Рыж Лидия Алексеевна : другие произведения.

Любишь? Счастлива?

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Лирическая повесть. Героиня влюбляется в начальника, вдвое старше ее самой, и все, казалось бы, идет хорошо...

Л. Рыж

"Любишь? Счастлива?.."

Повесть

Посвящается любимому мужу,

без которого эта повесть, как и моя жизнь,

могла бы не сложиться

Не плачь.

Вся жизнь не больше, чем повод,

И эта боль - она не больше, чем повод

Для новых строчек и нот...

И. Богушевская

   ***
   Сентябрь в том году выдался на удивление теплым. Листья желтели медленно, словно не желая прощаться со временем своего зеленого царствования...
   Вообще у природы средней полосы России есть интересная особенность: ноябрь или, скажем, февраль тянутся будто бы бесконечно. Наступления теплого сезона мы ждем, начиная с первых дней осени (хотя, вру: пожалуй, наиболее явственно это проявляется сразу после встречи нового года) - и только радостно жарим первый майский шашлык, как обнаруживается, что календарь вновь предательски готовит диверсию в виде отчетливых признаков приближения холодов... Весь год каким-то фантастическим образом сводится то к подготовке к лету, то к его проводам: сначала планирование дачных мероприятий и отпусков, затем переезд в город с возвращениями по выходным для срочного завершения начатых дел.
   К сожалению, так нередко происходит и в жизни: многие, особенно женщины, всю свою юность проводят в ожидании светлого всепоглощающего чувства - ох уж эта любовь! - затем (зачастую ненадолго) бросаются в него, как в омут, с головой, - после чего начинается затяжной период всевозможных рефлексий и разбора былых полетов.
   А бабий век, увы, подобен скоротечной весне. Столько подростковых надежд выпестовано, столько планов загадывается на долгожданное взросление... И среди вороха бесчисленных ожиданий не всегда удается заметить тот самый сиреневый цветочек о пяти лепестках, вдохнуть полной грудью ароматы жасмина и шиповника - некогда! Все бегом! Все надо успеть, ведь столько всего намечтали! А время меж тем не ждет, оно беспощадно движется вперед своей неслышной, но очень явственной поступью. И вот уже сад, еще вчера брызжущий в глаза своей буйной яркой зеленью, встречает первые пожелтевшие листочки...
   - А не спеть ли мне песню?.. - ошалев, почти вслух подумала Люба, впервые увидев человека, с которым ей нужно было обсудить вопрос о получении данных для последующей обработки. Она только окончила институт по основной специальности, без проблем поступила в аспирантуру на родной кафедре и планировала через пару лет защитить диссертацию. Но возникли трудности с материалами: их нужно было добывать самостоятельно. Ее научная руководительница Ирина Ивановна дала ей контакты некоего Александра Ивановича Светлова, сказав, что в его геохимической лаборатории рады студентам и там можно здорово набраться опыта. Да, не по профилю. Но, по большому счету, для начинающего программиста там кладезь информации. И программным обеспечением надо было кому-то заниматься...
   Светлов предложил ей приехать к нему в НИИ через три дня - поговорить. Она и прие­хала - рассчитывая просто пообщаться о возможных перспекти­вах ее косвенного участия (вернее даже - наблюдения) в дея­тельности лаборатории. А попала на самое настоящее собеседо­вание. Потому что, как обнаружилось несколько позже, Шуре Светлову поступил звонок от Ирины Ивановны Жгутович: "К тебе хорошая девочка придет - возьми на работу".
   Люба, мягко сказать, не особенно обрадовалась такому по­вороту событий. На работу она устраиваться не планировала, к профильным расспросам готова не была. К тому же, ей пришлось какое-то вре­мя дожидаться Светлова в его кабинете, куда ее радушно при­гласила его сотрудница, бывшая любина сокурсница.
   Когда Александр влетел в комнату, Люба ни на секунду не могла предположить, что это ее потенциальный работодатель - скорее она приняла его за местного рабочего (здание НИИ как раз ремонтировалось). Энергичный дядька, очень похожий на музыканта Сергея Чигракова, примерно одних с ним лет, тот же небрежно завязанный хвост... (собственно, это и послужило основанием для любиного песенного восклицания). Одетый более чем неофициально - черные потертые джинсы, старая кожаная куртка, футболка с каким-то выгоревшим рисунком. В довершение впечатления он скинул кроссовки с носками и шустро переобулся, оставшись в спортивных босоножках буквально - на босу ногу. Это, конечно, произвело неизгладимое впечатление само по себе. А потом, когда он стал резво расспрашивать Любу о делах, напрямую связанных с лабораторными проектами, она внезапно поняла, что этот феномен и есть - местное начальство...
   Ответив на все вопросы с изрядным напряжением фантазии (непросто соотнести задачи геохимии с программированием), Люба попрощалась с будущими колле­гами и вышла из кабинета. "Чиж" Александр последовал за ней на лестницу. Небрежно откинув назад выбившуюся из хвоста темную с проседью прядь (цвет "перец с солью", - машинально отметила она про себя), он вопросительно взглянул на девушку:
  -- Я провожу?
   Она очень удивилась, но возражать не стала. Еще во время собеседования Люба отметила, что "двойник Чижа" отличается от оригинала цветом глаз: у Светлова, в отличие от музыканта, они были водянисто-серыми. Общение с ним не доставляло ей дискомфорта, разве что немного озадачивало. Примерно на полпути к метро Александр остановился.
  -- Прости, дальше проводить не смогу: надо бежать обратно, там рабочий вопрос горит...
   Люба подумала было, что уже устала удивляться, но, как оказа­лось, ошиблась.
  -- Люба, я все понимаю: красивой женщине нужны деньги. Я го­тов платить.
   Удивление утратило скрытую форму, обернувшись непроиз­вольным восклицанием.
  -- В каком смысле?? - она поперхнулась этим вопросом.
   Она искренне не понимала, как ей реагировать на эти слова: это шутка? Если нет - о чем вообще идет речь? За что он собирает­ся ей платить, да еще с таким недвусмысленным предисловием к этому обещанию?
  -- Я беру тебя на работу. Раз или два в неделю - как у тебя будет получаться. Программа как таковая у нас есть, ее написали с полгода назад. Но использовать пока не можем: еще отлаживать и отлаживать. Либо написать новую, если это окажется проще. Посильную помощь в разъяснении происходящего с точки зрения нашей науки я готов оказать. Согласна?
  -- Александр Иванович...
  -- Шура, - отрезал он.
  -- Угу, - растерянно кивнула Люба, - в смысле, наверно, я по­думаю. Скорее да, чем нет, - ухмыльнулась, невольно процитировав любимый роман Юрия Полякова.
  -- Все тогда. До пятницы! - и он бодро побежал в обратном направлении.
   Люба была ошарашена. Он был почти вдвое старше, но подобную манеру общения она наблюдала, пожалуй, впервые. На нее часто обращали внимание мужчины, но все они вели себя принципиально иначе... К тому же, по идее, он теперь являлся ее непосредствен­ным начальником. Пуркуа бы и не па, - решила она про себя, - надо попробовать. Материалы там явно есть. Диссертацию-то надо писать... А там разберемся, надо оно мне или нет. Пока под юбку не полез, - скептически хмыкнула она про себя, - остальное не суть важно. Определимся по ходу пьесы, как говорится.
   Навела про него справки. Мнение общих знакомых относитель­но личности Шуры Светлова являлось неоднозначным, но в целом, все же скорее положительным. Увлечения его были известны широкой общественности: наука, водный туризм, рок-музыка. Бывший байкер. Набор интересный, как ни поверни. Поэтому никаких резких действий Люба предпринимать не стала - а зачем? Условия работы - один-два раза в неделю - ее вполне устраивали, на деньги она особенно не рассчитывала - хватит и материалов, если удастся подобрать что-то по существу, и вопросов не задавала. Как пойдет.
   Шура провожал ее и в пятницу. В этот раз они вместе дошли до вагона метро, после чего он извинился, что не сможет проводить ее до дома, сославшись на тренировку. Клеится он ко мне, что ли? - недоумевала Люба. Как-то странно все это... Она совершенно не привыкла к такому откровенному вниманию и понятия не име­ла, как это все воспринимать.
   Открывая перед ней стеклянную дверь метро в третий раз, Светлов легонько дернул ее за косу:
  -- А приглашать-то тебя можно куда-нибудь? В кино или в театр? Ты же любишь оперу? Мне Жгутович обмолвилась, что ты даже в музыкальное училище поступала...
  -- У меня не было шансов, - честно призналась Люба, - помимо умения петь, там нужно было иметь приличную фундаментальную подготовку, а у меня, что называется, три класса церковно-приходской школы. Потом я довольно давно курю. Если сейчас это еще можно как-то обойти, то в какой-то момент проблема все равно возникнет.
  -- Ты не ответила на мой вопрос...
  -- Да, - кивнула она, - оперу люблю.
  -- Так могу я?.. - Светлов вопросительно взглянул на нее.
  -- Можете, - помолчав несколько секунд, ответила Люба, - а могу я задать встречный неформальный вопрос?
  -- Валяй, - заинтересовался Шура.
  -- Мне правда неловко, но теряюсь в догадках: что у вас с ухом произошло? Это как-то связано с байкерским прошлым? - она давно обратила внимание, что у начальника порвана мочка уха, но без повода все стеснялась спросить.
  -- Запомни: бывших байкеров не бывает. Это раз. Два - нет, ухо пострадало в другой истории. Ты, наверно, обращала внимание, что в байкерской среде распространены разные цацки? Кольца там, цепочки, серьги - у кого что?
  -- Ну да, и татуировки еще, - хмыкнула Люба.
  -- Татуировки - дело святое. Мне в свое время хватило ума понять, что преподаватель с разрисованными руками едва ли задержится хоть в каком приличном ВУЗе - и ты их на мне не видишь. Они надежно спрятаны, - подмигнул Шура, - но вопрос в другом. Я довольно долго тусовался с альпинистами.
  -- И? - с некоторым недоумением протянула Люба, кажется, уже начиная догадываться.
  -- Да все, собственно, просто. Страховка подвела, а серьгой зацепился... Неприятно, но переживаемо. Мне потом все высказали, конечно. И истории о том, как в подобных случаях счастливые молодожены без пальцев остаются, я тоже хорошо запомнил. Так что с тех пор никаких украшений, даже обручальных колец (тут Люба от души хмыкнула). К хвосту вот только привык, ничего с собой сделать не могу.
   Вскоре Шура предложил встретиться в парке - до похода в оперу оставался еще месяц. Люба нервничала, начиная уже сожалеть о скоропалительном согла­сии. Хотя и не спрашивала ничего, чувствуя, что просто нравится ему... А нравиться хотелось. Очень-очень... Напряга­ли два обстоятельства: ее давняя влюбленность в молодого че­ловека, с которым ее разделяли тысячи километров и примерно столько же обстоятельств, и то, что запавший на нее начальник был фактически ровесником ее отца, что было просто непривычно.
   Отношения с молодым человеком из другого города едва ли можно было назвать взаимной любовью. С его стороны это было честное приятельство с некоторой поправкой на гендерную принад­лежность, с ее - сильное безответное чувство, изматывающее своей безысходностью несколько последних лет. Она ждала его, надеялась - сама не зная, на что именно.
   И когда в ее жизни появился мужик, открыто смотревший на нее влюбленными глазами, Любе пришлось нелегко. По молодости, в том числе, по незнанию, как выкручиваться из той ситуации, в которой она вольно или невольно оказалась главной героиней. Ухаживания Шуры, по большому счету, не были ей нужны - всерьез от­вечать взаимностью она не собиралась. Внимание льстило и грело само по себе - Люба была ему искренне благодарна за то тепло, которое он так или иначе дарил.
   А потом... потом она общалась со своим далеким возлюбленным в чате. Олег собирался отойти ненадолго от компьютера, и она без всякой задней мысли спросила: "Ты вернешься, тебя ждать?" И внезапно в ответ получила фразу, которая разделила ту ее жизнь на "до" и "после": "Будут деньги - в Москву приеду, но не вер­нусь, не жди..." Он просто неправильно понял ее вопрос! Она-то спрашивала, выключать ли ей ноутбук или они еще пообща­ются, когда Олег вернется в сеть...
   Люба рыдала ночь. Для нее в одночасье стало совершенно оче­видно то, что минимум два последних года она тщетно выдавала желаемое за действительное. Что эта привязанность - только с ее стороны, а Олег лишь мужественно терпел ее чувство, которое могло в какой-то момент показаться просто навязчивым!.. Жгу­чий стыд мучил ее... На рассвете она вытерла слезы, решитель­но отправила ему электронной почтой "прости меня, пожалуйста..." и закрыла эту страницу своей жизни.
   ***
   Начался ад. Люба не могла больше видеть влюбленного Шуру, принимать его деликатные знаки внимания - ей нестерпима была сама мысль о том, что ее мечты, гревшей столько долгих ве­черов, больше нет... До сих пор еще манила какая-то призрачная надежда, она ждала писем, ждала смс, жадно ловя каждую ве­сточку от Олега и порой впадая в крайности на этой почве... Теперь все рухнуло, и расстаться с иллюзией в одноча­сье было горько.
   Люба видела, что Александр тоже страдает от сложившейся си­туации. Так или иначе, но игра уже началась. Они могли беско­нечно разговаривать друг с другом, барьеров становилось все меньше: она с удивлением понимала, что это ее человек, он был понятен и близок, несмотря на разделяющую их пропасть лет.
   По выходным начальник катал ее на мотоцикле - такого восторга, казалось, Люба давно не испытывала! Адреналин зашкаливал у обоих. Шура чувствовал, как она сдержанно-аккуратно прижимается к его спине, пытаясь сохранять определенную дистанцию, и почти взлетал от какого-то юношеского щемящего счастья. Буквально на второй раз Люба уже сообразила, как лучше самортизировать поясницей, чтоб избежать помех на дорожных стыках, как наклонить корпус при входе в крутой поворот, как отработать плечами на торможении...
   И когда однажды он подвозил ее до дома после прогулки в пар­ке, стала очевидной неизбежность поцелуя. Но он так и не ре­шился: его отношение к ней было слишком трепетным, он очень боялся разрушить то хрупкое равновесие, которое только-только между ними установилось. Шура чувствовал, что есть у нее ка­кая-то болезненная точка и не хотел задевать сокровенное до поры до времени.
   Он целую вечность, наверное, мог держать ее руки в своих ладонях - и все же отпустил с наигранно-веселым: "Ну, пока, до завтра!" Люба, уже ожидавшая, признаться, какого-то развития событий, круто раз­вернулась на каблучках и почти вприпрыжку побежала к подъ­езду. Но обернулась.
  -- И кому из нас - сорок? - смеясь, крикнула она незадачливому ухажеру.
  -- Ну ква! - смущенно улыбнулся Шура, так и не поняв, почему произошла такая перемена настроения. Он вопросительно перевел взгляд на боевого друга, но байк остался безответным.
   ***
   Наутро Любе позвонил ее давний знакомый - актер Академического театра, который когда-то вел в ее старших классах театральный кружок, где Люба была явной фавориткой. Гриша. Точнее, Григорий Городков, конечно. Гришей он был только для своих и для Любы - в частности. Они сохранили теплые отношения и по окончании их общей деятельности. Он всегда с удовольствием приглашал ее на свои премьеры, она, в свою очередь, с не меньшим удовольствием принимала эти приглашения.
   Так и в этот раз. Гриша звал на предпремьерный закрытый показ какого-то нового модного спектакля. Речь шла об антрепризе, так как в Академическом был строго классический репертуар. Иногда Городков соглашался на "левые" предложения, если они были ему интересны.
   Люба рада была его слышать. Они давным-давно не общались, и она уже в какой-то момент подумала было, что, наверное, их приятельство само себя исчерпало. Очень приятно было осознать свою неправоту!
   Чтоб вовремя попасть на спектакль, Люба вынуждена была отпроситься из лаборатории немного раньше - ей хотелось еще успеть заехать домой переодеться. Светлова на тот момент в лаборатории не было. Ответ пришел в смс: "Была б моя воля, я б так и держал тебя у себя под боком, но культура это святое. Иди". Она довольно мурлыкнула что-то одобрительно-благодарное.
   Вечер удался. Еще за полчаса до начала загримированный Григорий встретил Любу у входа - билетов не полагалось, пропускали только под личным контролем самих артистов. Она еще растерянно оглядывалась по сторонам, соображая, где тут нужная дверь и к кому обращаться, как со стороны служебного входа выскочил Гриша и, приобняв ее за плечи со словами: "Это ко мне!", провел Любу в фойе мимо охраны и контролеров. Это несколько заинтриговало собравшихся там ранее: Городков был уже довольно известным артистом, в последнее время стал часто сниматься в кино, и интерес к его личной жизни, безусловно, волновал общественность.
   Сам спектакль Люба не очень поняла, но атмосфера некоторой избранности завораживала. Рядом с ней в зале было несколько знаменитых артистов, еще с десяток эпизодников... Чувствовалось, что здесь собрались только свои, показ был, что называется, "родительским". Люба с интересом наблюдала за известными лицами в неофициальной обстановке, несколько дублируя театральный эффект.
   Традиционно преподнеся Грише цветы на поклонах, Люда, повинуясь опять-таки давно сложившейся схеме, отправилась поджидать его у выхода. Абсолютно всегда после его спектаклей, на которые Городков ее приглашал, он выходил к ней обменяться впечатлениями. Когда-то они вместе шли до метро, когда-то он бежал обратно к режиссеру на разбор полетов - как получалось.
   В этот раз ждать пришлось довольно долго. Люба даже начала подмерзать и уже совсем было собралась позвонить Грише и, извинившись, уехать домой, как появился он сам. Усталый, но довольный.
  -- Привет еще раз, - он поцеловал ее в щеку, - прости, что так долго. Пока грим смыли, пока переоделся... Ты сегодня очень красивая! - он оглядел ее с ног до головы. - Спасибо за цветы. Как тебе?
  -- И тебе спасибо за хороший вечер, Гриш, - улыбнулась Люба, - я не все поняла, но в целом мне понравилось.
  -- Да? А что не поняла? Слушай, мне сейчас надо на разбор спектакля - пойдем со мной? Заодно сможешь спросить...
   Люба растерялась. На дворе начало двенадцатого, прогон был изначально довольно поздним, а сейчас еще это обсуждение?.. С одной стороны, было, конечно, интересно. С другой - откровенно говоря, не совсем понятно, в качестве кого она должна была бы там присутствовать?..
   Видя, что девушка колеблется, Григорий чуть понизил голос.
  -- Пошли! Вроде это ненадолго должно быть, потом все вместе поедем отмечать премьеру. Поедешь со мной? - он смотрел ей в глаза.
   Люба пыталась мгновенно просчитать все перспективы развития ситуации, но ни одна из них не выглядела в ее понимании гармоничной. Гриша ей всегда был симпатичен, безусловно. В выпускном классе в том самом театральном кружке, в котором он преподавал, все девчонки были в него немного влюблены, кто тайно, кто явно. Люба относилась к категории первых. Но на тот момент юным воздыхательницам не исполнилось и семнадцати, а Городков был женат, и о каких бы то ни было реальных отношениях речи в принципе быть не могло. Впрочем, ее и не было, и Любе вполне хватало приподнято-романтического настроения, не оставлявшего девушку во время всех их репетиций и творческих поисков.
   А сейчас неожиданно в одну минуту возникла ситуация, где ей что-то предлагалось. Что именно? Поехать просто выпить в кругу мало известных лично ей людей? Поговорить о высоком? Позвольте - мозг молодой программистки работал на полную катушку - но меня, во-первых, дома ждут, во-вторых, на работу завтра вставать рано. Это раз. Два - опять-таки, в каком качестве я ему там нужна? Просто для компании? Там народу полно, один он в любом случае не останется, все давно друг друга знают. Не просто для компании? Тогда какого черта он меня не целует? - засмеялась она про себя, - и что за нелепые предложения? Вообще ситуация глупая. Я не знаю, хочу я с ним каких-то отношений или нет. Не уверена, что хочу сейчас с ним в постель... зато точно уверена, что не хочу ставить об этом в известность фигову тучу народу, начиная с родителей, которым надо будет как-то комментировать свою неявку на ночлег и заканчивая всей этой светской тусовкой, где, кстати, и журналисты встречаются. Оно мне надо?..
   Все это пронеслось в любиной голове буквально за несколько секунд.
  -- Прости, Гриш. Честно говоря, я после работы и порядком устала. Поеду домой. А вам хорошего вечера!
  -- Жаль... - Григорий выглядел действительно огорченным - но поди знай - артист ведь?
   Люба пожала плечами, поеживаясь от холода.
  -- Давай я тебя хотя бы до метро тогда подвезу? Уже поздно.
  -- А вот за это действительно большущее тебе спасибо, - Люба искренне обрадовалась этому предложению: топать до метро было минут пятнадцать, что, с учетом времени суток, ей не особенно импонировало, - постой, а как же ваш разбор полетов?
  -- Да ладно, - отмахнулся Городков, - ничего страшного, если я что-то и пропущу, все равно ведь потом полночи разбирать спектакль будем, не впервой же... садись давай.
  -- Люба не без удовольствия плюхнулась на кожаное сиденье автомобиля. У метро они были уже через пару минут. Гриша вышел из машины, чтобы открыть ей дверь.
  -- Рад был тебя видеть. Мне правда жаль, что ты уходишь, - он притянул ее к себе, как обычно, на прощанье. Поцелуй вместо щеки пришелся на краешек губ и был чуть дольше и нежнее привычного. Люба вспыхнула и, пробормотав "Пока-пока", быстрым шагом пошла ко входу в метро.
  -- Люба! - Григорий окликнул было ее, но она, обернувшись, улыбнулась, снова повторив сакраментальное "Пока-пока!", и скрылась за дверьми метрополитена.
  -- Что-то, воля ваша, странное происходит, - Люба задумчиво смотрела в вагонное окно, - ничего не понимаю. Он мне приятен, вроде бы... Мне что, просто лень?!.. Это могло бы быть очень интересным приключением. Надо ж себя отвлекать от ненужных мыслей...
   Как-то сами собой всплыла в голове фраза ее приятельницы, сказанная в одном душевном разговоре: "Люб, ты очень категоричная. Хочешь отношений, а никого близко к себе не подпускаешь. Ни одному мужику второго шанса не даешь, если в твоем представлении он сразу где-то ошибся..."
   Люба даже развеселилась. Забавно! Между ней и Шурой еще ничего особенного не произошло, а уже есть ощущение некоторой неловкости от недавнего эпизода с Городковым...
   ***
   Однако любины рефлексии были в той истории не единственными. Дело в том, что на момент их знакомства с Шурой ее начальник находился в довольно продолжительных и условно серьезных (все же взрослые люди!) отношениях. С Анастасией они встречались урывками в течение нескольких лет. Она пыталась намекать на более стабильную основу для общения и даже строила какие-то свои планы, но Светлова все устраивало в том виде, в каком оно изначально сложилось: когда-то они вместе оказались в какой-то глуши в командировке, там все и закрутилось. Позже продолжилось в Москве в том же необременительном формате, когда достаточно было время от времени набрать номер и спросить, свободен ли вечер...
   Когда в жизни Шуры появилась Люба, он про Анастасию просто забыл. Как отрезало. Безо всякой задней мысли, без каких-то унизительных сравнений... Как будто ее и не было в течение долгого времени до. А она была...
   У Насти внезапно освободились выходные, и она решила, что неплохо было бы выбраться куда-то вместе с Шурой. На звонок и смс ответа не последовало - Светлов нередко забывал телефон то в машине, то в куртке, и оказывался недоступным - и Настя, пользуясь тем, что все равно было по дороге, подъехала к НИИ. Она уже собиралась выходить из машины, как увидела открывающуюся дверь подъезда - и быстро села обратно. С крыльца спускалась совсем молоденькая незнакомая девушка с чуть растрепанной косой, а рядом с ней, улыбаясь, шел Шура. Первым сбежав с лестницы, он подал руку своей юной спутнице. Девушка рассмеялась, а он стоял, как зачарованный, не выпуская ее ладонь. И картина эта в целом Анастасии чрезвычайно не понравилась. Она решительно набрала номер их общей знакомой...
