Я с трудом разлепила веки, потянулась и заулыбалась. Руки выглядели забавно: с правой стороны прозрачно-оранжевые, янтарные, а с левой сине-зелёные, словно смотришь из-под воды. Их марсианский вид радовал меня каждое утро.
Чудо объяснялось просто. Наше жилище -- самодельное, из парашютного шёлка, который презентовал знакомый инструктор. Ткани было два куска. Мечта, а не ткань! Правда, разного цвета. Зато лёгкая, прочная, водонепроницаемая! Не то, что брезент стандартных советских палаток, которые можно получить на складе. Поэтому половинки экспедиционного обиталища отличались как день и ночь.
Мы заметили: кровососы, проникающие внутрь несмотря ни на какие ухищрения, прямо у входа разделялись. Комары -- в красный угол, мошка и мокрецы -- в синий. Как боксёры. Почему -- бог весть! Зато каждый мог заранее узнать, кто будет кусать его ночью. От мошки и мокрецов наутро -- саднящие синяки, от комаров -- волдыри, которые невыносимо чешутся... выбирай на вкус! Мне, по московской привычке, комары казались роднее.
На потолке -- театр теней. Как нарисованные декорации -- нападавшие за ночь иглы и листья. Сетка паутины с упитанным владельцем посередине. Деловито спешащая по своим делам оса. Поглаживающий длиннющие усищи жук-дровосек. И тихо-тихо. А тишина не такая, как в городе. Живая. Плеск волн близкой реки. Шелест крон. Свист крыльев пролетающих утиных стай. Потрескивание нодьи -- тунгусского костра из трёх огромных сухих стволов лиственницы, два из которых лежат рядом, а третий -- на них, сверху, в том же направлении...
Ребята ещё похрапывают. А мне пора вставать и готовить завтрак.
В нашей экспедиции моя роль -- самая маленькая. Этакая таёжная травести с неполным средним образованием, лаборантка за всё. Могу температуру воздуха и воды померить, рейку подержать, за хворостом сбегать, вещи упаковать-распаковать, анекдот рассказать или бутербродик соорудить. Дана в помощь важным и нужным людям, ценным членам коллектива. Пятеро мужчин. Две женщины. Три кандидата наук. Один проводник и рабочий. Один руководитель. Мы его зовём "начальник Чукотки", хотя вообще-то здесь Эвенкия. По совместительству, он -- мой отец, и я здесь только благодаря ему. Сколько насчитали? На самом деле, без меня -- семеро. Счастливое число!
Потихоньку, стараясь никого не разбудить, я выбралась из спальника и отстегнула клапан входа. Сунула руку под дно палатки, в колкий лапник -- ага, вот они, любимые кроссовочки, краса и гордость кимрской обувной индустрии! Из натуральной кожи, выкрашенной в небесно-голубой цвет, и даже с тремя полосочками сбоку, как у адидасовских. Правда, не новые. Это мягко говоря. На сгибах задубевшая кожа потрескалась до дыр, так что видны ярко-красные шерстяные носки -- мамино изделие из тёплой колючей ковровой шерсти, приобретённой по случаю. Зато кроссовки! Это вам не кеды, которые купить легко и просто. Это -- знак. Как контрамарка в Большой, китайский термос или потёртые джинсы.
Впрочем, любоваться обувкой некогда. Воду -- в котелок, котелок -- на палку, палку -- на рогульки. Закипай, голубушка! Открыть тушёнку, достать рис -- минутное дело. А пока вода греется, надо подумать о десерте. Соберу-ка черники, её здесь полно. Да такая крупная, виноград виноградом, у нас в Подмосковье мельче вдвое, если не втрое! Правда, придётся отойти от лагеря, что строго запрещено. Ну, сто пятьдесят метров -- не расстояние, пятнадцать минут -- не срок. И начальство сладко спит, ничего не видит, ничего не знает. А проснётся, поест, черничкой закусит, -- так помилует, небось.
Натянула беретку, чтобы всякая насекомая мелкота в волосы не лезла, взяла большую эмалированную миску и двинулась по пружинящему белёсому ягелю в сторону россыпей сизо-фиолетового счастья.
Каждый, кто хоть однажды собирал ягоды, хорошо знает о неравномерности движения времени. Вначале, очень быстро, плодики покрывают дно сосуда и образуют слой толщиной в два-три сантиметра. Потом их уровень замирает, процесс тянется и тянется, и конца этому нет. Словно становишься героем в фильме с замедленной съёмкой. А в какой-то момент вдруг -- рраз! И они уже горкой возвышаются над краем.
