Аннотация: ИСТОРИЯ ЖИЗНИ. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЕРИИ ИНТЕРВЬЮ
Майя Михайловна КОРЕНЕВА, доктор филологических наук, главный научный сотрудник Института мировой истории РАН, специалист по литературе США.
Я родилась в 1936 г.
Когда началась война, мы жили в Москве. Помню бомбежки и, наверное, тогда я впервые получила представление о западе. Потому что бомбежки были вечером, но еще было светло, и запад всегда пылал красным - закат сливался с заревом бомбежек.
О бомбежках объявляли заранее. Мы жили в Курбатовском переулке. Это район Георгиевской площади, где потом поставили памятник Шота Руставели, и Большой Грузинской улицы. На самой площади был храм, в нем тогда был техникум какой-то. Наш дом был дореволюционным, двухэтажным. Сейчас его уже нет. Он был первым в переулке, а напротив - Железнодорожная школа.
Так вот, в ближайшее бомбоубежище на станции Маяковская мы ходили оттуда. Люди сидели сплошняком, не только на платформе, но и на путях, заполняли туннели. Располагались на несколько часов, некоторые приносили стульчики, некоторые - раскладушки (более примитивные, чем сейчас. Металлические - это уже послевоенное новшество).
Однажды мы вернулись из бомбоубежища, а крыша у школы сорвана - совсем рядом с ней упала бомба, может, даже дальнюю часть школы задела. И вот это ощущение, что бомба взорвалась не где-то, а прямо около твоего дома, я помню до сих пор.
Папа ушел добровольцем на фронт. Перед его отъездом мы все сфотографировались. Взяли его в пехоту, а куда, уж я не знаю, Так он всю войну и прослужил.
А мы осенью 1941 г. эвакуировались. Сначала эвакуировали детей - нас с сестрой. Как ни странно, повезли сначала на запад. Какая логика в этом была, не могу вам сказать. Через какое-то время, мама забрала нас оттуда, и мы поехали в Горьковскую область.
Бабушка моя жила в Смоленске. До войны, когда родилась сестра, я прожила у нее три года. Бабушка работала в детском саду швейной фабрики. Когда детский сад эвакуировали, забирали не только тех, кто в него ходил, а всех детей, сколько в семье было (когда в 1944 г. они поехали обратно в Смоленск, там были ребята до 18 лет). Создали детский дом, и отправили их в Чкаловскую (ныне Оренбургскую) область в маленький городок Медногоск. Мы тоже поехали туда. Но в Медногорской школе сначала не было места преподавателя, и мама работала в другом городе. Приезжала в субботу, а в воскресенье снова уезжала на неделю. Только позже у нее появилась работа в Медногоске.
В Москву вернулись в 1944 г., в свою квартиру. Хотя "квартира" - это сильно сказано, потому что в ней было две комнаты - наша (9 м2) и соседей (8 м2). До войны соседкой нашей была старушка тетя Фима, я ее плохо помню. Она была нянечкой в польской школе. Но в 1944 г., там уже была детская библиотека. (Мама моя - полька, окончила в Ленинграде польский техникум. Тогда и в Ленинграде, и в Москве были польские школы, она там преподавала и училась в университете). Тетя Фима тоже куда-то уезжала. Вернувшись, она пыталась восстановиться, и мама ходила по инстанциям, чтобы помочь ей в этом. Прописку тете Фиме не восстановили на том основании, что она не платила за квартиру в годы отсутствия. Не знаю, как нас в этой квартире оставили - может быть, мама платила за нашу комнату, а может, просто вернулась раньше - в 1943 г. Тетя Фима точно не платила, да и наша мама вряд ли. Когда приехали мы, в соседней комнате уже жили 8 человек цыган. Может быть, это и стало причиной отказа: глава этого семейства работал дворником, и ему полагалось жилье.
Когда вы вернулись в Москву, была карточная система, очень холодно, у Ваших родителей были дети. Было очень трудно. Почему никто ничего не выращивал?
А где мы могли выращивать?
Ну, хотя бы в зоопарке.
Как в зоопарке?
Почему бы нет? А потом во дворе, например. Ведь Вы говорили, что у вас был большой двор.
Мы нигде не могли выращивать. В зоопарке жили звери, которые тоже голодали, кстати. Все очень жалели зверей. Там не было пустых территорий. Может быть, они там что-то и выращивали для этих зверей.
Ну, а в сквере, например, вскопать землю.
