Дарэль : другие произведения.

Сны демиургов, книга первая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Год назад начал писать роман, дописал первую книгу, после чего внезапно кончились деньги и я вышел на работу. А потом вышел в нет-тусовку, пошел по конкурсам, уровень мастерства субъективно вырос, и вот даже не знаю - дописывать ли роман? Бросить жалко, все-таки пять с половиной авторских листов, персонажи, вошедшие в мою жизнь и нравящийся мне мир...
  
  Сны демиургов.
  Книга первая - "Сон в руку"
  
  Глава первая.
  - Я уже говорил, я не профессор! Я кандидат наук! - Возмутился уже в который раз пожилой мужчина в черном комбинезоне.
  - Да ладно, профессор, не горячитесь. - Массивная лысая голова собеседника кандидата наук покоилась на еще более массивных плечах, шеи у него практически не было. - Кто тут у нас в ваших степенях разбирается? А по мне так "профессор" звучит куда лучше, чем "кандидат".
  - Называйте меня Евгением Александровичем, или товарищем Старостиным, или еще как-нибудь, но желательно без искажений!
  Беседовали эти двое в большой комнате, практически все пространство которой занимали шесть громадных металлических ящиков, опутанных проводами.
  Кроме ящиков, в комнате было еще три компьютерных монитора с клавиатурами и мышками, системных блоков не было - клавиатуры и мышки были дистанционными, а от мониторов провода тянулись к одному из железных ящиков.
  Яркий электрический свет заливал помещение, узорный навесной потолок был параллелен паркету, стены скрывались за гобеленами, изображающими сцены средневековой охоты.
  - Уговорили, профессор. - Согласился с улыбкой лысый. - Так и буду вас называть.
  "Профессор" уже начал закипать. Скандала было бы не миновать, если бы не распахнулась высокая, под три метра, двустворчатая дверь, и в комнату не вошел мужчина.
  Он был похож на латиноамериканского "мачо" - смуглый, с красивым выразительным лицом и иссиня-черными длинными волосами, взятыми на затылке в аккуратный "хвост".
  Солидный костюм, явно купленный не на распродаже и без всяких скидок, подчеркивал мужественность его фигуры и придавал облику некую окончательность.
  - Ну что, Евгений Саныч, закончили установку оборудования? - Спросил вошедший. Голос у него был глубокий и притягательный - хотелось, чтобы он продолжал говорить.
  - Почти. Остались тестирование и окончательная наладка.
  - Главное, чтобы оно сработало. Стоит как маленький космический корабль! - Хозяин дома - теперь это было абсолютно ясно - прищурился. - Вы же понимаете, что оно не может не работать?
  "Профессор" сжался - он чувствовал угрозу, исходящую от этого лощеного мужчины.
  - Все будет работать! Шеф, ты же меня знаешь! - Ответил неожиданно Лысый.
  - Ну хорошо, Виталий... Я тебя, конечно, знаю... Но от того, будет ли работать аппаратура, зависит здоровье моей дочери - а это, как ты понимаешь, в данной ситуации самое главное.
  Развернувшись на каблуке, хозяин вышел из комнаты. Абсолютно бесшумно, и будто бы сами по себе, закрылись створки двери.
  - Спасибо. - Хрипло поблагодарил кандидат наук.
  - Сочтемся, профессор. - Ответил Виталий.
  
  Через четыре дня я должен был выйти на новую работу. Быть администратором в компьютерном клубе - это для фанатов. Если у вас есть опыт администрирования сетей, если вы способны вежливо, но жестко разговаривать с разъяренными третьеклассниками и куда более разъяренными мамашами этих детишек - то милости просим, можете попробовать.
  У меня был подобный опыт, и, надо сказать, что кроме нескольких возможностей для скрытых от начальства гешефтов, кроме повышения собственной самооценки за счет поклонения геймеров, я находил в этой работе множество других приятных моментов.
