Глава 25. О рыжем мальчишке Рудике и о том, что скрывает Карла
Во времена, о которых нынешний старый Рудольф Карлович уже практически ничего не помнил, жизнь Рудика - рыжего и тихого мальчишки - была несладкой.
Вот, полюбуйтесь! Ранец превратился в безобразный короб без дна; учебники втоптаны в грязь, а сам Рудик скулит в глубоком колодце теплотрассы, прижавшись к толстой трубе. Ушибленная спина болит, тошнота наплывает на него отвратительными волнами... а это признак того, что у второклассника Рудика сотрясение мозга. Во всяком случае, так говорит его отец - строгий и вечно занятой доктор, книги которого маленький Рудольф тайком листает, сидя по вечерам один. Как правило, к тому времени домработница Аграфена - полная и хлопотливая - уже перемывала всю посуду, готовила ужин и, оставив его на плите, уходила. Иногда Рудику хотелось, чтобы она была его мамой... во всяком случае, она была добродушной и приветливой. Ладила со всеми соседями и, кажется, очень гордилась тем, что работает не где-нибудь на стройке, а у приличного человека, доктора.
Вот бы сейчас очутиться дома... отмыться в старой огромной ванне, спрятать измызганную одежду, залезть в кресло с ногами, закутавшись в старенький махровый халат папы, и читать, читать, читать...
Наверху звучно гыгыкали. Вся ненавистная компания и не собиралась уходить. Наверное, опять топчут его книжки и пинают ранец. Огромный и страшный Кривой лыбится, а мелкий заводила и пакостник Графин подзуживает его. Странно... гигант Кривой может прибить Графина одним щелчком, но слушается его, как верный раб. Рудик смутно понимает, что сила вовсе не в мышцах и росте... но раздумывать об этом в гнусном колодце ему совсем не хочется. А хочется ему одного - чтобы пьяная компания семиклассников побыстрее забыла о нём и ушла. В конце концов, камни они уже в колодец кидали, сломанную ветку берёзы забросили, да и помочились заодно. "Что теперь? - горько думал Рудик. - Присядут на корточки и нагадят мне на голову?" В принципе, вонючая моча почти не попала на него - внизу колодец был похож на маленькую комнату, через которую проходили лохматые от ободранной изоляции трубы и торчали стержни огромных кранов без вентилей. Вентили, наверное, убрали, чтобы Граф и прочие не крутили их как попало. В общем, затаиться было можно, всё-таки "комната" была шире, чем сам колодец.
Сверху спланировал горящий обрывок газеты. Он застрял в ветке берёзы и почти сразу потух.
- Бензину бы! - возбуждённо заорали наверху.
- Там экскаватор стоит, может, есть соляра, а?
- Там сторож...
- Расчёску бы... или линейку... дымовуху бы сделали...
- Покрышку надо? Она здорово коптит!
- Не пролезет...
- Доски кидать надо, доски! Там ещё пакля есть - в масле вся! Она дымно горит!
"Ну вот, - думает Рудик. - Теперь они меня отсюда выкурят". Он понимает, что почти угомонившаяся компания загорелась новой идеей. А если на пустыре они найдут что-нибудь горючее, то гореть придётся ему. По-настоящему. Проклятая разлапистая ветка со стволом в ногу толщиной застряла на полпути. Вверх её не потянешь - раскорячится ещё больше. Вниз ещё можно, если тянуть за основной ствол...
Слёзы давно промыли светлые дорожки на измазанном грязью лице. Рудик чувствует, что уже не может плакать. Надо бы, наверное, кричать и умолять не трогать его, но в глубине души он понимает, что дело зашло слишком далеко. Эти проклятые переростки убегут только тогда, когда он задохнётся в дыму... или начнёт заживо гореть. Инстинкт заставит их убраться и помалкивать.
И зачем только он побежал в эту сторону? Опять же, куда ещё было бежать? Обложили со всех сторон.
Внезапно Рудик понимает, что больше никогда ничего не увидит, кроме грязных бетонных стен и кучек дерьма на заваленном хламом полу. От этой мысли он должен сломаться и закричать, карабкаясь по ржавым скобам наверх, беспорядочно хватаясь руками за корявые ветки и пытаясь протиснуться между ними.
Вместо этого в нём поднимается жгучая ненависть. Почему они не отвяжутся от него? Им мало того, что он не убился, скинутый сюда, им мало было изгадить и запачкать его? Им мало того, что его спина болит? Жаркий кровавый туман окутывает его... и он с радостью отдаётся этому чувству.
