Самолет в Душанбе приземляется так: тяжелая машина с трудом переваливает через частокол покрытых снегом горных вершин, какое-то время летит, не снижаясь, а потом буквально останавливается, опускает морду и начинает, как штопор в пробку, вворачиваться в разряженный воздух. Только так и можно опуститься в Гиссарскую долину, где расположена столица Таджикистана.
Мы прилетели в Душанбе с женой в июле 1974 г., вышли из самолета и поняли... что попали в рай. Прямо в аэропорту рос замечательный виноград, кисти которого свисали над головой (протяни руку и сорви ягодку!), а пассажиры и внимания никакого на это чудо не обращали! Мы сели в троллейбус и поехали в центр города, где напротив филармонии находилась тогда редакция газеты "Коммунист Таджикистана", в которую меня и распределили после окончания журфака МГУ.
- Смотри, это арык, - говорил я жене.
- Смотри, а это чайхана, - говорила она мне.
- Смотри, а это...
- А это! Смотри!
... В редакции было пусто, даже в приемной у редактора не было секретарш: все на обеденном перерыве. Но Борис Николаевич Пшеничный, буквально за несколько месяцев до нашего приезда назначенный редактором газеты, работал. Представились, познакомились.
- Оставляйте свой чемодан и идите погуляйте, а после обеда приходите, - предложил он.
Мы пошли куда глаза глядят и дошли до парка Айни (потом уже узнали, куда попали). Решили перекусить. Тут же в парке таджик в белом переднике продавал что-то из казанов. По московской привычке решили взять салат, первое, второе и третье. В меню значились какие-то незнакомые блюда - лагман, шурпо. Остановились на смутно знакомом пити и задумались, что выбрать на второе - плов или шашлык. Таджик с сожалением посмотрел на нас и посоветовал:
- Вы сначала пити съешьте, а потом решите, брать что-нибудь еще или нет.
Больше ничего есть не захотелось, осоловевшие от жары и еды побрели обратно в редакцию.
Нас поселили в гостинице ЦК КП Таджикистана. Вечером решили сходить в кинотеатр. Звоню туда, чтобы заказать билеты, и спрашиваю:
- Это кинотеатр имени Джами?
В ответ - хохот. Оказывается, в слове "Джами" я поставил ударение на первом слоге, а надо было на втором.
Я не случайно так подробно описываю наш первый день в Таджикистане. Мы были иностранцами в этой стране: не знали ни языка, ни культуры, ни традиций, ни кухни - ничего! Через шесть лет мы уезжали из Таджикистана почти такими же иностранцами, разве что чуть пообтесавшимися - научились пить чай без сахара, есть виноград с косточками, привыкли к частым землетрясениям и к тому, что это не грозовые тучи на горизонте, а горные вершины. Без знания языка нельзя понять страну, можно лишь чуть прикоснуться к ней. Я родился и вырос в Украине, жена - в России, мы понятия не имели, куда забросит нас судьба, поэтому незнание языка нам еще как-то можно простить. Но почему не знали таджикский язык русские, украинцы, белорусы, выросшие, а то и родившиеся здесь? Почему считалось, что таджики должны знать русский язык, а русские могут себе позволить не знать таджикский? Почему на старости лет учила таджикский язык корреспондент "Коммуниста Таджикистана" Наталья Матвеевна Морозова, выбрав себе в учителя З. Бурханову? Наверное, Наталья Матвеевна говорила с ужасным акцентом и ошибками, но она хоть что-то делала, а остальные? Я учился в Украине, в обыкновенной русской школе, но обязательными предметами в ней были украинские язык и литература, благодаря чему я сейчас могу работать без проблем на двух языках и свободно читать в подлиннике хоть Пушкина, хоть Франко. Почему же большинство русских в Таджикистане не знают язык этой страны? Я задам еще несколько таких ПОЧЕМУ, а потом отвечу на все сразу.
