - Я только хочу помочь, Митти. Я думаю, она боится тебя. Что-то случилось, чтобы вызвать это. Я видел его в ее руке.
   Я подумал, что она потянулась к моей руке, чтобы попрощаться, но вместо этого она перевернула ее и начала рассматривать. "Ага! Это есть и в твоем! - воскликнула она. "Видишь тот крест? О, Митти, ты должен быть осторожен. Сейчас у меня нет времени на чтение, но когда-нибудь я буду рад дать вам его.
   Нет, если бы я мог помочь! Я был рад сбежать сейчас, даже несмотря на соблазн задержаться и узнать личность ожидаемого звонящего.
   - Спасибо, но я не из тех, кто интересуется будущим - у меня слишком много проблем с настоящим, - сказал я, выходя на крыльцо.
   - Ты все еще не доверяешь мне, не так ли, Митти, - вздохнула она. "Это не очень разумно. Роуэн доверяет мне. Я мог бы многое для тебя сделать. Кровь не делает отношения матери и дочери, ты знаю ".
   Она могла вырвать это предложение прямо из моего сна! Чувство нереальности цеплялось за меня, когда я уезжал, настолько погрузившись в свои мысли, что почти не заметил машину, направлявшуюся в том направлении, откуда я приехал, за исключением того, что это был не Жук Грега. Затем с легким шоком я понял, что водителем был Квентин Джексон.
   Глава двенадцатая
   Ранние утренние заморозки предвещали приближение осени. Дана и я вытащили все старые простыни, шторы, одеяла и покрывала, которые смогли найти, чтобы укрыть наши помидоры и другие нежные растения на ночь, отчаянно надеясь, что они продержатся до бабьего лета, чтобы мы могли закончить консервирование. Под предводительством Дарси мы совершали вылазки в лес за мертвыми деревьями, которые Дарси свалила цепной пилой.
   Роуэн был первокурсником средней школы Richland Center. Автобус забирал ее рано, и она редко возвращалась домой раньше четырех. Иногда, однако, она выходила из автобуса в городе и шла к подруге домой или - непростая мысль - в магазин Айрис. Насколько я мог судить, она всегда ходила с группой, но воспоминание о бассейне Айрис и коварной реке за ним не давало мне покоя.
   Между консервированием и записью у меня не было времени прочитать сценарий Грега, и я понял, что мне нужно больше изучить историю Салема. У меня заканчивались оправдания, чтобы дать ему. Я боялся этой задачи, как будто на темных страницах салемских знаний могло быть что-то, что я не хотел бы открывать.
   Сильный дождь однажды утром отменил рубку и лишил меня последней отговорки; так что после обеда я уютно устроился на диване со сценарием Грега. Роуэн, которая была дома с простудой, занималась в своей комнате. Передо мной на журнальном столике лежали справочники, которые я принес с башни. В более теплый день я предпочел бы заниматься там, но в такую погоду я предпочел место у костра, а рядом со мной свернулся клубком шерстистый щенок.
   Грег поставил свою первую сцену на кухне преподобного Сэмюэля Пэрриса, где его наполовину кариб, наполовину негр-раб Титуба тайно обучал молодых девушек Салемской деревни тайнам обея и колдовства. Для чувствительной девятилетней Бетти Пэррис и невротичной двенадцатилетней Энн Патнэм, пропитанных строгими кальвинистскими учениями против козней сатаны и зла колдовства, рассказы Титубы о привидениях и заклинаниях были слишком яркими...
   Я закрыл глаза и попытался представить эту кухню. Если бы я собирался разработать набор, мне нужно было бы больше фона. Я начал листать книги, разложенные на коктейльном столике, и наконец выбрал " Колдовство в Салеме " Чедвика Хансена:
   "В начале 1692 года, - говорилось в нем, - несколько девушек из деревни Салем... начали заболевать и у них проявлялись тревожные симптомы... припадки были настолько гротескными и жестокими, что очевидцы согласились, что девочки никак не могли играть... "Их движения в припадках, - писал преподобный Деодат Лоусон, - являются сверхъестественными... так как здоровый человек не может ввернуть свое тело... намного превосходя обычную силу того же человека, когда он в здравом уме... Их руки, шеи и спины... были повернуты так туда и сюда, и снова возвращались, так как они не могли сделать это сами по себе и не под силу ни эпилептическим припадкам, ни естественной болезни".
   "Были и другие симптомы... временная потеря слуха, речи и зрения; потеря памяти, так что некоторые из девушек не могли вспомнить, что с ними произошло в припадках; ощущение удушья в горле; потеря аппетита... они видели призраков, которые мучили их разнообразными изощренными и жестокими способами. Они чувствовали себя ущипнутыми и укушенными, и часто на коже оставались настоящие следы...
   "Некоторое время врачи были озадачены, но в конце концов один из них... д-р. Уильям Григгс из деревни Салем... поставил диагноз. "Злая рука, - объявил он, - на них"; девушки стали жертвами пагубного колдовства...
   Громкий хлопок раздался из мокрого полена в камине, ему ответил ледяной дождь по стеклу. Потом за моей спиной заскрипела половица. Я мельком взглянула вверх, ничего не увидела и снова погрузилась в книгу, когда услышала шаркающий звук за диваном. Макдуф сел, низко рыча, и нырнул под диван.
   Мяукающий звук заставил мое сердце снова биться. Кот Даны?
   "Фантом?" Я позвонил. - Как ты сюда попал? Вот, киса, киса, киса!"
   Нет ответа. Потом заблеяла коза. Каперс? Он не мог попасть в дом. Что бы это ни было, оно ползло вокруг края дивана. Потом показалась взлохмаченная рыжая голова - Роуэн! Смех застрял у меня в горле, когда она начала кататься у моих ног, ее глаза остекленели и смотрели. Боже мой, это случилось снова!
   "Остановите их, остановите их!" - выдохнула она, раскинув руки. "Они щиплют меня. Оооо! Не кусай меня! О, это за мной добрая няня и Титуба, ты их не видишь? Она рванулась вперед и схватила меня за колено, затем скользнула назад, прижав руку к горлу, кашляя и рвота.
   Я сидел как завороженный, ужасные мысли проносились у меня в голове. Роуэну придется обратиться к психиатру - в лечебницу. Я упал на колени и попытался взять ее на руки.
   "Роуэн, Роуэн, дорогая! Во имя Бога...
   Ее глаза вылезли из орбит, а рот скривился. - Не произноси это имя! - закричала она. "Мой хозяин - сатана! Видеть?" - указала она. "Он идет к нам. Оооо, он мерзкий!" Анахронизм выбил нас обоих из этого. Она начала хихикать, и я безвольно упал на диван. Макдуф осторожно высунул нос.
   - О, Роуэн, ты меня до смерти напугал! Я задохнулся.
   "Как я был? Я действительно заставил тебя уйти, не так ли?
   "Да, и если ты когда-нибудь сделаешь это снова, я...
   Она стряхнула кудри с глаз. "Вот именно! Я хочу сделать это снова - на конкурсе. Это было прослушивание. Я читал сценарий Грега, и роль Энн Патнэм - лучшая подростковая роль. Я знаю, что ты входишь в кастинг-комиссию...
   "И по этой причине я не могу дать своей дочери лучшую роль. Что скажут другие девушки? Они жили здесь все это время и являются прямыми потомками ведьм. На мгновение мы казались такими близкими. Я ненавидел отказывать ей.
   - Это не значит, что они могут действовать, - нахмурилась она. - Айрис, Грег и Люциан говорят, что я лучше всех подхожу на эту роль. Ты просто не хочешь, чтобы я делала все, что захочу.
   В этом не было никаких сомнений - она унаследовала талант своего отца, но если я должен был помогать с кастингом и режиссурой, как я мог с чистой совестью отдать ей главную роль?
   - Послушай, милая, ты только что была хороша, пугающе хороша, но я не могу дать тебе роль. Это будет решать остальная часть комитета. Тебе придется пройти у них прослушивание, и если они решат, что ты прав...
   Она ударила кулаком по кофейному столику. "Я не ошибаюсь! Ты знаешь что. Но членов комиссии это не волновало. Как мистер и миссис Осберн - они захотят, чтобы роль досталась Сисси, а миссис Уиллард будет бороться за Джессику...
   - Роуэн, дай мне закончить! Вы уже назвали трех человек на вашей стороне...
   - Айрис нет в комитете.
   - Ну, Грег и Люциан. Оставь это им".
   Она села рядом со мной и положила руку мне на плечо. - Ты поговоришь с ними, правда, мамочка? Прошли годы с тех пор, как она меня так называла. - Вы будете голосовать за меня, не так ли?
   Я ненавидел, если честно. - Нет, мне придется воздержаться. Пусть другие выбирают тебя. Тогда ни у кого не будет претензий. Поверьте, это лучший способ".
   Разразилась гроза. "Черт тебя подери!" Макдуф снова залез под диван. "Ты ненавидишь меня, потому что я похож на папу. Я бы хотел, чтобы ты не была моей матерью. Хотел бы я, чтобы Айрис была... или тетя Чарити... или кто угодно, только не... Она зажала рот ладонью с ужасом в глазах, как будто я мог внезапно повернуться к ней. - Я... я не это имел в виду. И все же я знал, что она была.
   - О, Роуэн, я люблю тебя! Ты же знаешь, я хочу, чтобы ты получил эту роль так сильно, как ты этого хочешь". Я взял ее на руки, но это была пустая оболочка, которую я держал. Я отпустил ее, и она развернулась и выбежала из комнаты.
   Прошло некоторое время, прежде чем я снова смог сосредоточиться на сценарии. Я смахнула слезу с бумаги. Если бы я только мог сказать Роуэн правду, может быть, она бы поняла... нет, я был слаб даже для такой мысли. Разрушить имидж ее отца? Никогда! Я заставил себя читать дальше. Грег сказал, что приедет сегодня днем.
   "Титуба, - написал Грег свои сценические ремарки с шавианской многословностью, - ловко переплела знания о своем индийском и африканском происхождении с суевериями своих английских учителей, производя пьянящую еду для девиц, чьи часы досуга должны были проводиться за изучением катехизиса. и священные писания. Жизнь не приносила женщинам того времени никаких приятных развлечений. Мужчины и мальчики получали удовольствие от охоты и рыбной ловли, но женские задачи были тяжелыми и скучными".
   Неудивительно, что девушки взбунтовались! Представьте себе Роуэн и ее друзей в такой сдержанности! Не то чтобы у сегодняшней молодежи не было своих проблем, но у этих салемских девиц - разве их действия не были естественной заявкой на внимание? Какой надежный способ тиранить своих суровых старейшин! Или можно так списать? В Салеме действовали сверхъестественные силы? Были ли девушки околдованы или, как мы сейчас сказали бы, одержимы? И все взрослое сообщество в их власти - подростки - такие как Роуэн...
   Мои глаза отказывались фокусироваться. Из влажного бревна клубился серый призрак пара. Я заставил себя потянуться за кочергой, чтобы выдуть дым из огня...
   ...и уставился на большую деревянную ложку в моей руке. Из сотейника, висевшего в гигантском камине, шел пар. Я критически попробовал содержимое - чуть больше специй, но совсем чуть-чуть. Наши запасы истощались, и кто знал, когда прибудет корабль с пополнением?
   Узловатые веревки, подвешивающие набитый соломой матрас на кровати в комнате над головой, застонали. Джошуа, должно быть, очнулся - ночью у него была лихорадка, но я вылечила ее клизмой. Теперь ему нужно питание. Я поднялся по тяжелой дубовой лестнице с тарелкой бульона из оленины в руке. Мой сын все еще спал, его лоб был прохладным и влажным на ощупь. Глубокий сон заставит его поправиться.
   Я поправил одеяло, просунув руку, которую он выбросил, обратно под него. Под его ногтями была грязь, но он был так болен, что у меня не хватило духу заставить его умыться. Его длинное тело растянулось поперек кровати - этому младшему из моих детей всего тринадцать, а ноги уже торчали из изножья кровати. Тринадцать!
   Примерно того же возраста, что и те девушки, которые доставляли столько хлопот в деревне Салем. Заколдованный? Шлепать было то, что им нужно. И все же, я полагаю, молодым умам было нехорошо слушать рассказы Титубы о шабашах на пасторском пастбище, где Черный человек... Но ведь это были не просто сказки, не так ли? Я и сам слишком хорошо знал...
   Перед моим мысленным взором возник образ Титубы - черные блестящие радужки в желто-белых глазных яблоках, которые никогда не встречались с вами прямо; толстые, угрюмые губы, вечно нахмуренные брови, высокие скулы и вздернутый нос. Она с готовностью во всем созналась, казалось бы, с удовольствием изобличая других. Было ли это ее местью свободным женщинам? О, она была умна. Ее первое обвинение было выдвинуто против Сары Гуд, всеобщего изгоя. Время и никчемный муж сделали Сару нищей и озлобленной, поэтому, когда люди отказывались давать ей подачки, она отвечала проклятиями.
   Вторая жертва Титубы была выше по социальной лестнице - Гаммер Осберн, женщина зажиточная, но разве все не знали, что она жила со своим наемником до того, как вышла за него замуж? И еще семь имен были в книге Черного человека, как утверждала Титуба, но она не могла их прочесть. Ее описание можно было применить к любому члену духовенства, который всегда носил черное. На ум пришло худое, длинное, бледное молодое лицо. Да, даже он! Но мне было не подобает думать о нем, ведь я столько лет была замужем за другой и матерью его девяти детей.
   Этот брак не был плохим, но и не был удачным. Измученный любовью жених, когда-то крепкий в брачном союзе, стал властным и бесчувственным. Для него занятие любовью было исполнением его насущной потребности и заповеди Господа. Чувства женщины не были предусмотрены в Писании. Он был фермером и городским бондарем. Я вела его счета, хотя его совсем не устраивало, что я, женщина, умею читать, писать и шифровать лучше, чем он. Однажды, заметив, что я делаю записи в дневнике, он швырнул его в огонь.
   - Думаешь, ты лучше своего положения, не так ли, девочка? - прорычал он. "Вы забываете, что женщина была создана, чтобы служить мужчине".
   Я прокралась вниз по лестнице и вылила бульон в кастрюлю. Не тратьте, не хотите! Я насыпал еще щепок поверх палки и перемешал заготовку. Был холод, позднемартовская оттепель - если бы снег шел, а не мокрый снег хлестал по залитым окнами. Сырость просачивалась сквозь стены и ручьями стекала на пол. Неудивительно, что было так много болезней! Я должен сделать припарку из ромашки и мальвы на молоке для моей невестки, у которой грудь воспалилась и воспалилась с тех пор, как ее младенец родился мертвым. А еще я обещал немного репейного чая и свежего мяса Гуди Редингтону, которая была в плену у Короля Зла, и немного концентрата наперстянки для тонущих заклинаний Гуди Хоу.
   Но, если не считать моего спящего сына наверху, сегодня я был, к счастью, один. Одиночество никогда не пугало меня. Правда, вокруг нас в лесу прятались индейцы - трофеи, считавшиеся дьяволопоклонниками. Что эти простые люди знали о нашем Дьяволе? Они прекрасно знали, что им всегда рады у моего костра, хотя Исаак ворчал, что они съедают наши запасы. За то, что они получали, они всегда отдавали взамен. особенно Яватау. Но тогда мы почти выросли вместе. Ее отец, Безносый, индеец из племени Наумкеаг, иногда работал на меня. Он возьмет с собой свою маленькую девочку, потому что ее мать умерла. Моя мать взяла младенца Яватау в наш дом, когда ее отец заболел оспой, изуродовавшей его, - поступок, который презирали многие наши соседи. Когда Безносый выздоровел, он сказал моей матери: "Индейцы знают, что у вас есть сильное лекарство, которое защищает от болезни белого человека. Ваша семья не больна. Ты умеешь хорошо держать папуос?
   Ее ответ был странным. "Это зависит от Матери Коровы".
   Так настал день, когда я лежал в лихорадке, с гнойными язвами на руках. Моя мать обрадовалась. "Мать-Корова благословила тебя, Мария, потому что ты доила нежной рукой. Когда королева и прекрасные дамы будут лежать в постели с оспой, вы будете здоровыми и сильными. Это секрет, который я узнал от Древних.
   В тот день, когда пришел Яватау, моя мать достала нож и сделала два небольших надреза на руке. Хотя ее темные глаза были озадачены, девочка не дрогнула, пока кончиком ножа моя мать не смазала порезы гноем из моих болячек.
   "Айхи!" - испуганно закричал ребенок.
   - Нет, я делаю тебе добро. Ты будешь слаб, как Мэри, но я клянусь, что у тебя никогда не будет оспин на лице.
   Яватау слегка заболел, а Безнос отказался идти на работу или приводить ее, потому что думал, что моя мать заразила ее сифилисом. Но вскоре мы оба выздоровели, и вскоре после того, как индейцев поразила новая эпидемия, Яватау остался невредимым.
   Теперь она овдовела и жила одна в лесу, но всегда верила, что моя мать спасла ее от оспы. Так что теперь она приносила мне травы, которые ее люди использовали в качестве лекарств, всегда дожидаясь, пока мужчины не уйдут. Потом я слышала уханье совы, и она появлялась со своим мешочком, полным индийских лекарств. Я обменял мясо и провизию на ее травы, хотя думаю, что она бы принесла их, даже если бы я этого не сделал.
   Я дал ей не милостыню, хотя Исаак назвал бы это так, если бы знал, потому что она платила мне не только своими лекарствами, но и уроками того, как сажать и использовать некоторые из странных растений Нового Света. .
   Она не придет сегодня в такую погоду. Так же как и Сара, моя старшая дочь, у которой теперь был собственный дом. Ханна помогала своей двоюродной сестре, которая лежала в кроватке - я позаботился о том, чтобы Ханна была чем-то занята, решив не допустить, чтобы она попала в лапы Доркас, как это случилось с Сарой. Исаак и мальчики делали бочки в сарае. Мое вращение было справедливо догнано. Ужин сводился к тому, чтобы выложить на тарелки тушеное мясо и разморозить кабачковый пирог. Предстояло починить, но это могло подождать до вечера. Я бы украл - нарочно украл бы с этого дня. Как я тосковал по одной из тех книг, которые, как я слышал, читали в Бостоне и Лондоне, но Исаак не разрешал в нашем доме ничего, кроме Женевской Библии и Катехизиса. Что ж, Хорошая Книга, безусловно, была лучшим чтением из этих двух, и если бы мои мужчины пришли пораньше, они бы увидели меня за моим Писанием и подумали бы, что я святая женщина, которой я не была.
   Я играл в старую игру, открывая Библию наугад в поисках сообщения, и она меня редко подводила, хотя, если бы я попал в "Бегаты", мне пришлось бы попробовать во второй раз. Тяжелая обложка распахнулась в семейном реестре, где я записала рождения, смерти и свадьбы: "Жена Исаака Истика на Мэри Таун, 12 мая 1655 года". Исаак нацарапал "Эсти" над "Истик". Ему нравилась короткая форма, но я предпочел старую.
   Я закрыл глаза, разрезал Библию рукой и провел пальцем по странице до упора, затем открыл глаза: "Не оставляй ведьму в живых!" (Исх. 22:18). Я чуть не уронил книгу. Что послужило предзнаменованием того, что я должен обратиться к этому страшному отрывку, так часто цитируемому в последнее время нашим духовенством? Я попробовал еще раз - на этот раз в Новом Завете, который должен быть безопаснее:
   " Ибо одному дается Духом слово мудрости; другому слово знания, тем же Духом ". (1 Кор. 12:18)
   "Слово мудрости", как однажды сказал наш пастор, было дано таким же богословам, как он сам, а "слово знания" - школьным учителям. " Другому дается вера тем же Духом ..." Что это значит? На полях была пометка: "Творить одни чудеса... " Если Апостолы могли творить чудеса, то почему они не передали эту силу нам? "...другому дары исцеления тем же Духом ..." Врачи? Более того, наши врачи лечили больше пиявками, чем Духом, и их пациенты чаще умирали, чем умирали. Могло ли быть так, что Павел позаботился о духовных целителях в церкви? Если да, то где они сейчас? " И к другому вы, действия великих дел... " Я снова посмотрел на поля: " Действовать чудесами против сатаны ..." Опять чудеса! В эти трудные дни? Наверное, их назовут колдовством. " ...и к другому пророчеству... " Любого, кто посмеет пророчествовать сегодня, назовут ведьмой, а ведьме нельзя позволять жить.
   Делало ли это меня ведьмой, что временами у меня было "Зрение"? Не заключил ли я в какой-то бессознательный момент договор с Дьяволом? Тогда моя бессмертная душа наверняка будет проклята. Я вздрогнула, вспомнив сон, который приснился мне прошлой ночью. Я молился, чтобы это было не чем иным, как пережирным пудингом. В отличие от других снов, которые растворяются при пробуждении, этот все еще терзал мой разум:
   Я бродил под дождем - огромными проливными потоками - наслаждаясь знанием того, что он тоже там, промокший до костей, а дождь не коснулся меня. Тем не менее, я еще не совсем отступил, и я потерялся здесь, в темноте, не зная, что ждет меня впереди...
   Я перехватил его на дороге, ведущей в Дорчестер, всего несколько минут назад - если бы я еще мог измерять Время - и чуть не утопил его. Как он мог решить поверить ей, а не мне? О, я упивался тем, что нагромождал вокруг него волны, пугал его бедного коня, пока он чуть не свалился с дороги, и он не мог идти дальше, а был вынужден вернуться в Бостон. И все же кругом голоса шептали: "Прости его, Мария! Простить!" Как я мог в своей ярости? - Тогда оставайся здесь, в полумире! они хором. - У нас нет места для тебя в нашем.
   Блокгауз вырисовывался передо мной. Он скоро пройдет здесь. Я тосковал по благодати его объятий, ненавидящих и любящих одновременно. Если бы не Доркас... нет, я не должен позволить ее подлости заманить меня в ловушку подобного поведения. Я любила его до сих пор, хоть он и стал старым и вспыльчивым, и кожа с его подбородка обвисла, и я должен как-то прорваться сквозь туман...
   Там! Копыта хлюпают по булыжникам!
   "Будут! Будут! Куда ты едешь?" Я неосознанно впал в старомодную форму обращения.
   Его лошадь шарахнулась, тревожно ржав. Он резко остановил поводья, затем соскользнул на землю и встал у головы животного, сдерживая его. - Вот, Принц, - попытался он успокоить зверя, - это был всего лишь пучок тумана, пересекший нам путь. Здесь никого нет. Что нашло на тебя сегодня вечером? Ты чуть не столкнул меня с дамбы, и без всякой причины, хотя на мгновение мне показалось, что я видел...
   Он дернулся, его глаза вылезли из орбит, а лицо болезненно бледным в полумраке. "Мэри! Нет, это не может быть ты! Я, должно быть, в лихорадке, или мне кажется, что это дьявол пришел мучить меня, заставив меня поверить, что я видел тебя на дамбе, твои глаза пылали, как болотный огонь. Ты пришел, чтобы закончить то, что не сделал?
   - Уилл, Уилл, послушай меня - я пришел просить прощения и прощать! Послушай меня, я люблю тебя!
   "Ах, это действительно лихорадка в мозгу. Мне кажется, она разговаривает со мной и протягивает руки. Ее глаза больше не горят, но мокры от дождя и слез. Была ли она невиновна в конце концов? Я обидел тебя, Мэри? Он вонзил кулак в бок лошади. "Нет, это сатана посылает мне эти сомнения. Я не ошибся. Я не допущу, чтобы я ошибся! Будь ты Люцифер или вавилонская блудница, нет, будь ты Марией, которую я когда-то любил, ты не сможешь превратить мое суждение в ложь!"
   - Возлюбленный... - я попытался снова, но ветер унес мой голос, сверкнула молния, и он упал на колени.
   "О, Господи, Боже мой, Ты, который привел нас, Твой новый избранный народ, в эту пустыню, в эту землю обетованную, спаси меня от Искусителя!" он молился, сложив руки, его скулы багровели в сумерках. "Даже при всей ее хитрости я любил ее. Как мне хотелось освободить ее, отведать ее тела - о, вавилонские котлы с мясом! Осудил ли я ее, потому что знал, что она принадлежит другому, и даже если бы я признал ее невиновной, я никогда не смог бы узнать ее милое тело? О, Боже, это говорит сатана, подрывая мои убеждения, наказывая меня за то, что я делаю Твое дело, о, Господи! Да, да, несомненно, Сатана искушал меня освободить ее, но я не поддался. Благодарю Тебя, Боже, что я не такой, как прочие люди...
   Как бессознательно он произнес молитву фарисея! Моя рука была струйкой влаги на его лбу, которую он вытер, как дождь.
   - Послушай меня, Уилл! Да не затыкают уши твои фанатизмом и самодовольством! Прислушайся к своим сомнениям! Неужели ты так уверен в воле Господа? Нет, ты не такой, и это причинило тебе боль, любовь моя!
   "Она все еще стоит передо мной. Ее губы шевелятся, но я не слышу. Как дьявол работает, чтобы ввести меня в заблуждение, и я болен, очень болен. Я не могу продолжать". Он поднялся с колен, цепляясь за уздечку лошади. "Пойдем, принц, мы вернемся в дом Сьюэлла!" Он вскочил в седло и двинулся в сторону Бостона, но я бежал перед ним, плача и умоляя, зная, что скоро меня снова затянет в туманы. - Уилл... Уилл...
   Он закрыл глаза рукой. "Сатана, отойди от меня! Я ушиб твою пятку сегодня. Уходи, Мэри! Я знаю, что ты принадлежишь сатане!"
   Я почувствовал, что ускользаю. Мой шанс упущен.
   "Нет, Уильям, я не принадлежу сатане! Я принадлежу только Богу - и тебе!
   * * * *
   Я проснулся с этим криком. Исаак рядом со мной не шевельнулся, а я лежал в темноте, размышляя над этим сном, который не имел никакого значения, но оставил во мне невыразимое отчаяние. Теперь, размышляя у костра, я проснулся, содрогаясь при воспоминании об этом сне. В следующий раз, когда я приготовлю пудинг, я урежу сало...
   В дверь постучали. Ну, кто будет гулять в такой несчастный день?
   - Впусти меня скорее, Мэри! У меня плохие новости! Беред!
   "Входи, братишка", - сказал я ему, хотя в свои сорок два года ростом шесть футов один дюйм он едва ли был маленьким. - Надеюсь, ни с Благодарю, ни с детьми все в порядке.
   - Нет, они процветают.
   - И ваша торговля тоже?
   "Слишком хорошо. Всегда будут нужны надгробия".
   - Тогда съешь тарелку тушеного мяса, пока будешь рассказывать мне.
   Он отмахнулся. "На Ребекку накричали! Завтра она предстанет перед судьями Хаторном и Корвином!
   Не моя Ребекка! Моя святая старшая сестра, которая знала Писание больше, чем любая другая женщина в деревне Салем!
   "Как они могут? Да ведь ей около двух и семидесяти! И она так слаба с болью в желудке! Кто это сделал? Титуба?
   - Нет, госпожа Энн Патнэм первой предъявила обвинение и заставила свою дочь и других служанок плакать, что вид Ребекки их мучает.
   Энн Патнэм, жена Томаса. Она когда-то была странной, эта. Думаю, ее мертвые дети были убиты колдовством. А юная Энн, бледный, непоседливый, нежный ребенок, была орудием ее матери. Что касается Томаса, то он был беспокойным, завидуя тому, что состояние Кормилиц и Эсти процветало, в то время как его собственное пришло в упадок.
   - А что брала госпожа Патнэм?
   "Она утверждала, что маленькие дети поднимались из могил в своих мокасинах и кричали: "Ребекка Медсестра убила нас!"
   - Но это глупо, чувак! Неужели магистраты этого не видят?
   - Если девушки видят видения, их кусают, щиплют и рвут булавками, судьи всему поверят.
   - Это убьет Ребекку, - закричал я, - она такая слабая и глухая. Она не услышит вопросов и скажет что-то не то и - о, Беред! Я уронила голову на его огромную грудь. "Они будут пытаться!"
   Он обвил меня руками. - Да, Мэри, даже без этого она вряд ли протянет и года. Но я трепещу за тебя.
   Моя голова дернулась назад. "Мне? Для чего?
   - Много говорят о том, как вы лечите людей, которых не могут врачи, как вы общаетесь с этой женщиной-спасательницей и как вы спасли собаку бабушки Пибоди от повешения. Между нами не осталось доверия. Мы смотрим на наших соседей и задаемся вопросом, не в союзе ли они с Дьяволом? Если моя корова заболеет, будет ли это заклинанием? Было немного шума, когда Титуба обвинил Сару Гуд. Она произнесла столько проклятий, что их хватило бы на сотню ведьм, но когда они арестовывают такую верную прихожанку, как Марта Кори, никто не может быть в безопасности".
   - Да, это правда, - вспомнил я. Разве собственный муж Марты не свидетельствовал против нее только потому, что она спрятала его седло, чтобы он не мог поехать в город и поглазеть на страдающих девушек? - Джайлзу следует выкрикнуть на себя - так ему и надо! - сердито сказал я.
   - Осторожнее, Мария, осторожно, - предупредил меня Беред. - Вот за такие горячие слова людей и обвинят. Воистину, они откапывают давно забытые вещи, вроде сына-мулата Гуди Кори.
   - Я думаю, она уже давно заплатила за это, - твердо сказал я. "Она клялась, что ее изнасиловали, но кто верит женщине? Так или иначе, теперь она член завета церкви. Во всем виноват ее острый язык и презрение к магистратам. Честность раздражает больше, чем скандал". Я сделал паузу. - Я не имел в виду Джайлза. Никому бы этого не пожелал".
   Он прислонился к дверному косяку, на шерстяной мантии выступили капельки растаявшего мокрого снега.
   - Дай-ка я высушу твой плащ у огня, - попросил я. "Ла! По какой причине я должен кричать? Я никому не причинил вреда, и все мои дети будут законными".
   "Да, но Том Патнэм смотрит на ферму Эсти зелеными глазами. И он, и его брат помнят судебный процесс из-за границ, которые они потеряли из-за ваших мужчин. Через тебя они доберутся до мужчин Эсти.
   "Тогда они трусы в деревне Салем!" - воскликнул я.
   "И дураки тоже! Неужели эти "избранники Божии" пришли сюда только для того, чтобы воевать между собой? И нападать друг на друга через своих женщин? - презрительно добавил я.
   Он опустился на угловой крюк и устало прислонился к камину, его длинные узловатые руки были раскинуты на коленях.
   - Дело не только в этом, - настаивал он. - Это ты, Мэри. Вы сильная женщина, у вас сильные идеи, и поэтому о вас шепчутся. Сэмюэл Смит до сих пор ворчит из-за того, что вы ругали его пять лет назад. Ваш язык может ранить.
   "Верно! Хотел бы я ранить его больше, чем своим языком! Негодяй издевался надо мной в моем собственном доме. Это было не больше, чем он заслуживал.
   - А вот в ординаре Ингерсолла рассказывает, как ты летела за ним, вся невидимая, хлопала его по плечу и потом целой каменной стеной в него грохнула.
   Я фыркнул. - Кто обращает внимание на этого пьяного болтуна?
   Его ответ был тихим и леденящим. "Практически любой в Салем-Виллидж в настоящее время. Они шепчутся о твоих простецах.
   "Ой, тьфу! Большинству из них я научился у нашей матери".
   - А ведь она в свое время обвиняла в колдовстве! Свет костра играл волшебно с его остроконечными бровями. "Я никогда не знал ее. Ты была моей настоящей матерью".
   - А ты, мой первый сын, - сказала я, поглаживая его седые волосы и думая о том, как забота о маленьком братике облегчила боль моей утраченной любви. "Теперь я не позволю тебе ехать домой в такую погоду натощак. Съешь немного этого рагу. Это очень вкусно.
   Он рассеянно окунул ложку в дымящуюся миску. - Заставь Исаака забрать тебя, пока есть время, - умолял он.
   - Ты такой же дурак, как и другие, Беред, если думаешь, что он когда-нибудь бросит свое бондарство. Кроме того, я должен поддержать нашу сестру.
   - Вы можете причинить Ребекке больше вреда, чем пользы, если доктора говорят, что для вашего лечения нужно больше, чем лекарство, а люди утверждают, что видели, как вы бормотали слова над своими глупостями.
   - А если я им немного Священного Писания внушу, что в этом плохого?
   - Говорят, ты бормочешь заклинания из Черной книги.
   Я выловил из кастрюли отборный кусок оленины и добавил его в его рагу. - Обложка Библии должна быть такой же черной, как у любой книги, а одежда священника - такой же черной, как у самого Дьявола, наверное. Все эти разговоры о черном человеке, заставляющем людей расписываться в своей Черной книге, - кто знает, но что может замышлять этот назойливый преподобный Нойес из Салем-Тауна или преподобный Пэррис... Мой голос оборвался, и я покраснела. с гневом и унижением, когда ко мне вернулись воспоминания о последнем кануне Дня Всех Святых на лугу Пэрриса. Я бы не сказал Береду. Он был слишком опрометчив - он навлечет на нас всех неприятности, а у меня не было доказательств. Не мог я опознать и человека в тяжелом черном капюшоне и плаще.
   - У тебя нет друга в лице преподобного Пэрриса, Мэри, - прервал мои размышления Беред.
   "Верно! Как так?"
   - Сара Биббер говорит, что вы говорили людям, что не пойдете на наши службы, потому что вам не нравится набивать карманы стяжателей.
   - Да, хотя я и не называл его стяжателем. Но вы хорошо знаете, что его контракт позволяет ему оставлять себе любые деньги, полученные от нечленов. Я имею право посещать свою собственную церковь.
   - Верно, но небезопасно издеваться над человеком божьим.
   "Тогда пусть ведет себя как один, а не как хнычущий, скупой барбадосский разносчик", - возразил я.
   Беред в отчаянии ударился головой. "Мария, Мария, если ты не можешь обуздать свой язык лучше, чем это, помоги тебе небо".
   - Нет, это было сказано только между нами. Ешьте сытно, Беред, - сказал я, - и благодарите Господа за то, что я не живу в вашей придирчивой Салемской деревне, где священник не может уберечь молодых девиц от озорства или довольствоваться прихожанами, и все в место царапает и злословит, как стая диких кошек. Неудивительно, что они бросили на Топсфилда желтушные взгляды. Здесь не должно быть такой чепухи.
   Он задумчиво макал хлеб в подливу, глаза его были обеспокоены.
   - Он может распространиться, сестра, - предупредил он. "Он может распространяться".
   Глава тринадцатая
   Я сам начал пробовать тушенку, но кочерга заменила мне ложку. Что со мной происходило? Мечтать в постели - это одно, а стоя и бодрствуя? Я хотел, чтобы кочерга снова превратилась в ложку, но она так и осталась кочергой. Сильно потревоженный, я повесил его обратно на стойку. Что было реальностью - мои сны или моя жизнь наяву?
   Я все еще размышлял, когда пришел Грег. Он взглянул на стопку книг. - Проводишь какое-то исследование, я вижу.
   "Да. Что такое ведьмин торт?
   "Ведьминой пирог был смесью ржаной муки и мочи заколдованного, которую скармливали собаке. Если животное трясло, то пораженный наверняка находился под чарами ведьмы. В чем дело? он прервался. "У меня грязное лицо?"
   Я смотрел на его блестящее лицо. Это напомнило мне кое-что. - Нет, не грязный, Грег, просто мокрый. Здесь!" Я взяла свежую салфетку и вытерла капли дождя.
   "Как далеко вы прочитали?" он спросил.
   - Только первая сцена, - признался я. - Вы сказали, что его нельзя надевать до следующего года.
   "Нет, но репетиции для девочек начинаются этой осенью; так что они могут получить свои партии по шаблону - действительно прожить их ".
   "Я не уверен, насколько это будет хорошо для них", - возразил я. - Например, Роуэн - она слишком впечатлительна.
   "Право, Митти, дети спокойно относятся к таким вещам. Они будут веселиться, отправляя своих старейшин на виселицу.
   Но ты помнишь Роуэна в ту ночь, когда была вечеринка, я хотел было сказать, но тут вспомнил о сегодняшнем дневном представлении. Не притворялась ли она и той, что была раньше?
   "Я предполагаю, что я чрезмерно опекаю," я уступил.
   - Я принес кое-что, чтобы показать тебе. Он вытащил из кармана конверт и извлек несколько цветных снимков.
   "Узнаете это?" он спросил.
   Зачем мне заставлять себя смотреть? "Должно быть, это памятник, который вырезал ваш предок - как его звали?"
   "Беред... Беред Таун. Что случилось? Ты дрожишь.
   "Здесь холодно. Давай подойдем поближе к огню, - сказал я, стараясь не вспоминать крепкого мужчину с тающим с мокрого снега плащом, который только что сидел на угловом выступе. " Всегда будут нужны надгробия ", - сказал он.
   - Это... это действительно впечатляет, - поспешил я. "Герб и особенно рыцарь с перьями". Я невольно вздрогнул при следующем представлении, которое он мне протянул. "Итак, это скелеты и песочные часы: вы правы - эти крылатые песочные часы действительно похожи на вампира!"
   Его внимание переключилось на книги на столе. - Здесь хорошие рекомендации, - сказал он, перебирая их. - Однако не ждите, что кто-то из них согласится.
   "Историки когда-нибудь? Суть игры в том, чтобы найти новый ракурс, иначе книга не будет опубликована".
   Он нахмурился. "Разве не хорошо получать новые интерпретации?"
   "Что происходит с изначальной истиной? Бьюсь об заклад, когда-нибудь какой-нибудь остроумный историк канонизирует Гитлера, и люди поверят ему, потому что его книга стала бестселлером. Вы не можете судить людей прошлого в свете нашего мышления сегодня. Если бы вы сказали колонисту не осушать болото, потому что это может повредить экологии, он бы не имел ни малейшего представления, о чем вы говорите. Или попробуй убедить его, что индейцы - люди с правами, он скажет, что они - утильсырье и...
   Он удивленно посмотрел вверх. - Ты действительно читал об этом, не так ли?
   Я был смущен. "Ну, я начал. Почему?"
   - Потому что только что вы употребили старый термин для обозначения "дикаря". В колониальные времена они называли их "спасёнными", как ты только что.
   Это вышло так естественно; но как я мог знать это? "Я читал книги ESP", - засмеялся я. "Я все еще говорю, что несправедливо судить о наших предках по нашим нынешним меркам".
   - Вы пытаетесь оправдать суды над ведьмами?
   "Нисколько. Но если бы нам пришлось жить с их суевериями и страхами, кто знает, что мы могли бы сделать?"
   Его брови нахмурились над очками. "Но я пишу по убеждению, а не только для того, чтобы продать книгу".
   Я подумал, каким маленьким мальчиком он выглядел в данный момент. Я подавила желание провести пальцами по его мягко развевающимся светлым волосам.
   "Знаете, это действительно линейная скульптура", - сказал я вместо извинения. "Какими бы ужасными они ни были, эти черепа и стилизованные ребра - произведение искусства. Но почему он вырезал на камне два скелета? Стоутон никогда не был женат.
   - Не знаю, я никогда об этом не думал, - медленно ответил он. "Череп был обычным мотивом на колониальных надгробиях, но я не могу вспомнить ни одного другого случая, когда использовались бы два. Конечно, это было более сложно и дорого, чем большинство".
   "Посмотрите, как переплетены эти ребра. Беред Таун пытался что-то сказать? Связать старика с женщиной?
   Он пожал плечами. - Могло бы быть - если бы старый скряга мог любить женщину - или любую женщину его.
   "Почему ты думаешь, что его не любили? Историки так говорят?" - возразил я. - Откуда они могли знать?
   - Хороший вопрос, - признал он. "Он был холостяком, поэтому они делают вывод, что его не любили".
   "Этого я не слышал о холостяках", - парировал я.
   - Значит, есть надежда для меня? - дразняще сказал он, протягивая руку. Реакция внутри меня умерла, когда рука прошла мимо меня, чтобы взять книгу в ярко-синем и красном переплете. Неудивительно, что он никогда не был женат!
   "Вот отличный источник, - заметил он, - дневник Сэмюэля Сьюэлла" .
   "Звучит смертельно скучно".
   "Нисколько. Сьюэлл был американским Пеписом. Его ухаживания за подходящими вдовами и его описания колониальной жизни восхитительны".
   Грег перелистнул страницы. "Он был помощником судьи на процессах в Салеме, и его записи бесценны. Например, см. здесь: "19 августа 1692 года. В этот день в Салеме были казнены Джордж Берроу, Джон Уиллард, Джон Проктор, Марта Кэрриер и Джордж Джейкобс в присутствии очень большого числа зрителей. Там были мистер Коттон Мэзер, мистер Симс, Хейл, Нойес, Чивер и другие. все они заявили, что невиновны, Кэрриер и все остальные. Мистер Мазер говорит, что все они умерли по праведному приговору. Мистер Берроу своей Речью, Молитвой, заявлением о своей невиновности очень тронул бездумных людей, что заставляет их говорить о его казни с трудом".
   "Джордж Берроуз, - объяснил Грег, - бывший служитель деревни Салем, чуть не спас себя в последний момент, безошибочно прочитав "Отче наш" - они верили, что ни одна ведьма не сможет пройти ее, не споткнувшись".
   "Я заметил, что Сьюэлл называл тех, кто поддался влиянию Берроуза, "бездумными"".
   "Тем не менее, Сьюэлл был первым судьей, который отрекся от своих показаний. О, вот кое-что интересное: "Около полудня в Салеме Джайлз Кори был задавлен до смерти за молчание: два дня, один за другим, суд и капитан Гарднер Нантакета, который был его помощником, приложили к нему много усилий. знакомство: но все напрасно".
   - Значит, Джайлз все-таки получил возмездие! После того, как он свидетельствовал против своей жены, он это заслужил".
   Грег удивленно посмотрел на него. - Ты читаешь дальше, чем я думал.
   "Читать? Да ведь все об этом говорили... Голос, не мой, умолк. - ...эм... что это значит, - я быстро сменил тему, - "дожать человека до смерти?"
   "Они положили на жертву доски и загрузили их камнями. Если бы бедняга не признался, они бы добавили еще, пока он не был бы раздавлен насмерть. Джайлз умер героем в последний раз. Отказался признать себя виновным или невиновным, чтобы имущество его наследников не было конфисковано. Ему восемьдесят лет, и потребовалось два дня, чтобы убить его!"
   "Бедный старик!" Я почувствовал волну вины. Глядя через плечо Грега, я прочитал вслух: "20 сентября. Теперь я слышу от Салема, что около 18 лет назад он подозревался в том, что затоптал и задавил человека до смерти, но был оправдан. Об этом не вспомнили, пока об этом не рассказал Ане Патнейм упомянутый Призрак Кори в субботу, в ночь перед казнью. Неужели Сьюэлл действительно верил в такую чепуху?
   - Мало того, что он поверил в это, так еще и свидетельство такого рода отправило двадцать человек на смерть. Они назвали это "спектральным свидетельством". Другими словами, сатана мог принимать облик только виновных - тех, с кем у него был договор. Если бы у тебя была на меня обида, все, что тебе нужно было бы сделать, это сказать, что однажды темной ночью ты видел мою фигуру, сидящую в изножье твоей кровати...
   - Если бы я это увидел, я бы не стал обвинять тебя в колдовстве.
   Расщелина на его подбородке углубилась, но он продолжил - "и во время колдовской истерии это было самым убедительным доказательством".
   "Если бы призрак появился сегодня, они назвали бы это неправильным судом". Моя шутка была потеряна для него. Он встал и смотрел, как дождь стекает по огромным стеклянным стенам. Жуткий свет затонувшего солнца, тщетно пытающегося проникнуть сквозь облака, заполнил комнату. Внезапно он обернулся. - Ты знаешь, какой сегодня день?
   - ...эм... двадцать второго сентября. Так?"
   - Это осеннее равноденствие, - сказал он. - Ведьмы сегодня должны устроить шабаш.
   Я подумал о Дилане и его шабаше на старой ферме тети Бо и задался вопросом, будут ли они праздновать - внутри, я надеялся.
   "И, - продолжал он, - почти триста лет назад в этот день была проведена последняя салемская казнь, что могло быть или не быть совпадением - то есть, если ковен высшего сословия приносил жертвы своему богу". ".
   "О, Грег, это далеко в левом поле".
   - Я знаю, но это интригующее предположение. Он снова повернулся к окну. "Странно - позже в тот же день пошел дождь - Сьюэлл сделал заметку".
   - Она была среди них?
   "Кто?"
   - Сестра твоего предка - Мэри Истик.
   Он начал. - Откуда у тебя это имя?
   "Почему, от тебя, Грег, ты не помнишь? Ты рассказал мне о ней в тот день, когда дал мне сценарий.
   "Я уверен, что использовал имя "Эсти", а не "Истик"! Ни один из имеющихся у вас справочников не использует эту версию. Так где ты его взял?"
   Из семейной Библии , чуть не сказал я ему. Но это был сон, и он этого не понял. Он уже смотрел на меня так, как будто я был каким-то призрачным доказательством.
   "Вы, должно быть, использовали старую форму бессознательно".
   - Разве ты не говорил, что это призрак Марии предотвратил новые казни? Я попросил. - Что ты имел в виду?
   - Это есть в протоколе, - ответил он, позволив себе отвлечься. Четырнадцатого ноября девушка Уэнам сообщила преподобному Джону Хейлу, что в течение почти двух месяцев после казни Марии ее "форма" страдала от мести. Мэри, похоже, впервые посетила девушку в призрачной форме за несколько часов до ее казни. "Я иду на лестницу, чтобы меня повесили за ведьму, но я невиновен, и не пройдет и двенадцати месяцев, как вы в это поверите". Мэри Эсти пришла на встречу двенадцатого ноября, прихватив с собой еще одну женщину - собственную жену Хейла, которая была еще жива и имела безупречную репутацию. В конце концов Хейл убедился, что дьявол может принимать облик невиновного человека и что "спектральные свидетельства" - это заблуждение. Девушка сообщила, что Мэри Эсти поклялась, что ее казнили неправомерно, и пришла оправдаться, крича: "Месть! Месть!'"
   - Последнее не похоже на Мэри Эсти, не так ли? Я наблюдал.
   "Нет, это не так, но чистка была остановлена. То, что было начато развоплощенными существами, закончилось одним. Спектральные свидетельства теперь вызывали подозрение, и люди потеряли вкус к охоте на ведьм. Губернатор положил конец казням, несмотря на энергичные протесты Стоутона и его клики. Но, к сожалению, прошли годы, прежде чем многие из обвиняемых были освобождены. Некоторые умерли в тюрьме. В те времена заключенным приходилось платить за свое питание. Если у них или их семей не было денег, их считали должниками, даже если они были невиновны". Он взглянул на часы. "Я, пожалуй, пойду."
   - Почему бы тебе не остаться на ужин?
   - Я бы хотел, но сегодня вечером я должен освещать особое собрание совета. Они готовят петицию к губернатору о государственной помощи, чтобы река не вымыла Писхейвен. Как насчет дождя? Он слегка поцеловал меня в лоб и вышел за дверь. Ну ладно, кто мог драться с мэрией?
   Я взял дневник, размышляя о том, что, кроме дождя, было достойно записи Сьюэлла в то роковое осеннее равноденствие, когда были повешены восемь человек, включая Мэри Эсти. Наверняка ему есть что сказать по этому поводу!
   Нет, видимо, он не нашел это важным. Обсуждались более неотложные дела: "Четверг, 22 сентября 1692 года. Уильям Стоутон, эсквайр, мистер Коттон Мазер и капитан Джон Хиггинсон с моим братом Св. были в нашем доме, обсуждая публикацию некоторых "Испытаний над ведьмами". ... Ого! Так что к пиару в те времена тоже относились щепетильно! Читаю дальше: "Г. Стоутон ушел и оставил нас, пошел дождь и было очень темно, так что, пройдя немного дальше укрепления, пришлось возвращаться снова...  и далее: "Лейт. Губернатор, идущий через Кози, из-за прилива так промок, что готов лечь спать, пока не пошлет в Дорчестер за сухой одеждой...
   Остальной мир был отрезан серой завесой дождя, барабанившего в окна. Где-то глубоко внутри меня раздался голос:
   " Нет, Уильям, я не принадлежу сатане! Я принадлежу только Богу - и тебе !"
   Глава четырнадцатая
   Не успел Грег уйти, как в кухню вошел доктор Брун, стряхивая воду со своего плаща. Он взгромоздился на кухонный табурет, его кожа была красновато-золотой и влажной от непогоды, вода все еще капала с его усов и бороды.
   - Был ист лос, Митти? он спросил. - У тебя отсутствующий взгляд.
   Я поколебался, затем сказал: "Я думал о том, чтобы сделать горячий шоколад. Не хотите ли?"
   " Ах, вундербар!" - воскликнул он.
   - Поймите, это частичная оплата за консультацию психиатра, - сказала я, расставив чашки с дымящимся шоколадом. "Я ожидаю, что ваш счет будет соответственно уменьшен". Я сказал это легкомысленно, но на его лице было беспокойство.
   - Это из-за Роуэна? он спросил. - У нее было еще одно заклинание?
   "Сначала я так и думал, - ответил я, - но это было только действие. Она пытается убедить меня, что ей следует сыграть главную роль подростка в конкурсе. Нет, на этот раз я пациент. Однажды ты сказал мне, что у тебя есть повторяющийся сон. Ну, у меня та же проблема, но мои мечты выходят из-под контроля. На самом деле, это сверхъестественно. Они меняются по характеру, становятся более интенсивными и... ну, они касаются того, что произошло много веков назад. Только позже я узнаю, что то, о чем я мечтал, действительно произошло - по крайней мере, частично. Я начинаю верить в свои мечты".
   Если мои симптомы и беспокоили его, он этого не показывал. "Возможно, вам лучше начать со своей первоначальной мечты", - вот и все, что он сказал.
   - На самом деле их было несколько, но один особенно выделяется. Мне снилось, что я был с мужчиной в высокой пуританской шляпе, идущим вдоль моря. Мы были влюблены, но потом я сделала что-то - не знаю что, - что оттолкнуло его от меня навсегда. Однако в последнее время мне снятся другие сны, связанные с одним и тем же общим периодом в районе Салема. В большинстве этих снов я старше и замужем за другим мужчиной. Как будто все годы между Салемом и Писхейвеном стерлись из памяти, и события, которые произошли тогда, просачиваются сквозь тонкую стену времени в мой мозг. Это звучит безумно?"
   Моя чашка тряслась, когда я пыталась отхлебнуть шоколад. Что он подумает? Низкий смех прервал нарастающее во мне напряжение.
   "Вы спрашиваете психиатра, если это звучит безумно?" Он продолжал посмеиваться. " Meine liebe Mitti, тебе придется сделать что-нибудь получше, чтобы я подумал, что ты сумасшедший".
   - Но есть еще кое-что, - сказал я, успокоившись. "Во сне я как будто заново переживаю сцены из жизни реально существовавшего человека. Ее звали Мэри Таун Эсти, и она была казнена в Салеме в этот самый день в 1692 году. Более того, Грег является ее прямым потомком.
   -- Ну, это естественно, -- сказал он. - Ты подцепил это от него.
   "Не совсем. Еще до того, как я встретила Грега, мне снилось, что я Мэри Таун, и я была на кухне нашего дома в Салем-Виллидж и разговаривала со своей матерью. Она упрекнула меня в том, что я отвергаю костюм Исаака Эсти, бондаря , и стремлюсь выйти замуж выше моего положения за молодого джентльмена из Бостона. Откуда я мог знать эти имена или что Исаак Эсти действительно был бондарем?
   Он пожал плечами. "Возможно, вы слышали все это в детстве".
   "Нет, тогда люди здесь не были одержимы своим наследием - не так, как сейчас. О, они иногда шутили о своем ведьминском происхождении, но только вскользь. Кроме того, в то время как большинство фамилий здесь прямо с Салемской виселицы, тогда здесь не было ни Таунса, ни Эсти, так что я не знал бы этих имен. Думаешь, в реинкарнации все-таки есть что-то? - резко спросил я.
   Он ответил не сразу, но продолжал помешивать шоколад. - Вы с Люцианом спорили об этом, когда впервые пришли, - вспомнил он. "Я чувствую то же, что и ты. Это заманчивая теория. Это не было доказано так или иначе, и я не думаю, что что-либо в христианской религии требует, чтобы мы выбирали какую-либо сторону. Мы можем только предполагать, а предположения порождают множество возможностей помимо реинкарнации".
   Он положил свои широкие сильные руки на мои, но, несмотря на интимность жеста, казалось, что он говорит издалека. "Как ученый и врач, я должен принимать только то, что могу воспринимать своими пятью чувствами, но не могу. Я в основном метагностик, то есть верю, что познание Абсолюта достигается не через логические или научные процессы, а через высшее сознание - интуицию, если хотите. Человек не может ждать, пока наука докажет Абсолют. Он должен совершить большой умственный и духовный скачок вперед за пределы досягаемости науки". Он остановился и покачал головой. "Я звучу так, как будто начинаю новую книгу. Проще говоря, мой дорогой Митти, я верю в жизнь после смерти. Если мое убеждение верно, те салемцы, о которых вы говорите, где-то находятся, перевоплощенные или на каком-то другом плане существования, назовите это раем, если хотите.
   Меня охватило тепло. Я вспомнил разговоры, которые у меня были с отцом.
   "А где те другие планы существования?" - пророкотал он. - Может быть, как вы говорите, нас от них отделяет тонкая стена, и мысли Мэри Эсти доходят до вас. Возможно, она направляет их вам.
   "Но почему?" Мой отец никогда не заходил так далеко. - Это еще дальше, чем реинкарнация. Почему Мэри Эсти должна пытаться достучаться до меня?
   Он убрал руки и беспомощно жестикулировал. "Я не могу на это ответить. Возможно, она хочет сообщить что-то, что было забыто со временем, или... - он сделал паузу.
   - Или она пытается предупредить меня о том, что грядет. Я вздрогнул.
   "Возможно, это вовсе не Мэри Эсти. Возможно, вы уловили чьи-то мысли, например, Грега.
   - Еще до того, как я узнал его?
   "Перенос мыслей не знает границ. С другой стороны, ваши мечты могут быть просто мечтами.
   "Даже если они придут средь бела дня, когда я бодрствую?"
   "Сны наяву известны". Он похлопал меня по руке. - Не волнуйся, Митти, я не думаю, что у тебя галлюцинации. Но вы очень чувствительны, возможно, медиумисты. Как и святые".
   "Я никогда не думал, что у меня с ними что-то общее, - засмеялся я, - но у вас было бы что-то общее с Мэри Эсти - и у вас, и у Даны. Согласно моему сну, Мэри и ее мать были сведущи в древних медицинских знаниях, переданных им от старых жен - может быть, ведьм, если уж на то пошло. Они лечили травами и стихами, и некоторые из их методов лечения поразительно опередили свое время. Например, в одном из снов мать Мэри привила индийской девочке вещество из гнойничков на моих... на руках Мэри. Видите ли, я переболел коровьей оспой и... - Я остановился. Доктор Брун потерял вид отстраненности и уставился на меня.
   "Это невозможно!" он вздохнул.
   "Конечно нет! Вакцинация не была изобретена".
   "Я не это имею в виду. Вы только что напомнили мне о сне, который я видел прошлой ночью. Возможно, в вашей теории "тонкой стены" что-то есть. Я думал, что был в доме, где хозяйка рассказала мне, что они с матерью спасли нескольких индейцев от заражения оспой, втирая гной коровьей оспы в порезы на руках. Я помню, как был одновременно заинтригован и в ужасе - в ужасе, потому что практика звучала как колдовство. И все же эти индейцы остались невосприимчивыми".
   - Кто... кто была эта женщина?
   "Не знаю, но я был Коттоном Мэзером".
   Настала моя очередь смотреть. "Тот, кто присутствовал на повешении и писал о процессах над ведьмами? Он упоминается в дневнике Сьюэлла. "
   "Одинаковый. Однако сон вполне мог возникнуть из моего подсознания. Видите ли, я не мог назвать вас сумасшедшим, не указав пальцем на себя. В ходе моих теологических исследований я стал одержим Джоном Кальвином и Коттоном Мэзером, двумя самыми блестящими фанатиками, которые когда-либо жили. Временами даже казалось, что они овладевают мной. Кальвин отправил на костер Майкла Серветуса, испанского врача и католического теолога, который осмелился усомниться в Троице. Коттон Мэзер, со своей стороны, написал брошюры о колдовстве, которые воспламенили жителей Салема. Хуже всего то, что он предотвратил помилование своего коллеги-священника Джорджа Берроуза.
   "По иронии судьбы, спустя годы Мазер вызвал гнев своих современников, сделав свой величайший вклад в развитие человечества. Изучив медицину, он заинтересовался статьей лондонского врача о прививке от оспы. Во время эпидемии 1721 года Мазер убедил доктора Забдиэля Бойлстона из Бостона сделать прививку 241 человеку. Из них только шесть умерли, что является замечательным рекордом, особенно с учетом того, что они использовали опасный метод прививки своим пациентам оспы вместо более безопасной вакцины против коровьей оспы, которую Дженнер "открыл" спустя годы. Людям, воспитанным в страхе перед колдовством, прививка казалась опасно близкой к колдовству. Столы были обращены на Коттона Мэзера. Бомба, которая, к счастью, не взорвалась, была брошена в его дом в разгар фурора.
   "Как две жизни, такие как жизнь Кальвина и Мазера, могли породить такие крайности добра и зла, было предметом моей магистерской диссертации. С тех пор мне снится Серветус, корчащийся в огне, или Джордж Берроуз, болтающийся на конце веревки, и я просыпаюсь с мучительным чувством личной вины. Значит ли это, что я реинкарнация Кальвина или Мазера? Или оба? У меня нет доказательств, подтверждающих это. Все мои сны можно проследить по тому, что я читала, даже тот, что о вакцинации".
   Холодные мурашки пробегали по моей коже стаккато. - И все же этот сон - почти продолжение моего, - воскликнул я. "Это жутко - мы с тобой теперь знаем друг друга и мечтаем о прошлых жизнях в одной и той же главе истории. Так работает реинкарнация?"
   Он поставил свою чашку. "Согласно теории, люди, которые были частью особенно травмирующей кармы в одну эпоху, как правило, перевоплощаются вместе, чтобы отработать ту же самую карму в другое время. Однако они могут поменяться ролями. Например, ваш отец в одном воплощении может быть вашим мужем, братом, сыном или просто знакомым в следующем.
   - Это может стать кровосмесительным, не так ли?
   "Нисколько. Реинкарнация не имеет ничего общего с линиями крови. Человек не обязательно перерождается в той же семье или даже в той же расе. Перевоплощается только духовная часть нас. Инцест чисто физический, как и секс. Женщина в одной жизни может стать мужчиной в следующей. Иисус сказал: "Ибо, когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни выходить замуж, но будут, как Ангелы на небесах". Думаю, он имел в виду, что душа универсальна и не имеет пола".
   - Как вы думаете, все ли сегодня здесь, в Писхейвене, когда-то играли роль в салемской истерии? Я задавался вопросом, ошеломленный удивительностью мысли.
   Он не ответил, а сидел и размышлял, сцепив руки на коленях, глядя куда-то в... в другой раз?
   - Из-за вас эта стена кажется тонкой, как бумага , доктор Брюн, как будто я могу протянуть руку и просунуть сквозь нее руку. Если это правда и в теории кармы есть хоть что-то, то имеет ли Мирная гавань хоть какой-то контроль над своей судьбой?
   "Всегда есть свобода воли", - напомнил он мне.
   "Истинный." И в тот момент мне не хотелось говорить о том, как мужчина в высокой шляпе - Уильям Стоутон - и Грег неразрывно переплелись в моем сознании. Это было бы слишком много.
   "Если бы реинкарнация могла быть доказана, - сказал я через мгновение, - она могла бы перевернуть мир".
   " Джа , - усмехнулся он, - вместо того, чтобы искать своих предков, люди будут составлять карты своих прошлых жизней".
   Глава пятнадцатая
   Чарити и Деймон неожиданно прибыли после ужина. Роуэн вернулся наверх, доктор Брун заснул над книгой, а я пытался научиться плетению виннебаго у Даны. Время от времени мой взгляд блуждал по матери Дэймона, которая сидела с Кэри в большом кресле с подлокотником и играла в старую игру о церкви и шпиле. Это была очаровательная картина: пожилая дама наклонилась вперед, ее мягко вьющиеся белые волосы мерцали под настольной лампой, а Кари нетвердо оперлась на худые колени. С ее золотыми локонами, глазами цвета олененка и нежной розовой кожей она могла бы быть моей бисквитной куклой - зачем мне было думать об этом?
   Хлопнула задняя дверь, разрушив момент, и вошел Деймон, неся бутылку вина и одну бутылку бренди. - Мы собираемся праздновать, - объявил он.
   - Что праздновать?
   - О, ты здесь, - неопределенно ответил он.
   - Я возьму очки, - сказал я, вставая. "Пойдем на кухню и поиграем в бармена".
   "Нет, не уходите, миссис Декора", - сказал Деймон Дане, которая собирала свое плетение. "Включая тебя".
   Она снова села. - Митти, я бы предпочла немного клюквенного сока, если он у тебя есть, - сказала она, бросив предостерегающий взгляд на Мать Перевозчик.
   - Где Роуэн? - спросила Чарити.
   - Надеюсь, спит, - ответил я. "Она была дома с простудой, и я хочу, чтобы она выздоровела, чтобы завтра пойти в школу".
   "Ой." Она выглядела разочарованной, когда поставила сумку с вязанием на пол и села рядом со свекровью.
   На кухне я расставил стаканы на подносе, достал из холодильника клюквенный сок, налил немного в маленький стаканчик для Кари и наполнил два бокала вина.
   "Да ладно, Митти, не говори мне, что ты тоже собираешься WCTU на меня", - запротестовал Деймон.
   - Я должен, - строго сказал я. - Один для Даны, а другой для твоей мамы.
   "Ей не понравится, когда с ней обращаются как с ребенком".
   - Но она очень любит клюквенный сок и - не лучше ли ей? Я имею в виду... - я сделал паузу, смущенный. - Простите, у нее действительно проблемы, не так ли?
   - Это тебе Дана сказала? Он осушил один из стаканов в раковину и наполнил его вином. - Значит, Дана рассказывала сказки, не так ли? Мать временами шатается из-за артрита. В нашей семье нет записей об алкоголизме. Пьющие, да, но они могли справиться с этим. Так может и Мать стакан вина.
   Он взял поднос и прошел мимо меня, оставив меня со слезами на глазах. Пока я стоял там, вытирая их, я понял, что забыл вынести мусор. Я поднял его и направился к задней двери. Голоса, доносящиеся из гостиной, заставили меня остановиться.
   - Что это, сынок? Я слышал, как Мать Перевозчик спросила.
   - Что-то, что доктор прописал, - ответил он.
   "Вино? О нет, я не думаю, что мне лучше, Дэймон.
   - Стакан не повредит, мама.
   Я кипела, когда выбрасывала мусор снаружи, и резко хлопнула задней дверью. Дерево сомкнулось на дереве над средним пальцем правой руки. Я покатился на кухню, меня тошнило от боли. Пока остальные кружили вокруг меня, доктор Брун перевязал мне палец, а Деймон сделал мне укол от боли. Я отказался лечь.
   - Со мной все будет в порядке, - заверил я их. "Дана, ты не могла бы уложить Кэри спать?"
   - Надеюсь, это не серьезно, Митти, - сказала Мать Перевозчик, когда Дана сняла Кариад с колен. В ее речи была легкая нечленораздельность, а вино капало на ее синее платье. Я поцеловал Кэри и обнял ее.
   - Донванна, иди спать, - начала она причитать.
   - Уже пора спать, - сказал я. - Дана расскажет тебе историю.
   Я с головокружением сел на диван. Обезболивающее начало действовать. Деймон принес мне рюмку бренди.
   "Вот, возьми это, Митти, - сказал он мне. - Это будет лучше для тебя, чем вино.
   Я медленно отхлебнула, чувствуя, как тепло разливается по моим конечностям. Он сел рядом со мной. - Мы пришли сюда сегодня вечером по делу, Митти, - сказал он, - но если ты не в настроении, мы можем отложить это до завтра.
   Черити оторвалась от вязания. "Это не может ждать слишком долго".
   - Она права, - сказал он. - Нам нужно узнать ваш ответ в ближайшее время.
   Прозвенел предупреждающий звонок. Что Деймон пытался сделать? Он знал, что алкоголь и обезболивающие несовместимы. Я поболтал бренди в стакане, понюхал его, но не попробовал остальное.
   "Деймон, ты п-видал наш старый дом, п-давно", - неуместно заметила его мать, почти спрятавшись в кресле с подлокотником.
   "Да, мама." Его голос был устало-терпеливым. "Парадное крыльцо уже под водой. Он не будет стоять долго".
   "Мне нравился этот старый дом. Это л-как я н-тону.
   Я никогда не слышал, чтобы она так говорила.
   "Это был п-прекрасный дом", - продолжила она. - Разве не так, сынок?
   - Да, мама, - сквозь зубы. Он повернулся к нам. "Она права. Это было одно из прекрасных старых мест здесь.
   "Помнишь клуб, который ты построил на кленовом дереве?" она настаивала.
   "Да, мама!" Он нетерпеливо постучал трубкой о пепельницу на столике в конце. "Мой дед когда-то был самым богатым человеком в городе, а потом река смыла его владения. Я вырос, ненавидя реку, и я намерен когда-нибудь доказать, что имя Перевозчика не может быть погублено слепым, бездумным заблуждением.
   - И мне всегда это нравилось, - ответила я, удивленная его страстностью, - даже несмотря на то, что это забрало Гарета. Но это была не вина реки".
   - Ты все еще винишь в этом Айрис, не так ли? Тон Чарити был таким же резким, как ее вязальные спицы.
   Я не собирался вступать в старый спор. "Как ты говоришь, Деймон, - продолжила я, не обращая внимания на то, что меня перебили, - это слепая, бессмысленная вещь, но в нее вмешивается и человеческая ошибка. Прости меня, я должен быть честным. Мне кажется, ты очень хорошо справился. У вас единственная в городе медицинская практика, красивый дом; вы состоите в загородном клубе; вас уважают в обществе...
   - Этого недостаточно, - возразил он, болтая в зубах трубкой. "Авианосцы были лидерами в Писхейвене. Мой дед и прадед хотели построить здесь утопию. Они были мечтателями, но были и практичными людьми - честными, трудолюбивыми. Они выбрали низину, потому что она была богаче и там было оживленное речное движение. Лодки даже из Нового Орлеана причаливали к пристани Кэрриера. Потом по крупицам все рухнуло. Пьянство или лень разрушили их мечты? Нет, это была проклятая причуда природы. Да, у меня есть все, что ты перечислил, Митти, но я все еще на ипотечном холме. Мои доходы едва превышают мои расходы. Я хочу, чтобы свобода действий сделала что-то действительно значимое, чтобы имя Carrier снова стало нарицательным, чтобы превратить Peacehaven в мегаполис, о котором мечтал мой дед".
   Его голос дрожал, а глаза сверкали огнем фанатика. "В течение многих лет я изо всех сил пытался придумать осуществимую идею, и, наконец, она у меня есть. Вы, Мартин, - обратился он к доктору Бруну, - с вашими знаниями в области археологии и вашими связями по всему миру можете оказать неоценимую помощь, когда придет время. Но у тебя есть ключ ко всему предприятию, Митти.
   "Я? Но я так новенький здесь. Я действительно не знаю, что я мог бы сделать".
   "Прежде чем я продолжу, позвольте мне сказать, что наш комитет готов зарегистрировать и выпустить акции всякий раз, когда будут сделаны окончательные приготовления. Помимо Тайлера Бишопа, президента банка, и меня, в группу входят Калеб Тутакер, Мелвин Осберн, шериф Гуд и другие. Естественно, нам понадобится внешнее финансирование, и Тайлер это тоже устроил. Он был на связи с крупным чикагским синдикатом, и они практически завязаны. У меня есть для тебя два альтернативных предложения, Митти, или, возможно, третье. При любых обстоятельствах вы получите значительную прибыль.
   "Но мне нечего инвестировать", - сказал я, озадаченный. "Тетя Бо оставила мне имущество, но не огромную сумму денег. В следующем году, когда все уладится, я намерен искать работу".
   Он положил потную руку на мою. - Тебе не нужно ничего вкладывать, Митти, во всяком случае, не наличными. Вам просто придется сидеть сложа руки и вырезать купоны".
   Я неловко рассмеялся. Где был улов? Теперь Деймон был на ногах, ходил взад-вперед. "Это не просто наспех задуманная идея. Мы потихоньку выбирали варианты на несколько здешних участков, в основном на ферму Хоббса.
   "Мы планируем построить на этих землях сочетание курортных и жилых кондоминиумов - совершенно новый город с домами и школами, торговым центром и зонами отдыха, включая загородный клуб и поле для гольфа. Куда я положил бренди? О, здесь! Он потянулся из-за спинки кресла и взял бутылку со столика с лампой.
   - Я принесу тебе стакан бренди, - предложил я.
   - Неважно, этого вполне достаточно, - сказал он, наливая ликер в свой пустой бокал. Иглы Чарити, которые остановились, возобновили свое щелканье.
   "Вы знаете эту низкую часть фермы Хоббсов? Мы выкопаем его, чтобы создать искусственное озеро. Когда-нибудь мы планируем прорыть канал к реке, чтобы отвести часть этой воды и вернуть себе часть старого Писхейвена, но это будет в далеком будущем".
   - Как вы собираетесь привлекать сюда людей? Я хотел знать. "Мэдисон - ближайший город любого размера, и до него невозможно добраться на работу".
   "Зависят ли Вейл и Аспен от соседнего мегаполиса?" - возразил он. "Кондоминиумы - отличная инвестиция".
   - Но это же горнолыжные курорты, - напомнил я ему.
   "Предоставленный. У нас должно быть что-то, что привлекло бы сюда людей - что-то уникальное - на самом деле несколько вещей. Одной из особенностей будет конкурс. Некоторые я не вправе сейчас обсуждать, но одно касается тебя, Митти. Поэтому мы предлагаем вам шанс стать крупным акционером".
   - Но я же сказал вам, что у меня нет денег для инвестиций.
   "У вас есть кое-что гораздо более ценное - пещера в задней части вашего дома. Местная легенда о пещере с сокровищами - главная претензия Мирной гавани на данный момент к славе, знаете ли вы об этом? Даже больше, чем наша салемская история, хотя конкурс может это изменить. Кажется, какой-то журналист пронюхал о пещере и включил ее в книгу о потерянных сокровищах, таких как шахта "Потерянный голландец" и легендарное сокровище острова Оук, так что она не совсем неизвестна. Теперь мне кажется, что это не более чем миф - как насчет этого, Мартин? Разве вы не начинаете соглашаться?
   Доктор Брун устало покачал головой. "Пока я ничего не нашел, но я не сдался. Однако предупреждаю вас, что в пещере Митти нет никаких следов индейских захоронений.
   - Вы полностью его изучили?
   "Нет, но я следовал за каждым проходом, пока он не сузился, так что я не мог идти дальше. Поскольку скальные образования возникли еще до периода индейской оккупации этого региона, я не пытался их вскрыть".
   "Честно говоря, я надеюсь, что здесь нет индейской погребальной пещеры, потому что мы сможем извлечь из этого выгоду, когда будем разрабатывать пещеру Митти".
   - Когда ты делаешь что? Я выпрямился. Черити опустила стежок.
   - В зависимости от того, какую сделку мы с тобой заключим, конечно, Митти, - сказал Деймон, посасывая трубку. "Мы предполагаем построить гигантский тотемный столб над входом и деревенский мост через щель, которая приведет в две большие комнаты позади. Мы взорвали сталагмиты и сталактиты, кроме нескольких для атмосферы, и установили систему освещения и витрины, чтобы разместить коллекцию артефактов американских индейцев. Затем, дальше в пещеру, мы могли бы посадить скелеты, глиняную посуду и индийские украшения, чтобы она выглядела как пещера с сокровищами. Если мы сможем раскопать самые глубокие проходы, мы можем позволить нашим клиентам быть археологами-любителями и самим раскапывать сокровища - за определенную плату, конечно. Мы посыпали проходы наконечниками стрел, бусами и битой глиняной посудой, чтобы счастливчики получили награду за свои труды - хороший пиар, знаете ли. Я читал, что на юге есть место, где можно копать драгоценные камни за столько-то час. А твоя история о принце Мадоге, Мартин, станет невероятной рекламой - в Висконсине выкопали валлийских индейцев!
   "Извините, - сказал он, - я ничего не смыслю в таких вещах - разве туристические достопримечательности заставят людей покупать здесь дома?"
   Деймон стряхнул пепел со своей трубки в камин. "Не сами по себе, нет. Но туристическая торговля принесет торговлю, магазины и офисы, а площадь, отведенная под легкую промышленность, потребует строительства домов для рабочих. Тем временем курортная зона будет развиваться на одном конце озера, возможно, с клубом типа Playboy. В конце концов у нас будет Женевское озеро западного Висконсина. Затем последуют кондоминиумы.
   "Подожди минутку, Деймон", - возразила я. "Это впечатляющие идеи, я признаю, но они кажутся мне ужасно "сомнительными". Почему здесь? Из-за пещеры, которая даже не была бы настоящей?
   "Я не думаю, что чикагский синдикат был бы заинтересован, если бы проект был неосуществим", - сказал он снисходительно.
   "Но если бы я согласился, - я проигнорировал отпор, - как бы вы предоставили людям доступ? Не могли бы вы продлить мою подъездную дорожку к задней части утеса? Нет, спасибо, это исключено!"
   - Это было бы непрактично, - сказал он. - Мы бы зашли с другой стороны, где не так круто. Мы скупали опционы на право проезда земель между фермой Хоббса и шоссе штата. Он перестал расхаживать и снова сел рядом со мной, положив руку мне на колено. "Теперь наш план состоит в том, чтобы сделать вас одним из основных акционеров или партнеров в схеме. Вам не придется вкладывать ни цента - только свою землю. Кроме того, мы хотели бы взять опцион на имущество миссис Декора - этот старый дом является историческим и подходит для театрализованного представления. В вашем случае, если хотите, вы можете напрямую продать нам землю, и мы будем готовы принять опцион прямо сейчас. Или вы можете сдать нам землю в аренду.
   - Мне придется отказаться от "Феникса"?
   "О, нет! Земля будет разделена. Если бы Чарити унаследовала имущество, то мы бы посвятили этому предприятию весь участок, но вряд ли можно ожидать, что вы откажетесь от своего дома. Естественно, Митти, тебе не нужно принимать решение сегодня вечером. Это слишком большое дело, чтобы относиться к нему легкомысленно". Он откинулся назад и посмотрел на меня сквозь трубочный дым. "А теперь, - отмахнувшись от темы, - как насчет игры в бридж? Вы играете, доктор Брун?
   "Да, но не будет ли "Монополия" более подходящей?" - тихо возразил он.
   - Я не могу играть, - сказал я.
   - Ты не можешь? Потрясение Чарити было глубоким. Как можно попасть куда-нибудь в Писхейвен, если он не состоит в бридж-клубе?
   - Я не говорю о бридже, - сказал я. "Нет причин откладывать мое решение. Ответ - нет, безоговорочное нет. Давай, построй свою Утопию, если хочешь, но не вмешивайся в мою пещеру. Древний индейский могильник с фальшивым тотемным столбом над ним? Это то, что сводит скальпирующих индейцев с ума. Это оскорбительно".
   Моя горячность сбила его с толку. "Оскорблять! Что ты имеешь в виду? Я думаю, это польстило бы индейцам и дало бы им работу. Мы могли бы нанять несколько скво и смельчаков, чтобы они стояли у дверей в костюмах и продавали сувенирные тотемные столбы, а они могли бы устраивать свои танцы".
   - Разве ты не знаешь, что тотемы священны для индейцев?
   Его презрение было очевидным. - Но это языческие символы - примитивные понятия дикого народа. Кроме того, здесь слишком мало индийцев, чтобы причинить нам финансовый ущерб".
   "Прости, Деймон, но я намерен оставить блеф таким, какой он есть - естественным заповедником".
   - Я скорее думаю, что вы нам должны, - едко заметила Черити. "Если бы не та индианка, тетя Бо оставила бы это имущество мне".
   Я напрягся. "Я не могу себе представить, чтобы тетя Бо поддалась чрезмерному влиянию в любом возрасте. Конечно, я никогда не пытался повлиять на нее".
   Чарити ткнула иглой в новый ряд, но Деймон от всей души хлопнул меня по колену. "Конечно, Митти, мы это знаем! Мы не виним вас. Я не собираюсь считать ваш сегодняшний ответ окончательным. Подумай об этом. Я понимаю, что внезапность этого смутила и встревожила вас. Кроме того, ты не в состоянии ясно мыслить после того укола, который я тебе сделал. Он сделал ставку на это и проиграл? - Согласен, это звучит странно - тотемный столб в глубине сорока - но помните, вход в пещеру находится в доброй миле от "Феникса". Вы бы вряд ли знали, что это было там. Подумайте, что бы вы сделали для Peacehaven! Это оживит город, создаст рабочие места, даст людям шанс на лучшую жизнь. Вы могли бы внести реальный вклад - одна тетя Бо наверняка бы поаплодировала!"
   Он все перекручивал, чтобы я была первоклассной шлюхой, если откажусь.
   "Разве ты не делаешь достаточно, Деймон, только для развития курортной зоны?" Я попросил.
   "Мы не можем сделать это без синдиката, и они настаивают на пещере. Говорят, что без этого мы были бы просто очередным проектом в глуши. Мы должны привлекать людей - заявить о себе на карте". В его голосе появилась умоляющая нотка. "Есть некоторые из нас, которые достаточно думают о Писхейвене, чтобы быть готовыми влезть в долги, чтобы добиться этого. Мы считаем, что вы должны быть готовы внести свой вклад".
   Я поболтал бренди в своем стакане. - Скажем так, Деймон, - сказал я. "Прямо сейчас мой ответ отрицательный, но если вы можете придумать план, который имел бы подлинную историческую и образовательную ценность, с минимальным нарушением природы, который действительно принес бы пользу людям, которые в нем нуждаются, а не промоутерам, тогда и только тогда я бы даже рассмотреть ваши предложения. Но тотемный столб, фальшивый могильник и немного любительской археологии - всего этого нет!"
   В нетерпении он пролил немного бренди. "Но эти вещи сделают это место!" Затем он вздохнул. - Ты неисправимый романтик, Митти, но я не собираюсь принимать поспешное "нет". В конце концов, как можно ожидать от такой женщины, как вы, понимания бизнеса такого масштаба?
   - А ты неисправимый шовинист-мужчина, - парировала я. "Интересно, почему тетя Бо вообще тебя терпела. Уорд в этом участвует?
   Он беспокойно пошевелился. - Нет, он не провидец и не игрок. Он сверился со своими часами. - Нам лучше идти. Завтра утром мне нужно быть на операции, и я пообещал, что загляну к Элисон по дороге".
   Старая стянутость вернулась к моему горлу. "Она слишком худая. Она больна, Деймон?
   "О, просто менопаузальный мандраж. На самом деле, она сильна, как лошадь. Ее способность исцелять просто фантастическая. Я вырезал родинку у нее на спине несколько лет назад. Вылечили практически за одну ночь".
   Доктор Брун откашлялся и, казалось, собирался что-то сказать, но Деймон прошел мимо него и потянулся за бренди, чтобы наполнить свой стакан. - Один на дорогу, - сказал он и остановился. - Боже мой, что здесь произошло?
   Бутылка была почти пуста. Стакан Матери Перевозчика со стуком упал на ковер.
   - Ты снова опозорила нас, матушка? - прошипел он ей.
   Старуха подняла голову. - Привет, сынок, - пробормотала она, вздрогнув, когда он поднял руку. "Я просто следовал указаниям врача".
   Дэймон сильно ударил ее по щеке, оставив три красные полосы на белой коже из креповой бумаги. Она начала плакать.
   Даже Чарити вздрогнула. - Не надо, Деймон, - умоляла она. - В конце концов, ты оставил там бренди.
   Дана быстро вошла в комнату и оттолкнула Деймона. Она встала на колени и обняла старуху, что-то шепча ей и гладя по лбу.
   - Думаю, тебе лучше уйти, Деймон, - сказала я, когда смогла довериться себе, чтобы говорить. - Если только ты не извинишься перед своей матерью.
   "Я просто использовал шоковую терапию", - извинился он. - Я... прости, мама. Он повернулся к Дане. - Я разочарован, миссис Декора. Я действительно думал, что ты ей помогаешь. Теперь я вижу, что она хуже, чем когда-либо".
   Звук, похожий на рев осла, оборвал его тираду. Остальные замерли, а Роуэн вползла в комнату, вертя головой то в одну, то в другую сторону. Мне пришлось отвернуться, чтобы скрыть улыбку. Она улучшила свое выступление. Конечно, это было возмутительно с ее стороны, но это прервало неловкий момент. Чарити упала на колени рядом с ней.
   - О, мой малыш, - простонала она. "Это происходит снова."
   Роуэн схватила тетю за руку. "Останови их! Останови их! Они кусают меня, щиплют! Она конвульсивно схватилась за шею и позволила языку свисать изо рта. Затем она закатила глаза, глядя на Дану. "Индианка, зачем ты меня мучаешь?"
   Дана побледнела, ее лицо превратилось в трагическую маску. Я больше не мог позволить этому продолжаться. "Хорошо, Роуэн, ты прошел прослушивание, - сказал я. "Теперь вставай. Ты должен быть в постели.
   Она не обратила на это никакого внимания, но скользнула по полу к доктору Бруну, ее язык то входил, то высовывался. "Ты! Вы пытались заставить меня подписать вашу черную книгу, но я не стал, так что теперь вы меня огорчаете, и... - заметив Мать Кэрриер, скорчившуюся в кресле, - вот она! Она только что была в моей комнате в образе большой рыжей крысы!
   - Роуэн, перестань! Я схватил ее за плечо, но она отпрянула и плюнула в меня.
   - Ты ведьма! - прорычала она, затем жалобно протянула руки. "Смотрите, куда она меня укусила!" Она вытащила из кармана иглу и сделала вид, что вытаскивает ее из руки. "Смотреть! Она втыкает в меня иголки!"
   Она мельком увидела испуганное лицо Чарити и рассталась. Хихикая, она обвила руками свою тетю, которая в замешательстве пыталась высвободиться.
   - Как поживаю, тетя Чарити? - спросил Роуэн. "Я знаю пьесу Грега практически наизусть. Я хочу сыграть Энн Патнэм, но мама не обещает мне эту роль, даже несмотря на то, что она будет в кастинг-комитете. Ты скажешь им, не так ли? Скажи им, что я действительно умею играть?
   Черити все еще была бледна и потрясена. - Конечно, дорогой, - сказала она. "Ты напугал меня. Ты отличная маленькая актриса". Она уставилась на меня. "Ты должна быть счастлива, что у тебя такая талантливая дочь, Митти, ты должна поощрять ее".
   - Да, - ответил я раздраженно, - но есть такая вещь, как кумовство.
   "Если вы извините нас," сказала Дана, ее лицо все еще было немного бледным, "Доктор. Мы с Бруном отвезем миссис Кэрриер в другой дом.
   После того, как они ушли, я отогнал Роуэна обратно в постель, а затем проводил Носильщиков до их машины. Дождь прекратился, и земля похрустывала от легкого инея.
   "Я бы хотел как-нибудь пригласить сюда Тайлера Бишопа, чтобы он объяснил вам финансовые детали", - сказал Деймон, садясь в машину.
   "Не трать зря время, - сказал я ему.
   Он хлопнул дверью, и они уехали. Гравий заскрипел позади меня. Я обернулся, но это была всего лишь Дарси.
   - Заходи, - пригласил я ее. - Ты дал мне толчок.
   - Я не могу остаться. В свете заднего крыльца ее лицо выглядело еще более обветренным, чем когда-либо. - Вы видели Юпитер?
   - Нет. Заходи и выпей бренди. Ты выглядишь застывшим.
   Она осушила рюмку одним глотком, но отмахнулась вторым. - Юпитера нет с прошлой ночи. Я искал его повсюду.
   - Не волнуйся, Дарси. Этот кот, наверное, ухаживает.
   "Это не суд. Я искал везде. Я просто знаю, что с ним что-то случилось. Она провела рукой по щетине своих седых волос, прислонившись к раковине, в красном клетчатом блейзере, наброшенном поверх знакомых старых выцветших джинсов и бледно-голубой рубашки.
   "У меня остался только один котенок", - сказала она. "Последний - если только кто-нибудь не принесет мне еще одну беременную кошку. Я стерилизовал всех взрослых кошек".
   - Твой ветеринарный счет должен быть астрономическим, Дарси.
   - Ты прав, Митти. Ну, я пойду. Если увидишь Юпитер, позвони мне, даже если это будет посреди ночи. Когда я забирался в постель, зазвонил телефон. Может быть, Дарси нашла Юпитер...
   "Здравствуй, Подчинись!" Снова тот же шепот. - Очень жаль твой палец. Это больно? Впихнуть шпильку глубже? О, это было больно, не так ли? Хочешь булавку в пупок? Мы можем причинить тебе боль в любом месте, где захотим. Отойди, Подчинись - отойди, пока у тебя еще есть время. Ты ведьма! Ты свинья! Вы сеете! Мы ненавидим вас...
   Глава шестнадцатая
   Окровавленное солнце лежало на холмах, когда на следующее утро Роуэн села завтракать.
   - Ты уверен, что достаточно хорошо себя чувствуешь для школы? Я попросил.
   - Ага, - низким голосом. "Я не приду домой рано. Я иду в Патч - о, черт, я забыл! Айрис сегодня не придет. Там будет Эдна, а банды нет.
   Эдна Брэдбери, жена почтмейстера и городская сплетница, могла проповедовать любовь и клеветать на соседа одним предложением. Тем не менее сегодня утром я мог благословить ее.
   Роуэн набила рот мюсли, схватила книги и побежала. Когда я смотрел, как школьный автобус проглатывает ее и исчезает под холмом, я жаждал прощального поцелуя и объятий, которые она дарила мне. Теперь я бы согласился на улыбку. Я сидел, неловко держа чашку кофе в левой руке, другая была почти обездвижена от боли. Макдуф прошлепал на кухню и принялся гоняться за своим хвостом, таким образом говоря мне, что ему нужно выйти. Когда я открыл дверь, вошла Дана.
   - Как поживает Мать Кэрриер этим утром? Я попросил.
   "Еще спит." Ее лицо было мрачным. - Я не понимаю мужа вашей кузины.
   "Я мог заплакать, когда он ударил ее. Коньяк она, конечно, взяла сама. Я пытался быть справедливым.
   - Да, после того, как он так удобно поставил бутылку рядом с ней. Он хочет доказать, что я не в состоянии заботиться о ней. Она полезла в карман и достала нож, вытаскивая его из потрепанных ножен. - У тебя палец опух. Позволь мне увидеть это."
   Я вздрогнула, когда она разрезала повязку. "Это нужно было снять несколько часов назад - оно стало слишком тугим". Она мягко надавила на ноготь, почти отправив меня на пол. "Я так и думал. Она продолжает кровоточить под ногтем и наращивает давление". Она подошла к плите, взяла горячий чайник и налила в чашку воды. Затем она положила лезвие ножа на раскаленные решетки.
   "Чем ты планируешь заняться?" - с опаской спросил я, увидев, как металл розовеет в синем пламени.
   "Не волнуйся. Это не будет так больно, как палец сейчас. Иди сюда и встань рядом со мной. Я хочу, чтобы этот клинок оставался как можно более горячим".
   Я нерешительно повиновался.
   "Держись!"
   Я подумал о репутации индейцев, переживающих боль. Закусив нижнюю губу, я замерла, пока металл прожигал гвоздь, а затем был извлечен. Темная кровь хлынула из крошечного треугольного отверстия, принося невероятное облегчение. Мне вовсе не нужно было быть храбрым.
   "Это принадлежало моей английской бабушке, - объяснила она. Ее рука дрожала, когда она сунула нож обратно в карман. "Она дала его мне, когда умерла. Я почти всегда его ношу".
   Стоя над раковиной и наблюдая, как из гвоздя сочится темная кровь, я увидел сморщенное, искривленное существо, окрашивающее воду в чашке в темно-коричневый цвет.
   "Это индийское лекарство, - сказала она, - корень, который я выкопала из болота. Это поможет предотвратить инфекцию и подготовит ложе для роста нового ногтя. Это также снимет боль".
   - Сейчас его почти нет.
   "Это просто потому, что он чувствует себя намного лучше, чем минуту назад".
   Доктор Брун прибыл, когда она закончила перевязку.
   - Ты как раз вовремя, - сказал я. "Дана готовит вафли".
   - Я пришел посмотреть, как там палец.
   - Тогда ты опоздал. Операция завершена, пациент находится в послеоперационной палате". Когда боль ушла, я был готов ко всему.
   - Хорошо, - сказал я после того, как доктор Брун несколько раз откашлялся. "Как дела? Предположим, кто-то начинает говорить.
   Он повернулся к Дане, но она молчала.
   - Тогда я вам скажу - это насчет миссис Проктор, - сказал он. "Я наблюдаю за ней уже некоторое время. Ее ухудшение было быстрым. Я знаю, что это не мое дело, но мне интересно, был ли отчет о патологии той родинки, которую вырезал доктор Кэрриер.
   - Вы подозреваете... рак? Я запнулся, сироп стал горьким во рту.
   "Я просто поднимаю вопрос. Наверняка доктор Кэрриер проанализировал образец, хотя, - вздохнул он, - очень печально, что слишком много врачей пренебрегают этим. Учитывая огромную потерю веса, которую она испытала за последний год, мистер Проктор - ваш двоюродный брат. Вы можете спросить его об этом".
   Сироп лился каскадом на вафли и тарелку Даны и на стол, пока она сидела как завороженная. Я взял у нее кувшин. Казалось, она не в курсе, что происходит.
   - Что случилось, Дана? - спросил доктор Брун.
   - Бородавка на пальце, - медленно сказала она. "Я никогда бы не подумал."
   Он покачал головой. "Сомневаюсь, что это было связано. Кроме того, это вырезал доктор Кэрриер. Вы просто заставили его атрофироваться.
   "Но я должен был предупредить ее сначала, потому что я помню, как она однажды сказала что-то о том, что он удалил родинку. Полагаю, я просто предположил, что патология была сделана.
   - И, наверное, так оно и было, - успокоил он ее.
   - Тебя беспокоит меланома, не так ли?
   - Вы знаете об этом? Он повернулся ко мне, удивленный.
   "Дочери священнослужителей многому учатся", - ответил я, и тут меня поразило это впечатление. "О Боже мой!"
   Он коснулся моей руки. "Мы ничего подобного не знаем. Конечно же, доктор Кэрриер принял меры предосторожности.
   Дана сидела, помешивая кофе, ее взгляд был обращен внутрь себя. - Нет. Я все это время видел это в ее лице и не узнавал. Я так же виновен, как и он".
   "Нет, Дана, - увещевал он ее, - мы не должны пока хоронить ее".
   - Меня не будет здесь, чтобы хоронить ее, - сказала она издалека.
   Я не понимал, что она имеет в виду, но мне это не нравилось, а когда она закрыла дверь, спрашивать было не о чем. Я вздрогнул.
   - Теперь тебе есть, что нам рассказать? - сказал ей доктор Брун.
   Она вздрогнула, как будто из сна. "О, да." Ее глаза метнулись в одну сторону. - Вы очень рассердитесь на меня, доктор. Я сделал много работы и хлопот для вас. Мы, индийцы, считаем некоторые вещи священными и делаем все, что в наших силах, чтобы защитить их. Я должен был быть уверен в тебе, Митти. Я наблюдал за вами, анализировал вас с тех пор, как вы пришли сюда...
   - Я знаю, - усмехнулся я.
   "Простите меня. Я был, пожалуй, груб. Прошлой ночью, спускаясь по лестнице, я услышал, как вы с доктором Кэрриером говорили о пещере. Теперь я знаю, что у тебя на сердце, и я могу говорить. Твоя тетя беспокоилась о том, что Черити и Деймон сделают с этой землей, если они унаследуют ее. Но если она оставит ее Уорду или даже им вместе, между братом и сестрой всегда будет ненависть. Поэтому, когда вашего мужа убили, она знала, что сделает.
   "Уорд не нуждался в этом имуществе, но он был нужен Перевозчикам. Они всегда жили не по средствам. Я уверен, что они фактически принадлежат Тайлеру Бишопу и банку. Тебе понадобится помощь, Митти. Доктор Кэрриер полон решимости и отчаяния, а его жена столь же волевая. Они будут разъедать вас по крупицам - как реку, которую он ненавидит, - пока не получат то, что хотят.
   Она замолчала, и какое-то время в кухне не было слышно ни звука, кроме назойливого жужжания электрических часов.
   - Почему ты извиняешься, мой друг? - спросил доктор Брун у Даны. "Эти проблемы не по вашей вине".
   - Я только иду на исповедь, - сказала она. - Я был несправедлив с тобой. Я позволял вам обыскивать одну пещеру за другой, а все время, что я знал, - если вы будете терпеливы со мной, я скажу вам...
   * * * *
   В течение часа мы втроем пробирались через кучи опавших листьев к пещере. Наверху деревья сверкали золотыми, красными и красно-коричневыми цветами. Но это была непостоянная и мимолетная красота - последний великолепный взрыв фейерверка, и деревья стояли оголенные и дрожали.
   Доктор Брун подготовился к восхождению на Маттерхорн. Он переоделся в высокие ботинки со шнурками, бриджи Хосен , ветровку и плотные перчатки. Альпенхат, украшенный красным пером и булавкой с эдельвейсом, небрежно восседал на макушке его седых волос. На его плечах висели камера, рюкзак и моток веревки, на поясе висели фонарь и аварийный комплект, а в руках он держал крюки и кирку. Время от времени мне приходилось соскребать листья, прилипшие к его шипованным ботинкам. Дана взяла с собой ланч и взяла с собой охапку инструментов. Из-за моего пальца они не хотели позволять мне сопровождать их, но сломанная рука не смогла удержать меня после того, как Дана рассказала свою историю:
   Ее отец, Махенук, или Два Ножа по-английски, взял амулет из моей пещеры, но с нижнего уровня, где он нашел останки неизвестного человека. Его дед по материнской линии позже идентифицировал некоторые из артефактов как типичные для его племени, но гораздо старше.
   "Значит, эти индейцы были нуада, - сказал я, - а не мандан".
   "Мы называем себя Нуада", - ответила она. "Белый человек назвал нас Мандан".
   Недостающая часть головоломки встала на место.
   Подсознательно я должен был всегда знать, что так оно и будет. Отец Даны завалил проход на нижний уровень пещеры камнями и щебнем после того, как аккуратно поставил на место драгоценности, корзины и глиняную посуду, которые он вытащил, чтобы показать старику.
   Несмотря на свой груз, доктор Брун первым добрался до входа в пещеру и бросил свое оборудование на землю до того, как мы прибыли. Он указал на широкую деревянную доску, перекрывающую обрыв между входом и комнатами за ним.
   "Должно быть, я стал забывчивым", - ругал он себя. - Я не собирался оставлять там эту доску.
   - Я была здесь с тех пор, а ты его убрал, - заверила его Дана. - И я уверен, что спрятал его в кустах, когда уходил. Мы не хотим, чтобы дети там потерялись или пострадали".
   "Возможно, Деймон и его группа шныряли вокруг", - предположил я.
   - Тогда ты должен быть еще осторожнее, Митти, - предупредила она.
   Вбив крючья, доктор Брун спустился по отвесным сторонам расщелины, закрепил веревку, а затем повел Дану вниз. Дальняя стена была подрезана, так что, пройдя несколько футов, они полностью исчезли. Я не был особенно очарован своей ролью часового. Я задумчиво прислушивался к звуку ударов кирки доктора Бруна о камень в черной пустоте, пока приглушенное эхо их голосов не стало почти неслышимым. Затем я уселся на камень сразу за входом в пещеру и достал свой блокнот и карандаши. За глубокой расщелиной лежал Бишопс-Блафф, похожий на гигантскую громовую птицу, загорающую под пылающим голубым небом. Алая, золотая и красновато-коричневая филигрань перемежались редкими ярко-розовыми оттенками на фоне темно-черно-зеленых вечнозеленых растений.
   Стая гусей с гоготом прилетела с севера, отклонилась от своего курса и пролетела над моей головой, затем сделала круг и возобновила миграцию на юг. Серые лисицы прыгали с дерева на дерево, время от времени останавливаясь, чтобы погрызть желуди и орешки. Я начал рисовать пейзаж, но палец слишком болел, и вскоре я отложил альбом.
   Несмотря на теплое солнце, на ветру дул резкий холодок, поэтому, рискуя подвергнуться военному трибуналу, я временно оставил свой сторожевой пост и перебрался под укрытие пещеры. Я пересек доску, проскользнул в узкое отверстие и ступил в большую комнату за ней. Зазубренные сталагмиты вздымались, чтобы встретить сталактиты, свисающие со сводчатого потолка над головой. Луч моего фонарика отражался от скал, отбрасывая на стены тени, которые напоминали ведьм и колосья кукурузы, отражающиеся в пруду. Одинокая летучая мышь кружила над моей головой, издавая странный пронзительный писк, а затем сообщила об этом на базу где-то в скрытых уголках пещеры.
   Это был только вестибюль пещеры. В детстве Гарет, Уорд и я проникли гораздо дальше. Помещение за ним, насколько я помнил, было еще более обширным. Мы назвали его "театром", потому что пол в задней части был приподнят, как сцена. Дальше спиралевидная комната, пронизанная каким-то первобытным водоворотом, вела к слиянию проходов, в которые мы никогда не осмеливались заходить. Кто-то убрал колонны в центре первой комнаты, чтобы образовался широкий проход, ведущий в следующую комнату. Их останки лежали по обеим сторонам огромными беспорядочными кучами - творения природы, на создание которых ушли эпохи, а на разрушение - мгновения.
   Тут и там с потолка капала вода, пока пещера терпеливо формировала новые сталактиты. Хотя здесь не было ветра, я все же почувствовал холодок. Мой свет рассеивал тени за формациями, когда я продвигался вперед. Что-то пронеслось мимо меня. Я остановился, затаив дыхание. Только кап-кап воды да слабое журчание во мраке. Мыши, летучие мыши и мое воображение! Направив фонарик на волнистую разноцветную известняковую колонну, я заметил тень, стоявшую во мраке. Я двинулся к открытому месту, поворачивая фонарик то туда, то сюда, делая вид, что ничего не видел. Когда луч снова упал на колонну, фигура отступила за нее. Я развернулся и направился обратно к входу, но он не отставал от меня, бесшумно двигаясь от столба к столбу, прижимаясь так близко, что я потерял ориентацию и невольно повернулся к узкому отверстию, ведущему в помещение за ним. В замешательстве и ужасе я принял его за вход в пещеру и бросился к нему. Слишком поздно я увидел свою ошибку. Я резко обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть кого-то, стоящего позади меня с поднятой рукой. Мой фонарик разбился об пол, и я нырнул сквозь тьму в...
   * * * *
   ... дневной свет. Что эти люди делали за домом бабушки Пибоди? А она всего три дня мертва! Один из них что-то поднимал на веревке, перекинутой через тяжелую ветку дерева. Ведь они вешали старую черную сучку Бабушки! По закону убийц овец следует вешать, но Тибби не был убийцей овец. Она задыхалась, язык вывалился изо рта, глаза выпучили добела, задние лапы хватали воздух. Не было ни одного щелчка, чтобы сломать ей шею, и она долго раскачивалась, прежде чем умереть.
   - Что ты делаешь? Я закричала и протиснулась между мужчинами, чтобы поднять страдающее животное и не дать ей задохнуться.
   - Перестань, женщина, - прорычал один из мужчин.
   "Но почему?" Кровь из раны на ее шее стекала по моей мантии. "Бедный старый Тибби никогда не убивал овец".
   - Нет, хуже! Веревка ослабла, когда человек, державший ее, взревел и хлопнул себя одной рукой по ягодицам. "Она укусила меня! Эта сука укусила меня, клянусь!
   - Как она могла, когда я держал ее на руках? Я усмехнулся.
   - Потому что она была фамильяркой Бабушки, подаренной ей самим Дьяволом.
   "Тибби? Дьявольская собака? Бабуля Пибоди не была ведьмой, а всего лишь бедной одинокой старухой, которая наслаждалась обществом собаки, - выпалила я. Этот Роджер Тутакер был самозваным пиявкой и хитрым человеком, не имевшим ни образования врача, ни остроумия другого. Он наслаждался кровопусканием и применением некоторых из самых отвратительных средств Хитрого Человека. "Вероятно, твоя распутница послала оспу тебе в мозг!" Я добавил.
   Он покраснел от оскорбления, но его язык продолжал греметь. "Бабушка заразила Иезекииля Конанта фурункулами, так что мы с Мэг закупорили его мочу в глиняном горшке и запекли ее. Взорвала духовку, но на следующее утро бабушка была мертва - верный признак того, что она наложила чары на Иезекииля.
   - Если бы такое было возможно, то вы и ваша дочь были бы убийцами. Вы думали об этом, Роджер Тутакер? Смеете ли вы обвинять бедную бабушку в том, что она ведьма, когда вы пользуетесь лекарствами из самой Черной книги? Брэй Уилкинс, - обратился я к пожилому мужчине, стоявшему в стороне, - вы, конечно, не верите в эту чепуху. Заставьте их подвести ее! Он попятился. "Ей очень больно, и она всегда была хорошей собачкой. Я ручаюсь, что никто из вас не подумал кормить этого бедного зверя после смерти его хозяйки.
   Никто не шевельнулся, но затем с внешнего края круга раздался низкий голос. "Да, пусть животное вниз! Вы объяснитесь! Вперед выступил невысокий, коренастый, крепко сложенный мужчина с темным лицом, залитым гневом. Это был Джордж Берроуз, пастор Салем-Виллидж, хотя я боялся, что ненадолго, если Патнэмам есть что сказать по этому поводу. Ходили слухи, что он настроил против них и некоторых других членов церкви своими еретическими идеями. Хуже того, он, как известно, обладал чувством юмора, неприличной чертой человека в облачении. Мне он казался более христианином, чем большинство ему подобных. -- Если Божие око на воробья, -- говорил он с пастырским достоинством, -- то насколько больше оно на верной собаке?
   Зубастик отпустил веревку так, что весь вес животного обрушился на меня. Я осторожно уложил ее, снял веревку с ее шеи и начал обрабатывать ее раны. Тибби слабо подняла голову и лизнула мою руку. Теперь все мужчины говорили одновременно. Они утверждали, что дух бабушки вселился в тело собаки! Иначе как могла такая слабая старая сука убить питбуля Джорджа Корвина, который никогда не проигрывал в бою? Я взглянул в изумленном изумлении. Сразу за кругом лежала огромная собака с разорванным горлом.
   -- Напал на мою собаку без предупреждения, -- заскулил Корвин. -- Моя собака была дрессирована для лондонских медвежьих ям, прежде чем я купил ее и привел сюда.
   "Более вероятно, что вы натравили их на драку, - обвинил его Берроуз. - Я видел, как вы это делали раньше, Джордж Корвин, и я полагаю, что все вы заключали пари, хотя это и было грехом. Ты проявил неприличную гордость за свою собаку, и многие хорошие звери умерли от его клыков. Скажи правду сейчас, человек, иначе твоя бессмертная душа будет проклята.
   Корвин покраснел и отвел глаза. "Эта адская гончая перебежала дорогу, а за ней пять черных бесов, и все они исчезли в основании дома. Потрошитель, вот, он точно сошел с ума.
   "Воистину, вы увидели возможность для драки и собрали толпу", - сурово сказал Берроуз.
   - Не толпа, преподобный, можно сказать, свидетели. Тогда я позволила Рипперу войти за ней - он все время рычал, а волосы у него дыбом, словно он посеял призрака.
   - Вы имеете в виду, что натравили его на нее, - поправил его пастор.
   Остальные беспокойно зашевелились.
   - Это правда, не так ли? он спросил.
   Сэмюэл Брейбрук вызывающе сгорбился. "Нечасто удается увидеть воздушный бой".
   "Боя не было, - продолжал Корвин. - Сука побежала в дыру, а Потрошитель за ней, но пока он протискивался, она схватила его за горло. И тогда только сам старый Ник мог дать этой старой суке силы перегрызть глотку моей собаке.
   "Или щенки!" - выпалил я. "Посмотрите на ее сиськи. Я ручаюсь, что у нее под домом есть щенки, а это бесята, которых ты видел.
   Берроуз стоял на коленях у дыры и вытащил извивающегося черного щенка. За ним последовали еще четверо. Они подбежали к Тибби и, несмотря на ее раны, начали сосать грудь.
   "Щенки! Ну, меня переведут!" Сэмюэл Брейбрук начал хохотать. Вскоре засмеялись все остальные, кроме Корвина, который пробормотал проклятие, перекинул мертвого зверя через плечо и зашагал прочь.
   Не успел он уйти, как к группе присоединился хорошо одетый мужчина с крошечной девочкой не старше трех лет в сопровождении худой женщины с кислым лицом в сером плаще с шелковым капюшоном и чепце из кольбертинского кружева.
   - Вы хотели создать еще больше проблем, преподобный Берроуз? Хозяйка Энн Патнэм противостояла ему.
   - Нет, госпожа, - защищал я его. - Он дал нам немного пудера.
   Ребенок смотрел на меня большими голубыми глазами, хрупкое существо, похожее на крохотную фарфоровую куколку.
   - Это малышка Энн? Я попросил. "Какая хорошенькая девчонка!" Девочка протянула ко мне руки, и я бы взял ее в свои, но отец грубо отдернул ее.
   - Мы ничего не получим от тебя, Гуди Эсти, - прорычал Томас Патнэм, - только не тогда, когда твои люди украдут наши законные земли.
   - Земли, подаренные нам судом, - тихо ответил я. Маленькая девочка снова наклонилась ко мне, ее крошечные ручки потянулись к пряжке на моем плаще.
   Мать хлопнула себя по рукам. - Не имейте с ней ничего общего, Энн. Говорят, ее мать была ведьмой.
   Ребенок, казалось, понял и начал кричать от ужаса.
   "Давайте пройдем", - велели они мне, но это были не Патнэмы, это были Деймон и Черити, а вопящий ребенок - Роуэн - и они извивались, поворачивались и распадались на части, а я парил из дневного света в ...
   * * * *
   ...снова тьма и осознание пульсации в голове. Я не знал, как долго я лежал на полу пещеры. Постепенно мой разум начал упорядочивать вещи. Я поднял руку к голове и почувствовал, как теплая липкая жидкость спутала мои волосы. Медленно мои глаза сфокусировались настолько, чтобы разглядеть тонкую завесу света, просачивающуюся в комнату от входа. Нападавший, должно быть, сбежал - я надеялся. С болью я начал медленно пробираться по неровному полу. Моя рука сомкнулась над сломанным фонариком - для оружия, если оно мне понадобится. Затем что-то отрезало слабый свет от входа. Осторожные шаги и быстрый топот! Я прижался к полу и стал ждать, мое сердце колотилось о твердый камень. Но теплый язык провел по моему лбу, затем повизгивал, скулил и возбужденно лаял, когда игольчатые щенячьи зубы вцепились в мою руку. Макдуф! И вот уже сильные руки поднимали меня.
   "Митти! Боже мой, что с тобой случилось? Грег коснулся моих волос. - Ты истекаешь кровью!
   - О, Грег, слава богу! Я думал, что он вернулся и собирался убить меня".
   "Кто это был?"
   "Я не знаю. Я просто знаю, что кто-то напал на меня. Как вы с Макдуфом нашли меня?
   "Я заскочил к тебе домой. Дарси была снаружи и искала свою кошку.
   - Разве она еще не нашла Юпитер? Бедная Дарси!
   - Она сказала, что видела, как вы, доктор Брун и Дана шли в этом направлении, выглядя так, будто собирались штурмовать Эверест. Я сказал Макдуфу вести себя как ищейка. Как видишь, он подает большие надежды, хотя я не был уверен, за кроликом он гонится или за тобой. Где остальные?
   Я не могла ответить за то, что тряслась, смеялась и плакала одновременно. Его руки сжались вокруг меня, и я почувствовала, как его сердце бьется о мою щеку. Казалось таким естественным просто наклониться к нему, позволяя моему телу раствориться в его. Его губы коснулись моей шеи, затем жадно проследовали вверх по изгибу моего подбородка, пока не нашли мой рот. Мои синяки и травмированный палец были забыты. Желание вспыхнуло во мне, удовольствие прокатилось по позвоночнику и достигло горла. После Оуэна я не думала, что когда-нибудь снова испытаю подобное, но здесь, в темноте, во мне родилась новая любовь - новая? Нет, это уже было раньше. Я провела пальцами по его лицу, как будто оно было написано шрифтом Брайля, - я знала эти губы, длинный узкий нос, глубоко посаженные глаза, слегка изогнутые брови, ямку на подбородке и волосы, мягко развевающиеся над воротником...
   Его рука потянула за шпильку, развязав спираль на моем затылке, и вся масса каскадом посыпалась на мои плечи. " Ах, Мэри, я люблю твои волосы - они шелковисто-мягкие ".
   - Да, Уилл, я люблю тебя - всего тебя .
   "Будут!" Он оттолкнул меня. - Почему ты меня так назвал?
   - Не знаю, - туманно пробормотал я. - Ты назвал меня Мэри.
   - Что я сделал? Он был недоверчив. - Это был неприятный удар, Митти.
   Я напрягся. - Я не блуждаю в голове, если ты об этом думаешь. Что с тобой, Грег? Когда я с тобой, я чувствую, что мы два других человека, и это меня пугает".
   - Ты выдумываешь вещи, Митти. Любой бы после такого удара. Нам лучше позвонить шерифу.
   Я сел. "Нет!"
   "Почему бы и нет?" Моя горячность удивила его.
   - Потому что это... - я остановился. - Я... я не люблю полицейские расследования, - сказал я, снова прислонившись к нему.
   - Хорошо, - прошептал он, проводя губами по моему носу, - но нам нужно, чтобы Деймон тебя проверил.
   - Не Дэймон - доктор. Брун. Я засыпал. - Кроме того, сейчас я чувствую себя прекрасно - просто прекрасно.
   - Не засыпай на мне, Митти! Вы не должны! Его голос был резким от беспокойства.
   "Не волнуйся! Я бы ни за что на свете не пропустил бы это".
   - Я тоже, - выдохнул он мне в шею. - О, Митти, с тех пор, как ты пришел сюда, я хочу... что это?
   Он резко оборвался, когда далекий звон металла о камень отразился от скалы. "Откуда это идет? Другой уровень? Это там, где доктор Брун и Дана?
   - Д-да, - запнулся я.
   - Значит, это ... пещера?
   Как я мог ответить, не выдав Дану? - Не знаю, - сказал я. "Мы пришли сюда сегодня из-за сделки, предложенной Дэймоном прошлой ночью. Вот почему я не хочу, чтобы он смотрел мне в голову. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом".
   Репортеры - паршивые любовники. - Но, Митти, это потрясающе! Если это пещера, то это сенсация! Всемирная сенсация! Готов поспорить, что National Geographic захочет сделать об этом большой разворот!"
   - О, ты делаешь поспешные выводы, Грег, - возразил я. "Вы не должны...
   - Все в порядке, Митти. Мы можем доверять ему".
   Дана стояла рядом с нами, ее фонарь окутывал нас кругом света. Сразу же она оказалась на коленях рядом со мной. "Ты ранен! Что случилось?
   - Это не глубокий порез, - сказала она, рассматривая рану, пока я объяснял. - Должно быть, это был скользящий удар, но у тебя будет ужасная головная боль. Грег, ты не видел, чтобы кто-нибудь выходил из пещеры?
   - Нет, должно быть, я просто опоздал. Это правда? Это пещера ?
   - Да, но я умоляю вас пока сохранить нашу тайну. Никто не должен об этом знать, особенно доктор Кэрриер.
   - Вы многого требуете от газетчика, - вздохнул он. "Однако одно условие, когда вы будете готовы - я первым получу историю!"
   "Честное слово".
   - Что ты там нашел? Мое любопытство оказалось отличным обезболивающим.
   - Кости, глиняная посуда, обломки корзин и это. Она подняла маленькую голубую стеклянную бусину. "Манданы любят бусы из синего стекла, привезенные первыми поселенцами. Это похоже, но грубее. Если он совпадет с бусинами, которые валлийцы делали на острове Ланди, тогда у нас будет настоящая подсказка. Но для проведения научного исследования потребуется время. Часть крыши провалилась...
   - Ты никогда не был там раньше? Я попросил.
   - Нет, мой отец не повел бы меня в нижние покои. Он сказал, что они слишком священны, чтобы их мог увидеть тот, чьи волосы не поседели, - объяснила она. Подняв фонарь, она впервые заметила опрокинутые образования.
   - Здесь кто-то работал! - прошипела она.
   - Деймон? Я предложил.
   - Я думаю, мы должны сообщить об этом шерифу или Джиму Уилларду, - сказал Грег. - В конце концов, это будет считаться нарушением владения.
   - Нет, ты не должен! Дана была категорична. "Это не просто проект Деймона - это что-то еще - я не знаю что, но я это чувствую. Я не люблю здесь незваных гостей, - добавила она, размахивая фонарем и заставляя ведьм и кукурузных колосков качаться в жутком танце. Макдуф унюхал запах, который привел его во внутреннюю комнату. "Это - святое место для меня, - продолжала она. Мы последовали за ней в дальний угол пещеры, где ее свет мерцал над замурованной стеной.
   - Мой отец сидит за этим, - сказала она тихим голосом. Волосы на моей шее встали дыбом. "Это была его последняя просьба, чтобы его дух всегда мог охранять эту пещеру".
   Она остановилась, когда из глубины раздался жуткий вой. Я крепко держал Грега за руку, пока мы шли на звуки в следующую комнату. Макдуф лапал и рычал что-то, чего мы не могли разобрать в тусклом свете. Когда Дана выдвинула свой фонарь вперед, мы ахнули от ужаса.
   Стены были забрызганы кровью, а на полу естественной сцены лежали высыхающие лужи. Тут и там по земле валялись клочья шерсти животных - красные, белые и черные, а посреди месива лежало полосатое, бесхвостое, изуродованное тело Юпитера.
   Глава семнадцатая
   " Ло ! Вон там идет Черный Человек со своими демонами ада! Тут и индейцы, и добрая медсестра, и добрая Эсти, и прокторы, и... добрый Кори и добрый Бишоп, все танцуют вокруг! Разве ты их не видишь? Вот, Гудман Уилкинс! Твои глаза не должны быть слишком острыми. Они маршируют вокруг дома собраний и кричат, чтобы войти! Держи дверь! Берегите окна! Эй! Черный Человек схватил меня - он щиплет меня - не надо, пожалуйста, не надо! Боже Небесный помоги мне! Обнажите меч, мистер Хатчинсон! Прогони его! О, вон вся адская толпа под окнами. Целься низко, дьякон Ингерсолл! Сорок чертей и большая негритянка из Стонингтона! Огонь! Огонь! Ах, посмотрите на кровь по всей земле - кровь дьявола! Они убегают! Кто-нибудь, помогите Мерси, она заболела! Эбигейл! Что с тобой?
   - Гуди Эсти меня душит. Она и меня укусила. Я голоден. Я иду в пастор ужинать. Подбирает плащ и уходит...
   - Не так, болван! Роуэн, произнесшая первую речь по памяти, теперь с отвращением повернулась к Джессике Уиллард. "Ты не читаешь инструкции вслух!"
   Роуэн получила желанную роль Энн Патнэм благодаря поддержке Чарити. Втайне я был доволен. Не только потому, что она была моей дочерью, но и для сильной роли нужна сильная актриса, и с каждым днем становилось все очевиднее, что Роуэн унаследовала талант Оуэна. Если бы я только мог проверить этот артистический темперамент! "Все в порядке, Джессика, - успокаивал я другую девушку, - у тебя все хорошо. У Роуэна был сценарий несколько недель, и это ваша первая попытка. Только помните, что нельзя читать слова в скобках. Это то, что вы должны делать, а не говорить. Что касается тебя, Роуэн, то ты, должно быть, действительно видишь этих призрачных индейцев и ведьм возле молитвенного дома. Энн не просто притворялась - она верила в это. Вот почему она смогла убедить своих старших.
   "Теперь Эбигейл Уильямс была полной противоположностью", - продолжил я. "Для нее все это было игрой. Было забавно быть в центре внимания и когда взрослые подчинялись ей, но она не могла выдержать свой поступок. Когда она проголодалась, то сказала, что к черту все это, и пошла домой".
   - Я не совсем понимаю, что здесь происходит, миссис Луэллин, - призналась Джессика. - Ты имеешь в виду, что демоны и индейцы были просто воображаемыми?
   - Конечно, глупышка! Рован рассмеялся.
   Я нахмурился. - Это моя вина, Джессика, - сказал я. "Я должен был объяснить. В этой сцене люди только что хлынули в молитвенный дом из забегаловки Ингерсолла - мы бы назвали ее таверной. Девочки галлюцинируют и кричат, что Парсон Берроуз и его демоны нападают на деревню Салем. Их старшие считают, что они могут лучше защитить себя от сил ада, которые, по их мнению, они видят, забаррикадировавшись в молитвенном доме. Это одна из немногих забавных сцен на конкурсе, и мы разыграем ее для комического облегчения".
   Сисси Осберн все еще лежала на полу. - Разве у меня здесь нет строк? - заскулила она.
   "Не в этой сцене". Меня раздражали ее постоянные жалобы. - Марси Льюис - служанка Патнэма и...
   - Я не хочу быть служанкой, - надулась она.
   "Но это одна из лучших частей". Я пытался быть терпеливым. "Вы можете испытывать эмоции в свое удовольствие. Просто продолжай биться в конвульсиях - тебя заметят, не волнуйся. У вас есть реплики в других сценах. Хорошо, мы снова возьмем это из твоей речи, Роуэн.
   Многое произошло за две недели. Были проведены пробы на женские роли и некоторые взрослые роли, и теперь мы репетировали в подвале церкви по субботам и воскресеньям после обеда, а также через несколько дней после школы. Я стал гораздо более вовлеченным, чем я намеревался. От художника по декорациям я прошла путь до сорежиссера, актрисы и директора по кастингу. В последнем качестве я оказался практически один. Если не считать того, что нам с Роуэном поручили роли Энн Патнэм и Мэри Эсти (на последнем настоял Грег), кастинг-комитет почти не работал.
   "О, Митти, у тебя гораздо больше сценического опыта!" - настаивали они, и мне нравилось заниматься кастингом, хотя я знал, что буду нести ответственность за любые ошибки. Нелегко построить производство с любителями; поэтому я был виновен в приведении типов. Было вполне естественно выбрать Айрис Фолкнер на роль Доркас Хоар, Чарити и Дэймона на роль старшей Энн Патнэм и ее вспыльчивого мужа Томаса. Мои мечты продиктовали этот выбор, как и Грег вместо Уильяма Стоутона. Сначала некоторые из них возражали против их несимпатичных ролей, но я напомнил им, что зрители лучше помнят злодеев, чем героев. Лучан также помог, согласившись сыграть сурового преподобного Сэмюэля Пэрриса, в чьем пасторском доме начались проблемы, а Люси сыграет его дочь Бетти.
   Среди взрослых ролей я отвел роли Марты и Джайлза Кори Дарси и Мэрион Загродник. Дарси сама была Кори и, как и Марта, была главным партнером в браке. Тем не менее, я начал ценить в Марион спокойную силу. Он полировал латуни в их гостиной в тот день, когда мы с Грегом неохотно сообщили новости о Юпитере. Скрывать правду от Дарси было бы большой медвежьей услугой, поскольку мы знали, что она только продолжит свои тщетные поиски. Дверь открыла Марион, высокий костлявый мужчина с курчавыми седыми волосами и длинными, украшенными перстнями руками, торчащими из развевающихся рукавов. Он воспринял новость спокойно, а потом позвонил Дарси. Впервые я понял, что Дарси опиралась на него так же сильно, как и он на нее.
   Роль Сары Биббер, одной из самых мстительных салемских обвинителей, досталась Элспет Осберн. Джим Уиллард, отец Джессики, должен был изобразить другого Уилларда - Джона, констебля, который отказался арестовывать своих соседей и поэтому сам был обвинен в колдовстве. Ирв Гуд был естественной фигурой шерифа Джорджа Корвина, который не только производил аресты, но и конфисковывал имущество заключенных, а их детей оставляли попрошайничать на улицах.
   До этого момента кастинговая комиссия соглашалась с моими рекомендациями, но они отказались, когда я предложил Роде и Дарреллу Джексону сыграть Титубу, рабыню Пэррисов, и ее мужа, Джона Индиана.
   "Какая? Такие видные роли для посторонних?" кто-то возразил.
   "Тогда Люциан, Люси, Грег, Роуэн и я все должны уйти в отставку", - возразил я. - Мы тоже чужаки.
   Они ерзали, не желая называть свою настоящую причину, но Элспет, наконец, резюмировала: "Ну, не так снаружи, как Джексоны".
   Я предвидел это, посетив Джексонов и прослушав их в частном порядке. Рода блестяще читала свою роль, и Даррелл с некоторой подготовкой приводил ее в форму. После небольшого спора, подкрепленного Грегом, я добился своей точки зрения.
   - Абигейл, что с тобой? Роуэн снова намекал на Джессику.
   - Гуди - Эсти - душит - меня, - монотонно прочитала Джессика. - Смотри, где - она - укусила - меня - я - голоден - я - иду - обратно - в - пасторский дом - на ужин. Она стояла неуверенно.
   - Джессика, - сказал я как можно мягче, - хотя ты и не должна читать указания вслух, ты должна им следовать. Давай представим, что твой плащ лежит вон там на столе. Иди и забери его. Это девушка, а теперь идите, как ни в чем не бывало. Ладно, Сисси, вот тут ты бормочешь чушь. Вы все будете заниматься импровизацией, девочки. Только следите за своим языком - никакого современного сленга!"
   Они собрались вокруг меня, пока я говорил. Помимо Роуэна, Джессики и Сисси, там были Линда Проктор, Люси, Дебби Клойс и Кэрол Редд. Младшая сестра Кэрол, Нэнси, пришла просто посмотреть, но она была такой милой и дерзкой, с вздернутым носом и светлыми волосами, что я тут же поручил ей роль пятилетней Доркас Гуд, самой младшей из ведьм. Нэнси была на два года старше, но для своего возраста была маленькой. Она подняла руку.
   - Да, Нэнси? Я попросил.
   - Ты знал, что здесь действительно, настоящая ведьма?
   Остальные девушки беспокойно зашевелились. - Она говорит о Руби Хоббс, - объяснила Кэрол. "Дети любят ходить туда на Хэллоуин, забрасывать окна грязью и обзывать ее".
   - Держу пари, ты бы не посмел, - вставила Сисси.
   - Я бы так и сделала, - возразила Кэрол.
   - Я тоже, - повторила Нэнси своей сестре.
   "Мы могли бы опрокинуть ее уборную", - предложила Дебби.
   "С ней внутри", - добавила Сисси.
   - А теперь подожди минутку! - прервал я. - Надеюсь, ты не это имеешь в виду. Руби не ведьма. Она просто бедная, одинокая старуха".
   - Она не бедная, - возразила мне Сисси. "Говорят, ее брат закопал деньги в сарае, и его призрак охраняет их".
   "Мой папа думает, что это вздор", - усмехнулась Джессика.
   - Ну, в любом случае, она грязная и сумасшедшая, - возразила Сисси. "Там страшно. В прошлом году Джуниор и я разбили тыквы по всему ее крыльцу, и знаете что? Она пришла за нами с топором.
   - Держу пари, твоим родителям не понравилось, что ты это сделал, - сказал я.
   Она резко отвергла это. "Им все равно. Говорят, она тоже сумасшедшая. Она никогда не давала нам угощений, так что она это заслужила".
   - Ага, - выдохнула Нэнси, впечатленная храбростью Сисси.
   "Хорошо, вечером у меня будет для вас угощение, - пообещал я им, - так что, надеюсь, вы не побеспокоите Руби. Она слишком бедна, чтобы покупать конфеты".
   "Меня не волнует, что говорит отец Джесси, мои родители думают, что у нее припрятано много денег", - настаивала Дебби Клойс.
   - Да, она старая скряга, - вмешалась Сисси. - Моя мать говорит, что у нее должен быть ценный антиквариат. Мама просто ждет, пока старая ведьма умрет, чтобы купить эти вещи на аукционе.
   "Поверьте мне, там нет ничего действительно ценного", - сказал я им. - Я был там и...
   "У вас есть?" в унисон. - Тебе не было страшно?
   "На что это похоже?"
   - Это было жутко? Вопросы приходили слишком быстро, чтобы на них можно было ответить. Только Роуэн оставалась в стороне, сидя, скрестив ноги, на полу и глядя на меня с почти гипнотическим блеском в глазах.
   - Айрис говорит, что Руби может наложить на тебя чары, если ты подойдешь достаточно близко, - сказала Люси.
   - И она тоже может проклясть тебя, - нарочито добавила Роуэн, позволяя словам дойти до сознания. Она не имела в виду Руби.
   Кэрол качнулась вперед на корточках. - Папа арендует ее поля, - важно сказала она. "Однажды, когда он катался на дисках, она подошла к его трактору, и он заглох. Полдня не бегал, но так и не нашел в этом ничего плохого".
   Нэнси вздрогнула и скрестила руки на плоской груди. "В этом году она хотела, чтобы папа платил ей больше арендной платы за ее поля. Когда он не хотел, она сказала, что он пожалеет. На следующее утро семь наших цыплят были мертвы".
   - О, это сделала лиса, - презрительно сказала Кэрол.
   Нэнси покачала головой. - Э-э, Па не нашел никаких следов.
   - Он так и сделал.
   "Не!"
   "Мои родители говорят, что проклятия никому не причинят вреда, - заметила Линда.
   "Может тоже!"
   "Каждую осень мама ходит на ферму Руби покупать яблоки, - вспоминала Линда, - но в этом году они были плохими, в них было полно червей, поэтому мама ничего не купила".
   - Я бы не хотела оказаться на месте твоей матери, - сказала Сисси. "Руби может сделать так, чтобы с ней случилось что-то плохое".
   "Если Руби умрет, моему отцу придется проповедовать на ее похоронах?"
   "Я знаю одно: если моим родителям придется ее бальзамировать, им лучше вонзить кол в ее сердце", - заявила Сисси.
   - Достаточно ! - выпалил я. - Вы, девочки, понимаете, что делаете? Ты ведешь себя точно так же, как те девочки из Салема триста лет назад. Они отправили на смерть двадцать невинных мужчин и женщин. Вы тоже начинаете?
   Они беспокойно заерзали - все, кроме Нэнси, которая была слишком маленькой, чтобы уловить аналогию. Я бы продолжил ругаться, но вошла Элисон.
   "Ладно, девочки, - я бросила тему, - возьмите это со страницы сорок восьмой. Миссис Проктор играет Ребекку Медсестру, старую, глухую и больную, и очень религиозную женщину, но ее все равно повесили.
   "Миссис. Проктор не выглядит таким уж старым, - возразила Джессика. - Как-то не совсем правильно получилось, - скривилась Элисон.
   "Девочки, - поспешно перебил я, - просто сочиняйте свои реплики по ходу дела. Я хочу, чтобы вы привыкли импровизировать. Ты ведешь, Роуэн...
   Она тут же рухнула лицом вперед с криком: "Там, наверху! Посмотри туда! На той балке стоит Goody Nurse с маленькой желтой птичкой, сосущей ей палец...
   Сомнительный комплимент Джессики оказался уместным. Даже в своем мягком белом платье из джерси Элисон выглядела чуть менее старой и уставшей, чем Ребекка Нерс, а морщины на ее прекрасной коже углубились. Я удивился своей мудрости, назначив ей эту роль, но она так стремилась ее сыграть. Где была Сисси? Она была нужна нам для этой сцены. Я шел на кухню, когда меня остановили искренние крики, доносившиеся из зала. Линда бешено бросилась ко мне, когда я выбежал на сцену. Другие девушки в ужасе наблюдали за Элисон, когда большие сгустки крови хлынули с ее губ и по ее белому платью.
   Глава восемнадцатая
   Cloyce's Market, единственный продовольственный магазин в Писхейвене, был недостающим звеном между старомодным бакалейным магазином и супермаркетом. Вещи по-прежнему можно было покупать из закромов, а мясо разделывали на заказ. Магазин также служил местом обмена женскими сплетнями. Три поколения Клойсов сменяли друг друга. У всех были высокие, покатые лбы, курносые носы и исчезающие подбородки; хотя эти характеристики были смягчены у Дебби, самого младшего члена семьи. Обычно я оставлял свою машину на стоянке у Клойс, а после репетиции мы с Дебби возвращались в магазин вместе.
   Церковь и Клойс находились на противоположных концах Эссекс-стрит, главной магистрали, вдоль которой теснились остатки торгового квартала. Я наслаждался прогулкой. Я провел слишком много времени в "Фениксе", и теперь было весело возобновить знакомство с самим городом. Эссекс-стрит, названная в честь округа Салем, мало изменилась. В некоторых случаях изменились владельцы, как и характер многих предприятий, но новизна была лишь косметической. Большинство старых зданий все еще стояло на месте, их кирпичи почернели и почернели от времени.
   Остальные обычно сопровождали нас только до Патча, где из громкоговорителя звучал современный Крысолов, выкрикивающий на улицу рок-музыку. Айрис обычно стояла у дверей, чтобы поприветствовать девушек, ее желтые глаза вызывали у меня протест. Я пытался предотвратить это, приглашая девушек в "Феникс" на пиццу, но пока они не желали нарушать свой распорядок - по понятной причине. Мирная гавань была на удивление лишена мальчиков их возраста. Младший Осберн, должно быть, был в дураках, пока был жив. Теперь остался только Иона Гуд, и он был не лучше дверного ограничителя, часами просиживавшего там с жеманной ухмылкой, пока его отец не входил, грубо дергал его на ноги и отправлял с каким-то поручением. Ирис, видя нужду девушек, отгородила половину помещения, создав подобие дискотеки, и разместила объявления в газетах близлежащих городов, привлекая оттуда мальчишек, - и в этом заключалась главная привлекательность места.
   Под оранжево-белой краской станции "Кларк" на углу следующего квартала виднелись узнаваемые линии пагоды старой заправочной станции Уодхамса. В здании из красного кирпича располагалась редакция газеты Peacehaven Puritan и квартира Грега. Старые линотипы стояли брошенными в задней комнате, так как печать уже давно была передана по контракту офсетной печатной машине в Ричленд-центре. Я сопротивлялся искушению зайти, зная, что весь город будет говорить. Инцидент в пещере не повторился; Визиты Грега теперь были подчеркнуто связаны с театрализованным представлением. Я спорил с собой, что это было так же хорошо. Я тоже не был готов взять на себя обязательства, и очевидная враждебность Роуэна по отношению к нему одновременно беспокоила и раздражала меня. Думала ли она, что я навсегда останусь вдовой?
   В отличие от других мест, в Писхейвене сохранился старый обычай угощать Хэллоуин после наступления темноты, так что в субботу у нас была репетиция, как обычно. Когда в тот вечер мы с Дебби вошли в магазин "Клойс", магазин был заполнен женщинами, покупающими остатки хэллоуинских конфет. Они моментально обрушились на меня.
   - Как Элисон? Глэдис задала первый вопрос.
   Прошла неделя с тех пор, как Элисон вернулась из больницы Мэдисона, где ей была назначена программа иммунотерапии. Дана поставила за ней охрану - чтобы ограничить визиты тех, кто приходил с пирожными, запеканками и любопытством, - так что я оказался в роли неофициального пресс-секретаря.
   "Она слаба, но поправляется", - сказал я, забирая тележку для себя.
   - Что это у нее - меланхолия? - спросила тетя Дженни.
   - Нет - меланома. Я подтолкнул тележку к секции выпечки. Энди Клойс оторвался от кассы, а его брат Генри склонился над мясным прилавком.
   - Распространилась на легкие, я слышала, - цокнула языком старуха. "Не могу привыкнуть ко всем этим новомодным болезням. В мое время, если у человека шла кровь изо рта, у него была галопирующая чахотка, и все. Я хочу, чтобы они перестали изобретать новые болезни".
   - Это злокачественное заболевание, не так ли? Это от Мюриэль Тутакер.
   "Боюсь, что так."
   - Каковы ее шансы?
   "Слишком рано говорить. Она может войти в ремиссию". Я попытался звучать ободряюще.
   - Я должна одолжить Элисон книгу, которую только что прочитала, - заметила Глэдис. "Это о Первобытном Крике - вы знаете, о травме, которую мы получаем при рождении. Дает нам всевозможные комплексы и болезни, поэтому, если мы можем просто...
   "Фиддлстикс, Глад!" - перебила тетя Дженни. "Я был тем, кому было больно, когда ты родился".
   "О нет, мне было гораздо больнее, мама. Я помню, как твои тазовые кости чуть не разбили мне голову, когда я проталкивался.
   "Хм! У тебя должна была болеть задница, - фыркнула ее мать. - Ты был трусом.
   - Должно быть, это была Мюриэль. Я отчетливо помню, как шел головой вперед". Глэдис повернулась ко мне. "Элисон просто обязана это попробовать. Это как заново родиться. Видите ли, повторное переживание вашего рождения избавляет вас от ваших физических болезней, а рождение свыше избавляет вас от ваших духовных болезней. Ты должен как-нибудь попробовать, Митти.
   Элспет спасла меня, выйдя в этот момент из соседнего прохода. "Я слышал, что Уорд не разговаривает с Деймоном".
   - Это еще хуже, - заявила Глэдис. "Я видел, как он ударил его. Я как раз подходил к церкви, чтобы потренироваться, когда Уорд рванулся вверх по ступеням. Они сажали Элисон в машину скорой помощи, а Уорд отправил Дэймона растянувшимся вниз по церковным ступеням. Он кричал что-то о патологоанатомическом заключении, которое Деймон не сделал".
   Я слишком живо запомнил эту сцену. После того, как я передала предупреждение доктора Бруна Уорду, он пошел к Деймону, который заверил его, что родинка не о чем беспокоиться.
   Когда Уорд увидел Элисон на носилках с окровавленным ртом и белым платьем, он пришел в ярость.
   Афтершоки были более масштабными, чем первоначальное землетрясение. Брюс изменил свою программу в медицинской школе, чтобы специализироваться на онкологии. "Я хочу узнать больше об этой штуке, которая убивает мою мать", - сказал он. У него, по крайней мере, был положительный выход. У Линды их не было. Впервые в своей молодой жизни она поняла, что трагедии случаются не только с другими людьми. Она ушла в свой собственный мир, колеблясь между полной замкнутостью и моментами высокого, неестественного веселья. Она проводила долгие часы на Патче, как будто не могла вернуться домой и увидеть, как мать ускользает от нее.
   - Это просто показывает, сколько у нас ошибочных зон, - говорила Глэдис. "Если бы Деймон и Уорд...
   Я подтолкнул ее. Чарити входила в магазин с Розалиндой.
   - Я не верю, что ты встречался с Розалиндой Бишоп, Митти, - сказала она. Она повернулась к Розалинде. "Митти сомневается в нашей программе развития Peacehaven. Деймон пытался объяснить ей это, но она не понимала. Я хочу когда-нибудь пригласить тебя, Тайлера и Митти.
   Розалинда слабо улыбнулась. - В любое время, Чарити, - пробормотала она. "Митти явно не деловая женщина".
   - Пожалуйста, не сейчас, - возразил я. "У меня слишком много мыслей об Элисон и конкурсе".
   "Конечно дорогая!" Моя кузина положила руку мне на плечо. - О, я должен вам сказать! Делаю ремонт в одной из спален. Как вы думаете, что бы предпочла Роуэн, синюю или зеленую? Или, может быть, желтый?
   "Почему?" - спросил я с тревогой.
   - Но разве она не сказала тебе? Она должна оставаться в нашем доме по крайней мере раз в неделю. Ты должен разделить ее со мной, Митти. У тебя две дочери, а у меня ни одной. Ее рот дрожал.
   "Кстати, о дочерях, - сказала тетя Дженни жене банкира, - Мюриэль сказала мне, что твоя на ведьминой ферме".
   Розалинда смотрела на нее глазами из закаленной стали. "Моя дочь, - холодно сказала она, - состоит в Корпусе мира".
   - Нет, это не так, - настаивала тетя Дженни.
   "Мать!" Мюриэль попыталась остановить ее.
   - Гарольд Мюриэл сказал нам, - настаивала старуха. "Гарольд Мюриэль - теперь он принадлежит ковену. Он сказал, что Шэрон там с ребенком.
   - У тебя есть готовое жаркое в короне, Генри? Розалинда обернулась так внезапно, что мясник сбил свой тесак с плахи, смущенный тем, что его застали подслушивающим.
   - Гарольд мог ошибаться, мама, - возразила Мюриэль.
   - Неправ насчет девушки, которую знал всю жизнь? Хм!" Тетю Дженни было не остановить. - Гарольд также сказал, что видел тебя и Дану там, Митти.
   Я сказал, что мы зашли как-то утром, зная, что Розалинда слегка повернула голову и слушает. Какая грустная пара у них получилась - Чарити так отчаянно нуждалась в ребенке, а Розалинда так отчаянно хотела отречься от того, что у нее было.
   - Ты видел Шэрон и ее ребенка? Элспет не знала пощады.
   "Я встретил прекрасную девушку по имени Майя, и у нее родился очаровательный мальчик", - уклончиво ответил я, выкладывая свои продукты на кассу. Элспет встала в очередь позади меня.
   - Странно, Митти, - сказала она своим пронзительным голосом, - что ты позволил этой индианке затащить тебя в логово ведьм.
   "Что мне кажется странным, Элспет, - возразил я, - так это то, что с твоим наследием ты сделала такое наблюдение".
   Это было неудачно выбранное замечание. Я понял это в тот момент, когда сказал это. Сегодня днем я не завел друзей.
   Глава девятнадцатая
   Тетя Бо сделала Хэллоуин незабываемым событием для детей Писхейвена. Несмотря на то, что подъем на холм был долгим и трудным, никто бы не пропустил наш дом. Дана и я продолжали ее обычай подавать пончики и горячий сидр гоблинам, монстрам и скелетам, которые маршировали по кухне и гостиной.
   Мать Кэрриер сидела в своем любимом кресле, держа на коленях маленькую светловолосую индианку - Кариад, наряженную Даной. Доктор Брун, веселый Один в костюме викинга, руководил соревнованием по ловле яблок. Роуэн уехала нянчиться с Уордвеллами.
   Дана была в своем костюме Виннебаго, украшенном лентами, с повязкой на голове и перьями, а я уговорил Грега надеть мою длинную черную монашескую накидку с капюшоном и маску дьявола. Дана была встревожена, когда я спустилась в костюме ведьмы. "Люди не делают этого в Писхейвене. Вы не увидите ни одного из детей, одетых как ведьмы".
   Было слишком поздно что-то менять, но лицо Грега подтвердило слова Даны, и даже дети с тревогой посмотрели на меня. Сисси, Кэрол и Нэнси задержались за остальными. Нэнси дернула меня за накладной нос. "Это не твое. Мне нравится твой настоящий. Ты симпатичная."
   Я обнял ее. - Ты тоже хорошенькая, Нэнси.
   - Сегодня вечером мы увидим настоящую ведьму, - прошептала она.
   Я должен был быть более внимательным, но в этот момент Сисси начала выплескивать воду из тазика с яблоками на Кэрол.
   " Ней , нэй! Доктор Брун размахивал своим коротким мечом с притворной свирепостью. "Я посажу тебя в кольцо огня, как Брунгильду".
   Сисси никогда не слышала о Брунгильде, но идея пришла ей в голову. - Ты собираешься околдовать меня, как сделал с Роуэном? - спросила она, заинтригованная.
   - Нейн, Мэдхен , - сказал он, тряся своим рогатым шлемом, - больше шансов, что ты околдовал меня.
   Хорошо получилось, подумал я, но инсинуация Сисси меня обеспокоила.
   - Давай, Сисси, - Кэрол дернула себя за вилы, - пошли!
   Нэнси вырвалась из моих рук. "Мы отправляемся в большое приключение", - пропела она.
   - Нет, Нэнси! Кэрол сказала ей. - Мы собираемся спустить вас к подножию холма. Папа сказал, что заедет за тобой в девять, а сейчас без пяти.
   - Как ты собираешься идти? Нэнси надулась.
   - Потому что я старше.
   - Уже довольно поздно, - с сомнением сказал я. - Твои мамы будут волноваться.
   "Моя мама ушла на собрание, - ответила Сисси, - так что я могу оставаться дома, сколько захочу. Мы получили наши угощения - теперь о трюках. Кэрол, ты уверена, что папа разрешит тебе прийти?
   "Конечно", - с некоторой неуверенностью. "Ему все равно, чем я занимаюсь, потому что я девушка, а девушки мало чего стоят".
   Когда они ушли, утащив с собой плачущую Нэнси, Дана и доктор Брун забрали Мать Кэрриер домой, а я утащил Кариад в постель. Когда я вернулся в гостиную, Грег снял с меня плащ и сел перед камином, подперев длинные ноги на угловой дуге. Я стоял там, наблюдая, как свет костра играет с его чертами: углубляя его глаза, придавая ему арлекинское, почти сатанинское выражение, а затем, вспыхивая пламенем, превращая его обратно в того серьезного, мягкого человека, которого я знал.
   Он снял ноги с каменного уступа и привлек меня к себе, но шлепанье в окно заставило меня вздрогнуть.
   "В чем дело? Ты выглядишь беспокойным сегодня вечером.
   - Я, - признался я. - Весь вечер я был на взводе, как будто вот-вот должно было случиться что-то плохое. Поэтому меня пугают мои собственные тыквенные фонари на подоконнике".
   Он смеялся. - Вот как ты должен себя чувствовать сегодня вечером. Это Самайн, великий шабаш ведьм, когда все они улетают верхом на своих метлах, а мертвецы возвращаются, чтобы преследовать нас".
   Я вздохнул. "Это было бы чудесно."
   "Чтобы быть преследуемым?"
   "Нет, кататься на метле. Я хотел бы сесть на вершину луны и отломить кусок сыра".
   Он отдернул руку и теперь вытащил грязный, пожелтевший клочок бумаги из плотного конверта и протянул мне. Любопытство перед романтикой. "Что это?" Я попросил.
   "Вчера вечером я просматривал генеалогию семьи Таун, проверяя даты, - объяснил он, - когда впервые заметил, что две страницы склеены, а между ними что-то среднее. Я разобрал их ножом для очистки овощей и нашел вот это. Он протянул мне обрывок, почти не желая отпускать его, словно мое прикосновение могло раскрошить хрупкую бумагу. "Это недостающая страница из дневника Береда Тауна. Я думаю, это объясняет два скелета на надгробной плите".
   Я наклонил бумагу так, чтобы свет огня освещал ее. Сценарий был достаточно ясен, хотя и украшен завитушками и архаичной буквой "s", которая выглядела как "f", и мне потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к ней : - " Намеренное свершилось". Пусть Бог добавит свое благословение к моему поступку. Десять лет тому назад, в ночь после того, как мою пятерку повесили за ведьму, я вытащил ее тело из общей ямы, в которой она была похоронена вместе с другими, и перезахоронил в тайной камбале. В этот день я спрятал ее кости в углублении, которое вырезал в памятнике Уильяму Стоутону, залил их цементом и покрыл мраморной плитой, которая служит крышкой. Так пусть его дух будет обеспокоен бременем ее смерти. Да упокоится она с миром."
   Может быть, мертвые действительно вернулись на Хэллоуин! Дрожь пробежала вверх и вниз по моим рукам и затылку. "Какой поворот! Как, должно быть, переворачивается в гробу этот старый холостяк! И все же... - я сделал паузу, слова эхом отдались у меня в голове: - Нет, Уильям, я не принадлежу сатане - я принадлежу только Богу - и тебе!
   - Возможно, их связала какая-то странная судьба - я имею в виду Стоутона и Мэри Эсти, - сказал я вслух.
   "Я не знаю, какую судьбу они разделили бы, - сухо ответил он, засовывая бумагу обратно в конверт, - кроме того факта, что он был ее палачом".
   - Может быть, когда-то они были любовниками, - предположил я.
   Он недоверчиво посмотрел на меня. "Нет ничего более невероятного. Он был дворянином, она простолюдином. Ее жизнь, вероятно, значила для него не больше, чем муха, которую нужно прихлопнуть. Ты неисправимый романтик, Митти. Последнее... что за...!
   Ожившая чернильная клякса отскочила от спинки дивана и упала ему на колени, а затем принялась лизать заднюю ногу.
   - Это новый котенок Кана, - засмеялся я. "Дарси отдала его ей. Мы назвали его Локи, потому что он такой же озорной, как и скандинавский Локи".
   - Как они с Макдуфом ладят?
   "Они обожают друг друга - здесь цирк". Локи согнул свои крошечные лапки и зевнул, а затем устроился вздремнуть.
   Грег почесал его под подбородком. "Это мурлыканье больше, чем он сам". Он продолжал рассеянно гладить котенка, но мысли его были далеко. "Я хочу тебе еще кое-что сказать, Митти, что тебе может не понравиться...
   О, о, он собирается жениться на Айрис!
   "Тайлер Бишоп предстал перед комиссией по планированию на этой неделе".
   Это все?
   - Он предложил присоединить Бишопс-Блафф и ущелье, отделяющее его от вашей собственности, к городу при условии, что они предоставят ему зонирование для индустриальной зоны.
   "Но они были бы безумны, если бы предоставили такую вещь!" Я протестовал. "Я не понимаю, как это место может быть практичным, таскать туда припасы".
   "Он планирует разместить промышленный комплекс в низине, как можно ближе к границе вашей собственности, насколько это позволят условия отступа. В качестве дополнительного стимула он предложил построить на вершине утеса водонапорную башню для обслуживания парка и самого города".
   Так что это должна была быть их игра! - Можем ли мы остановить их?
   "Вы можете связаться с Департаментом природных ресурсов, во-первых. Они могут негативно относиться к проекту, который перегрузит и без того неадекватную канализационную систему и загрязнит реку. И я поддержу вас редакционной кампанией".
   Внезапно я очень устал. Элисон, вечерняя суматоха, а теперь еще и это - всего этого было слишком много. Слезы катились по моим щекам, его руки обнимали меня, и я плакала, прижимаясь к его широкой груди...
   Задняя дверь хлопнула, оттолкнув нас друг от друга.
   - Я рад, что ты пришел, Роуэн, - быстро сказал я. - Я боялся, что ты встретишь других девушек и уйдешь с ними.
   "Нет, они хотели, чтобы я это сделал, но я подумал, что это глупая идея". Ее глаза блестели в мягком свете. - Ты помнишь моего отца? - резко спросила она у Грега.
   Он покраснел. - Я знал о нем, конечно.
   "Никто никогда не сможет занять его место", - сказал Роуэн, всхлипывая.
   - Прости, Грег, - пробормотала я, когда она выбежала из комнаты, - она боготворила своего отца.
   Роуэн испортил вечер.
   * * * *
   Роуэн - Грег. Эти два имени крутились у меня в голове, когда я ворочался в постели той ночью. Грег, такой глубоко обычный и Роуэн, колючая стрела в моем боку. Когда я проверил ее перед тем, как лечь спать, я нашел ее сидящей, скрестив ноги, на своей кровати, тихо напевая себе под нос, и ее глаза смотрели на меня безразлично.
   - Вы знали, что тетя Чарити украшает для вас спальню?
   Ее кулаки были сжаты в одеяле. - Это была не моя идея, - сказала она тихим сдавленным голосом. - Тетя Чарити одинока. Это было бы удобно, когда я пойду на вечеринку или посижу с ребенком".
   - Ты же знаешь, что я всегда приду и заберу тебя, если захочу. Я взял ее кулаки в свои руки и мягко заставил их раскрыться. - Я люблю тебя, Роуэн. Я правда люблю тебя."
   Она откатилась от меня. - Ты тоже любил папу, - прошептала она. - А папа умер.
   - Ты был таким маленьким - ты никогда не понимал.
   - Это будет всего один или два раза в неделю, - пробормотала она, отводя глаза. - Тогда ты мог бы оставить Грега себе.
   Значит, она ревновала к Грегу - если бы только это было все!
   "Я сказал тете Черити Кэри, что я нужен. Я хотел взять ее с собой, но она сказала, что Кэри должна остаться здесь.
   По крайней мере, мой кузен проявил хоть какой-то смысл. - Я думаю, нам лучше поговорить с ней, - сказал я ей, скручивая кисточкой шнур своего халата. "Возможно, ты не знаешь, Роуэн - с тех пор, как она потеряла свою малышку, она влюбилась в целую череду девушек. Линда была одной из них, и ты не будешь последней. Когда-нибудь она бросит тебя, как горячую картошку.
   - О... я так не думаю, - мечтательно ответила она, в полумраке голубизна ее радужных оболочек почти заслонялась расширенными зрачками. "Дядя Деймон тоже хочет меня. Я первая, кого он когда-либо хотел. Мне так сказала тетя Черити.
   Еще одно средство, чтобы отогнать меня ? - подумал я, изо всех сил пытаясь подавить гневные слова, сорвавшиеся с моих губ.
   - Твое место здесь, Роуэн. Им придется это понять, - сказал я вместо этого.
   - Айрис говорит, что я могу сделать тете Черити много хорошего.
   Радужная оболочка! Имя кричало мне. Она была частью этого!
   - Она сказала, что мы с тобой родились под разными знаками и не должны слишком часто быть вместе.
   - Айрис не единственный астролог в мире, Роуэн, - сказал я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. "Я могу привести вас к дюжине, и мы получим дюжину разных показаний". Я запечатлел дрожащий поцелуй на ее лбу. - А теперь иди спать, милая.
   Слишком расстроенная, чтобы вернуться в постель, я спустилась в гостиную. Решив не смотреть телевизор, я съежился в кресле с подлокотником и уставился в камин. Огромное бревно светилось огненным лицом, которое подмигивало мне, затем рухнуло в снопе искр, оставив темную впадину, где струи пламени двигались, как крошечные факелы, которые держат танцоры в масках...
   * * * *
   ...прыгает вокруг центральной фигуры в черном капюшоне и плаще, вырисовывающейся на фоне слабо горящего костра. Все быстрее и быстрее они кружили, издавая странные приглушенные песнопения в такт тамтаму. По мягкому напеву их вест-индского диалекта я понял, что большинство из них были рабами, украденными из своих домов в этом районе, чтобы совершить языческий обряд в канун Дня Всех Святых.
   Я прятался за кучей кустов, надеясь, что моя кобыла, привязанная в нескольких ярдах от меня, не выдаст моего присутствия. Я наткнулся на это жуткое собрание, когда возвращался домой после того, как посидел с моей сестрой Ребеккой, у которой снова начались боли в желудке. Это был неподходящий час для отлучки, но как только Ребекка уснула, я настоял на том, чтобы поехать домой, потому что моя Ханна лежала в постели с лихорадкой. Я наслаждался чистым, свежим воздухом, пока моя лошадь неслась по дороге к Дому собраний, а затем по лугам. Последний путь был отмечен оврагами и буграми и находился вне поля зрения жилых домов и городской стражи. Перебравшись через гребень, я заметил огонь и ритмично качающиеся вокруг него фигуры. Я спешился и пополз один, чтобы посмотреть, что происходит.
   Они пели на смеси английского, западно-индийского и африканского языков, в которых я мало что понимал. Высокая женщина в тюрбане и маске из перьев, чей глубокий глубокий голос доминировал в их литании, была Титуба - безошибочно, - а это был ее муж, неотесанный Джон Индеец, неуклюже шедший позади нее. Барабан замедлился до смертельного удара, когда Титуба двинулся к лидеру, неся миску и кричащую курицу. Он взял у нее птицу, вытащил нож и разрезал ей грудь так, чтобы смерть была медленной. Титуба протянул чашу, чтобы собрать кровь, в то время как прихожане ответили хором вздохов и ворчаний, когда жизнь медленно уходила из птицы. Когда голова безвольно повисла, вожак вырвал горсть перьев и бросил их в круг. За них устроили потасовку, потом он бросил тушу в огонь.
   "Обайя-мэн - Обайя-мэн", - кричали они.
   "Не человек Обая - Бог Обая!" - завопил он. Это был не тот голос, который я знал, но, вероятно, маска козла, которую я теперь мог видеть на нем, искажала его. Это был не раб, это говорил англичанин, может быть, моряк или капитан корабля из Вест-Индии.
   Титуба сунул миску ему в руки. Подняв его высоко, он воскликнул: "Узрите во мне вашего Иисуса-Люцифера-Бога!"
   "Обайя, Боже, помилуй!" они стонали. "Лод, мы пришли на помощь, он-о! Спаси нас, фум-де-дуппи-о! Охраняй нас fum de sunsum-o!
   Я знал, что должен ехать за городской стражей. Языческие обряды были строго запрещены, но я не мог найти в себе силы сделать это. Эти несчастные души были так несчастны и покинуты в своем рабстве. Быть обнаруженным при этом означало бы как минимум жестокую порку.
   Теперь среди них ходил Человек из Обая, вымазывая им лица куриной кровью и бормоча пародию на христианское причастие.
   Моя кобыла заржала. Тотчас же огонь потушили, и они разбежались, бегая в темноте туда-сюда. Я опередил их всего на несколько секунд, когда снова оседлал лошадь и пришпорил ее. Она перепрыгнула через канаву, но не удержалась на другой стороне, и меня перекинуло через ее голову...
   ...моим следующим воспоминанием было то, как несколько фигур в масках прижимали к земле. Черный Человек встал на колени, оседлав меня, его плащ был отброшен в сторону, его лицо все еще было скрыто за отвратительной козлиной маской. Пытаясь освободиться, я заметил белую женскую руку, которая снова опустила мою правую руку на землю. Значит, все его ученики не были рабами!
   Лишь немногие из собрания остались здесь. Большинство из них бежали. Надо мной навис мужчина из Обая, его бедра белели в бледном лунном свете.
   "Говорят, что на своих собраниях они торгуют с дьяволом, - сказала мне моя мать. "Но они не получают от этого удовольствия, потому что его член холоден, как лед".
   Я повернул голову в сторону. Руки заставили его вернуться на место. Я не могу вспомнить, была ли права моя мать насчет холода - я помню только рычание ярости и боли, когда я сильно укусила, а Человек из Обая согнулся пополам и покатился по земле, схватившись за себя и застонав. Я плавал в сознании и терял сознание, когда мои похитители затянули предсмертную песнь. Следующее, что я помню, - это Черный Человек снова стоит надо мной, теперь уже полностью одетый, с ножом наготове. Затем его отобрали, когда из кустов выскочили новые фигуры в масках и отбросили нападавших. По их гортанной речи я понял, что мои спасители - индейцы. Я подумал, может ли Яватау быть среди них. Они помогли мне сесть на мою лошадь, которую один из них поймал для меня, и я снова отправился домой.
   Я знал, что нет смысла сообщать об этой ночи городской страже. Все улики были бы уже убраны, в этом я был уверен. Я также не мог довериться Исааку. Он бы подумал, что я брошенная женщина. Мне бы никто не поверил. Я бы только опозорил свою семью. Кроме того, когда холодный воздух очистил мою голову, я сам начал задаваться вопросом, не было ли последнее сном, вызванным ударом меня по голове, когда меня бросило, или злыми духами, о которых все знали, что они были на Хэллоуин. . Я вонзил пятки в бока лошади и...
   * * * *
   ... проснулся от пронзительного телефонного звонка. Я бы не ответил! Но моя рука уже тянулась к нему.
   - Митти? Эстер Редд плакала. - Нэнси там?
   "Нет. Разве Гомер не подобрал ее?
   Между рыданиями она рассказала свою историю. Гомер заснул и пропустил свидание с девушками, поэтому они взяли Нэнси с собой. Она отделилась от них в лесу, и когда они не смогли ее найти, все разошлись по домам.
   Едва я повесил трубку, как раздался звонок в дверь. Грег уже слышал, что Нэнси пропала. Пока Дана оставалась с Роуэном и Кэри, Грег, доктор Брун и я метались по лесу, выкрикивая имя Нэнси, наши фонарики не освещали ничего более существенного, чем тени. Неизбежно мы подошли к пещере. Что, если бы она упала в расщелину? Или затащили внутрь? Мое сердце бешено колотилось, пока доктор Брун и Грег направляли свои фонарики вниз по обрыву: ничего, слава Богу!
   Потом обыск верхних палат. Я еле держал фонарик от дрожи. После часа тщетных поисков мы сдались. Когда я начал отходить от входа, что-то выскочило из кустов и пробежало мимо меня. Я слегка вскрикнула, но потом поняла, что это было. Испугался кролика! Действительно, мои мечты взяли верх надо мной!
   Глава двадцать
   Охота на Нэнси продолжалась весь следующий день, пока к ночи все, кроме полицейских, не сдались и не разошлись по домам. Было, должно быть, около трех часов ночи, когда Макдуф спрыгнул с моей кровати, яростно лая на вихрящийся красный свет, вспыхивающий в окнах.
   Наполовину накинув халат, я ответил на стук в заднюю дверь.
   - Ты нашел ее? Мои руки дрожали, когда я пыталась завязать веревку на талии, читая несчастье на мрачном лице шерифа. Иона вырисовывался в тени позади своего отца. - Она... с ней все в порядке? Я дрожал, пытаясь оттолкнуть его от себя, как будто таким образом правда могла быть перевернута.
   - Мы нашли ее, - резко сказал Ирв Гуд, - мертвой - в вашей пещере.
   "В моей пещере!" Я потянулся к дверному косяку, чтобы не упасть. "Не может быть! Мы с доктором Бруном тщательно его осмотрели.
   - Ты не вернулся достаточно далеко. Она была во второй камере. Сейчас я закрыл пещеру, ожидая расследования.
   Я начал возражать, что мы были в задней камере, но что-то предупредило меня не делать этого.
   - Ты видел Квентина Джексона? - резко спросил он.
   "Нет. Почему?"
   "Он был сегодня в городе, но сейчас его нет дома, и они утверждают, что не знают, где он находится. У нас есть доказательства, что он наш человек.
   "Я не могу в это поверить!"
   "Ага? Мы нашли часть его волос, зажатых в ее руке".
   - Откуда ты знаешь, что это его?
   Его глаза сузились. - Леди, если бы вы работали в полиции так же долго, как я... ах, забудьте об этом. У нас есть много территории, чтобы покрыть. Если вы его увидите или услышите что-нибудь, обязательно позвоните нам. Это и для его блага тоже. В городе собирается толпа.
   Он пошатнулся и прижался к двери, когда мимо него протиснулась огромная собака, которая попыталась прорваться внутрь. Иона вскрикнул от ужаса и бросился бежать. Массивного бультерьера сдерживала только цепочка, которую держал депутат. Слюна капала у него изо рта, а на белых боках виднелась сеть уродливых шрамов. Он бросился на Макдуфа, его челюсти работали, но не издавали ни звука. Гуд схватил поводок и дернул его назад, пока я цеплялся за ошейник Макдуфа. Животное сжалось от прикосновения шерифа, но затем снова прыгнуло. Мужчина злобно пнул собаку, которая скулила и пригибалась к его ногам с красными от ненависти глазами. Я почувствовал укол жалости.
   - Почему он немой? Я попросил.
   "Мне удалили его голосовые связки. Проделайте это со всеми нашими собаками".
   "Почему?" - спросил я, потрясенный.
   "Они делают лучших следопытов. Добыча их не слышит.
   - Но как ты можешь слышать, чтобы следовать за тобой?
   "Не отпускайте их с поводка. Слишком опасно. Может навредить кому-нибудь". Он снова пнул зверя, когда тот начал подниматься.
   - Не... пожалуйста! Импульсивно я потянулся, чтобы погладить животное. Шериф оттолкнул мою руку.
   - Не делайте этого, мэм. Эта собака - обученный убийца".
   - Зачем тебе убийца? Облавы вокруг Писхейвена?
   "Это второе убийство за год с небольшим. А это дикие холмы. Иногда в них прячутся сбежавшие преступники. Я должен идти. Этот негр где-то там.
   Макдуф бросился вслед за отрядом, мчащимся вниз по склону, на всех ногах и оперенном хвосте. Он быстро рос.
   Я прислонился к открытой двери. Был ли это двадцатый век? Толпа, собравшаяся в городе, человек, осужденный без суда, собаки, изувеченные, чтобы стать лучшими охотниками на людей! Словно в ответ рядом в лесу сова ухнула скорбным предзнаменованием. Время не меняется.
   Я подождал, пока Макдуф снова побежит вверх по холму, затем повернулся и пошел в дом, заперев дверь. Пес напрягся и зарычал, щенок вышел из него.
   Квентин Джексон стоял в темном зале.
   - Не бойтесь, миссис Луэллин, - сказал он, все еще задерживаясь в тени. Он протянул раскрытые ладони Макдуфу, который помедлил, а затем подошел к нему, виляя хвостом. Это было лучшим доказательством невиновности, чем проверка на детекторе лжи. Ни одна собака, даже щенок, не была бы так дружелюбна к человеку, на котором была кровь.
   - Я не убивал ее, - просто сказал он.
   - К-как ты сюда попал? - слабо спросил я.
   - Ты забыл запереть двери своего патио.
   - Тогда вы слышали, что сказал шериф.
   Он кивнул. - Этот парень, - погладив Макдуфа по голове, - спас меня. Они думали, что их собака преследует его, но на самом деле он преследовал меня". Его глаза были глазами загнанного в угол животного, умоляющего о пощаде, но не ожидающего его. - Ты поможешь мне или ты такой же, как все?
   В памяти промелькнули впечатления - твердые мускулы челюстей Ирва Гуда, его жалкая, измученная маленькая жена, большая собака, съеживающаяся от этих могучих покрытых шрамами рук. Затем я увидел, как Квентин осторожно поднимает Фрейю...
   - Ты можешь мне доверять, - просто сказал я.
   - Леди, - выдохнул он, его темные глаза все еще были настороженными, - надеюсь, вы имеете в виду то, что говорите. Он вжался обратно в шкаф, когда дверь за моей спиной открылась и вошла Дана.
   - Я думал, он будет здесь. Меня допрашивал и окружной депутат".
   "Где мы можем спрятать его? В твоей секретной комнате?
   Она коротко рассмеялась. - Не здесь - это самый разрекламированный секрет Писхейвена! У меня есть идея получше.
   "Сначала позвольте мне проверить детей", - сказал я, когда она начала спускаться по ступенькам в подвал. - Я хочу убедиться, что они спят.
   Был ли я немного меньше, чем доверять? Как долго Квентин был здесь? Ребенок был мертв. Почему Ирв так легко заподозрил его? Я поспешил на уровень спальни. Они оба спокойно спали.
   Я присоединился к Квентину и Дане в подвале, который был яйцом, из которого вырос Феникс, и с его вымытыми известью стенами он напоминал яйцо по текстуре, если не по форме. Первоначальная утрамбованная земля была заасфальтирована. Некоторые из старых балок остались, почерневшие и потускневшие от времени; среди них были вкраплены трубы отопления и водопровод для нынешнего дома, поэтому низкому Квентину пришлось наклониться, чтобы залезть под них. Разное оборудование и инструменты были втиснуты в стропила и забыты, а старые черепки, бочки и прочий хлам свалены в дальние углы. Вдоль стен стояли консервы, варенье и соленья, над которыми мы с Даной трудились летом и осенью. Один ярус полок был заполнен скипидаром, льняным маслом, старыми красками, лаками и морилками - вещами, которые накапливаются и остаются навсегда. Дана и Квентин уже снимали их.
   "Я собирался пересмотреть этот материал и посмотреть, годится ли он еще", - извинился я. "Осторожный! Ты же не хочешь будить Роуэна! Звуки проходят через регистры".
   - Хорошо, что ты их не сдвинул. Это один из секретов, который город не знает, - сказала Дана. - Хорошо, Квентин, помоги мне.
   Полки скользнули в сторону, открывая дверь там, где я думал, что это просто стена. Дана схватила рычаг, и дверь с противовесом медленно открылась, открывая темный туннель. "Это ведет к моему дому", - объяснила она, включая свет в коридоре. - Это не роскошные апартаменты, Квентин, но в комнате есть электричество и душ - когда идет дождь. Она улыбнулась. - Я имею в виду - есть вентиляционное отверстие, которое ведет к грилю на лужайке.
   "Канализационная труба рядом с высоким кустом клюквы?" Я попросил.
   "Да, это удваивается. В полу есть еще один сток с отстойником под ним, чтобы подвалы не затопило во время сильного дождя. Она толкнула Квентина в туннель. "Тебе придется оставаться там, пока мы не решим, что с тобой делать - обязательно выключи свет, если услышишь кого-то снаружи".
   Он повернулся к нам, когда Дана начала закрывать дверь. - Ты скажешь моим родителям, что со мной все в порядке? Не звони по телефону - кто-нибудь может подслушать. Скажи маме, чтобы она почистила мои расчески и щетки и сожгла все волосы, которые найдет. Я сомневаюсь, что у Гуда есть доказательства, которые, как он утверждает, у него есть. Он может получить ордер на обыск, и он не прочь подделать улики, если сможет что-нибудь на меня повесить.
   - Что он имеет против вас? Я попросил.
   "Я не могу сказать вам сейчас, но если это сработает, я когда-нибудь заполучу его шкуру". Он колебался. - Это вас я видел недавно уходящим из дома Фолкнеров?
   Я кивнул, но мои глаза просили большего.
   В него вошла тень. "У меня была назначена встреча с ней, но не для того, что вы думаете. Я не ожидал, что она... - он остановился в смущении. "Она пиранья!"
   "Хорошо, хорошо!" Дана нервно перебила. - Мы должны закрыть вас, прежде чем кто-нибудь придет. Мы откатили полки назад, и почти все товары были на своих местах, когда что-то слетело со стропил и упало к моим ногам.
   "Какая странная кукла!" - с любопытством воскликнул я, поднимая его. Дана уронила свечи, которые собиралась поставить на полку. Она потянулась к нему дрожащей рукой, но я удержался, моя рука и рука покалывали от какой-то неизвестной энергии, бомбардирующей меня. "Что это?" - прошептал я, одновременно отталкивая и заинтриговав. Его длинные темные волосы были собраны в шиньон, как у меня. Тело и голова были сделаны из белого воска, и он был одет в брюки и свитер. На его шее была грубая копия моего амулета из фольги, а большой и средний пальцы правой руки были проткнуты булавками.
   "Вуду?" Я задохнулся.
   - Не обязательно, - ответила она. "В Салеме были такие куклы. Это плохое лекарство". Она выхватила его у меня как раз в тот момент, когда я открыл дверцу топки и собирался бросить его в топку. "Нет, ты не должен! Разве ты не видишь? Вот чего они от вас хотят - уничтожьте себя. Видеть? Здесь в воск впаяны длинные волосы. Может быть, это твое?"
   - Я... я не знаю.
   Дана вытащила булавки и бросила их в печь. "Это мы уничтожим, но кукла - это ты, поэтому я сохраню ее и верну ее зло тем, кто ее создал".
   - О, правда, Дана, - дрожащим голосом засмеялся я, - ты ведь не веришь в такие вещи на самом деле, не так ли? Я пытался отобрать у нее, но она сопротивлялась. Дверь наверху открылась. Роуэн изумленно уставился на нас, пока мы стояли в застывшей картине, сжимая куклу, свечи были рассыпаны по полу подвала.
   - Ч-что ты делаешь?
   - Мы выбрасывали мусор, - быстро сказал я. "В печь? Ты сказал мне никогда этого не делать.
   - Ты совершенно прав, Роуэн, - согласился я. "Я был неосторожен, и Дана, к счастью, остановила меня".
   Она указала на куклу. "Это что?"
   "Просто грязная старая кукла", - ответила Дана, откладывая ее за спину. - Ты бы этого не хотел. Я сожгу его снаружи".
   - Почему ты скрываешь это, Дана? Почему я не могу... Снаружи завизжали тормоза. "Что творится?"
   Не было смысла щадить ее. - Я слышу, как плачет Кэри, - сказал я после того, как рассказал ей. - Ты бы не хотел оставить ее одну прямо сейчас, не так ли?
   Я боролся с Макдуфом, когда снова столкнулся с шерифом.
   - Заткни эту проклятую собаку! - спросил законник.
   "Никаких шансов!" - воскликнул я. - Если преступник на свободе, я хочу, чтобы моя собака была здесь. Разве ты не нашел его?
   - Нет, мэм, этот негр точно где-то здесь. У собак на улице припадок. Теперь у меня есть вся пачка".
   "И толпа людей, судя по звуку".
   - Я их не привозил - они просто пришли. Все выйдет из-под контроля, если мы его не найдем.
   В испаряющейся ночи я разглядел Гомера Редда с дробовиком. Большинство остальных были неразличимы, если не считать Джима Уилларда, который возвышался над толпой, пытаясь оттолкнуть их. Грег, который делал заметки, отложил блокнот и пошел ему на помощь. На пустое место въехала машина, и Люциан вышел.
   "Что ты хочешь?" Я повернулся к шерифу.
   - Я хочу обыскать твой дом.
   Я изобразил возмущение. - Думаешь, я стал бы укрывать преступника?
   Оспы на его лице углубились. - Мэм, я ничего не знаю, кроме того, что убийца на свободе. А что касается ее... - он указал на Дану, - я бы не стал доверять ей настолько, насколько ты можешь бросить томагавк.
   Он дал мне преимущество, в котором я нуждался. - Вы оскорбили моего друга. У тебя нет права здесь. Я должен попросить вас уйти".
   Шрамы на его кулаках побелели. - Послушайте, леди, - огрызнулся он, - вы позволите мне обыскать этот дом или нет?
   - У вас есть ордер? - спросил я, придя в себя.
   Его челюсть затвердела. - Значит, вы нарушаете закон!
   "Нисколько. Я требую ! У вас есть ордер ?
   "Еще нет." Он попробовал другой подход. - Я был уверен, что вы будете сотрудничать. Маленькая девочка убита. Изрезанный, как и другой.
   Я крепче сжала воротник Макдуфа, борясь с приступом тошноты. "Уверяю вас, человека, которого вы ищете, нет в этом доме", что технически было правдой. "Я настаиваю на ордере из принципа".
   - Не знаю, смогу ли я удержать толпу, - отрезал он.
   - Мог бы, если бы захотел, - парировал я. - Дай мне поговорить с ними. Дана взяла Макдуфа. Я выхватила из шкафа свой длинный плащ и вышла на улицу, чтобы противостоять им. Их лица становились различимы на рассвете - враждебные, угрожающие. Гомер Редд выдвинулся вперед.
   "Мне нужен человек, который убил мою маленькую девочку!"
   - Я тоже, Гомер, - попытался я его успокоить, - но знаешь ли ты, кто он?
   "Не мог быть никто, кроме этого парня из Джексона - это были негритянские волосы, зажатые в ее руке".
   - Это должны решить присяжные.
   "Ад!" - крикнул кто-то. "Сегодня ни один умный негр не будет осужден судом".
   Они приблизились, их лица были размыты моей паникой. Грег подошел ко мне. "Отойди!" он заказал.
   "Писхейвен однажды линчевал невиновного человека", - напомнил я им. - Хотел бы ты сделать это снова?
   "Он убил мою Сьюзи!" - закричал Калеб Тутакер.
   Грег толкнул меня за собой. - Ты этого не знаешь, Калеб.
   Гомер размахивал пистолетом. "Все, что нам нужно, это чтобы шериф обыскал эти здания. Это соблюдение закона и порядка, не так ли?
   - Нет, если у него нет ордера на обыск! Грег схватил дробовик за дуло и быстрым движением запястья застал Гомера врасплох и вырвал у него пистолет. Затем хладнокровно приступил к разрядке оружия. "Теперь идите по своим домам. Ничего хорошего здесь не сделаешь". Он вернул пустой пистолет.
   Проявление смелости Грега выбило их из колеи. Они беспокойно зашевелились, и некоторые из них попятились. Не Элспет, которая протиснулась вперед в пальто, накинутом поверх пижамы, с волосами, закрученными в бигуди, обнажая залысины на голове. "Почему она не проклинает нас? Так она сможет избавиться от нас очень быстро! Ну же, ребята, не слушайте этого любителя негров. Она не может остановить нас. Мы можем пройти прямо по ней. Она протиснулась мимо Гомера, и остальные последовали за ней, но теперь им противостоял Люциан.
   "Братья!" - воскликнул он. - И Сестры! Помолимся!" Они склонили головы в ответ. "О, Отец, - молился он, покачиваясь на пятках, с плотно закрытыми веками, - помоги нам воздерживаться от суда, пока мы не узнаем, что правосудие свершилось, но - пусть виновный не выйдет на свободу в этот век, когда грех и преступление одобряются высшими судами. Есть высший суд - Твой суд, о Боже. Научи нас, в чем состоит наш долг".
   Что делал Люциан? С замиранием сердца я видел, как они перешёптывались, указывая в нашу сторону.
   "Аминь! И мы знаем, в чем состоит наш долг". Голос Элспет призвал их к действию. "Давайте заставим ее!"
   Они оттолкнули Люциана и прижались ко мне. Грег широко раскинул руки, пытаясь удержать их.
   " Стой !"
   Слово прогремело, как удар молнии, заставив их замереть на месте. Рядом со мной внезапно появился доктор Брун, призрачная фигура в длинной белой ночной рубашке и легком пальто, с молнией в голубом глазу. И все же его голос был нежным. "Христиане! Друзья! Никто из вас не нарушитель закона. Вы бы совершили противоправное вторжение? Миссис Луэллин всего лишь потребовала соблюдения своих прав по закону. Какие у вас есть доказательства того, что она укрывает беглеца? А если ты его найдешь, что ты с ним будешь делать? Линчевать его? Воссоздать Салем? Вы не знаете, вы не можете знать, каково это, когда на ваших руках кровь невинных людей. Его голос сорвался, когда выражение невероятной печали отразилось на его лице. Пока он говорил, на людей навалилась тишина, вытягивая их гнев, как гной из фурункула. Медленно, стыдливо, они стали расходиться.
   Люциан засунул кулаки в карманы. - Ты преуспел там, где я потерпел неудачу, Мартин, - с усмешкой признал он.
   - Я поставлю кофе, - сказал я, открывая заднюю дверь.
   "Извини, Митти, - сказал Грег, - я должен передать свою историю телеграфным службам".
   - А как насчет вас, доктор Бр... Слова застыли у меня во рту. Белый терьер и изможденная одноглазая рыжая собака натягивали поводки, таща шерифа и одного из его помощников к канализации на лужайке.
   - Хорошие у вас там охотники, - усмехнулся я, дрожа. - Под теми кустами все лето было кроличье гнездо.
   - Получил охотничью лицензию, Ирв? Джим Уиллард вмешался.
   Пока Гуд безуспешно прочесывал канализацию лучом своего фонарика, белая собака внезапно потеряла интерес к своей добыче и начала драться с другим животным. Выругавшись, он набросился на собак ногой в сапоге и отправил их, съежившихся, обратно в патрульные машины, где они были пристегнуты по отдельности на задних сиденьях в клетках. Мое дыхание вернулось в норму, когда два отряда удалились.
   Прежде чем шериф вернулся из Ричленд-центра с ордером, доктор Брун вместе с Квентином отправился в Мэдисон, а я передал инструкции Квентина его родителям. Вернувшись домой, я забрался на башню, чтобы дождаться шерифа. Что-то в кресле тети Бо заставило меня задуматься. Эти впадины в обивке были глубже, чем обычно? Как будто там кто-то сидит? Бред какой то! Тем не менее, невидимый барьер сдерживал меня. Кудрявые волосы Макдуфа выпрямились, и он с воем поджал хвост между ног и помчался вниз по ступенькам. Локи выгнул спину и сплюнул, затем догнал Макдуфа.
   Она была такой, какой я ее помнил: розовые, пухлые щеки, черные, седеющие волосы, собранные в высокий французский локон, мягкие пряди, выбившиеся из прически, рот с ямочками на концах. Она подтолкнула ко мне свой акустик, прижав ладонь к уху.
   - Ты хорошо поработал сегодня, Митти, - сказала она.
   А потом она была не чем иным, как световыми волнами и молекулами, и я очень устал. Странно, какие трюки может проделывать разум в состоянии стресса...
   Но как мне объяснить лежащий на столе акустикон?
   Глава двадцать первая
   Писхейвен не очень обрадовался, когда шериф не смог предъявить никаких улик против Квентина, несмотря на то, что он обыскал дом не только Феникса, но и Джексона. Но кто -то убил детей и таким же кошмарным образом. Представление о преходящем больше не держалось, и они столкнулись с осознанием того, что тот, кто это сделал, все еще среди них. Двери, которые никто не удосужился запереть, теперь были заперты, и слесарная мастерская в Ричленд-центре процветала.
   Фабрика слухов породила длинный ряд нелепостей: "Их сердца были вырваны и съедены".
   "Что-то высосало из них кровь".
   "Ковен Дилана убил их, чтобы они разжирели для "летучей мази".
   Нарастала напряженность и придавалось чрезмерное значение инцидентам, на которые в другие годы можно было бы не обращать внимания. Корова Дайков сломала ногу, и ее пришлось застрелить.
   Пони Клойсов умер от сердечного приступа. Дымоход Фосдиков загорелся. Миссис Энсон Паркер заметила НЛО, зависший над Богус Блафф. А Лестер Джейкобс поклялся, что женщина-призрак заставила его съехать с дороги.
   Участились кражи домов, магазинов и автомобилей, аудиовизуальное оборудование было украдено из начальной школы, таверна Скотти Бакли была ограблена, а кто-то украл норковую накидку Розалинды Бишоп из гардероба загородного клуба.
   Элисон неуклонно улучшалась. Я заглядывал к ней каждый день, входя ключом, который она мне дала. Однажды днем, незадолго до Рождества, я с удивлением обнаружил Люциана на коленях рядом с Элисон, которая лежала на диване.
   - Нет, постой, Митти! - позвала она, когда я начал отступать. - Люциан собирался уйти. Больше приказ, чем наблюдение.
   Он поднялся и встал над ней. "Я боюсь за тебя, Элисон Проктор. Я молился, чтобы эта скорбь сняла пелену с ваших глаз, но вы "не переставали с вашего упрямого пути", - перефразировал он Судей. "Я буду продолжать молиться за вас, - сказал он, поднимая пальто и шляпу, - но помните, что "слишком поздно" может наступить в любой момент. Я рад видеть, что ты выглядишь намного лучше, - смягчился он, поймав мой сердитый взгляд. - Увидимся сегодня вечером, Митти.
   - Люциан - самое горькое лекарство, которое мне приходится принимать, - вздохнула Элисон, когда он ушел. "Ему на самом деле нет дела до моей души - он просто хочет добавить еще одну рыбку к своей веревке".
   "Слишком много священнослужителей делают спасение души эгоистичным", - согласился я, присаживаясь на скамейку сапожника у огня.
   - Что он имел в виду насчет сегодняшнего вечера? - лукаво спросила она. - Я слышал, что в последнее время он завсегдатай твоего дома.
   - Не совсем, - парировал я. - Он и Люси как раз придут. Роуэн поощрял визиты Люциана, как будто его присутствие давало ей своего рода защиту от меня.
   На мгновение в темнеющей комнате было слышно только монотонное тиканье напольных часов. "Самый короткий день в году!" - сказала она наконец. "Слышишь, как моя жизнь тикает?"
   - Жизнь сама по себе - смертельная болезнь, - напомнил я ей.
   - Ты действительно не веришь в это, не так ли? Вы не делаете, когда вы хорошо. Я никогда не мог представить себе смерть. Я был другим, я не состарился и не умер. Что ж, мне пришлось принять обе неизбежности. Нет, - Элисон отмахнулась от моего полувыраженного протеста, - не пытайся сказать мне, что этого не произойдет, что произойдет чудо одиннадцатого часа. Я надеялась увидеть, как Брюс и Линда вырастут и окрепнут, но, - сказала она, ее веки наполнились слезами, - я никогда не делала ничего такого, что заслужило бы чудо, если оно существует.
   - Тебе действительно лучше, Элисон, даже Люциан так сказал.
   "На какое-то время, может быть. Не подумайте, что я не буду бороться за каждый оставшийся мне день, час и минуту! Посмотрим правде в глаза - у меня меланома - вы знали, что Уорд не хотел, чтобы врачи говорили мне? Но я настояла и рада, что знаю, даже если... - Она остановилась и протянула руку. - Ты позаботишься о моих детях, правда, Митти?
   - Конечно, - заверил я ее, - но пока не начинай их раздавать. Я верю в чудеса".
   - Хотела бы я, - сказала она с жаром. "Я надеюсь, что Линда и Брюс не увидят меня изменившимся, особенно Линда. У Брюса есть свои цели, но я беспокоюсь о ней". Ее длинные истощенные пальцы шарили по подлокотнику дивана. - Я могу быть уверен, что ты ничего не скажешь, не так ли? Я не сказал Уорд, но она вела себя странно. Она настроена враждебно".
   - Она, наверное, расстроена твоей болезнью, - начал я.
   - Линда не в себе. Ее голос был резким. "Она проводит здесь как можно меньше времени. Я думаю, она боится, что я развалюсь перед ней - о, я не знаю, что делать!
   Было ли это правдой или ее болезнь сделала Элисон склонной к воображаемым вещам? Я ничего не знал о побочных эффектах химиотерапии, но Элисон, похоже, слишком остро реагировала.
   Она встала и подошла к книжному шкафу, откуда достала Библию. "Никому не скажешь! Поклянись!"
   "Значит, ты не полностью отказался от своей веры в Бога", - сказал я, озадаченно подчинившись.
   "Кто-нибудь есть в окопе? Да, я знаю, что это старое клише, но я так чувствую. Я хочу верить, Митти. В больнице я пытался молиться, но разговаривал с глухими стенами. Говорят, когда люди сталкиваются со смертью, они получают видения или откровения. Я этого не сделал.
   - Возможно, ты еще не был так близок к смерти.
   Она проигнорировала мое замечание. "Не то чтобы я ожидал чего-либо. Я слишком сомневаюсь. Если есть Бог, он должен презирать меня".
   "Разве Иисус не любил Фому? Мой отец имел обыкновение успокаивать меня, говоря: "Мы все время от времени сомневаемся в Боге". Мой отец сомневается в Боге? Невозможно! "Я спрашивал себя, - сказал он, - проповедую ли я Истину. У нас есть слова только из одной книги, и у нас нет даже исторических доказательств того, что Иисус когда-либо жил". Если ты думаешь, что сомневаешься, Элисон, ты должна послушать дебаты в богословских семинариях! Было ли непорочное зачатие? Исцелял ли Христос физические болезни или только психосоматические? Воскресил ли Он Лазаря из мертвых? Был ли Он распят? И воскрес ли Он из мертвых? Если бы я не мог поверить, что Он это сделал, я мог бы с тем же успехом забыть христианскую религию. Сатана придает нашим сомнениям такую логику и правдоподобие! Именно тогда я благодарю Бога за Томаса, этого упрямого скептика. Он не мог принять Христа просто на веру. Нет, ему нужно было прикоснуться к ранам, чтобы убедиться, что они настоящие, - и он отправился в Индию, чтобы провозгласить Христа и умереть мучеником".
   Она снова лежала на диване с закрытыми глазами. "Извините, - извинился я, - я не хотел проповедовать".
   "Мне это нравилось, - запротестовала она. "Хотел бы я, чтобы кто-нибудь так со мной разговаривал. Мне не нравится этот бизнес "прах к праху". Если это все, в религии нет смысла, не так ли? Или молиться и петь гимны - или даже жить?"
   "На самом деле вы спрашиваете: существует ли загробная жизнь? Я верю, что есть - здесь ли, или на каком-то другом плане. Одной жизни недостаточно, чтобы дать человеку шанс продвинуться до состояния, когда он достоин быть с Богом".
   - Люциан был в чем-то прав, - медленно произнесла Элисон. "Вы могли бы подумать, учитывая положение, в котором я сейчас нахожусь, что я хотел бы родиться свыше. Но я не... не в этой церкви, во всяком случае. У меня никогда не было. Предыдущий министр был настолько современным, я не думаю, что он верил во что-то. Возможно, именно поэтому людей так тянет к Люциану. Но все это спасение и проклятие оставляет меня равнодушным. У меня создается впечатление, что он считает себя единственными воротами к Богу - почти как если бы он был самим Богом".
   Люциан на каминной скале!
   "Он странно неуместен для Писхейвена", - размышлял я. - Он типичный охотник на ведьм.
   Она смотрела на меня сквозь закрытые веки. "И что же такое наше наследие? Вы хоть на минуту думаете, что мы произошли только от жертв Салема? Как вы думаете, что происходило за полтора века между судами над ведьмами и основанием Мирной Гавани? Монтекки и Капулетти смешались, хотя здесь этого никто не признает. Ведь в наших жилах течет кровь Патнэма, Хаторна и Корвина.
   - И это плохая кровь?
   "Не больше, чем любой другой. На чьей стороне человек обычно зависит от рождения".
   Мне хотелось рассказать ей о странных снах, которые мне снились, но я воздержался, взглянув на ее изможденное лицо. Она снова закрыла глаза, ее серебристые волосы разметались по подушкам. Я встал, чтобы идти.
   - Не уходи пока, Митти, - сказала она. "Я не сплю. Дана была здесь, когда пришел Люциан. Я думаю, он ненавидит ее - и боится ее тоже. С тех пор, как я заболел, я лучше осознаю вещи - подводные течения, которых раньше не замечал. Кто-то должен предупредить Дану. Люциан - ее смертельный враг.
   * * * *
   Я думал о предупреждении Элисон, когда слушал проповедь Люциана о службе в канун Рождества - так непохожую на те, к которым я привык. Мало что было сделано для празднования Рождества: одна увядшая пуансеттия на кафедре; нет елки; никаких свечей; нет распятия. Язычник и папист, утверждал Люциан.
   "В канун Рождества, - говорил он теперь, - точно так же, как волхвы приносили свои дары в ясли, разве вы не приведете свои души к Иисусу? Не откладывайте - завтра может быть слишком поздно. Позвольте мне рассказать вам о человеке, которого я когда-то знал. Его жена отдала себя Христу, но, хотя он и принадлежал к моей церкви, он еще не принял решения. Он был хорошим человеком, соблюдал все заповеди, занимался благотворительностью, любил свою семью, но... - Он сделал паузу, наслаждаясь пристальным вниманием прихожан.
   "Он еще не сказал: "Господи, я Твой. Я хочу снова родиться в тебе!" Затем однажды ночью он принял решение - он сразу пойдет ко мне домой и возьмет на себя обязательство. Увы, друзья мои, пески, измеряющие его жизнь, иссякли. По дороге его сбил сбежавший водитель...
   Люциан опустил руки, и собравшиеся погрузились в леденящую тишину. - Если бы он только не отложил! Господь пришел и ушел, а этот человек пропал навсегда!" Он склонился над кафедрой, сверля нас взглядом. "Я вижу среди вас некоторых, которые могут ответить: "Да, хвала Господу, я спасен! Я знаю, что для меня есть место на небесах; аллилуйя!' Но как насчет остальных? Не придет ли кто-нибудь сегодня ночью?
   Он смотрел прямо на меня. Я отвел глаза. В собрании было слабое движение, но пока никто не продвинулся вперед.
   Люциан вскинул руки. "Братья и сестры, сатана среди нас! Две маленькие девочки были убиты. Рядом живет шабаш ведьм. И среди нас есть те, кто заключил завет с сатаной. Есть женщина инопланетной крови, которая утверждает, что лечит с помощью странных трав и экстрасенсорных способностей. Она даже поклоняется живому символу Дьявола - козлу, вонючему, непристойному козлу...
   Капер и Дана - дьявол и ученик? Он зашел слишком далеко!
   "Я дрожу от осознания того, - продолжал он, - что члены нашей общины обращались к этой женщине за ее лечением".
   Это приветствовало громкое "гудение". Глэдис повернулась на органной скамье и посмотрела на мать.
   "Я умоляю вас помолиться за эту женщину, чтобы она обратилась от своих злых путей, пока не стало слишком поздно. Библия говорит: "Ворожеи не оставляй в живых". Его рука сжимала кафедру. "И есть еще одна женщина, о которой я прошу ваших молитв - и о ее муже тоже. Они принадлежат Писхейвену, но они не христиане. Господь навел на женщину страшную болезнь, но она все еще жестоковыйна. Молитесь о ее спасении, друзья мои. И теперь я прошу вас, избранные, в этот канун Рождества выйти вперед, чтобы подтвердить свое обязательство. Своим примером веди к свету тех, кто медлит во тьме". Он снова посмотрел на меня, но я тоже был упрям. Вместо того, чтобы родиться свыше в его служении, я бы остался в утробе матери!
   Люди вставали и проходили мимо алтаря - последними были Айрис и девушки. Люциан водил руками по одной гладкой голове за другой. Внезапно раздался крик. Одна из девушек упала вперед. Мой обзор был закрыт, но я слышал стоны и громкий, грубый голос, выкрикивающий ругательства. Боже мой, это снова случилось с Роуэном , подумал я, бросаясь вперед, но я ошибался. Роуэн и Сисси поддерживали Люси, ее вены вычерчивали синюю сеть на прозрачной коже, а спазмы сотрясали ее хрупкое тело.
   "Пламя!" она закричала. "Я вижу пламя! И легионы сатаны! О, они меня сжигают, сжигают!
   На ее лице и руках появились огромные рубцы и волдыри. Она скривилась, затем рухнула обратно на скамью.
   Глава двадцать вторая
   Мы с Грегом стояли на утесе, глядя на рождественский пейзаж. Над нами в полуночном небе звездная метель сияла над усыпанной драгоценностями деревней, где красный, зеленый, синий и янтарный цвета наружного освещения образовывали радуги на снегу. Для мрачного, пуританского Салема, Мирная гавань была бы увешанной Иезавелью. Окна, обычно темные в этот час, светились елками и свечами. Из громкоговорителя лились колядки, а вдали пара снегоходов очерчивала своими стремительными лучами противоположные берега реки. Это был хрупкий момент, подвешенный в ночи, как украшение из плетеного стекла, свисающее с кончика ветки - идеальное, но лишь дрожание от катастрофы. Я держала этот момент в уме, едва смея дышать. Я не хотел вспоминать - я хотел только сейчас, но колокольчик Капера, прислоненный к воротам, разбил его и заставил вспомнить ужас припадка Люси, случившегося меньше часа назад. Деймон ввел успокоительное, а Люциан закончил службу поспешным благословением. Я ожидал, что запланированные торжества будут отменены, но Элспет настояла на том, чтобы вечеринка, которую она устроила девочкам, прошла по плану. Грег, покончив с праздничной проблемой, встретил меня в церкви и отвез домой. Когда я вышел из его фольксвагена, чары хрустальной ночи на мгновение заставили меня забыться. Теперь, увидев Кейпера, все вернулось.
   - Я собираюсь выпустить этот "вонючий, непристойный символ Дьявола" для забавы, - криво сказал я, открывая ворота. Капер катапультировался, перевернулся и, подпрыгнув высоко в воздухе, наткнулся на комок снега на нос и начал мчаться по двору, как расстроенная импала. - Посмотри на него, Грег, - как Люциан мог говорить такие вещи?
   Не успел я это сказать, как козленок развернулся и ударил Грега сзади, влепив его в снег. Когда я потянулась, чтобы подать Грегу руку, моя нога соскользнула, и я упала в его объятия, наши губы скользнули сквозь облако снежного пара.
   - Может, он и бес сатаны, - пробормотал Грег, - но маневрирует он как художник. Он вытер снег с моего лица. - Что случилось, Митти? Ты вдруг стал таким тихим.
   "Ничего... Пойдемте. Помоги мне украсить елку, и я заплачу тебе Томом и Джерри". Я оглянулся на козленка, стоящего в одиночестве и подавленном в своем загоне. "Козерог, - размышлял я, - козел может символизировать не только Дьявола, но и Христа".
   - Это переключатель.
   "Но если Иисус действительно родился двадцать пятого декабря..." Я приложил рукавицу к его рту, "О, я знаю, ученые спорят с этим, но что они знают? Было бы логично, если бы Христос был Козерогом - козлом отпущения, забирающим наши грехи".
   "Вы действительно путаете их - астрологию и христианскую символику", - сказал он, открывая мне дверь.
   "Это было сделано раньше. Помнишь волхвов?
   * * * *
   - Где Кариад? - спросил он, когда я вошла в гостиную с дымящимися горячими напитками.
   - Она у Даны. Спускайся и съешь это, пока горячо".
   Пока я наслаждался пенистой жидкостью, он сидел, задумчиво помешивая свою. "Я надеюсь, что состояние Люси не заставит людей отказываться от участия в конкурсе", - заметил он.
   Театрализованное представление - всегда его проклятое зрелище! "Не знаю, Грег, у меня есть сомнения по поводу возрождения травмы 1692 года. Одно или два представления - это одно, но день за днем, ночь за ночью, интересно, как это повлияет на девушек или другие."
   Гневный румянец залил его щеки.
   - Ты не все видел сегодня вечером, - поспешил я. "Как будто одна из этих сцен ожила. Это были настоящие ожоги. Я видел, как из этих волдырей сочилась жидкость".
   "Стигматы - это форма истерии, - возразил он. "У девочек в деревне Салем были похожие симптомы. Раны исчезли так же быстро, как и появились".
   - И все же я беспокоюсь о Люси - она такой чувствительный, внушаемый ребенок.
   Он поставил свой напиток и начал рыться в коробке с украшениями. - Если это конкурс, то я тоже виноват, - сказал он, прикрепляя крючок к красному атласному шару.
   "Возможно, мы все такие. Как насчет пополнения? Я попросил.
   - Не сейчас, спасибо. Где мишура?
   "Никаких нет. Я не люблю, когда мои украшения прикрыты веревками из мишуры".
   - Без мишуры? - разочарованно подумал он. "Какое Рождество без мишуры?"
   - Ты ужасный пуританин, - упрекнул я его. "Какой ты испорченный - хочешь мишуры! Хотя, если честно, Грег, - продолжил я свою мысль, - у меня есть сомнения по поводу конкурса.
   - Вам не нравится сценарий? - тихо спросил он.
   "Нет, это отличный сценарий, но он выкапывает обиды, которые принадлежат прошлому. И это может быть выпуск вещей ". Я вздрогнула, вспомнив ожоги, поползшие по коже Люси.
   Его палец поднял мой подбородок. "Ты говоришь только что из Салема".
   Может быть, это было не так далеко, как он думал. Я вспомнил те месяцы, что провел в Писхейвене: телефонные звонки, кукла, мои мечты, Роуэн, теперь Люси. - Я начинаю понимать этих людей, - сказал я. "Возможно, мы более продвинуты в науке, но мы больше ничего не знаем о том, что находится за их пределами. Жадность и злоба были элементами Салемской трагедии, но искренний страх был катализатором. Испуганные люди - опасные люди, и мне страшно подумать, что мы могли бы сделать в подобных обстоятельствах. Вот почему я не уверен, что нам следует продолжать репетиции".
   - Но ты знаешь театр лучше любого из нас. Если вы уйдете, может быть, никакого конкурса не будет!" - запротестовал он, поднимаясь по лестнице.
   - Разве это было бы так плохо? Я тут же пожалел, что сказал это; Я убивал его мечту.
   "Если ты беспокоишься о Люси, вини ее отца, а не конкурс".
   - Люциан действительно странно действует на людей, - признал я, протягивая ему крохотного мальчика-барабанщика. "Помнишь, как он внезапно появился, когда у Роуэн случился припадок? И как его молитва скорее разожгла, чем успокоила, когда толпа пришла за Квентином?
   "Говорят, что вы часто с ним виделись".
   - Он приходит сюда с Люси. Роуэну они нравятся".
   "И ты?"
   - Это лучше, чем одинокие вечера, - парировала я.
   Вал пошел домой. "Я был занят редактурой последнего акта, - объяснил он. - Если ты покинешь нас сейчас, Митти, Ирис придется занять место.
   Это привело меня в чувство. - Хорошо, Грег, - сдался я. "Давай, сделаем эту елку до Нового года".
   - Мальчик, здесь жарко! - пожаловался он, наклоняясь, чтобы поставить мальчика-барабанщика на место.
   "Осторожно! Лестница опрокидывается!
   Он отпрянул, но потерял равновесие и соскользнул по шатающейся лестнице на пол.
   "Проклятие!" Он закатал рукав рубашки.
   "Ты поранился?"
   "Это ничто. Просто щепка от лестницы.
   "Ну, у меня есть степень по удалению осколков. Подождите здесь, - я вернулся с иглой и пинцетом. Щепка застряла в его предплечье возле внутренней части локтя, довольно глубоко и откололась под кожей. Когда острие коснулось его, он дернулся назад. "Я боюсь иголок".
   "Это обычный мужской синдром. Мне придется причинить тебе некоторую боль, но я буду максимально нежным.
   Он откинулся на подлокотник дивана, глаза его были закрыты. Я ввел иглу под верхний слой кожи и обнажил кончик занозы. После того, как я поднял конец, я защелкнул его пинцетом.
   "Вот ты где!" Я поднял его, чтобы он увидел, но он не ответил, просто сидел неподвижно, дико глядя на меня.
   - Честное слово, это колдовство! сквозь белые губы. "Ты наложила на меня клеймо дьявола, и я любил тебя, Мария!"
   Пинцет выпал из моей руки. На этот раз он проскользнул на другую сторону. От моего прикосновения он отскочил от меня. "Уходи, блудница! Уходи! Затем пелена на его глазах исчезла. Он огляделся, явно сбитый с толку. "Что случилось?"
   - Ты... ты сейчас был не в себе, Грег.
   - Я не понимаю, что вы имеете в виду, - сказал он, застегивая манжету.
   "Это всегда случалось со мной раньше. Это первый раз - ну... не совсем... - сказал я, вспоминая пещеру, - когда это случилось с тобой. Вам лучше сесть.
   Он мне не поверил и отмахнулся: "Знаешь, Митти, нам не о девочках надо беспокоиться. Ты тот, кто позволяет конкурсу добраться до тебя. Естественно, вы бы об этом мечтали - я знаю. И мечты никогда не имеют смысла. Я польщен. Я понятия не имел, что мое письмо было настолько эффективным".
   Он взял стеклянную безделушку в форме минарета и повесил ее на дерево. "Смотрите, как он ловит свет костра!" - воскликнула я, почувствовав утонченную дрожь, когда его руки внезапно обрамили мое лицо.
   - Я предпочитаю свет огня в твоих глазах, - мягко сказал он. "Я почти хочу, чтобы твои мечты о Мэри Эсти и Уильяме Стоутоне сбылись. Я бы написал это на конкурсе, чтобы мы с тобой разыграли...
   "Зачем действовать? Реальность здесь, Грег.
   "О, да!" он дышал мне в волосы. "Я никогда не мечтал, что реальность может быть совершенством. Боюсь тянуться к нему, боюсь разбить. Ох, Митти, Митти...  Мы погрузились в мягкую бездну дивана...
   "С Рождеством!"
   Рован обвиняюще стояла над нами, ее глаза блестели, а рот опустился в тонкую дугу.
   "С Рождеством тебя, дорогая! Вечеринка была веселой?"
   "Нет, это было утомительно, поэтому Айрис отвела меня к себе домой, чтобы послушать несколько новых пластинок. Видишь, что она подарила мне на Рождество?
   Она сунула мне в руки пару левисов, безвкусно украшенных серебряными заклепками, и у меня внутри все закипело. Айрис, всегда Айрис!
   - Роуэн, ты всегда должен сообщать мне, где ты.
   "О, Мать! Она взрослая, и не хотела делать мне такой приятный подарок на глазах у других девочек. Знаешь что? Мы купались нагишом в ее подвале. Вода подогрета.
   Я старался подойти к этому с осторожностью - как к человеку, стоящему на краю пропасти. "Вы знаете, насколько вы восприимчивы к простудам. Мы обсудим это позже. Вы слышали, какая Люси?
   "О, она в порядке. Позвонил Люциан и сказал, что ее ожоги исчезли.
   "Видеть?" - торжествующе сказал Грег. "Чистая истерика".
   Роуэн дал ему Кто тебя спросил? Смотреть. - Я что-то помешал? она спросила. Она чертовски хорошо знала, что у нее есть.
   - Вовсе нет, милая, - солгала я. "Я разогрею "Том и Джерри", и, поскольку сегодня канун Рождества, вы можете его съесть".
   "Хорошо. Вернись через минуту.
   Она стояла у камина, держа в руках маленькую темную книгу, когда я вернулся с напитками. - Вот тебе рождественский подарок, - сказала она. - Я нашел его в башне. Разве это не имя моей бабушки на нем?"
   "Должно быть, это один из тех, что я отправил тете Бо, когда умерла твоя бабушка".
   Она открыла страницу в самом начале книги. "Вот, прочтите это", - сказала она, протягивая мне листок. "Вслух."
   "Вдова Джудит, - начал я, - была сестрой Исраэля Стоутона, вышла замуж в Англии за Джона Денмана около 1620 года, и он умер; она вышла замуж за Смида около 1634 года. После смерти мужа она приехала со своим сыном Уильямом, родившимся в Англии в 1635 году, к своему брату в Дорчестер. Его сын, Уильям Стоу..."
   - Продолжай, - потребовала она.
   "...Уильям Стоутон стал лейтенантом. Губернатор, а затем исполняющий обязанности губернатора колонии, и в течение многих лет был главным судьей..."
   - Я... я никогда не читал эту книгу, - воскликнул я Грегу, который подошел к окну и стоял к нам спиной. "Я никогда не знал, что Стаутон...
   Роуэн сгорбилась на диване и положила ноги на кофейный столик, закинув руки за голову. - Ты потомок его тети Джудит. Я проследил это.
   - Ну, это довольно далеко, - заметил я.
   - Но ты все еще стоутон, - пробормотал Грег, поворачиваясь. - Неудивительно, что вы все это время защищали Стоутона. И ты состряпал сказку о том, что он и Мэри Эсти были любовниками, даже пытался сказать мне, что когда-то я был...
   - Грег, пожалуйста! Я не знал, что было в этой книге!
   - О, конечно, ваша мать говорила бы о предке, который был, - с сарказмом, - Его Превосходительством , вице-губернатором Массачусетса. Любители генеалогии ценят титулы. Так ты Стоутон! Вот почему вы пытаетесь сорвать конкурс".
   "Я сделал что-то не так?" Ее глаза были сапфировой невинности.
   - Вовсе нет, Роуэн, - заверил он ее. "Пришло время очистить палубы. Тетя Джудит, дорогая тетя Джудит! О, я могу рассказать вам о ней! Она и ее первый муж были истцами в известном судебном процессе против семьи ведьм в Девоншире. Несомненно, она научила Уильяма Стоутона его фанатизму, когда жила в его доме.
   - А кто тебя научил твоему? Я вспыхнул.
   - Если бы ты только сказал мне вначале, я бы мог понять, но... - внезапным движением руки он сдвинул с места минарет, который рассыпался у его ног. Он опустился на колени и начал собирать осколки. - Прости, Митти. Я не должен был выходить из себя. Какое отношение все это имеет к нам?"
   Я повернулся к огню. "Я думаю, что это имеет очень большое отношение к нам", - сказал я. "Ты думаешь, что я лжец. Я очень устал, Грег. Не трудитесь собирать осколки. Вы сломали его, и вы не можете собрать его снова. Я ухожу спать. Спокойной ночи, Грег.
   Роуэн улыбнулся в тени, когда дверь за ним закрылась.
   - И ты можешь стереть эту ухмылку со своего лица, - рявкнул я. - Если я происхожу от него, то и ты тоже.
   - Нет, я Ллевеллин, а не Стоутон. Я не хочу быть частью твоей семьи, мама.
   С заднего двора донесся отчаянный крик. Когда я включил дворовые фонари, я увидел Дану и Грега, склонившихся над чем-то в загоне Кейпера. Я побежал к ним, не обращая внимания на то, что на мне нет пальто, а снег хрустит в моих ботинках. Дана повернула ко мне страдальческое лицо. - Я услышала звук - крик, - задрожала она. "Это было почти по-человечески - потом ноги бегут, и машина уезжает". Она держала голову Капер в своих руках. Кто-то пронзил его тело заостренным колом, и его кровь превратилась в темных ангелов на снегу.
   Глава двадцать третья
   Древние, которые начинали Новый год в марте, проявляли большую проницательность, чем мы, ибо Старый год еще находится в предсмертной агонии в январе и феврале, а Новый год заперт в земной утробе до весеннего равноденствия. Я никогда так не осознавал этого, как в первый год моего пребывания в Писхейвене; Январь и февраль были для меня временем одиночества и распада. В это время Грег резко приостановил публикацию и уехал из города - то ли в отпуск, то ли по делам, никто, казалось, не знал. Больше всего меня беспокоил тот факт, что Ирис тоже уехала в неизвестном направлении, и ходили слухи, что они ушли вместе.
   Дана была занята больше, чем когда-либо, и я беспокоился о ее истощении. Она стала отчужденной и отстраненной. Мои предложения помочь были отклонены, и я знал Дану лучше, чем настаивать, но я скучал по нашему старому, легкому общению.
   Элисон снова начала отказывать после Нового года. У нее развился хронический кашель, и она быстро утомлялась. Хотя она клялась, что просто простудилась, остальные отнеслись к этому скептически, особенно Уорд, который заметно поседел.
   В один из своих визитов я застал Дану, стоящую на коленях рядом с Элисон, воздев руки над неподвижной женщиной, от которой волны алого втягивались в ее собственную грудь. Услышав мой вздох, Дана обернулась и посмотрела на меня черными и грозными глазами. - Тебе не следовало приходить сейчас, - пробормотала она.
   "Что делаешь?"
   - Я делаю то, что должен, и ты не принимаешь в этом участия.
   Элисон слегка пошевелилась, но не проснулась, если это был сон. Я споткнулся, озадаченный и не мало больно. В последующие недели ни она, ни Дана ни разу не упомянули об этом инциденте.
   Доктор Брун был занят составлением карт и систематизацией своих находок. Он больше не посещал пещеру, потому что снег выдавал его следы. Однажды он показал мне овальную плетеную раму с еще прилипшими к ней обрывками высохшей кожи, которую он нашел, частично покрытую щебнем, в глубокой нише. "Это может быть каркас либо для валлийского корабля, либо для манданской бычьей лодки", - взволнованно объяснил он. "Возможно, они использовали такие лодки, чтобы подняться вверх по реке". Он вздохнул. "Это, увы, не доказательство. Материал и структура должны быть проанализированы и датированы с разумной точностью, и это будет непросто".
   Я спросил его, можно ли на этот раз использовать тест Carbon 14.
   "Вы помните, что Radiocarbon 14 работает только с органическими материалами - существами, которые когда-то жили. Я собираюсь отправить образцы кожи и костей в университетскую лабораторию, но они могли быть заражены бактериями. В любом случае, пройдет много времени, прежде чем я получу ответ. Видя мое разочарование, он положил руку мне на плечо. "Терпение, мой дорогой Митти, - самое необходимое качество для археолога - то, что наши друзья редко развивают. А теперь, пожалуйста, извините меня, я должен вернуться к своей книге.
   Так оно и пошло. Все те, кого я любил, уходили от меня. Я был так одинок, что ощутил прилив удовольствия, когда однажды открыл дверь и увидел там Люциана. Затем я вспомнила канун Рождества и позволила ему стоять на улице под хлестким ветром и снегом, пока он не извинился так униженно, что я уступила и пригласила его войти.
   "Я не знаю, что нашло на меня той ночью, - сказал он за чашкой дымящегося горячего чая. "Я пытался проиллюстрировать, как нас окружает растущее язычество. Прежде чем я это осознал, я взорвался о козе Даны. Для меня Caper был просто символом. Я никогда не думал, что кто-то воспримет меня буквально".
   - Тогда начинай мечтать, - сказал я, предлагая ему лимон. - Ты имеешь огромное влияние на этих людей.
   Румянец удовольствия стер страдание с его лица. - Я рад, что ты так думаешь, Митти.
   - Вы поляризовали весь город, - подвел я его. "Мне говорят, что церковь чуть не развалилась при вашем предшественнике. Вы сделали это процветать. Теперь ваша идея возродить конкурс может принести пользу всему сообществу".
   - Особенно, если планы Брата Кэрриера и Брата Бишопа осуществятся, - пробормотал он, беря себе пончик.
   Так что теперь я знал, где он стоял. - Люди здесь сделают все, о чем вы их попросите, - сказал я.
   Он потянулся через стол, чтобы взять меня за руку. - Я не знал, что ты так думаешь, Митти.
   "Но это правда!" Я позволила своим пальцам обмякнуть, когда он сжал их. - Твоя власть над ними почти божественна. Это то, чего ты хочешь, не так ли? Чей ты эмиссар, Люциан, - Бога или Сатаны?
   Его темные брови смешались, и он убрал руку. "Что ты имеешь в виду?"
   - Ты бы преуспел в Салеме, Люциан. Вы даете нам выбор между мстительным, эгоистичным Христом и злым, но героическим и обаятельным сатаной. Это вообще не выбор".
   Он поднялся, оставляя сахарную пудру на своем черном пальто. - Ты слушала отступников, - сухо сказал он.
   - Мои отступники не подстрекают к кровавым жертвоприношениям, - возразил я. - Садись, Люциан, ты выдержал бурю, чтобы извиниться передо мной.
   - Я говорил тебе однажды, как ты прекрасна, когда злишься, Митти, - ответил он. - Я пришел попросить вас об услуге. Это Люси. Ей нужна женщина, с которой можно поговорить, кроме миссис Сомс.
   - А как насчет Айрис Фолкнер? - сказал я резко.
   "Вокруг нее всегда слишком много толпы. Люси нужен кто-то больше похожий на ее собственную мать.
   Я был тронут. "Должно быть, она умерла очень молодой".
   "Она еще жива. Она получила черепно-мозговую травму в результате несчастного случая и находится в санатории".
   - О, я не знал.
   "Здесь никто не делает. Они думают, что я вдовец".
   Бедная Глэдис!
   Его пальцы ползли вверх по моей руке. "Мы с тобой очень похожи. Мы потеряли наших товарищей; мы понимаем друг друга."
   Я потянулась, чтобы отдернуть его руку, но вместо этого его рука схватила мою и отказывалась отпускать. "Я не думал, что у нас много общего под...  Я прервался. Его ноготь царапал мою ладонь. Я отдернул его. - Уже поздно, - сказал я. "Я должен поработать над декорациями для театрализованного представления".
   Когда он ушел, я пошла на кухню и вытерла руку.
   * * * *
   Остаток дня я провел в башне, работая над эскизами декораций театрализованного представления. Когда я начал прорисовывать сцену Холма Виселицы, я обнаружил, что моей линейки не хватает. Роуэн, должно быть, позаимствовал его. Мне было лень спускаться вниз, чтобы найти его, и я зарылся в ящики стола, чтобы посмотреть, не найдется ли он у тети Бо. Они были забиты бумагами, одни машинописными, другие рукописными. Когда-нибудь я должен буду их просмотреть - я знал, что тетя Бо писала статьи для исторических изданий. В последнем ящике сверху лежала книга о Салеме, которую я никогда раньше не видел. Несколько листов желтой копировальной бумаги были сложены и вставлены в книгу. Я мог бы засунуть его обратно в ящик, но мое внимание привлекла записка, нацарапанная в верхней части бумаги: "Митти, прочитай это".
   Кожу начало покалывать, когда я дрожащими руками развернула простыни. Как будто тетя Бо посылала мне послание из могилы, хотя, просматривая заляпанные и пропущенные буквы X, я понял, что это черновик одной из ее статей:
   Принимая во внимание широко распространенные гонения на колдовство в Англии и Европе, удивительно, что, за исключением нескольких отдельных случаев, истерия по поводу колдовства в Новой Англии ограничивалась районом Салема. Какой триггерный фактор в Салеме отсутствовал в другом месте? Все колонисты верили в колдовство и боялись его. Все они страдали от лишений и болезней и разделяли страх перед индейцами, скрывающимися в лесах, притеснениями со стороны короля и вездесущим призраком ранней смерти.
   "Но у Салема была Титуба, - пишут историки. "Титуба начала со своих сказок о вуду с Барбадоса!" Бред какой то! Колонии были полны рабов. Наверняка Титуба был не единственным рассказчиком среди них. Нет, надо смотреть дальше. Я только что с интересом прочитал книгу " Одержимые Салемом " Пола Бойера и Стивена Ниссенбаума (издательство Гарвардского университета). Бойер-Ниссенбаум приписывает истерию о колдовстве уже существующим внутренним группировкам в обществе Салем-Виллидж и особенно в церкви, пастором которой был Сэмюэл Пэррис. На стр. 184 есть схема сети анти-Пэррис в общине Салем-Виллидж, восемнадцать членов которой были обвинены в колдовстве и треть казнены. С другой стороны, сторонники судебных процессов над ведьмами были в подавляющем большинстве сторонниками Пэрриса.
   Тем не менее, для господ Бойера и Ниссенбаума Пэррис был лишь последней каплей, сломавшей хребет уже существовавшему верблюду. Они указывают на давнее соперничество и ревность, земельные споры и классовую борьбу. Проблема с этой гипотезой в том, что такие условия никоим образом не были уникальными для Салема.
   Однако преподобный Сэмюэл Пэррис из церкви Салем-Виллидж был уникален, и я с уважением предполагаю, что он, возможно, был недостающим ингредиентом, который искали историки. Я прекрасно понимаю, что это вызовет вой в исторических кругах, но вот мой аргумент:
   Сэмюэл Пэррис пришел в общину Салем-Виллидж - захолустную церковь, известную своими ссорами со своими служителями, - не по собственному выбору, а потому, что он не мог стать лучше без богословской степени. Он был недоучкой из Гарварда. Когда он унаследовал недвижимость на Барбадосе, он переехал туда и наладил торговый бизнес между островом и колониями. Шестнадцать лет спустя, после всего лишь неудачи, он обратился к служению. После продолжительного торга, будучи, без сомнения, образованным торговцем, он заключил необычайно выгодный контракт с церковью Салем-Виллидж, который включал его жалованье, надбавки, бонусы, провизию и дрова. Возникла фракция против Пэрриса, и новый министр постоянно был втянут в споры, пытаясь заставить своих прихожан выполнить договор.
   Это был человек с оттенком анти-Мидаса во всех своих начинаниях, который был таким разочарованным и ожесточенным. Добавьте к этому тот факт, что в его семье могла быть полоса безумия - его сыну суждено было умереть безнадежным лунатиком, - и предположение, что он лично мстил своим противникам, становится вполне правдоподобным.
   Теперь позвольте мне отвлечься на мгновение. Рабство было фактом жизни в колониальном Массачусетсе. Колонисты привезли с собой множество колдовских суеверий со своей родины. Однако было бы интересно провести исследование, чтобы оценить, какие новые аспекты были добавлены к их суевериям африканскими и вест-индскими верованиями. Например, в Вест-Индии существует множество рассказов о домах, забрасываемых камнями сверхъестественного происхождения, часто вполне обоснованных. Почти идентичные явления в Новой Англии описаны Инкризом Мэзером в его "Литоболии".
   Сэмюэл Пэррис жил на Барбадосе. Не вероятно ли, что он наблюдал и усвоил кое-что из местных религий вуду и обеах - наложение индийских и африканских верований на европейское христианство и сатанизм? Когда Пэррис приехал в деревню Салем, он привел двух барбадосских рабов, через которых он мог общаться с другими рабами в этом районе. В своем последнем разочаровании этот гордый, эгоистичный человек, возможно, обратился к другим несчастным, у которых часто были веские причины ненавидеть своих владельцев. Что может быть лучше мести, чем для рабов использовать свою родную магию на своих хозяевах, а затем выставить их ведьмами?
   Исповедующие ведьмы на Салемских процессах болтали о собраниях ковена на пастбище Пэрриса. Теперь это могло означать любой из нескольких участков земли, которые Пэррис приобрел либо путем покупки, либо в дар до 1692 года. Историки обычно отвергали эти рассказы об оккультной деятельности на лугу Пэрриса как полет фантазии невротичных женщин или прямую ложь. Не упустили ли историки очевидную подсказку? Неужели эти "невротики" все-таки говорили правду?
   Мои глаза переместились на записку внизу последней страницы, написанную ее трясущейся рукой: "В Мирной гавани есть еще один Пэррис. Небеса помогают нам!"
   Чего бы я только не отдал, чтобы в тот момент рядом был Грег! Я сомневался, что он видел это, потому что это определенно противоречило его теории. Мне она показалась лучшей из двух. Это сняло часть бремени с Уильяма Стоутона - Грегу бы это не понравилось... Я мог видеть фигуру в черном капюшоне, проводящую тайные обряды при свете костра. Мэри Эсти так и не догадалась, кто он такой. Ха! Я знал то, чего не знала она! Конкурс нужно было переписать. Эти последние каракули тети Бо - странно...
   И тут моя рука на ощупь нашла в ящике стола линейку. Хорошо, я могу вернуться к своей работе! Давайте посмотрим - Висельный холм - стоит ли изображать море на заднем плане? Должно быть, он был достаточно высоким, чтобы открывать вид на солончаки, окаймляющие берега... с белыми гребнями волн, разбивающихся о песок, и чайками, парящими над головой в опускающемся небе, их жуткие крики звучали в моих ушах, когда я бежал по просторам. песка в мой давний сон...
   * * * *
   ...и в его объятия. Его шляпа с пряжкой слетела с его темных кудрей и валялась на земле. Он завернул меня в свой плащ, и мы прижались друг к другу на диком влажном ветру.
   "Ты не должен идти, любовь моя", - умолял я. - Они приносят новости об оспе в Лондоне.
   "Увы, в Гарварде больше нет ученых степеней, которые можно было бы предложить мне, дорогая. Поедем со мной в Лондон, Мэри.
   - Если бы я мог, - простонал я, - но без мамы я должен заботиться о Береде и Саре. И твой брат никогда бы не согласился. Ты еще не достиг совершеннолетия и не хозяин своего состояния. Но побудь здесь год, пока не станешь, а потом, даст Бог, я пойду с тобой.
   - Нет, я не могу. Колонии нужны лидеры. Это мой долг.
   - Из тебя вышел бы прекрасный вождь, если бы ты заболел оспой. Я нащупал в кармане крохотный футляр, который смастерил из двух соединенных вместе раковин морских гребешков.
   "Такие дела в руках Всевышнего", - ответил он.
   Не совсем так, любовь моя! Я думал.
   Он провел меня по темному песку к покрытой солью скале, где мы могли бы укрыться от ветра и от посторонних глаз. Волна пламени прошлась по моему телу, когда его рука расшнуровала мой лиф, а его пальцы искали мои затвердевшие соски. Нет! Я мунна! Я должен сдерживаться, чтобы он, неудовлетворенный, не спал ночами в Лондоне, мечтая обо мне. С помощью гаечного ключа я откатился от него.
   - Что с тобой, Мэри? Я обидел тебя? Он потянулся ко мне, чтобы оттащить меня назад. "Перед Богом мы муж и жена".
   - Нет, еще нет, Уилл, - возразила я.
   "Тогда пусть это будет между нами - давайте смешаемся...
   "Наша кровь", - закончила я его фразу, зашнуровывая корсаж. - Я не буду твоей блудницей, Уилл. Я буду твоей женой или ничем". Протягивая нож моей матери: "Твоя кровь в моих венах и моя в твоих".
   Он отдернул рукав. Я вырезал крестик над его веной на запястье, потом сделал то же самое со своим. Наши запястья были связаны вместе, наша кровь смешивалась, мы лежали бок о бок, глядя в серое небо и слушая рев океана, который скоро разделит нас. Я украдкой вытащил из кармана гильзу и, приготовив ее, наконец развязал наши запястья. Прежде чем он успел меня остановить, я вымазала его рану вонючим желтым гноем, который не прошло и двух часов, как из язв на руках моей сестры Сары.
   - Что ты делаешь? - спросил он.
   - Нанесу мазь на запястье, чтобы оно зажило.
   "А почему не на твоем? Ты ничего не оставил себе".
   - Я забыл, - солгал я. Нет, это было греховно. Ложь навеки прокляла бы мою бессмертную душу. - Мне не до шуток с тобой, Уилл. Это лекарство от оспы - я узнал от своей матери.
   С криком ужаса и отвращения он погрузил руку в песок. - Честное слово, это колдовство! он поклялся. - Я слышал о твоей матери, но никогда этому не верил. Ты наложил на меня клеймо дьявола! Я хотел бы убить тебя здесь и сейчас, но не могу, потому что любил тебя. Да смилуется Господь над моей немощью! Благодарю Тебя, о Небесный Отец, за то, что ты спас меня от прелюбодеяния с этой женщиной из Вавилона!"
   Я мог бы напомнить ему, что это я, а не Бог, спас его от этого конкретного греха, но я только плакал:
   "Правда, Уилл, я не знаю никакого колдовства, кроме любви!"
   "Ты принадлежишь дьяволу!"
   "Нет!" Я опустилась перед ним на колени, обхватив руками его ноги, но он грубо оттолкнул меня, его лицо было полно отвращения. - Признайся, Мария, ради твоей души!
   "Я не могу. Я не смею лгать себе, Уилл, чтобы не быть проклятым.
   "Нет, но ты проклят...
   Вихрь подхватил его и закрутил по кругу, пока его не засосало в дыру в пространстве. Я, спотыкаясь, поплелся следом и позвал: "Уилл... Уилл Стоутон... Грег!" Он ушел, но его голос тянулся позади него в эхо-камере: "Проклятый... проклятый... проклятый...
   * * * *
   Я пришел в себя после звонка телефона. - Митти, почему ты нас не послушал? пришел шепот. "Нас много. Сначала Сюзи, потом Нэнси, а потом Кариад? Кариада? Я спустился по лестнице в детскую. Кари лежала на полу, положив голову на лохматый бок Макдуфа, а Локи уютно устроился под ее локтем. Если бы я не боялся, что напугаю ее, я бы схватил ее и отчаянно обнял. Вместо этого я тихонько сел на пол рядом с троицей.
   Я должен забрать ее отсюда. Я бы продал "Феникса" - пусть Дэймон и остальные добиваются своего... но - конечно! Вот оно! Должно быть, они стоят за телефонными звонками! Я бы делал именно то, что они хотели. С этим осознанием пришло облегчение. Дэймон и Чарити не были убийцами, но они могли быть не прочь попытаться отпугнуть меня. Если так, то это был всего лишь дешевый трюк без реальной угрозы. Если бы я ушел, они выиграли бы свою позицию, а я предал бы Дану и свои собственные принципы. Если бы мне пришлось бежать сейчас, я бы продолжал бежать всю оставшуюся жизнь, вырывая своих детей с корнем раз за разом, когда что-то шло не так. И если бы в моих снах и видениях была хоть какая-то правда, наша карма была связана в Мирной гавани, и никакое бегство не могло бы нас спасти.
   Кэри пошевелилась и открыла влажные карие глаза. Ее маленькие ручки потянулись ко мне. Я поднял ее и крепко держал, пока крошечные ногти исследовали мое лицо, постукивая по переносице и спускаясь ко рту.
   Со смехом она вырвалась у меня из рук и стала бегать по комнате, хлопая плинтуса.
   "Дом! Дом Кари!" - бормотала она снова и снова. Она приняла окончательное решение.
   Глава двадцать четвертая
   "Да, хотя я и иду долиной смертной тени... Сегодня вечером я поймал себя на том, что повторяю стихи, которые меня учили произносить, когда я боялся темноты, страха, который мне так и не удалось победить. Больше, чем когда-либо, я сожалела о своем вдовстве. Каждую ночь, когда я был наиболее уязвим, я должен был прийти к моменту, когда мне предстояло встретить жизнь в одиночестве во всей своей слабости. Почему я поссорился с Грегом? Где он был сейчас? С Ирис? Я продолжал думать о тех моментах в пещере, а затем в канун Рождества - о нежной силе в его длинных изящных руках, о его теплоте, о застенчивой серьезности в его карих глазах. Он был сложным человеком, иногда общительным, иногда замкнутым в какой-то внутренний конфликт, и мне хотелось с ним разобраться, как бы трудно это ни было.
   Меня одолели одиночество и тоска. Слезы наполнили мои веки - сон казался безнадежным. Я сбросил одеяло с кровати и спустился в гостиную, занимаясь сборкой лиры, а затем, задумавшись, сел в большое кресло напротив нее.
   Должно быть, я задремал, потому что следующее, что я понял, это то, что мое сердце колотилось, когда раздался звонок в дверь. Макдуф скулил наверху в комнате Кан и царапал ее дверь.
   - Люциан! Что ты здесь делаешь в такой час?" - воскликнул я, схватившись за халат. Прошло довольно много времени с момента нашей последней встречи.
   "Я мог видеть ваши огни из своего дома, поэтому я знал, что вы, должно быть, не спите", - сказал он, входя. "Я боялся, что что-то может быть не так. Господи, Митти, здесь холодно! Ты синий. Пока он подбрасывал свежие дрова в решетку и снова разжигал огонь, я скорчился на диване, подтянув колени. Было приятно, когда кто-то проявляет заботу, чтобы отогнать тени. Раздражение, которое он всегда вызывал, начало отступать. Сейчас я не хотел спора, я хотел заботы.
   - Вот, так лучше, - сказал он, когда пламя лизнуло бревна. Он обнял меня, позволяя теплу своего тела перетекать в мое. Я не сопротивлялся, но устало уронил голову ему на плечо.
   "Почему ты был здесь, на морозе? Еще один чудак?
   Все знали? - Не сегодня, слава небесам. Я просто не мог заснуть, но потом я задремал, несмотря на себя. Боюсь, у меня были нехорошие мысли, я просто не чувствую себя здесь очень любимым. Это не только звонки, это...
   Он вздохнул. - Ты едва соответствуешь стандартам Писхейвена, Митти. Им нелегко принять чужака, особенно когда он стоит на пути прогресса".
   - Но я должен быть верен своим убеждениям, Люциан, - упрямо сказал я.
   Он притянул меня ближе к себе. - Мы поговорим об этом в другой раз, - сказал он. "Как продвигается ваша работа с конкурсом? А ваши девочки готовы к двадцать первому?
   Для первой генеральной репетиции было выбрано 21 марта, которое должно было стать городским праздником. Девочки с нетерпением ждали работы со взрослыми.
   "Надеюсь, погода поможет", - продолжил он. - Я разговаривал с Грегом...
   - Грег? Я почувствовал, как в моих венах струится адреналин, и немного отодвинулся.
   - Да, он вернулся вчера - и Айрис тоже.
   "Ой." Я сидел безучастно, пока он обрисовывал в общих чертах свои планы на конкурс. Сцену с виселицей, по его словам, следует поставить на Бишопс-Блафф, а не в оркестровом зале парка, где будут играть все остальное. Меня озадачила логистика переноса всей публики из парка на утес, но Люциан чувствовал, что люди могут двигаться во время антракта, и это даст время для продажи закусок.
   - К обрыву ведет только старая коровья тропинка, - возразил я.
   "Это может быть проблемой, - признал он, - однако Тайлер Бишоп пообещал построить дорогу к предполагаемой водонапорной башне".
   Я дернулся по стойке смирно. - За это еще не проголосовали?
   - Нет, но Тайлер говорит, что это легко. В любом случае, если погода будет благоприятной на следующей неделе...
   - Вы не собираетесь подниматься туда в это время года!
   "Почему бы и нет? Метеобюро прогнозирует оттепель. Вот чудесный старый дуб вместо висячего дерева, а еще есть бревна из старой хижины, которую снесло ветром. Мы могли бы сделать из этого платформу, - продолжил он, размышляя вслух. "Конечно, если он слишком прогреется, он может быть грязным - это может быть непрактично".
   "Надеюсь, мы останемся в милой теплой ратуше". Итак, Грег вернулся - и Айрис тоже. Это было слишком много совпадений. Ну, если бы все было так, я бы ничего не мог с этим поделать. Я сидел пассивно, пока его рука гладила мою руку.
   Он прижался губами к моему лбу. - Не волнуйся, мы это уладим. Этот жест вызвал во мне реакцию. Я так нуждалась в ласке. Я лежала, положив голову ему на плечо, не сопротивляясь, когда его рот накрыл мой. Затем его язык заставил мои губы открыться, его рука скользнула под мой халат и нашла мою грудь под ночной рубашкой. Я поймал его руку. - Прости, Люциан, я не это имел в виду. Я не должен был позволять тебе... Я сказал нет! Он был на мне, прижимая меня к дивану, сорвав с меня халат.
   "Ты что, с ума сошел?" Я вырвалась от него, но он схватил меня и разорвал платье. Пока он возился со своей молнией, мне удалось выскользнуть из-под него.
   "Уходи отсюда!" - спросила я, закутываясь в халат. - Ты - человек Божий!
   - Тебе нужен кто-то, Митти, и мне тоже. Беда с тобой, мой дорогой Субмит, в том, что ты все еще пуританин в душе. Вы меня удивляете, дочь священника и вдова актера. Вы должны понимать, что мы все в одной профессии. Мы даем людям то, что они хотят, даже если это всего лишь иллюзия. Я был создан по образу Божьему, как и Иисус Христос, и вы не настолько старомодны, чтобы думать, что он был бесполым, не так ли? Со всеми поклонницами, которые у него были? Мария Магдалина, Мария из Вифании, а кто сказал, что он не спал с самарянкой?
   Я не пытался скрыть своего отвращения. "Ты говоришь как третьесортное порно. А теперь выходи!"
   Вместо этого он снова напал на меня. Его влажная холодная рука погладила мою шею, потом сжала. Я застыл, когда кровь начала стучать в моей шее и висках. Неверный ход с моей стороны может полностью закрыть эту руку. - Ты действительно не хочешь меня, - полушепотом прошептала я. - Ты хочешь только овладеть мной.
   - И я буду, - пробормотал он, снова подталкивая меня к дивану.
   Яростным ударом я вонзил колено ему в пах; он согнулся вдвое.
   "Люди должны знать, кто вы".
   Он злобно рассмеялся. - Но ты же не скажешь им, не так ли? Потому что они никогда не поверят тебе.
   Он был прав, конечно. - Только никогда больше не подходи ко мне, - плюнул я ему. - Ты... ты демон, Люциан.
   - Демонический? - спросил он в замешательстве, проводя рукой по лбу, словно смахивая паутину. - О чем ты говоришь, Митти?
   Перемена в нем была настолько резкой, что я был застигнут врасплох.
   - Изнасилование, Люциан, то есть попытка, - сумела я запнуться.
   " Что? Он недоверчиво уставился на нее, затем с сожалением улыбнулся. - О, мой бедный Митти, боюсь, ты слишком много работаешь. Вы должны немного отдохнуть. Я мог ожидать чего-то подобного от Глэдис, но ты! Я верю, что твои галлюцинации скоро пройдут. А пока я обещаю никому ничего не рассказывать".
   Он сделал это снова!
   Глава двадцать пятая
   "...Иди туда с тобой, женщина, и помни, не трать время Хонор впустую!"
   Шериф Джордж Корвин грубо провел меня в зал суда. Поскольку я сообщил, что должен представить петицию, я ожидал, что там будет вся коллегия судей, и даже был настолько опрометчив, что надеялся, что Его Превосходительство, губернатор сэр Уильям Фипс, будет присутствовать, но только один член Там был один из членов коллегии - главный судья суда Ойера и терминера, лейтенант-губернатор Уильям Стоутон. Он был одет в темно-бордовый бархатный халат с воротником из тонкого кружева и узким льняным шарфом, свободно завязанным на шее. Черная бархатная тюбетейка венчала его распущенные серебристо-белые волосы. Какая огромная разница между нашими станциями! Как я когда-то стремилась стать женой такого аристократа?
   Хотя, конечно, тогда я не был в таком низком положении, как сейчас, в моем домотканом халате, испачканном и изорванном, а мои запястья и лодыжки скованы кандалами. Тем не менее, я постаралась привести волосы в порядок, а Беред принес мне свежую шапку.
   Судья отпустил шерифа коротким кивком, а затем посмотрел на меня серьезным, глубоко посаженным взглядом.
   - Ты удивлен, увидев меня здесь одну? он спросил.
   - Я думал, что судья Сьюэлл и другие будут здесь - и другие заключенные, ваша честь.
   - Они скоро будут, но я хотел поговорить с тобой наедине, Мэри.
   Мое сердце дрогнуло. Так он меня вспомнил! На протяжении всего суда он обращался со мной так же, как и с другими, не выказывая никаких признаков признания. В конце концов, он знал Мэри Таун, а не Мэри Эсти, и я должен сильно измениться. Разве не было у него на сердце оказать мне милость? Увы, суровое выражение лица не смягчилось.
   - Благодарю вас, ваша честь, - ответил я, сжимая в руках документ, над которым так усердно трудился - не в надежде спасти свою жизнь, а жизни тех, кто еще предстанет перед судом. Теперь, в свете этого неожиданного поворота событий, я осмелился позволить себе слабый проблеск надежды. Может быть, он увидит правду в том, что я написал, а значит, и правду во мне. - Я составил петицию...
   - Позже, - он отмахнулся. - Я хочу, чтобы ты знала, что я не лишена чувств к памяти... к памяти, которую мы разделяем. С глубокой скорбью я вижу бедственное положение, в которое привели вас ваши грехи. Мои молитвы о твоей душе остались без ответа".
   "Клянусь всем святым, я христианин и невиновен в этом преступлении!" - выпалил я.
   - Мэри, Мэри, - простонал он. и впервые я осознал борьбу, происходящую внутри него, "не лги мне. На мне печать твоего позора!" Он отдернул рукав своей мантии, обнажив слабый белый шрам.
   - Разве вы не были свободны от оспы всю свою жизнь?
   "Надеюсь, меня пощадили по милости Божией, а не по вине дьявола", - резко заметил он.
   - Нет, Ви... Ваша честь, это не знак сатаны. Это дело природы и исходит от Бога, хотя я не знаю, как это работает.
   Его рот отвис. "Яблоко, которое Ева дала Адаму, было делом природы, но оно было злом. Но давайте к делу. Я умоляю вас покаяться в своих грехах и вернуться в стадо. Мне нравится не подписывать тебе смертный приговор, Мэри.
   "Я не могу признаться во лжи! Лучше ты осудишь меня на повешение, чем Бог осудит мою бессмертную душу, - воскликнул я.
   Он уронил голову на руки, затем снова посмотрел на меня, его лицо напряглось. - Ты все еще прекрасна, Мэри. Он впал в старую форму обращения. "Я не думал найти тебя таким после всех этих лет. И глаза твои невинны, как у новорожденного ягненка. О Боже, - простонал он, ударяя кулаком по столу, - как искусно Дьявол маскирует своих. Он позвонил в маленький серебряный колокольчик. "Я сделал все, что мог. Приведите заключенных, шериф, - сказал он, когда Корвин просунул голову в дверь.
   Когда обвиняемые вошли внутрь, судья Сэмюэл Сьюэлл и остальные члены суда вошли через другую дверь и заняли свои места по обе стороны от Стоутона. Доркас стояла чуть впереди других заключенных, высоко подняв голову и вызывая взглядом.
   - У вас есть заявление, которое вы хотите сделать в суде, Гуди Хоар? - спросил главный судья.
   - Есть, ваша честь, - реверанс. "Я хочу отвернуться от своих греховных путей. Я никогда не подписывал книгу Дьявола, но, признаюсь, я часто танцевал с шабашем на пасторском лугу, как она, - указывая на меня, - вполне может засвидетельствовать, потому что она тоже была там, танцуя с "Черный человек и сосет свою морду".
   "Она врет!" Я задохнулся. Я видел белую руку, борющуюся с моей рукой на землю.
   Стоутон опустил молоток. "Молчи, женщина!"
   Утюги впились мне в запястья, когда Корвин дернул меня назад.
   "Можете ли вы платить за еду, которую государство предоставило вам в тюрьме?" - спросил ее Сьюэлл.
   - Да, это я могу. Я прошу немного времени, чтобы вести жизнь добрых дел и покаяния, - ответила она с надоедливым смирением.
   Стоутон снова опустил молоток. "Тогда пусть эта женщина будет освобождена, когда она выплатит надлежащее возмещение". Меня трясло от возмущения. Как он мог поверить ее лжи и отвернуться от моей невиновности? Была ли наша любовь напрасной?
   - А теперь, добрая Эсти, - холодно обратился он ко мне, - у вас есть петиция, которую вы хотите прочитать в суде?
   "Один момент!" В зале суда поднялся преподобный Сэмюэл Пэррис. "Разрешим ли мы слушание осужденной ведьмы?"
   Главный судья бросил на него угрюмый взгляд. - Ну да, мистер Пэррис, мы не должны отказывать ни одному из этих жалких созданий в последнем шансе на покаяние.
   - Спасибо, ваша честь, - прошептала я, едва сдерживая голос. Я с трудом поднял газету, с трудом опустив руки в кандалы, и начал читать: "Скромная петиция Мэри Истик к его превосходительству, сэру В. - мой язык споткнулся на слове, - в Салеме и преподобные служители смиренно возвещают:
   -- В то время как ваш бедный и смиренный проситель, приговоренный к смерти, смиренно умоляет вас принять это из ваших рассудительных и благочестивых соображений, ваш бедный и смиренный проситель, зная о моей невиновности, Блажен Господь за это, и, -- глядя на Доркас, "видя ясно козни и коварство моих обвинителей, я сама не могу не судить снисходительно других, которые идут тем же путем, что и я, если Господь не вмешается могущественно. осужденный сейчас за, а затем очищенный страдающими людьми, как знают некоторые из ваших почестей, и через два дня я был выкрикнут ими и был заключен в тюрьму, а теперь приговорен к смерти. Господь наверху знает мою Невинность тогда и точно так же знает сейчас, как в тот великий день будет известен людям и ангелам - я обращаюсь к вашим почестям не за свою жизнь, потому что я знаю, что должен умереть, и мое назначенное время установлено. Глядя прямо на Стоутона, "но, господи, он знает, что, если возможно, больше не будет проливаться невинная кровь, которой, несомненно, нельзя избежать на вашем пути и пути. Я не сомневаюсь, но ваша честь делает все возможное Твоя сила в открытии и выборе колдовства и ведьм и не была бы пролита невинной кровью для мира, но, клянусь моей невинностью, я знаю, что ты на неправильном пути. Господь по Своей бесконечной милости направит вас в этом великом деле, если будет Его благословенная воля, чтобы больше не проливалась Невинная кровь. Я смиренно прошу вас, ваша честь, соблаговолите строго изучить этих Пострадавших и разлучить их на какое-то время, а также попробовать некоторые из этих исповедавшихся ведьм, - бросив взгляд на Доркас, - я уверен, что их несколько. лгали себе и другим, как окажется, если не в этом мире, то я уверен, что в мире грядущем, куда я сейчас направляюсь и не сомневаюсь, но вы увидите изменение этих вещей. Они говорят, что я и другие заключили союз с дивелами, и мы не можем признаться. Я знаю, и Господь знает, как скоро появится, они верят мне, и поэтому я не вопрошаю, но они делают других. Господь наверху, Искатель всех сердец, знает, что, как я отвечу на это перед Трибуналом, я не знаю ни малейшего понятия о колдовстве, поэтому я не могу, я не смею верить своей собственной душе.
   Умоляю вас, почести, не отвергайте этого моего смиренного прошения от бедного умирающего невинного человека, и я не сомневаюсь, но Господь даст благословение на ваш конец".
   Прежде чем я закончил, вошли страдающие девушки, и теперь...
   Роуэн подбежал ко мне и бросил мне в глаза белый порошок. Грегори Таун поднялся с судейской скамьи. "Петиция отклонена!" - взревел он. Он протянул руку Доркас - нет, Ирис, - и они вальсировали из комнаты, когда он кричал: "Петиция отклонена... Петиция отклонена...
   * * * *
   Было далеко за полдень, когда я проснулся, тяжесть кандалов все еще висела на моих запястьях. Дана отвела Кариад к себе домой, чтобы я могла наверстать упущенное после визита Люциана прошлой ночью. Я оделся и пошел за ней. Когда древний медный молоток не ответил, я толкнул дверь и вошел.
   Деревянные полы звенели у меня под ногами, пока я ходил из комнаты в комнату. В раковине зловеще маячили немытые обеденные тарелки - Дана была дотошна в таких вещах. Я открыл дверь в подвал, но там было совершенно темно. Найдя спальни на втором этаже пустыми, я вспомнил о потайной комнате, в которую можно было попасть только по скрытой лестнице, ведущей из задней гостиной. Я вернулся назад и открыл дверцу шкафа в дымоходе, который должен был служить местом для хранения дров, но, как и в доме Готорна, имел фальшивую заднюю стенку, за которой вели шаткие, тесаные вручную ступеньки, ведущие в верхнюю комнату. . Что-то зацепило меня за волосы.
   Я отскочил назад, затем рассмеялся - дрожащим голосом - и снял с каминной полки серого котенка. - Фантом, ты бес! Я отругал его и усадил рядом с потрепанным клубком пряжи, который был его игрушкой.
   Наверху лестницы я постучал в тяжелую дверь, не желая просто войти. Дана никогда не приглашала меня сюда, поэтому у меня не было желания нарушать ее личную жизнь, но когда не было ответа, я повернул ручку и вошел. . Единственный свет в комнате исходил из одного маленького окна с ромбовидным стеклом, и сначала я подумал, что комната пуста, но потом я вздрогнул, увидев Дану, стоящую на коленях перед низким алтарем, который был задрапирован тонкой темно-коричневой оленьей кожей. бисер и бахрома. Наверху лежал меховой мешочек, красиво украшенный вышивкой перьями, по краям которого стояли слабо горящие свечи. Наверху, на стене, висело натуральное распятие из сучковатой ветки, которая наросла на другую, образуя крест с искривленным туловищем распятого человека. Рядом стоял большой панцирь черепахи, украшенный узорами из красной глины - тотем мандана, насколько я помню.
   Дана не заметила моего появления, но продолжала беззвучно водить губами по маленькой глиняной фигурке в руке - Элисон смотрела на меня в миниатюре! Пряди седых волос, растущие на макушке, были собраны в виде восьмерки на затылке. Тело свободно задрапировал струящийся шелковый кафтан мавританского кроя в оттенках синего, красного и золотого на белом фоне, сделанный из образца материала, из которого Дана сшила настоящий кафтан для Элисон. Я нащупала стену, чтобы устоять на ногах, и в этот момент потрясения мой разум вернулся к стереотипу ведьмы, который означал только зло. Была ли Дана ведьмой, лишившей Элисон жизни? Она стояла за телефонными звонками? Неужели она сделала меня из воска? Он тоже был там, на полке, завернутый в полиэтилен. А где Кариад?
   Тем не менее, Дана, казалось, молилась не кукле, а ей или женщине, которую она представляла. Она подняла глаза на грубое распятие, стянула с плеча блузку и издала хриплый крик, от которого я упал на колени. Красное пламя, вырвавшееся из образа Элисон, вошло в тело Даны с таким толчком, что она упала навзничь. Уродливое красное пятно раскинуло свои щупальца по ее обнаженному плечу прямо над левой грудью, становясь темнее, пока не стало почти черным. Так же быстро и ушло. Дана еще немного полежала, затем медленно села, впервые увидев меня.
   - Я... я не хотел вторгаться, - пробормотал я. - Я искал Кариад и никого не нашел.
   - Это неважно, - резко сказала она, застегивая блузку. Затем с тревогой: "Ты ведь не скажешь, правда? Если бы люди здесь знали, что я не могу закончить то, что начал делать".
   - Что это? Я тоже не был уверен, что хочу, чтобы она закончила. - А где мой ребенок?
   Мне пришлось совладать с болью в ее глазах, когда она просто ответила: Брун взял ее и Мать Кэрриер на прогулку. Они должны скоро вернуться. Что касается этого, - она взяла миниатюрную Элисон, - я не могу говорить об этом даже с тобой. Я только умоляю вас довериться мне - не предавать меня.
   Я был смущен и потрясен, обнаружив, что она практикует что-то настолько примитивное, как магия образов. Она видела мою нерешительность. "Это не так, как ты думаешь", - заверила она меня. "У куколки нет силы. Это только помогает мне визуализировать во время медитации".
   "Почему ты сохранил одну из меня?"
   "Потому что тот, кто его сделал, хотел его уничтожить и хотел уничтожить тебя".
   Я покачал головой. "Как может такая умная женщина, как ты, поверить, что уничтожение куклы может повлиять на меня?"
   - Кукла - ничто, - ответила она. - Это всего лишь кусок воска. Я боюсь их веры в это - их ненависти. Но у меня есть еще одна причина сохранить его - как улику на случай, если мы узнаем, кто звонит. Она все еще читала сомнение на моем лице. "Как видите, качество изготовления двух кукол очень разное".
   Это был хороший момент. Мастерство Даны было превосходным.
   - Но... насчет Элисон... - начал я, все еще не убежденный.
   Она схватила меня за руку. "Элисон уже лечится. Но никто не должен знать об этом. Ты сохранишь мой секрет?
   Я тупо кивнул, когда хлопнула входная дверь, возвещая о возвращении доктора Бруна и остальных.
   "Ты останешься?" она спросила.
   Я сказал ей, что должен встретиться с Роуэн, когда она вернется из школы.
   Кари крепко спала, когда я взял ее из рук доктора Бруна. Пока я шел домой, я задавался вопросом, бывал ли когда-нибудь доктор Брун в часовне Даны, и если да, то что он думал об этом. Но я не мог спросить его. Я дал слово.
   Телефон звонил, когда я вошел в холл. Первым моим побуждением было проигнорировать его, но что, если звонит Роуэн? Балансируя Кари на кухонном столе, ответил я.
   "Когда ты нас послушаешь, Митти? Что, если с вашей дочерью случится то же самое, что случилось со Сьюзи и Нэнси? Уходи, Митти, если ты любишь свою дочь, уходи...
   Раздался тихий щелчок, затем гудок, затем запись: "Если вы хотите позвонить, повесьте трубку и попробуйте еще раз..." Я все еще стоял там, загипнотизированный, сжимая правой рукой Кари, пока телефон начал осыпать меня оскорблениями. Я мог бы остаться там дольше, если бы не царапина в задней двери. Под ним был засунут маленький белый прямоугольник. Я поднял его и перевернул. Мой крик ужаса разбудил Кэри, которая завыла. Это был снимок Роуэн - кто-то окровавил ее фломастером. Я подбежал к окну как раз вовремя, чтобы увидеть Джона Гуда, неуклюже бредущего в лес.
   Глава двадцать шестая
   На границе между лужайкой и лесом возвышался почтенный дуб, который в какой-то момент своей истории получил удар молнии, расколовший часть ствола вертикально, как надлом зеленой ветки. Тем не менее, оно продолжало жить, хотя его листва теперь была настолько редкой, что его вершина резко выделялась на фоне других деревьев. Тем не менее каждую весну из нижних ветвей прорастали листья, и ни у кого не хватило смелости предложить срубить этого ветерана, который, должно быть, председательствовал на индейских советах. Теперь, в последнюю неделю перед генеральной репетицией, внезапно наступила оттепель, и сильные юго-западные ветры безжалостно крутили больного артритом гиганта, пока его жалобы не стали громкими и мучительными, и я подумал, не будет ли эвтаназия самым щадящим выходом.
   И пока он ворчал, со склонов холмов хлынули тысячи паводков, впадающих во временные озера в ложбинах, пока они не переполнились и не послали вниз по склонам сотни миниатюрных водопадов, которые, в свою очередь, превратились в потоки, вскипающие в быстро поднимающуюся реку. Отмели были полностью затоплены, и старый дом Матери Перевозчика, как и ожидалось, не выдержал. К концу недели река разлилась по другим частям города. Лесной склад Уорда был затоплен, и, несмотря на обширную засыпку мешками с песком, были затоплены многие подвалы, в том числе и в общинной церкви. Тем не менее, большинство людей были довольны тенденцией к потеплению. Они казались мало обеспокоенными тем, что их город смыло водой.
   Но я оставался холодным и напряженным. Я должен сообщить о последнем звонке и этом снимке Джиму Уилларду, но могу ли я быть уверен, что он не передаст мою жалобу шерифу? Внизу фотографии были слова: "Сообщите в полицию, и вы все мертвы!"
   Я терял контроль - жизнь двигалась вокруг меня с призматическим искажением. Кому я мог доверять? Даже доктор Брун и Дана казались мне чужими. Роуэн стал еще более отчужденным - неделю мы шли наощупь, как боксеры с тенью. Генеральная репетиция почти началась, как я мог думать? Как я мог спланировать курс действий? После этого я рационализировал, возможно, мой разум прояснится, и я смогу решить свою проблему.
   Я видел Грега лишь мельком на собрании конкурсного комитета в церкви накануне репетиции. Весь вечер я чувствовала на себе его взгляд, но когда я повернулась к нему лицом, он отвернулся. Айрис прижалась к нему, и, поскольку я опоздала, я не знала, пришли они вместе или порознь. После встречи она взяла его за руку и привлекла ко мне.
   - Ты выглядишь так, будто пережил зиму в Висконсине, - сказала она. "Что касается меня, я предпочитаю Ямайку. Не так ли, Грег?
   Его ответ ничего мне не сказал. "Моя мать любила Ямайку, - ответил он. "Извините, дамы, мне нужно кое-что переписать".
   Она последовала за мной, когда я вышел к своей машине. "Нет ничего лучше, чем дать нам глубокую заморозку", - заметила она, явно раздраженная.
   "Какая? О да, Грег, - я притворился безразличным. - У тебя дома наводнение? Желаемое.
   Она улыбнулась. "Нет, дом слишком высокий. Подвал переполнен, так что я не могу плавать, но интересно наблюдать, как Писхейвен постепенно разрушается. Я видел, как крыша Материнского Перевозчика ушла вниз по реке. Она открыла дверцу своего Порше, припаркованного за моей машиной. - Как насчет того, чтобы зайти выпить?
   Выпить с ней было последнее, что мне было нужно. - Нет, спасибо, Ирис. Я должен вернуться домой.
   Когда я отъехал от тротуара, я увидел в зеркало заднего вида, что она все еще стоит рядом со своей машиной. Не успел я продвинуться далеко, как заметил свет в полицейском управлении у мэрии, прямо через дорогу от редакции газеты. Импульсивно, я загнал машину на стоянку. Я отчаянно нуждался в ком-то, с кем можно было бы поговорить - я не мог больше ждать. Если бы Гарет мог доверять Джиму...
   Он жестом пригласил меня сесть, пока заканчивал разговор, а затем откинулся на спинку стула, заложив руки за голову и высунув длинные ноги из-под коленей стола. Когда я начал говорить, его старое крутящееся кресло заскрипело вперед, и он перегнулся через стол, и на его лбу отразилась тревога. Я был благодарен этому добросердечному человеку, который спокойно слушал меня, уделяя мне все свое внимание. Внезапно я понял, что поступаю правильно, и начал изливать свою историю. Я не успел уйти далеко, когда он остановил меня.
   - Прости, Митти. Время работы закончилось. Не могли бы вы подбросить меня домой?
   "Извини, что был так резок", - извинился он в моей машине. "У стен есть уши."
   - Думаешь, твой офис прослушивается?
   "На прошлой неделе я нашел прослушивание в своем телефоне, а в октябре еще одно - в кассе за моим столом. Пока не забирай меня домой, - сказал он, когда мы подошли к его дому. - Я хочу услышать остальную часть твоей истории.
   Я направил свою машину в сторону обрывистой дороги и снова начал свой рассказ - нападение в пещере, телефонные звонки, грандиозные планы Деймона и ужасный снимок. Я старался охватить все, но все время не мог отделаться от ощущения, что упускаю что-то - что-то важное, но что же это было?
   Пока я говорил, я начал осознавать огни машин позади нас, делая каждый поворот, который мы делали. Мы шли по узкой извилистой дороге среди утесов и вокруг них, их грубые индейские лица устрашающе вырисовывались в лучах наших фар. Те другие огни все еще следовали за нами по поворотам, появляясь и исчезая вместе с неровностями дороги. Какой-то фермер, возвращающийся домой после визита к Бакли, сказал я себе, но теперь рука Джима шарила под приборной панелью, потом под передним сиденьем. Тихо выругавшись, он достал крошечный прямоугольный предмет, прикрепленный магнитом к металлу под сиденьем, и швырнул его в окно.
   Мои руки дрожали на руле. - Это то, о чем я думал?
   - Да, и я чертов дурак, что не проверил. Это был блок FM-мониторинга. Настроившись на свободную волну FM, тот, кто следовал за нами в машине, услышал все, что мы сказали. Кто-то добрался до твоей машины, пока ты был в моем офисе. Кто-нибудь видел, как вы вошли?
   - Я полагаю, это сделала Айрис.
   - Это цифры, - мрачно сказал он.
   "Но это не Porsche позади нас".
   - У нее было бы время предупредить кого-нибудь еще. Примерно в четверти мили вниз за поворотом спрятан перекресток. Возьмите его налево и погасите свет. Может быть, нам повезет".
   Тот, кто следовал за ним, помедлил, а затем продолжил. К этому времени Джим вышел из машины и подошёл ко мне. - Подвинься, - приказал он. "Я поведу".
   Мы повернули назад, затем поехали по неизвестным мне проселочным дорогам, несколько раз пересекая собственный путь, пока, по-видимому, не потеряли хвост.
   "Почему кто-то хочет нас подслушивать?" Я попросил.
   - Потому что мы с вами представляем угрозу планам некоторых людей здесь, в городе. Только недавно я узнал об этом и смог кое-что собрать воедино. Это началось после того, как пришла Айрис. Они не предпринимали никаких действий, пока твоя тетка была еще жива, потому что были уверены, что она оставит свое имущество Чарити, и они могут делать с ним все, что захотят. Деймона и Чарити используют, но они этого не знают. Замешан ряд самых известных граждан Писхейвена. Номинально во главе стоит Тайлер Бишоп, хотя, судя по информации, которую я получил, Айрис является связующим звеном с внешними интересами через бывшего любовника. Она знает, что делает, но я убежден, что в своей жадности Тайлер и его сообщники никогда не интересовались подноготной этого "синдиката". Любой, кто блокирует их, должен быть так или иначе устранен, включая тебя, Митти и Дану.
   - Ты имеешь в виду, - мой желудок скрутило, - этот "синдикат" имеет связи с преступным миром?
   "Не только связи. Это подземный мир".
   - У вас есть доказательства?
   "Давайте немного отступим. Помнишь ту ночь, когда ты спрятал Квентина в том старом туннеле между своими домами? Я громко выдохнул. - Наверное, я единственный в городе, кто знает об этом туннеле. Я подключил к нему электричество, когда у папы еще был скобяной магазин.
   - И ты не предал нас, когда те собаки обнюхивали канализацию! - тепло воскликнул я.
   - Квентин работает в следственном комитете, назначенном губернатором. По имеющейся у них информации, некоторые деятели преступного мира планируют построить здесь курорт и кондоминиум в качестве прикрытия для различных незаконных действий, включая наркотики и собачьи бои".
   "Я смущен. Однажды я видел, как Квентин шел к Айрис домой. Я знаю, что она ждала его, потому что..." Я описал свой визит в дом Фолкнеров.
   Джим усмехнулся. "Он сказал мне об этом. Он назначил свидание, чтобы допросить ее - о собаках и о смерти Марка. Но она встретила его так, как будто он назначил свидание - то ли чтобы попытаться скомпрометировать его, то ли она думала, что он действительно готов. Вероятно, она передала Ирва Квентину, когда убили Нэнси.
   Меня поразила ирония. "Значит, Квентин - наш блюститель порядка, а столпы Писхейвена на стороне плохих парней! Если подумать, Квентин как-то упомянул мне что-то о воздушных боях...
   - Он смерть от собачьих бойцов - думает, что его собаку украли, вероятно, чтобы использовать в качестве приманки для бойцовых псов. Вы знаете, они также используют кошек и котят - подвешивают их в сетчатых мешках перед собаками, затем выхватывают их еще живыми и позволяют собакам прикончить их на следующий день".
   "Юпитер!" Я ахнул, схватившись за приборную панель.
   "Какая?"
   "Кот Дарси. Мы нашли его тело в пещере. И с тех пор она потеряла других кошек. Не выдавая поручения Даны и доктора Бруна, я рассказал ему о нашей экскурсии.
   "Должно быть, у них был пробный запуск", - предположил он. "Квентин думал, что да. Бьюсь об заклад, Ирв Гуд пошел туда, чтобы уничтожить улики, и вы застали его врасплох, поэтому он напал на вас. Почему мы не подумали о вашей пещере? Это идеальное место для воздушного боя, потому что, даже если Ирв заглушит своих собак, остальные не заглушатся, а пещера сдержит шум, так что...
   "Ирв!" У меня кружилась голова. "Ты имеешь в виду, что он...
   "Он тренер. Его собаки - профессиональные бойцы".
   - Он сказал, что использует их для работы в полиции.
   "Это его история. Он перерезает голосовые связки своим собакам, чтобы они не привлекали внимания. Кроме того, немые бойцовские собаки представляют собой устрашающее зрелище. Хорошие собаки продаются по несколько штук за штуку. Мы с Квентином не смогли найти его тренировочные помещения. Мы подумали, что они должны быть на его собственной ферме, но там абсолютно ничего нет.
   - Я до сих пор не могу свыкнуться с тем, что Квентин - государственный следователь, - сказал я. - Это удивило бы многих.
   "Думаю, это его удивило, но, по крайней мере, он может получить удовольствие, поймав шерифа". Он усмехнулся, сбавляя скорость, когда мы проехали предупреждение о "извилистой дороге".
   - Как насчет Ионы? Я выпалил свой вопрос еще до того, как успел сформулировать его в уме.
   "Иона?" Он выглядел озадаченным. - О, ты имеешь в виду собак? Ну, в большинстве случаев Иона - робот своего отца - слепо и бездумно подчиняется ему, но он боится собак - всех собак.
   "Да, я знаю", - я вспомнил, как мальчик боялся большой белой собаки. - Я не это имел в виду. Я имел в виду, почему Ирв Гуд так стремился обвинить Квентина в убийстве Нэнси? Как вы думаете, он пытался защитить собственного сына?
   - Это был бы лучший мотив, чем то, что, как я подозреваю, было его истинным. Нет, на самом деле мы с женой в тот вечер играли в пинохль с Товарами, а Иона весь вечер сидел и смотрел на нас.
   Ну, вычеркни это, подумал я, - и тут, словно вспышка вспыхнула в моем мозгу, до меня дошло, - что я пытался вспомнить!
   "Пещера не подходит для содержания собак, как сейчас, не так ли?" Про себя я знал, что доктор Брун заметил бы что-нибудь подобное.
   - Нет, к нему нет дороги, - согласился Джим. - Что по-прежнему оставляет вопрос - где он их хранит?
   - Руби Хоббс сказала мне и Дане прошлым летом, что Ирв снимает ее сарай.
   Джим хлопнул себя по колену. - Вот так, Митти! Все сходится! Не удивлюсь, если Ирв арендовал его до смерти брата Руби. За несколько дней до этого Старик Хоббс поссорился с Лестером Джейкобсом в магазине кормов. В тот день Лестер был слегка ошарашен - как обычно - и начал подшучивать над старым Хоббсом по поводу того, какой у него огнеупорный сарай. Хоббс разозлился и сказал ему, что сарай ценнее, чем кто-либо знал. Я думаю, именно так распространился слух о том, что Хоббс зарыл деньги в сарае. Саай, - протянул он, - мы менее чем в миле отсюда - я хотел бы кое-что проверить. Вы в игре?
   Я не был уверен, что это моя машина, когда мы мчались с выключенным светом по неровной, скрежещущей по осям тракторной дорожке, ведущей к скотному двору. "Безопаснее, чем ехать по главной дороге", - объяснил он, пробираясь через последнюю щель, прежде чем остановиться за бурелом из елей. Мы побежали к амбару на стороне от дома. Сова прокричала тревогу, но стоны старой ветряной мельницы помогли скрыть наше приближение.
   Дверь в коровник была заколочена, но когда Джим прислонился к ней, чтобы прислушаться, одна из досок соскользнула с места и упала бы, если бы он не поймал ее и не вбил болтающийся гвоздь. Джим поймал меня за руку. Вот оно! Принюхивается, потом почесывает с другой стороны. Но теперь мои уши уловили другой звук - гул мотора, идущий по главной аллее фермы. Мы добрались до укрытия елей как раз в тот момент, когда огни грузовика свернули за поворот и залили скотный двор. Ирв Гуд выбрался из машины, неся в сумке что-то извивающееся, и поднялся по пандусу на амбарный этаж. Джим повалил меня на полупромерзшую землю.
   - Не думаю, что он нас видел, - прошептал он.
   Пока я лежал, мое сердце колотилось о землю, шериф открыл висячий замок и отодвинул большую дверь. За ним прыгнула собака. Он выругался и пнул его в сторону, когда вошел. Мы могли слышать эхо его ботинок по ступенькам, ведущим с чердака на нижний этаж. Сквозь толстые каменные стены слабо донесся неземной визг, затем наступила тишина. Через некоторое время он вернулся, все еще неся уже обмякший мешок; залез в грузовик; и уехал.
   "Должно быть, у него одна собака на страже, а остальные в клетках", - заметил Джим, когда мы пробирались обратно через проселочную дорогу.
   - Что это был за ужасный звук? - спросил я, дрожа.
   "Наверное, кошка, но это не имеет смысла. Он не был там достаточно долго, чтобы тренировать своих собак. Если моя теория верна, я думаю, старый Ирв был потрясен, когда нашел детские тела. Я думаю, бедные дети забрели туда - ходят разные истории о закопанных деньгах и прочем - и на них напала сторожевая собака. Ирв нашел их, но, поскольку он не мог позволить себе связать их с его операцией, он вырезал на них эти символы, а затем перенес тела.
   Я был слишком потрясен, чтобы вставить хоть слово, прежде чем Джим ударил кулаком по рулю. "Неудивительно, что Квентин падший парень! Держу пари, что все наши встречи прослушиваются. Я поеду в Мэдисон сегодня вечером, чтобы увидеть его. Нам придется действовать быстро. Квентин может вызвать отряд полиции штата и ордер на обыск амбара завтра вечером во время репетиции. Ирв будет там?
   "Да, он играет шерифа Джорджа Корвина, который конфисковал имущество ведьм и оставил их детей нищенствовать на улицах. Приведение типов, - добавил я с дрожащим смехом. Легко было представить, как Ирв Гуд выгоняет сирот на улицу... а потом я увидел, как он стоит над умирающей белой собакой, а черная дергается на конце веревки. "Напал без предупреждения на мою собаку, - говорил он, - мою собаку дрессировали в лондонских медвежьих ямах...
   Когда мы выехали на проселочную дорогу, Джим включил свет, вернув меня в настоящее. Я прислонился к сиденью, думая о завтрашнем дне. Совет Мирной гавани объявил праздник, чтобы вызвать энтузиазм и привлечь внимание общественности. Репетиция должна была пройти в огромном зале совета мэрии, который одновременно служил зрительным залом.
   Элисон будет там. Она была в очередной ремиссии и была полна решимости продолжить роль Ребекки Нерс. Ее улучшение было чуть ли не чудом. Но в отличие от этого нового всплеска энергии со стороны Элисон, Дана, казалось, теряла свою прежнюю жизненную силу. Я вспомнил, как Дана стояла на коленях перед своим алтарем, протягивая куклу Элисон, с уродливой отметиной, расползающейся над ее левой грудью...
   - Просыпайся, Митти, - сказал Джим, выключая зажигание. - Ты сейчас выглядел таким расслабленным, что мне очень не хотелось тебя беспокоить, но мне лучше поскорее отправиться домой. Моя жена будет недоумевать, что со мной случилось, а мне нужно добраться до Мэдисона до утра".
   - Я не спал, - сказал я ему. - Я мог бы подбросить тебя до твоего дома.
   "Никаких шансов. Я всегда провожаю дам до дверей, - галантно сказал он. "С моими длинными ногами я буду дома меньше чем через пять минут". В его голосе появилась тревожная нотка. - Странно, я только что видел грузовик Ирва на пути от твоего дома. Он, должно быть, побил нас здесь; интересно, чего он хотел".
   Ответ лежал у меня на пороге в окровавленном мешке - смятая куча серого меха, который когда-то был Призраком. Так вот что кричало в сарае! Ирв, должно быть, подумал, что забрал мою кошку, но Локи был заперт в доме. Тот, кто шпионил за Джимом и мной, должно быть, передал информацию Ирву, и таким образом он приказал мне убраться. Когда я от головокружения качнулся к стене дома, раздался громкий треск. Старые волокна отдалились, и с древесным визгом древний дуб рухнул, как хлопушка из кино, приводя камеры в движение для действия, для которого не будет повторных съемок.
   Глава двадцать седьмая
   "Мэри Эсти, как ты можешь так мучить этих детей и не раскаиваться?" Судья посмотрел на меня сверху вниз, его лицо было суровым из-под парика, обрамлявшего его черную тюбетейку.
   "Она меня душит - о, она меня душит, потому что я не хочу расписываться в Черной Книге!" Мерси Льюис перекатилась у моих ног. Ее собственные ощупывающие пальцы оставили на ее шее красные пятна. Другие девушки подражали ей, распевая непристойную литанию, пока Энн Патнэм внезапно не вскочила и не указала на балки над головой. "Там! Вот ее призрачная фигура сидит там - с толстой зеленой змеей, обвивающей ее запястье! Смотри, как она сосет палец - о, теперь она превратилась в маленькую желтую птичку! Мэри Эсти, спустись оттуда и перестань мучить меня!
   "Слезай, спускайся!" хором подхватили ее спутники. Их старейшины зачарованно уставились на меня, воображая, что видят мою фигуру, а также змею и птицу среди пустых ветвей.
   - Это какое-то странное заблуждение поразило ребенка, - пробормотал я. - Я ничего не знаю.
   Энн упала на землю, крича, что в нее втыкают гвозди и булавки, и действительно, я видел, как на ее светлой коже появляются раны. Мое сердце пропустило удар, а затем бешено забилось, когда у других начали проявляться подобные симптомы. Это не могло быть так, и все же это было. Энн не была такой хитрой шалунью, как Мерси Льюис, и я считал ее пытки искренними.
   Глаза судьи сверлили меня, пронзая мою душу. "Как ты можешь говорить, что ничего не знаешь, когда видишь этих мучающихся?"
   - Вы хотите, чтобы я обвинял себя?
   - Да, если ты виновен. Насколько ты повиновался сатане, когда он использует это преимущество против тебя?"
   "Сэр, я никогда не подчинялся, но молился против него все свои дни. Что бы вы хотели, чтобы я сделал? - умоляла я, ища в его лице остатки любви, которую он когда-то питал ко мне; но не было ни одного.
   - Признайся, если ты виноват! - прогремел он.
   Поток любви, боли и страха подступил к моему горлу, и я был вынужден откашляться. Тут же девушки начали откашляться. Мои руки потянулись ко рту. Так же поступили и они. Что я мог сделать против такого заговора?
   К скамье ковыляла старая старуха - Маргарет Редингтон, моя соседка, которую я вылечил от Королевского зла и которой я приносил свежее мясо, когда у нее его не было.
   -- Пришел февраль, -- начала она дрожащим голосом, -- я была у Гудмена Эсти и разговаривала с его женой о своем недуге, и вскоре после того, как я впала в самое серьезное появился передо мной и предложил мне кусок свежего мяса, и я сказал ей, что это не годится для собак, и я не буду его есть, а затем она исчезла.
   Мое сердце дрогнуло. Как женщина могла так солгать? Она схватила мясо - хорошее мясо - и съела его до того, как ее сестра вернулась домой, чтобы ей не пришлось делиться им. По иронии судьбы, я всегда подозревал ее в том, что она ведьма.
   Теперь выступил Сэмюэл Смит, необычайно трезвый, но воняющий затхлой мочой и блевотиной. "Однажды ночью я был в доме Исаака Эстика из Топсфилда, - сказал он, нервно проводя рукой по скользким от медвежьего жира волосам, - и, насколько мне известно, я был слишком груб в разговоре, и вышеупомянутая жена Эстика сказала меня, что я мог сожалеть об этом в будущем. И когда я шел в ту ночь домой примерно в четверти мили от дома упомянутого Эстика по каменной стене, я получил легкий удар в плечо, не знаю чем, и каменная стена очень сильно загрохотала, что меня испугало. Моя лошадь тоже очень испугалась, но причину этого я не могу назвать".
   Снова эта старая сказка, родившаяся в его чашках.
   - Мэри Эсти, что вы можете на это сказать? - спросил судья.
   О, Уилл, Уилл, как ты можешь верить в такую ложь? "Я скажу это - я свободен от этого греха", - заявил я вслух.
   Он подавил шум. - От какого греха? - спросил он.
   "О колдовстве".
   Поглаживая подбородок, как бы неуверенный в себе, он обратился к свидетелям. - Вы уверены, что это женщина?
   Девочки тут же начали лаять, блеять и мяукать. Некоторые ползали на четвереньках. Мерси Льюис подкралась вперед и перекатилась у моих ног. Я сжал руки, чтобы подавить желание дать ей пощечину. Она приподнялась на корточках и сжала руки. Инстинктивно я разжал свои, после чего она расслабила свои.
   Судья Стоутон не мог не заметить.
   "Смотрите, теперь ваши руки открыты, ее руки открыты".
   "Действительно, то же самое и с детьми, которые играют в "Саймон говорит", - возразил я, отчего Мэри Уоррен и Бетти Хаббард затаили дыхание, пока их лица не покраснели, а Энн Патнэм закричала: "О, Гуди Эсти, Гуди Эсти, ты женщина!"
   Напряжение дня взяло свое, и я опустил голову, чтобы прогнать обморок, грозивший поглотить меня. Так же и головы молодых девушек поникли, а затем медленно повернулись почти наполовину. Старшая Энн Патнэм оттолкнула их и побежала ко мне. - Подними голову! воскликнула она. "Ибо, пока ее голова будет опущена, шеи этих сломаются!"
   Когда шериф поднял мою голову, девочки выпрямили свою.
   "Это она, - продолжала старшая Энн, - которая вместе со своей сестрой Ребеккой убила моих младенцев, когда они были еще в колыбели, а некоторых еще в утробе матери. И рожать детей моей сестры, так что она умерла от горя. Ночь за ночью эти зарезанные невинные люди приходят ко мне в своих плащах и умоляют отомстить за них".
   Глаза Стоутона сверлили меня. - И ты говоришь, что это не колдовство, Мэри? Он использовал мое имя и старую форму речи! Тем не менее, он не подавал никаких других признаков признания.
   "Это злой дух, - признал я, стараясь не вздрогнуть, когда разъяренная Сара Биббер вонзила свои острые ногти мне в голову, - но колдовство ли это, я не знаю". В том, что происходит что-то дьявольское, я не сомневался.
   "Она хотела, чтобы мы подписали Книгу Дьявола", - хором сказали они.
   "Она влетела в мое окно ночью и села на мою кровать с книгой", - закричала Эбигейл Уильямс. Бетти Пэррис, дочь священника, бродила на четвереньках, воя, как кошка в течке.
   "Пусть обвиняемая прикоснется к страдающей, чтобы она втянула в себя своих бесов", - приказал судья.
   Одну за другой ко мне приводили девушек, и шериф Корвин заставлял меня поднимать на них руки. Когда я коснулся мягкой плоти, каждая "жертва" прекратила свою борьбу и позволила тихонько увести себя. Потребовалось трое мужчин, чтобы привести ко мне Бетти Пэррис, отплевывающуюся и царапающуюся, у нее в горле вздулся огромный шар. Стоутон пришел в ярость. "Женщина, убери всех своих чертей!" - взревел он. - Ты хочешь убить этого ребенка у нас на глазах?
   - Я ничего не знаю о дьяволах, - возразил я. "У меня нет сил остановить это. Я боюсь за ребенка, как и вы.
   Бетти откинула пепельно-русые волосы с глаз. - Нет, меня огорчает не Гуди Эсти. Это демоны, которых я вижу во всех вас ! О, вы одержимы...
   "Резать! Резать!" Люциан поспешил вперед со сценарием в руке. - Люси, это были не твои реплики. Где ты их взял?
   Люси стояла, дрожа, с белыми губами и опущенными глазами за толстыми линзами. - Не знаю, - пробормотала она. "Я постараюсь сделать это правильно в следующий раз".
   "Ну, мы довольно усердно к этому шли", - смягчился он. "Возьмите пять, все. Хорошая работа, девочки".
   Они направились к столикам с закусками, уставленными сладостями почти из всех печей Писхейвена.
   - Ты хорошо обучил девочек, Митти, - сказал Люциан. "И вы, взрослые, тоже пойдете вместе, хотя вам все равно придется использовать свои сценарии, за исключением Митти и Грега". Он повернулся к Элспет. "Твоя характеристика Сары Биббер превосходна, но не будь таким реалистичным. Мы не хотим, чтобы Митти разорвали на куски перед конкурсом. И, Чарити, ты должна сделать больше для госпожи Энн Патнэм. Однако одно меня озадачивает, - продолжил он, повернувшись к Грегу. "Почему ты перешел на второе лицо единственного числа, когда в последний раз обращался к Мэри? Я думал, вы сказали, согласно вашему исследованию, что к 1692 году форма "ты" была довольно универсальной, а не "ты". Вы изменили сценарий?"
   - Я не знал, что делаю это, - ответил Грег.
   Подошел Гомер Редд, набивая рот блиц-тортом. - Ты был слишком трезв, как Сэмюэл Смит, Гомер, - сказал ему Люциан. - Ты не думаешь, что он мог взять пояс или что-то вроде того, чтобы укрепить себя? Как вы делаете, когда идете к дантисту". Фермер покраснел. - О, а ты, Ирв, быстрее соображай, - немедленно руки Митти на девчонок. Вы должны знать, как действует шериф. Что касается вас, тетя Дженни, вы играете Гуди Редингтон слишком молодой. Ей было по меньшей мере семьдесят. Сплошная лесть! Он чертовски хорошо знал, что тете Дженни было за восемьдесят.
   Репетиция шла с полудня. Люциан убеждал нас носить костюмы даже на репетициях, чтобы помочь нам войти в свои роли. Мне было трудно удержаться от того, чтобы не смотреть на Грега. Он был одет точно так же, как Стоутон в моем сне: темно-бордовый халат, черная тюбетейка и льняной галстук с кружевами. - Ты проделал великолепную работу, Митти, - сказал он. - Я... я хочу извиниться за свое поведение на Рождество. Ты не срываешь конкурс - ты делаешь его своим изображением Мэри Эсти".
   - Ты был необычайно убедителен, Грег, - возразила я, сохраняя холодный тон, хотя мое сердце колотилось, и я спрятала дрожащие руки в складках своего длинного темно-зеленого платья. "Откуда у тебя костюм? Это выглядит так... аутентично".
   "Я скопировал его с портрета Стоутона из архива Гарварда, где я работал последние два месяца".
   - Я думал, ты на Ямайке.
   "Ямайка?" Он был озадачен. "Я не был там с тех пор, как был маленьким мальчиком. Нет, по правде говоря, вы заставили меня усомниться в некоторых моих теориях, и я вернулся для дополнительных исследований.
   Я повернул голову, чтобы скрыть свое облегчение. "У меня есть кое-что для тебя. Я нашел статью о Салеме, которую тетя Бо начала и, по-видимому, так и не закончила. Это дает новый свет на всю тему. Прочтите это. Возможно, вы захотите внести некоторые изменения в конкурс".
   Он положил копии, которые я сделал, в карман, но в его глазах появилась прежняя настороженность. Я быстро добавил: "Вы проделали умную работу, вплетая фактические свидетельские показания в суде. Когда я произношу свои реплики, я чувствую легкую дрожь при мысли, что говорю те же слова, что и Мэри Эсти три столетия назад. И ты играешь висячего судью с местью.
   "Я хочу показать Стаутона таким, каким он был - фанатичным, жестоким и самодовольным".
   "Он не думал о себе так. Вы должны верить его репликам, чтобы зрители поверили вам".
   - Ты действительно не можешь принять своего предка таким, каким он был, не так ли? Всплеск гнева прошел. - Прости, я не должен был этого говорить. Как вы думаете, каков был мотив Стоутона?
   - Страх, Грег, абсолютный страх.
   Айрис втиснулась между нами, переплетая свои пальцы с его. "Грег, дорогой, мы можем вместе пройтись по нашей сцене? Я хочу быть уверен, что правильно понял свою роль".
   - О, ты справишься, Ирис, - заверил он ее. - Я как раз собирался предложить Митти немного освежиться. Не могли бы вы присоединиться к нам?"
   - Почему бы вам двоим не пойти вперед? Я предложил. - Я не голоден, и тебе достаточно одной ведьмы, Грег.
   Айрис дернула его за руку. Неохотно - я надеялся - он последовал за ней к столу.
   Я подошел к Дарси и Мэрион, которые читали свои реплики в углу. - Ты не можешь отдохнуть хотя бы минутку? - спросил я их.
   - О, я бы могла, - протянула Дарси, - но Марион нервничает из-за сцены, где его задавливают до смерти.
   - Что в этом сложного? Я попросил. "Все, что вам нужно сделать, это стонать и кричать: "Еще камни! Больше камней!"
   "Но некоторые ребята могут увлечься", - беспокоился он.
   Неудивительно, после преследований, которым он подвергался от рук городских хулиганов! - Я поговорю с Люцианом. У нас должны быть камни из поролона или папье-маше. Расслабляться! То, как мы собираемся сегодня, мы не дойдем до последнего акта".
   Дарси схватила меня за руку. "Ну, слава богу! Вот Элисон!
   Уорд и Брюс помогали Элисон с пальто. Она настояла, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы быть на репетиции. - Надеюсь, я не опоздала, - сказала она теперь. - Уорд заставил меня отдыхать все утро. Ее глаза блестели, и трудно было поверить, что ее здоровый вид был лишь отсрочкой, а не помилованием.
   "Мы отложили вашу большую сцену на потом", - успокоил я ее.
   Лучан взобрался на сцену и дал свисток. "Поскольку мы немного опаздываем, - объявил он, - мы не будем сегодня пробовать третий акт. Я планировал переместить нас всех в Бишопс-Блафф для сцены с виселицей, так как земля снова замерзла, но времени не будет. Люси, возьми еще раз из второй сцены, где ты обвиняешь Титубу в том, что он тебя околдовал. Ты режиссируешь, Митти, а я должен ставить Пэрриса. Деймон, - обратился он к доктору, который разговаривал с Тайлером Бишопом, - ты здесь, так что иди сюда.
   - Хорошо, что у Люциана есть здравый смысл, - прорычал Уорд мне в ухо. - Я бы никогда не позволил Элисон подняться сегодня на этот обрыв.
   Люси протащила ноги по ступенькам к сцене и легла на три стула, которые представляли собой импровизированную кровать. Она была зловеще бледна, но Люциан, казалось, этого не замечал. Она начала стонать и грызть наброшенное на нее одеяло, но вдруг остановилась. "Пожалуйста, папочка, - хныкала она, - я не хочу повторять эту часть сегодня. Можем ли мы сделать что-нибудь еще?"
   "Ерунда, сцена нуждается в доработке", - возразил Люциан.
   Люси отложила очки и заняла свое место.
   - Бетти, дитя, - сказал Люциан, - что с тобой?
   Ее конвульсии усилились, пока собравшимся вокруг нее не пришлось удерживать ее на кровати.
   "Скажи нам, Бетти, во имя Всемогущего Бога!" - приказал он.
   - Не произноси это имя! - взвизгнула она, зажав уши руками. "Я не могу этого вынести!" Она упала в обморок, и Энди Клойс в роли доктора Григгса схватил ее за запястье.
   "Пульс у нее слабый и частый, - сказал он, - опасно для ребенка с ее нежной натурой. Кровотечение было бы бесполезным. Это не природное расстройство. Злая рука на ней".
   "Хммм!" Дэймон, сыгравший вспыльчивого Томаса Патнэма, фыркнул. "Как сказала моя жена, среди нас ходит злой дух. Скажите нам, мисс Бетти, кто это сделал?
   Это был сигнал Люси сесть, указать на Роду Джексон, согнувшуюся у изножья кровати, и закричать: "Титуба - о, Титуба!" Вместо этого она завопила: "Айрис... о, Айрис!"
   Айрис, которая цеплялась за руку Грега, замерла, когда любопытные глаза обратились на нее, но она быстро восстановила самообладание. - Ребенок прав, Люциан. Ей нездоровится. Ей нужен отдых.
   Отец уставился на нее. - Я не знаю, что на тебя нашло, Люси. Извинись немедленно!"
   Она соскользнула с платформы и потащилась к Айрис, опустив голову. Дрожь прошла по ней, когда женщина взяла ее за руку. - Прости, Айрис, - пробормотала она.
   - Ладно, ладно, все, - рявкнул Люциан, - попробуем последний акт.
   Когда мы занимали свои позиции, хлопнула входная дверь, и Дана, ковыляя, вошла в аудиторию, пряди волос упали на ее лицо. "Кариада ушла! Прошло!"
   Шериф Гуд сразу принял командование. "Всем офицерам и резерву немедленно приказано нести службу!" Он повернулся к Дане. "Хорошо, что случилось? И никакой твоей индейской лжи! - добавил он угрожающе.
   Дана устало прислонилась к столику с закусками. "Кэри хотела пойти куда-нибудь, поэтому я укутала ее и вывела на игровую площадку, чтобы она возилась со своей собакой, пока я готовлю ужин. Потом я услышал вой собаки и пошел посмотреть, в чем дело. Кариад уже не было, а собака пыталась выпрыгнуть". Она протянула шерифу рваный кусок коричневого вельвета. "Я нашел это на земле. За забором на морозе были огромные следы".
   "Возможно, ее собака выследила бы ее", - предположил Джим Уиллард.
   Она покачала головой. "Когда я садился в машину, чтобы спуститься сюда, я увидел, как он перелез через забор и умчался в лес. Я пытался перезвонить ему, но он ушел".
   Кто-то заговорил. "Это ночь шабаша для шабаша - когда они приносят жертвы".
   "Джим!" Гуд рявкнул на Уилларда: "Отведи отряд на ферму ведьм и окружи их!"
   - Мне нужен ордер, - возразил Джим.
   Лицо шерифа покраснело. - Ты дурачишься, получая ордер, когда у них в руках ребенок?
   - Ты этого не знаешь.
   Гомер Редд потряс кулаком перед лицом Джима. - Ты чертов коп-полужопа! Неудивительно, что здесь убивают детей! Он вскочил на сцену. "Кто последует за мной? Мы их окружим!
   - Хорошо, я заменяю тебя, Гомер, - сказал ему Ирв. - Ты тоже, Скотти. Джим, включи рацию и вызови обычных заместителей, а потом ты и Калеб убери рации из своего офиса.
   Мне пришло в голову видение Джона Гуда, мчащегося в лес. Был ли он единственным все это время? Но Джим отчитался за него на Хеллоуине. Тем не менее, у него могло быть время после того, как той ночью Уилларды ушли домой. "Джим!" Я схватил его за рукав, когда он проходил под сценой. "Ферма Хоббсов!" Затем шепотом: "Квентин идет?"
   - Я отдаю приказы, - рявкнул Ирв. " Я проверю ферму Хоббсов. Нет, не надо, док, - он направился к Деймону, который сказал что-то тихим голосом, - я хочу, чтобы вы оставались там, где мы можем вас найти.
   Пока Ирв поворачивал голову, Джим показал мне большой палец вверх. Значит, Квентин будет там. Но возьмет ли Иона ее на ферму?
   Сквозь шум звучали жуткие ноты индийского пения. Дана рухнула на пол и раскачивалась взад-вперед, напевая молитву Мауне.
   "Что она делает?" - спросила Эдна громким шепотом. - Ты думаешь, она говорит на языках?
   - Скорее всего, молится своим языческим богам, - фыркнула Глэдис.
   - Это Виннебаго, - сказал я. "Мауна - это их имя Творца, а Хайнинклра был его светлокожим сыном, который научил их мудрости и тому, как делать лекарства".
   "Я уверена, что это не один из языков Иеговы", - возразила Глэдис. "Люсьен сказал мне, что мой язык звучит как иврит - язык самого Бога".
   - Ты не знаешь иврита из Виннебаго, - отрезала тетя Дженни. - Держу пари, ты даже не понимаешь, что говоришь.
   - Это знает только Бог, - ханжески сказала Глэдис.
   - Или Дьявола, - парировала старуха.
   "Правда, матушка!"
   Дана в унынии уронила голову на грудь. "Я не вижу!" - простонала она. "Мои силы исчерпаны. Я не могу ее видеть".
   Мир вокруг меня распадался на куски, как искажённые кадры из фильма. Матери собирали своих младших детей, опасаясь, что они тоже могут исчезнуть. Ребенок Редд плакал.
   "Пожалуйста!" Я плакал. "Кто-нибудь, найдите моего ребенка!"
   Рука Элисон обвила мою талию. - Они найдут ее, Митти, я знаю, найдут, - пыталась она меня утешить. - Не беспокойтесь - боже мой, что она делает?
   Роуэн скакал по сцене верхом на невидимой лошади. - Головокружение, старый Робин-Доббин, Головокружение! грубым, тяжелым голосом, перешедшим в громкое ржание, как будто лошадь и всадник были одним целым. "Вставай, жалкая кляча! Лошадь и шляпа! Она запрыгнула на один из стульев в самодельной кровати Люси. Другие девушки столпились рядом, когда все повернулись, чтобы посмотреть. Роуэн сделал несколько движений, спешившись и хлопнув лошадь по крупу, чтобы отогнать ее, затем медленно повернулся к нам, с остекленевшими глазами и покрасневшим.
   Дрожь пробежала по толпе, когда ее глаза были прикованы к чему-то в глубине комнаты. Я проследил за ее взглядом до желто-зеленых глаз. Айрис сделала легкое движение рукой. Роуэн упала вперед, ее язык высовывался, пока она не захлебнулась. Одна за другой присоединялись девушки. Сисси Осберн блеяла, как коза; Линда ударилась головой об пол. Доркас Редд сначала стояла в стороне, но когда Дебби и Джессика потянули ее вниз, она тоже была охвачена безумием. Все трюки, которым я их научил, теперь выполнялись со смертельной серьезностью.
   Айрис слегка кивнула головой. Мгновенно Роуэн бросилась к ногам Даны. "Сними заклятие!" моя дочь умоляла. "Будем!" Она протянула руку и поймала протянутые руки Даны, а за ней последовали другие девушки, одна за другой, прекращая кричать в тот момент, когда касались ее.
   - Женщина, что ты хочешь сказать? - спросил Люциан.
   - Я люблю Кариад, - запротестовала Дана. - Я бы защитил ее ценой своей жизни.
   "Слушайте все, пожалуйста!" Элисон умоляла. "Дана не...
   "Держись подальше от этого!" - рявкнул на нее Деймон.
   - Не указывай мне, что делать! - выпалила она. "Дана вылечила меня больше, чем ты! Она возложила на меня руки и вытянула яд из моего тела. Я исцелен. Уорд пока в это не верит, но поверит.
   Пока Уорд пытался увести Элисон, Сисси Осберн рванулась вперед. "О, добрая няня, это ты сидела на моей кровати по ночам!" Она вцепилась руками в шиньон на затылке Элисон. Уорд оттолкнул Сисси, поднял Элисон и вышел.
   "Да поможет нам Бог!" - воскликнул Люциан. "Зло на нас. Среди нас прячутся посланники сатаны, и мы должны их обнаружить".
   - Айрис знает! - воскликнула Сисси. "Дьявол показал ей свою Черную Книгу. Она так сказала.
   Люциан повернулся к ней. - Это правда, Айрис?
   Она склонила голову, прекрасная кающаяся для всех глаз, кроме моего. - Дьявол знал, что я слаба, - призналась она тихим голосом. "Он попросил меня подписать его книгу и показал мне имена тех, кто уже это сделал. Меня соблазняли, но я остановился. Каждый раз, когда он возвращался, список рос, и я знала, что больше не продержусь. Именно тогда я обратился к тебе за помощью, Люциан. Ты привел меня ко Христу, и сатана больше не приходил". Она вздохнула. "Но, возможно, я поступил неправильно, защищая тех, чьи имена были в книге".
   - Да благословит тебя Бог, сестра, - успокоил ее Люциан. "Он хотел бы, чтобы вы разоблачили тех, кто вступил в завет с сатаной".
   Мы уравновешивались двумя временными сферами - семнадцатым веком и двадцатым. Как могли эти люди вернуться к ошибке Салема, когда их собственные предки умерли от нее? Это были не те люди, которых я знала, даже их речь была неестественной.
   "Имена!" - подтолкнул Люциан.
   "Должен я?" Айрис была близка к обмороку.
   "Ради невиновных", - настаивал он.
   Она качнулась головокружительно. - Дана, - пробормотала она. - Она была первой.
   "Я знал это! Я знал это!" Гомер заревел. - Она и ее причудливые зелья. Теперь доктор говорит, что у Эстер больше не может быть детей, поэтому у меня никогда не будет сына, и я знаю, что Дана каким-то образом приложила к этому руку".
   - Тише, Гомер! жена пыталась его успокоить.
   "Заткнись, женщина! Или вы с ней в союзе?
   - А еще была старая миссис Пудейтор.
   Тетя Дженни! Невозможно! Я мог видеть их удивление. Глэдис побледнела. - Я умоляла тебя не принимать лекарства этой индианки, мама.
   - Бог знает, что в них было, - вставила Мюриэль.
   - Вы оба трусы, - взвыла старуха. "Боишься только за свою шкуру. Хотел бы я абортировать вас обоих. Ее лицо сморщилось, и по ее щекам потекли слезы, когда она постучала тростью по направлению к двери.
   "Остановите эту женщину! Арестуйте ее! - крикнул Гуд Джиму, вернувшемуся с радиоприемниками.
   - По какому обвинению? - просто спросил Джим.
   - Он не поможет, Ирв, - закричала Айрис. - Он тоже один.
   По толпе пробежала дрожь. Нежный Джим Уиллард! Джессика столкнулась с отцом. - Поэтому ты не отпустил меня на Патч на этой неделе, папа? Ты боялся, что Ирис на тебя сообщит?
   Лицо Джима стало серым. Ирв Гуд сорвал значок депутата со своего пальто, затем жестом приказал другому помощнику охранять его и тетю Дженни, которую уже взял под стражу ее зять.
   - А Дарси - еще один. Айрис с энтузиазмом отнеслась к своей миссии. "Она приносит своих кошек в жертву своим богам. Вот почему у нее осталось так мало".
   - Ты, черт возьми, лживая сука! - возмутилась Дарси.
   - Ты слышал, как она проклинала меня, - кротко сказала Айрис.
   "Кто-то еще?" - спросил Люциан.
   "Я не видел всех имен. И один мне слишком неловко упоминать.
   - Бог защитит тебя, - мягко заверил ее Люциан.
   - Он пытался меня изнасиловать.
   "Кто был он?" Элспет повторила всеобщее любопытство.
   Айрис закусила губу. - Квентин Джексон, - прошептала она. Глаза шерифа загорелись.
   "Кто-то еще?" - спросил Люциан.
   - Нет... да, я чуть не забыл! Он притворяется святым, но вызывает демонов в пещерах. Мартин Брун!"
   Она ждала, пока сенсация, которую произвело ее последнее заявление, уляжется. "И была еще одна - та, из-за которой утонула ее кузина...
   - Я знал это все время! Она убила моего Джуниора! Элспет Осберн угрожающе подошла ко мне. - А может быть, она убила своего ребенка, - завизжала она. "В конце концов, она может иметь гораздо больше, трахаясь с Дьяволом".
   "Элспет!" - возмутился Мелвин. - Моя жена была не в себе, - извинился он, пытаясь отвлечь ее.
   Они приблизились ко мне, их возбуждение нарастало. Я обнял Дану, как для поддержки, так и для того, чтобы помочь ей. Они не найдут Кариад , я отчаялся. Они останутся здесь и будут охотиться на ведьм! Я дернул Грега за рукав. - Вы газетчик, Грег, вы не можете поверить в эти дикие обвинения. Они сошли с ума. Им плевать даже на моего ребенка!"
   Он не ответил - просто стоял, вцепившись руками в кафедру, измученные глаза смотрели куда-то вдаль.
   - Грег? - неуверенно спросил я. Затем: "Уилл?"
   Он увидел меня впервые. - На этот раз ты права, Мэри Эсти. Мы должны быть уверены, что справедливость восторжествует". В комнате воцарилась тишина, когда его молоток упал на подставку.
   "Пусть индианку осмотрят наедине на наличие дьявольской метки", - заявил он.
   - Почему наедине? - презрительно спросила Айрис.
   Ее вопрос вызвал ответ Роуэна, который прыгнул на Дану и сорвал блузку с ее плеч. По залу пробежала ударная волна. Прямо над левой грудью Даны была черная родинка.
   "Чертова сиська!" Элспет завизжала. Тут же девушки закричали, что Дана снова их мучает, и они одна за другой прикоснулись к ней. Сисси провела ногтями по родинке, оставив с обеих сторон сердитые красные рубцы. Капли крови медленно собирались на груди Даны. Такова была цена лечения Элисон!
   "Это женщина, которая заставила меня разбить машину!" - воскликнул Лестер Джейкобс. "И я видел, как она улетела прямо на деревья!"
   "Да, и она остановила мой трактор как вкопанный!" заявил Гомер.
   Лучан стоял на коленях в центре сцены. Его руки были сцеплены, глаза устремлены в потолок, губы шевелились в молитве.
   - Он святой! - прошептал кто-то.
   "Господь говорил со мной, - воскликнул он вдруг. "Пока поиски продолжаются, остальные из нас должны искать Его на высоте, чтобы молиться за безопасность ребенка и за эти заблудшие души. Мы зажжем костер на Бишопс-Блафф, чтобы он стал маяком для искателей. Там мы подождем, пока ребенок не будет найден. Мы возьмем обвиняемых с собой и будем молиться об их избавлении от сатаны".
   По крайней мере, он их завел, с благодарностью подумала я, когда зал прояснился. Маленьких детей и стариков увезли домой. Я схватила свой плащ с крючка и обернула его вокруг подбородка, надеясь присоединиться к охоте, но Деймон поймал меня за руку.
   - Ты тоже, Субмит, - сказал он.
   Я оглянулся. Грег все еще стоял у кафедры, глядя на молоток в руке. Он медленно положил его и пошел за своим пальто. Затем, как бы задним числом, он вернулся к кафедре, взял молоток и сунул его в карман пальто. Пока Деймон проводил меня через дверь вместе с остальными, Грег - или это был Уилл? - последовал за нами в ночь.
   Глава двадцать восьмая
   Затененные глазницы в свете костра превратились в маски лиц собравшихся на Бишопс-Блафф. Только самые выносливые, злые и любопытные достигли вершины, некоторые отказались от трудной коровьей тропы и отправились домой к своим телевизорам. Дрова, вырванные из ветхой хижины, теперь были сияющим маяком на многие мили вокруг, потому что ночь закрыла пейзаж своей крышкой. Наши ряды поредели, но один за другим прибывали те, кто охотился за Кариад, либо чтобы сообщить об этом, либо сдаться и остаться. Фонари и фонарики мерцали, как светлячки, тут и там среди холмов. Вдалеке бессонный койот выл о своих бедах зубчатому серпу луны, а где-то в ночи визжала сова, предупреждая о надвигающейся катастрофе.
   Падение температуры превратило изрытые грязью склоны в замерзший вельвет, от которого выворачивались лодыжки и спотыкались ноги. Дана спотыкалась рядом с головой колонны. Джим Уиллард, Джексоны и Загродники под ястребиным взглядом Калеба по очереди мастерили своими руками стулья, чтобы нести тетю Дженни вверх по крутому склону. Примерно на полпути я увидел, как Дана споткнулась и чуть не упала. Кто-то сунул ей в руки галлоновый кувшин с жидкостью - я полагаю, ликером, - и ее тяжесть вывела ее из равновесия. Я протиснулась вперед и забрала у нее бутылку как раз в тот момент, когда она снова опустилась на колени. Она тяжело дышала, и ее хромота была более выраженной. Тайлер Бишоп догнал нас. "Что тут происходит?"
   "Она потеряла равновесие".
   - Иди сюда, Мел, - позвал он гробовщика. "Возьми этот бензин вперед, чтобы они могли разжечь костер". Дана снова пошатнулась, и я взял ее за руку, чтобы поддержать. Она вздрогнула и попыталась вырваться. - Я не заслуживаю твоей помощи, - выдохнула она, но тяжело оперлась на меня, как будто черпая во мне силы, потому что ее шаги ускорились, ее вес на моей руке уменьшился, и она восстановила дыхание, чтобы говорить.
   "Звезды не определяют нашу судьбу, - сказала она. "Мы сеем свою судьбу в звездах, и когда они снова появятся, мы должны пожинать в соответствии с тем, что мы посеяли. Однажды я предала подругу - ненамеренно, - но я способствовала ее смерти и не смогла ее спасти - или, - ее голос упал, - слишком труслива. Она и ее мать были добры ко мне и моему народу, спасли некоторых из нас от пятнистой болезни, но другие белые люди были плохи. Мы хотели напугать белого человека, чтобы он ушел из Наумкеага, поэтому мы танцевали с рабами на их шабашах. Они пили нашу магию, а мы их, пока не сварили сильный яд для наших врагов. Человек из Обая проинструктировал нас. Мы загнали их скот в море, ослабили их оси, чтобы у них отвалились колеса, забросали их дома камнями и подсадили жаб, змей и странных животных на их кровати и в молитвенном доме, а рабы прятали кукол там, где их можно было найти. и распространяли злые слухи о тех, кого выбрал Человек Обая. Я не думал, что мой яд может навредить моей подруге, потому что она не принадлежала к церкви Человека Обая и не имела рабыни, но это случилось. Месть - это не справедливость; это камень, брошенный в воду, и он не делает различий между невиновными и виновными. Тебе нужно помнить об этом сегодня вечером, Митти.
   Мой разум метался между прошлым и настоящим. Она ничего не знала о моих снах, но это мог быть Яватау, идущий рядом со мной. Ее пальцы сжались на моем запястье.
   "Мир полон демонов, - продолжала она, - материальных и нематериальных, но на каждого демона приходится тысяча добрых духов - ангелов, как вы их называете, - если только мы ими воспользуемся. Одним из них является Прощение, которое лишь немногим менее сильно, чем Любовь".
   - Но у нас должны быть дисциплина и наказание, - возразил я.
   "Чтобы простить, не требуется, чтобы мы потворствовали", - сказала она. "Что касается дисциплины и наказаний - это ответственность закона и общества. Я говорю об индивидуальном духе - наша обязанность - искать ангелов, а не демонов. Они все о нас, и это зависит от нас, чтобы выбрать. Из-за того, что я выбрал неправильно, моя подруга, ее сестра и другие погибли. Я заплатил свой долг сестре, но сегодня вечером у меня есть другие долги.
   Она сошла с ума или мне это тоже приснилось? Ветер пел вокруг нас, и воздух был наполнен голосами. Когда мы достигли вершины обрыва, Дану отделили от меня и отвели в сторону, где обвиняемые собрались под большим дубом с дымящейся стороны костра. Она взобралась на маленькую шаткую платформу, ее лицо было скрыто капюшоном плаща. Калеб оперся на дробовик рядом с ней, синие вены на его носу блестели в свете костра. По его приказу подопечные сели на землю. Дарси и Марион молча сгрудились в кучу. Тетя Дженни лежала, положив голову на колени Роды Джексон, дрожа под одеялом, которое кто-то набросил на нее, а Джим Уиллард и Даррел Джексон сидели в стороне.
   Это были козы. Меня держали среди овец с подветренной стороны костра, возможно, потому, что они не определились со мной, несмотря на донос Ирис. Это мой ребенок пропал без вести, и они разрывались между жалостью и местью.
   Хотя я был близко к огню, его тепло не смогло прогнать холод из моего сердца. Как я могла оставаться здесь, в этом безумии, когда мой ребенок где-то там пропал? Но Дэймон крепко держал меня, и я была такой же пленницей, как и те, кто был по другую сторону огня.
   Роуэн тоже пытался присоединиться к охоте, но ему приказали вернуться, за что я ему благодарен. Теперь она молчала среди бормочущих девушек, опустив голову. Айрис стояла рядом с ней, глаза были прикованы к огню, рот изогнулся в легкой улыбке. Эстер оставила своего ребенка с миссис Сомс и теперь пыталась успокоить миссис Уиллард. Грега нигде не было видно. Был ли его один из тех огней в темноте?
   Люциан стоял спиной так близко к огню, что, казалось, почти вырвался из него. В руках он держал Библию, страницы которой были усеяны белыми справочными карточками. После минутной молчаливой молитвы он открыл один из вариантов.
   "Братья и сестры, - его голос перекрывал ветер и треск дерева, - мы подошли к трудному моменту в истории этой общины. Мы, ненавидящие охотников на ведьм, вынуждены признать реальность того, что торговцы людьми с сатаной действительно существуют, и их необходимо выследить и либо заставить отказаться от своих греховных путей, либо изгнать. Точно так же Люцифер напал на Салема. Там его оружием были суеверие и страх. Не думайте, что из-за того, что мы собрались, чтобы изгнать сатану из нашего общества, мы стали охотниками на ведьм, как это сделали они три века назад. Лукавый использует уловки, чтобы запутать наше мышление. Там, где наши предки были слишком строги, мы были слишком либеральны. Мы определяем зло как психическое заболевание. Сатана бы ликовал от восторга, если бы мы сравнили страдания этих девушек с порочным поведением тех служанок в Салеме. Пуритане верили в сатану и боялись его. Мы слишком часто не верим в него и не боимся его, и поэтому тем более уязвимы для его заблуждений. Теперь ведьмы могут нагло выставлять напоказ свое богохульство перед нами, а мы только и делаем, что говорим: "Как странно!"
   Продолжительное нервное хихиканье сменилось бормотанием у костра. Кто-то начал хлопать, но остановился.
   - Странные вещи, - продолжил Люциан, когда они умолкли, - происходят в Писхейвене, от банальных происшествий до убийств. Вы терпели присутствие язычников и атеистов. Святой Иоанн писал о подобной ситуации в Откровении: "Знаю твои дела, и любовь, и служение, и веру, и терпение твое... Но имею немного против тебя, потому что ты терпишь женщину ту Иезавели", - повернув голову медленно к Дане, "которая называет себя пророчицей, чтобы учить и соблазнять моих слуг, чтобы они блудодействовали и ели идоложертвенное".
   "Теперь ты спрашиваешь: "Лукиан, когда мы с ней прелюбодействовали? - ели идоложертвенное?" Я говорю, что вести с ней торговлю - это умственное прелюбодеяние, а пить ее зелья - есть мясо, принесенное в жертву идолам". Он указал на тетю Дженни. - Кто знает, какие яды ей дали?
   - А что насчет яда, которым ты кормишь этих людей, Люциан Лерой? - крикнула тетя Дженни с другой стороны костра.
   Толпа начала гневно роптать. - Будьте терпимы к нашей пожилой сестре, - успокоил их Люциан. "Возможно, сначала она сделала это совершенно невинно. Я вижу, что эта, - он протянул руку Глэдис, - раскаивается, что принесла те "лекарства" для своей матери. Не так ли, дитя мое?
   Пышная грудь Глэдис начала вздыматься. "Я сделал это, потому что они облегчили ее боль, но я был не единственным. Мюриэль тоже была виновна.
   Сестра бросила на нее сердитый взгляд.
   - Вы оба действовали из сострадания, - мягко сказал он. "Скажите, вы когда-нибудь видели, как индианка делала странные знаки над своими зельями или произносила магические слова?"
   - О нет, никогда - то есть до сегодняшней репетиции, - воскликнула Мюриэль.
   - Э-э-э, - нащупывала Глэдис, пытаясь угодить, - временами в ее глазах был отсутствующий взгляд.
   - А как насчет любовного зелья, которое ты просил, Глэд? Мюриэль отомстила.
   - Ах, Глэдис, даже ты? - грустно спросил Люциан.
   Теперь пришли слезы. - Я... я был в отчаянии. Я нашел Дану, пасущую свою козу - она спросила его, думает ли он, что она должна быть у меня".
   С отвращением я вспомнил причудливую манеру Даны с Кейпером.
   - И он - этот козел - ответил?
   "Он казался рассерженным. Он ударил ее головой, и она упала и поклонилась ему". О, Капер и его выходки! Если бы только Грег был здесь, он мог бы рассказать, как Кейпер сбил его с ног.
   - Поклонялся ему? Министр пошатнулся от ужаса.
   "Она говорила с ним на странном языке...
   Ругал его в Виннебаго, без сомнения.
   - И она дала тебе зелье?
   - Нет, она сказала, что я не хочу, чтобы сбылось, что ты...
   Люциан закрыл ей рот пальцами. - Достаточно, дитя мое. Ваши секреты принадлежат только вам. Слава Богу; Он защитил тебя.
   "Итак, - продолжил он, - мы слышали свидетельства о том, что эта женщина раздавала волшебные зелья и поклонялась козлоподобному богу. Послушайте же, что говорит Господь: всякий, кто ляжет со зверем, да будет предан смерти. Кто приносит жертву какому-либо богу, кроме одного только Господу, тот будет полностью уничтожен... Не найдется среди вас никого, кто проведет сына своего или дочь свою через огонь".
   "Это подчинение!" Элспет закричала. " Она прогнала моего сына через огонь ! Вот твоя ведьма! Почему она не с обвиняемым?
   Ее вопрос провалился, когда Гомер Редд и Лестер Джейкобс с дробовиками подошли по дорожке. "Мы пошли на ферму ведьм, - сообщил Гомер, - но они, должно быть, устроили свой шабаш где-то в другом месте. Мы их нигде не нашли".
   "Наверное, увезли куда-то с ребенком", - добавил Лестер.
   Ко мне подошла Чарити. - Я... я надеюсь, что они найдут Кари, Митти. Я знаю, что был не очень дружелюбен... ненавидьте меня, если хотите... но не будьте слишком строги к Дэймону, пожалуйста. Он одержим идеей восстановления Мирной гавани. Ему нет дела ни до чего другого - даже до меня. Он говорит, что я слаб и невротик. Я не думаю, что он когда-либо по-настоящему любил меня. Он думал, что женится на богатой. Хотела бы я не любить его, но люблю. Я не должен продолжать в том же духе - может быть, я действительно невротик - я просто хотел, чтобы вы знали, что мне очень жаль.
   Но моя боль превратилась в безжалостную ярость. - О, да, ты сожалеешь! Ты без колебаний пытался украсть у меня Роуэна или выгнать меня и моих детей из нашего дома! Полагаю, ты тоже участвовал в этих телефонных звонках!
   Она опустила глаза. "Я ничего не делал. Мне эта идея не понравилась, но Деймон и остальные настояли на этом. Ирис чаще всего звонила вам.
   Она представляла собой жалкое зрелище, когда она сидела на корточках, по ее щекам текли слезы, но сама ее пассивность приводила меня в бешенство. Почему она не кричала на меня, не рассказывала о моих недостатках - ничего, что дало бы мне право выплеснуть всю свою ярость?
   "Благотворительная деятельность!" Я усмехнулся. "Какое издевательство над твоим именем!" - усмехнулся я, надеясь спровоцировать возражение, но она молчала, подпитывая кипящую во мне ярость, накапливая силу, заставившую мои губы открыться. - Дай Бог стр... - клапан закрылся от моего гнева и заглушил слова, когда Люциан снова начал свою проповедь.
   "Не найдется среди вас никого, кто проводит сына своего или дочь через огонь, или использует ворожбу... или волшебник, или волшебник... или волшебник, или волшебник. ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это".
   "Не ложись с каким-либо зверем, чтобы осквернять себя им, и ни одна женщина не должна стоять перед зверем, чтобы лечь перед ним". Разве эта женщина не легла здесь перед своим зверем?"
   "Это она сделала!" - подтвердила Глэдис.
   "Не верю!" Мужество Эстер на мгновение вспыхнуло.
   - Вы ее ученица, женщина? - прогремел Люциан.
   "Я? О, нет!" Ее мужество иссякло. У девочек снова начались судороги - у всех, кроме Роуэна. - Перестань, Кэрол! Эстер завизжала, хватая дочь за руку. Сразу же девушка прекратила, как и другие, когда они один за другим прикоснулись к обезумевшей женщине.
   - Вы признаете свою вину? - спросил Люциан.
   Она упала на колени, закрыв руками лицо. - Я знаю, - прошептала она, всхлипывая. Так вот что имела в виду Мэри Эсти, когда исповедовала ведьм, которые обманывали себя, чтобы спасти свою жизнь!
   "Слава Богу!" - обрадовался министр. "Мы вырвали душу с края ада!"
   Больше шагов на пути. Один из людей Гуда сообщил: "Никаких признаков ребенка. Ирв ушел за своими собаками, а Скотти и Клойсы привели доктора Бруна и матушку Кэрриер.
   "Моя мать?" - воскликнул Деймон. "Почему она? Это слишком большая нагрузка для нее".
   - Разве Люциан не сказал , что кто -то продан Дьяволу? - закричал Тайлер Бишоп.
   - Но она моя мать, - сказал доктор сквозь зубы.
   - Какая разница? Бишоп настаивал. Он мог бы сказать больше, но прибыли братья Клойс и доктор Брун, неся мать Деймона, которая стонала, когда они укладывали ее рядом с тетей Дженни. Доктор Брун встал на колени рядом с ней и послушал ее сердце, ощупал ее опухшие лодыжки и повернулся к Дэймону.
   - У вас есть наперстянка для внутривенных инъекций, доктор?
   "У меня есть дигоксин". Дэймон достал из сумки шприц для подкожных инъекций и ампулу с лекарством; Доктор Брун сделал укол.
   "Я хочу вывести ее из дыма", - продолжил Деймон. "Ей трудно дышать". Игнорируя протесты, два врача перенесли ее на "овечью" сторону костра.
   "До того, как мы вышли из дома, она была в порядке, - сказал доктор Брун. "Я только что вернулся и ничего не знал о похищении, пока эти парни не ворвались с оружием и не притащили нас сюда".
   Мать Кэрриер приходила в сознание, и ее хрипы в груди стихли. Элспет столкнулась с доктором Бруном. - Значит, ты только что вернулся - без сомнения, из своего шабаша. Что вы сделали с ребенком?"
   Ей снова помешали, на этот раз Скотти Бакли, нагруженный коробками и плетеной лодочной рамой. "Мы нашли это в комнате волшебника", - сказал он им, раскладывая драгоценные образцы доктора Бруна в беспорядке на земле.
   Розалинда Бишоп подняла рамку. "Что это?"
   - Это, - сказала Ирис, - часть колыбели ведьмы, приспособление для медитации. Ведьма подвешивает себя в нем. Этот сломан".
   "Она врет. Я видел это раньше, - сказал я. "Это каркас лодки. Доктор Брун нашел это...
   Предупреждающая вспышка в глазах доктора Бруна помешала мне выдать тайну пещеры! Затем предупреждение превратилось в агонию, когда Люциан взял рамку у Розалинды и бросил ее в огонь.
   Элспет открыла еще одну коробку. - Здесь нет ничего, кроме старых костей!
   - И с ними тоже в огонь! - приказал Люциан.
   Один за другим все кропотливо собранные доктором Бруном образцы отправились в огонь. Я повернула голову, не в силах вынести боль в его глазах.
   - Ты знал, что это колдовские уловки, Сабмит, - упрекнул меня Люциан.
   Он обратился к другому маркеру в своей Библии. "Вы все видели клеймо зверя - или дьявола - на этой индианке", - напомнил он собравшимся. "Иоанн говорит в Откровении: "И взят был зверь, и с ним лжепророк, производивший пред ним чудеса, которыми он обольстил принявших начертание зверя... они... живые брошены в озеро огненное, горящее". с серой!"
   Что-то вырвалось из кустов. Люди ахали и съеживались, но это был Грег, его парик сбивался набок, а подол мантии был разорван. Он поднял крохотное розовое платье, разорванное и окровавленное. Я почувствовал, что опускаюсь на землю. Деймон поднял меня и заставил встать.
   - Это лежало рядом с пещерой, - выдохнул Грег.
   Люциан взял одежду из рук Грега и поднял над головой в свете костра. Когда я увидел пятна крови, я снова обмяк. Деймон толкнул мою голову между моих коленей, пока я снова не пришла в сознание, а с сознанием пришел разум. Сегодня на Кариад не было этого платья! На ней был синий комбинезон, а Дана надела бы на нее зимний комбинезон. Это платье пропало с внешней линии с того дня, как Иона сунул снимок под мою дверь.
   - Кто-нибудь исследовал пещеру? - спросил Люциан.
   "Пара заместителей только что закончили, когда я пришел туда", - ответил Грег. "Они ничего не нашли".
   - Как же они этого не видели? - недоверчиво спросил Гомер.
   "Я не знаю."
   Но я думал, что знаю. Кто-то уронил его там, где его мог найти Грег! Но была ли у Ионы такая хитрость?
   Я пыталась сказать им, пыталась кричать, что это кто-то подбросил, но было невозможно расслышать из-за охватившего их бешенства - не только девушек на этот раз, но и женщин постарше, и некоторых мужчин - тоже. Они взялись за руки и начали раскачиваться, словно тени ведьм в пещере, завораживающе напевая в ночи, когда Ирис вела их в своем заклинании.
   Все выше и выше поднимались их вопли, их тела искривлялись, глаза вращались, когда Черный Человек из моего сна читал из своей Черной Книги. - На них рука сатаны, - крикнул Люциан Грегу, который, казалось, кивнул в знак согласия. "Кто те, кто угнетает их?"
   Выстрел из дробовика Калеба прервал пение. - Что случилось, Калеб? - спросил Люциан торговца скобяными изделиями, который размахивал пистолетом и ругался.
   - Джим Уиллард исчез. Улизнул, когда я не видел.
   - Это адская записка, - прорычал Гомер. - Если ты не мог за ними присматривать, почему не обратился за помощью?
   - Ты должен был помочь без просьбы, - огрызнулся Калеб. - Вы думали, что ушли с дежурства?
   - Полагаю, никто не знает, когда он сбежал, - вставил Тайлер.
   Калеб направил пистолет на заключенных. - Держу пари, они знают.
   Они сидели бесстрастно; затем Дарси усмехнулась. - Ты же не думал, что мы скажем, не так ли? Кроме того, мы наслаждались вашим шоу.
   "Молчи, женщина!" - прогремел Люциан. "Кто из вас причинил боль этим девушкам и этим женщинам?"
   Ответа не было, кроме шипения угасающего пламени. Энди Клойс подкинул дров в огонь, чтобы восстановить его. У Хэнка был наготове кувшин с бензином, чтобы пропитать доски, но гнилое дерево зацепилось само собой, поэтому он поставил почти полную бутылку в темноте, за пределы досягаемости огня.
   Теперь из затишья донесся скользкий звук. Моя кровь похолодела, когда я увидел, как девушки ползут по земле к обвиняемому.
   "Прикоснись к нам! Исцели нас! Верните своих дьяволов! - умоляли они, лапая одного пленника за другим, но на этот раз это им не помогло. И они пришли, кружа вокруг огня на своих животах, пока не оказались лицом ко мне, их языки вывалились изо рта, их длинные волосы подметали землю. По сигналу Айрис Роуэн вскочил и бросился ко мне. "Почему бы тебе не сказать им правду, мама? Скажи им, кто ты. Ты один из них, не так ли? Ты хотел смерти Кэри, не так ли? Я следующий?" Она повернулась к остальным. "Она убила моего отца! Она прокляла его, и он умер. Она убила его; она убила его! Заставьте ее рассказать вам, что она сделала с Кэри, заставьте ее рассказать вам !
   Моя рука полетела к моему горлу от ужаса этого. Безнадежно я видел, как их руки делают то же самое. Элспет бросилась ко мне с пеной на губах. - Разве я не говорил? Она убила моего мальчика! В то утро он вышел из моего дома, такой красивый, такой полный жизни". Ее глаза были безумны в свете костра. - Заставь ее признаться! Она указала на две двери, которые были сняты с лачуги, чтобы использовать их в прессинговой сцене. - Выбить из нее правду! Нажми на нее!"
   Во время ее тирады несколько мужчин привязывали веревку к нависающей ветке дуба и надевали петлю на шею Даны...
   Теперь они двинулись на меня, неся двери. Доктор Брун прыгнул передо мной, но Калеб ударил его прикладом по голове, и он тяжело упал. Меня повалили на землю и потащили к заключенным. Я изо всех сил пытался высвободиться, крича Грегу, чтобы тот помог мне, но человек, стоящий высоко надо мной, все еще в судейской мантии с поднятым молотком, был не Грегори Тауном. Затем тяжелая дверь полностью скрыла от меня его лицо.
   Он пришел, первый камень рухнул на дерево - не более чем галька - затем еще один валун, ударивший меня чуть выше ребер и причинивший мне боль, пронзающую мое тело, - еще один - и еще - затем ливень из них, забивая осколки в кожу. мне. Я подумал о женщине, которую Христос спас от побивания камнями, - о, Иисус, помоги мне! Мои легкие расплющились от тяжести - кровь хлынула из тысячи мест...
   "Прекрати! Прекрати!" Голос Грега, и кто-то царапает камни и пытается их оттащить.
   - Возможно, ей было достаточно. Голос Люциана. - Оторви эту доску у ее головы и дай ей шанс отречься.
   "Она невиновна!" Грег закричал, тщетно пытаясь вырваться из рук кого-то, кто его удерживал. - Клянусь, она невиновна. Убей меня! Я говорю вам, что это убийство!"
   "Нет, если это предопределено Богом!" - возразил Люциан. Он наклонился и вытер мое лицо платьем Кэри. - Ты признаешься, дитя мое? Бог все еще может простить тебя".
   Меня вырвало и я отвернулся, увидев фигуру в козлиной маске...
   Он наклонился еще ниже и прошептал мне на ухо: "Ты еще не знаешь меня? Почему ты всегда должен мне мешать?
   Я всмотрелся в его лицо - много лиц, которые он носил на протяжении веков. Воспоминания хлынули в мой беспорядочный мозг, фантазии, которые отступили прежде, чем я успел их разобрать... человек, который должен был стать Богом, с каждым разом опускаясь все ниже... Фаэтон в своей колеснице... Икар на тающих крыльях... Симон Волхв, падающий со своей башни... Сэмюэл Пэррис играя в Бога с рабами и жизнями своих прихожан... Лукиан на каминной скале...
   Теперь он стоял на коленях рядом со мной. - Я могу спасти тебя, - повторил он. "Только покорись мне!" Затем голосом, слышимым для остальных: "Признайся, подчинись, если хочешь спастись".
   - Мы ждем - Подчинись, - настаивал Люциан.
   Подать-подать-подать! Сквозь боль, слепившую мои глаза, я мог видеть их лица, полные ненависти. Их глаза казались черными щелочками в свете костра, но тут и там я мог их различить... Титуба, стоящая на месте Элспет... Мастер Томас Патнэм - Деймон... Доркас...
   - Разве ты нас не знаешь, Субмит?
   "Да, тебя зовут Легион, - простонал я, - и ты вошел в свиней".
   Они хлопали в ладоши и танцевали вокруг. "Вы не угадали! Вы потеряли свой шанс. Мы все сатаны, разве ты не знал?"
   Они завизжали от отвращения, когда видение исчезло. Люциан поднялся и заставил их замолчать. Подняв руки вверх, он воскликнул: " Ты не оставишь ведьму в живых !"
   Словно вызванный его словами, кувшин с бензином, сопровождаемый зажженным фитилем, вылетел из темноты, забрызгав небольшую группу вокруг Даны миллионом капель. Пламя последовало за ними. Меня защищала дверь, но одежда остальных пылала, крики разрывали ночь. Я видел, как Мэрион, его волосы и борода загорелись, толкнул Дарси на свободную землю, катая ее снова и снова, пока пламя не погасло. Но теперь он был факелом. Роде удалось выбраться из огня, и доктор Бран схватил Даррелла за руку, потянув его к Роде. Они лежали и били свои пылающие одежды. Затем доктор Бран вытащил тетю Дженни из пламени и тщетно пытался вдохнуть в нее жизнь. Грег бросился в огонь, ему пришлось отступить, чтобы сбросить тлеющую одежду, затем снова в ад, пытаясь добраться до Даны, но его отбросило назад, а затем он попытался снова.
   Прежде чем огонь полностью охватил ее, голос Даны был слышен сквозь вопли и стоны умирающих. "Маона, прости их! В знак, пусть река повернется от Мирной Гавани...
   Ее мучил приступ кашля. Подняв связанные руки, она воскликнула: "Хай-нинк-лра!"
   Это все. Хрупкая платформа благополучно выгорела у нее из-под ног, и веревка избавила ее от пыток пламени.
   В тот момент, когда ее тело напряглось от рывка веревки, земля под нами закачалась. Мертвая тишина опустилась на жителей Писхейвена, которые в ужасе прижались друг к другу. Даже в Салеме ведьм не сжигали! Затем в тишине я услышал тонкий плач ребенка. Квентин ворвался в круг с Кариадой на руках!
   Дверь была поднята передо мной, и руки Грега обняли меня, поддерживая, потому что я знала, что мне больно, но я была отделена от боли в этот момент радости и трагедии. Роуэн забрал Кэри у Квентина и смотрел на меня со странным, непроницаемым выражением лица. Кариад протянула ко мне руки, но у меня не было сил поднять ее. Я мог только дотронуться до ее щек, губ и крепкого тельца, уверяя себя, что она, по крайней мере, невредима.
   Они молчали, пока Квентин рассказывал свою историю. Иона по приказу отца забрал Кари. Поскольку он не умел водить машину, ему пришлось нести ребенка через обрыв и через поля Руби по дороге на ферму ведьм, где ему велели подождать. Затем Ирв намеревался инсценировать драматическое спасение, так как он не собирался убивать ребенка, а только напугать меня, чтобы я покинула Мирную гавань, и в то же время обвинить ковен. Макдуф догнал Иону и Кэри на ферме Хоббсов. Испуганный мальчик побежал через скотный двор к дровяному сараю. Но когда он увидел, что ему не опередить собаку, он бросил Кэри возле сарая. Через некоторое время большая белая бойцовая собака сумела прорваться сквозь незакрепленные доски и напала. Пока Иона прятался в дровяном сарае, Макдуф, несмотря на свой юный возраст, бросился на терьера, изворачиваясь из стороны в сторону, чтобы отвлечь его от ребенка. Он не мог сравниться со зверем, но был моложе и быстрее, и, маневрируя, удерживал бультерьера в страхе достаточно долго. Режущие зубы были у горла Макдуфа, когда пуля полицейского сбила обезумевшее животное. Как раз в этот момент к ним ворвался Ирв Гуд и, увидев Квентина, солдат и кровь собак, запаниковал.
   - Тебе меня никогда не поймать! - закричал он, бросившись в сарай и вверх по лестнице, хлопнув люком. Они слышали, как он ругался и хлопал дверью клетки, пытаясь набрать отряд защиты. Но он потерял контроль над своими животными. Вот человек, который избивал и жестоко обращался с ними. Один прыгнул ему в горло, и вся стая набросилась на него. Прежде чем солдаты успели добраться до него, Ирв Гуд лежал при смерти, но в последние минуты жизни он признался. С этим, а также с тем, что они видели, и с тем, что Иона смог им рассказать, они довольно хорошо сложили воедино всю головоломку к тому времени, когда Джим Уиллард, спотыкаясь, вошел на скотный двор, запыхавшийся и едва способный объяснить им, что происходит наверху. на блефе. "Поднимись туда с ребенком", - умолял он Квентина, который лечил раны Макдуфа. "Если вы этого не сделаете, произойдет что-то ужасное".
   - А как же моя Кэрол? Гомер хотел знать.
   - А моя Сьюзи? - воскликнула Мюриэль.
   "Мы предполагаем, что они забрели в сарай в поисках денег, которые старый Хоббс должен был спрятать там, и были убиты сторожевым псом. Ирв не осмелился отследить их до своего сарая, поэтому он подбросил тела в другом месте.
   Они все еще были немыми от шока после того, как Квентин закончил. Затем это произошло, инстинктивная реакция пристыженных людей, обвиняющих друг друга. Тошнотворный смрад горелой плоти был ничто по сравнению со смрадом в наших душах.
   Линда вскрыла нарыв. "Это была Айрис! Она сказала мне, что моя мать умрет, если я не сделаю то, что она сказала", - рыдала она.
   - Например, звонить по телефону. Дебби.
   "Мама и я сделали маленькую машинку и куклу Митти - из волос, которые Роуэн достал для нас". Сисси звучала довольно гордо.
   - Мы все будем гореть в аду, - причитала Кэрол.
   - Нет, не будем, - заверила ее Сисси. - Лукиан сказал, что мы делаем Божью работу, изгоняя неверных. Взрослые тоже были в этом заинтересованы".
   - Айрис виновата, - закричал старший голос.
   - И Люциан тоже!
   - И Элспет! Мюриэль.
   "Тайлер Бишоп!" Дэймон.
   "Деймон и Чарити!" Тайлер Бишоп.
   "Калеб!" Гомер.
   "Гомер!" Калеб.
   Когда они злобно повернулись друг к другу, мои глаза были ослеплены яростью и ненавистью во мне. Я дрожал от ужасной силы, и я знал, что если я просто произнесу эти слова, я могу проклясть их всех. Но Дана простила их. "Прощение лишь немногим менее сильно, чем Любовь", - сказала она. В тот момент любовь была выше меня, но прощение было едва досягаемо, чего я, как Мэри Эсти, не могла достичь по эту сторону стены.
   Чарити стояла передо мной, протягивая руки в мольбе. - Сможешь ли ты когда-нибудь простить нас, Митти?
   Мягко оттолкнув покрытые волдырями руки Грега, я осталась одна. Это я должен был сделать для себя.
   - Я... я прощаю вас, - прошептала я им - и Оуэну.
   Затем на меня нахлынула чернота, но следом за мной в темноте были глаза Рована, влажные и сияющие любовью.
   Эпилог
   День покаяния Писхейвена закончился, и Бишопс-Блафф стоит, размышляя о своих уродливых воспоминаниях. Высокопоставленные лица, репортеры и туристы ушли. Меня удивит, если сегодняшний ритуал покаяния будет повторяться в течение двадцати лет, как это было в Массачусетской колонии почти три столетия назад. Эти люди кажутся не такими строгими в таких обрядах. И все же я не думаю, что они когда-либо смогут смотреть на изуродованный и запятнанный гребень этого утеса, не заплатив молчаливую епитимью.
   Теперь, в этот теплый майский канун, когда закат переходит в сумерки, Субмит - Митти - та другая часть меня - лежит и мечтает на мягкой молодой траве в своем святилище в лесу. И раз она здесь, то и я должен быть здесь, потому что мы с ней одно целое, хотя временами мы расходимся, насколько может тянуться серебряная нить. Но Мэри Истик - это только часть меня, потому что я жил раньше, снова и снова, и я не узнаю сумму себя, пока не проиграю всю свою жизнь.
   Митти всего семь ночей домой из больницы, потому что в ту ужасную ночь она получила внутренние повреждения и несколько дней пролежала в коме, в течение которых она проскользнула сквозь невидимую стену в наш мир, и мы с ней были едины с нашими воспоминаниями. и наши близкие.
   Грег уехал из города, так и не увидев ее после того, как узнал, что она вне опасности, и вернулся только сегодня, что огорчило Митти, который еще не понимает, что ему нужно смириться с самим собой, прежде чем он сможет снова встретиться с ней лицом к лицу.
   Прощение Митти было больше, чем Люциан мог вынести. Прощать - благочестиво, быть прощенным - смертно. Его тело было найдено на следующее утро у подножия скалы Томагавк. Никто не знает, где Айрис. Она закрыла Патч и заперлась в старом доме. Когда Джим Уиллард, новый шериф, пришел навестить ее, он обнаружил, что дом пуст. Некоторые думают, что она утонула. Возможно, ее возлюбленный забрал ее, и теперь она плавает с ним в этом призрачном мире под водой.
   Доктор Брун до сих пор живет в доме Даны, а миссис Сомс работает его экономкой. Он новый министр Писхейвена, по крайней мере, пока народ не исправится. Он отказался от поисков потомков принца Мадога, потому что дрожь, сотрясшая землю после смерти Даны, разрушила тонкий пол верхней пещеры, заставив его рухнуть внутрь на нижний уровень. Для доктора Бруна и Митти это был знак того, что Писхейвен - и мир - не готовы к правде.
   Люди пришли издалека, чтобы присутствовать на сегодняшней службе - некоторые, может быть, послушать проповедь знаменитого доктора Бруна, остальные - любители сенсаций. Но то, что началось как приключение, превратилось в отрезвляющий повод, и все объединились в коллективном переживании. И пришел губернатор, чтобы объявить о новом проекте по освоению реки и возвращению утраченных земель... " В знак, пусть река повернется обратно от Мирной Гавани..."
   Сегодня там были все горожане, то есть все, кто мог. Мать Кэрриер, которая теперь живет с Чарити, Деймоном и ее правнуком, естественно, была слишком слаба, чтобы прийти. Девочки, как обычно, собрались вместе, но они больше не были ядром разрушения. Люси, которую удочерил доктор Брун, боязливо стояла в стороне, ее лицо было бледным и изможденным за огромными очками, пока Роуэн не обняла ее и осторожно не привлекла к группе.
   Заметно отсутствовали Розалинда и Тайлер Бишоп. Когда пузырь на рынке недвижимости лопнул, Бишопы попытались бежать с украденными средствами, но Калеб Тутакер, который слишком хорошо знал своего сводного брата, перехватил их, когда они выходили из банка, и, как заместитель шерифа, арестовал их. Они, в свою очередь, обвинили его в том, что он сам пошел к кассе.
   Возникают бесконечные вопросы. Кому-то ответы придут со временем, кому-то никогда. Кто бросил бензиновую бомбу? Только виновный знает и должен жить с этим знанием - если может. Тем не менее, даже это преступление должно быть до некоторой степени разделено всеми и каждым в Мирной Гавани.
   " Мы шли в облаках и не могли видеть дорогу. И у нас есть все основания быть смиренными за ошибку... которую невозможно исправить ". Таким образом, со слов преподобного Джона Хейла, написанных почти три столетия назад, д-р Брун начал сегодня свою проповедь. После краткого красноречивого обращения он сделал знак Роуэну. Она нерешительно вышла вперед, затем повернулась лицом к толпе, закусив губу и слегка вздернув подбородок.
   -- Я желаю, -- сказала она ясным, дрожащим голосом, -- быть смиренной перед Богом за обвинение в тяжком преступлении нескольких лиц, отнявших у них жизнь, которых теперь я имею веские основания и веские основания обвинять. считают, что они были невиновными людьми; и что это было великое заблуждение сатаны, которое обмануло меня в то печальное время, в результате чего я справедливо опасаюсь, что вместе с другими, хотя и невежественно и невольно, навлек на себя и эту землю вину невинной крови...
   До сих пор Роуэн цитировала признание вины Энн Патнэм, но вдруг она разразилась собственными словами: "Я винила свою мать в смерти Джуниора, но больше всего в смерти моего отца".
   Она остановилась, чтобы вытереть слезы, катившиеся по ее щекам. "Мать никогда не говорила мне правду о моем отце, потому что не хотела, чтобы я думал о нем плохо. И я бы, наверное, так и сделал, но теперь я знаю, что он впал в заблуждение, потому что боялся неудачи и неспособности обеспечить мать, Кариад и меня. Д-р Брун говорит, что Бог, несомненно, простил его, потому что он не знал, что делает, поэтому я тоже должен. Я только надеюсь, что Бог может простить меня за то, что я сделал. Я не могу вернуть тех, в чьей смерти я должен разделить вину, но я могу провести остаток своей жизни, пытаясь доказать своей матери, как сильно я ее люблю". Последние прошептанные слова были почти потеряны, когда она бросилась в объятия Митти.
   Все это время Уилл - нет, теперь Грег - стоял там, сжимая и развязывая кулаки. "Я не могу позволить этому ребенку взять на себя всю вину", - сказал он. "Я помог посеять семена этой штуки своим слепым предубеждением и навязчивой рекламой конкурса".
   По-прежнему непримиримый судья, бедняга Уилл! Когда-нибудь, возможно, он научится прощать себя. Все же лучше тот, кто берет на себя чужие грехи, а также свои собственные, чем тот, кто пытается сбросить свои грехи на других. Ибо в трагедиях Салема и Писхейвена не ищите одного злодея - ищите всех нас.
   Что касается Митти, то она научилась тому, чего не смогла в этой жизни, - прощать. Возможно, прежде чем мы с ней снова станем одним целым на этой стороне, она научится любить все человечество, а если нет, то звезды снова сойдутся.
   Так что Митти до сих пор спит в своем святилище. Я чувствую силу, вливающуюся в нее из источника природы, ибо это Бельтейн, когда все вещи вспыхивают в новом великолепии и отбрасываются мертвые, сухие дела прошлого. Последние пальцы розового в западном небе поседели, и легкий ветерок проникает сквозь листву, касаясь лица Митти. И я должен спешить к ней, потому что он - любовь ее и моя - наконец помирился с собой и в эту минуту только что вошел в лес.
  
