Аннотация: Это рассказ о несчастной любви молодого человека, о предательстве и о преодолении..
Знаете ли вы, что такое весна на юге России на берегу тёплого, древнего, овеянного легендами моря? Начинается она в марте, когда тают ледяные глыбы, намёрзшие за зиму, а к концу мая распустившиеся листья деревьев радуют вас своей ярко-зелёной свежестью. Ещё нет летней жары, которая притупляет все мысли и чувства, и вы наслаждаетесь ласковым, ярким, но не палящим пока ещё солнышком, которое зовёт вас к новому пробуждению после зимнего ненастья. Особенно упоительны своей темнотой и нежностью майские вечера и ночи, когда спать совсем невозможно, но хочется бежать к тёплому неподвижному морю и до бесконечности любоваться лунной дорожкой, отражающейся от его сонной, загадочной своей таинственной глубиной поверхности.
В один из таких вечеров 197Х года я, студент ВУЗа, сдав последний экзамен летней сессии, со стайкой однокашников пришёл в городской парк, чтобы отдохнуть, потанцевать и порадоваться вновь обретённой после надоевших за зиму конспектов и учебников свободе. Было приятно распрямить плечи и подумать обо всех прелестях предстоящего лета.
Войдя на танцверанду, я обратил внимание на группу девчонок, стоявших поодаль и весело щебетавших о чём-то своём. Одна из них, пухленькая голубоглазая хохотушка, чем-то привлекла моё внимание. В других обстоятельствах я, возможно, не решился бы подойти и пригласить её на танец, но весна, ощущение свободы, а также предвкушение предстоящего летнего отдыха отодвинули на второй план мою обычную робость, и через мгновение я коснулся её мягкой податливой руки.
Ощущение, которое я испытал при этом, описать почти невозможно. Наверное, нечто подобное испытывает последователь Будды, когда после долгих и изнурительных тренировок вдруг проваливается в Нирвану, чувствуя просветление, неизмеримую глубину, величие разума и единство со всей необозримой Вселенной. Мягкая, нежная, атласная кожа её руки не могла сравниться ни с чем, до чего когда-либо приходилось дотрагиваться моим пальцам. А когда мы вошли в круг танцующих, когда я обнял её за талию и сквозь платье ощутил упругость неземного, сказочного и желанного тела, твёрдость скрывающихся под ним рёбер, аромат духов, смешавшийся с неповторимым ароматом, присущим только ей и никому другому, моему блаженству не было предела. Несколько минут, проведённые рядом с этим ангелоподобным существом, надолго изменили мои представления о прекрасном, и всю жизнь мою подчинили служению этому внезапно обретённому божеству.
Провожая её домой, я узнал, что зовут мою избранницу Ирина, что она на год младше меня и что приехала из Москвы к родственникам отдохнуть и погреться под нашим южным солнышком. Несколько вечеров, проведённых рядом с ней на той же танцверанде в парке, показались мне сказкой, а сорванный короткий поцелуй утвердил меня в мысли, что подруга моя - существо неземное, чудесное, эфемерное, и встреча с ней - величайшее, невероятнейшее и счастливейшее из всех событий моей недолгой жизни.
Но испытываемое мною блаженство не могло продолжаться слишком долго. На третий или на четвёртый день прекрасная фея сообщила, что билет на поезд куплен, что провожать её не стоит, так как тётка у неё строгая, и что она оставляет мне московский телефон, по которому я могу звонить ей в любое время дня и ночи. Прощальный поцелуй был долгим, и она скрылась в глубине подъезда, оборвав на самой высокой ноте чудесную мелодию, звучавшую в моём влюблённом сердце...
Это сейчас каждый имеет по одному, а то и по два мобильника, а в те годы для того, чтобы позвонить в другой город, надо было идти на главпочтамт, на специальный переговорный пункт, менять деньги по пятнадцать советских копеек и из только что появившегося чуда техники, небольшого висячего шкафа-автомата, по специальному коду звонить не куда вздумается, а только в некоторые избранные города нашей необъятной Родины. Несколько минут разговора - и автомат требовал новую монету, потом ещё и ещё. Когда монеты кончались, оканчивался и разговор, оборвавшись на полуслове.
Но скажите мне, откуда у бедного студента деньги? Стипендия, помощь небогатых родителей, разгрузка вагонов, летняя работа в стройотряде - вот и все статьи возможного дохода. После первой же недели интенсивных телефонных переговоров финансы мои запели романсы, а сказано было ещё так мало! Хотелось вывернуть наизнанку всю мою любящую беззащитную душу и отправить её по телефонным проводам предмету обожания, чтобы поняла она, как тяжело даётся мне разлука, как хочется взлететь в небо и помчаться туда, где живёт единственная и неповторимая, к которой стремится всё моё существо, слышать голос которой для меня - счастье, а видеть и держать её руку в своих ладонях - недостижимый предел мечтаний.
