Вован, часть вторая полностью
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
А вот и вторая часть, пока так.
|
Деревенская тенета
(часть вторая)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
На Ворошиловском мосту ветер дул особенно пронзительно, он то и выдул всю решительность деда покончить все единым махом раз и навсегда. Вован перегнулся через перила и смотрел, смотрел на зеленовато канареечные воды Дона, чуть подернутые седой рябью.
Глупость это, - решил старик,- самоубийством тут не поможешь, душа то будет страдать. Тут есть какой-то выход. Есть. Купив у торговки на Станиславского пару румяных пирожков, дед шел себе и шел, чуть бочком, куда ноги выведут. Он был на какое-то время свободен от мыслей, от обстоятельств, от всего того, что мешает сосредоточиться на главном. Главное, где быть и как. Пирожки уж больно ладно улеглись в дедовом желудке, настроение заметно улучшилось. А тут на Московской попалась кучка шушукающихся, тихо передвигающихся людей, которые изучали информацию на плакатиках друг у дружки, записывали что-то старательно себе в блокнотики, тихонько интересовались о чем-то, ухмылялись, хмыкали, качали головами и шли дальше. В этой массе особенно легко и непринужденно скользили молодые симпатичные девчонки и ребятки, тоже с ручками, органайзерами, сотовыми телефонами. Они шустро выискивали в толпе потенциальных клиентов, улыбались заученно, сверкая америкосовскими белоснежными остренькими зубками, проникновенно шептали что-то, в общем, старались произвести на собеседника должное впечатление. Это был квартирный рынок Ростова.
Чем глубже Вован внедрялся в эту катавасию, тем отчетливее в голове у него рождался план. В глушь, в деревню, рвануть! Стоит присмотреть маленькую завалюшечку где ни будь у речушки, денег немножко - то у него теперь есть.
О, Боже, еще жить и жить. Вован весь румяный, чистенький и благообразный стал для начала изучать уклеенные объявлениями щиты, а потом уж пошел по рядам. К нему, было, пристроился бойкий мальчик, начинающий прохвост, но Вован быстро от него оторвался, все- таки пять лет бомжевания чему- то его научили.
Читать бумажки, приколотые, на груди было интересно, но бесполезно для Вована. С его ли жалкими долларами, когда все начиналось с десятков тысяч тех же зеленых или евро. Но Вован носом чуял, что не зря он, не зря не летел каменюкой в зеленоватые воды Дона. Ну и что, что его ищут, `мало ли у нас кого ищут, вот найдут это другой вопрос.
Ни такая я уж важная птица, чтобы за мной охотилось, столько серьезных людей. Что им делать нечего,- успокаивал себя Вован. А мы тихонечко ни кого, не трогая, еще поживем. Они и забудут про меня.
Как-то уж больно на отшибе, чуть сторонясь этой круговерти, смущенно стояла бабуля с маленьким помятым лоскутком бумажки. Одета она была по французской моде, одна тысяча восемьсот двенадцатого года. Это когда Наполеон драпал, не выдержав русские морозы. Надеванно и наподдеванно у неё было предостаточно, чтобы выдержать небольшой ледниковый период. Вязаная цветастая кофта выглядывала из повидавшей много чего линялой сиреневой китайской фуфайки. Поверх фуфаечки был наброшен добротный, серого цвета толстый пуховый платок, перевязанный крест - накрест на груди. Вид дополняли войлочные боты, как бы сейчас сказали: - "полный винтаж", из которых кокетливо выглядывали, добротно вязанные шерстяные красные носки, по своей длине больше тяготеющие к гетрам, носки обвисли и живописными волнами спускались вниз, образуя цветную гармошку на каблучках.
Листок с объявлением она держала на вытянутой руке, будто она не продавала что-то, а просила, подаяние. Вован бочком- бочком подкатил к старухе. Пробежал глазами по написанному. И вздохнул облегченно, вот оно мое. "Продаю хату в хуторе Кондули, на берегу речки. 120 километров от Ростова. Земли 10 соток.
- Почем дом? - Вован поежился от предчувствия удачи.
- Дак и не знаю даже, хата саманная, печка углем топиться. Крыша, правда, течет, что тут говорить, но сделать, то можно. Зимой тепло... - бабка зашмыгала носом, - Вы-то все с удобствами просите. А нужник у меня во дворе. В общем, не знаю и почем уже говорить.
Старик понял, перед ним та ещё продавщица. Ни чего, ни утаит, ни чего не приукрасит, всю подноготную расскажет, как оно есть.
- А кто же знает, - старик от нетерпения заерепенился.
- Внуки - то прогорели,- бубнила старуха своё - некому девчонку нянчить, сами стоят на Темернике, рынке значит, чем-то торгуют. Зачем она мне хата, коли мне приглядывать просют. Опять деньги им нужны. Кто же им поможет.
- Я им помогу. - Вован уже порядком осерчал, - Бабуля, ты мне это все расскажешь после. Скажи, сколько просишь за хату?
Бабка покрепче стянула узел платка на подбородке.
- Дык, милый человек, третью неделю бедствую..., - она обреченно вздохнула, - Стою на ветру и дожде. Сегодня вот снежок первый пожаловал.- тут она испытывающее, чуть смущенно, будто извиняясь, заглянула в его глаза. - Три тысячи этих, каких, не наших в общем, или сто тысяч рубликов. Много это, али как?
Вован озадаченно потер нос, подмигнул бабке левым глазом.
- Жаль, - протянул он. - Очень жаль.
- Чего жаль? - встревожилась старуха.
- Что нет у меня этих подлых тыщ, в твоем количестве.
- А сколько есть?
- Сколько, сколько. Меньше на тысчонку..., - Вован повернулся, было идти.
- А ты и вправду хотел, - бабка цепко схватила Вована за рукав кожаной куртки, - Или так, чтобы поболтать?
- Хотел, очень хотел, жить то мне негде.
- Как так?
- А вот так. Может и ты не продавец? Или, как продашь, а потом будешь, как и я мыкаться по подворотням, да подъездам.
- Дедок, у меня то все хорошо, внуки, правнучка. Меня не обидят. Неужели у тебя не важно ... Одет смотрю, как справно. Шутишь что ли?
- Это как посмотреть,- Вован повернулся вроде, как уходить, развернувшись в пол оборота - Шучу, конечно, - он нагнул свою лысую голову с пушистым седым венчиком волос: - толи от ветра, толи еще от чего, глаза его увлажнились. - На старости хочу поближе к земле перебраться. Один ведь я.
Бабка сощурилась хитро.