   ГОСТИНИЦА ДВУХ ВЕДЬМ: НАХОДКА, Джозеф Конрад
   Этот рассказ, эпизод, опыт - назовите как хотите - был рассказан в пятидесятых годах прошлого века человеком, которому, по его собственному признанию, было в то время шестьдесят лет. Шестьдесят - неплохой возраст, если только не рассматривать его в перспективе, когда, без сомнения, большинство из нас воспринимает его со смешанными чувствами. Это спокойный возраст; к тому времени игра практически окончена; и, стоя в стороне, с некоторой живостью начинаешь вспоминать, какой был молодец. Я заметил, что благодаря милостивому вниманию Провидения большинство людей в возрасте шестидесяти лет начинают относиться к себе с романтической точки зрения. Сами их неудачи источают очарование особой силы. И действительно, надежды на будущее - прекрасная компания для жизни, изысканные формы, пленительные, если хотите, но, так сказать, нагие, раздетые на пробежку. Одеяния гламура, к счастью, принадлежат недвижимому прошлому, которое без них дрожало бы в сгущающихся тенях.
   Я полагаю, что именно романтизм взросления побудил нашего человека рассказать о своем опыте для собственного удовольствия или для удивления своих потомков. Это не могло быть для его славы, потому что это был просто опыт отвратительного страха - ужаса, как он это называет. Вы бы догадались, что отношение, о котором идет речь в первых строках, было письменным.
   Это письмо представляет собой Находку, заявленную в подзаголовке. Само название является моей собственной выдумкой (не могу назвать это выдумкой) и заслуживает достоверности. Здесь нас будет интересовать гостиница. Что же касается ведьм, то это всего лишь условное выражение, и мы должны поверить нашему человеку на слово, что оно подходит к делу.
   Находка была сделана в ящике с книгами, купленными в Лондоне, на несуществующей улице, у продавца подержанных книг в последней стадии ветхости. Что же касается самих книг, то они были по крайней мере двадцатой руки, и при осмотре оказалось, что они не стоят очень маленькой суммы денег, которую я заплатил. Возможно, это было какое-то предчувствие этого факта, которое заставило меня сказать: "Но я тоже должен иметь коробку". Сгнивший книготорговец согласился небрежным, трагическим жестом человека, уже обреченного на вымирание.
   Куча разбросанных страниц на дне коробки возбуждала мое любопытство, но слабо. Ровный, аккуратный, правильный почерк на первый взгляд не привлекал внимания. Но в одном месте мне бросилось в глаза утверждение, что в 1813 г. писателю было двадцать два года. Двадцать два года - интересный возраст, в котором легко впасть в безрассудство и легко испугаться; способность к размышлению слаба, а сила воображения сильна.
   В другом месте фраза: "Ночью мы опять стояли" привлекла мое томное внимание, потому что это была морская фраза. "Посмотрим, в чем тут дело", - подумал я без волнения.
   О, но это был тусклый манускрипт, где каждая строчка походила на любую другую строчку в их тесном и правильном порядке. Это было похоже на гул монотонного голоса. Трактату о рафинировании сахара (самая скучная тема, которую я могу придумать) можно было бы придать более живой вид. "В 1813 году нашей эры мне было двадцать два года", - серьезно начинает он и продолжает с видом спокойного, ужасного усердия. Не думайте, однако, что в моей находке есть что-то архаичное. Дьявольская изобретательность в изобретательстве, хотя и старая, как мир, ни в коем случае не является утраченным искусством. Потерянное искусство. Взгляните на телефоны, которые разрушают душевный покой, данный нам в этом мире, или на пулеметы, быстро выпускающие жизнь из наших тел. В наши дни любая старая ведьма с мутными глазами, если бы у нее хватило сил повернуть маленькую ручку, могла бы в мгновение ока уложить сотню двадцатилетних юношей.
   Если это не прогресс!.. Почему огромный! Мы пошли дальше, и поэтому вы должны ожидать встретить здесь некоторую наивность выдумки и простоту цели, свойственную далекой эпохе. И, конечно же, ни один автомобильный турист не может надеяться найти такую гостиницу где бы то ни было. Этот, тот, что в названии, находился в Испании. Это я узнал только из внутренних свидетельств, потому что многие страницы этого отношения отсутствовали, что, в конце концов, может быть и не большое несчастье. Писатель, казалось, вошел в очень подробные подробности того, почему и почему он находился на этом побережье - предположительно на северном побережье Испании. Однако его опыт не имеет ничего общего с морем. Насколько я понимаю, он был офицером на борту военного шлюпа. В этом нет ничего странного. На всех этапах длительной кампании на Пиренейском полуострове многие из наших меньших военных кораблей крейсировали у северного побережья Испании, что представляло собой столь рискованную и неприятную остановку, какую только можно себе представить.
   Похоже, что у этого его корабля была какая-то особая служба. От нашего человека следовало ожидать тщательного объяснения всех обстоятельств, только, как я уже сказал, некоторые из его страниц (хорошей плотной бумаги тоже) отсутствовали: ушли в обложки для джемпотов или в вату для охотничьих ружей. его непочтительное потомство. Но следует ясно видеть, что связь с берегом и даже отправка гонцов вглубь страны были частью ее службы либо для получения разведданных, либо для передачи приказов или советов патриотически настроенным испанцам, партизанам или тайным хунтам провинции. Что-то в этом роде. Обо всем этом можно судить только по сохранившимся обрывкам его добросовестного письма.
   Далее мы встречаем панегирик в адрес одного очень хорошего матроса, члена корабельной команды, имеющего звание капитанского рулевого. На борту он был известен как Куба Том; однако не потому, что он кубинец; он действительно был лучшим типом настоящего британского дегтя того времени и долгие годы был человеком военного корабля. Он получил это имя в связи с некоторыми замечательными приключениями, которые он пережил на этом острове в дни своей молодости, приключениями, которые были излюбленной темой баек, которые он имел обыкновение рассказывать своим товарищам по вечеру на баке. Он был умен, очень силен и доказал свою храбрость. Между прочим, нам сказали, настолько точен наш рассказчик, что у Тома была самая тонкая по толщине и длине коса из всех матросов на флоте. Этот придаток, о котором заботились и который был плотно обтянут дельфиньей шкурой, свисал наполовину вдоль его широкой спины, вызывая великое восхищение всех наблюдателей и большую зависть некоторых.
   Наш молодой офицер останавливается на мужественных качествах Кубы Тома с чем-то вроде нежности. Такого рода отношения между офицером и солдатом не были тогда большой редкостью. Юноша, поступивший на службу, был отдан под опеку надежного матроса, который повесил для него его первый гамак и впоследствии часто становился чем-то вроде скромного друга младшего офицера. Рассказчик, присоединившись к шлюпу, нашел этого человека на борту после нескольких лет разлуки. Есть что-то трогательное в теплом удовольствии, которое он вспоминает и фиксирует при этой встрече с профессиональным наставником своего детства.
   Затем мы обнаруживаем, что, поскольку ни один испанец не прибыл на службу, этот достойный моряк с уникальной косичкой и очень высоким характером мужества и стойкости был выбран посыльным для одной из упомянутых миссий вглубь страны. Его приготовления не были тщательно продуманы. Одним хмурым осенним утром шлюп подошел к неглубокой бухте, где можно было высадиться на этот окованный железом берег. Лодка была спущена и втянута с Томом Корбином (Куба Том) на носу, а наш молодой человек (мистер Эдгар Бирн был его именем на этой земле, которая его больше не знает) сидел на корме.
   Несколько жителей деревушки, серые каменные дома которых виднелись ярдах в ста вверх по глубокому ущелью, сошли на берег и стали наблюдать за приближением лодки. Двое англичан спрыгнули на берег. То ли от скуки, то ли от удивления мужики не поздоровались и только молча отступили.
   Мистер Бирн решил, что Том Корбин тронется в путь. Он оглянулся на тяжелые удивленные лица.
   "От них мало что можно получить, - сказал он. "Давайте поднимемся в деревню. Наверняка будет винный магазин, где мы можем найти кого-то более перспективного, с кем можно поговорить и получить некоторую информацию".
   -- Да, да, сэр, -- сказал Том, шагая в ногу со своим офицером. "Небольшая болтовня о курсах и дистанциях не повредит; Я пересек самую широкую часть Кубы с помощью своего языка, хотя знал испанский гораздо меньше, чем сейчас. Как они сами говорят, со мной было "четыре слова и не более" в тот раз, когда меня бросил на берегу фрегат " Бланш ".
   Он легкомысленно относился к тому, что было перед ним, что было всего в дне пути в горы. Правда, до того, как отправиться в путь по горной тропе, предстоял целый день пути, но это было пустяком для человека, пересекшего остров Куба на двух ногах и имевшего для начала не более четырех слов на языке.
   Офицер и матрос шли теперь по густому, промокшему ложу из сухих листьев, которые соседние крестьяне собирают на улицах своих деревень, чтобы они перегнили за зиму и превратились в полевой навоз. Повернув голову, мистер Бирн увидел, что все мужское население деревушки следует за ними по бесшумному пружинящему ковру. Женщины выглядывали из дверей домов, а дети, очевидно, спрятались. Деревня знала корабль в лицо, издалека, но ни один чужеземец не приземлялся на этом месте, может быть, лет сто или больше. Треуголка мистера Бирна, густые бакенбарды и огромная коса матроса наполняли их немым удивлением. Они теснились позади двух англичан, уставившихся на них, как те островитяне, которых капитан Кук обнаружил в Южных морях.
   Именно тогда Бирн впервые увидел маленького человечка в плаще и желтой шляпе. Поблекший и грязный, этот покров для его головы делал его заметным.
   Вход в винный магазин был похож на дыру в кремневой стене. Хозяин был единственным человеком, которого не было на улице, ибо он вышел из темноты с заднего двора, где смутно различимы были надутые формы бурдюков, висевших на гвоздях. Он был высоким, одноглазым астурийцем с худыми впалыми щеками; серьезное выражение лица загадочно контрастировало с блуждающим беспокойством его одинокого глаза. Узнав, что речь идет о том, чтобы отправить этого английского моряка к некоему Гонсалесу в горы, он на мгновение закрыл свой здоровый глаз, как бы в раздумье. Затем открыл его, очень живой снова.
   "Возможно, возможно. Это можно сделать".
   Дружелюбный ропот поднялся в группе в дверях при имени Гонсалеса, местного лидера против французов. Заинтересовавшись безопасностью дороги, Бирн был рад узнать, что войска этой страны не появлялись по соседству уже несколько месяцев. Не самый маленький отряд этих нечестивых полизон . Отвечая на эти вопросы, владелец винной лавки занялся тем, что налил в глиняный кувшин немного вина, которое поставил перед англичанами-еретиками, с серьезной рассеянностью прикарманив небольшую монету, которую офицер бросил на стол в знак признания неписаного закона, что никто может войти в винный магазин, не купив выпивки. Его глаз был в постоянном движении, как если бы он пытался выполнять работу двоих; но когда Бирн навел справки о возможности нанять мула, он неподвижно остановился в направлении двери, которая была плотно осаждена любопытными. Перед ними, прямо на пороге, встал человечек в большом плаще и желтой шляпе. Он был миниатюрным человеком, простым гомункулом, как описывает его Бирн, в смехотворно загадочной, но напористой позе, угол его плаща бесцеремонно перекинут через левое плечо, прикрывая его подбородок и рот; а широкополая желтая шляпа висела на углу его квадратной головы. Он несколько раз стоял и нюхал табак.
   -- Мул, -- повторил виноторговец, не сводя глаз с этой причудливой и нюхающей фигуры... -- Нет, сеньор офицер! Решительно, в этом убогом месте нельзя завести мула.
   Рулевой, который стоял с видом истинного моряка беззаботно в незнакомой обстановке, тихо вмешался:
   - Если ваша честь поверит мне, пони Шэнка лучше всего подходит для этой работы. В любом случае мне придется где-то оставить зверя, так как капитан сказал мне, что половина моего пути будет проходить по тропам, пригодным только для коз.
   Миниатюрный человек сделал шаг вперед и сказал сквозь складки плаща, которые, казалось, приглушали саркастическое намерение:
   "Да, сеньор. Они слишком честны в этой деревне, чтобы иметь среди них хотя бы одного мула для вашей милости. В этом я могу засвидетельствовать. В наше время только мошенники или очень умные люди могут иметь мулов или других четвероногих животных и средства для их содержания. Но этому доблестному мореплавателю нужен проводник; а вот, сеньор, посмотрите на моего зятя Бернардино, виноторговца и дворянина этой самой христианской и гостеприимной деревни, который найдет вам одного.
   Это, как говорит г-н Бирн в своем отношении, было единственным, что можно было сделать. После еще нескольких разговоров появился юноша в рваном пальто и козьих штанах. Английский офицер угощал всю деревню, и, пока крестьяне пили, он и Куба Том отправились в путь в сопровождении проводника. Миниатюрный человечек в плаще исчез.
   Бирн вышел из деревни вместе с рулевым. Он хотел видеть его по дороге; и он ушел бы на большее расстояние, если бы моряк почтительно не предложил вернуться, чтобы не задерживать корабль ни на минуту дольше, чем необходимо, так близко к берегу в такое бесперспективное утро. Дикое хмурое небо висело над их головами, когда они прощались друг с другом, а окружавшие их гнилые кусты и каменистые поля были тоскливы.
   "Через четыре дня, - были последние слова Бирна, - корабль встанет и отправит лодку на берег, если позволит погода. В противном случае вам придется как можно лучше выбраться на берег, пока мы не придем, чтобы забрать вас.
   -- Вы правы, сэр, -- ответил Том и пошел дальше. Бирн смотрел, как он сошел с узкой тропинки. В толстом бушлате с парой пистолетов за поясом, абордажной саблей на боку и толстой дубиной в руке он выглядел крепким телом и вполне мог постоять за себя. Он на мгновение обернулся, чтобы помахать рукой, давая Бирну еще один взгляд на свое честное загорелое лицо с густыми бакенбардами. Парень в штанах из козьей кожи, по словам Бирна, похожий, по словам Бирна, на фавна или молодого сатира, прыгающего вперед, остановился, чтобы дождаться его, а затем рванул вперед. Оба исчезли.
   Бирн обернулся. Деревня спряталась в складке земли, и место это казалось самым одиноким уголком земли и как бы проклятым в своей необитаемой пустынной бесплодности. Не успел он пройти и многих ярдов, как вдруг из-за куста появился закутанный крохотный испанец. Естественно Бирн остановился.
   Другой сделал таинственный жест, высунув крошечную руку из-под плаща. Его шляпа сильно свисала набок. - Сеньор, - сказал он без всяких предисловий. "Осторожность! Факт тот факт, что у одноглазого Бернардино, моего зятя, в данный момент в конюшне есть мул. И почему у того, кто не умен, есть мул там? Потому что он мошенник; человек без совести. Потому что мне пришлось уступить ему мачо , чтобы обеспечить себе крышу, под которой можно спать, и глоток оллы , чтобы сохранить свою душу в этом ничтожном моем теле. И все же, сеньор, в нем заключено сердце, во много раз большее, чем подлое существо, бьющееся в груди той грубой связи моей, которой я стыжусь, хотя я всеми силами противился этому браку. Что ж, заблудшая женщина достаточно натерпелась. У нее было свое чистилище на этой земле - упокой, Господи, ее душу".
   Бирн говорит, что был настолько поражен внезапным появлением этого похожего на фею существа и сардонической горечью речи, что не смог отделить существенный факт от того, что казалось не более чем фрагментом семейной истории, обрушившимся на него без рифмы. или причина. Не сначала. Он был сбит с толку и в то же время был впечатлен быстрой, насильственной речью, совершенно отличной от пенистой взволнованной болтливости итальянца. Так что он смотрел, как гомункул, позволив своему плащу упасть на него, вдохнул огромное количество нюхательного табака из выемки его ладони.
   - Мул, - воскликнул Бирн, уловив, наконец, суть разговора. - Вы говорите, у него есть мул? Это странно! Почему он отказался отдать его мне?"
   Миниатюрный испанец снова закутался с большим достоинством.
   - Quien sabe , - холодно сказал он, пожимая драпированными плечами. "Он великий политик во всем, что делает. Но в одном ваша милость можете быть уверены: его намерения всегда мошеннические. Этот муж моей сестры- дефунты давно уже должен был быть женат на вдове с деревянными ногами. [1] "
   " Я понимаю. Но помните, что, какими бы ни были ваши мотивы, ваша милость потворствовала ему в этой лжи.
   Блестящие несчастные глаза по обе стороны хищного носа смотрели на Бирна, не морщась, но с тем раздражением, которое так часто таится на дне испанского достоинства: "Без сомнения, сеньор офицер не потерял бы ни унции крови, если бы я оказался под пятое ребро, - возразил он.
   - А что насчет этого несчастного грешника? Потом меняет тон. -- Сеньор, в силу необходимости времени я живу здесь, в изгнании, кастильц и старый христианин, жалко существующий среди этих грубых астурийцев и зависящий от худшего из них, у которого меньше совести и угрызений совести, чем у волка. . И, будучи интеллигентным человеком, я веду себя соответственно. И все же я едва могу сдержать свое презрение. Вы слышали, как я говорил. Такой кабальеро, как ваша милость, мог бы догадаться, что там была кошка.
   - Какой кот? сказал Бирн беспокойно. "Ага, понятно. Что-то подозрительное. Нет, сеньор. Я ничего не угадал. Мой народ плохо разбирается в подобных вещах; и поэтому я прямо спрашиваю вас, правду ли говорил этот виноторговец в других частностях?
   -- Французов здесь точно нет, -- сказал человечек, возвращаясь к своей равнодушной манере.
   -- Или грабители -- ладроны ?
   Ladrones en grande - нет! Конечно нет, - был ответ холодным философским тоном. "Что им остается делать после французов? И никто не путешествует в это время. Но кто может сказать! Возможность делает грабителя. Тем не менее, у этого вашего моряка свирепый вид, и с кошачьим сыном крысам нечего играть. Но есть и поговорка, что где мед, там скоро и мухи".
   Этот пророческий дискурс привел Бирна в ярость. "Ради бога, - воскликнул он, - скажите мне откровенно, считаете ли вы, что мой человек находится в достаточной безопасности в своем путешествии".
   Гомункул, претерпевая одно из своих быстрых превращений, схватил офицера за руку. Хватка его маленькой ручки была поразительна.
   "Сеньор! Бернардино обратил на него внимание. Что вы еще хотите? И послушайте, люди исчезли на этой дороге, на известном участке этой дороги, когда Бернардино держал мезон , постоялый двор, а я, его шурин, нанимал кареты и мулов. Сейчас нет путешественников, нет автобусов. Французы меня разорили. Бернардино ушел сюда по своим личным причинам после смерти моей сестры. Их было трое, чтобы истязать ее до смерти, он, Эрминия и Лусилла, две его тетушки, все связанные с дьяволом. А теперь он украл у меня моего последнего мула. Вы вооруженный человек. Требуйте от него мачо , с пистолетом у головы, сеньор, -- это не его, говорю вам, -- и скачите за своим человеком, который вам так дорог. И тогда вы оба будете в безопасности, потому что в те дни еще не было известно, чтобы два путешественника исчезали вместе. Что до зверя, то я, его владелец, вверяю его вашей милости.
   Они пристально смотрели друг на друга, и Бирн чуть не расхохотался над изобретательностью и прозрачностью замысла маленького человека вернуть себе мула. Но ему нетрудно было сохранять невозмутимое выражение лица, потому что он чувствовал в глубине души странную склонность совершить эту весьма необыкновенную вещь. Он не смеялся, но его губы дрогнули; на что миниатюрный испанец, оторвав свои черные блестящие глаза от лица Бирна, резко повернулся к нему спиной жестом и взмахом плаща, которые как-то выражали презрение, горечь и уныние одновременно. Он отвернулся и остановился, шляпа надвинута набекрень, закутавшись до ушей. Но он не обиделся до такой степени, что отказался от серебряного дуро , которое Бирн предложил ему с ни к чему не обязывающей речью, как будто между ними не произошло ничего экстраординарного.
   - Я должен поторопиться на борт, - сказал тогда Бирн.
   - Вая usted con Dios, - пробормотал гном. И эта беседа закончилась саркастическим низким взмахом шляпы, которая была надвинута на прежний опасный угол.
   Как только шлюпка была поднята, паруса корабля были набраны на дальнем галсе, и Бирн рассказал всю историю своему капитану, который был всего лишь на несколько лет старше его. Было какое-то насмешливое негодование при этом, но, смеясь, они серьезно смотрели друг на друга. Испанский карлик, пытающийся уговорить офицера флота его величества украсть для него мула - это было слишком смешно, слишком нелепо, слишком невероятно. Это были восклицания капитана. Он не мог отделаться от гротескности происходящего.
   "Невероятный. Вот именно, - наконец многозначительно пробормотал Бирн.
   Они обменялись долгими взглядами. - Ясно как божий день, - нетерпеливо подтвердил капитан, потому что в душе он не был уверен. И Том, лучший матрос на корабле для одного, добродушный и почтительный друг своего детства для другого, наделялся непреодолимым обаянием, словно символическая фигура верности, взывая к их чувствам и совести, чтобы они могли не отрывать своих мыслей от его безопасности. Несколько раз они поднимались на палубу только для того, чтобы посмотреть на берег, как будто он мог рассказать им что-то о его судьбе. Оно тянулось, удлиняясь вдали, немое, обнаженное и дикое, то и дело прикрытое косыми холодными струями дождя. Западная зыбь катила бесконечные сердитые полосы пены, и над кораблем зловещей процессией проносились большие темные тучи.
   -- Как бы я хотел, чтобы ты сделал то, что хотел от тебя твой маленький друг в желтой шляпе, -- сказал командир шлюпа ближе к вечеру с видимым раздражением.
   - А вы, сэр? ответил Бирн, горький от положительной тоски. "Интересно, что бы вы сказали потом? Почему! Меня могли выгнать со службы за то, что я украл мула у нации в союзе с Его Величеством. Или я мог быть избит до полусмерти цепами и вилами - красивая история, чтобы рассказать об одном из ваших офицеров, - когда я пытался украсть мула. Или с позором гнался к лодке, - ибо вы не ожидали, что я буду застреливать безобидных людей из-за паршивого мула... А между тем, - прибавил он вполголоса, - я почти жалею себя, что не сделал этого.
   Еще до наступления темноты эти двое молодых людей довели себя до крайне сложного психологического состояния презрительного скептицизма и тревожной доверчивости. Это мучило их чрезвычайно; и мысли о том, что она должна будет длиться по крайней мере шесть дней, а может быть, и затянуться еще на неопределенное время, нельзя было вынести. Поэтому в темноте корабль поставили на береговой галс. Всю порывистую темную ночь она шла к берегу, чтобы найти своего мужчину, то лежа в тяжелых клубах, то лениво катаясь на зыби, почти неподвижная, как будто у нее тоже было собственное мнение раскачиваться в недоумении. между холодным разумом и теплым порывом.
   Затем, как раз на рассвете, от нее оторвалась шлюпка и, брошенная волнами, пошла дальше к неглубокой бухте, где с большим трудом офицеру в толстом пальто и круглой шляпе удалось приземлиться на полоску гальки.
   "Это было мое желание, - пишет мистер Бирн, - желание, которое одобрил мой капитан, - приземлиться тайно, если это возможно. Я не хотел, чтобы меня увидел ни мой обиженный друг в желтой шляпе, мотивы которого были неясны, ни одноглазый виноторговец, который мог быть связан, а мог и не быть связан с дьяволом, или вообще кто-либо другой. житель этой первобытной деревни. Но, к сожалению, бухта была единственным возможным местом для приземления на многие мили; и из-за крутизны оврага я не мог объехать дома".
   "К счастью, - продолжает он, - все люди были еще в своих постелях. Едва рассвело, как я обнаружил, что иду по густому слою мокрых листьев, заполняющих единственную улицу. Ни одна душа не шевелилась, не лаяла собака. Наступила глубокая тишина, и я с некоторым удивлением решил, что в хуторе, по-видимому, собак не держат, когда услышал низкое рычание, и из вонючей аллеи между двумя лачугами вышла мерзкая дворняжка, поджав хвост. Он улизнул, молча показывая мне зубы, когда он бежал передо мной, и он исчез так внезапно, что он мог бы быть нечистым воплощением Зла. Было также что-то настолько странное в том, как оно появлялось и исчезало, что мое настроение, и без того не очень приподнятое, еще больше угнеталось от отвратительного вида этого создания, как от несчастного предзнаменования".
   Насколько ему было известно, он ушел от берега незамеченным, а затем мужественно двинулся на запад против ветра и дождя, по бесплодной темной возвышенности, под пепельным небом. Вдали грозно поджидали его суровые и пустынные горы, возвышавшие свои изрезанные и оголенные хребты. Вечер застал его довольно близко к ним, но, выражаясь языком моряков, неуверенным в своем местонахождении, голодным, мокрым и утомленным днем упорных хождений по пересеченной местности, в течение которого он видел очень мало людей и не мог получить хоть малейшую информацию о прохождении Тома Корбина. "На! На! Я должен идти дальше", - говорил он себе в часы одинокой работы, побуждаемый больше неуверенностью, чем каким-либо определенным страхом или определенной надеждой.
   Сгущающийся дневной свет быстро угас, оставив его перед сломанным мостом. Он спустился в овраг, перешел вброд узкий ручей при последнем отблеске быстрой воды и, выбравшись на другую сторону, встретил ночь, которая, как повязка, легла ему на глаза. Ветер, проносившийся в темноте по склону сьерры, беспокоил его уши непрерывным ревом, как от взбесившегося моря. Он подозревал, что сбился с пути. Даже при дневном свете, с его рытвинами, грязевыми ямами и уступами обнаженного камня, его было трудно отличить от унылой пустоши болота с вкраплениями валунов и зарослей голого кустарника. Но, как он говорит, "он держал курс по ощущению ветра", шляпа его была низко надвинута на лоб, голова опущена, время от времени останавливаясь от простой усталости ума, а не тела, - как будто не сила его но его решимость была перегружена напряжением усилий, наполовину подозреваемых в напрасности, и волнением его чувств.
   В одну из таких пауз, неслышно ветром как бы издалека он услышал стук, просто стук по дереву. Он заметил, что ветер внезапно стих.
   Сердце его начало бешено биться оттого, что он нес в себе впечатление пустынных уединений, по которым шел последние шесть часов, - гнетущее ощущение необитаемого мира. Когда он поднял голову, отблеск света, иллюзорный, как это часто бывает в густой темноте, проплыл перед его глазами. Пока он всматривался, слабый стук повторился - и вдруг он скорее почувствовал, чем увидел, что на его пути стоит массивное препятствие. Что это было? Отрог холма? Или это был дом! Да. Это был дом, как будто он поднялся из-под земли или скользнул ему навстречу, немой и бледный, из какого-то темного уголка ночи. Он возвышался высоко. Он подошел с его подветренной стороны; еще три шага, и он мог коснуться рукой стены. Без сомнения, это была посада , и какой-то другой путешественник пытался попасть туда. Он снова услышал звук осторожного стука.
   В следующий момент широкая полоса света упала в ночь через открытую дверь. Бирн нетерпеливо шагнул в нее, после чего человек снаружи с приглушенным криком прыгнул прочь в ночь. Изнутри тоже послышался возглас удивления. Бирн, прислонившись к полузакрытой двери, пробился внутрь, несмотря на сильное сопротивление.
   Жалкая свеча, просто огонек, горела в конце длинного соснового стола. И в его свете Бирн увидел, еще пошатываясь, девушку, которую он выгнал от двери. У нее была короткая черная юбка, оранжевая шаль, смуглый цвет лица, - и выбившиеся из массы одиночные волоски, темные и густые, как лес и поднятые гребнем, черным туманом ложились на ее низкий лоб. Пронзительный жалобный вой "Мизерикордия!" - раздалось в два голоса из дальнего конца длинной комнаты, где между тяжелыми тенями играл огонь открытого очага. Девушка, придя в себя, с шипением вздохнула сквозь стиснутые зубы.
   Нет необходимости описывать долгий процесс вопросов и ответов, которыми он успокаивал страхи двух старух, сидевших по обе стороны от огня, на котором стоял большой глиняный котел. Бирн сразу подумал о двух ведьмах, наблюдающих за приготовлением какого-то смертоносного зелья. Но все же, когда одна из них, болезненно подняв вперед свое изломанное тело, приподняла крышку котла, вырывающийся пар имел аппетитный запах. Другая не шевелилась, а сидела, сгорбившись, все время тряся головой.
   Они были ужасны. В их дряхлости было что-то гротескное. Их беззубые рты, крючковатые носы, худоба деятельного и висячие желтые щеки другого (тот неподвижный, у которого тряслась голова) были бы смехотворны, если бы вид их страшной физической деградации не ужасал человека. глаза, не схватило сердце горьким изумлением перед невыразимой нищетой старости, перед ужасной настойчивостью жизни, ставшей, наконец, предметом отвращения и ужаса.
   Чтобы успокоиться, Бирн заговорил, сказав, что он англичанин и что он ищет соотечественника, который должен был пройти этот путь. В тот момент, когда он говорил, воспоминание о расставании с Томом всплыло в его памяти с поразительной живостью: молчаливые жители деревни, рассерженный гном, одноглазый виноторговец, Бернардино. Почему! Эти два невыразимых ужаса должны быть тетушками этого человека, связанными с дьяволом.
   Чем бы они ни были когда-то, невозможно было представить, какую пользу могут принести дьяволу теперь, в мире живых, такие жалкие существа. Кто была Лусилла, а кто Эрминия? Теперь они были вещами без имени. За словами Бирна последовал момент анабиоза. Волшебница с ложкой перестала месить кашу в железном котле, самое дрожание головы у той прекратилось на мгновение. В эту бесконечно малую долю секунды у Бирна возникло ощущение, что он действительно находится в своем поиске, что он достиг поворота тропы, почти в непосредственной близости от Тома.
   "Они видели его, - убежденно подумал он. Вот, наконец, кто-то, кто видел его. Он удостоверился, что они будут отрицать все, что знают об Ingles; а, напротив, очень хотели сказать ему, что он ел и ночевал в доме. Они оба начали говорить вместе, описывая его внешний вид и поведение. Ими овладело возбуждение, весьма свирепое в своей слабости. Сгорбленная волшебница взмахнула деревянной ложкой, одутловатое чудовище слезло с табурета и завизжало, переступая с ноги на ногу, а дрожание ее головы ускорилось до положительной вибрации. Бирн был весьма смущен их взволнованным поведением... Да! Утром ушли большие свирепые Инглы, съев кусок хлеба и выпив немного вина. И если кабальеро хочет пойти по тому же пути, то нет ничего проще - утром.
   - Вы дадите мне кого-нибудь, чтобы указать мне дорогу? - сказал Бирн.
   "Да, сеньор. Правильная молодежь. Человек, которого видел кабальеро, уходил.
   - Но он стучал в дверь, - возразил Бирн. "Он сбежал только тогда, когда увидел меня. Он входил.
   "Нет! Нет!" две ужасные ведьмы закричали вместе. "Выходить из дома. Выходить из дома!"
   Ведь это могло быть правдой. Звук стука был слабым, неуловимым, подумал Бирн. Возможно, только действие его фантазии. Он спросил-
   "Кто этот человек?"
   "Ее новио ". Они кричали, указывая на девушку. "Он ушел домой, в деревню далеко отсюда. Но он вернется утром. Ее новио ! И она сирота - дитя бедных христиан. Она живет с нами из любви к Богу, из любви к Богу".
   Сирота, притаившаяся в углу очага, смотрела на Бирна. Он думал, что она больше похожа на дитя Сатаны, которого держат там эти два странных харридана из любви к Дьяволу. Глаза у нее были немного раскосые, рот довольно толстый, но прекрасной формы; ее темное лицо имело дикую красоту, сладострастную и необузданную. Что же касается характера ее пристального взгляда, устремленного на него с чувственно-диким вниманием, то, "чтобы узнать, на что это было похоже, - говорит мистер Бирн, - стоит только понаблюдать за голодной кошкой, наблюдающей за птицей в клетке или за мышью внутри". ловушка."
   Это она подавала ему еду, которой он был рад; хотя этими большими раскосыми черными глазами, рассматривающими его с близкого расстояния, как будто у него на лице было написано что-то любопытное, она вызывала у него неприятное ощущение. Но все лучше, чем приблизиться к этим кошмарным ведьмам с затуманенными глазами. Его опасения каким-то образом рассеялись; возможно, по ощущению тепла после сильного воздействия и легкости отдыха после напряжения борьбы со штормом дюйм за дюймом на всем пути. Он не сомневался в безопасности Тома. Теперь он спал в горном лагере, когда его встретили люди Гонсалеса.
   Бирн встал, наполнил жестяной кубок вином из висевшего на стене бурдюка и снова сел. Ведьма с лицом мумии заговорила с ним бессвязно о старых временах; она хвасталась славой гостиницы в те лучшие дни. Там останавливались великие люди в своих вагонах. Однажды в доме спал архиепископ , давным-давно.
   Ведьма с одутловатым лицом, казалось, слушала со своего табурета, неподвижная, если не считать дрожания головы. Девушка (Бирн был уверен, что это была случайная цыганка, допущенная туда по той или иной причине) сидела на камне очага в отблесках углей. Она напевала себе под нос мелодию, время от времени слегка стуча парой кастаньетов. При упоминании архиепископа она нечестиво усмехнулась и повернула голову, чтобы посмотреть на Бирна, так что красный отблеск огня вспыхнул в ее черных глазах и на белых зубах под темным капюшоном огромной каминной доски. И он улыбнулся ей.
   Теперь он отдыхал в легкости безопасности. Его появление не ожидалось, и не могло быть никакого заговора против него. Сонливость украла его чувства. Он наслаждался этим, но сдерживал, по крайней мере, так он думал, свой ум; но он, должно быть, зашел дальше, чем думал, потому что его чрезвычайно напугал дьявольский рев. Он никогда в жизни не слышал ничего столь безжалостно кричащего. Ведьмы затеяли ожесточенную ссору из-за чего-то. Каково бы ни было это происхождение, теперь они только жестоко оскорбляли друг друга, не споря; их старческие крики не выражали ничего, кроме злого гнева и свирепого ужаса. Черные глаза цыганки перебегали с одного на другого. Никогда раньше Бирн не чувствовал себя таким далеким от общения с людьми. Не успел он толком понять предмет ссоры, как девушка вскочила, громко брякнув кастаньетами. Наступила тишина. Она подошла к столу и, наклонившись, посмотрела ему в глаза...
   - Сеньор, - решительно сказала она, - вы будете спать в комнате архиепископа.
   Ни одна из ведьм не возражала. Высохший, согнутый вдвое, подпирался палкой. У одутловатого теперь был костыль.
   Бирн встал, подошел к двери и, повернув ключ в огромном замке, хладнокровно сунул его в карман. Очевидно, это был единственный вход, и он не собирался быть застигнутым врасплох любой опасностью, которая могла скрываться снаружи. Когда он отвернулся от двери, то увидел двух ведьм, "связанных с Дьяволом", и сатанинскую девушку, молча смотрящую на него. Он задался вопросом, принял ли Том Корбин такую же предосторожность прошлой ночью. И, думая о нем, у него снова возникло странное впечатление его близости. Мир был совершенно немым. И в этой тишине он слышал, как кровь стучала в ушах его сбивчивым шумом, в котором, казалось, был голос, произносящий слова: Бирн, берегитесь, сэр. Голос Тома. Он вздрогнул; ибо заблуждения органов слуха являются наиболее яркими из всех и по своей природе имеют непреодолимый характер.
   Казалось невозможным, чтобы Тома там не было. Опять легкий холодок, как от тайного сквозняка, проник сквозь самое его платье и прошел по всему телу. Он стряхнул это впечатление с усилием.
   Это была девушка, которая предшествовала ему наверх, неся железную лампу, от открытого огня которой поднималась тонкая струйка дыма. Ее грязные белые чулки были полны дыр.
   С той же тихой решимостью, с которой он запер дверь внизу, Бирн распахнул одну за другой двери в коридоре. Все комнаты были пусты, за исключением каких-то невзрачных досок в одной или двух. И девушка, видя, чем он будет заниматься, каждый раз останавливалась, терпеливо зажигая дымчатый свет в каждом дверном проеме. Между тем она наблюдала за ним с постоянным вниманием. Последняя дверь из всего, что она распахнула сама.
   - Вы спите здесь, сеньор, - пробормотала она голосом, легким, как дыхание ребенка, протягивая ему лампу.
   - Buenos noches, сеньорита, - вежливо сказал он, принимая у нее письмо.
   Она не ответила на желание вслух, хотя губы ее чуть шевелились, а взгляд ее, черный, как беззвездная ночь, ни на мгновение не дрогнул перед ним. Он вошел, и когда он повернулся, чтобы закрыть дверь, она все еще была неподвижна и беспокойна, с ее сладострастным ртом и раскосыми глазами, с выражением выжидающей чувственной ярости сбитой с толку кошки. Он помедлил с минуту, и в немом доме он снова услышал тяжело пульсирующую в ушах кровь, и опять-таки иллюзия серьезно говорящего где-то поблизости голоса Тома была особенно ужасна, потому что на этот раз он не мог разобрать слов.
   Наконец он захлопнул дверь перед лицом девушки, оставив ее в темноте; и он открыл его снова почти на мгновение. Никто. Она исчезла без малейшего звука. Он быстро закрыл дверь и запер ее двумя тяжелыми засовами.
   Глубокое недоверие вдруг овладело им. Почему ведьмы поссорились из-за того, чтобы позволить ему спать здесь? И что означал этот взгляд девушки, как будто она хотела навсегда запечатлеть его черты в своем воображении? Его беспокоила собственная нервозность. Он казался себе очень далеким от человечества.
   Он осмотрел свою комнату. Он был не очень высоким, достаточно высоким, чтобы вместить кровать, стоявшую под огромным, похожим на балдакин балдахином, с которого вниз и изголовье падали тяжелые портьеры; кровать, безусловно, достойная архиепископа. Там был тяжелый стол с резными краями, несколько кресел огромной тяжести, как трофеи из дворца вельможи; высокий неглубокий шкаф, поставленный у стены и с двойными дверцами. Он попробовал их. Заблокировано. Ему пришло в голову подозрение, и он схватил лампу, чтобы рассмотреть ее поближе. Нет, это не был замаскированный вход. Этот тяжелый, высокий предмет мебели стоял на расстоянии целого дюйма от стены. Он взглянул на засовы двери своей комнаты. Нет! Никто не мог вероломно добраться до него, пока он спал. Но сможет ли он заснуть? - с тревогой спросил он себя. Если бы только у него был Том, верный моряк, который сражался на его правой руке в одном или двух прорывных делах и всегда проповедовал ему необходимость заботиться о себе. "Ибо не велика хитрость, - говаривал он, - убить себя в горячем бою. Это может сделать любой дурак. Правильное времяпрепровождение - сражаться с французами, а затем жить, чтобы сражаться в другой день".
   Бирну было трудно не прислушаться к тишине. Почему-то он был убежден, что ничто не сломает его, если он снова не услышит навязчивый звук голоса Тома. Он уже слышал это дважды. Странный! И все же неудивительно, резонно рассуждал он сам с собой, так как думал об этом человеке более тридцати часов непрерывно и притом безрезультатно. Потому что его тревога за Тома никогда не принимала определенной формы. "Исчезнуть" - единственное слово, связанное с мыслью об опасности Тома. Это было очень неопределенно и ужасно. "Пропадать!" Что это значит?
   Бирн вздрогнул, а затем сказал себе, что его, должно быть, немного лихорадит. Но Том не исчез. Бирн только что услышал о нем. И снова юноша почувствовал, как в ушах стучит кровь. Он сидел неподвижно, каждую минуту ожидая услышать сквозь пульсирующие удары звук голоса Тома. Он ждал, напрягая слух, но ничего не последовало. Внезапно ему пришла в голову мысль: "Он не исчез, но он не может сделать так, чтобы его услышали".
   Он вскочил с кресла. Какой абсурд! Положив пистолет и вешалку на стол, он снял ботинки и, внезапно почувствовав себя слишком усталым, чтобы стоять, бросился на постель, которая показалась ему мягкой и удобной сверх всякой надежды.
   Он чувствовал себя очень бодрым, но, должно быть, в конце концов задремал, потому что следующее, что он осознал, это то, что он сидел в постели и пытался вспомнить, что именно сказал голос Тома. Ой! Он вспомнил это сейчас. Там было сказано: "Г-н. Бирн! Осторожно, сэр! Предупреждение это. Но против чего?
   Одним прыжком он приземлился посреди болота, один раз ахнул и оглядел комнату. Окно было закрыто и заколочено железной решеткой. Он опять медленно обвел глазами все голые стены и даже взглянул на потолок, который был довольно высок. После этого он подошел к двери, чтобы проверить крепления. Они состояли из двух огромных железных болтов, вставленных в проделанные в стене отверстия; а так как коридор снаружи был слишком узок, чтобы допустить какие-либо устройства для обстрела или даже размахнуть топором, ничто не могло взломать дверь - разве что порох. Но пока он еще проверял, хорошо ли задвинут нижний болт, у него создалось впечатление чьего-то присутствия в комнате. Оно было настолько сильным, что он развернулся быстрее молнии. Там не было ни одного. Кто там мог быть? И все еще....
   Именно тогда он потерял приличия и сдержанность, которую человек поддерживает ради себя. Он опустился на четвереньки, с лампой на полу, чтобы заглянуть под кровать, как глупая девчонка. Он видел много пыли и больше ничего. Он встал, щеки у него горели, и стал ходить, недовольный своим поведением и беспричинно сердясь на Тома за то, что тот не оставил его одного. Слова: "г. Бирн! Берегитесь, сэр, -- повторяли они в его голове предупреждающим тоном.
   "Не лучше ли мне просто броситься на кровать и попытаться уснуть", - спросил он себя. Но взгляд его упал на высокий платяной шкаф, и он пошел к нему, раздражаясь на себя и все же не в силах удержаться. Как он сможет завтра объяснить кражу со взломом двум гнусным ведьмам, он понятия не имел. Тем не менее он просунул конец своей вешалки между двумя половинками двери и попытался открыть их. Они сопротивлялись. Он выругался, горячо придерживаясь своей цели. Его бормотание: "Надеюсь, вы будете довольны, черт вас побери", было адресовано отсутствующему Тому. В этот момент двери поддались и распахнулись.
   Он был здесь.
   Он - верный, проницательный и мужественный Том был там, вытянутый в тени и неподвижный, в благоразумной тишине, которую его широко открытые глаза своим неподвижным блеском, казалось, внушали Бирну уважать. Но Бирн был слишком поражен, чтобы издать хоть звук. Пораженный, он отступил немного назад, - и в тот же миг матрос бросился вперед сломя голову, как бы желая схватить своего офицера за шею. Инстинктивно Бирн протянул дрожащие руки; он почувствовал ужасную неподвижность тела, а затем холод смерти, когда их головы соприкоснулись, а лица соприкоснулись. Они пошатнулись, Бирн прижал Тома к груди, чтобы он не упал с грохотом. У него едва хватило сил, чтобы осторожно опустить ужасную ношу на пол, - тут голова у него закружилась, ноги подкосились, и он опустился на колени, склонившись над телом, положив руки на грудь того человека, когда-то полного щедрости. жизнь, а теперь бесчувственная, как камень.
   "Мертвый! Мой бедный Том умер, - мысленно повторил он. Свет лампы, стоявшей у края стола, падал сверху прямо на каменный пустой взгляд этих глаз, имевших, естественно, подвижное и веселое выражение.
   Бирн отвернулся от них. Черный шелковый шейный платок Тома не был завязан на груди. Это прошло. Убийцы также сняли с него обувь и чулки. И, заметив это ограбление, обнаженное горло, босые задранные ноги, Бирн почувствовал, как его глаза наполняются слезами. В остальном моряк был полностью одет; и его одежда не была в беспорядке, как это должно было быть в жестокой борьбе. Только его клетчатая рубашка в одном месте была немного вытянута из-за пояса, как раз достаточно, чтобы убедиться, что вокруг его тела был застегнут пояс для денег. Бирн зарыдал в носовой платок.
   Это был нервный всплеск, который быстро прошел. Оставаясь на коленях, он с грустью созерцал атлетическое тело превосходнейшего моряка, который когда-либо вытаскивал саблю, держал ружье или проходил мимо в шторм, лежащий окоченевший и холодный, его веселый, бесстрашный дух улетучился - возможно, обратившись к его, его приятеля, к его кораблю, катящемуся по серым морям у окованного железом берега, в самый момент его полета.
   Он заметил, что шесть медных пуговиц на куртке Тома были отрезаны. Он содрогнулся при мысли о двух жалких и отвратительных ведьмах, омерзительно возящихся вокруг беззащитного тела его друга. Отрезать. Может быть, тем самым ножом, который... Голова одного дрожала; другой был согнут вдвое, и глаза у них были красные и затуманенные, их гнусные когти шатались... Должно быть, это было и в этой самой комнате, потому что Тома нельзя было убить на открытом воздухе и потом привести сюда. В этом Бирн был уверен. И все же эти дьявольские старухи не могли сами убить его, даже застигнув врасплох, - и Том, конечно, всегда будет начеку. Том был очень бодрствующим, осторожным человеком, когда служил какой-нибудь службе... И в самом деле, как его убили? Кто сделал? Каким образом?
   Бирн вскочил, схватил лампу со стола и быстро нагнулся над телом. Свет не выявил на одежде ни пятна, ни следа, ни пятна крови нигде. Руки Бирна задрожали так, что ему пришлось поставить лампу на пол и отвернуть голову, чтобы оправиться от этого волнения.
   Потом он стал осматривать это холодное, неподвижное и неподвижное тело на предмет колотой, огнестрельной раны, следа какого-то смертельного удара. Он с тревогой ощупал весь череп. Оно было целым. Он просунул руку под шею. Он был непрерывным. Испуганными глазами он заглянул под подбородок и не увидел следов удушения на горле.
   Нигде не было никаких признаков. Он просто был мертв.
   Импульсивно Бирн оторвался от тела, как будто тайна непостижимой смерти превратила его жалость в подозрительность и страх. Лампа на полу возле съемочной площадки, неподвижное лицо моряка свидетельствовало о том, что он смотрит в потолок, словно в отчаянии. В круге света Бирн увидел по нетронутым пятнам густой пыли на полу, что в этой комнате не было никакой борьбы. "Он умер снаружи, - подумал он. Да, снаружи, в этом узком коридоре, где едва ли можно было повернуться, таинственная смерть пришла к его бедному дорогому Тому. Порыв схватить пистолеты и выбежать из комнаты внезапно оставил Бирна. Ибо Том тоже был вооружен - таким же бессильным оружием, как и он сам, - пистолетами, абордажной саблей! И Том умер безымянной смертью, непостижимым образом.
   Бирну пришла в голову новая мысль. Тот незнакомец, который постучал в дверь и так быстро убежал при его появлении, пришел сюда, чтобы убрать тело. Ага! Это был проводник, который, как обещала иссохшая ведьма, покажет английскому офицеру кратчайший путь воссоединения с его человеком. Обещание, как он понял сейчас, ужасного значения. Тот, кто постучал, имел дело с двумя телами. Солдат и офицер вместе выходили из дома. Ибо Бирн теперь был уверен, что ему придется умереть до утра - и таким же таинственным образом, оставив после себя безымянное тело.
   Вид разбитой головы, перерезанного горла, зияющей огнестрельной раны был бы невыразимым облегчением. Это успокоило бы все его страхи. Его душа взывала в нем к тому мертвому человеку, которого он никогда не находил нуждающимся в опасности. - Почему бы тебе не сказать мне, что мне искать, Том? Почему бы и нет? Но в застывшей неподвижности, вытянувшись на спине, он, казалось, хранил суровое молчание, как бы презирая в завершенности своего ужасного знания вести беседы с живыми.
   Внезапно Бирн бросился на колени рядом с телом и с сухими глазами, свирепо расстегнул рубашку на груди, как будто для того, чтобы насильно вырвать тайну из этого холодного сердца, которое было так предано ему при жизни! Ничего такого! Ничего такого! Он поднял лампу, и все знаки, которые удостоило его это лицо, когда-то такое доброе в выражении, были небольшой синяк на лбу, -- самое маленькое, простая отметина. Кожа даже не порвалась. Он долго смотрел на нее, словно погрузившись в страшный сон. Затем он заметил, что руки Тома были сжаты, как будто он упал лицом к лицу в драке на кулаках. Его костяшки пальцев при ближайшем рассмотрении казались несколько потертыми. Обе руки.
   Обнаружение этих незначительных признаков было более ужасным для Бирна, чем полное отсутствие всех знаков. Итак, Том умер, ударившись о что-то, во что можно было попасть, но тем не менее оно могло убить человека, не оставив раны, - одним вдохом.
   Ужас, жаркий ужас, начал играть в сердце Бирна, как язык пламени, который касается и удаляется, прежде чем превратить вещь в пепел. Он отпрянул от тела, насколько мог, затем подошел, украдкой бросая испуганные взгляды, чтобы украдкой еще раз взглянуть на синяк на лбу. Может быть, у него на лбу будет такой слабый синяк - до утра.
   "Я не могу этого вынести, - прошептал он себе. Том был теперь для него объектом ужаса, зрелищем одновременно соблазнительным и отвратительным для его страха. Ему было невыносимо смотреть на него.
   Наконец, отчаяние взяло верх над нараставшим ужасом, он шагнул вперед от стены, к которой прислонился, схватил труп под мышки и стал тащить его к кровати. Босые каблуки матроса бесшумно волочились по полу. Он был отяжелен мертвым весом неодушевленных предметов. Последним усилием Бирн посадил его лицом вниз на край кровати, перевернул, выхватил из-под этой жесткой пассивной вещи простыню, которой накрыл ее. Затем он раздвинул полог в изголовье и в изножье, так что, соединившись вместе, когда он встряхнул их складками, они совсем скрыли постель от его взгляда.
   Он доковылял до стула и упал на него. Пот струился с его лица на мгновение, а потом по венам как будто понеслась на некоторое время тоненькая струйка полузастывшей крови. Теперь им овладел полный ужас, безымянный ужас, обративший его сердце в пепел.
   Он сидел прямо в кресле с прямой спинкой, лампа горела у его ног, пистолеты и вешалка у левого локтя на конце стола, его глаза беспрестанно бегали в своих орбитах по стенам, по потолку, по пол, в ожидании таинственного и ужасающего видения. Существо, способное убить одним вздохом, было за этой запертой дверью. Но Бирн теперь не верил ни в стены, ни в болты. Беспричинный ужас, обращающий все на счет, его прежнее мальчишеское восхищение спортивным Томом, неустрашимым Томом (он казался ему непобедимым) помогали парализовать его способности, добавляли к его отчаянию.
   Он больше не был Эдгаром Бирном. Он был измученной душой, страдающей больше, чем тело любого грешника когда-либо страдало от дыбы или ботинка. Глубина его мучений может быть измерена, когда я скажу, что этот молодой человек, столь же храбрый, по крайней мере, как средний в своем роде, подумывал схватить пистолет и выстрелить себе в голову. Но по его конечностям разливалась смертельная, холодная истома. Словно его плоть была мокрым пластырем, медленно застывающим вокруг ребер. Сейчас, подумал он, войдут две ведьмы с костылями и палками - ужасными, гротескными, чудовищными - связанными с дьяволом, - чтобы оставить на его лбу отметину, крошечный синяк смерти. И он бы ничего не смог сделать. Том что-то вычеркнул, но он не был похож на Тома. Его конечности были уже мертвы. Он сидел неподвижно, умирая снова и снова; и единственной частью его, которая двигалась, были его глаза, которые крутились в своих орбитах, бегали по стенам, по полу, по потолку, снова и снова, пока вдруг не стали неподвижными и каменными - выскочив из его головы, застывшей в направление кровати.
   Он видел, как тяжелые портьеры шевелятся и трясутся, как будто спрятанное ими мертвое тело перевернулось и село. Бирн, который думал, что мир больше не может хранить ужасы, почувствовал, как его волосы зашевелились у корней. Он вцепился в подлокотники кресла, его челюсть отвисла, на лбу выступил пот, а сухой язык внезапно прилип к нёбу. Снова зашевелились шторы, но не открылись. - Не надо, Том! Бирн попытался закричать, но услышал лишь слабый стон, какой может издать беспокойный сонник. Он почувствовал, что мозг его закипел, ибо теперь ему показалось, что потолок над кроватью сдвинулся, накренился и снова выровнялся, - и снова задернутые занавески тихонько качнулись, как будто вот-вот разъедутся.
   Бирн закрыл глаза, чтобы не видеть ужасного призрака трупа моряка, одушевленного злым духом. В глубокой тишине комнаты он выдержал мгновение ужасной агонии, затем снова открыл глаза. И он сразу увидел, что занавески по-прежнему закрыты, но потолок над кроватью приподнялся на целый фут. С последним проблеском рассудка он понял, что опускался огромный балдахин над кроватью, а прикрепленные к нему полога мягко качались, постепенно опускаясь на пол. Его отвисшая челюсть щелкнула - и, приподнявшись на стуле, он молча наблюдал за бесшумным опусканием чудовищного купола. Он спускался короткими плавными рывками, пока не опустился наполовину или больше, после чего разбежался и быстро принял форму черепашьей спины, а глубокая кайма подошла точно к краю каркаса кровати. Послышался легкий треск или два дерева, и всепоглощающая тишина комнаты снова воцарилась.
   Бирн встал, задохнулся и издал крик ярости и отчаяния, первый звук, который, как он совершенно уверен, сорвался с его губ в эту ночь ужасов. Это была смерть, которой он избежал! Это была дьявольская уловка убийства, о которой душа бедного Тома, возможно, пыталась предупредить его из-за границы. Ибо так он и умер. Бирн был уверен, что слышал голос моряка, едва различимый в его знакомой фразе: Бирн! Осторожно, сэр! и снова произнося слова, которых он не мог разобрать. Но ведь так велико расстояние, отделяющее живых от мертвых! Бедный Том пытался. Бирн подбежал к кровати и попытался приподняться, оттолкнуть жуткую крышку, закрывающую тело. Оно сопротивлялось его усилиям, тяжелое, как свинец, неподвижное, как надгробный камень. Ярость мести заставила его отказаться; голова его гудела от беспорядочных мыслей об истреблении, он вертелся по комнате, как будто не находя ни своего оружия, ни выхода; и все время он бормотал ужасные угрозы.
   Жестокий стук в дверь гостиницы вернул его в здравый смысл. Он подлетел к окну, распахнул ставни и выглянул наружу. В тусклом рассвете он увидел внизу толпу мужчин. Ха! Он пойдет и тотчас же встретится с этой смертоносной толпой, без сомнения, собранной для его гибели. После борьбы с безымянными ужасами он жаждал открытой схватки с вооруженными врагами. Но он, должно быть, остался еще лишенным рассудка, потому что, забыв свое оружие, он с диким криком бросился вниз по лестнице, отпер дверь, когда снаружи посыпались удары, и, распахнув ее, бросился голыми руками в горло первому мужчине. он видел перед собой. Они перевернулись вместе. Смутное намерение Бирна состояло в том, чтобы прорваться, взлететь по горной тропе и вскоре вернуться с людьми Гонсалеса, чтобы совершить образцовую месть. Он яростно боролся, пока дерево, дом, гора, казалось, не рухнули ему на голову - и больше он ничего не знал.
   * * * *
   Здесь г-н Бирн подробно описывает искусный способ, которым он нашел свою сломанную голову перевязанной, сообщает нам, что он потерял много крови, и приписывает сохранение его здравомыслия этому обстоятельству. Он также полностью записывает пространные извинения Гонсалеса. Ибо это Гонсалес, уставший ждать новостей от англичан, пришел в гостиницу с половиной своего отряда по пути к морю. "Его превосходительство, - объяснял он, - выскочил с лютой порывистостью и, кроме того, не был известен нам за друга, и потому мы... и т . д ., и т . п.". Когда его спросили, что сталось с ведьмами, он только молча указал пальцем на землю, а затем спокойно высказал моральное размышление: "Страсть к золоту безжалостна в очень старом возрасте, сеньор, - сказал он. - Несомненно, в прежние времена многих одиноких путников укладывали спать в ложе архиепископа.
   - Там была еще цыганка, - слабым голосом сказал Бирн с импровизированных носилок, на которых его вез к побережью отряд партизан.
   "Это она подняла эту адскую машину лебедкой, и она же спустила ее в ту ночь", - был ответ.
   "Но почему? Почему?" - воскликнул Бирн. - Почему она должна желать моей смерти?
   - Несомненно, ради пуговиц вашего сиятельства, - вежливо сказал угрюмый Гонсалес. "Мы нашли спрятанные на ней тела убитого моряка. Но ваше превосходительство можете быть уверены, что на сей раз сделано все, что подобает.
   Бирн больше не задавал вопросов. Была еще одна смерть, которую Гонсалес счел "соответствующей случаю". Одноглазый Бернардино, прислоненный к стене своей винной лавки, получил в грудь заряд шести эскопетт. Когда раздались выстрелы, грубый носилок с телом Тома на нем пронесся мимо, неся бандитской шайкой испанских патриотов вниз по ущелью к берегу, где две лодки с корабля ждали то, что осталось на земле от ее лучшего моряка. .
   Мистер Бирн, очень бледный и слабый, вошел в лодку, в которой было тело его скромного друга. Ибо было решено, что Том Корбин должен отдохнуть далеко в Бискайском заливе. Офицер взял румпель и, повернув в последний раз голову на берег, увидел на сером склоне что-то движущееся, в чем он разглядел маленького человечка в желтой шляпе верхом на муле, том муле, без которого судьба Тома Корбина навсегда остался бы загадкой.
   [1] Виселица, предположительно овдовевшая последнего казненного преступника и ожидающая другого.
  