   ***
   Через неделю Шура вновь вывез Любу на покатушки и в парк, и на этот раз бегство из внутреннего тупика привело ее к нему в руки на том же месте, у подъезда ее дома. Она с вызовом смотрела в его гла­за, зная, что уже победила в этом бою. Как же ей, как женщи­не, нужна была эта победа! Сама по себе!
   Шура сперва оторопел. В этих распахнутых темно-серых глазах, где до сих пор были, казалось, только вежливость и равнодушие, све­тились открытый призыв к действию, насмешка, провокация... Адская смесь невинности и порочности! И он не сдержался. Прижал к себе изо всех сил, смял губы жадным поцелуем, стиснул до хруста в своих объятиях... Она не отпрянула, не от­толкнула. Лишь на секунду вывернувшись, дотронулась до его щеки кончиком косы и прошептала дразня­ще:
  -- Может, все-таки отойдем от подъезда?
   Это были какие-то сумасшедшие полчаса. Люба успела раз пять достать косметичку и накрасить губы, намереваясь вернуть­ся-таки домой. Ох и наелся же он тогда той помады...
   Придя домой, Люба критически взглянула на свое отражение в зеркале и в целом осталась довольна. Ладная женственная фигурка, чуть курносый веснушчатый нос, растрепанная пшеничного цвета длинная коса с золотым отливом, пушистым хвостиком которой так удобно было водить в задумчивости по губам... Но главное - глаза. Из них ушла затаенная боль - или ей показалось? Нет, в них явственно ощущался интерес к жизни. И такой Люба сама себе понравилась гораздо больше.
   Она не могла узнать саму себя. В ней проснулся определенный цинизм, что ли... Во время своей учебы она считалась на курсе чуть ли не "тургеневской" девушкой. Да, у нее была четкая склонность к логике, она прекрасно играла в шахматы и недаром смогла сама поступить на престижную тогда специальность программиста, но что касается личной жизни - тут царил полный хаос. Романтическое смешивалось с практическим в какой-то невообразимый клубок...
   Светлов вернулся домой тоже, что называется, в растерянных чувствах. Звонила Настя, он внезапно осознал, что начинается игра на два фронта... Такая перспектива его совершенно не вдохновляла. Надо было что-то с этим делать. Сейчас удалось сослаться на какие-то дела, усталость и все, что в голову взбрело. Но предстоящий разговор явно нельзя было назвать приятным, и Шура, как любой мужик, не испытывал никакого желания выяснять отношения, надеясь, что все оно рассосется как-нибудь само собой. Как минимум - наивно...
   Наутро Люба проснулась с ощущением, что делает что-то не так. У нее не было задачи с помощью одного мужика избавиться от воспоминаний о другом - сама мысль об этом претила и короби­ла. Но ведь, получается, так и было?
   О верности речи быть не могло. Кому ей надлежало оставаться верной? Парню, который совсем недавно напрямую сказал, что не стоит его ждать? И, по большому счету, оснований для других мыслей никогда и не было?.. Но она во многом сама себе придумала эту историю и теперь уже всерьез озадачилась решением ненужных вопросов.
   Шура встретил ее на лестнице в НИИ и сразу же сгреб в охапку. Она попыталась вежливо отстраниться.
   В тот день он выдавал своим сотрудникам зарплату. Раздача слонов, как называли между собой получение денег: официальный оклад в НИИ был только у самого Шуры, ребят спонсировали заказчики, на которых они трудились.
   Заглянув в конверт, Люба ахнула. Сумма, которую она там увидела, примерно вдвое превышала ее ожидания -- по факту реальной работы. Она кивнула Шуре на дверь, предлагая выйти в коридор.
  -- Это что? - поинтересовалась Люба, когда он вышел следом за ней.
  -- Зарплата, - пожал плечами начальник.
   Люба подошла ближе к нему. На дне ее потемневших глаз плескалось тихое бешенство.
  -- За что ты платишь? - жестко спросила она, протягивая конверт обратно, - я не хочу это брать. Там, где я работала раньше примерно так же, как у тебя, мне платили гораздо меньше. При этом, хочу заметить, мои отношения с начальством носили сугубо формальный характер!
  -- Люба, прекрати, - резко оборвал ее Шура, - там платили меньше, потому что у НИИ всегда были меньшие возможности в сравнении с коммерческими организациями, в одной из которых ты сейчас работаешь. У меня нет привычки задарма пользоваться людьми -- ни как бесплатной рабочей силой, ни в любом ином качестве. И впредь возвращаться к этому вопросу я не намерен. Ты согласилась работать с нами?
   Люба, притихнув, кивнула.
  -- Ты приходила на работу? Время тратила? Программу переписывала? Пробная версия уже работает, хоть и через пень-колоду? В проведении исследований участие принимала? Данные обрабатывала?.. Короче, дальше продолжать?
  -- О деньгах мы с тобой не говорили. Я на них сильно не рассчитывала. И уж, во всяком случае, не на такую сумму, особенно после вчерашнего вечера...
  -- Конверты были приготовлены еще в пятницу, просто там, если ты помнишь, на меня свалилось совещание. Вчера было воскресенье. Я должен дальше оправдываться или ты уловила суть? А насчет связи с вчерашним вечером... - он на мгновение прижал ее к себе, целуя в висок, - Любах, какая же ты еще маленькая и глупая! Твои попытки внести в ситуацию долю цинизма просто забавны, правда. Все, давай замнем уже эту тему. Работать надо.
   После обеда Любе нужно было приехать в свой университет, у него были дела неподалеку. Он поймал такси. В салоне машины он взял было ее за руку, но она мягко высвободила пальцы. Шура улыбнулся, но глаза помрачнели.
  -- Знаешь, ты подумай, что тебе нужно. И кто. Хорошо? У меня нет желания чувствовать себя насильником.
   Любе стало неловко: ну зачем она вообще затеяла всю эту исто­рию?! Он скорее приятен ей, чем нет, но ведь она его не любит... к чему тогда все? Ей было совестно. И перед ним - по­тому что он вообще ни в чем не виноват, и перед собой - потому что мысль о неправильности всего происходящего упрямо не давала ей покоя.
   Обрывать резко было жалко, как бы глупо это ни звучало - Люба уже успела привыкнуть к их свободному общению. Продолжать - значило оказаться в постели начальника уже в ближайшие дни. Это тоже не встраивалось в ее пазл. И Люба невольно выбрала третий, самый трудный вариант - не говорить ни да, ни нет.
   Дни летели один за другим, и напряжение в воздухе витало не­слабое. Шура мужественно держал себя в руках, не форсируя события и не давя. Наоборот, по косвенным фразам поняв, в чем, собственно, дело, он предоставил ей выбор: остаться с ним или вернуться к тому, кого она любит. Без обид. Он видел, что ее мучает сложившаяся ситуация, и смирился в ожидании ее ре­шения.
   В какой-то момент Любе стало настолько остро жаль влюблен­ного человека, который проявлял запредельные в ее понимании чудеса терпения и такта, что она готова была уже на все, чтоб стало легче хотя бы ему. Ей, в сущности, было все равно. Полу­чив то злополучное сообщение в чате, она будто перегорела. И ничто не дрогнуло внутри, когда Люба спокойно заперла за спи­ной дверь кабинета начальника и обернулась к Шуре, расстеги­вая рубашку.
  -- Ты же хочешь меня?
   Вопрос глупо повис в воздухе. Затем мужчина медленно откинул назад вечную прядь, подошел к ней, погладил по волосам, прижал на несколько секунд к себе... и аккуратно застегнул все до единой пуговицы, - Глупая ты еще, маленькая... Недолюбленная... Так мне не нужно. Отпирай дверь, надо работать: у тебя ошибка при вводе данных проскочила, программа сбоит. У меня весь график дыбом встал, разруливай давай.
   Любе вновь стало совестно. За кого она, в самом деле, его при­нимает? За маньяка, которому приспичило любой ценой? Дурь! и стыдно...
   Больше она не пыталась его провоцировать. Хотя целомудренным их общение назвать было трудно. Наконец настало время оперы, и после спектакля они до одури целовались непо­далеку от входа в метро - оборачивались люди, ветер беспощад­но трепал волосы... Любе было почти страшно: такой власти над мужчиной она еще никогда не чувствовала и не знала, как с ней обращаться... То через пару дней он, как обычно, провожал ее домой, и при выходе из вагона, держа ее за руку, предложил поехать с ним в северную столицу на конференцию.
  -- Нет уж, - засмеялась она, играя кончиком косы, - не поеду я с тобой ни в какой Питер... Еще изнасилуешь у Медного всадника.
   ***
   Шло время, и однажды для проведения какого-то очередного исследования потребовалось приехать в университет в воскресенье: вопрос был довольно срочный, база для экспери­мента находилась на кафедре. Ну и народу никого - тоже плюс. Никакой суеты. Изначально их должно было быть трое: Шура, Люба и Коля, их коллега и приятель. Но в последний момент у Коли что-то не сложилось, и герои остались вдвоем в лаборато­рии. Эксперимент они ухитрились провести довольно быстро, благо, обстановка позволяла работать, ни на что не отвлекаясь. Еще какое-то время ушло, чтоб зафиксировать произведенные измерения в протоколе, сфотографировать, описать процесс. По­следний этап оказался самым простым: Шура диктовал, Люба печатала. Занимайся этим один человек, времени ушло бы при­мерно вдвое больше. Таким образом, они освободились раньше предполагаемого момента и с чистой совестью уселись пить чай на кафедре. Люба с интересом оглядывалась по сторонам: она была в этом месте впервые, и дух университета ей понравился. Старая мебель, скрипучий рассохшийся паркет с непередавае­мым едва уловимым теплым запахом, огромная кафедральная библиотека с очень древними изданиями... Стеклопластиковый новодел, заполонивший здание ее родного учебного заведения, ей претил. А здесь во всем чувствовалась история, память...
   В какой-то момент Люба оказалась в объятиях начальника. И было это совершенно легко и естественно, обоюдно и свободно. Ушли ощущения самопредательства и вины. Шура совершенно потерял голову от ее податливости, не мог сразу поверить в воз­можность происходящего...
   Идя к метро, они шутили, что нужно работать над условиями. Это, в сущности, означало официальный перевод взаимоотно­шений в другую (горизонтальную...) плоскость и перспективу посещений холостяцкой шуриной берлоги. Любу во всем этом смущал один момент: никто ничего о них не знал. А с этого дня, вероятно, ситуация осложнится. Дома все были в неведении, по­тому что роман с начальником, да еще вдвое старше ее - и это не говоря о четверых детях, был очевидным мезальянсом - по крайней мере, на первый взгляд, а уверенности в том, что это все всерьез и надолго, у Любы не было никакой. Ну и, конечно, их общая трудовая деятельность. Одно дело - что-то подозревать и совсем другое - знать наверняка, что не со всеми у руководителя одина­ково ровные отношения. Ну некрасиво как-то! Ей никогда не нравились демонстративные проявления чувств на публике. Так что решили по возможности блюсти приличия.
   Получалось так себе, но скорее все же - получалось. Конечно, их засек Коля: он первым заметил, что начальник больше не ходит с ним до метро, предпочитая автобус, движущийся в противопо­ложном направлении (Люба довольно скоро выяснила, что ей удобнее добираться автобусом до соседней с ее домом станции метрополитена, чем пользоваться полностью подземным марш­рутом). Но Коля был человеком разумным и деликатным; пер­вое качество подсказывало, что личная жизнь Шуры Светлова его напрямую не касается, а второе - что нечего делиться с сослуживцами своими наблюдениями. Так что с точки зрения коллег все было еще более ли менее.
   Что касается любиной родной кафедры, то, к счастью, совмест­ные их появления происходили нечасто, при этом неформаль­ные отношения Александра со всеми его подчиненными ни для кого не были секретом. Было совершенно в порядке вещей для его сотрудницы, той самой бывшей любиной сокурсницы, находясь в своей альма-матер, по­звонить ему по какому-то вопросу, скомандовав: "Шура, не кол­готись, мне это срочно нужно: Петр Васильевич ждет!" Петр Васильевич при этом удивленно поднимал брови, но вопросов уже не задавал.
   Родители Любы тоже довольно долго были в неведении. Раз была глупая ситуация, когда ее папа, проезжая мимо их работы по своим делам, хотел было забрать дочурку домой - трудовой день как раз заканчивался. Но фишка была в том, что это была среда... а по средам Шура, проведя свои лекции и семинары в университете, обычно встречал Любу на Бауманской после ее учебы, и они отправлялись прямо к нему в Измайлово... Поэтому пришлось, сидя на шуриной кухне, вдохновенно сочи­нять на ходу сложную трогательную историю о сверхсрочной подготовке доклада, в связи с чем окончание рабочего дня яко­бы переносилось на неопределенное время...
   ***
   Среда стала их тайной, их неразменным капиталом. С самого первого раза как-то появилась сама собой тихая романтическая составляющая этих странных отношений.
   Люба робко перешагнула порог его квартиры: для нее такая форма общения была до сей поры невозможна, поскольку скромный любовный опыт исчерпывался парой невразумитель­ных романов с ровесниками еще в студенчестве. Все было в но­винку. Она была оживлена, разговор дорогой шел, как всегда, легко и непринужденно, но в глубине души она все же побаива­лась... Или стеснялась? Но, откровенно говоря, Шура стеснялся еще больше. Своего возраста, официального статуса начальника, своей холостяцкой норы, в которой не было даже кровати (кстати, позже она-таки обнаружилась под грудами за­валов книг, байкерского и походного снаряжения). В жизни Александр был практически аскетом: все, что было нужно ему дома - матрас с подушкой и одеялом, санузел и кухня. Все. Еще, пожалуй, стереосистема и гитара. Остальное его время протекало на работе.
   Шура влюбился в новую подчиненную, как мальчишка, с тру­дом сдерживаясь, когда она была рядом. С другими девушками можно было особенно не церемониться, и ему, как опытному ловеласу, разница была очевидной. Он хотел ее до умопомраче­ния - но еще больше хотел, чтоб ей было хорошо; боялся причи­нить боль, спугнуть, сделать что-то не так... Видя ее доверчиво распахнутые глаза, из которых сейчас ушли колкость и привыч­ная ершистость, он робел, как шестнадцатилетний юноша. Люба в свою очередь зябко куталась в одеяло, сидя на матрасе, пока Шура лихорадочно чистил зубы, стоя под душем. От ее бравады не осталось и следа; в ней проснулась маленькая девочка, кото­рой настолько не хватало внимания и ласки, что она оказалась в чужой постели. Но когда Шура вышел наконец из ванной и сел рядом с ней на матрас, в его глазах она увидела оправдание своему при­сутствию здесь. Не было одержимости, какой-то жадности, что ли. Были внимание и нежность. Она принимала его ласки, с удивлением признавая, что для нее все это, на самом деле, впер­вые. В первый раз мужчина стремился доставить ей удоволь­ствие, ставя именно ее ощущения во главу угла. Ему удалось расслабить каждую клеточку ее тела, подавить стеснение и не­ловкость... ее прерывистый тонкий вскрик прозвучал для его ушей самой сладкой музыкой на земле. Она была потрясена не меньше...
   После они сидели, прижавшись друг к другу под пледом на кух­не, открыв окно нараспашку, и курили. Шура вообще не курил - она приучила. Курили и разговаривали обо всем на свете. Так бывает, когда прорывается плотина, сдерживавшая то, что копилось годами; так бывает, когда мы внезапно осознаем, что рядом человек, которому можно доверить все самое-самое... Наверное, эти минуты после первой близости действительно яв­ляются показательными: сразу можно понять, зря это было или нет. Если зря - тянет домой. Или на улицу - неважно. Ощущает­ся отчуждение. Если нет - все с точностью до наоборот, возни­кает какая-то особая душевная близость. Вот именно ей и насла­ждались Люба и Шура, сидя в темной кухне под старым пледом осенним промозглым вечером. А потом он достал гитару, и вдруг оказалось, что в довершение прочих странностей, происходящих между ними, у них еще и общие любимые песни...
   ***
   Закружила-завьюжила зима. Их первый снег. Их юная любовь... Они бежали к метро, взявшись за руки; будто в первый раз, рассматривали свои следы на девственно-белом свежевыпавшем снегу, запорошившем асфальт... На работе их встречи стали реже: у нее начиналась сессия, и ей приходилось больше време­ни проводить в институте. Но среды были неприкосновенны, не­смотря ни на что.
   Любу, вроде бы, все вполне устраивало в их отношениях, но в какой-то момент в ней проснулась потребность в определенно­сти - чисто женское свойство! В голове начали садняще кру­титься одни и те же мысли: а кто мы друг для друга? Есть ли ка­кая-то перспектива у всего этого? Что будет дальше? Не то чтоб ей позарез хотелось выйти замуж - скорее она устала от посто­янного недоговаривания дома и соблюдения нейтралитета на ра­боте. Последнее, к слову, давалось все труднее. Не так давно проходила крупная конференция, где Шура выступал с докла­дом. За пару минут до его выхода на трибуну Люба заметила, что у него расстегнулась пуговица на рубашке и автоматически застегнула ее. Поймав на себе удивленный взгляд Ирины Ива­новны Жгутович, своей научной руководительницы, она поняла, что перешла границу дозволенного, но этого было уже не изме­нить.
   В перерыве, когда Шура остался обсуждать чье-то выступление, Люба набросила его куртку - она просто ближе лежала, свою надо было выкапывать - и выскочила на крыльцо. Сделав первую затяжку, она услышала телефонную трель. Номер незнакомый...
  -- Да, - закашлявшись, ответила она на звонок.
  -- Ну что, довольна? - раздался в трубке незнакомый женский голос.
  -- В смысле? А вы кто вообще? - искренне удивилась девушка.
  -- Значит, уже в его куртке курить бегаешь. Думаешь, он твой теперь, раз домой привел? - не унималась "доброжелательница".
   Люба недоуменно пожала плечами и нажала отбой. Что за ерунда... Почти сразу экран загорелся вновь пришедшей смкой: "Мы с ним давно вместе. Мечтаем о доме и общих детях. Я была в командировке - вот тут-то и ты подвернулась, вся такая молодая и доступная. Спасибо, кстати, что развлекла его. Дальше мы сами, ладно? Ищи другого папика" и подмигивающий смайлик.
   Девушка сначала вообще не поняла, о чем идет речь. Перечитала сообщение еще пару раз и начала постепенно въезжать в происходящее. Шура, Шура!
   Снова чиркнула зажигалка. Люба порядком рассердилась. С какого еще перепуга ей еще терпеть наезды истеричной бабы?! Пусть бы она со своим мужиком сама разбиралась, к чему эти женские войны? Смешно и глупо. Люба чувствовала себя оплеванной, втянутой в какие-то бессмысленные разборки. Было попросту противно, очень хотелось отмыться от налипшей мерзости. До разговора с шуриной девицей она, естественно, как любой нормальный человек, снисходить не стала, так что та напрасно ждала продолжения обмена любезностями. А вот номер самого Александра Ивановича набрала незамедлительно.
  -- Шур! - голос ее звенел от сдерживаемого возмущения, - пожалуйста, оторвись на минуту и выйди на крыльцо!
   Секунд через тридцать он выскочил на улицу. Люба молча протянула ему телефон с открытой смс.
  -- Будь добр, пожалуйста, определись, кто есть ху. Я не претендую, собственно. Просто с барышней разберитесь самостоятельно.
  -- Люб, я...
  -- Шур! - она впервые повысила голос, - избавь меня от подробностей, ладно? Просто для себя реши. Сам. Я не запасной аэродром. Если ты с ней - без обид. Но и без меня. Я в такие игры играть не стану, лучше сразу разобраться и не затевать тягомотину. И еще. У меня с ней никаких отношений нет, не было и не будет. Пусть не тратит время на звонки и письма. Читать эту ересь я больше не намерена. И разговаривать впредь тоже не собираюсь, уровень притязаний мне ясен...
   Светлов оторопел. Люба резко развернулась и скрылась в здании НИИ. Внутри все кипело. Какого черта!.. В таких ситуациях в ней однозначно занимал лидирующую позицию программист с железной логикой и полным отсутствием эмоциональной составляющей. Никаких неточностей со своей личной жизнью она не признавала и на компромиссы не шла. Единственным исключением был Олег, с которым она так печально рассталась в чате, - там она разрешала себе чего-то ждать и надеяться, - но, опять-таки, это было чисто внутреннее дозволение. И началось оно довольно рано - в возрасте около двадцати лет. В эти годы подобное еще можно себе позволить, но для Любы с ее "квадратным", как говорил тот же Олег, мышлением, такое было явным выпадением за рамки допустимого.
   Шура остался в некотором замешательстве. Конечно, Любу можно было понять, но с какой бы стати она будет выставлять ему условия? С другой стороны, это же он ее добивался столько времени?. Она не навязывалась? И, что вполне понятно, не желает быть "одной из". И с Настей некрасиво вышло... Она вообще ни в чем не виновата. Кто же знал, что он так безоглядно влюбится?..
   Неизвестно, на какое время еще затянулась бы вся эта история, если б на крыльце не появилась сама Анастасия.
  -- Светлов! - ядовито улыбнулась она, - ну и что все это означает? Свежую девочку захотелось?
   Шура молча смотрел на нее.
  -- Что молчишь, сказать нечего? - в голосе послышалось сдавленное рыдание, - мы же столько были вместе, мы хотели даже...
   Тут Шура очнулся.
  -- Послушай, - мягко сказал он, беря Настю за руку, - по большому счету, у нас было все неплохо... Зачем ты звонила Любе? Это я виноват, конечно. Мне раньше надо было тебе сказать...
  -- О чем сказать?! Не собираешься же ты...
  -- Собираюсь, - внезапно посерьезнев, твердо ответил мужчина, - вполне возможно, что и соберусь.
  -- Ну и пошел ты!.. - Анастасия не скрывала досады, и ничего, кроме текущего момента, ее не волновало. - Еще пожалеешь!!
   Светлов провел рукой по волосам, зачесывая назад выпавшую из хвоста прядь, и вздохнул с облегчением.
   Тем временем Люба пыталась взять себя в руки в рабочем кабинете. Коллеги были по-прежнему в зале, где проходила официальная часть мероприятия, а ей было решительно не до чего. Хотелось послать все куда подальше. Вновь зазвонил телефон. Снова неизвестный номер. Люба внутренне собралась, зная, что в любой момент может бросить трубку, но ответить надо - мало ли кто там на самом деле звонит?
  -- Слушаю, - автоматически ледяным голосом произнесла она.
  -- Ммм... Любовь Борисовна? - как-то растерянно осведомился мужской голос в трубке.
  -- Чем обязана? - еще жестче спросила она, подозревая, что звонят из какой-то рекламной компании или по вопросу страхования автомобиля. С подобными доброхотами девушка не церемонилась.
  -- Люб, хватит уже, - устало выдохнула трубка голосом Гриши Городкова, - я тебя и так совсем не узнал. Тебя кто-то обидел?
  -- Гриииш! - рассмеялась она с облегчением. - Я тебя тоже совершенно не узнала, как ты, наверно, понял. У тебя новый номер?
  -- Да, я утопил телефон, теперь вот восстанавливаю прежние связи, - хмыкнул Городков. - Честно говоря, я уж было решил, что ты злишься.
  -- Прекрати, это даже смешно, - поморщилась Люба.
  -- Люб, ты не хочешь встретиться? - помолчав несколько секунд, предложил Григорий.
  -- А почему бы и нет? - с некоторой долей ехидства покосившись на дверь, согласилась она. - У тебя сегодня есть спектакль?
  -- Нет. Репетиция сейчас начинается, освобожусь - наберу.
  -- Договорились. Буду ждать.
  -- Люб... Только скажи сразу: у тебя что-то изменилось?
  -- В каком смысле?
  -- В личном, - негромко ответил Городков.
  -- Не знаю пока, - честно призналась Люба, понимая, что ей уже становится стыдно.
  -- Понял. Ну вот и посмотрим, - ухмыльнулся Гриша.
   Закончив разговор, Люба уставилась в окно. Нет, здесь что-то неправильно, совсем неправильно! Она разозлилась сама на себя. Честно говоря, это уже ни в какие ворота не лезет. Городков мне кто, громоотвод, что ли? Почему я согласилась с ним встретиться именно после сегодняшней встряски?
   Больше всего это похоже на тупое бабское желание насолить. Причем, удастся нагадить сразу всем, - хихикнула девушка. Потому что ожидания Гриши от нашей встречи мне вполне очевидны. Допустим. И что? Вот проснусь я завтра не у себя дома. Окей. Предположим, Городков останется доволен, тут Люба в себе не сомневалась. Прекрасно. Это до той поры, пока не станет ясно, что для нее это просто попытка отвлечься. Тут-то его самолюбие будет еще как уязвлено...