Он смутно видит свои похороны. Его нашли через две недели, раздувшимся до неузнаваемости. Чисто умытый Графин стоит у подъезда морга, откуда выносят закрытый гроб. "Там мы в войну все играли, а потом домой пошли, - говорит он стоящим рядом сослуживцам отца. - Мы его даже не видели, он с нами никогда в войну не играл. Наверное, просто следил за нами, хотел попроситься и провалился". "Сколько раз этот колодец люком закрывали, а хулиганы люк укатывают..." "Уж скорее бы там стройку начали. На стройке хоть сторож есть!" "Котлован есть, можно фундамент заливать..." "Слабенький был... расшибся и растерялся... вот и не кричал, а то бы дети его вытащили..."
К счастью, он не видит отца - весь мир тонет в горячем красном тумане, в самом центре которого сгусток ненависти и отчаянья - он, Рудольф, в школьном обиходе Карла. Это похоже на чирей - боль и чувство набухшей воспалённой плоти, внутри которой гнусная сердцевина гнойного стержня готова прорвать утончившуюся кожу. И в страшной вспышке боли этот стержень выползает наружу, омываемый розовыми потоками гнойного мессива.
Рудик лежит на трубе изогнувшись дугой. Спина его хрустит, в вонючих потёмках страшно светлеют белки глаз. Наверху компания возится вокруг пустой металлической бочки, споря о том, осталось ли хоть немного солярки на её дне, или же там просто скопилась дождевая вода. У колодца дежурит вечно сопливый одиннадцатилетний Карамель, мучительно размышляющий о том, как бы незаметно смыться - дело заходит чересчур далеко. От нескольких глотков водки его мутит, от папиросы во рту воняет, как в пепельнице. Он беспрестанно сплёвывает, смутно понимая, что вечером папаня может запросто унюхать эту вонь и выдрать его так, как никогда ещё не драл. Тем более что пачку "Дуката", стыренную у отца, Граф сунул к себе в карман, а не отдал хотя бы половину. Теперь Карамель горько сожалеет, что после школы вообще пошёл с компанией, а не со старшей сестрой... и пусть бы потом Граф говорил обидное. "Да и хрен бы с ним, подразнил бы, в первый раз, что ли?" - тоскливо думает Карамель, нервно теребя козырёк кепки.
Он опасливо заглядывает в колодец, из которого торчит верхушка ветки с жухлой бурой листвой, и тихонько зовёт:
- Карла? Слышь, Карла?
Он сам не знает, зачем он зовёт Рудика. Выпускать его всё равно никак нельзя. Иначе внизу будет валяться уже он.
Карла стоял под проливным дождём. Дрожь била его так, что невозможно было удержаться на ногах и он сел прямо на раскисшую землю. Из земли вымыло несколько крупных костей и странно блестящий совсем не заржавленный трехгранный штык. Впереди ворочалось что-то огромное. Блестящие каменные глыбы наползали одна на другую, перетирая более мелкие камни. Вот мелькнула искорёженная чугунная оградка очередной могилы, рассыпав под натиском гранита белые искры, мгновенно убитые потоками воды. С едва слышным хрустом ломались в щепу тёмные кладбищенские кресты.
- Карла, - утвердительный голос был огромен и заполнил всё вокруг. - Карла.
Это было, как приговор, как залог будущих долгих лет, как огромная печать на чистом листе его будущего, как могильная плита с надписью, вобравшей в себя прожитую долгую жизнь.
Рудик пришёл домой вовремя. Спина болела... но одежда была чистой, отцовский старый, ещё гимназический ранец в порядке и все книжки в нём были всё теми же - аккуратными, завёрнутыми в обложки из газет.
- Не заболел ли? - спросила его заботливая Аграфена.
- Ну, так и ложись, полежи. Чего сгорбился, как старый дед?
- Упал, спину ушиб.
- Тем более, ложись! Карл Иосифович приедет - посмотрит твою спину. А ты - ложись. Я тебе чай прямо в кровать принесу. Ты бы поосторожнее со спиной-то. У нас в Макеевке один так вот с лошади упал - и ходил всю жизнь горбатый. Весёлый такой, кудри вьются, на гармони играл - а горбатый...
- Спасибо, тётя Груша.
Рудик лежал в кровати, охваченный полудрёмой. Реальность ворочалась вокруг, перемешиваясь огромными дымящимися слоями. На пустыре остывали три разодранных трупа. Ослепший, истекающий кровью Граф охрип, умоляя о помощи. Задохнувшийся от бега Карамель барабанил в окно сторожки обходчика, в панике не догадавшись бежать к котельной, а рванув в противоположную сторону. Обходчик найдёт его, обессилевшего от рыданий, через полчаса.