   ПЕРЕУЛОК ВЕДЬМЫ ВЕРЫ, Скади Мейк Беор
   Ведьма жила в маленьком белом домике в большом дворе, который мы всегда так и хотели пересечь, чтобы сократить путь к кондитерской мистера Бедгуда, где одноглазый Джек, старый желтый охотничий пес, встречал нас грустным вилянием своей сломанной лошади. хвост, когда он прыгал к нам на трех ногах.
   Мы боялись ведьмы. Если она застанет нас за переходом через ее землю, она заставит нас чистить картошку до конца наших дней! Это был восхитительный ужас, который всегда усиливался прохладным воздухом Осени - холод, который у нас наследственно ассоциировался с Зимой, а значит, с ведьмами, одноглазыми собаками и смертью от чистки картошки. Это был своего рода утешительный страх, который поддерживал в нас жизнь на стадии бледной лошади в раннем детстве.
   В один ясный хэллоуинский день компания из восьми или девяти человек собрала деньги и отправилась в "Бедгуд". Нам нужно было купить конфеты на случай, если никто не даст нам их той ночью. Всегда хорошо быть в безопасности.
   Это был долгий путь для маленьких семи-восьмилетних ножек; приключение хорошего дня, если мы все сделали правильно. Если бы мы остановились, чтобы приставать к фехтовальному доберману-пинчеру барону фон Рипперу; затем, после этого, остановилась, чтобы поглазеть на Маленькую Грязную Дорогу... посмотреть, кто идет по ней или кто может выйти из дома с привидениями, где дама пять раз выстрелила в своего мужа из пяти разных пистолетов одним жарким летним днем. Почему-то этот дом нас не пугал. Может быть, потому что это был стиль ранчо. Вот если бы это был старый викторианский дом с башенками, жуткими закопченными окнами и скрипучим старым крыльцом, это была бы совсем другая история... нам бы понравилось ! Нет такой удачи.
   Мы были разношёрстной бандой оборванцев, всегда и навсегда копытавшихся, пыхтящих, болтающих и смеющихся всю дорогу, куда бы мы ни направлялись... но всегда мимо дома ведьмы-картофеля. Мы часто ходили в кондитерскую, где покупали больше, чем настоящие конфеты из реальной жизни, наклейки со страшными картинками (ногти с капающей кровью), царапанье и нюхание (мой любимый арбуз), дневное свечение, зеленая горка. - свистки и бенгальские огни, стреляющие одинаковым зеленым огнем. Тем не мение...
   В то время как Терри приводил всех нас в восторг тем, как он разобрал газонокосилку, а затем собрал ее обратно... и как он собирался отрастить волосы и никогда больше их не стричь, потому что он индеец...
   Куинси Пью был пойман ведьмой. Мы замерли, а ее сестра Кинси начала плакать. Я побежал, но потом понял, что бегу в никуда, а Робби и Терри назвали меня плаксой, хотя я не плакала, так что я остановилась и на негнущихся ногах вернулась к нашему тесному кругу друзей. Мэри Джейн Инглс удивлялась, почему Куинси думал, что она сможет обогнать чихуахуа ведьмы, которая загнала нашу подругу в маленький сад и заставила ее исчезнуть, вот так! за старым ветхим сараем. Мы знали, что за заросшим сорняками садом ведьмы и старым пыльным сараем для инструментов лежала скрипучая задняя дверь ее маленького белого домика, а внутри... ну, я никогда не позволяла себе думать о том, что может быть внутри! Но одно я знал точно. От Олив-роуд до Фейт-лейн улица Бинкли (где жило большинство из нас) была длинной, длинной, длинной... и особенно ночью. И хотя мне было семь лет, я и раньше видел уличные фонари; и я знал, что они не должны быть призрачно-зелеными. Но тот, что у дома ведьмы, был призрачно-зеленым, и это было просто неправильно.
   Как и дети, мы разработали идеальный план, который был далек от совершенства. Терри величественно шагал через большой участок к страшному дому, а я тем временем вызвался пройтись по Фейт-лейн, маленькой дороге, ведущей на Джонсон-стрит и вокруг нее к Бедгуду и грустной улыбке Джека Пса. Когда я шел, я должен был вроде возглас! как какое-то животное. Кинси сказала, что, когда я кричала на всю округу, я всегда звучала как тонущая сова, и мне понравилось, что она это сказала, так что я начал ходить и гудеть, ходить и гудеть... горжусь своей работой, помогая спасти Куинси от смерти от картофеля... пилинг.
   Пока я неторопливо продвигался вперед, выполняя свою уникальную задачу, Терри вошел во владения ведьмы. Он был нашим королем-героем. Храбрый. Стойкий. На самом деле, немного сумасшедший. Три недели назад он запрыгнул на кузов почтового грузовика и проехал на нем всю Бинкли-стрит, каким-то образом держась за бампер. Мы наблюдали, как он становился все меньше и меньше по мере того, как почтовый грузовик приближался к дому ведьмы; игрушка с маленькой фигуркой, сидящей на задней части. Что происходило! Ой. Грузовик остановился. Затем он снова дернулся, и Терри сорвался с места и сделал двойное сальто вперед с кувырком и тройным поворотом мороженого, кувырком, разрезав макушку стриженной под ежик головы и разорвав бронзовую грудь без рубашки, обнажив блестящее белое ребро в процессе. Он не пролил ни одной слезинки. Мы все были поражены и ошеломлены. Мужчина! и Круто! - закричали мы, и Терри засиял. Немного меркурохрома, три рыбных палочки, кусочек пастетти с фрикадельками и ледяная кока-кола, и он снова на улице в качестве неутомимого лидера нашей хэллоуинской банды - 31 октября, конечно же, его день рождения. Да, в этот день Хэллоуина Терри исполнилось девять лет.
   Это была идея моей сестры Пэтси создать хор вместе с ней и остальными детьми. Они должны были стоять на краю владения ведьмы, все еще в безопасности на Бинкли-стрит, и петь Рудольфа Красноносого Северного Оленя , пока что-нибудь не произойдет, даже если им придется петь двенадцать раз , добавил Робби Литфилд, откашлявшись и начав Кэрол. Его день рождения был Рождеством. Он ненавидел это, потому что всегда получал только один набор подарков в год, а все остальные, кого он знал, получали два. Он и Терри - двоюродные братья. Это правдивая история.
   Итак, у нас есть шестеро детей, поющих любимый всеми детьми рождественский гимн, маленький пухлый я, идущий по переулку Веры рядом с домом ведьмы, наш маленький друг Куинси, застрявший в ловушке, не издает ни звука, и Терри Джексон, наш бесстрашный Черный рыцарь, слоняющийся по огромному двору, как будто он как раз собирался забрать бейсбольный мяч, в который попал. Чихуахуа начал свое надоедливое тявканье! и мчалась, как акула, к ногам Терри. С хладнокровием солдата наш герой и молниеносно на мотив моего хрута! ура! хроооооо! поместил свой пустынный ботинок под живот собаки и дал животному такой бросок, что он стал похож на коричневый бумажный пакет для завтрака, подхваченный сильным ветром. Когда свирепое маленькое существо приземлилось, оно лежало неподвижно. Я остановился, чтобы посмотреть, мертв ли Сниппер. Видишь ли, он сломал себе шею или что-то в этом роде. Он приземлился с грохотом! всего в нескольких футах от Фейт Лейн. Я подошла ближе, понимая, почему Терри поместил меня вот так вдоль маленькой улицы. Я был наградой для нашей средневековой банды бродяг. Я чувствовал гордость.
   Снайпер застенчиво посмотрел на меня, нахмурив милые собачьи брови. Затем он подвинулся ко мне на животе, который, должно быть, все еще пульсировал. Он хныкал, покачиваясь, но я был безжалостен и начал свой хрут! опять хоооооооооооооооооооооооо что теперь делать не знаю. Мне присоединиться к Терри? Вернуться и возглавить хор? Наш командир посмотрел на меня, поднял правую руку и напряг бицепс, выкрикнул Я Фонз! Я круче тиса! Голливуд! Что ты говоришь? а затем продолжил свой священный поиск по освобождению Куинси из злых когтей картофельной ведьмы, его лицо стало как кремень, когда он продвигался вперед к неухоженному саду и ветхому старому сараю, где, если я не ошибаюсь, Куинси был закован в цепи. , ожидая со слезами на глазах свою первую кадку картошки.
   Мы все знали, что ведьма не стала бы держать нашего друга в своем доме! Это было бы слишком очевидно. Нет. Куинси был прикован в сарае. Я заметил увесистый на вид ящик из-под апельсинов, лежащий недалеко от Джонсона и Фейт. Я подковылял к нему, боролся, воображая себя Кинг-Конгом, и каким-то образом перебросил его на перепуганного пса и забрался на него, прежде чем он успел пошевелиться. Он начал громко тявкать, и я велел ему заткнуться так грозно, как только мог, но он не слушал. Его тявканье становилось все громче и громче, и Терри дико шептал через всю лужайку, чтобы он заткнул эту дурацкую псину, пока А не подошел и не разбил ее глупую маленькую мексиканскую головку в грязь! Глупый маленький Wetback! Что белая ведьма делает с тупым маленьким Чико и чуваком? Ах, надо же... Холливасси?! Не заводи меня! Не заводи меня!
   И хор пел:
   Затем один туманный канун Рождества! Санта пришел сказать!
   Дети знают, как разрушить колдовские чары. Что может быть лучше, чем петь рождественские гимны на Хэллоуин? Потом я увидел ее...
   "Терри! О боже, о мой господин! Ведьма, Терри! Ведьма!"
   Но Терри был слишком поглощен своим девятилетним хладнокровием, чтобы услышать меня. Я снова выкрикнул предупреждение.
   " Витч! Терри! - и я беспомощно упал на колени, наблюдая, как ведьма-картошка с Фейт-лейн схватила нашего воина за предплечье и без усилий потащила его в зловещие тени за своим навесом. Теперь двое из банды с Бинкли-стрит исчезли, и либо я, либо Мэри Джейн были их лидерами по умолчанию. Может быть, мы оба. Снайпер безумно тявкал под своей импровизированной клеткой...
   Был очень блестящий нос! И если бы вы когда-нибудь видели это!...
   Я встал, подошел к тупой дворняге и пнул ее так сильно, что она чуть не отвалилась от него. Он перестал визжать, подумав, что, может быть, ему кто-то помогает. Они не были.
   Ничего не оставалось делать, как пойти туда и вытащить их: я так и сделал, и гимн резко оборвался, когда моя младшая сестра, которой в середине месяца исполнилось шесть лет, закричала:
   "Стиви! Нет Стиви! Ты не можешь туда войти, она тебя съест и заставит чистить картошку, пока ты не умрешь, Стиви! И она начала реветь, заставляя троих из ее хора реветь вместе с ней. Робби снова заиграл песню, и если вы никогда не слышали, как Рудольф поет и плачет, это удовольствие, которое вы никогда не захотите пропустить.
   Я был неустрашим. Ведьма может даже получить пощечину по своему уродливому старому зеленому лицу. Мы уже позаботились о ее летающей обезьяне. Не так много осталось сделать, кроме как смотреть, как она тает, и слышать ее крик, когда она уходит. Я бы вернул Терри и Куинси! Я ВЕРНУ ТЕРРИ И КВИНСИ! В конце концов, это был Хэллоуин, и нам нужно было угоститься всего за несколько часов. И нам еще нужно было купить конфеты и бенгальские огни. Никакая ведьма, какой бы злой она ни была, не собиралась останавливать МОЙ Хеллоуин! Не после того, как я ждал этого весь ГОД. Как обычно, я начал праздновать в середине августа. Кроме того, это был день рождения моего друга Терри !
   Все остальные олени! Раньше смеялись и обзывали его!
   Похитили в твой день рождения , чтобы чистить картошку , пока ты не умрешь! Куда идти! У меня ничего из этого не было.
   Вблизи маленький сад выглядел лучше. Несколько морковок. Некоторые желтые тыквы и помидоры. Немного бамии. И тысячи картофелин. Как раз то, что нужно для вкусного детского рагу. Я съёжился. Я молился Иисусу. Я притворился, что снова стал Кинг-Конгом, и быстро снял пуловер и три рубашки, мой маленький толстый живот трясся, как желе на прохладном ветру. Внезапно я стал Дракулой, Робин Гудом и пиратом Черной Бородой, слитыми в одно целое. Робби смеялся во время своего пения, и я слышал, как моя сестра кричала сквозь слезы, чтобы он заткнулся, старый злой Робби, не забывай, что я старше тебя, и Стиви не толстый, он не толстый!
   Ведьма встретила меня, подбоченившись, ее омерзительное лицо хмурилось.
   "Еще один!" она дразнила меня. "Маленький поросенок , я вижу! Вот, свинка-свинка! Хрю! Хрю хрю! "
   Она не должна была этого говорить. Я не видел ничего, кроме красного, а затем черного, когда я почувствовал, как мои маленькие короткие ноги начали бежать быстрее, быстрее, быстрее! Моя опущенная голова ударилась о что-то чрезвычайно мягкое и упругое, а затем мои ноги в пиратских ботинках с большими золотыми пряжками (гордость моего костюма и моей повседневной школьной одежды) почувствовали, как будто они наткнулись на губчатую резину. Когда я огляделся, ведьма-картошка лежала на земле, ее чулки телесного цвета были разорваны, а ноги раскинуты и взметнулись вверх, как будто она рекламировала свои товары пьяному матросу. Она держала свои огромные груди и скулила, как ее глупая собака.
   "Терри! Куинси! Теперь ты свободен ! Тер! Айва! - героически закричал я. Я был в восторге. Это было лучше любого комикса! А это о многом говорит !
   С моими победными словами раскрепощения рождественский хор промчался по уже не опасному большому двору и собрался вокруг меня, пытаясь посадить меня на свои плечи, но не мог. Так что они просто обильно похлопали меня по спине, взъерошили мне волосы и начали сами звать Терри и Куинси, осторожно прокрадываясь вокруг причудливого сарая и поднимаясь к милому маленькому белому домику. Они выглядели как стая воров, захвативших землю.
   " Тогда как олени любили его ..." - пел маленький трехлетний Губер Рамми, глядя на меня своими огромными карими глазами. Вирджил и Бабба Мейсон вышли из своей лачуги через улицу и просто смотрели на наше зрелище, не совсем понимая, что с этим делать. Вирджил был чемпионом по кулачным боям в нашем районе, а Бубба стрелял из своего помпового пневматического ружья во все и вся. Все время. Каждый день. Мы все немного боялись Баббы. Кроме Терри.
   Мы развязали цепи, которыми были обмотаны ноги наших друзей. Замков не было, но они об этом не знали. Мы были в ужасе. Все это было правдой. Прямо за старой обвалившейся дверью сарая стояли две корзины, полные крупного картофеля из штата Айдахо, а между домом и надворной постройкой тайком приютился гигантский черный котел с кипящей водой (вместе с луной, вырезанной на двери).
   Куинси начала плакать и пытаться говорить одновременно, сопя и пуская пузыри своим милым веснушчатым носиком.
   "С-она сс-сказала сс-она сс-сказала III www-была тт-слишком остроумна , чтобы п-чистить лепестки в течение долгого ттт-раза сс-она была гг была-гг была-г-собиралась м- сварить сссс -суп из офф-офф м- меня- хи-хи-хи! давай-давай! - Су-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п-п -п! ..."
   * * * *
   Наконец мы добрались до Бедгуда, радостно пробираясь через ведьмин двор. После этого мы каждый раз пересекали его , преодолевая добрых двести ярдов ходьбы, которые могли быть очень утомительными для маленьких ножек. Старый Желтый Джек поприветствовал нас, прыгая к нам, зная, что мы действительно боимся его за то, что у него всего три ноги и один глаз, и изо всех сил старался быть дружелюбным, как старый пират или что-то, что просто нуждается в друзьях, чтобы поговорить.
   Мистер Бедгуд любил смотреть на наши деньги, а его большая толстая беззубая жена смеялась над нами, уже одетыми в наши костюмы. Тихая маленькая Дебби Стрингфилд была в своих пушистых кроличьих ушках и розовой пижаме с ножками и белым шариком, пришитым сзади вместо хвоста, а у моей сестры Пэтси сзади висела странная маска птицы, а в руке она держала волшебную палочку. сделала из картона часть вешалки и раскрасила мелками. Я пристегнул свой пиратский меч времен Гражданской войны и внезапно очень разозлился на себя за то, что не использовал его против Снипера и ведьмы-картофеля!
   Мы купили разноцветные бенгальские огни, арбузные мармеладки, леденцы со вкусом жевательной резинки, зеленую яблочную жвачку и несколько батончиков Seven-Ups. На самом деле больше , чем несколько. Seven-Ups был шоколадным батончиком из молочного шоколада с различными начинками: зеленое желе, жареный миндаль, хрустящие рисовые леденцы, сливочно-ванильная начинка и вишневая начинка - все в одном батончике! Это было мое любимое, и хотя Терри обычно было трудно показывать свои эмоции, я понял по искрящемуся мерцанию в его диких голубых глазах Мелунджа, что Seven-Ups были и его любимыми. И колу, конечно. Пришлось выпить колу.
   Уже почти стемнело, когда мы все вернулись к большому дубу во дворе моего дома: обычному месту встреч банды. К тому времени с нами было еще по крайней мере восемь детей, одетых как дьяволы, ангелы, призраки, сказочные принцессы и клоуны. Мы безумно рассказали историю нашего приключения, и Куинси снова заплакал, рассказывая свою версию. Все маленькие девочки собрались вокруг нее, гладили ее и в конце концов заставили ее перестать рыдать. Ее улыбка была прекрасна для меня. Я любил Куинси. Я гордился тем, что спас нашего Квинси из когтей злой ведьмы. И Терри, конечно.
   Мы были безумны. Через полчаса мы баловались у ведьминой хижины. Она подошла к своей двери и облила нас кипятком, но мы знали, что она либо сделает это, либо будет стрелять в нас гвоздями из своего обреза, поэтому мы убежали, как только тихая, быстрая Дебби постучала и убежала. . Горячая вода попала в Сниппера. Он умер на следующий день от полученных ожогов. Мы нашли его под нашим дубом. Он протащился по Бинкли-стрит только для того, чтобы найти нас. Он любил нас, как любил нас старый Джек Одноглазый. Терри спросил моего папу, может ли он одолжить нашу лопату и выкопать яму в глубине за садом, и мой папа согласился. Итак, Терри вырыл яму глубиной в двенадцать футов, а вся соседская банда - все мы, двадцать один человек - собрались вместе, чтобы похоронить Сниппера, плача и говоря, что мы очень скучали по нему.
   "Пока Ссс-кусак! Пока-пока Сс-снайпер! Мы будем скучать по тебе, С-снайпер. Пока-пока!"
   * * * *
   Какой Хэллоуин. Но у нас было немало других, не менее хороших. И одно или два Рождества. Но в основном это Хэллоуин, а Хэллоуин - самый любимый веселый праздник банды с Бинкли-Стрит. Мы даже однажды устроили вечеринку в честь Хэллоуина в июле! Терри просто повезло с днем рождения. Мы все завидовали ему больше, чем когда-либо говорили. Ну, по крайней мере, я сделал. вроде .
  