- А денег и вправду поболей, нет?
- Как на духу.
- Ты вот что, милок, отойдем ка в сторонку, я с внучкой совет буду держать.
За углом дома, где не так обсасывал прохожих донской ветер, Вован с учащенным сердцебиением наблюдал как бабка, воровато доставала сотовый телефон из глубоких карманных недр вязанной кофтенки, неуклюже, пальцем тыкала пыхча в кнопки, что-то шептала в трубку. Шмыгала носиком, комкала носовой платочек, оглядывалась.
- Как девчонка, только состарившаяся,- подметил старик с какой-то нахлынувшей теплотой.
Видно деньги были очень нужны продавцам, а фактор времени сыграл свою положительную роль. По всему выходило, что внучке припекло. Почти месяц отпускать бабулю на ростовские сквозняки, не очень - то приятно и накладно даже. Надо брать то, что дают.
Старушенция вспорхнула было радостно голубкой, но глазки у неё через мгновение как-то погрустнели и даже чуть подернулись слезками.
- Согласные мы все. С ребеночком сидеть надо, а там, в деревне все брошено, не топлено. Всю жизнь там почитай прожила, с Петровичем со своим. Царство ему небесное! - она мелко покрестилась - Тоска, одним словом. Все прахом. Прахом. Я и коровку кормилицу продала и утей с курушками. А теперь вот! И до хаты добралась! - Она остановилась, закрыла ладошками морщинистое лицо и расплакалась навзрыд.
Вован сочувственно вздыхал рядом. Выплакавшись, она глянула на старика. Засмущалась.
-Это я так. Прощаюсь. Ну, что поехали смотреть мои хоромы. Али как?
Она шмыгнула носом и вопросительно уставилась на нерешительно переступавшего с ноги на ногу старика.
- Или передумал не глядючи - то?
- Не передумал я, - нараспев начал Вован, обдумывая создавшееся положение.
Тут до него начало постепенно доходить, что стоит ему оформить сделку на себя, как тут же за ним примчатся бравые ребятки, которые хотели его закопать. И совсем уж не ясно, кто из них первый, значит пошустрее, окажется возле его дома. Нет, уж тут, что-то надо сделать не так. А как он пока не знал. От того и топтался в нерешительности.
Бабка совсем уж забеспокоилась.
- Чего милок, мне можно уходить?
- Погодь бабка, - Вован зачем-то стал шарить по карманам. - Мне для себя одну задачу решить надо.
- Дык поехали, посмотришь, может тебе и не глянется. Как раз в автобусе задачку свою и решишь.
И то, верно, Вован погнал прочь свои сомнения, надо же глянуть, что к чему. За просмотр денег не берут. Может, что и придумаю по ходу пьесы...
Весело, в окружении хрюкающих в мешке поросят, поющего себе, что-то под нос пъянчужки, а так же припозднившихся с базара подуставших от шумного города селян, наша парочка отбыла в чихающем автобусе на хутор. Автобус был хоть и старенький, но бодренько бежал вон из города. Приехали, когда начало смеркаться.
Хорошая эта штука, наша сельская жизнь. Уже на деревенской остановке, утонув по щиколотку в местной грязюке, Вован хищно раздувая ноздрями, стал улавливать ароматы, волнами, накатывающиеся от одного забора к другому забору, от хаты к хате. Ветер донес запах наваристой лапши с утиными потрохами, борща, жареной картошки, первоча и давленной семечки подсолнуха.
Эх, чего нибудь проглотить бы - кадык старика нервно, автомобильным поршнем, задвигался по заросшей молодой серебристой щетинкой шее.
Петухи рвали глотки, гоготали гуси, небольшое хуторское стадо курьерским поездом промчалось к своим дворам, заплевывая жирными ошметками грязи покосившиеся заборы. Хавроньи чавкали у корыт выдавливая из себя теплый аромат, струившийся синеватым шлейфом из свинарников. Стемнело. Бледные, сиротские лампочки подожглись на покосившихся столбах. Где-то играла музыка, и вопил неистово женский голос.
Подмораживало. Лужи хрустели от молодого ледка.
Еще в автобусе Вован с бабкой уговорились переночевать в хуторе. Так, как обратный автобус, в хутор не заглядывал, шел ближе к полуночи, и плестись до него надо было по необходимости аж на центральную трассу, то старухино предложение было, кстати. Вован тайно обрадовался, прикорнуть ему было совершенно негде. Бабка, же как-то уж больно жеманно предупреждала, что будет спать у подружки. Будто Вовану было не все равно.
Поблукав по скользким переулкам, хутор оказался не таким, уж маленьким, они вышли к реке. Погремев цепью с замком на калитке, наконец, они попали в бабкину обитель.
Так себе и представлял деревенский быт Вован.
Чистенький саманный домик о двух малюсеньких комнатках, с низкими потолками, встретил их домоткаными цветными ковриками, большущим буфетом, черным от времени, рыжим комодом покрытым чем-то кружевным. В углу глядя строго и мудро, встречал их сын создателя рода человеческого с потухшей лампадкой и улыбающийся сын Земли Юрий Гагарин примостившийся тут же у иконостаса. Пахло мышами, прогорклым подсолнечным маслом и чем-то , что обычно витает в церкви.
- Сыро у нас! Давно не топлено. Я то, тут последние шесть месяцев наездом. Вы проходите, проходите, телевизор Вам включу. Я тут быстро, что нибудь сколобаню.Так, как Вас величать. Меня Евдокия Мироновна,- тараторила без умолку хозяюшка, гремя кастрюлями у печурки.- А то , как то неудобно, не познакомившись.- Тут старушка жеманно хихикнула.- Дом то у меня теплый, я сейчас дровишки в печурке подожгла, он и нагреется. Над этажеркой гляньте пятно, это крыша прохудилась. А чинить некому, Мишка сосед, смотрел, смотрел, а откуда затекает, и не нашел. Четыре листа шифера заменить бы. Да мне некогда. Да где их взять - то. Так как Вас величать?
- Понятно как. Володей с детства кличут.
