Рындин Акварель 9
О его см...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  
  
  
  акварель [евгений рындин акварель] О его смерти узнал я только через две недели и не очень удивился: этого следовало ожидать. Удивительнее было бы знать, что, не появляясь здесь с нового года, он всё ещё здравствует.
   Увезли его без особых уговоров и это могло означать лишь то, что он окончательно обессилел.
   Болезни мучили его непрерывно и, страшась больничной койки, он предпочитал страдать, ослабляя боли доступными средствами. Иногда утешался тем, что пережил своих свестников и что Боженька не отыскал его в зарослях давно запущеной малины, решив исправлять свою вину жесткими щипками, что ничуть не лучше.
  
   И у тех, кто ещё мог повозражать "старушке", оснований радоваться тоже было не много: их больным глазам оказалось не под силу пересчитать оставшихся и это настораживало не меньше. "Ладно, - соглашались они, - уж как-нибудь."
  
   Вот и меня всё меньше тянуло сюда: никакие прелести природы не пробуждали соблазнов, а аграрные успехи не порождали удовольствия. Я искал равноценную замену и тому и другому, находил, но как-то получалось так, что найденная замена в силу легкой доступности теряла свою ценность. А с потерей ценности терялся смысл.
   И однажды я необдуманно проехал мимо своей повертки. Сделав же пару оборотов педали, остановился, не в силах противиться инстинкту. Остановка, правда, была недолгой, я вновь забрался в седло и медленно ускоряясь, покатил прочь, в беспросветное будущее.
  
   Дагестанец.
   Покупаю у него орехи. Грецкие. Чуть подороже, чем в Магните, зато свежие. Свежайшие. Один раз проверил на честность. Честный.
   И мы уже здороваемся.
   Я не представляю как можно заработать на орехах, но не пытаю его своим любопытством. Зато узнал, что на постое он у какой-то девицы деревенской. И всё их устраивает. Может быть, даже женятся.
   - Баранов-то режешь? - шучусь я.
   - Режу, - легко отвечает он.
   - А-а... как же?
   Он смеется:
   - Вместе и режем.
  
   Хочу спросить о мечети, но не решаюсь: и так уж наспрашивал лишнего. Да что мечеть в конце-концов?! Родится у них джигит, может быть даже с кинжалом: есть от кого обороняться: неделю назад какой-то местный амбал изгнал моего торговца орехами с насиженного места, взамен выставив на прилавок своё гнилье.
  
   Абсолютных истин нет и быть не может, а утверждающий противное - лжец, хотя и чистосердечный чаще всего.
   Но есть локальные истины.
   Для меня абсолютная истина в полезности морковки для моих глаз и моего кишечника. Мой товарищ, человек верующий, сносит эту мою истинность в плоскость Веры. "Ты поверил, - говорит он, - и Вера тебя мило обманывает". И тут же объявляет ложным действие моркови на его организм. "Я несколько раз проверил," - говорит он.
   Меня его слова мало отрезвляют, более того, я пытаюсь расширить пространство истинности до тех пределов, в которых мои доказательства смогут быть аксиомальными. Пока, правда, не удается.
   А вообще говоря, я постоянно лгу: лгал вчера, лгу сейчас и, знаю, буду лгать завтра. Оправданием этому может быть только истинность заблуждений: я лгу инстинктивно, бессмысленно, убеждаясь в лживости только по прошествии времени. Действительно, человек, обладающий неоспоримым талантом землекопа, будет копать, несмотря ни на что, с тайной надеждой докопаться до золотого песка. Так, вероятно, и я, не имея сил остановить своё графоманство, будут изрекать ложные истины, опираясь на пару действительных истин, якобы мною доказанных. Но, к счастью, я никого не пытаюсь переубедить или сделать своим адептом, мне достаточно уже того, что своей писаниной я даю читателю возможность, опровергая меня, разглядеть свою задремавшую в суете проблем умозрительность.
   Моя же умозрительность настраивает меня только на то, чтобы предельно отказаться от всякого сопротивления обстоятельствам внешнего по отношению ко мне мира, не проявлять ни в чем никакой активности, терпеливо ждать решительных мер со стороны того, кто сильнее меня, безропотно подчиняться этим мерам, никак не оправдываясь, никак не выказывая своего недовольства, а лишь удивляясь и выражая удивление робкими сентенциями самому себе.
   И конечно, продолжать верить в существование абсолютной истины.
  
