Порой в жизни талантливых художников бывает такой душевный упадок, когда смелая кисть их в течение нескольких недель и даже месяцев не касается полотна, а мысли напоминают нестройный хоровод зловещих призраков. Вначале неутомимый служитель искусства утешает себя мыслью о том, что ему недостает настроения и богатых впечатлений, способствующих творчеству, но вскоре его начинают одолевать сомнения, и возникает тревога за судьбу своего таланта. Через год отсутствие картин некогда нашумевшего художника служит предметом насмешек и сожалений строгих ценителей искусства, и, наконец, о нем совсем забывают, а трагедия потерянного таланта становится сугубо личной.
Подобная история случилась в 1826 году с известным парижским художником Анри де Ланнелем, за короткий срок снискавшим у публики славу благодаря своим смелым картинам, отличавшимся непринужденностью и новаторством и обеспечившим ему ренту в девяносто пять тысяч франков, роскошный особняк у площади Этуаль и покровительство графини де Лавиет, в салоне которой виконт де Ланнель проводил время, свободное от работы. Здесь он каждый раз с притворным вниманием выслушивал однообразные сплетни и надоедливые воскурения фимиам его неоспоримому таланту, со скучающим видом вникал в суть светских анекдотов, смеялся над долгими нравоучительными рассуждениями просвещенных до крайности умов. В салоне графини художник блистал своим неиссякаемым остроумием, фатовским щегольством и прирожденными способностями к различным видам искусства, которые выражались в том, что он недурно сочинял экспромты, импровизировал на фортепьяно и мог буквально за одну минуту воспроизвести на память внешность любого из встреченных им когда-либо людей, не говоря уж о его замечательных картинах, каждый год появлявшихся в салоне академистов. Поэтому, судя по поверхностному поведению Анри де Ланнеля, мнение о нем было разное: одни считали его щеголем, мотом и даже опасным по своим взглядам человеком, другие ценили в нем дар художника, изящный ум и красноречие, а графиня де Лавиет снисходительно полагала, что так должно быть в его двадцать четыре года.
У Анри было тяжелое детство и юность: отец его, богатый дворянин, после прихода к власти Бонапарта тайно вернулся во Францию, воевал в рядах наполеоновской армии и впоследствии оказался в числе тех бесстрашных воинов, которые были расстреляны картечью в конце битвы при Ватерлоо, не желая сдаться на милость победителя; мать его, с которой он жил в Англии, вскоре умерла от воспаления легких, не перенеся суровый климат, непривычный для южанки, и Анри остался один. Сыну отъявленного бонапартиста нелегко было найти какую-нибудь работу по возвращении на родину. Но ему улыбнулось счастье: он попал в мастерскую одного известного пейзажиста, старого друга его отца. Этот художник и открыл необыкновенный талант Анри к живописи. Прошло пять лет, и де Ланнель оказался предметом восхищения скучающей послереставрационной аристократии и членов Академии, выставки которых нечасто радовали картины, чем-либо выделяющиеся среди числа других полотен. Теперь ему, вознесенному на гребне славы, нашедшему достойное место в обществе, имеющему деньги, связи и независимость, уже никто не мог напомнить, что его отец был командиром драгунского полка в войсках маленького капрала, дерзнувшего завоевать весь мир. Но и теперь, пожиная плоды своей славы, Анри никогда не оставлял мысли о работе, и каждая неудача жестоко отзывалась в его сердце, становилось предметом длительного анализа и мучительных раздумий.
Обычно вдохновение приходило к нему ночью. Тогда Анри вставал и бодрым шагом, полный новых замыслов, шёл в свою мастерскую, где не только рабочий стол, но даже пол был завален многочисленными эскизами его будущих картин, а вдоль стен теснились еще незаконченные полотна, прикрытые разноцветными драпировками. Художник зажигал свечи, садился в кресло и долго размышлял, наслаждаясь живительной прохладой ночного города. Затем он неожиданно брался за грифель и быстрыми уверенными движениями руки делал несколько набросков на первом попавшемся листе бумаги...