В "Коммунисте Таджикистана" я попал корреспондентом в отдел промышленности, которым заведовал Леонид Ульянович Серебренников. У нас была самая большая комната в редакции - первая дверь направо на втором этаже. Сидели так (слева направо): отдел промышленности и транспорта - я, Галя Папырина, Наталья Матвеевна Морозова, Л. У. Серебренников. Потом отдел информации и спорта - заведующий отделом Владимир Васильевич Фролов, корреспонденты Миша Лебедев и Гриша Клейнман. Потом за одним столом по очереди сидели Леонид Махкамов и Давид Яковлевич Черныш - разъездные корреспонденты. И за последним, опять-таки по очереди - фотокорреспонденты Николай Васильевич Софьин и Юрий Угрюмов. Можете представить, что у нас творилось, когда собирались все и одновременно работали четыре телефона. Но, с другой стороны, здесь же проводили и летучки, партийные собрания, всевозможные сабантуи, так что можно было переходить от работы к веселью, не вставая из-за стола.
В редакцию в 1974 г. приехали сразу четыре молодых журналиста - я, Николай Кузьмин, Виктор Меркулов и Михаил Лебедев. В следующем году еще двое - Валерий Счастнев и Владимир Платонов. Потом еще двое - Владимир Луганский и Валентина Молева. Я уже немного писал об этих ребятах (см. http://www.business.dp.ua/vosp/). Кто задержался надолго? Никто. Почему? У одних дела пошли и им - кому раньше, кому позже - стало тесно в редакции (Н. Кузьмина забрали в ЦК КП Таджикистана, М. Лебедева - в Министерство иностранных дел, В. Счастнев и В. Меркулов перешли в "Комсомолец Таджикистана", соответственно, редактором и заместителем редактора газеты, я ушел редактором "Курган-Тюбинской правды"), другие не попали в обойму и распрощались с "Коммунистом Таджикистана". Помнится, уходя из газеты, я передал все дела Сергею Смирнову, он даже заселился с семьей в мою квартиру, а потом обнаружил его фамилию в "Комсомольской правде", собкором в Челябинске (правда, может быть, это другой Смирнов, но и того в редакции "Коммуниста" не осталось). И опять газету продолжали делать те же, что и до нашего приезда.
У Б. Н. Пшеничного курс был правильным: постоянно приглашать выпускников факультетов журналистики, учить их жизни, воспитывать, отсеивать, оставлять лучших. Вот только расти им в редакции не было возможности - "старички" сидели крепко, навсегда. Поэтому и уходила молодежь в другие издания. Вернулся один Николай Кузьмин на должность редактора газеты на пять лет, а остальных жизнь разбросала по странам и континентам.
Учиться же в "Коммунисте Таджикистана" было у кого.
Редактор газеты Борис Николаевич Пшеничный. При нем газета рванула в гору, набрала небывалый тираж под 100 тысяч экземпляров. Борис Николаевич поддерживал все новенькое, даже на грани. Помню, написал я материал под рубрикой "Экономический детектив": захотелось в детективном жанре раскрыть экономическую проблему на одном предприятии. Согласитесь, ново, нетрадиционно. На летучке кто-то предложил отметить его в числе лучших публикаций, но дежурный обозреватель, корреспондент отдела писем Ида Сорокина раскритиковала мой детектив в пух и прах. Поддержала ее и корреспондент отдела партийной жизни Анна Никитична Светличная. Тогда я как автор предложил вообще исключить этот материал из числа претендентов на лучшие: если уж журналисты не поняли, что к чему, то куда там читателям! Но Пшеничный, который вел летучку, восстал. Отчитал и меня, и моих оппонентов. Материал все-таки отметили.