  Эта трусливая собачонка.
   Ещё издали заметив меня прячется. Но спрятавшись, выжидает пока я повернусь к ней спиной, тихо подкрадывается и кусает меня за ногу. Укусив же, спокойно направляется за угощением к открытому окну столовки.
   Приходится носить с собой палочку, а голени оборачивать щитками.
   Иногда плотный камушек пробует догнать убегающую тварь, но укоры совести оказываются проворнее и камушек летит мимо.
  
   Вдруг захотелось радости.
   Уже то, что чувствую себя - радость, но этого мало. Решил сходить взять денег в банке. Сходил, взял, но сами по себе... Пошел с деньгами в супермаркет. Огромный зал, всего полно. Ходил-ходил...
   Говорят, Сократ, попав в супермаркет, якобы сказал: "...какая радость, что мне всего этого не нужно!" Может быть, слова другие, подтвердить некому, но думаю, что так. И я ничего не купил, решив согласиться с Сократом, и что лучше будет эту радость, имею в виду деньги, принести домой вместо колбасы, которую, в принципе, за свои деньги не ем.
   Дома сел в кресло, стал складывать и считать. Радости чуть прибыло, но так, чтобы... Включил телевизор, а там, оказывается, футбол. Я и забыл про это. Стал смотреть, болеть: проиграют наши или нет. С Ирландией.
   Проиграли!
   Вот это радость! Теперь достаточно. Пошел с радости выпил кофе. Тоже радость, но... на ночь? Это, пожалуй, с лишком.
  
   Он математик, профессор. Теперь уже "был". Видно как она жалеет: "Все удивлялись, - говорит, - у него нельзя было выиграть". "В преферанс?" - не разжимая губ вяло интересуюсь я. "Нет, - одними глазами отвечает она, - в домино".
  
  ;Доминошники колотили фишками по столу и зло матерились; остальные в нетерпении тупо смотрели и молчали. Вокруг стола ходили голодные голуби и ждали кто бы чего выбросил. Всем было скучно.
  Land Cruiser перегородил дорогу, пришлось отклониться вправо и под ветвью старой березы сильно пригнуться к рулю. Надо бы понервничать, но не получилось.
  Дождя не обещали, а небо топорщилось тучами. Спешил, боялся не успеть доделать вчерашнее.
  Девица с мобильником детской коляской сбила грузовик. Дура.
  
  Шел купить китайскую терку для морковки за полтораста, зачем-то купил соковыжималку Moulinex за полторатыщ.
  Ужинать не стал.
  
  Веселые ребята, давно чего-то не были.
   Я им и окна распахнул и ключ в двери оставил, а не идут.
   Прошлый раз заходили, на диванчике полежали, на мандолине поиграли, но и всё: никаких разрушений или варварства. Так, взяли на чердаке пилу циркулярную, да электрорубанок, видать, строить чего-то собрались. Но больше ничего. Была там плита газовая - не пригодилась. Сын говорит, что была ещё шлифмашина, но я чего-то не помню, может и была.
   Одно у них не получилось: решили дверь закрыть изнутри, ну, как бы, от других, а вылезти в окно. А окно-то им не закрыть на шпингалет, его ветром и разбило. Но это мелочь!
   А так, веселые ребята. Давно чего-то не были.
  