Я пребывала во второй, самой занудной, стадии действа. Механически работала руками, а сама глазела по сторонам.
Тайга... Раньше, услышав это слово, я представляла себе густой дремучий лес. Берендеево царство. Сумрак, стволы как колонны, груды бурелома, ведьмины кольца густо пахнущих поганок и хруст валежника под чьими-то крадущимися шагами... Здесь не было ничего подобного. Высоченные деревья -- в основном, стройные лиственницы и горделивые длиннохвойные кедры, усыпанные тяжёлыми шишками, -- стояли далеко друг от друга. Под ними, насколько хватало взгляда, расстилался ровный упругий ковёр из ягеля. Местами на нём -- зелёно-синими пятнами -- темнел черничник. Ярко-оранжевый бок палатки сиял китайским фонариком из-за пышной купины незнакомого мне кустарника с жёсткими округлыми листьями, что росла метрах в двадцати. Листва -- в осенней ржавчине. Август! Дул лёгкий ветерок, равномерно-седое небо обещало прохладный день. Так светло и спокойно. Странно даже подумать, что ближайшее селение -- примерно в трёх сотнях километров, до того всё кругом было мирным и по-домашнему тихим.
Заметила краем глаза, что рыжие ветви куста колеблются от ветра, как перья на прабабушкином веере, быстро и мягко... Хотя, позвольте, при чём же здесь ветер? Сучья довольно толстые, а движение воздуха -- слабое. У хвойных, вон, только самые макушки подрагивают, а тут... Удивительное явление! Я замерла и уставилась на него. И вдруг, с громким треском, куст раскололся надвое. На землю полетели листья, -- и нечто громадное, тёмно-бурое начало медленно выдвигаться наружу, надсадно и тяжело пыхтя. Оно закрыло палатку. Оно было совсем близко -- я увидела, как под влажной от росы кудлатой шкурой мощно перекатываются бугры мышц. Почувствовала острый звериный запах. Хотела закричать. Не смогла. И как-то вскользь ощутила недовольство собой: надо же, голос пропал, именно когда нужен.
Неожиданно Земля -- действительно круглая!-- мячиком катнулась под ноги. Сама, вроде бы даже помимо моего желания. Я только отметила эту, очередную, странность. Где-то на периферии зрения и сознания, ускоряясь, побежали назад деревья, и в лицо ударил воздух, неожиданно плотный и густой, как сироп или клей.
Потом -- провал. Ничего не помню.
Острая боль и солёный вкус во рту. Хлопнулась, споткнувшись о корень. Не могу подняться! Нет сил, колет в боку и совсем запыхалась. Похоже, бежала долго.
Осторожно села и прислушалась: если не считать моего собственного шумного дыхания, всё тихо. Слава те, Господи! Никто не гонится. Можно спокойно возвращаться, ребята заждались, небось. Правда, миски с ягодами нет как нет, похоже, посеяла. Жалко. И беретка. Где любимая беретка? Чёрненькая, с хвостиком-торчочком посередине, заслуженная модель шестидесятых! Непромокаемо-непродуваемая, незаменимая! К тому же папина, между прочим. Ладно, надо подниматься. Больно-то как. Крепко ушиблась: колено ломит, плечо ноет, а скула так и пульсирует, горячо и щекотно. Зря не таскаю в кармане зеркальце, посмотрела бы, что с лицом. Потрогала щёку пальцем -- липко. Кровь. Совсем хорошо. Ох, и влетит же мне.
Надо идти, однако...
Надо идти.
Надо!
... А куда, собственно?
Однообразное, чуть холмистое, светлое редколесье тянулось во все стороны. Лагеря видно не было. Журчанье реки тоже исчезло. Никаких стёжек-дорожек. Здесь даже звериные тропы -- наперечёт, их на карты наносят. Серое небо, серый ягель, и свечки-деревья... Ягель -- не мох, это лишайник, грибоводоросль. Если на него наступить, он примятым не остаётся. Будто резиновый, расправляется, выпрямляется -- и опять новый. Никаких следов, по которым возвращаются назад герои Майн Рида и Джека Лондона. Очень некстати в голове зазвенел припев популярной песенки:
Мой адрес -- не дом и не улица,
Мой адрес -- Советский Союз!