И тут Вован решил для себя одну задачу, не особенно вслушиваясь в трескотню старухи. Как же он сразу не сообразил. Уйдет навсегда Будков Владимир Сергеевич, а возникнет из небытия Геннадий Семенович Александров, покинувший этот мир в пьяной драке на кладбище в светлое Христово Воскресенье. Чего того били, толи за яички крашенные, толи за жменю конфет, а может за то, что характер у него был скотский, бубнит, бубнит как выпьет о мировом сионизме, одно и тоже. Теперь ни кто уже и не узнает, с чего тогда началось. Так доставал своих случайных собутыльников, просто лез на рожон, что те не выдержали. И мутузили его бедолагу, мутузили, кололи его, кололи, пинали так, что оторвали видать все, что неоторвано было раньше. Потому, как частенько Гоша Жид, как звали его, бывал бит нещадно, то тело его тщедушное недолго сопротивлялось, душа вылетела вон, оставив несчастного на кладбищенском окровавленном снегу, что не успел истаять в тени гробничек на холодном мартовском ветру. Вован, который просил милостыню неподалеку, хотел было вступится за него, но был отброшен пинком за могильную оградку. Он то и был последним на перроне жизни, кто помахал вслед отправившемуся на небеса. Те подонки хотели и Вовану отвесить, фунта два лиха, да видать устали. А может и не устали, а испугались чего. Ушли. Старику не досталось. Тогда запасливый Вован, пугливо обыскал Гошу. За подкладкой кургузого пиджачка нашел паспорт, военный билет, автобиографию, писанную не известно для кого почившим и судя по состоянию истрепавшейся бумаги давненько. Страничек была пять и исписаны они были мелким, довольно красивым почерком. Сей труд, эти полу истертые листочки Вован потом с интересом перечитывал не раз. Геннадий Семенович, судя по его автобиографии, был когда-то хорошим человеком, и все у него было как у людей. Были, конечно, падения, но были и взлеты. Семья, дети, дом- всё было! И был он даже небольшим начальником! И нате вам, без всего на склоне лет. В автобиографии о кораблекрушении не было не сказано ни слова. В этом была какая-то тайна. Гоша Жид всегда уходил от ответа, как он оказался на задворках жизни. Обычно когда его об этом спрашивали, глаза его мутнели, он площадно ругался, понося всех и вся, и кидался с сжатыми кулачками на любопытствующего.
Вован жизнеописание оставил себе, а вот книжицу красную, да военный билет завернул в целофанчик и тайник под подоконником на Чехова , взял на себя обязанность беречь, не зная для чего правда, и Гошины документы. Старик и забыл то про него, про паспорт, а тут вот и вспомнил. Александров, конечно, не был уж больно похож в жизни на Вована, но фотография в паспорте, где он был в галстуке, в глазах были смешинки, а лысина, как-то уж довольно оптимистично блестела, ему Вовану, очень даже личила. Паспорт никак не отожествлял опухшую, вечно недовольную харю Гоши Жида с вклеенной туда фотографией радостной физиономии Александрова. Можно, можно было сказать - да гражданин Александров покружила Вас, ох чувствуется, побила Вас жизнь. Изменились Вы и не в лучшую сторону. Ну да ладно. С кем не бывает. А вот когда бывало, пересекались Вован с Гошей Жидом, все замечали их удивительное сходство, та же лысина, тот же носик уточкой. Еще и спрашивали, мол, не братья. Только Гоша Жид был злее и забубеннее, с каким-то вечным волчьим оскалом, а Вован был помягче и не утратил какой-то внутренней силы и изворотливости. Может это его и спасало.
- Как спрашиваете звать меня? Откликаюсь я на Геннадия Семеновича .- Старик чуть опасливо заглянул в кухоньку, где возилась хозяюшка.
- Геной, а говорили Володей -удивленно протянула старуха.
- Володей. Да так старшего брата моего, погибшего на войне, мама в детстве звала. Он то сгинул, а она меня стала кликать, то Вовка, то Генка. А потом и вовсе звала меня Вовка-Генка, говорила, что я у неё за двоих теперь, а так-то я форменный Геннадий Семенович.
То, что старик рассказывал бабке, он ни сколько не выдумывал, ему как-то это рассказывал сам Александров, когда их забрали в КПЗ, где они собственно и познакомились близко. Вован обратил внимание, что Гоша Жид, когда волнуется, сильно заикается и милиционерам, называл то одно имя, то другое. Что их почему-то очень забавляло. Потом в обезьяннике он поинтересовался у него, что, ты мол, путаешься в показаниях. И тот в минуту откровения рассказал эту историю. Так, что, вспомнив, её Вован быстро сориентировался и выдал эту историю как за свою, тем более ему предстояло теперь жить в шкуре Геннадия Семеновича Александрова.
Пока старик рассматривал хоромы, хозяюшка шустро накрывала на стол, гремела кастрюлями и сковородками на малюсенькой кухоньке.
- Я вот пышек уже напекла, картошечки отварила. Тут синенькие - у меня баночка заготовленная есть, опять же огурчики. А это, как употребляете? Самогончик высший класс.- Евдокия Мироновна выставила на стол основательно затертый мерзавчик.
- Ну, уж прямо и не знаю,- судорожно сглатывал слюну Вован,- не удобно как-то.
- А чего уж тут неудобно. Это так для сугреву и знакомства.
Ужин был при свечах. Романтика тут была не причем, просто в хуторе вырубили свет.
Постелив все чистое в спаленке; такой малюсенькой, что в ней помещалась только железная кровать, с хромированными шишечками по спинкам - бабка засобиралась.
- Ночую у подружки, не виделись мы с ней уж давно. Второй месяц уж почитай пошел. Вы тут располагайтесь. Утро вечера мудренее. Только я рано приду, - хитро прищуриваясь предупредила она новоявленного постояльца на прощание.
Вован вышел во двор покурить. Небо было чистое, безоблачное, густо посоленное мохнатыми звездами. Подмораживало. Тишина была такая, что казалось, что ты находишься на краю вселенной. Даже собаки не брехали. Вован с какой-то жадностью делал затяжку за затяжкой.
-Не обманула черная птица,- вспомнил протоирея Вован, будет, будет мне хорошо на этой земле.
Пять лет сонного плена, от мусорки к мусорке, от базара до подворотни, где день не сменял ночь, а ночь день, потому что сутки были просто сумерками. И только раз в месяц, в тот день, когда брал в окошке сберкассы пенсию, он шел в баню, себя брезгливо раздевал, в душе стирался, если удавалось и обслуживающий персонал не видел, потом сушился, брился, мылся, парился. Он чувствовал себя человеком. Потом заходил в дешевую столовку в Батайске у вокзала, просто в Ростове покушать было очень дорого и наедался до отвала. Это был настоящий праздник, души и тела. Иногда напивался, сам в одиночку, шел к своему бывшему дому, в свой подъезд и сидел у своей квартиры, раненой птицей на корточках. Его не узнавали, а кого узнают, когда ты нищий. Не гнали, а обходили опасливо стороной. И так пять лет.
