Завтра у Чама день рождения, и я собираюсь купить ему в подарок маленький хлыст со свистком на конце. Когда я в следующий раз поеду за город, чтобы повидаться с ним, я возьму хлыст с собой и все ему объясню как следует. Пары дней настойчивости с моей стороны вполне хватит, чтобы сделать из него вполне разумного пса. Я не раз грозился начать воспитание в следующий же свой приезд, но почему-то это все откладывалось да откладывалось, так что день его рождения дает мне последнюю возможность.
Однако довольно нелепо говорить о днях рождения в связи с Чамом, потому что когда он появился у нас, ему было не больше трех месяцев. Это собака, черный кокер-спаниель, который так и не сумел вырасти. У него прекрасная каракулевая шубка, которая красиво блестит на солнце, но у Чама такая низкая посадка, что спереди шубка всегда пачкается, а его уши и концы его собачьих штанов волочатся по грязи. Один большой авторитет заявил нам, что если бы не три седых волоска на его рубашке (пока еще мало говорящие о классовых различиях), он был бы кокером совершенно безупречного происхождения. Другой большой авторитет клялся, что это якобы "чистый сассекс". Моя семья к псу вполне равнодушна - только называют у нас его не Чам, а Силли Эс, Глупый Осел. Почему его окрестили Чамом, не знаю, но поскольку он никогда не соглашается откликаться на это имя, это и не существенно.
Когда он впервые появился у нас, я прогулялся с ним для начала по деревне. Мне хотелось показать ему окрестности, раньше он здесь никогда не бывал и был полон живого интереса. Он заглянул в какой-то садик и затем вернулся, чтобы показать мне что-то, что держал в зубах.
- Никогда не знаешь, - сказал он. - Ты только взгляни! - и он уронил к моим ногам цыпленка, едва вылупившегося из яйца.
Я стукнул его по голове и повел к соседскому коттеджу, чтобы он там объяснился.
- Моя собака, - сказал я, - съела вашего цыпленка.
Чам толкнул меня в лодыжку и довольно усмехнулся.
- Двух ваших цыплят, - поправился я, глядя на новые доказательства, которые он только что притащил.
- Я тебе больше не нужен? - поинтересовался Чам, поскольку обсуждение убытков продолжалось. - Тогда я пойду и поищу еще чего-нибудь к этой парочке.
После чего он схватил цыплят и побежал на солнышко.
Когда я вышел, меня встретили бурным проявлением чувств.
- Какой чудесный день! - проговорил он, часто дыша и радостно виляя всем телом. - Я и не знал, что здесь так здорово. Чем теперь займемся?
- Мы идем домой! - заявил я ему, и мы пошли.
Это был последний день свободы Чама. Теперь его держат внутри ограды. Но он все еще вполне счастлив: и в саду много всего такого, чем можно заняться. Есть клумбы, по которым можно пробежать, есть дрозды на яблоне, которых можно облаять. В мире по-прежнему полно чудес.
- Вот, например, в прошлую среду, - скажет он вам, - торговец рыбой оставил свою корзину прямо на дорожке. Ты не поверишь, в ней была рыба пикша, на завтрак моему хозяину. И я, конечно, постарался приберечь ее для него. Я положил ее на траву прямо перед окном его кабинета, так, чтобы он обязательно заметил. Слава богу, в этом доме всегда есть чем заняться. Никогда без дела не сидишь.
И даже когда он ничего не делает, он по-прежнему счастлив, радостно ожидая событий, когда те произойдут, дабы он смог поразвлечься. Минут двадцать он сидит у садовой клумбы, ожидая, когда из норки вылезет шмель. "Я видел, как он входил туда, - говорит он себе, - так что он обязательно должен выйти. Чрезвычайно интересный мир!" Но для своих подчиненных (например, для садовника) он готов прикинуться, что по-настоящему его держит здесь не удовольствие, а чувство долга. "Не разговаривай со мной, дурень. Ты разве не видишь, что я занят серьезным делом?"
Так или иначе, Чам обнаружил, что его особая миссия - это очистить сад хозяина от всяческих птиц. Этим он занят постоянно. Как только он замечает на лужайке черного дрозда, он с завыванием бросается за ним. Когда же добирается до места и обнаруживает, что дрозд улетел, он делает вид, что ему все равно туда было нужно; он скачет по кругу, перекатывается разок или два по траве, а затем снова возвращается. "Вы что, на самом деле думали, что я такой глупец, чтобы пытаться поймать дрозда? - говорит он нам. - "Нет, я просто сделал небольшую разминку - для сохранения формы нет ничего лучше".
А эти маленькие пробежки Чама по клумбам, громко взывающие к моему иссякнувшему терпению? Ведь они, собственно, и вдохновили меня на этот мой подарок ему. Но сначала нужно разрешить одно небольшое недоразумение. Когда он переехал жить к нам, было заключено соглашение (так он говорит), по которому одна клумба была предоставлена ему в полную собственность. По этой клумбе он может бродить, сколько вздумается, хоронить в ней кости и печенье, охотиться в ней на птиц. Может, так оно на самом деле и было, жаль только, что никто, кроме Чама, не знает, где в точности эта клумба.
- Чам, негодяй! - кричу я ему, когда он уже переваливает через травяной бордюр.
Он ничего не замечает, он пробирается на другую сторону. Но тут его осеняет внезапная мысль, и он пробирается через клумбу обратно.
- Ты меня звал? - спрашивает он.
- Как ты смеешь ходить по цветам?
Он подходит с виноватым видом.
- Наверное, я что-то сделал не так, - говорит он, - только не могу понять, что именно.
Я шлепаю его по голове. Он ждет, пока я закончу, а потом с лаем вскакивает, вытирает лапы о мои штаны и снова бежит к травяному бордюру.
- Чам! - воплю я изо всех сил.
Он садится в клумбу и с изумлением оглядывается.
- Это моя клумба! - бормочет он. - Ее мне отдали.
Я не знаю, что в нем такого, что так тебя завораживает. Это его манера сидеть с укоризненным видом за окном, словно статуя, -- до тех пор, пока ты не сможешь этого выносить и не выйдешь к нему в сад или хотя бы не опустишь на один день жалюзи; его привычка, когда ты задумываешься, садиться на задние лапы и передними просить тебя подойти и что-нибудь сделать, - трюк, полностью придуманный им самим, потому что никому и в голову не придет учить его чему-нибудь; а эта его забавная "морская" походка, как бы вразвалочку, которая всегда придает ему такой вид, словно он только что вернулся после какого-то довольно лихого приключения -- что-то за всем этим есть! И что бы это ни было, оно заставляет тебя время от времени наклониться, схватить его за длинные шелковистые уши, заглянуть в его честные глаза и сказать:
- Ах ты, глупый старый осел! Ах ты, милый старый глупый осел!