Я заблудилась.
Однажды, когда мне было шесть лет, отец принёс домой микроскоп. Он взял пипеткой каплю воды из аквариума, поместил её на небольшое тонкое стёклышко, добавил чуточку раствора марганцовки. Накрыл получившуюся лужицу вторым, ещё меньшим кусочком стекла. И, хитро блестя глазами, сказал: "Посмотри!" -- Я послушно заглянула в окуляр. Там проворно кувыркались и ползали крохотные живые комочки. Изумившись, посмотрела на стёклышки без аппарата: никого! Просто розоватая раздавленная капля. Снова приникла к трубке: надо же! Они тут как тут. Помню, потрясла мысль, что они живут себе -- и даже не подозревают о том, что их рассматривают...
Вот и сейчас возникло ощущение: опять смотрю в микроскоп. Только на себя. Из невыразимой дали абсолютного спокойствия. Страха не было. Вообще не было никаких чувств. Я даже подумала, что это странно. Но подумала опять же умом, без эмоций, как-то абстрактно и отвлечённо. Словно надо было решить задачку: что делать этому живому комочку, который потерял дорогу в огромной для него капле тайги? Как ему выбраться к своим?
На земле, снулой огромной рыбиной в зеленоватой чешуе лишайников, постепенно разрушался давно упавший ствол. Села на него. Больше всего хотелось прилечь и закрыть глаза. Не думать ни о чём. Зачем? Какое мне дело до этой задачи... Решения-то наверняка нет. Только устроиться надо поудобнее, разуться, что ли? Я взялась за шнурки, они были такие потёртые, совсем растрепавшиеся на кончиках. Отжили своё. Как и я? И неожиданной волной накатило возмущение: что же это получается? Я -- как вещь, как пара дырявых кроссовок, что ли? Выбросить -- и забыть? Ну уж нет! Шалишь, судьба, фиг тебе с маком! Так просто -- не сдамся.
Вдох. Выдох.
В школе, получив задание, мы делили клетчатую тетрадную страничку вертикальной чертой. Слева -- "дано", справа -- "решение". Кто не разделил, тому пара, запись в дневник и родители в школу завтра же. Будь ты хоть гений. Ученики потихоньку роптали. Теперь я поняла: зря! Так и надо. Иначе непременно забудешь, что там у тебя есть. Тем более, если нет почти ничего.
Итак, что мы имеем?
В карманах отыскалось немного. Перочинный ножичек с зелёной пластиковой ручкой, самый дешёвый и простой, даже без штопора. Запаянный в полиэтилен коробок спичек. Кусочек сахара. Мда... Впрочем, спички могут пригодиться, молодец папочка, что заставил всех взять по такому сувениру на всякий пожарный -- вот он, этот случай-то! А ножиком даже ветку не срезать, он сам раньше сломается. Игрушка, чтоб ему! Ладно. Сахар -- за щёку. Надо съесть, он, говорят, умственные способности стимулирует. Утешительно то, что сейчас август месяц, ягоды, орехи, грибы -- маслят здесь навалом -- хоть с голоду не помру. Сразу, по крайней мере. Вчера вечером, у костра, проводник Серёга рассказывал: один геолог три недели по тайге блуждал, дарами леса питался. И ничего, отощал, правда, одичал, но вполне живого местные оленеводы нашли. Только умом тронулся немножко, ловить его пришлось, всё норовил вырваться и снова пойти, куда шёл. Причём в глубину леса, прочь от жилья. Эх, что-то не то вспоминаю, не утешает. На языке -- сладенько, а на душе -- гаденько...
С чего же начать? Неплохо бы хоть стороны света определить. Помнится, на природоведении классная дама рассказывала, что это не так уж сложно. Стволы деревьев обрастают мхом с северной стороны, а ветви гуще растут с южной. Как славно, что я это помню! Смотрим направо, смотрим налево. Вот и дерево подходящее, чин по чину. А вот ещё. И ещё. Да. Только, похоже, сама-то учительница сроду в лесу не бывала! Вот два кедра рядом, у одного ветки с одной стороны гуще, а у соседнего -- с противоположной. И мох на всех лесинах -- где придётся: то даже сучья затянул шубой, то вроде неряшливой шевелюры пятнами торчит в разных направлениях, а то и совсем его нет, кора как отмытая! Дерева вы мои, дерева... Качаются себе, словно кивают, насмехаются.