На летучках и партсобраниях я не раз призывал больше писать о людях, их взаимоотношениях, конфликтах, переходить от журналистики к публицистике, а не талдычить только о технике и технологии. Я еще не забыл публицистику братьев Аграновских, Василия Селюнина, Отто Лациса, Татьяны Тэсс, Генриха Боровика, Виталия Коротича. Ну, кому интересно читать в газете о том, сколько выпустили станков или железобетонных панелей, сколько центнеров хлопка собрали с гектара или надоили молока "на одну корову"? Но многие в "Коммунисте Таджикистана" просто не умели писать по-другому. Б. Н. Пшеничный отлично понимал, что ждать публицистики даже от заведующих отделами Б. Павлычева, Л. Серебренникова, А. Ермольева, Т. Зброжек и др. бессмысленно, не говоря уже о рядовых корреспондентах. А вот корреспондент отдела советской жизни Эмилия Григорьевна Подобед, разъездной корреспондент Леонид Махкамов или заместитель редактора Татьяна Петровна Каратыгина вполне могли бы попробовать. А какую замечательную публицистическую статью "Два цвета осени" (до сих пор название забыть не могу!) выдал Николай Кузьмин! В конце концов Пшеничный на одной из летучек сказал: "Все, идем у вас, Садошенко, на поводу. Каждый отдел начинает готовить публицистические материалы!". То, что затея это зряшная, он отлично понимал, но не мог сказать при всех, да и мне втолковать, что даже слабеньких публицистов в газете раз, два и обчелся. Я понял все это потом, когда сам стал редактором газеты в Таджикистане.
Пшеничный весь отдавался работе. Может, и проблемы в семье у него были потому, что дневал и ночевал в редакции, прикуривая одну сигарету от другой. А взамен получал выволочки в ЦК. Помню, после одной из долгих бесед в кабинете у секретаря ЦК по идеологии Гульджахон Бобосадыковой он оказался в больнице: отказало зрение. Сколько же злобы было в этой невысокой хрупкой женщине, чтобы уложить на больничную койку мужика! Уже много позже, работая собкором "Социалистической индустрии" в Днепропетровске, я приехал в Таджикистан, чтобы повидать знакомых. Тянуло, да и сейчас тянет... Мы встретились и с Борисом Николаевичем, который уже ушел из газеты, работал в Союзе писателей. "Надо было раньше уйти из газеты, значительно раньше", - сказал он, прощаясь. Жаль, я не верю в Бога, а то бы был уверен, что хотя бы на том свете всем воздастся по заслугам - и Г. Бобосадыковой, и А. Сонину, и В. Дашкевичу, и многим другим партийным деятелям, из-за стараний которых раньше срока уходили из жизни журналисты.
Ответственный секретарь газеты Владимир Ефимович Молдавер. Казалось, в его глазах застыла вся скорбь еврейского народа (это не я сказал, а кто, не помню, да и не о Молдавере это было сказано, но как верно). Воспитанный, тихий, корректный, он был отличным начальником штаба редакции. Жаль только, что почти не писал в газету - а ведь перо у него было замечательное! С первых же дней он стал называть меня по имени и отчеству, это меня - вчерашнего студента и во времена, когда тыканье начальника подчиненным считалось хорошим тоном! С тех пор во всех редакциях - "Курган-Тюбинской правде", "Социалистической индустрии" на "Атоммаше", агентстве "Деловой мир", где мне довелось начальствовать, я называл и называю подчиненных по имени и отчеству. Только с друзьями мы на ты.
А вспомните (если есть еще кому...) завхоза редакции Георгия (не помню отчество, увы) Кожинова. Бывший офицер-пограничник, вышедший в запас и не имеющий ни малейшего отношения к журналистике, - командовал бумагой и ручками в редакции, он тем не менее был душой коллектива. Как он танцевал! Как рассказывал о службе в Китае! А вот на похоронах не появлялся, хотя сам и организовывал все траурные церемонии. Не могу, как только марш заиграют, плачу, как ребенок, жаловался он мне.