  И я был бы сейчас абсолютно счастлив, но меня терзало отсутствие денег. Просидев ночь в компьютерном клубе, который я уже считал своим - все-таки мне здесь работать - я просмотрел возможности разовых подработок.
  Особенно меня заинтересовала одна вакансия - "волонтер". Работа предполагалась непыльная - разовый научный эксперимент без какой-бы то ни было опасности для здоровья. Несколько заинтриговало то, что перед этим объявлением было почти полтора десятка таких же, только с другой датой - видимо, там кому-то не хватило знаний для редакции первого объявления, и они вывешивали каждый день новое.
  От меня требовалось подъехать к станции метро "Московские ворота", съездить в какой-то институт за городом, позволить там снять с меня какие-то показания, потом пполучить деньги, которых мне вполне хватит на предстоящие несколько дней до первой зарплаты, и все!
  Никакого внутреннего протеста подобная перспектива у меня не вызывала, и потому я одел джинсы и майку, сунул в задний карман джинсов паспорт, и поехал.
  - Не подходишь. Не подходишь. Не подходишь. - Как заведенный говорил мордастый лысый мужик, отсекая от входа в автобус не прошедших контроля.
  Большая часть волонтеров выглядела весьма помято, и потому я не удивился, когда меня вместе с десятком более-менее хорошо выглядищих парней и мужчин пропустили, в то время как все бомжеватые и излишне похмельные остались за бортом.
  У каждого, входящего в автобус, мордастый брал паспорт и диктовал данные водителю, который вбивал их в ноутбук, сверяясь с базой.
  - О! - Распорядитель этих поминок восхитился. - Чужой паспорт! Хорошо придумал. И парик у тебя прикольный. Но все равно не пущу! Ты позавчера уже проходил тест.
  Отклоненный кандидат, не решившись на спор, грустно побрел в сторону метро. Я смекнул - раз кто-то старается повторно попасть на это тестирование, значит, ничего опасного для жизни там не предвидится. Вряд ли этот тип был мазохистом.
  - Значит так. - Мордастый внимательно оглядел нас. - Там, куда я вас привезу, ничего не трогать. Будете делать, что я скажу, и получите свои деньги. Иначе получите по морде, а денег даже не увидите. Все понятно?
  Я подумал, что странный какой-то эксперимент - с чего бы это им заправляет этот тип с внешностью рэкетера из начала девяностых? Ему бы еще цепь на шею - такой бы бык получился! "И кольцо в нос" - услужливо подсказало подсознание. Я улыбнулся.
  - Улыбаться будете, когда деньги получите! - Возмутился моей ухмылкой мордастый.
  За сорок минут поездки в комфортабельном автобусе я познакомился с парой сидящих рядом парней. У одного из них с собой была колода карт, и мы успели несколько раз перекинуться в "подкидного".
  Насколько я знал область, дом, в который мы приехали, находилсяч где-то рядом с Гатчиной. Вывели нас всех вместе, провели по громадной лестнице, потом по узкому коридору, и, через высокие двери мы попали в небольшую - по сравнению со всем остальным - комнату, в которой стояло штук двадцать офисных стульев, замотанных в полиэтилен.
  Из-за портьеры, висящей в дальнем конце комнаты, вышел седой мужичок в черном комбинезоне. Он внимательно осмотрел нас, что-то спросил у мордастого, потом пригласил за собой первого.
  Я сидел четвертым. На каждого уходило минут по двадцать, после чего тот возвращался на свое место, вскрывал конверт и расплывался в довольной улыбке.
  - Как там? Спросил кто-то у первого.
  - Фигня какая-то. Ложишься на кровать, к голове подключают проводки, потом показывают по телевизору всякие картинки - война там, секс. Извращения разные. Потом встаешь, тебе дают конверт и идешь ждать, пока остальных по этому тесту не прогонят.