   ВЫ ДОЛЖНЫ ПОПРОБОВАТЬ ЭТО ДЕЛИКАТЕС, Марк Маклафлин
   1.
   Из "Изящного искусства жизни ", неопубликованной автобиографии Эрики Финли Пенниуистл Нельстрома Вонга Вултейна:
   Трудно поверить, что я когда-либо был ребенком. Мне хотелось бы думать, что я просто выросла из лба отца, как Афина, но рождение никогда не бывает таким аккуратным. И, конечно же, если бы я пошел по пути Афины, я мог бы полностью избежать встречи с матерью.
   Отец был теплым, хоть и невзрачным медвежонком человеком. Мать была шумной, нуждающейся и ужасной пьяницей. Нет, подождите, технически она очень хорошо выпивала. Но это сделало ее ужасным человеком.
   От нее я узнал о зависимости. Она пристрастилась к выпивке, разнообразным наркотикам и глупым мужчинам. Потеря внешности была лучшим, что с ней когда-либо случалось. Я много раз впадал в зависимость и выходил из нее. Вы знаете, как это бывает: вы открываете новые острые ощущения, поэтому время от времени пробуете их. Прежде чем вы это осознаете, вы начнете и закончите день с ним, пока он вам не надоест. В какой-то момент я пристрастился к сушеным перуанским паукам - я жевал их, варил из них кофе и проводил весь день в шелковом паучьем жужжании. Мой пятый муж Осбо помог мне пройти через всю эту неразбериху. Осбо, какой замечательный человек. Одно упоминание его имени вызывает такие приятные воспоминания.
   В то время как мама не была привередливым человеком, я сделал делом своей жизни быть чертовски разборчивым. Я выживший, а выжившие должны быть вознаграждены. Если другие меня не вознаградят, ну тогда я просто побалую себя. Так что я позволил себе одну особую зависимость: потребность быть окруженным роскошью. Изысканные украшения. Сказочные наряды от гениальных дизайнеров. Экзотические вкусовые угощения из чужих земель. Редкие книги. И, конечно же, высшая роскошь: магия.
   Придет день, когда мне придется отказаться от одежды и драгоценностей, но магия всегда будет частью меня. Два моих последних мужа, одним из которых был дорогой Осбо, были ведущими экспертами в этой области. Поскольку это секретная дисциплина, им приходилось жить в тени.
   Но жили хорошо.
   * * * *
   Миссис Вултейн пригласила на ужин шестерых; пригласил их с четкими черными картами, сообщение было тиснено сусальным золотом. Каждому гостю было приказано привести с собой одного компаньона. Тринадцать за столом не беспокоили хозяйку: это была женщина, пережившая странные болезни, чужие путешествия и слишком много лет опасного существования. Тринадцать? Пшоу. Просто другой номер.
   Вдова расхаживала по столовой, наблюдая, поправляя, временами хваля своих слуг во время приготовлений к вечеру. На ней были черные шелковые брюки и подходящая блузка с вырезом на плечах. Она знала, что это очень молодая мода, но неважно. У нее было красивое лицо, царственно угловатое и бледное, как молоко; длинные серебристые волосы; ровные белые зубы; и мягкие, тонкокостные руки, смазанные дорогими кремами. И еще у нее были гладкие, прелестные плечи: на это мир имел право знать, и она отказывалась их скрывать.
   Горничная с грустными глазами и тонкими чертами лица насыпала орехи в хрустальное блюдо.
   - Минутку, моя дорогая, - сказала миссис Вултейн властным голосом. Ее правая рука трепетала на уровне глаз, подчеркивая, подчеркивая. "Кешью? О, нет, нет, нет. Конечно, моим гостям не понравились бы орехи кешью.
   - У нас закончились семена морроки, - прошептала служанка. - Я нашел это в кладовой для прислуги. Они очень хороши. И они выглядят одинаково".
   - А ты выглядишь как меланхоличный щенок. Значит ли это, что я кормлю тебя объедками и заставляю заниматься своими делами на улице? Вдова закатила глаза и вздохнула. - Если они тебе так нравятся, возьми их в свою комнату. И разложил ягоды праку для моих гостей. Я знаю, что у нас где-то их ведра".
   Служанка взяла блюдо и сделала несколько шагов. Потом она остановилась и обернулась. "Пожалуйста, не увольняйте меня. Я знаю, что я обычный. Но я ничего не могу поделать.
   Миссис Вултейн выступила вперед и положила холодную руку на щеку девушки. "У вас общие вкусы. Но ты... ты, Вексина... необычная. Она слегка провела пальцами по прическе служанки - сколоченному пучку густых каштановых волос. "Я бы никогда не окружил себя обычными сортами. А теперь прочь, щенок. Есть над чем работать".
   Служанка нервно улыбнулась и поспешила прочь.
   Вдова обратила внимание на сервировку стола. Пять вилок, пять ложек, три ножа на тарелку - и такие тарелки. Пластины из стекла, золота, серебра и полированной кости: нет двух одинаковых. Зеленые ящериц-жировые свечи. Салфетки с узором - козлы, мотыльки и кинжалы - в тон гобеленам на стенах.
   Она вошла в большой зал, чтобы убедиться, что экспозиция в порядке. Любопытный предмет или, может быть, предметы искусства позабавят и наверняка смутят ее гостей. Эта груда сверкающего металла, казалось, была составлена из частей разобранной золотой гарпии. Крыло и грудная клетка венчали кучу; по краям можно было обнаружить позвоночник, бедро и какие-то экстравагантные заводные органы.
   Она вошла в библиотеку и прошлась по длинному ряду книг. Как она любила книги; они были ее крепкими, молчаливыми друзьями, всегда готовыми поделиться. Многие из них были первыми изданиями, подписанными авторами. Среди них была особенно редкая : "Послушайте плачущих мертвецов ", сборник стихов Августа Фигга, каннибала. А вот - "Скрытая сила карт " Бенсона Фелпса. Какая ирония, что он умер, потерявшись на сафари. В библиотеке была только одна поваренная книга: "Щепотка того, немного того " Джейкоба Нельстрома, ее третьего мужа. А еще была опубликованная в частном порядке книга "Миры великолепия: история семьи Вултейн" , написанная ее последним и самым любимым мужем Осбо. Его любовь сделала ее самой счастливой женщиной на свете. Будет ли она когда-нибудь снова так счастлива? Возможно, возможно. Она была не из тех, кто исключает любую возможность.
   Миссис Вултейн устроилась в задрапированном кружевами углу мягкой кушетки у камина. Рядом с ней на маленьком столике лежала стопка маленьких коробок, рулон черной оберточной бумаги, клейкая лента и ножницы. Она взяла коробку и улыбнулась, покачивая ею за ухом.
   Этот крошечный визг был абсолютно драгоценным.
   2.
   Из "Изящного искусства жизни" :
   Я много путешествовала, когда была предприимчивой незамужней девушкой, а одним из моих парней был шпион по имени Никос. Мы никогда не говорили о браке, но очень сблизились. Никос продавал секреты тому, кто больше заплатит, невзирая на последствия. Я помогал ему в нескольких его заданиях, просто ради удовольствия. Но это была опасная игра, даже по моим крайне либеральным меркам. Его нашли выпотрошенным в подсобном помещении французской пекарни. Позже я нашел микрофильм в круассане.
   Я многому у него научился, и в конце концов мои усилия перешли от шпионажа к политике. Я встречался и встречался со многими влиятельными мужчинами, большинство из которых были женаты, и я вел записи. Крошечная камера была спрятана в моей губке из люфы.
   Ах, когда дело доходит до романтики, люди власти - просто марионетки. Они могут быть слабыми, глупыми. Я прошел довольно долгий период, когда мне нравилось дергать их за ниточки. Я даже не использовал магию.
   Эти факты помогают объяснить, почему я не плачу налоги... почему мне не нужен паспорт, чтобы путешествовать по миру... почему нет общедоступных записей о моих браках или даже о моем рождении. Я женщина бесчисленных секретов. Даже адрес моего роскошного дома - секрет. Этот особый секрет был разработан и поддерживается Вультейнами. Его семья создала вокруг дома своего рода визуальный лабиринт - большое достижение, если учесть, что здание больше, чем большинство соборов.
   Конечно, все мои друзья знают, как найти Дом. Большинство также умеет молчать. Друзья, которые становятся слишком громкими... ну, они достаточно быстро учатся успокаиваться.
   Я хочу подчеркнуть, что я не использую магию каждый день. Месяцы могут пройти, а я даже не подумаю о его использовании. Я могу быть изобретательным сам по себе. Мне нравится решать проблемы и выяснять, почему люди делают странные, но интересные вещи.
   Конечно, магия не дает человеку права делать абсолютно все. Есть ограничения. Магия - не что иное, как усилитель реальности. Я не могу хлопнуть злого человека по плечу и сказать: "Теперь ты хороший". Я не могу просто указать пальцем и сказать: "Пусть все деньги мира обрушатся на меня". Нет нет нет. Я должен сначала найти способ, привести колеса в движение, повернуть ручку на старом ускорителе - так сказать! - а затем надеяться на лучшее. Ничто не является абсолютно определенным ни для кого .
   * * * *
   Гости - все бледные, темноволосые заядлые курильщики - пришли пешком. Им всем пришлось оставить свои машины на стоянке в миле от дома на заброшенном складе. Каждый гость получал бокал красновато-золотого шампанского при входе в базальтовую необъятность Дома Вультейн. Они смешались, смеясь и сплетничая, в большом зале. Полная луна сияла через огромный световой люк. Окно было открыто, чтобы впустить ночной воздух.
   Вексина пополняла тарелки с ягодами праку, а ее сестра Осметта поднимала большую тарелку с закусками. Осметта была херувимом с толстой талией и маленькими темными зубами. Она понятия не имела, какие деликатесы она везет, и не хотела их пробовать.
   Все взгляды обратились на парадную лестницу, когда вошла миссис Вултейн. На ней все еще были шелковая блузка и брюки, а ее волосы были собраны в сияющий нимб, а тонкие пряди змеились вдоль ее тонкой шеи.
   Она ходила среди своих гостей, слушая слухи о золотой витрине. "Моя дорогая Силуэтта", - сказала она тонкой девочке с вялыми черными волосами и нервными глазами. "Так приятно тебя видеть. Надеюсь, вы пробудили аппетит. Вы едите в эти дни?.. В течение шести лет эта маленькая девочка жила за счет различных мазей, намазанных на ее кожу.
   Силуэтта схватила с подноса трилобита с бренди. - Боюсь. Я на собственном горьком опыте убедился, что кишечнику, как и мышцам, нужна тренировка".
   Вдова заметила загорелого мужчину с белой полосой в рыжевато-коричневом хвосте и похлопала его по руке. Он широко улыбнулся, обнимая ее.
   - Прошли годы, Эрика, - прошептал он ей в бледную раковину уха. "Разве мы не можем просто отправить всех этих ужасных людей домой?"
   "Тиндер, ты неисправим", - прошептала она в ответ. "Представьте, что вы флиртуете с женщиной, которой скоро не станет".
   Тиндер потрясенно посмотрел ей в глаза. "Что ты говоришь?"
   Она пожала плечами. "Не меньше, чем правда". Она положила палец ему под подбородок и закрыла его зияющий рот. - А теперь иди ужинать.
   Седовласая женщина подошла к столу, раскинув руки и маня пальцами. Остальные немедленно последовали за ней - даже те, кто повернулся к ней спиной.
   Миссис Вултейн заняла свое место во главе длинного стола. Как только гости расселись, слуги, согласно инструкции, вынесли корзины с черным хлебом и маленькие тарелки супа из кузнечиков. Они наполнили бокалы вином, чистым, как вода.
   Несколько минут вдова смотрела, как гости макали в суп ломти хлеба.
   Силуэтта кивнула на стакан вдовы. - Смотри, она не притронулась к своему вину. Тихий смешок сорвался с ее губ. - Может быть, она привела нас всех сюда, чтобы отравить.
   Старуха вздохнула. "Я никогда не устраиваю званый ужин без повода. Но массовые убийства не входят в повестку дня сегодняшнего вечера. Я не притрагивался к своему вину, потому что алкоголь меня больше не волнует". Она тревожно улыбнулась. "Я собрал вас всех здесь, чтобы попрощаться. Скоро меня не станет. Я покончу с этим миром и этим вечером поделюсь с вами своими планами.
   3.
   Из "Изящного искусства жизни" :
   Я помню что-то очень необычное и абсолютно ключевое , что произошло со мной в детстве. Мы жили на окраине небольшого городка, недалеко от лесистой местности. Мои родители ушли по какому-то делу и оставили меня одного. В то время родителей не беспокоили такие вещи, как "плохие незнакомцы". И это был полдень: в те дни неприятные вещи случались только ночью. Во всяком случае, то, что случилось со мной, было не так уж плохо. Это должно было случиться. Какие-то мужчины, вернее, человекоподобные существа, подошли ко мне, когда я играл на заднем дворе.
   Основываясь на том, что я узнал за эти годы, теперь я думаю, что когда-то они были людьми, но годы и годы магической жизни сделали их совершенно другими. Они сказали мне, что могут сказать, что я очень особенная юная леди. Я был польщен этим, но и немного напуган. Я видел, как у одного из них под кожей двигалась шишка, и я помню, как сказал: "О, ты заболел?"
   "О, нет. У каждого из нас есть один. Видеть? Мы подарили их друг другу". И вот я сидел на заднем дворе, глядя на занятых комков, как они двигались вокруг их рук и по груди.
   Они казались очень довольными своими шишками. Затем они рассказали мне, что именно делают глыбы. Объяснение было бы слишком сложно передать словами - их лица рассказали большую часть истории, - но весь опыт можно резюмировать, сказав: некоторые дары более особенные, чем другие.
   * * * *
   Пока миссис Вултейн угощалась своим супом (ложкой: ей нельзя окунать и капать), она заметила, что многие из ее гостей бросали взгляды по комнате, рассматривая картины, статуэтки на боковых столиках и даже люстру из бледного розовые кристаллы и рубины. Она не возражала.
   "У меня есть одно имущество, - заявила она, - которое мне чрезвычайно дорого... одно, которое следует завещать кому-то особенному. Если кто-нибудь из вас сможет доказать, что вы и есть этот кто-то, то почему бы и нет, он может быть у вас".
   "Я не могу поверить в то, что слышу", - сказал Тиндер.
   "Неверие - визитная карточка простодушных. По крайней мере, так говорят некоторые. Миссис Вултейн прикончила последнюю ложку сливочного супа, а затем ловко указала мизинцем на свою пустую тарелку. Слуги убрали блюдо с супом. Они начали производить салаты из семиконечных листьев и нитей розовых водорослей.
   Молодой человек с круглым лицом и косматыми бровями повернулся со своего места в сторону Tinder. - Должны ли мы считать, что ты более достоин привязанности Эрики, чем остальные?
   Тиндер сверкнул зубастой улыбкой. - Мы с Эрикой хорошо знаем друг друга, Мойан. Вы бы не поняли.
   Молодой человек вернул ему улыбку. - О, но я бы хотел.
   С криком возмущения Тиндер схватил нож и прыгнул через стол, опрокидывая бокалы с вином и опрокидывая салаты. Мойан зевнул, вытащил из кармана куртки небольшой пистолет и выстрелил зубастому человеку в левый глаз.
   По знаку вдовы слуги убрали обреченный салат, унесли тело и преподнесли маленькие порции ароматного мороженого.
   "После этой неприятности, - сказала миссис Вултейн, - мы должны очистить свой вкус".
   После этого были поданы еще блюда, и гости долго хвалили ее выбор. Она просто кивнула и наблюдала.
   В какой-то момент Осметт принесла поднос, заваленный коробками, завернутыми в черное. Вексина помогла, поставив перед каждым гостем по одной коробке. Пакетов осталось много.
   - Мои слуги тоже могут взять по одной, - сказала старуха. Горничные и дворецкие тихонько, но нетерпеливо двинулись за своими подарками.
   "Теперь разворачивай! Разверни!" Миссис Вултейн захлопала в ладоши, как восторженная школьница.
   В воздухе полетели клочки черной бумаги. Крышки ящиков распахнулись. Было слышно несколько вздохов, затем много криков.
   Вдова продолжала хлопать. Она хихикнула, когда личинки размером с большой палец с человеческими лицами и клешнями, похожими на крабов, выскочили, чтобы зарыться в своих получателей. Лица этих крошечных созданий напоминали лица миссис Вултейн во всем, кроме одной детали: у седовласой женщины не было кольцевидного рта с острыми клыками, как у миноги.
   Стулья упали назад, а тела опрокинулись. Прежде чем Силуэта рухнула на пол, она выдавила из себя жалкую улыбку и крикнула "Спасибо" своей хозяйке.
   - Не за что, - сказала вдова. Затем она на цыпочках прошла мимо корчащихся тел и вышла из столовой.
   4.
   Из "Изящного искусства жизни" :
   Мне становится грустно, когда я встречаю какую-нибудь бедную девушку, которая чувствует, что ей никогда не удастся поймать мужчину.
   Мужчины! Мужчины известны своей неразборчивостью. При правильном стечении обстоятельств мужчины свяжутся с кем угодно. Продукты, бытовая техника... Есть мужчины, которые безумно влюблены в грелки. Сумчатые. Кактусы.
   Заразиться мужчиной так же сложно, как простудиться. Давайте посмотрим, как я поймала некоторых из моих мужей:
   Мистер Финлей: В этот период моей жизни я все еще был слишком похож на свою мать - слишком нуждался, слишком жадный до мужчин. Я использовал секс, чтобы поймать этого. Я в основном просто бросился на него. У нас было несколько хороших лет, но потом я сосредоточился на магии, и мы разошлись. Мне до сих пор грустно - и да, в некоторой степени ответственно - за то, как он умер. Мы поссорились, и я сказал ему идти к черту. Возможно, я использовал немного магии, сам того не осознавая. И, возможно, у него была скрытая полоса саморазрушения, которую я непреднамеренно обнаружил. Следующее, что я помню, я выглянул в окно спальни и увидел, что он облил себя бензином на заднем дворе. Я крикнул ему, чтобы он остановился, но это только привлекло внимание нашего любопытного соседа, который подошел посмотреть, что случилось. И она была курильщиком.
   Мистер Пеннивистл: Он был очень красив и очень богат. Я захватил его с элегантностью и отношением. Он также был очень ориентирован на работу и проводил много времени в офисе. У нас были слуги, так что я мог сосредоточиться на своих интересах и, конечно же, на магии. Он понятия не имел: он был поглощен встречами, отчетами, слияниями и коктейльными вечеринками. Я была его прекрасной трофейной женой, и он никогда не знал, что его трофей может творить чудеса. У него был ужасный сердечный приступ, и когда он сидел у окна своей больницы (он отказался оставаться в постели) умирая, я рассказал ему все о себе. Он сказал: "Дорогая, не глупи", - и ушел. Поэтому я вернул его и оставил в живых на несколько секунд, просто чтобы показать ему кое-что. Это потребовало некоторых усилий, но оно того стоило.
   Мистер Нельстрем: Он был очень серьезным парнем. Он был шеф-поваром и научил меня многому в искусстве приготовления пищи. Каждый начинает с лучших ингредиентов, а затем работает оттуда. Время также невероятно важно. Этот пик вкуса не будет длиться вечно! Но по прошествии лет мой мистер Нельстром стал пропускать несколько обедов, и мои глаза и уши в обществе сказали мне, что он видит грубое юное существо с огромной грудью и крошечным мозгом. Вы представляете, как я себя чувствовал? Мой гурман в столовой был гурманом в спальне. Немыслимо. Поэтому я сказал ему очень строгим голосом, чтобы он уходил. Но была проблема, очень похожая на эпизод с мистером Финли. Он ушел - и не переставал идти. Опять же, я, должно быть, наткнулся на какой-то его печальный внутренний недостаток. В итоге я развелась с ним. Я догнал его на дороге в Италии - он был всего лишь тощим существом, ходил, всегда шел - и побежал рядом с ним, держа бумаги, пока он их подписывал.
   Это были мои первые три мужа, и, признаюсь, у меня было небольшое преимущество, поскольку я волшебница. Но на самом деле в каждом человеке, в каждом живом существе есть какая-то магия. Их просто нужно научиться находить. Чтобы принять это. И, конечно же, использовать его.
   * * * *
   Четыре часа спустя миссис Вултейн вернулась в столовую. Она выкурила сигарету с гвоздикой, ожидая, пока ее группа вернется в сознание. Когда гости, наконец, вернулись на свои места, она велела пятерым своим пьяным слугам принести основное блюдо.
   "Мне пришлось самой приготовить закуску, - сказала она, - и я не против сказать, что это заняло немного времени".
   Вексина прислонилась к буфету. Она приложила трясущуюся руку к окровавленной дыре под ключицей. - Что ты сделал с нами?
   -- А, это, -- сказала старуха. "Что-то на память обо мне".
   Служанка осторожно прижала палец к ране. "Ой! Думаю, он уже зажил". Она глубоко вздохнула и сказала своему работодателю: "Я напугана".
   Вдова рассмеялась. "Страх - это просто симптом невежества. Заметьте, я не называю вас "глупыми". Скорее, я обращаю ваше внимание на тот факт, что вы многого не знаете. Вы молоды и неопытны. Вы должны научиться доверять. Конечно, ты можешь мне доверять. У меня нет причин тебя уничтожать. Я слишком измучен, чтобы делать это ради развлечения! Поэтому, если я сделаю что-нибудь для вас или для вас, это, вероятно, поможет вам. Ты видишь?"
   Вексина медленно кивнула. - Да, думаю, знаю. Но я все еще боюсь". Ее брови немного приподнялись. - Но, пожалуйста, не беспокойся обо мне. В конце концов страх уйдет".
   Миссис Вултейн тепло улыбнулась. "Вы пытаетесь. Искренне пытается. Мне нравится, что." Затем она обратилась к гостям. "Следующее основное блюдо. Особенность дома! После этого вы все можете брать любые мои безделушки и безделушки, которые вам нравятся. Загрузите их в свои машины. Вызов грузовиков. Сражайтесь за них, если нужно.
   - Должна сказать, это все очень... - Силуэта подыскивала слово. "...экспромтом!"
   "Для всех вас, да. Но я уже давно планировала этот вечер", - сказала вдова. - Полагаю, у меня есть слабость преподносить другим сюрпризы. И почему бы нет? За эти годы на меня навалилось достаточно, и все они сделали меня лучше. Кстати, о сюрпризах: в подвале лежит просто огромный сейф. Вы найдете комбинацию, выгравированную на ручках десертных вилок. Ибо мое сокровище, дорогие, - ваш десерт. Но сначала..."
   Она легонько хлопнула в ладоши, и слуги вынесли несколько накрытых подносов и через промежутки поставили их на столы.
   - Приятного аппетита, - прошептала миссис Вултейн.
   Слуги подняли крышки подносов, обнажив большие, дымящиеся куски жареного мяса. Вексина и Осметт принялись резать пикантные холмики изогнутыми ножами.
   "Что же касается моего самого дорогого имущества..." Вдова изучала своих гостей. "Я до сих пор не знаю, кому это должно достаться".
   5.
   Из "Изящного искусства жизни" :
   Так как же я поймала двух своих последних мужей - волшебных?
   Мистер Вонг: Очень красивый экзотический мужчина - наполовину китаец, на четверть француз и на последнюю четверть...! Его бабушка по материнской линии была цирковой рептилией. У него были чудесно очерченные черты лица и легкий зеленоватый оттенок кожи. Он всегда был голоден, поэтому я поймал его, приготовив ему замечательную еду. Признаюсь, большинство рецептов принадлежало мистеру Нельстрому. Мистер Вонг предпочитал сырое мясо, поэтому мне пришлось внести некоторые коррективы.
   Мистер Вонг показал мне, как заставить животных понимать человеческие слова, а также научил меня медленному танцу. Этот второй навык не совсем волшебный, но никто никогда не показывал мне, как его делать. Это было весело. сексуальный. Это заставило меня почувствовать себя молодым.
   Но со временем я устал от мистера Вонга. С годами он стал более похожим на рептилию. Он стал больше - не толще, просто пропорционально больше. Он был по-прежнему красив, но огромен и холоден на ощупь. В конце концов, все, что он хотел сделать, это есть и греться. Итак, мы расстались. Я слышал, у него теперь есть хвост.
   Мистер Вултейн: Ах да, Осбо! Он был единственным, кто меня поймал ! Я встретил Osbo Vultaine на кинофестивале. Он видел, что я женщина власти, и он просто должен был иметь меня. Это был фантастический мужчина, очень красивый и мужественный для трехсотлетнего парня. Когда он появился у моей двери с Книгой Тота, я понял, что он для меня. Мы путешествовали по землям, которые большинство людей считают мифическими, и встречали людей, которые не имели никакого отношения к жизни. Знаете ли вы, что в Канаде есть долина, где у всех желтые глаза, и плоскогорье в Аргентине, где у женщин четыре груди? Говорят, технологии делают мир меньше - вы не поверите! Он все еще достаточно большой, чтобы иметь много укрытий. У нас с Осбо было много волнующих приключений. Но лучше всего было то, что мы могли поговорить, поделиться заботами, разобраться во всем - и посмеяться! У нас было семнадцать чудесных лет вместе. А потом прилетели ночные птицы и унесли его.
   Я говорю людям, что я вдова, но я все еще не уверена. Когда-нибудь я отправлюсь туда, где обитают ночные птицы, и посмотрю, что смогу открыть. Дело в том, что это не то место, откуда можно вернуться. Но ради Osbo Vultaine я бы сделал все, что угодно. Даже невозможное.
   * * * *
   Среди гостей поднялся ропот. Внезапно Мойан встал. "Я убил, чтобы доказать свою любовь к тебе! Твое заветное имущество должно быть моим".
   Силуэтта откашлялась. "А что я? По крайней мере, я говорю "спасибо", когда получаю подарок".
   Другие гости озвучили свои причины, свои желания, свои опасения. Вдова только кивнула. Столько жадности. Так много социальных альпинистов. Но все же ей нужно было выбрать одну, и поскорее.
   - Может быть, я... - пробормотал тихий голос.
   Миссис Вултейн осмотрела комнату. Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, что это говорила Вексина. "Ты? Расскажи мне больше, щенок.
   Слуга с грустными глазами сунул кусок мяса на ближайшую тарелку. "Я так много работал для вас. Хоть ты и пугаешь меня до смерти.
   "Истинный." Вдова поднялась со стула. "Вы выжившие, а выжившие должны быть вознаграждены".
   Тонкие металлические крылышки разорвали шелковую блузку миссис Вултейн сзади. Она медленно сорвала с себя одежду, наслаждаясь резким рррррррррррррррррррррвмем ткань. Она стояла обнаженной перед своими гостями, обнажая золотые руки и ноги, золотые груди и бедра. Экспозиция из большого зала теперь была ее телом, новым и улучшенным. От ее собственной плоти остались только голова, плечи и руки.
   Она взяла с подноса круглый кусок мяса и предложила его Вексине. - Возьми, моя дорогая. Возьми мое сердце."
   Как всегда, служанка сделала, как ей сказали.
   Миссис Вултейн посмотрела в глаза своей служанке. - Банальный подарок, но правильный. Ты грустное, болезненное существо. Ты получишь это лакомство, и оно накормит тебя". Она приблизила губы к уху служанки. "В ящике моей тумбочки лежит рукопись. В нем собраны все мечты и секреты моей жизни. Прочитайте его, извлеките из него уроки, а затем сожгите его".
   Затем она повернулась лицом к столу. "Что касается остальных из вас... Мое бесполезное старое тело принадлежит вам". Она указала на мясо. "Вы должны простить меня за то, что я навязала вам этот короткий сон раньше, но в приготовлении еды время решает все. Попробуйте жаркое, и я думаю, вы согласитесь: меня нельзя обвинить в безвкусице".
   Металлические крылья вдовы медленно взмахнули раз, другой. Затем они начали бить не на шутку, разгоняясь до золотого пятна. Защитные золотые ножны скользнули по рукам, а из спины поднялись щиты, закрывающие плечи.
   - Я иду, Осбо, - сказала она.
   Появились новые изогнутые щиты, соскользнувшие вместе, словно гладкий шлем вокруг ее головы.
   Эрика Финли Пенниуистл Нельстром Вонг Вултейн вылетела из столовой в большой зал и через открытое окно в крыше.
   Вексина села на пол, жуя свой подарок, как яблоко. Но да, о да, это было гораздо слаще. Она сняла шпильки с прически, встряхнула свои длинные блестящие волосы и смеялась, смеялась и смеялась.
  
   Преступления леди Фоулис, Элиза Линн Линтон
   Первоначально опубликовано в "Ведьминских историях" (1861 г.).
   Следующими в записях идут более благородные имена. Кэтрин Ройсс, леди Фоулис и ее пасынок Гектор Манро предстали перед судом 22 июня 1590 года за "колдовство, заклинание, колдовство и отравление". На пути дамы стояли двое: Марджери Кэмпбелл, юная леди из Балнагоуна, жена Джорджа Ройсса или Росса из Балнагоуна, брата леди Кэтрин; и Роберт Манро, ее пасынок, нынешний барон Фоулис и брат вышеупомянутого Гектора Манро. Если бы эти два человека были мертвы, то Джордж Росс мог бы жениться на юной леди Фоулис к денежной выгоде для себя и семьи. Ссора Гектора произошла из-за него самого и с Джорджем Манро из Обисдейла, старшим сыном леди Кэтрин. Обвинения против леди Кэтрин заключались в следующем: незаконное изготовление двух картин или изображений из глины, изображающих юную леди Балнагоун и Роберта Манро, на которых изображены две печально известные ведьмы, Кристиан Босс и Мариуна М'Алестер, она же Лоски Лонкарт, созданные в комнату и обстреливали эльфийскими стрелами - древними копьями или наконечниками стрел, найденными в Шотландии и Ирландии и имеющими большое значение во всех делах колдовства. Но глиняные изображения не были разбиты наконечниками стрел, несмотря на то, что они выстрелили в них восемь раз и двенадцать раз при последующем испытании, и таким образом заклинание было разрушено на данный момент; но у Лоски Лонкарт был приказ сделать больше, что она и сделала с волей. После этого дама и двое ее сообщников сварили в сарае в Драмнайне чашку или ведро яда, который должен был быть отправлен Роберту Мунро. Ведро протекло, и яд вытек, за исключением очень небольшого количества, которое попробовал несчастный паж, принадлежавший этой даме, и "положил continewallie thaireftir poysonit вместе с ликером". Снова была приготовлена еще одна "свинья" или банка с ядом; на этот раз вдвойне - варил его старый грешник Лоски Лонкарт, который приложил руку ко всякому злобному пирогу. Это было послано молодому лэрду руками приемной матери леди Кэтрин; но она сломала "свинью" между прочим и, подобно пажу, отведав содержимого, заплатила жизнью за свое любопытство. Яд был такой ядовитой природы, что ни корова, ни овца не могли коснуться травы, на которую он падал; и вскоре травы засохли в ужасной памяти об этом преступном поступке. Она была более успешной в своих покушениях на юную леди Балнагоун. В ее "дитае" говорится, что бедная девушка, отведав адских зелий своей невестки, заболела неизлечимой болезнью, боль и муки, которые она испытала, вызвали отвращение даже у несчастной, давшей яд, Кэтрин Нивен, которая ) с этим sae meikle, что она сказала, что это было самое честное и самое жестокое зрелище, которое она когда-либо видела". Но она не умерла. Молодость и жизнь были сильны в ней и победили даже злобу и яд, победили даже дьявольскую решимость этой дамы, "чтобы она во что бы то ни стало, где бы она ни была, ни бога на небесах, ни дьявола". в аду за уничтожение и унижение Марджори Кэмпбелл". Ничуть не устрашившись, дама посылала повсюду, и теперь открыто, за разными ядами; советуясь с "египтянами" и отъявленными ведьмами о том, что лучше всего "подойдет к цвету лица" ее жертв, и следует ли давать крысиный отраву, бывшую у нее любимым лекарством, в яйцах, бульоне или капусте. Она также заплатила много денег за глиняные изображения и эльфийские стрелы, чтобы стрелять в них, и ее злоба в конце концов стала настолько очевидной, что даже ее высокое положение не могло ее затмить. Она была арестована и привлечена к суду, но частным обвинителем был Гектор Мунро, которому вскоре предстояло сменить место адвоката на место "третейского суда"; и жюри состояло из иждивенцев Фоулис. Так что она была оправдана; хотя многие из ее созданий ранее были осуждены и сожжены по тем же обвинениям, что и теперь против нее; особенно Кристиан Ройсс, которая, признавшись в глиняном изваянии и эльфийских стрелах, была тихо сожжена за то же самое.
  
   Суд над Гектором Манро носил несколько иной характер. Его мачеха, кажется, не слишком доверяла простому колдовству: она больше верила в факты, чем в заклинания, и предпочитала наркотики чарам; но Гектор был также более суеверным и более трусливым. В 1588 году он общался с тремя печально известными ведьмами для выздоровления своего старшего брата Роберта; а ведьмы "испортили волосы Роберту Манро и сплели ногти на его пальцах и ногах"; но Роберт умер, несмотря на эти чары, и теперь Гектор был главным человеком в своей семье. Стрижки ногтей, обрезки волос, вода, куда были уложены заколдованные камни, черные патер-ностеры, запрещенные пледы и скатерти - все это имело для него такое же значение, как и "ratoun poysoun", столь дорогой даме; и метод его предполагаемого убийства основывался на таких средствах, как эти. Они составляли хорошую пару между собой и олицетворяли изрядную долю ума и нравственности того времени. После небольшого предварительного колдовства, предпринятого с его приемной матерью, Кристианой Нил Дейзелл, и Мариауной М'Ингарах, "одной из самых печально известных и высокопоставленных ведьм страны", было объявлено, что Гектор, который был болен, не выздоровеет. , если только главный человек его крови не пострадает за него. Выяснилось, что это не кто иной, как Джордж Манро из Обисдейла, старшая песня леди Кэтрин, чья жизнь должна быть отдана, чтобы Гектор мог быть искуплен. Значит, Джордж должен умереть; не ядом, а колдовством; и первый шаг, который нужно было сделать, это обеспечить его присутствие у постели Гектора. "Sewin poistes", или посыльных, нетерпеливо посылал к нему больной; и когда он наконец пришел, Гектор не сказал ему ни слова после его угрюмого: "Теперь лучше, когда ты пришел" в ответ на ничего не подозревавший сводного брата: "Как дела?" но просидел целый час, положив левую руку на правую руку Джорджа, молча произнося первое заклинание, следуя указаниям своей приемной матери и ведьмы. В ту ночь, через час после полуночи, две женщины пошли на "участок земли, лежащий между двумя поместьями", и вырыли там могилу длиной с Гектора, недалеко от морского разлива. Через несколько ночей после этого - а это тоже был январь - Гектора, завернутого в одеяла, вынесли из больной постели и положили в эту могилу; он, его приемная мать и М'Ингарах молчали, как смерть, пока Кристиана не заговорила с их хозяином, дьяволом. Затем на лэра уложили дерн, и ведьма М'Ингарич села рядом с ним, а Кристиана Дейзелл с маленьким мальчиком на руке пробежала девять бороздок, возвращаясь к могиле, чтобы спросить ведьма, "кто был ее выбором". М'Ингарич, подстрекаемый, конечно, дьяволом, ответил, что Гектор был ее выбором жить, а его брат Джордж умереть за него". Эта церемония повторилась трижды, а затем все молча вернулись в дом, мистер Гектор, как и прежде, унес свои одеяла. Самым странным было то, что мистер Гектор не был убит на церемонии.
   Теперь Гектор Мунро был убежден, что сделано все возможное и что его сводный брат волей-неволей должен стать его жертвой. В благодарность он сделал М'Ингарах пастухом своих овец и так возвысил ее, что простые люди не осмеливались сопротивляться ей ради своей жизни. Все говорили, что он благосклонен к ней, "если бы она была его собственной женой"; а однажды он удержал ее подальше "по собственному обвинению", когда она предстала перед судом, чтобы ответить за преступление колдовства. Но, несмотря на огромные улики против него, Гектору удалось скрыться, как это сделала его мачеха до него, и мы больше не слышим о безумиях Фаулисов и преступлениях Фаулисов. Их спасало только их положение и страх перед низшими людьми. Более мелкие преступления, чем их, и более слабые улики уже были достаточным поводом для осуждения; и отравления леди Кэтрин, и заклинания Гектора Манро постигли бы ту участь, которую они, по крайней мере, заслуживали, если бы не сила и помощь клана.
  
   Рогатые женщины, Леди Уайлд
   Первоначально опубликовано в "Древних легендах, мистических чарах и суевериях Ирландии ", 1887 г.).
   Однажды богатая женщина засиделась допоздна за чесанием и приготовлением шерсти, в то время как вся семья и слуги спали. Вдруг в дверь постучали и раздался голос: "Отворите! Открытым!"
   "Кто там?" сказала хозяйка дома.
   "Я - Ведьма Одного Рога", - ответили ему.
   Хозяйка, полагая, что кто-то из ее соседей позвонил и требует помощи, отворила дверь, и вошла женщина, держа в руке пару шерстяных чесателей и неся на лбу рог, как бы растущий там. Она молча села у огня и с бешеной поспешностью принялась чесать шерсть. Внезапно она остановилась и громко сказала: "Где женщины? Они слишком долго медлят".
   Затем раздался второй стук в дверь, и голос по-прежнему крикнул: "Открой! Открытым!"
   Хозяйка принуждена была встать и открыться на зов, и тут же вошла вторая ведьма, имевшая на лбу два рога, а в руке колесо для прядения шерсти.
   "Уступи мне место, - сказала она, - я Ведьма Двух Рогов", - и начала кружиться со скоростью молнии.
   И так продолжались стуки, и раздался зов, и вошли ведьмы, пока, наконец, вокруг огня не сели двенадцать женщин - первая с одним рогом, последняя с двенадцатью рогами.
   И чесали нить, и крутили свои прялки, и мотали, и ткали, все дружно распевая старинный стишок, но ни слова не сказали хозяйке дома. Странно было слышать и страшно смотреть на эти двенадцать женщин с их рогами и колесами; и хозяйка чувствовала себя близкой к смерти, и она хотела подняться, чтобы позвать на помощь, но она не могла ни пошевелиться, ни произнести ни слова, ни крикнуть, потому что ведьмы были на ней.
   Тогда один из них окликнул ее по-ирландски и сказал:
   - Встань, женщина, и приготовь нам пирог. Тогда хозяйка искала сосуд, чтобы принести воды из колодца, чтобы смешать еду и приготовить пирог, но не нашла.
   И сказали ей: "Возьми решето и принеси в него воды".
   И она взяла решето и пошла к колодцу; но вода полилась из него, и она не могла принести ничего для пирога, и она села у колодца и заплакала.
   И раздался от нее голос и сказал: "Возьми желтую глину и мох, и свяжи их вместе, и обмажь сито, чтобы оно держалось".
   Она так и сделала, и в решете оказалась вода для пирога; и голос снова сказал:
   "Вернись, и когда ты подойдешь к северному углу дома, трижды громко прокричи и скажи: "Гора фенийских женщин и небо над ней все в огне".
   И она так и сделала.
   Когда ведьмы внутри услышали зов, великий и ужасный крик сорвался с их губ, и они бросились вперед с дикими стенаниями и визгом и убежали в Сливенамон, где была их главная обитель. Но Дух Колодца повелел хозяйке дома войти и подготовить свой дом против чар ведьм, если они вернутся снова.
   И сначала, чтобы разрушить их чары, она окропила за дверью на пороге воду, в которой омыла ноги своего ребенка (ножную воду); во-вторых, она взяла лепешку, которую ведьмы испекли в ее отсутствие, смешанную с кровью, взятой у спящего семейства, и разломила лепешку на кусочки, и положила по кусочку в рот каждому спящему, и они были восстановлены; и она взяла ткань, которую они соткали, и положила ее наполовину внутрь и наполовину в сундук с замком; и, наконец, она заперла дверь большой перекладиной, закрепленной в косяках, чтобы они не могли войти, и, сделав это, стала ждать.
   Вскоре ведьмы вернулись, и они бушевали и призывали к мести.
   "Открытым! Открытым!" они кричали: "Открой, ноги-вода!"
   "Я не могу, - сказала вода из-под ног, - я разбросана по земле, и мой путь лежит вниз к озеру".
   "Открой, открой, лес и деревья и бревно!" они кричали в дверь.
   "Я не могу, - сказала дверь, - потому что балка закреплена в косяках, и я не в силах сдвинуться".
   "Открой, открой, пирог, который мы сделали и смешали с кровью!" они снова закричали.
   "Я не могу, - сказал пирог, - потому что я разбит и ушиблен, и моя кровь на губах спящих детей".
   Тогда ведьмы пронеслись по воздуху с громкими криками и бежали обратно в Сливенамон, произнося странные проклятия Духу Колодца, который желал их гибели; но женщина и дом были оставлены в покое, а плащ, брошенный одной из ведьм во время бегства, был повешен хозяйкой в знак ужасного ночного состязания; и эта мантия находилась во владении одной и той же семьи из поколения в поколение в течение пятисот лет после этого.
  
   ГОЛОС В НОЧИ, Уильям Дж. Уинтл
   Первоначально опубликовано в Ghost Gleams (1921).
   Джон Бэррон был откровенно озадачен. Он никак не мог разобрать. Он прожил здесь всю свою жизнь - за исключением нескольких лет, проведенных в Регби и Оксфорде, - и ничего подобного с ним раньше не случалось. Его люди занимали поместье на протяжении поколений; и не было ни записей, ни преданий о чем-либо подобном. Ему это совсем не понравилось. Это казалось посягательством на респектабельность его семьи. И Джон Бэррон был очень хорошего мнения о своей семье.
   Конечно, он имел право иметь о ней хорошее мнение. Он происходил из знатного рода: его происхождением можно было гордиться: на его гербе были четверти, которые могли показать немногие, а его непосредственные предки сохранили репутацию своих предков. Сам он мог безукоризненно похвастаться карьерой: то короткое время, которое он провел в баре, было отмечено значительным успехом и еще большими обещаниями - обещаниями, прерванными смертью отца и его отзывом в Баннертон для исполнения обязанностей сквайра. , магистрат и уездный магнат.
   В глазах своих друзей и людей в целом он был человеком, которому можно было позавидовать. У него было большое состояние, восхитительный дом и поместье, множество друзей и крепчайшее здоровье. Чего еще может желать мужчина? Соседские дамы говорили, что ему не хватало только одного - жены. Но, может быть, они и не были совершенно беспристрастными судьями, во всяком случае, неженатыми. Но вплоть до нашего рассказа Джон Бэррон не собирался жениться. Он хвастался, что не женат, не обручен, не ухаживает и ни на кого не смотрит.
   И теперь эта досада беспокоила и озадачила его! Чем он это заслужил? Правда, он мог бы утешить свою душу тем, что это не его непосредственная забота. Дело не произошло ни с одним из членов его семьи или домочадцев. Почему же тогда ему не лезть не в свое дело? Но он чувствовал, что это его дело. Это произошло в пределах его поместья и почти на виду у его окон. Если с этим могло быть связано что-то материальное, он был судьей, обязанностью которого было расследовать это дело. Но до сих пор ему не с чем было иметь дело.
   Все это было тайной, а Джон Бэррон не одобрял тайны. Тайны, приправленные детективами и полицейским судом. В распутанном виде они обычно оказывались грязными и нежелательными; а когда их не распутывали, они приносили с собой смутное ощущение дискомфорта и опасности. Как юрист он считал, что тайны не имеют права на существование. То, что они должны продолжать существовать, было своего рода размышлением о профессии, а также об общественном интеллекте.
   И все же здесь был приход Баннертона в руках тайны первой воды. Как судья, Джон Бэррон официально рассмотрел этот вопрос; и, как юрист, он провел несколько часов, тщательно обдумывая это; но совершенно без какого-либо практического результата. Тайна была не просто неразгаданной: она даже сгустилась!
   Это была история, с которой он столкнулся. За две недели до этого обитатели коттеджа на окраине села - садовник и его жена - оставили в доме свою маленькую трехлетнюю дочь, а сами отправились по делам. Ребенок крепко спал в своей кроватке; и они заперли дверь, когда они вышли. Их не было около двадцати минут; и уже подходили к дому, когда услышали крики ребенка. Отец бросился вперед, отпер дверь, и оба родителя вошли вместе.
   Детская кроватка находилась в гостиной, куда вела входная дверь. Когда они вошли, крики прекратились, и их место занял ужасный хриплый звук. Потом они увидели, что койку скрывает какое-то темное тело, которое, казалось, лежало на ней. Этого они почти не видели, хотя совершенно ясно знали, что оно там, потому что оно, казалось, рассеялось, как туман, когда они ворвались в комнату. Конечно, это не было чем-то твердым, потому что оно полностью исчезло без звука. Он не мог выскочить через дверь, потому что родители едва успели отойти от двери, как он исчез.
   Они вернулись как раз вовремя, чтобы спасти жизнь ребенка. Сначала было сомнительно, что они успеют, потому что доктор мало на что надеялся. Но через день или два ребенку стало лучше, и теперь он был вне опасности. Очевидно, на него напало какое-то дикое животное, которое разорвало ему горло и едва не перерезало артерии на шее. По мнению врача и самого Джона Бэррона, раны свидетельствовали о том, что нападавший был очень крупной собакой. Но было странно, что собака такого размера не причинила гораздо большего вреда. Можно было ожидать, что он убьет ребенка одним укусом.
   Но была ли это собака? Если да, то как он попал в дом? Дверь впереди была заперта, как мы видели; что сзади было заперто; и все окна были закрыты и заперты. Не было никакого очевидного пути, по которому он мог попасть в дом. И мы уже видели, что его путь был столь же таинственным.
   Самый тщательный осмотр комнаты и помещений обычно не давал ни малейших зацепок. Ничего не было потревожено или повреждено, и не было никаких следов. Единственным совершенно необычным было присутствие запаха земли или плесени, который заметил доктор, когда вошел в комнату, а также некоторые другие лица, присутствовавшие вскоре после этого. У Джона Бэррона было такое же впечатление, когда он пришел в коттедж несколько часов спустя, но запах был тогда настолько слабым, что он не мог быть уверен в его существовании.
   В качестве вышивки в рассказ вошли два-три сюжета из местных сплетен обычного рода. Пожилая женщина рядом сказала, что она выглядывала из окна, чтобы посмотреть состояние погоды немного раньше вечером, когда она увидела огромную черную собаку, перебежавшую через переулок и направляющуюся в сторону дачи. По ее словам, собака хромала, как будто захромала или очень устала.
   Три человека сказали, что две или три ночи назад их беспокоил собачий вой вдалеке; а фермер из прихода пожаловался, что его овец, по-видимому, ночью гнала по полю какая-то бродячая собака. Он громко поклялся отомстить собакам вообще; но так как никто из овец не волновался, никто не обратил особого внимания. Все эти рассказы дошли до ушей Джона Бэррона; но для человека, привыкшего взвешивать доказательства, они были незначительны.
   Но гораздо большее значение он придавал другому доказательству, если его можно таковым назвать. Когда пострадавший ребенок начал поправляться и смог говорить, была предпринята попытка выяснить, может ли он дать какую-либо информацию о нападении. Поскольку он спал, когда на него напали, он не заметил прибытия нападавшего; и единственное, что он мог сказать, было,
   "Противная, уродливая дама укусила меня!"
   Это казалось абсурдным; но когда его спросили о собаке, он упорно отвечал: "Никакой собаки. Мерзкая уродливая леди!"
   Родители были склонны смеяться над тем, что они считали детской фантазией; но на подготовленного юриста это произвело значительное впечатление. Ему были доступны три факта. Похоже, что раны были нанесены большой собакой: ребенок сказал, что ее укусила уродливая дама, и родители действительно видели фигуру нападавшего. К сожалению, он исчез до того, как они смогли разобрать какие-либо подробности; но они сказали, что он был размером с очень большую собаку и был темного цвета.
   Местные сплетни имели небольшое значение и были такими, каких можно было ожидать при данных обстоятельствах. Но, как бы там ни было, все указывало на собаку или собакоподобное животное. Но как он мог войти в закрытый дом; как он ушел; и почему ребенок упорствовал в своем рассказе об уродливой даме? Единственной теорией, которая вообще соответствовала бы этому случаю, была теория, основанная на старых скандинавских легендах об оборотнях. Но кто теперь верит в такие истории?
   Так что неудивительно, что Джон Бэррон был озадачен. Он тоже был довольно раздражен. В Баннертоне было среднее количество преступлений; но это было немного, и обычно от него можно было избавиться на мелких заседаниях. Нечасто приходилось отсылать дело в суд присяжных, и газеты редко получали сенсационные копии из этого тихого местечка. Он с некоторым удовлетворением подумал, что ему повезло, что ребенок не умер; ибо в этом случае должно было быть дознание и неизбежная огласка. Если бы его подозрения были обоснованными, дело вылилось бы в нечто гораздо более сенсационное, чем обычно выпадает на долю местного репортера.
   Но день или два спустя ему было над чем подумать. События развивались - и так, как ему не нравилось. Фермер снова пожаловался, что ночью его овец гоняли по полю; и на этот раз был нанесен больший ущерб. Две овцы погибли; но странно было то, что их почти не кусали. Их раны были настолько легкими, что их смерть можно было объяснить только страхом и истощением. Очень любопытно, что собака - если это была собака - не растерзала их сильнее и не съела. Предположение о том, что это была какая-то очень маленькая собака, было опровергнуто тем фактом, что те раны, которые там были, должны были быть нанесены крупным животным. Это действительно выглядело так, как будто у животного не хватило сил, чтобы закончить свое злое дело.
   Но у Джона Бэррона была еще одна улика, которую он пока держал при себе. Каждую из двух последних ночей он просыпался без видимой причины вскоре после полуночи. И каждый раз он слышал Крик в Ночи. Это был голос, разносившийся по ночному воздуху, и он никак не ожидал услышать его в Англии; и меньше всего в Баннертоне. Голос доносился с болота, возвышавшегося над маленькой деревушкой; и он поднимался и опускался в тишине, как крик духа в беде. Он начался с тихого воя невыразимой печали; затем поднялся и упал в жалобных завываниях; а потом замерла в рыданиях и молчании.
   Голос доносился с перерывами более чем на час: и во вторую ночь он был сильнее и казался ближе, чем в первую. Джон Бэррон без труда узнал этот протяжный крик. Он слышал это раньше, когда путешествовал по более диким уголкам России. Это был вой волка!
   Но в Англии нет волков. Правда, это могло быть сбежавшее животное из какого-нибудь бродячего зверинца; но такое животное причинило бы еще больше вреда овцам. И если это было нападение на маленького ребенка, как оно проникло внутрь; как он ушел; и почему ребенок все упорно твердил, что ее укусила не собака, а дама?
   В следующие несколько дней сюжет стал гуще. Другие люди услышали голос ночью и приписали его бродячей собаке на болоте. Еще одна фермерская овца забеспокоилась, и на этот раз одна из них была частично съедена. Поэтому была устроена погоня, и все местные фермеры и многие другие люди объединились, чтобы охотиться на убийцу овец. В течение двух дней болото прочесывали, а прилегающие леса основательно избивали, но никаких следов злодея не обнаружили.
   Но Джон Бэррон услышал от одного из фермеров историю, которая заставила его задуматься. Он заметил, что этот человек, казалось, избегал небольшого заросля рядом с болотом, предполагая, что на некотором расстоянии от него есть лучшая тропа; и после некоторого нажима объяснил настоящую причину этого. Но он предусмотрительно добавил, что, конечно, сам он не суеверен, но у его жены были странные взгляды, и она умоляла его избегать этого места.
   Казалось, что незадолго до этого какие-то бродячие цыгане, которые время от времени разбивали лагерь на болоте, тайно похоронили в чаще старуху и с тех пор больше не возвращались на болото. Конечно, были неизбежные дополнения к рассказу такого рода. Старушка якобы была королевой цыганского племени; Говорили также, что она была самой злобной ведьмой; и это должно было быть причиной ее тайного захоронения в этом уединенном месте. Фермеру, похоже, и в голову не пришло, что таким образом цыгане сэкономили на регулярных похоронах. Очень немногие знали эту историю и считали правильным хранить молчание. Не стоило наживать себе врагов из цыган, которые так легко могли отомстить, грабя курятники или даже погоняя скот; не говоря уже о более таинственных делах, которые им приписывали.
   Джон Бэррон начал собирать вещи. Все это дело имело отчетливое сходство с рассказами об оборотнях в скандинавской литературе Средневековья. Здесь мы похоронили женщину с подозрительной репутацией в уединенном месте без христианских обрядов; и вскоре после этого таинственный волк бродит по округе в поисках крови - совсем как волк-оборотень. Но кто теперь верит таким историям, кроме нескольких одержимых призраками чудаков с расшатанными нервами и неуравновешенным умом? Все это абсурдно.
   Тем не менее, тайна должна была быть прояснена; ибо у Джона Бэррона не было ни малейшего намерения позволить ему просто скатиться в кучу нерешенных проблем. Он держал свой собственный совет; но он хотел докопаться до сути. Возможно, если бы он осознал ужас, лежащий в основе этого, он оставил бы его в покое.
   Тем временем фермеры предприняли свои собственные шаги, чтобы справиться с неприятностью, беспокоящей овец. Вокруг были расставлены соблазнительные кусочки, благоразумно приправленные ядом; но с единственным результатом - безвременной смертью ценной овчарки. Ночь за ночью молодые люди, вооруженные ружьями, сидели и смотрели; но безуспешно. Ничего не произошло, овец не тревожили, и действительно казалось, что захватчик покинул окрестности. Но Джон Бэррон знал, что если собака пристрастилась к беспокойным овцам, ее невозможно вылечить. Если бы таинственный гость был псом, он наверняка вернулся бы, если бы был еще жив и мог путешествовать; если бы это был не пёс - что ж, всё могло бы случиться. Поэтому он продолжал наблюдать даже после того, как общая охота на собаку прекратилась.
   Вскоре он получил свою награду. Однажды очень темной и ненастной ночью он снова услышал далекий голос в ночи. Он очень слабо поднимался и опускался в воздухе, потому что ветер был сильным, и звук должен был распространяться против ветра. Затем он вышел из дома, неся ружье, и занял свой пост на возвышенности, которая возвышалась над дорогой, ведущей от болота.
   Вскоре крик стал приближаться, а затем еще ближе, пока не стало ясно, что волк покинул болото и приближается к фермам. Несколько собак залаяли; но это был не лай вызова и неповиновения, а скорее робкие визги страха. Затем вой донесся из-за поворота дороги, который был так близко, что Джон Бэррон, отнюдь не робкий и не нервный человек, едва мог сдержать дрожь.
   Он молча взвел курок, тихонько выполз из-за живой изгороди на дорогу и стал ждать. Потом показалась маленькая сморщенная старушка, передвигавшаяся с помощью палки. Она ковыляла с неожиданной для такой пожилой женщины проворностью, пока поворот дороги не привел ее к нему лицом к лицу. А потом что-то случилось.
   Он не был человеком, пристрастившимся к фантазиям; как правило, он вовсе не был лишен способности к описанию; но он никогда не мог совершенно ясно сказать, что именно произошло на самом деле. Вероятно, это было потому, что он не совсем знал. Он мог говорить только о впечатлении, а не об определенном опыте. По его словам, старуха бросила на него один взгляд невыразимой злобы; а затем он, казалось, на мгновение стал ошеломленным или полубессознательным. Это могло быть всего лишь делом секунды или двух: но в этот короткий промежуток времени старуха исчезла. Джон Бэррон взял себя в руки как раз вовремя, чтобы увидеть, как большой волк исчез за поворотом дороги.
   Вполне естественно, что он был несколько сбит с толку своим поразительным опытом. Но в присутствии волка сомнений не было. Он только что увидел это; но он видел это совершенно ясно в течение примерно секунды времени. То ли волк сопровождал старуху, то ли старуха превратилась в волка, он не видел и не мог знать. Но каждое предположение было открыто для многих очевидных возражений.
   На следующий день Джон Бэррон провел некоторое время, обдумывая ситуацию; а потом ему вдруг пришло в голову заглянуть в заросли на берегу и увидеть могилу цыгана. Он не ожидал, что там будет на что посмотреть; но все же, возможно, стоит взглянуть на это место.
   Итак, он прогуливался в этом направлении рано днем.
   Чаща занимала что-то вроде небольшой лощины, лежащей под краем болота, и была густо заросла небольшими деревьями и подлеском. Но туда вела едва заметная тропинка; и, протиснувшись, он обнаружил, что посередине есть небольшое открытое пространство. Очевидно, это было место цыганской могилы.
   И там он нашел это: но он нашел больше, чем ожидал. Там была не только могила, но и открытая! Рыхлая земля была нагромождена с обеих сторон и выглядела так, как будто ее выкопали какие-то животные. И действительно, в нескольких местах можно было увидеть следы очень крупной собаки или волка.
   Джон Бэррон был просто в ужасе, обнаружив, что могила была осквернена таким образом - и, по-видимому, таким образом, что это вызывало еще больший ужас. Но после минутного колебания он подошел к краю могилы и заглянул внутрь. То, что он увидел, было менее ужасным, чем он опасался. Там лежал гроб, выставленный на всеобщее обозрение; но не было никаких признаков того, что он был открыт или каким-либо образом подделан.
   Оставалось, видимо, только одно: прилично накрыть гроб и снова зарыть могилу. Он брал лопату в ближайшем коттедже под каким-то предлогом и выполнял работу. Он отвернулся, чтобы сделать это; но, проходя через заросли, он мог поклясться, что услышал звук, похожий на приглушенный смех! И он не мог отделаться от мысли, что смех имеет какое-то качество, близко напоминающее волчий вой. Он называл себя дураком за то, что так думал, - но все-таки думал.
   Он взял лопату и зарыл могилу, вбивая землю изо всех сил; и опять, как он отвернулся после выполнения задания, он услышал тот глухой смех. Но на этот раз он был еще менее отчетливым, чем раньше, и как-то звучал под землей. Он был скорее рад уйти.
   Можно легко себе представить, что у него было чем заняться на остаток дня; и даже когда он пытался уснуть, он не мог. Он лежал и беспокойно ворочался, все время думая о таинственной могиле и о событиях, которые, несомненно, теперь казались связанными с нею. Затем, вскоре после полуночи, он снова услышал голос в ночи. Волк выл сначала издалека; затем наступило долгое молчание; а потом голос прозвучал так близко от дома, что Бэррон вздрогнул в тревоге и услышал, как его собака издала испуганный крик. Затем снова наступила тишина; а через некоторое время вой снова послышался вдали.
   На следующее утро он нашел свою любимую собаку мертвой рядом с конурой; и было слишком очевидно, как он встретил свой конец. Его шея была почти разорвана одним страшным укусом; но странно было то, что крови было видно очень мало. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что собака истекла кровью; но где была кровь? Естественные волки разрывают свою добычу и пожирают ее. Они не сосут его кровь. Что это может быть за волк?
   Джон Бэррон нашел ответ на следующий день. Он шел в направлении болота ближе к вечеру, когда уже сгущались сумерки, когда услышал вопли ужаса, доносившиеся из маленькой боковой улочки.
   Он побежал на помощь и увидел маленького деревенского ребенка, лежащего на земле, а огромный волк рвал ему горло.
   К счастью, у него был с собой пистолет; и когда волк с криком спрыгнул со своей жертвы, он выстрелил. Дальность была небольшой, и зверь получил всю силу атаки. Он подпрыгнул в воздухе и упал кучей. Но оно снова встало и понеслось хромающим галопом, как часто делают волки, даже смертельно раненные. Он направился к болоту.
   Джон Бэррон увидел, что оно получило смертельную рану, и не обратил на него больше внимания. На его крики сбежались какие-то мужчины, и с их помощью он отнес раненого ребенка к местному врачу. К счастью, он успел спасти ему жизнь.
   Затем он перезарядил ружье, взял с собой человека и пошел по следу волка. Следить за ним было нетрудно, так как пятна крови на дороге через частые промежутки достаточно ясно указывали на то, что она была серьезно ранена. Как и ожидал Бэррон, тропа вела прямо к зарослям и входила в них.
   Двое мужчин осторожно последовали за ним; но они не нашли волка. Посреди чащи снова лежала открытая могила. А рядом с ним лежало тело маленькой старушки, залитое кровью. Она была совершенно мертва, и страшная огнестрельная рана в ее боку говорила сама за себя. И двое мужчин заметили, что ее клыки немного выступали за пределы губ с каждой стороны, как у рычащего волка, и были окровавлены.
  
   AD GEHENNAM TECUM, Роберт Реджинальд
   Есть бабушкины сказки о том, что академические администраторы после смерти становятся государственными служащими в аду. Я сам никогда не верил в это, потому что даже Оле Нибс не смог бы заставить этих людей работать эффективно . Но то, что я знаю, намного хуже.
   Впервые я заметил доктора Клавдия Гиппонакса через год или два после того, как он присоединился к справочному персоналу. В нашем кампусе библиотекари занимают равные должности с преподавательским составом, и ожидается, что они будут публиковать материалы и работать в комитетах на тех же основаниях, что и их коллеги из академического сообщества. Не то чтобы эти выдающиеся, выдающиеся коллеги когда-либо действительно считали их равными, но, по крайней мере теоретически, мы все были частью одной и той же эгалитарной смеси . Гиппонакс был, возможно, немного более равным, чем некоторые, поскольку носил инициалы "доктор философии". после его имени, но я никогда не был уверен, где он выполнил свою дипломную работу или по какому предмету.
   Однако, кроме этих трех невзрачных букв, в докторе Гиппонаксе не было ничего особенно уникального или интересного. Он был средним по внешности, росту, речи, интеллекту и достижениям. Как только он изучил структуру библиотечной коллекции, он мог делать справочные и библиографические инструкции так же хорошо, как и все остальное, но не так хорошо, как некоторые, и он, конечно, не подавал никаких признаков того, что у него есть потенциал для большего влияния. Вероятно, он получит постоянную должность, возможно, будет повышен до адъюнкт-профессора, а может быть, даже и до полного, вероятно, сделает ничем не примечательную карьеру и, вероятно, уйдет на пенсию, так и не добившись каких-либо результатов в университете. Хо-хум, хо-хум, хо-хум и вертушка-ди-ди.
   Поэтому я был поражен одним ясным апрельским днем, через год или два после того, как он был принят на работу, увидев его сидящим в Сенате факультета вместо мисс Марджориты Хервег, которая так умело представляла библиотеку последние полдюжины лет.
   Я подтолкнул своего соседа, сенатора Джорданни Дженнадио, и склонил голову в сторону вновь прибывшего.
   - Что случилось с Мардж? Я попросил.
   - Ты не знал? - сказал Джо. "У нее был инсульт две недели назад, и ожидается, что она не выздоровеет".
   Я был потрясен. Я ничего об этом не слышал, но на неделю уехал на конференцию по литературному эксгибиционизму восемнадцатого века в Священной Римской империи. Мардж было около сорока пяти лет, казалось, она была в самом расцвете сил.
   "Где?" Я попросил.
   - В своем кабинете, - прошептал Джо, получив несколько неприятных взглядов от Джона де Кампиана, члена Сената. "Они нашли ее распростертой, как мешок с картошкой, за дверью, с ужасной гримасой, запечатлевшейся на ее лице. Пришлось заставить нескольких из нас открыть его. Я сам видел ее: она выглядела так, словно на ней была какая-то гротескная маска. Это было просто ужасно ".
   "Тише!" - прошипел де Кампиан, и у нас не было другого выбора, кроме как подчиниться. Джон временами мог быть таким ужасным придиркой.
   Это было впервые.
   Но затем я стал замечать его на других мероприятиях, таких как встречи по бюджету и советы по стратегическому планированию, события, которые почти никогда не привлекали и не интересовали младших преподавателей и уж точно не младших библиотекарей. Он всегда сидел далеко - далеко позади и смотрел, просто смотрел, никогда не делая заметок, никогда не поднимая руку, никогда ни в чем не участвуя. В конце концов я решил, что он просто щеголяет, показывая себя сильным мира сего. Может быть, он был умнее, чем я изначально предполагал. Может быть.
   На приеме у канцлера в конце года я снова заметил Гиппонакса, который разговаривал с самим стариком, явно делясь шуткой, оба мужчины улыбались и кивали. Прейд, наконец, похлопал его по спине, прежде чем повернуться к следующему человеку в очереди. Я решил, что пора познакомиться с этой диковинкой.
   Я блуждал боком так, что наши пути в конце концов пересеклись, казалось бы, случайным образом, и мне удалось мягко толкнуть его, заставив его пролить свой напиток.
   - О, ужасно жаль, - сказал я. Я протянул руку: "Меня зовут Барт Тёкёли, с английского".
   Его улыбка была тонкой серой линией, прочерченной по центру его лица. - Гиппонакс, - сказал он, - но ты можешь звать меня Клод. Он неловко взял мою правую руку левой, схватив ее сверху.
   - Из какого ты отдела? - спросил я, прекрасно зная единственно возможный ответ.
   - Э-э, библиотека, - сказал он, словно сжимаясь внутри себя.
   - О да, - сказал я, немного нахмурившись. Я тебя привязал, дорогой Клод , подумал я про себя. - Я не припоминаю, чтобы видел тебя раньше.
   - Я здесь новенький, - сказал Гиппонакс. "Это всего лишь мой второй год".
   - А как вам наш маленький кампус? Я был беспощаден со своим стилетом.
   "Ну, мне, мне очень нравится здесь работать", - сказал он. - Но я еще мало кого знаю.
   - Да, - сказал я, - поначалу всегда трудно заводить друзей. Что ж, Клод, - продолжал я, пресекая любую попытку безвкусного остроумия, - было очень приятно познакомиться с вами. Я надеюсь, что скоро снова увижу тебя". Нет! - добавил я про себя. Гад, какой молочный тост .
   Я снова видел его на выпускном, но тогда нам всем пришлось присутствовать на инсценировке испанской инквизиции. Сотни интеллигентных, высокообразованных мужчин и женщин столпились вместе в наших душных, мертвенно-черных мантиях на 95-градусной жаре посреди двора, пока старый Прейд без конца бубнил о радостях университетского образования. Достаточно!
   * * * *
   Я провел лето, сравнивая сонеты Шекспира с сонетами его главного соперника, Лавкрафта, и вернулся в сентябре расслабленным и готовым к новой битве с полчищами невежественных неандертальцев.
   Прейд был в своей обычной прекрасной форме на ежегодном собрании, посвященном открытию учебного года. Среди его объявлений о новом административном персонале было одно, которое заставило меня задохнуться от недоверия: доктор Клавдий Гиппонакс был назначен главой общественных служб в библиотеке Клэппертона.
   Какая?! Я просто вовремя спохватился, чтобы не выпалить это слово вслух. Я сидел рядом с Мишелем Паделупом из Французского департамента, и он выглядел таким же недоверчивым, как и я. Исла Эйлшемиус из Истории, обогнув меня с другой стороны, просто сказал "тц-тк " .
   Я взглянул на нее. - Что ты знаешь такого, чего не знаю я? - спросил я вполголоса .
   "Больше, чем я когда -либо расскажу". Она хихикнула. Клянусь, она хихикнула.
   - Что случилось с Димсом? Я попросил. Жюль-Джеймс Димс руководил отделом общественных служб лет пятнадцать, а то и больше, во всяком случае, дольше, чем я мог припомнить.
   -- В прошлом месяце неожиданно ушел в отставку, мой дорогой Бартелеми, -- сказал Паделу. "Ханки-панки с ассистентом-мужчиной или что-то в этом роде. Они все замяли, а потом сделали ему предложение, от которого он не смог отказаться. Его не стало буквально за ночь. Или мне так сказали. Никогда нельзя быть уверенным в этих вещах. В конце концов, это был академический перерыв".
   Я был ошеломлен. Димс всегда казался мне обманщиком, определенно не из тех, кто рискует своей карьерой. Это казалось совершенно нехарактерным.
   - Но как Гиппонакс...? - пробормотал я.
   - Ну, - сказала Исла, - у Гервега случился инсульт, Растопчин в творческом отпуске, Вильмессан в больнице, где его проверяют на какое-то странное заболевание, которое они не могут определить, Чу Та находится по программе обмена в Китае, а остальные сотрудники отдела не подходит по тем или иным причинам. Так что он получил его по умолчанию".
   - Будь я проклят, - сказал я.
   - Вполне возможно, - согласился Паделуп. "Тем не менее, очень странно, как такие вещи иногда накапливаются".
   Я нашел его выбор слов... интересным.
   * * * *
   Через неделю мне довелось зайти к новому начальнику отдела в его кабинет в библиотеке; Я хотел устроить серию специализированных сессий бизнес-анализа для старшего звена и выпускных курсов по аустенианскому кулинарному искусству и уэллсианской гастрономии. Он опаздывал на какое-то собрание и прислал сообщение, что будет через десять минут, если я смогу подождать.
   Я могла и проводила время, глядя в окна на студенток, вальсирующих в коротких юбках. Какое восхитительное изменение мир моды провозгласил в этом году! Пока я размышлял о вечной тайне женской красоты, я все больше и больше раздражался без всякой видимой причины. Это было почти как жужжание в моем ухе. Я даже шлепнул воздух один или два раза.
   Затем я бросил взгляд в правый угол кабинета. Что-то пряталось в тенях, почти спрятавшись за книжными полками. Я встал и подошел ближе к столу, где я мог видеть это более четко.
   Это был идол в виде гротескного человечка около четырех с половиной футов ростом, с огромной головой, животом и ступнями, сделанный полностью из темно-коричневого, обветренного дерева. Полинезийский, решил я, посмотрев на него пару мгновений. Преувеличенные губы были частично прикрыты рыжевато-каштановой прядью волос, свисавших с выпуклого носа, а распущенная борода из сорной травы была привязана к низу широко улыбающегося лица. На длинном лбу прямо над глазами был нарисован не совсем квадратный белый прямоугольник. Последний состоял из спиралей из белой кости, а может быть, из какой-то закрученной веточки с пустыми местами в самых центрах.
   Я только потянулся, чтобы коснуться этих бледных завитков, когда прямо позади меня прогремел голос.
   "Забудь об этом!"
   Я прыгнул вперед, ударившись носом об изображение. Вытерев пятно крови, я повернулся лицом к своему обвинителю.
   - Гиппонакс, - выдавил я.
   - Действительно, - сказал он. - Пожалуйста, присаживайтесь, доктор Тёкёли.
   "Что это ?" - спросил я, указывая на статую.
   "Это называется Пулу. Это один из девяноста девяти богов племени камму острова Февраль, - сказал библиотекарь. - Во всяком случае, так написано на этикетке. Я нашел его в кладовке в Хиртл Холле, и никто не возражал, когда я стряхнул с него пыль. Поразительный маленький засранец, не так ли?
   У меня снова зазвенело в ушах, и я пожаловался на комаров.
   - Да, в наши дни они кажутся довольно распространенными, - сказал Гиппонакс. "Теперь давайте посмотрим, что мы можем сделать для вас", - продолжил он, и вскоре мы уладили другие наши дела.
   Позже в тот же день мое любопытство взяло верх, и я проверил пару справочников о полинезийских божествах в библиотеке, в конце концов найдя следующую запись в Divinité Гуццолини :
   Религия камму - эта ныне вымершая секта с острова Февраль в Календарном архипелаге южной части Тихого океана характеризовалась необычайно большим количеством божеств, всего 99, из которых 98 были изображены в виде огромных каменных статуй, каждая из которых имела свой собственный облик. Они были вырезаны в центральном карьере и с большим трудом перевезены к местам их последнего упокоения по обе стороны острова, где они были закопаны глубоко в почву в вертикальном положении. 49 идолов были расставлены на одной стороне острова в два ряда, 25 обращены к морю, предположительно для защиты племени от вторжения физических или духовных врагов; и 24, обращенных к большому вулкану, поднимающемуся изнутри, или, возможно, их 49 товарищей на противоположной стороне острова. 99-й бог Пулу, которого называли "Убийцей душ", был единственным божеством, вырезанным из дерева в более традиционном полинезийском стиле. Его изображение было установлено в святилище, расположенном точно в центре острова, что указывало на определенное превосходство. Однако его точная роль в пантеоне Камму остается неясной".
   Это было интересно, но мало что мне рассказало. Идол в кабинете Гиппонакса явно был точной копией.
   Несколько дней спустя, когда я возвращался с выпускного семинара по экологическому деспотизму в сербской литературе девятнадцатого века, я столкнулся с инвалидной коляской профессора Флевеллина Бидлстоуна и чуть не упал ему на колени. Десять лет назад Бидлстоун был почти до смерти избит учеником, чью грамматику он имел безрассудство исправлять в классе. Бывший ученик теперь был тюремным охранником где-то на востоке.
   - Вы слышали ? он спросил.
   - Что слышал? Я сказал.
   - Насчет "Желтого плюша", - сказал Бидлстоун. "Он разбил одно из окон на пятом этаже библиотеки, а потом выпрыгнул".
   "Нет!" - воскликнул я. Захари Йеллоплюш проработал университетским библиотекарем более двадцати лет.
   "Почему?" Я попросил.
   "Никто не может этого понять, - сказал Флевелин. "В последний раз, когда я видел его, он говорил о выходе на пенсию через несколько лет и казался совершенно довольным своим положением".
   - Какой позор, - сказал я. - Как это переживает Горация?
   - Плохо, я слышал, - сказал Бидлстоун. "Она совершенно опустошена".
   И тут ни с того ни с сего в моем сознании мелькнул образ идола Пулу, а доктор Клавдий Гиппонакс сидит, скрестив ноги, на полу перед ним и сжигает живых насекомых в маленькой жаровне между ног, жуки треск и треск, когда они взорвались от жары. Бог как бы вышел из своей деревянной статуи, поклонился Гиппонаксу и исчез за закрытой дверью. Я потряс головой, чтобы избавиться от паутины.
   "Ad Gehennam tecum!" - воскликнул я, даже не осознавая этого.
   "Что вы сказали?" - сказал Бидлстоун. "Что это значит?"
   - А? - сказал я, вытряхивая себя из добровольного оцепенения. - Просто кусок школьной латинской чепухи - "К черту вас!" - или что-то в этом роде.
   - Ты вдруг стал совсем белым.
   - Я в порядке, - заверил я его. "Одна из тех мук среднего возраста, знаете ли".
   Он так и сделал и быстро скатился в поисках кого-нибудь еще, чтобы рассказать свои новости.
   Мне, с другой стороны, явно нужно было провести больше исследований.
   В тот вечер я вернулся в библиотеку после десяти часов вечера, когда вокруг пряталось гораздо меньше посетителей (и большинство из них были изголодавшимися по сексу подростками, надеющимися немного посидеть в Интернете), и проверил несколько источников, известных только мне. и покойный Эллиотт Фитцбудл. В частности, старая классика Deis Polynesiae мастера Якоба Баннгумбера содержала интересные комментарии одного из первых европейских исследователей этого региона. Хотя Баннгамбер никогда на самом деле не посещал остров Февраль, он провел несколько недель на острове Ноябрь в той же сети. Один отрывок особенно привлек мое внимание:
   "Кампенхаут рассказывает мне, что туземцы этого места практикуют своеобразный обряд, в котором один из их богов действует как посредник между их народом и другими членами пантеона (которым почти нет числа); и что, чтобы получить благосклонность этих божеств, они должны "купить" услуги заступника небольшими жертвами, которые могут понравиться или не понравиться ему. Чем больше запрашиваемое благо, тем большую цену необходимо заплатить, чтобы оно было реализовано. Один из племени, могущественный знахарь или жрец, говорит с этим богом, чье идола он держит в заточении в своей хижине, а затем рассказывает своему народу, что они должны сделать, чтобы заслужить его благосклонность, и во что им это обойдется. В конце концов, король должен решить, стоит ли платить цену. Если он ошибается, его племя может принести его в жертву, и тогда "знахарь" становится королем. Странное дело, но Кампенхаут уверяет меня, что это правда.
   Именно тогда я увидел, как это можно сделать!
   Я спрятался в стеллажах, когда через два часа библиотека закрылась, и спустился по лестнице в запертый кабинет Гиппонакса. Я знал, что мне нужно торопиться: датчики движения, охраняющие библиотеку, могут сработать в любой момент. У меня была с собой небольшая беспламенная горелка, которую я воткнул в ближайшую розетку, и банка с несколькими живыми мотыльками, которых я собрала часом раньше. Я поставил контейнер на круглый элемент, когда он начал нагреваться, и вскоре жуки начали падать, как мухи.
   - Пулу, - прошипел я. "Я взываю к тебе. Покажи себя".
   Потом жужжание, которое я слышал в кабинете Гиппонакса, снова вырвалось из теней, окружив меня еле слышным шепотом.
   Передо мной возник слабый образ гротескного идола.
   "Кто зовет меня по имени?" Я слышал.
   - Тёкёли из Вердуго, - ответил я.
   - Что ты предлагаешь? - спросил он.
   - Эти маленькие жизни, - сказал я, взяв банку голой левой рукой и поморщившись, когда она обожгла мне кончики пальцев. "И моя боль, и кое-что еще".
   "Да?" он сказал.
   - Жизнь Гиппонакса, - сказал я.
   - А что ты желаешь? - спросило изображение едва слышным голосом.
   - Небольшая услуга, - сказал я и дал более конкретную информацию.
   - Готово, - сказал он и исчез.
   Я прокрался вниз по лестнице и вышел через боковую дверь, включив сигнализацию, но убежал в здание факультета по соседству, прежде чем полиция кампуса успела прибыть. В общем, это была прекрасная ночная работа.
   * * * *
   На следующее утро доктор Клавдий Гиппонакс вошел в кабинет канцлера Прейда без предварительной записи и спокойно, почти безмятежно вытащил из-за пояса револьвер и десять раз выстрелил в грудь Прейда. Он все еще стоял и нажимал на курок, щелк, щелк, щелк , когда прибыла полиция.
   И это было началом моего восхождения.
   Все это может показаться непостижимым мужчине (или женщине) с интеллектом и ученостью, и я должен признать, что даже мне иногда было трудно поверить в это самому, несмотря на тот факт, что трактат доктора Форрестена Лейбера об использовании колдовства жен преподавателей теперь стало признанным социологическим стандартом.
   Тем не менее, когда я смотрю на четырехугольник из своего углового офиса на втором этаже административного здания Прейда, я получил много ценных сведений о моем собственном характере, а также об искусстве и науке академического управления, а также обнаружил несколько прописных истин. которым я хотел бы сейчас поделиться с вами:
   Прежде всего, недавняя быстрая смена в административной иерархии университета - это вообще хорошо. Доктор Прейд старел, его руководство ослабело. Можно сказать, пришло время для новой крови.
   Во-вторых, Пулу помогает тем, кто помогает себе сам. Это очень прагматичный бог, и он всегда готов протянуть руку помощи, при условии, конечно, что это будет хорошо вознаграждено.
   В-третьих, и это самое главное, и это вы все должны помнить в будущем, концепция платежа несколько отличается для полинезийского божества, чем для американского бизнесмена. Всегда нужно учитывать культурные различия, прежде чем подписывать нерушимый контракт с иностранцем.
   Таким образом, теперь я столкнулся с двумя небольшими трудностями: 1) что делать с девяносто восемью каменными статуями, которые в настоящее время перевозятся с острова Февраль; и 2) как найти больше жизней, чтобы предложить Пулу и его друзьям, не вызывая подозрений на себя.
   Он просто стоит вон там, в углу, и ухмыляется своей злой улыбкой самодовольства. Пулу учится очень быстро. Живот теперь намного больше. Он уже контролирует крупное учебное заведение. В конце концов, Америка - это страна возможностей, и образование всегда давало бедным, отсталым и бесправным ключ к повышению своего положения в жизни.
   Я смотрю на свой пустой стол и вздыхаю: мне действительно нужен отпуск.
   Я подумывал о короткой поездке в Южные моря. Может быть, Цепочка календарей. Говорят, что на Сентябрьском острове до сих пор стоят могущественные божества.
  
   ВЕДЬМА ЛОИС, Элизабет Гаскелл
   ГЛАВА I
   В 1691 году Лоис Барклай стояла на маленьком деревянном пирсе, упираясь в твердую землю, примерно так же, как восемь или девять недель назад она пыталась удержаться на палубе качающегося корабля, который вез ее из Старой в Новую Англию. Теперь было так же странно находиться на твердой земле, как не так давно качало море днем и ночью; и внешний вид земли был столь же странным. Леса, которые виднелись вдалеке вокруг и которые, по правде говоря, были недалеко от деревянных домов, образующих город Бостон, были разных оттенков зеленого цвета, а также отличались формой очертаний от тех, которые Лоис Барклая хорошо знали в ее старом доме в Уорикшире. Ее сердце немного упало, когда она стояла одна, ожидая капитана доброго корабля "Искупление", доброго, грубого старого матроса, который был ее единственным известным другом на этом неизвестном континенте. Однако капитан Холдернесс, как она видела, был занят, и, вероятно, пройдет какое-то время, прежде чем он будет готов обслуживать ее; поэтому Лоис села на одну из бочонков, стоявших поблизости, и плотно закуталась в свой серый шерстяной плащ, и укрылась под капюшоном, насколько это возможно, от пронизывающего ветра, который, казалось, преследовал тех, кого он тиранил. в море с упорным желанием по-прежнему мучить их на суше. Очень терпеливо сидела Лоис, хотя она была утомлена и дрожала от холода; день был суровым для мая, и "Искупление" с запасом предметов первой необходимости и удобств для пуританских колонистов Новой Англии было первым кораблем, отважившимся пересечь моря.
   Как могла Лоис не думать о прошлом и размышлять о будущем, сидя на бостонском пирсе, в это время передышки своей жизни? В тусклом морском тумане, на который она смотрела щемящими глазами (время от времени наполнявшимися слезами против ее воли), возвышалась маленькая деревенская церковь Барфорда (не в трех милях от Уорика - вы ее еще видите). , где ее отец проповедовал с 1661 года, задолго до ее рождения. Он и ее мать оба лежали мертвыми на кладбище Барфорда; и старая низкая серая церковь едва могла предстать перед ее взором, чтобы она не увидела также и старый пасторский дом, коттедж, увитый австрийскими розами и желтым жасмином, где она родилась, единственная дочь родителей, уже давно перешагнувшая расцвет юности. Она увидела тропинку длиной не более ста ярдов, от дома священника до дверей ризницы, ту тропинку, по которой ежедневно ходил ее отец; ибо ризница была его кабинетом и святилищем, где он корпел над увесистыми фолиантами отцов и сравнивал их заповеди с заповедями авторитетов англиканской церкви того времени - дня поздних Стюартов; ибо Барфорд Пастор в то время едва ли превосходил по размеру и достоинству коттеджи, которые его окружали: в нем было всего три комнаты на этаже, а высота была всего два этажа. На первом или первом этаже находились гостиная, кухня и задняя или рабочая кухня; наверху - комната мистера и миссис Баркли, комната Лоис и комната горничной. Если приходил гость, Лоис выходила из своей комнаты и делила постель старой Клеманс. Но эти дни прошли. Никогда больше Лоис не увидит отца или мать на земле; они спали спокойно и безмолвно на кладбище Барфорда, не заботясь о том, что станет с их осиротевшим ребенком, насколько простирались земные проявления заботы или любви. Там же лежала и Клеманс, связанная в своей травяной постели лозами шиповника, которыми Лоис привила эти три драгоценные могилы, прежде чем навсегда покинуть Англию.
   Были кое-кто, кто хотел бы оставить ее там; тот, кто поклялся в своем сердце великой клятвой Господу, что он отыщет ее, рано или поздно, если она все еще будет на земле. Но он был богатым наследником и единственным сыном мельника Люси, чья мельница стояла рядом с Эйвоном на травянистых лугах Барфорда; и его отец смотрел на него выше, чем нищая дочь пастора Барклая (так низко ценились в те дни священнослужители!); и само подозрение в привязанности Хью Люси к Лоис Барклай заставило его родителей счесть более благоразумным не предлагать сироте приют, хотя ни у кого из прихожан не было средств, даже если бы у них была воля, чтобы сделать это.
   Итак, Лоис глотала слезы, пока не пришло время плакать, и последовала словам матери:
   - Лоис, твой отец умер от ужасной лихорадки, и я умираю. Нет, это так; хотя мне легче от боли за эти несколько часов, слава Господу! Жестокие люди Содружества оставили тебя без друзей. Единственный брат твоего отца был сбит в Эджхилле. У меня тоже есть брат, хотя ты никогда не слышал, чтобы я говорил о нем, ибо он был раскольником; и у твоего отца и у меня были слова, и он уехал в ту новую страну за морями, ни разу не попрощавшись с нами. Но Ральф был добрым парнем, пока не подхватил эти новомодные идеи; и ради старых дней он примет тебя, и полюбит тебя, как ребенка, и поместит тебя среди своих детей. Кровь гуще воды. Напиши ему, как только я уеду, потому что, Лоис, я уезжаю, и я благословляю Господа, позволившего мне снова воссоединиться с моим мужем так скоро. Таков был эгоизм супружеской любви; она мало думала об одиночестве Лоис по сравнению с тем, как она радовалась скорому воссоединению с умершим мужем! "Напиши своему дяде, Ральфу Хиксону, Салем, Новая Англия (запиши это, дитя, на своих табличках), и скажи, что я, Генриетта Барклай, поручаю ему ради всего, что ему дорого на небе или на земле... ради его спасения, а также ради старого дома на Лестер-Бридже, ради отца и матери, давших нам жизнь, а также ради шести маленьких детей, которые лежат мертвыми между ним и мной. - чтобы он принял тебя в свой дом, как если бы ты был его собственной плотью и кровью, каковым ты и являешься на самом деле. У него есть жена и собственные дети, и никто не должен бояться, что ты, моя Лоис, моя дорогая, моя малышка, будет среди его домашних. О Лоис, если бы ты умер со мной! Мысль о тебе делает смерть болезненной! Лоис больше утешала свою мать, чем себя, бедняжку, обещаниями исполнить ее предсмертную волю до последней буквы и выражая надежды, что она не осмеливалась чувствовать доброту своего дяди.
   - Обещай мне, - дыхание умирающей женщины становилось все тяжелее и тяжелее, - что ты немедленно уйдешь. Деньги, которые принесут наши товары, - твое письмо, которое твой отец написал капитану Холдернессу, своему бывшему школьному товарищу, - ты знаешь все, что я хотел бы сказать, - моя Лоис, благослови тебя господь!
   Торжественно обещала Лоис; строго она сдержала свое слово. Это было тем более легко, что Хью Люси встретил ее и в едином порыве любви рассказал ей о своей страстной привязанности, о своей неистовой борьбе с отцом, о своем бессилии в настоящее время, о своих надеждах и решениях на будущее. И ко всему этому примешивались такие возмутительные угрозы и проявления неконтролируемой ярости, что Лоис почувствовала, что в Барфорде она не должна задерживаться, чтобы быть причиной отчаянной ссоры между отцом и сыном, в то время как ее отсутствие могло бы смягчить ситуацию, так что либо богатый старый мельник мог бы смягчиться, или - и ее сердце сжалось при мысли о другой возможности - любовь Хью могла бы остыть, и милый товарищ по играм ее детства научился бы забывать. Если нет - если Хью можно доверять хотя бы одной десятине того, что он сказал, - Бог мог бы позволить ему исполнить свое решение отправиться на поиски ее, прежде чем истечет много лет. Все было в руках Божьих; и это было бы лучше всего, подумала Лоис Барклай.
   Из транса воспоминаний ее вывел капитан Холдернесс, который, сделав все необходимое в виде распоряжений и указаний своему помощнику, теперь подошел к ней и, похвалив ее за спокойное терпение, сказал ей, что теперь он отвезет ее к вдове Смиту, приличному дому, где он и многие другие матросы лучшего сословия имели привычку останавливаться во время своего пребывания на берегах Новой Англии. Он сказал, что у вдовы Смит есть гостиная для нее и ее дочерей, в которой Лоис может сидеть, пока он занимается делами, которые, как он сказал ей, задержат его в Бостоне на день или два, прежде чем он сможет сопровождать ее. ее к дяде в Салем. Все это было до известной степени устроено на борту корабля; но капитан Холдернесс, за неимением других вещей, о которых он мог бы придумать, резюмировал это, пока они с Лоис шли. Это был его способ проявить сочувствие к эмоциям, которые заставили ее серые глаза наполниться слезами, когда она вскочила с пирса при звуке его голоса. В сердце своем он сказал: "Бедная девка! Бедная девка! Ей чужая земля, и все они чужие люди, и, думаю, ей будет одиноко. Я постараюсь развеселить ее. Так что он говорил о неопровержимых фактах, связанных с предстоящей ей жизнью, пока они не дошли до вдовы Смит; и, возможно, Лоис была более воодушевлена таким стилем разговора и новыми идеями, которые он ей подарил, чем сочувствием самой нежной женщины.
   - Странный народ эти жители Новой Англии, - сказал капитан Холдернесс. "Они редко молятся; на коленях на каждом шагу своей жизни. Люди не так заняты в новой стране, иначе им пришлось бы молиться, как я, с "Йо-хой!" по обе стороны от моей молитвы, и веревка, как огонь, пронзает мою руку. Этот лоцман был за то, что позвал всех нас на благодарение за удачный рейс и удачный побег от пиратов; но я сказал, что всегда благодарю на суше, после того как мой корабль пришвартовался в гавани. Французские колонисты тоже клянутся отомстить за экспедицию против Канады, и люди здесь бушуют, как язычники - по крайней мере, настолько, насколько могут быть набожные люди - из-за потери своей хартии. Все это новости, которые сообщил мне пилот; ибо, несмотря на все, что он хотел, чтобы мы были благодарны вместо того, чтобы бросать вызов, он был настолько сдержан, насколько это возможно, о состоянии страны. Но вот мы у Вдовы Смит! А теперь взбодрись и покажи богобоязненным хорошенькую улыбающуюся девчонку из Уорикшира!
   Любой бы улыбнулся приветствию вдовы Смит. Это была миловидная, заботливая женщина, одетая по самой строгой моде, модной двадцать лет назад в Англии, среди того класса, к которому она принадлежала. Но каким-то образом ее приятное лицо выдавало ложь за ее платье; будь оно настолько коричневым и сдержанным, насколько это возможно, люди помнили его ярким и веселым, потому что оно было частью самой вдовы Смит.
   Она поцеловала Лоис в обе щеки, прежде чем правильно поняла, кто эта незнакомка, только потому, что она была незнакомкой и выглядела грустной и одинокой; а потом она снова поцеловала ее, потому что капитан Холдернес приказал ей оказать вдове добрые услуги. И вот она повела Лоис за руку в свой грубый прочный бревенчатый дом, над дверью которого висел большой сук дерева, как знак развлечения для человека и лошади. Однако не всех мужчин принимала вдова Смит. С некоторыми она могла быть настолько холодной и сдержанной, насколько это было необходимо, глухой ко всем вопросам, кроме одного - где еще они могли бы найти пристанище? На этот вопрос она дала бы готовый ответ и ускорила бы незваного гостя. Вдова Смит руководствовалась в этих вопросах инстинктом: один взгляд на лицо мужчины говорил ей, хочет ли она, чтобы он жил в том же доме, что и ее дочери; быстрота решений в этих вопросах придавала ее манерам своего рода авторитет, которому никто не хотел не подчиняться, тем более, что рядом с ней были стойкие соседи, которые могли бы поддержать ее, если бы она сначала притворилась глухой, а ее голос и жесты - в конце концов. во-вторых, были недостаточны для того, чтобы отпустить потенциального гостя. Вдова Смит выбирала своих клиентов только по их внешнему виду; ни на йоту в отношении их очевидных мирских обстоятельств. Те, кто остановился у нее однажды, всегда приезжали снова; потому что она умела сделать каждого под своей крышей удобным и непринужденным. Ее дочери, Пруденс и Эстер, обладали некоторыми дарами своей матери, но не в таком совершенстве. Они немного рассуждали о появлении незнакомца, вместо того, чтобы знать в первую минуту, нравится он им или нет; они заметили, что признаки его одежды, ее качество и покрой говорят о его положении в обществе; они были более сдержанными; они колебались больше, чем их мать; у них не было ее быстрой власти, ее счастливой власти. Их хлеб был не таким легким; их сливки иногда засыпали, когда они должны были превратиться в масло; их окорока не всегда были такими же, как окорока старой страны "; такими, какими неизменно называли их матерей, - и все же они были хорошими, аккуратными, добрыми девочками, встали и приветствовали Лоис дружеским рукопожатием, когда их мать, обняв незнакомку за талию, ввела ее в отдельную комнату. которую она называла своей гостиной. Внешний вид этой комнаты был странным в глазах англичанки. Бревна, из которых был построен дом, то тут, то там виднелись сквозь глиняную штукатурку, хотя прежде и штукатурка, и бревна были увешаны шкурами многих любопытных животных - шкурами, подаренными вдове многими знакомыми ей торговцами, как и ее матрос. - гости принесли ей еще одно описание подарков - ракушки, нити бус вампум, яйца морских птиц и подарки из старой страны. Комната больше походила на небольшой музей естественной истории того времени, чем на гостиную; и от него исходил какой-то странный, своеобразный, но не неприятный запах, до некоторой степени нейтрализованный дымом от огромного соснового ствола, тлевшего в очаге.
  