К заместителю редактора газеты Татьяне Петровне Каратыгиной у меня отношение двоякое. Я бы хотел, чтобы она у меня была замом, но только на время отпуска, потому что был бы уверен, что за это время с газетой ничего не случится. Работа будет идти так же ровно, без существенных ошибок, никаких падений не будет. Но и взлетов не будет! Такие люди, бесспорно, нужны газете, она без них не просуществует, потому что все полосы одними только перлами на забьешь, да и не газета потом получится, а перловая каша. Не случайно же Татьяна Петровна пережила несколько совершенно разных редакторов - ее ценили все, потому что на нее можно было положиться, особенно во время отпуска. Она и материалы правила так, чтобы ничего не случилось: никаких авторских выбрыков не поощряла, за что мы с ней и пикировались не раз. Но я все-таки больше люблю творцов, сгорающих на работе.
Когда в учебной части журфака МГУ мне предложили распределиться в "Коммунист Таджикистана", я первым делом спустился в библиотеку и нашел подшивку газеты. Материалы Л. Серебренникова и Г. Папыриной меня не воодушевили, зато поразило количество публикаций за подписью Д. Черныш. Кто же это такой? Как же я удивился, познакомившись с Давидом Яковлевичем Чернышом, чей возраст перевалил за 60 и которому тогдашним трудовым законодательством было позволено работать только на полставки. Давид Яковлевич являлся на работу к двум часам, часа полтора учил всех жить, что-то вспоминая из своей жизни, потом брал из папки какое-нибудь письмо, готовил из него авторский материал, сдавал на машинку и к шести вечера исчезал из редакции. И так изо дня в день - работоспособность у него была поразительная. Но главное, что придумал этот мудрый еврей, - "Рабочая эстафета".
Суть ее вот в чем. Монтажники Нурекской ГЭС брали социалистическое обязательство пустить очередной гидроагрегат на месяц раньше срока, благодаря чему можно было произвести столько-то дополнительной электроэнергии. Но чтобы на месяц раньше пустить гидроагрегат, надо было на столько же раньше получить и сложнейшее оборудование с разных заводов СССР. И тогда нурекчане обращались на эти заводы с предложением ускорить изготовление оборудования для Нурека, там с радостью откликались, сроки всюду сокращались, все досрочно вводилось. Это и называлось "Рабочей эстафетой", которую одобрил Леонид Ильич Брежнев, явившись в Нурек. Не знаю, как удалось вставить несколько фраз о "Рабочей эстафете" в выступление генсека (это было еще до меня), как Давид Яковлевич решился поступиться авторством, но только "Коммунист Таджикистана" взялся контролировать ход "Рабочей эстафеты", зарабатывая на этом хорошие дивиденды. Вначале Д. Черныш освещал эстафету вместе с Леней Махкамовым, а потом вместо Лени поставили на это дело меня.
Сколько же всего мы понаписывали о "Рабочей эстафете" с Давидом Яковлевичем! Он умел солидно подать себя, чего явно не хватало мне. Он мог вальяжно сидеть в президиуме, без проблем выступить с трибуны представительного совещания, на равных пообщаться с союзным министром, директором завода, первым секретарем обкома или горкома. Для меня это была отличная школа! Кроме Нурекской ГЭС, мы втянули в эстафету и другие строящиеся объекты Южно-Таджикского территориально-производственного комплекса - Таджикский алюминиевый завод и Яванский электрохимический комбинат. Давид Яковлевич занимался в основном Нуреком, а я мотался по другим объектам. И когда Союз журналистов Таджикистана придумал премию им. Лахути, то первую получили мы с Давидом Яковлевичем и Леонидом Махкамовым за освещение на страницах газеты "Рабочей эстафеты": я до сих пор храню лауреатский значок.
Одной из главных задач коллектива газеты была борьба с орфографическими и синтаксическими ошибками. Ну, я понимаю, что в сталинские времена даже за небольшую опечатку можно было получить клеймо "враг народа" и загреметь в лагеря. Но брежневские времена - это же не сталинщина, ПОЧЕМУ же все так боялись опечаток ? Из таджикского ЦК, заметь там хоть одну опечатку в свежем номере газеты, тут же следовал нагоняй. Предшественник Б. Пшеничного умер из-за какой-то дурацкой опечатки, на которую сейчас никто бы и внимания не обратил. Во всех газетах существовал сложнейший механизм по выявлению опечаток и ошибок, о котором сейчас понятия не имеют. Рассказываю.