  Как я и предполагал - ничего страшного. После того, как вышел третий, позвали меня. Все было именно так, как описывал первый испытуемый, только онине упомянул двух безликих ассистентов, вызывающих своими белыми халатами и кислыми минами ассоциации с бесплатной поликлиникой.
  Я лег на кушетку, к моей голове подсоединили контакты, потом по телевизору, висящему над лицом, пошли картинки. Вначале статичные, а потом мини-ролики. Кроме порнухи и сцен насилия, показывали еду во всем её разнообразии, виды разных мест - от заброшенных индийских или вроде того храмов до Ниаграского водопада и собора Василия Блаженного.
  Что меня несколько смутило - после первого прогона прошел второй, точно такой же, а когда начали крутить ролики по третьему, я спросил:
  - Вы про меня не забыли? - Молчание было мне ответом. - Эй, есть кто живой?
  Крутить головой я не решился - все-таки указание было смотреть в экран не отрываясь, а денег получить мне хотелось сильно.
  К счастью, четвертого раза не было. С меня сняли проводки, я поднялся, ожидая, что мне выдадут конверт, но конверта мне не дали, более того, провели в другую комнату. Там за круглым столиком в офисных креслах сидели все тот же модатый и седой мужичок, а отдельно, в глубоком кожаном кресле развалился смахивающий на Антонио Бандераса мужчина в халате.
  - Евгений Саныч, вы даете гарнтию?... - Спросил бандерас. - Ошибки не будет?
  - Если не он, то я даже не знаю! - Уклонился от прямого ответа седой. - Но реакция девочки однозначна.
  На меня пока что внимания не обращали. Интересно, о какой девочке они говорят?
  - Как вас зовут, молодой человек? - Спросил меня "мачо". - Меня зовут Алекс Поташин. Знакомое имя?
  - Нет. - Ответил я вначале на второй вопрос. - А меня зовут Евгений.
  - Тезка профессора! - Обрадовался чему-то мордастый. - Свояк свояка протолкнет всегда!
  - Я уже говорил вам!.. - Взорвался неожиданно тот, кого назвали "профессором".
  - Тихо! - Очевидно, мужик в халате был здесь главным. - Евгений, если вы наберет в любом поисковике слова "Олигарх", "Газ" и "Суд", то мое имя окажется в первом же десятке ссылок. Я достаточно богат, чтобы не думать о быте, но иногда и у меня возникают проблемы. Ты можешь мне помочь - и если сделаешь это, то я награжу тебя дейцствительно по-царски. В противном случае ты получишь конверт с теми копейками, которые тебе обещали, и всю жизнь будешь жалеть об упущенной возможности.
  Конечно же, прямо отказываться я не собирался. Но с другой стороны - я попытался связать слова "реакция девочки" и предложение Поташина, и получившееся мне не понравилось. Кто их знает, что они хотят мне предложить - может быть, я стану каким-нибудь тренажером для страшной великовозрастной девахи-наркоманки? Уж лучше админить в клубе!
  - А что вы хотите предложить?
  - На одну неделю ты переедешь сюда. Тебе будут созданы все условия, каждый день тебе на счет будет переводиться некоторая сумма - скажем, пятьсот долларов.
  - Тысяча! - Азартно заявил я.
  - Хорошо, тысяча. При этом ты выполняешь все наши требования, а мы гарантируем, что они не доставляют тебе физического дискомфорта или, тем более, увечий.
  Я подумал. Предложение было тем более заманчивым, что на ближайшие пару месяцев - а то и лет - особых планов у меня не было.
  - Конечно же, если необходимый результат будет получен, сумма удвоится, а то и утроится. - Добавил Поташин, заметив мои сомнения.
  - Я согласен. - Заявил я. Ни черта себе, семь тысяч - в любом случае! И двадцать одна - если что-то получится! - Когда приступать?
  - Прямо сейчас. Евгений Саныч, а вы все-таки протестируйте остальных.