В маленьком рабочем городке ещё долго будут пугать ребятишек историей о том, как компания пацанов нашла снаряд, поджидающий в земле ещё с гражданской войны, и решившей положить его в костёр, "чтобы бабахнуло". Карамель - Карамнов Ваня - единственный уцелевший, сгинет в сорок втором. До самой смерти он будет иногда видеть один и тот же страшный сон - будто в колодце плачет восьмилетний мальчик, а он - Карамель - не выпускает его наружу. И в конце сна он понимает, почему. К нему, оскальзываясь и падая, тащится слепой Граф с выбитыми глазами и лопнувшими барабанными перепонками. А за ним ковыляет Кривой с кое-как сшитым туловищем, из которого вываливается какая-то мокрая жуть... и две смутных корявых фигуры за ними... но они скрыты струями холодного осеннего ливня. Проснувшись, он всегда будет мучительно хотеть выпить, а умирая в болотах под Минском, вдруг, в предсмертном бреду, всё-таки решится и поможет мальчику выбраться из колодца до того, как покойники подойдут совсем близко. И это будет рыжий Рудик, сын известного врача, и Рудик отведёт его домой, где так много странных докторских книг, а тётя Груша угощает такими сдобными шанюшками с картошкой.
Карамель умирает счастливым, не чувствуя боли.
Рудик лежит в кровати и думает о том, как всё сложно и непросто.
А далеко-далеко, совсем в других где и когда, рыжий сирота Карла проскользнул в библиотеку замка с бьющимся сердцем. Отведя глаза грозному стражу, он на цыпочках пробрался к дальней стене, у которой вот уже полгода пытается найти способ открыть дверь, невидимую для непосвященных. В библиотеке пахнет горьковатой пылью старины. Корешки томов поблескивают в отсветах камина. Мимо пробегает суетливый домовой, на ходу обмахивая метёлочкой нижние полки.
Карла осторожно ставит на пол свечу с вырезанными на ней заветными символами и шепчет что-то. Дверь проявляется томительно медленно и в какой-то момент, отчаявшийся Карла думает, что его сил хватило только на то, чтобы обозначить вход, но не сделать его абсолютно реальным, действующим. Но всё же мальчик терпеливо ждёт почти час... пока замок не щёлкает и дверь не распахивается перед ним бесшумно и неотвратимо.
Несколько мгновений Карла колеблется. Вот он, момент истины. Он вырастет и будет магом. Старый придворный чародей доверяет ему и с течением времени научит всему, что знает. Он надеется, что Карла продолжит изучение магии, открыв ещё много тайн и секретов... но не тайком, почти по-воровски, а открыто, как и полагается ученику мага. Но ведь двойник Карлы... нет, больше, чем двойник!.. остался жив, прикоснувшись к чему-то намного более могущественному, чем магия королевства! Это не Карла спас его - нет! Он пытался, зная, что если с этим далёким мальчиком что-то случится, то и с самим Карлой произойдёт нечто непоправимое, видят боги - Карла пытался! К тому же, произошедшие перемены в жизни Рудика так прекрасны... его любят взрослые, уважают другие дети...
Конечно, Рудик стоял перед Грызмагом и тот разговаривал с ним. Но это и так, и не так. Это он - Карла - стоял под хлещущими струями. Рудик - не двойник его, и не брат-близнец! Это он сам. Он, имеющий дар или проклятье существовать в обоих мирах... и не быть единым.
Решившись, Карла входит под огромные своды, под которыми пылают многочисленные тяжёлые люстры. Его тень протягивается через порог дверного проёма обратно, в библиотеку... и дверь закрывается. Здесь есть и книги, и магические приборы, и пыль, покрывающая всё. Домовым сюда хода нет, да и старый чародей давным-давно не заглядывал сюда, убоявшись знаний, которые счёл категорически неприемлемыми. Но юный ученик Карла не боится этих знаний - нет! Ведь ему не нужны они для возвышения себя или для того, чтобы принести кому-нибудь вред. Он не собирается проникнуть в Город Напрасно Умерших и не хочет молить Грызмага о каких-то магических дарованиях и привилегиях. Его гложет жгучее любопытство... "Точнее - научная любознательность", - думает он.