Помнится через год, как потеряв кров, он загремел в больницу, там первый раз отлежался, медсестры сочувственно подобрали ему добротную еще одежду. Вован вышел через две недели, будто побывал на курорте.
Вот и все что можно было предъявить жизни как праздник.
Продрогший Вован достал еще сигарету, прислонился к сараюшке, укрываясь от ветра, дувшего от реки. Вспомнилась осенняя Багаевка, такой же слякотный вечер. И все что предшествовало, поездке туда, всплыло горечью в его памяти. Когда он, потеряв квартиру, свое уютное гнездышко, бегая по милициям, друзьям, министерствам культуры пытался выплыть, выстоять, победить. Везде отмахивались, - Вы же сами квартиру продали, Вы же сами деньги положили в банк, а что же Вы хотите. Банк коммерческий, у него есть право лопнуть. А Вован хотел жить. Жить, пожалуйста, живите, мы - то не возражаем - смотрели банкиры ему прямо в глаза. Мы не виноваты - это страна у нас такая.
Его последний друг, мальчик с прекрасной фигурой атлета, повадками дипломата, с шелковистыми волосами и сиреневыми глазами, сразу же потерял к Вовану интерес. Уехал в Питер и забыл, что это он его надоумил продавать квартиру, чтобы поехать в Москву или Питер, поближе к столичной богеме. И отключил свой телефон.
Последняя надежда растаяла там, в Багаевке, когда, поздней осенью, простуженный, глухо кашляющий, он постучался к единственному родному по крови человеку, своей племяннице. Ирочка по профессии была фармацевтом, работала в сельской аптеке. В детстве, когда дядя Вова приезжал к ним в гости, хвасталась подружкам, что ее крестный артист театра кукол. Румяная, улыбающаяся и какая та постоянно счастливая. Она всегда, во всякий приезд, бросалась к дяде на шею. В ДК после спектакля она врывалась за кулисы, чмокала его в щеку и дарила букетик цветов. Приехав после десятилетки в Ростов поступать в медучилище в одном платишке, она улетела, как на крыльях в родную Багаевку, модно одетой, с подкрученными локонами волос, в общем королевой красоты. Вован всю учебу одевал племянницу, как куклу, помогал деньгами.
Теперь она всматривалась в темноту проема, куталась в шаль, ломала брови, ни проронив ни слова на его "Здравствуйте", прошлепала босыми ногами за занавеску, шептала мужу так громко, что Вован покрывался капельками пота от услышанного.
- Приехал видишь, деньги прогулял, квартиру просрал. Вспомнил о родстве. Ну, так, что я ему теперь. Видать просится пожить. Иди ему скажи, что у нас маленький ребенок. Что СПИД гуляет, нам не надо в доме гомосексуалистов.
Вован выскочил тогда от них, как ошпаренный. Последняя ниточка для него оборвалась.
Лежа на бабкиной перине, он ни как не мог уснуть. Шорохи, какие то не ясные всхлипы, вздохи блуждали по дому. Ленное дуновение домашнего тепла от печки закачало панцирную сетку кровати, тихая волна пухового одеяла накрыла деда с головой, и он унесся в мир снов.
Ему снился дворик на Чехова, когда он был еще мальчишкой босоногим. Мама пришла во сне, посидела у изголовья, погладила по кудрям. Потом набежали из театра, требовали сознаться, зачем Наташку замочил. Вован не соглашался. Мотал головой.
- Не я это, и все! - твердо стоял он на своем. Тогда пришел Геннадий Семенович Александров, по прозвищу Гоша Жид, и, похвалив Вована за находчивость, милостиво разрешил взять его фамилию и носить ее, только без глупостей, почему-то добавил он и подмигнул Вовану. Хитро так подмигнул.
- Какие в моем возрасте глупости, - обиделся старик и проснулся.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Бабка уже копошилась на кухне, жарила яичницу на сале и луке.
После завтрака, вышли в огород, который тянулся до самой речушки. За речкой, иссушенное сальскими ветрами разнотравье, толи дикая степь, толи покинутая, когда-то распаханная целина. Без конца и без края. На огороде тоже всё бобылем заросло. Запустенье. Тут на краю ойкумены и сговорились.
Вот оно счастье-то. Десять соток земли. Хатенка. О-хо-хо! Солнышко пробивало серую муть. Повздыхали оба. Рядом ленилась река, облизывая не крутые бережка.
- Я вот, что забыла у Вас давеча спросить Геннадий Семенович. Женатый Вы или вдовый?
- Не женат я. Так уж вышло. Не успел.
- Ага,- почему-то удовлетворенно покачала головой Евдокия Семеновна,- Значит один.
- Совсем.
- Ну, это ладно, можно и поправить,- кивнула, сморщив носик и смешно зажмурившись, старуха
Муторное оказывается, это дело оформлять куплю-продажу. Поездка в район, потом в Ростов, который от чего - то показался ему почти чужим, потом опять в район. Нотариальная контора, какие-то подписи, бумажки, квитанции, сверки документов окончательно выжали соки из Вована. А тут еще, затертый паспорт Александрова жег карман. Но все прошло как по маслу. Ни кто не усомнился, то, что паспорт не его. Сколько было разных передряг, где неприятность воспринимал как данность, пинок в живот, как необходимость бытия, а ежемесячную пенсию, как награду за унижения и собачий быт. Но, наконец, это все было позади. Одна только мысль грела душу.
- Отныне я нелегал, ушел на такое дно, что кто меня помнил и те забудут. Кто теперь вспомнит, что был такой идиотик, всю жизнь пробегавший с куклой в руке за ширмой, не скопивший ни рубля, потерявший однокомнатную квартиру, брошенный всеми за то, что удовольствия были особого рода, мальчики приходили и уходили, иногда даже прихватывая его добро. Но он их всех прощал. По утрам, только становилось чуть горько от всего этого. Когда внутри все сегодня болело, то, что вчера пело. Всё оказывалось низостью, когда еще вчера это называлось - любовь. Все в квартире было разброшено, порвано и загажено. Тогда он быстренько вылизывал все, он любил чистоту и порядок, отглаживал перед зеркалом свое похмельное лицо, наводил блеск на все свои перышки и бежал в театр. Он всю жизнь веровал, что нужен театру, и что без сцены, кулис, софитов нет ни какой для него жизни. И самое главное, как и любой даже самый захудалый артист, он считал, что он у театра первенец. Первый и единственный!