  Мой тезка вышел, и мы остались втроем. Поташин щелкнул пальцем, мордастый встал, подошел к стене, на что-то нажал, там открылась дверца. Из ниши он достал бутылку виски и три стаканчика.
  - Моя дочь лежит в коме. - Заявил хозяин. - Евгений Саныч утверждает, что с помощью виртуального мира её можно вернуть к реальности. - Мордастый разлил спиртное по стаканчикам. - Реальный мир её сейчас совершенно не интересует, и наша задача - чтобы ей снова стало интересно жить. За жизнь.
  Я с готовностью поднял свой стаканчик, и, аккуратно прикоснувшись к стаканчикам остальных, залпом выпил, вызвав неодобрительную гримаску хозяина. Впрочем, мордастый тоже выпил залпом - хотя, видимо, знал о том, что его шефу это не понравится.
  Сам Поташин только пригубил виски. На некоторое время он задумался, видимо решал, что со мной делать. Потом улыбнулся - я понял, что он нашел решение.
  - Виталий! Опредили парня в доме, так, чтобы он никому не мешал. Завтра после обеда начнем, если у Евгения Саныча не будет возражений. А я пока...
  - Да иди уже, иди! - Перебил его Виталий. - У тебя дела, деньги счет любят, а ты считать любишь ну и так далее!
  Не отвечая на эту, на мой взгляд, излишне панибратскую реплику, хозяин удалился.
  - А почему бы меня просто не отпустить пока домой? - Спросил я.
  - Штука баксов лишняя? - Вопросом на вопрос ответил Виталий. - Это чтобы ты никуда не смылся. Чтобы тебя, не дай Бог, трамваем не переехало. Понимаешь? Мы тут уже два месяца кандидата ищем.
  - А я думал - две недели. - Брякнул я. - Объявлений только четырнадцать.
  - Вначале шеф с военной частью тут неподалеку договорился. Шестьсот человек перелопатили без всякого результата. Потом из Гатчины еще человек триста было, тоже хитрым маневром договаривались. Профессор сказал, что для результата нужна случайная подборка, кинули объявление в интернет. Еще немного, и начали бы людей на улице хватать без разбора.
  Я было подумал, что он шутит, потом понял - нет, вполне серьезен.
  - Значит, я мог и больше потребовать?
  - И сейчас можешь, и шеф не откажется. - Виталий налил в две рюки виски. - Только я очень не рекомендую. Давай, выпьем за хорошего человека.
  - За Поташина?
  - За меня, идиот! - Виталий расхохотался.
  Мы выпили, и вторая рюмка прошла так же хорошо, как и первая - закуска к такому напитку абсолютно не требовалась. Потом Виталий провел меня через несколько коридоров к комнате, в которой мне предстояло прожить несколько ближайших дней.
  - Это кровать, это телефон, вот здесь - дверь в совмещенный санузел. - Объяснял Виталий. - Захочешь кушать, позвони по номеру "112", возникнут вопросы - набери "111", попадешь ко мне на мобильный. Для связи с городом нажми дважды на ноль, дождись гудка, потом набирай питерский номер. Только много не болтай - телефоны прослушивает служба безопасности, после судебного процесса гайки затянулись.
  Комната мне, в общем, понравилась - обстановка, конечно, спартанская - на девяти квадратных метрах больше и не впихнешь - зато большое окно выходило в сад, демонстрируя мне со второго этажа отличный вид. Но чего-то не хватало.
  - Слушай... - Начал я проникновенно. - Вот ты говорил, что моя смерть вам невыгодна. А я же тут за сутки с тоски подохну!
  Виталий задумался. Я сбирался уже было намекнуть, что именно имел в виду - ноутбук какой-нибудь, или хотя бы наладонник с запасом книг и простеньких игрушек, когда он вышел из фонового режима и родил идею.
  - Вот. - Открыв незаметную дверцу в стене, он показал мне стоящий там компьютер. - Это компьютер "Интэл". Хорошая штука, ты её главное не сломай, а то из твоих денег вычтем, еще и должен останешься. Работал с таким?