Щебень и песок, "стахановская" лопата, которой я вместе с другими студентами разгружал железнодорожные платформы на цементном заводе, не могли умерить мой пыл. Вагон "посуды", за разгрузку которого платили поболее, эти кипы оцинкованных и эмалированных тазов, бачков и корыт надрывали моё тело, но не душу, стремившуюся хотя бы виртуально, хотя бы на несколько минут услышать её волшебный, струящийся в телефонной трубке голос, который преследовал меня днём и ночью, не давая покоя даже в тревожных снах, уносивших всё моё существо в заоблачные дали, туда, где обитала светлая, прекрасная и необозримая, как море, душа моего ангела во плоти.
Два месяца, проведённые в стройотряде, показались мне вечностью. Переговорного пункта в казацком хуторе, где мы строили дома для колхозников, не было, и поездки в райцентр после работы выматывали меня ужасно. Но вот, наконец, стройотрядовская страда была окончена и, не дожидаясь зарплаты, взяв у друга взаймы необходимую сумму, я отправился в Москву, город, который манил меня, и который мне довелось видеть только однажды, да и то проездом.
Поезд прибыл в столицу ранним утром, и первое, что привлекло моё внимание на железнодорожном вокзале, был телефон-автомат. Обычный автомат, бросив в который двухкопеечную монету, можно было разговаривать хоть сутки напролёт. Я набрал врезавшийся в память номер и с замиранием сердца услышал её неповторимый голос, который мог бы узнать из тысячи.
- Я приехал, Иринка. Я здесь, в Москве! - сообщил я ей радостное, такое долгожданное и почти невероятное для меня, привыкшего к телефонным излияниям, известие.
Станции метро, эскалаторы, улица, дом, квартира... Я летел к ней на крыльях любви! Дверь открылась, и только тут я вспомнил, что не купил подарки, цветы. Но мои глаза горели ярче бриллиантов, мои слова были прекраснее пения птиц... Я снова держал её за руку и говорил, говорил, говорил... Она читала мне свои стихи, показывала что-то, но я видел только её прекрасные глаза, слышал упоительную мелодию её голоса, и ничего более.
Наконец, она сказала мне, что я должен заказать столик в кафе, где мы встретимся через некоторое время. Ей надо было привести себя в порядок и переодеться. Всё было сделано, и уже через час я ожидал её за столиком. Но пришла она почему-то не одна. Молодой человек чуть постарше меня с горящими непонятным огнём сдерживаемых чувств и мыслей глазами представился Колей. Мы заказали вино, ещё что-то и сели за столик. Я смотрел на Ирину непонимающим вопросительным взглядом, но она молчала, а на мой немой вопрос ответил её спутник:
- Ты знаешь кто я такой и какая моя фамилия? Моя фамилия - Бендера! Слышал такую? И сам я из города Бендеры, с Украины. У нас все, начиная от моего дальнего родственника Степана Бендеры и до самого последнего Бендерчика не любят, когда чужие отбивают наших девок!
Он смотрел на меня своими бесцветными, как у всех очень светлых блондинов, почти немигающими навыкате глазами. От выпитого вина и от произнесённой тирады лицо его неестественно покраснело и пошло пятнами, отчего у меня, видавшего и не такие разборки, мурашки пробежали по коже и скрылись где-то там, под рубашкой. Стало не по себе, но я молчал. Ирина тоже молчала, потупив взор. Потом встала, взяла своего друга за руку и каким-то властным, железным, неизвестным мне и оттого чужим, страшным, неестественным тоном сказала:
- Пошли, Мыкола!
Они вышли, а я остался сидеть, не в силах подняться, что-то сделать, что-то сказать, пошевелиться. Как в страшном сне всё видел, всё чувствовал, но не мог сдвинуться с места. Наконец, через какое-то время мне удалось встать, выйти из кафе, и ноги сами понесли меня в неизвестном, наугад выбранном направлении. Мыслей не было, только боль, ужасная боль где-то в груди, в районе сердца. Такая боль, которую вынести было выше всяких человеческих сил...
Наконец, на глаза мне попался телефон-автомат. Машинально я достал двухкопеечную монету, так же машинально набрал номер. Она ответила, начала говорить, но звонок прервался на полуслове. Вторая монета - и снова её до боли знакомый голос, отгонявший кого-то от аппарата, похоже, Мыколу. И опять короткие гудки. Больше монет у меня не было. Я разменял целый рубль по две копейки, но пока шёл к магазину, пока менял деньги - понял, что звонить бесполезно...
