Аннотация: Рассказ о неожиданных, потому удивительных встречах
В ресторане-аквариуме хабаровского аэропорта слышны все объявления о прилётах-вылетах и задержках рейсов, поэтому я был спокоен, - незамеченным борт на Куйбышев от нас не улетит. Мы сидели за столом со случайным попутчиком, - он с аппетитом уплетал котлету, а я взял только манную кашу, салатик и чаю, потому как ещё не пришёл в себя 'после вчерашнего'. Познакомились накануне в камере хранения, где я сдавал свой рюкзак, когда узнал, что мой самолёт полетит только завтра. Он тоже был с моего рейса, поэтому мы, объединённые одной проблемой, вместе поехали в город, у гостиницы 'Турист' высадились из троллейбуса, - в Хабаровске в аэропорт ходит обычный городской транспорт, - взошли туда, потёрлись у стойки с традиционной вывеской 'Мест нет', заискивающе поулыбались администратору, в результате чего получили два места в номере на троих.
Мой путь с посадками и пересадками лежал из Владивостока в город 'вождя мирового пролетариата' - Лениногорск, откуда более года назад уехал по распределению. Нагруженный морепродуктами - в качестве гостинцев - и впечатлениями (cм. 'Тени появляются на закате'), я ехал в свой первый честно заработанный отпуск из бесснежного Приморья в Татарстан, где надеялся побродить в лесу на лыжах, ожидающих меня на чердаке родительского дома.
Едва мы согрелись после декабрьского мороза, в номере появился третий сокоешник, оказавшийся моим коллегой - Леонид Красный из Магаданского СВКНИИ, подтянутый мужчина лет сорока. Его отца, известного геолога-тектониста из другого города Ленина, на Неве, Льва Исааковича Красного я уже знал по научной литературе (а потом, много позже, в Благовещенске, довелось познакомиться и лично). Сам я стать более или менее известным ещё не успел, не 'засветившись' ещё ни одной научной статьёй, да и о Леониде пока ничего не слышал. Но это я, а он многим геологам Дальнего Востока был знаком, и в Хабаровск приехал уже для редактирования своей книги, долженствующей ещё больше популяризовать его имя среди копателей-ходоков.
За морозным окном сгустились ранние сумерки, в освещаемом мягким светом номере было достаточно тепло и уютно и для полного удовольствия нам оставалось только одно - выпить. Красный оказался настоящим геологом, - в его сумке лежала бутылка спирта, который, как ему показалось, - а я его, по младшинству, не разубеждал в этом, - так и просился стать разведённым и выпитым нами. После нескольких доз огненной воды стало хорошо, но, когда спирт кончился, то нам с Лёней показалось, что хорошо ещё недостаточно, и мы отправились с ним в ресторан, где добавили сухого вина.
Утро следующего дня было для меня, наоборот, плохим, - не зря ведь известный кулинар и знаток по части выпивки Похлёбкин утверждал, что понижать градус последовательно поглощаемых спиртных напитков нельзя, - здесь надо 'играть' только на повышение. Лёня, надо сказать, выглядел молодцом, он достал откуда-то сухенькое для опохмелки, но я даже смотреть на вино не мог, не только пить. Впрочем, признаюсь (уж, коли, начал писать, то надо только правду) - теперь, спустя тридцать с лишним лет, наверное, можно - всё же я с трудом проглотил полстакана, но тут же сбегал в туалет, чтобы очистить желудок он нежеланного пока что для него содержимого. Мой попутчик с нами в ресторан не ходил, поэтому выглядел и чувствовал себя вполне удовлетворительно.
Распрощались с Леонидом, чтобы уже больше никогда с ним не встретиться (он ушёл из жизни в 93-м, - об этом я узнал из некролога в печатном органе ДВО РАН 'Дальневосточном Учёном'), а мы с попутчиком подались поближе к самолётам. По приезде в аэропорт узнали, что наш рейс ещё немного задержали, поэтому мы и оказались в ресторане, где я с трудом проталкивал в себя кашу, прислушиваясь к процессам внутри организма.
Тут к нашему столику подошли два майора и, попросив разрешения, сели рядом. Они заказали себе бутылку коньяка, тоже какие-то салаты и по фирмен-ной котлете, и погрузились в свои разговоры. Когда по залу разнеслось объявление диктора о начале регистрация рейса на Петропавловск-Камчатский, сидевший с моей стороны майор кивнул: 'Мой', но с места не сдвинулся. Он и его товарищ были настолько увлечены беседой, что им некогда было ни пить, ни закусывать. Только после объявления о том, что посадка на дальневосточный Питер заканчивается, да и то не сразу, мой сосед, обнявшись напоследок с товарищем, поспешно удалился.
