Мы сидим в этой старой, сдвинутой Москве на своем несчастном 19 этаже вот уже час, а ее все нет. Мокрый ветер дует в хлопающее окно, и кто бы не поленился закрыть дверь, чтобы вино в бокалах не волновалось и не расходилось розовой волной от одного хрустального края к другому. Два нигерийца, несчастные поэты, нашедшие приют в моем двухкомнатном ковчеге, медленно чокались, раз за разом неся в своих сильных черных руках благородный хрусталь навстречу друг другу. В спальне, раскинув ноги, лежал с листком бумаги чемпион мира по боям без правил, человек со странным именем и не менее странными притязаниями на мир благородной поэзии, Пабло Боло Янг.
Поляк Ежи все гнал про свои путешествия через полюс холода. Новый приятель сумасшедшего Щечинца Алекс просто слушал, он был из новой породы - тихий, но очень взрывной. Оба валялись на полу, над ними стоял я со своими гантелями, что доставляло парням массу неудобств, особенно когда я резко отрывался, бросал эту железную тягомотину в сторону и принимался расспрашивать: как на Камчатке? на Аляске не перестроили церковь у Нома? как дела в славной Польше, как там Анджей? оставил свое литературное бродяжничество?
- Да, как я его не уговарьИвал опять рваньуть на мотоциклах до Магадана - море, бабы, баня! Нет! Осьел в Щечине надолго - не забывает хлопать по заднИце свою юную Еву, сидит в свОей недавно открытой автомастЕрской уже год и работАет, работАет. Но от меня он не скроет своей тоски по славнОму бродяжничЕству! Когда мы прощались, стояли у моря, я видел сльёзы... Он не спрьячет.
Мне внезапно стало жаль всех бродяг, что вынуждены были бросить свою страсть. Скольких таких я видел. И ни один не мог скрыть своей жгущей самое сердце тоски при воспоминаниях о пережитом. С Анджеем я недавно говорил по телефону.
- Помнишь, как мы встретились там, в горах, на юге Алтая? Два двинутых скалолаза. А потом нашли дом лесника и баню. Славная была ночка! Старик, я недавно закончил книгу о том путешествии!
- Это бьыло замечтатЕльно! Повьерь, я скоро освобОжусь и приеду к тьебе и мы поедем снова!
Но я знаю, что пройдет еще несколько месяцев, он женится, потом дети. Напишет письмо: "вот я недавно летал отдыхать во Флориду, было здорово, потрясающе здорово, старик!" Но я прочитаю между строк: здесь все слишком хорошо, нет того драйва, здесь ты не стопоришься, умирая от голода на постели из веток, и здесь никогда не заплачешь при виде неземной красоты, который ты достиг без всяких там самолетов, сам, через испытания, боль и страх!
И как я благодарен Ежику за то, что он в свои 40 не оставил страсть к путешествиям.
А сейчас у нас на носу новое приключение!
Она придет в полночь- эту мысль я умело внушил друзьям, этой мыслью я тешил себя. Слышите, бродяги: Алекс вчера трахал нашу нимфу! Она отдалась ему! Вы! Любви, вот чего вам нужно. Белым и черным. Черным больше. Недавно они читали мне стихи Уолта Уитмена. Здорово получалось - чувства белого сынишки фермера исходили из черных уст прожженных бродяг. Вчера я чуть не надрал их политкорректные задницы за то, что они утверждали, что Лоуэлл гораздо интереснее Крили. Я выбрал для спора благодатное поле американской поэзии, ибо русская, классическая, осточертела мне еще в школе. Там думают за тебя, кто лучше, а кто хуже, говаривала мне мать, и не суйся, куда тебя не просят. Но мне если говорят, Пушкин- это да! Лермонтов - ах! Ахматова - вот так! а поэзия битников - извращение, я тут же начинаю думать. Не смейте засирать мой мозг тем, что интересно вам! Единственный человек, которому я хотел бы, чтобы нравились те же стихи, что и мне, - это моя любимая...
