Игнат Абакумов, лесничий Верхне-Алтайского округа, стоял на вершине сопки, глядя на багровый закат. Солнце только-только село за поросший елями кряж, и потому небо было еще достаточно светлое. По левую руку тянулись пологие горные склоны, а чуть дальше торчал сверкающий нестерпимым блеском пик Кара-Гол. Справа же была долина, которую пересекала темная лента Катуни.
Пользуясь остановкой, собака Абакумова -- старая немецкая овчарка по кличке Лизка -- где-то в чаще гоняла заспавшихся глухарей. Слышались птичий гвалт, хлопанье крыльев и заливистый собачий лай.
Темнело быстро. Со стороны реки тянуло прохладой и сыростью.
Минуты три Абакумов стоял неподвижно, потом посвистал собаку и зашагал вниз по поросшему редким сосняком склону. Лизка, как всегда, появилась неожиданно, вынырнула откуда-то из-за кустов и затрусила рядом, зорко поглядывая по сторонам.
Абакумов же вдруг почувствовал слабый запах дыма, а пару секунд спустя заметил мелькнувший между деревьями огонек. Он было остановился, настороженно вглядываясь в этот огонек, но ничего определенного не разобрал. Было до него еще достаточно далеко. Тогда он двинулся дальше, размышляя, кто бы это мог быть.
Туристы? Браконьеры? И те и другие могли доставить ему массу хлопот. Первые были источником многочисленных пожаров, вторые... Вторые стали в последнее время очень уж злыми. Не только по зверью стреляли, но иной раз и человека могли сгубить. Неспокойные нынче времена.
Мелькавший между деревьями огонек оказался костром. Когда Абакумов подошел, стемнело уже окончательно. Желто-оранжевые языки пламени отбрасывали на поляну и стволы окружающих деревьев бледные отсветы. Подле костра на корточках сидел бородатый мужик. Там же валялся и какой-то баул. Мужик занимался тем, что поджаривал нанизанные на палку грибы. Одет он был не ахти как: застегнутая на все пуговицы фуфайка, рабочие штаны из ХБ-ткани, кирзовые, с завернутыми голенищами сапоги. Появления Абакумова он не заметил.
"Зэк, что ли, -- подумал тот, разглядывая незнакомца. -- Из зоны, видно, сбежал, прячется. Хотя... Хотя вряд ли. Когда бы это у него такая борода успела вырасти?.. А может, знаковая встреча? Места тут глухие, безлюдные, не пятая авеню все-таки, прохожие на каждом шагу не попадаются".
Он непроизвольно погладил приклад висевшей за плечом двустволки. Потом, сделав знак Лизке, чтобы сидела тихо, шагнул на свет.
-- Добрый вечер, мил человек, -- сказал он.
Незнакомец вздрогнул и резко повернулся, таращась в темноту ослепшими от огня глазами. Палку с грибами он выставил перед собой как боевое копье. Абакумов невольно улыбнулся.
-- Местный лесничий я, -- сказал он. -- Абакумов. Игнат.
-- Здравствуйте, -- проговорил бородач сдержанно. Голос его, глуховатый и низкий, казался усталым
Абакумов подошел ближе и встал так, чтобы разглядеть незнакомца более детально. У того было длинное изможденное, словно бы от многочисленных аскетических подвигов, лицо, большие, широко раскрытые глаза, под которыми чернели громадные круги, высокий лоб, темные, зачесанные назад волосы.
-- Не сочтите за бестактность, -- спросил Абакумов, -- что привело вас в эти края: охота, грибы, скука?
-- Так, -- сказал бородач, пожав плечами. Он, видимо, успокоился окончательно и сел, снова занявшись грибами.
-- И все-таки?
Незнакомец покосился на Абакумова.
-- Так и будете стоять, -- проворчал он. -- Присаживайтесь.
-- Спасибо.