Как смог Рудик настолько сильно изменить мир вокруг себя? И какова в этом была помощь Карлы, а он старался, видит бог! Какие последствия для него, молодого мага, это будет иметь? И - совсем уж тайное из тайных - а каков "вклад" Грызмага, отпустившего свою жертву? Требовал ли он что-либо взамен? И существуют ли такие понятия, как "договор", "требования", "условия" в отношениях маленького земного человечка с великим и непреклонным хранителем судеб? Вот какие вопросы задаёт себе Карла, снова и снова убеждая себя в том, что поступает правильно. Всё-таки он - а это давно предсказано учителем - будущий маг двух королев и обязан проникать мыслью в самые сокровенные загадки мира и людских судеб!
Так и началось тайное постижение Карлой самых заветных уголков непознанного. Научился он и глаза противнику отводить, и невидимые людям барьеры ставить, и порчу насылать, и снимать её. Казалось бы - зачем? Во дворце живёт, у самой вдовствующей Императрицы на хорошем счету! Она, хоть и видит людей насквозь, мальчишку Карла любила. Ну, если и подозревала чего, то значения не придавала. Мало ли кто по молодости в запретные места любопытный нос не совал! Все через это проходят, вот и Карла перерастёт это желание.
Да и сам Карла предельно осторожен был. Понимал, что здесь что-то не так и не раз гасил в себе желание повернуть свои силы самому себе на пользу. Тем более что начинал он тогда, пусть и робко, неумело, в будущее заглядывать. О, наука это непростая! Хитренькая наука, прямо скажем. Можно всю жизнь грызть её гранит... а дальше простеньких предчувствий не продвинуться, хоть тресни. Ну, годится, конечно, старушек да девиц изумлять, да и то - раз на раз не приходится. Да только у Карлы природный талант оказался, как учитель сказал. Он же и предостерёг - не увлекайся, молодой человек, очень ненадёжное это дело. Здесь вся трудность в том, чтобы не подгонять своё настоящее под увиденное будущее - наверняка проиграешь. Да и не придумал ещё ни один маг такой циферблат, на котором бы точное время предсказания определялось. Видишь, к примеру, что дом горит... но - когда? Никто не ведает. То ли это сегодня вечером случится, то ли через сотню лет... а то и вовсе - несбывшееся пророчество. Это же, чёрт возьми, не хрустальный шар!
Больше всего это похоже на сновидение. Что-то совсем скрыто, а что-то, - чаще всего одна-единственная деталь, - в память врезается. Узришь, как тебя прекрасная девушка целует, но совсем не увидишь, где и когда всё это происходит. Вот и узрел Карла, что совсем уже взрослая королева, которая родится через несколько лет, держит его за руку, гуляя по прекрасному саду. Вначале только глаза запомнились - чудные, волшебные глаза! Потом смех её чистый...
И совсем Карла голову потерял. Целыми днями только тем и занимался, что в тайной лаборатории пытался время и пространство так исказить, чтобы как можно яснее будущее видеть. Похудел, сгорбился ещё больше, на балах бывать перестал... только изыскивал всё новые заклинания, да новые приборы конструировал. Не реальной жизнью жил, а от картинки до картинки. Полюбил наш Карла, на веки вечные полюбил старшую из сестёр... которая и не родилась-то ещё.
Каково же было ему долгие годы быть рядом с принцессами, оберегать их, пылинки стараться сдувать, и ждать-ждать-ждать... чтобы увидеть, как юная Ирина совсем о другом рыцаре мечтает. О таком, какого ещё не видела никогда, какого, может быть, ещё и на свете нет и не будет никогда! О, эти муки ревности к девушке, по сути своей ещё совсем ребёнку! И врагу не пожелаешь такого...
Но ведь не врали видения, не могли совсем уж врать - годами! Годами! Не одно, не два, не три!
Совсем извёлся Карла. Всё реже видели его в замке - считали, что в неустанных трудах своих постигает он науки тайные, козни врагов разрушает, преумножает магические способности, оборону замка укрепляет - ведь и враги не дремлют, и среди них те ещё маги есть. Нет, не ровня нашему Карле, но тоже сильные. Об этом и шептались при дворе и в народе. И даже Кот с его фантастическим чутьём, видел в Карле лишь грубоватую, слегка стесняющуюся самой себя отчаянную отцовскую любовь к прекрасным принцессам. А Карла теперь все дни напролёт блуждал между пластами времени и пространства, ища способ заставить Ирину искренне полюбить себя. В приворотные зелья не верьте - враки это всё. Любовь - она или есть, или её нет. Ах, какие фантастические планы роились в голове обезумевшего Карлы! Один нелепее другого...