Как в сквере?! Там деревья растут!
Ну и что? Под деревьями ведь тоже что-нибудь можно было вырастить.
Там ничего нельзя вырастить! Если Вы хоть немного сельское хозяйство знаете, то должны понимать, что копая землю по деревом, вы порубите ему корни.
Как выглядела московская жизнь в 40-х годах?
В Москве совсем не ощущалось разрухи. Трамваи ходили, и метро работало. Про автобусы и троллейбусы не знаю - по нашей улице ходил трамвай, а мы с сестрой были еще слишком маленькими, чтобы куда-то ездить. Хотя, по улице Горького троллейбус ходил.
Ребята-школьники за проезд большей частью не платили, но старались не просто ехать зайцем, - время от времени их ловили и штрафовали, - а ездили на "колбасе": это такая выступающая часть у трамвая, там где сцепка. Транспорта было мало, и трамваи были всегда переполнены, люди висели на подножках (двери тогда автоматически не закрывались) и вот на этой колбасе. И взрослые старались ехать так же, хотя это было опасно, потому что иногда люди падали - то дернет трамвай, то не удержится кто-то на поворотах. Но все равно все мальчишки ездили. В этом был особый шик - надо было вскочить, зацепиться, удержаться.
Все жили по карточкам: надо было каждый день ходить в магазин и стоять в очереди. Иногда можно было взять на 2 дня, но, во-первых, не всегда давали, а во-вторых, большей частью люди сами не брали, потому что было голодно, и можно было съесть все сразу, и на следующий день ничего не оставалось.
Папа вернулся в конце 1945 г. Вот мы и жили с родителями и бабушкой (дед умер от рака еще до начала войны - как раз когда меня привезли в Москву). Родители уходили на работу, а мы с сестрой (та из нас, что училась во вторую смену), ходили в магазин. Он открывался в 8 часов, очередь занимали с шести. Мы должны были придти, по крайней мере, в половине восьмого, и когда магазин открывался, часа полтора-два надо было стоять в очереди.
Получить продукты можно было не в любом магазине, а только в том, где мы были прикреплены. От нас этот магазин был в одной остановке, как раз напротив Тишинского рынка. И вот стоишь, а бывало в 8 ч. хлеб еще не привозили. Приходилось стоять столько, сколько нужно. Зимой в холод, летом в жару. Я предпочитала зимой, потому что от жары часто теряла сознание. Но уйти было нельзя, потому что потом тебя могли не признать. Поэтому почти все время приходилось стоять, и лишь немного можно было побегать.
Точно так же все были прикреплены к магазинам, где продавали мясо и рыбу. Я не помню, какой была норма. На работающего человека - одна, на служащего - ниже примерно вдвое (а вся интеллигенция считалась служащими), дети - иждивенцы, и бабушка - иждивенка, для них норма еще ниже. Если всех нас собрать, то получалось примерно килограмма полтора мяса в месяц. К мясному магазину, который находился на улице Герцена (теперешней Большой Никитской), недалеко от Никитского бульвара, прикрепление было от университета. Туда я тоже ходила. И надо было еще угадать, когда привезут. Если в этом месяце не выбрать, талоны пропадут. Так люди и терзались - или не выберешь вообще, или придешь поздно, и останутся одни кости.
Для развлечения, когда долго ничего не привозили, ходили на Тишинский рынок - просто посмотреть. Купить ничего нельзя было, потому что денег не было.
А что продавали?
Вообще много продавали. Если у кого-то были драгоценности, их, конечно, несли в комиссионный магазин. А здесь люди продавали свои вещи. Например, продав платье, можно было купить полбуханки хлеба. Затем шли ряды с разными лебедями расписанными (я до сих пор жалею о них, сейчас очень хотелось бы их иметь), рамки для фотографий с разноцветной фольгой. Это были единственные доступные украшения для дома.
Дальше был большой павильон мясной и молочный. Там стояли женщины в белых фартуках и белых нарукавниках, как и положено (они были чище, чем теперь, как ни странно). А перед ними стояли подносы полные стаканов с варенцом. Вкус у него немного похож на современную ряженку, то есть ряженка имеет ухудшенный вкус того варенца.
Я до сих пор не могу представить, как они его доставляли. Тогда, конечно, тоже ходили электрички и автобусы, но, во-первых, не так часто, а во-вторых, как довезти эти подносы? Все стаканы были с пенкой, то есть понятно, что так и было запечено, а не переложено. Помимо того, у них еще бидон с молоком стоял. Стоил варенец, наверное, дорого, потому что мы ходили только посмотреть.