Абакумов опустился на корточки. Минуту они сидели молча, глядя на огонь. Где-то в чаще кричала какая-то птица -- резко, пронзительно. Поднялся легкий ветер, зашелестела листва.
-- Истину ищу, -- сказал наконец незнакомец.
Абакумов не понял.
-- Как? -- переспросил он. -- Истину?
-- Ее, -- сказал незнакомец после паузы.
Он держал палку над огнем и неотрывно на нее глядел. Из грибов сочился сок, шипел, падал каплями в огонь.
-- Ну и дела, -- пробормотал Абакумов. -- Чего только в жизни... Хм. Впрочем, дело ваше. Только... Только почему именно здесь? Места ведь здесь очень глухие, на десятки верст ни одного человека, бывает, не встретишь.
-- Чтобы познать истину, человек потребен менее всего.
Голос у незнакомца был по-прежнему тих и как бы безразличен. Казалось, тема разговора его ничуть не интересовала. Он наконец отложил палку с грибами в сторону и теперь сидел неподвижно, обхватив колени руками, глядя в огонь.
-- М-да, -- пробормотал незнакомец. -- Где я ее только не искал. В книгах, в народе, в науке, в творчестве, в природе. В себе тоже вот искал. Честно говоря, где ее меньше всего, так это в себе. Это уж точно. Можете мне поверить.
"Хорошо, что ты это понимаешь", -- подумал Абакумов. Вслух же сказал:
-- Похоже, у вас кризис. Сейчас у многих кризис. Сместились акценты, сотряслись основы. Человеку духовно-интеллектуальной ориентации в наши дни нелегко. Как, кстати, ваше имя?
-- Николай, -- сказал незнакомец неохотно. -- Соболев.
-- Николай? Хорошее имя.
-- Чем же оно хорошее?
-- Покровителей много, ходатаев. К примеру, Николай Чудотворец, Николай Кузанский, Аскольд-Николай, Николай Романов, последний российский император, новомученик. Слыхали о таких?
-- Аскольд-Николай?
-- Был такой киевский князь, -- пояснил Абакумов. -- В девятом веке жил. Первым крестил Русь. Убит в результате заговора византийских попов и славянских языческих колдунов во главе с так называемым вещим Олегом.
-- Но позвольте. Я слышал, что Русь крестил Владимир. Владимир Красное Солнышко.
Абакумов усмехнулся
-- Ну, попы еще и не то понарасскажут. Задурили народу головы байками всякими. Бабник он был, Владимир твой, и больше никто. Русь он, правда, тоже крестил, да только не как любящий государь, а как лютый ворог: огнем и мечом. Аскольд же крестил миром, добровольно. За то его византийские попы и возненавидели. -- Абакумов помолчал. -- А ему, между прочим, Богородица три раза являлась.
-- Вы христианин? -- спросил Николай.
-- А что?
-- Да речи у вас какие-то странные: вроде бы как христианские и в то же время вроде бы и нет. Непонятно.
Абакумов снова усмехнулся.
-- Дух у меня другой, -- сказал он туманно.
Они помолчали.
-- Сейчас многие в кризисе, -- сказал Абакумов снова, возвращаясь к прежней теме разговора. -- Для основной массы человечества резкая смена жизненных ориентиров если и не фатальна, то, по крайней мере, очень чувствительна. Ломаются души, уродуются. Все хотят куда-то идти, но куда именно, не знают. Раньше было "светлое будущее", теперь крепкое экономическое настоящее: мерседесы, доллары, особняки. Для одних -- реальность, для других -- перспектива. Что объединяет и тех и других, так это то, что и те и другие счастливее не стали. В сущности, это все ничто иное как сплошная смертная мука, воплощенный земной ад, иными словами. Вы кого-нибудь из философов читали? Соловьева, например?
-- О, Господи! -- простонал Соболев, закрыв лицо руками. -- И здесь то же самое. -- Он помолчал. -- Если хотите знать, -- сказал он наконец, -- я этих философов на дух не переношу. От них только голова пухнет. Я их... ненавижу!