Четыре года назад Анри создал свою лучшую картину "Пир Суллы", благодаря которой он завоевал успех у публики. Эта замечательная работа художника представляла собой большое полотно, на переднем плане которого был изображен широкий пиршественный стол, заваленный всевозможными яствами. В глубине комнаты, на фоне пурпуровой занавески, величественно стоял гордый Сулла. В правой руке он держал большой хрустальный кубок, наполненный пенящимся вином, и с высокомерным, презрительным выражением лица, покрытого золотушной сыпью, смотрел на пьяных гостей, жадно набросившихся на еду.
В последующие годы художником было написано несколько картин, включая великолепное полотно, изображавшее парижский Нотр-Дам в сумерках. Над последним творением - "Убийство Цезаря" Анри де Ланнель работал уже четыре месяца, но существенных сдвигов еще не было, так как в последнее время он чувствовал некоторую усталость и разбросанность мыслей.
И все же после долгих бессонных ночей, проведенных за работой, ему удалось в общих чертах изобразить Брута и остальных заговорщиков, но главная фигура его картины, Юлий Цезарь, у него определенно не выходила: смутно он представлял себе то, что ему хотелось нарисовать - порывистое, исполненное отчаяния движение императора, пытающегося вырваться из кольца окружающих его врагов, взгляд, полный ненависти и укора, взгляд, заставляющий Брута в ужасе отшатнуться от него - однако, при первых же мазках рука художника теряла уверенность, мысли путались, и он, чувствуя, как обрывается связь воображения его с реальным воплощением, отбрасывал кисть и уходил из мастерской с тем, чтобы через день вернуться и вновь испытать горечь неудачи.
Конечно, все это вызвало некоторую тревогу у Анри де Ланнеля, но первое время он старался не отдавать себе в этом отчета и, припоминая подобные случаи, происшедшие с другими художниками, успокаивал себя мыслью о том, что он просто не досыпает и слишком устает от пустой болтовни в салоне графини де Лавиет.
Прошло еще полтора месяца, и неожиданное событие приблизило печальную развязку этой истории.
В мрачном, гнетущем состоянии проснулся Анри де Ланнель в то утро. Солнце слепило ему глаза. Задвигая шторы, художник рассеянно посмотрел в распахнутое окно и, увидев чернеющую внизу мостовую и пролетающие по ней экипажи, вспомнил только что приснившийся ему страшный сон. Раньше он не верил всяким предсказаниям и приметам, но сейчас то, что предвиделось ему минуту назад, поразило его ум и заставило содрогнуться.
Снилось ему, будто укрылся он в нише, снаружи высокого здания, обхватив статую нимфы. Внизу мелькают роскошные экипажи, цилиндры и модные шляпки прохожих, и никто не замечает его. До крыши осталось каких-то три фута. Преодолев инстинктивную боязнь высоты, он уверенно ставит правую ногу на последний спасительный каменный уступ, находит точку опоры и перемещает на нее тяжесть своего тела. Затем, крепко держась за гипсовую руку статуи, он осторожно приподнимает ногу, и вдруг гладкий каменный выступ уходит из-под него. Несколько секунд отчаянной борьбы, последнее усилие, и Анри разжимает онемевшие пальцы... Навстречу ему с невероятной быстротой мчатся черные камни брусчатки и напуганная, шарахнувшаяся в стороны толпа.
Воскресив в памяти подробности этого сна, Анри почувствовал вдруг, как глубокая, щемящая сердце тоска овладела им. "И гибель твоя не дремлет", - лишь сейчас вспомнил художник то, что он прочитал несколько дней назад на случайно открытой странице "Нового завета", подаренного ему графиней; и ужасная мысль о том, что он растратил свой необыкновенный талант в сутолоке богемной жизни и стоит на краю разверзшейся пропасти, промелькнула у него в голове.