Оставшийся майор, возбуждённый беседой, объяснил нам, - ему не терпелось с кем-нибудь поделиться только что пережитым, - своим соседям по столику: он только что простился со своим другом по военному училищу, у них даже кровати в казарме стояли рядом. Не виделись они больше двадцати лет и вот, совершенно случайно, столкнулись нос к носу в хабаровском аэропорту. Времени было в обрез, и они даже коньяк не успели допить, только по рюмочке и опрокинули. И тут он, размягчённый воспоминаниями, предложил нам помочь ему в этом.
Надо тут сказать, что к тому времени похмельный синдром у меня как-то прошёл - время ведь лечит, - и я почувствовал в себе способности к 'продолжению банкета'. Пропустили по одной, майор предложил мне расправиться и с котлетой, к которой его друг даже не притронулся. Я попробовал, - вкушать еду у меня тоже получалось, и даже с аппетитом. Так, слово за слово, коньяк был допит, котлета съедена, а нам с попутчиком подошло время отправляться в камеру хранения за вещами.
И вот тут 'на сцене' появилось ещё одно 'действующее лицо', но не новое, а уже 'выступающее' в предыдущем 'проходе', - тот самый второй майор, котлету которого я благополучно доел. Он поведал, что на свой самолёт он таки опоздал, потратил некоторое время на переоформление билета и, весьма даже довольный, что у него всё так удачно сложилось, и он сможет ещё пообщаться с другом, вернулся в ресторан.
Тут я смущённо признался, что расправился с его котлетой и частью коньяка, на что он махнул рукой, - пустяки, дескать, закажем ещё, - и мы, распрощавшись с майорами, оставили их дальше предаваться экскурсам о свою юность, теперь уже без спешки, не под дамокловым мечом окончания регистрации рейса.
Не удивительно, что большинство таких неожиданных встреч происходят в местах пересечения перемещающихся в пространстве людей, - на вокзалах и в аэропортах, на станциях и даже в вагонах поездов дальнего следования и метро, хотя иногда и на улице или в каком-либо помещении большого и вовсе чужого города или посёлка, а то и прямо на таёжной тропе за многие тысячи километров от своего постоянного места проживания можно нос к носу столкнуться со знакомым человеком, как это было у меня во Владивостоке и фактически на краю света, на острове Кунашир (см. 'Курильские страдания).
Первая из таких встреч состоялась именно на железнодорожном вокзале, в Челябинске. Она была ещё тем необыкновенной, что произошла тогда с доселе незнакомым человеком, судьба которого оказалась невероятным образом переплетена с моей собственной.
После экскурсии по городам и месторождениям самоцветов и поделочных камней Урала, - такие экспедиции в зимние каникулы на геологическом факультете МГУ традиционно устраивались для студентов, ищущих новых знаний, а заодно и приключений, - по пути в Москву, на занятия второго семестра третьего курса, я отделился тогда от остальных товарищей, планировавших ещё заехать за знаменитыми орскими яшмами. Мне же захотелось на оставшиеся от каникул дни заехать домой в Татарию, как раз по пути. Всего месяц назад, перед сессией, на Новый год я уже был дома, но приезжать ведь к родителям можно без счёта!
На вокзале я пристроился в конец недлинной очереди сразу за женщиной, которую сразу, со спины, и не рассмотрел. В кассе она попросила билет да станции Погрузной, и я тут же отреагировал сзади: 'Наверное, в Кошки едете, тогда мы земляки?!' Женщина обернулась с улыбкой и подтверждением, что действительно в Кошки и вот тут я увидел, что она молода и потрясающе красива, - на мгновение я просто онемел.
Потом взял билет в этот же вагон на соседнее место, и мы, наконец, познакомились. Сразу выяснилось, что мы действительно земляки, родом даже из одной деревни, - Васильевки Кошкинского района тогда Куйбышевской области. Туда, на самом деле, проездом через Кошки, она и направлялась, в гости к своим родителям. Мои-то вместе с двухлетним мной и ещё двоими сёстрами постарше оттуда уехали, - потом привозили туда летом в гости к дедушке с бабушкой, это я хорошо запомнил, - а они вот остались.
За дорогу до моей станции мы успели обсудить с моей новой знакомой много тем и я, разумеется, успел в неё по уши влюбиться. Тамара была года на четыре старше, уже замужем за офицером, жила с ним в военном городке где-то под Свердловском. Писать ей письма, конечно, я не собирался, офицер мог неправильно понять, но адрес под её диктовку на фронтисписе болгарского детектива 'Нет ничего лучше плохой погоды' (вот прошло уже тридцать с лишним лет, а это почему-то помню, хоть книгу ту давно утратил) всё-таки записал.