  - С таким - нет. - Честно ответил я. Судя по всему, покупали самое дорогое, и системный блок выглядел не хуже нового автомобиля. - Но мне друзья про такие рассказывали.
  Виталий расплылся в довольной улыбке - как бы не он сам выбирал этот компьютер. Знаем мы таких, они "машину" выбирают по единственному параметру - чтобы выглядела круто и стоила соответственно.
  Он включил компьютер, и я с удивлением обнаружил, что у компьютера есть шесть пользователей. Немного подумав, это мордастое чудо нажало на иконке с подписью "Лёха", потом начало забивать пароль.
  Но вдруг он обернулся и посмотрел на меня пристальным взглядом. Я демонстративно отвернулся, делая вид, что до его тайн мне нет никакого дела. Он нажал еще на четыре клавиши. Я внутренне рассмеялся - первые цифры были "1101", очевидно, означая 11 января, а последние четыре цифры почти наверняка были годом. Уж этот-то пароль я подберу простым перебором!
  - Игрушек здесь нет, разве что только пасьянсы... Зато можешь напечатать собственное завещание! - В восторге от собственной шутки, Виталий расхохотался. - Не сломай ничего.
  После этого, еще раз пристально осмотрев комнату, он вышел. Первым делом я исследовал комнату. Ничего особо интересного я не обнаружил - в ванной были полотенца и всякая дребедень вроде шампуня и жидкого мыла, кровать была аккуратно заправлена, на столе стояла ваза сискусственными цветами, а два стандартных офисных стула дополняли общую картину.
  Сев за компьютер, я обнаружил, что в реестре значатся кроме стандартных программ еще и несколько игр. Некоторое время покопавшись, мне все-таки удалось понять в чем хитрость - пользователь заархивировал свои игры, а потом поменял расширение у файлов архивов.
  Но мне совершенно не хотелось играть - в бытность мою админом я наигрался на всю оставшуюся жизнь. И тогда я решил посмотреть, а нет ли чего интересного у других пользователей?
  В том, что сеанс "Лёха" я смогу загрузить еще раз., я практически не сомневался. Из пяти оставшихся пользователей один с характерным логином "Доктор" пользовался очень сложным и малораспространенныым паролем "12345", что я выяснил достаточно быстро.
  Вот здесь-то точно игрушек не было. Зато здесь был выход в локальную сеть - ограниченный конечно, но все-таки! А еще я обнаружил там забавную программку, с помощью которой мне удалось выйти на вэб-камеру, установленную в комнате, один в один повторяющую мою, с той разницей, что на кровати в ней лежала девушка.
  К сожалению, качества камеры не хватало, чтобы я мог решить - красива она или очень красива, но в том, что девушка мне нравится, сомнений не было.
  Приглядевшись, я заметил, что под кроватью у девушки стоит какое-то оборудование, а в изголовье схвачен хомутиком пучок проводов. Через пару минут в комнату вошел Евгений Саныч, он подошел к девушке, что-то сделал, потом вышел из поля видимости.
  Проводки были уже закреплены на голове у девушки. Сама она так ни разу и не шелохнулася, и мне стало понятно, что она и есть та самая дочь Поташина, которая лежит в коме.
  На иконке было написано "Лида", я подумал, что вряд ли это название программы - скорее всего, имя девушки.
  К остальным пользователям пароли мне подобрать не удалось - то есть были еще варианты, но они тербовали времени. Если бы у меня были программки, которыми я иногда пользовался, то, я уверен, часть паролей сдалась бы достаточно быстро, но ни достаточного времени, ни необходимых программ в наличии не было.
  Войдя обратно в сеанс "Лёха", я вдруг понял, что зверски голоден. Посмотрев на часы, я обнаружил, что прошло уже почли восемь часов с тех пор, как я что-то ел.