А можно сориентироваться по Солнцу и звёздам! У меня по географии -- пятёрка! Твёрдая. Нет, и это мимо. Небо серое, какое там Солнце... И необходимо знать точное время, а я без часов. Счастливая, блин!
В лагере, небось, уже переполох, ребята меня ищут. Отец смолит беломорину за беломориной и то и дело ерошит свою шкиперскую бородку, мучая полевой бинокль. Наша парочка влюблённых гидрологов -- статная казачка Ольга-большая и хрупкий московский мальчик из хорошей семьи, Аркаша -- во всю палят из ракетниц. Изящная блондиночка Оля-маленькая, физик-оптик, жжёт костёр -- и наверняка плачет. А её муж, здоровяк-геодезист Колюня, вместе с неразлучными дружками, кудрявым метеорологом Шуриком, и малорослым голубоглазым работягой-проводником чисто русских кровей по прозвищу Серёга-эвенок, прочёсывают лес в поисках следов.
Может огонь развести? Да зелени накидать, чтоб дыма побольше? Нет, не поможет, не степь всё-таки. Не настолько редок лес, чтобы можно было всем небосводом любоваться. Да и ветерок чувствуется, дым по земле пойдёт, а не кверху. Вот на речном берегу костёр был бы заметен издали.
Липкий сахарный кубик растаял, а я так ничего и не придумала.
Может, не всё учла в столбике "дано"?
Ведь не обязательно выходить к лагерю, сошёл бы и посёлок, кочевье или охотничья база. В любом населённом пункте -- рация, так что моим сразу бы сообщили. Достижений цивилизации здесь не так много: пожалуй, кроме резиновых сапог, полиэтиленовой плёнки и современных средств связи, даже и вспомнить нечего. И образ жизни не сильно изменился, разве что пьёт население больше, чем во время оно. А так... Раньше охотники несли добычу на фактории, а теперь на охотничьи базы, раньше оленеводы пасли стада хозяина, а теперь эти стада называются колхозными. В сущности, были не свои, и остались не свои. Был хозяин, стал председатель -- и вся разница. Но вот рации -- это прекрасно. Можно даже врачей вызвать, прилетят на вертолёте, если надо. Чур меня! Лучше бы обойтись без медицины!
Да, не обязательно лагерь. Только другого жилья поблизости нет. Память услужливо развернула перед внутренним взором карту плотности населения СССР: европейская часть оранжевая с красным, жёлтый Урал, от Свердловска к Новосибирску желтизна светлеет, а восточнее и севернее всё такое ровненько-блёкленькое. В частности, бассейн реки Нижняя Тунгуска, где я и пребываю, бледна до исчезновения цвета. Менее одного человека на квадратный километр. Негусто.
А хорошо, что представила карту. Сообразила одну важную вещь: до водораздела здесь далеко. Все ручейки и речонки выведут именно туда, куда нужно. Ведь на берегу проблем с поиском лагеря не будет. Это здесь кричать без толку: звук в тайге глохнет быстро. Говорят, что выстрела -- уже в километре не слыхать. И услышишь, так направления не определишь. Над водой -- другое дело. Даже утиное кряканье, не ахти, какое громкое, и то вдаль летит. Только вот где река, а где я... Хотя, если подняться повыше, может, её и видно?
Прямо передо мной тянется вверх красавица-лиственница. Ровный высокий ствол и горизонтально протянутые мохнатые ветви-лапы. Колышутся тихо. Как манят. Лестница в небо.
... Только, к сожалению, без нижних ступенек. До чего же длинный и гладкий комель... Эх, зря прошла юность-молодость, надо было альпинизмом заниматься, где была моя голова! Вот бы как пригодилось.
Нет алых роз, и траурных лент,
И не похож на монумент...
О, Господи! Надо лезть.
Встала на цыпочки, обняла шершавое тёплое дерево, и, слегка оттолкнувшись от земли, согнула колени, сжав ими ствол с двух сторон, как конские бока.
Поднималась долго.
Наконец, колкая путаница вокруг кончилась, словно я вынырнула из заросшего элодеей глубокого омута. Такая картинка из учебника астрономии: человек, высунувший голову за край вселенной. До облаков было рукой подать. Изо всех сил я цеплялась за гибкую пружинящую верхушку, а трясущимися напряжёнными ногами по-прежнему сжимала стволик, который здесь был совсем тонким. Странно, но сверху лес вовсе не казался редким. Кроны смыкались, так что подо мной расстилалась желто-зелёная бесконечность. Весь мир на ладони... И ни намёка на прогалину, какой-нибудь изгиб или проблеск! Ни-че-го.