И вот теперь всё в прошлом! Все окончательно и бесповоротно. Умер Владимир Сергеевич Будков, лишь один, только один человек знает, что он не на небесах, а жив. Это кассир сбербанка, где пенсия ему по прежнему капает.
Ах, как томительны были эти часы, как долго тянулся этот день, когда, наконец, в обтертой сутолочной нотариальной конторке ему подписали купчую. Бабка разрыдалась, будто хоронила мертвяка. Внучке тут же в темном коридорчике перекочевали бандитские доллары, а Вован почувствовал себя на верху блаженства. Кто бы мог подумать, что он бомжара позорный становится домовладельцем. Конечно же ни кто. Внучка пересчитав деньги, тут же умчалась в Ростов, пообещав прислать машину за бабкой и ее нехитрым скарбом. И притом строго настрого наказав, больше трех узлов не вязать, а то Юрок, муж внучки, будет злиться. Добирались обратно на попутке.
Новоявленный домовладелец сидел на покосившимися, с подгнившими кое-где половицами, крылечке, хмурился на садившееся за околицу неяркое солнце, смоктал сигаретку "Наша Марка"; да прислушивался к охам и ахам бабки. Та вязала узлы с пожитками. Конечно, ему было жаль её. А, посмотрев на внучку, многоопытный Вован с горечью подумал, что сживут они со свету старуху. Уж больно хищно пересчитала эти треклятые зеленые внучка, уж больно безапелляционно отчитывала бабку, грозилась пожечь, ежели какую гадость приволочет из деревни.
- Эка невидаль у нас в Ростове все твои тряпки. Мы тебя оденем на свой манер.
- Щас,- думал Вован, - видать в гроб вы её и нарядите.
- Вы вот, что Евдокия Мироновна, если того, не очень у Вас получится в Ростове, Вы приезжайте сюда в свой дом. Места то всем хватит.
- Спасибо милый. У самой сердце разрывается. С одной стороны понимаю, правнучка бесхозная, ну кто же поможет, а с другой стороны боязно - то как. Очень страшно.
- А Вы теперь не бойтесь. Знайте, что одно комната Ваша.
- Божий ты человек, Геннадий Семенович. Дай Бог тебе здоровья, отблагодарит он тебя, за такие слова. Низкий тебе поклон,- Евдокия Мироновна опять залилась слезами, - Пойду-ка я к подруженьке своей Лидочке, попрощаюсь.
Ушла.
Смеркалось. Установилась такая тишь и благодать, что Вован как упер свою хребтину в дверной косяк, так и сидел, зажмурившись, замерев, будто боясь кого вспугнуть.
Петушиное пение, осторожное коровье мычание, словно стесняются, отметил тот про себя, все приводило сердце старика в неописуемый восторг.
- Эх, мне бы еще кого понянчить,- вздохнул он, - Да где ж взять внуков. Вот кота и собаку заведу, это уж точно, - мечтал он, - Жизнь только, только началась. И подсолнухов по насажаю весной. Куплю мольберт и начну рисовать желтые подсолнухи, как Ван Гог.
Прибежала Евдокия Мироновна, разрумянившаяся с веселыми глазками. Чуткий нос Вована уловил от неё запашок самогонки.
- Вы вот, что Геннадий Семенович, - не очень связно начала она, - Подруга моя учительница, между прочим, на пенсии. Именины у неё, знаете, есть день рождения, а есть именины, по церковному. А мы празднуем. Обязательно! Вот не составите компанию, нам а?
- Так неудобно же, мне.
- А Лидочка говорит, давайте познакомимся, что ж он будет по хутору ходить. Никого, не зная. Ни у кого про здоровье не спросить. Ни с кем, словом не перебросится. А так ...,- бабка выжидательно уставилась на старика, - Хучь здороваться будет с кем.
- И то верно.
Когда вышли на улицу, в небе зажглась первая звезда. Оба подняли глаза и посмотрели на неё. И обоим показалось, что они не старик со старухой, а парень с девушкой. Так им показалось в сумерках, такое у них у обоих , было состояние души. Евдокия Мироновна оттого, что нашла потенциального жениха для своей подруженьки, а Вован, оттого, что обрел свой угол. И так им было хорошо. Просто замечательно. По дороге заскочили в магазинчик, где старик купил бутылку шампанского и коробку конфет.
Продавщица улыбалась как то загадочно. От чего бабка покраснела.
-Полина! Чего ж ты! Уезжаю я. Вот новый хозяин моего домишки, - и опять расплакалась.
Неужели, это я? Удивлялся старик. Покупаю благородные напитки и сладости? Иду в гости, не откуда - то, а из своего дома, да еще по приглашению. Фантастика!
На душе было удивительно хорошо. И вот через десять минут они уже стучались в ставни густо окрашенного синей краской, деревянного домика. Хотя стучатся, было и не обязательно, хозяйский пес, верный своей службе, прозвонил давно еще на подступах, как гости свернули в нужный переулок и рвался из кожи вон, чтобы предупредить, не пустить и если надо загрызть. Впрочем, грозного окрика хватило, чтобы он примолк, и завилял хвостом. Вован с Евдокией оказались в хате. Встретила их толстая, претолстая, но необыкновенно живая и подвижная хозяюшка.
Эк ты жопа с ушками. Так то и не бывает, - удивлялся много чего повидавший Вован.
И вправду Лидия Ефимовна, как она сразу и представилась, была форм неординарных, а проще говоря, не бывалых. Коротенькие, толстенькие ножки, одетые в вязанные красные носки ( такие же носки были у Евдокии Мироновны) держали тело, состоящее из толстущей попы, выпирающих из цветной кофты двух дынь грудей, к которым так, без шеи и была прилажена голова, с хитрющими и веселыми глазками, носиком сливкой и яркими улыбающимися, как-то по - монолизовски плутовскими губками. Ручки с пальчиками-сардельками сновали вдоль тела, теребили фартучек, летали у лиц гостей, совершали какие то магические па и будто жили своей независимой от хозяйки жизнью.
Вован подслеповато оглядел убранство залы. Думка примостилась между окон, фортепьяно с незакрытой крышкой, матово поблескивало пожелтевшими, будто прокуренными зубами клавиш, книжные полки, подпирали остальные стены, заклеенные дешевенькими, порядком выцветшими обоями. Жилище принадлежало явно сельским интеллигентам, везде, где это было только возможно, лежали книги. Это были и солидные тома, в дорогих обложках, с золотым тиснением и издания по проще. Книг было так, много, что старик сначала не увидел самого главного. Посреди комнаты под старым абажуром, который еле теплился сороковатной лампочкой, стоял заставленный деревенской снедью, стол - мечта Гаргантюа и Пантагрюэля. Давненько Вован не видывал такие столы. Было тут от чего остолбенеть. Вован с нескрываемым любопытством наблюдал, как хозяйка продолжала таскать на стол тарелки, судочки и блюда. Мимоходом жужжа, что-то себе под нос.