   Как только их мать сказала им, что капитан Холдернес находится в передней комнате, девочки начали убирать свои прялки и вязальные спицы и готовиться к какой-то трапезе; какая еда, Лоис, сидевшая там и бессознательно наблюдавшая, едва ли могла сказать. Сначала ставили подниматься тесто для лепешек; потом из углового шкафа вытащили - подарок из Англии - огромную квадратную бутылку ликера под названием "Голд-Вассер"; потом мельница для перемалывания шоколада - редкое, необыкновенное лакомство в то время; потом отличный чеширский сыр. Три стейка из оленины были нарезаны, готовые к жарке, жирная холодная свинина нарезана ломтиками и посыпана патокой; большой пирог, что-то вроде пирога с фаршем, но о котором дочери с почтением отзывались как о "панкен-пироге", клеймил свежую и соленую рыбу, устрицы, приготовленные разными способами. Лоис задавалась вопросом, где кончаются провизии для гостеприимного приема чужеземцев из старой страны. Наконец все было расставлено на столе, горячая пища дымилась; но все было прохладно, чтобы не сказать холодно, до того, как старейшина Хокинс (старый сосед с большой репутацией и положением, которого вдова Смит пригласила послушать новости) закончил свою благодать, в которой было воплощено благодарение за прошлое, и молитвы о будущем, жизни каждого отдельного присутствующего, приспособленные к их различным случаям, насколько старейшина мог догадаться о них по внешнему виду. Эта милость могла бы не закончиться так скоро, как закончилась, если бы не несколько нетерпеливый барабанный бой рукояткой ножа по столу, которым капитан Холдернесс сопровождал последнюю половину слов старшего.
   Когда они впервые сели за стол, все были слишком голодны, чтобы долго говорить; но по мере того, как их аппетиты уменьшались, их любопытство возрастало, и обе стороны могли многое рассказать и услышать. Разумеется, Лоис была хорошо знакома со всей английской разведкой; но она с естественным вниманием слушала все, что говорили о новой стране и о новых людях, среди которых она стала жить. Ее отец был якобитом, как в то время стали называть сторонников Стюартов. Его отец, опять же, был последователем архиепископа Лауда; поэтому Лоис до сих пор мало слышала о разговоре и мало видела об обычаях пуритан. Старейшина Хокинс был одним из самых строгих из строгих, и, очевидно, его присутствие приводило двух дочерей дома в благоговейный трепет. Но сама вдова была привилегированной особой; ее известное добросердечие (влияние которого испытали на себе многие) давало ей свободу слова, в которой многим молчаливо отказывали под страхом того, что ее будут считать нечестивой, если они нарушат определенные общепринятые границы. И капитан Холдернесс и его помощник высказали свое мнение, пусть кто будет присутствовать. Так что при этой первой высадке в Новой Англии Лоис как бы осторожно окунули в самую гущу пуританских странностей; и все же их было достаточно, чтобы она почувствовала себя очень одинокой и странной.
   Первым предметом разговора было нынешнее состояние колонии - Лоис вскоре обнаружила это, хотя поначалу ее немало смущало частое упоминание названий мест, которые, естественно, ассоциировались у нее со старой страной. Вдова Смит говорила: "В графстве Эссекс народу приказано держать четырех разведчиков или роты минималистов; шесть человек в каждой роте; высматривать диких индейцев, которые вечно бродят по лесам, такие крадущиеся звери! Я уверен, я так испугался в первую пору сбора урожая после того, как я приехал в Новую Англию, я продолжаю мечтать, теперь почти через двадцать лет после дела Лотропа, раскрашенных индейцев с их бритыми скальпами и их пятнами войны, скрывающимися за деревьями, и подходя все ближе и ближе своими бесшумными шагами.
   - Да, - перебила одна из ее дочерей. - И, матушка, разве ты не помнишь, как Ханна Бенсон рассказывала нам, как ее муж срубил все деревья возле своего дома в Дирбруке, чтобы никто не мог приблизиться к нему под укрытием; и как однажды вечером она сидела в сумерках, когда вся ее семья уже легла спать, а муж уехал в Плимут по делам, и она увидела бревно, совсем похожее на ствол срубленного дерева, лежащее в тени и не обратила на это внимания, пока, взглянув через некоторое время снова, ей не показалось, что она подошла немного ближе к дому; и как сердце ее сжалось от страха; и как она сперва не посмела шевельнуться, а закрыла глаза, сосчитав до ста, и снова посмотрела, и тень стала глубже, но она могла видеть, что бревно было ближе; поэтому она вбежала, заперла дверь и подошла к тому месту, где лежал ее старший сын. Это был Илия, и ему тогда было всего шестнадцать; но он встал при словах матери и взял отцовское длинное ружье; и он попробовал заряжать и впервые заговорил, чтобы вознести молитву, чтобы Бог дал ему правильное направление прицеливания, и подошел к окну, которое открывало вид на сторону, где лежало бревно, и выстрелил; и никто не смел посмотреть, что из этого вышло; но все домашние читали Писание и всю ночь молились; пока не наступило утро и показало длинную струйку крови, лежащую на траве рядом с бревном, которое при ярком солнечном свете было вовсе не бревном, а просто краснокожим индейцем, покрытым корой и очень искусно разрисованным своим боевым ножом. на его стороне.'
   Все затаили дыхание, слушая; хотя большинству эта история или подобные ей были знакомы. Затем другой подхватил рассказ об ужасах:
   - И пираты были в Марблхеде с тех пор, как вы здесь, капитан Холдернесс. Это была только последняя зима, когда они высадились - французские папистские пираты; и люди держались в своих домах, потому что не знали, что из этого выйдет; и они вытащили народ на берег. Среди этих людей была одна женщина - несомненно, пленники с какого-то корабля, - и пираты насильно увели их во внутренние болота; а жители Марблхеда молчали и молчали, каждое ружье было заряжено, а каждая машина была на страже, ибо кто знал, что дикие морские разбойники могут предпринять следующий шаг на суше; и глубокой ночью они услышали громкий и жалобный крик женщины из болота: "Господи Иисусе! Помилуй меня! Спаси меня от власти человека, о Господь Иисус!" И кровь всех, слышавших крик, стыла в жилах от ужаса; пока старая Нэнси Хиксон, уже много лет глухая и прикованная к постели, не встала посреди народа, собравшегося в доме ее внука, и не сказала, что, поскольку они, жители Марблхеда, не имели храбрых сердец или достаточно веры, чтобы идти и помогать беспомощным, этот крик умирающей женщины должен быть в их ушах и в их детских машинах до конца мира. И Нэнси упала замертво, как только закончила говорить, и пираты отплыли из Марблхеда на утренней заре; но люди все еще слышат крик, пронзительный и жалобный, из пустынных болот: "Господи Иисусе! Помилуй меня! Спаси меня от власти человека, о Господь Иисус!"
   "И, кстати, - сказал низкий бас старейшины Хокинса с сильным гнусавым тоном пуритан (которые, - говорит Батлер, - благочестивый мистер Нойес установил пост в Марблхеде и проповедовал душераздирающую речь со словами: "Поскольку вы не сделали этого одному из сих меньших, братья мои, вы не сделали этого мне". Это не было замыслом сатаны просеять народ Марблхеда и посмотреть, какие плоды принесло их учение, и таким образом осудить их в глазах Господа. мужчин-христиан оставить беспомощную женщину без помощи в ее тяжелом горе.)
   "Но, старейшина, - сказала вдова Смит, - это было не видение; они были настоящими живыми людьми, сошедшими на берег, людьми, которые ломали ветки и оставляли следы на земле".
   "Что касается этого, сатана обладает многими силами, и если наступит день, когда ему будет позволено ходить, как рыкающему льву, он не будет цепляться за пустяки, а завершит свое дело. Говорю вам, многие люди являются духовными врагами в видимых формах, которым позволено бродить по пустошам земли. Я сам верю, что эти краснокожие и есть те злые существа, о которых мы читаем в Священном Писании; и нет сомнения, что они в союзе с этими отвратительными папистами, французами в Канаде. Я слышал, что французы платят индейцам столько-то золота за каждую дюжину скальпов с голов англичан.
   'Довольно веселый разговор это!' - сказал капитан Холдернес Лоис, заметив ее побелевшие щеки и охваченное ужасом выражение лица. - Ты думаешь, что лучше бы тебе остаться в Барфорде, я отвечу за это, девица. Но дьявол не так уж черен, как его малюют.
   "Хо! Опять там! - сказал старейшина Хокинс. -- Дьявол нарисован, это издавна говорят; и разве эти индейцы не раскрашены, как их отец?
   - Но все ли это правда? - спросила Лоис у капитана Холдернесса, позволив старейшине высказаться без ее внимания, хотя две дочери дома выслушали его с величайшим почтением.
   "Моя девка, - сказал старый матрос, - ты приехала в страну, где много опасностей, как с суши, так и с моря. Индейцы ненавидят белых людей. То ли другие белые люди (имея в виду французов, живущих на севере) "набросились на дикарей, то ли англичане захватили их земли и охотничьи угодья без надлежащей компенсации и таким образом вызвали жестокую месть диких существ - кто знает? Но правда, далеко в лес идти небезопасно из-за боязни притаившихся раскрашенных дикарей; также небезопасно было строить жилище вдали от поселения; и нужно храброе сердце, чтобы совершить путешествие из одного города в другой; и люди говорят, что индейские существа поднимаются из самой земли, чтобы подстеречь англичан! А другие утверждают, что все они в союзе с сатаной, чтобы запугать христиан из языческой страны, над которой он царствовал так долго. Затем снова морское побережье кишит пиратами, отбросами всех народов: они высаживаются, и грабят, и разоряют, и жгут, и губят. Люди пугаются реальных опасностей и в своем испуге воображают, быть может, опасности, которых нет. Но кто знает? Священное Писание говорит о ведьмах и волшебниках и о силе лукавого в пустынных местах; и даже в старой стране мы слышали рассказы о тех, кто навсегда продал свои души за ту небольшую власть, которую они получили на несколько лет на земле".
   К этому времени весь стол притих, слушая капитана; это было просто одно из тех случайных молчаний, которые случаются иногда без всякой видимой причины, а часто и без видимых последствий. Но у всех присутствующих была причина, прежде чем прошло много месяцев, чтобы вспомнить слова, сказанные Лоис в ответ, хотя голос у нее был тихий, и она думала только в интересах момента, чтобы быть услышанным ее старым другом капитаном. .
   - Это страшные существа, ведьмы! И все же мне жаль бедных старух, хотя я и боюсь их. У нас был один в Барфорде, когда я был маленьким ребенком. Никто не знал, откуда она приехала, но поселилась она в землянке на лужайке; и там она жила, она и ее кошка. (При упоминании о кошке старейшина Хокинс долго и мрачно качал головой.) "Никто не знал, как она жила, если не питалась крапивой и объедками овсянки и тому подобным кормом, который ей давали больше из страха, чем из жалости. . Она двоилась и всегда говорила и бормотала сама с собой. Люди говорили, что она ловила птиц и кроликов в зарослях, спускавшихся к ее лачуге. Как это случилось, я не могу сказать, но многие в деревне заболели, и много скота умерло одной весной, когда мне было около четырех лет. Я никогда много об этом не слышал, потому что мой отец сказал, что нехорошо говорить о таких вещах; Знаю только, что однажды днем я сильно испугался, когда служанка вышла за молоком и взяла меня с собой, и мы шли мимо луга, где Эйвон, кружась, образует глубокую круглую лужу, и там стояла толпа народ, все тихо - и толпа неподвижная, бездыханная заставляет сердце биться сильнее, чем кричащая, шумная. Все смотрели на воду, и служанка держала меня на руках, чтобы я мог видеть, что происходит над плечами людей; и я увидел старую Ханну в воде, ее седые волосы струились по плечам, и ее лицо было окровавленным и черным от камней и грязи, которые они бросали в нее, и ее кошка, привязанная к ее шее. Я спрятал лицо, я знаю, как только я увидел страшное зрелище, потому что ее глаза встретились с моими, когда они сверкали от ярости - бедное, беспомощное, затравленное существо! - и она увидела меня и закричала: девка пастора, девка пастора, вон там, на руках у твоей няни, твой отец никогда не пытался спасти меня; и никто не спасет тебя, когда тебя выведут за ведьму". Ой! Слова звенели в моих машинах, когда я засыпал, спустя годы. Мне снилось, что я нахожусь в этом пруду; что все люди ненавидели меня глазами, потому что я была ведьмой; и временами ее черная кошка казалась снова живой и говорила о тех ужасных делах".
   Лоис остановилась: обе дочери смотрели на ее волнение с некоторым удивлением, потому что слезы стояли у нее на глазах. Старейшина Хокинс покачал головой и пробормотал отрывки из Писания; но веселая вдова Смит, которой не нравился мрачный тон разговора, попыталась придать ему более светлый оттенок, сказав: "И я не сомневаюсь, что хорошенькая девица пастора с тех пор многих очаровала своими ямочками на щеках и приятной внешностью". способами, а, капитан Холдернесс? Это вы должны рассказывать нам истории о деяниях юной девушки в Англии.
   - Да, да, - сказал капитан. - Думаю, в Уорикшире есть один под ее чарами, который никогда не справится с этим.
   Старейшина Хокинс встал, чтобы заговорить; он стоял, опираясь на руки, лежавшие на столе. "Братья, - сказал он, - я должен вас упрекнуть, если вы говорите легкомысленно; чары и колдовство - зло; Я полагаю, что это девичье купание не имело к ним никакого отношения, даже в мыслях. Но мой разум вызывает у меня опасения по поводу ее рассказа. Адская ведьма могла получить силу от сатаны, чтобы заразить ее разум, поскольку она еще ребенок, смертным грехом. Вместо пустых разговоров я призываю всех вас присоединиться ко мне в молитве за эту чужеземку в нашей стране, чтобы ее сердце могло быть очищено от всякого беззакония. Давайте помолимся".
   -- Ну, в этом нет ничего страшного, -- сказал капитан. 'но, старейшина Хокинс, когда вы на работе, просто молитесь за всех нас; ибо я боюсь, что некоторые из нас нуждаются в очищении от беззакония гораздо больше, чем Лоис Барклай, а молитва за человека никогда не причинит вреда.
   У капитана Холдернесса были дела в Бостоне, из-за которых он задержался там на пару дней; и все это время Лоис оставалась с вдовой Смит, наблюдая за новой землей, на которой находился ее будущий дом. Письмо ее умирающей матери было отправлено в Салем тем временем парнем, направлявшимся туда, чтобы подготовить ее дядю Ральфа Хиксона к приезду его племянницы, как только капитан Холдернесс найдет время взять ее с собой; поскольку он считал, что она отдана на его личное попечение, пока он не сможет передать ее на попечение ее дяди. Когда пришло время ехать в Салем, Лоис было очень грустно оставлять добрую женщину, под крышей которой она жила, и оглядываться назад, пока она могла видеть что-нибудь из жилища вдовы Смит. Ее уложили в грубую деревенскую повозку, в которой она и капитан Холдернес находились рядом с возницей. Под ногами у них была корзина с провиантом, а сзади висел мешок с кормом для лошади; ибо это был хороший день пути до Салема, и дорога считалась настолько опасной, что было плохо задерживаться на минуту дольше, чем необходимо, чтобы освежиться. Английские дороги были достаточно плохи в то время и еще долго после; но в Америке дорога представляла собой просто расчищенный участок леса - пни поваленных деревьев, все еще остававшиеся на прямой линии, образовывали препятствия, для обхода которых требовалась самая тщательная езда; а в лощинах, где почва была болотистой, ее рыхлость сглаживали бревенчатые поленницы, уложенные поперек заболоченной части. Глубокий зеленый лес, спутавшийся в густой тьме даже в такую раннюю пору года, на всем протяжении подходил к дороге всего в нескольких ярдах, хотя жители соседних селений регулярно прилагали усилия, чтобы освободить определенное пространство с каждой стороны, опасаясь затаившихся индейцев, которые в противном случае могли бы наткнуться на них врасплох. Крики странных птиц, необычная окраска некоторых из них - все это наводило путешественника с богатым воображением или непривычного на мысль о боевых возгласах и изображении смертоносных врагов. Но, наконец, они приблизились к Салему, который в те дни соперничал по размеру с Бостоном и мог похвастаться названиями одной-двух улиц, хотя для англичанина они больше походили на дома неправильной постройки, сгрудившиеся вокруг молитвенного дома или скорее один из молитвенных домов, второй находился в процессе строительства. Все место было окружено двумя кругами частоколов; между ними были сады и пастбища для тех, кто боялся, что их скот заблудится в лесу, и вытекающей из этого опасности вернуть его.
   Когда они ехали через Салем к дому Ральфа Хиксона, юноша, который их вел, хлестнул свою измученную лошадь рысью. Был вечер, свободное время жителей, и их дети играли перед домами. Лоис была поражена красотой одного маленького ребенка и повернулась, чтобы присмотреть за ним; он зацепился своей маленькой ножкой за пень и упал с таким криком, что мать испугалась. Когда она выбежала, ее взгляд поймал встревоженный взгляд Лоис, хотя шум тяжелых колес заглушил звук ее слов вопроса о характере травмы, полученной ребенком. У Лоис также не было времени долго думать об этом; ибо через мгновение лошадь остановилась у дверей хорошего, квадратного, прочного деревянного дома, оштукатуренного до кремово-белого цвета, возможно, такого же красивого дома, как и любой другой дом в Салеме; и там водитель сказал ей, что живет ее дядя, Ральф Хиксон. В суматохе момента она не заметила, но капитан Холдернес заметил, что никто не вышел на непривычный стук колес, чтобы встретить и поприветствовать ее. Старый матрос поднял ее и провел в большую комнату, размером почти как зал какого-нибудь английского поместья. Высокий, худощавый молодой человек лет двадцати трех или двадцати четырех сидел на скамейке у одного из окон и читал большой фолиант при угасающем свете дня. Он не вставал, когда они вошли, а смотрел на них с удивлением, и на его строгом, темном лице не было и тени разума. Женщин в доме не было. Капитан Холдернесс помолчал немного, а затем сказал:
   - Этот дом принадлежит Ральфу Хиксону?
   - Так и есть, - сказал молодой человек медленным, низким голосом. Но больше он не добавил ни слова.
   - Это его племянница, Лоис Барклай, - сказал капитан, беря девушку за руку и подталкивая вперед. Молодой человек с минуту смотрел на нее пристально и серьезно; затем встал и, тщательно пометив страницу в фолианте, который до сих пор лежал раскрытым у него на коленях, сказал все тем же тяжелым и равнодушным тоном: "Я позову свою мать; она узнает.
   Он отворил дверь, выходившую в теплую, светлую, румяную от света огня кухню, над которой, по-видимому, три женщины что-то готовили, а четвертая, старая индианка, зеленовато-коричневого цвета, сморщенная, сморщенная. и, согнувшись от возраста, двигались взад и вперед, очевидно, принося другим нужные им предметы.
   'Мать!' сказал молодой человек; и, завладев ее вниманием, он указал через плечо на вновь прибывших незнакомцев и вернулся к изучению своей книги, время от времени, впрочем, украдкой разглядывая Лоис из-под своих темных косматых бровей.
   Из кухни вышла высокая, крупная женщина, уже среднего возраста, и остановилась, разглядывая незнакомцев.
   Капитан Холдернесс говорил:
   - Это Лоис Барклай, племянница мастера Ральфа Хиксона.
   - Я ничего о ней не знаю, - сказала хозяйка низким голосом, почти таким же мужским, как голос ее сына.
   - Мастер Хиксон получил письмо сестры, не так ли? Я отправил его сам через парня по имени Элиас Уэллком, который вчера утром уехал из Бостона в это место.
   "Ральф Хиксон не получил такого письма. Он лежит прикованный к постели в комнате за ним. Любые письма для него должны проходить через мои руки; поэтому я могу с уверенностью утверждать, что такое письмо сюда не доставлялось. Его сестра Барклай, та самая Генриетта Хиксон, чей муж принес присягу Чарльзу Стюарту и остался жить, когда все благочестивые люди оставили свои...
   Лоис, которая думала, что ее сердце мертво и холодно, за минуту до того, когда она встретила нелюбезный прием, почувствовала, как слова сорвались с ее губ из-за подразумеваемого оскорбления ее отца, и заговорила, к себе и к капитану. удивление-
   - Они могли быть благочестивыми людьми, оставившими свои церкви в тот день, о котором вы говорите, сударыня; но они одни не были благочестивыми людьми, и никто не имеет права ограничивать истинное благочестие только ради мнения".
   - Хорошо сказано, девочка, - сказал капитан, оглядывая ее с каким-то восхищенным удивлением и похлопывая ее по спине.
   Лоис и ее тетя неотрывно смотрели друг другу в глаза в течение минуты или двух молчания; но девушка чувствовала, как ее цвет приходил и уходил, в то время как старшая женщина никогда не менялась; глаза юной девушки наполнились слезами, а глаза Грейс Хиксон продолжали смотреть на нее сухим и непоколебимым взглядом.
   -- Мать, -- сказал молодой человек, вставая быстрее, чем кто-либо еще в этом доме, -- нехорошо говорить о таких вещах, когда мой кузен идет первым среди нас. Господь может дать ей милость в будущем; но сегодня она уехала из Бостона, и ей и этому мореплавателю нужно отдохнуть и поесть.
   Он не стал смотреть, как подействуют его слова, но снова сел и, казалось, в одно мгновение погрузился в книгу. Возможно, он знал, что его слово было законом для его мрачной матери; Едва он умолк, как она указала на деревянную скамейку; и, разгладив морщины на лице, сказала: "То, что говорит Манассия, правда. Садитесь здесь, а я попрошу Фейт и Нэтти приготовить еду; а пока я пойду скажу моему мужу, что та, которая называет себя дочерью его сестры, пришла навестить его.
   Она подошла к двери, ведущей на кухню, и дала несколько указаний старшей девочке, которую теперь Лоис знала как дочку дома. Вера стояла невозмутимо, а ее мать говорила, почти не обращая внимания на вновь прибывших незнакомцев. Она была похожа на своего брата Манассию по цвету лица, но с более красивыми чертами лица и большими загадочными глазами, как увидела Лоис, когда однажды она подняла их и приняла, так сказать, вид морского капитана и ее двоюродный брат одним быстрым, ищущим взглядом. Вокруг чопорной, высокой, угловатой матери и чуть менее податливой фигуры дочери девочка лет двенадцати или около того проделывала всевозможные озорные выходки, не замечая их, как будто это было ее привычкой подглядывать по сторонам. , то под их руками, то с этой стороны, то с этой, все время корча гримасы на Лоис и капитана Холдернесса, которые сидели лицом к двери, усталые и несколько обескураженные их приемом. Капитан вытащил табак и стал жевать его в утешение; но через несколько мгновений ему на помощь пришла его обычная эластичность духа, и он тихо сказал Лоис:
   "Этот негодяй Элиас, я отдам ему! Если бы письмо было доставлено, вас встретили бы иначе; но, как только у меня будет немного еды, я пойду и найду парня, и принесу письмо, и тогда все будет в порядке, моя девка. Нет, не унывайте, я не выношу женских слез. Ты просто устал от тряски и от голода.
   Лоис смахнула слезы и, оглядевшись, пытаясь отвлечь свои мысли, сосредоточив их на нынешних вещах, увидела, как глубоко посаженные глаза ее кузена Манассии украдкой следят за ней. В нем не было недружелюбного взгляда; тем не менее, Лоис чувствовала себя неловко, особенно потому, что он не отводил взгляда после того, как, должно быть, увидел, что она за ним наблюдает. Она обрадовалась, когда тетка позвала ее во внутреннюю комнату к дяде, и ей удалось вырваться из-под пристального наблюдения своего мрачного, молчаливого кузена.
   Ральф Хиксон был намного старше своей жены, а из-за болезни выглядел еще старше. У него никогда не было той силы характера, которой обладала Грейс, его супруга; а возраст и болезнь временами делали его чуть ли не ребячливым. Но его характер был нежным; и, протягивая свои дрожащие руки из того места, где он лежал прикованный к постели, он без колебаний приветствовал Лоис, не дожидаясь подтверждения пропавшего письма, чтобы признать ее своей племянницей.
   'Ой! как мило с твоей стороны приехать через море, чтобы познакомиться с твоим дядей; любезно с сестрой Баркли пощадить тебя!
   Лоис должна была сказать ему, что в Англии нет никого, кто мог бы скучать по ней дома; что на самом деле у нее не было дома в Англии, не осталось ни отца, ни матери на земле; и что последние слова матери побудили ее разыскать его и попросить у него дом. Слова ее вырывались полузадыхаясь от тяжелого сердца, и его притупившийся ум не мог понять их значения без нескольких повторений; и тогда он заплакал, как дитя, скорее от своей потери сестры, которую не видел более двадцати лет, чем от потери сироты, стоящей перед ним, изо всех сил стараясь не заплакать, а храбро начать в этом новый странный дом. Что больше всего помогло Лоис в ее сдержанности, так это несимпатичный взгляд ее тети. Родившаяся и выросшая в Новой Англии, Грейс Хиксон испытывала своего рода ревнивую неприязнь к английским родственникам своего мужа, которая усилилась с тех пор, как в последние годы его ослабленный ум тосковал по ним; и он забыл вескую причину, которая была у него для его самоизгнания, и стонал о решении, которое привело к этому, как о величайшей ошибке его жизни. "Пойдем," сказала она; "Меня поражает, что во всей этой печали о потере того, кто умер много лет, вы забываете, в чьих руках жизнь и смерть!"
   Верные слова, но дурно сказанные в то время. Лоис посмотрела на нее с едва скрываемым негодованием; это усилилось, когда она услышала презрительный тон, которым ее тетя продолжала говорить с Ральфом Хиксоном, даже когда она укладывала его постель, заботясь о его большем комфорте.
   "Можно было бы подумать, что ты безбожник, судя по тому, что ты всегда стоишь над пролитым молоком; и правда в том, что в старости ты всего лишь ребенок. Когда мы поженились, ты оставил все Господу; Я бы никогда не вышла за тебя замуж. Нет, девочка, - сказала она, уловив выражение лица Лоис, - ты никогда не запугаешь меня своим сердитым взглядом. Я исполняю свой долг, когда читаю его, и ни один мужчина в Салеме не посмеет заговорить с Грейс Хиксон ни о ее делах, ни о ее вере. Благочестивый мистер Коттон Мазер Бат сказал, что даже он может узнать обо мне; и я бы посоветовал тебе скорее смириться и посмотреть, не отвратит ли тебя Господь от путей твоих, раз Он послал тебя жить как бы на Сионе, где драгоценная роса ежедневно падает на бороду Аарона".
   Лоис стало стыдно и жалко, когда обнаружила, что тетушка так верно интерпретировала мгновенное выражение ее лица; она немного порицала себя за чувство, вызвавшее это выражение, стараясь сообразить, как сильно могла быть чем-то смущена тетка перед неожиданным вторжением незнакомцев, и опять надеясь, что воспоминание об этом недоразумении скоро пройдет. Поэтому она постаралась успокоиться и не поддаться нежному дрожащему пожатию дядиной руки, которая, по велению тетушки, пожелала ему "спокойной ночи" и вернулась в наружную, или "дежурную", комнату, где теперь вся семья была в сборе, готовая к трапезе из мучных лепешек и бифштексов из оленины, которые Натти, индейская служанка, приносила из кухни. Похоже, никто не разговаривал с капитаном Холдернессом, пока Лоис не было дома. Манассия сидел тихо и безмолвно, где и сидел, с раскрытой книгой на коленях; глаза его задумчиво устремлены в пустоту, как будто он видел видение или видел сны. Фейт стояла у стола, лениво направляя Натти в ее приготовлениях; а Пруденс прислонялась к дверному косяку между кухней и кладовой, подшучивая над старой индианкой, пока та ходила взад и вперед, пока Нэтти, казалось, не пришла в состояние сильного раздражения, которое она тщетно пыталась подавить. ; так как всякий раз, когда она показывала хоть какой-то признак этого, Пруденс казалась только взволнованной, чтобы еще больше озорничать. Когда все было готово, Манассия поднял правую руку и "попросил благословения", как это называлось; но благодать превратилась в длинную молитву об отвлеченных духовных благословениях, о силе для борьбы с сатаной и для угашения его раскаленных стрел и, наконец, приняла, как думала Лоис, чисто личный характер, как будто молодой человек забыл о случае, и даже присутствовавших, но исследовал природу болезней, охвативших его больную душу, и распространял их пред Господом. Его вернуло Пруденс, дернув за пальто; он открыл свои закрытые глаза, бросил сердитый взгляд на ребенка, который скорчил ему гримасу, ожидая единственного ответа, а потом сел, и все замолчали. Грейс Хиксон сочла бы, к сожалению, виноватым ее гостеприимство, если бы она позволила капитану Холдернессу отправиться на поиски кровати. Для него на полу в кладовой расстелили шкуры; Библия и квадратная бутылка спиртного были поставлены на стол, чтобы удовлетворить его потребности в течение ночи; и, несмотря на все заботы и хлопоты, искушения и грехи домочадцев, все они уснули еще до того, как городские часы пробили десять.
   Утром первой заботой капитана было отправиться на поиски мальчика Элиаса и пропавшего письма. Он встретил его с легкой совестью, потому что, подумал Элиас, несколько часов, раньше или позже, не имеют значения; сегодня вечером или завтра утром будет все равно. Но он был напуган чувством неправоты, вызванным звуковым ударом по уху от того самого человека, который поручил ему доставить его как можно быстрее и который, как он полагал, находился в тот самый момент в Бостоне.
   Получив письмо со всеми возможными доказательствами того, что Лоис имеет право требовать дом от своих ближайших родственников, капитан Холдернесс счел за лучшее уйти.
   - Может быть, ты примешь их, девочка, когда здесь нет никого, кто заставил бы тебя думать о старой стране. Нет, нет! Расставание - это тяжелая работа во все времена, и лучше всего делать тяжелую работу сразу! Держись, моя девка, и я вернусь и увижу тебя следующей весной, если нас всех пощадят до тех пор; и кто знает, какой славный молодой мельник не пойдет со мной? Пока не ходите и не выходите замуж за молящегося пуританина! Там там; Я ушел. Да благословит тебя Бог!
   А Лоис осталась одна в Новой Англии.
   ГЛАВА II
   Лоис было нелегко завоевать себе место в этой семье. Ее тетя была женщиной узких, сильных привязанностей. Ее любовь к мужу, если она когда-либо и была, давно сгорела и умерла. Все, что она делала для него, она делала из долга; но долг был недостаточно силен, чтобы сдержать этот маленький член, язык; и сердце Лоис часто обливалось кровью от непрерывного потока презрительных упреков, которые Грейс постоянно обращала к своему мужу, даже когда она не жалела ни усилий, ни хлопот, чтобы служить его телесному состоянию и утешению. То, что она говорила таким образом, было скорее облегчением для нее самой, чем желанием, чтобы ее речи подействовали на него; и он был слишком измучен болезнью, чтобы причинять им боль; или, может быть, постоянное повторение ее сарказмов сделало его равнодушным; во всяком случае, так как он следил за своей едой и своим телесным теплом, он очень редко, казалось, сильно заботился о чем-либо другом. Даже его первый поток привязанности к Лоис вскоре иссяк; он заботился о ней, потому что она хорошо и искусно укладывала ему подушки и потому что могла приготовить новые и изысканные блюда для его больного аппетита, но уже не для нее, дочери его покойной сестры. Тем не менее, он заботился о ней, и Лоис была слишком рада его небольшому запасу привязанности, чтобы исследовать, как и почему она была ему дана. Ему она могла доставить удовольствие, но, по-видимому, никому другому в этом доме. Ее тетя косилась на нее по многим причинам: первый приезд Лоис в Салем был несвоевременным; выражение неодобрения на ее лице в тот вечер все еще осталось в памяти Грейс; ранние предрассудки, чувства и предубеждения английской девушки были на стороне того, что теперь будет называться церковью и государством; семья угнетающего и нерелигиозного короля. Не следует также предполагать, что Лоис не чувствовала и чувствовала остро отсутствие сочувствия, которое все те, с кем она теперь жила, проявляли к старой наследственной верности (религиозной, а также политической верности), в которой она была воспитана. . С ее теткой и Манассией это было больше, чем отсутствие сочувствия; это была положительная, активная антипатия ко всем идеям, которые были наиболее дороги Лоис. Само упоминание, хотя и случайно сделанное, о маленькой старой серой церквушке в Барфорде, где так долго проповедовал ее отец, - случайные упоминания о проблемах, в которых ее собственная страна была отвлечена, когда она уехала, - и приверженность, с которой она воспитанный в мысли, что царь не может сделать ничего плохого, казалось, раздражал Манассию сверх всякой меры. Он вставал с чтения, своей постоянной работы дома, и сердито ходил по комнате после того, как Лоис говорила что-нибудь в этом роде, бормоча что-то себе под нос; а раз он даже остановился перед ней и страстным тоном велел ей не говорить так, как дура. Это сильно отличалось от саркастического и презрительного отношения его матери ко всем маленьким лояльным речам бедной Лоис. Грэйс побуждала ее - по крайней мере, поначалу, пока опыт не сделал Лоис мудрее, - высказывать свои мысли на такие темы, пока, как только сердце девушки открывалось, ее тетя не поворачивалась к ней с горькой усмешкой, которая возбуждала ее. все злые чувства в характере Лоис своим жалом. Теперь Манассия, казалось, несмотря на весь свой гнев, был так сильно опечален тем, что он считал ее ошибкой, что подошел гораздо ближе к тому, чтобы убедить ее, что в вопросе могут быть две стороны. Только это мнение казалось предательством памяти ее покойного отца.
   Каким-то образом Лоис инстинктивно почувствовала, что Манассия действительно дружелюбен к ней. Он был маленьким в доме; было хозяйство и какой-то торговый бизнес, которым он должен был заниматься как настоящий глава дома; С наступлением сезона он отправился на охоту и охоту в окрестных лесах с такой смелостью, что его мать предупреждала и укоряла его наедине, хотя перед соседями она в основном хвасталась мужеством своего сына и пренебрежением к опасности. Лоис не часто выходила просто ради прогулки; обычно приходилось выполнять какие-то домашние дела, когда какая-либо из женщин семьи уезжала за границу; но раз или два она мельком увидела унылый, темный лес, окружавший расчищенную землю со всех сторон, - большой лес с его вечным движением ветвей и ветвей и его торжественным воплем, который донесся до самых улиц Салема, когда дул сильный ветер, разнося стук сосен по машинам, у которых было время послушать. И, судя по всему, этот старый лес, опоясывающий поселение, был полон страшных и таинственных зверей и еще более страшных индейцев, крадущихся в тени и уходящих в кровавые замыслы против христианского народа: пантеры... полосатые, бритые индейцы, по их собственному признанию, а также по распространенному мнению, в союзе со злыми силами.
   Натти, старая индейская служанка, время от времени заставляла кровь Лоис стынуть в жилах, когда она, Фейт и Пруденс слушали дикие истории, которые она рассказывала им о волшебниках ее расы. Часто темнеющим вечером на кухне, когда шел какой-нибудь процесс приготовления пищи, старая индейская карга, сидя на корточках у ярко-красных древесных углей, от которых исходило не пламя, а зловещий свет, обращающий вспять тени все лица вокруг рассказывали ей странные истории, ожидая, что поднимется тесто, быть может, из которого надо было испечь домашний хлеб. В этих историях всегда сквозило жуткое невысказанное предположение о том, что для завершения любого заклинания лукавого требуется некая человеческая жертва; и бедная старушка, сама веря и содрогаясь, рассказывая свою историю на ломаном английском, испытывала странное, бессознательное удовольствие от своей власти над своими слушателями - молодыми девушками угнетающей расы, которая низвела ее до состояния, мало чем отличающегося от обратилась в рабство и превратила свой народ в изгоев на охотничьих угодьях, принадлежавших ее отцам.
   После таких рассказов со стороны Лоис потребовалось немало усилий, чтобы по приказу тетушки выйти на общее пастбище вокруг города и ночью привести скот домой. Кто знал, что может пустить в ход двуглавая змея с каждого куста ежевики - это злое, хитрое, проклятое существо на службе у индийских волшебников, имевшее такую власть над всеми теми белыми девами, которые встречались взглядами, расположенными по обе стороны его длинное, извилистое, ползучее тело, так что, ненавидя его, ненавидя индейскую расу, они должны отправиться в лес, чтобы найти какого-нибудь индейца, и должны просить, чтобы их взяли в его вигвам, заклиная веру и расу навсегда? Или были заклинания, как сказала Натти, спрятанные волшебниками в земле, которые изменяли природу того человека, который их нашел; так что, какими бы нежными и любящими они ни были прежде, после этого они не получали удовольствия, кроме жестоких мук других, и им была дана странная власть причинять такие муки по своей воле. Однажды Натти, тихонько разговаривая с Лоис, которая была с ней на кухне одна, шепнула ей в ужасе, что Пруденс нашла такое заклинание; и когда индианка показала Лоис свои руки, исколотые озорной девочкой, все в синяках, англичанка начала бояться своего кузена, как одержимого. Но не одна Натти и не только молодые девушки с богатым воображением верили в эти истории. Теперь мы можем позволить себе улыбаться им; но наши английские предки питали суеверия во многом того же характера в то же время и с меньшим оправданием, так как окружающие их обстоятельства были лучше известны и, следовательно, более объяснимы здравым смыслом, чем настоящие тайны дремучих, нехоженых лесов Нью-Йорка. Англия. Самые серьезные богословы не только верили в истории, подобные истории о двуглавом змее, и в другие истории о колдовстве, но и делали такие рассказы предметом проповеди и молитвы; а так как трусость делает всех нас жестокими, то люди, которые во многих жизненных отношениях были безупречны, а в некоторых даже заслуживали похвалы, из суеверия стали примерно в это время жестокими гонителями, не проявляя милосердия ни к кому, в кого они верили. союз со Злым.
   Вера была человеком, с которым английская девушка была наиболее тесно связана в доме ее дяди. Эти двое были примерно одного возраста, и некоторые домашние дела были разделены между ними. Они по очереди вызывали коров, чтобы восполнить масло, которое сбил Осия, чопорный старый дворовой слуга, которому Грейс Хиксон очень доверяла; и каждая девушка имела свою большую прялку для шерсти и маленькую для льна, прежде чем прошел месяц после приезда Лоис. Вера была серьезным, молчаливым человеком, никогда не веселым, иногда очень грустным, хотя Лоис долго даже не догадывалась, почему. Она пыталась в своей милой и простой манере подбодрить кузину, когда та была в депрессии, рассказывая ей старые истории об английских нравах и жизни. Время от времени Фейт, казалось, любила слушать; иногда она не внимала ни одному слову, а грезила. Будь то прошлое или будущее, кто мог бы сказать?
   С пастырскими визитами приходили суровые старые служители. В таких случаях Грейс Хиксон надевала чистый фартук и чистую чепчик и встречала их более радушно, чем кого-либо другого, вынося лучшие продукты из своего магазина и расставляя перед ними все. Кроме того, была принесена большая Библия, и Осия и Натти были вызваны с работы, чтобы послушать, пока служитель читает главу, и во время чтения подробно излагает ее. После этого все становились на колени, а он, стоя, воздевал правую руку и молился о всех возможных сочетаниях христианских мужчин, о всех возможных случаях духовной нужды; и, наконец, ставя перед собой отдельных лиц, он обращался к каждому с очень личной мольбой в соответствии со своим представлением об их потребностях. Сначала Лотс недоумевал, подходят ли одна или две его молитвы этого описания к внешним обстоятельствам каждого случая; но когда она заметила, что у ее тетушки обычно была довольно долгая доверительная беседа со священником в начале его визита, она поняла, что он получил и свои впечатления, и свои знания через "эту благочестивую женщину, Грейс Хиксон; ' и я боюсь, что она уделяла меньше внимания молитве "о девушке из другой земли, которая принесла с собой заблуждения той земли, как семя, даже через великий океан, и которая даже сейчас позволяет маленьким семенам взойти". в злое дерево, в котором могут найти убежище все нечистые твари".
   "Мне больше нравятся молитвы нашей церкви, - сказала однажды Лоис Вере. "Ни один священник в Англии не может молиться своими словами; и, следовательно, он не судит о других, чтобы привести свои молитвы в соответствие с тем, что он считает их делом, как это сделал мистер Таппау сегодня утром".
   "Я ненавижу мистера Таппау!" - коротко сказала Вера, страстная вспышка света вырвалась из ее темных, тяжелых глаз.
   - Почему так, кузен? Мне кажется, что он хороший человек, хотя мне не нравятся его молитвы".
   Вера только повторила свои слова: "Я его ненавижу!"
   Лоис было жаль этого сильного, плохого чувства; инстинктивно сожалела, потому что любила себя, радовалась тому, что ее любят, и чувствовала, как ее трясет при каждом признаке недостатка любви в других. Но она не знала, что сказать, и молчала в то время. Вера тоже продолжала яростно крутить свое колесо, но не произнесла ни слова, пока ее нить не оборвалась; а потом поспешно оттолкнула руль и вышла из комнаты.
   Затем Пруденс тихонько подкралась к Лоис. Это странное дитя словно металось от разных настроений: сегодня она была ласковой и общительной; завтра она может оказаться лживой, насмешливой и настолько равнодушной к боли или горю других, что ее можно будет назвать почти бесчеловечной.
   - Значит, тебе не нравятся молитвы пастора Таппау? прошептала она.
   Лот сожалел, что его подслушали; но она не хотела и не могла взять обратно свои слова.
   "Мне они нравятся не так хорошо, как молитвы, которые я привык слышать дома".
   - Мать говорит, что твой дом был с нечестивыми. Нет, не смотри на меня так - это не я сказал. Я не очень люблю молиться ни сам, ни пастор Таппау, если уж на то пошло. Но Вера терпеть его не может, и я знаю почему. Рассказать тебе, кузина Лоис?
   'Нет! Вера не сказала мне; и она была правильным человеком, чтобы привести свои собственные причины.
   - Спроси ее, куда делся юный мистер Нолан, и ты услышишь. Я видел, как Фейт часами плакала из-за мистера Нолана.
   "Тише, дитя! Тише! - сказала Лоис, так как услышала приближающиеся шаги Веры и боялась, как бы она не услышала, о чем они говорили.
   Правда заключалась в том, что год или два назад в деревне Салем произошла большая борьба, большой раскол в религиозном сообществе, и пастор Таппау был лидером более жестокой и, в конечном счете, успешной партии. В результате менее популярный министр, мистер Нолан, был вынужден покинуть это место. И его Фейт Хиксон любила всей силой своего страстного сердца, хотя он никогда не знал о привязанности, которую он возбудил, и ее собственная семья была слишком равнодушна к проявлениям простых чувств, чтобы когда-либо замечать признаки каких-либо эмоций с ее стороны. Но старый индеец-слуга Натти все видел и наблюдал. Она знала, как если бы ей сказали причину, почему Вера потеряла всякую заботу об отце или матери, брате и сестре, о работе по дому и повседневных занятиях; более того, о соблюдении религии также. Нэтти правильно понял значение глубоко тлеющей неприязни Фейт к пастору Таппау; индианка понимала, почему девушка (единственная из всех белых людей, которую она любила) избегала старого министра - скорее пряталась в дровах, чем ее позвали, чтобы выслушать его наставления и молитвы. У диких, невоспитанных людей это не "люби меня, люби мою собаку", - они часто завидуют любимому существу; но это: "Кого ты ненавидишь, того и Я возненавижу". а чувство Натти к пастору Таппау было даже преувеличением немой, невысказанной ненависти к Вере.
   Долгое время причина неприязни ее кузины к министру и его избегания была для Лоис загадкой; но имя Нолана осталось в ее памяти, хотела она этого или нет; и скорее из девичьего интереса к подозреваемому любовному роману, чем из какого-нибудь безразличного и бессердечного любопытства, она не могла не связать воедино короткие речи и действия с интересом Веры к отсутствующему изгнанному министру, для пояснительной подсказки, пока, несомненно, остался в ее памяти. И это без дальнейшего общения с Пруденс, потому что Лоис отказалась больше слышать от нее об этом предмете и тем самым глубоко оскорбила ее.
   С наступлением осени Вера становилась все печальнее и скучнее. Она потеряла аппетит; ее смуглый цвет лица стал землистым и бесцветным; ее темные глаза выглядели пустыми и дикими. Приближалось первое ноября. Лоис, в своих инстинктивных, благонамеренных усилиях внести немного жизни и веселья в однообразный дом, рассказывала Фейт о многих английских обычаях, довольно глупых, без сомнения, и которые едва ли зажгли проблески интереса в уме американской девушки. . Кузены лежали без сна в своей постели в большой нештукатуренной комнате, которая была наполовину кладовой, наполовину спальней. Той ночью Лоис была полна симпатии к Фейт. Она долго молча слушала тяжелые, неудержимые вздохи кузины. Вера вздохнула, потому что ее горе было слишком давним для бурных эмоций или слез. Лоис молча слушала в темные, тихие ночные часы, очень, очень долго. Она хранила молчание, потому что думала, что такой выход из печали может облегчить усталое сердце ее кузена. Но когда, наконец, вместо того, чтобы лежать неподвижно, Фейт, казалось, становилась беспокойной, вплоть до конвульсивных движений конечностей, Лоис начала говорить, говорить об Англии и милых старых нравах дома, не привлекая особого внимания к Фейт. часть; пока, наконец, она не коснулась темы Хэллоуина и не рассказала об обычаях, существовавших тогда и долгое время спустя в Англии и едва ли еще вымерших в Шотландии. Она рассказывала о фокусах, которые часто проделывала, о яблоке, которое съедали перед зеркалом, о капающей простыне, о чашах с водой, о орехах, горящих рядом, и о многих других таких невинных способах гадания, с помощью которых смех, дрожащие английские девицы стремились увидеть облик своих будущих мужей, если мужья им суждено было иметь: тогда Вера слушала, затаив дыхание, задавая короткие жадные вопросы, как будто в ее мрачное сердце проник какой-то луч надежды. Лоис продолжала говорить, рассказывая ей обо всех историях, которые подтверждали бы истинность второго зрения, дарованного всем искателям привычными методами; наполовину верит, наполовину недоверчива сама, но желая, прежде всего, подбодрить бедную Веру.
   Внезапно Пруденс поднялась со своей раскладушки в темном углу комнаты. Они не думали, что она проснулась; но она слушала долго.
   - Кузина Лоис может пойти и встретиться с сатаной у ручья, если захочет; но если ты поедешь, Вера, я скажу матери... да, и пастору Таппау тоже. Держи свои истории, кузина Лоис; Я боюсь самой своей жизни. Я предпочел бы вообще никогда не жениться, чем чувствовать прикосновение существа, которое возьмет яблоко из моей руки, когда я держал его через левое плечо". Взволнованная девушка издала громкий крик ужаса при виде, вызванном ее воображением. Фейт и Лоис бросились к ней, летя по залитой лунным светом комнате в своих белых ночных рубашках. В то же мгновение, вызванная тем же криком, Грейс Хиксон подошла к своему ребенку.
   "Тише! Тише! - авторитетно сказала Вера.
   - Что такое, моя девка? - спросила Грейс. А Лоис, чувствуя себя так, как будто она натворила все беды, хранила молчание.
   - Уведите ее, уведите! - закричала Пруденс. "Посмотрите через ее плечо - ее левое плечо - Лукавый сейчас там, я вижу, как он тянется за надкушенным яблоком".
   - Что она говорит? - строго сказала Грейс.
   - Она спит, - сказала Вера. - Пруденс, придержи язык. И она сильно ущипнула ребенка, в то время как Лоис более нежно пыталась успокоить тревогу, которую, как она чувствовала, она вызвала.
   - Успокойся, Пруденс, - сказала она, - и засыпай! Я останусь с тобой, пока ты не уснешь.
   'Нет нет! Уходите!' - всхлипнула Пруденс, которая поначалу действительно испугалась, но теперь встревожилась больше, чем чувствовала, от удовольствия, которое она испытала, ощутив себя в центре внимания. - Вера останется со мной, а не с тобой, злая английская ведьма!
   Итак, Вера села рядом с сестрой; и Грейс, недовольная и сбитая с толку, удалилась в свою постель, намереваясь утром разобраться в этом вопросе. Лоис только надеялась, что к тому времени все это забудется, и решила никогда больше не говорить о таких вещах. Но в оставшиеся часы ночи произошло событие, изменившее ход дел. Пока Грейс не было в своей комнате, у ее мужа случился еще один паралитический удар: был ли он тоже встревожен этим жутким криком, никто никогда не мог знать. При слабом свете тростниковой свечи, горящей у кровати, его жена заметила, что по ее возвращении в его облике произошла большая перемена: прерывистое дыхание стало почти как фырканье - конец близился. Семья встрепенулась и оказала всю помощь, которую мог подсказать врач или опыт. Но еще до рассвета позднего ноября для Ральфа Хиксона все было кончено.
   Весь последующий день они сидели или двигались в затемненных комнатах и говорили мало слов, да и то тихо. Манассия остался дома, несомненно, сожалея об отце, но не проявляя особых эмоций. Вера была ребенком, который оплакивал свою потерю самым горестным образом; у нее было теплое сердце, спрятанное где-то под ее угрюмой внешностью, и ее отец выказывал ей гораздо более пассивную доброту, чем когда-либо ее мать; ибо Грейс делала явными фаворитами Манассию, своего единственного сына, и Пруденс, свое младшее дитя. Лоис была так же несчастна, как и любой из них; ибо ее сильно тянуло к дяде как к самому доброму другу, и чувство его утраты возобновило прежнее горе, которое она испытала по поводу смерти родителя. Но у нее не было ни времени, ни места, чтобы поплакаться. На нее легли многие заботы, которыми ближайшим родственникам казалось бы неприличным интересоваться настолько, чтобы принимать в них активное участие: перемены в одежде, домашние приготовления. для печального пира похорон - Лоис должна была устроить все под строгим руководством своей тети.
   Но через день или два - в последний день перед похоронами - она вышла на двор за хворостом для печи; Это был торжественный, прекрасный, звездный вечер, и какое-то внезапное чувство одиночества посреди необъятной вселенной, открывшейся таким образом, тронуло сердце Лоис, и она села за дровами и заплакала обильными слезами.
   Она была поражена Манассией, который внезапно повернул за угол стеллажа и встал перед ней.
   - Лоис плачет!
   - Только немного, - сказала она, вставая и собирая связку хвороста. ибо она боялась быть допрошенным ее мрачным, бесстрастным двоюродным братом. К ее удивлению, он положил руку ей на плечо и сказал:
   - Остановись на одну минуту. Почему ты плачешь, кузен?
   - Не знаю, - сказала она, как ребенок, которого так же расспрашивают. и она снова была на грани плача. "Мой отец был очень добр к тебе, Лоис; Я не удивляюсь, что ты скорбишь о нем. Но Господь, взявший, может восстановить десятикратно. Я буду таким же добрым, как мой отец, да, еще добрее. Сейчас не время говорить о женитьбе и замужестве. Но после того, как мы похороним наших мертвецов, я хочу поговорить с тобой.
   Лоис уже не плакала; но она сжалась от испуга. Что имела в виду ее кузина? Она бы предпочла, чтобы он рассердился на нее за беспричинную скорбь, за глупость.
   Она тщательно избегала его - так осторожно, как только могла, не показывая, что боится его - в течение следующих нескольких дней. Иногда ей казалось, что это был дурной сон; ибо, если бы в этом случае не было английского любовника, никакого другого мужчины во всем мире, она никогда не могла бы думать о Манассии как о своем муже; действительно, до сих пор ни в его словах, ни в поступках не было ничего, что наводило бы на такую мысль. Теперь, когда это было предложено, нельзя было сказать, как сильно она его ненавидела. Он мог быть добрым и набожным - несомненно, был им, - но его темные неподвижные глаза, двигавшиеся так медленно и тяжело, его длинные черные волосы, его серая, грубая кожа - все это вызывало у нее неприязнь к нему теперь - все его личное уродство и неуклюжесть. поразило ее чувства с приоткрытым, так как те немногие слова, сказанные за стога сена.
   Она знала, что рано или поздно должно наступить время для дальнейшего обсуждения этого предмета; но, как трусиха, она пыталась отсрочить это, цепляясь за тетушкин шнурок фартука, ибо была уверена, что у Грейс Хиксон совсем другие взгляды на ее единственного сына. Как, впрочем, и она; ибо она была честолюбивой, а также религиозной женщиной; а благодаря ранней покупке земли в деревне Салем Хиксоны стали богатыми людьми без особых усилий - отчасти также благодаря молчаливому процессу накопления; ибо они никогда не заботились о том, чтобы изменить свой образ жизни с того времени, когда он был подобающим, на гораздо меньший доход, чем тот, которым они пользуются в настоящее время. Вот вам и мирские обстоятельства. Что касается их мирского характера, то он стоял так же высоко. Никто не мог сказать ни слова против их привычек или действий. Их праведность и благочестие были очевидны для всех. Итак, Грейс Хиксон считала себя вправе выбирать среди девушек, прежде чем она встретится с той, которая подходит на роль жены Манассии. Никто в Салеме не соответствовал ее воображаемым стандартам. Даже в это самое время, так скоро после смерти мужа, она думала поехать в Бостон и посоветоваться с тамошними министрами во главе с достойным мистером Коттоном Мэзером и посмотреть, смогут ли они рассказать ей о красивая и благочестивая девушка в их собраниях достойна быть женой своего сына. Но помимо красивой внешности и набожности, девица должна иметь хорошее происхождение и хорошее состояние, иначе Грейс Хиксон презрительно оттолкнула бы ее от себя. Когда этот образец был найден и министры его одобрили, Грейс не ожидала трудностей со стороны сына. Так что Лоис была права, полагая, что ее тете не понравятся любые речи о браке между Манассией и ею.
   Но в один прекрасный день девушка попала в ловушку именно таким образом. Манассия уехал по какому-то делу, которое, как все говорили, займет у него весь день; но, встретив человека, с которым он должен был вести свои дела, он вернулся раньше, чем кто-либо ожидал. Он почти сразу пропустил Лоис из кладовой, где пряли его сестры. Его мать сидела рядом и вязала; через открытую дверь он мог видеть Нэтти на кухне. Он был слишком сдержан, чтобы спросить, где Лоис; но он тихо искал, пока не нашел ее на большом чердаке, уже заваленном зимними запасами фруктов и овощей. Тетка послала ее туда, чтобы она осматривала яблоки одно за другим и отбирала нездоровые для немедленного употребления. Она наклонилась и была сосредоточена на этой работе и почти не заметила его приближения, пока не подняла голову и не увидела, что он стоит близко перед ней. Она уронила яблоко, которое держала в руках, побледнела немного больше, чем обычно, и молча посмотрела на него.
   - Лоис, - сказал он, - ты помнишь слова, которые я сказал, когда мы еще оплакивали моего отца. Я думаю, что теперь я призван к браку, как глава этого дома. И я не видел более приятной в моих глазах девушки, чем ты, Лоис! Он попытался взять ее за руку. Но она, по-детски покачав головой, отложила его в сторону и, вполголоса плача, сказала:
   "Пожалуйста, кузен Манассия, не говори мне этого! Осмелюсь предположить, что вам следовало бы жениться, раз вы теперь глава семьи; но я не хочу быть замужем. Я скорее бы не.'
   "Это хорошо сказано," ответил он; тем не менее, немного хмурясь. "Я не хотел бы брать в жены чересчур самоуверенную девушку, готовую вступить в брак. Кроме того, прихожане могли бы заговорить, если бы мы поженились слишком рано после смерти моего отца. Мы, быть может, сказали уже достаточно, даже сейчас. Но я хотел, чтобы ты задумался о своем будущем благополучии. У тебя будет свободное время, чтобы подумать об этом и более полно сосредоточить на этом свой разум". Он снова протянул руку. На этот раз она ухватилась за него свободным, откровенным жестом.
   "Я должен вам кое-что за вашу доброту ко мне с тех пор, как я пришел, кузен Манассия; и у меня нет другого способа заплатить вам, кроме как искренне сказать вам, что я могу любить вас как дорогого друга, если вы позволите мне, но никогда как жену.
   Он отбросил ее руку, но не сводил глаз с ее лица, хотя взгляд его был поник и мрачен. Он пробормотал что-то, чего она не совсем расслышала; и так она продолжала храбро, хотя она немного дрожала, и много усилий, чтобы не заплакать.
   'Пожалуйста, позвольте мне рассказать вам все! В Барфорде был молодой человек. Нет, Манассия, я не могу говорить, если ты так сердишься; все равно трудно тебе сказать - он сказал, что хочет на мне жениться; но я был беден, и его отец ничего не хотел; и я не хочу жениться ни на ком; но если бы я это сделала, это было бы... Голос ее понизился, а румянец сказал остальное. Манассия стоял и смотрел на нее угрюмыми, ввалившимися глазами, в которых было что-то дикое; а потом он сказал-
   "До меня дошло - поистине, я вижу это как в видении, - что ты должна быть моей супругой, а не чьей-либо другой. Ты не можешь избежать того, что заранее обречено. Несколько месяцев назад, когда я принялся читать старые богоугодные книги, которыми моя душа наслаждалась до твоего прихода; Я не видел буквы, напечатанной печатными чернилами на странице, но я видел золотой и румяный шрифт какого-то неизвестного языка, смысл которого нашептывался в мою душу; это было: "Женись на Лоис! Женись на Лоис! И когда умер мой отец, я понял, что это начало конца. Это воля Господа, Лоис, и ты не можешь избежать ее. И снова он бы взял ее за руку и потянул к себе. Но на этот раз она ускользнула от него быстрым движением.
   - Я не признаю, что это воля Господа, Манассия, - сказала она. "Это не "навязано мне", как вы, пуритане, называете это, что я должна быть вашей женой. Я не настолько настроен на брак, чтобы взять тебя, даже если у меня нет другого шанса. Ибо я не забочусь о тебе так, как должен заботиться о своем муже. Но я мог бы позаботиться о тебе как о двоюродном брате, как о добром кузене.
   Она перестала говорить; она не могла подобрать правильных слов, чтобы сказать ему о своей благодарности и дружелюбии, которые, тем не менее, никогда не могли быть чувством ближе и роднее, не могут сойтись более двух параллельных линий.
   Но он был так убежден тем, что он считал духом пророчества, что Лоис должна стать его женой, что скорее возмущался тем, что он считал ее сопротивлением предопределенному указу, чем действительно беспокоился о результате. Он снова попытался убедить ее, что ни у него, ни у нее нет выбора, говоря:
   Голос сказал мне: "Женись на Лоис". и я сказал: "Хочу, Господи".
   - Но, - ответила Лоис, - голос, как вы его называете, никогда не говорил мне такого слова.
   - Лоис, - торжественно ответил он, - оно заговорит. И тогда ты повинуешься, как Самуил?
   'Нет; на самом деле я не могу! - быстро ответила она. "Я могу принять сон за правду и услышать собственные фантазии, если буду думать о них слишком долго. Но я не могу жениться ни на ком из послушания.
   "Лоис, Лоис, ты еще не возрождена; но я видел тебя в видении как одного из избранных, облеченного в белые одежды. Пока еще твоя вера слишком слаба, чтобы ты мог смиренно повиноваться; но так будет не всегда. Я буду молиться, чтобы ты увидел свой предопределенный путь. Между тем я сгладлю все мирские препятствия".
   "Кузен Манассия! Кузен Манассия! - крикнула ему вслед Лоис, когда он выходил из комнаты, - вернись! Я не могу выразить это достаточно сильными словами. Манассия, нет силы ни на небе, ни на земле, которая могла бы заставить меня полюбить тебя настолько, чтобы выйти за тебя замуж или выйти за тебя замуж без такой любви. И это я говорю торжественно, потому что лучше, чтобы это кончилось сразу.
   На мгновение он был поражен; потом он воздел руки и сказал:
   "Боже, прости тебе богохульство! Помните Азаила, который сказал: "Пс ли раб твой, чтобы делать такое великое дело?" и пошел прямо, и сделал это, потому что его злые пути были определены и назначены ему еще прежде создания мира. И не прольются ли пути твои среди благочестивых, как мне было предсказано?"
   Он ушел; и на минуту или две Лоис почувствовала, что его слова должны сбыться, и что, как бы она ни боролась, как бы ненавидела свою судьбу, она должна стать его женой; и при таких обстоятельствах многие девушки уступили бы своей очевидной судьбе. Изолированный от всех прежних связей, не слышавший известий из Англии, живущий в тяжелой, однообразной рутине семьи с одним мужчиной во главе, и этот человек почитался героем большинством окружающих просто потому, что он был единственным мужчиной в мире. семья - одни только эти факты сформировали бы сильное предположение, что большинство девушек уступило бы предложениям такой семьи. Но, кроме этого, в те дни, в том месте и в то время многое могло сказаться на воображении. Преобладало мнение, что в течение жизни людей постоянно ощущаются проявления духовного влияния - прямого влияния как добрых, так и злых духов. Был взят жребий, как руководство от Господа; Библия была открыта, и листы рассыпались; и первый текст, на который падал взгляд, должен был быть назначен свыше как указание. Были слышны звуки, которые нельзя было объяснить; они были созданы злыми духами, еще не изгнанными из пустынных мест, которыми они так долго владели. Зрелища, необъяснимые и таинственные, были смутно видны - сатана в каком-то обличье ищет, кого бы он мог поглотить. И в начале долгого зимнего сезона такие слухи, такие старые искушения, привидения и дьявольские ужасы должны были быть особенно распространены. Салем был как бы засыпан снегом и оставлен охотиться на себя Долгими темными вечерами; тускло освещенные комнаты; скрипучие переходы, где были свалены в кучу разнородные предметы, недоступные пронзительному морозу, и где иногда, среди ночи, слышался звук, как от какого-то тяжелого падающего тела, когда наутро все оказался на своем месте (так привыкли мы измерять шумы сравнением с ними самими, а не с абсолютной тишиной ночного времени года); белый туман, с каждым вечером все ближе и ближе подступающий к окнам в странных образах, как призраки, - все эти и многие другие обстоятельства: как далекие падения могучих деревьев в опоясывающих их таинственных лесах; слабый крик и крик какого-то индейца, ищущего свой лагерь и невольно оказавшегося ближе к поселению белого человека, чем он или они хотели бы, могли бы выбрать; голодные крики диких зверей, приближающихся к загонам для скота, - вот что делало зимнюю жизнь в Салеме в достопамятные 1691-1692 годы странной, призрачной и ужасающей для многих; особенно странно и ужасно для англичанки в первый год ее пребывания в Америке.
  
   А теперь представьте Лоиду, на которую постоянно воздействовало убеждение Манассии в том, что было постановлено, чтобы она была его женой, и вы увидите, что она была не лишена мужества и мужества, чтобы сопротивляться, как она это делала, упорно, твердо и вместе с тем сладко. случай из многих, когда ее нервы были подвергнуты потрясению, правда, незначительному; но потом вспомните, что она весь день и много дней была заперта в дверях, в тусклом свете, который в полдень казался почти темным от затянувшейся метели. Близился вечер, и огонь дров был веселее всех людей, окружавших его; монотонное жужжание маленьких прялок продолжалось весь день, а склад льна внизу был почти исчерпан; когда Грейс Хиксон велела Лоис без свечи не найти, а свечу опасно было бы нести в эту полную горючих материалов квартиру, особенно в это время сильного мороза, когда каждая капля воды заперта и скована ледяной твердостью. Итак, Лоис пошла, наполовину уклоняясь от длинного коридора, который вел к лестнице, ведущей в кладовую, ибо именно в этом коридоре слышались странные ночные звуки, которые все начали замечать и о которых говорили в пониженные тона. Однако на ходу она пропела, "чтобы не набраться смелости", приглушенным голосом вечерний гимн, который она так часто пела в церкви Барфорда:
   "Слава Тебе, Боже мой, в эту ночь". и поэтому, я полагаю, она никогда не слышала ни дыхания, ни движения какого-либо живого существа рядом с собой, пока, как только она нагружала себя льном, чтобы нести вниз, она не услышала, как кто-то - это был Манассия - сказал рядом с ее машиной: ; - Голос уже говорил? Говори, Лоис! Говорил ли еще с тобой голос, который говорит мне день и ночь: "Женись на Лоис"?
   Она вздрогнула, и ее немного стошнило, но она говорила почти прямо, смело и ясно:
   "Нет, кузен Манассия! И никогда не будет.
   - Тогда я должен еще подождать, - хрипло, как бы самому себе, ответил он. - Но всякое подчинение - полное подчинение.
   Наконец монотонность долгой темной зимы прервалась. Прихожане еще раз подняли дискуссию о том, не является ли пастору Таппау абсолютно необходимой помощь при таком расширении прихода. Этот вопрос поднимался уже однажды; а затем пастор Таппау смирился с необходимостью, и в течение нескольких месяцев после назначения его помощника все шло гладко; пока у старшего священника не возникло чувство, которое можно было бы назвать завистью к младшему, если бы такой благочестивый человек, как пастор Таппау, мог питать такую злую страсть. Как бы то ни было, быстро образовались две партии; младшие и более ревностные сторонники мистера Нолана, старшие и более настойчивые - и в то время более многочисленные - цеплялись за старого, седовласого, догматичного мистера Таппау, который женил их, крестил их детей, и был для них буквально "столпом церкви". Итак, мистер Нолан покинул Салем, унеся с собой, возможно, больше сердец, чем у Фейт Хиксон; но уж точно с тех пор она никогда не была прежней.
   Но теперь - Рождество 1691 года - один или два старейших члена конгрегации умерли, а некоторые молодые люди обосновались в Салеме - мистер Таппау тоже стал старше и, как милосердно полагают некоторые, поумнел - новое усилие. был сделан, и г-н Нолан возвращался к работе в земле, очевидно, сглаженной. Лоис проявляла живой интерес ко всему происходящему ради Фейт - гораздо больше, чем последняя для себя, сказал бы любой зритель. Колесо Веры никогда не двигалось быстрее или медленнее, ее нить никогда не рвалась, она никогда не краснела, ее глаза никогда не поднимались с внезапным интересом, все время, пока шли эти разговоры о возвращении мистера Нолана. Но Лоис, после намека, данного Пруденс, нашла ключ ко многим вздохам и взглядам отчаянной печали, даже без помощи импровизированных песен Натти, в которых под странными аллегориями до слуха доносилась беспомощная любовь ее фаворита. не обращая внимания на все значения, кроме того, что нежной и сочувствующей Лоис. Время от времени она слышала странное пение старой индейской женщины - наполовину на своем языке, наполовину на ломаном английском, - бубнившее над кипящей говядиной, от которой пахло, мягко говоря, неземным. Однажды, почувствовав этот запах в кладовой, Грейс Хиксон вдруг воскликнула:
   "Нэтти снова в своих языческих обычаях; у нас будут неприятности, если ее не оставят.
   Но Вера, двигаясь быстрее обыкновенного, сказала что-то о том, чтобы положить этому конец, и таким образом предотвратила очевидное намерение матери пойти на кухню. Фейт закрыла дверь между двумя комнатами и вступила с Нэтти в возражения; но никто не мог слышать используемых слов. Фейт и Натти, казалось, больше связывали друг с другом любовь и общие интересы, чем любые другие двое среди замкнутых личностей, составляющих это домашнее хозяйство. Иногда Лоис казалось, что ее присутствие в качестве третьей прерывает какой-то доверительный разговор между ее кузиной и старой служанкой. И все же она любила Веру и почти могла думать, что Вера любила ее больше, чем мать, брата или сестру; ибо первые двое были безразличны к каким-либо невысказанным чувствам, в то время как Пруденс радовалась, открывая их, только для того, чтобы сделать из них забаву для себя.
   Однажды Лоис сидела одна за своим швейным столом, в то время как Фейт и Натти проводили один из своих тайных конклавов, от которого Лоис чувствовала себя молчаливо исключенной: когда входная дверь открылась и высокий бледный молодой человек, в строгой профессиональной привычке министра, вступил. Лоис вскочила с улыбкой и приветственным взглядом ради Веры; ибо это, должно быть, тот самый мистер Нолан, чье имя уже несколько дней было у всех на слуху и которого, как знала Лоис, ожидали за день до этого.
   Он, казалось, был наполовину удивлен радушным приемом, с которым его встретил этот незнакомец: возможно, он не слышал об англичанке, жившей в том доме, где раньше он видел только серьезные, торжественные, суровые или тяжелые лица. , и был встречен с жестким приветствием, весьма отличным от краснеющих, улыбающихся, покрытых ямочками взглядов, которые невинно встретили его приветствием почти старого знакомого. Лоис, поставив для него стул, поспешила позвать Фейт, ничуть не сомневаясь, что чувство, которое ее кузина питала к молодому пастору, было взаимным, хотя ни одна из них могла не осознавать его во всей своей глубине.
   'Вера!' сказала она, яркая и затаив дыхание. "Угадай - нет", - сдерживая себя до предполагаемого бессознательного состояния, которое может быть связано с ее словами; - Мистер Нолан, новый пастор, в кладовой. Он попросил мою тетю и Манассию. Моя тетя ушла на молитвенное собрание к пастору Таппау, а Манассии нет дома". Лоис продолжала говорить, чтобы дать Фейт время; ибо девушка смертельно побелела от этого известия, и в то же время ее глаза встретились с проницательными, хитрыми глазами старого индейца с особенным выражением полуудивленного благоговения; в то время как взгляды Натти выражали торжествующее удовлетворение.
   - Иди, - сказала Лоис, приглаживая волосы Веры и целуя ее в белую, холодную щеку, - а то он удивится, почему никто не приходит навестить его, и, возможно, подумает, что ему здесь не рады. Вера без лишних слов прошла в кладовую и закрыла дверь связи. Натти и Лоис остались вместе. Лоис чувствовала себя такой счастливой, словно ей выпала удача. На время ее растущий страх перед диким, зловещим упорством Манассии в его костюме, холодность ее тетки, ее собственное одиночество были забыты, и она почти могла танцевать от радости. Нэтти громко рассмеялась, говорила и хихикала про себя: "Старая индианка, великая тайна. Старая индианка посылала туда и сюда; иди туда, куда ей говорят, где она слышит со своими машинами. Но старая индианка, - и тут она выпрямилась, и выражение ее лица совсем изменилось, - умеет звать, и тогда должен прийти белый человек; и старая индейская женщина не сказала ни слова, а белый мужчина ничего не услышал со своими машинами". Так пробормотала старая карга.
   Все это время в кладовой все происходило совсем не так, как представляла себе Лоис. Вера сидела еще спокойнее, чем обычно; ее глаза опущены, ее слова мало. Внимательный наблюдатель мог бы заметить некоторую дрожь в ее руках и периодическое подергивание всего тела. Но пастор Нолан не был в этом случае внимательным наблюдателем; он был поглощен своими маленькими чудесами и недоумениями. Его изумление было изумлением плотского человека - кто мог быть этот хорошенький незнакомец, который, при первом своем приходе, казалось, был так рад его видеть, но тотчас же исчез, очевидно, чтобы не появляться снова. И действительно, я не уверен, было ли его замешательство не скорее плотским, чем благочестивым служителем, потому что это было его дилеммой. В Салиме был обычай (как мы уже видели), когда служитель, входя в дом для визита, который среди других людей и в другое время назывался бы "утренним визитом", возносил молитву за вечное благополучие семьи, под крышей которой он находился. Теперь ожидалось, что эта молитва будет адаптирована к индивидуальному характеру, радостям, печали, нуждам и недостаткам каждого присутствующего члена; и вот он, молодой пастор, наедине с молодой женщиной; и он подумал - может быть, напрасные мысли, но все же вполне естественные, - что подразумеваемые догадки о ее характере, заключенные в вышеописанных мельчайших мольбах, были бы очень неловкими в молитве тет-а-тет; так что, было ли это его удивление или его недоумение, я не знаю, но он некоторое время не принимал большого участия в разговоре, и, наконец, внезапным порывом смелости и импровизированным ударом, он разрубил гордиев узел, сделав обычное предложение о молитве и добавление к нему просьбы о созыве домочадцев. Вошла Лоис, тихая и благопристойная; вошла Натти, сплошь бесстрастная, застывшая деревяшка - ни намека на ум, ни намека на хихиканье на ее лице. Торжественно вспоминая каждую блуждающую мысль, пастор Нолан преклонил колени среди этих троих, чтобы помолиться. Он был добрым и истинно религиозным человеком, чье имя здесь единственное, что замаскировано, и мужественно сыграл свою роль в ужасном испытании, которому он впоследствии подвергся; и если в то время, до того, как он прошел через свои огненные гонения, ему встретились человеческие фантазии, охватившие все юные сердца, то мы теперь знаем, что эти фантазии не являются грехом. Но теперь он молится усердно, так усердно молится о себе, с таким сознанием своей духовной нужды и духовной немощи, что каждый из его слушателей чувствует, как будто за каждого из них вознеслась молитва и прошение. Даже Натти пробормотала несколько знакомых ей слов молитвы "Отче наш"; Какой бы тарабарщиной ни казались разрозненные существительные и глаголы, бедняжка произносила их, потому что ее охватило непривычное благоговение. Что же касается Лоис, то она поднялась утешенная и укрепившаяся, так как никакие особые молитвы пастора Таппау никогда не вызывали у нее чувства. А Вера рыдала, рыдала громко, почти истерически, и не пыталась подняться, а лежала на раскинутых руках на скамье. Лоис и пастор Нолан на мгновение переглянулись. Потом Лоис сказала:
  
   - Сэр, вы должны идти. Моя кузина давно не была сильной, и, несомненно, ей нужно больше тишины, чем сегодня.
   Пастор Нолан поклонился и вышел из дома; но через мгновение он вернулся. Приоткрыв дверь, но не входя, он сказал:
   - Я вернулся, чтобы спросить, могу ли я позвонить сегодня вечером и узнать, как себя чувствует юная госпожа Хиксон?
   Но Вера этого не слышала; она рыдала громче, чем когда-либо.
   - Почему ты отослала его, Лоис? Мне бы сразу стало лучше, а я так давно его не видела.
   Она прятала лицо, когда произносила эти слова, и Лоис не могла их отчетливо расслышать. Она наклонила голову к кузену на скамье, желая попросить ее повторить то, что она сказала. Но в момент раздражения и, возможно, вызванная какой-то зарождающейся ревностью, Фейт оттолкнула Лоис с такой силой, что последняя поранилась о твердый, острый угол деревянной скамьи. Слезы выступили у нее на глазах; не столько из-за того, что ее щека была в синяке, сколько из-за удивленной боли, которую она испытала при этом отталкивании от кузена, к которому она относилась так тепло и ласково, только на мгновение Лоис была так зла, как мог бы быть любой ребенок; но некоторые слова молитвы пастора Нолана все еще звенели в ее машинах, и она думала, что будет стыдно, если она не позволит им проникнуть в ее сердце. Однако она не смела снова наклониться, чтобы приласкать Веру, а тихонько стояла рядом с ней, скорбно ожидая; пока шаг у входной двери не заставил Фейт быстро встать и броситься на кухню, оставив Лоис нести на себе всю тяжесть новенькой. Это был Манассия, вернувшийся с охоты. Он отсутствовал два дня в компании с другими молодыми людьми из Салема. Это было почти единственное занятие, которое могло отвлечь его от уединенных привычек. Он вдруг остановился у двери, увидев Лоис, и в одиночестве; ибо она избегала его в последнее время всеми возможными способами.
   'Где моя мать?'
   - На молитвенном собрании у пастора Таппау. Она забрала Пруденс. Вера сию минуту покинула комнату. Я позвоню ей. И Лоис шла на кухню, когда он встал между ней и дверью.
   -- Лоис, -- сказал он, -- иней идет, и я не могу больше ждать. Видения обрушиваются на меня, и мой взгляд становится все яснее и яснее. Только в эту последнюю ночь, ночуя в лесу, я видел в своей душе между сном и бодрствованием духа, пришедшего и предлагающего тебе два жребия; и цвет одного был белый, как у невесты, а другой был черно-красный, что, по истолкованию, означает насильственную смерть. И когда ты выбрал последнее, дух сказал мне: "Приди!" и я пришел и сделал, как мне было велено. Я надел его на тебя своими руками, как это предопределено, если ты не послушаешься голоса и не будешь моей женой. И когда черно-красное платье упало на землю, ты была как труп трехдневной давности. Посоветуйся, Лоис, вовремя! Лоис, моя кузина, я видел это в видении, и моя душа прилепилась к тебе - я был бы рад пощадить тебя.
   Он был действительно серьезен, страстно серьезен; какими бы ни были его видения, как он их называл, он верил в них, и эта вера придавала его любви к Лоис нечто бескорыстное. Это она почувствовала в эту минуту, как будто никогда раньше этого не делала; и это казалось контрастом с отвращением, с которым она только что столкнулась со стороны его сестры. Он приблизился к ней и теперь схватил ее за руку, повторяя в своей дикой, жалкой, мечтательной манере:
   И голос сказал мне: "Женись на Лоис!" И Лоис была более склонна утешать и урезонивать его, чем когда-либо прежде, с тех пор, как он впервые заговорил с ней на эту тему, когда Грейс Хиксон и Пруденс вошел в комнату из коридора. Они возвращались с молитвенного собрания задним ходом, из-за чего звук их приближения не был слышен.
   Но Манассия не шевельнулся и не оглянулся; он не сводил глаз с Лоис, словно желая отметить эффект своих слов. Грейс поспешно вышла вперед и, подняв свою сильную правую руку, ударила их по сцепленным рукам надвое, несмотря на пылкую хватку Манассии.
   - Что это значит? - сказала она, обращаясь больше к Лоис, чем к сыну, и в ее глубоко посаженных глазах вспыхнул гнев.
   Лоис ждала, что Манассия заговорит. Всего несколько минут назад он казался более мягким и менее угрожающим, чем в последнее время, и она не хотела его раздражать. Но он не говорил, а тетка сердито стояла, ожидая ответа.
   "Во всяком случае, - подумала Лоис, - это положит конец его мыслям, когда моя тетя расскажет об этом".
   "Мой двоюродный брат хочет выйти за меня замуж, - сказала Лоис.
   "Ты!" и Грейс бросилась в сторону своей племянницы жестом крайнего презрения. Но теперь Манассия заговорил:
   'Да! Это предопределено. Голос сказал это, и дух привел ее ко мне как мою невесту.
   'Дух! Тогда злой дух! Добрый дух избрал бы тебе благочестивую девицу из твоего народа, а не прелатистку и чужеземку, как эта девица. Прекрасный ответ, госпожа Лоис, за всю нашу доброту!
   "Действительно, тетя Хиксон, я сделал все, что мог - кузен Манассия это знает, - чтобы показать ему, что я не могу принадлежать ему. Я сказала ему, - сказала она, краснея, но решив высказать все сразу, - что я всего лишь беда для молодого человека из нашей родной деревни дома; и даже отложив все это в сторону, я не желаю сейчас женитьбы.
   "Желайте скорее обращения и возрождения! Брак - непристойное слово в устах девицы. Что касается Манассии, то я буду спорить с ним наедине; а между тем, если ты говорил правду, не бросайся на его пути, как я заметил, ты делал слишком часто в последнее время.
   Сердце Лоис вспыхнуло внутри нее при этом несправедливом обвинении, потому что она знала, как сильно она боялась и избегала своего кузена, и она почти посмотрела на него, чтобы доказать, что последние слова ее тети были неправдой. Но вместо этого он вернулся к своей навязчивой идее и сказал:
   "Мама, послушай! Если я не женюсь на Лоис, и она, и я умрем в течение года. я не забочусь о жизни; до этого, как вы знаете, я искала смерти" (Грейс вздрогнула и на мгновение была подавлена каким-то воспоминанием о прошлом ужасе); "Но если бы Лоис была моей женой, я был бы жив, и она была бы избавлена от того, что есть у других". Все это видение становится для меня все яснее день ото дня. Однако, когда я пытаюсь узнать, принадлежу ли я к избранным, все темнеет. Тайна Свободной Воли и Предвидения - это тайна, выдуманная сатаной, а не Богом".
   "Увы, сын мой! Сатана находится среди братьев даже сейчас; но пусть старые раздосадованные темы покоятся! Прежде чем снова начать волноваться, ты получишь Лоис в жены, хотя мое сердце было настроено на тебя совсем по-другому.
   - Нет, Манассия, - сказала Лоис. "Я очень люблю тебя как кузину, но твоей женой я никогда не смогу быть. Тетя Хиксон, нехорошо так его обманывать. Я говорю, что если я когда-нибудь выйду замуж за мужчину, я буду предана одному из них в Англии.
   "Туш, дитя! Я твой опекун вместо моего покойного мужа. Ты считаешь себя такой большой добычей, что я мог бы ухватиться за тебя, независимо от того, я не сомневаюсь. Я ценю тебя только как лекарство для Манассии, если его разум снова потревожится, как я заметил признаки в последнее время.
   Таким образом, это было тайным объяснением того, что встревожило ее в поведении ее кузена; и, если бы Лоис была врачом нового времени, она могла бы проследить нечто похожее и в его сестрах - в недостатке Пруденс. естественное чувство и озорной восторг от озорства, от страстной безответной любви Веры. Но до сих пор Лоис не знала, как и Фейт, что привязанность последней к мистеру Нолану была не только безответной, но даже незаметной для молодого священника.
   Он приходил, правда, часто приходил в дом, подолгу сидел с семьей и пристально следил за ними, но не обращал особого внимания на Веру. Лоис заметила это и опечалилась по этому поводу; Натти заметила это и возмутилась задолго до того, как Фейт медленно признала это самой себе и пошла к Натти, индианке, а не к Лоис, своей кузине, за сочувствием и советом.
   - Он не заботится обо мне, - сказала Фейт. - Он больше заботится о мизинце Лоис, чем обо всем моем теле, - простонала девушка в горькой боли ревности.
   - Тише, тише, степная птица! Как он может строить гнездо, когда у старой птицы весь мох и перья? Подождите, пока индеец не найдет способ отправить старую птицу подальше. Это было таинственное утешение, которое давала Натти.
   Грейс Хиксон взяла на себя некоторую ответственность за Манассию, что избавило Лоис от многих ее страданий из-за его странного поведения. Тем не менее, время от времени он ускользал из-под надзора матери и при таких обстоятельствах всегда искал Лоис, умоляя ее, как и прежде, выйти за него замуж, иногда оправдываясь своей любовью к ней, чаще безумно говоря о своих видениях и голосах, которые он слышал предсказание ужасного будущего.
   Теперь мы имеем дело с событиями, которые происходили в Салеме, вне узкого круга семьи Хиксон; но так как они касаются нас только в той мере, в какой они сказываются своими последствиями на будущем тех, кто составлял его часть, я очень кратко остановлюсь на повествовании. Город Салем потерял в результате смерти за очень короткое время, предшествовавшее началу моего рассказа, почти всех своих почтенных людей и видных горожан - людей зрелой мудрости и здравого совета. Народ едва успел оправиться от потрясения утраты, как один за другим патриархи первобытной общины стремительно шли друг за другом в могилу. Их любили как отцов, и на них смотрели как на судей в стране. Первым плохим последствием их потери стали горячие разногласия, возникшие между пастором Таппау и кандидатом Ноланом. Очевидно, он зажил; но мистер Нолан не пробыл в Салеме и нескольких недель после своего второго пришествия, как раздоры вспыхнули с новой силой и на всю жизнь оттолкнули многих, до тех пор связанных узами дружбы или родства. Даже в семье Хиксонов вскоре возникло что-то из этого чувства; Грейс была страстной сторонницей более мрачных доктрин старшего пастора, а Фейт была страстной, хотя и бессильной, защитницей мистера Нолана. Растущая поглощенность Манассии своими фантазиями и воображаемый дар пророчества, делавшие его сравнительно безразличным ко всем внешним событиям, не способствовали ни исполнению его видений, ни прояснению темных таинственных учений, над которыми он слишком долго размышлял. здоровье его ума или тела; в то время как Пруденс любила раздражать всех своей защитой взглядов на мышление, против которых они были наиболее противоположны, и пересказывая каждую сплетню человеку, который, скорее всего, не поверит и возмутится тем, что она рассказала с притворным бессознательным такой эффект должен быть произведен. Было много разговоров о том, что проблемы и разногласия в собрании доводятся до общего суда; и каждая сторона, естественно, надеялась, что при таком ходе событий противоборствующий пастор и та часть прихожан, которая к нему примкнула, могут потерпеть поражение в борьбе.
   Таково было положение вещей в городке, когда однажды, ближе к концу февраля, Грейс Хиксон вернулась с еженедельного молитвенного собрания, которое она обычно посещала в доме пастора Таппау, в состоянии крайнего отчаяния. возбуждение. Войдя в свой дом, она села, раскачиваясь всем телом взад-вперед и молясь про себя. И Фейт, и Лоис прекратили прясть, удивляясь ее волнению, прежде чем кто-либо из них осмелился заговорить с ней. Наконец Вера встала и сказала:
   'Мать, что это? Случилось ли что-нибудь злое?
   Лицо храброй, строгой старухи побледнело, и глаза ее почти застыли от ужаса, когда она молилась; крупные капли стекают по ее щекам.
   Казалось, что ей пришлось с трудом вернуть себе ощущение привычной домашней жизни, прежде чем она нашла слова, чтобы ответить...
   "Злая природа! Дочери, сатана где-то далеко - близко к нам; В этот самый час я видел, как он угнетает двух невинных детей, как в древности он угнетал одержимых им в Иудее. Эстер и Эбигейл Таппау были искажены и сведены им и его слугами в такие формы, о которых мне даже страшно подумать; и когда их отец, благочестивый мистер Таппау, начал увещевать и молиться, их вой был подобен диким полевым зверям. Сатана - это истина, выпущенная среди нас. Девушки то и дело звали его, как будто он уже тогда присутствовал среди нас. Эбигейл завопила, что он стоит у меня за спиной в облике черного человека; и действительно, когда я обернулся на ее слова, я увидел исчезающее существо, похожее на тень, и весь покрылся холодным потом. Кто знает, где он сейчас? Вера, положи соломинку на порог!
   -- Но если он уже вошел, -- спросила Пруденс, -- не затруднит ли это ему уход?
   Мать, не обращая внимания на ее вопрос, продолжала раскачиваться и молиться, пока снова не заговорила:
   "Преподобный мистер Таппау говорит, что только прошлой ночью он слышал звук тяжелого тела, протаскиваемого через весь его дом какой-то сильной силой; однажды оно было брошено в дверь его спальни и, несомненно, выломало бы ее, если бы он в это самое время не молился усердно и громко; и во время его молитвы раздался вопль, от которого его волосы встали дыбом; а сегодня утром вся посуда в доме была найдена разбитой и сваленной в кучу посреди кухонного пола, и пастор Таппау говорит, что, как только он начал просить благословения на утреннюю трапезу, Эбигейл и Эстер закричали, как если их кто-то щипал. Господи, помилуй нас всех! Сатана - это истина, высвободившаяся на свободу".
   - Они напоминают старые истории, которые я слышала в Барфорде, - сказала Лоис, задыхаясь от страха.
   Вера казалась менее встревоженной; но тогда ее неприязнь к пастору Таппау была так велика, что она едва ли могла сочувствовать несчастьям, выпавшим на долю его или его семьи.
   Ближе к вечеру вошел мистер Нолан. В общем, праздничный дух был настолько приподнят, что Грейс Хиксон только терпела его визиты, обнаруживая, что часто занята в такие часы, и была слишком рассеяна в мыслях, чтобы проявить к нему радушное гостеприимство, которое было одним из ее проявлений. наиболее выдающиеся достоинства. Но сегодня, когда он принес последнюю информацию о новых ужасах, возникших в Салеме, и как один из воинствующих церквей (или того, что пуритане считали эквивалентом церковных воинствующих) против сатаны, она встретила его в необычном для него настроении. способ.
   Он казался угнетенным событиями дня; поначалу ему казалось почти облегчением сидеть спокойно и размышлять над ними, и его хозяевам уже почти не терпелось, чтобы он сказал что-то большее, чем простые односложные слова, когда он начал...
   "Такой день, как этот, я молю, чтобы никогда больше не увидеть. Это как если бы бесам, которых наш Господь изгнал в стадо свиней, было позволено снова прийти на землю. И я бы хотел, чтобы нас мучили только заблудшие духи; но я очень опасаюсь, что некоторые из тех, кого мы считали Божьим народом, продали свои души сатане ради небольшой части его злой силы, посредством которой они могут на какое-то время причинить вред другим. Старейшина Шеррингем Бат потерял в тот же день хорошую и ценную лошадь, на которой он возил свою семью на собрания".
   "Возможно, - сказала Лоис, - лошадь умерла от какой-то естественной болезни".
   - Верно, - сказал пастор Нолан. -- Но я собирался сказать, что, когда он вошел в свой дом, полный скорби по поводу потери своего зверя, перед ним пробежала мышь так внезапно, что чуть не сбила его с ног, хотя за мгновение до этого не было ни такое надо видеть; и он поймал его ботинком и ударил, и оно закричало, как человеческое существо от боли, и прямо побежало в трубу, не заботясь ни о горячем пламени, ни о дыме".
   Манассия жадно слушал всю эту историю; а когда оно закончилось, он ударил себя в грудь и громко помолился об избавлении от власти лукавого; и он беспрестанно продолжал молиться с перерывами в течение всего вечера, с каждой отметиной ужаса на его лице и в его поведении - он, самый храбрый, самый смелый охотник во всем поселке. Действительно, все семейство сгрудилось в молчаливом страхе, почти не находя интереса к обычным домашним занятиям. Вера и Лоис сидели, переплетя руки, как в дни до того, как первая стала ревновать ко второй; Пруденс задавала матери и пастору тихие, испуганные вопросы о существах, которые были за границей, и о том, как они причиняют вред другим; и когда Грейс просила служителя помолиться за нее и ее домочадцев, он долго и страстно умолял, чтобы никто из этого небольшого стада не впал в безнадежную погибель настолько, чтобы быть виновным в грехе без прощения - грехе Колдовство.
   ГЛАВА III
   "Грех колдовства". Мы читаем об этом, смотрим на это со стороны; но мы едва ли можем осознать ужас, который это вызвало. Каждое импульсивное или непривычное действие, каждое незначительное нервное расстройство, каждое недомогание или боль замечались не только окружающими страдальца, но и самим человеком, кем бы он ни был, который действовал или на которого воздействовали в любом другом месте, кроме самым простым и обычным способом. Он или она (поскольку предполагаемым субъектом чаще всего становилась женщина или девушка) испытывали желание какой-нибудь необычной пищи - какого-нибудь необычного движения или отдыха - ее рука дергалась, ее нога спала, или ее ногу свела судорога. ; и тут же напрашивается страшный вопрос: "Имеет ли кто-нибудь злую власть надо мной; с помощью сатаны? и, возможно, они продолжали думать: "Достаточно плохо чувствовать, что моя святая может заставить страдать из-за власти какого-то неизвестного мне злодея; но что, если сатана даст им еще большую власть, и они смогут коснуться моей души и внушить мне отвратительные мысли, ведущие меня к преступлениям, которые я сейчас ненавижу?" и так далее, пока самый страх перед тем, что может случиться, и постоянное, даже с ужасом, сосредоточение мыслей на известных возможностях или на том, что считалось таковым, действительно не вызвали в конце концов испорченного воображения, которое вначале вздрогнул. Более того, существовала своего рода неуверенность в том, кто может быть заражен, подобно непреодолимому страху перед чумой, который заставлял некоторых отшатываться от своих возлюбленных с непреодолимым страхом. Брат или сестра, которые были самым дорогим другом их детства и юности, теперь могли оказаться связанными какой-то таинственной смертоносной стаей с самыми ужасными злыми духами - кто мог знать? И в таком случае стало долгом, священным долгом отказаться от земного тела, которое когда-то так любили, а теперь было жилищем развращенной и ужасной в своих злых наклонностях души. Возможно, страх смерти мог вызвать исповедь, покаяние и очищение. А если нет, то почему же, прочь злое существо, ведьму, из мира, в царство господина, чье веление исполнялось на земле во всяческих развращениях и мучениях божьих тварей! Были и другие, которые к этому более простому, хотя и более невежественному чувству ужаса перед ведьмами и колдовством добавляли желание, сознательное или бессознательное, отомстить тем, чье поведение чем-либо им не нравилось. Там, где свидетельство носит сверхъестественный характер, его невозможно опровергнуть. Возникает такой аргумент: "У вас есть только естественные силы; У меня сверхъестественное. Вы признаете существование сверхъестественного, осуждая это самое преступление колдовства. Вы вряд ли знаете пределы природных сил; как же тогда можно определить сверхъестественное? Я говорю, что глубокой ночью, когда всем присутствующим казалось, что мое тело покоится в тихом сне, я в самом полном и бодрствующем сознании присутствовал в своем теле на собрании ведьм и волшебников, с сатаной во главе их. глава; что они мучили меня в моем теле, потому что моя душа не признавала его своим королем; и что я был свидетелем таких-то и таких-то дел. Какова была природа появления, принявшего вид меня, спокойно спящего в своей постели, я не знаю; но, допуская, как и вы, возможность колдовства, вы не можете опровергнуть мои показания". Показания могут быть даны правдиво или ложно, в зависимости от того, верит в это свидетель или нет; но каждый должен видеть, какая огромная и ужасная сила была за границей для мести. Затем, опять же, сами обвиняемые способствовали ужасной панике за границей. Некоторые, опасаясь смерти, из трусости сознавались в мнимых преступлениях, в которых их обвиняли и в которых им обещали прощение на исповеди. Некоторые, слабые и напуганные, искренне поверили в свою вину из-за болезней воображения, которые наверняка порождаются в такое время.
   Лоис сидела и пряла с Фейт. Оба молчали, размышляя над историями, бывшими за границей. Первой заговорила Лоис.
   "О, Вера! Эта страна хуже, чем когда-либо была Англия, даже во времена Мастера Мэтью Хопкинсона, охотника за ведьмами. Я начинаю бояться каждого, я думаю. Я даже иногда боюсь Натти!
   Вера немного покраснела. Потом она спросила -
   'Почему? Что должно заставить вас не доверять индианке?
   'Ой! Я стыжусь своего страха, как только он возникает в моем уме. Но, знаете ли, вид и цвет ее были мне чужды, когда я только приехал; и она не крещеная женщина; и они рассказывают истории об индийских волшебниках; и я не знаю, что это за смеси, которые она иногда перемешивает над огнем, ни значение странных песнопений, которые она поет про себя. И однажды я встретил ее в сумерках, совсем рядом с домом пастора Таппау, в компании Хоты, его служанки, - это было как раз перед тем, как мы узнали о сильном беспорядке в его доме, - и я подумал, не имеет ли она к этому никакого отношения. .'
   Вера сидела очень тихо, как будто думала. Наконец она сказала:
   - Если у Натти есть силы, превосходящие те, что есть у нас с тобой, она не станет использовать их во зло; по крайней мере, не зло тем, кого она любит".
   - Это меня мало утешает, - сказала Лоис. "Если у нее есть силы сверх того, что ей следует иметь, я боюсь ее, хотя я не сделал ей зла; нет, хотя я мог почти сказать, что она питала ко мне добрые чувства. Но такие силы даются только лукавым; и доказательством этого является то, что, как вы подразумеваете, Натти использовала бы их против тех, кто ее оскорбляет.
   - А почему бы и нет? - спросила Вера, поднимая глаза и извергая из них сильный огонь в ответ на вопрос.
   "Потому что, - сказала Лоис, не видя взгляда Веры, - нам велено молиться за тех, кто жестоко обращается с нами, и делать добро тем, кто преследует нас. Но бедняжка Натти не крещеная женщина. Я бы хотел, чтобы мистер Нолан крестил ее: может быть, это вывело бы ее из-под власти сатанинских искушений.
   - Тебя никогда не искушают? спросила Вера наполовину пренебрежительно; - И все же я не сомневаюсь, что вы были хорошо крещены!
   - Верно, - печально сказала Лоис. "Я часто поступаю очень неправильно; но, может быть, я мог бы сделать и хуже, если бы святой образ не соблюдался".
   Они снова некоторое время молчали.
   "Лоис, - сказала Фейт, - я не хотела обидеть". Но разве вам никогда не казалось, что вы бы отказались от всей этой будущей жизни, о которой говорят священники и которая кажется такой смутной и такой далекой, ради нескольких лет настоящего, живого блаженства, чтобы начаться завтра, в этот час, в эту минуту? ? Ой! Я мог бы подумать о счастье, ради которого я охотно отказался бы от всех этих туманных шансов попасть в рай".
   - Вера, Вера! - в ужасе воскликнула Лоис, держа руку перед ртом кузины и испуганно оглядываясь по сторонам. "Тише! Вы не знаете, кто может слушать; вы отдаете себя в его власть.
   Но Вера оттолкнула свою руку и сказала: "Лоис, я верю в него не больше, чем в небеса. Оба могут существовать; но они так далеко, что я бросаю им вызов. К чему вся эта суматоха вокруг дома мистера Таппау? Обещай мне никогда ничего не рассказывать живым существам, и я открою тебе секрет.
   'Нет!' - испугалась Лоис. "Я боюсь всех секретов. Я не услышу ни одного. Я сделаю для вас все, что в моих силах, кузина Вера, во что бы то ни стало; но как раз в это время я стараюсь держать свою жизнь и мысли в строжайших пределах божественной простоты, и я боюсь присягнуть чему-нибудь сокровенному и тайному.
   - Как хочешь, трусливая девушка, полная ужасов, которые, если бы ты послушалась меня, могли бы уменьшиться, если не совсем исчезнуть. И больше Вера не произнесла ни слова, хотя Лоис кротко пыталась вовлечь ее в разговор на какую-нибудь другую тему.
   Молва о колдовстве была подобна эху грома среди холмов. Она разразилась в доме мистера Таппау, и первыми, как предполагалось, были околдованы две его маленькие дочери; но кругом, со всех концов города, приходили сообщения о пострадавших от колдовства. Вряд ли была семья без одной из этих предполагаемых жертв. Затем раздались рычание и угрозы мести со стороны многих домочадцев - угрозы, усиленные, но не устрашенные ужасом и тайной страданий, которые их породили.
   Наконец был назначен день, когда после торжественного поста и молитвы г-н Таппау пригласил служителей из соседних районов и всех благочестивых людей собраться у него дома и вместе с ним посвятить день торжественным религиозным службам и мольбам об избавлении его детей и тех, кто так же страдает, от силы лукавого. Весь Салем высыпал к дому министра. На всех их лицах было выражение волнения; на многих изображались рвение и ужас, а на других видна суровая решимость, доходящая, при случае, до решительной жестокости.
   В разгар молитвы Эстер Таппау, младшая девочка, впала в конвульсии; приступ следовал за приступом, и ее крики смешивались с криками и воплями собравшихся прихожан. В первую паузу, когда ребенок частично оправился, когда люди стояли вокруг, измученные и запыхавшиеся, ее отец, пастор Таппау, поднял правую руку и заклинал ее именем Троицы сказать, кто ее мучает. . Наступила мертвая тишина; ни одно существо не пошевелилось из всех этих сотен. Эстер устало и беспокойно повернулась и простонала имя Хоты, индейской служанки своего отца. Присутствовал Хота, явно заинтересованный не меньше остальных; действительно, она была очень занята, принося лекарства страдающему ребенку. Но теперь она стояла ошеломленная, завороженная, в то время как ее имя было подхвачено и выкрикнуто с осуждением и ненавистью всей толпой вокруг нее. Еще мгновение, и они набросились бы на дрожащее существо и разорвали бы ее на части - бледную, смуглую, дрожащую Хоту, полувиноватый вид от самого ее замешательства. Но пастор Таппау, этот худощавый седой мужчина, приподнявшись во весь рост, жестом приказал им вернуться и не двигаться, пока он обращается к ним; а потом он сказал им, что немедленная месть не была справедливым, преднамеренным наказанием; что потребуется убеждение, возможно, признание; он надеялся на некоторое возмещение для своих страдающих детей от ее откровений, если она будет приведена к исповеди. Они должны оставить виновного в его руках и в руках его братьев-служителей, чтобы они могли бороться с сатаной, прежде чем передать ее гражданской власти. Он хорошо говорил; ибо он говорил от сердца отца, видящего, что его дети подвергаются ужасным и таинственным страданиям, и твердо верящего, что теперь он держит ключ в своих руках, который должен в конечном счете освободить их и их собратьев по несчастью. И прихожане стонали от неудовлетворенной покорности и слушали его длинную, страстную молитву, которую он возносил даже тогда, когда несчастная Хота стояла там, охраняемая и связанная двумя мужчинами, которые смотрели на нее, как ищейки, готовые ускользнуть, даже когда молитва закончилась словами милосердного Спасителя.
   Лоис стало тошно и вздрогнула от всей этой сцены; и это было не интеллектуальное содрогание перед глупостью и суеверием народа, а нежное нравственное содрогание при виде вины, в которую она верила, и при виде людской ненависти и отвращения, которые, будучи проявлены даже к виновным, смущали и огорчила ее милосердное сердце. Она последовала за теткой и двоюродными сестрами на улицу с опущенными глазами и бледным лицом. Грейс Хиксон шла домой с чувством триумфального облегчения от обнаружения виновного. Одна только Вера казалась неспокойной и взволнованной сверх ее обыкновения; ибо Манассия воспринял все это как исполнение пророчества, а Пруденс была взволнована этой новой сценой и привела ее в состояние нестройного приподнятого настроения.
   "Я так же стара, как Эстер Таппау, - сказала она. "ее день рождения в сентябре, а мой в октябре".
   - При чем тут это? - резко сказала Вера.
   'Ничего такого; только она казалась такой мелочью для всех этих важных служителей, о которых молятся, и так много народа приходит издалека; некоторые из Бостона, сказали они, все ради нее, так сказать. Почему, ты видишь, это благочестивый мистер Хенвик держал ее голову, когда она так извивалась, а старая мадам Холбрук сама помогла подняться на стул, чтобы лучше видеть? Интересно, долго ли я буду шевелиться, прежде чем великий и благочестивый народ обратит на меня такое внимание? Но, я полагаю, это происходит из-за того, что она дочь пастора. Она будет так настроена, что теперь с ней не будет разговоров. Вера! Думаешь ли ты, что Хота действительно околдовал ее? Когда я в последний раз был у пастора Таппау, она угостила меня кукурузными лепешками, как и всякая другая женщина, только, может быть, чуточку добродушнее; и подумать о том, что она ведьма в конце концов!
   Но Фейт, казалось, спешила домой и не обращала внимания на разговоры Пруденс. Лоис поспешила с Верой; ибо Манассия шел рядом со своей матерью, и она твердо придерживалась своего плана избегать его, даже несмотря на то, что теснила свою компанию Вере, которая, казалось, в последнее время желала избегать ее.
   В тот вечер по Салему распространилась весть, что Хота созналась в своем грехе - признала, что она ведьма. Натти первой услышала разведданные. Она ворвалась в комнату, где девушки сидели с Грейс Хиксон, торжественно ничего не делая из-за великого молитвенного собрания утром, и закричала: "Помилуй, помилуй, госпожа, все! Позаботьтесь о бедной индианке Натти, которая никогда не делает ничего плохого, кроме как для хозяйки и семьи! Хота одна злая, злая ведьма; она сама так говорит; Ох я! Ох я!' и, склонившись над Верой, она сказала что-то низким, жалким голосом, от которого Лоис услышала только слово "пытка". Но Фейт все слышала и, сильно побледнев, полусопровождаемая, полупроводившая Натти обратно на кухню.
   Вскоре вошла Грейс Хиксон. Она ушла повидаться с соседкой. Нельзя сказать, что такая благочестивая женщина сплетничала; и в самом деле, предмет разговора, который она держала, был слишком серьезным и важным, чтобы я мог использовать легкое слово, чтобы обозначить его. Было выслушивание и повторение мелких подробностей и слухов, к которым говорящие не имеют никакого отношения, что составляет сплетни; но в данном случае все тривиальные факты и речи могли иметь такое ужасное значение и могли иметь такой ужасный конец, что подобные шепотки иногда придавали трагическое значение. С жадностью выхватывали все сведения, относящиеся к дому мистера Таппау: как его собака выла всю долгую ночь и не могла успокоиться; как его корова внезапно перестала давать молоко всего через два месяца после того, как она отелилась; как его память оставила его однажды утром на минуту или две, когда он повторял молитву "Отче наш", и он даже пропустил ее предложение в своем внезапном смятении; и то, как все эти предвестники странной болезни его детей теперь могут быть истолкованы и поняты, - это составляло основу разговора между Грейс Хиксон и ее друзьями. В конце концов между ними возник спор о том, в какой степени эти подразделы о силе лукавого следует рассматривать как осуждение пастора Таппау за какой-то грех с его стороны; и если да, то что? Это не было неприятным обсуждением, хотя существовали значительные расхождения во мнениях; поскольку ни у кого из ораторов не было таких проблем в семье, это было скорее доказательством того, что никто из них не совершил никакого греха. В разгар этого разговора один, вошедший с улицы, принес весть, что Хота во всем созналась, призналась, что подписала некую красную книжечку, подаренную ей сатаной, присутствовала при нечестивых таинствах, проехала через воздух в Ньюбери-Фолс - и фактически согласился на все вопросы, которые старейшины и магистраты, внимательно прочитав признания ведьм, которых прежде судили в Англии, чтобы не пропустить ни одного вопроса, спросил ее. У нее было и больше, но вещи второстепенного значения, имевшие больше отношение к природе земных уловок, чем к духовной силе. Она говорила о тщательно отрегулированных нитях, с помощью которых можно было стянуть или передвинуть всю посуду в доме пастора Таппау; но сплетники Салема мало обращали внимания на такие вразумительные злоупотребления служебным положением. Один из них сказал, что такое действие свидетельствует о побуждении сатаны; но все они предпочитали слушать более великую вину богохульных таинств и сверхъестественных аттракционов. Рассказчик закончил тем, что сказал, что Хота должна быть повешена на следующее утро, несмотря на ее признание, даже несмотря на то, что ей была обещана жизнь, если она признает свой грех; потому что было хорошо ставить в пример первую обнаруженную ведьму, и также хорошо было то, что она была индейкой, язычницей, чья жизнь не будет большой потерей для общества. Грейс Хиксон по этому поводу высказалась. Хорошо, если бы с лица земли исчезли ведьмы, индийцы или англичане, язычники или, что еще хуже, крещеные христиане, предавшие Господа, как и Иуда, и перешедшие на сторону сатаны. Со своей стороны, она хотела, чтобы первая открытая ведьма была членом благочестивой английской семьи, чтобы все мужчины видели, что религиозные люди готовы отрезать правую руку и вырвать правый глаз, если запятнан дьявольским грехом. Она говорила строго и хорошо. В последнем углу говорилось, что ее слова могут быть подтверждены, поскольку шептались, что Хота назвала имена других, и некоторых из самых религиозных семей Салема, которых она видела среди нечестивых причастников на таинствах лукавого. И Грейс ответила, что она ответит за это, все благочестивые люди выдержат испытание и утолят всякую естественную привязанность, чем такой грех будет расти и распространяться среди них. Сама она испытывала слабый телесный страх перед насильственной смертью даже животного; но она не позволила бы этому удержать ее от того, чтобы стоять среди тех, кто изгонит проклятое существо из своей среды на следующее утро.
  
   Вопреки своему обыкновению, Грейс Хиксон многое рассказала своей семье об этом разговоре. То, что она так говорила, было признаком ее волнения по этому поводу, и возбуждение в различных формах распространилось по всей ее семье. Фейт, раскрасневшаяся и беспокойная, бродила между кладовой и кухней, расспрашивая мать, в частности, о наиболее необычных частях признания Хоты, как будто она хотела убедиться, что индийская ведьма действительно совершила эти ужасные и таинственные дела. .
   Лоис вздрогнула и задрожала от ужаса при этом рассказе и при мысли, что такие вещи возможны. Время от времени она ловила себя на мысли, что сочувствует женщине, которой суждено было умереть, ненавистной всем мужчинам и непрощенной Богом, предательницей которой она была так страшна и которая теперь, в это самое время, когда Лоис сидела среди своих родных при теплом и веселом свете костра, предвкушая много мирных, может быть, счастливых, завтрашних дней, одинокая, дрожащая, охваченная паникой, виноватая, без кого-либо, кто мог бы поддержать ее и увещевать ее, запертая во мраке между холодными стенами города тюрьма. Но Лоис почти не боялась сочувствовать столь отвратительной сообщнице сатаны и молила о прощении за свою милосердную мысль; и все же, опять же, она вспомнила нежный дух Спасителя и позволила себе впасть в жалость, пока, наконец, ее чувство добра и зла не стало настолько сбитым с толку, что она могла только предоставить все в распоряжение Бога и просто просить, чтобы Он возьми все творения и все события в Свои руки.
   Пруденс была так весела, как будто слушала какую-нибудь веселую историю, ей было любопытно узнать больше, чем могла бы рассказать ей мать, и она, казалось, не испытывала особого страха перед ведьмами или колдовством, но все же ей особенно хотелось сопровождать мать на следующее утро, чтобы отправиться в путь. повешение. Лоис вздрогнула от жестокого, нетерпеливого лица молодой девушки, когда она умоляла мать позволить ей уйти. Даже Грейс была встревожена и озадачена настойчивостью дочери.
   - Нет, - сказала она. "Не спрашивай меня больше! Ты не пойдешь. Такие зрелища не для молодых. Я иду, и меня тошнит при мысли об этом. Но я хочу показать, что я, христианка, выступаю на стороне Бога против дьявола. Не пойдешь, говорю тебе. Я мог бы выпороть тебя за то, что ты об этом подумал.
   - Манассия говорит, что пастор Таппау хорошенько отхлестал Хоту, прежде чем ее привели к исповеди, - сказала Пруденс, словно желая сменить тему разговора.
   Манассия поднял голову от большого фолианта Библии, привезенного его отцом из Англии, который он изучал. Он не слышал, что сказала Пруденс, но поднял голову, услышав свое имя. Все присутствующие были поражены его дикими глазами, его бескровным лицом. Но его явно раздражало выражение их лиц.
   - Почему ты так смотришь на меня? спросил он. И вид у него был тревожный и взволнованный. Его мать поспешила заговорить:
   - Дело было в том, что Пруденс сказала кое-что, что ты рассказал ей, - что пастор Таппау осквернил свои руки, выпоров ведьму Хоту. Какая злая мысль овладела тобой? Говори с нами и не ломай голову против учености человека.
   "Я изучаю не человеческое знание; это Слово Божье. Я хотел бы узнать больше о природе этого греха колдовства и действительно ли это непростительный грех против Святого Духа. Временами я чувствую на себе ползучее влияние, побуждающее ко всяким злым помыслам и неслыханным делам, и вопрошаю в себе: не колдовская ли это сила? и я заболеваю и ненавижу все, что я делаю или говорю; и все же какая-то злая тварь имеет власть надо мной, и я должен делать и говорить то, что ненавижу и чего боюсь. Почему ты удивляешься, матушка, что я из всех людей стремлюсь познать точную природу колдовства и с этой целью изучаю Слово Божие? Разве ты не видел меня, когда я был как бы одержим дьяволом?
   Он говорил спокойно, грустно, но как бы с глубоким убеждением. Его мать встала, чтобы утешить его.
   "Сын мой, - сказала она, - никто никогда не видел, чтобы ты совершал дела, и не слышал, чтобы ты произносил слова, которые, как можно было бы сказать, были вызваны бесами. Мы видели тебя, бедный мальчик, с твоим умом, сбившимся с пути на некоторое время; но все мысли твои скорее искали волю Божию в запретных местах, чем потеряли ключ к ним на одно мгновение в стремлении к силам тьмы. Те дни давно прошли; будущее лежит перед тобой. Не думайте о ведьмах или о том, что вы подвержены силе колдовства. Я сделал зло, говоря об этом при тебе. Пусть Лоис придет, сядет рядом с тобой и поговорит с тобой.
   Лоис пошла к своему двоюродному брату, в глубине души огорченная его подавленным состоянием, желая утешить и утешить его, и все же более чем когда-либо отшатываясь от мысли стать в конечном счете его женой - мысль, с которой, как она видела, тетка бессознательно смирилась в тот день. днем, поскольку она чувствовала способность англичанки успокаивать и утешать ее кузину даже по самому тону ее сладкого воркующего голоса.
   Он взял Лоис за руку.
   - Дай мне подержать! Мне это идет на пользу, - сказал он. - Ах, Лоис, когда я рядом с тобой, я забываю все свои беды - неужели никогда не наступит день, когда ты будешь слушать голос, который постоянно говорит со мной?
   - Я никогда этого не слышала, кузен Манассия, - тихо сказала она. - но не думай о голосах. Расскажи мне о земле, которую ты надеешься оградить от леса, - какие деревья растут на ней? Таким образом, простыми вопросами о практических делах она в своей бессознательной мудрости вернула его к тем предметам, в которых он всегда проявлял сильный практический смысл. Он говорил об этом со всей должной осмотрительностью, пока не наступил час семейной молитвы, что в те дни было ранним. Руководить ею должен был Манассия как глава семьи; должность, которую его мать всегда стремилась назначить ему после смерти ее мужа. Он молился экспромтом, и сегодня вечером его мольбы превратились в дикие, бессвязные обрывки молитвы, которые все коленопреклоненные вокруг начали, каждая в зависимости от своего беспокойства за говорящего, думать, что они никогда не закончатся. Шли минуты и росли до четверти часа, а слова его становились только настойчивее и диче, молясь за себя одного и обнажая тайники своего сердца. Наконец его мать встала и взяла Лоис за руку; ибо она верила в власть Лоиды над своим сыном, как в ту, которую пастух Давид, играя на своей арфе, имел над царем Саулом, сидящим на своем троне. Она привлекла ее к себе, где он стоял на коленях, лицом к кругу, с поднятыми вверх глазами, и трансовая агония на его лице изображала борьбу беспокойной души внутри.
   - Вот Лоис, - почти ласково сказала Грейс. она хотела бы пойти в свою комнату. (По лицу девушки текли слезы.) "Встань и закончи свою молитву в своей комнате".
   Но при приближении Лоис он вскочил на ноги - отскочил в сторону.
   - Уведите ее, мать! Не введи меня в искушение! Она наводит на меня злые и греховные мысли. Она затмевает меня даже в присутствии Бога. Она не ангел света, иначе она бы этого не делала. Она беспокоит меня звуком голоса, предлагающего мне жениться на ней, даже когда я молюсь. Прочь! Забрать ее!'
   Он бы ударил Лоис, если бы она не отшатнулась, встревоженная и напуганная. Его мать, хотя и была в равной степени встревожена, не испугалась. Она уже видела его таким раньше и поняла, как управлять его пароксизмом.
   - Иди, Лоис! Вид тебя раздражает его, как когда-то вид Веры. Оставь его мне!
   И Лоис бросилась в свою комнату и бросилась на кровать, как задыхающееся, затравленное существо. Вера шла за ней медленно и тяжело.
   - Лоис, - сказала она, - не окажешь ли ты мне услугу? Это не так много, чтобы спросить. Не хочешь ли встать до рассвета и отнести это письмо от меня на квартиру пастора Нолана? Я бы сделал это сам, но мать велела мне прийти к ней, и меня могут задержать до того времени, когда Хота будет повешен; и в письме рассказывается о вопросах, касающихся жизни и смерти. Разыщите пастора Нолана, где бы он ни был, и поговорите о нем после того, как он прочитает письмо.
   - Не может Нэтти это взять? - спросила Лоис.
   'Нет!' - резко ответила Вера. - Почему?
   Но Лоис не ответила. Быстрое подозрение мелькнуло в голове Фейт, внезапное, как молния. Он никогда не входил туда раньше.
   - Говори, Лоис! Я читаю твои мысли. Не хочешь ли ты быть доставщиком этого письма?
   - Я возьму, - кротко сказала Лоис. - Вы говорите, это касается жизни и смерти?
   'Да!' - сказала Вера совсем другим тоном. Но, поразмыслив, прибавила: "Тогда, как только дом утихнет, я напишу, что имею сказать, и оставлю здесь, на этом сундуке; и ты пообещаешь мне взять его до того, как день полностью истечет, пока еще есть время действовать.
   - Да, обещаю, - сказала Лоис. И Фейт знала о ней достаточно, чтобы быть уверенной, что дело будет сделано, пусть и неохотно.
   Письмо было написано - положено на сундук; и, прежде чем рассвело, Лоис зашевелилась, и Фейт наблюдала за ней из-под полуопущенных век - век, которые никогда не закрывались полностью во сне всю длинную ночь. Как только Лоис в плаще и капюшоне вышла из комнаты, Фейт вскочила и приготовилась идти к матери, которая, как она слышала, уже шевелилась. Почти все в Салеме не спали в это ужасное утро, хотя мало кто был на улице, когда Лоис проходила по улицам. Здесь была наскоро воздвигнутая виселица, черная тень которой с ужасным значением падала на улицу; теперь ей предстояло пройти мимо тюрьмы с железными решетками, сквозь незастекленные окна которой она услышала страшный крик женщины и звук множества шагов. Она мчалась, почти потеряв сознание, к вдове, где поселился мистер Нолан. Он уже был на ногах и уехал, как полагала его хозяйка, в тюрьму. Туда Лоис, повторяя слова "на жизнь и на смерть!" был вынужден уйти. Возвращаясь по своим следам, она была благодарна, увидев, как он вышел из этих мрачных порталов, ставших еще более мрачными из-за того, что он находился в густой тени, когда она приблизилась. Каково было его поручение, она не знала; но он выглядел серьезным и печальным, когда она вложила письмо Веры в его руки и стояла перед ним, спокойно ожидая, пока он прочитает его и даст ожидаемый ответ. Но вместо того, чтобы открыть его, он спрятал его в руке, видимо, погрузившись в свои мысли. Наконец он заговорил вслух, но больше себе, чем ей:
   'О Господи! И должна ли она тогда умереть в этом страшном бреду? Это должно быть - может быть - только бред, который побуждает к таким диким и ужасным признаниям. Госпожа Барклай, я пришел от индейской женщины, приговоренной к смерти. Кажется, она считала себя преданной прошлым вечером из-за того, что ее приговор не был смягчен, даже после того, как она исповедовала грех достаточно, чтобы низвести огонь с неба; и, мне кажется, страстный, бессильный гнев этого беспомощного создания обратился в безумие, ибо она ужасает меня теми дополнительными откровениями, которые она сделала сторожам ночью - мне сегодня утром. Я мог почти вообразить, что она думает, углубляя вину, в которой она признается, чтобы избежать этого последнего ужасного наказания для всех; как если бы даже десятина из того, что она говорит, была правдой, можно было бы оставить такого грешника в живых! И все же отправить ее на смерть в таком состоянии безумного ужаса! Что надо сделать?'
   - Тем не менее Писание говорит, что мы не должны терпеть ведьм в нашей стране, - медленно произнесла Лоис.
   'Истинный; Я хотел бы только попросить передышку, пока молитвы народа Божьего не вознеслись о Его милости. Кто-то будет молиться за нее, бедняжку. Я уверен, вы бы хотели, госпожа Барклай? Но он сказал это вопросительным тоном.
   - Я много раз молилась за нее по ночам, - тихо сказала Лоис. "Я молюсь за нее в моем сердце в этот момент; Я полагаю, им велено изгнать ее из земли, но я не хочу, чтобы она была полностью оставлена Богом. Но, сэр, вы не читали письма моего кузена. И она велела мне срочно принести ответ.
   Все же он задержался. Он думал об ужасном признании, которое он услышал. Если бы это было правдой, то прекрасная земля была грязным местом, и он почти хотел умереть, убежать от этой скверны, в белую невинность тех, кто стоял в присутствии Бога.
   Внезапно его взгляд упал на чистое серьезное лицо Лоис, обращенное к нему и наблюдающее за ним. Вера в земное добро охватила его душу в это мгновение, "и он благословил ее, не зная".
   Он положил руку ей на плечо с полуотцовским движением, хотя разница в возрасте у них была не больше дюжины лет, и, слегка наклонившись к ней, прошептал наполовину про себя: - Госпожа Баркли, вы сделали мне добро. .'
   'Я!' сказала Лоис, наполовину испугавшись; - Я сделал тебе добро! Как?'
   "Будучи тем, кто ты есть. Но, может быть, мне лучше благодарить Бога, который послал тебя в ту самую минуту, когда моя душа так волновалась.
   В этот момент они осознали, что перед ними стоит Вера с громоподобным выражением лица. Ее сердитый взгляд заставил Лоис почувствовать себя виноватой. Она подумала, что недостаточно убедила пастора прочитать его письмо; и именно негодование по поводу этой задержки с тем, что ей было поручено сделать с неотложной необходимостью жизни или смерти, заставило кузину так низко взглянуть на нее из-под прямых черных бровей. Лоис объяснила, что она не нашла мистера Нолана в его квартире и ей пришлось следовать за ним до дверей тюрьмы. Но Вера ответила с упрямым презрением:
   - Не дыши, кузина Лоис! Легко видеть, о каких приятных вещах вы говорили с пастором Ноланом. Я не удивляюсь твоей забывчивости. Мое мнение изменилось. Верните мне мое письмо, сэр; речь шла о бедном деле - жизни старухи. И что это по сравнению с любовью молодой девушки?
   Лоис услышала, но на мгновение; не понимала, что ее кузина в своем ревнивом гневе могла заподозрить существование такого чувства, как любовь между ней и мистером Ноланом. Никакое воображение относительно его возможности никогда не приходило ей в голову; она уважала его, почти преклонялась перед ним - нет, он нравился ей как возможный муж Веры. При мысли, что кузен может поверить в ее вину в таком предательстве, ее серьезные глаза расширились и остановились на пылающем лице Веры. Эта серьезная, невозмутимая манера совершенной невинности должна была сказаться на ее обвинителе, если бы в то же самое мгновение последний не увидел багровое и встревоженное лицо пастора, который почувствовал, как завеса сорвалась с бессознательной тайны его сердце. Вера выхватила письмо из его рук и сказала:
   "Пусть ведьму повесят! Какое мне дело? Она причинила достаточно вреда своими чарами и колдовством девушкам пастора Таппау. Пусть она умрет, а все остальные ведьмы пусть смотрят на себя; ибо есть много видов колдовства за границей. Кузина Лоис, тебе лучше остановиться у пастора Нолана, иначе я прошу тебя вернуться со мной к завтраку.
   Лоис не испугал ревнивый сарказм. Она протянула руку пастору Нолану, решив не обращать внимания на безумные слова своего кузена, а попрощаться с ним в своей обычной манере. Он колебался, прежде чем взять его; и когда он это сделал, это было с конвульсивным сжатием, которое почти заставило ее вздрогнуть. Вера ждала и наблюдала за всем с поджатыми губами и мстительными глазами. Она не попрощалась; она не сказала ни слова; но, крепко схватив Лоис за тыльную сторону руки, она чуть не погнала ее впереди себя по улице, пока они не добрались до своего дома.
   Распорядок дня был таков: Грейс Хиксон и ее сын Манассия должны были присутствовать на казни первой ведьмы, казненной в Салеме, как набожные и благочестивые главы семьи. Всем остальным строго запрещалось выходить на улицу до тех пор, пока тихий звон колокола не возвестил, что для Хоты, индийской ведьмы, в этом мире все кончено. По окончании казни должна была состояться торжественная молитва-собрание всех жителей Салема; служители пришли издалека, чтобы действенными молитвами помочь в этих усилиях по очищению земли от дьявола и его слуг. Были основания полагать, что большой старый молитвенный дом будет переполнен; и когда Фейт и Лоис добрались до дома, Грейс Хиксон давала ей указания Пруденс, убеждая ее быть готовой к раннему выезду в это место. Суровая старуха смутилась в своем уме в предвкушении зрелища, которое она должна была увидеть, прежде чем прошло много минут, и говорила более торопливо и бессвязно, чем было в ее обыкновении. Она была одета в лучшее воскресное платье; но лицо ее было очень серо и бесцветно, и она как будто боялась перестать говорить о домашних делах, чтобы не успеть подумать. Манассия стоял рядом с ней совершенно неподвижно; он также был в своей воскресной одежде. Его лицо тоже было бледнее обычного; но выражение у него было какое-то отсутствующее, восторженное, почти как у человека, который видит видение. Когда Вера вошла, все еще держа Лоис в яростной хватке, Манассия вздрогнул и улыбнулся, но все еще мечтательно. Его манеры были так своеобразны, что даже его мать продолжала говорить, чтобы поближе понаблюдать за ним; он был в том состоянии возбуждения, которое обычно заканчивалось тем, что его мать и некоторые ее друзья считали пророческим откровением. Он начал говорить, сначала очень тихо, а потом его голос стал громче.
   "Как прекрасна земля Беулы далеко за морем, за горами! Туда ангелы несут ее, лежащую на их руках, как обморок. Они поцелуют черный круг смерти и лягут к ногам Агнца. Я слышу, как она умоляет тех на земле, кто согласился на ее смерть. О Лоис! Молись и за меня, молись за меня, несчастного!"
   Когда он произнес имя своей кузины, все взгляды обратились на нее. Именно к ней относилось его видение! Она стояла среди них, изумленная, пораженная, но не как испуганная или испуганная. Она первая заговорила...
   "Дорогие друзья, не думайте обо мне; его слова могут быть или не быть правдой. Я все равно в руках Бога, есть ли у него дар пророчества или нет. Кроме того, разве ты не слышишь, что я кончаю там, где все хотело бы кончиться? Думайте о нем и о его нуждах! Такие времена, как эти, всегда оставляют его истощенным и утомленным, и он выходит из них".
   И она занялась заботами о его освежении, помогая дрожащим рукам своей тетки поставить перед ним необходимую еду, в то время как он теперь сидел усталый и сбитый с толку, с трудом собирая воедино свои рассеянные чувства.
   Пруденс сделала все, что могла, чтобы помочь и ускорить их отъезд. Но Вера стояла в стороне и молча смотрела своими страстными, сердитыми глазами.
   Как только они приступили к своему торжественному, роковому поручению, Вера вышла из комнаты. Она не пробовала еду и не прикасалась к питью. Действительно, всем стало плохо на душе. В тот момент, когда ее сестра поднялась наверх, Пруденс вскочила на скамью, на которую Лоис бросила свой плащ и капюшон...
   - Одолжите мне свои шарфы и мантию, кузина Лоис. Я еще ни разу не видел повешенной женщины и не понимаю, почему бы мне не пойти. Я буду стоять на краю толпы; меня никто не узнает, и я буду дома задолго до матери".
   'Нет!' - сказала Лоис. - Этого может и не быть. Моя тетя была бы крайне недовольна. Я удивляюсь, что вы, Пруденс, стремитесь стать свидетельницей такого зрелища. Говоря это, она крепко держала свой плащ, за который Пруденс яростно боролась.
   Вера вернулась, возможно, вызванная звуками борьбы. Она улыбнулась - смертельной улыбкой.
   - Оставь это, Пруденс. Больше не борись с ней. Она купила успех в этом мире, а мы всего лишь ее рабы.
   -- О, Вера, -- сказала Лоис, выпуская из рук плащ и поворачиваясь со страстным упреком во взгляде и голосе, -- что я сделала, что вы так обо мне говорите: вас, что я любила так, как думаю? любит сестру?
   Пруденс не упустила случая, а поспешно облачилась в плащ, который был для нее слишком велик и поэтому она считала его подходящим для укрытия; но, когда она подошла к двери, ее ноги запутались в непривычной длине, и она упала, довольно сильно ушибив руку.
   - Смотри в другой раз, как ты лезешь в колдовские дела, - сказала Вера, как бы едва веря собственным словам, но враждуя со всем миром в горькой ревности своей сердечной. Пруденс потерла руку и украдкой посмотрела на Лоис.
   "Ведьма Лоис! Ведьма Лоис! - сказала она наконец тихо, с детским злобным выражением лица.
   - О, тише, Пруденс! Не произноси таких страшных слов! Дай мне взглянуть на твою руку! Я сожалею о твоей боли; только рад, что это удержало тебя от непослушания матери.
   - Прочь, прочь! сказала Пруденс, выпрыгивая из нее. - Я действительно боюсь ее, Фейт. Держись между мной и ведьмой, или я швырну в нее табуретку.
   Вера улыбнулась - это была злая и злая улыбка, - но она не пошевелилась, чтобы унять страхи, которые вызвала в своей младшей сестре, как раз в эту минуту зазвонил колокольчик. Хота, индийская ведьма, умерла. Лоис закрыла лицо руками. Даже Фейт побледнела еще больше, чем раньше, и сказала со вздохом: "Бедная Хота! Но смерть лучше.
   Одна только Пруденс казалась равнодушной к каким-либо мыслям, связанным с торжественным монотонным звуком. Единственным ее соображением было то, что теперь она могла бы выйти на улицу и осмотреть достопримечательности, услышать новости и избавиться от ужаса, который она испытала в присутствии своего кузена. Она взлетела наверх, чтобы найти свою собственную мантию, снова сбежала вниз и мимо Лоис, прежде чем англичанка закончила свою молитву, и быстро смешалась с толпой, идущей к молитвенному дому. Туда же со временем пришли Вера и Лоис, но порознь, а не вместе. Фэйт так явно избегала Лоис, что та, смиренная и огорченная, не могла навязать свою компанию кузине, а отставала немного в сторонке, и тихие слезы ползли по ее лицу, пролитые по многим причинам, происшедшим сегодня утром.
   Дом собраний был полон до удушья; и, как это иногда бывает в таких случаях, самая большая толпа собралась у дверей, потому что при первом входе немногие видели, где могут быть места, в которые они могли бы втиснуться. Тем не менее, они не терпели никаких прибывающих снаружи и толкали и толкали Фейт, а за ней и Лоис, пока их не вынудили занять видное место в самом центре здания, где не было никаких шансов сесть, но еще оставалось место, чтобы стоять. Несколько человек стояли вокруг, а кафедра находилась посередине и уже была занята двумя министрами в женевских повязках и мантиях, в то время как другие министры, одетые так же, стояли, держась за нее, как если бы вместо этого они поддерживали получения его. Грейс Хиксон и ее сын чинно сидели на собственной скамье, тем самым показывая, что прибыли с казни пораньше. По выражению их лиц можно было почти определить число тех, кто присутствовал при повешении индийской ведьмы. Они погрузились в ужасный покой; в то время как толпа, вливающаяся, все еще вливающаяся, из тех, кто не присутствовал на казни, выглядела беспокойной, взволнованной и свирепой. На собрании ходили слухи, что незнакомый священник, который стоял вместе с пастором Таппау за кафедрой, был не кем иным, как самим доктором Коттоном Мазером, приехавшим из Бостона, чтобы помочь очистить Салем от ведьм.
   И вот пастор Таппау начал свою молитву, экспромтом, как было принято. Его слова были дикими и бессвязными, чего можно было ожидать от человека, который только что согласился на кровавую смерть того, кто всего несколько дней назад был членом его собственной семьи; яростный и страстный, как и следовало ожидать от отца детей, который, как он считал, так ужасно страдает от преступления, которое он обличит перед Господом. Наконец он сел от полного истощения. Затем вперед выступил доктор Коттон Мэзер; он произнес не более нескольких слов молитвы, спокойной по сравнению с тем, что было до этого, а затем он обратился к огромной толпе перед собой в спокойной, аргументированной манере, но подгоняя то, что он должен был сказать, тот же прием, который Антоний использовал в своей речи перед римлянами после убийства Цезаря. До нас дошли некоторые слова доктора Мазера, поскольку он впоследствии записал их в одной из своих работ. Говоря о тех "неверующих саддукеях", которые сомневались в существовании такого преступления, он сказал: Законы человеческого общества заставят усомниться в них, нам скорее подобает преклоняться перед благостью Бога, Который устами младенцев и грудных детей установил истину и посредством страдающих детей вашего благочестивого пастыря раскрыл тот факт, что дьяволы проделали самые ужасные операции в вашем районе. Умолим Его, чтобы их власть была обуздана и чтобы они не зашли так далеко в своих злых махинациях, как зашли четыре года назад в городе Бостоне, где я был смиренным средством, пред Богом, для освобождения от власти. от сатаны четверо детей этого религиозного и благословенного человека, мистера Гудвина. Эти четыре младенца благодати были заколдованы ирландской ведьмой; нет конца рассказу о муках, которым им пришлось подвергнуться. То лаяли, как собаки, то мурлыкали, как кошки; да, они летали, как гуси, и неслись с невероятной быстротой, время от времени касаясь земли только пальцами ног, иногда не раз в двадцать футов, и их руки махали, как у птиц. Но иной раз из-за адских ухищрений околдовавшей их женщины они не могли ходить, не хромая; ибо с помощью невидимой цепи она сковывала их конечности, а иногда, с помощью петли, почти душила их. Одна, в частности, была подвергнута этой женщиной сатаны такому жару, как в печи, что я сам видел, как с нее капал пот, тогда как все вокруг были умеренно холодны и хорошо себя чувствовали. Но чтобы не беспокоить вас своими рассказами, я продолжу доказывать, что власть над ней имела сам сатана. Ибо весьма примечательно было то, что этот злой дух не позволил ей читать какую-либо благочестивую или религиозную книгу, говорящую истину, как она есть в Иисусе. Она могла достаточно хорошо читать папские книги, в то время как зрение и речь, казалось, подвели ее, когда я дал ей Катехизис Ассамблеи. Опять же, она любила эту прелатическую Книгу общих молитв, которая представляет собой не что иное, как римскую массовую книгу в английском и безбожном виде. Среди ее страданий, если кто-нибудь давал ей в руки Молитвенник, это облегчало ее. Тем не менее, заметьте, она никогда не могла быть доведена до чтения Молитвы Господней, в какой бы книге она ни встречалась с ней, тем самым отчетливо доказывая, что она была в союзе с дьяволом. Я взял ее к себе в дом, чтобы, подобно д-ру Мартину Лютеру, бороться с дьяволом и заигрывать с ним. Но когда я призвал свою семью к молитве, бесы, которые вселились в нее, заставили ее свистеть, петь и кричать в нестройной и адской манере ".
  