Каждый номер газеты прочитывали от корки до корки заместитель редактора (а иногда и редактор, если была его очередь), дежурный по номеру заведующий отделом, команда корректоров, а потом еще и "свежая голова" - сотрудник редакции, который в этот день читал только свежие оттиски и был освобожден от другой работы. Потом, в "Социалистической индустрии", я познакомился с еще более эшелонированной защитой от ошибок. Первый раз "свежей головой" в "Коммунисте Таджикистана" я работал с Гришей Клейнманом. Читали мы номер параллельно. Я, естественно, старался изо всех сил. Когда нашел ошибку на первой полосе - слово ДОСААФ набрали с одним "а" - гордо понес оттиск Грише, который сидел в другом углу нашей огромной комнаты.
- Не, - сказал Клейнман, - тут все правильно.
- Надо ДОСАФ, а не ДОСААФ?! - переспросил я, ничего не понимая. Начал в уме разбирать на части аббревиатуру - Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту.
- Ага, - подтвердил Гриша, - ничего не будем менять. Пошли в цех номер подписывать в свет.
Ну, думаю, Клейнман постоянно пишет о спорте, ему и карты в руки: может, со вчерашнего дня сократили армию или авиацию в этом обществе, вот оно и превратилось в ДОСАФ. Спускаемся на первый этаж (а газету тогда печатали здесь же, в типографии), первая полоса уже отлита в свинце. Гриша о чем-то шепчется с мастером, тот ковыряется шилом, сверяясь с нашим оттиском. Когда сняли оттиски с ротационной машины, я первым делом нашел злополучный ДОСАФ. А там что-то непонятное: и не ДОСААФ, и не ДОСАФ - что-то среднее. Кто как хочет, так и прочитает. Гриша смотрит на меня с улыбкой победителя: мол, учись, салага, а так бы пришлось набор исправлять, полосу переливать, точно из графика бы выбились. Но не разверзлись бы хляби небесные, если бы прошло на первой полосе незамеченное ДОСАФ ? ПОЧЕМУ же так боялись в ту пору опечаток ? Отвечу, не спешите, тогда не знал, а теперь понял.
В редакции мы сошлись с Мишей Лебедевым - выпускником журфака Уральского университета. Мы с женой получили двухкомнатную квартиру на втором этаже в доме на самой окраине Душанбе, он с семьей - над нами, на четвертом. Домой с работы часто ездили вместе. У нас родился сын, у Лебедевых - две дочки. Жены подружились; праздники, как правило, отмечали вместе, а уж Новый год так обязательно; если мы шли в театр, то "подбрасывали" сына Лебедевым и наоборот. (Кстати, русский драматический в Душанбе был замечательным в ту пору, в театре оперы и балета блистала Малика Сабирова, в театре одного актера поражала игра М. Вахидова. И всю ретроспективу фильмов Милоша Формана я тогда посмотрел, и самые свежие, еще не дублированные французские фильмы с переводчиком).
А лет через 20 или что-то около того мы с женой отдыхали в Египте, бродили где-то между пирамидами и отбивались от назойливых арабов, навязывающих сувениры. Какой-то араб почему-то в тельняшке и низко надвинутой на лоб бейсболке пристал ко мне и, тыча в нос папирусы, на ломаном английском языке умолял их купить. Потом араб поднял голову... и оказался Мишей Лебедевым. Он прилетел в Каир по линии таджикского МИДа на какие-то курсы. Мы просидели полночи в нашем гостиничном номере, где кондиционер не мог разогнать жару, пили теплую водку, закусывая ее салом, вспоминали и поминали - и все это так напоминало давно минувшие дни, а потом долго провожали Лебедева по ночному, полному жизни, городу. Тесен мир...