Все, что находилось в комнате, тихонько позванивало, попискивало и подрагивало под её тяжелой поступью.
Вырвав из рук Вована бутылочку шампанского и коробку конфет, Лидия Ефимовна с проворством удивительным для ее комплекции, стала стягивать со старика кожаную куртку и при этом тараторить, так быстро, что Вовану осталось только вставлять в её пулеметные очереди, свои одинокие выстрелы, такие как , - Да или нет,- смотря по обстоятельства.
Это она тараторит потому, что волнуется, - шептала в ухо старика Евдокия Мироновна и опять, почему-то заговорщицки улыбалась.
А тем временем, хозяйка, усадила за стол гостей и перечисляя гастрономические чудеса своего стола, ловко откупорила сама бутылку и разлила по высоким хрустальным фужерам искрящееся шампанское.
- Вот, пока не произнесли тост за знакомство, прошу вас, гости дорогие, отведать заливного язычка, блинчики с мясом, селедочку под шубой, или вот рыбки по-корейски, называется "Хе". Или сома жареного бросьте на тарелочку, Яков Михайлович поймал, мой сосед, или уточи кусочек или свининки жареной с хрустящей корочкой, на прошлой неделе её бедняжку закололи. Жалко, свинка была как родная. Накладывайте, накладывайте - продолжала тараторить она.
-А, вот капустка квашенная и багаевский огурчик - хрустит так, что слюнки у всех, наши огурчики вся Россия знает, первейшая закусь, а вот оливье с крабовыми палочками, грибочки под сметанкой и с чесночком, на той неделе грибочки покупала в нашем магазине. Или вот паштетик, сама делала, на хлебушек намажьте. Погодите, я вам сама и намажу.
Вован не мог смотреть на все это без восторга, так ему хотелось откусить, отломить, отчекрыжить и проглотить всю эту гастрономию.
А Лидия Ефимовна вдохновенно продолжала.
- Вот яички под майонезом и сыром, морковка корейская, рыбка фаршированная, не скажу чем, но очень вкусно. Попробуйте!
-Ну-с , значит со знакомством. - старик сглотнул слюну и чуть пригубил шампанского.
- Лидочка, - взмолилась Евдокия Мироновна,- все съедим, не мучай ты человека. Давай-ка выпьем лучше за тебя моя родная, наша именинница! За твои шестнадцать лет Ефимовна, - и бабки, как-то по-девчоночьи захихикали.
- Шампанское это хорошо, Геннадий Семенович, а вот такое у Вас в Ростове, вы и не пивали наверняка. Между первой и второй перерывчик небольшой, так говаривал Калигула - Лидия Ефимовна достала из под стола огромнейшую бутылку с мерцающей на свету жидкостью, - Самогонка - вот, что лечит душу донского казака. Вы у нас случаем не казак?
Старик мотнул головой.
-Сочувствующий.
-Вот это любо, что не примазывается! - подружки переглянулись. - А то у нас любят, чуть, что нашивать себе голубые лампасы.
- Геннадий Семенович, мы с моей лучшей подругой уже выпили за встречу и, за разлуку. А сейчас пьем с Вами за мой день, знаете, сколько мне стукнуло недавно? А. что тут скрывать! Молодая я еще... семьдесят два мне!, - Лидия Ефимовна разлила в те же фужеры самогона, - Ну с, - а за Вами, гостюшка мой дорогой, тост в честь меня. Скажите?
Вован оттер салфеткой рот. Привстал. Бабки вопросительно уставились на него. По всему видать, что для них это был очень торжественный момент.
- Я поднимаю этот фужер,- начал Вован не спеша, подыскивая слова,- я поднимаю этот полный фужер народного напитка, чистого, как слеза ребенка, за самое дорогое, что есть у каждого из нас. И хотя это дорогое у каждого своё, даже в этом разном угадываемся мы все, потому что к превеликому счастью мы очутились на этой планете вместе. Я хочу выпить за жизнь, во всех её проявлениях и то, что вчера казалось сумеречным, сегодня оказалось солнечным зайчиком. Что такое шестьдесят четыре - это только цифры, а что я вижу? А наблюдаю я здесь! - тут он немножечко споткнулся, повел рукой плавно - Что в этом доме даже мухи могут захлебнуться слюной.
Бабки захихикали, замахали руками, мол, хватит, достаточно. Но старик заерепенился, замотал головой.
- Нет! Нет! Хочу сказать несколько слов о хозяйке...
Вован почувствовал, что его понесло. Когда-то он был записной тамада. Поглядывая на разомлевших старух, ему хотелось просто крикнуть,- Девчонки, как мне повезло, когда я уже думал, что конец!- а вместо этого, он стал перечислять все добродетели скрытые и явные нынешней именинницы. И делал это он от души, от всего сердца.
Обе согласно кивали головой, так мол, так. И чувствуя, что попал в такт, он продолжал с большим усердием.
- Вся обстановка в доме предполагает, что хозяйка необыкновенно умна, музыкальна и грациозна.
Тут старухи расчувствовались и прослезились.
- Ну, это Вы хватили Геннадий Семенович.
- Ничего я не хватил. Хорошего человека должно быть много. Я с удовольствием пью за любезную Лидию Ефимовну.
-Ну-ка! До дна! - именинница властно поднесла к губам свой бокал и испытывающем строгим взором посмотрела в сторону старика.
- Ну, орлица! - восхищенно произнесла подружка -и опережая всех, первая опрокинула фужер.
Все сделали тоже самое. Огненная жидкость пошла по сусекам, перехватила дыхание и приятной горячей волной достигла желудка.
- Геннадий Семенович, Вы знаете, кто моя подруга по профессии? Она историк. Всю жизнь здесь в школе преподавала. Скольких детишек в свет вывела. Пока школа не умерла.
-Как, так школа умерла? - старик задержал вилку у рта с колыхающимся покрытым легкой испариной куском холодца.
-Так детки, кончились. Ни кто, же сейчас не рожает. Уже третий год, как школу и закрыли. А какая у меня подруженька была вчилка.
Вот вы спросите: "В каком году умер Тутанхамон?", она Вам скажет. Скажешь Лидочка?
- Не скажу.
- Почему?