   В это самое мгновение пронзительный звонкий свист пронзил все уши. Доктор Мазер на мгновение остановился.
   "Сатана среди вас!" воскликнул он. "Посмотрите на себя!" И он молился с усердием, как бы против присутствующего и угрожающего врага; но никто не слушал его. Откуда доносился этот зловещий, неземной свист? Каждый человек наблюдал за своим соседом. Опять свист, из самой их среды! А потом суета в углу здания; трое или четверо шевелятся без всякой причины, сразу заметной для тех, кто находится на расстоянии; движение распространилось; и сразу же после этого проход даже в этой плотной массе людей был расчищен для двух мужчин, которые несли вперед Пруденс Хиксон, лежащую неподвижно, как бревно, в конвульсивной позе человека, страдающего эпилептическим припадком. Ее положили среди служителей, собравшихся вокруг кафедры. Ее мать подошла к ней, испустив плач при виде ее искаженного ребенка. Доктор Мазер сошел с кафедры и встал над ней, изгоняя одержимого дьявола, как привыкли к таким сценам. Толпа в немом ужасе двинулась вперед. Наконец ее застывшие формы и черты лица уступили место, и она ужасно содрогнулась - раздираемая дьяволом, как они это называли. Мало-помалу яростная атака прекратилась, и зрители снова задышали; хотя еще прежний ужас тяготил их, и они как бы прислушивались к внезапному зловещему свисту снова, и боязливо оглядывались кругом, как будто сатана стоял у них за спиной, высматривая свою очередную жертву.
   Тем временем доктор Мазер, пастор Таппау и еще один или два человека уговаривали Пруденс раскрыть, если она сможет, имя человека, ведьмы, которая под влиянием Сатаны подвергла ребенка таким пыткам, как те, которые они только что были свидетелями. Они велели ей говорить от имени Господа. Она прошептала имя тихим от усталости голосом. Никто из прихожан не мог слышать, что это было. Но пастор Таппау, услышав это, отшатнулся в смятении, а доктор Мазер, не зная, кому принадлежит это имя, крикнул ясным, холодным голосом:
   "Знайте одну Лоис Барклай; ибо это она околдовала эту бедную девочку?
   Ответ был дан скорее действием, чем словом, хотя многие подняли тихий ропот. Но все отступили, насколько можно было отступить в такой толпе, от Лоис Барклай, где она стояла, - и смотрели на нее с удивлением и ужасом. Пространство в несколько футов, где еще минуту назад, казалось, не было никакого пространства, оставило Лоис стоять в одиночестве, и все глаза были устремлены на нее с ненавистью и страхом. Она стояла как безмолвная, косноязычная, как во сне. Она ведьма! Прокляты ведьмы в глазах Бога и человека! Ее гладкое, здоровое лицо превратилось в сморщенное и бледное лицо; но она не произнесла ни слова, только посмотрела на доктора Мазера своими расширенными от ужаса глазами.
   Кто-то сказал: "Она из семьи Грейс Хиксон, богобоязненной женщины". Лоис не знала, были ли эти слова в ее пользу или нет. Она даже не думала о них; о ней говорили меньше, чем о ком-либо из присутствующих. Она ведьма! И сверкающий серебром Эйвон, и тонущая женщина, которую она видела в детстве в Барфорде, дома, в Англии, предстали перед ней, и ее глаза предстали перед своей гибелью. Было какое-то движение - какой-то шорох бумаг; городские магистраты подходили к кафедре и совещались с министрами. Доктор Мазер снова заговорил:
   "Индианка, которую сегодня утром повесили, назвала имена некоторых людей, которых, по ее показаниям, видели на ужасных собраниях для поклонения сатане; но на бумаге нет имени Лоис Барклай, хотя мы поражены, увидев имена некоторых...
   Перерыв - консультация. Доктор Мэзер снова заговорил:
   "Приведите обвиняемую ведьму, Лоис Барклай, к этому бедному страдающему чаду Христа".
   Они бросились вперед, чтобы заставить Лоис добраться до места, где лежала Пруденс. Но Лоис шла вперед сама...
   -- Пруденс, -- сказала она таким милым, трогательным голосом, что много позже те, кто слышал это в тот день, говорили об этом своим детям, -- говорила ли я когда-нибудь вам недоброе слово, не говоря уже о том, чтобы причинить вам зло? ром? Говори, милое дитя! Вы не знали, что только что сказали, не так ли?
   Но Пруденс дернулась от ее приближения и закричала, словно пораженная новой агонией:
   'Забрать ее! Забрать ее! Ведьма Лоис! Ведьма Лоис, которая бросила меня только сегодня утром и сделала мою руку черной и синей. И обнажила руку, как бы в подтверждение своих слов. Оно было сильно ушиблено.
   - Меня не было рядом с вами, Пруденс! - печально сказала Лоис. Но это было лишь новым свидетельством ее дьявольской силы.
   Мозг Лоис начал сбиваться с толку. "Ведьма Лоис"! Она ведьма, ненавидимая всеми мужчинами! И все же она попытается подумать и сделает еще одно усилие.
   - Тетя Хиксон, - сказала она, и Грейс вышла вперед. - Я ведьма, тетя Хиксон? она спросила; ибо ее тетя, суровая, суровая, нелюбящая, какой бы она ни была, была самой правдой, и Лоис подумала - так близко она была к бреду, - что если ее осудит ее, возможно, она действительно могла быть ведьмой.
   Грейс Хиксон неохотно посмотрела на нее.
   "Это пятно на нашей семье навсегда", - мелькнула у нее в голове мысль.
   - Бог должен судить, ведьма ты или нет. Не для меня. я
   - Увы, увы! стонала Лоис; ибо она взглянула на Веру и поняла, что от ее мрачного лица и отведенных глаз нельзя ожидать доброго слова. Молитвенный дом был полон нетерпеливых голосов, сдавленных из почтения к этому месту в тон серьезного бормотания, которое, казалось, наполняло воздух собирающимися звуками гнева; и те, кто сначала отступил с того места, где стояла Лоис, теперь теснились вперед и вокруг нее, готовые схватить молодую девушку, оставшуюся без друзей, и унести ее в тюрьму. Те, кто мог бы, кто должен был бы быть, ее друзьями, были либо противны, либо равнодушны к ней; хотя только Пруденс открыто протестовала против нее. Этот злой ребенок постоянно кричал, что Лоис наложила на нее дьявольские чары, и велела им держать ведьму подальше от нее; и в самом деле, Пруденс странным образом содрогнулась, когда раз или два растерянные и задумчивые глаза Лоис были обращены в ее сторону. Там и сям девушки, женщины, хихикая странными криками и, по-видимому, страдая теми же судорожными припадками, что и Пруденс, были центрами группы взволнованных друзей, которые много и яростно бормотали о колдовстве, и список, который было снято накануне вечером из уст самой Хоты. Они требовали, чтобы это было обнародовано, и возражали против медленных форм закона. Другие, не так сильно и не так сразу заинтересованные в страдальцах, стояли вокруг на коленях и громко молились за себя и свою безопасность, пока волнение не улеглось настолько, что снова можно было услышать доктора Коттона Мэзера в молитвах и увещаниях.
   И где был Манассия? Что он сказал? Вы должны помнить, что волнение протеста, обвинений, воззваний обвиняемых, казалось, продолжалось одновременно, среди шума и гама народа, пришедшего поклониться Богу, но оставшегося судить и упрекать своих ближних. -существо. Теперь же Лоис только мельком увидела Манассию, который, по-видимому, пытался продвинуться вперед, но его мать сдерживала словом и делом, поскольку Лоис знала, что она удержит его; ибо не в первый раз она узнала, как тщательно ее тетя всегда скрывала его порядочную репутацию среди сограждан от малейшего подозрения в периодах его возбуждения и зарождающегося безумия. В такие дни, когда ему самому чудилось, что он слышит пророческие голоса и видит пророческие видения, его мать многое делала для того, чтобы никто, кроме его родных, не видел М-м; и теперь Лоис с помощью процесса, более быстрого, чем рассуждения, по одному ее взгляду на его лицо, когда она увидела его, бесцветное и обезображенное интенсивностью выражения, среди множества других, просто румяных и сердитых, почувствовала уверенность, что он был в такое состояние, что его мать напрасно делала все возможное, чтобы помешать ему выставить себя напоказ. Какие бы силы и аргументы ни использовала Грейс, все было бесполезно. В следующий момент он был рядом с Лоис, заикаясь от волнения и давая туманные показания, которые не имели бы большого значения в спокойном суде и были лишь маслом для тлеющего огня этой аудитории.
   "Прочь с ней в тюрьму!" - Ищите ведьм! "Грех распространился на все домохозяйства!" "Сатана среди нас!" "Бей и не жалей!" Напрасно д-р Коттон Мэзер возвышал голос в громких молитвах, в которых брал на себя вину обвиняемой девушки; никто не слушал, все стремились уберечь Лоис, как будто боялись, что она исчезнет у них на глазах: она, бледная, дрожащая, стояла совершенно неподвижно в крепкой хватке чужих, свирепых мужчин, ее расширенные глаза лишь немного блуждали время от времени ища какое-нибудь жалкое лицо - какое-нибудь жалкое лицо, которого среди всех этих сотен не найти. В то время как одни приносили веревки, чтобы связать ее, а другие низкими вопросами внушали новые обвинения взволнованному мозгу Пруденс, Манассия снова добился того, чтобы его выслушали. Обращаясь к доктору Коттону Мэзеру, он сказал, явно стремясь прояснить какой-то новый аргумент, который только что пришел ему в голову: "Сэр, в этом вопросе, будь она ведьмой или нет, конец был предсказан мне духом пророчества. Итак, досточтимый сэр, если это событие было известно духу, оно должно было быть заранее обречено в советах Божьих. Если так, то зачем наказывать ее за то, что она сделала не по своей воле?
   - Молодой человек, - сказал доктор Мазер, наклоняясь с кафедры и очень строго глядя на Манассию, - берегитесь! Вы прибегаете к богохульству.
   'Мне все равно. Я говорю это снова. Либо Лоис Барклай ведьма, либо нет. Если да, то для нее это было заранее обречено, потому что много месяцев назад я видел видение ее смерти как осужденной ведьмы, и голос сказал мне, что у нее есть только одно спасение - Лоис - голос, который вы знаете. - В волнении он начал немного бродить; но было трогательно видеть, как он сознавал, что, уступая дорогу, он терял нить логического довода, которым надеялся доказать, что Лоис не следует наказывать, и с каким усилием он отрывал свое воображение от старые идеи, и пытался сосредоточить все свои мысли на доводе, что, если Лоис была ведьмой, это было показано ему пророчеством, а если было пророчество, должно быть предвидение; если предвидение, то нет свободы; если нет свободы, нет свободы воли; и, следовательно, что Лоис не подлежала справедливому наказанию.
   Он шел, погружаясь в ересь, не заботясь, с каждым мгновением все больше и больше пылая, но направляя свою страсть на острые споры, на отчаянные сарказмы, вместо того, чтобы давать им возбудить свое воображение. Даже доктор Мэзер чувствовал себя на грани поражения в самом присутствии этой паствы, которая всего полчаса назад считала его почти непогрешимым. Сохраняйте доброе сердце, Коттон Мэзер! Глаз вашего оппонента начинает сверкать и мерцать страшным, но неуверенным светом - его речь становится менее связной, а его аргументы смешиваются с дикими взглядами на более дикие откровения, сделанные ему одному. Он коснулся пределов - он вошел в пределы - богохульства; и с ужасным криком ужаса и осуждения собрание, как один человек, восстает против богохульника. Доктор Мазер мрачно улыбнулся; и люди были готовы побить камнями Манассию, который, несмотря ни на что, продолжал болтать и бредить.
   - Останься, останься! - сказала Грейс Хиксон, - весь позор благопристойной семьи, побудивший ее скрывать от всеобщего сведения таинственное несчастье ее единственного сына, улетучился из-за ощущения непосредственной опасности для его жизни. - Не трогай его! Он не знает, что говорит. Подгонка на него. Я говорю вам правду перед Богом. Мой сын, мой единственный сын, сошел с ума.
   Они были ошеломлены разведкой. Серьезный молодой гражданин, который молча принимал участие в жизни рядом с ними в их повседневной жизни, - правда, мало общался с ними, но, может быть, тем более равнялся на них, - изучающий заумные книги по богословию, Он был в состоянии беседовать с самыми учеными священниками, когда-либо приезжавшими в те края, - был ли он таким же, как человек, который сейчас изливал дикие слова в адрес ведьмы Лоис, как будто он и она были единственными присутствующими? Решение всего этого пришло им в голову. Он был еще одной жертвой. Велика была сила сатаны! Благодаря дьявольскому искусству эта белая статуя девушки овладела душой Манассии Хиксона. ТАК молва передавалась из уст в уста. И Грейс услышала это. Это казалось исцеляющим бальзамом от ее стыда. В преднамеренной, бесчестной слепоте она не хотела видеть - даже в тайне своего сердца она не признавала, - что Манассия был странным, угрюмым и жестоким задолго до того, как англичанка добралась до Салема. Она даже давно нашла какую-то благовидную причину его попытки самоубийства. Он выздоравливал от лихорадки, и, хотя здоровье было сносное, бред не оставил его окончательно. Но с тех пор, как появилась Лоис, каким упрямым он иногда был! Как неразумно! Какой капризный! Каким странным заблуждением было то, что он был в том, что какой-то голос повелел ему жениться на ней! Как он преследовал ее повсюду и цеплялся за нее, словно под влиянием какой-то привязанности! И над всеми господствовала мысль, что если он действительно страдает от околдования, то он не сумасшедший и может снова занять то почетное положение, которое он занимал в собрании и в городе, когда чары, которыми он удерживался, были разрушены. . Итак, Грейс сама поддалась мнению и поощряла его в других, что Лоис Барклай околдовала и Манассию, и Пруденс. И следствием этой веры было то, что Лоис должны были судить, с небольшим шансом в ее пользу, чтобы увидеть, была ли она ведьмой или нет; и если ведьма, признается ли она, вовлекает других, раскаивается и живет жизнью горького позора, которой избегают все мужчины и жестоко обращаются с большинством; или умереть, нераскаявшись, ожесточившись, отрицая свое преступление на виселице.
   И поэтому они уволокли Лоиду из собрания христиан в тюрьму, чтобы дождаться суда над ней. Я говорю "тащили ее", потому что, хотя она была достаточно послушна, чтобы следовать за ними, куда бы они ни шли, теперь она была настолько слаба, что потребовала посторонней силы - бедная Лоис! ; но вместо этого была так ненавистна толпе, которая смотрела на нее как на сообщницу сатаны во всех его злых делах, что они заботились о том, как они обращаются с ней, не больше, чем беспечный мальчик заботится о том, как он обращается с жабой, которую он собирается убить. перекинуть через стену.
   Когда Лоис пришла в себя, она обнаружила, что лежит на короткой жесткой кровати в темной квадратной комнате, которая, как она сразу поняла, должна быть частью городской тюрьмы. Это было около восьми квадратных футов; у него были каменные стены со всех сторон и решетчатое отверстие высоко над ее головой, впускавшее весь свет и воздух, которые могли проникнуть через отверстие площадью около квадратного фута. Было так одиноко, так темно было этой бедной девушке, когда она медленно и мучительно выходила из своего долгого обморока. Ей так не хватало человеческой помощи в той борьбе, которая всегда возникает после обморока; когда усилие состоит в том, чтобы схватиться за жизнь, и усилие кажется слишком большим для воли. Она сначала не поняла, где она, не поняла, как она здесь оказалась; и она не заботилась понять. Ее физический инстинкт подсказывал лежать неподвижно и дать время утихнуть торопливому пульсу. Поэтому она снова закрыла глаза. Медленно-медленно воспоминание о сцене в молитвенном доме сложилось перед ней в своего рода картину. Она видела сквозь веки свои как бы море ненавистных лиц, все обращенных к ней, как к чему-то нечистому и ненавистному. И вы должны помнить, вы, кто в девятнадцатом веке читал этот отчет, что колдовство было настоящим ужасным грехом для нее, Лоис Барклай, двести лет назад. Выражение их лиц, отпечатавшееся в сердце и мозгу, возбудило в ней какое-то странное сочувствие. Неужели, о Боже! Неужели это правда, что сатана получил ужасающую власть над ней и ее волей, о которой она слышала и читала? Неужели она действительно одержима демоном и действительно ведьма, но до сих пор не сознавала этого? И ее взволнованное воображение с необычайной живостью вспомнило все, что она когда-либо слышала по этому поводу, - ужасное таинство полуночи, само присутствие и силу сатаны. Затем, вспоминая каждую гневную мысль против своей соседки, против дерзости Пруденс, против властного авторитета своей тетушки, против настойчивого безумного иска Манассии, свое негодование - только в то утро, но в такие века в реальном времени - на несправедливость Веры О, не могли ли такие злые помыслы иметь дьявольскую силу, данную им отцом зла, и, бессознательно для нее самой, выйти в мир как действенные проклятия? И поэтому идеи продолжали бешено мчаться в мозгу бедной девушки, девушки, погруженной в себя. Наконец, укол ее воображения заставил ее нетерпеливо вскочить. Что это было? Вес железа на ее ногах - вес, как позже заявил тюремщик Салемской тюрьмы, был "не более восьми фунтов". Хорошо для Лоис, это было ощутимое бедствие, возвращавшее ее из дикой, бескрайней пустыни, по которой блуждало ее воображение. Она схватилась за утюг, увидела свой чулок, свою ушибленную лодыжку и заплакала жалобно, от странного сострадания к самой себе. Они боялись, что даже в этой камере она найдет способ сбежать! Ведь полная, смехотворная невозможность этого дела убедила ее в собственной невиновности и невежестве во всех сверхъестественных силах; и тяжелое железо странным образом вывело ее из иллюзий, которые, казалось, собирались вокруг нее.
   Нет! Она никогда не могла вылететь из этой глубокой темницы; для нее не было спасения, естественного или сверхъестественного, кроме как по милости человека. И что было человеческим милосердием в такие времена паники? Лоис знала, что это ерунда; чутье больше, чем разум, научило ее, что паника вызывает трусость, а трусость жестокость. И все же она плакала, плакала свободно, и в первый раз, когда она оказалась заглаженной и закованной в цепи. Это казалось таким жестоким, до такой степени, как будто ее собратья действительно научились ненавидеть и бояться ее - ее, у которой было несколько гневных мыслей, прости господи! Но чьи мысли никогда не переходили в слова, тем более в действия. Да ведь и теперь она могла бы любить всех домашних, если бы они только позволили ей; да, даже до сих пор, хотя она чувствовала, что именно открытое обвинение Пруденс и скрытое оправдание ее тетушки и Веры привели ее в нынешнее затруднительное положение. Придут ли они когда-нибудь к ней? Не могли бы более добрые мысли о ней, которая месяцами и месяцами делила хлеб насущный, привести их к ней и спросить ее, действительно ли она навлекла на себя болезнь Благоразумия, помешательство ума Манассии? Никто не пришел. Хлеб и воду втолкнул кто-то, кто торопливо запирал и отпирал дверь, не заботясь о том, поместил ли он их в пределах досягаемости своего пленника, или, возможно, думал, что этот физический факт мало что значит для ведьмы. Это было задолго до того, как Лоис смогла добраться до них; и в ней еще оставалось что-то от природного голода юности, который побуждал ее, лежа на полу, утомлять себя усилиями добыть хлеба. После того, как она съела немного, день начал угасать, и она подумала, что уложит ее и попытается уснуть. Но прежде чем она это сделала, тюремщик услышал, как она поет "Вечерний гимн"...
   "Слава Тебе, Боже мой, в эту ночь,
   За все благословения света!
   И тупая мысль пришла в его тупой ум, что она была бы благодарна за немногие благословения, если бы она могла настроить свой голос, чтобы петь хвалу после этого дня тому, что, если бы она была ведьмой, было бы постыдным обнаружением в гнусных делах, а если нет - Что ж, тут его разум остановился в его изумленном созерцании. Лоис опустилась на колени и произнесла молитву "Отче наш", сделав небольшую паузу перед одним пунктом, чтобы убедиться, что в глубине души она действительно прощает. Потом она посмотрела на свою лодыжку, и слезы снова выступили у нее на глазах; но не столько потому, что она была обижена, сколько потому, что мужчины должны были так сильно ненавидеть ее, прежде чем они могли обращаться с ней таким образом. Потом легла и уснула.
   На следующий день ее привели к мистеру Хаторну и мистеру Кервину, судьям Салема, чтобы официально и публично обвинить ее в колдовстве. Другие были с ней под тем же обвинением. И когда узники были введены, на них кричала ненавистная толпа. Два Таппау, Пруденс и одна или две другие девочки того же возраста были там в образе жертв чар обвиняемого. Заключенных разместили в семи-восьми футах от судей, а обвинителей - между судьями и ими; Затем первым было приказано встать прямо перед судьями. Все это Лоис делала по их приказу, с чем-то вроде удивительной послушности ребенка, но без всякой надежды смягчить жесткий, каменный взгляд отвращения, который был на всех лицах вокруг нее, за исключением тех, которые были искажены более страстным гневом. . Затем офицеру было велено держать каждую из ее рук, и судья Хаторн велел ей не сводить с него глаз по той причине, о которой, однако, ей не сказали, чтобы девушка, взглянув на Пруденс, не растерялась. либо впасть в припадок, либо закричать, что ей внезапно или сильно причинили боль. Если бы хоть какое-то сердце могло тронуться в этой жестокой толпе, они почувствовали бы некоторое сочувствие к милому юному лицу англичанки, которая так кротко пыталась выполнить все, что ей прикажут, ее лицо было совершенно белым, но таким полным грустной нежности. Ее серые глаза, немного расширенные самой торжественностью ее положения, устремили пристальный взгляд невинной девицы на суровое лицо судьи Хаторн. И так они стояли молча одну минуту, затаив дыхание. Затем им было велено произнести молитву "Отче наш". Лоис прошла через это, как будто одна в своей камере; но, как она делала в одиночестве в своей келье прошлой ночью, она сделала небольшую паузу перед молитвой о прощении, как она прощала. И в эту минуту колебания, как будто ждали его, все взывали к ней, зовя ведьму; и когда шум прекратился, судьи приказали Пруденс Хиксон выйти вперед. Тогда Лоис повернулась немного в сторону, желая увидеть хотя бы одно знакомое лицо; но когда ее взгляд упал на Пруденс, девушка замерла, не отвечая на вопросы и не говоря ни слова, и судьи заявили, что она онемела от колдовства. Тогда кто-то сзади взял Пруденс под руки и заставил бы ее вперед прикоснуться к Лоис, возможно, расценив это как лекарство от ее околдования. Но не успели Пруденс сделать и трех шагов, как она вырвалась из их рук и упала, корчась, как в припадке, вопя и умоляя Лоис помочь ей и избавить от мучений. Тогда все девушки начали "падать как свиньи" (по словам очевидца) и вопить на Лоис и ее товарищей по заключению. Этим последним было приказано стоять с распростертыми руками, воображая, что, если тела ведьм расположить в виде креста, они утратят свою злую силу. Мало-помалу Лоис почувствовала, что силы уходят от непривычной усталости от такого положения, которое она терпеливо переносила до тех пор, пока боль и усталость не заставили слезы и пот потечь по ее лицу; и она спросила тихим жалобным голосом, нельзя ли ей на несколько минут прислониться головой к деревянной перегородке. Но правосудие Хаторн сказал ей, что у нее достаточно сил, чтобы мучить других, и должно хватить сил, чтобы устоять. Она немного вздохнула и продолжила, шум против нее и других обвиняемых усиливался с каждой минутой; единственным способом, которым она могла удержаться от полной потери сознания, было отвлечение себя от настоящей боли и опасности и проговаривание стихов из псалмов, насколько она могла их помнить, выражающих доверие к Богу. В конце концов ей приказали вернуться в тюрьму, и она смутно понимала, что она и другие приговорены к повешению за колдовство. Теперь многие люди с нетерпением смотрели на Лоис, чтобы увидеть, будет ли она оплакивать эту гибель. Если бы у нее хватило сил заплакать, это могло бы - вполне возможно, что могло бы - быть воспринято как ходатайство в ее пользу, ибо ведьмы не могут плакать; но она была слишком истощена и мертва. Все, чего ей хотелось, это снова лечь на свою тюремную койку, подальше от мужских криков отвращения и вне поля зрения их жестоких глаз. Поэтому они привели ее обратно в тюрьму, безмолвную и без слез.
  
   Но отдых вернул ей силу мысли и страдания. Правда ли, что она должна была умереть? Ей, Лоис Барклай, всего восемнадцать, такая здоровая, такая юная, такая полная любви и надежды, какой она была до последних дней! Что они подумают об этом дома - в настоящем, дорогом доме в Барфорде, в Англии? Там они любили ее; там она весь день пела и веселилась на прекрасных лугах на берегу Эйвона. О, почему умерли отец и мать, оставив ей просьбу привезти ее на этот жестокий берег Новой Англии, где она никому не была нужна, никто о ней не заботился и где теперь они собирались подвергнуть ее позорному позору? смерть как ведьма? И не от кого было бы отправить добрые сообщения тем, кого она больше никогда не увидит. Никогда больше! Юная Люси была жива и радостна, вероятно, думая о ней и о его объявленном намерении забрать ее домой и стать его женой этой самой весной. Возможно, он забыл ее; никто не знал. Неделю назад она бы возмутилась собственным недоверием, подумав хоть на минуту, что он может забыть. Теперь она какое-то время сомневалась в доброте всех мужчин; ибо окружавшие ее были смертоносны, жестоки и безжалостны.
   Тогда она повернулась и стала бить себя гневными ударами (говоря образами) за то, что всегда сомневалась в своем возлюбленном. Ой! Если бы она была с ним! Ой! Если бы она могла быть с ним! Он не даст ей умереть, но спрячет ее у себя на груди от гнева этого народа и унесет обратно в старый дом в Барфорде. И он мог бы уже сейчас плыть по широкому синему морю, приближаясь с каждой минутой, и все-таки опоздать.
   Так мысли преследовали одна другую в ее голове всю эту лихорадочную ночь, пока она почти в бреду не цеплялась за жизнь и неистово молилась, чтобы не умереть; по крайней мере, еще нет, и она так молода!
   Пастор Таппау и несколько старейшин разбудили ее от тяжелого сна поздно утром следующего дня. Всю ночь она дрожала и плакала, пока утренний свет не заглянул сквозь квадратную решетку наверху. Это успокоило ее, и она заснула, чтобы ее разбудил, как я уже сказал, пастор Таппау.
   "Вставай!" - сказал он, боясь прикоснуться к ней из-за своего суеверного представления о ее злых силах. "Сейчас полдень".
   'Где я?' сказала она, сбитая с толку этим необычным пробуждением и множеством суровых лиц, все смотрели на нее с упреком.
   - Вы в Салемской тюрьме, вас осудили за ведьму.
   'Увы! Я на мгновение забыла, -- сказала она, уронив голову на грудь.
   "Она, без сомнения, всю ночь была в дьявольской поездке, а сегодня утром утомлена и растеряна", - прошептал один таким тихим голосом, что он не думал, что она слышит; но она подняла глаза и посмотрела на него с немым упреком.
   "Мы пришли, - сказал пастор Таппау, - чтобы увещевать вас исповедовать свой великий и многообразный грех".
   "Мой великий и многообразный грех!" повторила Лоис про себя, качая головой.
   - Да, твой грех колдовства. Если ты признаешься, в Галааде еще может быть бальзам".
   Один из старейшин, сжалившись над бледным, сморщенным взглядом девушки, сказал, что, если она признается, покается и покается, возможно, ее жизнь еще будет сохранена.
   Внезапная вспышка света ударила в ее запавший, потухший глаз. Может ли она еще жить? Было ли это в ее власти? Да ведь никто не знал, как скоро Хью Люси может быть здесь, чтобы увезти ее навсегда в покой нового дома! Жизнь! О, значит, все надежды еще не закончились - может быть, она еще будет жить, а не умрет. И все же истина снова сорвалась с ее уст, почти без применения ее воли.
   - Я не ведьма, - сказала она.
   Затем пастор Таппау завязал ей глаза, совершенно не сопротивляясь, но с томным недоумением в сердце относительно того, что должно было произойти дальше. Она слышала, как люди тихо входят в подземелье, и слышала шепчущие голоса; затем ее руки были подняты и заставили коснуться кого-то рядом, и через мгновение она услышала шум борьбы и хорошо знакомый голос Пруденс, вопящий в одном из ее истерических припадков и кричащий, чтобы его унесли и унесли. этого места. Лоис показалось, что кто-то из ее судей, должно быть, усомнился в ее виновности и потребовал еще одного испытания. Она тяжело опустилась на кровать, думая, что ей, должно быть, приснился страшный сон, настолько она казалась охваченной опасностями и врагами. Те, кто был в подземелье, - а по сдавленному воздуху она поняла, что их было много, - продолжали оживленно переговариваться тихим голосом. Она не пыталась разобрать смысл обрывков предложений, долетавших до ее отупевшего мозга, пока вдруг одно или два слова не дали ей понять, что они обсуждают желательность применения кнута или пытки, чтобы заставить ее признаться, и показать, каким образом чары, которые она наложила на тех, кого она заколдовала, могли быть разрушены. Трепет страха пронзил ее; И она умоляюще воскликнула:
   - Умоляю вас, господа, ради бога, не прибегайте к таким ужасным средствам. Я могу говорить что угодно - нет, я могу обвинять кого угодно, - если меня подвергают таким мучениям, о которых я слышал. Ведь я всего лишь юная девушка и не очень смелая и не очень хорошая, как некоторые.
   Одно или двое тронуло сердца, увидев, что она там стоит; слезы, струившиеся из-под грубого платка, туго завязанного на глазах; звенящая цепь, прикрепляющая тяжелую ношу к тонкой лодыжке; две руки были сведены вместе, как будто чтобы подавить конвульсивное движение.
   'Смотреть!' сказал один из них. "Она плачет. Говорят, ни одна ведьма не может плакать слезами.
   Но другая насмехалась над этим испытанием и просила первую вспомнить, как члены ее семьи, даже Хиксоны, свидетельствовали против нее.
   Ей снова предложили признаться. Обвинения, которые все мужчины считали (как они говорили) доказанными против нее, были зачитаны ей со всеми показаниями против нее в доказательство. Они сказали ей, что, учитывая благочестивую семью, к которой она принадлежала, магистраты и министры Салема решили сохранить ей жизнь, если она признает свою вину, возместит ущерб и подчинится покаянию; но в противном случае она и другие, осужденные за колдовство вместе с ней, должны были быть повешены на рыночной площади Салема в следующий четверг утром (четверг был базарным днем). И когда они так говорили, они молча ждали ее ответа. Прошла минута или две, прежде чем она заговорила. Тем временем она снова села на кровать; ибо действительно она была очень слаба. Она спросила: "Можно мне снять платок с глаз; ведь действительно, господа, мне больно?
   Событие, по которому ей завязали глаза, закончилось, повязку сняли, и ей разрешили видеть. Она жалобно смотрела на суровые лица вокруг нее, в мрачном ожидании, каким будет ее ответ. Затем она заговорила -
   "Сэры, я должен выбрать смерть со спокойной совестью, а не жизнь, добытую ложью. Я не ведьма. Я не знаю едва ли, что вы имеете в виду, когда вы говорите, что я. Я сделал много, много очень плохого в своей жизни; но я думаю, что Бог простит мне их ради моего Спасителя".
   "Не произноси Его имени на своих злых губах", - сказал пастор Таппау, разъяренный ее решением не сознаваться, и едва удержавшись от того, чтобы не ударить ее. Она увидела его желание и отпрянула в робком страхе. Затем судья Хаторн торжественно зачитал юридический приговор Лоис Барклай к смертной казни через повешение, как осужденной ведьме. Она пробормотала что-то, чего никто не расслышал полностью, но это звучало как мольба о жалости и сострадании к ее нежным годам и одиночеству. Потом они оставили ее наедине со всеми ужасами этой одинокой, отвратительной темницы и со странным ужасом приближающейся смерти.
   За тюремными стенами страх перед ведьмами и волнение против колдовства росли с пугающей быстротой. Многие женщины, а также мужчины были обвинены, независимо от их положения в жизни и их прежнего характера. С другой стороны, утверждается, что свыше пятидесяти человек были сильно раздосадованы дьяволом и теми, кому он наделил своей властью из гнусных и злых соображений. Сколько злого умысла - особого, несомненного, личного злого умысла - было примешано к этим обвинениям, уже никто не может сказать. Ужасная статистика того времени говорит нам, что пятьдесят пять избежали смерти, признав себя виновными; сто пятьдесят были в тюрьме; более двухсот обвиняемых; и более двадцати умерли, среди которых был служитель, которого я назвал Ноланом, который, как традиционно считалось, пострадал из-за ненависти к своему сопастору. Один старик, отвергший обвинение и отказавшийся выступать на суде, был, согласно закону, приговорен к смерти за свое неповиновение. Более того, даже собак обвиняли в колдовстве, подвергали юридическим наказаниям и числили среди подлежащих смертной казни. Один молодой человек нашел способ осуществить побег своей матери из заточения, бежал с ней верхом и спрятал ее в Черничном болоте, недалеко от ручья Тэплей, на Большом пастбище; он спрятал ее здесь, в шалаше, который построил для нее, снабдил ее едой и одеждой, утешал и поддерживал до тех пор, пока иллюзия не прошла. Бедняжка, должно быть, ужасно страдала; поскольку одна из ее рук была сломана в почти отчаянной попытке вытащить ее из тюрьмы.
   Но некому было попытаться спасти Лоис. Грейс Хиксон предпочла бы вообще проигнорировать ее. Колдовство навлекло на всю семью такую заразу, что в тот день не считались поколениями безупречной жизни достаточными, чтобы смыть ее. Кроме того, вы должны помнить, что Грейс, как и большинство людей ее времени, твердо верила в реальность преступления колдовства. Бедная, покинутая Лоис сама верила в это; и это добавило ей ужаса, так как надзиратель в необычайно разговорчивом настроении сказал ей, что почти каждая камера теперь полна ведьм, и, возможно, ему придется посадить одну, если прибудут другие, вместе с ней. Лоис знала, что сама она не ведьма; но тем не менее она верила, что преступление было за пределами страны и в значительной степени в нем участвовали злонамеренные люди, решившие отдать свои души сатане; и она содрогнулась от ужаса при словах тюремщика и попросила бы его избавить ее от этого общества, если бы это было возможно. Но каким-то образом ее чувства покидали ее; и она не могла вспомнить нужных слов, чтобы сформулировать свою просьбу, пока он не ушел.
   Единственным человеком, который тосковал по Лоиде - кто подружился бы с ней, если бы мог, - был Манассия, бедняк, ставший Манассией. Но он был так дик и возмутителен в своих речах, что все, что могла сделать его мать, это скрыть его состояние от всеобщего обозрения. Для этого она дала ему снотворное; и пока он лежал тяжелый и вялый под действием чая с маком, мать привязала его веревками к массивной старинной кровати, на которой он спал. Она выглядела убитой горем, когда исполняла эту обязанность и таким образом признавала унижение своего первенца - того, кем она когда-либо так гордилась.
   Поздно вечером Грейс Хиксон стояла в камере Лоис с капюшоном и плащом до самых глаз. Лоис сидела неподвижно, лениво поигрывая веревкой, которую утром выронил из кармана один из магистратов. Ее тетя стояла рядом с ней мгновение или два в тишине, прежде чем Лоис, казалось, осознала ее присутствие. Внезапно она подняла глаза и вскрикнула, отпрянув от темной фигуры. Затем, как будто ее крик развязал язык Грейс, она начала:
   - Лоис Барклай, я когда-нибудь причинил тебе вред? Грейс не знала, как часто ее недостаток любящей доброты пронзал нежное сердце незнакомца под ее крышей; и Лоис не помнила этого против нее сейчас. Вместо этого память Лоис была наполнена благодарными мыслями о том, как много того, что могла бы не сделать менее добросовестная личность, сделала для нее ее тетя; и она наполовину простерла руки, как к подруге в этом пустынном месте, и ответила:
   - О нет, нет! Ты был очень хорош! Очень добрый!'
   Но Грейс стояла непоколебимо.
   - Я не причинил тебе никакого вреда, хотя я так и не понял, зачем ты пришел к нам.
   - Моя мать послала меня на смертное ложе, - простонала Лоис, закрывая лицо. С каждым мгновением становилось темнее. Ее тетя стояла, неподвижная и молчаливая.
   - Кто-нибудь из моих обидел тебя? - спросила она через некоторое время.
   'Нет нет; никогда, пока Пруденс не сказала: "О, тетя, вы думаете, я ведьма?" А теперь Лоис встала, держась за плащ Грейс и пытаясь прочесть ее лицо. Грейс хоть немного отдалилась от девушки, которую боялась и все же стремилась умилостивить.
   "Мудрее, чем я, благочестивее, чем я, сказал это. Но, о, Лоис, Лоис! Он был моим первенцем. Освободи его от беса, ради Того, Чье имя я не смею назвать в этом страшном здании, наполненном теми, кто отказался от надежд своего крещения; освободи Манассию от его ужасного положения, если я или мои когда-нибудь оказали вам милость".
   - Ради бога, спросите меня, - сказала Лоис, - я могу назвать это святое имя - о, тетушка! В самом деле, и по правде говоря, я не ведьма! И все же я должен умереть - быть повешенным! Тетя, не дайте им убить меня! Я так молод, и я никогда никому не причинил вреда, о котором я знаю.
   "Тише! Очень стыдно! Сегодня днем я связала своего первенца крепкими веревками, чтобы он не причинил вреда ни себе, ни нам - он так взбешен. Лоис Барклай, посмотри сюда! а Грейс опустилась на колени у ног племянницы и сложила руки, словно в молитве. "Я гордая женщина, прости меня Господи! И я никогда не думал преклонить колени перед кем-то, кроме Него. И теперь я преклоняю колени у ваших ног, чтобы молить вас освободить моих детей, особенно моего сына Манассию, от чар, которые вы наложили на них. Лоис, послушай меня, и я буду молить Всевышнего о тебе, если еще будет милость".
   'Я не могу это сделать; Я никогда не причинял тебе или твоим зла. Как я могу это отменить? Как я могу?' И она заламывала руки, глубоко убежденная в бесполезности всего, что она могла сделать.
   Здесь Грейс встала, медленно, натянуто и строго. Она стояла в стороне от прикованной девушки, в дальнем углу тюремной камеры у двери, готовая бежать, как только она проклянет ведьму, которая не хотела или не могла исправить содеянное ею зло. Грейс подняла свою правую руку и высоко подняла ее, обрекая Лоис на вечное проклятие за ее смертный грех и отсутствие милосердия даже в этот последний час. И, наконец, она призвала ее встретить ее на судилище и ответить за эту смертельную обиду, нанесенную как душам, так и телам тех, кто принял ее и принял ее, когда она пришла к ним сиротой и странницей. .
   До этого последнего призыва Лоис стояла как человек, который выслушивает свой приговор и ничего не может возразить против него, ибо знает, что все будет напрасно. Но она подняла голову, услышав, как тетушка говорила о судилище, и в конце речи Грейс тоже подняла правую руку, как бы торжественно клянясь этим поступком, и ответила:
   'Тетя! Я встречу тебя там. И там ты узнаешь о моей невиновности в этой смертельной штуке. Боже, помилуй тебя и твоих!
   Ее спокойный голос сводил Грейс с ума; и, сделав жест, как будто она подняла горсть пыли с пола и бросила ее в Лоис, она закричала:
   'Ведьма! Ведьма! Проси милости для себя - мне не нужны твои молитвы. Молитвы ведьм читаются в обратном порядке. Я плюю на тебя и бросаю тебе вызов! И вот она ушла.
   Всю ночь Лоис стонала. "Господи, утеши меня! Боже, укрепи меня! было все, что она могла вспомнить, чтобы сказать. Она просто чувствовала это желание, ничего больше - все другие страхи и желания казались мертвыми в ней. И когда на следующее утро надзиратель принес ей завтрак, он сообщил, что она "поумнела"; ибо она и в самом деле как будто не знала его, но все раскачивалась из стороны в сторону и что-то тихо шептала про себя, изредка слегка улыбаясь.
   Но Бог утешил ее и укрепил. Поздно вечером в среду к ней в камеру затолкали еще одну "ведьму", бранными словами приказав ей держаться вместе. Новоприбывшая упала ниц от толчка, данного ей извне; и Лоис, не узнавая ничего, кроме старой оборванной женщины, беспомощно лежащей ничком на земле, подняла ее; и вот! это была Натти - грязная, действительно грязная, забрызганная грязью, в синяках от камней, избитая и совершенно сбитая с толку из-за того, как с ней обращалась толпа снаружи. Лоис держала ее на руках и тихонько вытирала старое смуглое морщинистое лицо своим фартуком, плакала над ним, как едва еще плакала над собственным горем. Часами она ухаживала за старой индианкой - лечила ее телесные недуги; и по мере того, как бедные рассеянные чувства дикого создания медленно возвращались, Лоис собрала в себе бесконечный страх перед завтрашним днем, когда ее тоже, как и Лоис, должны были вывести на смерть перед лицом всей этой разъяренной толпы. Лоис искала в своем уме какой-нибудь источник утешения для старухи, которая дрожала, как в дрожащем параличе, от страха смерти - и такой смерти!
   Когда в тюрьме все стихло, глубокой мертвой полночью тюремщик за дверью услышал, как Лоис рассказывала, как маленькому ребенку, чудесную и скорбную историю о Той, что умерла на кресте за нас и ради нас. Пока она говорила, страх индианки, казалось, утихал; но как только она остановилась от усталости, Натти снова вскрикнула, как будто какой-то дикий зверь преследовал ее по густым лесам, в которых она жила в юности. А затем Лоис продолжила, произнося все благословенные слова, которые могла вспомнить, и утешая беспомощную индианку ощущением присутствия Небесного Друга. И, утешая ее, Лоис утешалась; укрепляя ее, укреплялась Лоис.
   Наступило утро, и пришел призыв выйти и умереть. Вошедшие в камеру нашли Лоис спящей, положившей лицо на дремлющую старуху, чью голову она все еще держала на коленях. Когда она проснулась, казалось, она не сразу поняла, где находится; на ее бледное лицо вернулось "глупое" выражение; все, что она, по-видимому, знала, это то, что так или иначе, несмотря на ту или иную опасность, она должна защитить бедную индианку. Она слабо улыбнулась, когда увидела яркий свет апрельского дня; и обняла Натти, и попыталась успокоить индейца тихим, успокаивающим словом с искажённым смыслом и священными отрывками из псалмов. Нэтти крепче сжала Лоис, когда они приблизились к виселице, и возмутительная толпа внизу начала улюлюкать и кричать. Лоис удвоила свои усилия, чтобы успокоить и подбодрить Нэтти, по-видимому, не замечая, что весь позор, улюлюканье, камни, грязь были направлены против нее самой. Но когда они взяли Натти из ее рук и вывели ее первой страдать, к Лоис, казалось, сразу же вернулось чувство настоящего ужаса. Она дико огляделась кругом, простерла руки, как к кому-то далекому, еще видному ей, и однажды вскричала голосом, от которого трепетали все, кто слышал: "Мама!" Сразу после этого тело качнулось в воздухе; и все стояли с приглушенным дыханием, с внезапным изумлением, подобным страху перед смертельным преступлением, охватившим их.
   Тишину и тишину нарушил один обезумевший и сумасшедший, который бросился вверх по ступеням лестницы, схватил тело Лоис в свои объятия и с дикой страстью поцеловал ее в губы. И тогда, как будто и вправду верили люди, что он одержим демоном, он спрыгнул вниз и помчался сквозь толпу, за черту города, в темный дремучий лес; и Манассии Хиксона больше не видели среди христиан.
   Жители Салема очнулись от своего ужасного заблуждения еще до осени, когда капитан Холдернесс и Хью Люси пришли разыскать Лоис и привести ее домой, в мирный Барфорд, в милой Англии. Вместо этого они отвели их к травянистой могиле, где она лежала в покое, забитая до смерти ошибочными людьми. Хью Люси стряхнул пыль со своих ног, покидая Салем, с тяжелым, тяжелым сердцем, и ради нее всю жизнь прожил холостяком.
   Много лет спустя его разыскал капитан Холдернесс, чтобы сообщить новости, которые, по его мнению, могли бы заинтересовать могильщика Эйвона. Капитан Холдернесс сказал ему, что в предыдущем году - это был тогда 1713 год - приговор об отлучении от церкви против ведьм Салема было приказано на благочестивом сакраментальном собрании церкви стереть и стереть, и что те, кто собрались вместе для эта цель "смиренно просила милосердного Бога простить любой грех, ошибку или ошибку в применении правосудия через нашего милосердного Первосвященника, который знает, как сострадать невежественным и тем, кто находится в стороне". Он также сказал, что Пруденс Хиксон - теперь уже взрослая женщина - сделала перед всей церковью весьма трогательное и резкое заявление о скорби и раскаянии за ложные и ошибочные показания, которые она давала в нескольких случаях, среди которых она особенно упомянула о своем двоюродная сестра Лоис Барклай. На все из которых Хью Люси отвечал только:
   - Никакое их раскаяние не вернет ее к жизни.
   Затем капитан Холдернесс вынул листок и прочел следующее смиренное и торжественное выражение сожаления со стороны тех, кто его подписал, в числе которых была и Грейс Хиксон:
   "Мы, чьи имена нижеподписаны, были в 1692 году призваны в качестве присяжных в суде Салема на суде над многими, кого кто-то подозревал в совершении актов колдовства над телами разных людей: мы признаемся что мы сами были не способны ни понять, ни противостоять таинственным заблуждениям сил тьмы и князя воздуха, но, по недостатку знания в себе и лучшей информации от других, уговорили принять с такими доказательствами против обвиняемого, как, при дальнейшем рассмотрении и более полной информации, мы справедливо опасаемся, что они были недостаточны для прикосновения к жизни кого-либо (Второзаконие, XVII, 6), посредством чего мы чувствуем, что содействовали другим, хотя и по неведению. и невольно навлечь на себя и на этот народ Господень вину невинной крови; какого греха, как говорит Господь в Писании, Он не простил бы (4 Цар., 24, 4), то есть, как мы полагаем, в связи с Его временными судами. Мы, таким образом, сообщаем всем вообще (и выжившим страдальцам в частности) наше глубокое чувство и сожаление о наших ошибках, когда мы действуем на основании таких доказательств к осуждению любого лица; и настоящим заявляем, что мы справедливо опасаемся того, что мы были печально введены в заблуждение и ошибались, из-за чего мы очень обеспокоены и огорчены в наших умах, и поэтому смиренно просим прощения, во-первых, у Бога ради Христа, за эту нашу ошибку; и молитесь, чтобы Бог не вменил вину за это ни нам, ни другим; и мы также молимся, чтобы живые страдальцы считали нас искренними и правыми, как находящихся тогда под властью сильного и всеобщего заблуждения, совершенно незнакомых и неопытных в вопросах такого рода.
   "Мы сердечно просим прощения у всех вас, кого мы справедливо обидели; и заявляем, согласно нашим нынешним представлениям, что никто из нас не стал бы делать подобные вещи снова на таких основаниях для всего мира; молю вас принять это в качестве удовлетворения за наше преступление, и чтобы вы благословили наследие Господа, чтобы он мог быть умолен за землю.
   "Форман, ТОМАС ФИСК, гр."
   На чтение этой газеты Хью Люси ничего не ответил, кроме этого, еще более мрачно, чем раньше:
   "Все их раскаяние ничего не даст моей Лоис и не вернет ей жизни".
   Затем капитан Холдернесс снова заговорил и сказал, что в день всеобщего поста, назначенного на всю Новую Англию, когда молитвенные дома были переполнены, старый-престарый человек с седыми волосами стоял на место, в котором он привык поклоняться, и передал на кафедру письменную исповедь, которую он раз или два пытался прочитать для себя, признавая свою большую и прискорбную ошибку в вопросе о ведьмах Салема, и молясь за прощение Бога и Его народа, заканчивающееся мольбой о том, чтобы все присутствующие присоединились к нему в молитве, чтобы его прошлые поступки не навлекли гнев Всевышнего на его страну, его семью или на него самого. который был не кем иным, как судьей Сьюэллом, оставался стоять все время, пока зачитывалось его признание; и в конце он сказал: "Добрый и милостивый Бог будет рад спасти Новую Англию, меня и мою семью!" А потом выяснилось, что в прошлые годы судья Сьюэлл выделил день для унижения и молитвы, чтобы сохранить в своей памяти свежее чувство раскаяния и печали за роль, которую он принял в этих испытаниях, и что эта торжественная годовщина его обязали хранить до конца жизни, чтобы показать свое чувство глубокого унижения.
   Голос Хью Люси дрожал, когда он говорил: "Все это не оживит мою Лоис и не вернет мне надежду моей юности".
   Но - когда капитан Холдернесс покачал головой (ибо какое слово мог он сказать, или как оспаривать то, что было так очевидно правдой?), - Хью добавил: "Знаете ли вы, что это за день, когда это правосудие уничтожило?"
   "Двадцать девятое апреля".
   "Тогда в тот день я здесь, в Барфорде, в Англии, присоединюсь к своим молитвам, пока я живу с раскаявшимся судьей, чтобы его грех был изглажен и не осталось в памяти. Она бы так хотела.
  
   ШЕСТЬ НАВЫКОВ МАДАМ ЛЮМЬЕР, Марисса Линген
   Первоначально опубликовано в Beneath Ceaseless Skies * * * *46, июль 2010 г.
   1. Ключи без замков
   После смерти мадам Люмьер о ее способностях рассказывают много историй. Большинство из них ложны. Я знал ее, как немногие другие. Я знаю ее секреты - некоторые из ее секретов. С мадам Люмьер дело было не столько в том, что она могла сделать, сколько в том, что еще она могла с этим сделать. Не секс, а улыбка; не контрабанда, а благословение правительства; не магия фей, а продолжающаяся после этого человеческая жизнь.
   В каком бы мире вы ни хотели работать, мадам Люмьер может заставить его работать на вас. Подземный мир, Андерхилл - это не имело значения.
   Конечно, всегда была цена.
   Большинство ее партнеров думали, что Сьюки и я работали на Мадам, потому что она запросила цену, которую мы не могли заплатить никаким другим способом. Они были не правы; она никогда бы не доверилась ни одному из своих должников так близко к ней, как доверяла Сьюки и мне. Мы могли сбить ее в любой момент. У нас, наверное, тоже было бы, если бы не любовь.
   Не любовь к ней - любить Мадам было так же бессмысленно, как любить хрустальную люстру. Но мы любили друг друга, и мы любили секреты. И мы доверяли мадам и друг другу, а это было важнее любви.
   Сьюки управляла домом в те дни - как и сейчас, но прибыль шла в кошелек мадам, а не в наш. Мы не возражали. Мадам хорошо заботилась о нас. В те дни никто точно не знал, что я сделал , но все знали, что я сделал все это для мадам.
   По правде говоря, я был привратником. Женщинам вроде мадам очень нужна сверхъестественная консьержка, а я была прирожденной. Никто никогда не принимал меня за одну из девушек дома с моими коротко остриженными волосами и удобной обувью. Я был в безопасности. Поэтому, когда к моему столу подошел человек, прижимающий шарф к носу, чтобы скрыть лицо, я знала, что это может быть утомительно, но не в этом смысле.
   "У меня есть друг, которому нужна помощь, - сказал он.
   - В какой комнате? Я сказал. "И требуется ли естественная или сверхъестественная помощь?"
   - Ее здесь нет , - сказал он, сбросив шарф достаточно долго, чтобы выглядеть возмущенным. Он был средним сыном в довольно душной городской семье и, насколько мне известно, первым из своего дома посетил Мадам, но мы на всякий случай отслеживаем родословную. Если бы ко мне пришел какой-нибудь вельможа, отпрыск или знатный фейри, я бы узнал их без формального представления - хотя, конечно, мы притворяемся иначе в ситуациях, когда формальное представление может потребоваться.
   - В таком случае, что вы ожидаете от меня?
   Он запнулся. "Мне сказали... мне сказали, что мадам Люмьер знает, как обращаться с трудными случаями".
   "Трудные дела - это специальность факультета, но мы действительно должны иметь некоторое представление о том, какой/какой трудный случай мы обсуждаем". Я строго посмотрел на него. - Если вы хотите приютить найденыша, я должен сказать вам, что, как только вы это сделаете, вы не можете...
   "Нет! Ничего подобного."
   Я поднял бровь, не менее строго, чем раньше.
   - Мой двоюродный брат попал в деликатную ситуацию. Не из тех, что приводят к найденышам, - поспешил добавить он. - Такой, который приводит к дипломатическим трудностям. Ей нужно держаться подальше от глаз публики в течение сезона. Определенные стороны могут отслеживать ее передвижения, если она выйдет из дома".
   - Хм, - сказал я.
   "Сезон заканчивается через четыре дня", - сказал он, внезапно выглядя не как скучный отпрыск, а как щенок.
   "Часть моей должности здесь состоит в том, чтобы знать, когда заканчивается сезон", - сказал я натянуто.
   "Извините."
   - Сколько лет двоюродному брату?
   "Извините?" - повторил он.
   - Сколько лет твоему двоюродному брату?
   - Я не понимаю, как это...
   "Если бы вы знали, что имеет значение, вы бы не просили меня о помощи, не так ли?"
   Он выглядел еще более смущенным. "Двадцать три."
   - Дева? Когда я спросил об этом, я подумал, что есть большая вероятность, что он снова возмутится против меня, но, видимо, он решил, что просит моей помощи и может получить ее. Он просто пробормотал: "Наверное, да".
   "Достаточно хорошо. И ты можешь привести ее сюда, или ты тоже хотел, чтобы это было частью службы?
   - Если бы ты могла привести ее, - пробормотал он. "Ее зовут Жосин. Жозин Вальдекарт". Он дал мне и ее адрес.
   Ко мне вернулся мой такт или, по крайней мере, моя деликатность. - Она будет ждать... людей нашего положения?
   "Она знает, что я посылаю помощь. Она не миссиш нинни. Она уйдет, если ты придешь за ней.
   Этого было бы достаточно. Я отправила его ждать в одну из наших гостиных в сопровождении одного из мальчишек с голым торсом, которые были повсюду в заведении мадам. Клиенты были обязаны не трогать их до тех пор, пока у них не появлялись волосы на груди, даже редкие волосы, а наша очаровательная Сьюке превращалась в визжащую гарпию для любого клиента, который забывал правило, тем более для тех, кто делал вид, что забыл. Другие клиенты оказались готовы помочь ей в ее гневе. Мальчики были милы и нарядны в своих широких шелковых брюках; даже я защищал их, и я был печально известен своим жестоким сердцем.
   О, да. Уже тогда мужчины говорили о стальном сердце Люси Браун. Не для меня каменное сердце баллад и сказок; камень недостаточно твердый.
   Но я не был особенно бессердечен с этим человеком, хотя еще не решил, заслужил ли он это. Я узнаю это, когда найду его кузину Жосин. Тем временем я должен был выяснить, кто из наших сотрудников поможет мне переместить ее и с помощью каких инструментов.
   Ключи мадам открывают очень многое. В первую очередь они открывают замки, которых не было или которые только думали о существовании. Жозин Вальдекарт была в таком замке. Для меня это был бы вопрос выбора правильного ключа.
   2. Сказочные овощи
   До сих пор в дискуссиях о наших сложных отношениях с потусторонними землями пренебрегали волшебными овощами. Много было сказано многими о волшебных плодах, которые искушают и изменяют детей человеческих. Очень мало было посвящено их более флегматичным кузенам.
   И почему бы нет? Кто, в самом деле, может поэтизироваться, затаив дыхание, с полуоткрытыми губами на волшебной брюкве? Волшебная капуста, хотя она, безусловно, изменит вашу душу, также приведет к недостойным личным выбросам, которые производит ее более земное родство. Даже волшебный огурец слегка эксцентричен, скорее странен, чем очарователен.
   И все еще.
   И все же та самая волшебная морковь, та самая волшебная репа, которые казались такими скучными, несут в себе по крайней мере ту же силу, что и волшебный персик, волшебная клубника, нежные волшебные зернышки граната, которые когда-то доставляли столько хлопот.
   Будь она такой же, как другие богатые барышни, Жозин Вальдекарт мало что знала бы о волшебных овощах, что было бы нам на пользу, потому что мы могли бы кормить ее ими достаточно, чтобы скрыть ее личность, пока мы ее перемещали. Сухой молодой человек утверждал, что его кузина не была дурочкой-миссиш, но, учитывая выдающееся количество дурочек-миссиш, с которыми ему приходилось сравнивать ее, в его социальном положении... лучше перестраховаться, чем потом сожалеть. И лучше желающая девушка, чем сопротивляющаяся.
   Сьюки и я надели очень строгие полосатые утренние костюмы, мой синий, а ее кремовый, и отправились навестить мисс Жозин Вальдекарт. Я нес зонтик с противным лезвием в ручке и носовой платок, наполненный полезными травами. Сьюки несла корзину с холодными мясными пирогами, приготовленными из волшебных овощей, поэтому, хотя мы выглядели очень респектабельно, от нас немного пахло, как от уличного торговца. Экономка Вальдекарт заметила это, когда впустила нас. Она не фыркнула надменно, но ее нос дернулся.
   Сьюки положил руку в перчатке на руку женщины. "Мы не причиним вреда тем, кто живет внутри, - сказала она, - и если это в наших силах, мы ничего не причиним".
   - И тем, кто работает внутри, - сказал я, бросив взгляд на Сьюки. Мы никогда не должны забывать наши корни настолько, насколько это. Отличие имеет значение.
   Экономка окинула нас обоих ошеломленным взглядом. - Что ж, благодарю вас, и моя госпожа, конечно же, тоже. Это причина вашего визита? Чтобы выразить свою добрую волю?
   - Нас послал с этим поручением член семьи вашей госпожи, - сказал Сьюки.
   Улыбка экономки померкла. "Как мило. Это была не тетя моей госпожи, госпожа...
   - Двоюродный брат, - сказал я. "Двоюродный брат".
   "Ах".
   Я рискнул. "Бесполезный двоюродный брат".
   Она почти улыбнулась. "О да. В этом случае."
   Экономка провела нас в гостиную, которая была недавно и наспех отремонтирована. Материалы были всевозможные, купленные людьми, привыкшими только к самому лучшему качеству, - мы бы не погнушались, если бы в доме мадам были обои этого производителя, хотя, думаю, не такого солнечного оттенка, - а брошенные. вместе в чем-то вроде паники. Сьюки села на соломенный диван. Я выбрал бледно-голубое кресло и тут же пожалел об этом: такое кресло ставят в гостиной, чтобы поощрить назойливых тетушек идти домой.
   Я был рад снова встать, когда вошла мисс Жозин Вальдекарт. Она была выше Сьюки, почти такого же роста, как и я, и волосы у нее были собраны в аккуратный каштановый узел на затылке. Я посмотрел вниз: удобная обувь, крепкая, прочная. Всегда хороший знак.
   - Мисс Вальдекарт, - сказал Сьюки. "Мисс Браун и я здесь, чтобы помочь вам. Наши методы не всегда ортодоксальны, но уверяю вас, мы можем добиться вашего удаления из помещения до тех пор, пока не исчезнут интересующие вас лица...
   Она нащупала слово, и я добавил: "Интересно. Просто отдай ей пирог, Сьюки. Сьюки вытащила его из корзины чистым льняным носовым платком и попыталась передать мисс Вальдекарт.
   - Не думаю, что это сработает, - сказала мисс Вальдекарт, глядя на холодный мясной пирог, как на шипящую гадюку.
   - Если бы ваш кузен думал, что вы сможете выпутаться из этого, он бы нас не послал, - язвительно сказал я.
   "Я полагаю, что это правда, хотя он немного тусклый, - сказала она, - но это всего лишь волшебные овощи, и этим заинтересовались Лорды Ржавчины".
   Сьюки отступила на шаг, забрав пирог с собой. Мы посмотрели друг на друга. Должно быть, тогда мы выглядели парочкой симпатичных дураков, пытаясь избаловать самих Повелителей Ржавчины пирогами.
   - Прошу прощения, - смиренно добавила мисс Вальдекарт. "Он имеет в виду хорошо. Я не думаю, что он понимает всю серьезность ситуации".
   Сьюки быстро поправился. - Если бы он этого не сделал, он бы не отдал тебя на наше попечение. Мы избавим вас от Повелителей ржавчины. Пироги не годятся, но наша госпожа учит нас многому полезному в трудную минуту и ожидает, что мы воспользуемся тем, что знаем.
   Заговорила домработница. Мисс Вальдекарт вздрогнула, явно забыв о своем присутствии. Мы с Суки не забыли, но не ожидали, что она скажет: "Я могла бы съесть один из пирогов".
   - Ты понимаешь, из чего мы их сделали? - мягко спросил Сьюки.
   Экономка покачала головой. "Мадам, я живу в этом городе с рождения. Я узнаю волшебный овощ по запаху".
   - А зачем тебе их есть? - спросил я менее мягко.
   "Если бы у меня был один и я вышел из дома, кто-нибудь из Лордов Ржавчины мог бы пойти по размытому следу, просто чтобы увидеть, чей это был. Тогда вам придется иметь дело с меньшим количеством".
   "Тогда мы могли бы сбежать в дом нашей дамы в Андерхиллских путях", - сказал Сьюки. "О, смелая душа. Хорошо продумано. Я бы спросил, знаете ли вы, что они могут сделать с вами, если поймают вас, но, как вы говорите, вы живете здесь с самого рождения.
   -- Я их достаточно хорошо знаю, -- сказала экономка. - А я - член Ига и Гвоздя. Я выше их разрушения".
   - Храбрая душа, - эхом отозвался я почти против своей воли, ибо, хотя это августейшее общество убережет добрую служанку от смерти от рук великих лордов, оно не пощадит ее мучений.
   Экономка сначала посмотрела на Сьюки и меня. -- Скажите вашей госпоже, -- сказала она отчетливо, -- что дочери тех, кто шил ей в прошлый раз, не забудут.
   Я поджал губы. Сьюки сказал: "И она поймет, что это значит?"
   - Она узнает. Экономка повернулась к своей хозяйке. - Мисс Жозин, дитя мое, следуйте путями, которые эти двое указывают вам, и если вам придется выбирать между доверием им и доверием кузена - выбирайте их.
   "Но он-"
   Хозяйка вздохнула. - Ты поверишь, что я знаю об их мире больше, чем ты?
   - Да, - скромно ответила мисс Вальдекарт.
   "Отлично. Доверься им".
   "Хорошо."
   Экономка взяла пирог у Суки. "Те, кто шили ей в прошлый раз", - повторила она.
   - Мы будем помнить, - сказал я.
   Она прикусила, затем улыбнулась с полным ртом. "Я и забыл, какие они вкусные, какие вкусные и изысканные".
   "Мы делаем все возможное, - сказал Сьюки.
   "И мы молимся, чтобы на этот раз все было достаточно хорошо", - сказала экономка, откусывая еще кусочек. "Дайте мне четверть часа. Тогда иди."
   Она ушла от нас без всякой суеты, хотя мисс Вальдекарт задумчиво протянула ей руку. -- Что ж, -- сказала мисс Вальдекарт, -- можете звать меня Жозин, если вы знаете о Повелителях Ржавчины. Это, я думаю, было бы не хуже, чем личное знакомство.
   "Я Сьюки, а это Люси", - сказала Сьюки. Я коротко кивнул.
   - Поднимемся по черной лестнице? - спросила Жозин. - Или... есть сад, который...
   - Нам не понадобятся двери, моя дорогая, - сказал Сьюки, любезно улыбаясь. - Не по тому пути, по которому мы идем.
   У меня не было времени на добрые улыбки, так как я уже топтал ковер, чтобы подготовить ворота в подземелья. В любом случае, я часто не находила время для добрых улыбок, даже когда не было миров фейри, в которые можно было бы мягко вторгнуться.
   3. Подгорные пути
   Мадам быстро перебегает с места на место. Мадам знает. Места, которые ни секунды не будут лежать спокойно, прокладывают для нее дорожки, ровные, легкие и тихие, такие тихие. Стены пещеры Андерхилла имеют текстуру дерева, дуба и королевского дерева, но они не деревянные. Подобное дереву зерно кружится и извивается вокруг нас. Дерево добрее к человеческим голосам. Сьюки и я, как известно, поем на дорожках, что делает их немного более ухабистыми, совсем немного, и/но неровности переносят гораздо легче, чем тишину.
   В этом случае мы пели так весело, как только могли, хотя манеры Андерхилла склонны превращать наши гармонии во что-то более меланхоличное. Мы привыкли к печали смертных в волшебных землях, но я подозревал, что Джозин нет. Вскоре мои подозрения подтвердились.
   - Я никогда, - сказала Жозин, запыхавшись, - никогда, никогда не была здесь прежде.
   - Не думаю, - сказал я.
   - Как ты... я видела светящиеся ворота, - сказала она.
   - Ворота из кости, - добавил я.
   - Как ты довел это до тебя?
   Я вздрогнул; она попала в самую точку. Я не создал врата, я призвал их своими шагами, своими словами и своей волей. Но у него тоже была воля, большая воля, чем мне было удобно, в чем-то, что не должно было жить или уже не жить.
   Как и земля под ногами.
   - Мадам многому учит, - сказал Сьюки, позволяя мне на время отвлечься. "Для нее удобно, если ее помощники могут действовать с существенной независимостью".
   - Как твои родители относятся к этому? - спросила Жозин.
   Затем настала моя очередь отпустить Сьюки. "Ни один из нас не находится в таком положении, когда наши родители уже несколько лет проявляют большой интерес к нашим делам. До того, как мы пришли на службу к мадам.
   Жозин удивленно покачала головой. "Меня сопровождали каждую минуту. Почти каждое мгновение". Она перебралась через пригорок на тропинке, созданный нашим разговором, как более мягкие неровности были созданы нашим пением. "Я почти не был за пределами наших земель, разве что в карете по дороге к друзьям".
   Я поднял руку, призывая к тишине, и Жозин замолчала, не нуждаясь в объяснении. Я свистнул по дорожке в тишине. Свисток вернулся почти сразу. Почти. Я нахмурился. Я не мог точно определить, что с ним не так. Я оглянулся на Сьюки, и она обняла Жозин, сумев вести ее без шума. Я снова свистнул. Эхо было нормальным.
   Я повернулся к ним и пожал плечами. "Я не могу найти ничего плохого прямо сейчас. Но минуту назад - что-то было. Я не знаю."
   - Может быть, лучше ненадолго не возвращаться домой, - сказала Сьюки.
   Оставаться в Андерхилле было рискованно. Мы были там не одни, и хотя Мадам учила нас путям Подгорья, они все еще могли деформироваться вокруг нас. Но, с другой стороны, если наша уловка не сработала, когда Повелители Ржавчины покинули дом Вальдекартов, лучше выяснить это сейчас, чем оказаться в ловушке в Андерхилле, окруженном Повелителями Ржавчины, или даже феями, которых легче остановить.
   * * * *
   Я нашел пещеру, где мы могли подождать, и защитил ее от магических глаз. Его стены были из прессованного углерода, и он блестел от влаги. Большинство людей в своей жизни не видят пещер, полных мокрых алмазов. Дороги Андерхилла наполнены множеством странных вещей, и моей первой реакцией было раздражение, что нам придется сидеть на такой твердой, мокрой поверхности или оставаться стоять. Но глаза Жозин были широко раскрыты, губы слегка приоткрыты.
   - Нравится, а? Я попросил.
   - Красиво, - сказала она.
   "Что ты сделал, чтобы разозлить Повелителей Ржавчины, такой маленький домосед, как ты?" Я продолжил.
   - Они не злятся, - мягко сказала она, проводя пальцем по капающему камню, а затем вытирая воду о подол своего платья.
   - Тогда почему ты бежишь от них?
   - Они не сердятся, - повторила она, и на мгновение я уже собирался потребовать, чтобы она ответила на мой вопрос. Тогда я увидел суть.
   - Ты им слишком нравишься.
   - В самом деле, слишком хорошо, - сказала Жозин.
   - А как они узнали, насколько ты им нравишься, если ты такой домосед? Я сказал. "Как девушка, которая все еще находится под впечатлением от алмазной пещеры, которая все время сопровождала и почти не покидала земли своей семьи, попала в поле зрения Повелителей ржавчины?"
   Она опустила голову. "Был маскарад с моим двоюродным братом. Это была большая шумная игра, которую мне не разрешено посещать, чтобы я...
   - Чтобы не разрушить свои шансы на блестящую партию, - очень сухо сказал Сьюки. "Мы знаем, как эти вещи работают, хотя и не живем ими".
   Жозин взглянула на нее с некоторым беспокойством. Я думаю, она решила, что Сьюки была милой, и, возможно, переосмыслила свою оценку. - Маскарад был? - подсказал я.
   - Моя кузина меня жалеет, - сказала Жозин. - По крайней мере, мне было жаль. Теперь он чувствует себя виноватым, я полагаю. Но он всегда думал, что это позор, что мне не разрешают больше выходить на улицу. Он помнит, когда мы были детьми, как я был таким же смелым, как и он, и таким же быстрым с заклинаниями, и он не... он не видел причин, почему они должны обращаться со мной как с инвалидом.
   - А теперь? - сказал Сьюки.
   - У меня есть талант, - извиняющимся тоном сказала Жозин. "Я... это то, что я знаю, что могу сделать, а не то, что я знаю, как делать, если это имеет какой-то смысл. Это просто случается".
   - Что только что произошло?
   "Я снова все исправила", - сказала она.
   Сьюки и я переглянулись. - Ты обращаешь время вспять? - спросила Сьюки, скрывая свой скептицизм лучше, чем я.
   "Нет! Я... они говорят, что ты не сможешь снова собрать Шалтая-Болтая, - сказала Джозин. "О яйцах и прочем? Они учат этому детей, потому что это правда, что нет смысла плакать над пролитым молоком, и ты не сможешь снова собрать Шалтая-Болтая, потому что он яйцо, а разбитые яйца так не работают".
   Я полагаю, Сьюки задумалась, нахмурившись. Я знаю, что был. Слово, которое искала Жозин, было "энтропия". Были профессора, которые приходили к мадам, как все приходили к мадам, и она настаивала, чтобы они относились к нам, ко мне и Сьюки в особенности, но и ко всем остальным, как к людям, на равных. Для профессоров обращаться с кем-то как с равным означает рассказывать им очень подробно, что вы выясняете, или что вы можете выяснить в ближайшее время, или что, как вам кажется, вы поняли только что минуту назад, если вы не ошиблись в математике. . Вскоре они обнаружили, что люди, управляющие публичным домом, не говоря уже о самих шлюхах, очень и очень стараются не ошибиться в математике.
   И то, что выяснял один из них, называлось энтропией.
   Это было именно то, о чем говорила Жозин, вещи разваливались, некоторые вещи происходили только в одном направлении, а не в другом. Это была величайшая радость и величайшая сила Повелителей Ржавчины. А здесь Жозин говорила, что может изменить ситуацию, но они совсем на нее не злились, и это не имело для меня особого смысла.
   Пока я думал обо всем этом, через вход в пещеру прошла ржанка, ковыряя и клюя свою маленькую крапчатую коричневую головку так небрежно, как только может быть птица. Сьюки нахмурилась, и я сделал быстрое заклинание, чтобы видеть сквозь иллюзии и сдвинутые формы. На самом деле это был ржанка, вылупившийся и выросший. Сьюки и я переглянулись.
   -- О, маленькая птичка, -- сказала Жозин. - Это волшебная птица?
   Я посмотрел на нее, пораженный. Я не мог себе представить, чтобы кто-то мог сказать такое и не вызвать у меня желания снять свой прекрасный, хорошо сделанный сапожок и поколотить ею ее. Каким добрым должен быть кто-то, чтобы попросить меня посмотреть на милых маленьких фей-птичек, когда мы пытаемся защитить ее от некоторых из самых неприятных сил магии, допущенных в городские ворота? По-видимому, не очень мило, потому что Жозин удавалось сделать так, чтобы это звучало как будничное.
   - Нет, это просто ржанка, - сказал я. Жозин кивнула, как будто это было обычным явлением. Я встал со своего сырого сиденья и стал смотреть, как летит ржанка.
   - Как ты и сказал, - озабоченно сказал Сьюки, - всего лишь ржанка.
   - А где мы найдем ржанок?
   -- Вдоль берега моря, -- сказала Жозин с сердечным весельем.
   Я посмотрел через плечо. Сьюки не выглядел таким веселым.
   - Вдоль... берега, - повторила она.
   В алмазной пещере было сыро, но мы ничего об этом не подумали; погода в Андерхилле может быть капризной и, безусловно, загадочной для таких, как мы. Но мы оба знали, что в нескольких милях от того места, где мы стояли, не должно быть морского берега или чего-то еще, что ржанка могла бы принять за берег.
   Я последовал за ржанкой. Сьюки и Жозин последовали за мной. Пловер не обращал внимания. Я жестом попросил их подождать, когда мы доберемся до черты, где моя защита от магического шпионажа сработает, и продолжил идти.
   Кто-то - или что-то - или сам Андерхилл - погрузил океан туда, куда мы хотели попасть.
   До этого момента я не был уверен, что мы хотим уйти прямо сейчас, и я был готов задержаться в алмазной пещере и поговорить с Жозин еще немного о том, что именно произошло на балу-маскараде, который она так глупо посетила. , чтобы ею заинтересовались Повелители Ржавчины. Но в ту самую минуту, когда я увидел этот неуместный океан, я понял, что мы должны вернуться к мадам и как можно скорее. Я поспешил обратно к Сьюки и Жозин. Ржанка, по-видимому, поспешила к тому, за чем ржанки посчитают нужным спешить.
   - Неожиданный океан, - сказал я. Я увидел белки глаз Жозин, и меня на мгновение позабавило, что она, кажется, решила, что я сошел с ума.
   - О боже, - слабым голосом сказал Сьюки.
   "Мы не можем остаться".
   "Нет, если они раздают океаны, не отметив заранее место", - согласился я.
   - Я останусь с... с Джозиной на минутку, - сказала Сьюки.
   - А я позвоню Дженни, - сказал я, заканчивая ее мысль. "Хорошо."
   Я очень осторожно, пуговица за пуговицей, снял сапоги, а потом и чулки. Я передал их Сьюки вместе с зонтиком. Она приняла их с невозмутимостью, хотя Джозин смотрела на них. Затем я вытащила свои нижние юбки из-под платья, пока у меня не осталось только платья и сорочки. Это остановило взгляд Жозин; она вежливо отвела взгляд.
   Я оставил их стоять там, а Сьюки сложила мои нижние юбки с присущей ей аккуратностью. Я подобрала юбки под мышки и зашла по колено в неуместное море. Я не часто ходил вброд или купался в озерах с тех пор, как присоединился к штату мадам, поскольку это не то, чем будет заниматься человек того класса, к которому я сейчас принадлежу.
   Но в детстве я резвился, как молодая выдра, со своими бедными двоюродными братьями, поэтому я знал, как устойчиво стоять на течениях, и я знал, как озера могут ощущаться под моими пальцами. Я не представлял себе, что моря сильно отличаются: есть и стандартное песчаное дно, и замшелое каменистое дно, и остроконечное каменистое дно, и засасывающее илистое дно. Все камни и почва под водой были измучены водой, и они это чувствуют.
   Здесь я вообще не чувствовал отдельные камни. Это был необветренный камень, какой я ожидал найти под ногами в пещере, которая никогда не касалась моря. Ходить босиком было не особенно удобно, и я не был так уверен в своей опоре. Так что до колен пришлось бы делать.
   Тихо, чтобы Жозин меня не услышала, я позвал своего коллегу, своего союзника, своего друга. И Дженни пришла.
   Дженни жила со мной, Сьюки и другими у мадам четыре года. Они с мадам достаточно быстро поняли, что она была неудачницей как шлюха - как я и Сьюки, - но, в отличие от меня и Сьюки, у нее не было талантов к дипломатии, управлению или к организованному колдовству.
   Однажды мы обнаружили, что у Дженни была сильная склонность к оборотням. По причинам, которые никто из нас не мог понять, а Дженни не могла сформулировать, она любила оборотней, а они любили ее. С остальными из нас они держались отстраненно и настороженно. Дженни, возможно, также была одним из их пушистых детей, несмотря на всю осторожность, которую они проявляли к ней.
   Два года назад одна из их числа, Лизетт, влюбилась в смертного мужчину. Она решила, что проведет с ним свои дни на суше, но отдать ему свою тюленью шкуру, чтобы сдержать ее в сделке, казалось им обоим несправедливым бременем. Вместо этого она отдала его Дженни, но не навсегда, а на некоторое время. Дженни проводила свои дни в водах Андерхилла, резвясь с селки, которые приняли ее если не как одну из них, то уж точно как дорогого друга и ту, кто поможет поймать странную рыбу, населявшую эти воды.
   Что мы все знали - о чем никогда не говорили ни слова, - так это то, что каждый день, прожитый Андерхиллом, Дженни меняла ее, ей было труднее вернуться домой, и мы не знали, что она будет делать в тот день, когда ее шелки-подружка захочет. ее кожа обратно. У нас не было ни земной идеи, ни идеи Андерхилла. Но так как никто из нас, вплоть до Мадам, понятия не имел, что в любом случае сделает Дженни, никто не пытался ее остановить.
   Девушка-тюлень игриво понюхала мою ногу, а потом ее ласты одним движением откинули голову назад, и это оказалась Дженни в плаще из тюленьей шкуры, стоящая в воде рядом со мной.
   - Я бы хотела, чтобы ты был здесь из любви ко мне, - сказала она без предисловий. "Привет, Люси. Что случилось?"
   Я быстро обнял ее и объяснил, как мог.
   Дженни вздохнула. - Она умеет плавать?
   - Я не имею ни малейшего представления, - сказал я.
   "Узнай, а? Я не уверен, что смогу довести вас до точки, где вы сможете найти нить, чтобы снова сплести дверь к мадам, не поплавав хотя бы немного.
   - А если она не сможет?
   "Тогда я зову сельки помочь ей, а мадам в долгу перед оборотнями ради маленького смертного клиента, которого она никогда не видела".
   Мое сердце замерло. "Я спрошу ее, но я не могу себе представить, где бы она научилась. Я не могу представить, где ей разрешили учиться. Это не то, что делают ее люди...
   - Я знаю, - мрачно сказала Дженни.
   Я побрел обратно к берегу, неловко скользя ногами. Я так и не потеряла равновесие, но подол моего платья все равно промок насквозь. К тому времени я была почти уверена, что платье будет полной потерей, что было позором. Мне понравилось это платье. Но среди вещей, которым я научился у мадам, была расстановка приоритетов.
   Я сняла платье, стоя перед ними в своей рубашке. Сьюки вздрогнула и начала расстегивать собственное платье. "Ты умеешь плавать?" - спросил я Жозин.
   - Нет, - сказала она.
   Сьюки посмотрел на меня.
   - Мадам придется задолжать селкифолкам, - сказал я.
   - А другого пути нет? - спросил Сьюки.
   Я поднял бровь и позволил ей самой подумать над альтернативами. Если мы выйдем из Андерхилла в неизвестной точке, мы можем оказаться за много миль от города или за вселенные от него, и мы не сможем сказать, как вернуться туда, откуда пришли, - если мы вообще пережили это путешествие. Самые известные рассказы о детях, взятых в Андерхилл, - это те, которые просто живут там, как Дженни, но никто не говорит о тех, кто блуждает в другой вселенной, а потом в другой, и о которых никто никогда не видел и не слышал.
   Возможно, Справедливый Народ знает, как выследить одну из нас, если она отклонится от этой вселенной, но если так, то они не говорят. Мадам освободила бы эти пути для нас, если бы могла. Мадам открывает много путей. Но этот путь не открыт даже для нее.
   И возвращение в дом Жозины тем же путем, которым мы вошли, не поставит нас в лучшее положение по отношению к Повелителям Ржавчины, а ожидание того, что море снова сдвинется, может принести нам больше вреда, чем пользы.
   Сьюки все это придумала сама. - Ну что ж, - вздохнула она. - Скажи Дженни, что наш подопечный не умеет плавать, и давай продолжим.
   В очередной раз Жозин была более игрива, чем мы могли ожидать от молодой женщины ее воспитания. Она не поднимала суеты из-за того, что оставила свое прекрасное платье или вышла в рубашке, чтобы ее шлепали селки. Я подозревал, что пещера заставляла ее чувствовать себя так, как будто она была в помещении, в каком-то уединенном месте, но, возможно, это было просто из-за того, что она была необычайно благоразумна.
   Или необычайно напуган Повелителями ржавчины.
   Я уже давно не плавал, и Сьюки, думаю, то же самое. Селки были там, чтобы помочь Жозин, но я был так же рад, что время от времени меня подталкивали. Полагаю, мы плыли всего полчаса, а может, и меньше. Мне казалось, что это намного больше. Затем один из селки толкнул меня сильнее, чем их услужливые толчки, и я ударился пальцами ног о дно.
   Я встал. Вода была мне выше пояса, но спокойная. Пока Сьюки и Жозин ждали, переводя дыхание, я протоптал дорожку к воротам, которые должны были привести нас обратно к мадам в целости и сохранности. В тот день я никогда не видел ничего более гостеприимного, чем шкаф на лестничной площадке черной лестницы. Я сделал мысленную пометку послать кого-нибудь собрать лишнюю воду, которая пролилась на второсортные ковры, когда мы переходили дорогу, но на данный момент я был доволен тем, что сидел на мокром второсортном ковре в своей рубашке и устало смеялся и дышать с Sukey и Josine.
   4. Искусство неземных наслаждений
   Было бы чересчур просить Повелителей Ржавчины избегать нашего заведения, пока в нем находится Жозин Вальдекарт. Повелители ржавчины, как и все другие лорды силы, посещающие наш город в пограничных землях, знают, что им нравится. И, как и многие другие, то, что им нравится больше всего, это именно то, что есть у нас.
   Это то, как мы зарабатываем на жизнь.
   Мы все знаем, когда Повелители ржавчины входят в дверь. Мы можем их слышать, чувствовать и обонять; мы могли бы даже без обучения мадам. В менее высококвалифицированной атмосфере в комнате становится тихо, когда в нее входит один из Повелителей ржавчины. Здесь мы слишком вежливы для этого, и они это ценят, хотя сами не умеют говорить о манерах.
   Их ноги тяжело падают на ковер, а вокруг них стоит запах ржавчины и гниющих листьев, который не сразу рассеивается, сколько банок попурри / мы не расставляем и как тщательно / мы не отмываем вещи, к которым они прикасаются. отмываются. Голоса у них не громкие, но скрип их разносит. Они менее яркие, чем обычные феи, с более прожилками и пятнами, чем у таких, как мы, и они блестят, как масляное пятно на воде.
   Повелители ржавчины должны быть очень популярны среди нашего местного населения фей: все, что истощает силу холодного железа, хорошо, даже любимо, в нашем ремесле. Почти что угодно.
   Но Повелители ржавчины - нет. Часть проблемы, конечно, в том, что они не могут полностью разрушить холодное железо. Железо - это элемент. Связывание его с другими элементами, в ржавчине, не заставляет его исчезнуть, и хотя пачкать фей ржавой пылью гораздо менее драматично, чем бить их мечами, это все равно оказывается угрожающим. И оказывается, что грубое разрушение делает бессмертных неудобными. Я так понимаю, он бьет слишком близко от дома.
   В любом случае, мы настолько осторожны, насколько это возможно, отделяя Повелителей Ржавчины от обычной клиентуры, и они посещают нас, но редко и в небольшом количестве. Теоретически удержать их подальше от Жозин не составит труда.
   Поэтому с чувством неизбежности, хотя и неприятным, я осознал, что если мы не останемся в чулане на лестничной площадке навсегда, то дверь, которую я открыл с подъездов Андерхилла, ведет нас прямо мимо их секции; и что, конечно, некоторые из них присутствовали.
   - Я чувствую их запах, - прошептала Жозин, прижавшись к кремово-соломенным обоям своей мокрой нижней юбки. Волосы у нее сползли на затылок, и впервые она стала похожа на упавшую в обморок благородную маргаритку, какой я от нее и ожидал.
   - Мы не позволим им схватить тебя, - сказал я. "Мы не будем, и мадам не будет. А это дом мадам.
   - Однако мадам не понравится, если возникнут проблемы, - сказала Сьюки.
   - Может, вернемся и возьмем тюленью шкуру Дженни? Я попросил.
   Сьюки нахмурилась. - Если бы она дала. И если это не вызовет у них подозрений, тюлень, шлепающийся по коридорам. Даже у прирожденных селки манеры у мадам куда лучше.
   Я вздохнул. "Почему те, у кого нет манер, считают, что они могут зазнаться с теми, кто с ними? Если бы мы возразили, что они грубы, они бы посмеивались и не обращали на нас ни малейшего внимания".
   К счастью, а может быть, это был признак хорошо управляемого дома, что одна из наших девушек, Тереза, выбрала именно этот момент, чтобы подняться по черной лестнице. Даже среди наших девушек Тереза необычайно благоразумна. Она не сказала ни слова на наше полуодетое, замызганное состояние, только моргнула, а потом очень осторожно поздоровалась с нами.
   - Мы только что ушли с дорог Подгорья и избегаем Повелителей Ржавчины, - сказал я тоже тихо. - Это мисс Вальдекарт, клиент, которого мы защищаем.
   "От Повелителей ржавчины".
   "Да."
   Тереза внимательно оглядела нас. - Тебе нужно что-нибудь сухое.
   "Идеально."
   - Мы можем достать тебя... - Тереза колебалась.
   - Ты работаешь в отделе Повелителей Ржавчины?
   - Да, - сказал Сьюки.
   - Когда меня вызовут, - сказала Тереза. "Не всегда. Но у меня есть комнаты. У меня есть место".
   - Мы можем уйти отсюда куда-нибудь, что не будет рядом с их...
   Тереза покачала головой. - Но я побегу.
   - Им не нужны мы с Люси, - сказал Сьюки. - Им нужна Жозин. Они могут даже не знать, что мы защищаем ее.
   Тереза вздрогнула. "Я бы не стал недооценивать то, что знают Лорды Ржавчины".
   - Тем не менее, если у тебя есть выбор, бросить ее им или нам...
   - Я понимаю, - сказала Тереза. "Тогда пошли."
   Она спустилась по лестнице и выглянула из-за перил. Я вздохнул, не зная, какой от этого прок. Воздух был наполнен запахом Повелителей Ржавчины. Они были рядом. Я бы не смог сказать, насколько близко. Придерживая промокшую одежду, чтобы не захлебнуться, Сьюки, Жозин и я последовали за Терезой вниз по лестнице. Тереза проскользнула по коридору, оглядевшись, а затем жестом пригласила нас следовать за ней в ее комнату.
   К счастью для всех нас, Тереза была крупнее любой из нас, хотя и не такой высокой; мы никогда не станем светскими дамами, одолжив ее одежду, но они прикроют нас достаточно прилично для дома мадам, достаточно прилично, пока мы не доберемся до своих вещей - или, в случае Жозин, до своих. В тишине комнаты Терезы я стал думать, какое из моих платьев мне меньше всего нравится, с какими чулками я мог бы расстаться. Щедрость - это добродетель, но в этом доме мы стараемся никогда не доводить добродетель до крайности.
   - То, что ты делаешь, - сказала Тереза, качая головой. Я смотрел на зрелище в ее третьем по величине халате, с волосами, заплетенными в длинную мокрую косу, но держался гордо.
   "Мадам обслуживает своих клиентов. Ты знаешь что."
   - Я знаю это, - сказала Тереза, - и я только рада, что служу им по-своему, а не по-твоему. Теперь, когда ты не капала на ковры и не оставляла за собой следов, как нам доставить тебя в безопасное место?
   Я замерз. Конечно, мы оставили мокрый след. - Скажи одному из слуг, что я попросил их выпарить все ковры в этом крыле, - сказал я, стараясь говорить спокойно.
   Жозин была единственной, кто не смотрел на меня так, как будто я потерял рассудок. Пароочистители работают с ручным приводом и очень громкие. Они не могут управляться менее чем четырьмя людьми, а шесть полезнее. С запахом, шумом и всеми причастными людьми они могли бы быть более заметными, только если бы мы установили на них мигающие огни и, возможно, какой-нибудь трассер, проникающий в Подгорье. Некоторые из наших девушек утверждали, что, когда мы запускаем пароочистители в их выходные, вы уже можете слышать звуки аж до Андерхилла.
   Я думал обо всем этом.
   Я также думал, что мисс Жозин Вальдекарт - самый последний человек, которого друзья или родственники - или, что более важно, ее непримиримые и навязчивые враги - ожидают увидеть работающим пароочистителем в холлах публичного дома. Даже такой очень качественный публичный дом, как наш.
   Тереза ответила: "Они будут в холле с пароочистителем через полчаса".
   Я кивнул. "Хороший. Мы выйдем и присоединимся к ним, и это по крайней мере выведет нас из этого крыла. Тереза, попроси кого-нибудь отвлечь Повелителей Ржавчины, пожалуйста. Танцуй для них. Что-нибудь. Постарайся не поднимать голову, Жозин.
   - Я сломаю его?
   Сьюки рассмеялся. "Моя дорогая девочка, это пароочиститель, предназначенный для самых новых и самых непритязательных служанок. Мы делаем их прочными. Все, что вам нужно сделать, это повернуть рукоятку и надеяться, что ваши руки не отвалятся".
   - Звучит... Я могу это сделать, - сказала Жозин.
   Она почти не могла. Конечно, на пароочистителе нет заклинания, от которого у людей оторвались бы руки, но она не привыкла к такому напряжению. Справедливости ради, Сьюки и я тоже больше не были; и уж точно не после получаса непривычного купания. Слугам, которые были с нами, приходилось делать львиную долю работы, бедняжки.
   Когда мы, лязгая и ругаясь, подошли ближе всего к Повелителям Ржавчины, я почувствовал их запах. У меня было запоздалое осознание того, что мы со Сьюки могли просто уйти в свои комнаты и позволить Джозин и слугам разобраться с пароочистителем. Но как бы она ни сохраняла голову, я не верил, что это навсегда.
   У нас не было времени на ванну, когда мы были благополучно в своем крыле, но быстро помыться мы не могли. Мы снова уложили волосы, и я одолжил Жозин зеленый шелк, из-за которого я выглядел грязным. (В свое время мне удавалось быть приземленным. Грязным, нет, никогда, когда я мог с этим поделать.) Я ожидал, что это будет постоянная ссуда. Мы устроились в гостиной, выпили большие чашки чая и попытались притвориться, что имеем некоторое представление о том, что делать дальше.
   - Всегда есть... - сказала Сьюки.
   - Я мог бы попробовать заклинание, которое... - сказал я.
   Жозин сказала: "..."
   Я действительно собирался съесть еще одно печенье или что-то в этом роде, потому что проголодался. Очевидно, я больше устал, чем проголодался, потому что я на мгновение закрыл глаза, и во рту у меня появился привкус шерсти, когда я услышал: "Разве вы трое не красивая картина! Я должен посмотреть, не хочет ли этот маляр использовать вас в качестве моделей. По крайней мере, ради него ты, похоже, останешься на месте.
   Мы все подпрыгнули и повернулись как один.
   Мадам была там.
   5. Удаление пятен и другие услуги прачечной
   Мадам стара, или была бы стара, если бы она позволила времени безнаказанно вторгаться в ее границы. Поскольку она не может, она просто немного блестит по краям, где время отскочило от нее и оставило ее самой. Она всегда носит белое платье с белой или переливающейся вышивкой, белые чулки и белые тапочки, а ее сумочка-шарм тоже белая на белом. Под газовым светом, звездным светом или свечами Мадам сверкает.
   Никто не знает, что она делает на солнце.
   Она любезно протянула Жозин руку, повернувшись так, словно Жозин собиралась поцеловать ее. Вместо этого Жозин потрясла его, и мадам улыбнулась. - Мисс Вальдекарт, - сказала она. - Кажется, ты навлек на себя немало неприятностей.
   - Да, мадам, - сказала Жозин. Ее голос оставался ровным, и я гордился ее мягко воспитанной неопытностью. Очень немногие молодые дамы ее происхождения могли бы так хорошо вести себя перед лицом самого печально известного владельца публичного дома в городе, после бегства из Андерхилла и отмокания, одетые в одолженный купальный халат и нижнее белье шлюхи.
   - Джозин собиралась рассказать нам , что именно произошло на маскараде, что привлекло к ней внимание Повелителей Ржавчины, - сказал я. - Но вещи продолжают мешать.
   Жозин стыдливо посмотрела на мадам. - Видишь ли, я никогда не был на такой вечеринке.
   "Осторожно воспитана", - сказала мадам с оттенком грусти.
   - Совершенно верно, мадам, и не так много в мире. Говорят, что Повелители Ржавчины упоминаются чуть ли не как страшилки для детей. Никто не ценит социальную реальность представления им на вечеринке".
   - И вас представили?
   - Нет... per se, - ответила Жозин, еще больше краснея. "Там была ледяная скульптура. Он был в форме кролика...
   - Это было на равноденствие? Мадам прервала.
   "Да, весеннее равноденствие. Полагаю, это было не так давно". Джозин поиграла бахромой одолженного халата, потом взяла себя в руки. "Воздух был достаточно холодным, чтобы кролик растаял, но медленно, всего несколько капель из носа и ушей. А потом они пришли, и один из них показал на кролика и засмеялся, и он с плеском рухнул в лужу воды, которая залила стол и прохожих".
   "А потом?" - подсказала мадам, когда Жозин, казалось, не хотела идти дальше.
   - И я... я была... расстроена, - сказала Жозин.
   - Вы рассердились, - сказала мадам.
   - Мадам, я был.
   - Что случилось, когда ты разозлился?
   - Другие девушки злятся и ломают вещи, - торопливо сказала Жозин. "Расчески, или фарфоровые тарелки, или стеклянные вазы. Я злюсь, и все... исправляется само собой. И скульптура зафиксировалась. Там снова был ледяной кролик. Оно вырвалось из лужи. Судя по их взгляду, я думаю, они подумали, что могли разозлить ундину, которая теперь шла за ними. Но нет, это был всего лишь я, они достаточно скоро увидели, что это был просто кто-то . И они должны были выяснить, кто посмеет их пересечь и у кого хватит сил".
   Кролик сформировался из лужи? Я задавался вопросом, мог ли я рассердить мисс Жозин Вальдекарт из-за лунного грота моего брата. Конечно, это стоило бы больше, чем ледяной кролик, стекающий в никуда. Двоюродный брат, истекающий кровью на ночных улицах, друг, сгорбленный с костяным плетением... и сила этой девушки восстановила лапинских идолов. Даже не ложные боги. Ложные кролики.
   Меня так много среди них, богатых и могущественных, что иногда я забываю, как они меня злят.
   Или, может быть, дело в том, что в эти дни я так сильно один из них.
   Я перевел взгляд на лицо мадам. Она молча рассматривала Жозин. Жозин, честь ей, ответила тем же.
   - Как они узнали, что это ты?
   - Они забрали одного из слуг, - сказала Жозин. "У них были ножи, ножи ржавые, но острые, и они выхватили одну из страниц, словно из воздуха, и прорезали на его плоти линию, смертельную линию, если бы меня там не было. Если бы я не вмешался".
   И моя мысль о моем двоюродном брате не была преждевременной. Она сделала это, не дала ржавому лезвию пролить в ночь молодую жизнь, будь то на грязных булыжниках или мраморных плитах. Я мог быть доволен тем, что помог ей плавать. Она была тем, кем была, а не маленькой тряпичной куклой со способностями.
   "Они всегда будут хотеть тебя, - сказала мадам. "Если ты не найдешь способ защититься от них, они будут преследовать тебя. Они любят разрушать, и вы даете им возможность разрушать снова и снова. Если вы в их власти, они могут снова и снова перерезать горло этому пажу. Ты понимаешь? Им не нужно искать что-то новое, чтобы разбить их, пока они не выжмут всю радость из одной игрушки, если вы с ними. Вы не должны позволить им забрать вас".
   - Леди, я знаю это.
   "Ты?"
   Мне пора было говорить. "Мадам, она была храброй в Подгорных тропах. Она не умеет плавать, но позволила селки забрать себя и пыталась помочь им со своим собственным содержанием, своим собственным... воспитанием. У нее есть мужество, мадам. Она делает все возможное".
   -- Как и вы, верная Люси, -- сказала мадам.
   "Я попробую."
   Сьюки сказала: "Мадам, мы опасаемся, что они учуяли ее запах в здании. Люси было не так много места, чтобы открыть ворота в новой воде Андерхилла. Мы подошли очень близко к комнатам, которые они используют, и Жозин почти не пряталась от них. У нас может не быть много времени".
   Мадам выпрямилась. "Я хозяйка этого места или кто-то другой? Ибо истинно говорю вам, у него нет господина".
   - Да, - сказал Сьюки, - но Повелители Ржавчины не уважают людей.
   - Они уважают силы, - сказала мадам. "Мы благополучно проведем ее через это".
   Мы все кивнули; если мадам так сказала, значит, так оно и было - не потому, что она была всемогущей, а потому, что она чувствовала собственные ограничения, даже когда они были далеко за пределами наших.
   - Еще одно, - сказал я. - У мисс Вальдекарт - Жозины - есть экономка, которая хочет передать вам сообщение. Она хочет, чтобы вы знали, что дочери тех, кто шил для вас в прошлый раз, готовы.
   Мадам задумалась. "Они. Это действительно приятная новость.
   - Мадам, что вы... что она имела в виду?
   Она улыбнулась мне. "В добрый час, мой цветок. В настоящее время. Мисс Вальдекарт. Я хочу, чтобы вы слушали внимательно. Я могу помочь вам сейчас, и на этом все кончится, - сказала мадам. "Если Повелители Ржавчины придут за вами на следующей неделе, это не будет моей заботой, но моя цена будет той, которую вы сможете заплатить в течение следующих нескольких месяцев. Эта стоимость будет измеряться в серебре".
   "Или же?" - подсказала Джозин.
   "Или вы можете выбрать то, что выбрали эти женщины до вас", - сказала мадам. "Верность. Я поддерживаю свой народ, как они могут подтвердить. Мои силы, мои навыки, мои связи - все это они могут использовать. Люси и Сьюки знали, что я приму их долг перед селки за ваше спасение. Они подумали, будет ли это лучшим решением. Но им не нужно было советоваться со мной, и они не боялись моего гнева за это. Потому что мы доверяем друг другу".
   Даже по прошествии всех этих лет я чувствовал тепло, услышав, как она это сказала. Сьюки потянулась и сжала мою руку.
   - Я тебя не знаю, - сказала Жозин. - Но сегодня днем я немного познакомился с этими женщинами. И если они тебе поверят, я думаю, что поверю.
   Я не смел смотреть на Сьюки, потому что она будет хныкать, а мне не хотелось хныкать самому. Вместо этого я выглянул в холл, где раздалось легкое трепетание.
   Был ржанка. Я наклонил голову, чтобы подумать. У нас в доме обычно не было ржанок; в то время как мы обслуживаем широкий спектр вкусов и интересов, наблюдение за птицами, увы, не предлагается; по крайней мере, не традиционного вида. У меня есть несколько идей, что мог бы получить джентльмен, попросивший Сьюки назначить ему девушку, которая была настоящим орнитологом, но они не казались ужасно относящимися к настоящей ржанке под рукой.
   - Мадам, - мягко сказал я, - у нас проблема. Она повернулась ко мне, и я указал на птицу. - Они снова двигают воды Андерхилла.
   - Так не пойдет, - сказала она так тихо, что нам всем пришлось напрячься, чтобы ее услышать.
   "Чего они хотят?" - испуганно сказал Сьюки. - С чего бы им... они могли выбрасывать на берег селки или топить других фейри. Наверняка они не хотят, чтобы их кузены организовались против них.
   "Они бьются об заклад, что мы не хотим, чтобы кто-то организовался против нас", - сказал я.
   Все с любопытством посмотрели на меня. - Зачем? - спросил Сьюки.
   Я мотнул головой в сторону Жозин. - Она у нас. И они хотят ее. Все это для того, чтобы выманить ее.
   "Я должна была немедленно пойти к ним", - сказала Жозин.
   Мадам наградила ее одним из самых холодных взглядов, которые я видел за все время пребывания в доме. - Если бы ты так думал, ты бы никогда не поступил ко мне на службу.
   Жозин склонила голову. - Нет, ты прав. Я не сдамся им. Я отдаю себя в твои руки; направь меня, и я буду сражаться".
   Мадам улыбнулась. Я думаю, что все эти годы она скучала по тому времени, когда была генералом. Я понятия не имел, сколько это время придет снова.
   6. Замки без ключей
   Я не был уверен, что покидать дом Мадам было лучшей идеей, но Повелители Ржавчины все еще были там. Если бы они остались, это разрушило бы бизнес, а Жозин этого не хотела. Я думаю, мадам почувствовала облегчение, что ей не пришлось представлять это как первое испытание лояльности Жозины, хотя, конечно, это могло быть и первым испытанием мадам.
   Мы спустились в подвалы, туда, где река текла под зданием небольшими каналами для приема товаров или, время от времени, для покупателей, которые предпочитали еще большую осмотрительность, чем могли дать шарф, домино или заклинание. Там внизу пахло сыростью, но грузчики и вышибалы мадам были такими же верными, как и все мы, не пуская армии мышей, а также людей-захватчиков. Мы договорились о лодке - боюсь, ничего более изящного, чем гондола; все они были на службе - и ждали, когда он вернется с поручением, с которым его прежде послали. И они пришли.
   Их было четверо, и все они были одеты в ржавые черные плащи, краска с которых сползала полосами. Их лица тоже были в полосах, с красно-оранжевыми прожилками, похожими на листья на белой поверхности. Они могли бы быть прекрасны, если бы не были так ужасны.
   Запах ржавчины почти не ударил меня вовремя, с водянистым запахом канала рядом со мной. Я развернулся и толкнул Сьюки и Джосин за собой. - Не надо, - сказал я. "Она одна из наших. Вы будете сожалеть об этом."
   "Мы тратим удивительно мало времени на сожаления", - сказал один из них. Его голос походил на визжащую петлю.
   "Просто приезжайте к нам", - сказал другой. Его голос был намного ниже, что-то падало в очень темную яму. "Не причиняйте беспокойства другим".
   - Она не будет, - сказал я, когда Жозин ничего не ответила.
   Первый поднял руку, и позади нас я услышал, как наша лодка раскололась о воду. У гребца хватило здравого смысла плыть в другом направлении, и они не сделали ничего, что я мог слышать, пока брызги отступали к самой реке.
   Защитный амулет на моей шее рассыпался в прах. По вздоху, который я услышал позади себя, я понял, что у Сьюки тоже. Они не тратили время на отбрасывание заклинаний, чтобы посмотреть, на что способны наши амулеты, они обратились прямо к источнику.
   Так и я сделал. Несколькими быстрыми жестами и рывком силы из реки я отрезал им доступ к Андерхиллу. Что обычно делает магических существ слабыми и злыми, иногда достаточно разъяренными, чтобы пробовать что-то, что не сработает, и тогда они у меня есть.
   Повелители ржавчины не моргнули. Один из них улыбнулся или попытался улыбнуться; по морщинам на его лице нельзя было сказать, что ему это удалось. Каменная дорожка под нами заскрипела, и моя правая рука пронзила острую боль. Хотя я знал, что не должен смотреть вниз, я смотрел.
   Моя рука сморщилась. Я был похож на старуху, у которой столько лет назад случился апоплексический удар, что мышцы ее больной руки уже не поддавались восстановлению. Через мгновение это произошло.
   "Она будет у нас", - сказал тот, голос которого был похож на падение. "Мы будем. Вам нужно только выбрать, будем ли мы иметь и вас".
   Я стиснул зубы. - Боюсь, это единственный способ.
   - Боюсь, - сказал тот, кто раньше ничего не говорил. "Хороший. Тебе следует бояться".
   И я был, о, я был. Голос у него был не такой, как у других. Это был голос обыкновенного мужчины, легкий тенор, такой голос можно услышать на костюмированном балу. Такой голос мог убедить вас, что потрескавшиеся линии ржавчины были лишь гротескной маской, пока не стало слишком поздно. И я действительно испугался, потому что те, кто послал меня одного и раненого к мадам много лет назад, говорили точно так же, как он.
   Но теперь я знал больше, чем тогда. Я наложил на одного из них нерушимую связь. Я чувствовал, как он добился успеха, и из его замерзшего горла вырвался булькающий вой. Сьюки позади меня захныкала и упала, и я почувствовал, что все остальное тело отказывается. Я бы не смог получить другой. Этого было бы недостаточно. Я увядал, умирал от старости. Я пытался дотянуться до успокаивающей магии реки, но не мог собраться с силами.
   Мадам будет недовольна.
   И тут я почувствовал, что остыл, выпрямился, и Повелитель Ржавчины легким теноровым голосом засмеялся в чистом злобном восторге.
   - Я знал, что ты не сможешь сопротивляться этому, - сказал он. - Не самоотверженная мисс Вальдекарт, правильно воспитанная, такая утонченная. Ты не мог позволить другому умереть за тебя, и уж точно не таким образом.
   Я был слишком занят, вдыхая воздух в свои омоложенные легкие, чтобы возражать. Жозин просто сказала: "Нет. Я не мог."
   - Тогда займи свое место с нами. Мы можем сделать это снова, и мы это сделаем, если только ты не придешь.
   Я осмелился оглянуться. Сьюки тоже задыхалась, судорожно разминая свои гладкие руки. Жозин склонила голову набок, как маленькая ржанка.
   - Я бы так и сделала, - сказала она, - если бы думала, что буду вашим пределом. Но вы, милорды, именно таковы, как научила меня моя дорогая мать: вы должны ограничивать себя.
   - Это единственное, чего мы не будем делать, - сказал визжащий. Он снова поднял руку, и я вздрогнула. Это стыдило меня. Я метнул взгляд на Жозин и начал стягивать нити, чтобы навсегда заморозить одну из них. Жозин едва заметно покачала головой. Я держал заклинание в состоянии ожидания.
   - Но вы должны, - говорила Жозин тоном, который подразумевал, что она убеждала их попробовать один из волшебных бутербродов с огурцом в дерзком и рискованном салоне послеобеденного чая. "Вы хотели привести меня в свою компанию с тех пор, как познакомились со мной. Я твой противоположный номер, и тебе нравится то, что я умею, не так ли? Больше, чем таланты девушек из этого дома? Вам просто нравится разбивать одно и то же на кусочки снова и снова".
   - Леди, - сказал тенор, - да.
   "Но я не люблю его, понимаете? Я не люблю его ни в малейшей степени. И хотя вы могли бы разрушить меня и моих соратников, хотя вы могли бы превратить нас в пыль в мыслях, я не думаю, что вы сможете оставить меня в живых против моей воли".
   Я ничего не мог сказать. Сьюке удалось только прошептать имя Жозин.
   - Но я не хочу умирать, - продолжала она, все еще звуча так, словно обсуждала бутерброды. "Нет, я не думаю, что это мне подойдет. И я не думаю, что это подойдет вам. Так что мы должны найти какое-нибудь лучшее решение, не так ли, милорды?
   "Как бы я хотел, чтобы ты была маленькой заурядной стервой", - сказал тенор.
   Жозин улыбнулась. - Я тоже, потому что тогда я мог бы лучше знать, как воткнуть нож тебе в глаз, когда ты спишь, и, возможно, набрался бы смелости сделать это. Но я не. Я - это я. И вот что я предлагаю:
   "Вы будете пользоваться моими услугами один день в месяц. Один. Он продлится с полудня до заката. Ты не будешь манипулировать мной, чтобы причинить боль всему, что чувствует, ни человеку, ни фейри, ни зверю. А взамен я... сделаю для тебя свой трюк.
   "Один день - это немного".
   - Кроме того, - продолжала Жозин, как будто тенор ничего не говорил, - когда мадам Люмьер восстанет против правителей этого города, ваши силы будут в ее распоряжении. Когда богатым и могущественным придется сгнить и разориться, ты поможешь им на этом пути".
   Тенор казался заинтересованным. - А скоро такое придет?
   "Так и будет."
   - Откуда ты знаешь такие вещи?
   Я говорил тогда. "Мы знаем."
   - И вы позволите нам... занять свое место в этом?
   Джозин и я переглянулись. Она протянула мне руку, и я пожал ее. Вместе мы сказали: "Мы будем".
   -- Тогда дело сделано, -- сказал тенор. "Через месяц в полдень мы вернемся за вами".
   - В гостиную мадам, - сказала Жозин. "Я буду ждать."
   Никто не двигался. Через мгновение Сьюки кашлянула и сказала: "Люси. Они захотят освободиться".
   Застенчиво, я снял заклинания обратно. Повелители Ржавчины уставились на меня. Они собрались и пошли прочь, клише оскорбленного достоинства, пока мы не перестали их видеть на темных подземных берегах реки.
   Я внимательно осмотрел Жозин и Сьюки. Они оказались целыми. - Хорошая мысль, - сказал я. "Я не знаю, как бы мы спасли тебя, и мы обещали. Мадам обещала. Это была глупая ошибка. Я прошу прощения."
   "Они должны были больше уважать ее; Я вижу это, - сказала Жозин. "Она все еще мадам. Я буду продолжать учиться у нее. Я уже начал".
   -- Вы оказали нашей госпоже услугу, и она этого не забудет, -- сказал Сьюки. "Вы обнаружите, что верность ей работает в обоих направлениях".
   - И мне, - сказал я немного хрипло.
   Джозин обняла меня. Я позволил ей. Даже с незаржавевшим стальным сердцем бывают моменты, когда лучше всего дать людям голову за такие вещи. "Я была рада сделать это, - сказала она, - со всем, что вы сделали для меня сегодня".
   "Есть оставшаяся часть сезона, о которой нужно думать", - сказал я. - И мы должны сообщить мадам о новых договоренностях. Жозин расскажет.
   - Думаю, тебе следует, - сказала Жозин. - Ты привык к ее манерам.
   - О, милое дитя, - вздохнула Сьюки. "Никто не привык к манерам мадам. Вы просто привыкаете к тому, что к ним непривычны".
   Конечно, вы знаете остальное, как мы уничтожили сверкающих лордов города и освободили Дикую Охоту. Вы знаете хаос, который последовал после этого, и разрядку, которая наступила только после того, как мадам ушла на пенсию. И вы, конечно, знаете, что случилось с Жозин Вальдекарт, хотя к тому времени она была Жозин Сюрло.
   И теперь, возможно, вы не думаете, как вы, возможно, думали, что мы были дураками, приведя Повелителей Ржавчины, что для этого не могло быть никакой причины. Была причина. Была революция, правда, но была и одна молодая женщина. И именно в делах одной молодой женщины мастерство Мадам всегда было на высоте.
   И у Сьюки, и у Жозин, и у меня после нее.
  
   ДОЛИНА ТРЕХ ХОЛМОВ, с картины Натаниэля Хоторна
   Взято из Twice-Told Tales .
   В те странные старые времена, когда среди реальных обстоятельств жизни воплощались в жизнь фантастические сны и безумные грезы, встретились два человека в назначенный час и в назначенном месте. Одна была дама изящной формы и прекрасного лица, хотя бледная и беспокойная, пораженная несвоевременным упадком сил в самый расцвет ее лет; другая была древняя и бедно одетая женщина, некрасивого вида, и такая иссохшая, сморщенная и дряхлая, что даже время, прошедшее с тех пор, как она начала тлеть, должно было превышать обычный срок человеческого существования. В том месте, где они столкнулись, ни один смертный не мог их заметить. Три небольших холма стояли рядом друг с другом, а посреди них уходила впадина, почти математически круглая, двести или триста футов в ширину и такой глубины, что величественный кедр мог быть едва виден над склонами. Карликовые сосны были многочисленны на холмах и частично окаймляли внешний край промежуточной лощины, внутри которой не было ничего, кроме бурой октябрьской травы, да кое-где давно упавший ствол дерева, лежавший в трухлявом состоянии без зелени. преемник от своих корней. Один из этих массивов гниющего дерева, бывший когда-то величественным дубом, покоился рядом с лужицей с зеленой и ленивой водой на дне котловины. Такие сцены, как эта (так гласит серая традиция), когда-то были прибежищем Силы Зла и его обреченных подданных; и здесь, в полночь или в сумерках, они, как говорили, стояли вокруг пруда с накидками, тревожа его гнилые воды, совершая нечестивый обряд крещения. Холодная красота осеннего заката теперь золотила три вершины холмов, откуда более бледный оттенок крался по их склонам в лощину.
   "Вот и состоялась наша приятная встреча, - сказала старуха, - как ты и желал. Скажи скорее, что ты хочешь от меня, потому что у нас есть только короткий час, чтобы задержаться здесь.
   Когда старая иссохшая женщина говорила, улыбка мерцала на ее лице, как свет лампы на стене гроба. Дама вздрогнула и подняла глаза вверх, к краю бассейна, словно размышляя о том, чтобы вернуться с невыполненной целью. Но не так было предначертано.
   -- Как вы знаете, я чужая в этой стране, -- сказала она наконец. "Откуда я пришел, это не имеет значения; но я оставил позади себя тех, с кем моя судьба была тесно связана и от которых я отрезан навеки. В моей груди есть тяжесть, с которой я не могу справиться, и я пришел сюда, чтобы узнать об их благополучии".
   - А кто есть у этого зеленого пруда, кто может принести тебе новости с концов земли? - воскликнула старуха, вглядываясь в лицо дамы. "Не из моих уст ты можешь услышать эту весть; однако будь смелым, и дневной свет не исчезнет с той вершины холма, пока твое желание не будет исполнено".
   - Я выполню ваши приказы, даже если умру, - в отчаянии ответила дама.
   Старуха села на ствол поваленного дерева, откинула капюшон, закрывавший ее седые кудри, и поманила спутницу к себе.
   "Встаньте на колени, - сказала она, - и положите лоб мне на колени".
   Она колебалась мгновение, но тревога, которая давно разгоралась, яростно вспыхнула в ней. Когда она опустилась на колени, край ее одежды погрузился в воду; она положила лоб на колени старухи, а та накрыла лицо дамы плащом, так что она оказалась в темноте. Тут она услышала бормотание слов молитвы, посреди которой она вздрогнула и хотела встать.
   "Дай мне бежать, дай мне бежать и спрятаться, чтобы они не видели меня!" воскликнула она. Но с возвратным воспоминанием она замолчала и замерла, как смерть.
   Ибо казалось, что другие голоса, знакомые в младенчестве и незабытые во многих странствиях и во всех превратностях ее сердца и судьбы, смешались с акцентами молитвы. Сначала слова были слабыми и неясными, не из-за расстояния, а скорее напоминали тусклые страницы книги, которую мы стремимся читать при несовершенном и постепенно светлеющем свете. Таким образом, по мере того как продолжалась молитва, эти голоса усиливались в ушах; Наконец петиция закончилась, и стоявшая на коленях дама отчетливо услышала разговор пожилого мужчины и женщины, сломленной и разложившейся, как и он сам. Но эти незнакомцы, казалось, не стояли в лощине между тремя холмами. Их голоса были окружены и отражены стенами комнаты, окна которой дребезжали на ветру; равномерное тиканье часов, треск огня и позвякивание углей, падающих в пепел, делали сцену почти такой живой, как если бы она была нарисована для глаз. У грустного очага сидели эти два старика, мужчина спокойно подавленный, женщина ворчливая и слезливая, и все их слова были полны печали. Говорили о дочери, скитальце неизвестно где, несущем с собою бесчестие и оставившем позор и скорбь, чтобы свести в могилу свои седые головы. Они намекали и на другое, более недавнее горе, но среди разговоров их голоса как будто сливались с шумом ветра, скорбно проносящегося среди осенних листьев; и когда дама подняла глаза, она увидела, что стоит на коленях в лощине между тремя холмами.
   -- Утомительное и одинокое время у этой пожилой четы, -- заметила старуха, улыбаясь в лицо даме.
   - И ты их тоже слышал? воскликнула она, чувство невыносимого унижения восторжествовало над ее агонией и страхом.
   "Да; и мы должны услышать еще больше, - ответила старуха. "Поэтому, закрой свое лицо скорее".
   Снова иссохшая ведьма излила монотонные слова молитвы, которая не должна была быть принята на небесах; и вскоре, в паузах ее дыхания, странное бормотание стало сгущаться, постепенно усиливаясь, чтобы заглушить и пересилить очарование, которым они росли. Сквозь мрак звука прорвались крики, за которыми последовало пение сладких женских голосов, которые, в свою очередь, сменились диким хохотом, внезапно прерываемым стонами и рыданиями, образуя в целом жуткую смесь ужаса и скорби. и веселье. Звенели цепи, свирепые и суровые голоса произносили угрозы, и бич звучал по их команде. Все эти звуки углублялись и становились существенными для слуха слушательницы, пока она не могла различить каждый мягкий и мечтательный акцент песен о любви, которые беспричинно умерли в похоронных гимнах. Она содрогалась от неспровоцированного гнева, который вспыхивал, как самопроизвольное возгорание пламени, и теряла сознание от страшного веселья, жалко бушевавшего вокруг нее. Посреди этой дикой сцены, где разнузданные страсти толкали друг друга в пьяном беге, раздался торжественный мужской голос, мужественный и мелодичный голос, каким он мог быть когда-то. Он постоянно ходил взад и вперед, и его ноги стучали по полу. В каждом члене этой обезумевшей компании, чьи собственные жгучие мысли стали их исключительным миром, он искал слушателя для рассказа о своей личной несправедливости и истолковывал их смех и слезы как свою награду за презрение или жалость. Он говорил о вероломстве женщины, о жене, нарушившей свои самые святые клятвы, о доме и опустевшем сердце. Пока он продолжал, крик, смех, всхлип и всхлипы нарастали в унисон, пока не сменились глухим, прерывистым и неровным шумом ветра, бившегося среди сосен на этих трех одиноких деревьях. холмы. Дама подняла глаза и увидела иссохшую женщину, улыбающуюся ей в лицо.
   - Мог ли ты подумать, что в сумасшедшем доме бывают такие веселые времена? - спросил последний.
   "Правда, правда, - сказала себе дама. "в его стенах веселье, а снаружи - страдание, страдание".
   -- Хочешь еще? - спросила старуха.
   -- Есть еще один голос, который я хотела бы еще раз послушать, -- слабым голосом ответила дама.
   "Тогда скорее склони голову мне на колени, чтобы успеть уйти отсюда, прежде чем пройдёт час".
   Золотые юбки дня еще висели на холмах, но глубокие тени скрывали лощину и пруд, словно оттуда поднималась мрачная ночь, чтобы покрыть мир. И снова эта злая женщина начала плести свое заклинание. Долго это продолжалось без ответа, пока в промежутках между ее словами не проскользнул колокольный звон, подобный звону, пронесшемуся далеко над долиной и возвышенностями и готовому замереть в воздухе. Дама вздрогнула на коленях своего спутника, услышав этот предвещающий звук. Он становился все сильнее и печальнее и углублялся в звук смертного колокола, заунывно звонившего с какой-то увитой плющом башни и несущего весть о смерти и горести в хижину, в зал и в одинокого путника, о котором все могли бы оплакивать. гибель, назначенная в свою очередь им. Затем последовала размеренная поступь, идущая медленно, медленно, как у плакальщиков с гробом, их одежды волочатся по земле, так что ухо может измерить длину их меланхолического наряда. Перед ними шел священник, читавший отпевание, а листы его книги шелестели на ветру. И хотя ни один голос, кроме его, не был слышен вслух, тем не менее раздавались ругательства и анафемы, шепотом, но внятно, от женщин и от мужчин, дохнувшие на дочь, которая терзала состарившиеся сердца своих родителей, на жену, предавшую доверчивая нежность своего мужа, матери, которая согрешила против естественной привязанности и оставила своего ребенка умирать. Гулкий гул похоронного поезда рассеялся, как тонкий пар, и ветер, только что колебавший гробовую пелену, печально застонал на краю Лощины между тремя Холмами. Но когда старуха пошевелила коленопреклоненную даму, она не подняла головы.
   "Вот это был приятный час спорта!" - сказала иссохшая старуха, посмеиваясь про себя.
  