Перед глазами замелькали какие-то дворы, дети, играющие на образцовых детских площадках, бельё, сохнущее на верёвке... Верёвка...
- Я не могу больше жить, я должен умереть, удавиться! Нет моих сил выносить эту страшную боль от такого вероломного предательства!
Никак не укладывалось в голове, что ТАК можно поступить с человеком, который ежедневно, по нескольку раз в день звонил, доверял тебе свои мысли, чувства, готов был ради тебя на всё...
Как робот, в которого заложили новую программу, я зашёл в магазин, купил пачку лезвий для безопасной бритвы, срезал пустующую бельевую верёвку и приступил к поискам подходящего дерева, где можно было бы навсегда унять давящую сердце боль. Чтобы достойно уйти в мир иной, отослал другу деньги, которые брал взаймы, написал и бросил в почтовый ящик прощальное письмо родителям и забылся в какой-то полудрёме, сидя на скамейке в тихом московском сквере.
Очнулся я ночью. Улицы были пусты, боль не отступила, а решимость свести счёты с жизнью не пропала. В кармане бренчал разменянный по две копейки рубль, и я направился к ближайшей телефонной будке. Трубку взяли сразу. Она не спала и тут же зачастила, чуть не плача:
- Где ты? Что с тобой? Почему ты так долго не звонил? Тебя били? Коля с друзьями ждал тебя у входа в метро, хотели с тобой разобраться.
Я молча слушал. Потом сказал, что жив, здоров, никого не видел. Спросил, кто такой этот Коля и давно ли они встречаются? Она плакала, просила прощения, говорила, что её когда-то давно обманул один парень, очень подло обманул и бросил. Тогда она ужасно обиделась и поклялась отомстить за себя, за всех обманутых женщин изменщикам-парням, мужчинам, всему противоположному полу...
С Колей они знакомы полгода (ещё до встречи со мной, отметил я про себя). Она не решила пока, нравится он ей или нет. Так же, как не определилась и со мной. Тогда я спросил, собираются ли они расставаться? Выбирай, мол!.. На другом конце телефонного провода опять послышались рыдания, и стало понятно, что их отношения зашли слишком далеко. Повесив трубку, я прошёл ещё несколько кварталов до следующего телефона и позвонил снова, пытаясь найти оправдание, понять, почему она так со мной поступила? Но ничего определённого, к сожалению, не услышал.
Душа моя была пуста, программа самоуничтожения запущена, и без особых чувств и эмоций я приступил к её реализации. Весьма кстати, на пути моём попалась небольшая рощица, ещё не застроенная новыми домами. Мне приглянулся торчащий горизонтально шикарный сук какого-то дерева, я забрался на него с петлёй на шее, привязал, как следует, второй конец верёвки и повис на вытянутых руках.
Оставалось расцепить пальцы, и биография моя на этом очень даже легко и просто могла завершиться. Но...
Что случилось со мной, я так и не понял тогда, не могу понять и по сей день. Бог это был или дремучий инстинкт самосохранения, не знаю. Но МНЕ ВДРУГ ЗАХОТЕЛОСЬ ЖИТЬ!!! Жажда жизни, дремавшая доселе где-то в глубине сожжённой несчастной любовью души, вдруг вырвалась наружу, и мир внутри и вокруг меня изменился до неузнаваемости. Я почувствовал свежесть предутреннего ветерка, услышал звон цикад, неизвестно откуда взявшихся в этих широтах и певших свою непрерывную звонкую песню, увидел алый отблеск нарождавшейся утренней зари... Крик петуха, предвестника нового дня, взорвал мой слух.
- Откуда здесь, в Москве, петухи? - подумалось мне, - Или это уже слуховые галлюцинации начались? Что со мной?
И тут я почувствовал, как болят мышцы рук, на которых я висел уже минуту или более. Страх того, что мне не удастся подтянуться, что руки сами разомкнутся от усталости, что петля затянется, что жизнь моя оборвётся навсегда, пронзил истерзанное страданиями сердце. Жажда жизни восторжествовала, к моему величайшему удивлению и облегчению вытесняя боль, которая привела меня на эту поляну, к этому дереву и заставила надеть на шею эту петлю. Желание жить прогнало муки несчастной любви, придало мне силы и заставило сделать рывок, на который спустя минуту я был бы, скорее всего, не способен.
Дрожащими от напряжения руками сорвав с шеи петлю, я прыгнул вниз на землю и понял, что произошло невероятное. Нет больше того мальчишки, который несколько минут назад со слезами отчаяния взобрался на дерево! Нет страдальца, который чуть было не отнял у самого себя самое ценное, что даётся человеку, тот дар, который он всегда должен с достоинством нести сквозь радости и несчастья, сквозь огни и воды до самого последнего возможного человеческого предела, - свою единственную и неповторимую жизнь, которая кажется бесконечной и совсем не ценится юношей, но последние капли которой растягивает, наслаждаясь ими и понимая их неповторимую уникальность тот, кому жить на этой земле осталось совсем немного...