-- Не надо никого ненавидеть. В особенности Соловьева. Он о богочеловечестве писал, о Софии, о преображении...
Абакумов вдруг замолчал и лег на спину, заложив руки за голову и покусывая сосновую иголку.
-- Ничего я этого не хочу, -- сказал Соболев глухо. -- Ни преображения, ни вечной жизни, ни вашего глупого счастья для всех... Надоело!..
Наступила пауза. Давешняя крикливая птица снова подала голос. Откуда-то со стороны реки донесся слабый гудок -- должно быть, там проплыло какое-то судно. Абакумов поерзал, устраиваясь поудобнее. Земля была покрыта толстым слоем опавшей хвои, и лежать на ней было мягко и уютно.
-- Какие же здесь все-таки звезды, а, -- пробормотал Абакумов, глядя в небо. -- Я ведь только здесь, на Алтае, разглядел их по-настоящему. Вы знаете, я очень часто на них смотрю. Выберу какое-нибудь местечко поудобнее, улягусь и смотрю, смотрю. И, знаете, с какого-то момента стал я наблюдать прелюбопытнейшие вещи. К примеру, звезды не всегда стоят на одном месте, иногда они двигаются. Представляете?
-- Это, наверное, не звезды, а планеты.
-- Нет. Движение планет слишком незначительно для человеческого глаза. Это другое.
-- Тогда искусственные спутники.
-- И не спутники. Что я, спутника от звезды не смогу отличить? Нет, это другое. Вот послушайте. Висит, к примеру, какая-нибудь звезда, мерцает, как и все прочие, ничем особенным не выделяется и вдруг ни с того ни с сего сдвигается с места, преодолевает сантиметров двадвать-двадцать пять и снова останавливается, вспыхивает после этого, будто сверхновая, увеличивая яркость в несколько раз, потом угасает до прежнего блеска и снова ничем не отличается от остальных звезд. Двадцать сантиметров - это я условно так сказал. Такой длины дугу я прочерчиваю вытянутой рукой, отмеряя пройденный звездой путь. На самом же деле, кто его знает, сколько она там пролетела. Это зависит от расстояния, на котором она от нас находится. Честно говоря, у меня есть глубокое подозрение, что на небе все обстоит далеко не так, как это преподносят ученые.
-- Они используют оборудование, опираются на теории.
-- Оборудование, теории. Все это лишь один определенный угол зрения... Ладно. -- Абакумов поднялся, стал отряхиваться. -- Лизка! Лизка! -- закричал он потом.
Собака сейчас же вынырнула из темноты, засуетилась, фыркая и виляя хвостом, ткнулась носом в руку хозяина.
-- Ну, ну, -- сказал тот. -- Сейчас идем уже. Проголодалась, видать... Что фыркаешь-то? Об ежика укололась? -- Абакумов потрепал собаку по загривку. -- Вот существо, в котором ни капли лукавства... Ну, ладно, пойдем мы. Нам еще километров двенадцать отмахать надо.
Соболев тоже поднялся.
-- Интересно было побеседовать, -- сказал он вежливо.
-- Да чего там. Вы это, не забудьте костер потушить, хорошо?
-- Конечно, обязательно.
-- Только хорошо потушите, ладно? А то погода сейчас сухая, одной искры достаточно, чтобы... Ну, вы сами понимаете.
-- Хорошо, хорошо.
-- Да еще вот что. Эти грибы, их лучше выкинуть. Нехорошие они, отравиться можно.
-- Да? -- Соболев посмотрел на закопченную палку с черными углями грибов.
-- Верно говорю, -- сказал Абакумов. - Не надо их есть. Вы вот лучше это возьмите. -- Он извлек из рюкзака полбуханки ржаного хлеба и банку говяжьей тушенки. -- У меня дома еще много такого добра, так что не отказывайтесь.
-- Спасибо.