   А она? А Шура? А родители? Родители не поймут. Следовательно, подобное действие будет воспринято исключительно как масштабная провокация. С нервами и прочими прелестями. Шуре будет больно и обидно - это еще очень мягко сказано. И это однозначно станет жирной точкой во всей их необычной истории.
   А ей? Люба попыталась на минуту погрузиться в эту воображаемую реальность, и увиденное ее обескуражило. Возникло чувство непреодолимого отвращения к самой себе. И к Городкову, пожалуй, но все же к себе - в первую очередь.
   Люба опомнилась и перезвонила Грише. Ответа не было - шла репетиция. Она наговорила сообщение на автоответчик, для верности продублировав его смской, и, ощутив себя относительно удовлетворенной (хотя бы от одной несовершенной глупости), переключилась на какие-то рабочие вопросы.
   ***
   Вечером Шура поехал провожать Любу и почувствовал какую-то от­страненность. Ее явно что-то тяготило. Он пытался было разговорить девушку, но она отвечала односложно, а потом, помолчав и, видимо, обдумав наболевшее, решила объясниться.
  -- Слушай. Наверно, надо заканчивать это все как-то...
  -- Почему?.. - у Шуры будто все внутри оборвалось, и привыч­ный цветной мир стала заполонять ненавистная серая пустота.
  -- Ну, не женишься же ты на мне, в конце концов, - спокойно и взвешенно сказала она, уверенная в своей правоте.
  -- А почему ты решила, что я не женюсь?.. Если ты насчет Насти, то вопрос решился.
  -- Уже? - усмехнулась Люба, - быстро ты...
  -- Уже. Ты просто сама не хочешь?..
   Тишина длилась с полминуты. Мужчина прервал молчание пер­вым.
  -- Ты любишь его? - он спрашивал про Олега, автора сообщения в чате.
  -- Да не знаю я... - вяло ответила Люба, окончательно запутав­шись в сложившейся ситуации.
  -- Я готов, - дрогнувшим голосом произнес Шура.
   Она удивленно подняла на него глаза.
  -- Готов к чему?
  -- Мы оформим тебе командировку в город, где он живет. Ты полетишь туда и разберешься, тот ли это человек, кто тебе нужен. Боюсь, иначе мы не справимся. Я здесь бессилен, ты знаешь мои прин­ципы: я свободен, но моя свобода ограничивается свободой дру­гих людей. В данном случае - твоей. И решать - тебе.
   Люба в тот момент поняла очень многое. Он смотрел ей в глаза, не пытаясь склонять ее к какой-то личной выгоде. Не шутил и не издевался - она прекрасно видела, что его слова абсолютно серьезны. И еще она чувствовала, всей душой чувствовала: только искренне любящий человек мог предложить своей жен­щине сделать по-настоящему собственный выбор. Желая счастья прежде всего - ей. Хотя сама мысль о том, чтоб отдать ее другому, была непереносимой.
   И она впервые осознала, что, пожалуй, это всерьез. И даже идея о возможном замужестве перестала казаться настолько несуразной, как раньше. Ее собственная боль от не сложившейся истории померкла, выцвела в глубине его мгновенно поста­ревших глаз. Люба никогда не думала, что человек, в котором еще несколько минут назад жизненная энергия била ключом так, что она могла только позавидовать его окрыленности, мгно­венно может стать практически стариком с добрым, грустным и совершенно беспомощным взглядом. Она внезапно предельно ясно поняла, что не хочет, чтоб он уходил из ее жизни. И не ис­пытывает ни малейшей потребности ехать за тридевять земель, чтоб в этом убедиться.
   ***
   Боясь огласки своих отношений, они не стали предпринимать попыток совместной встречи нового года. Но утром тридцать первого декабря она, сославшись на встречу с подругой, отпра­вилась в Измайлово. И для Шуры это был лучший из всех встреченных им, пусть и несколькими часами ранее, новый год. Поймав ее у метро, он хохотал: только что пришла смс от его студентов, в которой те, поздравляя, желали ему удачи, счастья и здоровья в личной жизни? Они еще долго смеялись, вспоми­ная заботливых учеников.
   Пользуясь поводом, Шура затащил Любу в ближайший ювелир­ный. До этого она отказывалась от его подарков, поскольку он, боясь делать сюрпризы, предпочитал предварительно совето­ваться с ней. Увидев результат первого его выбора, она с него­дованием выскочила из магазина. Выйдя вслед, он узнал, что ей пока дорога жизнь, и при ежедневной необходимости пользо­ваться общественным транспортом она не намерена носить серьги стоимостью, как она выразилась, "с половину жигулей". Но в этот раз Люба сменила гнев на милость, оставшись, правда, верна своей позиции относительно стоимости изделия, и согласилась принять в подарок довольно скромные золотые сережки без каких-либо камней, но с алмазной огранкой, придававшей украшению элегантность. Сама она привезла Шуре в подарок комплект постельного белья и сочла несправедливым обделить его возможностью ответить.
   После новогодних праздников наступила пора экзаменов - что у Любы, что у Александра. Виделись они в-основном урывками. Но тут любин папа, известный физик, академик РАН, собрался в командировку на несколько дней. Была - не была, - подумала она, решив наконец развеять мамины сомнения на предмет того, что у дочери, возможно, кто-то есть.
   Тем же вечером Люба поговорила с мамой. Ее опасения не под­твердились: мама весьма спокойно восприняла новость о романе с начальником. Тем более, что это была не совсем новость: как известно, материнское сердце - вещун, и мама по ряду причин уже почти обо всем догадывалась. Лидия Алексеевна очень лю­била свою единственную дочь, и готова была всегда ее выслу­шать и поддержать, с чем бы та к ней ни обратилась. Поэтому особенного потрясения ни у кого не было. Понятно, что факт на­личия у начальника четверых детей от предыдущего брака мало кого мог воодушевить, но с учетом того, что развод состоялся еще до знакомства с ее дочерью... в принципе, как мать, она не видела ничего криминального в этом романе. Лидия Алексеевна смотрела на довольное лицо Любы, когда та прибегала, погово­рив с ним по телефону; понимала, что это именно он, а не подруга приглашает ее на выставки и в театры; знала, что на­чальник провожает ее до самой двери в общий коридор, боясь отпускать одну в вечерний подъезд... В конце концов, - решила мама, - это ее выбор. И, зная по опыту знакомых, что выбор этот может быть несравнимо хуже по множеству критериев, дала до­бро на знакомство с кавалером.
   Идея состояла в том, что на время папиной командировки Шура захотел переманить Любу к себе в берлогу, чтоб хоть немного времени побыть вместе в спокойной обстановке взамен встреч на бегу в последнюю неделю. И его представления о порядочно­сти подсказывали ему, что без знакомства с мамой барышни подобное приглашение в гости на несколько дней будет выгля­деть не особенно прилично. Да и Люба на такое не пойдет, ей дороги хорошие отношения с семьей. Папе она пока боится при­знаваться - оно и ясно, но и это не за горами, - он, как человек более опытный, прекрасно это понимал.
   И Лидия Алексеевна, и Александр Иванович изрядно волнова­лись. Оба они в глубине души очень хотели друг другу понра­виться - хотя бы ради спокойствия Любы. Ну и для упрощения прочих бытовых моментов.
   Мама приготовила мясо по особому рецепту, который прибере­гала для самых торжественных случаев. Напекла блинов - Люба как-то обмолвилась, что любимая шурина забегаловка - "Тере­мок". И радушно вышла встречать гостя, преодолевая некото­рую взаимную неловкость. Шура, в свою очередь, явился с цве­тами и коробкой конфет "Ферреро Роше", будучи также осве­домлен о маминых слабостях. Разговор очень быстро сменил окраску с нервозно-формальной на практически семейную: Ли­дия Алексеевна с Шурой, будучи представителями одного поко­ления, мгновенно нашли общий язык и, более того, выяснилось, что у них преподавала одна и та же физичка в старших классах - просто имя у учительницы было редкое, и когда мама его произ­несла, Шура автоматически добавил к имени-отчеству и фами­лию... После маминого выпуска Агния Марковна ушла в дру­гую школу, где как раз переходил в восьмой класс юный Шурик Светлов.
   В коридоре мама шепнула Любе: "Вроде, вполне нормальный человек. Мне понравился. На тебя смотрит влюблен­ными глазами и видно, что и сам не обидит, и никому не позволит. Так что ладно, ез­жайте. Но с отцом сама потом объясняться будешь!" Люба чмокнула маму, они с Шурой подхватили ее рюкзак с тряпками, лыжи (хотелось выбраться в ближайший парк) - и унеслись в его нору.
   Назавтра была суббота, и они вылезли из постели только когда начало смеркаться - все не могли оторваться друг от друга. В ближайшем кинозале шел "Дневной дозор", и они отправились его смотреть. Кино запомнилось надолго. Не столько самим фильмом - он как раз особого впечатления не произвел, - сколь­ко тем, что любины сапоги не успели высохнуть после вчераш­ней прогулки, и она, надев две пары шерстяных носков, пошла приобщаться к искусству в шуриных кроссовках сорок третьего размера... Смотрелось это очень своеобразно, но им было ни до чего вокруг. Это была их сказка, их бегство от реальности - можно сказать, как угодно. Они часами бродили по заснеженно­му лесу и говорили, говорили, говорили... Так и пролетели несколько дней - матрасная жизнь перемежалась с долгими прогулками и бесконечными разговорами.
   Как-то вечером они доехали до ближайшего торгового центра - у Шуры пришла в негодность последняя сковородка, и вопрос требовал незамедлительного решения. Выйдя из стеклянных вращающихся дверей, Люба остановилась, доставая сигареты. Не то дразня, не то любопытствуя - так и не смогла потом разобраться, чем был продиктован ее интерес, - она задала ему давно занимавший ее вопрос.
  -- Слушай, а тебе правда не скучно со мной? Ты часто молчишь в последнее время - что-то случилось?
  -- Да нет, не то что бы случилось, - он затянулся сигаретой, - Лю­бах, я люблю тебя. Но я довольно незавидная кандидатура... На кой тебе? Я очень боюсь сломать твою жизнь.
  -- Шур, это звучит так, будто ты изящно подбиваешь клинья под наше расставание. Честно. Эдак деликатно пытаешься намекнуть, что, мол, не готов для отношений - или как это бывает в сериалах? Как-то неожиданно, - подшутила она, вспоминая последние дни и часы, проведенные вдвоем - как говорится, ничто не предвещало.
   Он укоризненно покачал головой.
  -- Издеваешься? Я что, дурак?
  -- Ах вот оно что, - задумчиво протянула Люба. Она и хотела ему ответить, и очень страшно было, сказав, почувствовать вдруг, что это - неправда. Есть слова, которые не прощают бездумного обращения с собой, и, безусловно, "люблю" занимает в этом списке одно из почетных первых мест. Но другого способа по­нять истину, кроме как произнести его, просто не существовало.
  -- Шур, - она серьезно взглянула ему в глаза, силясь понять саму себя, боясь совершить непоправимую ошибку, - мне все это сда­лось, потому что я тебя люблю.
   И в ту же секунду поняла, что не согрешила празднословием: сказанное оказалось правдой. И если б у человека существовал хвост, виляющий от радости, как у собаки, - Шура расшугал бы им всех посетителей торгового центра.
   ***
   Нежданный отпуск подошел к концу, снова начались суровые будни. Шла сессия. На одной из консультаций Люба обратила внимание, что преподаватель как-то странно на нее смотрит. Она украдкой осмотрела себя в поиске возможной расстегнутой молнии или чего-то подобного - нет, все было в порядке. Во время экзамена, садясь к столу доцента отвечать по билету, Люба заметила записку, вложенную в ее зачетку - экзаменатор почти незаметно указал на нее глазами. "Сегодня в 5 у входа?" - и он красноречиво вывел очертания пятерки в любиной зачетке. Люба вспыхнула от возмущения и отрицательно покачала голо­вой. Доцент равнодушно пожал плечами, забрал записку и начал допрос с пристрастием. Несмотря на то, что девушка неплохо знала предмет, он не отказал себе в удовольствии предложить ей тройку, намекнув двусмысленной фразой "А ведь могли бы, если б захотели..." на пересдачу. Он был на сто процентов уве­рен, что она не согласится на тройку - прочие экзамены, как не укрылось от его взгляда, были сданы ею на отлично. Сколько себя помнил - девушки в такой ситуации начинали просить о снисхождении и пересмотре оценки, прося то дополнительный вопрос, то возможность прийти с другой группой и сдать заново.
   Люба спокойно поднялась со своего места, открыла зачетку и протянула ему, громко сказав: "Хорошо, ставьте три, я согласна. Не нужно пересдач". Таким образом она отрезала ему возмож­ность отказаться от своего решения и принудительно отправить ее на пересдачу - в аудитории было много народа, и все услы­шали, что прозвучало согласие на предложенную оценку. Скри­вившись, доцент вывел свой трояк недрогнувшей рукой.
   За дверью Любу дожидался Шура, который как раз освободился пораньше и хотел поехать на работу вместе с ней. Она вылетела вся красная и очень злая - такой он видел ее впервые. Услышав, что случилось, он попросил ее подождать его у лифта и реши­тельно зашел в аудиторию. Следом заглянул преподаватель со­седней группы - занести экзаменатору что-то на подпись. Шура вежливо извинился и попросил Сергея Петровича выйти на одну минутку по неотложному вопросу под предлогом вызова из де­каната - он знал, что доцент работает здесь первый год и навер­няка не знает всех административных сотрудников института в лицо. Коллега-преподаватель из лучших побуждений вызвался приглядеть за студентами.
   Когда мужчины оказались в коридоре, Шура подошел к люби­ному экзаменатору почти вплотную и негромко сказал ему несколько фраз. Тот молча выслушал сказанное и вернулся в аудиторию, закрыв за собой дверь. Больше подобных предложе­ний своим студенткам он не делал никогда - это стало понятно со временем. Но с Любой вежливо здоровался при встрече, не пытаясь больше язвить, припоминая ей несостоявшуюся перес­дачу. Лишь один раз, на следующий день в лифте, где они слу­чайно оказались одновременно, он попытался было поднять эту тему.
  -- Что же вы, голубушка, сразу папе жаловаться побежали, как маленькая? Я вполне вас понял...
  -- Это не папа. Это -- начальник, -- отрезала Люба, давая понять, что разговор окончен.
   Доцент оторопел. Мужик, который разговаривал с ним вчера, никак не мог быть посторонним ей человеком. Впрочем, объяс­нение нашлось быстро: что ж, значит, вот с кем она спит. Все с тобой, милочка, ясно.
   С тех пор никаких лишних вопросов он больше ей не задавал, и они сухо здоровались при встрече.
   Однако папа у студентки Ромашовой тоже был. И оставаться в неведении главному мужчине ее жизни относительно появления конкурента оставалось недолго.
   ***
   На календаре было седьмое марта. Шура с Любой допоздна про­возились на работе, потом он, как всегда, поехал ее провожать. Увидев у метро цветочный киоск, он отпросился на пару минут и вернулся с букетом роз: праздник же! Вообще он не любил да­рить срезанные цветы, полагая их мертвыми, но счел, что случай обязывает. Оба они как-то не подумали, что букет придется предъявить дома - равно как и маломальские объяснения его по­явлению.
   Радостно войдя в квартиру с цветами, Люба сразу поймала во­просительный взгляд отца.
  -- А это мне... Шура подарил. Ну, побаловал начальник, - не вполне уверенно заявила она, не дожидаясь вопросов.
   Папа, как говорится, не вчера родился и, конечно, давно подо­зревал, что там не все просто, на этой работе. То дочка убегает ни свет, ни заря (был период, когда они, голодные и ошалевшие от желания быть вместе, встречались за час-полтора до начала рабочего дня), то приходит поздно. И вот теперь - эти цветы. Собственно, сомнения были только в личности ухажера, и теперь их уже не осталось. Пробурчав что-то из разряда "и многих ли ваших девушек он так поздравляет?" - Борис Афанасьевич предпочел тему не развивать и в душу не лезть. Захочет - сама поделится. В конце концов, взрослая уже, что возьмешь... Выглядит вполне счастливой. Вон цветы принесла. Мать говорила, до дома ее провожают и в театры водят. Ну и... сами разберутся, - решил отец. - Пока вмешиваться не стоит.
   Вскоре Люба подхватила какой-то вирус и была вынуждена оставаться дома, лежа с температурой. В один из этих дней Шура приехал ее навестить - и, уходя, столкнулся в дверях с Бо­рисом Афанасьевичем, с которым они уже были знакомы по ка­кой-то общей работе. Отец радушно предложил выпить еще чаю, если Александр не очень спешит. Тот с удовольствием со­гласился. Чаепитие прошло в доброжелательной атмосфере - хозяин дома дал понять начальнику дочери, что тот пока не со­вершил фатальной ошибки, раз Люба сияет глазами и явно чув­ствует себя лучше.
   Однако Борису Афанасьевичу хотелось все же прояснить ситуацию, причем не с дочерью - со Светловым. По-мужски. И когда та вышла из комнаты, он спросил напрямую:
  -- Шур, что это все значит?
   Светлов по привычке пожал плечами, откидывая назад длинную прядь, выбившуюся из хвоста.
  -- Ты о чем сейчас?
  -- У тебя на телефонной заставке ее фотография. Это формальное основание для вопроса.
   Шура усмехнулся: действительно, прокол вышел. Он еще давно установил себе на дисплей в качестве обоев фото любиного глаза. До этого момента никто не высказывал открытых предположений, хотя вопросы пару раз задавали. Отцовский же мимолетный взгляд сразу ухватил суть.
  -- Борь, я люблю твою дочь, - невозмутимо произнес Шура, глядя Ромашову в глаза.
  -- И? - негромко спросил Борис Афанасьевич чуть осипшим голосом.
   В этот момент вернулась Люба, и беседа была естественным образом прервана.
   Через пару недель весь рабочий коллектив Александра Светлова собрался посетить выставку в доме художника на Крымском валу. А после выставки Любе позвонила близкая подруга и при­гласила на шашлыки - у ее молодого человека был небольшой загородный дом. Все они были уже давно знакомы между собой, и никакой официальной части не предполагалось. Да и шифро­ваться, естественно, было не от кого. Согласились. Оставалось уладить дело с родителями, и самым разумным для Шуры в сло­жившейся ситуации было отправиться вместе с Любой к ней до­мой, дабы изъявить стремление сопровождать дочь хозяев к подруге. Что, собственно, и было сделано. Девушка позвонила маме и предупредила, что к обеду приедет не одна.
  -- Ох, - только и сказала Лидия Алексеевна, впрочем, радуясь, что все наконец приобретет какую-то определенность: надоело уже всем между собой делать вид, что ничего не происходит.
   Люба несколько опасалась реакции Бориса Афанасьевича - отец никогда еще не давал разрешения на отъезды с ночевками в компании мужчины, вернее, просто не было таких эпизодов. Но выбранная тактика сработала безотказно: видя, что ухажер явил­ся лично и намерений своих не скрывает, отец возражать не стал. В конце концов, запретить я ей уже ничего особенно не могу. Все равно они давно уже не за ручку ходят, - определил для себя папа. Только без шлема чтоб - никуда! А то беда с этими мотоциклистами...
   ***
   Выходные прошли на ура. И компания сложилась отличная - мужчины прекрасно нашли общий язык, занимаясь приготовле­нием шашлыка и расчисткой сада от накопившегося за осень и зиму мусора - веток, листвы и прочей дребедени. Люба с Ниной тем временем накрыли на стол в доме - ужинать на улице было еще слишком холодно - и сидели трепались. Дружили по-настоящему они не так давно - наверное, года три. Познакомились в институте, учились в одной группе с первого курса. Нина тогда очень за­бавно говорила по-русски; армянка по происхождению, она с се­мьей жила в Москве уже около десяти лет, но речь, естественно, оставалась очень своеобразной.
   Поначалу они общались, не выделяя друг друга из прочих одно­группников - доброжелательно и только. А потом возникла ка­кая-то ситуация, которая однозначно показала, что Нина - чело­век исключительной порядочности. До этого момента Люба счи­тала ее девушкой доброй, немного наивной и очень - даже слишком -- доверчивой. А тут оказалось, что помимо доброты, у Нины есть совершенно несгибаемая воля и предельно четкие понятия о добре и зле - безотносительно обстоятельств. Ее тогда кто-то сильно обидел - то ли зло подшутив над ее национальностью, то ли над каки­ми-то словами. И вскоре у Нины появилась чудесная возможность ответно унизить обидчика, который снискал себе серьезные проблемы уже на другом уровне. Наблюдая картину со стороны, Люба еще подумала, что сейчас от него камня на камне не оста­нется - вопрос стоял серьезно вплоть до исключения из инсти­тута. Никаких сомнений в том, что Нина воспользуется случаем ответить на оскорбление, у нее не было. Но та напротив помогла обидчику, по-человечески попросив замдекана, с кото­рым у нее сложились доверительные отношения, повременить с решительными мерами, дать человеку шанс исправить ситуа­цию. Люба не удержалась и спросила, чем продиктовано такое ее поведение.
  -- Люб, а как же иначе? - невозмутимо ответила Нина, примири­тельно взглянув на нее, - он же мужчина все-таки, ему семью кормить - куда без образования? Я очень хорошо знаю, каково это - быть никому не нужным, без документов, без прав... Пусть исправляется. А что меня обидел - дурак, да. Но он не меня унизил - он себя унизил. Порядочный человек такого не скажет... Не мне его судить, там Бог разберется. Пусть у него все будет хорошо - может, и на других тогда кидаться не станет.
   Любу это тогда поразило. Нет, насчет "подставь вторую щеку" или "люби ближнего, как самого себя" - это всем нам хорошо известно, но многие ли живут по этим принципам? И тут вдруг будто глаза заново открылись. Люба заметила, что Нина ни­когда никому не завидовала, хотя находилась в значительно бо­лее стесненных обстоятельствах, нежели большинство студен­тов: живущая в столице практически на птичьих правах, выну­жденная говорить на неродном языке... Она училась - и училась хорошо. Едва в ее семье возникла затруднительная с материаль­ной точки зрения ситуация, она устроилась на работу по специ­альности. И это на третьем курсе, когда многие из ребят, в том числе, Люба, не имели ни малейшего представления, что это та­кое - работать всерьез. И ни разу никому не пожаловалась на свои сложности. Зато Нина умела искренне радоваться, когда у кого-то что-то получалось - досрочно сдать зачет или получить хорошую отметку на экзамене.
   Девчонки мало-помалу подружились. Люба, по собственным меркам, в принципе, была неплохим человеком - отзывчивым и незлобивым, но в сравнении с Ниной всегда видела разницу. Если сама она умом заставляла себя хорошо относиться к лю­дям, помогая им по велению доброй воли, рассудка, логики, вос­питания - чего угодно, пусть и искренне, но все же! - то добро­та Нины шла из самого ее сердца, не способного на подлость даже в воображении. Именно это качество Люба по первости принимала за наивность.
   Так или иначе, они стали много и с удовольствием общаться. Любу прекрасно принимали в семье Нины, радушно угощая не­возможно вкусными блюдами армянской кухни. Но дело было не только в гостеприимном столе: на примере этой семьи Люба отчетливо видела, что есть люди, способные прийти на помощь в горе и разделить праздник - в радости, что простые человече­ские ценности превалируют у них над всеми прочими. Совре­менная жизнь во многом провоцирует и нередко искушает нас своими подложными благами, заставляя подменять ими подлин­ное счастье человеческого общения - так вот, в семье Ашота Саркисяна такого не было. Здесь сын уважал отца, а отец - деда, и если дядя Сурен, паркуясь, случайно задевал автомобиль соседа, он первым делом шел к тому с деньгами и извинениями, а не пытался замести следы, благо, доказательств вины посреди ночи в темном дворе никто никогда бы не обнаружил. И если тетя Лаура видела лежащего на улице человека, она не проходи­ла равнодушно мимо - пьянь подзаборная! - а участливо скло­нялась над ним, чтоб понять, не нуждается ли он в помощи.
   И вот сейчас Люба с Ниной сидели на уютной дачной терраске в ожидании мужчин с шашлыками. Потрескивал огонь в печке, подруги открыли бутылку красного вина и наслаждались прият­ным вечером, обсуждая новости.
  -- Люб, а как хорошо сложилось все, смотри? - улыбнувшись, сказала Нина, - ведь помнишь, когда ты его со мной знакомила, ты все порвать собиралась, только момент не находился удач­ный? Я еще говорила - присмотрись получше, вдруг человек твой, на самом деле...