   МАЛЕНЬКАЯ МАГИЯ, Джанет Фокс
   Глаза старого Айва нервно метались по комнате, когда он вошел. Он прошел через разрушенный коридоры, где паутина трепетала на холодном ветру, а паразиты шныряли в щели и щели в упавшем камне, где у них были свои гнезда. У этой внутренней камеры все стены были целы; плиты на полу были чисто выметены, а в очаге горел скромный огонь. На одной стене был выцветший пурпурно-золотой гобелен - охота на единорога, хотя края были ободраны и потрепаны.
   Это был сморщенный старый крестьянин со смуглой кожей и замкнутым и подозрительным выражением лица. Его первый взгляд на волшебницу удивил его. Он знал, что она не старая, но на первый взгляд она показалась обыкновенной девочкой с волосами, небрежно заплетенными в одну косу, странного бледно-каштанового цвета, который в свете костра казался цветом пепла, в свободном платье из буровато-коричневой ткани ее тело кажется хрупким и неразвитым. Но теперь, когда волшебница стояла перед ним, стоя в свете костра, он не мог назвать ее девочкой. Ее глаза были проницательно ясными, темно-серыми, а фигура под платьем даже в состоянии покоя была напряженной.
   "Они сказали... ты была ткачей заклинаний", - сказал он сварливым голосом ржавых ворот, продолжая смотреть на нее исподтишка искоса.
   Грей немного разозлился на старого дурака, и раздался приглушенный стук, так что Старый Айв в отчаянии посмотрел на дверь. - Солдаты, - сказал он напряженным голосом.
   "Нет." Грей улыбнулась, старая шутка над самой собой.
   "Ты уверен? Жители деревни целый месяц не говорили ни о чем, кроме резни в ТорКарме, и говорили, что мятежников преследуют в этом направлении люди Лутина.
   "Не солдаты - не в этот раз", - сказала ведьма, лениво вспоминая, как войска принца Лютина прошли через это место, превратив это место в руины, убив всех мужчин-защитников, включая отца, брата и двух дядей. Ее увезли в охотничий домик в горах с тетей Маев, фейри. Были только воспоминания, большей частью из вторых рук, потому что она была молода, не так много боли, как старый шрам, давно заживший, к которому время от времени прикасаешься, чтобы убедиться, что он все еще там. Она поняла, что тупо смотрела на Старую Айву, и заставила себя вернуться к настоящему моменту.
   - Говорят, у тебя есть Сила, - говорил он. Он порылся в складках своего грязного сюртука и медленно вытащил монету, тонкую и отполированную долгим обращением. На данный момент у него был интерес Грея. Большинство жителей деревни расплачивались корзинами с зерном или косяками. "У меня есть враг, живет рядом со мной, за Бегущей водой. Он был занозой в моем боку в течение многих лет. Утверждает, что мой забор построен на его земле. Я хочу наложить на него проклятие, ты знаешь, как это сделать, болезнь... или, может быть, пожар. Его старое лицо с мешками размышляло о восхитительных возможностях.
   Снова начался стук, на этот раз по камням стены, мелкими струйками начал просачиваться раствор. Айв погрузился в свою ненависть и, казалось, ничего не замечал.
   "Нет, я не могу никого проклинать. Моя магия маленькая и мирная. Травяные чаи, иногда состояние, освобождение.
   - Это, - сказал старик, выплевывая это слово, как комок мокроты, - вовсе не магия. Его глаза сузились, наполненные невежественной злобой. "Значит, они ошибались насчет Силы. Ты просто женщина, как и любая женщина. Он молча постоял мгновение, пока его медлительный мозг перебирал другие возможности. Он сделал шаг к ней.
   Как только он это сделал, постукивание возобновилось, и предметы на столе рядом с ним начали сочувственно вибрировать. Грей указала на стол, ее глаза были пустыми от концентрации. Глиняный кувшин начал двигаться, очень медленно, как будто это было что-то тяжелое, медленными шагами продвигаясь по покрытому царапинами дереву. Старый Айв наблюдал за ним с отвисшим ртом, и когда он достиг края и упал, чтобы разбиться о камни, он повернулся и побежал прочь, ворчливо взывая к старым богам, чтобы защитить его. Грей посмотрела в продуваемый сквозняками коридор, чтобы убедиться, что он ушел, затем вернулась к своему старинному креслу с высокой спинкой у камина и в изнеможении опустилась на него. Тетя Маев говорила о том или ином члене семьи, обладающем Силой, будто они могут изменить русло рек или сдвинуть могучие горы, но что она здесь сделала - прогнала бедного невежественного крестьянина - какая польза от Сила. Она не была уверена, смеяться или плакать из-за этого, поэтому она просто сидела там несколько мгновений, держа свою ноющую голову в руках.
   Несколько дней спустя она приносила в деревню сушеные травы для обмена, когда заметила, что вокруг мало жителей, а коттеджи молчат и замыкаются друг на друге. Пересекая площадь, тихую и расчерченную солнечным светом и тенями, она увидела деревенскую женщину, которая однажды пришла к ней за тоником.
   "Добрая жена, что беспокоит это место?"
   - Были замечены солдаты, разбитая армия того, кого они называли Волком ТорКэрме. Принц следует за ним по пятам, так что обе армии могут пройти этим путем, а так как Бранвинхаус разрушен, у нас нет защиты. Возможно, вы с вашей Силой...
   Грей криво усмехнулся. Разве женщина не знала, что если в деревню вторгнутся, их волшебнице останется только бежать и прятаться вместе с остальными. "Я сделаю все, что в моих силах", - иронически сказала она и с удивлением увидела, что женщина выглядит несколько успокоенной.
   Когда она шла домой под бременем своего мешка с мукой, она почувствовала беспокойство, приближаясь к своему жилищу. Все было тихо, зазубренные и упавшие камни слегка покрылись зеленым мхом, тронутые морозом лианы росли вокруг и сквозь осыпающиеся стены. Она увидела лучника краем глаза, когда он выстрелил. Если бы она его не видела...
   Стрела свернула на полпути, пронеслась мимо нее с глухим свистом. Она услышала, как мужчина ругается на мисс, и попыталась схватить мысленно камень у его ног и швырнуть его в него, но гнев заставил ее перестараться, и в итоге она получила только мучительную головную боль, зубастую боль. серебряные зазубрины двигались по краям ее поля зрения.
   Он снова выругался, выходя на открытое пространство, приближаясь к ней без страха. - Я плохо тебя видел, - сказал он, задыхаясь. "Я уволил, не зная, что ты служанка; Слава богам, тебя не убили". Он был грубо одет в кожаную рубашку с легкой кольчугой. Его одежда была грязной, как будто он проделал долгий путь, но под доспехами и грязью он казался не более чем мальчишкой, разболтанным и непослушным, с редкими вьющимися светлыми бородками на подбородке. "Я ищу Киреллина; это дом братьев Бранвин, не так ли? Он говорил серьезно, с властью, которой еще не обладал, как будто война была игрой, в которую он играл.
   "Это было. Теперь он мой. Что от него осталось".
   - Мне нужна еда, - сказал он. - Я катался весь день.
   Оправившись от головной боли, она повела внутрь. Разведчик порылся вокруг, накормил себя хлебом и яблоками, проглотил все это и огляделся в поисках еще. На мгновение заразившись его энтузиазмом, она помогла ему, найдя кусок соленого мяса, который она припрятала на голодные времена. - Как ты узнал, что это Бранвин? - спросила она, пораженная его аппетитом.
   Он сделал паузу, расточительно подбрасывая дрова в ее огонь, раздувая огромное пламя. "Киреллин из ветви этой семьи; он думал найти здесь союзников против принца. Значит, они все ушли?
   "Все, кроме меня. Он не найдет здесь союзников. Возможно, ему следует отправиться на юг. Он может добраться до гор и...
   Молодой солдат лениво усмехнулся. "Возможно, Волк ТорКаерме захочет услышать совет от тупоголовой девки". Но теперь, когда он поел, он казался очень сонным и почти дремал в ее кресле с довольным видом, как будто думая, что совершил очень удачное вторжение. Очень плохо, подумал Грей, что он не может отдохнуть после долгой поездки, но ей самой нужен посланник.
   Начался стук вдоль стен, давая ей понять, что ее Сила немного возвращается. Глаза солдата вдруг открылись, и он увидел ее жест к огню, и тот, как по команде, прыгнул на него, осыпая искрами. Он вскочил, хлопнул себя по одежде и отступил от нее.
   "Скажи своему командиру, что здесь ему нет помощи и что он не найдет сородичей, а только врагов". Она еще не закончила говорить, когда солдат схватился за дверь и вскрикнул, когда почувствовал ее глухую вибрацию и протиснулся через нее.
   - И если он придет сюда, я... Она подождала мгновение, чтобы убедиться, что он ушел, прежде чем продолжить. "Я буду пугать его звуками и трюками, чтобы пугать детей", - сказала она, заливаясь смехом, который, как она должна была признать, был немного истеричным.
   * * * *
   Она думала, что ожидание было плохим, но когда она увидела, что из-за деревьев появляются всадники, она пожалела двенадцать месяцев ожидания. Она уронила ведро обратно в цистерну с глухим эхом всплеском, дополнившим пустоту, которую она чувствовала внутри.
   Лошадь ведущего всадника споткнулась, когда они достигли вершины ее холма, затем застонала и прогнулась под ним, взмахнув намыленными боками. С тихим проклятием всадник выпутался из спутанных стремян, вытащил нож, который носил на поясе, и перерезал зверю горло. Хотя это могло быть проявлением доброты, рассеянное выражение гнева на его лице делало это скорее местью. Как он выглядел, Грей не могла сказать из-за шлема, бороды и грязи, но она слышала, как один из других назвал его Киреллином.
   Подойдя к ним молча и теперь лишь тихо стоя среди раздувающихся теней сумерек, она сумела произвести впечатление почти материализации. Послышался возмущённый лепет, несколько ругательств, возбужденные лошади дернули головами, рванули друг друга. Киреллин взглянул вверх, а затем, как будто сам пытаясь добиться эффекта, вытер нож о пол рубашки, такой грязной, что ее уже нельзя было испачкать. Она увидела, что его руки все еще были липко-красными между пальцами.
   - Это та, о которой говорил молодой Олин, - сказал один из солдат. - Он назвал это домом ведьм и сказал, что боится сюда возвращаться.
   Киреллин бросил на него взгляд, который заставил его замолчать. Остальные в смущенном молчании стали успокаивать своих лошадей, расседлать их и ухаживать за ними. "Олин оправдывает свое имя, - сказал Киреллин. "Молодой... и неопытный". Его голос был шелковистым и успокаивающим, тон, который не нравился Грею - мурлыканье тигра. Он снял шлем, глядя на руины огромного жилища, и Грей вспомнил, как ее тетя упоминала "эту горбоносую ветвь семьи Харис". Сморщенный шрам скосил его правую щеку и приподнял уголок губы в постоянной усмешке.
   "Мой отец говорил об этом месте. Он называл его домом, способным противостоять бурям. Я надеялся... Он как будто пришел в себя и сердито посмотрел на нее, как будто она шпионила за его сокровенными мыслями. - Разве в доме нет хозяина?
   - Как я уже сказал, все умерли.
   - Тогда, может быть, именно поэтому вы пренебрегаете своим долгом и позволяете родственнику стоять снаружи на холодном воздухе. Нужен человек, чтобы привести дом в порядок, а мне нужно место для размещения моих офицеров, пока мы перегруппируемся и разработаем стратегию. Говоря это, он входил, не потрудившись дождаться ее приглашения, которое в любом случае так и не поступило.
   "Это был долгий путь от TorCaerme; Я даже не помню, что значит быть чистым, сытым или отдохнувшим". Он оглядел внутренние покои, которые она устроила для собственного жилья. "Мне нужна вода, чтобы помыться, и еда, много - достаточно для всех нас - горячая". В углу потолка началась слабая дребезжащая вибрация, но Кир, казалось, почти не замечал ее.
   - Здесь уже много лет не было слуг, - сказал Грей. "Я привык приносить и носить для себя".
   - Хорошо, тогда кузина, если вы действительно родственница, а не какая-то оппортунистка служанки, вы не откажетесь оказать мне должное гостеприимство.
   Неохотно она нашла большой котел и опустошила свою кладовую, чтобы приготовить похлебки на всех, и носила ведра, пока не выдохлась. Она встретила в коридоре одного из людей Киреллина и увидела, что он несет огромную бочку, опутанную паутиной. - Это вино моего отца - мое вино, - сказала она, когда ее оттолкнули в сторону, и полведра воды пролилось ей на ноги.
   "И пусть это будет хорошо", - ухмыльнулся он ей в ответ.
   - Неразумно присваивать имущество мертвых, - бесцветным голосом сказала она.
   - Чем бы они ни занимались в Стране теней, я не думаю, что это пьянство, - легкомысленно сказал он, начиная замечать ее не так, как ей нравилось, - или, если уж на то пошло... был смещен и упал рядом с ним, заставив его от удивления отступить в сторону и чуть не уронить бочку. Он подозрительно посмотрел вверх.
   - Это старый дом, - сказала она с легкой улыбкой.
   - Что ты хочешь сказать, что там обитают привидения?
   - Я только сказала, что он старый, - ответила она, проталкиваясь мимо него, чтобы принести воду. Мужчина крикнул, чтобы ей подавали, и она разлила похлебку, пробравшись сквозь полуодетые тела, чтобы доставить ее. Мужчина взял чашу одной рукой, а другой обнял ее за талию, пытаясь усадить к себе на колени. Он получил только кипящую похлёбку, когда она мысленно схватила миску и аккуратно опрокинула её. Посуда в буфете сочувственно загрохотала.
   - Что за шумиха, - сказал Киреллин, голый по пояс, мускулистый, с закопченной грудью от волос.
   - Она пролила на меня суп, - сказал мужчина, отдергивая от кожи дымящуюся ткань брюк.
   - Ты неуклюжий дурак, - сказал другой мужчина. "Я видел ее; она никогда не прикасалась к чаше".
   - Почему-то казалось, что да.
   - Тебе лучше уйти отсюда, - сказал Кир и, схватив ее за плечо, повел к двери. Она двигалась молча, как лунатик. Было что-то в прикосновении его руки, даже сквозь домотканое полотно ее платья. Глубоко в ее мозгу возникло гудящее ощущение силы, наращивающей силу, но каким-то образом приглушенной.
   Он вытолкнул ее в продуваемый сквозняками коридор и захлопнул перед ней дверь. Странно, но опрокидывание миски должно было опустошить ее, но этого не произошло. Она чувствовала себя способной на большее, чем когда-либо прежде. Но она подождет полной темноты и пока они не выпьют достаточно вина, чтобы превратить даже малейшую и самую миролюбивую магию в нечто пугающее.
   В полнолуние она встала на колени у двери и прислушалась - громкий звериный храп. Она отодвинула дверь и увидела сгорбленные фигуры солдат, свернутых в одеяла в тусклом свете угасающего костра. Она мысленно схватила одеяло, накинутое на соседнего спящего, и начала вытягивать его из его рук. Он сел с дикими глазами, увидев, как что-то живое соскальзывает с его тела, сгибается в угрожающие складки, а затем прыгает обратно на него. К этому времени стук раздался со всех углов комнаты, и громкий крик мужчины, должно быть, заставил его товарищей почесать волосы на затылке. Она столкнула со стола две металлические миски, где они подпрыгивали и катились, усиливая шум.
   "Ведьмы!"
   "Мертвец!"
   Она вернула затухающий огонь для последней шипящей вспышки яркого пламени. Полуобнаженные фигуры прыгали по комнате, отблески огня краснели на их коже, и все бросились к двери, которой она едва избежала, будучи так занята своей работой. Она послала за последним мужчиной хлопающее одеяло, которое обвилось вокруг его лодыжек и заставило его споткнуться о стену.
   Тишина и мрак во всем разрушенном жилище, лишь кислый завывание ветра сдерживают снаружи крепкие стены. Огонь был исчерпан этим последним выбросом энергии, и она почувствовала, что ее собственная Сила теперь обратилась в пепел. Она сделала больше, чем считала возможным; она использовала свою маленькую магию до предела, и враг исчез. Она осторожно заперла дверь, хотя и не думала, что они вернутся.
   Она собрала горсть разбросанных щепок, чтобы разжечь костер, и подтащила к нему свой тюфяк, готовясь к ночи. Теперь она не удивлялась, что усталость накатила на нее волнами. Она сбросила тесное домотканое платье, потянулась в тепле огня своим худощавым, мускулистым телом, распустила странные бесцветные волосы, прозрачные в красном свете, и расчесала их, пытаясь вспомнить слова старинной мелодии. Она не могла их вспомнить; перестала петь и усмехнулась про себя. - Что ж, кузен, жаль, что ты не смог остаться, чтобы обдумать свои планы, но для отступления не нужна никакая стратегия.
   В углу что-то двигалось, тьма темнее, чем окружающие его тени; затем он отделился от тени и поковылял вперед.
   - Отступление, кузен, но не бегство. Киреллин стоял не совсем устойчиво, и его глаза были мутными от выпивки, но его голос все еще был тигриным мурлыканьем. "Моя семья говорила о том, что кровь Бранвин запятнана колдовством. У моей матери самой было немного Силы - как тот стук в стену, который напугал моих суеверных офицеров.
   Грей потянулся за ментальной хваткой и ничего не получил, даже вибрации от незакрепленных предметов в комнате. Она вздрогнула и закуталась в одеяло, но Киреллин продолжал стоять в тени за пределами света костра и продолжал говорить с обманчивым спокойствием. "В день, когда умерла моя мать, табуретка пролетела через всю комнату и вдребезги разбилась о стену. Я услышал стук и сделал вид, что не заметил его. Я заманил вас, надеясь узнать, что вы можете сделать, но вы ждали, выжидая своего часа, пока темнота не усилила ужас неизвестного. Вы хорошо использовали свои ресурсы, но они на исходе.
   "Ты не знаешь этого, если только ты не одарен вторым зрением".
   - Я знаю это, потому что ты боишься меня, и если бы ты мог что-нибудь сделать со мной, ты бы уже сделал это. Он подошел ближе, его лицо выплыло из темноты, когда он сел рядом с ней на тюфяк. - Я думаю, ты был бы уже мертв, если бы ты не снял одежду перед огнем, и я вспомнил старый голод - человеческий голод. Ты понимаешь." Говоря это, он разматывал одеяло с ее плеч, вытягивая его из ее онемевших рук. И когда кончики его пальцев случайно коснулись ее руки, она ощутила гулкое гудение глубоко внутри своего черепа, словно какое-то непостижимое наращивание силы. Она была наполовину загипнотизирована мерцанием огня и его тихим голосом, но теперь отстранилась.
   - Не прикасайся ко мне, - сказала она сквозь пересохшие губы. "Что-то должно произойти".
   - Да, - сказал он с улыбкой, шрам превратился в ухмылку. "Что-то есть". Он грубо оттолкнул ее назад, и в тот момент, когда они соприкоснулись, она почувствовала, как энергия нарастает до невыносимого напряжения. С этого момента она поняла, что имела в виду тетя Маев, когда говорила "Сила". Киреллин выслушивал ее казарменный язык, терзая ее груди, когда даже он начал понимать, что, как она сказала, что-то происходит. Камни стен и потолка начали вибрировать, обрушивая потоки раствора, и в комнате был прохладный голубой потусторонний свет.
   - Мы должны выбраться отсюда, - завопила Грей, пытаясь вырваться от него, но он вцепился в нее с ошеломленным выражением лица, когда камни стены начали дико танцевать и падать со своих мест. Когда рядом с ним рухнул огромный камень, он отпустил все хватки и помчался к двери. Грея оттолкнули в сторону, но ему удалось выбраться, когда потолок с грохотом рухнул. Когда они выбежали во двор и рухнули в клубок мокрой от росы травы и цветущих ночью цветов, они мало-помалу начали понимать, что разрушений больше не будет. Руины все еще стояли в лунном свете, как кариозный зуб, пыль начала оседать.
   - Ты все время держал меня на ладони, - сказал Киреллин. - И все же вы ждали, пока...
   - Я мог бы раздавить тебя падающим камнем, если бы захотел. Ее голос дрожал, но она притворялась, что это от холода. - Принеси мне что-нибудь, чтобы надеть. Она ждала, затаив дыхание, чтобы увидеть, как он воспримет прямой приказ, но он все еще казался немного ошеломленным и метался вокруг, пока не нашел рубашку, брошенную одним из его убегающих людей. Он собирался накинуть его ей на плечи. "Нет. Просто брось это сюда".
   "Ты разрушил стены и потолок; стены содрогнулись... и упали".
   Она пожала плечами. - Я плохо себя контролировал, признаю, но...
   - Разве ты не знаешь, что принц Лютин сидит за своими высокими стенами в Ластегарде и думает, что находится в безопасности. И четыре Непобедимых Баронства Равнины, его приспешники. Если бы ты только мог встать за этими стенами и призвать свою силу.
   - Значит, ты мог зарезать жителей? С меня достаточно падающих стен для одной ночи. Как ты думаешь, ты мог бы разжечь для нас огонь в том, что осталось от моего дома? В гневе он зашагал прочь, но через мгновение она увидела, как он собирает концы упавших веток. Она не думала, что должна пытаться подталкивать его дальше. Утром, если она не скажет ему правду, он уедет. И Сила пойдет с ним. Она будет в безопасности, в безопасности, чтобы вернуться к жизни своим умом и обмануть невинных и невежественных. Раньше этого всегда было достаточно. Тем не менее, было трудно не размышлять о том, что значит иметь реальную власть. Прежде чем она смогла прийти к какому-либо ясному решению, она заснула.
   * * * *
   На следующее утро Грей осмотрела повреждения своего дома и при этом поднялась по рушащейся лестнице на вершину единственной башни, которая все еще стоит. Она стояла, глядя на сельскую местность, деревья, покрытые листвой умбры, абрикоса и тусклого сухого кровавого цвета, все это было серо размыто утренним туманом. Крыша башни давно обвалилась, и она почувствовала влажный холод, когда туман сгустился в капли. Она уже давно здесь не стояла и забыла, какое это собственническое чувство - смотреть на Бранвинлендс.
   Звук шагов на лестнице испугал ее. - Тебе не следовало подниматься сюда. Лестница могла сломаться под вашим весом.
   Киреллин проигнорировал ее и посмотрел на пейзаж. Свет изменился, и сквозь ауру тумана начали проступать объекты с резкой реальностью. - Гордые земли, - сказал он. "Ваш дом и все эти земли могут быть восстановлены, если вы согласитесь использовать свою власть против Лютина. Я думал об этом до тех пор, пока у меня не заболела голова, и я не могу понять, почему ты не нанесешь удар, имея Силу в своей руке. Неужели ты так долго пахал с мужиками, что потерял всякое чувство семейной гордости, что позволил Красному принцу и его приспешникам смеяться над памятью твоего отца?
   "Это старая война. Я был молод и почти не знал своего отца. Если мертвые кричат о мести, я их не слышу".
   - Испуганная, с бледным лицом, плаксивая женщина, - крикнул он.
   Это должно было быть забавно, но почему-то ей это не показалось, хотя она знала, что, отказавшись отвечать, захлопнет дверь перед его гневом. Как будто непрошенные слова пришли: "Я не верю, что ты нашел меня так легко напугать - прошлой ночью". Слишком поздно, чтобы взять свои слова обратно, она поняла, что он настолько не привык к наживке, что отреагирует только насилием. Он схватил ее за запястье и скрутил его, и от его прикосновения камни башни застонали, сцепившись, пейзаж качнулся в щелевом окне.
   - Отпусти, - сказала она, вцепившись в его руку, когда почувствовала, что башня наклонилась наружу. - Вы убьете нас обоих!
   Камни замерли, и земли вокруг разрешились сами собой, но вокруг древней башни чувствовалась неустойчивость. Киреллин посмотрел на свою руку, казалось, потребовалась целая вечность, чтобы установить связь. - Это был не ты. Это были мы? Вместе?"
   "Мы должны спуститься отсюда. Башня опасно слаба. Придя в себя, он потянулся к ней, и ей пришлось съежиться.
   "Не только твоя магия? Когда мы прикасаемся, мой тоже".
   - Да, черт тебя побери, ты хочешь, чтобы мы оба здесь умерли?
   - Я хочу... Ну, давай сначала уйдем отсюда. Лестницы задрожали, когда они спустились вниз, и когда они достигли основания, порыв ветра подхватил башню и отбросил ее от стены. - Ты хотел отпустить меня, не зная.
   "Я не знаю."
   - Но теперь вы откажетесь от этого, потому что я - часть сделки. Теперь все не в ваших руках. Я поеду против Ластегарда, и, нравится тебе это или нет, ты поедешь со мной".
   * * * *
   Грей задвигался, пытаясь найти удобное положение в седле, но не смог; казалось, что путешествие было одной длинной болью, но, по крайней мере, они замедлили шаг. В выбеленной пылью мужской одежде и с обрезанными длинными волосами она чувствовала себя чужой среди всадников. Это была идея Киреллина, и в ней был смысл, но она все еще слегка злилась, так как подозревала, что он не хотел, чтобы все знали, что с ним ехала женщина. Впереди было какое-то движение, и она увидела мужчин, указывающих на крутые холмы, похожие на складки на грубой золотой ткани. Солнце отливал иссиня-черным светом от строения на вершине самого высокого холма, форта Веллейн. Она прикрыла глаза, чтобы посмотреть на это. "Он так блестит; он из стекла?
   "Они зажигают костры и обжигают глину, когда строится стена; это придает материалу большую прочность, - сказал Олин, держа поводья мелкокостного скакуна, на котором она ехала. - Хотел бы я знать больше о плане Кайреллина. Лобовой штурм стен Веллайна кажется мне безумием.
   Пока они ехали, стены перед ними поднялись на большую высоту. Они могли видеть лучников, двигавшихся вдоль парапета, и слышать их слабые голоса, выкрикивающие насмешки и ругательства. Киреллин пришел, чтобы забрать поводья у Олина. "Теперь будет испытана Сила".
   Грей вцепился в седло, пуская лошадь рысью. "Там наверху лучники с обнаженным оружием. Что, если мы ошиблись насчет Силы?"
   Стрела вонзилась в землю в нескольких футах от них.
   - После семи лет, когда я бросал свои армии на эти несокрушимые стены - это, - с отвращением сказал Киреллин. Он потянулся, чтобы схватить ее за руку, и стремя к стремени они поехали к стенам.
   "Они собираются стрелять по нам".
   - Ты привыкнешь.
   "Я не хочу к этому привыкать".
   Насмешки тех, кто сидел наверху стены, стихли, когда вибрация начала проникать сквозь стекловидный материал. Они выпустили дождь стрел, но хрупкая глазурь на поверхности испускала волосяные трещины, хлопья ее вещества скользили по ее сторонам. Затем целая секция вырвалась на свободу и рухнула. К этому времени оставшаяся часть армии Киреллина подошла и ждала, пока вещество стены прорвется и рассыплется в порошок вокруг ее агонизирующих защитников.
   Киреллин снова бросил поводья Олину. - Уведи ее отсюда. Грей вцепился в седло, когда гнедой прыгнул за мерином Олина. С вершины одного из сложенных тканью холмов они наблюдали, как армия Киреллина сокрушает защитников, уже ошеломленных и наполовину погребенных под обломками их стен. - Я знал, что ты ведьма, - сказал Олин, - но это...
   "Я ничего не сделал; все это было делом рук Киреллина. И если вы не возражаете, я не хочу смотреть". Она соскользнула на землю и спустилась в защищенную долину. Олин, казалось, не хотел отказываться от своего взгляда на битву, но через мгновение последовал за ней. "Я не убегал. Смотри на убийство, если тебе это нравится".
   - Нет, у меня есть приказ, - сказал он с сожалением. Она села к нему спиной на тропинке в высокой траве, злясь на то, что он может играть в солдатиков с такой ужасающей невинностью, но когда она оглянулась через плечо и увидела, что он стоит на страже над ней, как часовой, она поняла, что невинность скоро исчезнет; достаточно скоро он лишится своих иллюзий, и, возможно, к такой потере нельзя относиться легкомысленно.
   - Ты не можешь хотя бы присесть, тюремщик? Ты заставляешь меня нервничать. Он почувствовал, что она насмехается над ним, и несколько мгновений стоял на своем, но через некоторое время она услышала шелест травы и почувствовала, как его плечи задели ее, когда он сидел.
   - Здесь так тихо, мы могли бы просто прогуляться вдвоем или... - Олин издал слабый звук с отвращением. Закрыв глаза, она легла на спину, заставляя траву шептаться и издавать резкий запах пряностей, а открыв глаза, увидела, что Олин смотрит на нее сверху вниз. - Что ж, - сказала она, вытягивая руки вверх, так что грубая ткань рубашки обрисовывала ее грудь. "Я полагаю, ты все еще дуешься на всю славу, которую упускаешь".
   "Нет, я думаю, что ты смеешься надо мной, думая, что я молод и невежественен... может быть, даже девственник". Он подошел ближе и переместил свой вес так, чтобы он мог наклониться ближе. - И я думаю, что вы, к своему большому удивлению, обнаружите обратное, - сказал он, начав грубоватым солдатским тоном, который смягчился, когда он начал ухмыляться. "Только-"
   - Киреллин, - сказала она, заканчивая мысль. "Этот ублюдок вторгается повсюду. Я не смогу защитить тебя от него, если он узнает.
   "Защити меня?" - раздраженно сказал Олин. - Я здесь тюремщик. Она тепло рассмеялась и притянула его вес к себе.
   При угрозе Кайреллина почти в реальном присутствии их совокупление было поспешным, безрассудным, почти отчаянным, и чувство ненависти к ее положению блокировало ее удовольствие, делало действие почти механическим. "Не так-то просто, - думала она, глядя, как он спит в гнезде из высохшей травы, - вернуть себе невинность".
   Она не знала, сколько времени они пролежали там, когда услышала стук копыт по твердой земле, и лошадь со всадником поднялись на вершину холма. Ее первой мыслью был Киреллин, и она грубо встряхнула Олина, но когда всадник приблизился, ехал очень близко к ним, так что им пришлось смотреть на него, пока они поправляли свою мятую одежду, они с облегчением увидели, что это всего лишь посланник. . Он понимающе ухмыльнулся и обратился к Олину.
   - Веллейн упал, пока ты... спал. Киреллин прислал меня сказать, что он будет рад ее компании за ужином.
   По внешнему виду Большого зала трудно было сказать, что произошла борьба. Почти все было в порядке, если не считать сломанной декоративной урны в углу. На помосте стоял огромный стол с едой, за которым присматривал измученный слуга, которого, должно быть, оставили прежние обитатели. Кайреллин сидел и пил из чеканной золотом чашки, расслабившись во главе стола, как будто он был здесь законным господином. Это должно было быть радостным зрелищем, потому что она устала и проголодалась, но на улицах, по которым она проходила, она видела, как солдаты грабили покинутые жилища, поджигали улицы, шатались в пьяном виде. Хотя ее привели сюда особым путем, она увидела один труп, с белесоватыми глазами, сжимающими пустоту руками, с пятнами крови на животе и в паху.
   Вместо этого она заставила себя сосредоточиться на том, где находится, и увидела, что Киреллин был одет в незнакомую одежду, темную и богатую мерцающими серебряными нитями. Он сделал приветственный жест в сторону стола и указал на стул рядом с собой. "Все это в нашем распоряжении". Он быстро, шумно пил из кубка, словно хотел утонуть в нем.
   - Я ничего этого не хочу.
   Киреллин пожал плечами и продолжил есть. От резкого запаха еды у нее закружилась голова. Через некоторое время она села в дальнем конце стола и приняла пищу с видом того, кто ее ворует, быстро съев. Они ели в тишине, не праздничной трапезе, несмотря на богатство окрестностей. Киреллин продолжал пить.
   "Теперь пусть бегут к Лутину с известием, что Волк вернулся", - сказал он. "Пусть боятся".
   - Не хвастайся передо мной, - сказала она, отодвигая стул с такой силой, что тот опрокинулся. "Прячась за магией, чтобы играть в свои грязные игры". Он нетвердо подошел к ней, подняв руку, словно собираясь нанести удар. "Ты уверен, что хочешь прикоснуться ко мне? Предположим, твои руки сомкнулись на моем горле и ты обнаружил, что не можешь отпустить свою ярость?"
   Он остановился, его руки безжизненно опустились. Он оглядел стены, зная, что они упадут и раздавят их обоих. "И даже если ты убьешь меня, Сила будет уничтожена. Так что, кажется, единственная свобода, которая у меня осталась, - это свобода говорить то, что мне нравится, и ты будешь контролировать свой гнев или подавишься им".
   Он швырнул золотую чашу и выругался так громко и гнусно, что слуга бросился за портьеру. Грей затаила дыхание, не представляя, что будет дальше, но когда мгновение прошло без насилия, она почувствовала надежду.
   "Отпусти меня. Ничего хорошего из этого союза не выйдет".
   Голос Киреллина был низким, но взрыв, похоже, прояснил его разум.
   - Ты же знаешь, что я не могу.
   "Поскольку я больше не могу быть вам полезен сегодня вечером, позовите моего тюремщика. Я чувствую усталость".
   Он сел, сделал знак бедному слуге поставить на место выброшенную им чашку. Ей не нравился расчетливый взгляд, сменивший мутное опьянение. - Я назначил на этот пост молодого Олина, не так ли? Молодой, да, но, возможно, не такой неопытный, как когда-то. Мне сказали, что он вырос, чтобы получать удовольствие от своих обязанностей.
   Она пожала плечами. "Возможно. Но это ты дал ему власть надо мной.
   - Меня беспокоит не его власть над тобой.
   Она улыбнулась, медленно и неприятно. "Почему тебя это должно волновать? Ты ни в коем случае не можешь меня трогать.
   "Да, я помню. Вы в безопасности... в эпицентре бури. Интересно... знаешь ли ты в моей армии человека по имени Хамель? Вепрь Хамель его зовут. Я полагаю, не очень красивый экземпляр, но он считает себя весьма ловким с дамами.
   Она представила себе человека, о котором он говорил, тяжелого, смуглого, смутно искривленного, с чуть повернутой головой на короткой, толстой шее, с близко посаженными и блестящими маленькими свиными глазками. "Считайте его своим тюремщиком. Если я не могу прикоснуться к тебе, то он может, и я был бы рад предложить ему любовные игры, если бы его воображение не подвело.
   Голос застрял у нее в горле, когда она попыталась заговорить. - Ты бы не стал, - наконец удалось ей выдавить запинку.
   Он улыбнулся, но с изможденностью, показывающей, насколько он устал от дневных сражений. "Конечно я буду. Подумай об этом, прежде чем ты снова станешь неприятным".
   * * * *
   В куче почерневших осколков лежал белый и голый труп, кожа немного вздулась. Одно веко было выедено паразитами, в результате чего глазное яблоко непристойно выпучилось. Пока Грей сидела среди руин, она услышала шорох в обломках и увидела, как рука трупа скребется по разбитому камню в поисках покупки. Она с ужасом наблюдала, как он начал продвигаться вперед, как червяк, которого тянула то одна сжимающая рука, то другая, распухшее лицо свесилось набок. Челюсть отвисла, и из темного открытого рта вырвалось одно-единственное гулкое слово:
   - Ты... у-у.
   Она судорожно перебралась на край кровати, запуталась в пологе, вырвалась на свободу и, дрожа, лежала в темноте. Она сдержала себя, чтобы не закричать Олину, стоявшему за дверью, потому что боялась, что в ответ на ее зов Амель ввалится в дверь. Через несколько минут она с трудом освободилась от постельного белья и стояла в холодном лунном свете спальни. Он был практически пуст, поскольку его зачистила бегущая семья, а затем разграбили люди Киреллина. Она подошла к двери и прислушалась - тихое похрапывание - Олин спит на своем посту. Она толкнула дверь, уже зная, что она заперта снаружи.
   Ведомая воспоминанием о сне, она прикинула положение бара и попыталась обдумать его. Она услышала, как оно двинулось к двери, старое, сухое, светлое дерево, но под действием большей Силы меньшая атрофировалась. Она отодвинула штангу немного дальше, голова пульсировала. Она заставила себя, думая, что через несколько дней эти храпы в коридоре могут принадлежать Хамелу. Она была мокрой от пота, когда засов отодвинулся настолько, что дверь открылась; у нее как раз хватило сил, чтобы пройти через это.
   Холодный воздух прояснил ей голову, когда она двинулась среди скалистых холмов, поблескивающих инеем под колдовским светом луны. Рядом с разрушенными стенами форта ютилась деревня, но она избегала ее, а дальше земля была бесплодной и малонаселенной. Сначала она лишь стремилась как можно дальше отдалиться от Киреллина, но когда взошло солнце, она начала думать о таких вещах, как еда и вода. Там и сям был лед, застрявший в впадинах скал, разжижающийся с восходом солнца, но вся еда, которую она нашла, была полувысушенными ягодами в зарослях черных паучьих кустов. Знания о растениях, переданные тетей Маев, считали их съедобными, поэтому она остановилась, чтобы немного поесть.
   Вечерний свет резко высветил ее на бесплодной местности, одинокая фигура все еще двигалась с некоторой силой, хотя она и угасала. Ветер был холодный. Она прижалась к кургану из камней, сложенных древними людьми, чтобы отметить неведомо какой подвиг доблести. Она знала, что завтра ей придется найти настоящую еду, иначе ее путешествие закончится, так и не начавшись. Она удивлялась, почему перед отъездом не украла провизию или лошадь, но было слишком поздно для таких сожалений. Если ей удастся добраться до другого поселения, ее небольшая магия убедит жителей деревни дать ей еду и ночлег; казалось странным полагаться на эти старые уловки. Некоторое время она стояла, глядя на бесплодный, усеянный камнями пейзаж, словно решая, идти дальше или нет.
   Она все еще стояла там, когда увидела четверых всадников на гребне над ней. То, что они начали кричать и хлестать лошадей, сказало ей, что ее видели. Она побежала, уворачиваясь от рыхлых камней и разбросанных кустов. Если она сможет перебраться через следующий холм, есть шанс, что она найдет укрытие в пересеченной местности. Когда она остановилась на гребне холма, ее дыхание сбилось, и перед ней раскинулся открытый луг с сухой травой. Без всякой причины, кроме привычки, она продолжала бежать, но глухой стук копыт по дерну, сложенному сзади, и блестящая от пота гнедая лопатка скачущего галопом скакуна расплылись в ее поле зрения сбоку, пронеслись мимо, всадник резко осадил перед собой. ей. Она так устала, что не знала, почему не упала, но стояла, держась за бок и пытаясь дышать, когда другие всадники присоединились к первому. Она не знала их имен, но некоторых из них она видела раньше.
   Оглядевшись, она увидела, что ее последний рывок скорости подвел ее очень близко к эродированному выступу скалы, увенчанному несколькими валунами. Она подошла к нему.
   - Это ведьма? - спросил человек в бухте. У него было круглое красноватое лицо и множество вьющихся волос, торчащих из-под шлема.
   - Вот он, - сказал худощавый мужчина, форма которого сидела, как одежда на чучеле.
   - Отойди, - сказала она. - Ты же знаешь, что у меня есть Магия.
   Краснолицый мужчина сполз с лошади. "Эта ведьма слишком дерзкая; Мне придется научить ее подчиняться тем, кто выше ее".
   "Прикоснись ко мне, и я засуну эти камни тебе в уши", - сказала она и театральным жестом указала на валуны, которые так ненадежно балансировали. Румяный человек так быстро попятился, что зацепился ногой за ветку и упал.
   Остальные громко засмеялись, а худощавый мужчина пришпорил свою лошадь рядом с Грей и потянулся, чтобы поднять ее за собой, когда понял, что на него ничего не упадет.
   Грей был ошеломлен на мгновение или два, а затем понял, что вместо того, чтобы использовать свою собственную магию, чтобы скатить один или два камешка и, возможно, напугать их достаточно, чтобы убежать, она попыталась сбить более крупные камни.
   * * * *
   Уже рассвело, когда они вернулись в Зал. Свет от почти расплавившихся свечей в высоких канделябрах только и делал, что боязливо покусывал тяжелый мрак этого места, и Кайреллин, полусонный в высоком кресле, казался частью этого мрака. - Тебе было не так просто сбежать от меня, - сказал он почти безымянным голосом с того места, где он сидел, наполовину в тени. Но голос был ровным, безэмоциональным.
   "То, от чего я бежала, никому не убежать", - сказала она.
   "Я не доверяю тебе, когда ты признаешь поражение".
   "Я не. Просто что-то решено, вот и все. Время движется только из известного в неизвестное, хотя и не всегда без какой-то борьбы, без какой-то безвозвратной утраты".
   - Ты мне больше нравился, когда ты спорил; эти загадки мне не по плечу, и в них нет ничего забавного". Он нервно прочистил горло. - В любом случае я скоро от тебя избавлюсь. Завтра мы поедем на Ластегарде.
   "Тогда именно ты отречешься от Силы, а Волк ТорКаэрме возьмет в руки пастуший посох. Простите меня, но я в этом сомневаюсь".
   - Думаешь, мне нравилось таскать тебя за собой все это время, глотая твои оскорбления? Тебе не кажется, что я устал слушать о твоей невиновности и моей вине?
   Она кивнула. "Ты прав. Ответственность должна быть первым шагом".
   "Первый шаг к чему... черт вас побери!"
   "Контролировать."
   "Ты здесь ничего не контролируешь. Я делаю условия. Я могу отправить тебя в твою камеру, я могу выбрать твоего тюремщика, нанести тебе любые оскорбления, какие мне заблагорассудится.
   Она молчала.
   - Говори, разве это не правда? Ей не нужно было говорить. Они оба знали, что это правда, а также, что теперь это не имело значения.
   * * * *
   Стены Ластегарда поднимались из утреннего тумана, словно парили на облаках. Щавель двигался в прыжке, и теперь Грей умудрялся следить за его движением, не задумываясь. Хотя раньше она сопровождала Киреллина в состоянии онемевшего ужаса, сегодня ее заинтересовали вещи. Ей было интересно, о чем думают мужчины наверху стены. Они не смеялись и не бросали обломки, как в других фортах. Она могла представить, какие сказки распространялись, пока они не разрослись до невероятных размеров.
   Когда она подошла к Киреллину, то увидела, что он горячо беседует со своими высокопоставленными офицерами. Он выглядел сердитым, когда садился верхом, как будто на этот раз он принимал советы от других, но делал это неохотно. Его огромный черный конь схватился за удила, и он дернул поводья назад, заставив чудовище присесть, закатив глаза в белых каймах. Стены становились все более прочными из-за кокона тумана, солнечный свет - стена из полированной латуни за ними. Беспорядочная стрела ударила в пыль впереди них. Грей не думал, что защита будет искренней. Возможно, Лютин и его семья уже сбежали.
   Олин бросил Киреллину поводья щавеля, и тот рассеянно посмотрел на него, а затем на нее. "Ластегард, - сказал он, - вне досягаемости моей руки. Если бы вы могли понять, как я держал перед собой этот момент, лампу, рассеивающую тени, когда они лежали глубоко".
   "Тогда пусть эти стены рухнут", - сказала она. "За моих убитых родственников, если мертвые действительно хотят мести". Она протянула руку, но Киреллин отказался взять ее.
   - Тебе не нужна месть, или суверенитет, или земли, или что-то в этом роде. Тебе нужна Сила ради самой себя.
   "Я хочу знать это, если это часть меня. Все, что мы дали ему, была наша взаимная ненависть. Мы не узнаем, способен ли он на что-то большее, чем чистое разрушение, пока не проверим его".
   - А если в вашем испытании вы погрузили нас обоих во тьму и потеряли там? Она не ответила, и он с проклятием бросил ей повод. - Ты больше не прикован к повелителю зверей. Я даю тебе свободу. По крайней мере, оставьте мне достоинство сражаться, как сражается мужчина.
   Поскольку ничего не происходило, лучники на стене начали стрелять, подняв слабый аплодисменты, когда одно из их стрел почти достигло цели.
   Ворота открываются, - крикнул солдат. "Они стали нетерпеливы по отношению к нам; они посылают свои силы.
   - Не будь дураком, - сказал Грей. "В вашей природе не больше, чем в моей, довольствоваться тем, что безопасно и знакомо только из-за страха".
   Она снова протянула руку, не зная, что выйдет из этого союза, да это и не нужно было знать. Киреллин не выглядел довольным этим, но свет отражался от рук солдат, собравшихся сразу за открытыми воротами. Он взялся за руки с ней. Перед ними был раздирающий шум, пронзительные крики, смятение. Стены начали рушиться.
  
   СТАРАЯ ДЕБ И ДРУГИЕ ВЕДЬМЫ СТАРОЙ КОЛОНИИ, Уильям Рут Блисс
   Первоначально опубликовано в "Старом колониальном городе и других зарисовках" (1893 г.).
   "После того, как вы пройдете Карвер-Грин по старой дороге из залива в Плимут, - сказала одна из этих женщин, - вы увидите зеленую лощину в поле. Это Лощина ведьм, и зимой и летом она зелена, и лунными ночами видели, как ведьмы танцуют в ней под музыку скрипки, которую играет старый негр. Я их никогда не видел, но знаю людей, которые видели там танцующих ведьм. В маленьком домике возле лощины жила старушка-ведьма; ее звали Старая Бетти, и она танцевала на лужайке с дьяволом в качестве партнера. В этом районе жил один старик; он был добр к Бетти, давал ей еду и дрова. Через некоторое время он устал от нее и сказал ей держаться подальше. Однажды он поймал ее там, положил в сумку, запер сумку в чулане, а ключ сунул в карман и ушел на работу. Пока его не было, она вылезла из сумки и отперла дверь. Тогда она взяла его свинью, собаку, кошку и петуха, положила их в мешок, положила мешок в шкаф и спряталась. Когда мужчина пришел домой, животные в мешке издавали ужасный шум. Ах, ха! Старая Бетти, вот ты где! сказал мужчина. Он взял сумку и швырнул ее о дверной камень, а старуха засмеялась и закричала: "Ты еще не убил Старую Бетти!"
   Еще одна история, рассказанная старухами, касалась двух ведьм, которые жили в Плимутских лесах, недалеко от истоков залива Баззард, и никогда не выходили на улицу днем; но в вечерних сумерках они вышли "колдовать". Они заколдовали мальчика, заставив его следовать за ними домой. Уложив его спать в нижней комнате, они поднялись по лестнице на чердак. В полночь мальчик увидел, как они спустились по лестнице, подошли к печи и достали скорлупу квахога. Каждая ведьма терла его за ушами и говорила: "Венчик!" когда каждый взлетел в трубу. Мальчик встал и потер раковину за ушами; тотчас же он поднялся в трубу и очутился на улице рядом с ведьмами, сидевшими верхом на вороных лошадях во дворе. Увидев мальчика, один из них спешился, вошел в дом и вернулся с "ведьминой уздой" и вязанкой соломы. Она перекинула уздечку через солому, и из нее вышел пони. Мальчика посадили на спину пони, и все трое поскакали по большому лугу, пока не подошли к ручью. Ведьмы прыгнули через ручей; но мальчик, очистив его, сказал своему пони: "Неплохой прыжок для паршивого теленка!" Эти слова разрушили чары; пони исчез, мальчик остался один с уздечкой и соломой. Теперь он побежал за ведьмами и вскоре пришел к старому заброшенному дому, в котором услышал звуки скрипок. Он заглянул в окно и увидел играющего на скрипке чернокожего мужчину, а вокруг него танцевали две ведьмы и другие старухи. Испугавшись, он побежал по дороге, пока не дошел до фермерского дома. Он постучал в дверь, его впустили, и на следующий день фермер отнес его к родителям.
   Старухи, которые рассказывали истории о ведьмах, говорили, что их бабушка была лично знакома с двумя ведьмами в прошлом веке. Одну из них звали Дебора Борден, которую в то время звали Деб Берден, и считалось, что она наделала много бед в Уэрхеме, Рочестере и Миддлборо. Считалось, что фермерам необходимо сохранять ее благосклонность, чтобы она не заразила скот ящуром, чтобы рожь не отказалась от колосья, а кукуруза - к колосу. Она была ткачихой тканевых и тряпичных ковров. Горе несчастной домохозяйке, которая беспокоила Деб или торопила ее у станков! Я позволю одной из сестер рассказать свою историю об этой волшебнице. Маловероятно, чтобы рассказчик когда-либо слышал рассказ Роберта Бернса о Тэме О'Шантере и его серой кобыле Мэг; но бегущий ручей занимал одно и то же место и в том рассказе, и в этом:
   "Однажды у моей бабушки была паутина ткани на станках Деб, и она послала за ней мою мать и девушку по имени Феба. Две девушки были так же близки, как палец и большой палец. Они пошли к Деб домой и рассказали ей, что сказала моя бабушка, и это разозлило ее, потому что она не любила, когда ее торопили. Рядом с ее задней дверью росло дерево, полное красных яблок, и Феба сказала: "Не могли бы вы дать мне яблоко?" и Деб сказала: "Да пошел ты! Нет, не буду! Моя мать не боялась, поэтому она взяла яблоко для Фиби и одно для себя, и она сказала Деб:
   "Я не боюсь тебя, старая ведьма!"
   - Разве нет? Деб закричала; "Тогда я заставлю тебя бояться, прежде чем ты вернешься домой!"
   "Им нужно было пройти через лес; посередине его была пара решеток, а по другую сторону решеток протекал ручеек. Внезапно они услышали рев и увидели приближающегося черного быка. 'Ой!' - сказала Феба. - Бык капитана Бесса вышел, и он нас догонит. поэтому они побежали к барам. Они преодолели их и пересекли ручей, когда бык перепрыгнул через прутья, остановился на краю ручья и заревел; потом моя мать узнала, что это старая Деб Берден была в быке, чтобы напугать девочек, потому что ручей остановил зверька. Ведьмы не могут пересечь проточную воду, знаете ли.
   "Девочки пришли домой страшно испуганные и рассказали, что случилось. "Ничего, - сказал дед. "Я вылечу Дебби!" Когда она принесла домой скатерть, он вошел в дом и проскользнул позади нее, когда она сидела у огня, проткнул ей платье штопальной иглой и привязал ее к стулу. Ну, она установила; и время от времени она говорила: "Я должна идти"; но она не могла пошевелиться; она могла немного помолчать, а потом говорила: "Ну, я должна пойти и присмотреть за своим огнем"; но она не могла двигаться дальше вехи; и он продержал ее в кресле весь день, а потом вытащил иглу и отпустил ее. - Напугай мою девушку, старая ведьма! он сказал. Ты же знаешь, что ведьмы ничего не могут сделать, когда рядом сталь, и поэтому штопальная игла держала ее.
   "Однажды Деб пришла в "Сэнкфул Хаскелл" в Рочестере и подожгла огонь, а ее дочь, четырнадцати лет, подметала комнату и подложила метлу под стул Деб. Вы не можете оскорбить ведьму больше, чем это, потому что они ездят на метле, когда отправляются на проказу. Деб была зла, как мартовский заяц, и обругала ребенка. На следующий день девочка заболела, и все доктора подвязали ее и послали за старым доктором Бемисом из Миддлборо; он надел очки, посмотрел на нее и сказал: "Этот ребенок заколдован; пойдите, кто-нибудь, и посмотрите, что задумала Деб. Мистер Хаскелл сел на лошадь и поехал к дому Деб; внутри никого не было, кроме большого черного кота; это был дьявол, и ведьмы всегда оставляют его присматривать за домом, когда уходят. Мистер Хаскелл огляделся в поисках Деб и увидел ее в глубине сада у лужи с водой, она лепила фигурки из глины и втыкала булавки. Как только он увидел ее, он понял, что беспокоит ребенка; поэтому он хорошенько обнял ее хлыстом за плечи и сказал: "Перестань, Деб, или ты сгоришь заживо!" Она захныкала, и черная кошка вышла, зарычала и распустила хвост, но мистер Хаскелл наложил хлыст, и наконец она закричала: "Ваш малыш выздоровеет!" и этот ребенок сразу начал поправляться. Черный кот внезапно исчез, и мистеру Хаскеллу показалось, что земля разверзлась и приняла его внутрь.
   - Молл Эллис называли плимутской ведьмой, - сказала другая сестра, продолжая рассказ. - Она обиделась на мистера Стивенса, на которого работал мой дедушка, и три года подряд она заколдовала скот и лошадей и опрокинула его сено в ручей. Мой дедушка вел машину, а Стевенс был в поклаже, и когда они подошли к ручью, волы зафыркали, а лошади встали на дыбы и потели, и все попятились, и сено было опрокинуто в ручей. Однажды Стивенс сказал: "Я этого не потерплю; Я пойду посмотрю, что там с Молл Эллис. Итак, он пошел к ее дому, и там она лежала на спине, жуя и бормоча ужасные слова заклинания, и как только Стивенс увидел ее, он понял, от чего заболел его скот; И он подошел прямо к кровати и сказал Молл: "Если ты когда-нибудь опрокинешь еще один охапку сена, я прикажу тебя повесить как ведьму". Она была отвратительна и пообещала, что больше никогда не причинит ему вреда. Пока она говорила, маленький черный чертенок, похожий на шмеля, влетел в окно и сунулся ей в горло; это был тот, кого она послала напугать скот и лошадей. Когда Молл умер, они не могли вынести гроб за дверь, потому что у него был стальной замок; им пришлось выбросить его в окно".
  
  
   ЛЕГЕНДА О ТРУБКЕ, Ланселот
   Первоначально появился в The Hesperus and Western Miscellany в июле 1828 года.
   Около 40 лет назад, в один из тех влажных и сухих вечеров в апреле месяце, которые так обычны в некоторых частях Пенсильвании и которые можно назвать невзрачными; ибо вместо того, чтобы быть регулярной и приличной погодой, она постоянно порхает и имеет больше вариаций, чем призматическое стекло или флюгер; на одно мгновение у вас будет проливной дождь, который промокнет вас до нитки, а затем, возможно, наступит солнечный час; но примерно в то время, когда вы начинаете наслаждаться его оживляющим эффектом и ощущать его бодрящее влияние, вас встречает резкий, пронизывающий кожу северный ветер, сопровождаемый смесью дождя и мокрого снега, который, так сказать, приходит, чтобы нарушить равновесие. околочерепной области и раздражают нас до крайности, безнаказанно играя в зубах нежелательную и неблагозвучную мелодию:
   Так вот, в один из таких вечеров Ганс Брадин возвращался домой из поездки в тогдашний Форт-Питт, довольно меланхолический и подавленный из-за того, что в тот день ему не повезло с продажей своих продуктов, и был капризный и раздражительный из-за колебаний погоды. Поскольку до ночи оставалось совсем немного, Ганс понимал, что в его нынешнем состоянии духа и тела он не сможет пройти мимо Пещеры Волшебника, которая лежала прямо на его пути домой и которую ему придется пройти после наступления темноты. ; поэтому, чтобы поднять себе настроение, он выпил зелье из необычной бутылки, которую вытащил из кармана, сделанного в его вьючном седле специально для ее размещения. Между прочим, в те дни все делалось для какой-то цели.
   Укрепив свои силы, он погнал вперед свою лошадь с возросшей смелостью и духом, воодушевленным "нужными", пока не оказался в миле ирландца от пещеры, где, обнаружив, что его дух и храбрость ослабевают, он остановился; и, подкрепившись большим количеством блюд, он снова отправился в путь. Но бутылка не всегда является верным сторонником мужества; так было с Гансом; ибо чем ближе он подходил к пещере, тем больше теряло его мужество. Он попытался спеть свою песню и на самом деле проглотил первый куплет без каких-либо очень преступных отклонений от оригинала, но второй был полностью фальшивым; с надлежащего тона он перешел к какой-то трепетной мелодии, совершенно совпадавшей с волнением его тела. -- Как холодно, -- пробормотал Ганс, и его зубы извлекли печальную музыку, стуча друг о друга по-соседски; - Как холодно, - снова пробормотал Ганс. "Компаньон, хотя бы и безразличный, был бы приемлем в такое время, как сейчас, ибо в дурной час дурная компания лучше, чем ничего: если бы я только мог насвистывать мелодию сейчас, я не сомневаюсь, что она бы немного поднять мне настроение; но я так мерзко продрог, что это довольно сомнительно - я, впрочем, попробую - не выйдет; это как курить трубку без огня и табака. Фу! как холодно! Я весь дрожу, как осиновый лист, и мои зубы шумят так, как загнанная лошадь на полном скаку! Мне никогда в жизни не было так холодно! Нос у меня как льдинка - Как мне не повезло, что я потерял трубку в городе! Если бы я получил его сейчас, я был бы очень весел. Да, это сделало бы меня таким же радостным, как... как... короля. Хотел бы я иметь его сейчас; Я бы дал доллар за одну".
   - Что ты говоришь, Ганс Брадин? - сказал странный резкий голос. Ганс знал, что это говорил волшебник, потому что он находился прямо напротив пещеры; поэтому он сделал вид, что не слышит его, и посмотрел или попытался посмотреть в другую сторону: но Венификус (так звали волшебника) не привык, чтобы его пренебрегали или отталкивали; так он снова закричал. Ганс знал, каково наказание за то, что рассердит его, и, обернувшись, бросил взгляд в ту сторону, откуда исходил голос. Он чуть не упал с лошади; он был изумлен видом волшебника (это был первый раз, когда он увидел его), который к тому же был не очень неприятным персонажем. "Когда я огляделся, - по словам Ганса, - я увидел невысокий дородный человечек с очень большим животом, поддерживаемым толстым кожаным поясом, украшенным магическими знаками. Ноги у него были короткие и такой огромной толщины, что я удивился, как он мог ходить. У него была самая маленькая голова, которую я когда-либо видел, вставленная или, вернее, спрятанная между парой широких плеч; большие серые глаза сияли, как два огненных шара; рот, очень непропорциональный размеру его головы, простирающийся от уха до уха, и нос, который был очень выдающимся и загнутым в виде горшочка. Но все это было пустяком для его трубки. Боже, какая трубка! Он был самым большим в мире! Это на самом деле испугало меня".
   Маленький человечек сидел на вершине своей пещеры футов в тридцати выше того места, где стоял Ганс, и его трубка доставала до самой дороги. Чаша была размером с бочку и с легкостью вместила бы полтора бочонка табака. Стержень или трубка были сделаны из синего стекла, что ясно говорило о том, что они не были изготовлены на земле, а у основания или в месте соединения с чашей они были толщиной с человеческое тело и сужались к концу. около двух дюймов в диаметре. Теперь я больше не задавался вопросом, почему рот волшебника такой большой. Венификус издал проницательный бульканье в ответ на мое изумление; и повторил свой прежний вопрос. Я едва знал, что ответить, но, зная, что он будет недоволен, если я не отвечу, я прямо сказал ему, что я хотел. "Ой! Это все, Ганс Браден, это все, это немного: мы умудримся снабдить вас трубкой; но послушай, Ганс, у тебя когда-нибудь была трубка табака, моя трубка почти кончилась, и я хотел бы выкурить немного, прежде чем я пойду в свою пещеру.
   Ганс был поражен - "трубка, полная табака", - "маленький дым", - бормотал он про себя. Ганс в тот день выложил все свои деньги на табак для стариков, и, хотя он знал, что дома нет табака, он не колебался, а щедро продал все свои запасы Венификусу, который принял его с хмурым лицом, таким черным, как полночь, и воскликнул громовым голосом: "Что, это ты, Ганс Брадин, это ты! Ты, что предлагает мне немного табака! Не повезло тебе, ты думаешь, это наполнит мою трубу? Вот, дай мне немного, ты, сын мира, потому что этого недостаточно!
   Ганс, дрожа и испугавшись, сказал ему, что это все, что у него есть, и рассказал ему о своей неудаче в тот день на базаре, а Венификус только изобразил гнев, чтобы испытать Ганса, и с одним из своих собственных смехов бросил часть табак в чашу трубки; когда вот! маленький кусочек табака, клещ, вздувался, вздувался, вздувался и увеличивался, и становился все больше и больше, пока трубка не наполнилась полностью: она загорелась сама собой, и он начал курить. Покончив с этим, он вскочил, сказал несколько слов, которых Ганс не понял, и трубка исчезла. Затем Венификус спустился вниз, несмотря на свою тучность, с такой ловкостью, с какой Ганс мог бы сделать это сам. Когда он приблизился к Гансу, он велел ему следовать за ним, но не говорить ни слова, пока с ним не заговорят. Затем он повел Ганса по длинному извилистому проходу на большое расстояние, пока не пришел к тому, что казалось концом; здесь он остановился, зажег огонь и сказал над ним несколько слов. Затем огонь угас, и как раз там, где был огонь, открылся проход; вниз пошел человечек, вниз пошел Ганс, и проход за ними закрылся.
   Теперь они были в конце своего пути. Ганс огляделся и очутился в большой комнате. Он казался почти квадратной милей и был сплошь заполнен трубками всех размеров и видов и, согласно моде, со всех концов земного шара. - Ганс, - сказал волшебник, когда изумление Ганса улеглось, - ты сегодня вел себя как мудрый и великодушный человек, и я собираюсь наградить тебя. Видишь все эти трубы? Что ж, теперь вы можете выбрать их по своему усмотрению и научиться всегда угождать каждому; ибо если бы ты не поступил так, как поступил, я бы засунул тебя в свою трубку и выкурил".
   Затем Ганс выбрал самую маленькую трубку, какую только мог увидеть; это был стеклянный; и как только он взял его, он стоял, глядя на него рассеянно. -- Ганс, -- сказал Венификус, -- вы боитесь, что вам не хватит табака, чтобы набить трубку (она была величиной с бушель), но не тревожьтесь; вот немного из того, что вы мне дали; когда вы пойдете домой, бросьте его, вы скоро увидите эффект, и никогда больше не будете нуждаться в табаке". Затем он вывел Ганса наружу из пещеры к его лошади. Ганс сел и в ту же ночь благополучно добрался до дома.
   Слава о чудесной трубке распространилась по стране; все стекались посмотреть на это, но Ганс не удовлетворял чье-либо любопытство, рассказывая легенду о трубке, пока мои просьбы не заставили его; и, не желая огорчать старого друга, он доверил мне вышеизложенное, и его потомство по сей день владеет чудесной трубкой.
  
   СУДЬЯ-НОСИТЕЛЬ, Синтия Уорд
   Первоначально опубликовано в Galaxy # 6, ноябрь 1994 г.
   Внезапный лязг нарушил тишину святилища Алиши. Она махнула рукой, отключив заклинание часового. Затем она повернулась от захламленного каменного рабочего стола к зеркалу на стене. Еще один жест, и серебристое стекло стало окном во внешний мир.
   Зеркало показывало часть ее рва или широкую грязную траншею, которая когда-то была рвом. Засуха убила всех обитателей рва, кроме одного. Выживший монстр, напоминавший двадцатифутовую зеленую саламандру, атаковал размахивающего мечом варвара.
   Алиша вздохнула. Горожане снова погнались за ней.
   Всякий раз, когда засуха или суровая зима опустошали землю, люди Тилдана обвиняли Алишу и пытались убить ее. Сначала она пыталась убедить жителей деревни, что не имеет ничего общего с климатом, и пыталась завоевать их доверие, предлагая лекарства, от которых они не могли отказаться. В конце концов она признала, что ее попытки бесполезны, и отказалась от них. Но горожане не уступали. Они нападали на ее крепость всякий раз, когда дела шли плохо. На этот раз, похоже, они изменили свои методы, объединив свои скудные ресурсы, чтобы нанять воина.
   Алиша изучала их чемпиона, высокого мускулистого западного варвара. Он владел большим мечом без видимых усилий, его длинные желтые косы качались с каждым ударом. Его глаза блестели, как ледяная стружка. Его кольчужная туника блестела на солнце зеркально-белым, но кожаные сапоги почти полностью скрывала блестящая липкая грязь. Его голые, широко расставленные ноги торчали из грязи, как стволы деревьев, толстые, темные и узловатые.
   Алиша подумала о волчьей стае, и в зеркале отразились ее серые стражи, лежащие неподвижно, пернатые стержни прорастали, как смертельная пшеница, из ребер и глаз. Кровь была черной на желтой траве.
   Алиша приложила руку к глазам. Серебряное стекло погасло.
   Она обратила свои мысли к деревне, и зеркало показало узкую грязную улицу, застроенную покосившимися коттеджами. Собаки и дети неподвижно сидели на улице. Женщина рухнула на скамейку, кормя ребенка и плача. Мужчины с опущенными плечами брели по щиколотку в пыли, поднимая толстые перья, которые оседали лишь через несколько минут.
   Алиша закрыла глаза. Когда она открыла их, серебряное стекло снова показало убийцу.
   * * * *
   Хотя Дреллан нанес удар со всей своей силой, его стальной палаш не смог пробить нефритово-зеленую шкуру демона. Демон рванулся, его длинные челюсти разинули, обнажив клыки размером с охотничьи ножи. Дреллан попытался отпрыгнуть. Грязь удержала его ноги, и он упал. Огромные челюсти сомкнулись в нескольких дюймах над ним, когда он погрузился в теплую вонючую жижу. В ярости он ударил мечом. Лезвие отскочило, не оставив ни царапины, но отбросило челюсти в сторону прежде, чем они успели сомкнуться в его плоти. Когда голова демона откинулась назад для нового удара, Дреллан яростно рванулся вверх. Длинное лезвие скользнуло между разинутой пастью и глубоко вонзилось в нёбо.
   С оглушительным воплем демон поднял голову, вырывая меч из руки Дреллана. Он попытался удрать. С каждым движением он все глубже погружался в грязь; но он добрался до берега и пополз по грязному склону. Задыхаясь, он лежал рядом со своим брошенным луком и пустым колчаном и смотрел, как чудовище корчится в предсмертной агонии. Во имя Трасгена Громоборца, его шкура могла отразить его стрелы и противостоять его палашу, но пока его пасть была открыта, демон был так же уязвим, как человек!
   После того, как демон перестал дергаться, Дреллан подождал несколько мгновений, прежде чем вернуться ко рву. Затем, упершись ногой в огромную голову, он протянул руку между рядами мокрых клыков, схватил рукоять и высвободил палаш.
   Лезвие было черным от густой крови, как и тело Дреллана было черным от липкой грязи. Он яростно затряс руками, но грязь быстро прилипла. Что ж, он был не грязнее, чем в бою.
   Дреллан пробрался через грязь к приземистой, круглой, каменной крепости, к большому деревянному подъемному мосту с маленькой дверью. Он уставился на сияющую ручку двери, отлитую в форме змеи, готовой к удару. При его прикосновении металлическая змея непременно оживала, извивалась с внезапной неестественной плавностью, чтобы вонзить ядовитые клыки в его плоть. Он бы не попался на эту уловку! Он отрезал змеиную голову. Это была полая латунь.
   Дреллан взял рукоять своего палаша обеими руками и замахнулся на дверь. От удара клинок и руки вонзились ему в плечи. Дверь была из толстого дуба. Он рубил. Полетели щепки. Пот стекал с его челюсти.
   Когда дверь поддалась, Дреллан увидел каменный коридор, пустой, если не считать нескольких нематериальных плавающих шаров водянисто-зеленого света. Дреллан шагнул в коридор и отпрыгнул назад. Каменный блок шире его роста рухнул туда, где он стоял мгновение назад.
   Дреллан рассмеялся. Уловки ведьмы были очевидны. Убить ее было бы так же просто, как соблазнить девку из таверны. Шаману его клана потребовалось пять минут, чтобы залечить незначительную рану; карнавальным волшебникам требовалось две минуты, чтобы создать простую иллюзию. Дреллан доберется до ведьмы быстрее, чем она сотворит что-то столь требовательное, как заклинание смерти.
   Дреллан испытывал презрение к ведьме, а также к жителям города Тилдан. Он всегда считал цивилизованных людей мягкими, и вчера его мнение убедительно подтвердилось. Он въехал в крошечный городок в поисках таверны, и к нему пришли знатные горожане, обещая прибыль от трехлетнего урожая, если он убьет ведьму. Он сказал: "Я соглашусь на эту работу, если вы будете платить мне пожизненную долю своего урожая, лучший дом в вашем городе и выбор ваших дочерей".
   "Отомстите ведьме, - сказал мэр, - и все, о чем вы просили, будет вашим".
   Жители деревни начали болтать о своих неудачных нападениях и экзорцизмах, а Дреллан рассмеялся и постучал по рукоятке своего палаша. "Длина стали - это все, что ей нужно для изгнания нечистой силы".
   Подняв меч, Дреллан выскользнул в коридор. Когда странный зеленый свет омыл его кожу, у него внезапно возникло ощущение, что он попадает в затопленный замок.
   * * * *
   В центре крепости Алиша наблюдала, как варвар входит в ее дом, и приняла решение. Она подняла руки и сделала жест, развязывая нити заклинаний своей защиты. Паутина защиты, на создание которой ушли часы, разорвалась за секунды.
   Алиша была травницей, лесной ведьмой, но не без больших ресурсов. Она обратилась к целительству, потому что это было искусство, наиболее далекое от некромантии, которой она научилась у своей матери, одной из самых могущественных волшебниц древнего Резтакеля. Жестокое колдовство ее матери напугало ее, и когда мать сказала о ее помолвке с могущественным поработителем душ, она убежала далеко.
   Алиша открыла шкафчик, в котором лежал один предмет - маленький пустой хрустальный кувшин с горлышком, похожим на козырь, длинный и тонкий, расширяющийся в виде широкого колокола. Она отнесла кувшин к своему каменному рабочему столу и поставила пробку на редком чистом месте среди перегонных кубов, реторт, ступок и грязной посуды. Тонкое горлышко кувшина ощущалось в левой руке как сосулька.
   Алиша услышала слабый стук и посмотрела в зеркало, чтобы увидеть варвара, стоящего с наклоненной головой и слушающего, как он стучит навершием меча по двери ее святилища. Он ударил ногой. Дерево раскололось, словно доска толщиной с пергамент, когда варвар ворвался в комнату.
   " Гори в аду, ведьма! - воскликнул он и бросился на нее с поднятым мечом.
   Алиша взмахнула правой рукой, ее пальцы согнулись, словно маня его. Когда кончики ее пальцев коснулись ее ладони, варвар застыл с одной ногой в воздухе, как статуя бегущего человека.
   Его глаза вылезли из орбит, а лицо побледнело. Он выдавил: "Не может быть!"
   Алиша сжала кулак, и варвар рухнул вперед, как дерево с корнями. Он ударился об пол с громким мясистым треском куска говядины, падающего с крюка коптильни. Его меч зазвенел о камень, как колокол.
   Жизнь была хрупкой, разрушение быстрым. Разве Резтакель Великолепный, десятивековой город, не превратился в почерневшие руины за один день в результате борьбы Алиши за освобождение от чар ее матери? Их битва напомнила Алише о том, что больше всего пугало ее в колдовстве ее матери - прилив возбуждения, вкус силы, сильное удовольствие от разрушения.
   Это удовольствие все еще пугало ее. И хотя она знала, что загадала тщетное желание, она надеялась, что ей больше не придется убивать.
   Алиша поднесла сжатый кулак ко рту кувшина, расслабила пальцы и тут же прикрыла рот ладонью. Она вставила пробку в кувшин, не позволяя полностью открыть рот.
   Внутри хрустального кувшина клубился крошечный туман, серый с красными прожилками. Он корчился и извивался, кружась странными, резкими движениями.
   Труп превратился в человеческий слой пыли на полу. Алиша взяла метлу и смела сухой бледный порошок на грязную тарелку, чтобы потом выбросить.
   Затем она заколдовала себя и кувшин души на крышу, чтобы призвать четыре ветра и договориться о дожде.
  
   ДЕМОНЫ - ЛУЧШИЙ ДРУГ ГУЛЯ, автор: Я Рассол
   Первоначально опубликовано в Tales of the Talisman летом 2010 года.
   Я сидел за своим столом, высоко подняв ноги, читал криминальную книгу в мягкой обложке и пытался решить, легче ли иметь дело с бутлегерами запрета из книги, чем с культистами вуду, к которым я привык, когда дверь открылась. Приспосабливаясь к обычным жалобам на издевательства над мебелью, я сначала не заметила, что это не мой партнер.
   В дверях стояла пожилая пара, обе в сапогах, джинсах и клетчатых рубашках, как пара отставных наездников родео. Он смотрел на это место, как старая дева смотрит на бордель. Я не был уверен, было ли это презрением к чужой слабости или тоской по старым добрым временам.
   Но она улыбнулась и подошла прямо к столу.
   - Вы мистер О'Брайен, частный детектив?
   - Вообще-то я не детектив. Мы исследователи паранормальных явлений. Но если ваша проблема сверхъестественна, мы можем помочь".
   Она кивнула, но он бросил на нее тяжелый взгляд. Я указал на выцветшие кресла, которые мы оставили для клиентов.
   "Могу я чем-нибудь помочь?"
   - Хочешь рассказать, Эверетт?
   - Нет, Сара, это твоя идея. Вы идете прямо вперед.
   - Что ж, мистер О'Брайен...
   - Зови меня Эд.
   "Эд, у нас есть гранитный карьер недалеко от Флоренции..."
   "Уже много лет", - вставил Эверетт.
   Она кивнула. "Да, и мы пытались продать это место..."
   "Заработал хорошие деньги, но пора двигаться дальше", - сказал Эверетт.
   Она нахмурилась, но продолжила. "Но вскоре после того, как мы выставили это место на продажу, начались плохие вещи. Сначала пропал наш кот. Потом кто-то убил наших собак".
   - Вскрыл их, как мачете. Он покачал головой. "Не могу терпеть, чтобы кто-то так плохо обращался с животным".
   - Да, и лошади. Расскажи ему о лошадях, Эв.
   Он наклонился вперед в своем кресле. "То, что они сделали с лошадьми, было невыразимо. Я старый работник ранчо, и мне не чужда кровь. Но вы могли бы сказать, кто бы ни сделал это, сделал это, пока они были еще живы и здоровы. Итак, мы вызвали шерифа за собаками и снова за лошадьми. Оба раза заместитель сказал, что это, вероятно, какой-то странный культ или, может быть, подростки, ищущие острых ощущений. Но разве ни один первоклассник не калечил лошадь так".
   - И хуже, - сказала она. - Депутат сказал, что ничего с этим делать не будут.
   "И почему бы нет?" Я попросил.
   "Мы живем слишком далеко в округе. Не могут же они каждую ночь ставить туда заместителя, тем более, что неприятности бывают разве что раз в месяц. Нам нужно, чтобы вы выяснили, кто это делает, и заставили их остановиться".
   Я увидел их выцветшие джинсы и такие же выцветшие волосы. Но нуждающиеся люди, которые не могли заплатить, слишком много раз сжигали нас в прошлом. У Энн может быть благотворительное сердце, но все, о чем я мог думать, это стопка неоплаченных счетов в ящике стола.
   "Прежде чем мы сможем начать ваше дело, нам понадобится гонорар".
   Старик вытащил из кармана джинсов пачку банкнот и протянул мне десять из них.
   - Тысячи долларов достаточно?
   Я мгновение смотрел на кучу. Бен Франклин посмотрел в ответ.
   - Гранитный бизнес должен быть довольно прибыльным.
   Он кивнул.
   "Да, мы начинали тридцать лет назад как медный рудник, но через некоторое время качество руды ухудшилось. К счастью для нас, это было примерно тогда, когда действительно начался строительный бум".
   Она продолжила.
   "Вы знаете, как в Фениксе, так сухо. Люди начали укладывать газоны из щебня вместо травы. Это не только экономило воду, но и не приходилось ее косить. Довольно скоро в большинстве новых домов появились дворы из декоративного щебня. Можно сказать, что мы заложили основы этой отрасли".
   Он похлопал ее по руке.
   "Но теперь пришло время насладиться плодами нашего труда".
   Она улыбнулась.
   "Он имеет в виду, что ему надоело вставать в четыре утра и целый день возиться с идиотами-водителями самосвалов в жару".
   - Тридцать лет - это большой срок, Сара. Я хотел бы успокоиться, пока я все еще могу это оценить".
   Я сунул деньги в ящик, где они могли подавить эти дикие и ненасытные счета. Потом я сделал им расписку. Когда я писал, я спросил: "Значит, эта проблема началась, когда вы выставили это место на продажу? Были ли у вас какие-либо предложения?"
   Он кивнул.
   "Да, крупная корпорация с востока. Но похоже, что сделка не состоится".
   - Из-за насилия?
   "Нет, они не уверены, что смогут получить желаемые продажи, чтобы окупить свои деньги".
   Она наклонилась вперед.
   "Эверетт сократил работу до двух дней в неделю, когда мы решили продать. Продажи сильно упали. Я постоянно говорю ему, что нам следует вернуться к старому расписанию, но он предпочитает проводить время в индийском казино".
   - Я все время говорю тебе, женщина, мы ломали себе спины тридцать лет. Давайте наслаждаться жизнью, пока мы можем. У нас так много денег, что теперь нет смысла убивать себя, чтобы заработать больше".
   Это была музыка для моих ушей. Я раздавал визитки. Потом я получил направление к ним. Это было довольно далеко.
   - Мы с напарником сегодня днем пойдем осматривать дом, если все в порядке.
   Он нахмурился. "Нет, как насчет завтра? Сегодня день казино".
   - Эверетт, они убили всех наших животных. Мы можем быть следующими". Она посмотрела на меня. "Я приду. Ты просто выходишь, когда можешь".
   * * * *
   Мы выехали в тот же день. Это был долгий путь по шоссе до поворота, который вскоре превратился в грунтовую дорогу через пустыню, населенную не более чем низкорослыми кустами мескитового дерева и разбросанными сагуаро.
   В нескольких милях от шоссе дорога поднималась вверх. Внизу, в небольшой долине, раскинулась шахта. Мы подъехали к маленькому жестяному сараю у автомобильных весов.
   Дно долины было усеяно грудами хвостов. Рядом с грудой щебня стояла огромная машина. Кто-то с большим фронтальным погрузчиком вывалил ведро валунов в бункер с одной стороны, а конвейер с другой стороны высыпал разложившийся гранит на кучу. Место было жарким и пыльным. В поле зрения не было ни дерева, ни куста выше моего колена.
   Вдалеке стоял аккуратный домик с цветочными ящиками на подоконнике. Рядом с ним был красный амбар, окруженный забором из белых лошадей. Эта сцена среди бесплодной пустыни шахты выглядела так, будто художник-пейзажист начал рисовать на большом чистом холсте, но так и не закончил ничего, кроме дома и амбара.
   Фигура за рулем погрузчика помахала рукой и направила его к нам. Мы подождали и увидели, что это Сара была одета в тот же наряд, что и тем утром, с добавлением соломенной ковбойской шляпы. Она остановила большую машину на ближайшей бетонной площадке между баком для воды и автомобильными весами, затем спрыгнула и направилась к нашей машине.
   - Должно быть, она моложе, чем выглядит, - сказал я.
   "Любой, кто живет на задворках пустыни, как эта, в мгновение ока станет похож на высохший кусок вяленого мяса, бедняжка".
   Я улыбнулась в ответ. Энн была моим партнером во многих отношениях. Мы вышли из машины, и я представил ее Саре.
   Она махнула рукой на панораму.
   "Похоже, не так много, но много материала ушло отсюда. Эта долина раньше была холмом.
   - Впечатляет, - сказал я.
   Энн спросила: "Где были найдены собаки?"
   Сара указала на дом. - Прикован снаружи, прямо там, где мы их оставили.
   - Вы живете на территории, не так ли? Ты что-нибудь слышал?
   "Нет, это был Хэллоуин, и мы задержались в городе на вечеринке. Мы нашли собак, когда вернулись домой. Это было ужасно."
   - Когда были другие инциденты?
   Она дала нам даты, и Энн записала их в блокнот. Примерно с интервалом в месяц было несколько случаев, когда животные были убиты или оборудование подверглось вандализму. Но до тех пор они никого не слышали и ничего не видели.
   "Мы испробовали все, чтобы положить этому конец. Мы заперли ворота после наступления темноты; весь периметр огорожен. После того, как они убили наших питомцев, мы взяли пару сторожевых собак и позволили им бродить по территории в нерабочее время. Но и они тоже погибли. Самое странное, что каждый раз, когда что-то происходило, эта бетонная площадка всегда оказывалась мокрой. Они каждый раз поливали его из шланга и обычно оставляли воду включенной. На следующее утро нам придется снова наполнить бак".
   Энн опустилась на колени, чтобы осмотреть треснувший бетон, пока я продолжал расспрашивать нашего клиента.
   "Та компания, которая сделала предложение на это место, оказывает на вас давление, чтобы вы снизили цену?"
   "Нет, они фактически приняли нашу запрашиваемую цену. Но они обзванивают наших клиентов, и никто не хочет предварительно заказывать сотни тонн камня. Материал используется в строительстве, вы знаете? И здание лежит. А поскольку мой муж настаивал на закрытии большую часть недели, большинство наших оставшихся клиентов переключились на использование других цветов из других шахт, которые доступны, когда им это нужно, а не только тогда, когда Эв хочет работать".
   "А как насчет недовольных родственников? У вас есть неблагодарные дети или сумасшедшие дяди?
   Она улыбнулась.
   "Безумных дядек нет, но у нас есть двое взрослых детей. Наш сын, Уильям, живет в Нью-Йорке. Он биржевой маклер. Иногда он приезжает на Рождество, больше чтобы спастись от холода, чем по-настоящему навестить. Обычно он останавливается на курорте в городе. У нас также есть дочь: Мэри".
   "Где она живет?"
   - Э-э, Апачский перекресток, я думаю. Мы не видели ее с тех пор, как она вышла замуж шесть лет назад. Мы не пошли на свадьбу. Она вышла замуж за ведьму.
   Энн неожиданно заинтересовалась нашим разговором.
   - Ты имеешь в виду виккан?
   Сара пренебрежительно махнула рукой.
   "Викканец, ведьма, кто угодно. Мы воспитали ее хорошей девочкой, отправили в католическую школу и все такое, и чем она нам отплатила? Она связывается с каким-то парнем, который носит черное и танцует обнаженным при лунном свете. Она даже не выйдет замуж за священника; она должна была сделать все это на какой-то большой языческой церемонии в горах. Вероятно, они были голыми".
   "Животных убивают при лунном свете. Для меня это звучит как некая жертва, - сказал я.
   Но Энн покачала головой.
   "Виккане не приносят в жертву животных. Они не увлекаются такими вещами. Их философия резюмируется во фразе: "Если это никому не вредит, делай, что хочешь". Многие из них вегетарианцы и пацифисты".
   - Да, а как насчет ведьмы?
   - Ты просто зациклен, как и большинство людей, на хэллоуинском стереотипе о какой-то старой ведьме в остроконечной шляпе. И вообще, она сказала, что этот парень был ведьмой.
   - Ты имеешь в виду колдуна?
   - Нет, ведьма. Их всех называют ведьмами, мужчин и женщин. Эти колдунские штучки прямо из Голливуда. Нет, викканец с такой же вероятностью стоит за серией убийств животных, как буддийский монах или какая-нибудь веганка из долины, которая водит гибрид с наклейкой PETA на бампере. Это просто противоречит всей их философии".
   Я нахмурился и повернулся к Саре.
   - Ну, а как насчет личных врагов?
   Она на мгновение задумалась, вытирая пот со лба цветным носовым платком.
   "Ну, есть Гранитная гора".
   "Что такое Гранитная гора?"
   - Это розничный склад камней. Они хранят гранитный щебень разных цветов из разных шахт и перепродают его домовладельцам и ландшафтным дизайнерам. Раньше мы продавали им товар целыми грузовиками, но у нас было много проблем с получением оплаты, и Эв отключил их. Мы просто больше не имеем с ними дела".
   "Когда это было?"
   "Может, год назад? Я не совсем помню.
   "Мы это проверим".
   * * * *
   В машине на обратном пути в город Энн спросила, как я собираюсь их проверить.
   "Так же, как я все делаю. Используя свои удивительные детективные навыки.
   "Хорошо, Микки Спиллейн, иди и сделай это. А пока я собираюсь изучить даты нападений и посмотреть, есть ли в них какое-то оккультное значение.
   Я подвез ее до офиса и сверился со своей картотекой бывших клиентов, которых я скрывал, когда мы управляли местной таверной. Иногда это было не то, что вы знали, а кто.
   На карточке было написано "Все о перевозке", и я набрал номер.
   "Желтый?" Голос был хриплым и перекрывался фоновым шумом работающего дизеля.
   "Привет, Билли, это Эд О'Брайен. Запомните меня?"
   - Вы снова открыли "Пантеру"?
   "Нет, у меня сейчас другое выступление, и мне нужна информация. Я полагаю, что ты, занимающийся грузоперевозками, мой лучший источник. Что ты можешь рассказать мне о Гранитной горе?
   "Они разорены или близки к этому. Сосунок, владеющий этим заведением, многим должен мне за то, что я доставил его камень, но он так далеко не платит за ямы, что никогда не заплатит мне. Я перестал бегать за ним некоторое время назад".
   - Как вы думаете, он опустился бы до убийства чьей-то собаки, чтобы отомстить владельцу карьера, который отрезал ему поставки гранита?
   - Если бы он этим увлекался, ему пришлось бы убить половину собак в округе. Большинство людей не будут иметь с ним дела в таком виде, если они умны. И даже такие идиоты, как я, со временем поумнеют. Нет, Боб не из тех, кто мстит. Он такой негодяй, если бы собирался сделать что-то с чьими-то собаками, он бы не стал их убивать. Он придумывал способ их украсть, а затем пытался выдать за чистокровных где-нибудь в другом месте, даже если потерял деньги на сделке.
   - Хорошо, Билли. Спасибо чувак."
   "Без проблем. Эй, дай мне знать, когда снова откроешь "Пантеру", хорошо?
   * * * *
   Я спорил с Энн, что это должен быть зять, но она была непреклонна в том, что викканец не стал бы так поступать. Но когда дело доходит до таких вещей, как месть, люди редко позволяют своим личным убеждениям стоять на пути. Я позвонил Саре и узнал адрес ее дочери, после чего выехал на место.
   Это был трейлер одинарной ширины в районе, где признаком статуса была двойная ширина. Машина, припаркованная перед входом, выглядела так, будто не могла попасть на свалку. Я припарковался рядом с ним, вышел и постучал в дверь. Изнутри донесся детский плач.
   Мне пришлось постучать еще дважды, прежде чем я получил ответ. Дверь открыл молодой парень в перепачканном спортивном костюме и с трехдневной щетиной. У него на руках был плачущий ребенок, и он пытался уговорить его бутылочкой, но у ребенка не было этого. Я попытался протянуть ему визитную карточку, но он только взглянул на нее.
   "Да?" Его глаза молили о пощаде.
   - Я искал Мэри?
   Он покачал головой, подбрасывая ребенка в такт.
   За ним в хаосе маленького трейлера, усыпанного игрушками и грязной одеждой, бродил еще один маленький ребенок, держа в руках игрушечный грузовик.
   - Папа, это мама?
   - Нет, сынок.
   "Хорошо." Малыш снова заблудился.
   Парень, наконец, заставил ребенка принять бутылочку и перестал кричать. Он пригласил меня войти. Мы сидели за потрепанным пластиковым столом на кухне, где каждое горизонтальное пространство было завалено грязной посудой.
   - Могу я предложить вам выпить или что-нибудь в этом роде? Он спросил.
   "Спасибо, не надо." Но он заметил мой взгляд на сваи.
   "Я работаю по ночам, и довольно сложно уследить за беспорядком".
   "Когда ты спишь?"
   - Когда я это выясню, я дам тебе знать.
   - Как давно ее нет?
   Он посмотрел на ребенка у себя на коленях, сосущего бутылку.
   "Шесть месяцев, наверное. Но кажется, что это намного дольше".
   "В разводе?"
   "Нет, ее не должны волновать такие мелочи, как она называет это рабскими цепями общепринятой морали. Она только что ушла, и с тех пор мы ее не видели".
   - Она что, какая-то сумасшедшая марксистка?
   - Нет, но было бы лучше, если бы она была. Думаю, это действительно моя вина. Она росла взаперти, а потом мы встретились в местном колледже на антивоенном митинге. Она была с какой-то группой "Студенты за справедливое общество" или что-то в этом роде. Они собирались изменить мир, покончить с нищетой, угнетением и всем прочим. Большинство из них, вероятно, сейчас работают в торговом центре. Я знаю, что хотел бы этого".
   Ребенок громко рыгнул и вернулся к сосанию смеси.
   "Мы с Мэри начали встречаться, и я познакомил ее с колдовством. Идея всеобъемлющего духовного мира в гармонии с природой была именно тем, чего она искала всю свою жизнь. Раньше она жаловалась на свое воспитание в католической церкви, пышность и церемониальность, но никакой власти. Если вы не священник, все, что вам нужно делать, это смотреть. Концепция религии, в которой каждый из нас является священником или жрицей, была очень привлекательной".
   "Так почему же она ушла? Куда она делась?"
   "Я не знаю, куда она пошла, но я знаю, почему. Главное правило колдовства - не причинять вреда другим. Мы очень настаиваем на том, чтобы использовать, только обучать, только белую магию".
   - Значит, черная магия - это все, что может навредить кому-то другому?
   "Да. Но ей не нравилось это ограничение. Она обычно утверждала, что вред относителен, что мы должны судить об эффективности действия не по тому, причиняется ли оно кому-либо вред, а по наибольшему благу для наибольшего числа людей. Она всегда сыпала всякой ерундой, которую выучила на курсах философии, чтобы оправдать свои действия. Ей нравилось добиваться своего, и если это наступало кому-то на пятки, что ж, она не проливала слишком много слез. Она всегда хотела расширить границы дозволенного, лишь бы это кому-то помогало или, по крайней мере, пока таков был план".
   - Значит, она какая-то черная магическая ведьма?
   "Нет, хуже этого. Викка была для нее слишком скучной, поэтому некоторое время назад она связалась с кучкой сатанистов. Она пыталась заставить меня прийти на их черную мессу. Она сказала, что они обладают реальной силой и не боятся ее использовать. Но я не хотел ввязываться ни во что из этого. Но она сказала, что я слаб, слишком привязан к ожиданиям приличного общества, чтобы добиться своего истинного предназначения".
   Он ухмыльнулся. "Я не уверен, что приличное общество готово считать виккан своими членами". Но его ухмылка исчезла, когда он взглянул на груды посуды и грязной одежды, которые, казалось, стали его истинной судьбой.
   - Так каково же было ее представление о своей судьбе?
   Он пожал плечами. "Я не знаю. Все в ней, казалось, вращалось вокруг силы, способности делать добро или того, что она считала добром. Она хотела изменить мир, сделать его лучше. Она верила в Бога, просто не думала, что ему действительно наплевать, понимаете? Она хотела сделать мир лучше, и если это означало, что ей пришлось наступить на несколько пальцев ног, что ж, эти пальцы не должны были мешать".
   "Значит, она хочет лучшего мира, но забота о собственных детях не улучшит ситуацию?"
   Он криво усмехнулся. - Да, последние несколько недель перед ее отъездом я жаловался на все время, которое она проводила на Черных мессах, на инициацию, на все деньги, которые она тратила на мечи и магические атрибуты. У меня были проблемы с получением молока для ребенка. Но она просто сказала: "Нужно приносить жертвы ради большего блага".
   "Это проблема с революционерами. Все должны жертвовать на благо людей, особенно людей. Почему-то кажется, что революции во имя народа ничего не делают, кроме как приносят ему еще больше страданий".
   Он кивнул.
   Вошел другой ребенок. Его штаны были спущены до лодыжек и промокли насквозь. Он оставил небольшой след воды на изношенном ковре.
   "Папа, унитаз сломан. Вода не остановится".
   Он вскочил и направился к другому концу трейлера, и ребенок снова заплакал.
   * * * *
   Энн ждала меня, когда я вернулся в офис в сумерках. Она закрыла книгу, которую читала.
   "Я проанализировал схему атак. За исключением первого, они всегда происходят в новолуние или непосредственно перед ним. Это оптимальное время для использования негативной магии, и в сочетании с первой атакой, произошедшей в канун Дня Всех Святых, наш подозреваемый...
   "Сатанист, да, это дочь. Она пытается использовать магию, чтобы убить старую пару, и, вероятно, думает, что делает миру одолжение, не давая своему наследству быть растраченным в индейском казино.
   Ее торжествующая улыбка сменилась хмурым выражением замешательства.
   "Я провел весь день, пытаясь понять, что это должен быть сатанист. Как вы это поняли и придумали название и мотив?"
   "Эй, это же мои удивительные детективные способности. Что я могу сказать?"
   - Как насчет чего-нибудь скромного для разнообразия?
   Я пожал плечами. "Никто не идеален."
   Она бросила взгляд на тени, растущие в углах от угасающего света заходящего солнца.
   - Тогда нам нужно убираться туда быстро. Сегодня 30 апреля . Она обязательно наложит последнее заклинание сегодня вечером. Это Вальпургиева ночь , самая нечестивая ночь в году, празднуемая жертвами и кровью. Все, что она делала, было подготовкой к сегодняшнему вечеру.
   "Позвони им. Скажи им, чтобы убирались, чтобы держались подальше от дома, - сказал я. Пока она набирала номер, я достал автомат из ящика стола и проверил журнал. Тусклые серебряные наконечники патронов, казалось, светились в угасающем солнечном свете. Я вставил его обратно в рукоятку, а затем сунул в наплечную кобуру.
   Она подняла глаза от телефона.
   "Это Сара. Она одна. Эв отвезла их грузовик в казино, и она не может уйти.
   - Скажи ей, чтобы она держалась крепче и заперла двери. Мы будем там, как только сможем".
   Она дала ей несколько прощальных заверений. Тем временем я вернулся к холодильнику и взял пару тонких синих и серебристых банок энергетического напитка и горсть батончиков мюсли, которые мы припасли для слежки. Я засунул их в карманы куртки. Скорее всего, это будет долгая ночь.
   Мы поехали туда так быстро, как только могли, учитывая состояние дороги и наш пожилой "Бьюик", прибывший далеко засветло. Мы миновали еще одну машину, припаркованную на обочине дороги сразу за пределами видимости шахты. Я припарковался рядом с ним, и мы вышли.
   Когда мы шли к маленькой хижине у дороги, я слышал пение. Это был женский голос, и я немного вздрогнула. Я надеялся, что это из-за холодного воздуха ночной пустыни.
   Когда мы поднялись на вершину, мы увидели небольшую долину. В доме горел свет внутри и снаружи. Ближе к нам погрузчик стоял возле цистерны с водой на большой бетонной площадке.
   В середине блокнота кто-то нарисовал мелом большую пятиконечную звезду. Энн назвала бы это пентаграммой. В центре звезды стояла на коленях фигура в черной мантии с капюшоном, что-то вроде того, что можно увидеть на священнике в старом фильме или на ком-то, играющем в волшебника на ярмарке эпохи Возрождения. Перед ними были разложены меч, колокольчик, книга и горящая свеча. Рядом лежала большая спортивная сумка. Фигура подняла руки над головой, и пение достигло крещендо. Раздался грохот, похожий на гром, и рядом с пентаграммой появилась еще одна фигура.
   Вторая фигура была высокой, не меньше десяти футов, широкоплечей и красивой. Вьющиеся светлые волосы каскадом ниспадали на плечи. Он был одет в тунику невозможного цвета белья из рекламы отбеливателя, такую яркую, что у меня резало глаза.
   Я выхватил пистолет и запустил затвор, чтобы вставить патрон в патронник. На этот звук обе головы резко повернулись в мою сторону. Фигура в капюшоне указала на нас.
   - Убей их, - приказала она.
   Огромная фигура падшего ангела словно расплавилась. Его черты стали волнистыми и искаженными, как если бы он смотрел на горизонт пустыни сквозь искривленную жару летнего дня. Они текли, а затем снова превращались в двуногих ящериц, драконов на двух ногах с головой, как у крокодила, со всей мордой и зубами. Туника превратилась в чешую рептилии, обнажая зеленоватые негабаритные человеческие гениталии, которые свисали между его ног, словно раковая опухоль. Из его спины выросла пара крыльев, голых, как у летучей мыши, с пурпурными прожилками. Его руки превратились в смертоносных тварей с тонкими, как кинжал, когтями, которые длиннее пальцев.
   Демон шевельнул когтями и зашагал в нашу сторону. Я поднял свое оружие, но Энн положила руку мне на руку.
   "Это бесполезно. Эта штука - демон. Пулями, даже серебряными, не поранишь.
   - Я не думал стрелять в него. Я прицелился в фигуру в мантии. Она откинула капюшон, обнажив длинные темные волосы и уверенную улыбку.
   "Нет!" Энн опустила мою руку. - Ты не можешь убить ее.
   "Почему бы и нет?" Демон продолжал сокращать дистанцию. У нас не было времени так спорить.
   - Скажем так, для тебя было бы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО плохой идеей пытаться принести кровавую жертву в присутствии демона. Позвольте мне справиться с этим."
   С этими словами маленькая женщина встала передо мной и подняла руку на приближающегося демона, как гаишник.
   - Стой, - приказала она. "Вы не можете пройти."
   Существо остановилось в двух ярдах от нее, возвышаясь над ней. Его голос гремел.
   "ХА! ТЫ РАЗВЛЕКАЕШЬ МЕНЯ, МАЛЕНЬКИЙ. Я УБЬЮ ТЕБЯ ПОСЛЕДНИМ". Он наклонился вперед, выпустив когти и оскалив зубы. Я целился ему в лицо, зеленая гнойная жидкость капала с его слюнявой челюсти.
   Когда мой палец сжал спусковой крючок, Энн дрожащим голосом приказала: "Именем Иисуса Христа из Назарета я приказываю тебе уйти. Вы не можете причинить нам вред".
   Демон тут же отпрянул, вытянув перед собой руки, словно пытаясь отогнать маленькую женщину. Мой палец на спусковом крючке расслабился.
   Его дыхание было громким и затрудненным, и он повернул голову вбок, как будто глядя на что-то позади нас.
   "ДА. Я ВИЖУ, ЧТО ВЫ ЗАЩИЩЕНЫ. НО ЕГО НЕТ".
   Он сделал шаг ко мне, протянул когти и издал чавкающий звук. Язык, похожий на змею, скользнул между его чудовищных зубов.
   Но она бросилась вперед, размахивая маленьким карманным "Тементментом", который всегда носила с собой. Однажды я посмеялся над этим, сказав, что она должна получить для него наплечную кобуру. Демон отпрянул от него, словно размахивал пылающим факелом, и я пожалел о своих легкомысленных словах.
   "Отойди!" Она предупредила. "Вы должны повиноваться мне во имя Иисуса Христа. Прочь!"
   Волшебница в пятиугольнике рассмеялась. Это был глупый смех, как у пьяной школьницы.
   "Я вызвал его. Это мой раб. Оно должно подчиняться только мне. Убей их! Сдирайте их живьём! Да начнется кровопускание!" Затем она начала что-то напевать, как я предположил, на латыни.
   Демон снова попытался добраться до меня, но Энн держала себя и свой Завет между нами. Демон продолжал кружить, описывая гнойную гнойную сукровицу. Его негабаритные гениталии болтались.
   "Я думаю, что мы получили то, что они называют мексиканским противостоянием", - сказал я.
   - Ненадолго, - ответила Энн. - Она вызывает другого.
   Я посмотрел на пентаграмму. Волшебница стояла на коленях, делая пассы в воздухе над зажженной свечой. Ее голос продолжал петь на странном языке. Я не мог понять слов, но тон говорил о неминуемой гибели.
   - Когда их станет двое, я больше не смогу тебя защищать. Тебе лучше молиться, чтобы принять Иисуса, и лучше делать это быстро".
   - Не думаю, что это сработает. Я сказал. "Вы всегда пренебрежительно относились к церквям, поощряющим людей читать эту молитву спасения, как будто это волшебная формула. Вы всегда говорили, что люди становятся христианами, следуя за Иисусом, а не просто читая молитву и продолжая жить своей обычной жизнью".
   "Только помолитесь молитвой!"
   "Я бы не был искренним. Я не хочу Иисуса. Я бы не просил стать учеником. Я просто прошу, чтобы этот парень не надрал мне задницу в загробной жизни.
   - Молись, черт возьми!
   Внутри пентаграммы пение достигло крещендо. Раздалось оглушительное эхо, и появилась вторая фигура в белом. Волшебница указала на нас.
   - Убей их, - сказала она. Затем она указала на дом. "Убить их всех."
   Недавно вызванная фигура начала двигаться к нам, трансформируясь и меняя форму на ходу.
   Я взвел курок своего пистолета.
   "Нет!" Энн закричала.
   Другой рукой я вынул из кармана сине-серебряную банку.
   - Эй, Мэри! Я позвал волшебницу. - Как насчет прощального напитка?
   Я швырнул банку в ее сторону. Он подпрыгнул на бетонной площадке и покатился, остановившись сразу за меловыми линиями пентаграммы. Она непонимающе посмотрела на меня, и я положила патрон в маленькую банку. Он взорвался, разбрызгивая кофеиновый напиток по бетону.
   Оба демона остановились, словно я щелкнул выключателем. Их головы резко повернулись, и они уставились на мокрое пятно на тротуаре, на место, где был смыт меловой угол пентаграммы.
   "Нет!" Закричала волшебница.
   Два демона бросились к ней. Она подняла свой меч и попыталась нанести отчаянный удар, но это оказалось тщетным. Каждый из демонов схватил ее за руку и устремился ввысь, увлекая ее за собой, их огромные крылья хлопали по мере того, как они набирали высоту. Мы все еще могли слышать ее крик после того, как они исчезли в темноте.
   Энн бросилась в мои объятия, рыдая. Но все, что я мог сделать, это любоваться тьмой звездной пустоты.
   - Никогда бы не поверил, - пробормотал я. "Эта штука действительно окрыляет!"
  
   ВОЛШЕБНИК ЭВОРАГДУ, с картины Даррелла Швейцера
   Первоначально опубликовано в The Ultimate Witch (1993).
   Когда мне было десять лет, в нашу деревню пришел голый сумасшедший мальчик, провозгласивший приход колдуна Эворагду. Помню, как я боялся этого мальчика, хотя он был не более чем на год или два старше меня. Он был так истощен, так грязен, так обожжен солнцем, что казался меньше человеком, чем необъяснимо ожившим куском коряги.
   "Эворагду", - только и говорил он в каком-то бреду. "Эворагду будет жить в этом месте".
   Со временем женщины накормили его, обмыли, одели и увели.
   Я спросил отца, что все это значит, и он просто сказал: "Солнце уничтожило его разум".
   - Кто такой Эворагду?
   - Такого человека нет, - очень строго сказал отец. Я не думал, что он верит в то, что говорит. Он скрывал собственный страх.
   * * * *
   Два месяца спустя я бродил по ночам, чтобы ответить на зов природы, затем посмотреть на темное небо и придумать истории о том, что я там увидел.
   Я прошел немного по шаткому деревянному мосту через оросительный канал, затем между рядами только что посеянных зерновых, осторожно шагая. Небо было ясным и безлунным, миллионы звезд подобны искрам какой-то огромной кузницы, застывшей во времени. Я никогда не мог потеряться во тьме, потому что Великая Река была позади меня, а пустыня впереди. Кроме того, я знал свой путь среди звезд.
   Я жаждал чуда. Гордо, почти высокомерно, я жаждал быть тем особенным, к кому приходили видения, кто видел богов, наклоняющихся, чтобы шептаться друг с другом, где они сидели, подобно огромным и нависшим облакам, за звездами.
   Мне и в голову не приходило, что у сумасшедшего мальчика была своя доля чудес, что они преобразили его и могут преобразовать меня. Нет, я хотел свою. В настоящее время.
   Но вместо какого-либо видения богов сами звезды колебались, как огни, отражающиеся в гонимой ветром воде, и треть всего неба была замазана.
   Внезапно я оказался на пороге огромного деревянного здания, большего, чем все, что я когда-либо мог себе представить. С воплем я упал, затем вскочил на ноги и отбежал подальше, чтобы спрятаться в зарослях высокой травы у ручья. Там я присел, вытаращив глаза, наблюдая, прислушиваясь, как фантастический дом начал шевелиться и меняться, его бревна скрипели, стонали, содрогались, как будто живое чудовище, вовсе не деревянное сооружение, шевелилось ото сна.
   Там, как было предсказано, несомненно и несомненно, было жилище колдуна Эворагду.
   Башни поднимались, как медленно тянущиеся руки. Окна открылись, как глаза, черные и незрячие. Угол расширился наружу, превратившись в башню с блестящим стеклянным куполом наверху, сверкающим в звездном свете.
   Воистину, это было величайшим чудом, на которое можно было надеяться, но я с жадным ожиданием ждал чего-то большего .
   Ближе к рассвету что-то произошло: высоко наверху открылась дверь на балкон, и оттуда вышел седобородый мужчина в развевающейся мантии. То, что казалось живым пламенем, мерцало в его протянутой ладони. Этого было достаточно, чтобы осветить его лицо, но я не мог ясно разглядеть остальную часть его тела. На нем могло быть красивое платье или лохмотья.
   Он медленно поворачивался из стороны в сторону, подняв фонарь, словно что-то ища.
   Я присел очень неподвижно.
   Потом он произнес всего несколько слов, которые меня очень испугали и заставили меня помчаться на животе по грязи в нелепой попытке скрыться. Я хотел закричать, но так сильно закусил губу, что почувствовал вкус крови, и промолчал, как будто каким-то образом в тишине еще мог отрицать услышанное.
   На краю деревни я встал и побежал. Я пришел домой, крича, как сумасшедший мальчик, который пришел раньше.
   * * * *
   В то утро все пошли смотреть дом колдуна, но стояли на безопасном расстоянии. Я вернулся, держа отца за руку. При дневном свете он казался еще более устрашающим, его детали были видны, это была уже не нечеткая тень, а живая гора из дерева, кирпича и камня. Остроконечные крыши рябили, как волны на продуваемом ветром озере, образуя головы сказочных птиц, лошадей или драконов, которые открывали глаза и рты и извивали свои визжащие деревянные языки. Появились новые окна, некоторые наполненные светом, некоторые темные, появляющиеся и исчезающие, как пена на быстром течении. Огромные массивы дерева вращались перед нашими глазами, медленно вращаясь, как колеса внутри колес, узор бесконечно менялся. Иногда дом удлинялся, стены и крыши образовывали крытый проход, протягивался, как ветки, извивался по земле, ставни и двери лязгали, словно пытаясь заговорить. Люди разбегались, чтобы избежать его, и пристройка внезапно рушилась, сливаясь с телом дома.
   Все хотели знать, что это значит. Мой отец, мои дяди, старейшины деревни совещались, переговариваясь между собой шепотом, как будто они не хотели, чтобы кто-то был подслушан внутри. В Фадистафон за священниками был послан гонец. Но он не вернется, по крайней мере, до наступления темноты.
   Так что мы стояли и ждали. В течение дня дом беспокойно шевелился под жарким солнцем, иногда казалось, что он рассыпается в руины, а затем снова возвышается, более великолепный и странный, чем прежде, его фасад вылеплен в форме листьев, солнечных лучей и невероятных зверей, иногда в человеческие лица, которые извергали черный дым, затем их пожирало пламя, прежде чем они возобновились.
   Всегда люди спрашивали старейшин: кто пришел к нам? Почему?
   Старейшины только покачали головами и сделали вид, что не знают. Но они знали. Я был в этом уверен.
   Я совершил серьезную ошибку, возможно, потому, что хотел быть героем, или просто потому, что хотел помочь. Поддавшись импульсу, я потянул отца за руку и сказал: "Папа, это Эворагду. Я знаю, это."
   "Какая?"
   Неужели никто не послушал сумасшедшего мальчика, который предупредил нас об этом? Разве они не помнили? Почему они намеренно отрицали очевидное?
   "В доме. Это Эворагду.
   "Откуда вы знаете? Никто другой не уверен в этом".
   Я отстранился и встал, обняв свои все еще грязные бока, шурша пальцем ноги взад-вперед по грязи. Я не мог встретиться взглядом с отцом.
   "Я просто."
   Мой отец казался одновременно опечален и напуган.
   * * * *
   Когда в тот вечер прибыли священники, я оказался в центре внимания. Они отвели меня в сарай и заперли дверь, затем схватили меня за руки и дергали меня из стороны в сторону, от одного сердитого лица к другому, требуя того, что я действительно знал. Я зашел в дом? Разве я не знал, что произнести имя колдуна - значит призвать его? Он послал меня? Был ли я его созданием, демоном в образе мальчика? Чего он хотел здесь? Я закричал. Я плакал. Я не мог ответить. Я старался вообще ничего им не говорить. Больше всего на свете я жалела, что не смогла сохранить свою тайну при себе. Они били меня палками. Они сказали, что запрут меня в темной дыре под городским храмом, и мне придется оставаться там вечно, пока колдун будет говорить моими устами, как неизбежно должно быть.
   Я покричал еще немного и, наконец, сказал: "Я знал, кто он такой, потому что он сказал, что помнит!"
   Священники отпустили. Я упал на пол и лежал неподвижно, рыдая, почему-то уверенный, что я разрушил всю свою жизнь, что у меня никогда больше не будет ничего хорошего.
   Жрецы перешептывались между собой, поглядывая на меня сверху вниз, потом еще немного перешептываясь.
   Почему-то остались довольны. В город меня не повезли. Вместо этого они вышли и оставили меня одного в сарае с незапертой дверью. Гораздо позже, когда дверь снова открылась и там стояли отец и мать, я подумал, что выиграл. Я не во всем признался. Я не сказал жрецам, что колдун знал мое имя , что, когда он держал свое крошечное пламя на голой ладони и вглядывался в темноту, он крикнул: "Панкере, я знаю, что ты там, ибо Я Эворагду, и я помню.
   Но я не выиграл. Победил Эворагду.
   * * * *
   Дальше долго ничего не происходило. Жрецы построили забор вокруг дома колдуна, весь разрисованный знаками, печатями и странными письменами. Даже они никогда не осмеливались зайти внутрь.
   Вскоре множество людей стекалось посмотреть на это чудо, сначала жрецы, затем богатые и знатные жители Тадистафона, пассажиры лодок, проплывавших по реке, и даже несколько дворян из Города Дельты. Наша деревня процветала, потому что люди продавали путешественникам хлеб, пальмовое вино, вышитые ткани и картины. Никогда не было двух одинаковых образов, потому что дом Эворагду никогда не оставался одним и тем же в течение двух часов подряд, не говоря уже о том, что день ото дня.
   Но со временем поток путешественников уменьшился. Дом просто остался прежним, навсегда приняв бессмысленные формы, ничего не предлагая, никому не угрожая. Колдун так и не появился и больше не говорил ни через меня, ни через кого-либо еще.
   Мы все рассказывали легенды об Эворагду, некоторые из них были действительно древними, а гораздо больше были недавно придуманы, чтобы поразить иностранцев и заработать деньги: о его битвах с монстрами, его путешествиях в другие миры и, особенно, о том, как он отважился отправиться в прошлое . пока его прошлое и будущее не смешались, как образы в доме, полном зеркал. Мы сказали, что он был величайшим из всех колдунов, фактически богом. Но втайне и рассказчики, и слушатели, и жрецы стали подозревать, что остался только дом, бессмысленный, как водяное колесо, оставшееся вращаться после ухода мельника, и что колдун Эворагду умер.
   Священники, может быть, и отпустили меня, но меня точно отметили, выделили. Соседи отвернулись от меня. Они делали знаки против меня, чтобы отвратить несчастье. Другие мальчики бросали камни, если я пытался приблизиться. Девочки убежали.
   Я думаю, что все они, возможно, даже завидовали, потому что я действительно увидел то, что они и путешественники, которые приехали так далеко, жаждали увидеть. Конечно, я чувствовал это. Я ненавидел их за это.
   Но когда вокруг меня не проявлялись ни чудеса, ни демоны, мне было позволено повзрослеть. В нашу деревню вернулись жить два священника. Они отвели меня в сторону, научили грамоте и очень деликатно выведали новости о колдуне Эворагду. Много раз я разочаровывал их, но они никогда не били меня, и я даже приходил утешаться в их обществе.
   Они хотели, чтобы я ушел с ними, тоже стал священником, но я не хотел. Каким бы неудовлетворенным я ни был, я не слышал, чтобы бог звал меня. В конце концов священники устроили мне брак с девушкой из другого города. Мои родители к тому времени умерли. Моя жена Рикатепше и я жили в том же доме, который я всегда знал. Я работал на тех же полях. Небеса послали нам трех сыновей, но чума снова забрала двоих из них.
   К сорока годам моя борода поседела, волосы Рикатепше были почти седыми, и у нас осталось двое детей, Нефасир, почти взрослая женщина, и мальчик Хамире, которому было двенадцать. Мы не голодали и не особенно процветали.
   * * * *
   Когда мне было сорок, случилось то, чего я ждал всю свою жизнь. Я сразу узнал его.
   Нефасир разбудил меня ночью и вывел на улицу. Она дрожала. Она взяла мою руку в свою и указала через поля в слишком знакомом направлении.
   - Я не могла остановить его, - сказала она, разрыдавшись.
   - Остановить кого?
   "Хамире. Он ушел в дом колдуна.
   * * * *
   Я говорил с Рикатепше, пытаясь отрицать очевидное, неизбежное, потому что очень боялся.
   - Мы должны попросить помощи у священников, - сказал я.
   "У нас нет денег. Если колдун с какой-либо целью уничтожит одного ребенка, жрецы не рискнут противостоять ему, если им не очень хорошо заплатят. Ты знаешь что."
   - Мы пойдем к сатрапу.
   - Ты никогда не попадешь во дворец. Охранники также потребуют денег".
   "Тогда я буду стоять на рыночной площади и рассказывать о нашей беде всем, кто услышит, пока не найду героя, который ищет славы, как Канибатос в сказках".
   "Такие герои существуют только в рассказах. Кроме того, что Эворагду сделает с нашим сыном, пока вы ждете? Вы думали об этом?
   - Тогда я должен идти сам. Я герой. Пусть история будет моей".
   - Да, - мягко сказала она.
   Так мы вместе в течение часа молились всем богам, имена которых знали, и я очистился, затем надел туфли и шерстяной халат, как бы для путешествия, и достал из особого сундука дедовский меч, который он завещал моему отцу как своему первенцу, а мой отец мне как своему, на тот случай, если когда-нибудь понадобится мужество героя.
   Дедушка был своего рода героем, солдатом в армии короля Венамона во время войн Заргати. Я также молился его духу.
   Незадолго до рассвета я отправился через поля. Рикатепше некоторое время шел со мной, цепляясь за мою руку, но отпустил, когда дом колдуна навис над нами черной горой, на этот раз неподвижной, словно ожидая меня. Я едва заметил, что моя жена ушла. Я жил только тем мгновением, сконцентрировавшись на том, что должен был сделать, как прорвался через забор и вошел во владения Эворагду.
   * * * *
   Переход был более тонким, чем могли проследить чувства. Сам дом потянулся и обнял меня, хотя я не видел , как он двигался. Тени сдвинулись, и, не предвидя, что я открою дверь или заберусь в окно, я внезапно оказался внутри, окруженный владениями Эворагду.
   Я блуждал в кромешной тьме. Небо над головой было закрыто. Моя рука нашла стену. Я прошел по ней к другой стене, холодной на ощупь и живой, извивающейся, как гобелен из змей. Я в испуге и отвращении оторвалась и отшатнулась, споткнувшись обо что-то, врезавшись в кастрюли и кувшины.
   Я сидел на скрипучем деревянном полу среди глиняных осколков, стараясь не думать о том, что могло быть в банках. Что-то пробежало по моей руке. Я издал крик.
   - Хочешь света, мой храбрый? раздался голос из воздуха, без определенного направления.
   Я встал и обнажил дедушкин меч.
   Теперь во тьме плавали дюжина или больше рук, крошечные голубые огоньки танцевали на перевернутых голых ладонях.
   "Как глупо, - сказал колдун, - показывать врагу, какое у тебя оружие. Вы теряете всякую возможность неожиданности.
   Я повернулась, рубя дрейфующие руки. Они разлетелись, как мотыльки.
   "Независимо от того. Я знал, что ты носишь меч. Я ясно это запомнил".
   "Что ты имеешь в виду?" Я сказал. - Это какая-то твоя уловка?
   Эворагду вздохнул. Тон его голоса заметно изменился. Он больше не издевался надо мной. Вместо этого он казался печальным, меланхоличным. "Это, безусловно, трюк, - сказал он, - но я потратил много лет, пытаясь его разгадать".
   "Какая разница?" Теперь я издевался над ним, горько. - Ты не можешь вспомнить? Даже когда я говорил, я был поражен тем, что я сказал. Я пытался убедить себя, что я такой же храбрый, как Канибатос в рассказах, осмеливающийся высмеивать колдуна. Но я не поверил.
   -- По крайней мере, вы умны, -- сказал Эворагду после долгой паузы. - Это должно что-то значить.
   "Монстр! Я пришел за своим сыном. Отдай его мне, или я найду способ убить тебя. Клянусь всеми богами...
   "Это странно. Я не помню, чтобы ты меня убивал.
   "Покажи себя, Эворагду. Приди ко мне сейчас .
   "А вот и я." Его голос доносился с другого направления. Я бросился к нему. Светящиеся руки закружились вокруг меня. Я кувырком скатился вниз по лестнице, ударяясь коленями и локтями, отчаянно пытаясь ухватиться за что-нибудь, не потеряв шпаги.
   Когда я наконец остановился, я закричал в темноту. Я закричал. Я проклял себя и Эворагду. Я умоляла его отпустить моего сына на свободу. Я предложила себя вместо мальчика.
   "Ах, Панкере, сын Зорада, отец Хамире, если бы все было так просто. Но нет, вы должны сначала понять всю тайну этого места и меня самого. Сначала это. Я налагаю на тебя этот завет.
   * * * *
   Возможно, это было тем же утром или каким-то другим, когда бледный свет наконец просочился сквозь решетчатые окна. Я лежал там, где упал, в пыльной, заваленной мусором комнате, заполненной коробками, кувшинами, тюками ткани и, что еще более тревожно, деревянными изображениями звериных голов полубогов или демонов, существ, столь искусно вырезанных в человеческий рост. и нарисовали, что они, казалось, слегка смещались, когда на них играли свет и тень. Я ждал, оживут ли они. Но в конце концов я ткнул одного мечом, затем провел рукой по позолоченной морде другого. Только дерево.
   Я встал и подошел к одному из окон. Пошарив, я обнаружил маленький рычажок, который открывал оконные ламели, и выглянул наружу.
   Я уже был дезориентирован. Я вошел на уровне земли, затем упал вниз по длинной лестнице. Я должен был быть в подвале. Но когда я выглянул в окно, я увидел, что нахожусь высоко, и, что еще более удивительно, я увидел пейзаж, не похожий ни на один из тех, что я когда-либо видел. Зеленые холмы, покрытые лесом, тянулись к горизонту, а голубые горы вздымались, словно неподвижные облака. Река разветвлялась среди этих холмов и исчезала среди деревьев, чего Великая Река, я был уверен, никогда не теряла.
   Ветер, дувший в это окно, был ужасно холодным, но сухим, в отличие от дождливого зимнего ветра.
   Рискуя всем, я поднял щеколду и открыл окно, высунувшись на морозный воздух. Я не мог видеть землю внизу. Дом словно плыл в бескрайнем лесу, как лодка среди водяных трав.
   Я втянул себя обратно в дом, сбитый с толку, но уже слишком оцепеневший от изумления, чтобы бояться. Я выбрался из этой первой комнаты во вторую, которую нашел совершенно голой и ярко освещенной солнцем... только окна ее открывали вместо леса или гор безмятежный океан, простирающийся до горизонта во всех направлениях, волны его плескались меньше. чем на расстоянии вытянутой руки ниже подоконников. Я наклонился, коснулся, а затем попробовал соленую воду.
   Так что я вернулся в первую комнату, в которой теперь совсем не было окон. Бестелесные горящие руки дрейфовали среди деревянных зверолюдей.
   - Эворагду, - позвал я. "Хватит об этом. Отдай мне моего сына".
   Он ничего не ответил.
   Я не смог найти лестницу, с которой я упал, и вместо этого прошел в третью комнату, куда не последовали парящие руки. Здесь воздух мерцал слабым светом, словно плененное полярное сияние. Некоторое время я стоял в дверном проеме, пока мои глаза привыкали, затем осторожно двинулся вперед, исследуя воздух перед собой своим мечом, пока не добрался до другого окна.
   Защелка оторвалась у меня в руке. Ставни широко распахнулись, на этот раз представляя не холмы, не леса и не океан, а бесконечно удаляющиеся звезды. Я долго цеплялся за подоконник, высовываясь, как-то ожидая, требуя , чтобы я увидел больше. Какая? Какой-то огромный небесный змей, шевелящийся в глубине? Те самые боги? Или, может быть, Теневые Титаны, обитающие во тьме и которых боятся боги? Возможно, обученный колдун мог бы различить эти вещи, но я видел только немерцающие звезды.
   И я еще раз выкрикнул имя Эворагду и умолял его объясниться, прекратить мои мучения или хотя бы отпустить моего сына, что бы он ни делал со мной. Но он не говорил и никак не выдавал себя. Его магическое обязательство, его замыслы были воплощены в этом доме, его тайна подобна книге, которую я еще не умел читать, лежащей передо мной нераскрытой на столе.
   * * * *
   Герои рассказов быстро выполняют свои задачи, вторгаясь во владения врага, совершая могучие подвиги, захватывая редкие трофеи, затем возвращаясь в знакомый мир, а может быть, благородно погибая в бою, среди чуждости. Вспомните Канибатоса, когда он спас солнце и луну. Подумайте об Арвадере и Птице Ночи или о Секенре, спустившемся в страну мертвых. Их рассказы приходят к определенным выводам.
   Для меня это было не так. Тайна была подобна дыму, поднимающемуся вовек.
   Я провел несколько дней или даже недель, исследуя дом колдуна, где никогда не было двух одинаковых комнат, и ни одна комната не была одинаковой после того, как я покинул ее; и не было никакого предела их количеству; бесконечность дерева, кирпича и камня, смещающихся, появляющихся и снова исчезающих.
   Через бесчисленные окна я наблюдал равнины, пустыни, горы, залитые дождями и непроходимые леса, а также морское дно, где среди руин зеленокаменных городов сражались рыбоголовые люди. Мне кажется, я даже мельком увидел то пустое пространство белого песка, которое было всем миром в первый день творения, еще до того, как боги ходили туда и сеяли живые существа.
   Это была первая часть моего понимания, распутывания загадок: дом Эворагду дрейфовал во времени так же, как и в пространстве. В магии время - всего лишь иллюзия или удобство, в зависимости от того, как вы его используете. Все времена едины. Миллион лет как мгновение, мгновение как миллион лет.
   Я все еще искала своего сына, и звала его, и видела его во сне, потом плакала, когда проснулась, и не нашла его. Во сне я слышал его голос и чувствовал прикосновение его руки, и тяжесть его на моих плечах, когда я несла его, когда он был маленьким, была так реальна, так сильна, что было особенно мучительно обнаружить, что мои плечи пусты. и я один.
   Рикатепше приходил ко мне и во сне, говоря о житейских вещах: урожае и ценах, какие корабли прибыли на реку, детях и стирке, о ссорах с соседями и приготовлениях к весенней ярмарке. Я как будто еще жил с ней, в своем доме, в своей стране, и все, что я переживал в доме, все, что я видел в бесчисленные окна, это, это были фантазмы, бесплотные испарения разума. .
   Появилась Нефасир со своим мужем Такимом, которого я никогда не видел наяву. Позже они привели своих сыновей, старший из которых так болезненно напоминал мне Хамире, ребенка, которого мне не удалось спасти.
   Но в этом месте что такое мгновение, день, год? Неужели с тех пор, как мой мальчик вошел в дом колдуна, прошло больше десяти? Он вообще уже приехал?
   Я научился так мыслить, парадоксами, загадками, которые крестьянин Панкере счел бы просто бредом загоревшего сумасшедшего. Мысленно я почувствовал одобрение колдуна Эворагду. Это похоже на замок, который ты пытаешься взломать, сказал он мне. Теперь начали падать первые стаканы.
   В комнате живых автоматов, фантастических часовых механизмов я обнаружил под ковром люк. Я повернул ключ. Металлическая обезьяна подняла люк. Я спустился по лестнице на этаж ниже. Когда я отпустил ступеньку, которую держал всего секунду, я не смог снова найти лестницу.
   Мои глаза привыкли. Еще раз парящие, горящие руки собрались вокруг меня, их мерцающий свет осветил закутки, заполненные свитками, простирающиеся выше, чем я мог дотянуться, дальше во всех направлениях, чем я мог пройти.
   Тогда я знал или, по крайней мере, осмелился надеяться, что нашел кабинет и библиотеку Эворагду, ядро и источник его магии. Здесь он плел свои обширные чары. Здесь все замки были открыты, все тайное явлено.
   Дрожа от волнения, я сел за письменный стол Эворагду. Руки собрались вокруг меня, давая достаточно света, чтобы я могла видеть страницы его книг.
   Поначалу любое чтение было борьбой, потому что я учился только тем буквам, которые мне давали священники. Черные костлявые руки доставали том за томом. Наконец-то я нашел то, что мог понять. Это привело меня к другому, и еще одному. Щелкни, щелкни, щелкни. Тумбы встали на свои места.
   Я жил в этой темной комнате неделями, а то и месяцами, пока руки приносили мне еду, свежую одежду и новые книги. Я нашел заметки Эворагду в ящике стола и сделал примечания его собственной кистью, мой почерк сначала был грубым и несовершенным, но постепенно стал настолько похож на его собственный, что я не мог отличить их друг от друга: универсальный почерк колдовства, изящный лабиринт завихрений и точек и замысловатых углов.
   Теперь я носил его струящуюся белую мантию. Я спал на полу у его стола, все еще сжимая свой бесполезный меч, и лежал там, мечтая о доме, о жизни воображаемого Панкере, который жил в деревне днем к югу от Тадистафона. Теперь он дедушка. Дети его дочери почти выросли. Его сын, Хамире, все еще пропал без вести, так как он отважился проникнуть в дом колдуна, когда был маленьким. Отец Хамире, Панкере, последовал за ним и пропал; и жизнь стала сном и грезила какой-то жизнью, одна обволакивая другую, как змея, бесконечно поглощающая свой собственный хвост.
   * * * *
   Теперь я вышел из дома через его многочисленные двери, в большем количестве приключений, чем можно рассказать, разыгрывая легенды об Эворагду, как древние, так и те, что мы, крестьяне, придумали, чтобы получить деньги от иностранцев.
   Но это я проехал на крылатом сфинксе сквозь звезды, во тьму и столкнулся с хозяевами мира живого пламени. Это я заставил земли дрожать, воздвиг горы и превратил их в иероглифы, которые могли прочесть только боги. Я разговаривал с головами из черного камня в пещере в центре Земли. Под холмами Бхакисифидара я убил змея, который ходил как человек.
   На перекрестке, в полночь, я срезал с виселицы повешенный труп, произнося вуорские имена и вырезая у него на лбу символ "чод" . Тотчас же труп оживился и боролся со мной до самого рассвета, когда при первом же прикосновении солнца силы мертвеца улетучились. Незадолго до того, как разложившиеся конечности разломились и дух сбежал, существо прошептало мне о Коллегии Теней, куда в конце концов должны поступить все маги, чтобы обрести истинное и полное мастерство в своих искусствах и самих себе.
   В этот колледж вы берете мастера, изучая все, чему он должен учить, и даже больше , потому что студент должен убить своего учителя, чтобы получить высшее образование.
   Эти вещи я делал в течение месяцев или лет или, возможно, в мгновение ока. Когда я закрыл своего хозяина в комнате, наполненной огнем и зеркалами, и в ожидании прислонился к двери, мои руки и щеки горели от жара, он заговорил со мной моим собственным голосом и сказал: "Ты понимаешь? Ты помнишь?
   Когда он умер, я открыл дверь и погрузился по щиколотку в его пепел. Тысячи таких же, как я, ходили в безупречных зеркалах.
   "Да, я помню и понимаю", - сказал я им, а они мне.
   Я? Я был соблазнен и поглощен тем, что я видел, что я узнал, все более добровольным пленником того, чем я стал. Вожделение колдуна, как однажды назвал это Эворагду, безумие, переполняющее разум, изменяющее и стирающее все, чем когда-то мог быть колдун.
   Итак, похотливый, опухший от волшебства, я подпилил прежнее себя, как книгу в закутке, в одну из бесчисленных комнат моего дома.
   Ибо мой дом - это моя память, вечно растущая, вечно меняющаяся, каждый предмет, каждое окно, каждый поворачивающийся ключ в замке, каждый звук скрипящего дерева, каждая пылинка - еще одна отметка, завихрение или изгиб в том тонком, но неизгладимом письме, которое колдовство, то есть разум колдуна.
   Однажды в комнату ворвался крестьянин, кричащий о мести и размахивающий бесполезным мечом. Моя реплика с ним была остроумной, потом грустной. Он потребовал, чтобы я открыла ему свою тайну, чтобы он мог убить меня. Ах, если бы все было так просто.
   Я оставил его спотыкаться в темноте с миссией возможного самопознания.
   Я прекрасно знал, кто он такой. Оставалось только узнать его.
   Это происшествие тоже вызвало соринку, крупинку воспоминаний. Мой разум зашевелился. Я внезапно сел на соломенном тюфяке в комнате, заполненной резными мраморными деревьями. Я почувствовал внезапный и едва уловимый укол старой печали.
   - Хамире, сын мой, - сказал я вслух. "Иди ко мне сейчас."
   Босые ноги шаркали по мраморному полу. Я протянула руку, схватила тонкую руку и привлекла к себе плачущего мальчика, обнимая его.
   Сначала он сопротивлялся, но я снова произнес его имя и успокоил его. Потом мы вышли на крыльцо и посмотрели на грязную пойму все еще отступающей Великой реки. Над головой сияла полная луна и весенние звезды.
   Я опустился на колени перед мальчиком, держа в руках его хрупкие запястья. Он был таким изможденным, таким грязным, его одежда представляла собой лишь несколько лоскутов. Думаю, он уже давно в пути.
   - Зачем ты пошел в дом колдуна? Я спросил его. - Зачем ты все это начал?
   "Я пришел, потому что ты позвал меня, отец, - сказал он. - Я ничего не начинал.
   - Нет, - медленно сказал я. "Я не думаю, что есть даже начало . Это величайшая тайна из всех, жизнь отражается снова и снова, как что-то, увиденное в тысяче зеркал, но без какой-либо первопричины, какой-либо твердой вещи, которая могла бы дать первое отражение".
   - Я не понимаю, отец.
   Я встал. Я медленно провела пальцами по его волосам.
   "И я не."
   Некоторое время мы стояли молча, глядя на плодородную землю. - Я больше не твой отец, - сказал я через некоторое время. "Панкере - одно из многих имен, означающих "земледелец в поле". Как очень подходит для такого человека, как ваш отец. Но мое имя означает "беспорядок", или "забвение", или "накопление", или, возможно, "множество снов". Все это тоже подходит. У моего имени много значений, например, потайные комнаты. Он меняется, как пенящаяся вода, совершенно другой и в то же время один и тот же от одного мгновения к другому. Он содержит все и ничего. Это не так просто, как "Панкере".
   Он покачал головой. Его широкие глаза блестели в лунном свете. Слезы катились по его грязным щекам. - Что мне делать... Отец?
   Я поднял его. Он не сопротивлялся. Я дивился тому, какой он легкий, как пучок палочек. Я осторожно опустил его вниз через перила крыльца, пока его пальцы ног не коснулись только что отложившейся грязи. Он опустился почти на колени, вцепившись в перила, глядя на меня снизу вверх.
   "Я хочу, чтобы ты вернулся домой, - сказал я, - и рассказал всем о том, что видел".
   "Да, отец. Я буду."
   - Хамире, ты знаешь, кто я на самом деле?
   Он не ответил мне, но отвернулся и пошел вброд по грязи, его ноги издавали сосущие звуки, когда он боролся к возвышенности. Я выкрикнул свое настоящее имя ему вслед. Я сказал ему, кто я, раз, два, три раза, так громко, как только мог. Только в третий раз он оглянулся на меня и завопил как сумасшедший, а затем поспешил дальше с новым отчаянием. Наконец я увидел его вдалеке, бегущего в лунном свете и размахивающего руками.
   Когда он ушел, я вернулся в свой дом, поднялся по невиданной прежде винтовой лестнице из чеканного серебра, затем вышел на незнакомый балкон и окинул взглядом то, что могло быть почти тем же пейзажем, но теперь вспаханным и засаженным деревьями. поле. Яркие звезды сияли в безлунной ночи.
   Неподалеку вдоль ирригационного канала росло несколько тростников. Там кто-то прятался.
   "Панкере, я знаю, что ты там, - сказал я, - потому что я Эворагду, и я помню".
  