- Не мною дано, не мною должно быть отобрано! - подумал я и вздохнул с облегчением.
Утренняя заря не на шутку разгоралась в проёме одной из улиц. Вся полнота жизни вернулась ко мне, и я был ужасно рад её возвращению. Хотелось петь, хотелось бежать, кричать и радоваться восходящему солнцу, Москве, людям, радоваться вновь обретённой возможности верить в будущее, любить и творить...
Пройдя несколько кварталов в таком приподнятом настроении, я вдруг вспомнил, что у меня совсем нет денег и что моё посмертное письмо родителям отправлено. Представив, что с ними будет, когда они получат это послание, я заранее ужаснулся. К счастью, память не изменила мне, и через полчаса я стоял рядом с почтовым ящиком, в который бросил злосчастное письмо. "Выемка писем от семи до девяти часов утра", - гласила надпись, успокоившая моё колотившееся от нетерпения и быстрого бега сердце.
Как я умолял работника почты, когда подошла машина и все письма из ящика плавно переместились в специальный мешок! Не паспорт, не предложение сличить мой почерк с почерком на конверте, а, скорее всего, глаза мои и весь мой потерянный и несчастный вид тронули почтаря, который вернул мне конверт с убийственным для родителей текстом.
Пригородные электрички, овраги и перелески, мелькавшие за окном, строгие на первый взгляд контролёры... Через сутки я уже был в Туле, усталый, голодный, невыспавшийся. Жёсткая вокзальная скамейка, с которой меня согнал строгий милиционер, перспектива путешествовать такими темпами ещё неделю, живот, который стал на удивление плоским и требовал пищи... Пришлось продать за бесценок фотоаппарат, премию за ударную работу в стройотряде и единственную ценную вещь, которая была у меня с собой. Хватило на буханку хлеба и билет в общем вагоне.
Никто не узнал о моём неудачном путешествии, и только друг недоумевал немного, когда получил мой денежный перевод. Хорошо, что я ничего не написал в графе для писем. Молчание - золото!
А через полгода, когда я приехал домой к родителям, отец протянул мне голубенький конверт с обратным московским адресом.
- Я его, конечно, открыл и прочитал, - сообщил он доверительно после принятого на грудь по случаю моего приезда, - Ты поосторожнее там, московские девки - ой, какие ушлые!
Поморщившись от такого бесцеремонного вторжения в личную жизнь и начиная привыкать к тому, что письма мои могут быть прочитаны почтовым цензором, отцом, кем угодно, я взял конверт и ушёл от всякого обсуждения этой вновь открывшейся темы.
Никто не должен знать о том, что произошло со мной. Это была просто прививка против страшной болезни. Душа моя переборола поразивший её на время смертоносный вирус и выработала против него стойкий иммунитет.
Открыв заклеенный, как и положено, конверт, я, кажется, впервые увидел её почерк. Невзрачные скачущие буковки, ужасающие орфографические и стилистические ошибки... Содержание письма не сразу дошло до меня, да мне и неважно было, что она писала. Извинения? Какие уж тут могут быть извинения! Любовь? Я больше не верил ни единому её слову! Развеяв пепел от сожжённого письма, я вместе с ним развеял и остатки своего подвергшегося унижению чувства.
- Боже, - думал я, - куда я смотрел, где были мои глаза? Неужели надо было пройти через тот ад, через который довелось пройти мне, чтобы понять всю никчёмность, всё убожество этой мелкой примитивной душонки? Как она могла завладеть мною, человеком, вроде бы разумным, как довела меня до последней черты?
Но, мысленно представив её глаза, её мягкую белую руку в своих руках, я тут же понимал, КАК! На мгновение чувства мои снова торжествовали над разумом. И только усилием воли я, уже привычно, сбрасывал с себя это наваждение. Воистину, любовь зла!
А номер московского телефона остался в моей памяти на всю оставшуюся жизнь как штамп, как прививка, как неизгладимое клеймо, невидимое постороннему взгляду, но незримо присутствующее и напоминающее о себе в самые трудные переломные моменты.
Пытаясь найти выход из сложной житейской ситуации, я, как правило, подключаю разум, все душевные силы, весь свой жизненный опыт. И тут в голове помимо воли включается, начинает работать какой-то непонятный фантастический номеронабиратель, с жужжанием вновь и вновь повторяя цифры навеки врезавшегося в память желанного когда-то, но преданного забвению московского номера. Под аккомпанемент циклически повторяющихся волшебных цифр решение проблемы приходит само. Простое и единственно верное...