  -- Ага, помню. Мы тогда с Шурой тебя до дома от метро прово­дили и долго-долго целовались у памятника рядом с автобусной остановкой... Это я так момент для расставания выбирала, - рассмеялась Люба.
  -- Мне кажется, вы хорошо смотритесь вместе. Он тебя любит, это всегда со стороны виднее.
  -- Знаешь, я вдруг поймала себя на мысли, что мне без него пло­хо. Люблю, привыкла - мне трудно какое-то конкретное слово подобрать. Но по факту: не представляю, как если б его со мной сейчас не было.
  -- А Олег? Объявляется?
  -- А что - Олег? Олег в тайге. После того случая - как отрезало. Нет, мы переписываемся изредка - привет, мол, как дела, какие новости. И все.
  -- Ну и правильно. Ты мне сейчас больше нравишься, - подколо­ла подруга, - довольная, улыбаешься. А в институте, пока Олег был в голове - на тебе лица не было. Все переживала за него...
  -- Дура была - вот и переживала. Я, наверно, только недавно по­няла, как все было глупо... Ведь мужик может быть мужиком только если ему давать возможность совершать мужские по­ступки! А если делать все за него, ухаживать и заботиться - он ничего никогда не поймет и не оценит, в смысле, не будет вос­принимать как женщину в принципе. Ведь почему обычно муж­чина ухаживает за женщиной? Ей это нужно? Ей - косвенно. А напрямую это нужнее ему самому. Чтоб прежде всего в соб­ственных глазах мужиком себя чувствовать. А я Олега тупо ли­шала этой возможности... Я очень хотела быть ему другом. Понимаешь, другом - не подругой даже! Мужику в юбке, которым я на тот мо­мент изо всех сил пыталась быть, рядом нужна баба в штанах. А он не баба. Вот и все, собственно.
  -- Ты не обижайся только, Люб, я пыталась тебе намекать, но ты как-то не особенно обращала внимание...
  -- Да не обижаюсь я, - отмахнулась Люба, - я сейчас-то и рада, честно говоря, что все именно так вышло. А тогда, конечно, вела себя... то ли как мама с ребенком с ним общалась, то ли как мужик с мужиком... И еще очень расстраивалась, что не чув­ствовала от него в свой адрес каких-то мужских поступков. И правильно - а с чего им было взяться? Я ж даже в постель его сама тогда затащила, спасибо, что особо не сопротивлялся, хоть на коленях упрашивать не пришлось, - она, покраснев, хихикну­ла.
  -- Все, не вспоминай! Можно подумать, ты одна такие глупости делала... Помнишь меня и Пашу? Смех и грех! И, в принципе, все то же самое. Дорогая, давай мы с тобой сейчас выпьем, - Нина подняла бокал, - за тебя, за вас с Шурой. Ты у меня самая замечательная, умная, талантливая, добрая... Дай Бог, чтоб все было хорошо! Мне почему-то кажется, что так все и будет.
   Не успели девчонки допить вино, как на терраску ввалились до­вольные Вова и Шура, таща в руках блюда с мясом и овощами на решетке. Началось веселое застолье.
   После ужина отправились гулять по вечернему поселку. Шел апрель, природа просыпалась от зимней спячки. Пьянил запах талого снега, журчали ручейки, на деревьях набухли почки. Сама земля, казалось, радовалась жизни, тая в себе ее зарожде­ние - на пригорках поверх теплотрассы уже кое-где проклевы­вались тщедушные ярко-зеленые травинки. Дышалось легко и спокойно. Люба прильнула к Шуриному плечу, Вова приобнял Нину - так они и прогуливались на расстоянии десятка шагов друг от друга, периодически перекликаясь.
   Наутро Шуре нужно было рано вставать - его младшим сыно­вьям-двойняшкам не было и семи лет, и каждое воскресенье он приезжал к бывшей супруге и брал мальчишек то на прогулку, то в кино, то в зоопарк. В этот раз был запланирован зоопарк, а ребята давно о нем мечтали, и вряд ли для мероприятия хватило бы пары часов. Поэтому долго оставаться в гостях было неудобно. Шура завез Любу домой и отправился к сыновьям.
   ***
   Близилось лето, неуклонно назревал вопрос о предстоящем отпуске. Хотелось провести его вместе, но каким образом? Шура привык проводить свободное время на природе. Будучи заядлым походником, любителем сплавов на катамаранах, он приучил к этому и старших сыновей - младшим все же было пока рановато и не вполне безопасно. У них давно сложилась большая компания, ежегодно обрастающая все новыми прим­кнувшими к коллективу. И как-то по умолчанию было понятно, что в этом сезоне Любе предстояло освоение основ водного ту­ризма. Она ничего не имела против этой перспективы, если б не одно но: дети! Кто знает, как они воспримут подобное от­цовское увлечение? Будет ли им приятно? Любе страшно не хо­телось проводить отпуск в разлуке с Шурой, но мысль о том, что ее присутствие, возможно, кому-то будет претить, здорово отравляла жизнь.
   Однако все происходило как-то само собой, без приложений ка­ких-либо внешних усилий. Однажды в шурином рабочем каби­нете появился симпатичный крепкий юноша лет семнадцати, лицо которого показалось Любе смутно знакомым, но она, за­дерганная криво работающей программой, не придала этому особого значения. Как-то в процессе коллективного общения - народу в комнате было полно, все радостно гомонили, обсуждая предстоящие майские праздники -- она познакомилась с этим парнишкой. Денис помог ей переставить принтер с одной тумбы на другую. Так все вместе и колготились в суете с оборудованием. Вскоре молодой человек засобирался домой.
  -- Ладно, все... Всем пока-пока! Па, в воскресенье все как дого­варивались?
   Любу как током тряхнуло: какая же она дура ненаблюдательная! Что, трудно было присмотреться получше? Почему она даже не удивилась присутствию постороннего человека в лаборатории?
   Значит, Денис. Средний сын. Юный казанова... изредка в шури­ной берлоге проходили его тусовки, после которых Люба обна­руживала то забытые пивные бутылки, то раскрытую камасутру, то еще какие-то подтверждения бурно кипящей жизни подрастаю­щего поколения. Сам Шура только посмеивался. Впрочем, камасутру они тогда заныкали в надежное место?
   С Андреем - старшим из младших Светловых - Любу позна­комил сам Шура, когда тот забежал к отцу после футбола во дворе. Молодой человек воспринял ее вполне доброжелательно, разве что попытался было назвать на "вы" и "тетей Любой", вы­звав взрыв хохота. Стоит отметить, что это совершенно не было издевкой - просто он не сразу нашелся, как к ней обращаться. Ситуацию разрулили быстро, и первичный контакт был нала­жен.
   Двойняшек Костю и Лешку Люба видела всего пару раз - в силу возраста они еще не принимали участия в отцовских посидел­ках, проводя с ним пока что выходные и праздники. Но тоже, надо отдать должное, мальчишки не воспринимали ее в штыки.
   Люба не уставала поражаться их матери: удивительная женщи­на! Пережив развод, оставшись одна с четырьмя (!!!) ребятами, она воспитала их настоящими мужчинами - во-первых, а, во-в­торых, сохранила совершенно нормальные отношения с их от­цом и никак не препятствовала их взаимодействию. Случай фе­номенальный. Люба не спрашивала, что послужило причиной развала семьи - но, какой бы она ни была, тем не менее, Анна представлялась ей героической женщиной. Самое интересное, что они в какой-то момент друг с другом познакомились. И та восприняла молодую подругу бывшего супруга вполне спокой­но - во всяком случае, внешне. У обеих дам хватило ума и такта не пытаться, что называется, тянуть одеяло на себя: Люба не стремилась ограничить шурино общение с детьми и, соответственно, с Анной в том числе, а та, в свою очередь, не подтрунивала над его страстью к малолеткам. Равновесие было поймано.
   При одной из следующих встреч Андрей радушно предложил Любе присоединиться к их походной компании - он вообще был человеком, открытым к общению, и с удовольствием относя­щимся к большим коллективам. Но не сборищам абы кого, лишь бы народу побольше - нет, Андрей как раз был очень избира­телен. Спортсмен, талантливый молодой ученый, любящий и музыку, и театр, и литературу, он радовался обществу себе подобных. Люба было подумала, что, раз он так спокойно при­гласил ее пойти с ними в поход, он может быть просто не в кур­се, кто она такая на самом деле. Но Шура уверил ее, что это вполне осознанная позиция сына - принимать выбор отца без лишних рефлексий.
   ***
   И летом они-таки собрались в этот водный поход в Карелию. Люба, решив, что подобное мероприятие - чудесный повод бро­сить курить (а как же: свежий воздух и все дела...), взяла с со­бой на десять дней всего две пачки. Первая кончилась еще в поезде... потом ее выручало то, что одна из участниц похода взяла с собой целый блок "Явы". Куда там изысканная Lucia Citrus Fresh Menthol, хохотала Люба у костра, бросая бычок в огонь...
   Путешествие было великолепным. Царство природы... ее тиши­ну нарушали лишь им подобные компании походников, коих было предостаточно. Но тем не менее! Ничто не могло срав­ниться с запахом дыма, которым мгновенно пропитались штаны и штормовки, обжигающим холодом прозрачной речной воды (плюс семь!) и ночным стрекотанием всевозможных лесных птиц и насекомых. Они даже устраивали баню! Люба никогда баню особенно не жаловала и, откровенно говоря, поленилась туда забираться. А вот искупаться - да еще и голову помыть - ей, конечно, довелось. Впечатления незабываемые! Их было семеро - весь женский коллектив. Одни пытались мыться в ледяной воде, вторые, как могли, помогали с берега - подавали мыло, шампунь и полотенца. Потом наоборот. Поначалу ощущение чистоты было непередаваемым, а потом выяснилось, что речная вода как-то не очень взаимодействует с шампунем. То есть если до купания волосы были просто обычного засаленного вида, то после водных процедур к имеющейся жирности добавился еще и непромытый химикат, поселившийся в шевелюрах окончательно - до самой Москвы.
   Еще одно удивительное явление - время за полярным кругом. Сплошная белая ночь. Как-то засиделись у костра с гитарой - песни, разговоры, обычное дело. Начали поочередно позевы­вать, хватились - полчетвертого утра! А светло - поди знай. У кого ж в походе часы на руке?
   Отношения Шуры и Любы плавно перетекли в стабильное се­мейное русло. Здесь никаких секретов не было, они спокойно жили в одной палатке, словно молодожены. Привычная го­родская напряженность ушла: для нее просто не было основа­ний. Они плыли по плесу на катамаране-двушке, Люба стирала в кровь ладони о весло, категорически игнорируя перчатки, пели любимые бардовские песни... Периодически все плавсредства собирались в одной точке ровного участка реки под окрик глав­нокомандующего Андрея: "Колбаса-колбаса-колбаса-колбаса!.." лопали колбасу и какие-то сникерсы, какие оказывались ближе упакованы, обсуждали предстоящее место ночлега и плыли дальше...
   Есть замечательный анекдот про водников. Точнее, их классификацию. Народная мудрость гласит (да простит меня цензура!), что наиболее распространены три типа представителей водного экипажа: Гребибля, Гребубля и Нетудабля. С нюансами этих прелестей Люба, как новичок, знакомилась непосредственно в процессе.
   Были на реке и пороги. Череда мелких бурунчиков - перекаты - никаких опасений не вызывала даже у самых неопытных водни­ков, вроде Любы. А вот когда впереди послушался шум Котла - порога условно третьей категории сложности - прозвучала ко­манда: "Все на берег, идем просматривать!" Неподалеку от по­рога, ревущего за поворотом, был поставлен самодельный крест. Выглядело это не слишком оптимистично. Это могло означать и самое печальное, и быть просто меткой о приближающемся препятствии.
   С высокого берега Котел выглядел впечатляюще. Чтобы хоть как-то услышать друг друга, приходилось кричать. Андрей и Шура, как самые опытные водники, обсуждали план прохожде­ния порога, остальные запоминали последовательность дей­ствий. Основное сводилось к тому, чтоб изначально правильно сесть на катамаран (проверив, чтоб никакой шнурок не застрял где-то в неподходящем месте) и внимательно слушать старших по команде. Если прозвучало "Табань!" - думать не надо, надо табанить. Еще надо быть готовым к тому, что в любой момент тебя может смыть с катамарана. И в этом случае главное - не паниковать...
   Нюансов много, но по факту Котел нужно было проходить и становиться на ночлег: уже вечерело. Первым пошел катамаран-четверка под руководством Андрея. Вопреки переживаниям ма­лоопытных членов команды все прошло без сучка и задоринки: судно стройно скользнуло в порог, практически не изменяя взя­тому курсу, и ровно из него вышло. Следующей была шурина двойка. Люба была вполне спокойна - в отличие от командира плавсредства. Шура очень нервничал, это бросалось в глаза и настораживало само по себе. Он пытался вселить в Любу уве­ренность, что все будет хорошо, но выходило строго наоборот, потому что она прекрасно научилась читать его, что называется, между строк.
   Дан старт. Двойка ловко перевалилась через первые буруны, по­том ее ощутимо тряхнуло.
  -- Греби! - услышала Люба шурин голос, казавшийся далеким в реве водопада, -- сильнее!
   Она послушно выполняла приказ, ни секунды не сомневаясь в успехе. Пугаться или переживать времени не было. Несколько секунд - и катамаран оказался на спокойной воде.
   Шура сиял, как начищенный самовар. Видно было, что он на­терпелся страху - не за себя, конечно, сам-то он много всякого повидал на своем водном веку, - за нее. Что, если смоет? А если застрянет? Вода ледяная, гидрокостюмов у них нет... А если об камень? Поводы для волнения, безусловно, было. Но все катама­раны прошли препятствие без каких-либо затруднений. Чет­верки прыгали с него, едва замечая, в двойках приходилось немного поработать, но в целом все прошло на ура.
   В следующий поход - и тоже в Карелию - они отправились в мае. Практически накануне свадьбы. Набираться романтическо­го настроения, так сказать.
   На самом деле, идея со свадьбой давно витала в воздухе, но, воз­можно, не получила бы должного развития, если б не одно об­стоятельство. Дело в том, что Люба и Шура перешли полностью на работу в тот университет, где он вел занятия. В НИИ стали одна за другой возникать проблемы с помещением, лаборато­рию прикрывали, как могли, но долго это продолжаться не мог­ло. И тогда пришла в голову мысль всем коллективом пере­браться в студенческую обитель, взяв на себе посильную учеб­ную нагрузку и получая взамен небольшое помещение при ка­федре. Плюс свободный доступ в университетскую лаборато­рию, которой они и так вынуждены были периодически пользо­ваться. Но положение становилось более официальным. В НИИ они, по большому счету, никого не интересовали: кто, что, с кем и прочее. А здесь руководство кафедры уже начало было при­стально присматриваться к внутренним отношениям в свежем коллективе. Плюс как-то камеры, установленные в университете чуть ли не на каждом шагу, зафиксировали не вполне привыч­ное проявление рабочих взаимоотношений Шуры с юной подчи­ненной - его вызвал на разговор коллега, с которым они прия­тельствовали, и намекнул об осторожности. Светлов недолго раздумывал. В конце концов, жили они на тот момент все равно уже вместе, так что принципиально ничего не менялось. Разве что Борис Афанасьевич из просто Бори превратится в папу Борю, - шутили они между собой.
   Отгремела роскошная свадьба. Шура ухитрился за несколько дней до мероприятия напрочь про него забыть.
   Они с Колей составляли расписание зачетов и консультаций. Шура бодро предложил субботу. Коля под столом легонько пнул его ногой.
  -- Шеф, в субботу нельзя! Двигайте на пятницу!
  -- Почему? - искренне удивился начальник.
  -- Блин! У вас свадьба! - заржал потенциальный свидетель.
   Из загса поехали прямо в университет - надо было забрать отту­да Дениса, который, закрывая свою первую летнюю сессию, торжественно провалил экзамен по физике.
  -- Мамочка!! Поздравляю!!! - великовозрастный ребенок, отде­лившись от сокурсников, поскакал обнимать отца и свежеиспе­ченную мачеху. Народ косился с сомнением. Кстати, Дениска и потом не без удовольствия озадачивал окружающих, ласково именуя Любу мамочкой - над этим хохотали, оставшись без по­сторонних.
   Через день после свадьбы поехали по делам в любин институт - у Шуры была там лекция, юная супруга взялась сопровождать, попутно помогая в оформлении презентации. В перерыве встре­тили любиного любимого преподавателя, в которого она была платонически влюблена на первом курсе.
  -- Дядя Костя! - окликнула она его, улыбаясь. После ее оконча­ния ВУЗа отношения между ними утратили привычную фор­мальность.
  -- О! Ромашова! Во как время-то летит - глаз не отвести! Давно ли я тебя водой на семинарах поливал? Как сама?
  -- Нормально. Позавчера замуж вышла, - засмеялась она, гордо демонстрируя сверкающее кольцо на безымянном, - как вы?
   Ей предстояло еще как-то осведомить о происходящем свою ка­федру. Светлов там, в общем и целом, был персоной нон-грата, но Любе было очень важно самой ввести коллег в курс дела, чтоб не становиться жертвой неизбежных сплетен. Она честно призналась своей руководительнице, не особенно заморачиваясь предисловиями.
  -- Тамара Ивановна, я замуж вышла. За Светлова.
   Преподавательница ахнула. Она догадывалась о возможных их теплых отношениях - уж очень рьяно Люба оправдывала какие-то его профессиональные действия, - но такого поворота собы­тий не ожидала.
  -- Любонька, вот удивили, так удивили... - со вздохом произнесла она после долгой паузы, - но, зная вас, я могу предположить, что вы сможете осчастливить кого угодно. Возможно, он чем-то это и заслужил - как знать? Во всяком случае, раз вы его любите...
   ***
   Есть такое расхожее мнение, особенно в кругу мужчин, что штамп в паспорте убивает отношения. Многие подобным об­разом оправдывают свое нежелание доводить дело до официаль­ной регистрации брака. Едва ли это откровение, но факт: чув­ства индифферентны. Сами по себе они равнодушны к штампам и суевериям. Они гибнут от другого. Неумения искать общий язык и находить компромисс, нежелания слушать друг друга -- и пы­таться услышать...
   Шура и раньше работал в абсолютно ненормированном режиме - скорее он регламентировал время, проведенное дома. Работа всегда занимала бескомпромиссное первое место - отсюда и от­сутствие кровати в его берлоге. Кстати, в силу территориальных причин, а также из-за необходимости генерального ремонта шу­риной норы жить молодожены стали у Любы. Это стало первой роковой ошибкой - как выяснится позже.
   Почему молодые должны жить отдельно? Даже если все между собой в хороших отношениях, даже если жилплощадь позволяет всем разместиться без стеснения? Даже если всем так удобнее? Кстати, нашим героям так было именно что удобнее: Шура практически сутками пропадал в лаборатории, и какой прок был Любе сидеть в одиночестве в пустой квартире? А если она про­падала вместе с мужем на работе - хозяйство вела, как и преж­де, Лидия Алексеевна - и ни дочери, ни зятю не нужно было беспокоиться ни о чистоте полов в доме, ни о наличии горячего ужи­на. Они не толкались все вместе в очереди в ванную или туалет: режим работы позволял немного расходиться по времени. Объективно вроде бы все шло хорошо. Но... но!
   Семья - это прежде всего ответственность. Друг за друга, за вновь образованную пресловутую ячейку общества. Это экипаж из двоих и более человек, где есть свой капитан и штурман. Гла­варь и помощник. Фронт и тыл, если хотите. Так вот, при об­разовании новой семьи эти две роли должны принадлежать только мужу и жене. Кто будет головой, а кто шеей - особого значения не имеет, это дело, как говорится, внутреннее. Но если ведущая роль свежепостроенного корабля добровольно отдается старшему поколению, равно как и тыл в образе обустройства домашнего очага, то молодожены становятся просто бессмысленным планктоном. О семье тут речи уже нет - это какое-то патологическое сожительство, уза­коненное отметкой в паспорте.
   Молодая семья не может и не должна жить по меркам чьим бы то ни было, кроме своих собственных. Все вопросы при этом ре­шаются сперва между собой - принимается какое-то решение. Лишь после этого предмет обсуждения становится достоянием всего клана. И то - не выносится на повестку дня. Обозначается как факт.
   ***
   В жизни Любы с момента ее замужества, по правде сказать, мало что поменялось: те же стены, та же комната, те же любя­щие родители рядом. Вкусная еда, приготовленная забот­ливой мамой. Бытовые вопросы (прибить гвоздь и прочее), ре­шаемые отцом. Шура никогда не отказывался принимать уча­стие в хозяйстве, но его физически практически никогда не бы­вало дома. Тяготился ли он чем-либо? В бытовом плане одно­значно - нет. Ему было решительно все равно, что в доме на ужин да и есть ли он вообще, где найти рубашку...
   Если бы они решились поступиться привычным комфортом, возможно, у них был бы шанс все-таки вырастить из зерна лю­бви древо семьи. Но они выбрали тепло чужого очага. Люба - по молодости и глупости, Шура - по занятости и инертно­сти - мол, пусть идет, как идет. Вроде и неплохо.
   А стало хуже. Незаметно, постепенно, исподволь - но станови­лось все хуже. Люба, не видящая себя в роли Марии Кюри, на­чала откровенно тяготиться работой. Даже не то что тяготиться... Просто работа для нее всегда была чем-то обяза­тельным - и при этом решительно безразличным. Шура пытался ее заинтересовать, увлечь - все было бесполезно. Для того, чтоб работать, Любе требовался четкий алгоритм действий. Науку как таковую она совершенно не понимала, понимать, признаться и не рвалась, а хотела просто, что называется, "копать от забора и до обеда". То есть, ей было необходимо, чтоб при постановке задачи сразу озвучивался примерный вариант желаемого ре­зультата - тогда было понятно, чего добиваться. Шура же пред­почитал не фантазировать об итогах деятельности, ему был ва­жен сам процесс исследования, природа явления, так сказать. И задачу он ставил - посмотреть, что будет, если произойдет то-то и то-то. Любе это ужасно не нравилось. Она понятия не имела, по каким критериям оценивать возможный результат. Получи­лась, скажем, какая-то цифра - а это нормально? Может быть, она должна быть строго в заданных пределах? Или такая форма кривой свидетельствует о наличии брака в оборудовании? Кто его знает? Она не геохимик, а программист! У Шуры же не было возможности постоянно сидеть ря­дом с ней, ожидая, к чему приведет тот или иной момент. Он ждал этого от нее. А зря.
   Ей, как и многим молодым женщинам, хотелось видеть в своей жизни не только работу. По ее представлениям, рабочий день должен был быть строго ограничен четкими временными рамка­ми - понятно, что исключения возможны, но они должны быть именно исключениями, а не непреложным правилом. После ра­боты Люба хотела бы отправляться с мужем в театр, кино или просто погулять. Поговорить. О чем-то, не относящемся к рабо­чим вопросам. А у Шуры было желание либо поработать еще (в 90% случаев), либо встретиться со своими друзьями юности. Что, безусловно, понятно и ненаказуемо, только вот Люба откровенно побаивалась компании бородачей в косухах, которые жили в своем особом мире. Места в нем она для себя определить не могла.
   Возникает логичный вопрос: а как же они раньше не распознали друг друга? Не обратили внимание на такой важный момент? Но тут все как раз довольно просто. Во-первых, Шура был влюблен без памяти. Голову напрочь потерял. Гормоны, переживания, все дела. Во-вторых, он, видя безусловные умственные способ­ности своей юной подопечной, был уверен, что они смогут найти применение в его деятельности. В-третьих, Люба была не готова к тому, что романтические вечера теперь станут прохо­дить на работе вместе с коллегами и вечно зависающей про­граммой, которую надо было еще и отлаживать. Одним словом - поспешили.
   Любу раздражало постоянное отсутствие мужа. Она уже поняла, что в семье все-таки должен быть мужчина и желательно - не только папа. Они пытались разговаривать, но, по всей видимо­сти, жалея друг друга, редко доходили до сути вопроса. Шура уступал, соглашаясь на поход в театр и посещение киносеанса. Люба на время переставала ругаться на вечные задержки в уни­верситете или мототусовки. Оба они старались изо всех сил понять друг друга. И если не понять, то хотя бы выполнить какой-то необходимый минимум, чтоб было приятно другому. Не особенно озадачи­ваясь самым главным: а для чего это все? Что дальше?