  Набрав номер "112" я пару минут разговаривал с милой девушкой, которая не могла понять, куда надо принести еду. К тому моменту, когда мы уже начали подготовку к обоюдным оскорблениям, я догадался сказать ей про Виталия.
  - Виталий Сергеевич? - Поразилсь девушка. - Конечно, я позвоню ему! Не кладите трубку.
  Раздался щелчок, заиграла неприятная музыка, с кровью выдранная из нравившегося мне Грига. Через минуту музыка прекратилась следующим щелчком, и девушка сообщила, что через пятнадцать минут мне принесут еду.
  Что характерно, не обманула. Не прошло и обещеанных пятнадцати минут, как парень моего возраста в светло-голубой униформе вкатил в комнату тележку, после чего пожелал мне приятного аппетита и удалился.
  Еда была простой, но сытной - солянка, отбивная с безумным количеством гречи, пирожное, больше напоминающее маленький торт и кувшин с апельсиновым соком.
  Съесть все мне не удалось, хотя обычно я и придерживаюсь правила "выжженной земли". После еды меня отчаянно клонило в сон, я позвонил еще раз милой девушке, которая заверила меня, что тележку заберут, потом сел за компьютер, чтобы посмотреть, что там есть еще.
  Довольно быстро я выяснил, что там есть музыка - а значит, должны быть и колонки. Включив первую попавшуюся композицию, я узнал, что колонки встроены в стены. Звук был хорошим - не супер, но все-таки.
  Среди завалов музыки я с большим трудом обнаружил два альбома "Offspring"а и несколько композиций "ДДТ". Остальное было либо отечественной поп-музыкой, либо зарубежным рейвом, в котором я одну команду не отличил бы от другой даже под угрозой немедленной смерти.
  Включив музыку и отрегулировав громкость до уровня собственного комфорта, я лег сподремать, и неожиданно для себя крепко заснул, хотя время было еще детское - часов девять вечера.
  Просулся я очень рано. Спать мне хотелось еще меньше, чем вставать, и потому я решил, что компромисса быть не может. Отлично отрегулированный душ - большая редкость для мест, в которых я часто бываю - очень меня порадовал.
  Промокнув себя полотенцем, я вспомнил товарища Трора - своего хорошего друга. Он в таких случаях говорил, что "жизнь удалась". Впрочем, куда чаще он говорил, что она не удалась, а полутонов между этими категориями у него и вовсе не водилось.
  Закончив сеанс "Леха", я вошел в иконку "Доктор", набрал пароль, после чего получил возможность еще раз полюбоваться на девушку, лежащую в коме. Как ги странно, но я не испытывал сождаления от того, что она была практически вся накрыта одеялом - девушка вызывала у меня странные чувства, хотелось хоть как-нибудь помочь ей, сделать что-нибудь хорошее для неё.
  "У меня будет такая возможность" - напомнил я себе. Эх, если бы еще кто-нибудь объяснил мне, что это будет! Виталий вскользь обронил, что всю информацию я получу от "профессора", рассказывать что-либо он не стал, к моему великому сожалению.
  Знал я только то, что с физическим дискомфортом или травмами это связано не будет.Поразмышляв некоторое время на эту тему, я решил, что пора подкрепиться.
  - Ты что, очумел, что ли? - Спросили меня с другого конца провода. - В этом доме раньше семи никто не просыпается. Ишь, если у тебя дядя - Константинов, так уже все можно? Виталий Сергеевич сказал, чтобы мы тебе спуску не давали. Спи давай.
  Интересно! Это что, я здесь на положении секретного агента? Судя по всему, фамилия Виталия - Константинов, и он меня легализовал здесь как собственного племянника.
  Некоторое время я раскладывал пасьянс "Паук" на двух мастях, потом пытался уснуть, потом еще раз включил сеанс "Доктор" и обнаружил, что не все в этом доме встают после семи.