И однажды, в полубреду горячки, скорчившись в кресле своего тайного укрытия, глядя в глаза Ирины на портрете, навеки нашедшем своё место над камином, Карла вдруг нашёл - нашёл! - ответ.
Как одержимый он лепил из ничего огромные пространства, заполняя ими земную твердь под королевским замком. В его видениях огромная армия вурдалаков тайными переходами врывалась в замок и стража отчаянно отбивалась от них. Барон с алмасты спешил на помощь, но был ещё слишком далеко от замка. И только Карла, великий и могучий маг мог защитить двух испуганных беззащитных девушек, в отчаянье заламывающих руки в главной башне! Вот он, в развевающемся белом с серебром плаще одним мановением руки сметает целые орды и рассыпает их в прах! Он, Карла, могучий воин и повелитель!
Где-то на краю затуманенного сознания билась мысль о том, что всё это не более, чем яркий сон, - дым, морок, видение, которое рассеется во мгновение ока, как только Карла очнётся... но это был сладостный морок. Это был бурлящий счастливыми картинами омут, в глубину которого опускался теряющий сознание маг. И последним видением была Ирина, гладящая непослушные рыжие волосы Карлы маленькой тёплой ладошкой.
Там, далеко, в другом времени и пространстве, проснулся в ужасе Рудольф Карлович. Ему снова снился проклятый колодец, в который летели куски чадящей пакли. Дым становился всё гуще... дышать им было всё равно, что забивать глотку песком. Рудольф Карлович отчаянно захрипел и...
- Тише, тише, - успокаивающе сказала присевшая на край кровати женщина. Голос её звучал глухо, будто доносился из-за слоя густого тумана. - Она смотрела куда-то в сторону отсутствующим взглядом... но она была прекрасна!
Никто никогда не спрашивал Рудольфа Карловича, кто такая Елизавета и откуда она вдруг появилась в его жизни. Рудольф побаивался этой магии, но рядом с Лизонькой он всё чаще и чаще становился цельным - два мятежных духа сливались в одного умиротворённого Карлу, который всё больше и больше влюблялся в своё творение. Однажды он с удивлением обнаружил, что может совершенно спокойно думать об Ирине. Его не терзала ревность, лишь спокойная грусть мягко сжала сердце. Он беспокойно забегал по залу... что это с ним? Он думал, что вызванный им непонятно как двойник Ирины вряд ли заменит ему любовь всей его жизни... но, чёрт возьми, что-то же происходило! Лизонька постепенно занимала все его думы - ведь сбывались самые сладостные его видения! Рудольф по-мальчишески радовался, когда приходил домой и она встречала его спокойным и ласковым взглядом. Он покупал ей разные безделушки и украшения и она слабо улыбалась. Он водил её гулять по прекрасным осенним лесам, и рассказывал разные смешные истории, и иногда она смеялась - о, это была лучшая награда! Он искренне жалел о том, что поддался уговорам Фредди Крюгера и стал работать в его фирме... и даже дал несколько полезных советов о том, как подточить могущество "Гаммы".
И вот - смерть Ирины. Это потрясло его. Услышав о случившемся он, забыв о телефоне, рванулся домой. Лизонька лежала в комнате на ковре ничком, и Карла-Рудольф-Карла задохнувшись от ужаса, упал рядом на колени.
Но она была жива!
- Не могу ходить, - прошептала она и улыбнулась, пытаясь подбодрить его. Она, созданная им девушка, его творение, его овеществлённая мысль - существо, по всем законам магии являющаяся лишь отражением его представлений - пыталась смягчить его боль!
Карла приподнял Лизоньку, обнял и зарыдал. Он плакал об Ирине, о Лизоньке, о долгих и мрачных годах ревности и тайных пылающих желаниях, постепенно, крупинка за крупинкой, сжигающих в своём мучительном огне всё лучшее в его душе.
С этого момента призрак Ирины, неслышно пребывавший в его сердце, ушёл навсегда. Он любил и был любим... и никакая магия не могла бы изменить этого!
Вот только вылечить Лизоньку не смог ни Карла, ни доктора.
Созданные им в полубреду лабиринты ходов и переходов оставались незримыми людям и магам. Они пребывали в зыбком равновесии, застыв на грани яви и небытия. И воплотиться всему этому мог помочь только один точный и правильный посыл. И спустя долгое время именно этот недобрый посыл изошёл откуда-то из тьмы... и именно этим путем проникло во дворец древнее зло. В обоих мирах.