   ***
   Как-то раз Борис Афанасьевич собрался по делам в офис своего знакомого. У Шуры намечался очередной творческий экспери­мент, Люба попросила разрешения пропустить рабочий день, чтоб проехаться с отцом. Муж не возражал - иногда можно. Он прекрасно понимал, что молодой девушке необходимо порой баловать себя какими-то новыми впечатлениями.
   В офисе бывшего отцовского сокурсника гостей принимали с удовольствием. Сидели в просторной переговорной, обсуждали насущные проблемы. За столом собралось пять человек, вклю­чая Бориса Афанасьевича с дочерью. Были директор организа­ции (именно он пригласил Ромашовых), главный бухгалтер Нонна Эдуардовна - к ней Люба несколько раз приезжала под­писывать документы, и незнакомый мужчина лет сорока в оран­жевом пиджаке - по-видимому, заместитель главного. Он как-то вдруг Любе понравился: то ли его открытый взгляд, то ли улыб­ка, то ли тот самый бодрый пиджак - что-то сразу расположило ее к нему.
   Люба, как оказалось, пару раз имела дело с людьми, о которых шла речь за столом, и вовремя подсказала адрес нужной конто­ры, которую искали в связи с их переездом с прежнего места ра­боты. Это было очень кстати -- директор остался доволен и одо­брительно смотрел в ее сторону.
   В какой-то момент Люба решила немного пройтись. Она незаметным движением вытянула из кармана отцовского пиджака сигарету (свои лежали в сумочке, а привлекать внимание шуршанием было бы не очень здорово) и выскользнула из-за стола. Офис был расположен в живописном месте, и ей хотелось взглянуть на го­род с высоты седьмого этажа. В конце коридора была балконная дверь, и девушка устремилась прямиком туда.
   Выйдя на балкон, она нос к носу столкнулась с мужчиной в оранжевом пиджаке, по всей видимости, только что затушив­шим сигарету и собиравшимся вернуться на рабочее место. Он с нескрываемым интересом окинул ее взглядом.
  -- А вы кто? -- улыбнулся он, - извините, я опоздал к началу бесе­ды и не представился. Орлов Виктор Георгиевич. Я так понял, вы с Ромашовым приехали?
  -- Да, - выдохнула она, вступая в диалог, - меня Люба зовут, я его дочь. Вообще я программист, но в последнее время прикидываюсь физиком-ядерщиком. Ну и геохимиком тоже.
  -- Ух ты, как время летит... У Бори дочка взрослая уже... Поче­му "прикидываюсь"? - засмеялся он, легко переходя на "ты", - кстати, тебе работа не нужна? Мне как раз нужен человек с таким образова­нием.
  -- Ммм... Скорее нет, чем да. Но можно подумать?
  -- Ну думай, - снова улыбнулся Виктор Георгиевич, протягивая ей визитку, - я жду звонка.
   Он взглянул ей в глаза, и Люба невольно отвела взгляд. Она поняла, что понравилась ему, и это заставило ее насторо­житься.
   Подумав немного и посоветовавшись с мужем, она решила при­нять предложение Орлова. Офис был расположен в пяти мину­тах езды от университета, где сидела их лаборатория, и Люба могла по договоренности один день в неделю посвятить шури­ным делам. Это вариант устраивал ее больше прежнего, по­скольку в науке она разочаровалась уже довольно давно, а здесь был шанс начать все заново и, возможно, чему-то научиться.
   Она позвонила Орлову. Виктор Георгиевич был искренне рад ее решению и пригласил на следующий день в офис на согласова­ние деталей.
   ***
   Сработались они быстро. Шеф оказался человеком очень душев­ным и спокойным, его не раздражали любины бесконечные во­просы. Что касается ее профессиональной компетентности, то он просто взял дело в свои руки: выдал ей толстенный учебник по нужной тематике и раз в несколько дней устраивал своего рода экзамен. Прошло около трех месяцев, и Виктор Георгиевич вызвал ее в кабинет прямо перед концом рабочего дня, что было нетипично.
  -- Люб, в понедельник я лечу в Тюмень, там большое совещание. Нужно будет отчитываться. Ты летишь со мной. Мне понадо­бится помощь с оформлением всей этой дребедени - ты зна­ешь, я не силен. Возможно, потребуется на ходу перекраивать презентацию, может быть, что-то еще. Как выразился наш шеф, без личного помощника никуда.
  -- Не вопрос. Ни разу в жизни не была в настоящей командиров­ке, - довольно констатировала Люба.
  -- Надо ж когда-нибудь начинать! - улыбнулся шеф. -- Надо собрать материалы - они все в нашей папке, бу­мажный экземпляр уже у меня. Сбрось все на флешку на всякий случай еще раз. В принципе, в моем ноутбуке все уже скопиро­вано, но береженого Бог бережет... И в понедельник я за тобой заеду тогда, мне все равно мимо вас ехать. В 6 утра жду у подъ­езда.
   Шура честно пытался помогать Любе собирать чемодан, но в ре­зультате наткнулся на какой-то заинтересовавший его график и выпал из процесса. Впрочем, уж что-что, а собирать вещи Люба прекрасно умела самостоятельно.
   Строго велев жене вести себя прилично и нашутившись по по­воду командировок в обществе начальника, Шура проводил ее вниз и, пожав руку Орлову, пожелал им счастливого пути.
   Едва усевшись в машину, Люба задремала: она обладала удиви­тельной способностью - не выспавшись, отключаться в любой обстановке, позволявшей это сделать. Виктор Георгиевич смот­рел на нее с умилением и некоторой завистью: сам он, едино­жды проснувшись, с трудом мог заснуть во второй раз.
   На одном из лежачих полицейских машину довольно ощутимо тряхнуло, и Орлов не без удивления обнаружил свою подчинен­ную спящей на его собственном плече. Они с шофе­ром вдоволь посмеялись по этому поводу (Дима прямиком ска­зал: "Георгич, лови момент!").
   Когда машина остановилась в аэропорту, Люба наконец открыла глаза.
  -- Ой. Шеф! Простите... Надо было меня разбудить, - неловко оправдывалась она.
  -- Ничего. Мне даже понравилось, забавно...
   В Тюмени была одна сплошная запарка. Сначала перенесли вре­мя начала конференции. Потом поменяли местами доклады. А перед этим еще пришлось изрядно попотеть над презентацией, потому что выяснилось, что следует присоединить к имеющим­ся данным ряд свежих результатов. Это автоматически повлекло за собой изменение графиков и картинок... короче говоря, ску­чать не пришлось.
   Но вот, наконец, все позади. Виктор Георгиевич докладывал, Люба отвечала за своевременную демонстрацию презентацион­ных слайдов - это оказалось актуальным: техника барахлила, и несколько фотографий пришлось подавать их других источни­ков прямо на ходу - слава Богу, в директориях был порядок, Люба позаботилась об этом заранее!
   Едва она, успев немного поговорить по телефону с мужем, вы­ползла из душа, раздался стук в дверь. На пороге номера стоял Орлов.
  -- Люб. Ты живая? Смотрю - вполне живая, - подколол он ее, за­кутанную в халат, - пошли в ресторан. Это дело надо отметить! Первая командировка -- не хухры-мухры!
  -- То, что я живая, надо отметить, - засмеялась она в ответ, - ну пойдемте!
  -- Одевайся, я тебя в холле подожду. Тут недалеко есть хорошее местечко.
   В ресторане и впрямь было и уютно, и вкусно. И Люба, и Вик­тор Георгиевич порядком понервничали днем - сейчас поти­хоньку отпускало. Алкоголь мгновенно ударил в голову, хотя выпили они совсем немного. Видимо, сказалось напряжение прожитого дня.
  -- Ну что, помощник мой личный, пойдем потанцуем? - как раз зазвучала медленная композиция, и шеф вопросительно взгля­нул на Любу.
   Она кивнула, принимая приглашение.
   И был приглушенный свет в зале, и волшебная музыка уводила куда-то в далекие края, и было просто хорошо-хорошо... Люба как-то расслабленно, будто со стороны, заметила, что она довер­чиво приникла к плечу Виктора Георгиевича, а он нежно приоб­нял ее в ответ. Почему-то никакого резонанса с обручальным кольцом, которое тускло поблескивало на фоне пиджака ее на­чальника, не ощущалось. Не было настороженности, опасений, предчувствия чего-то непоправимого. Шеф был давно женат, Люба несколько раз общалась с Александрой, и чувствовалось, что семья у них вполне нормальная и взаимоотношения в ней теплые и доверительные. Но сейчас и ее Шура, и его Саша буд­то отошли в параллельный мир. Было здесь и сейчас - и будет там и потом. Связи между этими состояниями не прослежива­лось...
   На самом деле, Любе и в голову не могло прийти изменить мужу. Она его любила и уважала, и в подобную схему отноше­ния на стороне никак не укладывались. Жить по системе двой­ных стандартов было противно и унизительно. Но в данной ситуации речь об измене как таковой, просто не заходила: в сущности, что такого страшного произошло? То, что два устав­ших за день человека, связанных общей рабочей задачей, немного расслабились вместе? Так ведь не в постели же рассла­бились, елки-палки!
   Люба в силу возраста и отсутствия определенного жизненного опыта не могла еще понимать, что измена происходит не на уровне интимной связи. Бояться нужно не случайного секса, как такового - едва ли не каждая семья проходит данный этап уж во всяком случае со стороны мужа - и ничего. Вот тот момент, когда возникает необъяснимая сильная химия между мужчиной и жен­щиной - кто-то называет это флюидами, кто-то магнетиче­ским притяжением, не суть важно! - тогда и надо бить тревогу, принимая определенное решение. Потому что, если не принять его сразу, вопрос того самого интима - уже не вопрос...
   Ей было тепло и приятно танцевать с симпатичным ей челове­ком под красивую музыку, вдыхать тонкий запах его парфюма, ощущать силу его рук, нежно касавшихся ее талии. Она чув­ствовала, что и ему хорошо с ней, и думать больше ни о чем не хотелось. Просто немного зависнуть в этом пространстве-време­ни, позволяя себе расслабиться.
   Кончился танец. Вечер отдыха тоже подошел к своему логиче­скому завершению: часы показывали почти полночь, и пора было возвращаться в гостиницу. Виктор Георгиевич вызвал так­си.
   В ожидании машины они курили около ресторана. На улице ощутимо похолодало, и шеф накинул свой пиджак Любе на пле­чи, на долю секунды прижав ее к себе сильнее, чем дозволяла служебная этика - впрочем, о том, что говорит служебная этика об укрывании сотрудника своей одеждой, история вежливо умалчивает.
   В такси Люба села на заднее сиденье, Орлов - рядом с води­телем. Доехали они за несколько минут - ночной город...
   Поднялись на этаж, пожелали друг другу спокойной ночи. И тут у Любы застрял в замке ключ от ее номера. Виктор Георгиевич поспешил прийти на помощь. Они вместе пытались одолеть капризный механизм, но он не желал поддаваться. В конце кон­цов, Люба вывернулась таким образом, что оказалась буквально нос к носу с шефом. Он как раз в этот момент в очередной раз наклонился к замку. Их глаза встретились.
   Виктор Георгиевич еще рефлекторно пытался провернуть ключ в двери, но вторая его рука уже отводила светлую прядь от лю­биного лица. Она, огорошенная, не пыталась возражать. Он неж­но прикоснулся губами к ее щеке, скользя вниз, к шее. Поце­луи становились все горячее, руки оставили, наконец, замок, и гладили ее плечи, опускаясь все ниже...
  -- Как же хорошо, Господи... - пронеслось в затуманенном мозгу, - как приятно все же он целуется...
   Она таяла под его торопливыми ласками, явно видя себя герои­ней какого-то прочитанного романа... За спиной скрипнула вне­запно открывшаяся дверь номера, и этот неожиданный звук мгновенно отрезвил и вернул к реальности: стоп, что я делаю? Что мы делаем??
   Люба была в совершенной растерянности. Да, Орлов ей симпа­тичен, как человек, и, безусловно, приятен, как мужчина, но... но! Шура!!! Как она могла до такой степени вылететь из реальной действи­тельности, погрузившись в какой-то романтический придуман­ный мир?!
  -- Виктор Георгиевич... - она мягко сняла его руки со своей та­лии, отпрянув немного назад, - не увлекайтесь. Пожалуйста. Простите меня! Все хорошо, просто мы с вами чуть не наделали глупостей... Спасибо за ужин и спокойной ночи.
   И Люба скрылась за дверью, оставив удивленного шефа в оди­ночестве.
   Прижавшись спиной к входной двери, она медленно сползла на ковер. Боже, какой стыд! Как она могла?! Как теперь смотреть в глаза мужу? А Александре? Что теперь будет с работой и вооб­ще - с жизнью?
   Любе было очень плохо. Она не помышляла об измене, но здесь все получилось будто бы помимо ее воли - но при этом ни о ка­ком насилии речи тоже не было. Непротивление - это ведь тоже согласие?.. Еще какое. Ее тело приятно поднывало, вспоминая его прикосновения и поцелуи - и от этого на душе становилось беспросветно тошно.
   Ночь она провела без сна, и утром отводила глаза от Виктора Георгиевича, не зная, куда деться от всепоглощающего стыда. Мужчина взял ситуацию в свои руки. При первой же возможно­сти он отвел Любу в сторону.
  -- Люб, я виноват. Прости меня. Я чуть не наломал дров, мне стыдно перед тобой - да и не только... И я точно так же, как и ты, боюсь поднимать на тебя глаза. Обещаю - больше этого не повторится.
   Она покраснела до корней волос, кивнув в знак согласия.
   ***
   Орлов сдержал свое слово. Ни разу ни жестом, ни взглядом он не напомнил Любе о том ночном эпизоде у ее двери. Мало-по­малу неловкость между ними стала проходить. Но сама Люба по-прежнему не могла простить себе случившегося с ней помут­нения, не находя ему должного оправдания. Ее терзало чувство вины и недосказанности: она привыкла всегда делиться с Шу­рой всеми своими переживаниями, а тут, получается, что-то скрыла, не рассказала... От исповеди мужу ее удерживала преж­де всего однозначная бессмысленность этого действия: развития история, слава Богу, не получила, случай оказался единичным, они с шефом ситуацию проговорили и друг друга правильно по­няли. А облегчать свою совесть, причиняя боль близкому чело­веку... Это было бы подло. Так что Люба продолжала мучиться в одиночку. Просто перестала употреблять спиртное в компани­ях без мужа вообще и внимательно следила за тем, чтоб не дать никому случайного повода для совершения ненужных поступ­ков.
   ***
   Олег Шугаев собирался в отпуск. Много долгих месяцев он про­вел в глухой тайге, занимаясь программным обеспечением геоло­горазведки. Единственным культурным развлечением была ста­рая библиотека в соседнем поселке, и за время, проведенное вне массовой цивилизации, Олег успел прочесть немало хороших книг. Это был единственный серьезный плюс такой работы: при других обстоятельствах ему едва ли удалось бы столько времени потратить на чтение ради собственного удовольствия.
   Не так давно ему попался "Компромисс" Довлатова, и он сразу вспомнил девчонку-однокурсницу, с которой в свое время они горячо ее обсуждали. Классные были дни!.. Это уже после эква­тора -- они почему-то начали ближе общаться, когда впереди от­четливо замаячил выпускной. Незадолго до этого у него трагически погиб старший брат, и эта потеря очень его подкосила. Они с Гариком сблизились не так давно - сказывалась разница в возрасте в шесть лет - и на этом фоне боль проникала еще глубже... Выкарабкивался он с трудом. Пил неделями. Все это время именно Люба прикрывала его в институте, сдавая от его лица контрольные и курсовые и договариваясь с неравнодушными преподавателями. Олег ни о чем ее не просил - по совести, ему было решительно наплевать на все это.
   Она по-человечески очень ему нравилась, у них было много общего... но почему-то ничего бо­лее серьезного не хотелось. Что-то шло не так. То ли Люба слишком активно давала ему понять, что он ей небезразличен -- обычно это излишне, то ли просто обстоятельства так складыва­лись.
   Как-то после шумной студенческой тусовки, которая проходила в доме Ромашовых, он вместе с двумя однокурсниками остался у нее ночевать. В какой-то момент еще вечером, когда они вме­сте возились с ее котом, возникло что-то такое... он поймал ее взгляд - и она не отвела глаз. Что-то отчаянное было в этом вз­гляде, какая-то безотчетная решительность...
   Она вышла в соседнюю комнату, и через пару минут пискнул его телефон. Смс. "Знаешь, я б очень хотела, чтоб ты поцеловал меня..."
   Люба отправляла это сообщение, преодолевая внутреннюю дрожь. От его ответа зависела вся ее дальнейшая учеба, не ска­зать -- жизнь на тот момент. Но в результате получился лишь очередной, в сущности, вопрос.
   "Остался бы - поцеловал бы и не только, но! Это мимолетное, прости..."
   Еще не поздно остановиться. Есть возможность выйти из игры. Она же не девочка на одну ночь!.. Но... но... пальцы лихорадоч­но выстукивали ответную смс. Ее била дрожь. Дело было, ко­нечно, не в физиологии, об удовлетворении банального влече­ния не было и речи. Ради этого она никогда не решилась бы на­столько распахнуть свою душу в запредельно откровенных сообщениях. Любе было физически необходимо почувствовать себя нужной ему, хотя бы на час - но только ему! Дать себе поверить на ка­кой-то момент, что они - вдвоем. Физическая близость нужна была для подкрепления существующей между ними привязан­ности. Она хотела погреться у огня, пусть и чужого. Может быть, по наивности надеялась, что это сделает их ближе. Что го­ворить - в двадцать лет это вполне позволительное заблужде­ние...
   "Олег, сделай это, пожалуйста..."
   Люба понимала, что терять ей уже нечего. Она все сказа­ла в первой смс.
   Время было уже позднее, и ребята остались у Ромашовых до утра, благо в гостиной места хватало.
   Ночью он пришел в любину комнату. Она ждала, сидя на кровати, обняв руками колени. Олег сел рядом, снимая свитер. Перед тем, как начать ее цело­вать, он шепотом попросил ее прочесть одно из их любимых стихотворений...
   И было решительно неважно, что за одной стенкой - спящие родители, за другой - еще не заснувшие однокурсники. Без­умие Любы ненадолго стало их общим безумием.
   Утром все вернулось на круги своя. Люба приняла как данность обреченность своих чувств, и на личную жизнь Олега не претен­довала. Скажем так - считала себя не вправе претендовать. И изо всех сил пыталась бороться с притяжением, которое, как было нетрудно предсказать, после той ночи только усилилось...
   Они дружили. Часто переписывались по ночам, обсуждая ту или иную книжку. Была в этом своего рода романтика, наверное... Или нет? Трудно сейчас сказать что-то определенное. Нет, пару раз ситуация сама собой выходила из-под контроля. Как-то Люба написала небольшую статью - было соответствующее за­дание по истории, что ли. Дала Олегу прочесть - он с удо­вольствием брал на себя роль ее рецензента. И его зацепило. Да так, что он поехал к ней после какой-то шумной ночи в общаге, поехал, потому что ему почти физически нужно было с ней по­говорить... Но в то утро им не суждено было увидеться. Люба, раздраженная навязчивой рекламой и праздно шатающимися по подъезду людьми, никак не ожидала, что это мог быть именно он, и не стала отвечать на домофонный звонок. Решив, что де­вушка не дома или не одна, он развернулся и пошел обратно к метро... Он не знал, что она, что-то почувствовав, выскочит на балкон, чтоб убедиться в своем подозрении. Выбежит из подъез­да в легком домашнем платье и сапогах на босу ногу. Телефон Олега был разряжен и не мог принять ее звонки и смс... Если бы она успела его догнать тогда, возможно, все было бы иначе. Но этого не произошло. Они, конечно, потом встретились и переговорили, но первый момент, первый безот­четный порыв был безвозвратно потерян.
   В последний раз затмение произошло после выпускного, кото­рый отмечали снова у Ромашовых. Нет, официальную часть, ра­зумеется, как положено, отгуляли в ресторане. А дома через несколько дней - просто своего рода прощальный гусятник. Время шло к ночи, народ начал разъезжаться по домам. Остава­лось человек пять, когда Олег поднял бокал.
  -- Ромашова! Я не люблю говорить тосты, но давай выпьем за тебя...
   Она не дослушала. Не смогла. Перед ней впервые до боли отчет­ливо встала беспощадная истина: сейчас они все расстанутся на­всегда. Их группы, их дружного маленького студенческого кол­лектива больше нет - их время прошло. Все позади. Ничего не вернуть. Они все уже не одногруппники, они "бывшие", а это слово еще не было ей понятно... Люба круто развернулась и выбежала в соседнюю комнату на балкон. Стояла и невидящим взглядом смотрела вниз, на зеленые кроны деревьев, молодую клейкую листву. Внутри была звенящая болезненная пустота.
   Сзади послышались шаги. Она почувствовала, что это Олег, и обернулась.
  -- Лю... Ты чего? Что случилось? - да, только он называл ее так иногда. В-основном, в письмах и смс, редко - вжи­вую.
  -- Ничего.
  -- Что с тобой?
  -- Я просто вдруг поняла, что сейчас все закончится, и мы не увидимся больше... Курица я, наверно?
  -- Конечно, курица, - Олег притянул ее к себе. Она ткну­лась носом в его рубашку, он ласково приобнял ее. Нет, это было уже выше ее сил...
  -- Поцелуй меня, пожа... - договорить она не успела: прось­ба была лишней. И в этом отчаянном поцелуе слилось, казалось, все: и их непонятная дружба-любовь, и горечь предстоящей разлуки, и благодарность за все теплые мо­менты проведенных вместе лет...
   Пришли родители. Ребята попрощались и разошлись.
   Через несколько минут Люба прочла смс: "Для девушек ты на редкость приятно целуешься. PS не шути насчет мальчиков..."
   Ей показалось тогда, что это что-то означает...
   Воспоминания как-то оживили Олега перед предстоящей поезд­кой. Он собирался на Кавказ, и путь лежал через Москву, где он планировал задержаться на несколько дней. И встреча с Любой, как, впрочем, и при прежних проездах через столицу, занимала не последнее место в его планах.
   ***
   Прошел очередной майский поход. Заснеженная Карелия... Раньше такого не было. Да, было холодно, да, обжигала ледяная вода, но чтоб по утрам, снимая гидрокостюмы, вывешенные между сосен на просушку, стряхивать с них снег... Ни с чем не сравнимое ощущение - влезать в такую экипировку! Брр!..
   Как-то раз, когда катамараны по очереди приставали на ночлег, Люба, выпрыгивая на берег, напрочь забыла предварительно сбросить фал для "парковки" плавсредства и фиксации его на выбранном месте. В результате оказалось, что она стоит на земле, а Шура в одиночку уплывает на двушке в сторону бурлящего за поворотом порога. Первой ее реакцией был безотчетный испуг и последующая за этим откровенная глупость: она не придумала ничего лучше, кроме как шагнуть в воду и попытаться задержать катамаран, ухватившись за тот самый трос. И им всем очень повезло, что Андрей с Денисом подоспели вовремя: и Любу выдернули из холоднющей воды, и Шуру поймали.
   Андрей молча покрутил пальцем у виска, Денис прояснил ситуацию:
   -- Ты хоть понимаешь, чем это могло закончиться для вас обоих? Ты вообще через минуту занималась бы в Шляпе самосплавом. А Шура хрен бы тебе помог, потому что одному на катамаране ни черта не сделать... Температура воды - плюс один. Долго бы вы продержались? И развлекалочка была бы еще та - вас вылавливать! Не говоря уже о потенциальном результате... - и он мрачно отправил окурок в тлеющий костер.
   Урок пошел на пользу, и Люба, безусловно, стала более серьезно воспринимать весь процесс в целом, но где-то в глубине души поселился страх.
   Перед любиным днем ро­ждения Шура улетел в командировку. Она была совершенно уверена, что он позвонит ей первым из всех поздравителей - сразу после полуночи, либо, в крайнем случае, с поправкой на разницу во времени, утром. Однако долгожданный звонок раз­дался ближе к обеду. Первым же, как многие годы подряд, был Олег - его смс приходили одновременно с переключением даты. Люба удивилась, но виду не подала. Мало ли - всякое бы­вает.
   Шурин голос показался ей несколько отстраненным. Будто зво­нил он не жене, а, скажем, коллеге по лаборатории. Но Люба не стала придавать этому значения: ведь неподалеку от него мог находиться кто-то из знакомых, неловко было бы миндальни­чать по телефону, пусть и с супругой.
   Через несколько дней его командировка заканчивалась, и Люба, отпросившись у Орлова, отправилась в аэропорт встречать свое­го благоверного. Отпуская ее, Виктор Георгиевич не отказал себе в удовольствии слегка подшутить.
  -- Чего он, сам не доедет, что ли? А... Я, кажется, понял. Родите­ли на работе, а вы - в койку!
  -- Шеф!!! - Любины щеки предательским заалели.
  -- А что - шеф? Это нормально... Знаешь анекдот про геолога? Что делает геолог, возвращаясь зимой к жене из тайги? Пра­вильно! Сначала... это! А потом снимает лыжи.