Можно было возвращаться.
Спускалась ещё дольше.
Лежала под деревом, дрожа от усталости, и думала, какая же я всё-таки дура. Не было никаких сомнений, что выход существует. Он должен быть. Просто я его пока не вижу.
Вспомнился московский закадычный дружок. По роду занятий -- студент мехмата, по призванию -- философ, а по убеждениям -- хиппи. С неизменной улыбочкой, он то втравливал приятелей в неприятности, то вытаскивал из них. Это он выгуливал меня по Трубе и Стриту, дарил бисерные фенечки, колечки "неделька" и кожаные плетёные налобники. Это с ним мы играли в чехарду и танцевали польку-бабочку босиком посреди ночной Москвы -- он в драных выгоревших джинсах, я с нарисованным контурным карандашом синим цветочком на щеке, в длинной, до пят, юбке с оборками, ярко-бело-алые ромашки по чёрному полю. А потом драпали по переулкам, слыша за спиной недовольные милицейские свистки... Толковый парень! Солженицына, Бродского и Замятина я брала почитать именно у него. Так вот, он всегда говорил, что если задачка не решается, надо просто перевернуть её и посмотреть с другой стороны.
Неизвестно, в каком направлении идти. Это -- с одной стороны. А что с другой? С другой -- то, что двигаясь по прямой, рано или поздно наткнёшься на какой-нибудь ручеёк. Их здесь немало, мы на маршруте по три-четыре в день видели. Только именно по прямой. Это существенно. Вопрос в том, как этого добиться. Вообще-то, человек не способен без ориентиров перемещаться, не сворачивая. Завязываешь ему глазки, пускаешь по гладкому асфальту через широкую площадь -- и готово дело! По кругу чешет, родимый! Не иначе как в Эдемском саду Адама и Еву к колышкам привязывали, как коз. Чтобы чего по неопытности не попортили. Вот они и втянулись. А если серьёзно, не знаю, почему, но в лесу кружит любой. Ничего не поделаешь.
Что-то стало холодно.
-- Ветерок, ветерок, сколько мне осталось жить?
Шелестит, шумит в кронах ветер, словно шепчет:
-- И всё там же ты будешь ходить и ходить, и время, отпущенное тебе, будет как шагреневая кожа. И не выберешься...
-- Успокойся, усни на мягком мху, Малыш. Затихни, не борись -- так лучше, так легче... Сон ласков...
Оцепенение... Не хочется шевелиться, тело словно обернули в вату. Окружающее поблекло и утратило глубину. Предметы -- тени на стекле. Даже контуры их стали расплываться, истаивать. Всё гасло, всё -- и меня уже тоже здесь не было, я растворялась в этом гаснущем мире, уничтожаясь вместе с ним... И это было приятно.
Но что-то мешало.
Какая-то странная равномерная пульсация. Вначале еле ощутимая, она становилась всё мощней, будто питаясь энергией исчезающих сущностей. Упорный как метроном, равномерный как прибой, неотвратимый как время, -- стук, грохот, наконец, громыханье, заполнившее собой всё. Что это?
Бом-бом, бом-бом, бом-бом...
Покой не приходил. Вселенная била в огромный барабан, не давая забыться. И вдруг я поняла: это бьётся моё живое сердце. Оно не хотело сдаваться! Ему было рано умирать! И с каждым его ударом во мне поднималось и росло древнее упрямое чувство -- неодолимая, животная жажда жизни.
Она пробивалась сквозь апатию усталости, как вода сквозь запруду. Вначале только влажное пятно, потом капли -- одна, вторая... Вот они слились в тонкую слабую струйку, вот потёк ручеёк... А напор всё сильнее, плотина начинает разрушаться, от неё отделяются песчинки, крошки, потом куски... И наконец, круша всё на своём пути, бурлящий поток устремляется на волю!
О, не пой мне больше сладких песен, смерть-Баюн! -- Бесполезно!
Я ощутила: оттуда, из едва не потерянного мною мира людей, протянулись связующие нити человеческой любви, дружбы, заботы и приязни... Как наяву, цветными слайдами, замелькали картины:
... Мама с лепечущей сестрёнкой на руках стоит у окна, закусив губу, хмурит брови, тёплая такая -- ждёт.