Володя Воробьев в 1978 г. работал в тоненьком журнале "Агитатор Таджикистана". Помнится, я пару раз у него опубликовался: гонорары были микроскопические, подрабатывать было не зазорно. (Правда, и цены были в те времена смехотворные: бутылка отличного сухого вина "Душанбе" - всего 67 копеек). Жаль, что мы тогда не познакомились с Воробьевым ближе. Он сделал великое дело - уже будучи редактором "Народной газеты", которая стала наследницей "Коммуниста Таджикистана", издал брошюру в 12 печатных листов с фотографиями о 80-летней истории газеты. Ее бы еще выставить в Интернете, чтобы дети и внуки могли, если захотят, что-то новенькое узнать о нас, уходящих.
Вот спросил я у Google о Валерии Счастневе, выпускнике журфака МГУ, который приехал в "Коммунист Таджикистана" через год после нас. И узнал, что еще в 1983 г. в издательстве "Ирфон" издал Валера книгу "Полпреды науки". Тогда Счастнев был уже редактором "Комсомольца Таджикистана", отработав несколько лет в отделе науки "Коммуниста" корреспондентом у Виктора Лысенкова. И это все о нем... А я смотрю на фотографию членов редколлегии редакционной стенгазеты (тогда надо было в обязательном порядке раз в месяц выпускать стенгазету, делать это никто не хотел, вот и сбросили на нас, молодых) и вспоминаю, каким был уже покойный Счастнев. Он погиб во время командировки в автомобильной катастрофе, оставив жену, сына и приемную дочь, а мог бы выжить, но Валера прежде на попутке повез в больницу раненного водителя, добился, чтобы того срочно прооперировали, и только после этого сам сдался врачам, но было уже поздно... Мы переписывались с ним после того, как я уехал в Сибирь, а потом вместо ответного письма жена прислала некролог.
Уже не прочитает эти строки и последний редактор "Коммуниста Таджикистана" и первый редактор "Народной газеты" Николай Николаевич Кузьмин. Он уехал из Таджикистана в 1994 г., до пенсии трудился в Рязани и в дни, когда я писал эти воспоминания, пошел на рыбалку и утонул. Вечная память тебе, Коля ! Вот и остались мы вдвоем с Мишей Лебедевым из того десанта молодых журналистов, который вызвал к себе Пшеничный.
...В школе, а потом и в университете нас учили, что республики Средней Азии благополучно миновали стадию капитализма и с помощью Советской власти сразу же после феодализма приступили к построению социализма. Если то, что строили в Таджикистане, называлось социализмом, то я Папа Римский. В гостинице до получения квартиры мы жили с собственным корреспондентом "Комсомольской правды" Женей Черновым, который только что получил назначение в Душанбе и тоже не имел квартиры. Он был таким же иностранцем, как и мы. Женя рассказывал, как поехал брать интервью у члена ЦК ЛКСМ Таджикистана, какой-то знатной доярки. Встретил его муж доярки, усадил за дастархан, угощал чаем, а доярка в это время где-то на задах готовила плов. Потом муж угощал Женю пловом, а доярка чем-то занималась в другой комнате. Когда же Женя в конце концов робко заикнулся о том, что, мол, пора ему поговорить и с членом ЦК ЛКСМ Таджикистана, муж доярки популярно объяснил молодому журналисту, чем должна и не должна заниматься женщина, и предложил себя в качестве интервьюируемого. Женя был вне себя от возмущения! Скажите, могла ли возникнуть такая коллизия, если бы интервью приехал брать таджикский журналист, с молоком матери впитавший местные традиции и обычаи? (Женя недолго проработал в Душанбе: умер от рака желудка).
Не могу забыть и одно письмо, которое редакция уже "Курган-Тюбинской правды" получила среди откликов на очередную публикацию о многоженстве (время от времени нам давали указание свыше нанести очередной идеологический удар по темным пережиткам). Бороться с многоженством, которое освящает Коран, было так же бесполезно, как и бороться с религией, но если на подобные публикации никто как правило внимания не обращал, то тут пришло письмо-отклик из... зоны. Пусть у таджика, писал заключенный, несколько жен, которых он, как и всех своих детей, содержит. А у русского зато несколько любовниц. Так почему многоженец-таджик хуже русского? Действительно, ПОЧЕМУ?