   Ржали всем офисом. Люба в очередной раз порадовалась, как здорово, что у них в конторе сложились такие полусемейные не­формальные отношения, где можно ходить чуть ли не в тапоч­ках и не заморачиваться соблюдением официальных деталей. Еще она с удовольствием отметила, что неловкость между ней и шефом уже совершенно растаяла и перестала тяготить.
   В принципе, Орлов был недалек от истины. Примерно так все и происходило.
   Лежа на шурином плече, Люба слушала его восторженный рассказ про принципиально иную калибровку приборов, новше­ства в техническом обеспечении... Ей было скучно, но муж так вдохновенно делился впечатлениями, что она не решилась пере­бивать. Шура, в свою очередь, почувствовал, что жена не разде­ляет его энтузиазма, и покорно перевел тему в область ремонта дачи, где Любе очень хотелось бывать чаще...
   Но вот лето подошло к концу. Зарядили дожди, и солнечный де­нек, волей случая затесавшийся в серые будни, выглядел настоя­щим подарком судьбы.
   Люба сидела на работе, занимаясь подготовкой очередного от­чета. Снова сломался сетевой принтер, и они всем коллективом тщетно пытались его починить. Когда все уже отчаялись, он как-то ехидно фыркнул - и начал печатать. Люба ахнула и по­мчалась отменять повторные задания печати, иначе несчастный отчет был бы воспроизведен в ста экземплярах, не меньше...
   Едва она успела разобраться с документом и запечатать его в плотный конверт для передачи заказчику, зазвонил телефон.
  -- Лю? - раздался в трубке смутно знакомый мужской голос.
  -- Да, я слушаю, - автоматически ответила она, даже не пытаясь узнать интонацию и заметить особенность обращения: вероят­нее всего, очередной курьер заблудился на подъезде к офису...
  -- Это Олег, - весело и просто сообщил голос в трубке.
   Люба выскочила на балкон, прикрыв за собой дверь. Сердце за­колотилось вдвое чаще.
  -- Ты?!
  -- Я, - засмеялся собеседник, - не узнала! Видимо, разбога­тею.
  -- Наверно, - не очень уверенно протянула Люба, - ты как и где?
  -- Проездом через Москву. Давно хотел попасть на Кавказ, вот через несколько дней вылетаю в Минводы. Хочу по­видать тебя и остальных, кто сможет. Ты как?
  -- Я в целом за... А когда?
  -- Да хоть сегодня! Сможешь? Бросай курить, когда с то­бой говорят! - полушутя возмутился Олег.
   У Любы дрожали пальцы. - Он до сих пор чувствует каждый мой жест, -- тоскливо подумалось ей... - ну, допустим, щелчок за­жигалки нетрудно расслышать и по телефону, но... Господи, мо­жет, лучше нам не видеться? Но это же глупость! Детство ка­кое-то. Мало ли что там было сто лет назад! Вообще я замужем, да и он, может, женился в третий раз подряд, мы сколько не встречались... Ерунда это все.
  -- Так что насчет нашего кафе часов в семь? - невозмутимо поинтересовался ее оппонент.
  -- Слушай, я сейчас выясню и тебе сообщу, хорошо? Это не только от меня зависит.
  -- Ладно, буду ждать. Свистни, как что определится.
   Люба как-то растерялась было, но решила, что не стоит прида­вать такого значения обыкновенной встрече одногруппников. Пусть и неполным составом: она совершенно правильно поняла, что больше никого сегодня не предполагалось, Олег ждал толь­ко ее. Люба позвонила мужу.
  -- Шур, а что у нас сегодня вечером?
  -- Любах. Ну я ж говорил тебе сколько раз, - в голосе мужа послышалось растущее напряжение, - у меня три протокола должны прий­ти сегодня, надо будет перепроверить и графики вы­строить, потому что там должно было наконец все по­лучиться! Чего ты?
  -- Прости, я все забываю... Я хотела только узнать: мне тебя подождать или...
  -- Да ради Бога, иди в кино с Наташкой, нет проблем! Потом еще по­сидите где-нибудь, и тебе нескучно, и я, как человек, по­работаю, - голос ощутимо потеплел.
  -- Да нет, не с Наташкой... Тут Олег проездом в Москве, хотели посидеть с ребятами или как там получится. Вот думаю, нет ли с твоей стороны возражений.
  -- Любань, если б был повод для моих возражений, уж, на­верно, ты б мне об этом не стала сообщать, правда? Если спрашиваешь -- значит, все в порядке... Иди, конечно. Если засидитесь допоздна, может, и меня потом забе­решь из универа - созвонимся! - и дал отбой.
   Люба ошалело посмотрела на телефон. Перед тем, как погас­нуть, экран осветился шуриной улыбкой с прикрепленной к но­меру фотографии...
   Она отправила Олегу смс с подтверждением встречи. В конце концов, подумала она, я честно спросила Шуру, не имеет ли он чего против!
   ***
   Без четверти семь она припарковалась у кафе.
  -- Привет Шуммахерам, - услышала она за спиной знако­мый голос, - хорошо выглядишь!
   Обернувшись, Люба увидела Олега с розой в руках. С бородой! Причем, рыжей! Удивительное явление - несмотря на то, что Олег был от природы русоволос, растительность на лице упрямо не желала соответствовать общему образу.
   И - жен­щина есть женщина! - невольно порадовалась своему красивому платью и новой прическе, не говоря уже о тщательно подправ­ленном с полчаса назад макияже, чувствуя, что все это не осталось незамеченным. Это, честно говоря, усилило удо­вольствие, поскольку Шура, будучи по уши в своей науке, такого рода изменения замечал если только после целого ряда вопросов и подсказок.
  -- Привет, - смущенно отозвалась она, - насчет Шуммахера это сильно!
  -- Отчего же сильно, - засмеялся он, протягивая ей цветок и обнимая, - ты очень шустро пристроилась между эти­ми двумя, - он кивнул на припаркованные рядом автомо­били.
  -- Спасибо. Я просто вот этого, который сзади, не сразу за­метила, - теперь была ее очередь смеяться.
   Они зашли в кафе. Надо же, здесь практически ничего не поме­нялось, -- одновременно подумали оба.
   Прошедших лет как не бывало. Официантка приняла у них за­каз, и они, как в старые добрые студенческие времена, тихо ку­рили за столиком у окошка, вспоминая вчерашнюю беззаботную юность. Олег рассказывал о тайге и работе, Люба - о семейной жизни и новой должности.
  -- Кстати, - глаза Олега на мгновение посерьезнели - или ей так показалось? - ты чего раньше про свадьбу не гово­рила? Я только потом узнал?
  -- Не знаю, - как-то вдруг растерялась Люба, - я не думала, что это так важно...
  -- Любишь? Счастлива?
   Эти совершенно простые, в сущности, вопросы, напрочь вы­шибли ее из разговора. Не потому ли, что в какой-то момент мы, поглощенные течением привычной жизни, перестаем их зада­вать сами себе?..
  -- Ну да, - смущенно кивнула она, - а как же иначе?
  -- Иначе может быть совершенно по-разному, - неспеша отозвался Олег, затягиваясь сигаретой, - я тебе писал, что не так давно расстался с девушкой, с которой вроде бы - вроде бы! - все было более или менее всерьез?
  -- Писал, да, но я тогда не стала расспрашивать: неловко ворошить чужую боль...
  -- Да не в боли тут дело, - досадливо поморщившись, от­махнулся он, - просто она себе представляла счастье со­вершенно не так, как я. Это же важно! Я детей хотел, а она собралась карьеру строить... причем так, конкретно: мол, рожать буду не раньше, чем лет через пять. Вот как бы и вся история. Хотя сейчас я, пожалуй, рад, что все так вышло. Была б та самая - не забыл бы ее так скоро.
  -- Так ты и не забыл, раз мне рассказываешь, - грустно улыбнулась Люба, - но мысль о том, что все к лучшему, я однозначно поддерживаю.
  -- Ну, я рад, что у тебя все иначе. А из наших никого не ви­дела в последнее время? - сменил он тему.
  -- Не видела, честно говоря, столько же, сколько и тебя: глупо вышло, но мы почему-то все вместе собираемся, только когда Шугаев в Москву приезжает, - хихикнула она, - а в сети общаюсь понемногу практически со все­ми. Нина в Эмиратах -- кстати, там вроде неплохо! Лена здесь в какой-то крутой конторе вкалывает, по-моему, на американцев трудится, не помню. Женька в науке, Илю­ха в геодезии...
  -- Да, точно, он что-то писал такое.
   Удивительное какое чувство, - думала Люба, пока они разгова­ривали, - ощущение, что он знает меня, как облупленную, как было, так никуда и не делось... С ним даже слова не всегда нуж­ны, он будто видит насквозь. Интересно, это как-то связано с тем, что мы когда-то..? Наверно, да. Я где-то читала, что если мужчина и женщина хоть раз были близки, это остается на всю жизнь своего рода ниточкой. Если не разошлись потом насовсем, конечно. А мы-то ухитрились еще и по-дружески общаться! Хотя, в сущности, мы именно друзьями и могли бы быть. Если б я тогда не добилась своего... Испортила такую хорошую историю, -- запоздало рассердилась она на себя.
   Однако время неумолимо шло, и пора было расходиться. Да и Шура, наверное уже освободился, надо заехать за ним, -- прики­нула маршрут Люба.
  -- Олег, куда тебя подвезти? - спросила она, когда он помо­гал ей надеть пальто.
  -- А ты сама сейчас в какую сторону едешь? Если мимо метро - довези.
  -- Ага. Поехали!
   Вечер выдался теплым и сухим, но машин, как ни странно, было немного. Они доехали буквально за несколько минут. Перед тем, как открыть свою дверь, Олег на мгновение притянул к себе Любу, целуя в щеку.
  -- Спасибо за доставку! Напиши, пожалуйста, как добе­решься. И не надо на красный, договорились? - улыб­нулся он.
  -- Идет, - улыбнулась она в ответ.
   Отъехав от метро, она остановилась за поворотом и пару минут просто стояла на одном месте, пытаясь немного привести себя в чувство. Ничего не произошло непредвиденного. Они с Олегом прекрасно посидели, вечер получился совершенно замечатель­ным. Ей было тепло с ним, она с удовольствием отмечала, что по-прежнему интересна ему... Он вел себя безупречно, ни на ми­нуту не выбив ее из колеи, не пытаясь как-то заигрывать... Единственное - как же он спросил? "Любишь? Счастлива?" Почему он задал эти вопросы?.. Ведь просто так этих слов не произносят?..
   А почему меня это вообще волнует? - удивилась она про себя, - ведь все давно в прошлом, сейчас у каждого из нас - своя жизнь, и уже нет львиной доли тех точек соприкосновения, что когда-то связывали... Почему же мне сейчас так же страшно, как тогда, в гостинице, с шефом? Какая же я дрянь после всего это­го! - возмутилась наконец она и, сердито затушив окурок в пе­пельнице, вывернула на дорогу.
   Телефон мигнул смской. Олег. "Я скучаю по вам". Вот парши­вец, - ругнулась про себя Люба. Это фраза из разряда "понимай, как хочешь". Хочешь - вежливо угукни, хочешь - промолчи, хочешь - ... А чего ты, милочка, и впрямь сама хочешь-то?..
   ***
   Около университета ей пришлось довольно долго ждать Шуру. Их эксперимент по какой-то причине затянулся. Конечно, нуж­но было бы последовать его же совету и спокойно ехать домой: он как-никак мальчик уже не маленький, прекрасно бы добрался самостоятельно. Но она же приехала, даже припарковалась по-человечески...
   К тому моменту, когда он вышел из здания, она уже медленно закипала. Особенно когда, присмотревшись, увидела, что Шура не один, а с коллегой Мариной Ивановной, и, значит, ее тоже было бы неплохо подвезти. И, соответственно, снова по дороге слушать про их научные изыскания... Она с грустью подумала, что, будь она свободна, то сейчас проводила бы время совер­шенно иным образом. И дело не в развлечениях, а в простом че­ловеческом общении, которого ей так не хватало с Шурой в по­следнее время.
   Но Вселенную не стоит искушать подобными фантазиями. Она умеет молниеносно на них реагировать, причем, это далеко не всегда оправдывает надежды мечтателя...
   ***
   Почти весь следующий день они с Шурой посвятили разбору его материалов из очередной командировки. Занимались всем этим уже дома, после работы, естественно. Он просматривал электронные данные, Люба фильтровала бумажные источники. Его телефон лежал рядом с ней и, когда пискнула смс, она, не задумываясь, просмотрела ее. Это было сделано не из каких-то шпионских мотивов, нет, да и привычки читать чужие сообще­ния у Любы отродясь не было -- просто они не раз так делали, доверяя другу и, честно говоря, не имея того, что следовало бы скрывать.
   В сообщении было одно-единственное слово. Но именно ему су­ждено было стать судьбоносным.
   "Соскучилась", - безвинно на первый взгляд, но многое гово­рит! И многое, и о многом... Отправителем была шурина аспи­рантка. Люба сразу вспомнила недавнюю похожую смс от Олега -- но их отношения были такими неоднозначными всю жизнь! На супружескую верность они не посягали... И, естественно, ни­чего криминального в этом она не видела. Но для Шуры подоб­ное было однозначно атипично, не говоря уже о предыстории, которой в этом случае явно быть не могло.
   У нее помутилось в глазах. Она несколько раз проглядела не­счастную строку на экране и, не особенно задумываясь, позвала мужа.
  -- Шур! Подойди, пожалуйста... Тебе тут смс прислали... Что это значит?
   Люба ждала объяснений, оправданий -- чего угодно! Она была готова поверить любому вздору... Но он молчал, и это молчание говорило больше, чем все слова, вместе взятые.
  -- Может быть, ты хочешь уйти? - задала она первый при­шедший на ум вопрос, не понимая до конца, зачем она это делает.
  -- Ты знаешь, наверное, да, - каким-то обреченно-сдавлен­ным голосом произнес Шура.
   Чувствуя, как земля уходит из-под ног, Люба стала лихорадочно одеваться. Он, не задавая вопросов, тоже. Оставив родителям за­писку, что они вышли подышать воздухом, они вышли из дома и отправились в сторону парка. Лидии Алексеевне изменила природная деликатность, и она пыталась звонить то дочери, то зятю в надежде понять, что такого стряслось на ночь глядя, чтоб куда-то внезапно уходить из дома. Люба с трудом преодолевала желание разбить телефон вдребезги: не из-за мамы, конечно. По совокупности причин.
   Говорили обо всем - как раньше. Копившееся недопонимание, наконец, прорвало возникший между ними барьер. Только позд­но...
   Люба не могла оправиться от удара: как так? Истории о том, что мужик уходит к молоденькой, безусловно, увы, не редкость. Но, блин, не тогда ведь, когда жена моложе мужа больше, чем на двадцать лет?!
   Этого много лет спустя она поймет, что ревновать-то надо было не к аспирантке. Дело было не в той девушке: не было б ее, по­явилась бы другая. Проблема имела имя, да, но это имя было не "Наташа Баринова"... Дело было в работе. Шуре в первую очередь была нужна не столько жена в классическом понимании этого слова, сколько соратница в делах науки. Хотя, впрочем, как горько признавала Люба, из меня не вышло ни первой, ни второй. Плюс, конечно, это совместное проживание с родителя­ми... Единственным аргументом, прозвучавшим с его стороны, было усталое: "Я устал быть вторым ребенком в этом доме, я уже взрослый мужик, в конце концов..." И здесь крыть было нечем, Люба прекрасно это понимала. Как внезапно стало очевидным и то, что надо было заниматься домом и семьей самостоятельно, пусть и жертвуя определенным комфортом...
   Обжигало чувство собственной вины. Пусть и не так явно, как ее муж, но она тоже дважды балансировала на самой грани из­мены. С Орловым им едва удалось избежать, скажем так, физио­логической стороны этого понятия, с Олегом она всегда чув­ствовала себя уязвимой плюс эта его смс... Если еще недавно Люба утешала себя тем, что у нее получилось выбраться из пи­кантных ситуаций с минимальными потерями, то сейчас стало очевидно, что сами по себе такие моменты -- уже потери. Как говорится, "кто посмотрит на женщину с вожделением...", про­сти Господи...
   Она не могла себе представить дальнейшую жизнь без него. Он в свое время открыл ей огромный мир женского счастья, пода­рил высшую радость чувствовать себя самой любимой и желан­ной, вытащил из тяжелых бесперспективных отношений с тем же Олегом... И сейчас он просто уйдет?..
   Не отпустить она не могла. Даже возражать не пыталась. Упре­кать изменой, чем-то еще... Душу раздирал страх потери. Поте­ри уже свершившейся, необратимой... Лидия Алексеевна еще скажет потом: "Ну хватит уже, ну не плачь ты так, что же, как по мертвому, убиваешься..." А она и плакала -- по мертвому. Ее муж, тот, кто дал ей целый мир, кто любил ее больше всех на свете, кто боготворил ее, боясь хоть как-то задеть... Его больше не было. Человек, слава Богу, был. Но она не рыдала по Алек­сандру Ивановичу Светлову как по ученому, учителю, неплохо­му в целом мужику, в конце концов. Она провожала в послед­ний путь своего мужа... Ни один другой мужчина не видел ее та­кой счастливой и такой несчастной; именно ему принадлежали и ее сладкие стоны на пике удовольствия, и горькие слезы гра­дом по погибшему коту... никто, кроме него, не видел и не знал ее такой!
   ***
   Наутро он уехал на дачу к их сослуживице Вере Леонидовне, с которой они давно дружили и работали. Когда-то Люба там тоже бывала, последний раз - накануне свадьбы... Там отмеча­ли юбилей хозяйки.
   Она, тщетно пытаясь замаскировать слоем косметики опухшие красные глаза, собралась к подруге. Ася слушала ее сбивчивое повествование, пока у Любы были силы рассказывать. А потом просто обняла ее, и какое-то время они молчали - собственно, добавить к вышесказанному было особенно нечего. Хотя, надо же было как-то выбираться обратно к жизни! И Ася, хорошо знающая все перипетии любиных взаимоотношений с противо­положным полом, стала рассуждать.
  -- Клин клином вышибают, слышала?
  -- Ась, каким еще клином? - сипло ответила Люба, оконча­тельно вытирая глаза, - что ты предлагаешь?
  -- Ну, Орлова твоего я, конечно, не предлагаю. Ну его на фиг, будет то же самое по второму разу...
  -- Да ты что! Не напоминай даже! До сих пор стыдно... Нет, мне было приятно, я понимаю, что он мужчина ин­тересный и все прочее... Но, спасибо, мне чужого не надо! Два часа кайфа не стоят последующей жизни с чувством вины... Мы с ним друг друга по­няли, я, честно говоря, очень порадовалась, что он ока­зался таким порядочным...
  -- Да уж, - ехидно хмыкнула Ася, - куда там порядочнее... жаль, дверь заскрипела!
  -- Прекрати. Ничего же не было, ты ведь знаешь. Ну, чересчур расслабился мужик. Он сразу остановился, как только я... пришла в себя, назовем это так. И больше ни разу! Хотя мог изрядно испортить мне жизнь - тупо в отместку за облом.
  -- Ладно-ладно, Бог с ним, как хочешь. Я просто к тому, что с ним отвлечься не получится.
  -- Слушай, я не хочу ни с кем таким образом отвлекаться... Может, Шура еще вернется... Хотя я как-то с трудом в это верю. Наверно, это все-таки конец... - произнесла она в совершенной прострации. Все же в двадцать пять лет очень странно было бы враз понять и принять мысль о том, что она есть и ждет его - но это не имеет никакого значения.
  -- Ну и если вернется? Что теперь? Верность хранить? Кому?
  -- Да не в верности дело. Не могу я так сразу... Ты мне еще предложи на дискотеку сходить или в Турцию слетать - познакомиться с кем-нибудь, - нервно хихик­нула Люба.
  -- Не, Турция это мимо, однозначно... Дискотека тоже - кто на них ходит?.. Слушай, а этот твой, из тундры? Олег?
  -- Из тайги. Да не мой он! Нет. Один раз я уже сделала та­кую глупость, сама еле выжила потом. Не было никаких сил видеть его с другими бабами. Даже не столько ви­деть своими глазами - врать не буду! - сколько чув­ствовать: они есть, и их немало... А больше ничего не оставалось: я сама согласилась на заведомо разовый ва­риант... какое у меня было право на что-то рассчиты­вать? Ну не любил он меня - что я, стодолларовая купюра, чтоб всем нравиться?!..
  -- Дура ты все-таки у меня... Другая, небось, и не спраши­вала бы - просто захомутала и все.
  -- Ася! Ты намекаешь, что надо было повторить и забеременеть, что ли? Или наврать? Это ж как надо мужика ненави­деть, чтоб так его ловить? - вздохнула Люба, -- а что ка­сается "другая бы захомутала" - он далеко не дурак, где сядешь, там и слезешь... Вряд ли. У него некислый такой внутренний ценз сидит, на кривой козе не подъ­едешь. Одно дело - приятно провести время и совсем другое - если всерьез. Он, когда найдет свое, точнее, свою "всерьез" - будет на сто процентов верным мужем, и никакие провокации не прокатят, в этом я совершенно убеждена.
  -- Тебя послушать - они все один другого умнее и поря­дочнее. Ты даже мужа оправдываешь, хотя уж он-то...
  -- А что - он-то? Он просто другого хотел... - и Люба сра­зу вспомнила их разговор с Олегом в кафе. Когда он рассказывал о том, что, помимо всего прочего, любви и тому подобного, для гармоничной семьи должно быть общим пред­ставление о счастье - и тут он был прав, как всегда, за­раза такая!
  -- Другого... Другую! Не смущает?
  -- Смущает не это: как такое вообще могло получиться?..
  -- Ты издеваешься? Как она его соблазнила?
  -- Как могло получиться, что я ничего не по­няла с самого начала?..
  -- Почему не поняла?.. поняла... ты думаешь, она год уже ему пишет, а он стирает?
  -- А, да. В смысле, нет. Вряд ли такое было.
  -- Ну и. Значит, настал такой момент. Ну не куксись! Лю­бань, на самом деле, все же к лучшему, сама посуди: ты сейчас молодая, красивая, все впереди! А если б это слу­чилось лет через десять? Пятнадцать? Уже как-то труд­нее было бы выбираться. И возраст, и столько лет вме­сте... Ты, наверно, уже и детей бы ему нарожала!
  -- В этом ты права, конечно. Только пока все равно не лег­че. Ладно, поживем - увидим... -- вздохнула Люба.
   Разговор с подругой немного отрезвил ее, охладил бушующую стихию в глубине души. К эмоциям мало-помалу стал подклю­чаться рассудок.
   ***
   Через несколько дней Люба возвращалась домой чуть раньше привычного времени и решила пройти через старый тихий парк. Осень, снова осень... Погруженная в свои мысли, она неторопливо шагала по аллее, сплошь усыпанной шуршащим лиственным золотом. Думалось ей, в-основном, о том, что все это природное великолепие, так живо трогающее ее душу, уже давным-давно отражено и описано - как словом, так и нотной грамотой, и кистью на холсте. Что, впрочем, не умаляло щемящее чувство необъяснимого восторга.
  -- Извините, пожалуйста, - Люба удивленно подняла глаза на окликнувшего ее человека. Перед ней стоял довольно высокий мужчина лет сорока пяти-пятидесяти, неплохо одетый, с длинным зонтом-тростью в руке. Почему-то любино внимание привлек именно это зонт - сама она зонты недолюбливала, предпочитая по возможности обходиться капюшоном.
  -- Простите, - еще раз извинился мужчина, - что отвлекаю вас, но я, видите ли, художник... Заметил, что вы тоже любите осень, и природа вам небезразлична - вы долго стояли, глядя на наш королевский дуб, и улыбались. Вы не хотели бы написать картину? - неожиданно предложил он.
   Люба слегка опешила, но быстро справилась с собой.
  -- Нет, спасибо, у меня нет никаких талантов в области изобразительных искусств, - натянуто улыбнулась она, завершая диалог.
   Однако ее собеседник не был расположен прощаться так скоро.
  -- Позвольте с вами не согласиться, - возразил он, - человек, способный оценить красоту, не может быть полностью обделен возможностью ее отобразить... Кстати, меня Юрий зовут, а вас?
   Люба вздохнула. Ну что еще за радость...
  -- К сожалению, Юрий, такое бывает сплошь и рядом. Именно об этом я, кстати, и думала, глядя на ваш дуб. Что не всем дано умение воплощать увиденное, и где-то это досадно. Что касается моего имени, - тут она почему-то развеселилась, - то я вам не скажу.
  -- А если я угадаю? Я смогу вас проводить?
  -- Попробуйте, - равнодушно пожала она плечами.
  -- Да, и почему вы говорите, что у вас нет вкуса? Ваш прекрасный шарф очень гармонирует с вашим пальто!
  -- Позвольте, - Люба перестала веселиться, и вся эта история начала ей резко надоедать, - я не говорила, что у меня нет вкуса. Я сказала про талант...
  -- Ах, да, да, - сконфуженно пробормотал Юрий, - так давайте угадывать? Анна?
  -- Нет.
  -- Наталья? Мария? Ирина? Татьяна? Ксения?
  -- Увы, Юрий, но, видимо, сегодня не ваш день. Я, пожалуй, пойду. Счастливо оставаться!
  -- Но... - но тут уже Любе окончательно опротивела эта сцена, и она быстро развернулась к собеседнику, глядя ему прямо в глаза.
  -- Послушайте. Я просто хочу побыть одна, извините. Не обижайтесь, мне правда не до этого всего.
   Она ушла, а незадачливый кавалер так и остался в неведении, как же зовут его несостоявшуюся знакомую...
  