Дома я спросил маму, знала ли она неких Терёхиных, у которых была дочь Тамара примерно тех же лет, что и средняя по возрасту моя сестра. Она как-то странно на меня посмотрела и только потом призналась, что Тамарина мама была в известном смысле соперницей мамы моей, и вполне могла стать женой моего отца, но вышло так, как вышло. Получалось так, что если бы судьба сложилась по-другому, ни меня, ни Тамары на этом свете бы не было, и всё это было предельно взаимосвязано. А мы с ней не только были, но даже волею его величества случая встретились за добрую тысячу километров от места нашего рождения и даже имели возможность общаться в одном поезде на протяжении многих часов пути. Ну, а на счёт 'по уши влюбиться' всё понятно, - это наверняка наследственное, мой папа-то к Тамариной маме тоже был когда-то явно неравнодушен!
И на эскалаторе какой-то станции московского метро, на которой я был в первый и последний раз, мне тоже довелось как-то неожиданно встретиться со знакомым. Уже спустившись во чрево метрополитена, я приготовился ступить с бегущей лестницы на каменный пол, когда увидел Анатолия Ищенко, - он, наоборот, собирался начать вознесение посредством соседней лестницы. Чтобы он не ускользнул в толпе, прямо через блестящие перила, разделяющие два потока людей, я ухватил его за руку, после чего он испуганно обернулся, - не ожидал в чужом многомиллионном городе встретить знакомого, поэтому, наверное, приготовился к самому худшему, к встрече с московской милицией, например, - она-то уж найдёт повод придраться и даже вывернуть карманы.
Только увидев меня и узнав, он расплылся в радостной улыбке, - на этот раз обошлось! С Толей мы вместе работали в Геологическом институте во Вла-дивостоке, потом он перешёл в другой институт, тоже 'гео-', только '-графический', а через некоторое время вообще уехал в родной Саратов преподавать геологию в местном университете. Я же покинул Владивосток не навсегда, - на время обучения в целевой аспирантуре. И вот такая встреча в этом теснейшем из миров!
Не менее удивительна встреча в метро с Михаилом Богомоловым, сотрудником кафедры петрологии геофака МГУ, где я когда-то учился в уже упомянутой аспирантуре. Снова я был в Москве проездом, ехал со станции Беляево именно на кафедру, и нас с Михаилом Александровичем, также случайно следующим этим же поездом, в неимоверной давке вагона придвинуло друг к другу, как два бревна в речном заломе. Необычность этого события заключалась ещё и в том, что нам было полностью по пути, вплоть до 401-й комнаты главного здания МГУ, где я результативно провёл когда-то три года, а Михаил Александрович и доселе имел там свой стол.
И в метрополитене Петербурга у меня была необычная встреча, подтверждающая 'тесноту мира'. Я был в Питере проездом, всего один день, - приехал рано утром первого дня августа, чтобы вечером отбыть к полярным дням в Мурманск, откуда путь мой лежал дальше, к норвежской границе, к воспетым в песне скалистым горам Рыбачьего, и я даже видел там обелиск на месте землянки на берегу Баренцева моря, в которой она была сочинена. Самому пропеть им 'прощайте' я смог потом только через полтора месяца, загруженный вареньем из черники, сушёными грибами и золотым корнем и - как всегда - впечатлениями. По дороге в Питер у меня была знаменательная встреча на станции Котельнич со своей тёщей Тамарой Петровной, на этот раз запланированной.
Мы не встречались четыре года и вот - 'повидались' - две минуты у вагона, - проводница даже спрыгнуть на перрон не разрешила из-за кратковременности остановки. Две минуты за четырёхлетие, - это ли не достижение, не на такое ли время нужно встречаться со своими тёщами (вовсе не встречающиеся претендовать на рекорд не могут), чтобы быть в прекрасных отношениях? А ведь рекорд после этого подрос ещё на два года и составляет теперь без малого шесть лет, - в нынешнем августе он, наконец, зафиксировался. Должен здесь добавить, однако, что я-то предпочёл бы и более длительное общение, но по разным причинам оно, к сожалению, не случается.
Но сейчас - о другом. В одном купе со мной ехал земляк из закрытого 'зимнего' города Снежинска, направлявшийся в гости к своей дочери, Александр Баталов, по-казахски мой каурдас - ровесник, в очках и синей футболке с буквой 'Д' на груди, - остальная одежда тоже присутствовала, но не запомнилась. Он оказался ещё более разговорчивым, чем я, - мы с ним познакомились, обменялись телефонами и в Питере расстались друзьями только на Ладожском вокзале у камеры хранения. На прощание я сказал ему: 'Увидимся!'. И ведь как прав я был: просочившись маленькой щепкой в океан людей, помотавшись в разные стороны северной столицы, уже ввечеру, на станции 'Владимирская' я спускался на эскалаторе, чтобы ехать на 'Ладожскую', когда боковым зрением заметил на поднимающемся встречном машущего рукой человека.