- Это военная тайна.
- Ну, Ефимовна. Скажи. А еще она танцы народов мира ставила, в нашем Доме Культуры. С детишками! Ага! Ну как Махмут Эсембаев. Даже в Ростов ездили на конкурсы разные. Грамоты получали. Какое было время, батюшки!
Именинница скромно потупила глазки.
- Чего, теперь-то вспоминать! Ох, не о том мы, не о том. Ну-ка гостюшка, наливай!
Закуски было так много, а деду было так, хорошо, как не было уже много-много лет.
Пили за проданные хоромы, за подруженьку, за уходящую осень, за Октябрьскую революцию, дружбу и любовь.
Вечер удался. Всё уже струилось и дрожало, потолок, то приближался, то удалялся, пол иногда уходил из под ног и всем уже казалось, что они на палубе огромного корабля, который, несмотря на шторм, идет, накреняясь то в одну сторону, то в другую в одну ему неведомую гавань.
- А не устроить ли нам танцы! - Встрепенулась именинница, когда тосты на время иссякли.- Или вот, что! Я вам сейчас сама станцую.
Она вынесла из спаленки проигрыватель, поставила заветную, видимо приготовленную заранее пластинку.
Вовану показалось, что он присутствует на съемках Индийского фильма, так завораживающе разлилась мелодия по комнате. Так волнующе был приглушен свет. Туловище его ни как не хотело принять подобающую позу и сидеть ровно, старикашка облокотился на краешек стола уже не чувствуя, что локоть находится в тарелке. Причем в соседской. Впрочем, этого ни кто не заметил.
Лидия Ефимовна, ничуть не стесняясь своих габаритов
стала какими-то неуловимыми плавными переходами от одного движения к другому, танцевать индийский танец, да так что от этих волнообразных движений её тела опять стали тихонько позвякивать в буфете стопки, а легкое покачивание слоноподобного корпуса, с притопом, хозяйской ножки заставило тревожно двигаться из стороны в сторону стоявшие на телевизоре ушки антенны.
- Вот тебе и манипури,- щурился Вован от восторга, эдакая донская пастушка, - Небось, ждет, чтобы я запел заунывную песнь любовной неги. Фигушки - лучше поем еще чего. Голодные годы бомжевания, давали о себе знать. Старик не прекращал поглощать яства на столе. Впрочем, делал это по возможности деликатно, когда танцующая поворачивалась к нему спиной. Правда, уже не вилкой, а рукой, запихивая скоренько в рот и не очень-то пережевывая.
- А теперь будем вместе танцевать старинный немецкий танец - Алеманда.- именница чуть запыхавшись, переставила пластинку.
- Але, чего?- старик чуть не поперхнулся.
- Я говорю, Алеманда.
-Согласен.- кивнул тот в ответ и замертво упал с табуретки с недоеденной котлетой в руке.
.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Открыв глаза, старик никак не мог сообразить, где он. Ему казалось, что находится на облачке, а не на воздушной, набитой гусиным пухом перине, на которой он бездыханно возлежал. Тела он не чувствовал, лишь голова разламывалась на части. Хотелось пить. Попробовав приподняться, он почувствовал, что земной шар крутится вокруг своей оси в пространстве космоса и вместе с ним голова продолжала это кружение. Упав опять в объятия перины, он уставился на лампочку, висевшую над кроватью, лампочка тоже чуть покружилась и наконец, остановилась. Судя по струящему мягкому свету из окна, было уже далеко за полдень. Стояла такая тишина, что ему на мгновение показалось, что он оглох.
-Боже ты мой, надо же было так накушаться, что телеса не слушаются тебя.- прошептал, еле шевеля губами Вован.
Срам то какой! Корил он себя.
Тут у изголовья появилась, румяная, гладко причесанная Лидия Ефимовна. Она перекрестилась на образа.
-Слава тебе Господи! Проснулись, Батюшка! А мы тут переволновались. Евдокия Мироновна укатила в Ростов вся в слезах. - тараторила она, без умолку. - Это я во всем виновата. Вы-то житель городской, вот и того, не убереглись! А мы то старые дуры.... Ну, как вы Геннадий Семенович. Может рассольчику. Или арбузика соленого. Я живо.
И она с проворностью гиппопотама кинулась на кухоньку.
Старик осторожно скинул ноги с кровати. И увидел тазик с булькотней. Его тут же перевернуло наизнанку.
-Это ничего! - пропела вернувшаяся хозяйка, задвигая тазик ногой под кровать-Это у нас такая деревенская пища. Она не сразу к душе, вам городским. Ничего по обвыкнетесь!
Лидия Ефимовна протянула стаканчик с мутной жидкостью.
-Рассольчик. Хлебаните. Теперь бы еще чарочку.
Старика от слова чарочка замутило и завертело опять. И очнулся он опять уже ближе к вечеру. Выполз на этот раз сам.
-Вот и хорошо, - пропела обрадовано Лидия Ефимовна.- Сейчас чаек поставлю. С вареньицем малиновым. С медком. Попотчую Вас. И как наперво народитесь. А еще бы в баньку Вас, к племяннице моей Анюте. Своей-то бани у меня нет, так, что мы завсегда у неё лечимся. Вот и Вас сводить, попарить можжевеловым или дубовым веничком. Чтобы с потом всё вышло. В воскресенье и сходим.
-Мне бы домой, к себе - простонал насупившись старик, привалившись к дверному косяку.
-Домой уж завтра. - решительно, даже строго заявила хозяйка.- Такого я Вас и не отпущу. Вы, это и не думайте. Оклемаетесь. И ладненько. Тогда и ступайте с Богом.
Чаевничали долго. До седьмого пота. Старикашка был, конечно, слаб, но уже подтрунивал над собой.
-Это я с радости. Давненько я так душевно не сидел.
Вспомнили Евдокию Мироновну, как она там, в Ростове, у внучки.
-Тяжело ей будет. -Вован покрутил головой, - видать по всему, внучке более деньги нужны, она то церемонится не будет.
-Эх, уж нынешняя молодежь.- Лидия Семеновна согласно закивала головой - Нет тебе ни уважения, ни почитания, ни чего! Так еще и показывают, по телевизору как там у них всё это бывает. Тьфу, срамота одна! Я из-за этого и телевизор то не смотрю. Кто у них теперь Господь? Деньги. Кто у них теперь кумир? Кто украл больше. Ладно. Мы-то уйдем. Туда.- она ткнула пальчиком вверх. - Все уйдем. Но уйдем с обидой!