   ***
   С Олегом они встретились еще раз до его отъезда в Минводы. На этот раз собрались всей группой - вернее, той ее частью, которая была в Москве. Человек восемь. Посидели очень душев­но, кто-то принес фотографии студенческих лет, и Люба неожи­данно для себя совершенно расслабилась. Ушла боль последних дней, стало как-то спокойно и даже, как ни странно, вполне хо­рошо. Олег сидел рядом с ней, и в какой-то момент, когда народ оживленно рассматривал очередную фотку с практики, тихонь­ко тронул ее за плечо.
  -- Люб, все нормально? Ты какая-то не такая.
  -- Все хорошо, - улыбнулась она, - тебе кажется.
  -- Мне никогда не кажется, и ты это прекрасно знаешь, - негромко произнес он, - но, согласен, это дело твое. У тебя глаза чужие и взгляд не сразу фокусируется.
  -- Забей. Не хочу об этом, правда. Только расслабилась немного, - укоризненно взглянула она.
  -- Все. Я хотел еще спросить: можно я у тебя книжки оставлю на пару недель? С собой лень тащить, а Никита тоже уедет надолго. На обратном пути заберу.
  -- Не вопрос. Привози.
   ***
   Олег заехал к ней по дороге в аэропорт. Времени было впритык: вылез из такси, "привет-привет", отдал ей сумку, обнял -- и уехал.
   Люба ничего говорить не стала. Не совсем ясно, к чему было пристегнуть историю о том, что они с мужем разошлись. И за­чем -- тоже. Само собой, ей хотелось поплакаться ему в жилет­ку, но портить человеку долгожданный отпуск своими душеиз­лияниями - увольте.
   У Шугаева не шла из головы мысль, что что-то произошло за те несколько дней, что он провел в столице. С Любой было опреде­ленно что-то не так. Какая-то потерянная она была в прошлый раз. Он не чувствовал себя вправе лезть к ней в душу - особен­но после того, как она мягко, но отчетливо дала понять, что не готова обсуждать свое состояние. Может, беременна? - подума­лось ему вдруг. И стало до дрожи не по себе... Он понял, что если она ждет ребенка, то к прошлому, пусть и не особенно до сей поры важному, возврата не будет, он потеряет ее навсегда. Почему-то было тревожно.
   Во время полета Олег думал о многом. Вспоминал, пытаясь разобраться в причинах возникшего смятения. Он никогда не любил ее... или думал, что не любил? Ведь, если откровенно признаться, во всех своих женщинах он подсознательно искал что-то от Любы, и в каждой по понятным причинам чего-то недоставало. Объяснить это логически было едва ли возможно: были у него и красавицы, и умницы - в ней же трудно было от­метить какие-то уникальные черты внешности или сверх-интел­лектуальных способностей. И все же, все же... Он все пытался понять, почему Люба стояла особняком в ряду его женщин? Олег чувствовал ее, как и многих других... стоп. Есть.
   Любу он уважал.
   Уважал за те качества, которые женщинам не всегда присущи. Незлопамятность. Сдержанность. Умение играть по чужим пра­вилам. Независимость мышления. Самоотверженность в ка­ких-то нетипичных моментах.
   Почему-то вспомнился эпизод еще с первого курса, когда она буквально за пару раз отучила их, юных и бесцеремонных, мате­риться в ее присутствии: она раз попросила не выражаться - а на следующий развернулась и ушла, не оборачиваясь. Это было, наверно, глупостью, гордостью, выпендрежем, набивани­ем цены, наконец! - но урок не был зряшным. Как не без удо­вольствия заметила сама Люба тогда, процесс пошел.
   Отзывчивость, попытки заботиться, влюбленность ее, наконец - это все было привычным и не особенно нужным тогда. Но вот сочетание этих черт с вышеперечисленными...
   Тогда, черт возьми, почему я не видел ее рядом с собой, раз она вся такая-растакая? - рассердился Шугаев сам на себя.
   Ответ возник быстро. Потому что не простил. Подсознательно не простил того, что не оказался у нее первым и единственным; потому что, видимо, в глубине души надеялся, что она все же будет его ждать даже после той отписки в чате... Потому что она, имея к нему какие-то чувства, пусть и неразделенные, со­гласилась стать женой другого мужчины.
   По его сторону баррикад ее замужество выглядело спешным бегством с поля боя - ее с ним поля! Как она могла, любя его, быть с кем-то еще?..
   Его вопрос, поставивший ее в тупик, как раз и был неосознан­ной проверкой собственной правоты: и она дрогнула! Значит, действительно, так и было... Люба просто выкинула его из своей жизни, как журавля в небе, предпочтя синицу в виде банальной связи с начальником...
   Олегу стало противно. В этих рассуждениях прослеживалась определенная логика, и они имели право на жизнь. Но что-то все же свербило.
   ***
   Две недели спустя он позвонил ей по возвращении.
  -- Привет. Как ты? Я вернулся.
  -- Привет! Ничего. Надолго ли?
  -- Дня на четыре. Как раз сейчас поеду разбираться с биле­тами. Можно я на обратном пути заскочу к вам за кни­гами на минутку?
  -- Давай, буду ждать.
   Когда Люба вечером открыла ему дверь, он был поражен произошедшим с ней переменам. Она заметно похудела, под глазами залегли темные круги.
  -- Ты в порядке? - спросил он и все-таки не сдержался, - Люб, ты не беременна, часом? От тебя половина оста­лась.
  -- Ты, как всегда, предельно точен, - хмыкнула она, - имен­но половина и осталась: вторая ушла вместе с мужем...
  -- Прости, я не знал, - Олегу было неловко, он думал, что было бы лучше: попытаться разговорить ее или, напротив, исчезнуть поскорее, - покурим?
   Люба разрешила его сомнения легко и просто.
  -- Да. Ты заходи, я тебя ждала. Мои на даче, а ты, насколь­ко я знаю, к Никите собирался? В смысле, он переживет, если ты поужинаешь здесь? не спешишь?
  -- Вроде нет...
   Она улыбнулась прежней, открытой улыбкой, и атмосфера раз­рядилась сама собой.
   ***
   Дело шло к ночи, а Люба с Олегом все сидели на кухне и гово­рили-говорили-говорили... Будто и не было этих нескольких лет, проведенных порознь, будто они снова оказались на четвертом курсе, и снова нужно было писать рефераты.
   Ужин давно был съеден, заканчивалась вторая бутылка вина. Олег с трудом узнавал хорошо знакомую прежде квартиру: все же, за эти годы малогабаритная трешка претерпела ощутимые изменения. Сменилась кухня, мебель, обои, плитка на балконе... Они стояли и курили на том самом месте, где энное количество лет назад целовались в окружении ярко-клейкой молодой лист­вы. По идее, если проводить известные аналогии, сейчас должно было бы быть лето, - подумал Олег, - но уже осень. Поздно...
   Люба поднялась поставить чайник, и взгляд упал на часы: пол­первого. Хорошо сидим, - подумалось ей. Правильно поняв, точнее, перехватив ее взгляд, Олег молча написал Никите, что ночевать похоже, не приедет. Друг отнесся с пониманием.
   Когда Люба потянулась было за далеко стоящей чашкой, Олег обнял ее сзади за плечи.
  -- Все будет хорошо, Лю, - негромко сказал он, - будет так, как ты сама этого захочешь.
   Она обернулась к нему. Эту фразу она от него когда-то уже слы­шала. Примерно тогда, когда он примчался к ней через весь го­род, чтоб поговорить о той ее статье. Накануне Олег прислал смс, что хочет видеть ее немедленно... Да, именно так: будет все, как ты захочешь. Тогда она не решилась проинтерпретиро­вать эту фразу в свою пользу. А сейчас?..
  -- Ну да, - кивнула она с некоторой долей иронии в голосе, - дело за малым: захотеть.
   Он внимательно смотрел ей в глаза, пытаясь что-то для себя по­нять. Давешней восторженной девочки, открыто и отчаянно гля­девшей на него несколько лет назад, уже не было. Ее взгляд был по-прежнему вопросительным, но мольбы в нем не угадывалось. Скорее, наоборот, чувствовалась скрытая сила, уверенность в своих возможностях, что ли... Мягкость, но не податливость. Тепло, но не потребность в ответном тепле.
   Она невозмутимо уткнулась носом в его плечо, и выглядело это предельно естественно. Олег тихо гладил ее волосы, бормоча что-то, в сущности, малосущественное.
  -- Спасибо тебе, Олег, - прошептала она, - ты как-то очень вовремя оказываешься рядом. И до чего же здорово, что тебе не надо все объяснять словами!
  -- Ты не боишься, что я сейчас приставать начну? - улыб­нулся он, но глаза оставались серьезными.
  -- Не-не-не, - вспыхнула Люба, - я не в том смысле. Не надо. Давай не будем ничего портить в этот раз, а? Дей­ствительно, поздно уже - пошли спать. В смысле сте­литься...
   Она мягко высвободилась из его рук и ушла в комнату. Он по­следовал за ней и безропотно помог разложить и застелить ди­ван. Выдав Олегу полотенце, новую зубную щетку и дедушкин халат - вот уж пригодился! (рука не поднималась никому отдать) - Люба отправила его в душ. Когда он вышел, вытирая мокрые волосы, она вручила ему недопитую бутылку вина и два бокала -- мол, жди меня, тяпнем на сон грядущий.
   И они еще с полчаса потом сидели в халатах на диване у телеви­зора, допивая вино; и снова его рука вопросительно коснулась ее колена - и снова она спокойно вернула ее на место.
  -- Олеж. Мне не жалко, сам понимаешь... но не хочется просто так, по воле случая, что ли. Ты не хуже моего знаешь, что ино­гда это очень сильно все усложняет. Давай не будем судьбу ис­кушать, а?..
  -- Ромашова, - пожал он плечами, - тебе никогда не говори­ли, что ты ненормальная? - в этой фразе не было обиды, скорее звучала озорная нота.
  -- Говорили, - рассмеялась она с облегчением - оттого что он понял ее, - и, по-моему, не раз! Давай действительно прекратим искушать.. не знаю, кого. Все, я спать. Спо­койной ночи!
  -- Лю, - окликнул он ее у выхода из комнаты, - а что ты очень-очень-очень-очень-очень хорошая - тебе говори­ли?
   Она устало улыбнулась и прикрыла за собой дверь.
   Лежа в кровати, она долго не могла уснуть. Почему я его оттал­киваю, - не могла она узнать саму себя, - ведь несколько долгих лет я и помыслить не могла о том, что он мной заинтересуется? В смысле, не только по-человечески?.. у меня же крыша едет от его прикосновений, даже вскользь, даже мимолетных! Но не могу... я же еще месяц назад была женой другого человека...
   Мысли начали было сворачивать в привычную колею, посвя­щенную Шуре, и Люба, обессилев, наконец забылась неровным неглубоким сном.
   В соседней комнате глядел в потолок озадаченный Олег. И что это, спрашивается, было? Ждет мужа? Послала б меня сразу на три буквы... недотрогу из себя строить глупо, она сама б посмея­лась над этой идеей. Я же вижу, как она реагирует, как вздрог­нула, когда я подошел на кухне. Видимо, что-то вбила себе в го­лову и прям всерьез вживается в предлагаемые обстоятельства...
   ***
   Наутро Любу разбудил Олег. Звонил Никита и просил по воз­можности побыстрее приехать: его самого срочно дернули на несколько дней в пригород на организацию конференции, и нужно было передать ключи. Договорились, что потом Олег оставит их Любе для возвращения владельцу.
   Они побежали одеваться, и через пятнадцать минут любин ма­ленький форд - Борис Афанасьевич отдал его ей, окончательно пересев в служебное авто - уже выруливал на Каширку. Благо, было воскрес­ное утро - Москва радовала автомобилистов полупустыми ули­цами. Приехали быстро, успели вовремя поймать Никиту с клю­чами, после чего с чистой совестью отправились завтракать в ближайшую "Шоколадницу". По дороге Олег обратил внимание на боковое водительское зеркало, выпавшее из своего крепления и примотанное скотчем. Недолго думая, он отодрал самодельный крепеж и зафиксировал зеркало там, где ему и следовало находиться. Довольный результатом, он эффектно прислонился к дверце автомобиля.
   -- Спасибо тебе огромное! Но ты пачкаешь пиджак, - засмеялась Люба.
   -- Ничего. Вот ты потом и постираешь, - хохотнул Олег.
   Люба как раз допивала кофе, как телефон мигнул смской. Шура.
  -- Ты чего? - Олег не мог не заметить, что она изменилась в лице.
  -- Ничего, это Шура. Просит разрешения заехать за веща­ми... - Люба отвернулась, тщетно пытаясь скрыть набе­жавшие слезы.
   Олег накрыл ее руку своей, слегка сжал пальцы.
  -- Люба. Посмотри на меня.
  -- Все-все, прости, она уже справилась с собой и даже изобразила подобие улыбки, - все хорошо, спасибо. Пой­дем? я тебя завезу к Никите и поеду вещи собирать, - го­лос снова предательски дрогнул.
  -- Меня никуда завозить не нужно, мне тут еще есть, куда зайти, если что. Может, мне тебя проводить, съездить с тобой, а потом вернуться? Ты нормально доедешь?
  -- Не надо. Правда. Мне сейчас лучше побыть одной.
  -- Люб, давай все же...
  -- Пожалуйста! - восклицание прозвучало почти отчаянно; она ни разу не повышала на него голос, - со мной ничего не случится за эти полчаса. Я тебе напишу, ладно? Про­сти, я просто не могу иначе сейчас...
   Она, как-то внезапно собравшись и даже будто бы повзрослев, быстро поцеловала его в щеку и вышла из кафе. Сквозь стекло Олег видел, как Люба решительно подошла к машине и бросила сумку на пассажирское сиденье. Через несколько секунд черный форд скрылся из вида.
   ***
   Люба остановилась на светофоре и привычным движением по­тянулась за сигаретой. Она почти не пыталась сдерживаться. Хотелось выть и кричать в голос, но уже не было сил. Послед­ней каплей стало то, что она случайно обожгла верхнюю губу. Слезы хлынули горько-соленым ручьем, и Люба с трудом разли­чала дорогу. Давясь рыданиями, она вцепилась в руль, как в по­следнюю свою надежду... При одной мысли о том, что ей сейчас предстоит своими руками собрать шурины вещи, она, только успокоившись немного, вновь начинала захлебываться.
   Подъехав к дому и припарковав машину, Люба как-то очуха­лась. На смену глухому беспросветному отчаянью пришло глу­бокое внутреннее убеждение, что все будет хорошо. Неизвестно, как именно, каким образом, в какой форме - но обязательно будет. Она с некоторым удивлением рассматривала в зеркале свое красное опухшее лицо, саднила обожженная губа, ныли руки. Но в своих глазах Люба увидела что-то будто бы чужое, незнакомое. И это что-то определенно говорило ей о том, что с этого момента начинается принципиально новый этап ее жизни, и слезам в нем места больше не будет. Во всяком случае, горь­ким.
   ***
   На сбор шуриных вещей ушло около двух часов. Потом Люба позвонила ему с просьбой сейчас заехать и вывезти имущество -- сама она предпочла при этом не присутствовать, отправив­шись по своим делам. Как раз работала ее любимая масса­жистка, и Люба решила, что грех упускать такой момент. Она написала Олегу, что все хорошо, обошлось без происшествий, и расслабилась в руках опытного мастера. После массажа Люба отправилась в соседний кабинет на маникюр. Потом вспомнила, что в двух минутах езды открылся новый торговый центр и ре­шила выбраться на разведку.
  -- Буржуи все-таки правы: шопинг - великая вещь, очень способствует укреплению боевого духа, - усмехнулась она про себя, через пару часов выползая на парковку с двумя здоровыми пакетами и небольшой пальмой в обнимку. Вот и пригодилась давняя заначка! Начало новой жизни ознаменовалось новым же платьем, жакетом мечты, умопомрачительным комплектом ниж­него белья (и пошли они все куда подальше!), давно присмот­ренной сумочкой и - неожиданно для самой себя - флаконом духов. Это не говоря о забеге в любимый хозяйственный. А по дороге к выходу ей приглянулась маленькая пальма, стоящая особняком от себе подобных... В-общем, с самого дна все пути ведут наверх, - бодро сказала Люба сама себе, процитировав свою любимую книгу М. Веллера "Приключения майора Звягина".
   Приехав домой на полчаса раньше родителей, она как раз успела немного прибраться. Вещи Шура забрал, оставив ключи под ковриком, о чем свидетельствовала смска. Люба на мгновение застыла с телефоном в руке... но тут же вспомнила, что надо разобрать покупки, и переключилась. Поужинав с родителями, она не без удовольствия навела порядок в расхристанных шка­фах, по-новому перевесив свои вещи -- стало и красивее, и удобнее. Перестелила постель, решив отправить их семейный комплект в разряд гостевых, убрала вторую тумбочку на балкон, освободив себе место для любимого пуфика, переставила с кух­ни на свой подоконник пальму и довольная, улеглась. Но надо было еще договориться о завтрашней встрече с Олегом. Как в студенческие годы, завязалась полуночная переписка.
  -- Привет. Как ты, успел сделать все, что собирался? Я даже перевыполнила план. Шура забрал вещи, а я поша­стала по магазинам и даже навела дома порядок. В-об­щем, я молодец)
  -- Лю) Сама себя не похвалишь -- никто не похвалит) да, я все успел. Сижу пью вино, досматриваю какой-то мут­ный фильм. Завтра утром мимо тебя в аэропорт часов в 7 примерно -- пойдет?
  -- Угу. Ключи только не забудь! И да, я, кажется, забыла сказать: спасибо тебе.
  -- Лю... пока пьян: я полжизни мечтал тебя полюбить...
  -- А я полжизни - разлюбить тебя. Но мне удалось... Честно -- жаль. Жаль, что во времени мы разошлись. Так только... роман в смс) нетленка)
  -- ... Все, я спать. Вставать рано. И общаться лучше на трезвую голову -- во избежание. И все же, я очень вас лю­блю...
  -- Пьяное чудовище. Спокойной ночи, завтра в 7 у подъез­да - или звони, если что поменяется.
   Люба впервые за много дней уснула с улыбкой.
   ***
   Около семи утра она, наполовину проснувшись и укутавшись по уши в старое уютное пальто, выползла на улицу. Ждать при­шлось недолго, Олег приехал уже через пару минут. Передавая ключи, он на мгновение прижал ее к себе.
  -- Все! Чао-какао. Как там было в "Покровских воротах"? Буду писать! Непременно буду писать! - засмеялся Олег.
  -- Да, только ты уж, пожалуйста, в отличие от Костика, пиши на самом деле, - полусонно улыбнулась она в от­вет.
   ***
   После того, как немного спала острота боли от ухода Шуры, Люба поняла, что хотела бы все же сохранить эти отношения. Естественно не в семейном виде и не в качестве супруги, нет. Она живо вспомнила их разговор - каким давним он ей показался! Хотя дело было всего-то пару месяцев назад, совсем незадолго до их расставания... Они тогда гуляли по парку, и разговор почему-то свернул в область отношений между бывшими. Люба, помнится, утверждала, что такое возможно и нормально.
  -- Если б между нами с тобой что-то плохое случилось, я бы все равно хотела остаться нечужими друг другу людьми!
   Шура грустно улыбнулся.
  -- Любах, хотеть и мочь - несколько разные вещи. В теории такое вероятно, но в реальной жизни мало кто способен на такие подвиги. Да и надо ли - вот еще вопрос. Это не так просто, как тебе сейчас кажется.
   Люба хмыкнула и забыла об этом разговоре. Как оказалось, зря.
   Теперь она продолжала иногда переписываться с Шурой по каким-то рабочим вопросам. Да, он был прав - общение такое едва ли можно было назвать легким и ненапряжным. Но... но! Как так? Почему так происходит? Люди любят друг друга, чувствуют друг друга - и все мгновенно исчезает в никуда? Так не бывает!
   Если двух людей в прошлом связывало что-то настоящее - оно не должно пропасть бесследно. Любе казалось, что это своего рода предательство по отношению к самим себе - перечеркивать определенные этапы своей жизни, оправдываясь их нынешней несостоятельностью. Понятно, что есть вещи, простить и понять которые трудно и больно. Но в случае с Шурой Люба не могла считать его одного виновным во всех своих печалях. В семье не может быть черного и белого. Замазаны всегда оба - она, несмотря на свой юный возраст, очень четко это понимала. Если случилось так, что нормальный человек влюбился на стороне - причина не только в нем и его неверности. Значит, что-то дома не так. Люба чувствовала всей душой, что неправильным было бы свалить все на Светлова: в конце-то концов, осознанным образом он ей страданий не причинял. Решив уйти, он подвел своего рода черту под своей и ее жизнью, но прежде всего - под своей. Он, слава Богу, не стал играть на втором поле, не создавал себе запасной аэродром. Все - значит, все. Не было долгих выяснений, обвинений, скандалов. Да, он виноват. Факт измены был. Но у него-таки хватило духу сразу расставить все точки над пресловутой i. Он не мотал ей нервы бесконечными метаниями, и одно это уже заслуживало благодарности.
   Любе было досадно и горько от того, что нахлынувшая на нее боль затмила все прежние счастливые моменты. А ведь они были! Но светлые эпизоды в памяти полыхали болезненно-алым, а само расставание превратилось в мрачное пятно глухого отчаяния.
   Она начала понемногу уяснять для себя, что невозможно быть счастливой с человеком, который, в свою очередь, не видит счастья рядом с тобой. Это противоестественно, эгоистично, глупо... В конце концов, - думала Люба, - мне даже двадцати пяти еще нет! И каких-то пару лет назад вся эта история не могла мне привидеться даже во сне. Тогда я не видела никого и ничего, кроме Олега... А вот случилось - и часто ли я его вспоминала вообще? Нет, вспоминала, конечно, но как-то уже совсем не так. И уж, во всяком случае, и в мыслях не было вернуться к тому периоду времени, когда все было еще возможно!..
   Люба не зря выбрала своей профессией именно программирование. Вне сферы любовных отношений она умела мыслить очень четко, отбрасывая лишние эмоции и рефлексии. И в тех редких случаях, когда чувства брали верх над разумом она всегда пробовала, что называется, "включать программиста".
   Объективно: к чему переживать за то, что уже рухнуло? От этого что, кому-то легче станет? Что-то может измениться в лучшую сторону? И какая сторона при этом лучше? Вот вопрос...
   Шла ожесточенная внутренняя борьба самолюбия и разума. В конце концов, возникло своего рода перемирие.
   С Олегом они периодически переписывались. Он вернулся в свою тайгу на прежнюю работу, но начинал задумываться о пер­спективе дальнейшей жизни. Застрять вдали от цивилизации на долгие годы не входило в его планы...
   Их переписка как-то забрела было в негласно запретную зону обсуждения любви.
  -- Кстати об утрешних смс, давно бы уже не подумала, что любовь играет для тебя настолько важную роль я дятел
  -- Интересны причины твоего умозаключения (не про дятла)
  -- Мне в какой-то момент стало казаться, что ты как-то не придаешь большого значения этой стороне жизни, что в твоей системе ценностей любовь гораздо ближе к по­следнему, нежели первому, месту.
  -- Ой.. ща как наговорю! У меня деньги на телефоне кон­чаются. Если мне хватит терпения, то напишу тебе по мылу к следующему выходу на связь. И да - буду в Москве - напомни продолжить разговор о семье, счастье и любви.
  -- Хорошо) а когда будешь-то?
  -- Как-нибудь буду)
   ***
   Пришла зима. Тихо падал снег, символически заметая прошлое, укрывая его нежным чистым ковром. Ощущения чистоты в душе - не было. И Люба в какой-то момент поняла, почему.
   Надо официально оформить развод, - с горечью подумала она. Сколько, в конце концов, может продолжаться эта тягомотина? Шура, насколько я знаю, со своей жизнью вполне определился, а я при этом продолжаю присутствовать в качестве оставленной им супруги. И зачем бы оно было мне надо, спрашивается?
   Тянуть больше нечего. За несколько месяцев, прошедшие с момента их с мужем расставания, Люба порядком надергалась. И только сейчас честно призналась себе в том, что до последнего надеялась на его возвращение.
   В самом деле, - рассудила она, - если он захочет вернуться - ему не помешает штамп в паспорте о нашем разводе.
   Собравшись с духом, она набрала ему смс с предложением встретиться.
   ***
   Площадка на Косыгина недалеко от Смотровой была по-вечернему пуста. Темно и ни души - романтика, -- мрачно хихикнула про себя Люба. Она приехала первой и нервно ходила по аллее туда-сюда в ожидании шуриного появления. Слова были подобраны давно.
   Завидев знакомый силуэт, она пошла ему навстречу, и уже через несколько секунд Светлов прижимал ее к себе.
  -- Любах, привет, -- он по-прежнему глядел ей в глаза, - я рад тебя видеть. Хорошо выглядишь. Как ты?
  -- Странно себе в этом признаваться, но я тоже тебе рада, - совершенно искренне отозвалась она. - Ничего, потихоньку. Что нового у вас? Как ребята?
   Они пошли по знакомой тропинке, где гуляли еще в той, прошлой жизни (еще не было казни? Ведь не было же?..). Люба не могла понять саму себя: ей было по-прежнему тепло и хорошо чувствовать свою руку в его ладони, она с удовольствием слушала его рассказы про детей и своих бывших коллег... Не было больше мучительной горечи, боли, доводящей до спазмов. Все было хорошо - или?..
   О главном она решилась заговорить уже у машин, когда они вернулись на исходную точку и собирались по домам.
  -- Знаешь, наверно, надо все же до загса добраться. Все равно ведь все уже ясно.
  -- Да, конечно, -- помрачнев, кивнул Шура.
  -- Давай тогда на следующей неделе? Я узнаю, когда подъехать, и напишу тебе.
   Он смотрел на нее, и в его взгляде она видела неподдельное страдание. Это было уже слишком. Люба прижалась к его плечу, подняла измученные глаза, погладила по волосам.
  -- Ничего, Шур. Перемелется - мука будет... Все правильно и все будет хорошо!
   Он поцеловал ее в ответ.
   Люба мягко высвободилась из его рук и села в машину. Светлов ушел в свою и завел мотор.
   Она уронила голову на руки, лежавшие на руле, и глухо, отчаянно зарыдала. Если бы она почувствовала его отстраненность, отчуждение, неприязнь, в конце концов - ей стало бы легче произносить те слова, которые давно не давали ей покоя. А сейчас вернулось ощущение, что она рвет зубами по живому, сознательно сжигая все мосты между ними, обрубая то теплое и светлое, что когда-то делало их самыми родными людьми...
   В стекло постучали, Люба с трудом подняла опухшее от слез лицо. Шура стоял у машины, явно пытаясь найти способ как-то ее успокоить. Она опустила стекло и помахала ему рукой.
  -- Все хорошо, правда. Уезжай. Это минутное, я сейчас приду в себя. Езжай, пожалуйста! - она отвернулась, не в силах продолжать разговор.
   Он помедлил несколько секунд, потом развернулся и, опустив голову, пошел к своему автомобилю. Перед глазами была горькая пелена.
   Через минуту Шура уехал, и Люба стала понемногу приходить в себя. Она пыталась заняться самореанимацией: все в порядке, это просто вскрылась старая рана... Ничего страшного ведь не произошло? Он же не отказался идти разводиться, значит, ни о чем не жалеет? Но почему же мне было так хорошо с ним, Господи? Зачем он меня целовал?..
   Окурок больно обжег пальцы, и, отвлекшись немного, Люба вытерла слезы.
   Спустя неделю заявление было подано.
   Через полтора месяца они вышли из загса. Того самого, где прежде были самые сладкие минуты ее жизни: когда они подавали то, первое заявление, она сияла так, что ее улыбка освещала весь микрорайон. Шура смеялся и фотографировал свежеиспеченную невесту...
   Сейчас они, осунувшиеся от бессонной ночи, стояли у выхода из учреждения и курили. Люба держалась вполне ничего, даже шутила в кабинете, где они подписывали документ о расторжении брака.
  -- Надо вам сюда еще подставку для колец. Этажом выше их друг другу на палец надевают, а здесь бы - снимать и сдавать в государственную казну. Чтоб, так сказать, неповадно было разводиться.
   Шура улыбнулся и взял ее за руку.
   Госслужащая посмотрела на них удивленно.
  -- Знаете, Любовь Борисовна, - она взглянула в документ, - я впервые вижу, чтоб люди, которые сюда пришли, могли улыбаться в присутствии друг друга... Вы какая-то нетипичная пара.
  -- Да так с самого начала было, - сказали они хором и расхохотались.
   Инспектор грустно-озадаченно покачала головой и протянула им два экземпляра свидетельства о разводе.
   Идя по коридору к выходу, Люба нервно хлопала по карманам в поисках сигарет. Найдя, молча протянула одну Шуре.
   На улице было ясное солнышко, и в очередной раз ей показалось, что, на самом-то деле, все только начинается. И развод -- это не приговор и не конец. Вернее, конец, но, как известно, конец одного этапа означает непременное начало нового.
  -- Ничего, Шур, - Люба севшим голосом попробовала успокоить мужа, видя блеснувшие в его глазах сдерживаемые слезы, - на самом деле, все правильно мы сделали. Все нормально будет.
   Она довезла его до работы - все равно ведь по дороге! Вышла с ним из машины, обняла и погладила по голове, не преминув легонько дернуть его за хвост.
  -- Держись! И не пропадай совсем уж.
   Когда она добралась до своего офиса, пришло смс от Шуры.
  -- Люб. Спасибо.
   Она молча кивнула, отправляя окурок в ближайшую урну.