А эта девушка, наша славная нимфа, которая вдохновляет всех нас, она придет в полночь - это я умело вдолбил в головы своим друзьям. Славный выйдет фильм! Видеокамера еще валяется на полу. Крепко держу в руках штангу - она выскальзывает из мокрых ладоней, мне жарко и невыносимо больно в кистях. Женщины любят силу. Пабло в соседней комнате думает по-другому - сила у него неимоверная, осталось накачать мозги. Ну а что лучше сочинения стихов для развития интеллектуальных данных?! Уже второй раз взрываются невидимые соседи и стучат во все трубы, что соединяют наши квартиры под убойную итальянскую музыку! Ежи из Польши бегает по квартире в одних трусах и совершает демонстративную схватку с каждым стулом и креслом и даже диваном, которые встречаются на его пути. Вот так, вот так я накажу ее! Ав-ав-ав-ав-ав! У-У-У-У-У! Больше всех злился Ежик. Однажды в театре наша нимфа разделась и оделась перед ним, и он до сих пор считает это намеком на более серьезные отношения. Он провожал ее, как дурак, из театра, как будто всех нас не существует! Бывший философ, актер-мим, человек покинувший навсегда свой дом, но с палаткой, оборудованной по последнему слову технику, наш Ежи(к), вот уже седьмую ночь с неизменным польским ударением скрашивал бессонные ночи в моей квартире рассказами о всевозможных женских прелестях всех народностей, населяющих необъятную Азию. Вьетнамки? О, вьетнамки из дворца Тхай Хоа! Безжалостный язык солнца слизывал с портиков расплесканное вино, а песок отмели Ароматной реки тщетно впитывал в себя пену реки, не знающей границ. Дальше упрямая "река" вливалась в Меконг и шла окучивать города и деревни всего Индокитая. Все эти воспоминания о любви поляка и вьетнамской (лаосской, тайской, мандалайской) девушки сначала будоражат, но потом, уходя на север к нашим бурятским, тувинским, якутским паралитичкам усыпляют лучше всякого снотворного! Разгорячается, потом полночи нянчит свои воспоминания о бесподобной Талдо Балдыбердыевой! А потом, когда раздается добрый негритянский храп, вдруг замолкает на минуту, оскорбленный до глубины души таким свинством, и начинает отчаянно материться. Рядом валяется Алекс, его не вставляют ни мои штанги, ни вино, распиваемое африканцами, ни крики из спальни, возвещающие об очередной только что завершенной вирше поэта-спортсмена Боло. А все мы! Несчастные придурки! Да, все хотят заполучить это тело, но я один отдаю себе отчет в том, что никто ее не получит. Я сознательно затеял эту игру, чтобы побегать и поснимать с видеокамерой разгоряченных парней. Пабло считал игру законченной и поэтому валялся в кровати, развесив свои могучие ноги. Сначала она пойдет в спальню, он прочитает ей свои последние стихи - и дело сделано! Его она больше всех уважает и сдастся без стрема. Камера медленно ползет вдоль огромных мышц Пабло, в панораму уже влезают открытые мощные челюсти- "мы ее накажем", говорят они! Ха-ха-ха - громкий смех. Я оборачиваюсь назад, как Хома Брут, надо мной сверкают белки глаз моих черных товарищей по игре - они изрядно выпили. Let's go! Я веду их в свой зал к гантелям. Sasha, we will do it! She wants to get us! В обьектив камеры попадают мускулистые черные руки с гантелями, потом выделывающие невероятные па ноги. Двое сбежавших из криминальной столицы мира - Лагоса дипломированных экономиста-авантюриста, проезжающих через Россию транзитом в Германию и застрявших в Москве. Уже жившие в Нью-Йорке два года, испытавшие на себе нищету и роскошь мегаполиса, враз потерявшие все деньги в этой ужасной России, из которой они мечтают убраться каждый божий день, и нашедшие в моей квартире творческий рай и свободу, за исключением тирании в моем лице - ну это на случай мытья полов, чистки туалета, ванной, окон, площадки перед лифтом... Заметьте - все на добровольных условиях! Ну, ребятам, прямо скажу, особо деваться некуда - русского они не знают, а здесь и правда весело - все время трутся какие-то музыканты, спортсмены (я сам мастер спорта по боксу, поэтому ребята просто вынуждены меня уважать), поэты, не стесняющиеся читать свои стихи, даже когда снизу кто-то громко храпит. Итак, черные руки раздуваются неимоверно от поднятия гантелей, и я уже кричу: вы сошли с ума, какого черта, вы же раздавите все живое! Звонок! Телефон. Хватаю трубку- это Дэвид, мой сосед, шведский журналист.
-Hej! Vad gör du? Vi kan promenera om vill du. Привет. Чем занимаешься?
-Vi dansar o dricker vin! Мы танцуем и пьем вино.
- Oj-Oj! О-ё-ёй!
- Kom till ! Заходи к нам!
- O! Nej tack ! Jag ska inte sova hela natten igen! О, нет! Я опять всю ночь не буду спать!
- Jag har slutit min berättelse om dessa skit nazisterna. Я закончил рассказ об этих сраных нацистах.
- O! Kan du skicka till mig! Отправь мне!
- Imorgon när vi spelar volleyball. Завтра на волейболе передам листы.
- O! Vi vill sätta det i svenska tidnigen. Меня как раз спрашивают о русском нацизме.
Ok, det betyder att jag kan få pengar! Значит, они заплатят!