Но против всесильной судьбы ничего не сделаешь. Через два часа, желая отвлечься от пессимистических мыслей, Анри де Ланнель в модном фраке и белых перчатках появился в салоне г-жи де Лавиет. Медленно приближался он к графине сквозь толпу многочисленных гостей: плодовитых писателей, полных мрачного сарказма критиков, молчаливых портретистов и разговорчивых поэтов. До него долетали обрывки парижских новостей, хвалебные отклики на роман Луи Деффрие и новую критическую статью Франсуа Дестена, о которой, кстати, с самого утра говорили во всем высшем свете. Художник невольно поморщился и дал себе слово впредь не появляться в этой тоскливой обстановке. Кивнув головой нескольким знакомым, он подошел к графине и высокому господину с сединой, который стоял близ нее. Наклонившись к протянутой ему руке, художник сказал несколько заученных любезностей, после чего был представлен незнакомцу.
Граф д'Аксеньёль, дипломат и страстный любитель живописи и музыки, только что вернулся из Италии, однако его увлекательный рассказ о нравах миланцев и певице Джудите Паста не интересовали графиню. В продолжение этой беседы художник заметил, как г-жа де Лавиет пристально всматривается в его лицо, словно не решаясь сказать что-то важное и, очевидно, малоприятное для него.
- Анри, - обратилась она к нему, наконец, - в последнее время вы сильно изменились. Что происходит с вами? Говорят, вы совсем перестали рисовать, по крайней мере, мы уже давно не видели ваших картин. Вы больны, недосыпаете? Или еще одна очаровательная примадонна заняла ваши мысли, мой мальчик?
Графиня всегда принимала деятельное участие во всех делах художника, и он ценил ее дружбу, но сейчас эти покровительственные нотки в ее голосе и то, что она так безыскусно обращает в скуку слова, затрагивающие его до глубины души, вывели Анри из себя.
- Нет, я просто устал, - холодно ответил он. - Извините, графиня. Сегодня у меня много работы, и поэтому я покину вас раньше обычного.
В это мгновение граф д'Аксеньёль наклонился к нему и произнес тихим голосом:
- Сударь, в Италии я купил две чудесных картины, и я хотел бы воспользоваться вашим расположением ко мне. Я буду чрезвычайно обязан вам, если вы покажете мне какую-нибудь из ваших работ.
- С удовольствием, граф, вот моя визитная карточка, медленно проговорил Анри; губы его лихорадочно задрожали, в глазах появилась какая-то страшная решимость. - Я буду ждать вас завтра, в полдень, и вы увидите мою последнюю картину.
С этими словами он раскланялся с графиней и д'Аксеньёлем и вышел из залы. В соседней комнате он увидел группу литераторов и художников, оживленно беседующих между собой. При виде него они замолчали, насмешливо переглянувшись. Анри перехватил взгляд одного из портретистов, с которым он был знаком по Парижской Академии, и спросил, придав своему голосу нотки беспечности:
- Бертран, так о чем же все-таки пишет Франсуа Дестен? Критикует пейзажиста Редьё. Но он талантливый художник, правда, он молод, и это, вероятно, заставляет неутомимого Дестена, подобно Зоилу, придираться к каждой мелочи в его картинах. Не так ли?
- Нет, - холодно усмехнулся Бертран Вердье словам художника о Редьё, девятнадцатилетнем живописце, который был его другом. - Прочтите, пожалуйста, эту статью, отмеченную красным карандашом. Надеюсь, она вас заинтересует.
Тон голоса его и выражение лиц собеседников поразили Анри. Какая-то сжимающая сердце тревога мгновенно овладела им. Он взял из рук Бертрана газету и медленно опустился в кресло, стоявшее у окна.