   ***
   С момента наступления новой жизни все как-то стало понемно­гу складываться. Люба неожиданно для самой себя стала пони­мать, чем именно она занимается на работе. Сама не заметив как, увлеклась настолько, что Виктор Георгиевич на полном се­рьезе начал думать, как бы развернуться и помочь ей с канди­датской - она была практически на мази. Любе не хватало практических данных для обоснования ее теоретических выкла­док, и она периодически моталась по разным НИИ и це­хам в поисках материала. Процесс шел.
   В душе наступило долгожданное спокойствие. Люба, пожалуй, не могла сразу припомнить такой период времени своей взрос­лой жизни, когда она не была бы ни в кого влюблена и не стра­дала бы по этому поводу. Все как-то устаканилось. Шеф, еще, казалось бы, не так давно сидевший с ней в кафе и промывав­ший мозги насчет того, что не стоит убиваться по загулявшему мужу, теперь не мог нарадоваться на свою помощницу. Ей вновь стало интересно жить. Она посмотрела кучу интересных фильмов, прочла несколько стоящих книг. И очень четко осо­знала, что все, что ни делается - исключительно к лучшему.
   Олег Шугаев периодически объявлялся в смс, но в-основном их общение по-прежнему сводилось к обсуждению прочитанных книг. Связь не радовала устойчивостью, о звонках нечего было и думать. Да и вообще романтическая нота мало-помалу стиралась под повседневной загруженностью обоих.
   Однажды вечером запиликал любин телефон. Номер не определился, и она ответила без особого энтузиазма, полагая, что это, с большой долей вероятности, реклама или очередной соцопрос. В результате оказалась приятно удивлена, услышав в трубке знакомый голос.
  -- Как там ваше ничего поживает? - они иногда переходили на вы и комфортно придерживались этого стиля общения, вызывая немалое удивление окружающих.
  -- Наше ничего - ничего, - хихикнула Люба, -- а как ваше - в тайге?
  -- Наше вскоре собирается... Люб, мне некогда язык ломать, - в шутку рассердился Олег, - короче, я через неделю буду в Москве. Ты там сейчас? Никуда не собиралась типа командировки или отпуска?
  -- Не собиралась. В командировке я вообще была только два раза, это редкость, а отпуск.. какой отпуск в марте-месяце?..
  -- Ну и ладушки. Значит, наберу, как приеду. Может, снова удастся народ собрать - свистнешь нашим?
  -- Свистну. На меня можешь рассчитывать, остальных не обещаю, но попробую, - улыбнулась она невидимому собеседнику.
  -- Договорились. Баюшки.
   Шугаев прилетел в среду и до выходных занимался своими рабочими делами, остановившись, как всегда, у Никиты. С Любой они решили выбраться в музей Есенина в субботу утром. Как-то они оба одновременно про него вспомнили, ведя привычные окололитературные дебаты.
   Олег заехал за ней домой - она как раз только проводила своих за город. Наскоро обменявшись приветственными фразами, они отправились в свое путешествие в сторону метро.
   Дул промозглый весенний ветер, пого­да была на редкость отвратной. Они прошли примерно полпути.
   Олег начал было что-то говорить, усилив голос при порыве вет­ра, как вдруг его на полуслове прервал какой-то страшный треск. Краем глаза он успел заметить, что огромная береза, сто­явшая неподалеку, завораживающе медленно валится прямо на них... Но единственное, что мужчина успел сделать - от­толкнуть свою спутницу и, падая, закрыть ее своим телом... Шуршание веток, глухой удар...
   Люба открыла глаза и попыталась пошевелиться.
  -- Живая? -- над ухом раздался сдавленный голос Олега, кажется, пронесло.
   Им повезло: дерево обрушилось на асфальт буквально в метре от них, накрыв ветвями. Удар одной такой ветки мог стоить лю­бому жизни, но на момент падения березы Люба и Олег уже были на земле, и это спасло обоих.
   С трудом переводя дыхание, они постепенно стали выбираться из-под ветвей. Слава Богу, больше никто не пострадал.
   У Любы стоял ком в горле, губы дрожали, она сдерживалась изо всех сил. Не столько от боли, сколько от пережитого ужаса. У нее были порваны пальто и платье, в кровь разбиты ладони, на щеке появилась огромная ссадина. Олег выглядел не лучше, только рана была не на щеке, а на затылке. Неглубокая, но сад­нило изрядно. К тому же он при падении сильно ударился но­гой, колено стремительно распухало.
   Молча обнявшись, поддерживая друг друга, они медленно по­шли обратно к дому. Шоковое состояние не отпускало. И Люба, и Олег видели все происходящее вокруг будто бы сквозь пелену тумана. Померкло все: и цвета, и звуки. В этот момент они были единственной реальностью друг для друга.
   ***
   Когда они переступили порог квартиры и позади захлопнулась входная дверь, Люба будто очнулась. Ее затрясло, на глаза на­вернулись слезы. Она швырнула на пол пальто и бессильно при­жалась к Олегу. Тот молча обнял ее - изо всех сил, до хруста в суставах, до боли в спине и руках.
  -- Олег, я... - она подняла на него глаза, из которых градом брыз­нули слезы и побежали по бледным щекам, смывая кровь.
  -- Чшш... - он пытался успокоить ее, гладя по волосам, прижимая к себе, - Лю, тихо, все хорошо, все уже позади, слышишь меня? У тебя кровь на щеке, надо промыть...
   Она гладила его по голове. Под пальцами была липкая теплая влага.
  -- Надо скорую.. у теб-б-бя, - она начала заикаться, - может быть сотрясение, т-т-там рана на затылке...
   Олег молча вынул телефон из ее дрожащей руки. Посмотрел вни­мательно ей в глаза, провел пальцами по уцелевшей щеке. Она приподнялась на цыпочки и прижалась губами к его губам. Острота момента лишь распаляла. Он вжал ее стену, не чувствуя боли в ноге, торопливо задирая платье. Люба судорожно расстегивала его ремень, опускаясь вниз, на брошенное пальто...
   Было что-то звериное в этом отчаянном сплетении тел, резких движениях, крепких объятиях. Олег даже не думал о том, что может причинять ей боль, а Люба ее не чувствовала, изо всех сил прижимаясь к нему в подхваченном рит­ме. Обхватив ногами его поясницу, она как будто слилась с ним в единое целое, а он брал ее грубо, оставляя синяки на неж­ной коже, входя по максимуму с каждым движением, заставляя ее рычать...
   Они блаженно лежали на полу в прихожей - полуголые, в запекшейся крови. Люба нежно поцеловала Олега и хихикнула. Он тревожно открыл глаза.
  -- Не, все хорошо. Посттравматический шок. Стресс мы сняли, - улыбнулась она, - чертово дерево, это оно во всем виновато...
  -- Ты еще скажи, что жалеешь или что-то из разряда: ка­кую страшную ошибку мы только что совершили, - мрачно пошутил Олег, - пойдем отмываться, там заодно разберемся, нужна ли скорая, и кому. А то ты меня пуга­ешь. Сначала в рев, потом заикаться, потом... впрочем, к "потом" у меня претензий нет. А дальше хихикать начала...
   Отмылись. Оказалось, вдвоем под душем даже сподручнее. Вы­яснилось, что из всех полученных увечий серьезной может быть только травма колена, полученная Олегом во время падения. И то - решили пока подождать.
   Еще сутки, пока любины родители были в отъезде, они прожили вместе. Это был какой-то странный союз на грани правды и вы­мысла. Как будто в жизни открылся "карман", в котором можно было переждать немного до поры, сделав паузу. В этом кармане не было ничего и никого, кроме них двоих. О дальнейшем раз­витии событий они не задумывались. Просто было хорошо.
   Олег должен был улетать в свою тайгу через два дня, и по окон­чании "выпадения из времени" Люба отвезла его к Никите. Тот понимающе посмотрел на них обоих и лишних вопросов зада­вать не стал.
   Еще через день они прощались в аэропорту.
  -- Кукни, как доберешься, - она сжала его руку.
   Олег тихо чмокнул ее в макушку. Люба подняла на него глаза. В голове Шугаева впервые мелькнула мысль: ну ее к черту, эту Москву! Поехали со мной! Хоть в чемодане! Будь со мной. Живи со мной. Слушай меня. Понимай и принимай меня... Фу, - поморщился от собственных мыслей, - феодал недоделанный...
   Он наклонился, целуя ее губы - никакой любви! Исключительно дружба с поправкой на половую принадлежность - смеялись они оба над проявлением своих эмоций на публике.
   ***
   Люба так и не дождалась весточки от Олега о благополучном прибытии. Но вскоре в новостях появилось тревожное сообщение о том, что самолет, на борту которого находился Шугаев, пропал с экранов радаров, и связь с ним потеряна...
   Она потеряла покой и сон. Заставляла себя ходить на работу, чтоб хоть как-то существовать в пространстве и времени. Сайт аэропорта и новостные странички были открыты постоянно и обновлялись не реже, чем раз в полчаса-час, даже ночью. Созвонившись с Никитой - а у него были связи в информационном агентстве - Люба узнала, что никаких внятных версий исчезновения авиалайнера ни у кого нет. Идут поисково-спасательные операции, но пока совершенно никакой конкретной информации...
   Через два дня Никита с серым лицом сообщил Любе, что обломки самолета найдены. Он совершил экстренную посадку в какой-то глухой лесополосе. Много погибших, но есть и выжившие, и пропавшие без вести. Имя Олега Шугаева значилось в списке последних... Впрочем, несколько тел было настолько обезображено, что даже опознание становилось невозможным без генетической экспертизы.
   Люба была в оцепенении. Ее сознание тщетно искало какую-то зацепку, дающую шанс возникновению надежды. Она чувствовала, что Олег жив, но боялась поверить в призрачную вероятность...
   Как-то через несколько недель после происшествия она остановила машину на Воробьевых горах. Как-то интуитивно, внепланово. Будто бы ее потянула туда некая невидимая, неведомая сила. Увидела небольшой храм слева от Смотровой - и вспомнила. Еще давно кто-то рассказывал, что это место обладает удивительной энергетикой. Хорошая это церковь, любят ее люди. До сей поры Люба не особенно интересовалась такого рода вещами, считая себя скорее терпимым атеистом, чем реально верующим человеком - несмотря на то, что крестилась уже в сознательном возрасте и исключительно по собственному желанию. Атеистическое воспитание давало свои плоды - что и естественно, разумеется.
   Припарковав машину в паре десятков метров от храма, Люба несмело потянула на себя тяжелую дверь. Внутри было поразительно тихо - пятница, вторая половина дня.
   Зажигая свечу перед ликом Спасителя, Люба робко подняла на Него глаза.
  -- Ну здравствуй, Отец, - негромко произнесла она, пользуясь тем, что рядом никого не было, - вот и я... Примешь? Простишь? Я не умею просить, Ты знаешь это, как никто другой. И лучше всех видишь, что кому нужно на самом деле. Просто пойми меня, пожалуйста, вернее, помоги мне самой себя понять... - прошептала она со слезами на глазах.
   С расположенной рядом иконы Божией Матери на Любу ласково смотрела самая мудрая и прекрасная из всех Женщин. Ее взгляд проникал в самую глубину души, пробуждая в девушке какие-то неведомые доселе чувства. Почему-то стало стыдно за многие из тех вещей, что в повседневной жизни кажутся привычными и обыденными. Совестно за то, что основные душевные резервы растрачивались как-то попусту. И еще, глядя на скорбь в Ее глазах, Люба отчетливо поняла, что не вправе ни о чем просить. И жаловаться ей не на что. Слава Богу, все живы. Имени Олега нет в списках погибших, и сердце подсказывало ей, что он все-таки остался в живых. Можно ли гневить Бога?..
   Люба склонилась в глубоком поклоне перед Теми, кто видит и понимает все наши переживания вне зависимости от того места, где мы находимся, ею овладело чувство безграничной, непередаваемой благодарности за все, что ей довелось пережить в этой жизни до сих пор. У нее любимые и любящие родители, есть работа, понимающее начальство и верные друзья. Была любовь - пусть и ушла, но ведь была же! Есть еще одно малопонятное пока чувство, которое держит ее на плаву, дает определенный стержень...
   Выйдя из храма, Люба безотчетно приложила руку к животу и вдруг, ахнув, остановилась, как вкопанная.
   Через полчаса она распечатывала аптечный тест. Ее лихорадило. Руки дрожали.
   Две полоски! Пусть вторая еле заметна, но она есть! Люба не знала, плакать ей или смеяться...
   Наутро она отправилась в ближайшую клинику сдавать кровь на ХГЧ. Благо была суббота - до работы в таком состоянии она доехала бы явно с трудом. Оплатив срочное выполнение в лаборатории, Люба вышла из здания и пошла бродить по окрестным дворам. В голове была абсолютная пустота - настолько неожиданным оказался такой поворот событий.
   В принципе, никаких сомнений в своих дальнейших действиях у нее не было. Родители, конечно, будут, скажем мягко, ошарашены. Но это ничего. Еще давным-давно, задолго до подобной вероятности, у нее был с ними разговор на эту тему, и выводы всех троих были вполне единогласны: если что - ребенку быть. Пока все молоды, здоровы, обеспечены - вырастим и воспитаем. А там мало ли как потом еще сложится... Муж - дело, безусловно, хорошее, да и отец дитю нужен. Но всякое в жизни бывает! Замуж и в пятьдесят выходят, а вот рожать...
   Три часа ожидания тянулись, казалось, вечно. Люба успела в деталях продумать всю беседу с родными и прикинуть, до какого времени сможет ходить на работу. Интересно, как отреагирует шеф...
   Взяв листок с результатами анализов и боясь его развернуть сразу, Люба на негнущихся ногах вышла на лестницу. Только там, вдали от чужих глаз, она решилась взглянуть на распечатанную табличку.
   Она почти не удивилась и даже улыбнулась - впервые за долгое время.
  -- Ну, привет, дитеныш, - усмехнулась она, засовывая в карман бумажку, - похоже, я буду твоей мамой...
   Люба нащупала в кармане сигаретную пачку и, решительно смяв ее, забросила в ближайшую урну.
   ***
   Вечером состоялся разговор с родителями. Когда шоковое состояние немного отступило (как?! когда? А отца вообще не будет или пока трудно сказать?), все пришли в себя и стали прикидывать, как лучше прожить ближайший год. Борис Афанасьевич созвонился со знакомой бригадой рабочих, чтоб договориться об утеплении и в целом повышении уровня комфорта их дачного домика. Лидия Алексеевна, пообщавшись с подругами и приятельницами, нашла хорошего доктора в приличной клинике, которому можно было бы доверять. И понеслось...
   ***
   Гоша оказался точной копией своего отца. Это сходство обнаружилось при рождении и, как ни странно, никуда не пропало и после, хотя с младенцами подобное случается сплошь и рядом. Никита, который как-то заезжал к Любе по делу и обалдел, увидев коляску, на мгновение утратил дар речи, взглянув на лицо мальчугана. Он не задал молодой маме ни одного вопроса. Достаточно было негромкой фразы.
  -- Ох, видел бы тебя батька...
   Любе непросто было сразу осознать себя в новом качестве. Всю свою прежнюю жизнь она прожила, что называется, как у Христа за пазухой. Переход из роли дочери в роль мамы дался ей непросто. Бессонные ночи, зубы, потом - первые шаги и все, что с этим неразрывно связано...
   Когда Гоше исполнилось полтора года, Люба с мамой решили по совету педиатра вывезти его на море и отправились на лето в Крым. Борис Афанасьевич с удовольствием прилетел к ним на время своего отпуска, и две недели семья отдыхала полным составом. Они сняли небольшой, но очень уютный двухэтажный домик неподалеку от моря - там был даже бассейн во дворе, где Люба могла полностью расслабиться вечером, уложив Гошу спать.
   Утром они завтракали дома, неспешно собирались и шли на пляж, где в-основном возились с дитем. Потом плавно перемещались в ближайшее кафе, где их встречали, как старых знакомых, и по предварительной договоренности к часу дня готовили для Гошки его любимые супы-пюре: после купания и активного времяпровождения на пляже он с огромным удовольствием позволял себя накормить. Завершало программу первой половины дня возвращение домой - обычно мелкий засыпал уже по дороге в коляске. Люба перекладывала его в кроватку и оставляла с мамой, которая, заварив себе ароматного местного чая, выходила с книгой на балкон их комнаты. А молодая мать, имея в своем распоряжении в среднем два часа свободного времени, отправлялась обратно на море - поплавать в свое удовольствие. Возвращалась она к Гошиному пробуждению, они полдничали и выходили на длинные прогулки по живописным окрестностям.
   Как-то днем, когда Люба по обыкновению спешила в сторону пляжа, к ней подошел незнакомый мужчина с просьбой подсказать ему дорогу к одной из местных гостиниц. Она хорошо знала дорогу и ей было по пути - она решила его проводить. Мужчина оказался приятным собеседником. Как оказалось, он приехал на юг с желанием совместить приятное с полезным: отдохнуть и поработать над диссертацией, а заодно повидать сестру, которая жила в соседнем городке.
  -- Тоня, конечно, приглашала к себе и почти обиделась. Но, сами понимаете, там еще муж, двое детей... Я их всех очень люблю, правда, - но работать там просто физически невозможно. Да и, честно говоря, стеснять не хочется: я привык жить один, сам себе хозяин... На выходные поеду к ним, конечно. А так - мне здесь будет удобнее, да и им - проще.
  -- Ну да, я, пожалуй, с вами соглашусь. В отпуске особенно хочется ни от кого не зависеть и жить, так сказать, в ладу со своими тараканами - в смысле, только со своими, - засмеялась Люба.
   Минут через десять они подошли к двухэтажному корпусу, окруженному буйной южной растительностью: без посторонней помощи и впрямь было бы непросто здесь сориентироваться.
  -- Вот и ваши апартаменты, - улыбнулась Люба, - счастливо вам отдохнуть!
  -- Спасибо вам огромное за то, что проводили, - искренне поблагодарил ее мужчина, - меня, кстати, Вадим зовут, а вас?
  -- Очень приятно. Люба.
  -- Мне тоже, - он взглянул ей в глаза, - я надеюсь, мы с вами еще встретимся.
  -- Возможно, - неопределенно пожала плечами Люба и, вновь пожелав Вадиму хорошего отдыха, побежала в сторону пляжа.
   За время их недолгого общения она успела неплохо рассмотреть своего попутчика. Впечатление оказалось приятным: он был хорошо сложен, чувствовалась явная спортивная подготовка. Вадиму было около сорока, но по глазам можно было дать намного меньше: в них искрился совсем юношеский огонек. Его речь была грамотной, было понятно, что человек обладает высшим образованием. Неважно, в какой именно области - важно, что уровень общения превышает "прожиточный минимум" разговоров о погоде и ценах на местном рынке.
   У Любы никогда еще не было курортных романов и, по совести сказать, было слишком мало пока причин думать об этой возможности, но почему-то эта мысль прочно осела в голове и не давала ей покоя, пока она купалась и возвращалась обратно. Что, если они действительно еще увидятся? А потом еще? По-женски интуитивно она понимала, что сразу понравилась ему - иначе бы он попросту не обратился к ней за помощью. Перехватив его внимательный взгляд, когда они прощались, Люба поняла, что не ошиблась в своем первом впечатлении по этому вопросу.
   Но что толку было ломать голову над тем, чего еще и в помине нет? И Люба, успокоив себя тем, что все эти размышления навеяны исключительно крымским романтическим воздухом, провалилась в глубокий сон.
   На следующий день она вновь повстречала Вадима - теперь они увиделись на пляже во время ее "тихого часа".
  -- Люба, я видел вас здесь и утром, но, признаться, постеснялся подходить: вы были не одна.
  -- Да, это мои сын и мама. Бабушка героически несет вахту, - честно призналась она.
  -- А муж дома? Работает? Как правило, так и бывает, - полувопросительно заключил Вадим.
   Люба пристально взглянула на него и решила говорить напрямую.
  -- Послушайте, Вадим. Давайте начистоту: я незамужем. Отец Гоши пропал, - ее голос дрогнул, - при невыясненных обстоятельствах, мне не хотелось бы об этом говорить. Сейчас мы просто на отдыхе и наслаждаемся этим периодом времени...
   Он спокойно встретил ее взгляд, не отводя глаз.
  -- Спасибо за честность. Я не хотел быть назойливым и лезть в душу. Но раз вы сказали мне правду, я тоже могу. Вы мне нравитесь.
   Люба продолжала смотреть на мужчину, не решив однозначно, как реагировать на его слова.
  -- Я не знаю, что вам сказать, Вадим, - наконец произнесла она, - вы мне тоже симпатичны, но я не готова...
  -- Я ни на чем и не настаиваю, - перебил он ее, дотронувшись до ее руки. Она вздрогнула от его прикосновения, но руку не убрала.
   Ночью, безуспешно пытаясь заснуть, она вновь прокручивала в голове этот эпизод. Нельзя жить прошлым, это понятно, -- стучалось в голове, -- но это же не значит, что надо вот так вот, с первым встречным... Или наоборот - как раз так и надо? Я слишком помню Олега, его глаза, губы, руки... Наверно, надо попытаться понемногу стереть эти воспоминания, иначе я так и завязну в собственном прошлом... Пора оживать. Хотя бы попробовать снова почувствовать себя женщиной...
   Думать об Олеге она себе сознательно запрещала. Старалась отвлекаться - благо, Гоша предоставлял ей для этого уйму возможностей. Было совершенно не до рефлексий...
   Люба просто устала от режима ожидания. От неопределенности, недосказанности, незавершенности ситуации, в которой они с Олегом оказались тогда. Она была еще молода, ей хотелось жить и радоваться этой жизни. Однако "хотеть" и "мочь" не всегда в этом мире тождественны. Она как-то незаметно, исподволь загорелась идеей, что называется, выбить клин клином - перекрыть свои воспоминания о Шугаеве общением с другим мужчиной. Вадим идеально подходил на эту роль: ни на что серьезное он не претендовал, в ее душу не лез, на свободу не покушался. Самое то...
   И Люба, сама не отдавая себе в этом отчет, стала двигаться в выбранном направлении. Ей захотелось наряжаться. Во время очередного выезда в город был куплен красивый сарафан, а еще Люба не отказала себе в удовольствии заглянуть в магазин парфюмерии и косметики, откуда вышла с увесистым пакетом.
   Она словно расцвела, и Вадим не мог этого не почувствовать. Как-то во время их дневной встречи они зашли неглубоко в море - Люба боялась отплывать далеко от берега и стремилась находиться в той зоне, где могла хотя бы на цыпочках достать до дна. Они о чем-то говорили, когда мужчина приблизился к ней почти вплотную и накрыл ее руку своей. Она осеклась на полуслове и подняла на него глаза. Вадим осторожно привлек ее к себе и нежно поцеловал. Люба не противилась ему, скорее, пыталась подойти к делу с почти математическим расчетом. Ей было приятно, но не более того. Долгое время без мужчины дается непросто, однако в данном случае речь шла исключительно о физиологии - никакого душевного волнения, которое не было бы связано с телесным, она не испытывала.
  -- Ты придешь ко мне завтра? - спросил Вадим, продолжая держать ее в объятиях.
   Люба неуверенно кивнула в ответ.
   На следующий день он встретил ее на повороте недалеко от своей гостиницы. В этот раз они почти не разговаривали.
   Оказавшись в комнате Вадима, она бестрепетно позволила ему себя раздевать. Но едва он притянул ее к себе, целуя и пытаясь избавиться от остатков одежды, перед ее глазами совершенно отчетливо возникло лицо Олега. Возник резкий диссонанс. Еще минута - и будет поздно. Едва Люба осознала эту истину, как она схватила сарафан и отчаянно пробормотав: "Прости, я не могу!", выбежала из номера. На ее счастье в коридоре никого не было, и она смогла одеться, не привлекая внимания. Убегая по лестнице, она слышала, что Вадим что-то кричит ей вслед, но это уже не имело никакого значения.
   По дороге домой она еле сдерживала слезы. Гоша еще сладко спал, Лидия Алексеевна тоже прилегла отдохнуть. Люба вышла во двор, села на лавочку и зарыдала в голос. Она впервые отчетливо увидела, что то чувство, которое они с Олегом дружно называли "поправка на гендерную принадлежность", во все века и у всех народов обозначалось жестоким словом "любовь". Ей было страшно признаваться себе в том, что она любит его, но ситуация повернулась таким образом, что никакой защиты больше не было. Люба с отчаянием убеждалась в том, что никакой роман "клин клином" ей даром не нужен, он только мешает, вызывая отвращение к самой себе... Она сможет быть или с Олегом - или с тем, к кому будет испытывать какие-то настоящие чувства. Иначе никак.
   ***
   Прошло еще около двух лет, когда во дворе дома, где жили Ромашовы, появился человек, присевший на лавочку у их подъезда. Мужчина был молод, но сильно хромал, а волосы его были уже предательски тронуты сединой; лицо пересекал глубокий шрам. Рыжеватая борода прикрывала его лишь отчасти. Он явно нервничал, судя по тому, что держал в руках телефон, не решаясь-таки, видимо, набрать какой-то номер, и курил одну сигарету за другой. Внимание привлек знакомый женский голос с детский площадки, расположенной метрах в пятидесяти от него.
  -- Гоша! Гоша, я кому говорю? Слезай! Я до тебя просто не дотянусь иначе. Держись крепче, пожалуйста! Погоди, у меня звонит телефон... Да, мам. Хорошо. Мы скоро придем - вот только Георгий Олегович с лестницы своей слезет...
   Мужчина неуверенно поднялся со скамьи и, будто не замечая своей хромоты, пошел в сторону площадки. Ему многое довелось повидать и испытать за свою относительно недолгую жизнь, но последние несколько минут стали самым, пожалуй, ярким ее впечатлением. Он был на грани жизни и смерти, когда его подобрал нелюдимый знахарь, живший в глуши. Долгими месяцами он терпеливо выхаживал своего непрошенного гостя, пытаясь восстановить в его израненном теле прежние возможности. Современная медицина подтвердила бы, что лекарь-отшельник сотворил настоящее чудо: выжить после той страшной катастрофы, получив такие увечья, едва ли было реально... А он выжил. Остались шрамы и хромота. Но разве это имело хоть какое-то значение сейчас?..
   Он молча смотрел на детскую площадку, пытаясь восстановить внезапно сбившееся дыхание, как-то успокоить рвущееся из груди сердце. Смотрел - и обмирал.
   Он был уверен, что она помнит его, хотя и не особенно верил, что ждет. Поэтому никому ничего не сообщая, приехал сразу сюда - нужно было понять, в какую сторону идти дальше. Долгие месяцы, проведенные без движения, заставили многое переосмыслить, и в какой-то момент он решился себе признаться в том, что Люба - его единственная опора в жизни. Сколько он себя помнил с момента их знакомства - она все время, зримо или незримо, была рядом с ним. И внезапно Олег ощутил, что это и есть самое главное для него, самое важное. Знать, что она есть. Что она может его не понять или не согласиться с ним, но в глубине души всегда будет за него переживать.
   Это было некое слабое подобие веры в Бога. Шугаев был убежденным агностиком: на нем не было креста, и вещами, с которыми он никогда не расставался, были отцовская расческа и подаренная Гариком зажигалка - он исправно перезаряжал ее раз от раза. Никакая сила не могла бы его сдвинуть с этой позиции. Во всяком случае, до настоящего момента. Но то чувство, когда ты знаешь, что кто-то неустанно болеет за тебя, радуется за тебя, помнит о тебе - это первый шаг от безбожия.
   Увидев ее с ребенком, он на мгновение опешил. Но с математикой у него всегда было все замечательно, и Олег окончательно утратил связь с реальностью, глядя на то, как шустрый светловолосый мальчишка по имени Гоша (Георгий Олегович - а что, звучит! - Неужели в честь Гарика?.. - пронеслось в голове) резво карабкался с одной лесенки на другую...
   Если не считать ультракороткой стрижки, делающей ее хрупкой и похожей на подростка, Люба почти не изменилась. Движения стали чуть более плавными, походка - мягкой, голос - чуть более глубоким и звучным. Она безусловно постройнела и похорошела - так многих любящих мам украшает материнство...
   Люба привычно собрала разбросанные песочные принадлежности, поймала ребятенка в охапку и пошла в сторону дома.
  -- Лю, - услышала она до боли знакомый хрипловатый от волнения голос, - скажи мне, кто твой парикмахер - я ему руки оборву?..
   Гоша с удивлением наблюдал за тем, как его игрушки падают на асфальт.
   ***
   Выглянувшая с балкона Лидия Алексеевна (куда они там запропали - обед стынет!) увидела обескуражившую ее картину: ее дочь, держа внука на руках, находилась в крепких объятиях какого-то человека, и оба взрослых при этом одновременно смеялись и плакали.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"