Это был мой снежинский знакомец Баталов, который первым увидел меня и делал мне знаки, чтобы привлечь внимание. Я ещё успел крикнуть ему, что еду на вокзал, а он - пожелать мне счастливого пути, как наши эскалаторы развезли нас в разные стороны.
А вот однажды, переместившись с восточного рубежа нашей тогдашней страны - Советского Союза - на самый западный, в течение какого-то месяца мне довелось встретиться не с одним и тем же человеком, а двумя родными братьями, не видевшимися много лет, именно из-за их удалённости - в добрый десяток тысяч километров - друг от друга.
Только я приехал тогда, в конце года, из Владивостока в аспирантуру, как на меня навесили общественную нагрузку: заведовать петрографическим кружком, посещаемым студентами-геохимиками, большая часть которых впоследствии, при бескровном разделении на 'чистых' геохимиков, кристаллографов, минералогов и петрографов, избрала именно эту специализацию.
Для сообщений на разные темы на его заседаниях я приглашал преподавателей кафедры петрографии (сейчас она называется 'петрологии'), всегда откликавшихся на просьбу прочитать лекцию, доклады делали и сами студенты, что являлось дополнительным их образованием. Жизнь в кружке кипела, мне лишь, не прикладывая особых усилий, нужно было слегка регулировать этим процессом. Слава о моих успехах в кружковой работе поползла потом по факультету, меня стали просить поделиться опытом по раскрутке инициативы студентов в совсем необязательных для них мероприятиях.
Для начала, в первые же зимние каникулы, с группой успешно сдавших сессию студентов, в качестве руководителя, я предпринял поездку по При- и Закарпатью, начав маршрут во Львове. Туда сейчас без предварительно отращенных длинных усов, - чтобы за своего сойти, как мне это удавалось в первые два его посещения, - по понятным причинам сунуться бы не решился.
В конце первой недели нашего путешествия мы 'вышли на западную границу' Союза, в город Солотвино, стоящего на реке Тиса, по другую сторону которой хорошо просматривались румынские селения. Поселились мы там, на две ночи, в 'Доме приезжих', работающего весьма оригинально: в восемь часов утра там просили всех 'приезжих' покинуть помещение и до шести вечера носа не показывать. Надо сказать, что этим обстоятельством мы не огорчились и время до открытия нашей 'ночлежки' в единственный полностью проведенный там день весьма весело скоротали в небольшом кафе, поразившего нас дешевизной и качеством сухого вина.
Приехали же туда мы для того, чтобы побывать на месторождении каменной соли, разрабатываемого шахтным способом. Соли в нём было так много, что она, размываемая дождями и талыми водами, выпирала на дневную поверхность, образуя замысловатые формы микрорельефа: горы, пропасти и каньоны в миниатюре. Мне доводилось потом показывать отснятые там слайды, сопровождая своими комментариями, - смотрите, дескать, в каких великолепных горах мне доводилось побывать, - и никто не усомнился, что это действительно горы. Насладившись эффектом, вослед я показывал фото студента, Гулливером возвышающегося над этими лиллипутскими 'ущельями' и 'горами', едва доходившим ему до пояса.
Для того, чтобы получить разрешение на посещение шахты, мне потребовалось встретиться с главным геологом месторождения. Ещё до нашей встречи я узнал, что его фамилия - Тащи с инициалами М.М., и мне не терпелось спросить его, не родственник ли ему Степан Матвеевич Тащи, с ударением на первом слоге, с которым ещё совсем недавно я раскланивался в коридорах Дальневосточного геологического института во Владивостоке. Когда же я задал про это вопрос, то выяснилось что Михаил Матвеевич его родной брат, ни больше, ни меньше. После этого, разумеется, экскурсию нам организовали по высшему разряду: 'ну как не порадеть родному человечку', представителем которого так неожиданно для одного из самых главных людей на месторождении стал ваш покорный слуга.
А про эту соляную шахту могу добавить такой интересный факт, что на одном из отработанных горизонтов там в те времена была устроена лечебница для больных, страдающих астмой, нам её тоже показали. Они приходят туда спать и всю ночь дышат солёным воздухом, он-то и излечивает эту неприятную болезнь. А впрочем, есть ли они, болезни, приятные, вот разве только любовь, лечит которую лишь время, да ещё, пожалуй, предательство.
Вот, пожалуй, и все мои 'доказательства', подтверждающие 'тесноту' мира. Как и некоторые другие мои рассказы, этот также остаётся открытым, ведь я продолжаю перемещаться по государству, - работа такая, да и характер не позволяет сидеть на месте, поэтому у меня могут быть и другие такие же неожиданные встречи.