Первое, что бросилось ему в глаза в статье Дестена, было следующее:
"В последнее время мы не видели картин известного художника Анри де Ланнеля, творца "Пира Суллы" и 'Самоубийства Антония'. О своих планах на будущее он говорит туманно и неопределенно. Надо заметить, что в последних картинах г-на де Ланнеля не было такого блеска, как четыре года назад, сюжеты его стали чересчур однообразными, а пристрастие к античным темам слишком навязчивым. В эту область живописи он уже не может внести ничего нового. Даже члены Академии заметили некую безликость героев его последних картин. А бесчисленные технические ошибки и даже мало похожая на этого художника неумелость и своего рода неуверенность в изображении деталей вызывают удивление у многих ценителей искусства. Еще совсем недавно Анри де Ланнель считался виртуозом, а теперь в его произведениях мы все чаще сталкиваемся с чертами самого обыкновенного дилетантства. Он еще молод, но, увы, зенит его славы давно прошел. По всей вероятности, г-н де Ланнель скоро совсем отойдет от живописи, если он не захочет, конечно, служить мишенью для насмешек истинных знатоков и любителей искусства..."
Анри оторвался от газетной колонки и услышал за своею спиною шепот и сдавленный смех. С шумом отодвинув от себя столик, он встал и пошел к выходу, не глядя на литераторов и художников, окруживших его. В дверях Анри де Ланнель столкнулся с Редьё, молодым человеком приятной наружности. Порывистым движением юноша остановил его:
- Вы читали статью Дестена? Это клевета, злобная клевета и ложь... Вы должны попросить у него удовлетворения!
- Оставьте меня, дорогой Редьё, ради бога оставьте! - воскликнул Анри и выбежал из комнаты.
Дома художник поднялся в свой кабинет и позвал слугу.
- Жозеф, эту ночь я буду работать в мастерской. Завтра не беспокойте меня до полудня. Если придет граф д'Аксеньёль или Редьё, проводите их на третий этаж.
После долгого раздумья художник, наконец, принял окончательное решение. Поднявшись в мастерскую, Анри долго просматривал эскизы, лежащие на столе, затем встал, прошелся по комнате и, разыскав среди палитр и кистей длинный клинок с узким лезвием, одним взмахом руки рассек полотно, изображавшее убийство Цезаря...
На следующий день, точно в двенадцать, граф д'Аксеньёль остановил лошадей у ворот особняка де Ланнеля и, выйдя из экипажа, повстречал Редьё, с которым вчера его познакомила г-жа де Лавиет. Молодой художник с волнением заговорил об Анри, и они вместе вошли в дом. Жозеф остановил их в дверях, но д'Аксеньёль показал ему визитную карточку де Ланнеля.
- Извините, граф, господин предупреждал меня о вашем приходе. Он ждет в мастерской.
В комнате художника, куда вошли Редьё, д'Аксеньёль и Жозеф, было темно. Из-за плотных занавесок, закрывавших окна, пробивался с улицы тусклый свет. Внезапно Редьё споткнулся о чье-то неподвижное тело, распростертое посреди мастерской, и вскрикнул от ужаса.
Слуга отдернул шторы, и изумленному взору гостей предстал ужасный вид. На полу, возле большой картины, прикрытой зеленой материей, лежало навзничь тело художника. Лицо его, перекошенное судорогой, было покрыто мертвенной бледностью. Повсюду стояли изрезанные ножом картины; куски холста стелились по полу, а все эскизы и наброски были обращены в кучу пепла, рассыпанного по столу. В воздухе ощущался запах какого-то ядовитого вещества.
Граф д'Аксеньёль, окинув взглядом комнату, подошел к единственному уцелевшему полотну, которое стояло посреди неё, и резким движением отдернул зеленую материю. Редьё, со слезами осматривавший труп художника, вскочил с места и воскликнул в порыве удивления и восторга.
Перед ними было... большое прямоугольное зеркало, которое полностью отражало комнату: тело Анри, распростертое на полу, разорванные холсты, кучу пепла на столе и даже фигуру графа д'Аксеньёля, находившегося в трех шагах от него.
- Но ведь это обыкновенное зеркало, - сказал граф, посмотрев с недоумением на плачущего юношу.
- Зеркало! - воскликнул Редьё и легким движением провел по нему рукою.
На белой перчатке остались следы еще не высохшей краски.
(1971-1973, новелла написана в возрасте 13 лет; задумывалась как начало романа, концовка добавлена через два года)