   Вечером-то попрохладнее.
   Растягиваю удовольствие, лениво переставляя ноги. Велосипед индиферентно тащится рядом, вцепившись в мою руку. Лесная лорога неровная, пыльная, кеды иногда просто утопают в теплом песке, но мы вышагиваем как два донкихота бессмысленно и безнадежно, довольствуясь одной лишь сущностью самой жизни.
   Машины здесь редки, тем не менее, мы не отказываем в помощи змеенышу, неловкими движениями преодолевающему колеи, ретироваться за обочину: мало ли что, итак вся дорога усеяна неудачливыми ползунами.
   В нетерпении однообразия проникаюсь идеей изменения жизненных ритмов: словно бы новое время - новые лица, новые сюжеты, новые идеи... Лишь недавно приспособившись к обжигающему холоду скрытого утренней тенью асфальта, теперь не знаю как избавиться от ещё более обжигающих лучей вечернего солнца, останавливаясь чуть ли не под каждой ольховой ветвью.
   Но красных штанов знакомой грибницы избежать не удалось. Пути наши уже не пересекутся и я издали приветствую её:
   - Как дела? - кричу, не скрывая удовольствия.
   - Нормально! - охотно отзывается моя "подруга" и широко улыбается, не стесняясь морщинами.
  
  Самое скверное в моем существовании - осознание своей неспособности сказть вслух хотя бы ещё что-нибудь. Я давно смирился с тем, что всё возможное мною нарисовано и что каждая новая попытка к этому будет только повторением, чего я боюсь больше, чем откровенной пассивности. Но словесная эквилибристика кажется мне лишь недавно начатой, всего лишь попыткой и что просто надо много-много работать, чтобы наконец найти самого себя в этой сфере. Но попытки идут, а ожидаемого не случается.
   Я прекрасно понимаю, что придумать ничего нельзя, что озарение есть дар Божий, но ведь Бога можно просить. И я прошу, отстраняясь от всех соблазнов; я прошу, скрываясь в лесных чащах; я прошу, отключив все связи с миром. Но у просьб моих не по масштабу коротенькие крылышки и они, просьбы, до Бога не долетают. И тогда я плачу и свой плач упаковываю в слова.
   "Какие-то рассказы у тебя печальные," - говорит Леонид.
   И я, соглашаясь с ним, молча вздыхаю.
  
   Я болею.
   Хотя никаких болей не чувствую.
   А должен чувствовать: пару недель назад разрезали меня вдоль живота сверху донизу, чего-то лишнее там искали. А чего во мне искать, если при моем-то росте вес мой всего щестьдесят килограмм? Но, говорят, нашли. Ну, это ладно. А почему я ничего не чувствую после вчерашнего похода по-пластунски до дачи? А это, ведь, пятнадцать км. И ничего. Только сразу плюхнулся на диван, подложив под пятки пару подушек, и уже не чувствую.
   Но я все-же болею.
   "Я болею," - ещё тогда, предупреждая досрочную выписку, говорил я доктору, руки которого, сопровождаемые легкой ухмылкой губ, покачивали бумажки с результатами моих анализов.
   "Я болею," - говорю я Алексею, который упрекает меня за невозможность дозвониться. "Зачем ты отключаешь телефон?" - сердится он и, кроме как: "я болею", ничего услышать не может.
   Илья вздумал вдруг чинить крышу и без меня ему скучно. Он врач, он понимает что я болею, но крыша-то протекает. "Ты поаккуратней!" - предупреждает он меня, посылая на самый край карниза за забытым им молотком. "Не бойся, - говорю я, - тут не высоко". И тогда он убеждает меня в том, что я больной человек, что операция... Я внимаю его предостережениям и осторожно скребу ногтями шершавую щетину руберойда, подкрадываясь к молотку.
   Я действительно болею.
   По семи раз на дню жую только булку с сыром, стараясь при этом убедить собственную чувственность в невозможности стоять у плиты над какой-то кашей или ещё чем-то. И опять аргумент всё тот же - "болею". И ничего, всё сходит с рук.
   Спасает одно-единственное: когда я поправлюсь я тут же расскажу об этом своему доктору-спасителю; я не буду ползти туда, куда можно доехать велосипедом; я сам позвоню Алексею и продемонстрирую свою готовность к дальним поездкам каким-нибудь заковыристым предложением; и Илья, оказавшись на своей крыше, чтобы продолжить ремонт, вдруг увидит...
  
  Но сохраняется какое-то странное чувство, что поправиться...
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"