   КРИЧИМ В ТИШИНЕ, CJ Henderson & Bruce Gehweiler
   Первоначально опубликовано в "Оккультных детективах" CJ Henderson (2002).
   "Ненависть - это безумие сердца".
   - Лорд Байрон
   НАЦИОНАЛЬНЫЙ ЗАПОВЕДНИК ОКЕФЕНОКЕЕ, Джорджия
   "Я рассказываю вам о том, что я видел здесь прошлой ночью", - сказал Джефф Грэм с рябью страха, извивающейся в его голосе. Ударив пальцем по лобовому стеклу своего пикапа "Форд", он настаивал: "Он прошел прямо вдоль забора - где-то там - я видел его в свете фар. Восемь футов ростом, по крайней мере. Клянусь, весь в рыжих, каштановых волосах, кроме рук, может быть... и лица. Голос Джеффа прервался, возбуждение иссякло. Что именно заменило его, его друг не мог быть уверен.
   "Это лицо - Боже, оно повернулось, когда мои фары ударили его... повернулось и уставилось на меня. Большие глаза, темные, злые... в этих глубоких черных глазницах...
   Когда Джефф замолчал, его лучший друг Маршалл Макдермотт спросил его: "И тогда он просто выключился и ушел обратно в болото?" Когда Джефф лишь рассеянно кивнул, все еще глядя в темную путаницу камыша и висящего мха перед ними, Маршалл предположил: "Может быть, вы только что видели того сумасшедшего бездомного... как они его зовут? Да, Человек-Козла.
   - Черт, Марш, - прорычал водитель, - ты думаешь, я не могу отличить какого-нибудь старого алкаша от восьмифутового обезьяноподобного существа? Повернув руль, Джефф свернул "форд" с грунтовой дороги и остановился под нависающими ветвями массивного водяного дуба. Напряженным голосом шофер сказал своему другу: "Вот здесь, здесь он снова ушел в болото".
   "Тогда мы просто посидим здесь некоторое время и посмотрим, вернется ли он", - ответил Маршалл. Протянув руку, он сказал: "Передай мне Бад".
   Джефф открыл небольшой холодильник рядом с собой на сиденье и достал из-под пакового льда две банки пива. Мужчины в унисон открыли крышки своих банок, затем соприкоснулись их краями.
   "За пиво и большие сиськи", - скандировали они, смеясь, как школьники, прежде чем сделать огромные глотки. После этого пара тихо сидела, слушая знакомые звуки болота. Глаза Джеффа нервно метались, быстро перемещаясь по темному ночному лесу, задерживаясь на слишком близком краю болота. Когда Маршалл задал невинный вопрос, водитель испуганно сдавил рукой бак.
   "Итак, ты когда-нибудь забьешь с Бетти Энн?"
   "Кто сказал, что я не такой? Может быть, я просто слишком джентльмен, чтобы обсуждать такие личные дела.
   - Ага, - фыркнул Маршалл. - Вы джентльмен. А я папа.
   Оба мужчины усмехнулись. Джефф даже начал немного расслабляться. Затем внезапно Маршалл наклонился вперед и спросил: "Черт, мальчик, что ты ел? Пахнет, как пирог со скунсом в кафе Roadkill.
   - Это не я, - ответил Джефф. Затем воспоминания, вызванные страхом, заставили его прошептать: "Слушай..."
   "Ничего не слышу..."
   - Верно, - согласился испуганный водитель. "Ни жуков, ни птиц... они все тявкали минуту назад. Что, черт возьми, происходит?
   Затем обоих мужчин швырнуло вперед, когда позади них раздался громкий глухой удар, сотрясший грузовик так сильно, как будто в него врезался другой автомобиль. На этот раз рука Джеффа невольно раздавила его Budweiser, обрызгав салон пенящимся пивом. Когда из кузова грузовика донеслось влажное фырканье, двое мужчин повернулись и посмотрели в заднее стекло. Когда они это сделали, мочевой пузырь Джеффа опорожнился, когда Маршалл закричал.
   "Ключ-рист! Вытащите нас отсюда!"
   Двигатель "форда" взревел, и в то же мгновение крыша кабины смялась внутрь, словно от сильных ударов. Маршалл завыл от ужаса, когда крыша снова затряслась, новые вмятины приблизились на несколько дюймов к пассажирам кабины. Педаль газа коснулась пола, двигатель завыл, и в ответ грузовик резко подпрыгнул вперед. Когда Маршалл посмотрел вверх, он снова закричал, увидев клыки, вгрызающиеся в крышу. Толстые коричневые резцы и клыки прогрызли потрепанный металл.
   Затем вдруг массивная мохнатая лапа врезалась в заднее стекло. Стекло взорвалось по всей кабине. Обивка порвалась, когда сломанные пожелтевшие когти искали плоть. Джефф резко закрутил грузовик, сбивая с толку гравий и бешено мчась по грунтовой дороге. Маршалл заставил себя лечь на пол, чтобы избежать цепкой лапы. Джеффу не так повезло. Кости в его руке хрустнули, когда скрюченные пальцы сжались вокруг его бицепса.
   Водитель взвыл, пытаясь сохранить контроль над своей машиной. Чернота захлестнула его глаза. Кровь забрызгала внутреннюю часть лобового стекла, промокла его рубашку и штаны.
   Вот и я умер...
   Джеффу едва удалось удержаться на дороге, когда она круто изогнулась. Сокрушительные пальцы разжали хватку, пытаясь найти еще одну, как только на переднем плане появился свет. Джефф на мгновение задумался, а потом понял...
   Станция рейнджеров...
   "Форд" прорвался сквозь деревянный забор, защищавший одинокое здание из шлакоблоков. Вжав тормоза, Джефф бросил грузовик в широкий, заносящий поворот, надеясь, что сможет вовремя остановиться. Он не мог. Ford врезался боком в припаркованную машину рейнджеров. Треснули стекло и металл - заклинило гудок припаркованной машины, завыла сигнализация. Маршалла швырнуло головой вперед в дверь. Джеффа отбросило от руля.
   Его мысли закружились, глаза водителя метались от зеркала к зеркалу. Ничего не найдя, он повернулся, чтобы посмотреть в заднее окно, но результаты были такими же. Зловонное существо, которое чуть не убило его, исчезло. Его вонь тоже исчезла, сменившись густым обжигающим серным туманом. Джефф услышал звуки голосов, доносившиеся из поста рейнджеров. Он увидел свое бледное искаженное отражение в окровавленном лобовом стекле. Глядя на страх, запечатлевшийся в его глазах, он хихикнул тонким голоском, затем его глаза почернели, когда он, к счастью, потерял сознание.
   УНИВЕРСИТЕТ ДЬЮКА, ДАРЕМ, Северная Каролина
   Мистер Пиммс, ректор колледжа, изо всех сил старался соблюдать приличия, соответствующие его положению. Он справился с геркулесовой задачей всего за несколько секунд, а затем разразился смехом, когда двух профессоров, которых он вызвал, ввели в его кабинет. Принеся соответствующие извинения и предложив им места, пухлый лысеющий мужчина схватил со стола пачку бумаг.
   "Возможно, вы двое - самая удачливая пара, которую мне когда-либо посчастливится встретить", - сказал канцлер мужчинам. - Может быть, я зайду и потру вам головы на удачу, а? Ха-ха!"
   Пока мужчины сидели в замешательстве, Пиммс подтянул бумаги к глазам. - Я зачитаю вам только соответствующие части завещания мистера Кирована... да, это будет лучше всего. Не стесняйтесь делать заметки, господа. Или потанцуйте, если хотите. Я полагаю, любой из них был бы уместным.
   Пока пара профессоров неловко ерзала на своих местах, Пиммс поправил очки и начал читать.
   "И таким образом я наделяю факультеты зоологии и психологии сто миллионов долларов. Основная сумма всегда должна оставаться нетронутой в доверительном управлении. Проценты, полученные от принципала, будут использоваться доктором Уильямом Боулсом или любым последующим лидером в области парапсихологии и доктором Хью Блейкли или любым последующим лидером в области крипто-зоологии для полевой работы, описанной ранее. продолжающиеся исследования необъяснимого явления, поскольку оно совпадает с неизвестными животными и предполагаемыми мифологическими, легендарными или вымышленными зверями. Университет должен публиковать свои тематические исследования каждые два года таким образом, чтобы они выходили за рамки академических кругов. Мир слишком долго жил в страхе и темноте. Неизвестное станет известным, и это будет средством его освещения.
   - Пьянящие вещи, а, джентльмены? Пиммс заглянул поверх своих бумаг. Удивленный не вполне понимающими взглядами двух своих профессоров, он сказал им: "Конечно, речь идет о строгом использовании научного метода, подробностях обучения преемников и тому подобном, но в целом , это суть вещей. Вы двое впечатлили мистера Кирована на последнем ужине выпускников, по-видимому, до бесконечности.
   - Судя по всему, - медленно ответил Боулз, одновременно протирая очки. "Но, но это... Я имею в виду, мы можем использовать деньги отдельно? Что бы мы, как он видит наши две дисциплины... то есть, зачем мне охотиться на странных зверей в каких-то богом забытых джунглях?"
   - Не знаю, - саркастически рыкнул Блейкли. "В конце концов, рыться в домах с привидениями всегда было моей мечтой".
   - Джентльмены, - сказал Пиммс с самодовольной искренностью блестящего администратора, - я уверен, что вы сможете прийти к какому-то пониманию. У мистера Кирована был большой интерес к оккультизму. Он чувствовал, что вы двое будете отличными партнерами в этом новом подходе. Его дар позволит вам обоим погрузиться настолько глубоко, насколько вы захотите, в свои области. Чего еще может желать профессор?"
   Повернувшись к мужчине, сидевшему рядом с ним, крепко сложенный Блейкли прорычал: "Ты хоть знаешь, что такое криптозоология, Боулз?"
   - Дайте угадаю, - ответил второй профессор своим хриплым голосом. "Может ли это название произойти от греческих слов kryptos , означающих "скрытый", и logos , означающих "дискурс", или, короче, "наука о скрытых или неизвестных животных"? Я мог бы спросить вас о том же и о моей дисциплине, но моя область гораздо лучше известна, чем ваша... тем не менее, я не вижу ничего сложного в том, чтобы позволить вам оседлать фалды моего пальто, если это позволит мне открыть новые горизонты.
   Блэкли ощетинился, но прежде чем он успел дать ответный залп, вмешался канцлер с изяществом, приобретенным на тысячах заседаний правления, и объявил: "Отлично, значит, все улажено. Поздравляем, доктор Блейкли, доктор Боулз, пусть ваша новая команда добьется больших успехов. И с этими словами Пиммс пожал им обоим руки и проводил их до своей двери, стараясь не позволить даже смешку сорваться с его губ, пока они не окажутся в безопасности во владениях его секретаря.
   - Послушайте, Боулз, - рявкнул Блейкли, когда за ними закрылась дверь, - ладно, мне это нравится не больше, чем вам. Но у нас нет выбора, если мы хотим денег. И вы знаете, что наши шансы получить еще один цент от университета равны нулю, если мы упустим это пожертвование.
   - Значит, ты хочешь сказать, что мы застряли друг с другом?
   "Я говорю, что нет никакого процента в том, чтобы быть раздражительным. Я готов признать, что существует множество легендарных существ, которые, как предполагается, так или иначе связаны со сверхъестественным. Может быть, Кирован что-то понял, а может и нет. Все, что я знаю, это то, что мы будем вести себя еще более незрелыми, чем некоторые из наших учеников, если мы возьмем этот мяч.
   -- Это слово "незрело", -- ответил Боулз с заученной снисходительностью, -- но почему бы и нет? Может быть, мы могли бы даже чему-то научиться друг у друга". Боулз протянул руку Блейкли. Его короткая, жилистая фигура казалась почти потерянной рядом с более массивным, мускулистым телом его нового партнера. Когда они пожали друг другу руки, Боулз спросил: "Есть идеи, с чего мы могли бы начать?"
   "На самом деле, - с ухмылкой ответил другой профессор, - сегодня утром я получил интересный факс от шерифа из Уэйкросса, штат Джорджия".
   УЭЙКРОСС, Джорджия - ДВА ДНЯ СПУСТЯ
   Шериф Донна Фарго проработала начальником правоохранительных органов города Уэйкросс всего шесть недель. Как главный заместитель, она вступила в высшую роль, когда ее наставник, шериф Уиллет Дункан, трагически погиб в результате несчастного случая на охоте в болотах за городом. Фарго была женщиной среднего роста и телосложения, которая давно решила не слишком заниматься улучшением своей внешности с помощью искусственных средств. Однако, несмотря на отсутствие интереса к женским искусствам, она по-прежнему обладала довольно привлекательным лицом, обрамленным густыми каштановыми волосами, оба достоинства подчеркивались ее большими зелеными глазами. Это была посылка, которая привлекала большое, обычно нежелательное, мужское внимание. При их встрече доктор Блейкли ничем не отличался от остальных представителей своего вида.
   Не обращая внимания на легко читаемое выражение на далеко не хитром лице доктора, шериф сосредоточился на деле. Поблагодарив следователей за то, что они так быстро отреагировали на ее проблему, она изложила то, что было известно ее отделу, а затем сказала: "По сути, Грэм и Макдермотту повезло, что они остались живы. Если бы они не добрались до станции рейнджеров, нет никаких сомнений, что они погибли бы той ночью.
   "Нашли ли ваши люди какие-либо подтверждающие доказательства?" - спросил Боулз, как ни в чем не бывало. - В частности, данные судебно-медицинской экспертизы - образцы ДНК, волосы, клетки, попавшие в раны или разорванную одежду? Возможно, мы могли бы идентифицировать существо или, по крайней мере, его род, если это неизвестный вид".
   - Вы двое говорите так, как будто уже верите в эту обезьянью штуку, - вмешался Блейкли с оттенком усмешки. Шериф, привыкший по-детски смотреть на мужчин, понял источник его тона. Однако Боулз ответил ему, упустив суть.
   "У шерифа есть дело о двух мужчинах, один с серьезными ранениями, на которых явно что-то напало, чтобы решить к удовлетворению тех, кому она отвечает. Я лично просто пытаюсь определить, разумно ли мы расходуем ресурсы мистера Кирована. Любое количество обычных существ могло сделать то, о чем сообщалось. Хотя, зачем медведю или пуме или кому там еще это нужно, это совсем другой вопрос. Это все..."
   - У меня для вас копии нашего лабораторного отчета вместе с больничным заключением, - прервал его шериф. Улыбаясь Боулсу, она добавила: "Также есть кассета с заявлениями Грэма и Макдермотта. Поначалу я немного волновался, что все это может быть какой-то мистификацией - сделать так, чтобы первая женщина-шериф округа выглядела так, будто свет на ее крыльце перегорел, понимаете? После того, как я поговорил с персоналом больницы, взглянул на кое-какие повреждения... что ж, стало немного легче понять идею моего заместителя связаться с вами, джентльмены.
   - Да, ну и что дальше? - спросил Блейкли. "Опросить пострадавших? Проверить место нападения?
   - Это не телевизор, профессор. Хотите верьте, хотите нет, но у меня есть другие дела, не связанные с охотой на болотных существ. Вам все равно нужно прочитать эти отчеты.
   - Можем ли мы встретиться позже? - спросил Боулз. "Может, на ужин? Двух зайцев одним выстрелом для всех нас?"
   - Болотная бухта находится всего в миле слева от вашего мотеля. Лучшая местная еда вокруг. Я могу быть там через два часа, чтобы сверить записи. Повезло тебе?"
   - Это свидание, - слишком явно сказал Блейкли.
   Два профессора вышли из офиса шерифа и забрались в "эксплорер" Блейкли. Покопавшись в своем багаже, криптозоолог вытащил 9-миллиметровый Sig Saur и привязал его к поясу. Боулз посмотрел на оружие почти с отвращением.
   "Это действительно необходимо?"
   Не утруждая себя взглядом на своего современника, Блейкли ответил: "Спросите либо мистера Грэма, либо мистера Макдермотта".
   Боулз поджал губы, но ничего не сказал в ответ. Когда Блейкли завел двигатель своего Эксплорера, Боулз вслух прочитал отчет шерифа. При этом Блейкли поехал на юг из города в сторону Национального заповедника дикой природы Окефеноки. Когда репортажи были закончены, он вставил кассету с интервью в магнитофон. Он и Боулз слушали молча, оба не столько сосредотачиваясь на том, что говорили мужчины, сколько на том, как они это говорили. В их тоне звучал страх - слои смущенного стыда пытались замаскировать его, но он все равно прорвался на поверхность, совершенно очевидный для любого, у кого достаточно опыта, чтобы распознать его.
   Двум мужчинам было ясно, что Грэм и Макдермотт видели что-то, чего они не понимали, что в глубине души они знали, что им повезло, что они спаслись, и что теперь они оба были сбиты с толку и напуганы. Когда Блейкли прокомментировал этот факт, Боулз кивнул.
   - Да, теперь ты на моей территории. Ты и твои пойдёте за Лохнесским чудовищем или ещё кем-нибудь, это большая вечеринка. Давай найдем Несси. Но это, это что-то за пределами понимания этих деревенщин.
   - Совершенно верно, - согласился Криптозоолог. "Ни один из этих булавочных головок не знает, что они видели, и теперь их крошечные мозги ящерицы наполнены ужасом".
   "Возможно, - вежливо ответил Боулз, - но я заметил, что это ты носишь пистолет". После этого пара молча поехала к месту нападения.
   Как и обещал шериф, это место было легко опознано по знакомой желтой полицейской ленте, ставшей стандартом по всей стране. Выбравшись из Эксплорера, Блейкли расстегнул застежку на кобуре и начал обшаривать землю как внутри, так и снаружи отмеченной области. Не обнаружив никаких следов, кроме тех, которые явно были оставлены отделом шерифа Уэйкросса, криптозоолог уставился на большой водяной дуб, который Грэм припарковал в ночь нападения. Наконец, спустя мгновение, он начал подниматься по ней. Влажность ухватилась за легкое усилие как предлог, чтобы приклеить рубашку профессора к его телу. Оказавшись далеко от земли, Блейкли заметил толстую ветку, почти полностью отломанную от ствола дерева. Если он правильно оценил остатки маркировки шин Грэма, выступ висит прямо над тем положением, которое Форд занимал, когда припарковался.
   - Боулс, иди посмотри на это. Когда другой человек покинул область болотной травы, которую он изучал, Блейкли позвал вниз. "Ничего не появилось за этими идиотами. Здесь было что-то тяжелое, и совсем недавно. Что бы это ни было, его просто бросили в их грузовик".
   Боулз посмотрел вверх, на сломанную ветку примерно в двадцати футах над головой. Затем неожиданно он слегка скользнул в сторону, его глаза закатились. Блэкли начал быстро спускаться, но другой человек спохватился. Приземлившись на землю, Блейкли спросил: "С тобой все в порядке? Я думал, ты упадешь в обморок".
   "Нет, нет, я в порядке. Я объясню за ужином. Однако сначала я считаю важным, чтобы вы пошли со мной.
   С этими словами Боулз повернулся и повел Блейкли обратно к тому участку травы, который он изучал. Указав вниз, он спросил: "Что вы думаете об этом?"
   Блейкли уставился на след - один шестнадцать дюймов в длину и около семи дюймов в ширину на подушечке стопы. Он отметил, что пятка была округлой и, возможно, три с половиной дюйма в поперечнике. Однако это была просто интересная часть. Что действительно привлекло внимание криптозоолога, так это пальцы ноги отпечатка - все три.
   РЕСТОРАН БОЛОТНОЙ БУХТЫ
   - Ты всегда заходишь в общественный ресторан с пистолетом на бедре? - спросил шериф Фарго у Блейкли, когда они с Боулзом подошли к ее столу.
   "Упс, попался", - ответил профессор, похлопывая по забытому на мгновение оружию. Потянувшись за разрешением, он объяснил: "Забыл снять".
   Фарго бросил быстрый взгляд на свое разрешение, вместо этого наблюдая за его лицом, когда она спросила: - Вы двое принесли с собой еще какие-нибудь сюрпризы, о которых мне следует знать?
   Блэкли усмехнулся и признался: "Только 20-й калибр, охотничья винтовка Браунинга, ах, есть дротик, сверхмощная сеть... несколько других менее интересных предметов".
   "Стандартное оборудование в вашей сфере деятельности?"
   - О да, - ответил профессор, быстро воспользовавшись случаем похвастаться. "Мои тематические исследования иногда могут быть чрезвычайно опасными. Однажды в Индонезии этот дракон..."
   - Профессор, - прервал его шериф, - я уверен, что у вас обоих есть куча баек, которые вы могли бы сочинить, и я хотел бы услышать некоторые из них позже. Но сейчас, возможно, мы могли бы сосредоточиться на Грэме и Макдермотте. Могу я спросить, что вы двое думаете об их истории?
   Блэкли рассказал о сломанной ветке, которую он нашел, а также об открытии Боулза. Профессор рассказал, как он впоследствии измерил и сфотографировал след, прежде чем залить слепок гипсом. После того, как Фарго заверил Блэкли, что она пришлет машину за уликами, профессор Боулз дал Фарго дополнительную пищу для размышлений.
   "Я хочу сказать, что я убежден, что Грэм и Макдермотт говорят правду".
   "Их показания совпадают с отчетами больницы", - согласился шериф. "И я сомневаюсь, что кто-то из этих двоих настолько хорош в актерах".
   - Совершенно верно, мисс Фарго, - ответил Боулз. - Но я не это имел в виду. У меня было экстрасенсорное видение на месте расследования. Я ясно видел существо - в своем воображении, конечно. Это идеально соответствовало их описаниям".
   Блейкли сидел с открытым ртом. Шериф взорвался.
   "О чем ты, черт возьми, говоришь?"
   - Простите меня, - ответил Боулз. - Я полагал, что должен был упомянуть об этом раньше. У меня есть лицензия ФБР на полевого экстрасенса. Я помогал им в ряде более сложных дел".
   - Пожалуйста, не говорите об этом в городе, - раздраженно вздохнул шериф. "Вот такая штука..."
   - О, это еще не все, - перебил Боулз. Блэкли закатил глаза, отрывая кусок хлеба от полуразрезанной буханки в корзине на их столе. "Возможно, вы помните что-то, что Грэм сказал в своем заявлении. Он утверждал, что существо, казалось, просто исчезло в конце. И что когда это произошло, запах существа сменился новым запахом... запахом серы.
   Шериф, выросший в семье сильных баптистов, демонстративно проигнорировал эту часть заявления Грэма. Зная, куда ведет ее Боулз, она прокляла лед, наполняющий ее вены, прилипший к позвоночнику, слишком спокойно спрашивая: - А это важно - потому что?
   "Потому что стойкий серный аромат - главный показатель сверхъестественной активности. Возможно, это существо действительно исчезло.
   Блейкли выглядел ошеломленным. Его рот все еще был наполовину заполнен хлебом, он выплюнул крошки и спросил: - Ты хочешь сказать, что думаешь, что то, что нам нужно, ненастоящее?
   - Вполне реально, - ответил Боулз. - Просто в этом может быть нечто большее, чем мы предполагаем.
   "Так что же дальше?" Голос шерифа был резким, почти злым. - Экзорцизмы на городской площади?
   "Кто знает?" добавил Блейкли. "Я подумал, что есть что-то чрезвычайно знакомое мне в этом отпечатке. Большой, с тремя пальцами на ногах... как будто я слышал о чем-то в этом районе, которое подходит под это описание.
   Фарго откинулась на спинку кресла из искусственной кожи. Она почувствовала, как от Грэма и Макдермотта исходят щупальца беспокойства, когда они сделали свои заявления, но проигнорировала их. Она сохранила свою официальную маску, скрывая свои настоящие чувства за значком и свою неспособность принять личную слабость.
   Лучше игнорировать их неприкрытый страх, подумала она, осудить жертву... верно, Донна?
   Ее руки дрожали, шериф спрятал их под стол, когда она сказала: "Вы, вы двое не умеете терпеть удары, не так ли?"
   - Должны узнать правду, не так ли? - ответил Болес. Хлопнув ладонями, он сказал: - Я голоден. Давайте есть."
   Блейкли протянул парапсихологу меню. Шериф уставился на белую серединку разорванного хлеба в корзине, но увидел только кружащуюся лужицу личинок. Извиняясь, она воззвала к силе Божьей, чтобы удержать ее от побега, когда она вышла из-за стола и направилась в ванную. Она не потрудилась остановить слезы. В конце концов, она была настолько сильной.
   ДОМ ГРЭМА; ВНЕШНИЙ ПЕРЕКРЕСТ
   Бетти Энн стояла в дверях спальни Джеффа Грэма, ее прямые черные волосы были недавно подстрижены в стиле китайской куклы, которую он находил такой сексуальной. Конечно, Джефф находил все в Бетти Энн сексуальным. Это была высокая девушка с полной фигурой, широкими, но очень пышными бедрами, отчего ее тонкая талия казалась еще стройнее. Она завязала свою клетчатую рубашку прямо под полной грудью, чтобы подчеркнуть плоский живот, а также помочь открыть широкое декольте.
   Женщина знала, что Джеффу было слишком больно, чтобы уложить ее в постель, но она хотела увидеть в нем часть старого желания. С тех пор, как его растерзали в болоте, он стал другим человеком - громким, жестоким... испуганным.
   - Могу я вам что-нибудь принести, Джефф? - спросила она, променяв свою роль няни на предлог, чтобы многозначительно повесить его на дверной косяк. - Горячего молока, чтобы помочь тебе уснуть?
   - А когда вы видели молоко в этом доме? Принеси мне пива".
   - Алкоголь и болеутоляющие, - ответила Бетти Энн, грозя ему пальцем. "Ничего не поделаешь, детка. Как насчет горячего чая?
   - Ладно, ладно, просто иди, - прорычал Джефф. Когда его подруга направилась на кухню, он крикнул ей вдогонку: "Привет, как Марш?"
   - Док снова держит его в больнице сегодня ночью. Они до сих пор не уверены, что у него сотрясение мозга.
   Джефф рассеянно слушал, как Бетти Энн продолжала болтать. Заглушая ее слова, он смотрел в окно своей спальни, сосредоточив внимание на полной луне, венчающей темный ряд тополей на краю его владения. Он моргнул, затем снова моргнул, чувствуя, как пересохло в горле. Луна напомнила ему о ночи, о той ночи, о той штуке... он снова почувствовал ее в пульсирующей боли в руке. Чувствовал, как его мочевой пузырь слабеет от одной мысли об этом.
   Господи, шептал его разум, надо взять себя в руки. Это все, что мне нужно, чтобы весь город слышал о том, как я обоссался в свою собственную кровать, но, Боже, эта штука... эта гребаная штука... как будто я даже чую запах дерьма ...
   А затем темная фигура прошла перед луной, и напряженный мочевой пузырь Джеффа Грэма снова освободился. Мужчина закричал, когда стекло окна его спальни взорвалось внутрь. Бетти Энн помчалась обратно в комнату, только чтобы закричать, когда увидела мохнатую, красновато-коричневую фигуру, поднимающуюся с пола.
   - Господи Иисусе, Бетти Энн - бегите! "
   Джефф попытался встать с кровати, но ужасная масса волос и мускулов навалилась на него еще до того, как его ноги коснулись пола. Схватив уже раненую правую руку, она резко дернула. Хромота аккуратно выскочила из сустава, мышцы и вены разорвались, кровь забрызгала комнату. Бетти Энн снова закричала, когда рот Джеффа открылся, а глаза закатились. Не закончив, пахучее существо схватило мужчину и отшвырнуло его назад. Затем он схватил его за левую ногу и начал крутить. После нескольких резких щелчков он ослабил хватку.
   К этому времени Бетти Энн успела отвернуться. Она попыталась пошевелиться, схватить что-нибудь, чтобы защитить себя, убежать, сделать что-нибудь, но не могла заставить свой разум работать. Было слишком много вопросов, слишком много решений, вариантов - ее мозг был перегружен, и она повернулась, чтобы посмотреть на существо. То, что она увидела, смутило ее еще больше. Эта штука потащила Джеффа обратно через его кровать к задней стене. Пока она смотрела, скиталец поддерживал ошеломленного и истекающего кровью Джеффа вертикально, даже используя подушку, чтобы убаюкать его голову.
   "Почему?" - спросила она у воздуха тоненьким голоском. "Почему?"
   Развернувшись, существо бросилось с кровати к Бетти Энн. Схватив ее за горло, он развернул женщину и швырнул ее на изножье кровати Джеффа. Истекающий кровью мужчина, уже почти без сознания, смотрел тогда, как зверь сорвал с тела его кричащей подруги одежду. Зверь мрачно повернулся, чтобы убедиться, что Джефф видит, что он делает.
   "Нет..."
   Джеффу действительно удалось сдвинуть свое тело вперед почти на полфута, прежде чем он врезался в стену. Удовлетворенно хрюкнув, существо посмотрело прямо в глаза мужчине и вонзилось в беспомощную девушку. Ее крики и слезы не подействовали на это дело. Действительно, казалось, что зверь почти не замечает ее, настолько он был сосредоточен на том, чтобы наблюдать за лицом Джеффа.
   Изнасилование продолжалось непрерывно, в то время как Джефф продолжал истекать кровью. Его ненависть к животному преодолела его замешательство, даже свела на нет его страх. Но это не могло излечить его раны, не могло дать ему сил даже держать глаза открытыми. В конце концов, всего через восемь минут в своей постели, залитой кровью, слезами и мочой, Джефф Грэм умер.
   В тот момент, когда его дух покинул тело, ужасная штука перестала вонзаться в кричащую девушку. Переместив свою железную хватку с ее талии на шею, малейшее усилие сломало несколько ее позвонков и разрушило ее дыхательное горло. Затем колючие губы зверя неестественно раскрылись в улыбке, и тело девушки соскользнуло на пол, когда комнату наполнил запах серы.
   УЭЙКРОСС, Джорджия
   - Это интересно, - заметил Боулз. "Мы оба изначально были против этой пары, придуманной мистером Кированом, но, честно говоря, я должен признать, что с тех пор, как мы начали работать вместе, не было ни одного неинтересного момента".
   Блейкли задумался, как он должен реагировать. Электронное письмо, которое он получил от Мелиссы Кэнфилд, его помощника-аспиранта в Дьюке, было достаточно интересным, но теперь он и Боулз направлялись к дому Джеффа Грэма, где, по словам шерифа, он найдет не только Труп Грэма, но и труп его девушки.
   Что за чертовщина? - спросил он. Это не то, что я когда-либо видел раньше. Боулз может говорить все, что хочет, но он тоже никогда не видел ничего подобного. Черт возьми, таких вещей просто не бывает. Они не делают. Они?
   Пара заметила знак своего поворота и свернула с главной магистрали на грунтовую дорогу, которая извивалась сквозь деревья и густой подлесок, убивая скорость. Мигающие красные и синие огни привели их к нужному адресу. Припарковавшись там, где им было указано, профессора вышли из "Эксплорера" Блейкли и направились к дому. Помощник у двери махнул им внутрь. Мужчины нашли шерифа Фарго вместе с восемью другими, все в латексных перчатках, каждый из которых осматривал отдельный участок места преступления. Фарго дал своему заместителю несколько быстрых инструкций, а затем повернулся к вновь прибывшим.
   "Соседка услышала шум и позвонила нам", - сказала она. "Должно быть, тоже был адский шум, учитывая, что они живут примерно в четверти мили отсюда". Шериф вытерла рукавом лоб, впитывая пот, просачивающийся из-под шляпы. Она с отвращением фыркнула.
   "После ваших выступлений за ужином... видя, как это было с Грэмом, я обзвонил все, что было в наличии. Первая машина должна была быть здесь в течение пяти минут после звонка. Очевидно, они опоздали как минимум на четыре минуты".
   Фарго вручил профессорам по паре перчаток. Пока они натирали руки липким латексом, она предупредила их: "Там некрасиво".
   - Не ожидал, - ответил Блейкли с отталкивающей волной радостного предвкушения. Пройдя через кухню, он остановился в забрызганном кровью дверном проеме спальни, поражаясь ожидающему его богатству деталей. Тело Грэма стояло вертикально, прислонившись к стене, голова лежала на подушке. Его рука отсутствовала, и, если профессор видел правильно, его левая нога была полностью вывихнута. Что-то похожее на галлоны крови разлилось по комнате, дугообразные брызги перекрещивались друг с другом на стене, густые лужи собирались и впитывались в кровать.
   В одном из таких бассейнов у изножья кровати лежало обнаженное женское тело - Блейкли предположил, что это ранее упомянутая подруга. Грубо разорванная, окровавленная кожа ее бедер и влагалища указывала на довольно жестокое изнасилование. Угол наклона ее головы не оставлял сомнений в том, что ее шея была сломана. Профессор сделал шаг в комнату, обращаясь при этом к своему современнику.
   - Обратите внимание на этот медный запах, и, если я не ошибаюсь, это снова ваша сера - верно, Боулз. Боулз?
   Не получив ответа, Блейкли повернулся и увидел парапсихолога, стоящего на кухне, снова замершего в трансе. Подойдя к нему, он сказал: - Я не знал, что это ежечасное мероприятие с тобой. Похоже, я смогу настроить часы на твои маленькие затухания.
   Когда Блейкли коснулся плеча Боулза, тот ожил, моргая и отплевываясь.
   "Мы должны идти!" - закричал он, поворачивая голову влево и вправо, глаза его были расфокусированы, как будто он не был уверен, где находится. "Мы должны идти! "
   - Куда?
   - Больница, - выплюнул Боулз, дергая другого профессора. - Это Макдермотт, он в ужасной опасности!
   Боулз, спотыкаясь, вышел из кухни, увлекая за собой Блейкли. Когда он с большим усилием потащил своего напарника вперед, тот крикнул шерифу: "Похоже, мы едем в больницу. Возможно, ты захочешь присоединиться к нам.
   Рациональные мысли снова затопили разум Боулза, меньший человек повернулся, крича шерифу: "Да, шериф, да - вы и ваши люди - мы должны отправиться в больницу". Указывая на спальню, он добавил: "То, что сделало это, направляется к Макдермотту в этот самый момент".
   Фарго замер. Все заместители подняли головы, глядя на своего начальника в поисках инструкций. Блэкли указал на голову Боулза, закатив глаза, и сказал: "У Малыша Экстрасенса было другое видение".
   В этот момент взволнованный Боулз добрался до двери снаружи, вытащив Блейкли на крыльцо с такой силой, о которой никто и представить не мог, какой мог обладать меньший человек. Пока он толкал Криптозоолога, визжа, чтобы тот вынул ключи от Эксплорера, шериф задумался на несколько секунд. Ей предстояло расследовать крупное место преступления, одно из которых едва началось. Она до сих пор не получила официального подтверждения от своего начальства в Совете графства о разрешении Блейкли и Боулза участвовать в ее первоначальном расследовании, а здесь они предполагали отдавать приказы по гораздо более крупному делу. Она должна думать о своем престиже, первая женщина-шериф, все депутаты-мужчины, непостоянные избиратели...
   - Нам нужно идти, Блейкли, сейчас же! "
   Жалко пронзительный, но решительный голос Боулза эхом разнесся по ночи, и Фарго указала на двух своих людей, приказав им взять на себя ответственность за территорию. Указав на всех остальных взмахом руки, она вздохнула сквозь стиснутые зубы и покачала головой, направляя их к патрульным машинам.
   БОЛЬНИЦА УЭЙКРОСС
   Сотрудникам Waycross General не понравилось то, что они увидели. Только что вошла шериф округа с девятью ее заместителями и двумя мужчинами в штатском. Заполнив холл с лифтом, все они были вооружены, за исключением пары меньших в штатском. Ни один из офицеров не выглядел счастливым. Двое с ними - другое дело.
   - Выкладывай, - прорычал шериф, уставший от бесконтрольности. "Что вы двое знаете? Теперь - все.
   - У меня было еще одно видение в доме Грэма, - ответил Боулз. "Скунс-обезьяна... Я видел это, это было невероятно - умно, о, и мстительно - оно только покалечило Грэма, потом заставило его смотреть, как насилует его девушку... о, очень тревожно. Неправильно, просто неправильно..."
   "Неправильный?" повторил шериф, не в состоянии угадать, что мог иметь в виду Боулз. - Что ты имеешь в виду под "неправильно"? И что это, господи, за скунс-обезьяна?
   - Мой отдел, - предложил Блейкли. Когда двери одного из лифтов скользнули в сторону, он сказал: "Скунс-обезьяна - ваш местный бигфут. В основном явление Флориды, но известное и здесь. Большой, рыжеволосый, зловонный..." Профессор развернул сделанную им распечатку информации, которую его ассистент прислал ему ранее по электронной почте.
   "В 1973 году один из них даже попал в национальные новости. Мужчина утверждал, что сбил одного из них своей машиной - полиция обнаружила следы крови и рыжеватые волосы. Даже Уолтер Кронкайт освещал эту историю".
   - Но он сказал, что это разумно...
   - Все приматы разумны, шериф, - возразил Блейкли, когда лифт достиг нужного этажа. "Шимпанзе воюют с соседними племенами своего вида. Было замечено, что они использовали камни в качестве снарядов и палки в качестве дубинок...
   - И это не обычная обезьяна, - сказал Боулз. Он попытался продолжить, но Фарго оборвал его, накричав на первого встречного санитара.
   - Где комната Маршалла Макдермотта?
   Молодая женщина нервно посмотрела на хорошо вооруженную группу, указывая налево, пытаясь заставить себя моргнуть.
   "Комната н-девять двенадцать".
   Группа бежала по коридору в рваном строю. Найдя комнату, о которой идет речь, шериф расставила своих людей, назначив двоих молчаливым жестом следовать за ней первыми. Подняв над головой три пальца, чтобы все могли видеть, она почувствовала, как другие мысленно считают "три". Сложив один палец, она глубоко вздохнула, затем сжала кулак и прыгнула в комнату, целясь размашистым движением. Два назначенных заместителя пошли налево и направо соответственно. Ни один из них на самом деле не понимал, что они должны были делать, но они были хорошо обучены и достаточно лояльны, чтобы предоставить новому шерифу некоторую свободу действий, даже если это включало слушание экстрасенсов-яйцеголовых.
   Макдермотт был так поражен внезапным взломом, что чуть не упал с кровати. Не заметив ничего необычного, Фарго подняла оружие. - Все в порядке, Марш, расслабься. Затем, повернувшись, она махнула Боулзу вперед. - Ладно, разлив - здесь все нормально. Ты пытаешься выставить меня дураком?
   - Хорошо, мы вовремя. Жилистый парапсихолог пробрался вперед группы. Пытаясь отдышаться, он заговорил между вздохами. "Тот, кто наколдовал скунса-обезьяну, на самом деле еще не прибыл".
   - "Наколдованы?" - голос шерифа стал напряженным, чуть ли не надломленным. Когда несколько ее мужчин спрятали ухмылки, она прорычала: "Ты имеешь в виду, как демоны? Какого черта ты говоришь о Боулсе?
   "Ведьмы."
   Фарго повернулся к Блейкли. - Ты знаешь, о чем он говорит?
   "Это электронное письмо, о котором я упоминал ранее", - объяснил он. "Это было нечто большее. Что касается моей дисциплины, то обезьяны-скунсы рассматриваются только как существа, существующие в царстве бигфутов. Но общий файл, загруженный моим помощником, также содержал много спекулятивной информации. Кажется, в южном фольклоре довольно много демонических существ, связанных с этими существами, как с существами, доставленными на этот план существования с помощью заклинаний.
   - О да, - добавил Боулз. "Колдовство часто вызывает такие заклинания. Ведьмы, жаждущие мести, нанимают людей, жаждущих мести. Это прекрасно объяснило бы запах серы.
   "В этом округе по крайней мере тридцать женщин и более чем несколько мужчин, которые наряжаются в свою жизнь, играя в ведьм", - сказал шериф. "Я не сомневаюсь, что у каждого из них есть кто-то в их дерьмовом списке, которого они хотели бы увидеть раздавленным в фрикадельки. Но этого никогда не было. Настоящих ведьм не бывает - не с магическими способностями и все такое.
   "Конечно, в вашей позиции немало здравого смысла", - признал Боулз. "Но ведь всегда есть случаи, которые никто не может объяснить. Да, ведьмы выходного дня используют викканские церемонии как предлог, чтобы наряжаться в костюмы и участвовать в групповом сексе, это правда. Но это не значит, что нет людей, которые научились использовать ресурсы внутри себя сверх того, что остальные из нас еще не понимают".
   "Ресурсы?" - спросила шериф, и в ее голове промелькнули видения голосования об отзыве.
   "Гнев, чтобы усилить уже полученную силу, но для начала создать силу? Любовь, жадность, сострадание... но в данном случае... Протирая очки, Боулз прервал свои рассуждения и повернулся к Маршаллу. "Кто это делает? Кто ненавидит вас настолько, чтобы распоряжаться такими ресурсами?
   "Ненавидеть?" мужчина в постели смотрел в замешательстве. "Ненавидеть меня? Меня никто не ненавидит".
   "Пуфи, чувак", - ответил Боулз, пренебрежительно махнув рукой. "Очевидно, что есть кто-то, кто очень сильно тебя ненавидит. И вы, и покойный мистер Грэм.
   "Поздно?" - спросил Макдермотт. - Шериф, что он имеет в виду?
   "Джефф был убит сегодня вечером. И он, и Бетти Энн.
   Блэкли отвернулся от происходящего и вышел из комнаты. Прохаживаясь в дальнем конце зала, профессор заглушил звуки разговора, просачивающиеся из комнаты 912, пытаясь спланировать следующий шаг, недоумевая, почему все автоматически последовали за Боулзом в такой безумной погоне за гусями. Каждые несколько секунд он выглядывал в окно, находя ясное ночное небо Джорджии таким же приятным отвлечением, как и любое другое. Затем что-то привлекло его внимание - что-то, двигавшееся среди темных облаков. Что-то, чего там быть не должно.
   - Шериф... - нерешительно сказал Блейкли. Затем, по мере того как то, что, как ему казалось, он видел, становилось больше - ближе -
   " Шериф!"
   Тела хлынули из 912. Первое, что кто-либо увидел, был Крипто-Зоолог, указывающий на большое окно в конце зала. Следующее, что они увидели, это то, как он пригнулся, когда стекло разлетелось вихрем стеклянных осколков. Острые осколки разлетались по всему коридору, разрывая плитку, штукатурку и плоть.
   "Ну, посмотрите на это... официальный прием. Только для меня."
   Пока собравшиеся приходили в себя, из ночного неба в коридор через теперь уже пустую оконную раму вышла женская фигура. У женщины, полностью одетой в черное, были длинные каштановые волосы и глубокие болотно-зеленые глаза. Когда депутаты приготовили оружие, женщина погрозила пальцем.
   -- Ну-ну, мои маленькие мальчики, -- предупредила она снисходительным тоном, -- ничего подобного.
   Женщина прошептала короткую фразу. В ответ из ее руки вырвались красные молнии, перелетая с тела на тело, по очереди поражая каждого полицейского, включая шерифа. Офицеров разбрасывало, как конфетти на ветру, отскакивая от стен, пола и друг друга. Кости треснули. Кровь просочилась. Конечности онемели, и многие быстро впадали в ложную безопасность бессознательного состояния. Когда другие начали подниматься, Блейкли, почти невредимый, предпочел остаться на полу, чтобы избежать гнева неизвестной женщины. Паря над клубком тел, женщина бесшумно вошла в комнату 912.
   "Милый Маршалл... это было так давно".
   Маршалл Макдермотт уставился на него, тщетно пытаясь вспомнить имя женщины, зависшей в изголовье его кровати. То, что она не касалась пола, даже не пришло в голову его перегруженным чувствам. Он не узнал ее лица, но ее голос... Что-то было в нем, задета какая-то древняя струна, которую он узнал, но не мог назвать.
   - Только не говорите мне, что это было так давно, - сказала женщина. "Столько лет, слишком много для ущербной памяти моей бедной возлюбленной. Неужели после меня было так много других?"
   Макдермотт все еще не мог определить местонахождение женщины. Но глубоко в его сознании шевелились обрывки воспоминаний, и вместе с ними нарастал дрожащий ужас. Почувствовав его растущую тревогу, женщина подошла к больничной койке и коснулась парализованного страхом лица Макдермотта.
   Проведя пальцами по его щеке, она промурлыкала: - Так много, много еще? Скольких других вы с Джеффом накормили выпивкой, потом вывели в переулок и бросили в фургон...
   - О нет... - прохрипел Макдермотт. - Серинна... Серинна Дункан?
   "Сколько связаны одними и теми же веревками? Сколько других заткнули рот собственной одеждой?"
   - Но ты уехал из города... это было много лет назад - двадцать лет назад! Тебе все равно. Мы были просто... похотливыми детьми. Мы не хотели навредить..."
   " Лжец! Еще один красный залп хлестнул из рук женщины. Алая энергия врезалась в тело Макдермотта, поджаривая его, заставляя прикусывать язык, опорожнять кишечник...
   - Ты использовал меня, как хотел, - запихал каждую дырочку в моем теле своими членами! Сколько раз?" Щелкнув пальцами, энергия снова пронзила Макдермотт, а затем еще раз. " Сколько раз?! "
   Войдя в комнату, шериф Фарго навела пистолет 38-го калибра на затылок женщины. - Отойди от кровати, - приказал Фарго. Не обращая внимания на все, что она видела, не пытаясь разобраться в этом, больше не беспокоясь о хихиканье своих мужчин или политических опасениях, шериф приготовилась к отдаче, говоря так твердо, как только могла: позабочусь о том, чтобы тебя судили, но ты..."
   - Суд? ответила женщина любопытным голосом. Ее палец снова и снова кружил над левым глазом Макдермотта, и женщина в черном повернулась лицом к Фарго. - Вы верите, что в Уэйкроссе можно найти справедливость? Нет. Я рассказал папе о маленьком Джеффе и Марше, но ему было все равно. Было слишком стыдно преследовать сына мэра за такое преступление. Сказал мне не говорить об этом".
   "Отойди от кровати..."
   "Даже мой собственный отец не помог бы мне. А когда шериф и твой папа - одно и то же лицо, и ни один из них не заботится о том, чтобы что-то сделать...
   - Я только еще раз скажу это...
   - Что же делать бедной девочке?
   Палец Серинны дернулся в сторону, ударив Макдермотта в глаз. Кровь хлынула вверх и наружу, забрызгав руку ведьмы до локтя. Крик мужчины и выстрел из пистолета Фарго раздались в одно и то же мгновение. Медленно Серинна вытащила палец из черепа Макдермотта. Подняв руку, она выдернула пулю шерифа из того места, где она висела в воздухе, пойманная алой силой, исходящей из другой руки женщины.
   - Я хотела пощадить вас, шериф, - резко, но обиженно сказала ведьма. "Одна девушка к другой. Но ты такой же, как папа. И если бы я был готов убить его...
   - Шериф Дункан не был убит. Он... Фарго прислушался к ее словам. Шериф утонул во время охоты. Он упал с дерева, на которое забрался в поисках дичи. По крайней мере, они думали, что он упал, судя по тому, как было сломано его тело, как...
   "Скунс-обезьяна! Твой собственный отец... Фарго выпустил еще два бесполезных патрона, снова наблюдая, как они остановились в нескольких дюймах от Серинны, когда ведьма снова произнесла нужные слова, щелкнула пальцами и поймала патроны своей алой паутиной.
   - Глупая сука, - усмехнулась Серинна. Ведьма хотела устранить шерифа, но не успела она, как раздался еще один залп. В ведьму выпустили четыре пули. Три промаха, но один попал ей в плечо, развернув ее и отбросив от задней стены комнаты. Когда шериф покачала головой, пытаясь остановить ошеломляющий поток противоречивой информации, заполнивший ее мозг, Блейкли встал и бросился к Серинне, держа в руке свой дымящийся 9-миллиметровый "Сиг Заур".
   - Ни слова от тебя, - прорычал профессор. Смеясь, Серинна окружила себя своей алой энергией. Блэкли снова выстрелил, но дальнейшие выстрелы были не эффективнее любого выстрела шерифа.
   - Слишком поздно, дурак, - усмехнулась ведьма. "Я бы заплатил свою цену, был бы доволен Маршем, но нет, все должны были его защищать". Свободной рукой прикрывая рану, Серинна закусила губу от боли, пульсирующей во всем теле.
   "Все всегда должны защищать его!" Ненависть сверкнула в ее глазах, женщина в черном поднялась в воздух.
   "Ну тогда каждый может отправиться в ад!"
   Защищенная своей энергетической стеной, Серинна Дункан произнесла еще одну древнюю фразу. Во всей больнице погас свет, отключились кондиционеры, остановились кардиотренажеры, заклинили лифты. Темнота ворвалась внутрь, но была отражена аварийным светом. Затем в комнату Макдермотта вошла новая тьма, и весь свет исчез. Последовал запах серы.
   О, черт, подумал Блейкли. Буквально-
   Внезапно плитка комнаты начала прогибаться и трескаться. Густая красно-черная жижа пузырилась по полу, стекала по стенам, испаряясь на ходу, обжигая все, к чему прикасалась. Тонкий палец чернильной жижи коснулся одного из еще лежавших без сознания депутатов. Прикосновение к плоти привлекло еще больше пульсирующих лент, все они струились к депутату, охватывая его, обжигая. Мужчина проснулся с криком, его плоть и органы растворялись на глазах.
   Блейкли бросился в холл, волоча за собой шерифа. Предоставив ей самой позаботиться о себе, он пробрался сквозь небольшое поле тел, пока не добрался до Боулза. Схватив маленького человека на руки, он ударил его по лицу, крича: "Проснись, идиот! Вы хотели верующего - он у вас есть - это ваша линия! Вставай, вставай!"
   Еще двое помощников были раздеты до костей, когда Парапсихолог начал приходить в себя. Открыв глаза, он наблюдал, как красно-черная жижа растет над людьми - расширяясь, закручиваясь, сгущаясь, принимая смутно гуманоидную форму. Горящие красные зрачки начали формироваться в наборе грифельно-черных радужных оболочек на свисающей огромной голове. Один из заместителей попытался убежать из зала, но щетинистый щуп вырвался и поймал его, лишив его физического тела за считанные секунды. Кости с грохотом упали на пол. Серинна рассмеялась.
   "Души для мастера. Вы все будете его кормить". Затем, сквозь крики и крики, эхом разносящиеся по всему зданию, ведьма услышала рыдания, доносившиеся с кровати позади нее. - Но сначала я должен позаботиться о моем дорогом Марше.
   Основные огни начали возвращаться к жизни, когда еще не совсем сформировавшийся зверь последовал за Серинной обратно в комнату 912.
   - Боулс, - сказал Блейкли, все еще тряся своего партнера, - что мы можем сделать против этого?
   - Во-первых, - настаивал человечек поменьше, упираясь в руки Блейкли, - перестань меня трясти - ради бога. Поднявшись с пола, парапсихолог на мгновение задумался, затем указал сначала на одного выжившего помощника, затем на другого и рявкнул: "Блейкли, ты и ты - следуйте за мной".
   Дойдя до дежурной части этого этажа, он приказал своему напарнику взять топор, сунув огнетушитель в руки одного из заместителей. Затем, заметив сумку, перекинутую через плечо другого депутата, он спросил, что у этого человека внутри.
   - Слезоточивый газ, сэр.
   "Отлично - бросьте один в 912. Сейчас же".
   - Но, Макдермотт...
   "Сделай это!"
   Канистра полетела в комнату. Тут же через дверной проем в зал ворвались густые клубы желтого дыма. Голос Серинны закричал, а затем захлебнулся. Почти сформировавшийся скунс-обезьяна вывалился в коридор.
   - Вы, сэр, - крикнул Боулс помощнику с огнетушителем, - вылейте его в зверя. В настоящее время!"
   Химический спрей брызнул на существо, разъедая его призрачное тело. Когда немногие оставшиеся в живых депутаты пришли в себя, Болес приказал им направить всю свою огневую мощь на это существо. Черная фигура замедлилась, но продолжила наступление.
   - Продолжай в том же духе, - крикнул Боулз, перекрывая ужасный грохот. "Она не может контролировать демона и бороться со всем, что мы бросаем в нее одновременно".
   Она не может...
   Из скунса-обезьяны выползло черное щупальце и покрыло огнетушителем помощника. Однако даже когда он растворился, Боулз хлопнул Блейкли по спине, крича, чтобы тот атаковал топором. Тяжелое орудие пронзило плечо существа, прочертив жестокую линию до средней части колеблющегося тела. И вдруг послышалась новая волна выстрелов.
   В ответ скунс-обезьяна растворился, черная фигура просто сложилась, пока не исчезла. Пробравшись в комнату 912, выжившие мужчины заглянули внутрь. Первым, что бросилось им в глаза, были обугленные останки Маршалла Макдермотта - его ноги, нижняя часть кишечника, одна рука и ухо - все, что осталось.
   Затем видение расширилось и приняло форму Серинны Дункан, скользящей по стене - за ней размазывается кровь - и в дальнем углу шерифа Фарго, все еще нажимающего на спусковой крючок своего давно разряженного револьвера. Пересекая комнату, Боулз положил руку на пистолет, а затем опустил руки Фарго вниз, наконец заставив женщину вернуть оружие в кобуру. Когда она начала трястись, а потом заплакать, профессор сочувственно обнял ее, тихо шепча;
   - Спасибо, шериф. У меня заканчивались идеи".
   ИНСТИТУТ ПСИХИЧЕСКОГО ЗДОРОВЬЯ BLACHARD, УЭЙКРОСС, Джорджия - ДЕВЯТЬ ДНЕЙ СПУСТЯ
   Блейкли и Боулз стояли у обитой тканью камеры, в которой должна была находиться Серинна Дункан. Блэкли смотрел в крошечное окошко двери, что-то бормоча своему партнеру.
   "Итак, она продала свою жизнь, свое здравомыслие, ее, ее..."
   - Можешь сказать, - уговаривал другой мужчина.
   "Хорошо, если ты действительно веришь в такие вещи", - почти прорычал Блейкли, выплевывая свои слова на Боулза. Ее душа ... она обменяла свою душу на способность делать то, что она сделала? К чему? Кто - дьявол? Люцифер?"
   "Не будем зацикливаться на ярлыках", - с долей сострадания ответил Боулз. "Проще говоря, в этой вселенной есть темные силы, так же как и двигатели, работающие на свет. Серинна Дункан прожила с раковой ненавистью около двадцати лет. Ей потребовалось некоторое время, но она, наконец, нашла способ направить его".
   "Но теперь все, что ей нужно сделать, это пробормотать несколько слов, - с трепетом спросил Блейкли, - и стены рухнут. И кто-нибудь может это сделать?"
   - Любой, кто верит так же сильно, как она, - согласился Боулз. "Что, к счастью для этого мира, не так много людей".
   - Но что ее остановит? - спросил крупный мужчина. "Мягкая камера? Решетки и бетон не могут помешать ей говорить. Ее нельзя держать с кляпом во рту всю оставшуюся жизнь. Она должна есть. Даже если они используют внутривенные линии, рано или поздно..."
   - Успокойтесь, - тихо ответил Боулз. "Хирурги спасли ей жизнь. Поскольку она совершенно справедливо была признана сумасшедшей, смертная казнь не могла быть применена. Таким образом, эта мера была нашим единственным выходом".
   В дальнем конце зала появилась каталка, которую толкал санитар. Присутствовали хирург, спасший жизнь Серинне, и Донна Фарго. Когда группа приблизилась, Блейкли сказал: "Но это варварство. Такого наказания не применяли со времен Средневековья.
   - Да, - ответил Боулз. "И если мы не хотим видеть возвращение тех прекрасных времен, лучше всего нам придерживаться тех мудрых процедур, которые они наметили для нас тогда".
   Блэкли и Боулз отошли к противоположным сторонам двери, когда приблизился санитар. Вкатив каталку внутрь, он начал расстегивать ремни стола, чтобы Серинну можно было вернуть в свою комнату. Блейкли посмотрел на бывшего шерифа Уэйкросса.
   - Это официально, - кивнула она, объявляя; "Сегодня утром я вернул свой щит в офис округа".
   Пока они тихо разговаривали, хирург подошел к Боулсу. Вручив ему банку, которую он унес с собой из операционной, он с гримасой отвращения отдал ее профессору, спросив: "И вы действительно считаете, что это было необходимо?"
   - Вы видели останки Маршалла Макдермотта, не так ли? - спросил Боулз. "Мужчины, которые погибли вместе с ним. Джефф Грэм и его подруга. Можете ли вы объяснить что-нибудь из этого?"
   Когда доктор замолчал, его глаза искали пол, профессор добавил: "Нет, вы не можете. Но я скажу вам, что все это было сделано с помощью мысли женщины в камере перед вами, подпитываемой ее ненавистью, вызванной не чем иным, как прохождением воздуха через ее горло, управляемым ее языком.
   Боулз уставился на плоскую полуовальную плоть, плавающую в банке с формальдегидом, которую он держал. Женщина в смирительной рубашке за ними открыла рот и начала бушевать, крича в тишине.
  
   НЕВЕРУЮЩИЙ, Джанет Фокс
   Первоначально опубликовано в Haunted , июнь 1968 года.
   На пустом небе висела спелая и полная желтая луна, и беспокойный ветер швырял мертвые листья по земле со скрежещущим звуком, похожим на царапанье крошечных когтей. Только что посыпанная гравием дорога бледно тянулась впереди в свете огней красного "понтиака", когда брат Винсент Партер крутил большую машину по петляющему изгибу дороги над лощиной.
   Он устал - вот почему дорога показалась ему такой длинной. Под его маленькими глубоко посаженными глазами виднелись голубые мешки, а вдоль массивных челюстей виднелась голубая тень бороды. Он не смотрел вниз в лощину, а не сводил глаз с дороги, которая, казалось, не имеет конца.
   Наконец он увидел слабый мерцающий свет и остановился перед домом ведьмы. Старая дощатая лачуга бешено наклонилась под ударами ветра.
   Брат Партер вылез из машины и пошел по дорожке, ступая осторожно, чтобы не запачкать блеск своих ботинок и не испачкать пылью свой аккуратный темный костюм. "Еще одна остановка, - сказал он себе, - прежде чем принять горячую ванну, немного выпить и лечь спать, всего лишь неделя, прежде чем навсегда бросить палки и заработать действительно большие деньги на собственном радио-евангелическом шоу.
   Он поднялся на крыльцо с качающейся спинкой и постучал в дверь. Он вспомнил это место. Мальчишкой он крался вокруг него, пытаясь заглянуть в окна. Люди все еще рассказывали истории о старой ведьме-женщине на горе, но теперь он был выше этого. Он мог бы использовать такое суеверие, чтобы пускать кровь на лохов, но сам в это поверил...
   Дверь приоткрылась, и за ней что-то шевельнулось. Внезапно дверь распахнулась, и в свете керосиновой лампы появилась Ведьма. Она была корявой и грязной, как корень, который остался в земле еще долго после того, как дерево, которое он питал, исчезло. Белые волосы торчали далеко от розоватой кожи головы, а глаза были похожи на мутно-голубые стеклянные шарики, вставленные в череп.
   - Могу я войти, сестра Калли?
   Партера успокаивало то, что у Ведьмы было такое же имя, как и у всех остальных. Из-за этого она больше походила на то, кем была на самом деле, - на безобидную старую сумасшедшую.
   "Это кто?"
   - Это брат Партер. Я был в гостях со своей паствой и зашел, чтобы принести вам утешение Святого Евангелия". Только он согрелся, как старуха хриплым шепотом сказала:
   - О, это ты снова, входи.
   - Прошу прощения, мэм, но мне кажется, что я никогда раньше здесь не был.
   "Закрой эту дверь!" - закричала она и с грохотом хлопнула дверью. "Они идут сегодня вечером!
   - А?
   "Души, Человеческие души в муках". Она подошла к окну и приложила ухо к щели в стекле, через которую дул ветер. - Я слышу, как они плачут.
   - Ты имеешь в виду призраков? Моя дорогая сестра Калли, таких вещей не бывает.
   Ведьма отвернулась от окна и посмотрела на него со злой улыбкой на лице. - Ты далеко ушел от крика, Тряпичный Партер. Ты в красивой одежде и говоришь красивыми словами, но ты тот же оборванный мальчишка, сын пьяницы, что одичает на горе. Вы говорите, что они не призраки, но внутри вы знаете , что они есть.
   "Пожалуйста, сестра, позволь мне помочь тебе выкинуть из головы эти глупые мысли. Господь Иисус Христос будет...
   - Я могу доказать, что сегодня ночью ходят призраки.
   "Пожалуйста, сделай так."
   "Не время".
   Он смеялся. - Я полагаю, полночь - это ведьмин час.
   "Прикинь, было около одиннадцати. Не так давно. Вот увидишь." Ее голос поднялся до крика. "Вот увидишь!" Она ткнула скрюченным пальцем в его нос, так что он вздрогнул. - И ты тоже этого заслуживаешь, потому что ты убил моего Тоби. Я знал, что ты сделал это, но я не мог поймать тебя. Диким и хитрым, как молодой кабан, ты был тогда!
   Партер задумался и вспомнил пятнистого кота со стеклянными голубыми глазами. Он вспомнил, что уронил его в цистерну. Она зацепила его руку когтями, но он вставил ее. Он все еще слышал, как она воет и бьется в воде. Какое-то время ему было не по себе, но потом он улыбнулся. - Итак, мисс Калли, это случилось много лет назад.
   "Ты был злым мальчиком и вырос злым человеком. Ты уже веришь в призраков, Рэгс? Пора."
   - Нет, я в них не верю! - закричал он, его голос потерял плавность.
   Она издала смех, перешедший в истерический визг. - Уол, ты сам призрак, Тряпичный Партер! Ты умер четыре года назад!
   "Черт возьми, я сделал!"
   - Черт, черт, черт! - взвизгнула Ведьма. "Что ты знаешь об этом? Вы съехали на своей модной машине прямо с дороги над криком. Он сгорел. Я слушал твои крики".
   - Ты сумасшедший дурак! - сказал Партер, чувствуя, как по спине пробежали мурашки.
   "Ты возвращаешься сюда каждый год и говоришь одно и то же, идешь по одному и тому же пути и умираешь снова и снова. Люди не меняются, Рэгс. Ты был злым, и от твоего призрака дурно пахнет. Убирайся из моего дома.
   Партер повернулся и вышел из дома. Ему не хотелось бежать, но почему-то пришлось. Его руки были липкими на руле, он дернул машину, сделав резкий круг, и с ревом умчался прочь, гравий дымился под его шинами. Дорога была белой и уходила вдаль. Несмотря на то, что в том году она была недавно покрыта гравием, на ней были глубокие колеи и по краям росли сорняки, как будто это была старая дорога. Он свернул в извилистый поворот, визжа шинами.
   Старая Ведьма наклонила лицо к окну и прислушалась к гудению ветра, как будто он нес ей какое-то послание. Издалека доносился грохот и звон ударяющегося о камень стекла и металла, а также высокие, тонкие звуки криков. Старуха покосилась на углубление, где начало появляться красное свечение.
   - Увидимся в следующем году, - прохрипела она.
  
   ОГРАБЛЕНИЕ, Синтия Уорд
   Первоначально опубликовано в книге "100 историй о злых маленьких ведьмах" (1995).
   Сара Мартин отперла входную дверь своего приюта и остановилась, глядя: кухонная дверь была взломана. Ее ограбили. Опять таки. Через месяц после того, как она купила этот дом в "безопасном пригородном районе", кто-то вломился в дом, когда она уехала на выходные в Чикаго. Они не взяли ничего, кроме монет на ее тумбочке, но она все равно чувствовала себя разъяренной и оскорбленной.
   На этот раз Сара никому не сказала, что уезжает, кроме своих соседей Армстронгов: дружелюбной нервной домохозяйки-блондинки по имени Триша и ее напыщенного мужа-адвоката Кармайкла. Они знали о ее предыдущем взломе и договорились никому не говорить, что она уезжает. Они бы никому не сказали. За исключением, как вдруг поняла Сара, их сына.
   Она никогда не встречалась с мальчиком, но когда она пригласила Армстронгов на обед, Кармайкл долго хвастался своим единственным сыном, Томасом. О том, каким великим спортсменом и потрясающим защитником, каким отличником и благовоспитанным христианином был его сын. Поскольку Томас был так хорош, Кармайкл Армстронг купил своему сыну Corvette, и, если Томас не получит полную стипендию, он будет оплачивать обучение сына в колледже и юридической школе. "Мне приходилось водить опасную старую машину и оплачивать свое образование паршивым непосильным трудом", - сказал Кармайкл Саре за обедом. "Почему мой сын должен страдать от какой-то низкооплачиваемой черной работы, если ему это не нужно?" Сара ничего не сказала, хотя и злилась на пренебрежительное увольнение Кармайкла рабочей силы - все ее родственники на Востоке работали на тяжелых работах, занимались ловлей омаров, лесозаготовками, водили грузовики, официантами, и они заслуживали уважения. Сара промолчала, и, вспоминая мускулистого, угрюмого юношу, которого она видела работающим над спортивной машиной на подъездной дорожке к Армстронгам, она подумала, что Томас получит огромную пользу от работы, как и любой подросток, поступающий в колледж, которого она когда-либо знала.
   Но, похоже, на Среднем Западе они поступали иначе. Особенно когда парень был звездным защитником школьной футбольной команды.
   Она прожила здесь уже год, и Сара до сих пор не могла поверить, насколько велик футбол на Среднем Западе. Боже, школьные команды играли на стадионах размером с НФЛ! Школы в Восточном Мэне не могли позволить себе даже футбол. Мальчишки играли в футбол, и часто у зрителей не было скамейки, на которой можно было бы сидеть.
   Сара Мартин поняла, что все еще стоит в дверном проеме и смотрит в пространство. Стряхнув с себя ошеломленную задумчивость, она потянулась и подняла веревку, которая лежала у внутреннего порога входной двери. Веревка была чуть длиннее порога и завязана по всей длине четырьмя сложными узлами. Сара вошла в дом, закрыла дверь и развязала каждый узел на веревке. Она подошла к каждому окну, сняла веревку с подоконника и развязала четыре узла. Затем она подошла к полуоткрытой кухонной двери, ведущей в ее крошечный задний дворик. Дверной косяк был расколот от ударов по щеколде и засову. Открыта кем-то сильным, как и в прошлый раз. Сара посмотрела вниз. Веревка с узлами была слегка потревожена. Она подняла веревку, но не коснулась четырех узлов.
   Ящик с утилитами был открыт и в беспорядке, но ничего не пропало. Сара бросила веревку в ящик. Это сработало?
   Она позвонила в полицию.
   Двигаясь по дому, она заметила, что не потеряла ничего дорогого; у нее все еще была стереосистема, телевизор и видеомагнитофон, компакт-диски и видеокассеты, компьютер и принтер. Когда она повесила трубку, она проверила свою аптечку, выдернутые шкафы и ящики. Вор порылся в ее шкатулке с драгоценностями, но ничего не взял - взломал ее сейф, но проигнорировал сертификат на акции частной медицинской клиники, где она работала; однако он взял серебряный доллар, который ее отец дал ей перед смертью.
   Кулаки Сары сжались от ярости.
   Он порылся в ее ящике с нижним бельем. Он не делал ничего, кроме поиска денег, но она все еще не могла вынести того, что он трогал ее трусики и лифчики. Она опустошила ящик корзины для белья.
   На ее вызов прибыли два офицера и один детектив. Униформа запылена на предмет отпечатков пальцев. Человек в штатском задавал вопросы, и Сара отвечала.
   Затем она сказала: "Детектив Адамс, могу я сказать вам кое-что наедине?"
   - Пит, - сказал он. "Конечно."
   Она вошла в свой домашний офис, и Пит Адамс последовал за ней. Она закрыла дверь и тихо сказала: - Меня не было всего две ночи. А я врач, поэтому у меня странные часы. Кто-то, кто знает мои движения, сделал это. Это был соседский ребенок".
   - Определенно, - сказал Адамс. "У этого есть все признаки несовершеннолетнего преступника. Девяносто процентов этих грубых B-and-E совершаются детьми, ищущими денег".
   - Держу пари, - сказала Сара. - Пит, я знаю, что сын моих соседей вломился сюда...
   - Ему меньше восемнадцати? - спросил Адамс. Сара кивнула. "Несовершеннолетний. Если у него есть записи, мы можем привести его".
   " Что? - воскликнула Сара. "В таких условиях ни один малолетний вор не мог получить протокол!"
   "Извините, я был неясен. Если мы возьмем отпечатки пальцев, которые совпадут с отпечатками осужденного несовершеннолетнего, мы сможем произвести арест. Но мы не можем пойти и снять отпечатки пальцев у несовершеннолетнего без записи исключительно с вашего позволения. Мы опросим ваших соседей - если кто-то еще был свидетелем преступления и опознал преступника или дал описание, совпадающее с ребенком вашего соседа, тогда мы можем привести его. Но догадки недостаточно, доктор Мартин.
   "Христос!" - сказала Сара. "Я знаю , что это сын моих соседей через улицу. Я попросил их следить за моим домом и никому не говорить, что меня нет. Я знаю , что это сделал их сын! Я знаю, что он совершил оба взлома здесь! Вор - Томас Армстронг.
   "Томас Армстронг!" - воскликнул Адамс. "Звездный защитник "Линкольнвилл Иглз". Мэм, никто не поверит, что к вам вломилась самая большая знаменитость в городе.
   Глаза Сары сузились, а рот открылся.
   - О, я вам верю, доктор Мартин, - сказал Адамс. "Томас - избалованный, самоуверенный мальчишка. Думаю, он врывался в другие дома на этой улице. Но вы держите свои подозрения при себе. Если вы расскажете кому-то еще, вы ничего не сделаете, кроме как сделаете вас врагами. В любом случае, вполне возможно, что на этот раз Томас не врывался в ваш дом. Вчера он проснулся от такой ужасной боли, что едва мог двигаться. Родители отвезли его в больницу. У него такой тяжелый случай артрита, что врачи не могут в это поверить . Они ничего не могут сделать, кроме как дать ему анализы, таблетки и инвалидное кресло. Они даже не могут понять, как это произошло так быстро".
   - Боже мой, - сказала Сара. - Никогда о таком не слышал!
   "Нет? А ты врач общей практики. Иисус!"
   Когда полиция уехала, Сара пошла через улицу. Кармайкл Армстронг был в юридической конторе, где он был младшим партнером, но его жена Триша была дома, заботясь об их сыне. Сара сказала Трише, как ей жаль слышать о болезни Томаса, и спросила, может ли она поговорить с ним; она была врачом общей практики, может быть, она могла бы придумать что-нибудь, что могло бы помочь. Это был долгий путь, но, безусловно, стоит попробовать....
   "Конечно!" - сказала Триша, несколько раз кивнув. Она выглядела более нервной, чем когда-либо, и казалась хрупкой; Сара догадалась, что еще один удар сокрушит ее. Сара подавила вздох. Ей нравилась Триша. - Пожалуйста, Сара, входите сюда...
   Планировка дома Армстронгов была точно такой же, как у Сары. Сара ненавидела загородное жилье, но не могла позволить себе ничего достаточно старого, чтобы обладать индивидуальностью.
   - Его комната... - Триша указала на открытую дверь. Одна из двух спален, как Сара знала из своего дома.
   - Думаю, будет лучше, если я поговорю с Томасом наедине.
   - О, конечно... - Триша отстранилась.
   Сара закрыла дверь и повернулась к буйству красок; стены спальни были увешаны глянцевыми плакатами со звездами НФЛ. Сара не знала их имен, но узнала логотипы Chicago Bears, Denver Broncos, San Francisco 49ers.
   Томас был одет в майку Minnesota Vikings. Он жестко сидел в инвалидной коляске. Его лицо было таким же угрюмым, каким его помнила Сара.
   "Что ты хочешь?" - спросил он. "Ты пришел пожалеть меня? Вы не можете мне помочь, доктор Мартин. Эксперты сказали, что никто не может мне помочь". Его голос повысился, резкий от ярости. - Все вы, доктора, бесполезные ублюдки!
   - Я понимаю ваше разочарование, - сказала Сара, глядя на мощно сложенное, совершенно неподвижное тело. - Но иногда чистая совесть может творить чудеса, Томас. Она сохраняла спокойствие в голосе. - Пока меня не было, ты вломился в мой дом. Если ты извинишься и вернешь украденный серебряный доллар, я прощу тебя, и ты почувствуешь себя лучше".
   - Ты лживая сука! Тон Томаса был яростным, но голос звучал мягко. - Я не врывался в твой дом! Его голос повысился: "Уходи ! "
   Сара вышла из его спальни и тихо закрыла дверь. Она увидела Тришу, спешащую к ней. Она извинилась за то, что побеспокоила Томаса, и сказала: "Если я могу чем-то помочь, Триша, пожалуйста, не стесняйтесь спрашивать".
   - Ты так добра, Сара, - сказала Триша.
   Вернувшись в свой дом, Сара достала веревку с узлами из ящика. Она научилась завязывать узел практически в младенчестве; ее отец и дед были рыбаками в те времена, когда рыбаки сами плели сети. Но иностранные траулеры очистили океанские воды Новой Англии, и большинство рыбаков штата Мэн были выброшены на берег или, подобно ее отцу и деду, занялись ловлей омаров. Сара слышала рассказы о старых днях, сидящих на коленях у папы или дедушки, и слышала, что в узлах, завязанных рыбаком, заключена сила: сила призвать рыбу, вызвать попутный или скверный ветер, вызвать неприятности для нарушителя спокойствия. Когда она стала старше, Сара поняла, что никакие узлы не могут восстановить стаи рыб, пойманных в многокилометровые сети и съеденных иностранцами; она поняла, что ее отец и дед были суеверными стариками, приукрашивающими рассказы о былой славе.
   Она изучала науку, собиралась стать врачом; она знала лучше.
   Но когда кто-то ворвался в ее новый дом, доктор Мартин почувствовала себя уязвимой и не в состоянии позволить себе установку системы сигнализации помимо ипотечных и медицинских счетов; она подумывала купить собаку, но она работала так долго, не покладая рук, что это было бы жестоким пренебрежением. Поэтому она поймала себя на мысли о том, что ей рассказали отец и дед. Папа и дедушка были мертвы. Она позвонила бабушке, сказала, что ей просто любопытно, что она не может вспомнить, что слышала, когда была ребенком, ты же знаешь, как это бывает, Грэм...
   - Ой, да в узлах сила, - сказала бабушка своим ослабевшим от старости голосом. - Если тебя кто-то беспокоит, внученька...
   - Вот именно, Грэм, - сказала Сара, отбросив притворное праздное любопытство, и внимательно слушала все, что говорила ей бабушка.
   Сара посмотрела на веревку в своей руке, веревку, за которую незваный гость зацепился, не заметив его; она посмотрела на четыре узла, по одному на каждую конечность незваного гостя. Если она развяжет узлы, она развяжет руки и ноги незваного гостя, освободит их от мучительной агонии.
   Бабушка сказала ей, что лучше всего будет завязать скользкий узел. Сделать петлю. Но Сара была врачом. Она работала, чтобы спасать жизни, а не уничтожать их. Все, что она хотела сделать, это помешать вору проникнуть внутрь.
   Мысль о причинении такой боли была достаточно тревожной. Но эту боль можно было остановить. Смерть нельзя было повернуть вспять.
   Но если бы эту калечащую боль прекратили, было ясно, что Сара вернется к тому, с чего начала.
   Сара достала мастерок из ящика и прошла через сломанную дверь на задний двор. Яростными ударами кельмы она ударила по земле своей крошечной клумбы. Она похоронила веревку. Конопля сгнила бы, узлы распустились бы, не развязавшись; Томас Армстронг останется калекой на всю жизнь.
  
  
   Поддерживая внешний вид, Лоуренс Уотт-Эванс
   Первоначально опубликовано в журнале "Ты сказал цыпочки?" (1988).
   Марибель в смятении уставилась на маленькую клетку из черного железа. Она знала, когда вернулась после посещения своей семьи и обнаружила, что комната пуста, с запиской от Армуса, датированной позавчера, предписывающей ей искать его здесь, если его еще нет дома, что возникли проблемы.
   Но она не ожидала этого .
   Хомяк в железной клетке уставился на нее. Он был маленьким, круглым, золотым и выглядел совершенно безобидным.
   И довольно глупо, но Марибель это совсем не удивило. - Это действительно Армус? она спросила.
   - Так сказал посланник волшебника, - ответил Дердиамус Люк.
   Хомячок пискнул и кивнул.
   - О, дорогой, - вздохнула Марибель. - Что я скажу его матери?
   - Я уверен, что не знаю, - сказал Люк с неловкой улыбкой.
   - Говоря о вещах, которые вы знаете или не знаете, - сказала Марибель, - знаете ли вы, как повернуть его вспять? Я имею в виду, это навсегда? Есть ли способ разрушить проклятие?
   - Боюсь, я понятия не имею, - сказал Люк. - Посланник почти ничего мне не сказал.
   - Посланник сказал тебе, почему волшебник Эсотиссимус превратил Армуса в этот комочек шерсти?
   - Ну... - Люк закашлялся.
   Марибель оторвала взгляд от хомяка и посмотрела на Люка. Нетрудно было понять, что торговец что-то скрывает.
   И нетрудно было догадаться, что это было. Когда она привезет Армуса домой, она намеревалась перекинуться с ним парой слов, будь он в то время хомяком или человеком.
   Однако сейчас она смотрела на Люка с широко раскрытыми невинными глазами, делая вид, что понятия не имеет, почему волшебника так раздражал Армус.
   - Боюсь, это отчасти и моя вина, - признал Люк. "Эсотиссимус рассказывал моим покупателям самую ужасную ложь о некоторых товарах, которые я продаю, и я нанял молодого человека, чтобы он выступил с резкой жалобой на эту практику". Он взглянул на хомяка. - Похоже, волшебник не оценил этого. Мне очень жаль".
   Марибель снова вздохнула.
   На самом деле она предполагала, что волшебник был милосерден, поскольку "сильная жалоба", которую должен был произнести Армус, почти наверняка была ударом кинжала между ребер. И "ужасная ложь", вероятно, была точной оценкой стоимости некоторых амулетов и зелий, проданных Люком; Марибель была совершенно уверена, что так называемые "непреодолимые любовные чары" Люка были всего лишь цибетином и мускусом, а "чудесные лекарства" - не чем иным, как ивовой корой в дистиллированном вине, без всякого магического содержания.
   Но что Армус думал, что он делает, преследуя волшебника в одиночку?
   - Что ж, я уверена, что ты хотел как лучше, - сказала она, поднимая клетку. Она повернулась, чтобы уйти, затем остановилась и повернулась к Люку. "Эм... хотя я вижу, что ответ был не таким, как вы могли бы надеяться, Армус, по-видимому, передал ваше сообщение. Мне прислать счет или вы хотите заплатить сейчас?
   Челюсть Люка отвисла, а затем захлопнулась.
   "Платить?" - сказал он, звуча немного сдавленно.
   - Ну да, - сказала Марибель. - Боюсь, что Гильдия Убийц будет настаивать. В конце концов, Армус является ее членом, поэтому даже если вы просто наняли его в качестве посыльного, правила гильдии будут применяться. Не так ли, Армус?
   Хомяк издал звук, явно означавший согласие.
   "Гильдия убийц? Ты имеешь в виду, что на самом деле ... - Люк остановился на полуслове. Он посмотрел на широко раскрытые невинные глаза Марибель и на глазки-бусинки хомячка, оба устремленные на него.
   - Конечно, - сказал он сквозь стиснутые зубы. "Я полагаю, что мы договорились о цене в пятьдесят королевских особ..."
   Армус сердито захохотал.
   - Как глупо с моей стороны, - сказал Люк, принужденно рассмеявшись. - Я имею в виду сто пятьдесят. Я просто напишу тебе справку..."
   "Сир Люк, боюсь, что скоро мне придется отправиться в путешествие, - сказала Марибель с сожалением в голосе. - Мне понадобятся наличные.
   - Ну, я не понимаю, как я... - начал Люк.
   Марибель прервала его, ее тон все еще был сожалеющим, но немного жестче, чем раньше. "Я бы не хотел говорить своим друзьям в Гильдии, что ты отказываешься сотрудничать после того, как ты превратил человека, которого я люблю, в хомяка ..."
   Люк вздрогнул. - Конечно, - быстро сказал он.
   Марибель терпеливо ждала, пока Люк отсчитывал монеты. Насколько ей было известно , Гильдии Убийц не было ни здесь, в Веренгарде, ни где-либо еще, но Люк этого знать не мог. Торговцы слышали все слухи и никогда не знали, чему верить. И Люк определенно знал, чем Армус зарабатывал на жизнь. Более того, сумма денег подтвердила, что Люк нанял Армуса Убийцу не только для того, чтобы доставить сообщение. Он мог бы нанять любого уличного мальчишку за двух членов королевской семьи, а может быть, потребовалось бы целых пять, поскольку дело касалось волшебника.
   Сто пятьдесят означало нечто большее, чем сообщение, нечто более конкретное.
   Двадцать минут спустя, вернувшись в арендованную комнату через две улицы, Марибель открыла клетку и указала на лист пергамента и маленькую ванночку с чернилами, которые она поставила.
   "А теперь, - сказала она, - не могли бы вы рассказать мне, что, по вашему мнению, вы делали, заказывая убийство без меня? И согласиться убить волшебника , не изучив задание должным образом? Меня не было всего одиннадцать дней! Вы не могли ждать так долго?
   Хомяк сердито зачирикал на нее.
   - Я ничего не понимаю, что ты говоришь, - сказала ему Марибель. "Просто окуните коготь в чернила; Я знаю, ты не умеешь держать ручку.
   Хомяк на мгновение посмотрел на нее, а затем бросился к чернилам.
   Результат получился смазанным и грязным, но разборчивым.
   МНЕ БЫЛО СКУЧНО. ВЫГЛЯДИЛ ЛЕГКО. ПЛАТИЛИ ХОРОШО.
   - Сто пятьдесят королевских особ? - запротестовала Марибель.
   Хомяк издал обиженный крик и нацарапал 600. 150 ВПЕРЕД, ЕЩЕ 150, ДАЖЕ ЕСЛИ ВОЛШЕБНИК ЖИЛ.
   - И все остальное, если ты действительно справишься.
   Армус кивнул.
   - И ты действительно думал, что сможешь убить волшебника в одиночку?
   Хомяк покачал головой и потянулся за чернилами.
   РАЗВЕДКА, - написал он. ТОГДА ЖДИТЕ ВАС, ЗАВЕРШИТЕ РАБОТУ ВМЕСТЕ.
   - Но тебя поймали.
   Хомяк выглядел застенчивым, что было впечатляющим достижением для хомяка, но Армус всегда был талантливым и обаятельным человеком.
   Не все так ярко , но талантливо и обаятельно.
   - Хорошо, - сказала Марибель. "Расскажи мне все об этом, шаг за шагом. Тогда мы позаботимся о том, чтобы вас повернули обратно.
   Вслух она этого не сказала, а мысленно добавила, можно ли повернуть назад. Она прекрасно знала, что превращения - штука хитрая. Некоторые могли быть отменены только волшебником, который их инициировал. Другие могли быть покончены только со смертью волшебника - она не думала, что будет очень против устроить это в данном случае.
   А некоторые преобразования вообще нельзя было отменить.
   Она вздрогнула от этой мысли, наблюдая, как хомяк выцарапывает чернила на пергаменте, оставляя повсюду маленькие грязные следы. Она и Армус работали вместе чуть больше четырех лет, и она надеялась, что они останутся вместе до конца жизни. Она отложила почти половину денег, которые они заработали как убийцы, с намерением когда-нибудь уйти на пенсию и где-нибудь осесть - в конце концов, они не могут убивать людей вечно. Она не всегда будет достаточно молодой, красивой и невинной на вид, чтобы использовать их предпочтительные методы, когда Армус будет угрожать намеченной цели, привлекая все внимание, в то время как бедная беспомощная маленькая Марибель вонзает нож в спину жертвы.
   Поселиться с хомяком, а не с мужчиной, было совсем не то, что она имела в виду.
   * * * *
   Волшебник Эсотиссимус явно был традиционалистом. Его заведение было построено из кованого железа, почерневшего от дыма дуба и такого же почерневшего от дыма гранита, щедро украшенного шипами и горгульями. Марибель остановилась на улице и посмотрела на нее, прежде чем войти.
   Марибель обычно нравились традиционалисты; они, как правило, были легкой мишенью, никогда не готовой к неожиданностям. Они либо полностью игнорировали ее, либо пытались соблазнить, и оба варианта давали множество возможностей для яда или быстрого удара лезвием.
   Однако она была здесь не для того, чтобы убить этого конкретного волшебника, а для того, чтобы выманить у него услугу, и традиционализм здесь может сработать против нее. Волшебники традиционно не любили обращать свои заклинания вспять.
   А Эсотиссимус был не просто традиционалистом, но и очень могущественным волшебником. Вот почему Марибель выбрала прямой подход. Армус поклялся, что даже не видел, как двигались руки волшебника, когда было наложено заклинание трансформации. Он даже не осознавал, что волшебник действительно зол на него, пока не начал уменьшаться в размерах и отращивать мех.
   Армус попытался уловить; он притворился потенциальным покупателем, надеясь изучить план дома волшебника и немного узнать о его способностях. Он до сих пор, сказал он, не знает, что пошло не так, или как волшебник узнал, что он лжет.
   Марибель подняла огромный железный молоток и уронила его; - раздался приглушенный гул, и со скрипом гнущегося металла две черные железные морды горгулий по обе стороны от двери повернулись, чтобы посмотреть на нее.
   Она оглянулась, быстро приняв свое туповато-скромное рабочее выражение лица и улыбаясь то одной, то другой. То, что железные лица могли двигаться, не означало, что они могли видеть ее, но не было причин рисковать понапрасну.
   И было совершенно очевидно, что здесь настоящая магия, а не дешевые имитации, предлагаемые Дердиамусом Люком и ему подобными.
   Дубовая дверь приоткрылась, и из нее выглянуло сердцевидное женское лицо, обрамленное блестящими черными кудрями.
   - Привет, - сказала Марибель. Женщине не было никакого смысла включать чары на полную, но она ярко улыбнулась. - Я хотел бы увидеть Эсотиссимуса, пожалуйста.
   - У тебя нет записи, - обвиняюще сказала черноволосая женщина.
   "Я не знала, как его сделать, - объяснила Марибель. - Пожалуйста, это очень важно. Она поправила лямку сумки, висевшей на плече.
   "О чем это?" - спросила женщина.
   Марибель посмотрела на нее, пытаясь решить, признать ли правду или настаивать на встрече с волшебником. Женщина была невысокого роста, ниже Марибель - она едва достигла бы плеча Армуса, если бы Армус был самим собой. На ней было облегающее платье из черного бархата с глубоким вырезом, которое в сочетании с ее пышной копной волос обрамляло и подчеркивало ее бледную кожу и тонкие черты лица. Она искусно накрасилась, но Марибель видела, что первый расцвет ее юности миновал - лет тридцати или даже тридцати пяти. Если бы она была рабыней, которую содержали исключительно из-за ее декоративной внешности, она могла бы ожидать, что ее бросят в любой день, когда бы ее хозяин ни потрудился по-настоящему взглянуть на нее и увидеть сквозь косметику.
   Если у нее и были другие таланты, Марибель их не видела.
   В таком случае она, скорее всего, будет упрямой - она будет неуверенна в своем положении и не захочет рисковать любым беспокойством, если признает не того человека. Тогда лучше сказать ей правду.
   - Это о моем муже, - сказала Марибель.
   Глаза женщины потемнели. "Ой?"
   - Да, - сказала Марибель. "Волшебник превратил его в хомяка. Я бы хотел, чтобы его повернули назад.
   Просветление поразило; глаза женщины расширились от внезапного понимания.
   "Ах, хомячок !" она сказала. - Я не... ну, заходи; Я скажу великому Эсотиссимусу, что ты здесь. Она широко распахнула дверь и провела Марибель внутрь, по коридору в маленькую комнату без окон, скудно обставленную, освещенную дюжиной толстых свечей.
   - Подождите здесь, - сказал дежурный.
   Марибель села на дубовый стул и стала ждать. Она открыла сумку, чтобы Армус мог получить немного света и воздуха - хотя воздух был достаточно густым от свечного дыма, так что это, вероятно, было не намного лучше, чем внутри сумки.
   - Эта женщина была здесь раньше? - спросила Марибель.
   Армус кивнул и утвердительно почирикал - они вдвоем разработали несколько простых кодов для облегчения общения.
   - Она впустила тебя?
   Армус снова кивнул.
   - Ты видел других слуг?
   Это вызвало отрицательное шипение. Конечно, это не означало , что других слуг не было. Это место могло быть полно учеников-шпионов, насколько она или Армус знали, заглядывающих в невидимые глазницы в каждой стене или наблюдающих за ними с помощью заклинаний наблюдения.
   Армус выжидающе смотрел на нее, как будто хотел еще что-то сказать, но она не могла сообразить, что именно. Они не принесли бумагу и чернила; это не казалось практичным.
   "Эсотиссимус заставил вас ждать..."
   Она не успела закончить вопрос, как в этот момент дверь открылась. Темноволосая женщина стояла в коридоре и манила. Видимо, Эсотиссимус не заставил долго ждать посетителей.
   Марибель дала Армусу секунду или две, чтобы он надежно устроился обратно в сумку, затем встала и последовала за женщиной по коридору и через внушительные двойные двери.
   Комната за ней была большой, тусклой и по большей части пустой. В дальнем конце на помосте стоял трон, а на троне сидела фигура в мантии; весь свет в комнате исходил от какого-то скрытого источника за троном, так что лицо фигуры было полностью скрыто в тенях.
   Марибель знала, что она должна была быть впечатлена - на самом деле она была впечатлена, - поэтому она отпустила челюсть и сказала: "Ооооо!" своим лучшим девичьим голосом.
   Позади нее темноволосая женщина захлопнула большие двери. Марибель глупо моргнула, затем повернулась, чтобы посмотреть - она всегда хотела знать, не в состоянии ли кто-нибудь нанести ей удар в спину.
   Служанка, или кем бы она ни была, небрежно опиралась на закрытые двери. Марибель подавила хмурый взгляд. Возможно, было бы глупо беспокоиться о таких вещах, когда она столкнулась с могущественным волшебником, но она действительно ненавидела, когда кто-то стоял за ней во время переговоров.
   По крайней мере, она могла установить между ними некоторую дистанцию. Она сделала испуганное, но пытающееся храбрым выражение лица и зашагала вперед, к трону.
   "Здравствуй, могучий волшебник!" - сказала она, позволив своему голосу немного скрипеть.
   Фигура на троне подняла руку и сказала: "Не подходи ближе!" Голос волшебника был глубоким и богатым и эхом отдавался от каменных стен.
   Марибель остановилась и выглядела озадаченной. - Хорошо, - сказала она. - Я не хотел кричать, вот и все.
   "Я буду слышать вас достаточно хорошо там, где вы находитесь", - объявила сидящая фигура. - Что вы хотите от меня?
   - Ну, - сказала Марибель, поднимая мешочек, - вы превратили моего мужа в хомяка. Я уверен, у вас были свои причины - я знаю, что временами он может быть очень надоедливым - но не могли бы вы вернуть его сейчас? Обещаю, он усвоил урок, и мы больше не будем вас беспокоить.
   - Вы говорите, что убийца, напавший на меня, был вашим мужем? - прогудел волшебник.
   Она колебалась, прежде чем ответить, размышляя, стоит ли ей возражать против того, чтобы Армуса назвали убийцей. Если она действительно была такой наивной и невинной, как притворялась, то должна была хотя бы выразить некоторое удивление.
   Вообще говоря, спорить с волшебниками было не очень хорошей идеей.
   "Ну, мы так и не дошли до официальной церемонии бракосочетания, но мы вместе уже несколько лет", - сказала она.
   Затем она резко обернулась - она не осознавала, что ее насторожило, услышала ли она дыхание или почувствовала движение воздуха, но она знала, что кто-то приближается к ней сзади, и обернулась, чтобы найти черноволосую женщину. вышел вперед от двери и был теперь всего в нескольких футах от него.
   Марибель взвизгнула.
   - Ты меня напугал ! - сказала она, пятясь, но осторожно, даже не пытаясь дотянуться до какого-либо спрятанного оружия.
   - Не обращай внимания на моего слугу! - прогремел волшебник.
   - О, простите меня, сэр! - сказала Марибель, поворачиваясь к трону. Она поклонилась, а затем отошла подальше от линии между женщиной и троном, чтобы ни женщина, ни волшебник не находились прямо позади нее, когда она говорила с другим.
   Женщина нахмурилась и забарабанила пальцами по черному бархату, покрывающему ее бедро. Марибель заметила, что слуга не взглянул на волшебника, прежде чем отступить к одной из боковых стен. Там она прислонилась спиной к камню и уставилась на Марибель.
   - Она обязательно должна быть здесь? - спросила Марибель у волшебника, указывая на женщину большим пальцем. "Она заставляет меня нервничать".
   Мгновение волшебник сидел молча - Марибель не могла видеть его лица, не могла угадать его мысли. Наконец он заговорил.
   - Она заставляет тебя нервничать?
   - Ну, я имею в виду, конечно , ты меня тоже нервируешь, но ты должен . Ведь ты волшебник".
   - Она заставляет тебя нервничать.
   "Да, она делает. Не могли бы вы отослать ее?
   "Нет."
   Это не оставляло места для споров. Марибель пожала плечами. По крайней мере, женщина сейчас была сбоку, а не позади нее, а у Марибель был большой опыт наблюдения за людьми краем глаза.
   - Как скажешь, - сказала она. "Но не могли бы вы снова превратить Армуса в мужчину?" Она подняла сумку, демонстрируя хомяка.
   "Почему я должен?" - спросил волшебник. - Он пришел сюда, чтобы убить меня. Вам двоим повезло, что я позволяю ему жить в любой форме!
   - О, конечно, - согласилась Марибель, - вы очень любезны оставить его в живых. Но знаешь, он вовсе не пришел тебя убивать, он клялся мне, что не убивал!
   - И ты ему веришь?
   "Конечно, я делаю! Он мой муж".
   - А зачем он тогда ко мне пришел?
   Марибель взглянула на слугу, все еще прислонившегося к стене; она вообще не могла разобрать выражение лица волшебника, но лицо женщины было странно пустым.
   Пришло время, подумала Марибель, удивить Эсотиссимуса и сказать правду.
   - О, он пришел, чтобы решить, браться за работу по твоему убийству или нет. Но он еще не согласился и не согласился бы, когда увидел тебя.
   Марибель показалось, что она увидела, как губы женщины дернулись, как будто она сдерживала улыбку.
   - И ты думаешь, я должен простить его даже за попытку убить меня?
   - Ну да, - сказала Марибель. "Это было глупо, и он определенно должен был знать лучше, но все время от времени делают глупости".
   "И когда они это сделают, они должны заплатить цену!" - взревел Эсотиссимус.
   - Но вреда не было, - настаивала Марибель. - Не могли бы вы простить его? Могу ли я предложить вам что-нибудь, чтобы вернуть его обратно ? У нас есть деньги - мы могли бы заплатить вам.
   "Какая мне польза от земных богатств?"
   Марибель глупо моргнула. "То же самое, что и все остальные", - сказала она. "Я знаю, что вы берете деньги с людей за то волшебство, которое вы для них делаете".
   "Если бы я этого не сделал, они никогда не перестанут беспокоить меня", - сказал волшебник. "Мне не нужно золото".
   - Может быть, у нас есть информация, которую вы могли бы использовать? - предложила Марибель. - В конце концов, Армус знает, кто его нанял.
   - Дердиамус Люк, - сказал Эсотиссимус.
   - О, - удрученно сказала Марибель. "Ты знал."
   "Конечно. Моя служанка знала, куда отнести хомяка, не так ли?
   Марибель взглянула на женщину, прислонившуюся к стене - она была посланницей, доставившей Армуса Люку?
   - Ну, если хочешь, Армус может убить Люка за тебя, - сказала Марибель.
   - Я мог бы избавиться от него сам, если бы захотел, - ответил волшебник.
   Вероятно, это было достаточно правдой. У Марибель заканчивались предложения, но всегда оставался один вариант. Ее голос внезапно опустился на большую часть октавы и стал хриплым. - Наверняка я могу что- то сделать для вас?
   - Вы предлагаете изменить своему мужу?
   - Я пытаюсь спасти своего мужа, - запротестовала Марибель, поднимая мешочек.
   - Ты меня не интересуешь, - холодно сказал волшебник. "Я выше таких мирских забот.
   - Но тебе должно быть одиноко... - начала Марибель. Потом где-то в ее голове что-то встало на свои места, и вместо того, чтобы закончить фразу, она повернулась, чтобы посмотреть на темноволосую женщину.
   Могущественный волшебник, утверждавший, что он выше любых земных дел, но у которого все еще был один слуга - и только один - который, по его настоянию, должен был присутствовать во время этой аудиенции. Женщина, которая была не совсем той юной красавицей, которой она пыталась казаться. Армус не видел, чтобы волшебник даже двигался, когда тот трансформировался. А Армус имел обыкновение возиться с оружием за спиной, когда нервничал.
   Марибель посмотрела на хомяка. - Она была позади тебя, когда это случилось, не так ли? она спросила.
   Армус взвизгнул, и Марибель подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть поднятые руки темноволосой женщины, сложив пальцы в заклинание. Марибель отскочила в сторону, с линии огня, не обращая внимания на тихий вскрик ужаса Армуса, когда он вылетел из своей сумки; она приземлилась, катаясь по полу, и встала на колени, вытаскивая из рукава один из спрятанных кинжалов.
   Она не хотела использовать нож; с одной стороны, это, вероятно, не сработает. Даже готовясь бросить его, она искала альтернативы, и одна пришла к ней.
   Если ее догадка верна, то черноволосая женщина вполне может хотеть чего-то, что Марибель могла предоставить.
   "Ждать!" - крикнула она, готовя нож. "Пожалуйста подождите!"
   Черноволосая женщина повернулась, подняв руки для заклинания.
   - Тебе не одиноко? Звонила Марибель.
   Женщина остановилась, сжав пальцы и наготове, но не двигаясь. Очевидно, она ожидала, что Марибель будет молить о пощаде или предложит какую-нибудь взятку, а не повторит вопрос, который она задала волшебнику. "Какая?" она сказала.
   - Тебе не одиноко? - повторила Марибель, опуская кинжал. - Я имею в виду, что жить здесь в полном одиночестве только с ним - он вообще настоящий? Разве ты не хотел бы, чтобы кто-нибудь, знаешь, просто поговорил ?
   Женщина посмотрела на кинжал, и к ней пришло запоздалое осознание - осознание, очень похожее на то, которое поразило Марибель. - Вы не просто жена убийцы , не так ли? она спросила.
   Марибель рискнула слабо улыбнуться. - И ты не просто слуга волшебника.
   Женщина опустила руки. - Продолжай, - сказала она. "Что вы хотите сказать?"
   - Армус не собирался тебя убивать, - сказала Марибель. "Если бы мы согласились на эту работу, я бы согласился. Армус - милый мальчик, но он не очень хороший убийца - я мозг, а он приманка. А ты волшебник, а эта штука на троне просто для вида. Она указала туда, где сидел волшебник, неподвижный и совершенно не вовлеченный в довольно напряженную дискуссию, происходящую в нескольких ярдах от нее. "Ты мозги, это приманка".
   - Значит, теперь я действительно должна тебя убить, - сказала женщина, снова поднимая руки. - Вы не только признанный убийца, но и знаете мой секрет.
   - А ты знаешь мою, - сказала Марибель. - Ты можешь убить меня в любое время, но не лучше ли тебе поговорить с кем-нибудь? Кто-то, кому вы можете доверять? Тот, кто привык хранить секреты? Разве не бывает удобно иметь надежного друга, обученного воровству, обману и убийству? Кто-то, с кем вы можете поговорить о делах?
   - Было бы неплохо, - нерешительно сказал волшебник. "Это одиноко . Но могу ли я действительно доверять вам? Вы оба?"
   "Почему бы и нет?" - сказала Марибель. "Я ручаюсь за Армуса - он может быть глупым, но он может держать язык за зубами, и я уверен, что он не хочет быть хомяком. Мы достаточно хорошо сохранили нашу тайну - почему бы не вашу? Она положила кинжал на пол и показала свои пустые руки. - Между прочим, меня зовут Марибель.
   Какое-то мгновение темноволосая женщина все еще колебалась, но потом сдалась. - Я Эсси, - сказала она, протягивая руку, чтобы помочь Марибель подняться на ноги.
   - Рада познакомиться с вами, - сказала Марибель. - Я никогда раньше не встречал женщин-волшебников.
   - Я не думаю, что есть какие-то другие, - сказала Эсси. "Мой отец обучал меня волшебству, но после того, как он и моя мать умерли, никто никогда не воспринимал меня всерьез - дело не только в том, что я женщина, но в том, что я такой невысокий и недостаточно уродливый для ведьмы. Кроме того, я не знаю колдовства, только колдовство. Я мог бы изменить свою внешность, но это так неудобно и трудно поддерживать! Я сделал там Эсотиссимуса - он гомункул, полуживой - и сыграл роль слуги.
   "Никто не стал бы нанимать женщину для открытой драки", - сказала Марибель, отряхивая юбку. "Поэтому я попытался нанять убийцу, но даже это не сработало, пока я не объединился с Армусом". Она огляделась и заметила хомяка, пытающегося вскарабкаться на помост. - Не могли бы вы изменить его обратно?
   - Конечно, - сказала Эсси. Мгновение спустя Армус, вернувшийся в человеческий облик, сидел на углу помоста, выглядя ошеломленным.
   - Мари? он сказал.
   - Я в порядке, - ответила Марибель. - А теперь заткнись и давай поговорим.
   Армус моргнул. - Хорошо, - сказал он. Он повернулся и начал пробовать тыкать в бездействующие ноги гомункула.
   Вы действительно мозги, не так ли?" - спросила Эсси, глядя на Армуса.
   - Конечно, - ответила Марибель.
   Эсси улыбнулась.
   "Мари, - сказала она, - это может стать началом прекрасной дружбы".
  
   ЯРКИЕ УЛИЦЫ ВОЗДУХА, Нина Кирики Хоффман
   Первоначально опубликовано в Battle Magic (1998).
   В этой словесной войне у моей лучшей подруги Джезамин есть все преимущества. Она говорит быстрее меня и с большим жаром.
   Я ставлю перед ней на кухонный стол чашку, украшенную анютиными глазками, и занимаю место напротив нее. Заходящее солнце бьет через окно в вазу с апельсинами, лишая их истинного цвета так, как никакая другая интенсивность света не может этого сделать. Свет серебрит и паутину под потолком; Я не понимал, сколько времени прошло с тех пор, как я вытирал пыль. Я равнодушная домохозяйка, но у меня всегда есть печенье.
   Между нами на желтой столешнице стоит тарелка шоколадного печенья. Я испекла их сегодня утром. Я люблю этот запах.
   Я сжимаю руками чашку, дорожа ее теплом. Чай, который я выбрала для себя, дымный и черный, с нотками пороха. У Джезамин, как обычно, есть ромашка.
   Когда я лезу в карман, чтобы достать окаменевшее заклинание, которое только что нашел в холмах, Джессамин достает из сумочки свой карманный компьютер, ставит его на стол рядом с чайной чашкой и откидывает крышку, чтобы посмотреть на крошечный экран. . Электронный свет цвета лисьего огня освещает ее лицо. "Подожди, Эллоуин, ты услышишь это, - говорит она. "Мое лучшее еще. И...
   Я кладу свое заклинание на стол. Выглядит невыразительно. Обычно так и есть. Просто еще одно яйцо из речного песчаника, мелкозернистое, но ничем не примечательное коричневое, хотя у меня чешутся кончики пальцев от искр потенциала в нем.
   "Вы не поверите, что он делает, - говорит Джессамин.
   Слишком много надежд, что она будет взволнована моей находкой. Она никогда не бывает. Ее не интересует прошлое. Ее любимое слово - апгрейд .
   - Что на этот раз? Я спрашиваю. "Формула уменьшения количества припаркованных автомобилей, чтобы на доступном пространстве поместилось больше? Заклинание, которое заставит все часы идти настолько быстро, чтобы люди прибывали вовремя, куда бы они ни направлялись? Что-то, чтобы ваш видеомагнитофон точно определял правильный момент для начала и остановки записи, чтобы вы никогда не теряли первые несколько секунд программы?"
   "Лучше", - говорит она.
   "Вы отладили Интернет?"
   Она кусает губу. Ладно, может быть, я не должен был догадываться так много. "Менее глобально, чем это", - говорит она.
   - Но твои заклинания всегда глобальны.
   - Я сделал это специально для тебя. Она отпивает чай.
   По спине бегут мурашки предчувствия. Мне не нравится, что она даже думает о том , чтобы сшить для меня заклинание. Мы дружим веками - со времен мощеных дорог и конных повозок, с тех пор, как мужчины доставляли лед и молоко на дом. Все эти годы мы наблюдали за выбором друг друга и имели собственные мысли.
   Мы собираемся вместе на чай каждую неделю. Джезамин бросает в мир свои заклинания, а я свои, и иногда мы работаем вразрез, но стараемся не нейтрализовать друг друга. Я не всегда одобряю то, что она делает, и я знаю, что ее мало волнуют мои опасения, но мы почти никогда не высказываем вслух свои сомнения. Цензура друг друга - это не то, чем мы занимаемся.
   "Кроме того, у меня есть новая система доставки", - говорит Джессамин, улыбаясь своему крошечному компьютеру. "Инфракрасная передача данных".
   Она говорит на языке, который я не хочу учить.
   Она постукивает по экрану маленьким черным стилусом, поворачивает заднюю часть компьютера ко мне, и мне в глаза бьет красный свет.
   Это больно.
   Мигание не останавливает его вторжение. Я вижу свет даже сквозь веки и впервые за долгое время чувствую себя старой и тонкой, как бумага.
   Чем она меня околдовывает? Она хочет причинить мне боль? Ослабить меня? Убей меня? Только потому, что я не уверен, что мне нравится устройство этого века во всей его явной красе?
   Я откидываюсь на спинку стула, чувствуя себя марионеткой с перерезанными нитями. Пульсирующая боль красного света прекращается. На мгновение все, что я чувствую, это несметное количество болей, визг мышц, которые не ругали меня годами.
   Мой разум раскрывается, как цветок, вынужденный распуститься благодаря цейтраферной фотографии.
   Затем начинается настоящее нападение Джессамин. Снег на моих незащищенных границах, структура ее причин, отпечаток ее влияния, химия ее выбора. Мой разум успокаивается, пока ее убеждения и импульсы давят на него, и тогда я понимаю о ней все.
   Я чувствую ее восторг и ужас во всем новом и последующем. Ее блестящее любопытство, которое хочет везде тыкать медными пальцами. Ее нетерпение ко всему, что медленнее ее.
   Ее затаенный страх, что, если она будет сидеть спокойно достаточно долго, многие вещи настигнут ее.
   Я распахиваю веки и смотрю через стол на своего друга, и тогда я - мой друг. Ее желания формируют и ограничивают меня; ее радость вспыхивает во мне, и ее страхи грызут мое сердце. Падающие золотые и алые листья воспоминаний дрейфуют на фоне зеленого цвета морской волны, который является краем ее сознания. Я могу дотронуться до любого листа и упасть в одно из наших вчерашних дней.
   Я выбираю один, пусть он лежит на моей ладони. Он прижимается к коже влажным шелковистым поцелуем.
   Шестьдесят, семьдесят лет назад. Я снова в Бруклине посреди знойного лета, и мы с Джессаминой сидим рядом на ступеньках перед домом из коричневого камня, держа в руках рожки с мороженым, мою клубнику и ее шоколад. Вот только я тоже помню этот момент из своей памяти, и у меня был шоколадный рожок. Мороженое тает быстрее, чем мы можем его облизать, стекая по пальцам, прохладное и липкое. В этот момент мы всего лишь девушки вместе, не задумываясь, погруженные в восхитительный вкус, потеющие и прилипающие друг к другу без заботы, тянущиеся друг к другу, чтобы предложить вкус рожков друг друга.
   Это момент, наиболее похожий на нынешний по тому, насколько мы близки друг к другу.
   Я моргаю и снова в своей голове. Тем не менее, весь гобелен мыслей и мотивов Джезамин все еще переплетается в моем сознании, неразрывно запутанный, заставляя меня фильтровать его. Я не могу сказать, где она начинается, а я кончаюсь, и чувствую себя безнадежно сбитым с толку.
   Джессамин обошла стол и встала надо мной. "Ты в порядке?" - спрашивает она, ее янтарные глаза смотрят в мои. Она наклоняется вперед, прижимает ладонь ко моему лбу. "Эллоуин? Ты в порядке?"
   Я вздрагиваю глубоко и долго. Паутины чужих чувств окутывают мои мысли, чувства не мои, чувства, которые заставляют меня чувствовать их. Мысли, которые я не хочу иметь, мелькают в моем мозгу.
   Я смотрю на свою кухню с предельной ясностью, вижу небрежные пятна на дверцах шкафов, пылевых мышей под выдвижными шкафчиками, паутину в углах, царапины на посуде, все то, что мне неважно, потому что я не ношу очки. в доме. В пакете под раковиной пахнет гниющими апельсиновыми корками. Я никогда этого не замечаю; Я не против плесени; вещи только делают то, что они должны делать, все меняется со временем в другие вещи. Но сейчас этот запах меня оскорбляет.
   "Эл? Это заклинание не должно было причинить тебе вред! Элл? Джезамин хватает меня за плечо.
   Я пытаюсь выкинуть вторжение из головы, но оно слишком туго связано со мной. Я изо всех сил пытаюсь вернуть себя. Повсюду во мне осколки кого-то другого.
   Я чувствую свой возраст. Я глубоко вздыхаю и перестаю сопротивляться, и вся Джезамин встает во мне на место. Я чувствую себя... бодрым. Я сижу прямо. Я глотаю чай. Его дымный вкус меня уже не радует, но я знаю, что и ромашки тоже не хочу.
   "Ты в порядке?" Джессамин спрашивает, наверное, в пятидесятый раз. Почему я должен обращать на нее внимание, когда она уже внутри меня?
   - Оставь меня в покое, - говорю я. Я встаю и иду к буфету, нахожу чай под названием "Плантейшн мята", которым я обычно делюсь со своим соседом Джеймсом, когда мы играем в джин-рамми в воскресенье вечером и смотрим " 60 минут " .
   Это сработает. Я бросаю чайный пакетик в новую кружку. Я ставлю чайник на плиту и включаю конфорку. (Где микроволновка? О. У меня ее нет. Завтра куплю.) Я наливаю воду в раковину, пока она не нагреется. Я высыпаю туда мыло и губки, а потом начинаю тереть.
   Это странно. Я ношу очки для дали, а Джезамин - нет. Я никогда не знал, что она увидела, когда смотрела на мой дом, и я никогда не говорил ей, что я думаю о ее хромированной и стеклянной мебели или ее любви к пластиковым тканям. Гость не критикует дом хозяина, как бы давно они ни были знакомы.
   - Эл? Джезамин трясет меня за плечо. "Прекрати. Что делаешь?"
   Везде пыль. Уборка никогда не была моей сильной стороной. Стираю с линолеума пленку древней кошачьей рвоты и борюсь с собой. Заботиться или не заботиться? Что ж, говорит Джезамин в моей голове, проще всего, если мы произнесем это по буквам, и тогда мы оба сможем расслабиться.
   Я сижу, бросаю губку на пол. Мои руки мелькают в серии мудр. Я чувствую, как пыль и грязь перемещаются туда, где им может быть комфортнее, и мой дом становится странным священным пространством за пределами обычного мира, где его не запятнают никакие вещи. Джезамин счастлива здесь.
   Я, Эллоуин, чувствую себя так, как будто отрезал свои корни.
   Из гостиной доносятся крики трех разных кошек. Я вскакиваю и бегу туда и вижу, что кушетка, на которой они обычно лежат мохнатой кучей, их отталкивает. Они карабкаются в воздухе, пытаясь уплыть в безопасное место, но стол и ковер отталкивают их. Они парят, вытянув когти, на дюйм над землей. Их крики становятся все более неистовыми.
   "Что я сделал? Что ты сделал?" Я плачу, хватаясь за своих обезумевших кошек, которые цепляются, царапаются и визжат.
   "Блин, я забыл про кошек. Теперь это дом только для людей, - говорит моя внутренняя Джезамин моим ртом.
   "Ну перестань! Поменяй обратно! Прекрати!" Я разговариваю сам с собой.
   - Тебе придется освободить руки. Мой второй голос похож на голос Джессамин, более высокий и сильный, чем мой собственный.
   Я поддерживаю задние лапы Спрайта правой рукой. Флит цепляется за мои плечи, а Добро стоит на моем левом предплечье, его лапы обхватывают мое плечо. Все они стонут, жуткий восходящий звук, как конец света.
   "Что случилось?" - спрашивает Джезамин позади меня. Ее голос тонкий от испуга.
   Я поворачиваюсь и толкаю Спрайт и Флит в ее объятия. "Ваше дурацкое заклинание, - говорю я своим голосом, - ваше дурацкое заклинание изгнать-пыль, отпугнуть-вредителей, вечно-незапятнанное превратило мой дом в могилу". Освободив руки, я снова формирую мудры в обратном порядке, немного спотыкаясь, потому что это не мой обычный метод заклинания. Наложение Джессамин в моем сознании подсказывает мне, все время вздыхая. Она жаждет чистоты, близкой к герметической, и теперь я до мозга костей знаю, почему. Я помню квартиру, в которой жила Джезамин до того, как мы встретились, грязь, тараканы и гниющая еда, старшая сестра ее матери распространяла вокруг себя заразу и хаос таким образом, что Джезамин только позже узнала, что это волшебство.
   Такие пятна глубоко проникли в ее образ ее ребенка. Такое принуждение убежать от них.
   Я складываю руки вокруг последней мудры, и мои корни отрастают заново; дом снова связан с повседневным миром. Кошки, все еще стонущие, падают на пол и исчезают в своих самых безопасных укрытиях.
   Джезамин плачет. Мы оба идем в ванную, чтобы нанести неоспорин на кровоточащие царапины и произнести заклинание для исцеления. - Эллоуин, что случилось? - говорит Джезамин.
   - Ты должен знать, - говорю я. - Это было твое заклинание.
   "Это не должно было так работать!"
   - Что, по-вашему, это могло бы сделать? Теперь, из моего взгляда на внутреннюю часть ее разума, я знаю, что это было за заклинание: заклинание полного понимания. Я даже могу уловить ее мысли об этом, зачем она это придумала: она одинока в своих страстях, и она только хотела, чтобы я ценил их больше, чем я. Мы собираемся вместе уже много лет. Мы лучшие друзья. Тем не менее, между нами был этот фильм, области, которые мы держали отдельно друг от друга, где мы могли столкнуться, и, наконец, ее разочарование в этом месте, где она все еще и всегда одна, доведенная до предела.
   И в своей прямолинейной манере Джезамин, которая иногда меня пугает, она потянулась к тому, что казалось лучшим решением. Заставь меня понять.
   "Я подумала, может быть, ты меня послушаешь , - говорит она.
   Я смотрю на особенно длинную кошачью царапину на моей руке и прислушиваюсь к конфликту в своей голове. Мое тело нуждается в защите. Я мажу указательный палец мазью с антибиотиком и смотрю на красные края раны. Мое Эллоуинское "я" сочувствует микроорганизмам, которые нашли вход в кровавые небеса, тем, кого я собираюсь убить. Мое "я" Джезамин потрясено тем, что я даже колеблюсь. Я размазываю мазь по царапине и вздыхаю.
   - Как я могу услышать тебя сейчас? Я спрашиваю. "У меня в голове голоса".
   Ее нос розовый от сдавленных слез. "Я отменю его. Я так виноват. Я не знал, что это так сработает".
   "Вы не можете отменить его", - говорю я, потому что знаю, как тщательно она его построила и какие из ингредиентов являются постоянными. Я смотрю на свое лицо в зеркале, и два человека смотрят из моих глаз. Я боюсь, что как только у Джессамин внутри меня появится время осмотреться и проанализировать вещи, она постепенно будет посылать все больше и больше моего истинного "я" в сон и счастливые сны, пока она не станет всем, что во мне осознается.
   Я ненавижу эту мысль. Однако борьба никогда не была моей сильной стороной.
   Я достаю пластыри из шкафа и, двигаясь с нехарактерной решимостью, прилепляю их себе и Джессамин туда, где они принесут наибольшую пользу. Пока я работаю, патологическая ненависть Джезамин к инфекциям вырывается из меня. Я даже не думаю, когда произношу эти слова. Я знаю, что они были мантрой для нее на протяжении многих лет.
   Кошки, часть меня думает с отвращением. Ужасно грязные вещи. Таких мероприятий больше не будет! Мы должны избавиться от них!
   Ужас пронзает меня. Кошки - мои спутники, мои друзья. Они приветствуют меня, когда я возвращаюсь откуда угодно. Мы все живем отдельными жизнями в этом общем пространстве и перехватываем друг друга за ласки. Я их люблю.
   В моей голове Джессамин извиняется за свою мысль, но я знаю, что она все еще так думает. Наконец-то я понимаю, почему кошки никогда не заходят на кухню, пока Джезамин гостит у меня. У нее есть заклинание отпугивания всех животных. Она не может избавиться от убеждения, что они несут болезнь.
   Нет. Я не могу так жить.
   Возвращаемся на кухню. Я завариваю еще одну чашку чая, на этот раз английский завтрак, полный кофеина. Пока вода нагревается, я беру маленький компьютер Джессамин, касаюсь экрана стилусом, чтобы найти программу обработки заклинаний, прокручиваю созданное ею заклинание. Точно так же, как я помнил: Джессамин точная, Джессамин элегантная, все части сцеплены так плотно, что я не могу просунуть ноготь, чтобы разорвать ее на части. А ошибки передачи? Я проверяю журнал отправленных данных, и там написано: ОТПРАВЛЕНО ОК. Нахмурившись, я кладу компьютер на стол и обнаруживаю, что Джезамин пристально смотрит на меня с бледным лицом.
   "Какая?" Я говорю.
   - Ты знаешь, как им пользоваться, - бормочет она, и тут я чувствую ответную реакцию, Джессамин в моей голове отражает возмущение другой Джезамин тем, что кто-то даже прикасается к этому компьютеру, ее драгоценному другу, заставляя его делать трюки, не спрашивая.
   - О, это меня утомляет, - говорю я. Я завариваю чай и ставлю чайник на плиту, вдавливая край, полный ярости и усталости от борьбы с навязанным мне "я".
   Это.
   Я вижу заклинание в форме яйца, золотое, как земля, которое я нашел в холмах, и сладкий вкус касается моего языка.
   Прежде чем мой внутренний мир Джезамин сможет остановить меня - я понятия не имел, что у нее все время дрожит под кожей, постоянно беспокоится о том, что края грязные, что прикосновение небезопасно, - я баюкаю заклинание в своих руках. Комфорт проникает в меня. История этого заклинания мне не совсем ясна. Я только знаю, что кто-то отлил его давным-давно, и это сработало прекрасно, так прекрасно, что Земля потянулась и превратила его в сокровище в память о его силе. Ни одно заклинание, причиняющее кому-либо вред, никогда не подвергалось такой жемчужине.
   Часть меня хочет сбросить с себя эту уродливую, грязную вещь, изгнать ее из дома. Другая часть переворачивает заклинание и чертит знак приветствия на зернистой поверхности песчаника. Ответное тепло пробуждается под моим пальцем. Заклинание радует своей силой. Я обхватываю его ладонями и пробую его вкус, ожидая, пока заклинание скажет мне, что оно делает. Сочные стебли кислой травы, корица, пшеничный хлеб, зеленый виноград - своего рода заклинание урожая.
   Урожай.
   Что бы я посадил? Что пожинать?
   Этот опыт наличия Другого внутри меня. Уже посажены. Уже вырос и зацвел. Фрукты, невыносимые фрукты. Могу ли я собрать его сейчас и отложить?
   Я поглаживаю заклинание, нанося на него несколько знаков исследования. Джессамин в моей голове наблюдает, тихо, не протестуя.
   Красное тепло вина отвечает на мои прикосновения. Заклинание принимает мои изменения.
   - Вы пойдете тихо? Я спрашиваю.
   - О, да, - говорит она моим ртом. И за всеми ее страхами и тревогами я чувствую великий поток любви, которую она испытывает ко мне, благодарность и раздражение, сдавленный восторг и тоску, листья стольких общих воспоминаний, смех, звездный свет и удивление, времена, когда мы отталкивали друг друга. но возвращались, времена, когда мы задавали трудные вопросы и оставались для трудных ответов, времена, когда мы удивляли друг друга.
   На мгновение я думаю, что могу жить с этим.
   Затем она говорит: "Пошли, Элл. Ты не можешь жить со мной. Ты это знаешь, и я это знаю".
   Это ее рука в моей руке подносит камень к моему рту, ее губы в моих губах вдавливают открывающий символ в кожу заклинания.
   Камень плавится. Заклинание открывается. Мерцающий золотой и зеленый свет плетется вокруг меня, и я вижу сады, цветущие весенним дождем, распускающиеся зелеными листьями под летним солнцем, крепкие и сильные из земли, воздуха, воды, солнечного огня, все смешанные с собственной подписью каждого фрукта. Джезамин становится сильной и зрелой внутри меня. На какое-то время я боюсь, что меня действительно бросят в сон, оставив Джезамин одну в моей голове.
   Она становится больше, греясь на свету, теперь слишком большая, чтобы ее можно было сдержать. Я громко плачу, когда боль пронзает меня, а затем она покидает меня.
   Когда мои глаза проясняются, я держу в руках идеальную черную сливу, и Джезамин исчезает из моей головы.
   Она смотрит на меня через стол. "Что случилось?" - шепчет она, бледная и испуганная.
   - Все в порядке, - говорю я. Заклинание прошло, и я посылаю благодарность после него. Ставлю сливу на стол. Я смотрю на печенье на тарелке и вздыхаю от счастья, благословляя свое исключительное состояние. "Никогда больше так не делай".
   Она берет свой компьютер, поворачивает его так, чтобы я мог видеть заклинание на экране. Она выбирает весь документ и нажимает кнопку "Удалить". Заклинание исчезает.
   - Убери и это с карточки, - говорю я.
   Ее глаза расширяются, но она открывает карту памяти и снимает с нее заклинание.
   Это не имеет значения. Если она действительно хочет, она может воссоздать заклинание с нуля. Я лучше, чем когда-либо, знаю, как сейчас работает ее разум. Все, на что она потратила так много времени, запечатлелось в ее мозгу.
   - Я люблю тебя, - говорю я. - Но я не хочу быть тобой.
   Она качает головой. "Я понимаю."
   - Не знаешь, - говорю я. - Ты не хочешь. Я толкаю сливу, и она катится по столу и останавливается перед ней. "Но если ты хочешь знать, каково это быть собой внутри меня, попробуй это".
   Она берет сливу и смотрит на меня. Я помню двух девушек, сидящих на крыльце в Бруклине. Я помню, как мы шли по приморской улице туманным вечером, вещи посеребренные уличным светом и сыростью, единственное тепло ее руки в моей.
   Иногда мне хочется никогда больше ее не видеть.
   Иногда я так злюсь на нее, что мне хочется кричать.
   Она мой лучший друг во всем мире. Она подносит сливу ко рту и откусывает.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"