... Испытующий взгляд отца из-под выгоревших бровей: ты точно хочешь поехать с нами? Выросла, а я и не заметил.
... Друзья машут таллинками вслед уходящему поезду: не забудь, фотки привези!
... Учёная экспедиционная братия в полном составе, хохочущая у костра над очередной Колюниной байкой...
Какой стыд, Господи! Я чуть не предала их всех. Я чуть не предала себя!
Распахнутые глаза смотрели в небо. На сером фоне чётко выделялись тёмные вершины. И я увидела. Всё это время ответ был здесь. Следовало только оторвать взор от земли. Совсем недалеко царил над окружающими деревьями лесной патриарх. Растения вокруг были едва по плечо гиганту. Сколько веков рос он на этом месте, ожидая своего часа? Как я прежде его не заметила? Когда-то великана явно ударила молния, вся верхняя часть ствола была заметно обуглена. Но Дерево не погибло: одна из мощных ветвей почти под прямым углом повернула вверх, замещая вершину, выбрасывая новые ветки, рождая свежие набухшие почки. Оно словно указывало мне направление простертой в небесах зелёной рукой. Оставалось только подняться и пойти.
И я -- пошла.
С этого момента лес взял меня под покровительство. Я перестала быть чем-то инородным, стала своей. Живущие здесь существа утратили всякий страх передо мной. Из-под корней выглядывали, блестя глазами-бусинками, пухленькие коричневые зверьки вроде хомячков, -- наверно, лесные мыши. По стволам носились бойкие полосатые бурундуки -- вверх с набитыми щёчками, вниз с похудевшими, припрятав орешки где-то в дупле. Стайки весёлых разноцветных пичужек звонко щебетали и перепархивали с места на место. Толстые тяжёлые глухари, увидев меня, даже не пытались взлетать, а только переставали клевать ягоды, и, наклонив краснобровые головки набок, глядели вслед. Сколько времени продолжался этот крестный путь? Рождались и гасли миры. Пульсировали галактики. По сложным неведомым орбитам летели сквозь пространства космоса вечные странники -- звёзды, а вокруг них кружились, танцуя, крохотные искорки планет... Я брела, почти не чувствуя ног, спотыкалась, падала, поднималась... Когда в глазах темнело, крепко, ломая ногти, вцеплялась в ближайший ствол, и стояла, прижимаясь лицом к шершавой прохладной коре, напитываясь энергией, бессловесной, бесцельной и вечной, как жизнь.
И постоянно, поднимая взгляд, видела направляющую зелёную длань -- сначала впереди, затем над головой. Наконец, позади -- и надо было оглядываться. А Дерево, израненное, опалённое -- но выжившее, надломленное -- но снова гордо выпрямившееся, кивало вслед, по-прежнему твёрдо указывая путь.
Потом возникло журчание. Ручья видно не было. Просто под ногами оказалась гряда замшелых угловатых камней. Звук шёл именно из-под них.
-- Водица, водица, куда же мне стремиться?
Надо -- вниз по течению. Только вниз!
Упала на колени, и, обдирая руки в кровь, стала отбрасывать в сторону влажные шершавые валуны. Не было ни больно, ни тяжело -- просто почва всякий раз гудела и содрогалась, когда один из них касался земли. Яма становилась больше. Скоро пришлось лечь на землю. И вот, в глубине, вода.
Кораблик-хвоинка медленно уплыл в темноту. Теперь направление к реке было известно. Сам Тарзан позавидовал бы звонкой переливчатости моего вопля!
Спасибо тебе, спасшее меня Дерево, ось, соединяющая миры! Мне пора возвращаться в свой, человеческий, а ты останешься здесь навсегда. Удачи тебе -- и прощай!
Не знаю, откуда взялись силы, чтобы бежать. Зато хорошо знаю, когда они закончились.
Пёстрая галька берега. Выстрелы и охрипшие от крика зовущие голоса. Вдоль зарослей лотоса бежит отец, размахивая руками. На обветренном лице -- слёзы... Он тряс меня за плечи, целовал, замахивался, снова тряс -- и снова целовал. Я стояла, опустив руки, неподвижная как истукан. И молчала. Не было сил пошевелить губами.
Неожиданно папа подхватил меня на руки -- и понёс.
А навстречу уже бежали наши. Отец, ребята -- снова все со мной! Мои семеро... Счастливое число!