А вот. Сказали бы старикам: "Молитесь вы своим богам ". Мы бы и молились... Это как в танцах, у них свои танцы, пусть танцуют. А у нас свои. Мы то все больше вальсок, да фокстрот предпочитаем. А они... как в Африке, всё больше бедрами. Ну, это ничего. Я согласная. Так бы параллельно и жили, они своё, мы своё! Вот уважили бы они стариков и Господь им стократно бы все приумножил. И им почет и уважение, владейте всем, ведь вы молодые, а мы вроде как на закат.
Дня два старик не выползал из своей обители. И не то что бы шибко болел, после именин, просто наслаждался жизнью. Жарил картошку, которую милостиво, оставила ему Евдокия Мироновна, чаёвничал, бродил по двору, укрывший под навесом курил сигаретку, за сигареткой и всё мечтал о весне. На третий день опять потеплело, прохудившееся ноябрьское небо, до этого постреливавшее мерзлой снежной шрапнелью, теперь изливалось потоками воды, малюсенькая речушка, жившая прямо за огородом проснувшись, вспучилась, глухо урчала, тащила, что не попадя в низовья, к Дону, разоряя то, что находилось у её берегов.
Евдокия Мироновна не солгала, крыша, и правда окончательно прохудилась, дала течь. Вода, мутными каплями плямкала в тазики, заботливо подставленными стариком. Капель вырисовывалась в какую-то немудрящую мелодию, которая преследовала Вована по всему дому.
Подставив стремянку к стенке дома, под моросящим непрерывным дождем, с непокрытой головой, старик пытался подсунуть лист ржавого железа, который нашел в убогой, норовящей завалится сараюшке.
Тут до его чуткого уха донесся шум натужно работающего мотора, так как в его переулочке его дом был один жилой, стало быть, ехали к нему. Сердечко ёкнуло, старик бросил лист железа, скоренько спустился вниз и замер за углом. Хлопнула дверца автомобиля, скрипнула калитка, кто - то, по раскисшей от дождя дорожке, чертыхаясь пробирался к крылечку. Вован опасливо выглянул из-за укрытия. У порога стоял высокий, чуть толстоватый мужчина, одетый вполне прилично. По городскому. В черное дорогое, но явно поношенное драповое полупальто, черную фетровую, чуть мятую шляпу, с блестящей атласной лентой. Он только, что намеревался постучать в дверь. Старик его опередил.
-Вам кого? Евдокию Мироновну, так, она съехала. Я новый хозяин.
Пришелец спустился с крылечка под струи дождя.
Вован осмелев приблизился к незнакомцу. Лицо у того было чуть плосковатое, татарское, но доброе. Глаза были чуть прищурены, скорее всего, от близорукости.
-Видите ли...-визитер достал сигарету и закурил. -дело в том, что...
-Что это мы под дождем-то мокнем - заходите... - перебил его Вован, решив, что приехали или с администрации хутора или страховщики. Евдокия Семеновна предупреждала, что шляются они, по три раза на день.
Он достал из буфета, купчую, паспорт и доверчиво протянул гостю.
-Видите ли- незнакомец нерешительно озирался в полутьме, - мне нужен Александров Геннадий Семенович...
-Так, вот же я.- Вован ткнул свой пальцем в паспорт.
Открыв его незнакомец долго вглядывался, перелистывая странички.
-Точно Вы?
У Вована пополз холодок по спине - он нерешительно кивнул.
-А то как же.
И тут случилось неожиданное, гость отбросил документы схватил старика за шею своими пальцами и стал душить. Приговаривая с придыханием.
-Так это ты Геннадий Семенович! Так это ты Александров? Как же я тебя сразу не узнал, не разглядел. А ты, что же меня-то, тоже не признаешь.
Старик что-то блеял в ответ и уже начал хрипеть от удушья, когда хватка вокруг горла чуть ослабла, а потом и вовсе шею отпустили. Вован свалился под ноги гостя кулем. Тот наклонился над ним.
-Папаня! Ну, что не узнал родного сына?
-Какого сына? - старик испуганно пытался отползти от супостата.
-Где паспорт взял мерзавец - взревел гость. Лицо его налилось, покраснело и из доброго интеллигента он превратился в злого басурмана.- Мерин ты уссурийский! Я, Александров Виталлий Геннадьевич, что память отшибло. Сына не узнаешь?
Старик скукожился. Глаза его забегали, он понял, что в очередной раз влип. Он встал на колени перед гостем, широко перекрестился.
-Умер, Ваш папаша Виталлий Геннадьевич. У меня на руках умер. Похоронен на кладбище в Ростове, а я, значит, живу за него. Простите меня старика.
-Умер! - визитер сморщился, по его плоскому лицу из глаз полились слезы. Он сел на приступочек, закрыл голову руками и разрыдался как ребенок. Бормоча себе под нос:
- Это я во всем виноват.
Наконец успокоившись, он повернулся к старику. Тот, ойкая и постанывая, переместился на табурет. Смиренно ожидая своей участи.
-Как это случилось? - взгляд сынка Гоши Жида опять приобрел кажущуюся доброту и спокойствие.
-А я и не знал, что у него есть сын, - старик вздохнул, - он-то мне говорил, что не осталось у него родных. Как же так случилось, что при таком сыне, папаша Ваш в бомжах перебивался.
-Да!Да! Это я виноват. Я догадывался. Я писал ему, да письма не доходили. Адресат выбыл. Но я не предполагал, что так всё плохо! Господи! Как же это случилось.
-Вот! - старик аж вздрогнул, что-то вспомнив - Я сейчас!
Он на ватных, подгибающихся ногах метнулся в комнатенку, там из под матраса достал, картонную коробочку, в которой хранилось, все, что касалось его жизни. Достав оттуда порядком замусоленные, сложенные вчетверо листки бумаги, протянул их последовавшему за ним гостю.
-Вот! Это его - Гоши! -тут он споткнулся поймав недоуменный взгляд визитера.
Дед потупил взгляд, благодаря себя ,за то, что у него не слетела с языка полная кличка Гоши - Жид. Кто его знает, как к этому отнесся бы его сын.
-Это мы его так про меж себя звали. - пояснил он.
-Да, да - откликнулся тот, нетерпеливо развернул ветхие листочки и стал читать, неизвестно для чего и для кого составленную его папашей биографию.
Воцарилась гнетущая тишина, сынок читал, так долго, шевеля толстыми губами, возвращаясь несколько раз к началу, будто бы хотел выучить текст наизусть. На лбу у него выступила испарина и он шумно, тяжело дыша, вытирал пот.