-- Ну, прощайте, Николай.
-- До свидания.
Абакумов повернулся, сделал два шага и вдруг снова остановился.
-- Послушайте, а может, вам в буддийский храм надо? Тут есть один, монастырь. Километрах в тридцати на юго-восток.
-- Да нет, -- сказал Соболев, покачав головой. -- Я уже был однажды в таком.
-- И что?
-- На три месяца хватило. Сбежал.
-- Ну, тогда не знаю. Что ж, прощайте.
-- Счастливо вам.
Когда лесничий с собакой уже готовы были скрыться в темноте, Соболев, словно бы спохватившись, вдруг крикнул:
-- Постойте! Может быть, вы знаете, в чем она?
-- Кто она? -- спросил Абакумов, останавливаясь.
-- Да истина же.
-- А-а. -- Абакумов помолчал. -- Нет, не знаю. Может быть, в том, чтобы с Богом жить, сочетаться с Ним, волю Его творить.
-- Ясно, -- пробормотал Соболев кисло. -- Это я уже слышал.
Абакумов пожал плечами и в следующее мгновение растворился в темноте. Еще какое-то время до Соболева доносился хруст валежника, потом и он стих.
-- Звезды, звезды, -- проворчал Николай, покосившись на небо. -- Тоже мне -- чудо.
Он поднял палку с грибами и принялся ее разглядывать.
-- Какая, в сущности, разница. На час позже, на год раньше.
Он откусил кусочек и стал медленно жевать, потом он надолго замер, раздумывая, проглатывать или нет, и все-таки выплюнул.
-- Тр-рус! -- пробормотал он с презрением. -- Даже на это не способен.
Он зашвырнул палку в кусты и упал на землю, зарываясь лицом в листья.
-- Господи! Господи! Господи! -- то и дело повторял он, пытаясь заглушить рыдания.
Через несколько минут он выпрямился, взял оставленный Абакумовым хлеб и, понемногу откусывая, принялся есть.
-- Я умер, я умер, -- говорил он время от времени. -- Я труп... труп...
Абакумов между тем подымался вверх по склону. Видно почти ничего не было, но лесник, привыкший к таким прогулкам, ориентировался отлично. На самом верху он остановился, глядя на раскинувшуюся перед ним долину. Собака по окрестностям больше не бегала, сидела, уставшая, рядом, ожидая, когда хозяин двинется дальше.
Но Абакумов пока что не торопился.
Что-то в этой долине происходило.
Сначала там появился свет. Потом словно бы пронесся резкий порыв ветра. Деревья, однако, остались полностью неподвижны. Нагрянула тишина. Мир словно бы превратился в застывший фотографический снимок. Потом, обретая телесность, свет стал стремительно приближаться, как расположенный на движущемся электропоезде прожектор. Но это был не прожектор. Скорее, фосфоресцирующий, овально-продолговатой формы предмет.
Через секунду Абакумов понял, что это.
Это был маятник. В какие неведомые дали уходила его нить, было неизвестно. Сама она угадывалась едва-едва, как вытянутая в струну паутинка. Маятник несся параллельно поверхности земли, бесшумно и стремительно, прошивая попадавшиеся на пути деревья и кустарник насквозь, не причиняя им ни малейшего вреда, и было непонятно - то ли это он был такой бесплотный, то ли это был бесплотен весь окружающий мир.
А потом он пропал...
Резкий порыв ветра, словно бы включая приостановленную телевизионную программу, пронесся снова. Тишина исчезла. Снова нагрянули всевозможные звуки. Стало слышно, как, гудя мотором, по реке идет очередное судно.
-- Вот оно, значит, как, -- проговорил Абакумов тихо. -- Не ошибся, стало быть, я... И впрямь знаковая встреча...Что ж, каждая душа перед Богом бесценна... Завтра снова в путь... Хм... Ну что, Лизка, не заснула там еще? Ну, пошли, пошли...