Ja ! Förstås ! Конечно!
- Vi ses imorgon volleyball ! Tr ä na din h ö ger hand ! Увидимся завтра! Тренируй правую!
- Hejdå! Пока!
Я быстро делаю пометки в своем рассказе о том, как затеял драку за черного парня на марше несогласных и меня засадили в ОМОНовский ПАЗик. Менты пытались унизить меня своим зловонным расизмом. Там всем на все насрать! Но у меня абсолютная демократия и политкорректность!
Рядом танцуют в паре Ежик с Сержем, от хохота дрожат стены. В стену раздается стук: заткнитесь, вы там, сейчас придут соседи. Сошедшие с рельс Ежик с Сержем врываются в ритме танго в спальню, Боло Янг силится встать, чтобы схватиь за задницу одного из негодяев, но тут же валится назад с ужасным стоном: сломанное в бою три месяца назад плечо не дает ощущения полной свободы. Несчастный. Я предупреждал его, что нельзя перед боем не вылезать из постели и менять женщин. Ведь сам жил два года в Японии: месяц перед боем никаких женщин, ни грамма алкоголя - только тренировки с утра до вечера! Сам на своей шкуре испытал воздействие дзен-буддистских практик еще в разведшколе, островах Миямото и в квартире нашего общего тренера, бывшего разведчика Далатской резидентуры во Вьетнаме.
Подъем!
Звонок! Я знаю, кому он принадлежит! Незаметно прячу под рубаху видеокамеру, кричу: "приготовьтесь!" и бегу открывать дверь. Вообще я планировал увидеть сестру Лизабет из расположенного неподалеку прихода баптистов-пятидесятников. Я пригласил ее так поздно, уверив, что раньше меня дома не застать. Ха-ха-ха, вот будет весело - ведь парни ждут точно не ее, а нашу прелестную нимфу! И наша баптистка сейчас увидит такой сраный разврат! Разверзнутся небеса! А там!.. Нет, не может быть! В глазок я увидел огромную морду и рядом мордашку поменьше. Это превзошло все мои ожидания: на пороге стоял громадный мужик и рядом с ним наша маленькая, завитая, как болонка, соседка. Обычно я не люблю думать, когда все происходит вот так. Потому что каждая мысль лишь опускает тебя в безнадежную пропасть. К черту все! Открываю дверь. Товарищ по подъезду без промедления протягивает руку к моей шее, я хватаю ее собачьим зажимом, и в таком захвате мы медленно приближаемся, подталкиваемые соседкой, к двери моей квартиры. Все происходит бесшумно. Дверь приоткрывается, из глубины коридора доносятся голоса моих друзей, исполняющих хором Like a virgin (похожая на девственницу). Наконец, она со скрипом открывается совсем, и моим соседям предстает нехилая картина: Пабло, повернутый к нам спиной совсем без одежды, дирижирующий хором из Ежика, двух африканцев и Алекса. Хор, по крайней мере, был в трусах! У всех на глазах повязки - по плану они должны были окружить нашу нимфу и наброситься на нее! Хорошо, что мы не зашли! Мужик ослабил хватку, я, воспользовавшись замешательством, скрутил ему руки и вывел из кармана. Соседка закричала, как сумасшедшая, и уже за закрытой дверью грозилась вызвать стражей порядка и кричала, кричала, обидевшись на такой разврат! Ее никто, к счастью, не слышал. Я все-таки достал камеру и заснял часть танца. Когда песня закончилась, я снял с них повязки и затолкал в комнату. Африканцы чуть в штаны не наложили: у них нет регистрации! Через полчаса в дверь принялись названивать, но мы, приняв это за обещанный приход славной милиции, затаились и, допивая вино, лишь посмеивались.
Это была не милиция. Черт подери! На следующее утро я увидел сидящую и спящую у порога нашу ненаглядную нимфу. Я позвал всех. Мы стояли: ужасные дикари, я презираю вас! Мы любовались красотой линий ее лица, а она сидела, прислонившись к оливковой стене и так мило, чудесно мило спала. Что за ночь! Мы все сошли с ума! А сейчас! Наша милая нимфа, оказывается, мы не можем думать о тебе плохо. Мы все верим в то, что Алекс вероломно соврал, ты, ты просто не способна на такое. Angel - произнес тихо негр Уча. Пабло осторожно, чтобы не разбудить (но все-таки скривившись от боли в плече), взял ее на руки, Ежик расстелил постель, и мы, накрыв ее одеялом, еще долго стояли, а потом чуть не подрались - кому выходить последним. Ладно, первым вышел Пабло. Поэзия осталась лежать на кровати. Я взял ручку, вставил ее в свое потрепанное лицо, пожевал немного и принялся писать...