...В Таджикистане я оказался весьма востребованным человеком. Молодой парень, высшее образование, женат, член партии - прямо-таки завидный "жених". Месяца через три после приезда меня пригласили в республиканский ЦК комсомола и принялись уговаривать перейти туда на работу. Конечно же, отказался, потому что важнее всего была газета, а не комсомольская карьера.
Не принято было отказываться в другом месте - в военкомате, который тут же решил призвать меня в армию. Так как все мое детство прошло в военных городках, по которым кочевала наша семья, в кругу солдат и офицеров, армия меня совсем не прельщала, но душанбинский военкомат все годы с завидным постоянством призывал на действительную службу и отпускал на волю в последнюю минуту. Меня несколько раз призывали на сборы, а так как в 201-й дивизии, которая стояла и до сих пор стоит в Душанбе, не было ничего по моей воинской специальности - специальная пропаганда на войска противника, то меня отрядили в разведбат. Вначале мы пили спирт с командиром разведбата, а потом я получил приказ переквалифицироваться в снабженца и до конца сборов выбить в Главснабе трубы для воинской части. Редакция же на всякий случай вышла на командование военного округа, которое сидело в Алма-Ате, и договорилась, что в случае чего меня заберут на службу в окружную военную газету. Слава Богу, не довелось...
Буквально через месяц - другой после начала работы я улетел в командировку в Ленинабад. Возвратился, отписался, напечатался и тут же был вызван в ЦК КП Таджикистана к заместителю заведующему отделом пропаганды Павлу Афанасьевичу Евтееву. Разговор шел вокруг да около, а потом Евтеев предложил мне занять должность собкора газеты в Ленинабаде. Решив, что ЦК - это не военкомат, я категорически отказался: мол, специализируюсь на промышленности, а в сельском хозяйстве или партийной жизни ничего не смыслю. Приехал в редакцию, доложил о разговоре Б. Пшеничному.
- Вы отказали САМОМУ Евтееву?! - ужаснулся Борис Николаевич и посмотрел на меня с каким-то восхищением.
Это теперь я знаю, что Евтеев в журналистских кругах Таджикистана был фигурой легендарной: работал в "Коммунисте Таджикистана", ушел на фронт, возвратился в эту же газету и в конце концов дорос до второго лица в республиканском агитпропе, а тогда для меня он был еще одним партийным чиновником. Не знаю, чем бы закончилось мое непослушание, но Евтеев уже серьезно болел и вскоре умер. А теперь последнее ПОЧЕМУ. Почему всегда вторым человеком в ЦК, отделе пропаганды, обкоме партии и т. д. был русский (я пишу русский, но это мог быть и украинец, и белорус, и молдаванин, лишь бы не таджик)? Очень часто этими "вторыми" были люди пришлые, со стороны, не знающие и не проявляющие ни малейшего желания узнать страну, ее народ.
Наверное, пора ответить на все ПОЧЕМУ. Московская власть страшно боялась, что отпусти она вожжи, Таджикистан пойдет совсем не тем путем, который указан в Программе КПСС.
Сейчас количество русскоязычного населения в Таджикистане с каждым годом сокращается, русскоязычные газеты скоро читать будет некому. Что ж, сами и виноваты. Виновата власть, которая призвала в 1926 году Семена Буденного вырезать кишлаки под маркой борьбы с басмачами (читай - народно-освободительным движением). Виноваты местные чиновники, которые женщин в парандже не пускали в общественный транспорт и надели таким образом мужские рубашки на головы старушкам-таджичкам - все лучше, чем паранджа. Виноваты и те, кто родившись в Таджикистане, стал гражданином этой страны только по паспорту. За годы советской власти мы только и занимались тем, что разбрасывали камни, теперь же пришло время их собирать. Таджикистан пойдет своим путем в истории, а не тем, который ему навязывала советская власть. Может, он будет непростым, но это будет история свободной страны.