Еще продавец ходил с тележкой на колесиках, на ней помещались два ведерка с мороженым. Набирал ложечкой мороженое, в специальную машинку клал вафельку, потом мороженое, и сверху снова вафельку. Машинка закрывалась, и оттуда выскакивал брикет. Это еще от довоенных времен осталось, а исчезли такие продавцы примерно в начале 1950-х.
Помните ли Вы голод?
Да, помню. Я до сих пор считаю, и никто меня не переубедит, что самая вкусная вещь - это жмых (жмых - выжимки из подсолнечных семечек, которые остаются после того, как отгонят масло и уберут оставшиеся частички семечек (иначе это халва). Обычно жмых отдавали на корм скоту.). Никакая конфета, никакой торт не идет в сравнение со жмыхом. Не знаю, почему.
Вот такой был голод.
Голод - это что?
Это когда вы всегда хотите есть.
И постоянно об этом думаете?
Я была ребенком, и не могу сказать, чтобы об этом думала. Наверное, в эвакуации нас все-таки более-менее прилично кормили в этом детском доме, потому что ни один ребенок не умер. Была договоренность с колхозом, и летом все ребята - и школьники, и малыши - ходили на сельские работы. Вот тогда можно было свободно есть огурцы. Но, опять же, они должны были сначала вырасти. Ели паслен, гадость несусветная, но тем не менее. Ели все, что можно.
Там были ковыльные степи и горы, и маленькая речка, около которой было единственное место, где росла зелень. И там росли цветы необыкновенной красоты, очень яркие и крупные. Ничего красивее я не видела. И вот там мы могли искать щавель, всякие травинки, былинки, которые можно было пососать. Еще там была полевая клубника. Про то, что это было такое, и говорить нечего.
Вернемся к бытовой стороне жизни. К гигиене, например.
На Георгиевской площади был душевой павильон. Это было очень удобно, особенно летом, потому что в большинстве квартир ванн не было. Мы туда и до войны ходили. Ходили в баню: на Красную Пресню (одна была прямо где здание комбината "Красная Пресня", вторая - на той улице, где теперь Киноцентр, но с другой стороны - баня с лебедями над входом, она довольно долго существовала, чуть ли не до 1980-х годов). Третья была в Оружейном переулке. Так что все бани были довольно далеко. И опять же надо было стоять в очереди - час-полтора - это как минимум. В самые плохие времена дни делились на мужской и женский, а в хорошие времена работали оба отделения. Так что душевые были спасением, особенно летом - они были рядом, никаких очередей нет, все быстро.
Так что вся жизнь проходила в очереди.
Помните ли Вы День Победы?
Конечно. Объявили по радио, все обрадовались. Музыка играла целый день. Ждали, конечно, конца войны, но все-таки оказалось неожиданно. Радость была какая-то необыкновенная, безмерная. Невозможно было оставаться дома, все должны были выйти на улицу, бежать, быть с другими. Требовалось разделить эту радость. Вся площадь была заполнена, все что-то говорили друг другу.
А вечером был необыкновенный салют, с прожекторами. Боюсь соврать, но мне кажется, что было 30 залпов. От нас - с Георгиевской площади - было неплохо видно. Вся площадь была заполнена, а наверху, в небе, висел портрет Сталина. Его то освещали, то нет, но его все равно было видно, все черты лица - такой он был огромный.
Как Вы относитесь к немцам?
Первые немцы, которых я увидела, были пленные, оставленные для работ в Москве. Помню, как они колоннами шли, в наших уже ватниках. Ничего хорошего я при этом не испытывала. И не могла испытывать ничего хорошего, потому что знала, что они приносят смерть, убивают людей, разоряют все. Я же видела и слышала, как они бомбили Москву!
Со временем я стала относиться к ним спокойнее. Возможно, если бы я занялась исследованием немецкой литературы, отношение изменилось бы больше.
Я как человек все-таки достаточно знающий, читая Томаса Манна или слушая Бетховена, Баха, уже не могу дурно думать о немцах как таковых. Но, когда говорят, что все они раскаялись, что они пережили свои ошибки, и что никогда больше этого не будет, - я не верю.
Я несколько раз ездила на конференции в Берлин, и однажды мы пошли с одним венгром в замечательный Египетский музей. Мы переходили улочку, на которой было не такое уж большое движение. Мы уже почти перешли, последний шаг сделали чуть быстрее. Но не сделали ничего особенно опасного для водителя. Ну, может быть, ему пришлось совершить какой-то небольшой маневр. Так вот этот человек выскочил из автомобиля, и так на нас орал по-немецки, с такой ненавистью! Я не понимала, а венгр понимал. Это было непотребно. Так с людьми вообще не разговаривают. Так разговаривают только с теми, кого действительно хотят к стенке поставить.
Так что я не знаю, что они пережили. Может быть, они просто говорят о своем раскаянии и сожалеют, пока им никто не мешает? Будут ли они когда-нибудь поставлены в такие обстоятельства, - потому что все мы проверяемся только в обстоятельствах, - когда, сознавая принесенные ими страдания, они станут действительно гуманными? Я не знаю. Конечно, я не говорю обо всех. Кто-то действительно пережил раскаяние, но допустить, что это произошло со всеми, я никогда не смогу.
А день смерти Сталина помните?
Помню, потому что я первая услышала эту новость по радио. Я тогда училась в 10 классе, и собиралась в школу. Я вошла и сказала об этом родителям. Насколько я помню, в доме воцарилась печальная атмосфера, но ни я, ни сестра моя, ни родители на похороны не ходили.
Надо сказать, что если война коснулась нашей семьи очень сильно (у папы один брат погиб, другой - пропал без вести, у мамы тоже два брата погибли, от бабушкиного дома в Смоленске ничего не осталось), то репрессии, как это ни странно, обошли нас стороной. Хотя какие-то трудности у отца все-таки были, потому что мой дед и его отец по отцовской линии были из священнического сословия.
Я от бабушки знаю, что дед мой сам сложил с себя сан. Как я понимаю, принятие им сана было связано с семейными обстоятельствами: они были из Смоленской области, а это всегда была одна из самых бедных областей. У него были 2 или 3 незамужние сестры, так что помимо себя он должен был обеспечить еще и их. Денег на образование в семье не было, а на священника он мог учиться бесплатно. Поэтому, когда произошла революция, он с себя сан сложил.
Но на судьбе моего отца происхождение сказалось: после окончания школы, он хотел заниматься историей, но как сыну священника, ему отказали. Тогда он поступил на географический факультет, позже преподавал в школе географию. И только после войны поступил в аспирантуру по истории.
Так что серьезно репрессии нас не коснулись, но отношение к Сталину все равно был сдержанным, и на похороны никто не пошел. Из друзей, знакомых тоже не было никого, кто бы сильно горевал.
А соседи у нас были цыгане (мама - русская, а отец - цыган), и им было абсолютно все равно. К тому же, у них тоже по разному складывалась жизнь. Одного парня, Володю, очень хорошего и красивого, забрали во флот (и я думаю, хорошо сделали, надеюсь, у него все хорошо сложилось). А вот одна из сестер работала на почте и что-то там украла, так что должна была отбывать наказание. Другая работала в больнице, и там тоже были растраты, но она нигде не отбывала.
А что было в школе, не помню. Помню только минуту молчания.
Скажите, пожалуйста, был ли в Вашей жизни настоящий коммунист?
Мои родители оба были коммунистами. Папа вступил в партию в 1943 г. на фронте. Видимо, то, что он там видел, привело его к этому решению. На войне ведь за беспартийность ничего не было, а в плену наоборот. Мама тоже вступила примерно в это время. Папу, когда он преподавал после окончания аспирантуры, выбрали секретарем партбюро. Это было в конце 1940-начале 1950-х гг., когда была кампания против космополитов.
Были, конечно, и другие люди, у которых коммунистическими были не только билеты, но и взгляды.
Ваше отношение к самой коммунистической идеологии.
Если говорить кратко, сама идея - братство людей - мне кажется очень привлекательной. И лучшей идеи, чем братство людей, я не могу себе представить. Что касается способов ее осуществления, то, конечно, ужасно, что в нашей стране они были такими. Оправданий нет никаких, это преступно и страшно. Страшно и с точки зрения изломанных человеческих судеб, страшно и в отношении идеи, потому что она надолго связалась с жестокостью и страданием. Но мне кажется, что такая идея не может исчезнуть. Мне кажется, что она должна вернуться, если только люди действительно не превратятся в зверей, пожирающих друг друга.
Верующие люди должны видеть в другом брата своей верой. Потому что сама идея братства человеческого, возможно недостижима. Но она не может умереть, мне так кажется.
Я говорю не о тех верующих, кто легко сменил партийную книжечку на свечку. Не о тех, кто раньше выстраивался на трибунах, а сейчас - в храмах. Эти люди вообще не имеют никаких убеждений, и они действительно могут убивать и обманывать. Главное, что они будут гноить миллионы людей ради собственных представлений о правильном и выгодном.
Так вот, Вы видели такого коммуниста, который действительно относился бы к другим как к братьям?
Мне кажется, видела. Это неизвестные вам люди. Я не говорю о своих родителях, потому что не могу судить объективно, хотя те, кто их знал, всегда начинают разговор не с того, какими они были коммунистами, а с того, какими они были замечательными, исключительными людьми.
Я могу сказать об одном приятеле, который учился вместе с моей сестрой - она химик, - и в отличие от большинства людей того поколения в партию вступил по убеждениям. Он и сейчас остался при них. Я знаю, что это совершенно чистый человек.
Также я видела только одного по-настоящему верующего человека, который жил так по велению души. Это мой преподаватель английского. Мы часто у нее бывали, до последнего времени, пока она не заболела.
Есть такое словосочетание "дно жизни". Вы когда-нибудь касались его?
Если говорить о жизни в общественном, социальном отношении - нет. Если считать это состоянием отчаяния, мне кажется - да. Одно из них было связано с разоблачение культа личности, а второе - личное.
Существовала ли в послевоенные времена проституция?
Наверное, она существовала всегда. Я это слово впервые прочитала в книге, а не услышала от окружающих. Когда, не помню даже. Маленькой девочкой я не имела понятия об этом. Хотя одна из цыганских девушек-соседок вела активную переписку с разными людьми - солдатами. Не знаю, где она их находила, может быть, в больнице, в которой работала. Но я знаю, что нескольким из них она обещала выйти замуж. Один из них приехал, она от него скрывалась, а он жил у нас на кухне несколько дней. Не знаю, как далеко у них зашло, но если учитывать случаи с воровством и пр., можно предположить, что за этими обещаниями стояли какие-то дары.
Тогда существовало представление, что постоянно ходить в ресторан может позволить себе только определенный контингент девушек. Мы, например, получив стипендию, могли раз-два сходить в ресторан гостиницы "Националь". Но кто-то же каждый день ходил! Вы спрашивали, могли ли мы пойти в те места, о которых заведомо знали. Да, мы могли пойти. Определить по внешнему виду иногда можно было, но не всех и не всегда.
Тогда не было таких мест, куда, считалось, порядочным девушкам ходить нельзя. Я полагала, что могу ходить всюду. Можно было предположить, что на вокзалах ошивалось много людей такого рода. Но об этом не говорили, это как-то само собой вытекало и разумелось.
На Ваших глазах сменилось несколько укладов жизни. Что Вы думаете, например, о хиппи?
Муж моей дочери - один из основоположников этого движения в России. Дочь, наверное, тоже. Она была в их компании, по крайней мере.
Отрицательно я к этому не отношусь. Пожалуй, положительно - как к форме, которую люди нашли для себя, как способ существования.
Я не думаю, что это движение изменило мир. Но, занимаясь Америкой, в которой оно зародилось, и даже будучи знакома с людьми, которые были в этом движении, скрывались от войны во Вьетнаме, бежали в Канаду, я считаю, что они сами потом что-то сделали, но не как коммуна хиппи, а как люди, что-то вынесшие оттуда. Нашли какие-то ценности и попытались их в жизни осуществить.
Пока они были движением, они продемонстрировали, что так тоже можно жить. До них все думали, что так жить нельзя.
Да-да. Совершенно верно.
Вам они не кажутся чистыми?
Опять же, все индивидуально. Я не могу сказать, что все хиппи хорошие. А их идеология, мне кажется, претерпела изменения, потому что все давно уже поняли, что исходить из культа наслаждения и тотальной свободы, невозможно. Тотальной свободы не бывает. Жизни, которая состоит только из наслаждения, тоже не может быть.
Я говорю не о той части этого движения, которая была связана с поисками свободы путем использования наркотиков. Мне кажется, это заведомо ложный путь. По-моему, русская жизнь на примере пьянства продемонстрировала уже все способы и все степени свободы и несвободы.
Что Вы сейчас думаете о людях? Ваше отношение к людям изменилось, допустим, за последние 40 лет?
Нет, наверное, мое представление о людях не изменилось. Но если говорить о конкретных людях, то да, о многих изменилось.
Я училась в университете, когда произошло разоблачение культа личности. Так вот для меня не столько день смерти Сталина был значим, сколько день, когда на общем собрании нашего курса читали закрытую речь Хрущева. Без всякой предварительной части. Думаю, это было в Коммунистической аудитории, больше частью там все проходило. И обсуждения никакого у нас не было.
Для меня это было потрясением не столько от социализма, столько от того, что люди, взявшиеся осуществлять его строительство и говорившие о новом прекрасном мире, о братстве, захватили эту идеи и использовали ее только во зло. Я в первый день даже ничего говорить не могла, три дня просто проплакала, не ходила в университет. И у других было потрясение. Мы, естественно, потом много спорили, или, скорее, обсуждали между собой.
Вы говорите, что Ваше представление о людях не изменилось. И как Вы думаете, какие они, люди?
Большей частью слабые очень. Не плохие, но слабые. То, что они хотят сделать, большей частью не делают. Для того чтобы сделать, требуется самоотверженность, сосредоточенность. Мне, например, совсем неинтересно лежать и ничего не делать, а кому-то только это и интересно - полежать, выпить пива, и день за днем так проводить.
Я не говорю, что сильные лучше, я просто говорю, что их мало. Если человек сильный, то все уже зависит от того, на что направлена его сила и старание. Потому что человек может быть целеустремленным, но устремленнным как Роман Абрамович... Я не знаю его жизни. Но мне кажется, что неправильный путь он и есть неправильный. Потому что исходно такие миллионы не могли быть нажиты честным путем. Значит, человек имел цель, и он ее достиг. Но он достиг ее неправедным путем. Значит, в этом случае я предпочту слабого человека сильному.
Быть слабыми плохо для них самих, потому что они проживают для себя очень бедную жизнь. Из этой малости, что нам отпущено, они по-настоящему, может быть, прожили только несколько мгновений. А все остальное прошло мимо.
Это любопытная тема. Вы из своей жизни можете назвать мгновения, которые были настоящими?
Мне трудно говорить об этом. Потому что я буду смотреть на "Троицу" Рублева, и у меня будет полное мгновение. Я буду читать Шекспира, и у меня будет полное мгновение, я буду стоять в горах в Коктебеле, и у меня будет полное мгновение. Или я буду видеть простой лес наш, какой я видела в Воронежской области. Такого леса, таких берез я больше нигде не видела. И до сих пор я его помню, и до сих пор я в нем живу. И такого монастыря, как Соловецкий, я больше не видела. Вообще самые красивые вещи я видела на севере, в Норвегии.
Все мгновения замечательные, если только ты видишь и слышишь, и не глушишь.
Вы очень часто используете слово "чистый" для характеристики человека. Что Вы имеете в виду?
Тот, кто по совести живет. Это не обязательно люди простосердечные, искренние, открытые.
Вы в этом смысле чистый человек?
Не могу так о себе сказать, но я стараюсь.
А муки совести у Вас бывают?
Да, до сих пор. Чем больше сознание, тем больше мучений совести. Они не уменьшаются со временем.
За что Вас мучает совесть?
Кому-то что-то не так сказала, не так сделала, или чего-то не сделала.
Вы жалеете о чем-то, чего не сделали?
Есть одна серьезная вещь, которая бы действительно сильно изменила мою жизнь.
Я не хотела заниматься литературой, а хотела играть в театре. Я поступала, но не поступила. Хотела только во МХАТ, и проходила там в свое время консультацию. Но во время консультации мне показалось, что актер, который там был, разговаривает не должным образом. Я не могла допустить, чтобы МХАТ мог быть связан с такой манерой общения. Я думаю, что актер даже не сознавал этого. Он просто покровительственно говорил, с высоты своего величия, человеку, который откуда-то пришел. И я не пошла. Не могла пойти никуда и в другое место.
Потом пошла все-таки в Малый театр, дошла до последнего тура, а его уже не смогла пройти, потому что у них определенные требования - помимо всего прочего должны были быть специфические внешние данные. Поскольку я не характерная актриса, могла быть только героиней, скорее всего лирической. Но у них героиня должна быть статной, крупной, с хорошей грудью - русской красавицей. А я похожа на мать - она полька. Я решила, что выучусь, и тогда пойду снова. Но не пошла, потому что полюбила одного человека.