  У постели девушки сидел "профессор", и что-то бойко выстукивал на ноутбуке, подключенном к аппаратуре, стоящей под кроватью.
  Меня заинтересовала эта картинка, но через пять минут, за которые практически ничего не изменилось, я решил, что наблюдать мне больше не интересно - тем более, что Евгений Саныч загораживал собой почти все лицо девушки.
  Я еще пару раз разложил пасьянс, потом взглянул на часы - две минуты назад в Москве куранты пробили семь часов. Я еще сомневался - не пошлют ли меня куда подальше, если я еще раз попрошу поесть, как вдруг раздался звонок.
  - Да? - Нерешительно спросил я в трубку.
  - Не передумал еще кушать? - Поинтересовалась девушка.
  - Вообще-то нет. - Я подумал, что если бы вдруг уснул после её отповеди, то этим звонко она бы меня разбудила.
  - Жаль. - Ответила она, и по грусти в её голосе я понял, что план был именно таким.
  Через десять минут все тот же парень в униформе вкатил ко мне ту же самую тележку - я узнал её по небольшой царапинке на одной из хромированных трубок, из которых она состояла.
  Завтрак был не менее плотным, чем ужин, и это вселяло надежду на то, что я хоть немножко поправлюсь за предстоящую неделю - а то даже в военкомате на меня смотрят с брезгливостью домохозяйки, выбирающей себе кости получше на холодец.
  То ли они мне в еду добавляли что-то, то ли это я такой неправильный - но после завтрака меня опять сморило. Второй раз проснулся я ближе к двенадцати часам, и не успел даже толком проснуться, как в дверь, не обременяя себя необходимостью стучать, вошел Виталий.
  - Здравствуй, дядя! - Я сделал вид, что очень обрадовался его визиту.
  - Не хами, да не хамим будешь! - Почти по-библейски, но в общем-то беззлобно ответил мне Константинов. - Собирайся, будем тебя консультировать.
  Впрочем, как раз он меня не консультировал. Более того, несмотря на протесты Виталия и его заявления о том, что он-де шефа на руках нянчил и вообще чуть ли не с зародышевого состояния знает, Евгений Саныч выставил его за дверь.
  - Александр Юрьевич настаивал на том, чтобы Евгению я ситуацию объяснил подробно, лично и приватно! - Заявил "профессор", и на этом их спор закончился.
  Впрочем, я не сомневался в том, что он остался под дверью или, что более вероятно, прошел в хитрую комнатку, из которой можно не только слушать, но и наблюдать за нашим диалогом.
  - Евгений! - Обратился ко мне тезка, начав патетично. - Вы будете участвовать в самом настоящем научном эксперименте! Программное обеспечение и аппаратура в принципе не новы, их уже используют и в Китае, и в Америке. Но грандиозность нашего эксперимента заключается в том, что....
  В течение десяти минут Евгений Саныч обрисовывал мне перспективы, рожденные, судя по всему, его болезненной фантазией и никак не относящиеся к моей роли в предстоящем эксперименте. Если бы я был поташиным, то после первой же минуты просто выставил этого человека за дверь.
  Но мне пришлось дослушать его до конца. Судя по его речи, аппаратура и программное обеспечение помогали человеку, которого он называл "сервером" формировать на основе определнной базы мир, наполняя жесткую структуру уже имеющейся основы деталями.
  Потом, через некоторое время, которое уходит у "сервера" на неосознанное формирование мира, в этот мир можно "прогружать" "игроков" - то есть других людей, которые будут жить в мире, созданном "сервером".
  Вся новизна идеи заключалась в том, что на этот раз аппаратуру будут использовать в медицинских целях, на чем "профессор" собирался защитить докторскую, хотя и не был уверен, что Поташин даст ему возможность забрать с собой результаты.
  - Весь экспериментпроходит в фазе структурного сна, поэтому время будет идти в соответствии с субъективными ощущениями "сервера", в среднем как один к четырнадцати...
  - