Саенко Игорь Петрович : другие произведения.

Горы в долине

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


Игорь Саенко

ГОРЫ В ДОЛИНЕ

  
  
  
  

1

  
   Во всём был виноват туман. Тяжёлый, низкий, беспросветный, он стал наползать на позиции, как только прекратился мелкий осенний дождь, моросивший последние сутки. Сначала он поглотил наблюдательный пункт, потом позицию первого расчёта, а потом, стрекоча и вращая объективами видеокамер, из него вынырнули четыре неприятельских зонда. Их, конечно, тут же убрали, но толку от этого уже не было никакого. Необходимую информацию враг получил, и через минуту-другую здесь будет похлеще, чем в преисподней.
   Бросая технику и вооружение, личный состав дивизиона устремился в тыл. Кое-кто, правда, пытался поднимать вертолёты, но уже работала точечная противоэлектронная зачистка, и две машины, так толком и не поднявшись, рухнули на площадку.
   Бежали что было сил, -- земля, превратившаяся в сплошную труднопроходимую грязь, липла к ботинкам комками, ноги увязали в ней чуть ли не по щиколотку. Каждый, однако, понимал, -- чем дальше он окажется от позиций, тем больше шансов сохранить себе жизнь.
   Наконец, нарастая, раздался знакомый вой, потом позади ахнуло, под ногами дрогнуло. Не медля ни секунды, я со всего маху плюхнулся в грязь, стараясь как можно сильнее в неё вжаться. Тугая горячая волна, налетевшая как ураган, проволокла меня несколько метров, но ни один из осколков, кажется, не задел.
   Назад можно было не оглядываться. Сейчас на том месте, где секундой раньше были наши позиции, сплошная стена из взлетающих в небо брёвен, металла и земли. Уж столько раз я за последние два года наблюдал нечто подобное.
   И всё же я оглянулся.
   И увиденное меня потрясло. Брошенные позиции были целы. Что же до берёзовой рощи, располагавшейся в трехстах метрах правее, то от нее ничего не осталось. Там была только изрытая дымящимися воронками земля, из которой лишь кое-где торчали чёрные стволы покалеченных деревьев и на которую снова наползал разметанный было взрывами туман. Впрочем, ещё дальше, уступая лучам восходящего солнца, туман активно протаивал.
   Удивительно, но факт. Неприятельские корректировщики ошиблись, и вместо позиций кассетным ковром накрыло несчастную рощу -- случай редчайший, если не сказать, исключительный. Впрочем, чего на войне не бывает. К тому же тем осенним сентябрьским утром я ещё о многом не знал.
   Тогда же было ясно одно. Противник, убеждённый, что мы уничтожены, наверняка продолжит атаку наземными средствами, как это было не раз. И чтобы дать ему достойный отпор, нужно как можно скорее возвращаться на позиции.
   Я встал. Рядом, чертыхаясь и матерясь, тоже кто-то завозился. Человек этот был с ног до головы облеплен грязью, но по особой сочности ругательств я узнал своего напарника Олега. Он поднялся и сейчас же из-под ладони стал смотреть в сторону леса. Лес этот был на небольшом подъёме, синей кромкой вырисовываясь на небосклоне. Было до него километра три-четыре. Если противник готовит атаку, то лучшего места, чтобы сгруппировать силы, трудно и представить.
   -- Поле-езут сейчас, -- процедил Олег, продолжая отплевываться.
   Вокруг нас, тоже чертыхаясь и матерясь, поднимались солдаты -- личный состав 4-го артдивизиона Особого Егерского полка Азовской дивизии. Бойцы они были большей частью бывалые: мигом сориентировавшись в ситуации, уже бежали обратно на позиции. А из давешнего леса уже выползали чёрные точки -- одна, другая, третья... -- бронеходы противника. Через десять-двенадцать минут, если их не остановить, они будут утюжить наши позиции. Я извлек из футляра армейский бинокль. А вот и пехота - крошечные человеческие фигурки, густой цепью выбиравшиеся из того же леса.
   Тяжело бухая ботинками, подбежал хорунжий Евпатрин -- невысокий коренастый казак с красным обветренным лицом и сизым от частых пьянок носом.
   -- Стахов! -- гаркнул он прокуренным голосом. -- Быстро мне связь со штабом!
   Мы всё ещё глядели в сторону леса. Десятка три бронехода, развернувшись цепью, утюжили чёрную пахоту поля. Москали, похоже, взялись за нас всерьёз.
   -- Вы что, оглохли?! А ну, живо мне связь!
   Глаза Евпатрина бешено сверкали. Казалось, он готов был наброситься на нас с кулаками.
   -- Сей момент, господин хорунжий, -- крикнул Олег.
   Мы бросились назад. К счастью, радиостанцию перед бегством я отключил, так что электромагнитный удар вряд ли причинил ей какой-либо вред.
   Влажной толпой мы ввалились в кунг. Сухо защёлкали тумблера, энергогенератор загудел, в динамиках послышались шелест и треск.
   -- Степняк, Степняк, -- забубнил я. -- Это Куропатка... Степняк, Степняк...
   Олег, отщёлкивая зажимы, распечатывал шифровальный блок. Так, на всякий случай. Уже третий месяц в эфире один только открытый текст. Смена боевых ситуаций, как правило, была молниеносной, а время шифровки-дешифровки снижало оперативность. Одно успокаивало, информация, достававшаяся противнику, быстро устаревала.
   Евпатрин ждал, нетерпеливо выглядывая за дверь.
   -- Степняк, Степняк, -- продолжал я бубнить.
   Из динамиков по-прежнему, кроме шелеста и треска, ничего не доносилось.
   -- Ладно, -- сказал Евпатрин. -- Я на позиции. Как только установите связь, сразу сообщите.
   Он выбежал, хлопнув дверью. Олег сейчас же бросил шифроблок и занял его место.
   -- Уже близко, гады, -- сообщил он (У него получилось не гады, а х-хады). -- Метров восемьсот, пожалуй...
   Томительно потекли секунды.
   -- Степняк, Степняк...
   И тут, наконец, заработали наши орудия. Кунг тряхнуло, а через секунду-другую послышались звуки далёких разрывов. Бой начался.
   -- Мимо, -- процедил Олег. -- Вот же, куры кривоглазые!
   Теперь орудия палили непрерывно. От грохота разрывов я не слышал не то что эфир, но даже самого себя, хотя кричал уже чуть ли не во весь голос.
   -- Да закрой же ты дверь, наконец! -- не выдержал я.
   Олег послушно закрыл дверь, и стало значительно тише. Звукоизоляция в кунге была что надо.
   Треск в наушниках наконец прекратился. Чей-то сонный ленивый голос с раздражением произнёс:
   -- Ну, кто там ещё?
   -- Я тебе сейчас покажу -- кто, жопа ты железобетонная! -- крикнул я. -- Ты где там лазаешь?
   Секунду-другую по ту сторону эфира не раздавалось ни звука. Потом всё тот же сонный ленивый голос осведомился:
   -- Стахов, ты, что ли?
   -- Я, Павленков.
   -- Ну, ты в своём, как всегда, репертуаре. Чего надо-то?
   -- Полковника позови.
   -- Не могу. Завтракает он, просил не беспокоить, -- сказал Павленков и как-то сочно зачмокал.
   Мне тут же представилось его мясистое лицо, заплывшие жиром глазки, толстые губы, вечно лоснящиеся от вечно потребляемых пирожков, и меня чуть не стошнило.
   -- Слушай сюда! -- сказал я зычно. -- У нас идёт сейчас очень серьезный бой, понял? Такой серьезный, что я могу и не выжить. Но даже в этом случае я торжественно обещаю, если ты сейчас же не оторвёшь от стула свою железобетонную задницу и не пойдёшь за полковником, то я специально выберусь из могилы, чтобы истребить всё твоё мужское достоинство, если оно, конечно, у тебя ещё есть. Понял?
   -- Да ладно тебе, Борис, -- пробормотал Павленков с обидой. -- Я же так... шучу. Сейчас кого-нибудь пошлю.
   -- Давай-давай, просыпайся там поскорее.
   Павленков не ответил. Было слышно, как он завозился, потом приглушенным голосом кого-то позвал.
   -- Эй, ты, а ну, поди-ка сюда... Да-да, ты!.. Ну-ка, сгоняй в столовую, скажи полковнику, что четвёртый на связи, куропатка. Всё понял?
   -- Так точно, -- донёсся слабый голос. -- Только в следующий раз больше не нукай. Я тебе не лошадь какая.
   -- Скажи, что у нас бой здесь идёт, -- крикнул я в микрофон.
   -- Да ещё скажи, что у них бой там идёт, -- флегматично добавил Павленков. -- Ну, шевели оглоблями.
   -- А я говорю, не нукай, -- снова донёсся слабый голос.
   Я посмотрел на Олега.
   -- А ты давай за хорунжим, -- сказал я ему.
   Олег сейчас же вышел.
   -- Павленков, -- крикнул я в микрофон.
   -- Ну, что там ещё?! -- Весь голос полкового радиста выражал, казалось, одну только эмоцию -- как же ты меня достал. -- Послал я уже за твоим полковником. Сейчас подойдёт.
   -- Это я уже понял. Я про другое хотел. Какие там последние сводки?
   В эфире снова раздалось жирное чмоканье.
   -- Да какие там сводки. Всё как обычно, отступаем.
   -- Ну, это понятно. А поточнее нельзя?
   -- Новошахтинск сегодня ночью отдали, -- сообщил Павленков после паузы.
   -- Да ну! -- поразился я неприятно.
   -- А утром Шахты и Таганрог.
   -- Не может быть! Врёшь ты, наверное!.. А Ростов как?
   -- Держится вроде пока. Но по слухам -- неточным, правда -- москали закрепились уже на окраине Северного.
   На несколько секунд мы опять замолчали. Действительно, после двух лет спокойной позиционной войны москали, судя по всему, и впрямь взялись за нас всерьёз. Мне стало как-то не по себе. Внутри что-то тоскливо сжалось, по телу побежали мурашки.
   -- Вот так-так, -- пробормотал я. -- И что же теперь?
   -- А что теперь? Теперь за Дон всем нам надо. Говорят, там теперь будет новая линия обороны, по левому берегу. Говорят, в несколько эшелонов, давно уж готовят... Ну, пусть только попробуют туда сунуться, уж нахлебаются донской водички всласть. Это я тебе говорю.
   -- А если не удержимся и там?
   -- Тогда в горы пойдём, -- хохотнул Павленков. -- Будем, как злой чечен, точить кинжал и жрать мамалыгу.
   -- Последнее тебя, видимо, удручает больше всего, -- заметил я ехидно. -- Мамалыгу, кстати, молдаване жрут.
   -- Один хрен.
   -- Ну а про Дикую Дивизию слыхать что-нибудь?
   -- Да они давно уж на том берегу. Раньше нас успели. Я ж тебе говорю, там теперь будет новая линия обороны.
   -- Ну, это ты точно врёшь, -- не поверил я. -- Не может такого быть, чтобы Дикая Дивизия уже была на том берегу. Она ведь всегда последней уходит.
   -- Значит, не всегда... Просто командование хочет сохранить элитные части.
   -- Вот как.
   Про Дикую Дивизию я спросил не спроста. Когда-то, первый год войны, мы с Олегом служили в ней. Это действительно были элитные войска, оснащённые по последнему слову техники, способные решать самые что ни на есть сложные задачи. То, что Дикая Дивизия ушла за Дон, говорило о многом. Видимо, в войне действительно наступал критический момент.
   -- Не думаю, что им удастся загнать нас в горы, -- сказал я мрачно. -- У нас всё-таки тактическое, средней дальности... чуть ли не самое мощное в Европе. -- По привычке о ядерном оружии я говорил в эфире иносказательно.
   -- Это да, -- согласился Павленков.
   -- Можно всю среднюю полосу покрыть, вместе с третьим Римом впридачу. Правда, наши вряд ли на это решатся.
   -- Ну... Когда клюёт жареный петух, решиться можно на что угодно.
   -- Это точно, -- согласился теперь я и подумал, что не такой уж он и дурак, этот полковой радист.
   Тут дверь кунга распахнулась, и внутрь, распаренный и злой, ввалился Евпатрин. Следом ввалился Олег. Не говоря ни слова, хорунжий выхватил микрофон и наушники у меня из рук и грузно шлёпнулся на диванчик. Лицо у него было перепачкано сажей и кровью, под подбородком дёргался могучий кадык.
   -- Господин полковник, -- заорал он. -- Евпатрин на связи. Разрешите доложить.
   Из наушников донёсся неразборчивый писк.
   Евпатрин молча швырнул наушники на стол и, откинувшись на спинку дивана, прикрыл усталые веки.
   Я какое-то время искоса на него глядел, потом сказал:
   -- Говорят, Новошахтинск сегодня ночью отдали, а утром -- Шахты и Таганрог.
   Евпатрин открыл сейчас же глаза и впился в меня диким бешеным взглядом.
   -- Прекратить панику, -- процедил он тихим свистящим голосом. -- Я, кажется, никому не давал здесь говорить.
   Я пожал плечами и, отвернувшись, стал глядеть на мерцающие индикаторы передней панели передающего блока. Олег, примостившийся у выхода на стуле, тоже уставился на что-то нейтральное.
   Бой снаружи между тем явно подходил к концу. Разрывы ухали всё реже, ракетные гаубицы, наконец, замолчали, были слышны только отдельные автоматные и пулемётные очереди. Кто-то, истошно вопя, пробежал рядом с кунгом.
   Тут в наушниках опять запищало. Хорунжий сейчас же заорал в микрофон:
   -- Господин полковник?!.. Да! Я, командир четвёртого дивизиона хорунжий Евпатрин... Докладываю, господин полковник... -- Хорунжий звучно прокашлялся. - Сегодня, -- начал он докладывать оперативную обстановку, -- в шесть двадцать один наши позиции были атакованы ракетным залпом, затем тридцатью двумя единицами атомной бронетехники и до пяти сот пехоты противника. Атака отбита. Треть вражеской бронетехники и большая часть пехоты уничтожена. Наши потери: два вертолёта, одна гаубица РГ-12, из строя выведено четырнадцать единиц личного состава дивизиона. Остальные потери уточняются. Жду ваших указаний. -- Евпатрин замолчал и снова заговорил только через несколько секунд. -- Так... Понял... Понял... Но, господин полковник, у нас же боезапаса еще на целых сорок восемь часов непрерывного боя... Так... Понял. Но, господин полковник, у нас... Так, ясно... Ясно, господин полковник... Есть выполнять... Ясно... Так точно, господин полковник... Слушаюсь.
   Евпатрин с силой швырнул наушники на стол и длинно, с чувством выматерился. После чего уже более спокойным голосом сказал:
   -- Твоя правда, Стахов. И впрямь отступаем... Всю технику приказано уничтожить. -- Он на секунду-другую замолчал и снова с чувством витиевато выматерился. -- Да что же это такое?! Они что, совсем там офонарели?!.. Сявки пархатые!.. Ладно... Ладно... Стахов, Барзолевский, слушайте меня сюда. На сборы вам даю не более пяти минут. Брать только самое необходимое. Кунг уничтожить... Задача ясна?
   -- Так точно, -- сказал я.
   -- Выполняйте.
   Ни слова больше не говоря, Евпатрин выскочил за дверь.
  
  

2

   Сборы были недолгими. Брали действительно самое необходимое. Консервы, сухари, фляги -- по две на каждого -- с водой и спиртом, штык-ножи, ракетницу -- одну, электронную карту местности -- тоже одну, именные лазерные пистолеты, оставшиеся у нас ещё со времён службы в Дикой Дивизии, -- два, также два усовершенствованных "калаша" с шестью сотнями пластиковых патронов к ним, по три кассеты с тепловыми и шрапнельными гранатами, трубку мобильной связи (последняя, увы, не работала уже второй месяц, но... вдруг всё-таки наладят), две плащ-палатки на случай непогоды, если придётся ночевать под открытым небом, и прочая-прочая-прочая: зажигалки, спички, соль, фонарики, пакеты для радио- и химдезактивации, кислородные маски -- словом, полный солдатский набор, большей частью всё достаточно компактное, легко помещающееся в вещмешках. Кроме прочего, я сунул туда ещё фотографии отца и жены, о которых не слышал ничего уже больше года.
   -- Ну что, пошли? -- спросил Олег, окидывая последним взглядом обстановку станции.
   -- Пошли, -- согласился я.
   Мы вышли за дверь и огляделись. За те полчаса, что мы провели в кунге, пейзаж вокруг значительно изменился. Туман рассеялся совсем, но зато вместо него над землёй стелился дым, частично закрывая местность. Поле недавнего боя, впрочем, было видно достаточно хорошо. Около десятка вражеских машин, застыв в самых разнообразных позах, дымились там. Большая их часть не смогла приблизиться к нашим позициям менее чем на триста метров. И только один, вздыбивший гусеницы над гигантской воронкой, уставив упрямое орудийное жерло в небо, замер на расстоянии броска гранаты. Кроме того, поле боя густо усеивали трупы вражеских солдат. Было видно, как вдалеке уцелевшие бронеходы и пехота отступают под прикрытие леса.
   Наши потери были гораздо скромнее. Усеянная воронками земля, развороченное прямым попаданием орудие третьего расчёта и десятка полтора солдат, уложенных уже рядком на расстеленные плащ-палатки. Видимо, уверенность, что мы уничтожены ракетным залпом, сыграла с противником злую шутку, превратившись в самоуверенность. Да и обороняться, честно говоря, всегда легче, чем наступать.
   Между тем оставшиеся в живых солдаты спешно сбегались к штабной землянке, где перед входом нетерпеливо расхаживал взад-вперёд хорунжий Евпатрин.
   -- Построение, кажется, -- сказал Олег.
   -- Тогда ты иди, а я покончу с кунгом и тоже подойду.
   Олег не шевельнулся.
   -- Да ну их, -- сказал он. -- И отсюда всё хорошо слыхать.
   Я лишь пожал плечами. Затем отстегнул от кассеты термогранату, сунул её в распахнутую дверь кунга, и мы резво отбежали метров на десять. Сейчас заложенный в гранату термозаряд высвободится, и на несколько секунд в радиусе пяти метров резко повысится температура -- на три с половиной тысячи градусов, если верить инструкции.
   В какой-то момент над и вокруг кунга задрожало беспокойное марево. Казалось, сам воздух там вздумал расплавиться. Краска на металлической обшивке пошла пузырями и вспыхнула. Мгновенно раскалившиеся стены и крыша поплыли. Кунг, теряя очертания, словно бы складывался сам в себя. Чудовищная температура в мгновение ока сплавила в единое бесполезное целое всё то, что секундой ранее было ценнейшей аппаратурой. И всё это в совершенно полной тишине, если не считать лёгкого потрескивания и шипения испарившейся из почвы воды. Вместо почвы там была теперь только чёрная сухая площадка, истоптанная сапогами, неровная, словно бы какой-то недобросовестный работник набросал туда асфальт, но не потрудился его утрамбовать.
   Подразделение между тем построилось перед землянкой. Раздался усиленный мегафоном голос Евпатрина.
   -- Казаки! -- гаркнул хорунжий. -- От имени командования выражаю вам всем искреннюю благодарность за ваш ратный труд, службу Богу и отечеству!
   -- Служим Войску Донскому! -- донёсся нестройный хор голосов.
   -- Молодцы-Орлы! -- крикнул Евпатрин. -- Соколы! Теперь слушайте приказ главнокомандующего. -- Он помолчал, обводя построившихся бойцов долгим взглядом. -- Приказ такой: позиции оставить, тяжёлое вооружение уничтожить.
   Секунду-другую стояла тишина, потом послышался ропот.
   -- Что, что он говорит?!
   -- Как уничтожить?! -- Да не может того быть!
   -- У нас же боекомплект даже на десятую часть не израсходован.
   -- Да мы на своём горбу, если что...
   -- Тут наша земля, куда мы пойдём?!
   -- А-атставить! -- рявкнул, надсаживаясь, Евпатрин. -- Что за разговорчики в строю?! Кто разрешал?! Десятники, подтяните людей!
   Реплики разом смолкли.
   -- Повторяю ещё раз, -- крикнул хорунжий, но уже чуть тише. -- Только что мною получен приказ походного атамана Каледина об отступлении наших войск за Дон. Линия обороны будет теперь там. Вооружение эвакуировать нет никакой возможности, поэтому приказано уничтожить его немедленно, ответственные -- старшие расчётов. -- Евпатрин на секунду замолчал и в полной тишине продолжил: -- У нас осталось только два вертолёта, взять всех мы не сможем, поэтому полетят только раненые и офицерский состав. Остальным рассыпаться двойками на местности и пробираться на сборный пункт. Сборный пункт в семи километрах южнее Багаевки, это за Доном, если кто не знает. Вопросы?
   Вопросов у личного состава не было. Всё казалось ясным и так. Вспыхнувшее было вначале недовольство продолжения не получило. Людьми явно овладело состояние, близкое к безразличию. Многие в дивизионе были родом из этих мест, и все они готовы были стоять здесь насмерть, но... Командование рассудило иначе. Что ж...
   -- Всё, выполняйте, -- сказал Евпатрин хмуро и уже совсем тихо, окинув печальным взглядом осунувшихся людей. -- Шахты сегодня ночью сдали, -- добавил он, помолчав. -- Через час-другой здесь будет глубокий тыл противника, так что если не хотите попасть в окружение, поторопитесь.
   Солдаты молча разошлись.
   -- Пожалуй, нам тут больше делать нечего, -- заметил Олег.
   Я согласился. Преодолеть нам предстояло, по самым скромным подсчётам, около семидесяти километров, причём пешедралом и по территории, большая часть которой в самое ближайшее время и впрямь будет оккупирована врагом. Так что чем раньше мы выйдем, тем лучше.
   Бросив прощальный взгляд на пустеющие позиции, мы по раскисшей грунтовой дороге зашагали прочь.
  
  

3

  
   В половине восьмого мы пересекли трассу Ростов -- Новошахтинск. Трасса была пустая, но это пока. Наверняка в ближайшие часы по ней хлынут войска наступающего противника.
   Минут через сорок показались северо-западные окраины Новочеркасска. Собственно, это были не столько сами окраины, сколько район загородных дачных участков. На покосившейся табличке едва угадывались надпись "Садоводческое товарищество N 27". Стратегических объектов здесь не было и в помине, и потому район избежал бомбардировок.
   Впрочем, населения, напуганного близостью фронта, нигде не было видно. Полускрытые в садах дачные домики были безлюдны. Кругом -- тишина и покой, словно нет и не было никакой войны. Только однажды заяц-русак, вспугнутый нашим появлением, нарушил идиллию бездвижья, задав вдоль улицы стрекача.
   Мы здесь задержались минут на десять, чтобы передохнуть, а заодно пополнить продовольственные запасы фруктами -- яблоками, грушами, виноградом.
   -- Как пойдём? -- спросил я Олега, озираясь по сторонам. -- Через Яновку или через Красюковку?
   Олег на мгновение задумался.
   -- Через Яновку вроде бы короче, но уж больно там местность открытая.
   -- Пожалуй, ты прав. Если попадём под вертолёт, спрятаться будет негде... У Красюковки местность более лесистая.
   Забирая влево, мы пересекли дачный район, миновали карьер, где ржавели останки гражданской техники, и по поросшему шиповником косогору стали спускаться вниз. Кусты шиповника были густо усыпаны яркими плодами, но, видимо, своих сборщиков в этом году они уже вряд ли дождутся.
   Спускаясь, мы невольно залюбовались расстилающимся внизу пейзажем. Слева были утопающие в зелени дома станицы Красюковской, справа -- Агролес, за которым, петляя, убегала в черту города река Грушевка, окраинные кварталы частного сектора были уже совсем рядом. Ещё правее, километрах в двенадцати, горбатился подёрнутый синей дымкой бугор, склоны которого покрывали дома -- там располагался Первомайский район. Силуэта собора над ним видно не было. Его разрушило в результате прямого попадания вакуумной бомбы ещё в первые дни войны. Впрочем, других крупных зданий в городе также не осталось.
   Ещё дальше прямо по курсу, до самого горизонта, тянулись поля, отделённые друг от друга узкими лесопосадками.
   Солнце между тем поднималось всё выше, и спины начало припекать. На небе не было ни облачка, и день обещал быть жарким.
   Наконец мы ступили в сумрачную прохладу Агролеса. Места тут были очень благодатные: родники, клёны, дубы, мощные, в три охвата, тополя. Когда-то, ещё до октябрьского переворота, здесь строили дворянские усадьбы, а при советской власти надолго разместился пионерский лагерь "Звёздочка Ильича". После перестройки лагерь пришёл было в запустение, но очень скоро тут объявились бойскауты, восстановившие часть лагеря, и предприимчивые дельцы из шоу-бизнеса, превратившие другую часть в крохотное подобие Лас-Вегаса. Сейчас, впрочем, и в той и в другой частях лагеря было пусто -- для бойскаутов каникулы с началом учебного года закончились, а напуганные войной дельцы давно убрались подальше на юг.
   Нам с Олегом в этой местности был знаком чуть ли не каждый кустик. Мы оба были из Новочеркасска и ещё в детстве облазили здесь все закоулки. В какой-то момент у меня защемило в сердце. Подумать только, ещё час-другой, и какой-нибудь жадный москаль будет распоряжаться здесь, как в собственном огороде. Проклятье! Нет, лучше об этом не думать. Что толку растрачиваться в эмоциях, если сделать всё равно ничего нельзя. Ладно, ещё вернёмся, дайте только срок.
   Агролес вскоре остался позади. Мы перешли по мосту Грушевку и вошли, наконец, в город. Кажется, это была улица "Громовой", а может и не улица, а переулок, очень уж она была маленькая. Многоквартирных домов здесь не было, только частные, с огородами и садами. За одним из заборов копался в земле какой-то старик. Мы подошли.
   -- Эй, отец, -- крикнул Олег. -- Бог тебе в помощь.
   Старик разогнулся и, подслеповато щурясь, принялся нас разглядывать.
   -- Спасибо! -- сказал он наконец. -- Вы кто ж такие будете?
   -- Да свои мы, -- ответил Олег.
   -- Свои?! -- сказал старик как бы задумчиво. -- Это как же вас понимать?
   -- Да казаки мы. Ты лучше скажи, кто в городе сейчас?
   Старик помолчал, двигая мохнатыми бровями, потом сказал:
   -- А что, мил человек, разве есть свои и чужие?
   Вопрос Олега он, казалось, напрочь игнорировал. Он бросил на землю тяпку, которой до этого работал, и вплотную подошёл к забору. Лицо и руки у него были покрыты старческими веснушками, выцветшие водянистые глаза глядели с каким-то... осуждением, что ли.
   -- Вот вы мне скажите, -- заговорил он сварливо. -- Откуда и с чего это всё началось? Ведь жили же, ни о чём таком не думали. Я сам в девяносто первом Белый Дом оборонял. Да разве мы могли тогда представить, что к такому придём? Это ж надо, брат на брата пошёл.
   -- Ну, дед, ты бы ещё семнадцатый вспомнил. Это ж когда было, Белый Дом-то!
   -- Вы лучше скажите, кто в городе сейчас? -- повторил я вопрос Олега.
   Старик упрямо поджал губы и окинул нас полным неприязни взглядом. Похоже, о понимании между нами не могло быть и речи.
   -- Люди! -- крикнул он вдруг. -- Люди в городе, понятно?
   Он вдруг махнул с раздражением рукой и, ссутулившись, побрёл прочь.
   -- Отмороженный какой-то, -- пробормотал Олег.
   -- Ай? -- не расслышал старик.
   Он остановился и снова поглядел на нас.
   -- Всё в порядке, отец, -- сказал Олег миролюбиво. -- Всё образуется. И на нашей улице будет праздник.
   Старик ничего не сказал, повернулся и ушёл в дом, закрыв за собой дверь.
   -- Точно отмороженный, -- проговорил Олег. -- Поганого москаля братом называет. Тьфу!
   Мы огляделись. Улица и дворы, насколько хватало глаз, были пусты. Вполне возможно, что, кроме этого старика, здесь уже никого не осталось.
   Метров через сто мы свернули на Клещёва. По правую сторону по-прежнему тянулись частные дома, по левую же возвышались огромные кучи мусора -- всё, что осталось от жилых панельных девятиэтажек.
   Чем дальше мы углублялись в город, тем больше в нём было разрушений. Людей же почти не было видно. Если кто и попадался, то, как правило, это были либо старики, не пожелавшие расставаться с родными местами, либо беспризорные дети, оставшиеся после бомбёжек без жилья и родителей. Последние, сбиваясь в ватаги, промышляли, похоже, грабежами. К нам, впрочем, приблизиться никто не осмелился.
   Большая часть населения, наслышанная о зверствах москалей, судя по всему, эвакуировалась.
   Мы миновали Клещёва и свернули налево, на улицу Везирова, к железнодорожному полотну. Но пересекать его не стали, а повернули направо и вскоре вышли на площадь, где с одной стороны громоздились закопчённые руины -- остатки огромного административного корпуса электровозостроительного завода, а с другой имелся подземный переход, чудом сохранившийся. У перехода, выставив напоказ покрытую язвами ногу, сидела нищенка с пластмассовой миской для подаяния. Олег, проходя мимо, бросил ей несколько яблок.
   За железной дорогой начинался парк. На всём его зримом пространстве царило запустение: поваленные взрывами деревья, ободранные кусты, усеянная самым разнообразным мусором земля. Какой-то человек -- не то пьяный, не то мертвец -- лежал рядом со скамейкой. Когда мы проходили мимо, он поднял на секунду грязное щетинистое лицо, уставился на нас мутными глазами, но тут же рухнул опять. Олег попробовал было привести его в чувство, но всё, чего он от него добился, так это невнятное бормотание и вялые отпихивающие движения руками.
   Когда мы вышли из парка, у меня снова защемило в сердце. Дело в том, что маршрут этот мы выбрали не случайно. Прямо по курсу должен был быть дом, в котором ещё до войны я жил с отцом и женой. Увы -- никакого дома там не было и в помине, там была теперь только огромная зияющая воронка и кучи неопределённого мусора вокруг -- всё, что осталось от шестиподъездного пятиэтажника. Морально к чему-то подобному я был подготовлен. Ведь уже больше года от родных не было никаких вестей. И всё-таки...
   -- Может, они успели эвакуироваться, -- предположил Олег.
   Я промолчал. Какой там хрен -- эвакуироваться! Но даже если и так, то адрес-то у них мой армейский всё равно должен был остаться. Что ж они тогда за всё это время не написали ни разу?
   Находиться рядом с руинами было свыше моих сил. Мы двинулись дальше. К счастью, Олегу, в отличие от меня, свой дом посещать было не нужно. В противном случае, пришлось бы делать порядочный крюк. Олег не был женат, а его родители ещё в самом начале войны уехали к родственникам в Кисловодск, так что родных у него в городе не осталось.
  
  

4

  
   Ещё час ушёл на то, чтобы выйти на юго-восточную окраину города. Когда-то здесь был промышленный район: заводы, комбинаты, фабрики. Сейчас от них практически ничего не осталось. Кое-где, правда, имелись жилые микрорайоны поселкового типа, тоже большей частью разрушенные.
   Мы нигде особо не задерживались.
   Оставив в стороне Хотунок, Новосёловку и Новый Городок, мы выбрались на узкую шоссейную дорогу, ведущую на Донской. Рядом параллельным курсом шла железнодорожная насыпь. Это была одноколейная железка в крайне запущенном состоянии, поросшая бурьяном, частично разрушенная, но не по причине войны, а, скорее, из-за того, что уже много лет как вышла из эксплуатации. Рядом с посёлком Донской располагалась Новочеркасская ГРЭС, лет сто назад она была одной из самых крупных в Европе. Тогда же эта ГРЭС работала на угле, и топливо к ней подвозили эшелонами по железке. Позднее ГРЭС перешла на газ, был проложен трубопровод, и надобность в железке отпала. Со временем она и пришла в запустение.
   Здесь, за Новочеркасском, мы впервые увидели беженцев. Большей частью это были нагруженные скарбом одиночки, с тачками или без. Некоторые ехали на велосипедах. Однажды нас обогнали две подводы, крытые брезентом. Что там находилось под брезентом, догадаться было нетрудно, тоже какие-нибудь пожитки. То, что лошадьми правили бабы, не удивляло -- всё мужское население в возрасте от 15 до 60 лет давно было мобилизовано. На подводах сидели ребятишки один другого меньше, таращившие на нас глаза. Судя по всему, это были либо приютские, либо кривянские -- только эта станица находилась неподалёку. Что же касается городских, то вряд ли у них могли быть телеги с лошадьми.
   Раза четыре нас обгоняли автомобили, тоже гружёные под завязку. Это меня удивило. Никогда бы не подумал, что у гражданских мог ещё оставаться бензин. Казалось, уж давно всё топливо было конфисковано на нужды армии. Может, это какое-нибудь начальство?
   На наши знаки остановиться ни один из водителей не отреагировал. Хотелось верить, что не по причине всеобщего недоверия в это неспокойное время, а из-за тривиальной нехватки места.
   Солнце между тем поднималось всё выше и выше. День действительно становился жарким. Быстро испаряющаяся влага увеличивала духоту. Казалось, будто снова вернулись душные июльские дни. Даже для таких тренированных бойцов, как мы с Олегом, это становилось обременительным. Да и вещмешки за последнее время что-то очень уж потяжелели. Всё-таки преодолели мы уже километров 25, если не больше. До предельного порога усталости, впрочем, было ещё достаточно далеко.
   Когда около полудня миновали поворот на Кадамовку, со стороны Ростова послышалась слабая канонада. Похоже, бой там ещё продолжался. Здесь же стояла тишина и каких-либо признаков наступления противника видно не было. И это после пяти часов, как были оставлены позиции. Это радовало и пугало одновременно. Вполне возможно, что для наступления враг избрал другое направление. Вот только какое? Из хороших дорог в этом районе была только шоссейка, по которой мы сейчас шли. Все остальные были грунтовками, находившимися по причине осенней распутицы в неважном состоянии. Впрочем, для пехоты в неважном, а для бронетехники что шоссе, что раскисшая грунтовка -- разница небольшая. Так что ожидать от врага можно было чего угодно. Ведь представить, что может скрываться под черепушкой изворотливого москаля, вряд ли возможно. Я не удивлюсь, если обнаружится, что враг уже впереди и путь к своим отрезан.
   Впрочем, повторяю, это предположение пока что не подтверждалось. Однажды, правда, высоко в небе в сторону Дона пролетела эскадрилья вражеских бомбардировщиков, но это ни о чём не говорило. В последнее время они теперь каждый день над нами летают. Бывает, по нескольку раз. Испугать они нас не могли, даже если бы и заметили с такого расстояния. Вряд ли такая дичь, как мы, их привлекла бы. У них есть объекты поинтереснее. Так что мы спокойно продолжили путь, не обращая на них внимания.
   Около трёх часов пополудни мы миновали Донской и сразу же за ним, перед Заплавами, устроили в посадке привал. Усталость давала о себе знать уже во весь голос. Больше всего ныли ноги и спина, поэтому мы рухнули сначала на траву, полежали минут двадцать и только после этого принялись за еду. Сухари и мясные консервы подкрепили наши силы, а несколько глотков неразбавленного спирта вернули утраченную бодрость. Можно было продолжать путь.
  
  

5

   И всё же чутьё меня не подвело. Уже в сумерках мы столкнулись-таки с врагом. Это случилось уже после того, как Заплавы и Биссергеневка остались позади. Мы только-только преодолели оба канала -- и тёплый, и холодный -- и тут послышался гул. Слева, прячась в тени Биссергеневского холма, в сторону Дона низко пролетело с полдюжины вертолётов и -- подумать только -- два военных гравилёта. Последние машины, по слухам, были на вооружении только у японцев и Северо-Европейского Союза. Теперь, оказывается, и у москалей появилось что-то подобное. Похоже, слухи, будто москали заключили с японцами союз, подтверждаются. Впрочем, раздумывать на такие отвлечённые темы времени у нас не было.
   Машины летели мимо, имея какую-то свою цель, но если вдруг пилоты нас заметят... В общем, это не стратосферные бомбардировщики, слегка изменить курс им ничего не стоит.
   К счастью, по обе стороны дороги местность была лесистая.
   Мы нырнули под защиту деревьев и затаились, как мыши. Вскоре машины исчезли из виду.
   -- Переправу, должно быть, полетели бомбить, -- предположил Олег.
   Словно в подтверждение его слов, через несколько минут донеслись звуки разрывов и автоматных очередей. Похоже, у переправы действительно завязался бой.
   Нам оставалось преодолеть ещё километров пять, а там и Дон. Пока я раздумывал, какой маршрут нам сейчас лучше выбрать (идти прежней дорогой было опасно), Олег с настороженным видом озирался по сторонам, потом прижал к губам палец, и мы оба рухнули на землю, вглядываясь в окружающие заросли.
   Томительно потекли секунды.
   И тут из зарослей появился человек. Было уже достаточно темно, но всё же я сумел разглядеть обмундирование незнакомца -- характерные москальские галифе, короткий бушлат и узкая, с длинным козырьком фуражка. В руках он держал автомат, причём в боевой позиции. Он сделал шаг, и следом за ним из зарослей появился ещё один солдат, потом ещё и ещё... Всего восемь. Похоже, это был десант противника, на который мы по своей безалаберности чуть не натолкнулись. Неизвестно, сколько их тут еще. Может, всего одна группа, а может, и нет. В любом случае, связываться с ними не стоит.
   Двигаясь лёгким кошачьим шагом, десантники без единого звука прошли мимо нас, всего в нескольких шагах. Каждое их движение было собранным и расчётливым. И только последний вёл себя очень уж свободно, будто и не на чужой территории находился, а где-нибудь у себя на Арбате, размахивал руками и вертел во все стороны головой. Автомат болтался у него на шее из стороны в сторону, как никчемная палка. Эта его развязность меня обозлила. Падла пархатая! -- подумал я, скрипнув зубами. Уж чего я действительно терпеть не могу, так это того когда ведут себя подобным бесцеремонным образом, причем не имея на то ну совершенно никаких оснований. Да ещё и на моей к тому же земле.
   Когда цепочка фигур готова была скрыться между деревьями, я навёл на последнюю лучемёт и осторожно надавил на спусковой крючок. Одинокая искра пронзила сгущающуюся темноту -- наглец, взмахнув руками, без единого звука повалился на землю. Остальные, кажется, ничего не заметили, продолжая движение. Вскоре они скрылись из виду. Олег неодобрительно покачал головой.
   -- Не мог удержаться, -- признался я виновато.
   Честно говоря, я и сам уже пожалел о содеянном. Рано или поздно убитого хватятся, и десантники вернутся. Лучше убираться отсюда подобру-поздорову. Пока ещё есть такая возможность.
   Но сначала я решил обыскать убитого.
   Он лежал, раскинув руки, на влажной листве, одна нога у него была неловко подвёрнута, а синие широко раскрытые глаза словно бы с недоумением смотрели вверх. Вряд ли ему было больше семнадцати.
   -- Совсем ещё пацан, -- заметил как бы с сожалением Олег.
   Я с удивлением посмотрел на него. Вообще-то из нас двоих большей сентиментальностью отличался всегда я. Олег же принадлежал к породе тех жёстких людей, которые при выборе решений никогда не колеблются, а после ни о чём не жалеют. И вот...
   -- Интересно, как его звали? -- продолжал Олег как бы в задумчивости.
   И тут грудь у меня совершенно неожиданно пронзила острая мучительная боль. Но не физическая, а как бы... эмоциональная, что ли... Я вдруг в одно мгновение осознал всю чудовищную нелепость ситуации, в которой мы сейчас находились. Зачем?! Зачем это губительное оружие в моих руках? Зачем эти покалеченные до отвращения деревья? Зачем, наконец, этот убитый мною парень, к которому, по большому счёту, я не испытывал ни малейшей ненависти?
   -- Проклятье! -- пробормотал я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. -- Да что же это такое? Что происходит с нами?!.. Он... Он же сам виноват... Никто его сюда не звал.
   Звуки собственного голоса приободрили меня. Я успокоился, потом наклонился, чтобы обыскать карманы убитого, и тут сильнейший удар в плечо свалил меня на землю. Я кубарем откатился в кусты, вскочил было, но тут же упал опять, сообразив, наконец, в чём, собственно, дело. Дерево, возле которого я только что стоял, пылало, и если бы не Олег, сваливший меня ударом, вместо дерева пылал бы сейчас я. Самого Олега нигде не было видно, но я был уверен, что с ним всё в порядке.
   Кто именно нас атаковал -- хватившиеся товарища десантники или другая какая группа -- было сейчас неважно. Недавний сентиментальный порыв исчез, уступив место боевому азарту.
   Сердце у меня бешено колотилось, в висках стучало, лицо пылало нестерпимым жаром, словно его засунули в духовку, -- то ли от горевшего поблизости дерева, то ли от впрыснувшегося в кровь адреналина.
   Нападавших не было видно. Удушливый дым по причине безветрия стлался над самой землёй. Задыхаясь, я со всей возможной скоростью пополз задом в кусты. И как раз вовремя. На том месте, где я только что находился, вспух ещё один огненный цветок. В этот раз я оказался внимательнее и место, из которого вели стрельбу, сразу засёк. Послав туда четыре точечных заряда, я откатился в сторону. До меня донёсся слабый вскрик. Вроде попал.
   Не дожидаясь, когда противник опять откроет пальбу, я снова пополз, стараясь по дуге охватить зону, где, предположительно, противник находился.
   Темень уже сгустилась порядочная, но мне очень помог прибор ночного видения, о котором я вовремя вспомнил. Один за другим я снял троих. Ещё минут двадцать я терпеливо обшаривал окрестности, но никого больше не обнаружил. Олега тоже не было видно. Я уже начал было беспокоиться, не случилось ли с ним чего, как он, наконец, объявился, вынырнув из темноты, неожиданно и бесшумно, как и требовалось в боевой обстановке. Он сообщил, что выследил ещё троих и всех уничтожил. Похоже, группа эта была единственная, так что можно было не опасаться, что на нас опять нападут. Впрочем, даже если и так, всё равно убираться отсюда нужно как можно скорее -- обстановка в любой момент могла измениться. Ведь земля эта с сегодняшнего утра была, в лучшем случае, ничейной, в худшем -- глубоким тылом противника.
   Нам предстояло преодолеть ещё около пяти километров. Три из них, если верить карте, по открытой местности, а два -- через полосу прибрежного леса.
  
  

6

   Было уже совсем темно, когда мы достигли леса. Лес был густой, заросли ежевики и шиповника казались непролазными, и мы, положившись на удачу, вернулись на дорогу. Там нам повстречался казачий разъезд.
   Сначала, постепенно нарастая, из темноты накатился конский топот, потом возникли неопределённые силуэты. Всего не то пять, не то шесть.
   Один из казаков курил. При каждой затяжке красноватый свет выхватывал из темноты его длинное усатое лицо, свисающий на лоб чуб, серебряное шитье на воротнике гимнастерки. От сигареты на землю падали длинные красные искры. Тянуло конским потом, невидимые лошади всхрапывали.
   -- Кто такие? -- грозно осведомились из темноты.
   -- А вы кто такие? -- вопросом ответил я, кладя ладонь на рукоять "калаша".
   Олег как бы невзначай отошёл на несколько шагов в сторону.
   -- Мы-то знаем, кто мы, а вот вы кто?
   Тут один из казаков включил фонарь, и яркий луч света ударил мне прямо в лицо.
   -- Кажется, свои, -- сказал казак неуверенно.
   -- Конечно, свои, -- отозвался я сейчас же, закрываясь от фонаря. -- Чужие разве так свободно будут ходить? Чужие больше по закоулкам крадутся.
   -- А может, вы переодетые.
   -- А может, вы тоже.
   Секунды на три-четыре возникла неопределенная пауза.
   -- Слышь, Богдан, а давай этих субчиков на заставу сведём. Там разберутся, что они за фигуры, -- предложил кто-то.
   Казак с сигаретой промычал что-то невнятное.
   -- Если застава рядом с переправой, то мы согласны. Нам бы на ту сторону перебраться.
   -- Можно и на заставу, -- сказал Богдан, подумав. -- Откуда путь держите, казачки?
   -- С фронта, -- сказал я. -- Из-за Новочеркасска. Сегодня утром получили приказ об отступлении.
   Богдан с чувством выругался. Период взаимного недоверия подходил, похоже, к концу.
   -- А документы у вас есть? -- спросил всё же кто-то.
   -- Конечно.
   Я полез было в карман, но Богдан меня остановил.
   -- Ладно-ладно, -- сказал он. -- Говор у вас не москальский. Сразу видно, что вы из тутошних мест. -- Он вдруг наклонился вперёд и протянул руку. -- Сотник Богдан Еськов.
   -- Борис Стахов, -- представился я, пожимая протянутую руку. -- А это мой напарник... Барзолевский Олег.
   -- Барзолевский!? -- удивился Богдан. -- Поляк, что ли?
   -- Да не, жид, -- возразил кто-то хриплым голосом.
   -- Польский жид, -- добавили ещё.
   Казаки дружно заржали. Мы с Олегом вежливо к ним присоединились. А что? Слово - не вещмешок, на горбу не повиснет. Тем более что смех был совсем не обидный. Похоже, настороженность между нами исчезла окончательно. Фонарик наконец потушили.
   -- А если и поляк, то что с того? У нас с поляками мир, -- сказал Богдан, смеясь. -- Значит, говорите, из-за Новочеркасска идёте?
   Он затянулся в последний раз и щелчком отбросил окурок в сторону. Прочертив красную дугу, окурок упал на землю и рассыпался на множество искр.
   -- Теперь, говорят, линия обороны по левому берегу будет, -- сказал я.
   -- Линия обороны, -- проворчал обладатель хриплого голоса. -- Зачем столицу-то отдавать? Да ещё и территорию такую впридачу? Без боя, вот так просто, нате, мол, москали, пользуйтесь! И куда только командование смотрит.
   Мы с Олегом дипломатично промолчали.
   -- Ты, Кондратий, язык-то попридержи, -- посоветовал Богдан. -- Не нашего ума это дело... Как войну вести.
   Обладатель хриплого голоса сконфуженно засопел.
   -- Кстати, под Биссергеневкой мы напоролись на москальский десант, -- очень вовремя сообщил тут Олег.
   -- Да ну! -- удивился Богдан. -- Так близко. Надо будет облаву устроить.
   -- Уже не нужно, -- сказал я. -- Их всего восемь было. Разведка, должно быть.
   -- Так вы их того?.. То-то я смотрю, там полыхает что-то.
   -- Этих мы убрали, но тут могут быть ещё. Так что вы поосторожнее.
   -- Да ладно, -- сказал Богдан беззаботно. -- На то у нас и служба такая, чтобы рисковать.
   Кто-то из казаков недоверчиво произнёс:
   -- Говорите, вдвоём восьмерых уложили? А по знакам отличия вы вроде связисты.
   -- А мы раньше в Дикой Дивизии служили, -- пояснил я.
   -- Ого! -- сказал Богдан с уважением.
   -- Почти год. Потом... -- Я замолчал.
   -- Что потом? -- не выдержал Кондратий.
   -- Потом нас за самоволку -- в штрафную роту и на передовую. А через полгода -- радистами в артдивизион.
   -- Вам ещё повезло, -- сказал Богдан, помолчав. -- За самоволку в военное время могли бы и к стенке поставить.
   -- Да уж, -- пробормотал я.
   Не прекращая разговора, мы двигались по дороге уже минуты три-четыре. Лес и с той и с другой стороны подступал к самой обочине, нависая над нами тёмной враждебной громадиной. Казаки, впрочем, ведя разговор, не забывали и о службе. То и дело кто-нибудь из них, вырываясь вперёд, гарцевал там, обшаривая на случай засады местность теплоискателем.
   -- У меня вот брат тоже в штрафную роту попал, -- пожаловался Кондратий.
   Богдан хохотнул.
   -- Так он же по пьяному делу.
   -- Неважно -- по какому. Штрафная рота -- она для всех одинаковая.
   -- Говорят, страшнее голодного москаля, -- заметил чей-то молодой голос.
   -- Ну, это ты загнул, -- возразил Олег. -- Страшнее голодного москаля может быть только голодная баба.
   Казаки снова заржали.
   -- Голодная баба! -- давился смехом обладатель молодого голоса.
   Впереди возникло какое-то свободное пространство. Кажется, перекрёсток.
   Богдан осадил лошадь и сказал:
   -- Ну ладно, господа хорошие, вам прямо, а мы тут ещё чуток погарцуем.
   -- Спасибо за компанию, -- поблагодарил я.
   -- Да чего там... В общем, прямо держите, никуда не сворачивайте. Так в переправу и упрётесь.
   -- Спасибо. До свидания.
   -- Бог вам в помощь. Может, ещё свидимся.
   Казаки повернули налево и скрылись в темноте. Ещё какое-то время был слышен удаляющийся конский топот, потом и он стих.
  
  

7

   С каждым пройденным шагом всё яснее чувствовалось -- впереди большая река. Влажность в воздухе нарастала, концентрация комаров -- тоже. Хорошо, хоть аэрозольный репеллент у нас оказался. А то загрызли бы насмерть. Над нами, не решаясь атаковать, висела громадная зудящая туча.
   Впереди негромко заржала лошадь.
   Вскоре заросли по обе стороны дороги отступили. Прямо по курсу угадывалось свободное пространство, а на нём -- явно какое-то неопределённое движение. Казалось, будто некое огромное существо укладывалось там на ночлег, ворочаясь, но все никак не могло уложиться. Слышались негромкие голоса, кашель, какой-то, наподобие тележного, скрип.
   Откуда-то сбоку донёсся настороженный окрик:
   -- Стой! Кто идёт?
   -- Да свои, свои, -- отозвался я.
   -- Стойте, где стоите.
   -- Хорошо, хорошо.
   Мы остановились.
   Из-за кустов вышли двое. Один направил на нас автомат. В руке другого вспыхнул фонарь, осветивший нас. Он приблизился.
   -- Документы!
   Мы с Олегом молча протянули ему наши удостоверения.
   -- Мы только-только с передовой, -- пояснил я. -- Идём за Багаевку, на сборный пункт.
   Похоже, часовые были ребята серьёзные. Даже после того, как они скрупулёзно сверили фотографии с оригиналами, было произнесено одно только слово:
   -- Проходите!
   Хотя, с другой стороны... Служба есть служба. Чего уж тут придираться? Если бы все так, профессионально, может и не было бы в армии такого бардака, как сейчас.
   Мы молча прошли. То, что показалось нам поначалу огромным укладывающимся на ночлег существом, оказалось колонной из разнообразного транспорта: автомобилей, телег, военных бэтээров и танков, дожидавшихся своей очереди на переправу. То там, то здесь стояли кучками люди, курили в кулак самосад, переговаривались тихими голосами. Большей частью это были либо гражданские: старики, женщины, дети, либо военные. Комаров же здесь было не счесть. То и дело слышались хлопки и раздражённые возгласы.
   Кроме редких багровых отсветов, порождаемых затяжками любителей табака, других огней не было - присутствующие явно остерегались воздушных налетов. Стоявшее здесь нервное напряжение ощущалось чуть ли не физически.
   Колонна растянулась метров на четыреста, если не больше. Впервые за сегодняшний день я не пожалел, что у нас нет какого-либо транспорта. Попасть на паром налегке было проще и гораздо быстрее.
   Нигде не задерживаясь, мы прошли прямо к реке.
   Увы, не успели мы самую малость -- паром только-только отчалил. Чёрный угловатый силуэт почти беззвучно уплывал в темноту. Лишь слабый скрип канатов доносился оттуда.
   На причале молча стояли люди. Лёгкая волна тихонько плескалась о берег. Было свежо и совсем не душно.
   С другой стороны к нам пробегала серебристая лунная дорожка. В какой-то момент там возникло что-то тёмное, продолговатое. Кажется, лодка. Оттуда донёсся приглушенный женский смех, а потом чистый мужской баритон совершенно неожиданно запел:
   "По До-ону гуляет,
   по До-ону гуляет,
   по До-ону гуляет казак молодой..."
   На певца с берега тотчас зашикали. Какой-то мужик сиплым простуженным голосом крикнул:
   -- А ну, тихо там! Москали услышат!
   В лодке засмеялись.
   -- А барал я твоих москалей, -- ответил озорник и запел громче прежнего.
   -- Вот чумовой!
   Обладатель сиплого голоса в сердцах сплюнул.
   -- Да это же Гришка, Игната Савельева сын, -- сказали ему из толпы. -- Он всегда такой... заводной. Ничего не боится. На разведку, говорят, с одним ножом ходит.
   Говорили с явным восхищением.
   Что же до меня, то я этого восхищения не разделял совершенно. Кто такой этот Гришка, Игната Савельева сын, я, конечно, не знал, знать не хотел и уж в разведку бы с ним не пошёл -- это точно. Терпеть не могу, когда ведут себя подобным безответственным образом. К чему эта поза, рисовка? "...барал я твоих москалей". Да ты хоть в одном мало-мальски опасном бою поучаствовал? Вряд ли, раз еще жив. И все потому, что петухи, вроде этого Гришки, гибнут, как правило, раньше других. Да ещё и массу ни в чём не повинных людей вместе с собой на тот свет уволакивают... Ладно, проехали.
   Песня над рекой наконец смолкла. Из лодки снова послышался приглушенный смех, а потом какие-то непонятные звуки -- не то поцелуев, не то ещё чего.
   А хорошо он всё-таки пел, подумал я вдруг. Красиво. Только место ему не здесь, на войне, а где-нибудь на оперной сцене.
   Разобравшись, что очереди на паром занимать никакой не надо -- как только он причаливает, "безлошадники" валятся на него без всякого порядка, мы с Олегом спустились к реке и, разувшись, уселись на перевёрнутую полупритопленную лодку. Когда мы опустили в прохладную воду гудящие ноги, то чуть не зарычали от удовольствия.
   -- Может, скупнемся, -- предложил я Олегу.
   -- Да можно. Только лучше уж на той стороне, там поспокойнее.
   -- Пожалуй, ты прав. Давай ужинать.
   Мы уже вовсю работали челюстями, когда неподалёку от нас причалила лодка. Какой-то мужчина спрыгнул на песок и помог выбраться даме -- в темноте смутно белело её платье.
   -- Сидор! -- крикнул этот человек зычным голосом, чуть ли не на весь берег. -- Ты где?
   Никто ему не ответил. Дама повисла у него на руке, и они двинулись по берегу в нашу сторону.
   -- Сидор! Твою... -- крикнул мужчина снова.
   По голосу я узнал недавнего солиста. Как его там? -- кажется, Гришка, Игната Савельева сын. Ну-ну.
   В руке у предполагаемого Гришки вспыхнул фонарь. Он освещал всех попадавшихся ему на пути, задавая один и тот же вопрос: "Сидора не видали?"
   Судя по всему, злополучного Сидора не то что не видали, а, скорее, даже и не знали. Голос спрашивавшего становился всё более раздраженным.
   -- Да ну его, Сидора твоего, -- сказала девица капризно. -- Давай лучше ещё покатаемся.
   -- Обязательно. Только не сейчас.
   -- Когда же, Гриша?
   -- Завтра... Или послезавтра... Сидор, т-твою! Ты где?
   Удалой разведчик приблизился, наконец, к нам.
   Ну-ну, подумал я зловеще, попробуй только на меня фонарь свой направить, уж я тебя научу правилам хорошего тона.
   -- Нету тут никакого Сидора, -- сказал Олег.
   Незнакомец всё же навёл на нас фонарь. Я сейчас же навёл на него фонарь тоже -- держал уже наготове.
   За считанные секунды я успел разглядеть бледное с правильными чертами лицо, чёрный с мелкими колечками чуб, не то завитый, не то от природы такой, узкие, аккуратно подстриженные усики. Рядом, прижимаясь к плечу парня, было ещё одно лицо -- какой-то красотки, юное, с капризно поджатыми губками. Потом я увидел есаульские погоны и сейчас же погасил фонарь.
   Незнакомец же продолжал нас разглядывать.
   -- Вот так-так, -- заговорил он наконец. -- Именные лучемёты. Такие, если мне не изменяет память, только у командного состава, контрразведчиков и особых подразделений Дикой Дивизии.
   Неплохо же ты осведомлён, подумал я мельком. А вслух сказал:
   -- Да и у вас, господин есаул, не абы что на ремне болтается.
   Григорий засмеялся. Он выключил фонарь, и стало видно, что китель у него расстёгнут -- на фоне тёмного силуэта выделялась вертикальная полоса белой рубашки.
   Он вынул из кобуры лучемёт и сказал:
   -- Именной, как и у вас.
   -- Значит, -- сказал я, -- если вы не из ставки, что видно по погонам, и не из Дикой Дивизии, что тоже видно по погонам, то...
   Я замолчал.
   -- Из контрразведки, -- закончил он за меня и снова весело засмеялся. При этом лучемётом он эдак небрежно помахивал чуть ли не перед самым моим носом. -- Из этого следует, что ношу я эту штуку по полному праву, чего за вами я пока что не заметил. Ведь именное оружие потому и именное, что подчиняется только владельцу.
   Что ж, верно и это, подумал я. Действительно, именные лучемёты, обретая хозяина, раз и навсегда настраивались на его биополе и служили поэтому только ему. В любых других руках они были бесполезной железкой.
   -- А мы раньше в Дикой Дивизии служили, -- сказал Олег.
   -- Да ну! -- сказал Григорий, Игната Савельева сын, насмешливо. -- А подстрели-ка мне, братец, вон тот камешек.
   Олег начал было снимать с плеча автомат, но контрразведчик его остановил.
   -- Нет, дорогой, ты из того подстрели.
   Олег послушно извлёк лучемёт из кобуры и превратил указанный камень в багрово светящийся глаз. Только треск пошёл да потянуло палёным. Затем он с самым флегматичным видом засунул лучемёт обратно на место. В течение всей этой процедуры оружие контрразведчика как бы невзначай было направлено на Олега.
   Проведённый эксперимент, похоже, есаула разочаровал. Всё же сдаваться он не спешил.
   -- В Дикой Дивизии, стало быть, служили? -- продолжал он допытываться.
   -- Ага, -- ответил Олег.
   -- Из Дикой Дивизии просто так не уходят.
   -- А мы и не уходили, -- сказал я. -- Нас попросили.
   -- Вот как! А поточнее?
   -- Меня в самоволке поймали, -- сказал я, помедлив. -- Поймали и сразу в штрафную роту. А оружие, чтобы не уничтожать, разрешили оставить. Все равно им вряд ли кто мог бы воспользоваться.
   -- Вот, значит, как... А в самоволку почему пошли? Не помню, чтобы в Дикой Дивизии такое бывало.
   Похоже, он и впрямь был о многом осведомлен. Хотя... Про дисциплину в Дикой Дивизии легенды ходят. К тому же он ведь еще и контрразведчик - по роду занятий полагается знать.
   -- Да какое это имеет значение, -- сказал я неохотно. -- Уже больше года прошло.
   -- Отвечайте на вопрос.
   -- Ну... Я переписывался с родными, с женой, с отцом, и всё было нормально, но потом... Потом они писать перестали. А спустя некоторое время я узнал, что дом наш разрушен, тут я и сорвался.
   На несколько секунд повисло молчание.
   -- А до войны кем работали?
   -- Математику в университете преподавал, -- сказал я.
   -- Как-как! -- изумился Григорий. -- Математику?!
   -- Её.
   -- А я начальником цеха, -- сказал Олег. -- На электровозостроительном...
   -- Начальником цеха?! -- изумился Григорий снова. -- Так вы, стало быть, оба из Новочеркасска?
   -- Так точно.
   -- А фамилии ваши как?
   -- Стахов.
   -- Барзолевский.
   -- Стахов, Барзолевский, -- забормотал контрразведчик. -- Кажется, я уже слышал такие фамилии.
   Я промолчал. Не буду же я ему рассказывать, что дело тут не в Новочеркасске, а, скорее, в том памятном бое под Тамбовом. И так уже газеты в своё время про тот бой во всех проекциях расписали. Пусть думает, что мы земляки. Тоже из Новочеркасска, видать.
   -- А вы на какой улице жили?
   -- Я на Комарова, -- сказал я. -- Это на Жилучастке.
   -- А я на Горького, -- сказал Олег. -- Это на Октябрьском.
   -- Ну а я на Баклановском жил, -- сказал Григорий. -- На квартире, когда в университет поступал. А потом в общежитие определили.
   Может, он и впрямь меня в Новочеркасске видел, подумал я. В университете, скажем. Может, даже в числе моих студентов был. Я попробовал было приглядеться к нему повнимательнее, но очень уж было темно. Впрочем, голос его уже не казался мне таким незнакомым.
   Настороженность, кажется, его уже покинула. Лучемет из руки перекочевал обратно в кобуру.
   -- А меня Григорий Савельев зовут, -- представился он наконец и совсем по-мальчишески добавил: -- Может быть, слышали что-нибудь.
   -- Конечно, -- соврал я.
   Впрочем, не так уж и много я погрешил против истины. Ведь полчаса назад я действительно слышал о нём восторженные возгласы какого-то зеваки. Мы помолчали.
   -- А куда направляетесь?
   -- За Багаевку, на сборный пункт. Сегодня утром наше подразделение прекратило существование, так что будем ждать нового назначения.
   -- Знаете что, -- сказал он после секундного раздумья. -- Я вас к себе возьму, в Особый Отдел.
   -- В Особый Отдел?
   -- Ну да. У нас знаете какие там казаки? Головы, как у Архимеда. С университетским образованием почти все. Я вот, правда, не успел, зато у Мишки Кондратьева целых два. Юридическое и что-то там по филологии.
   -- Но нас на сборном пункте будут ждать, -- попробовал я возразить. -- Ещё за дезертиров сочтут.
   -- Ерунда, -- отмахнулся Григорий. -- Я всё улажу. Вы, главное, соглашайтесь.
   -- М-да. -- Я посмотрел на Олега. -- Что скажешь, браток?
   -- Честно говоря, -- сказал тот, -- от постоянного сидения в кунге у меня уже вся задница в мозолях.
   -- Ясно, -- пробормотал я.
   -- В принципе, -- сказал тут Григорий нетерпеливо, -- как старший по званию, я мог бы мобилизовать вас и без вашего согласия, но предпочитаю иметь дело с добровольцами.
   -- Да ладно, мы согласны.
   -- Вот это по-казачьи! -- обрадовался есаул. -- Идём, на ту сторону будем переправляться. В Багаевке у меня дом, там переночуем, а уже завтра займёмся бумажками.
   -- Гришенька, но мы же хотели ещё покататься, -- заканючила тут молчавшая в течение всего разговора девица.
   -- Что-то я такого не помню, -- сказал Григорий. -- Ты, Сонька, лучше домой ступай... Завтра встретимся. Или послезавтра.
   -- Ну Гриша...
   -- Всё, домой.
   Григорий мягко, но решительно отстранил девицу в сторону, потом звонко шлёпнул её по выдающемуся месту, и красотка, обиженно фыркнув, упорхнула во тьму.
   -- Сидор! -- крикнул Савельев во весь голос, озираясь по сторонам. -- И где только его носит?!.. Сидор, т-твою... Ладно, не маленький уже, -- проворчал он. -- Сам доберётся. Идёмте.
   -- Так паром ещё не подошёл, -- сказал я.
   -- К чёрту паром. У меня тут лодка имеется.
   Мы подошли к лодке. Лёгкая волна, плескаясь у берега, тихонько покачивала её. Ни на этой, ни на той стороне огней не было видно. Почти невидимая в темноте река неторопливо несла свои воды -- как и год, как и десять, как и тысячу лет назад.
   -- Ах ты, Тихий Дон мой, -- сказал вдруг Григорий неожиданно ласковым голосом. -- Батько! Силища несокрушимая! -- Он замолчал секунды на две и вдруг что было силы крикнул: -- Э-ге-гей!
   На пристани опять зашушукались, но стращать москалями в этот раз не стали.
   -- Ах, братья, -- сказал есаул тихо. -- Да много ли казаку надо: конь, шашка да подруга-жена.
   -- Да Божья помощь ещё, -- добавил я.
   -- Да Божья помощь, -- согласился Григорий.
   Мы помолчали.
   -- А скажите, господин есаул, -- спросил я его тут, -- это правда, что вы с одним ножом в разведку ходите?
   -- Что за ерунда, -- удивился Григорий. -- Кто вам такого наплёл?
   -- Да так, -- смутился я. -- В народе говорят.
   -- Чушь это. Я пустого озорства терпеть не могу, сразу об этом предупреждаю. У меня в Отделе пока ещё ни один казак не погиб. И всё потому, что трезвый расчёт поперёд дурных помыслов всегда идёт.
   Такой ответ, признаться, меня удивил. Он явно противоречил уже сложившемуся образу лихого рубаки. Впрочем, удивление это было приятным. Я ошибался и теперь с радостью это констатировал. И всё потому, что Григорий этот, Игната Савельева сын, явно и решительно начинал мне нравиться.
   Мы погрузились в лодку.
   Как прошла переправа и как мы добрались до дома Григория, я почти не запомнил. В голове у меня гудело, всё тело ныло и стенало, и я едва не валился с ног от усталости.
   Помню только, что когда увидел перед собой кровать, то сейчас же на неё рухнул и мгновенно заснул.
  
  

8

  
   Сначала передо мной возникла вереница синих, на белом фоне, кругов. Они появлялись из ниоткуда и исчезали в никуда, проплывая с равномерной последовательностью. Потом их движение замедлилось, они стали как бы накатываться друг на друга, постепенно сливаясь в единое целое, и вскоре передо мной остался всего один только круг, и был он теперь не синий, как вначале, а жёлтый, а фон, на котором он находился, из белого превратился в чёрный.
   Почему-то я был уверен, что это настройка.
   Вокруг жёлтого диска были не то точки, не то круги поменьше. Но я на них внимания не обращал, понимая, что главный здесь он -- этот жёлтый, до боли знакомый круг, наполнявший сейчас едва ли не всё моё естество.
   Потом какой-то скорбный невидимый голос начал вещать:
   "Ах, старушка Луна! Ах, птица Небес! Как же тебе досталось! Ведь каждое мало-мальски развитое государство считало чуть ли не своим долгом располагать на тебе свои военные базы, и когда началось всеобщее безумие, первые удары пришлись именно по тебе. Как же обезображен теперь твой некогда девственный лик! Какие чудовищные шрамы покрывают теперь его! Атомный кошмар едва не разорвал тебя на части, и совершенно непонятно, как же тебе удалось уцелеть. Наверное, потому, что я очень хотела жить, а час мой ещё не пробил. И не было Воли, чтобы иероглиф Укора был сотворён..."
   Тут я сообразил, что невидимый голос принадлежит, оказывается, самой Луне, что это сама Луна, оказывается, говорит, что жёлтый диск -- это она и есть, а мелкие точки и круги поменьше -- это звёзды, и что голос её, тихий и печальный, звучит чуть ли не на предельно скорбной ноте, а по её неожиданно затуманившемуся диску бегут прозрачные капли, словно пот или слезы.
   "Ах, Луна, Луна, Луна, -- говорила она. -- Средоточие чувства поэта и подружка влюблённого!
   Ах, Луна, Луна, Луна -- вечная спутница морехода и путешественника!
   Ах, Луна, Луна, Луна -- самородок в россыпи богатств!
   Ах, Луна, Луна, Луна...
   Ах..."
   Тут на меня снова как бы наехало какое-то просветление, и я вдруг сообразил, что говорит всё это, оказывается, даже не Луна, а что говорю всё это я сам. Да-да, говорю, говорю, и так это у меня гладко и красиво получается, что даже самому приятно.
   Но только я это сообразил, как говорить сразу же стало сложнее. Мысли, путаясь и увязая, стали разбегаться, цельный и словно бы литой текст стал рассыпаться на множество осколков, растворяясь во мгле, а мою грудь стала вдруг ни с того ни с сего наполнять какая-то невыразимо мучительная боль, какое-то невыразимо мучительное стра­дание вселенского порядка. Оно едва не пригнуло меня к земле, превращая в прах, но я вовремя вспомнил, что благодаря ему -- страданию то есть -- можно летать. Надо только чуть-чуть, самую малость, увеличить его концентрацию.
   И я увеличил.
   Страдание внутри меня теперь казалось просто невыносимым, но зато мои ноги -- о чудо! -- оторвались вдруг от земли, и я наконец взлетел. Я завис под самым куполом, собираясь с мыслями, хотя они по-прежнему не очень-то мне подчинялись. Это, впрочем, было уже неважно.
   Своих слушателей я тоже пока что не видел, но я знал, что они там, в темноте, и ра­но или поздно я их обязательно увижу, надо только концентрацию страдания увеличить ещё чуть-чуть, ещё самую малость.
   И я увеличил ещё самую малость.
   И слабый свет замерцал у меня из груди, разгоняя тьму, а там внизу... Там, вверху...
   Но тут я проснулся. Моё лицо и подушка были мокрыми. Кажется, я плакал. Мучительная боль слегка поутихла, но не исчезла совсем, оставшись как напоминание о пережитом бреде. Бреде ли?
   Я скосил глаза налево и увидел, что соседняя койка пуста. Олега не было. Призрачный лунный свет, падая через оконце, освещал только смятую простыню и скомканную подушку.
   -- Что же это такое? -- пробормотал я тут. -- Что за наваждение такое?
   Я встал и, спросонья пошатываясь, направился в коридор. Там, в темноте, я нашарил на лавке ковшик и ведро с водой и, зачерпнув, принялся жадно и шумно глотать. В доме стояла тишина. Только непонятно где стрекотал сверчок да ещё откуда-то издалека доносились негромкие звуки гармошки.
   Я вышел на крыльцо.
   Ночь была тёплая, тихая. Усеянное крупными звёздами небо казалось гигантским куполом с просверленными в нём дырочками. Казалось, что за ним -- за куполом то есть -- вечный солнечный день.
   Луна же висела чуть ли не над самой головой. При взгляде на неё мою грудь снова стеснило давешнее мучительное чувство. Я опустил глаза.
   И тут какой-то звук -- не то вздох, не то стон -- раздался невдалеке. Я пригляделся и увидел, что метрах в пяти на тёмной траве что-то белеет. Какой-то человек, раскинув руки, лежал там. И этот человек, и этот стон, который он издал, и эта щемящая тишина вокруг вселили вдруг в меня какую-то неясную тоску.
   -- Олег, это ты? -- спросил я встревоженно.
   Человек не ответил. Секунду-другую он продолжал неподвижно лежать, потом зашевелил­ся, поднимаясь, и двинулся ко мне. Это действительно был Олег. Он подошёл и молча уселся рядом со мной на ступеньку.
   Говорить нам не хотелось совсем.
   Так мы и сидели в полном молчании, разглядывая ночь и не издавая ни звука.
   Потом позади скрипнула дверь, и на крыльцо вышел Григорий. То, что он обнаружил нас сидящими на ступеньках, кажется его не удивило. Впрочем, своих чувств он никак не проявил. Он только молча уселся рядом с нами и принялся неторопливо разминать сигарету.
   -- Не спится что-то, -- сказал он всё же минуты через две.
  
  

9

   С чего же всё началось? Пожалуй, два события надо выделить тут. Ведь именно после них политическая карта мира изменилась так сильно. Первое -- это катаклизм, превративший в 32-м североамериканский континент в россыпь незначительных островов, второе же -- распад России в тот же примерно период. Едва ли не в одночасье от двух великих держав, в течение полутора последних столетий определявших политический климат планеты, остался один только исторический дым. Трудно даже сказать, какое из этих двух событий было более ошеломляющим. Ну, Америка -- это понятно. А вот Россия, та самая Россия, которая в первую четверть века так расцвела -- и политически, и экономически, и духовно, явив остальному миру чуть ли не совершенный образец государственного устройства, близкого к теократии. Когда её могущество казалось таким несокрушимым...
   Увы, с уходом Пророка фигуры столь же значительной, способной сплотить вокруг себя нацию не нашлось. Сепаратистские настроения возобладали.
   На месте некогда могучей державы возникло множество независимых государств, большей частью незначительных.
   Самыми же крупными среди них были -- Великий Туран, раскинувшийся на территории от Уральских гор до, примерно, 105-й долготы, на которой находилось озеро Байкал. (Все земли восточнее поделили между собой Япония и Китай). Затем так называемые Земли Войска Донского, в которые входили весь Северный Кавказ, Нижнее Поволжье, часть средней полосы России вплоть до Курска, Липецка и Тамбова, а также несколько отвоёванных у Казахстана городов -- Уральск, Гурьев, Актюбинск с прилегающими к ним территориями. И, собственно, сама Россия, от которой осталась лишь северо-восточная европейская часть, да и то таявшая не по дням, а по часам. На востоке клацали зубами поддерживаемые Великим Тураном Татарстан и Башкортостан. На севере распоряжался Северо-Европейский Союз, неторопливо и методично отвоёвывавший у России территорию за территорией -- Кольский полуостров, Архангельскую, Санкт-Петербургскую и Новгородскую губернии. С юга наседали донские и запорожские казаки. Словом, к началу сороковых годов от России остался лишь незначительный клочок земли с Москвой во главе и несколькими губерниями вокруг -- Тульской, Рязанской, Калужской и другими, территория, полностью соответствовавшая территории великого Московского княжества времён Ивана III-го, то есть примерно шестисотлетней давности.
   Тогда же в середине века Россия сменила название, став Московией.
   То ли по этой причине, то ли ещё по какой, только во второй половине 21-го века дела у московитов пошли значительно лучше. После нескольких удачно проведённых военных компаний Северо-Европейский союз был отброшен в свои прежние границы. Только Кольский полуостров не удалось пока что отвоевать. Затем к Московии были присоединены Белоруссия и северо-восточная часть Украины -- Черниговская и Сумская области, а на востоке -- Кировская и Пермская губернии с землями до Уральских гор и побережья Северного Ледовитого Океана включительно. После чего алчный московский взгляд обратился на юг, на Земли славного Войска Донского.
   Это о России, ставшей Московией.
   А что же казаки?
   За двадцать независимых лет они тоже не дремали, успев создать мощное, с очень боеспособной армией государство. Постоянно -- чуть ли не каждый год -- ходили на неверных: на туркменов и персов по Каспию, на крымских татар и турок -- по Чёрному морю. Такой лихой казачьей вольницы Донская земля не знала уже несколько сотен лет. Отчаянная, пьянящая душу сеча, обильная добыча, несмолкаемые песни у походных костров. Казалось, что и война с северным соседом будет такой же короткой и славной, как и все прочие, как лихой беспощадный набег.
   Оказалось -- иначе.
   Война совершенно неожиданно приняла длительный позиционный характер. Потом, после первого года, который прошёл ни шатко ни валко, чаша весов резко качнулась и -- увы -- не в пользу казаков. За считанные дни пришлось оставить все северные территории вплоть до Волгограда и Миллерово, втиснувшись в прежние исторические пределы. И снова почти на целый год война приняла длительный позиционный характер. И только недавно, около месяца назад, весы качнулись снова, и опять не в пользу казаков. Началось отступление, теперь уже за Дон.
   Вот, собственно, вкратце о той ситуации, которая сложилась в начале второй половины 21-го века на территории, некогда носившей гордое название Российской Империи.
   Теперь несколько слов об остальном мире.
   Почти все государства западной Европы, особенно южной её части, в результате "арабизации" пришли в полный политический и экономический упадок. И только на севере, где приток эмигрантов из стран третьего мира был ограничен, удалось этого избежать. Вскоре три скандинавские страны и Дания образовали так называемый Северо-Европейский Союз, о котором уже упоминалось выше. Чуть позже к ним присоединились прибалты и северная часть Германии. С самого начала своего образования Северо-Европейский Союз по отношению к своим соседям повёл крайне агрессивную политику, расширяясь за их счёт во всех возможных направлениях, большей частью на юг, а также на восток, где находилась Россия.
   Это что касается Европы.
   Что же касается стран остального мира, то дело там обстояло ещё хуже. После того, как Индия и Пакистан истребили друг друга в ядерной войне, а страны Латинской Америки и Африки погрязли в междоусобицах, из держав, претендовавших на мировое господство, остались только быстро оправившаяся после цунами 32-го года Япония, а также -- Китай и Австралия.
   В чём причина этого хаоса, охватившего мир, выяснять, видимо, историкам будущего. А может, и не историкам даже, а теологам.
   Вполне возможно, что всё случившееся -- справедливая кара за пролитую кровь Пророка. Ведь совершено на него было несколько покушений. Цели, правда, достигло только одно -- последнее, организованное, как это ни прискорбно, его ближайшим соратником и другом. Пророк выжил, но Земля и Небо содрогнулись. Кто знает...
  
  

10

  
   -- Стахов! -- донеслось тут с улицы.
   Я захлопнул дневник, над которым сидел около получаса, читая последние записи, и встал.
   В комнату вошёл Сидор Ордынцев.
   -- Ты на обед идёшь? Там уже все собрались. Тебя только ждут.
   -- Иду, конечно, -- сказал я.
   Мы вышли на двор.
   Действительно, стол, располагавшийся в тени увитой виноградом беседки, был уже накрыт. Вокруг него -- в количестве восьми человек -- стояли мои новые сослуживцы. С боль­шинством из них познакомиться я ещё не успел. Только с Ордынцевым, который утром долго и тщательно подбирал нам с Олегом новую форму. Тем не менее даже при беглом взгляде было видно, что люди тут подобрались бывалые, знающие себе цену. Двигались они как бы с ленивой грацией и простотой одновременно, глаза же смотрели доброжелательно и открыто. Похоже, в Особый Отдел действительно подбиралась элита. Впервые за целый год я почувствовал себя как равный среди равных, будто в Дикую Дивизию неожиданно вернулся. Но даже на этом безупречном фоне мой новый командир -- Григорий Савельев -- выделялся особо. Во-первых, это его вид -- самый что ни на есть аристократический: бледное, с правильными чертами лицо, чёрные, как смоль, вьющиеся пряди, падавшие на лоб, аккуратные усы над маленьким, но решительным ртом, в спокойных голубых глазах как бы что-то постоянно таилось -- не то усмешка, не то чувство собственного превосходства. Он был ещё очень и очень молод, можно сказать даже -- юн, вряд ли ему было больше 23 лет, но уже сейчас в нём угадывались задатки настоящего лидера: широта души, отвага, снисходительность к слабым и незаурядный стратегический ум. В прежние века из таких, как он, получались удалые атаманы, те самые атаманы, которых любили все, о которых слагали песни и за которыми, не раздумывая, шли в огонь и в воду. В нём была -- Сила. И это -- во-вторых. А в третьих... В-третьих, он мне попросту нравился, а это чего-нибудь да стоит -- в людях я всегда разбирался неплохо...
   Извинившись за опоздание, я встал рядом с Олегом.
   -- Братья, -- сказал Григорий. -- Сегодня нашего полку прибыло. Это Олег Барзолевский и Борис Стахов. Они зачислены в наше подразделение, так что прошу любить и жаловать. Вопросы?
   Вопросов у присутствующих не было.
   Мы с Олегом молча обменялись рукопожатиями со всеми присутствующими. Ни малейшего намёка на казённое дружелюбие я не увидел. На всех лицах -- всё те же простота и открытость.
   -- Теперь, -- сказал Григорий, -- о наших дальнейших планах. Сегодня утром мною получено распоряжение от вышестоящего командования. Нашему Отделу в четырнадцать ноль-ноль, то есть через полтора часа, приказано отбыть в район Зернограда, где будет с сегодняшнего дня постоянное место нашей дислокации. Второй и третий сектора я уже отправил. Остались только мы. Сразу же после обеда -- сборы, брать только самое необходимое. На всё про всё даю, -- он поглядел на часы, -- сорок минут. Думаю, этого вполне достаточно.
   Савельев замолчал. Рассказывать о назначение более подробно он, видимо, не счёл нужным, а остальные спрашивать не стали. Я -- тоже. Похоже, лишние вопросы здесь были не в чести. Когда прибудем на место, всё и так само собой выяснится.
   Григорий, как старший по званию, благословил трапезу, и мы сели.
   После обеда все занялись сборами. Нам с Олегом собирать было нечего. Свои вещмешки мы и не распаковывали.
   Без пятнадцати два подошёл микроавтобус, старенький "Фольксваген" на двенадцать мест, включая водительское. Выглядел он как чудом доживший до наших дней обломок прежней эпохи. Я и не знал, что ещё сохранились такие.
   Мы погрузили в багажник ящики с аппаратурой, оружие, вещмешки и прочую мелочь, потом погрузились сами. Автобус, наконец, тронулся.
   Город, готовясь к осаде, был переполнен военными. Ещё день-другой -- и здесь начнутся бои. В то, что город способен сколь-нибудь долго обороняться, веры у меня не было. Я смотрел сквозь стекло на суетящихся военных, и все они казались мне покойниками.
   На выезде из города нам повстречался одинокий солдат. Он стоял на обочине, голосуя обеими руками. Свободного места у нас, к сожалению, не было. Я успел разглядеть белокурые волосы, выбивавшиеся из-под фуражки, розовое от жары лицо и взгляд -- не то сосредоточенный, не то умоляющий. Что-то странное было в его внешности, но что именно я разобрать не успел. Мы промчались, и я тут же о нём забыл, погрузившись в невесёлые размышления о перспективах продолжающейся войны. В ту минуту я и представить себе не мог, что с этим солдатом нам предстоит встретиться ещё раз и что обстоятельства этой встречи будут чрезвычайно странными и чрезвычайно драматическими.
   Когда по обе стороны дороги потянулись поля, я достал из кармана дневник и сделал следующую запись:
   "Каков итог может быть у этой войны? Удастся ли нам выстоять или нас всё-таки поработят, вытеснят в предгорья Кавказа, и мы превратимся во что-то незначительное вроде так называемой Великой Чеченской Державы, дотлевающей в нескольких высокогорных аулах..."
   Тут микроавтобус выехал на основную трассу, и я приободрился. Трасса была битком набита военной техникой, спешащей в сторону фронта: танки, бронеходы, артиллерийские установки, ракетные орудия, БТРы, нашпигованные пехотой военные грузовики. Всё это двигалось непрерывным железным потоком, которому, казалось, не было конца. Похоже, это были свежие части, снятые с южных границ.
   Это была Сила.
   Я вдруг понял, что ещё далеко, далеко не всё ясно в этой проклятой войне, о кото­рой всего минуту назад размышлял столь пессимистически. Нет, рано ещё раскисать, мы ещё повоюем.
   Судя по всему, и на остальных пассажиров автобуса увиденное произвело впечатление. Грянул казачий марш, потом "любо, братцы, любо..." Ордынцев, сидевший от меня через проход, стал расспрашивать нас с Олегом о службе в Дикой Дивизии.
   -- Я вот одного только никак не пойму, -- сказал он. -- Ведь ты математику в университете преподавал, и вдруг -- Дикая Дивизия.
   Я усмехнулся.
   -- Помимо математики, у меня и другие интересы были.
   -- Например?
   -- Например -- дзюдо.
   -- Ну, это ещё не показатель.
   -- А ещё я одно время был инструктором в школе по выживанию в экстремальных ситуациях, входил в сборную страны по пулевой стрельбе. К тому же я ещё не такой уж и старый, в декабре только тридцать исполнилось.
   -- Ну, а твой друг?
   -- А пусть он сам о себе скажет.
   Ордынцев посмотрел на Олега.
   -- А что я? -- сказал тот. -- Вот Борис -- это да, а я так -- погулять вышел.
   Похоже, такой ответ Ордынцева не удовлетворил.
   -- Должно быть, у тебя очень трудное детство было.
   -- Это точно, -- засмеялся я. -- Такое трудное, что даже до восьмиугольника докатился.
   -- До какого восьмиугольника?
   -- А того самого. Бои без правил, помнишь?
   -- Ого! -- пробормотал Ордынцев. -- И успехи, наверное, какие-то были?
   -- Да какие там успехи, -- отмахнулся Олег. -- Я же говорю -- погулять вышел.
   Ордынцев глядел то на меня, то на Олега, улыбаясь во весь рот.
   -- Это он шутит, -- пояснил я. -- Ведь звание трёхкратного чемпиона мира немногого стоит.
   -- Какого чемпиона мира? -- не понял Ордынцев, продолжая улыбаться.
   -- Эхо тут, что ли? -- пробормотал Олег.
   -- Да есть тут один, -- сказал я. -- Затесался.
   -- Во падла! -- удивился Олег и стал заглядывать под сиденье.
   -- Так какого чемпиона мира? -- не унимался Ордынцев.
   -- А вот этого, -- сказал я, хватая Олега за шиворот и рывком придавая ему вертикальное положение. -- Если мне не изменяет память, сорок восьмого, сорок девятого и пятьдесят первого годов.
   -- А пятидесятый куда подевался?
   -- А в пятидесятом он не выступал.
   -- Почему?
   -- Корью болел.
   -- Ну да! -- Ордынцев с удивлением посмотрел на Олега. -- Такой большой. Честно говоря, что-то я такой фамилии, как Барзолевский, не припоминаю.
   -- Да кто же под фамилиями выступает-то? -- сказал я. -- Для этого псевдонимы есть. Например, Динамит...
   -- Припоминаю, был в начале века такой. Только он, кажется, не в восьмиугольнике выступал.
   -- Это не важно.
   -- И какой же псевдоним у нашего друга?
   -- Звездочёт.
   -- Звездочёт?! -- пробормотал Ордынцев с недоумением. -- Это как же понимать?
   -- Да очень просто, -- сказал я. -- Как выйдет он на арену да как звезданёт кого-нибудь промежду глаз, так звёздочки во все стороны и посыпались.
   Секунды три-четыре Ордынцев глядел то на меня, то на Олега, потом расхохотался.
   -- Да ну вас! -- сказал он. -- Шутники.
   Тут раздался голос Савельева.
   -- Внимание, -- сказал он. -- Подъезжаем к Весёлому. Остановка -- пятнадцать минут. Можно перекурить, оправиться, кому надо.
   На этом разговор и прекратился.
  
  

11

   Прошло две недели.
   Ничего особо примечательного за это время не произошло. Мы прибыли к месту своей службы. Это оказалась база ракетных войск стратегического назначения. По слову Савельева, командование, посылая нас туда под видом усиления охраны, имело цель провести негласную проверку обслуживающего персонала базы на случай возможной утечки информации. Скорее всего, страхи эти не имели под собой каких-либо оснований, тем не менее лишняя проверка вряд ли могла помешать.
   До сегодняшнего дня на базе имелось три вида подразделений, независимых друг от друга. Это рота наземной охраны, доступ которой в подземные бункеры был запрещён, наш Особый Отдел, обеспечивавший охрану внутри, и, собственно, сам персонал базы. Но сегодня утром, в пять, из-под Белой Калитвы прибыло ещё одно подразделение, а именно -- транспортная колонна, доставившая ракеты с ядерными боеголовками. Последние предполагалось разместить у нас, в свободных шахтах.
   Своё повествование я возобновляю с 21 сентября. Именно в этот день начались те события, ради которых, собственно, я и взялся за перо. Но обо всём по порядку.
   Итак, в 8.27 вышеуказанного дня я вышел из трейлера, где временно размещался наш штаб и огляделся. Сыпал мелкий осенний дождь. Прямо по курсу, метрах в семидесяти, располагалось низкое приземистое здание, служившее казармой для наземной охраны. Там же, только чуть правее, располагалась и столовая, такая же низкая и приземистая. Перед ней в крытой курилке сидели свободные от караула солдаты, дымя самосадом. Слева же, почти у самой посадки, взрёвывали два тягача, подтаскивавшие к разверстой шахте бутылкообразное тело ракеты. Несколько фигурок суетились там, в одной из них я узнал Григория Савельева. Ещё несколько ракет, дожидаясь своей очереди, лежали невдалеке на платформах. Охватывая кольцом лагерь, то тут то там высились мачты, на которых покоилась невидимая снизу маскировочная сеть.
   С полминуты я стоял на пороге, потом двинулся к курилке, чтобы перекинуться парой слов с солдатами, может -- узнаю у них что-нибудь.
   Но до курилки я не дошёл. Я свернул вправо, так как увидел на спортгородке одинокую фигуру. Какой-то солдат стоял там, и в первое мгновение я подумал, что это Олег. Было между ними какое-то сходство. Но потом, когда солдат оглянулся, я понял, что ошибся. Кажется, с этим солдатом я вообще не был знаком. В роте наземной охраны было около девяноста человек, и не все лица успели примелькаться. Впрочем, расстояние до солдата было порядочное, и я мог ошибиться.
   Увидев, что я направляюсь в его сторону, солдат повёл себя как-то странно. Он пошёл прочь, поминутно оглядываясь, и это насторожило меня ещё больше.
   -- Эй! -- крикнул я. -- Погоди-ка, браток!
   Но солдат не только не остановился, но даже ускорил шаг. Мне ничего не оставалось, как сделать то же самое.
   -- Да погоди, ты! -- снова крикнул я. -- Мне что, бегать за тобой? Солдат на мгновение оглянулся, и его лицо вдруг показалось мне знакомым. Где-то я уже видел эти белокурые волосы, этот как бы настороженный взгляд.
   -- Да стой, тебе говорю! -- крикнул я, начиная сердиться. Но солдат и не подумал остановиться.
   Словно привязанные, мы обогнули по периметру лагерь и снова вышли к спортгородку. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но тут меня окликнули. Я оглянулся. Со стороны штабного трейлера спешил Ордынцев.
   -- Стахов, -- крикнул он издали. -- Ты когда на дежурство заступаешь?
   -- Через сутки, а что?
   -- Да хочу расписание составить.
   -- А-а.
   Я снова повернулся к спортгородку и оторопел. Солдата, за которым я гонялся последние десять минут, нигде не было видно. Он словно бы сквозь землю провалился.
   Я повёл вокруг глазами, но передо мной было только открытое, совершенно пустое пространство. Что за ерунда! Не мог же он, в конце концов, среди турников спрятаться. Да и до леса метров пятьдесят, наверное, будет. Будь он хоть чемпионом мира по бегу, всё равно не смог бы до него добежать за те несколько секунд, что я потратил на разговор с Ордынцевым. По такой раскисшей земле...
   Ордынцев между тем подошёл.
   -- Послушай, -- пробормотал я. -- Тут только что солдат был.
   Сидор с готовностью огляделся по сторонам, но тоже никого не увидел.
   -- Солдат?! -- проговорил он, приподнимая брови.
   -- Да, солдат. Я, понимаешь, хотел у него документы спросить, а он исчез.
   -- Исчез?! А когда это было?
   -- Да только что. Я шёл за ним, а тут ты меня окликнул. Ну, я оглянулся, а когда повернулся опять, его уже и след простыл. Мы с недоумением уставились друг на друга.
   -- Что касается меня, -- сказал Ордынцев, -- то я никакого солдата не видел. А ты ничего не путаешь?
   -- Да нет же, -- сказал я с досадой. -- Я только вышел из трейлера, смотрю, а он тут вот стоит, на этом самом месте. Стоит и смотрит на что-то. Я ещё подумал, чего это он мокнет под дождём?
   -- А что это был за солдат?
   -- Да откуда ж я знаю. Может, из вохровцев... Хотя -- стоп! Где-то я его уже видел.
   Я наморщил лоб. И тут меня осенило.
   -- Точно! -- воскликнул я. -- Действительно, я его уже видел. Помнишь, когда мы из Багаевки выезжали, там стоял один на дороге, голосовал? По-моему, это был он.
   -- Может, и вправду тут был какой-то солдат, -- засомневался Ордынцев, озираясь по сторонам. -- Вот ты говоришь, и, кажется, я начинаю что-то припоминать... Да-да, пожалуй и впрямь тут кто-то был.
   -- Да точно был. Вот только непонятно, куда он подевался.
   -- Да уж. -- Взгляд Ордынцева стал озабоченным. -- Говоришь, видел его раньше?.. Гм. Пожалуй, есаулу надо доложить. Идём.
   Мы двинулись через лагерь на другую сторону, где Савельев по-прежнему руководил транспортировкой ракеты.
   -- Господин есаул, -- обратился к нему Ордынцев.
   -- Сейчас, сейчас, -- отмахнулся от него Григорий и закричал, обращаясь к водителю тягача: -- Богданов, ну что ты телишься, как баба на сносях! Давай пошустрее. Время-то идёт, а мы ещё с первой не управились... Ну, давай, давай, родной! -- Он снова повернулся к нам. -- Ну, что там у вас?
   -- Тут такое дело, господин есаул, -- сказал Ордынцев. -- Кажется, на территории базы лазутчик объявился.
   -- Что?! -- Чёрные брови Савельева от изумления поползли вверх.
   -- Это вот Стахов его засёк. -- Ордынцев толкнул меня локтем в бок. -- Ну, что молчишь? Рассказывай.
   -- Погоди, погоди. Давайте сначала отойдём, -- сказал Григорий. -- А то тут не то, что другого, сам себя не услышишь.
   Действительно, тягачи, трудившиеся над ракетой, взрёвывали так, что приходилось кричать.
   Мы отошли. И только я уже собрался изложить свои подозрения, как нам помешали опять. Из трейлера высунулась голова дежурного.
   -- Господин есаул, -- закричал он. -- Тут полковник Етоев на связи.
   Савельев чертыхнулся и, кивком пригласив нас следовать за собой, побежал к трейлеру. Мы ввалились внутрь. Кроме дежурного, там был ещё Олег, который только что подошёл, чтобы заступить на дежурство.
   -- Переключи на внешний звук, -- приказал Григорий, хватая микрофон. Дежурный послушно щёлкнул клавишей.
   -- Господин полковник, -- закричал есаул. -- Савельев на связи.
   -- Что у тебя там с размещением ракет? -- донёсся из динамика жёсткий требовательный голос. -- Вы закончили?
   -- Пока ещё нет. Только первый номер заканчиваем.
   Секунды две-три по ту сторону эфира не раздавалось ни звука. Потом всё тот же жёсткий голос, обращаясь уже не к нам, а к кому-то там у себя, приглушенно произнёс:
   -- Это конец!
   И такая всеохватная безысходность прозвучала в этих словах, что внутри у меня всё как бы оборвалось. "Что за конец?!" -- захотелось мне закричать, но, видимо, не один я здесь был такой сообразительный. Савельев меня опередил.
   -- Что случилось, господин полковник?
   Какое-то время по ту сторону эфира почти ничего не раздавалось, только лишь невнятное бормотание, словно бы там о чём-то шёпотом спорили, потом чей-то голос -- не Етоева, а другой -- отчётливо произнёс:
   -- Да скажи ты им.
   В динамиках раздалось покашливание. Обычно так покашливают перед тем, как собираются что-нибудь соврать, или же когда очень смущены.
   -- В общем, так, есаул, -- заговорили там наконец. -- Ваша база атакована со спутника четырьмя ракетами. Ракеты обычные, без ядерных зарядов, но если вы не успели закончить базирование... В общем, вы понимаете.
   -- В общем, -- добавил другой голос, -- если сдетонируют ваши ядерные ракеты -- и те, что на поверхности, и те, что под землёй, это будет не просто какой-нибудь там взрыв, это может привести к сильнейшему катаклизму, может быть, даже планетарного масштаба... Вот как обстоит дело.
   -- Сколько у нас времени? -- спросил есаул.
   -- Минуты полторы-две. Попробуйте помолиться. Может быть, успеете...
   Невидимый респондент говорил что-то ещё, но слова его до моего сознания уже не доходили. Мне вдруг стало невыносимо душно в этом тесном, как шкатулка, трейлере. Я выскочил наружу, следом выбежал кто-то ещё.
   А на улице всё было по-прежнему, словно и не было страшных слов, произнесённых незнакомым мне Етоевым. Ничего не подозревающие солдаты в курилке всё ещё дымили самосадом, тягачи взрёвывали, где-то -- должно быть, в посадке -- прятался упущенный мною подозрительный солдат -- лазутчик он или нет, значения это уже не имело никакого. Как и всё остальное. Через минуту и он, и я, и всё, что здесь находится, превратится в хаос из пляшущих атомов.
   Конечно, за два года войны мне не раз приходилось смотреть смерти в лицо, но всегда, всегда у меня имелся шанс. Он складывался из различных факторов: умения, удачи, неизменной поддержки Олега.
   Сейчас же несущаяся с небес смерть шансов не оставляла. Ни одного, даже самого незначительного. Даже бежать было бесполезно. Даже имейся у меня в распоряжении сверхзвуковой истребитель, и он бы уже не помог.
   Это всё.
   Я поднял голову к затянутому тучами небу. На его фоне возникли вдруг четыре стремительно вырастающие точки. Ещё несколько мгновений, и...
   Господи, я ведь так и не выяснил, живы ли отец и жена... А как я был самонадеян и жесток... ни одного доброго дела не сделал... Все мысли только о себе...
   О Господи! Господи! Господи!
   Прости!..
   Смотреть на приближающуюся смерть было свыше моих сил. Я опустил голову и упал на колени. Рядом со мной кто-то молился.
   И тут началось.
   Чудовищная сила швырнула меня в грязь, впечатала в неё, словно каблук червяка; кости у меня затрещали, и я полетел, полетел, полетел в какую-то чернильную звенящую бездну, краем сознания отмечая всё же, что разрывы уже гремят, но не рядом, а далеко... далеко... далеко...
   Очнулся я оттого, что меня трясли и били по щекам. Два перепачканных грязью до неузнаваемости человека стояли надо мной.
   -- Ну вот, очухался, кажется, -- сказал один голосом Григория.
   -- Очухался. Глянь, как глазами блымает, -- сказал другой голосом Олега.
   Оба засмеялись.
   -- Ладно, пойду посмотрю, что там с другими.
   Григорий ушёл.
   Я попробовал сесть. Тело у меня ныло невыносимо. Казалось, будто стадо слонов отбивало на мне чечётку. Кроме того, и ноздри и рот были забиты грязью. Затылок же ломило так, будто он вздумал мне за что-то отомстить.
   Но самое мучительное было в груди. Прежняя, хотя и слегка подзабытая за две недели боль, постепенно нарастая, начала наполнять всё моё естество. В какой-то момент я не выдержал и зарыдал. Краем глаза я увидел, что рядом скорчился Олег. Его тоже трясло.
   Никогда я ещё не плакал, как плакал в этот день, в эти первые после спасения минуты. Даже когда мы с женой потеряли сына, я тайком, оставшись один, уронил всего несколько слезинок. Сейчас же меня словно бы прорвало. Словно бы общечеловеческое страдание, накопившееся за тысячу веков, прикоснулось вдруг ко мне во всей своей полноте. Конечно, в ту минуту я и представить себе не мог, что эти время от времени повторяющиеся эмоциональные всплески -- есть лишь часть общей стратегии, воздействующей на людей.
   Как ни странно, но боль принесла облегчение.
   Я встал, озираясь по сторонам. Особых разрушений в лагере не было. Две или три мачты, на которых покоилась маскировочная сеть, были повалены, сама же сеть, провисая, местами касалась земли. Один из тягачей, отброшенный чудовищной силой метров на пять, лежал на боку. Другой, кажется, не пострадал. Крыша с курилки была сорвана, и вокруг неё валялись в самых разнообразных позах солдаты. Некоторые шевелились, всхлипывая, другие лежали неподвижно -- не то мёртвые, не то без сознания. Кто-то -- кажется, Григорий -- ходил между ними, наклоняясь то к одному, то к другому.
   А из трейлера уже кричал высунувшийся в дверь дежурный:
   -- Господин есаул... Господин есаул, полковник Етоев на связи.
  
  

12

  
   За последние годы много что изменилось. Той защиты, которой обеспечивалось атомное вооружение хотя бы 30 или 40 лет назад, теперь не было. Многие технологии были утрачены. Поэтому принцип, используемый для подрыва ядерной ракеты, был предельно прост. Ракета
взрывалась от толчка при ударе о землю. Или от любого другого толчка, дост
аточно сильного, чтобы две части радиоактивного вещества, образуя критическую массу, соединились в одно целое и началась спонтанная цепная реакция.
   Учитывая совокупную мощь ракет -- и тех, что оставались на поверхности, и тех, что были под землёй -- обеспокоенность собеседника Етоева была объяснима. Подобный взрыв мог быть приравнен к 1000 Хиросим, если не больше. Что бы за этим взрывом последовало, не предсказал бы никто. Разлом земной коры, землетрясение, материковые сдвиги, а может быть даже -- смещение оси вращения Земли. В любом случае, это был бы катаклизм общепланетарного масштаба.
   И тем более непонятно, как всего этого удалось избежать. Четыре ракеты -- я это видел своими собственными глазами -- падали прямо на наш городок. Но потом они, когда катастрофа уже казалась неизбежной, -- то ли изменили направление движения сами, то ли были отброшены какой-то непонятной силой -- ушли в сторону и взорвались километрах в десяти, в пустынной местности, не причинив никому вреда.
   Объяснение этому было найдено значительно позже.
   Тогда же весь личный состав, не особенно ломая голову о причинах столь счастливого избавления, был задействован в операции по размещению ракет, которая и была завершена к вечеру в тот же день. Грузовики были отправлены в Зерноград, а личный состав нашего Отдела присоединился к персоналу базы. Рота же наземной охраны осталась на поверхности...
   С той поры прошла неделя.
   За это время мы полностью освоили подземный городок. Было в нём несколько ярусов, соединённых лестницами и лифтами. Верхний, располагавшийся на глубине 75 метров, предназначался для складских помещений. Провизия, питьевая вода, арсенал личного вооружения, обмундирование, детали всевозможного оборудования -- вот далеко не полный перечень хранившихся там запасов. Два последующих яруса были жилые: один для нас (личного состава Особого Отдела), другой -- для персонала базы. Ещё ниже располагались помещения инфраструктуры бытового обслуживания: комнаты отдыха, библиотека, зал для общих собраний, столовая, кухня, небольшой спортзал с тренажёрами, баня, бассейн. Ещё ниже располагалась энергоцентраль, снабжавшая весь комплекс электричеством, и секретные комнаты с так называемыми "красными кнопками". Там же имелись и проходы к шахтам, где, собственно, находились сами ракеты. Это был единственный этаж, куда членам Особого Отдела разрешалось спускаться только по специальным пропускам, выдаваемым командованием из ставки. За всё время я побывал там всего только раз -- на второй после нашего погружения в бункер день. Ничего особенного я там не увидел. Унылые серые стены. Квадратный коридор, периметром охватывавший комнаты с пультами управления. Деревянные лица дежурных офицеров.
   План каждого этажа, кстати, везде в общих чертах повторялся. Везде был один и тот же замкнутый квадратный коридор, по которому в какую сторону ни пойди, обязательно вернёшься в то же место. Только оформление в жилых ярусах было повеселее: стены -- жёлто-оранжевые, пластиковый пол -- синий, двери -- зелёные. На стенах висели окна наглядной агитации, а на дверях -- таблички с номерами соответствующих комнат. В общем, довольно таки терпимо, если не жить тут слишком долго. Больше года я бы тут вряд ли продержался.
   День, в который я возобновляю своё повествование, -- пятница, 28 сентября.
   После обеда в половине третьего я отправился в свою комнату (которую делил, конечно же, с Олегом), чтобы поглядеть по видику какую-нибудь ерунду. Но уже у самых дверей почему-то передумал. Я двинулся дальше -- на нижний ярус, где из приоткрытой двери читального зала библиотеки доносились голоса. Похоже, там тоже вознамерились посмотреть какую-нибудь ерунду. Но туда я так и не дошёл, в конце коридора я вдруг увидел какое-то движение. Какой-то военный (сначала я подумал, что это Олег, но потом разглядел офицерские погоны) стоял там, наклонив голову, разглядывая какой-то предмет, который держал в руках. Предмет испускал слабое мерцание, и на лицо военного, стены и потолок ложились слабые зеленоватые отсветы. Очень необычная картина. Военный стоял ко мне вполоборота и потому не сразу меня заметил. А когда заметил, то повёл себя очень и очень странно. Попятился, а мерцающий зеленоватым светом предмет спрятал в карман. Я же разглядел белокурые волосы, румяные щёки, и сердце у меня бешено забилось. Вот так-так! Это снова был мой старый знакомец, уже дважды попадавшийся мне на пути. Неделю назад ему от меня удалось ускользнуть, но в этот раз вряд ли у него будет такая возможность. Уж я об этом позабочусь, тем более что скрыться в замкнутом объёме подземного пространства задача невыполнимая. Только бы не спугнуть его раньше времени.
   -- Эй! -- крикнул я, стараясь, чтобы голос звучал как можно непринуждённее. -- Погоди-ка, земляк! Закурить не найдётся?
   Незнакомец, похоже, был некурящим. Он не только не остановился, но даже, поминутно оглядываясь, ускорил шаг.
   -- Чёрт! -- пробормотал я, тоже ускоряя шаг.
   Меня вдруг охватило нелепое ощущение, будто я снова вернулся в события недельной давности, которые повторялись сейчас с некоей фаталической предопределённостью. И ничего нельзя было сделать. Стоит мне только перейти на бег, как незнакомец тут же тоже перейдёт на бег. Просто дежавю какое-то.
   -- Да стой ты наконец! -- крикнул я, злясь на самого себя и переходя всё-таки на бег.
   Незнакомец, как и следовало ожидать, тоже перешёл на бег и скрылся за поворотом.
   Я припустил со всех ног. Когда я вылетел из-за угла, незнакомец был уже в конце коридора, а в следующее мгновение скрылся за очередным поворотом.
   Я остановился. Было совершенно очевидно, что противник скоростными качествами мне ничуть не уступает и потому бегать за ним по замкнутому коридору можно было до бесконечности. Поэтому я решил, что лучшим выходом здесь будет небольшая тактическая хитрость, а именно -- побежать в обратную сторону, чтобы захватить незнакомца врасплох, рассчитывая, что он не окажется столь же сообразительным. Эта задумка с блеском осуществилась. Только какого, спрашивается, хрена я не заскочил по пути в читалку, чтобы набрать там побольше помощников и устроить настоящую облаву?
   Когда я миновал очередной поворот, незнакомец вдруг вырос перед самыми моими глазами. Мне показалось, будто правая рука у него дёрнулась, и в то же мгновение в моей голове словно бы что-то взорвалось. Я отлетел метра на три, грузно шлёпнувшись спиной на пол. Последнее, что мне запомнилось, это оскалившееся лицо Олега, промелькнувшее совсем рядом.
  
  

13

  
   И всё-таки мои жертвы не были напрасны.
   Голова у меня, правда, потом гудела ещё целую неделю, а здоровенный синяк под левым глазом не проходил даже целых две, но...
   Когда я очнулся, то обнаружил, что лежу на жёсткой лежанке, под глазом -- компресс, а рядом раздаются знакомые голоса. Я открыл глаза и сел. Это была читалка. Пока я валялся в беспамятстве, народ из неё успел большей частью убраться, остались только Олег да Григорий, Игната Савельева сын. Похоже, приходить в себя в их присутствии становится у меня доброй традицией. Что же касается моего злого гения, за которым я уже дважды безуспешно гонялся, то он тоже был здесь. Сидел на жёстком кресле, а руки, прикрученные скотчем, лежали на подлокотниках. Потрогав заплывший глаз, я посмотрел на незнакомца с невольным уважением. Учитывая его далеко не атлетическое телосложение, никогда бы не подумал, что он способен на подобные подвиги. На руках, груди и висках незнакомца темнели присоски, от которых тянулись провода к стоявшему на столе металлическому ящику (кажется, это был переносной детектор лжи). Там же, на столе, лежали и какие-то побрякушки, большей частью из солдатского арсенала: портсигар, пуговицы, кисет, расчёска, какая-то зеленоватая, словно бы малахитовая, пирамидка, штык-нож. Судя по всему, это были найденные у незнакомца вещи.
   Григорий сидел перед экраном детектора. Олег же стоял сзади, заглядывая ему через плечо.
   -- Очухался? -- спросил он, когда увидел, что я зашевелился.
   Впрочем, интерес ко мне он тут же утратил, занявшись лежавшими на столе побрякушками. Он взял зеленоватую пирамидку и принялся её разглядывать.
   Я же принялся разглядывать незнакомца. Тот действительно чем-то отдалённо походил на Олега. В плечах, правда, был узковат, но зато в остальном: светлые волосы, голубые глаза, крепкое жилистое тело, -- мог считаться его двойником. Неудивительно, что я дважды ошибся, принимая его за своего напарника.
   Сидел он в полной неподвижности, полузакрыв глаза, а под левым глазом, как и у меня, пламенел свежий синяк -- работа, судя по всему, Олега.
   Я встал. Похоже, без сознания я провалялся минут десять-пятнадцать. И впрямь незнакомец был достоин самого глубокого моего уважения. Количество тех, кто мог вырубить меня на такое время одним ударом, можно пересчитать по пальцам.
   -- Ну как? -- спросил я, по-прежнему не отрывая от пленника глаз.
   -- Да никак, -- отозвался Григорий. -- Молчит, как партизан. Полчаса уже бьёмся.
   Я промолчал. Полчаса. Незнакомец, оказывается, даже круче, чем я предполагал. Что ж, тем лучше, если противник достойный, то проиграть ему не так обидно.
   Григорий между тем продолжал:
   -- Никогда мне ещё не приходилось сталкиваться с чем-то подобным. Исключительный случай. -- Он помолчал. -- Жаль времени почти не осталось. Через час прибывает конвой из ставки. Забирает его у нас. И как только узнали? Должно быть, кто-то из местных сообщил. Доброжелатели хреновы. Эх, денька два бы, и я б его раскрутил. Жаль, очень жаль.
   -- Сыворотку правды пробовали? -- спросил я.
   -- Как же! Четыре кубика закатали! По максимуму. Жаль -- нельзя больше. Ещё помрёт, не дай Бог... Ну! Ты будешь говорить или нет? Ведь это мы такие либеральные, а там, -- Григорий ткнул пальцем в потолок, -- церемониться с тобой не станут. Так возьмутся -- света белого невзвидишь. Сам будешь упрашивать, чтобы выслушали. А потом ещё какая-нибудь тыловая сволочь повесит себе орден за тебя. Оно тебе надо?!
   Пленник молчал. Савельев вздохнул.
   -- М-да, -- пробормотал я. -- Крепкий орешек, однако. Сдаётся мне, что не москальский это шпион.
   Оба -- и Григорий, и Олег -- с интересом на меня посмотрели.
   -- Неделю назад, -- сказал я, -- я уже имел честь гоняться за этим господином.
   -- Да-да, припоминаю, -- сказал Григорий. -- Что-то такое ты говорил.
   -- Ему тогда удалось от меня ускользнуть, -- продолжал я. -- И если бы через несколько минут, как вы помните, не началась ракетная атака, мы бы наверняка организовали облаву и поймали его, как миленького. А потом... Ну, вы сами знаете, что произошло потом. Не иначе как чудом я это назвать не могу. Как ещё можно назвать то, чему все мы стали свидетелями? Чудо. Самое настоящее чудо. Честно говоря, меня так и подмывает связать это чудо с загадочным появлением в расположении нашей части этого человека. -- Я кивнул в сторону пленника. -- Я ещё не знаю, каким образом это ему удалось -- так впечатляюще воздействовать на ракеты, но чувствуя тут явную связь. Теперь самое главное. Чтобы сотворить такое, нужны очень мощные технологии. Москве это явно не под силу, вот австралийцам или японцам, думаю, -- да. Ведь только они, кажется, ведут активные исследования в сфере практического использования гравитации.
   Я замолчал. Всё время моего короткого монолога я не отрывал глаз от лица пленника, наблюдая за его реакцией. Тот, впрочем, на мои слова никак не реагировал, лишь когда я упомянул японцев и австралийцев, на его губах мелькнула легкая усмешка. Или, может, это мне показалось?
   -- На японца он, прямо скажем, мало похож, -- заметил Григорий.
   -- Зато на австралийца вполне.
   -- Ду ю спик инглиш? -- спросил Олег, дурашливо выкачивая глаза. -- Шпрэхен зи дойч? Нихт шиссен! Нихт шиссен! -- замахал он вдруг руками. -- В сорок седьмом довелось мне с ними повоевать.
   -- С немцами? -- спросил Григорий.
   -- С ними. Я тогда полякам помогал.
   -- Сейчас у нас с североевропейцами мир. Да даже если и нет, то вряд ли это ихний шпион. Что им тут, спрашивается, делать?
   -- Морда арийская, -- пояснил Олег коротко.
   На целую минуту воцарилась пауза, в течение которой мы сосредоточенно изучали "арийскую морду" пленника.
   -- Да ну,-- сказал наконец я. -- В таком случае, ты тоже немец. У тебя тоже морда арийская.
   Григорий засмеялся.
   -- Какой-то невесёлый у нас англосакс, -- заметил он. -- Молчит и молчит, жаль -- испанского сапога у нас нет.
   -- Шутки шутками, а время идёт, -- сказал я. -- Что же, так в ставку и отдадим его ни с чем?
   -- Интересно! -- сказал тут Олег. -- А что это такое, а? Смотрю, смотрю, и ничего в голову не приходит. Может, вы что-нибудь сообразите? Или, может, сам объяснишь?
   Олег посмотрел на незнакомца, протягивая тому лежавшую на ладони пирамидку.
   Странная это была пирамидка. Не столько зелёная, сколько прозрачная. Зелёный же цвет ей придавал странный зеленоватый дым (а может, и не дым, а пар), клубившийся внутри. Ничего подобного, честно говоря, мне видеть раньше не приходилось. Моим сослуживцам, судя по всему, тоже. Какое-то время мы, словно загипнотизированные, раз­глядывали эту пирамидку, потом Олег сказал:
   -- Вот же хреновина! Дым какой-то внутри. Да ещё тяжёлая!
   Ми с Григорием по очереди взвесили пирамидку на ладони. Небольшая -- четырёхгранная, с квадратным основанием, она не превышала в высоту пяти сантиметров, по весу же тянула, как минимум, на килограмм. Странно, очень странно.
   -- Так и будем молчать? -- спросил Олег, глядя на незнакомца. -- Джонни. Или как тебя там?
   Пленник молча прикрыл глаза, давая тем самым понять, что ни на какие переговоры по-прежнему идти не намерен.
   -- Ну-ну! -- Какое-то время Олег продолжал разглядывать незнакомца, потом взял со стола портсигар. -- Хорошая штучка, -- заметил он. -- Похоже, серебро. И тоже очень тяжёлая.
   Пленник открыл глаза и посмотрел на Олега. Взгляд его, впрочем, был по-прежнему равнодушным.
   -- Нет, -- сказал тут Григорий. -- Не думаю, что здесь замешаны австралийцы. -- Он замолчал.
   -- Кто же тогда? -- не выдержал я. -- Японцы, китайцы?
   -- И не японцы, и не китайцы. Попробуй пошевелить мозгами, Борис.
   -- Не получается, -- признался я. -- Лучше сам расскажи.
   -- Японцы и австралийцы действительно ведут активные разработки в сфере практического -- в первую очередь, военного -- использования гравитации. Я это очень хорошо знаю и не потому, что слишком умный, а потому, что по роду моей деятельности мне приходится интересоваться очень многими вещами. По роду моей деятельности мне во многом нужно быть в курсе. Так вот. Практический итог этих исследований -- военный гравилёт, машина, по манёвренности и скоростным качествам не имеющая в мире аналогов. Кроме того, насколько мне известно, учёными этих стран была открыта многоуровневость гравитационных полей, что в перспективе даёт возможность использования гравитации в каче­стве посредника для средств связи. Ведь, как известно, скорость прохождения гравитационных волн в сотни тысяч раз превосходит скорость обычных радиоволн. В планетарных масштабах, конечно, эта разница несущественна, а вот по мере освоения космического пространства в такой связи возникнет необходимость. Впрочем, это проблема не сегодняшнего дня, а очень отдалённого будущего... Я, конечно, не учёный, но того микроскопического объёма знаний, что у меня всё-таки имеется, мне всё же достаточно, чтобы мало-мальски представить, каких размеров должна быть установка, способная с такой лёгкостью отбросить разогнавшиеся до сверхзвуковой скорости ракеты. Размером с Московский Кремль, как минимум, если не больше. Подтащить незаметно такую установку в нужное место и в нужный момент, я думаю, даже вместе взятым японцам и австралийцам не под силу.
   Григорий замолчал.
   -- Но в таком случае, -- сказал я, -- если это не японцы и не австралийцы, то кто же тогда это сделал?
   -- Не знаю, -- сказал Григорий жёстко.
   -- Инопланетяне? -- предположил я.
   -- Не знаю, -- повторил Григорий ещё жёстче, а на губах пленника, как мне показалась, снова промелькнула лёгкая усмешка.
   Я поглядел на Олега. Тот, не обращая на наш с Григорием разговор ни малейшего внимания, продолжал возиться с портсигаром. Ему удалось расчленить его на две половинки, и теперь он пытался крохотным перочинным ножиком отодрать пластинку на внутренней стороне одной из них.
   -- Может, это и вправду инопланетяне, -- сказал Григорий задумчиво. -- А может, какие-нибудь махатмы из задрипанной Шамбалы, я действительно не знаю... Вот если бы наш благородный пленник пошёл с нами на сотрудничество...
   Тут он замолчал, так как Олег издал вдруг невнятное восклицание. Мы разом к нему повернулись. Олегу таки удалось отодрать пластинку, и под ней обнаружилась квадратное отверстие, вроде гнезда, в котором, приглядевшись, я увидел всё тот же клубящийся зелёный дым. Вот так-так! С этого мгновения я уже твёрдо уверовал в то, что японцы и австралийцы, равно как и представители других стран, тут действительно ни при чём. Слишком уж не по-человечески выглядели побрякушки, с которыми возился сейчас Олег.
   Он отложил половинку портсигара в сторону и занялся другой.
   -- Что-то наводит меня на мысль, -- пояснил он, -- что здесь тоже окажется какое-нибудь гнездо.
   И действительно. Под пластинкой на второй половинке портсигара обнаружилось ещё одно квадратное отверстие, правда -- значительно меньшее по размеру. Олег довольно улыбнулся.
   -- И что всё это значит? -- спросил я тупо.
   -- Сейчас узнаем. Эй, Джонни, что ты скажешь теперь?
   Мы повернулись к пленнику и поразились происшедшей в нём перемене. Это уже не был смирившийся, безучастный ко всему человек. Это был человек, явно не согласный с ходом происходящих вокруг него событий. Глаза у него беспокойно бегали, прикрученные к подлокотникам руки бессильно дёргались, а взгляд то и дело устремлялся на лжепортсигар в руках Олега.
   -- Вот так-так! -- пробормотал я.
   И тут пленник заговорил.
   -- Вы не понимаете, -- произнёс он хрипло.
   И было это так неожиданно, что все мы на несколько секунд замерли.
   -- Ишь ты! -- первым нарушил молчание Григорий. -- А я уж подумал, что он немой.
   -- И что же мы не понимаем? -- спросил Олег.
   -- Ничего вы не понимаете, -- сказал пленник. -- Ладно, я согласен на сотрудничество с вами. Только пожалуйста, положите накопитель обратно на стол и больше к нему не прикасайтесь.
   -- Так это, значит, накопитель, -- сказал Олег задумчиво.
   Он секунду-другую помедлил и вдруг вставил пирамидку в одно из отверстий (в то, что было побольше), сверху прикрыл второй половинкой, с силой сжал обе и... Половинки легко сошлись, снова превратившись в обычный по виду портсигар. Судя по улыбке Олега, именно такого результата от проделанных действий он и ожидал. Я же всё никак не мог оправиться от удивления -- даже невооружённым глазом было видно, что высота пирамидки значительно превосходила толщину портсигара. Как же она в нём смогла поместиться? Может, она деформировалась внутри? Прийти к какому-либо однозначному выводу я не успел, так как всё наше внимание вновь приковал к себе пленник.
   -- Что вы наделали?! -- крикнул он. -- Вы активировали накопитель!
   -- Вот как! -- усмехнулся Олег.
   -- Вы даже не представляете, к чему это может привести. Это очень опасно!
   -- Что ж, мы вас с удовольствием послушаем. Уверяю, в нашем лице вы найдёте самых благодарных слушателей.
   -- Развяжите меня скорее. Быть может, я ещё успею дезактивировать его.
   -- Ну да, -- сказал я. -- Чтобы ты тут всё разнёс к чёртовой бабушке. Ищи дураков.
   -- Вы не понимаете, -- повторил пленник. -- Силы, заключённые в этом приборе, способны уничтожить целую планету. В неумелых руках прибор очень опасен.
   -- Рядовой Барзолевский, -- сказал тут Григорий. -- Положите артефакт на стол.
   -- Ладно, ладно. Кладу уже.
   -- Этого уже не достаточно, -- сказал пленник. -- Надо дезактивировать накопитель.
   И тут произошло то, что на долгие годы очень чётко запечатлелось в моей памяти. Пленник, сидящий в кресле, слегка подавшийся вперёд, стоявший рядом с ним Савельев и Олег, всё ещё державший в руках портсигар. Портсигар, объятый странной зеленоватой аурой, слабо светился, и, должно быть, именно поэтому Олег, заинтересовавшись, не положил его на стол сразу.
   Я почувствовал, как в сердце у меня тоскливо заныло.
   -- Брось его! -- крикнул я.
   Но было поздно. Портсигар в руках Олега вдруг ослепительно вспыхнул, словно маленькое, но очень злое солнце. Я же, ослеплённый, ничего не видя и ничего не слыша, грохнулся со всего маху на пол, желая только одного -- вжаться в него как можно сильнее. Но ни взрыва, ни какого-либо другого шума не последовало. Только словно бы лёгкий порыв ветра пронёсся надо мной. Выждав секунду-другую, я приподнялся. Перед глазами висел какой-то неопределённый зеленоватый мешок, но всё же я сумел разглядеть, что Олега в комнате нет. Пленник, со скорбно-виноватым выражением на лице по-прежнему сидевший в кресле, был здесь. Григорий, настороженно выглядывавший из-за стола, тоже был здесь. А вот Олега, моего Олега, с которым мы уже столько намесили грязи на этой войне, не было. Я почувствовал, как в сердце у меня вспухает беспощадная всеохватная тоска, будто в середину груди без всякого сожаления загнали огромный осиновый кол, и теперь медленно, очень медленно его проворачивали.
   Я встал и приблизился к пленнику. Секунду-другую я молча его разглядывал, потом очень тихо спросил:
   -- Где Олег?
   -- Не знаю.
   -- Что с ним произошло?
   -- Не знаю. Это зависит от программы, которую он активировал на накопителе.
   -- И?
   -- Скорее всего, ваш друг... погиб. Распался на атомы, сгорел. Я ведь предупреждал, с накопителем нельзя так...
   -- Будь ты проклят! -- сказал я.
   Ещё несколько секунд я в упор разглядывал ненавистное мне лицо, судорожно сжимая и разжимая кулаки, и всё-таки сорвался. Я заорал что-то нечленораздельное, размахнулся, чтобы превратить это ненавистное лицо в кровавое месиво, но нанести удар не успел -- Григорий повис на моей руке, крича мне в самое ухо:
   -- Борис, опомнись! Держи себя в руках!
   Потом набежали ещё какие-то люди, меня скрутили, повалили на пол. Больше я ничего не помню. Только слезы, обильные непослушные слезы, непрерывным потоком бегущие по щекам.
  
  

14

  
   Прошла неделя.
   Всё это время я не выходил из своей комнаты. Раз в день Ордынцев приносил мне трапезу, которая в большинстве случаев оставалась нетронутой.
   С исчезновением Олега из меня словно бы что-то вынули, словно бы какую-то жизненную силу, что ли. Это, конечно, не было каким-то там помешательством. Нет. Способность рассуждать здраво я не потерял. Я прекрасно отдавал себе отчёт, что надо жить дальше, не раскисать, ведь я всё-таки не какая-нибудь там кисейная барышня, я -- боец, причём не абы какой, один из лучших (даже в Дикой Дивизии приходилось служить), но всё равно ничего не мог поделать. Всё мне стало безразлично. На всё мне стало наплевать...
   Я понял. Каждый человек (вне зависимости от того, какой бы он ни был) получает в течение своей жизни такое огромное количество ударов, что волей-неволей начинает роптать, хоть это и грех. Для кого-то это начало конца, для кого-то -- нет. Меня, видимо, нужно всё-таки отнести к первым. Сначала смерть сына, потом отца, жены, многих моих друзей, теперь вот исчезновение Олега. Похоже, я приблизился к своему пределу. Впервые в жизни я к своей возможной смерти был полностью, абсолютно равнодушен. Если бы кто-нибудь вздумал меня в те дни убить, я был бы только искренне ему благодарен. Увы, никто меня убивать не хотел. Если не считать посещений Ордынцева, я был полностью предоставлен самому себе. Только дважды за всё это время меня навещал кто-то ещё. Одним из них был Григорий. Особого разговора у нас не получилось. Мы долго сидели, молчали, и только уже уходя он вдруг сказал:
   -- Послушай, Борис, я всё хотел у тебя спросить. Помнишь, ты говорил, что из Дикой Дивизии тебя отчислили за самоволку, а Олега за что?
   Я молчал, наверное, целую минуту.
   -- Побратим он мне, -- ответил я наконец.
   -- Вот оно как, -- пробормотал Григорий.
   Больше мы не сказали ни слова. Григорий ушёл, а я снова повалился в постель, желая только одного -- как можно скорее забыться.
   Пленника у нас, конечно, забрали. Через два часа после описанных в предыдущей главе событий. Поразительная, что и говорить, оперативность. Конвой прибыл по прямому указанию из ставки. А ещё через два дня из ставки прибыл эксперт, молодой высокий человек лет тридцати пяти в чине штабс-капитана. У него были гладко зачёсанные назад волосы, небольшая, с проседью бородка и глаза, мягкие карие глаза, очень внимательные. Звали его Белослудцев Николай Иванович, до войны он заведовал кафедрой астрофизики в Ростовском Государственном Университете. Кажется, я его даже видел на какой-то конференции. Прибыв на базу, он встретился по очереди со всеми, кто имел хоть малейшее касательство к вышеописанным событиям. Меня он посетил одного из первых. Он же сообщил и о побеге пленника. Увы, обманув бдительность охранников, пленник бежал во время конвоирования. Кто он, откуда, каковы были его задачи, так и осталось невыясненным. Если не считать синяка под моим глазом, каких-либо следов после себя он не оставил. Будто и не было его никогда. Таким образом, единственная нить, которая могла бы привести к разгадке судьбы Олега, оказалась оборванной.
  
  

15

  
   К концу седьмого дня моего добровольного заточения мне стало совсем невмоготу. Сидеть в четырёх стенах я не мог уже ни физически, ни морально и потому отпросился в увольнительную. Захотелось вырваться из этого замкнутого пространства. На свежий воздух, под открытое небо, на простор, только бы не видеть больше этих опостылевших до тошноты стен.
   Часть пути наверх я проделал на лифте, оставшуюся -- по лестнице. На поверхности был день -- солнечный, тёплый. В воздухе летали невидимые глазу паутинки. Наступило так называемое бабье лето -- обычная для этого времени года пора, последние перед наступлением холодов тёплые деньки.
   В городке было весьма оживлённо. Несколько бойцов из роты наземной охраны сидели, как всегда, в курилке. Ещё десятка полтора гоняли невдалеке в футбол. Играть толком не умел из них, судя по всему, никто. Они только бегали бестолково кучей туда-сюда, от одних ворот к другим, в ногах же метался словно бы запутавшийся в них мяч. Ворот в традиционном понимании не было. Вместо ворот стояли обычные армейские сапоги, по одному на каждую штангу. Слышались азартные выкрики, топот, гулкие удары по мячу.
   Чуть в стороне какой-то обнажившийся до пояса казак фехтовал с воображаемым противником шашкой.
   Я смотрел на это всё, но как-то отстранённо, как будто это была жизнь другого, чуждого мне мира, не имеющего ко мне абсолютно никакого отношения. Так, наверное, смотрят на действо какого-нибудь неинтересного фильма. Вроде бы на экране что-то там происходит, кипят какие-то страсти, героев мучают какие-то проблемы, но зрителя это совершенно, совершенно не трогает.
   Я шёл мимо, за территорию лагеря. Мне по-прежнему не хотелось кого-либо видеть. Я хотел уединиться, и для этого впереди было подходящее, на мой взгляд, место -- широкий распадок, поросший редкими деревьями и кустарником. Я и раньше любил подобные места. Там часто попадались ручьи или каналы, в которые из Дона заходила крупная рыба: щука, окунь, сазан, сула, белый карась, больше известный среди местного населения под названием "гибрид". Ещё до войны мы с отцом часто наведывались в такие места на рыбалку. И, как правило, без улова не возвращались. Донская земля вообще очень щедрая на всякого рода дары, только вот что-то мира на ней давно не было.
   Уже на выходе из лагеря меня окликнули. Я оглянулся. За мной, догоняя меня, быстро шёл Белослудцев. В сердце у меня легонько кольнуло. Пожалуй, он был единственный, кого я мог бы терпеть сейчас рядом с собой. Каким-то крохотным уголком сознания я всё ещё надеялся на чудо. Если кому и удастся пролить хоть какой-то свет на судьбу Олега, то это, наверное, только ему.
   Мы пошли рядом.
   Белослудцев, конечно же, был осведомлён о всех деталях случившегося со мной. Делать участливый вид, однако, он не пытался, и я ему был за это искренне благодарен.
   Какое-то время мы молча шагали. Лагерь вскоре остался позади. Озираясь по сторонам, я волей-неволей отмечал, что война этих мест совсем не коснулась. Деревья стояли в багряно-жёлтой листве, по обе стороны дороги тянулись заросли порыжевшей конопли и бурьяна.
   Было тихо, покойно.
   Однажды попался валявшийся на обочине лошадиный череп. Какая-то кошка, прыгая среди травы, высматривала что-то -- охотилась, должно быть, на полевых мышей. Высоко-высоко в небе медленно парил коршун. Стрекотали кузнечики. Чёрный угловатый грач лениво ковырялся в земле.
   Потом Белослудцев начал говорить. Голос у него был негромкий и где-то даже печальный, под стать его интеллигентному облику. Оказывается, он был родом из этих мест. Когда-то, ещё до войны, он жил здесь -- сначала в Красновке, где родился, потом в Зернограде, куда со временем переехал вместе с родителями. После окончания школы он поступил на астрофизфак РГУ, закончил его через пять лет и тогда же поступил в аспирантуру. Как-то незаметно Белослудцев перешёл на более общие темы. Стал говорить о вселенной, галактиках, звёздах, множественности обитаемых миров.
   -- Космос -- это такая бездна, -- говорил он задумчиво. -- Миллионы, а то и миллиарды галактик, и в каждой из них миллиарды и миллиарды звёзд. Можете себе это представить?
   Я молча пожал плечами.
   -- Правильно, не можете. И я не могу. Да и никто, наверное, не может. Кроме Бога, конечно. Человеческий ум просто не в состоянии вместить такие масштабы. Да!.. Вы знаете, у меня тут есть кой-какие соображения, -- признался он вдруг. -- Только... Только вы не спешите делать какие-либо выводы, хорошо? Это ведь всего лишь гипотеза, не более, игра, так сказать, ума, чем реально доказанный факт.
   Белослудцев замолчал, лицо его вдруг исказила судорожная мучительная гримаса. У меня же в сердце снова легонько кольнуло. Я бросил на штабс-капитана вопросительный взгляд, но вслух не сказал ничего.
   Какое-то время мы продолжали молча шагать, потом я всё-таки не выдержал.
   -- Что-нибудь про Олега хотите сказать? -- спросил я с надеждой. Белослудцев ответил не сразу.
   -- Традиционно считается, -- начал он своим негромким печальным голосом, -- что если человечеством и признаётся наличие во вселенной других разумных существ, то места их обитания соотносят с видимыми нами мирами -- другими планетами, другими галактиками. Понимаете?
   Я снова молча кивнул.
   -- Мне, однако, кажется, что всё на самом деле обстоит гораздо сложнее. Ведь есть ещё миры и невидимые, те самые миры, о которых говорится во многих священных писаниях различных народов, о них же в начале века говорил и Пророк, когда закладывал основы Нового Богословия, к их обнаружению почти вплотную приблизилась и современная наука. Можете мне верить, я знаю, о чём говорю... Миры видимые, миры невидимые, -- проговорил Белослудцев задумчиво. -- Помните символ христианской веры? Первую часть? "Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, миров видимых и невидимых..." Не для красного же словца это было сказано.
   -- Ещё фантасты писали о параллельных мирах.
   -- Фантасты, -- проворчал Белослудцев. -- Вот уж ещё публика! Выдумщики! Если кому и не стоит доверять, так это, в первую очередь, им. Это про таких, как они, сказано: "Слышали звон да не знают где он".
   Что ответить на это, я не нашёлся. Белослудцев, впрочем, в этом и не нуждался. Он подобрал валявшуюся на дороге хворостину и теперь шёл, хлеща ею по голенищам сапог. Вид у него был по-прежнему задумчивый.
   -- Представьте, что эти миры, как и наша видимая вселенная, тоже состоят из сгруппировавшихся в атомы и молекулы элементарных частиц, только физические свойства у них совершенно другие, не такие, как у нас. Что это значит? А это значит, что взаимодействовать друг с другом эти частицы никак не могут -- ни физически, ни химически, ни как-либо ещё, даже если и находятся в одном и том же объёме пространства. Не за что им просто зацепиться. Вот штука-то, а! Словно тени или призраки, они пронизывают друг друга, даже не подозревая о существовании друг друга, наполняя общее для всех пространство бесчисленным количеством образов. Для нас невидимы они, для них невидимы мы. Каково именно число этих миров, я думаю, кроме Бога, не знает никто. Быть может, их всего два или три, а, быть может, десять или пятнадцать. Быть может, им вообще нет числа... Кто знает... Хотя...
   Белослудцев опять замолчал, помахивая своей хворостиной и озираясь по сторонам.
   -- Как странно, -- сказал он задумчиво. -- Вот здесь на этом самом месте у них, вполне возможно, стоит не дерево, как у нас, а какая-нибудь скала. Да!.. Всё дело в том,-- пояснил он чуть погодя, -- что миры на самом деле полностью не разобщены. То ли Господь так изначально устроил, то ли природа, только есть промеж них одно общее для всех свойство. Это гравитация, способность предметов притягиваться друг к другу. Да. Все объекты всех миров -- видимых, невидимых -- существуют в едином для всех гравитационном поле. Следовательно, материя (вне зависимости, какому именно миру она принадлежит и какими прочими физическими свойствами обладает) должна накапливаться в одних и тех же областях пространства, образуя различные макрообъекты: планеты, звёзды, галактики. Поле-то для всех общее. Вполне возможно, что и на месте нашей Земли имеются ещё какие-нибудь планеты, состоящие из другой материи, невидимые нами, но от этого не менее реальные, планеты, освещаемые светилами, находящимися на месте нашего Солнца. Понимаете? Вполне возможно, что звёздное небо там в точности такое же, что и у нас. Конечно, планеты эти вряд ли в точности повторяют нашу Землю, ведь это же не абсолютные двойники. Местные ландшафты там наверняка формировались под воздействием своих специфических условий -- климатических, геофизических, биологических. Где у нас океаны, у них, вполне возможно, материки, где у нас пустыни, у них, возможно, болота, где у нас долины, у них, быть может, горы или озёра.
   -- Горы в долине, -- пробормотал я. -- Красиво и... странно.
   Белослудцев продолжал:
   -- Быть может, на одной из этих планет тоже оказалась разумная жизнь, какая-нибудь цивилизация, развитая настолько, что смогла-таки найти способ проникновения в параллельные миры. Как именно это ей удалось, не суть сейчас важно. Главное же то, что они здесь обнаружили: насилие, войны, смерть. Угроза атомного безумия, способного за считанные минуты полностью уничтожить нашу планету. Ведь достаточно привести в действие хотя бы одну сотую от накопленного ядерного оружия, чтобы Землю разорвало на части. Да! Можете мне верить, я знаю, о чём говорю. Возникшие бы при этом гравитационные возмущения оказались бы гибельными и для них, наших соседей. Они просто обязаны были что-нибудь предпринять. Не смотреть же, в самом деле, сложа руки, на нашу и собственную гибель. Они решились на шаги, выработали целую стратегию глобального воздействия на человечество. К примеру, не обратили ли вы внимание на то, как... скажем так, странно стали вы в последнее время реагировать на всё связанное с насилием? Только не говорите, будто ничего такого с вами не происходило. Эти эмоциональные всплески, душевная боль, слезы -- всё это ничто иное, как следствие некоего тончайшего психического проникновения в сознание воюющих людей, как бы своеобразная коррекция сознания, что ли, сме­щение жизненных приоритетов с одних на другие, с более воинственных на более миролюбивые. Вы, наверное, думали, что происходит это только с вами, ну, может, ещё с Олегом (он ведь всё время был у вас на виду, и не заметить в нём перемен вы также не могли), что причиной тут, скорее всего, обычная, накопившаяся за годы войны усталость, однако это не так. Не только с вами происходят эти странные необъяснимые вещи. За последний месяц подобный эффект стал в войсках массовым. И в этом, судя по всему, главная причина их отступления. Очень сильно упал боевой дух. Поверьте, как штабной офицер, я знаю, о чём говорю. Не думаю, однако, что у московитов дела обстоят как-либо иначе. Ведь воздействие осуществляется на всё человечество (и на них в том числе) -- вне зависимости от политической, национальной, религиозной и прочей принадлежности. Так что наступление московитов вряд ли продлится долго. Вот посмотрите. Как пришли, так и уйдут.
   -- Хорошо бы, -- сказал я. -- Надоела уже эта война, просто сил никаких нет.
   -- Думаю, в течение следующего месяца всё и разрешится.
   -- А почему они сами к нам не обратились?
   -- Инопланетяне?
   -- Да.
   -- Не знаю, -- сказал Белослудцев, помолчав. -- Скорее всего, потому, что никакого толку из этого всё равно не получилось бы. Ведь дело не в них, а в нас. Мы с нашим безусловно антропоцентрическим менталитетом к подобного рода контактам просто не готовы. Сразу стали бы искать какую-нибудь выгоду, корысть и только запутали бы всё ещё больше.
   -- Значит, этот кудрявый блондинчик был инопланетянином?
   -- Похоже, что так.
   -- Что же он тут высматривал?
   -- Думаю, он был кем-то вроде наводчика. Отброшенные ракеты помните?
   -- Конечно.
   -- Не сами же они по себе, верно? Кто-то же их отбросил.
   Я кивнул.
   -- Да, -- сказал Белослудцев. -- Похоже, выбор сделали за нас.
   -- И что же это за выбор?
   -- Не в пользу войны, это точно.
   -- Значит, мир?
   -- Мир.
   -- А про Олега что-нибудь можете сказать?
   -- Про Олега? -- проговорил Белослудцев после паузы. -- Есть у меня одна небольшая мыслишка, будто жив он ещё. Только... Только ведь всё, что я вам до этого рассказал, всего лишь гипотеза, понимаете? Никаких доказательств у меня нет.
   -- Говорите, -- потребовал я.
   -- Думается мне, что его каким-то непонятным нам образом забросило в один из тех миров. Он теперь там, понимаете? Этот прибор, который он активировал...
   -- Инопланетянин назвал его накопителем.
   -- Этот прибор забросил его туда.
   -- Какова вероятность того, что это так?
   Белослудцев вздохнул.
   -- Честно говоря, не очень высокая. Ведь по большей части всё это только мои личные домыслы, не более. Однако... В любом случае, надо надеяться, ждать. Если он и впрямь попал в параллельный мир, в другую цивилизацию, его наверняка вернут обратно...
   -- Когда?
   -- Надо надеяться, -- повторил Белослудцев. -- А ещё лучше помолиться за него. Что ещё тут можно сделать?.. Ладно! -- Он вдруг остановился. -- Извините, что столько времени вам надоедал. Пойду, пожалуй, обратно. Дела у меня там ещё. Да! Извините ещё раз. До свидания!
   Он как-то суетливо пожал мне руку и быстро засеменил прочь. Я же глядел ему вслед, но видеть его уже не видел, так как все мои мысли были заняты теперь одним -- надеждой на возвращение Олега.
  
  

16

  
   Уже подходя к распадку, я вдруг подумал, что, может быть, это всё и неправда, что хитрый астрофизик выдумал всё это, выдумал для того, чтобы воздействовать на меня этаким положительным образом, вселить надежду и вернуть тем самым к жизни. Как бы там ни было, а цели своей он достиг. Надежда и впрямь пробудилась во мне, и отказываться от неё я уже не хотел. В середине груди появилось вдруг словно бы крохотное горячее зёрнышко, которое, прорастая, поползло побегами во все стороны, проникая во все члены, наполняя их теплом и... какой-то сладостной мучительной болью, что ли.
   Мне и впрямь захотелось помолиться. Увы, к стыду своему, делал я это раньше не часто. Хотя наше общество -- как военное, так и гражданское -- было сплошь пронизано образами христианской веры, особой тяги у меня к ним никогда не было. На исповеди я почти не ходил, на коллективные молитвы, молебны, литургии и прочее -- тоже.
   Сейчас же...
   Сейчас же мне вдруг захотелось всего и сразу -- и помолиться, и исповедоваться, и сделать какое-либо доброе дело. Неважно -- какое, неважно -- кому. Главное, сделать.
   Я вдруг подумал, насколько мир был бы добрее, прекраснее, если бы критериями своего устройства избирал не тех, на ком он сейчас стоял, а совершенно других, не улыбчивого, к примеру, чудака Эйнштейна, создавшего на наши головы атомную бомбу, а каких-нибудь святых, образом жизни у которых были чистота и непорочность, кто привил бы и нам эти благородные качества, не было бы тогда войн, насилия, был бы мир и... какие-то неведомые нам сейчас перспективы развития цивилизации.
   Увы, атомная бомба -- это по нашему же окаянству.
   Ну почему, почему так?! Почему из года в год, из столетия в столетие не святость, не чистота, а именно, именно порок оказывался для человечества всегда предпочтительнее? Почему?!! Неужели мы такие... пропащие?! Проклятые?! Ни к чему, кроме лжи и насилия, не способные?! Возвеличили порок, нарядили его в крикливые цветастые одежды, придумали для его оправдания целую философию, подменили им Бога и служим, служим, служим ему с утра до вечера и с вечера до утра, каждое мгновение, каждую секундочку, будто некому и нечему нам больше служить.
   Нет, по окаянству это всё нашему, по окаянству. И нечего на кого-то там пенять: на соседа, на мужа, на американца, на Бога. Искать на стороне виноватых. Всё, что с тобой происходит, человек, от твоей же вины. Что хотел, человек, то и получил. Имей мужество это признать. Ну а если хочешь всё-таки что-то менять, начинай прежде с самого себя -- рыдай, кайся, молись. Быть может, ещё не поздно -- изменить свой удел...
   Тут я остановился.
   На противоположной стороне распадка я вдруг увидел спускающегося по косогору человека. Сердце у меня в груди забилось, как попавшая в силки птица -- сильно и часто. Я боялся поверить своим собственным глазам. Очень уж этот человек походил на Олега.
   -- Брат! -- прошептал я чуть слышно и пошёл ему навстречу.
   Человек же скрылся из виду, но уже через пару минут появился снова, теперь уже значительно ближе. Увы, это был не Олег. Какой-то крестьянин с косой на плече, выискивавший, судя по всему, подходящую для покоса траву.
   Я остановился и сел прямо на землю. Сил у меня не было никаких. Давешняя сладостная и, одновременно, мучительная боль снова наполнила моё сердце.
   Что же это за орган такой -- сердце?! Как же всё-таки бесконечно много способно оно в себя вместить. Целую вселенную с её радостями, с её скорбями. Быть может, потому, что оно само -- Вселенная. Сердце. Простое человеческое сердце.

Новочеркасск, 1988, 1991 гг.


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"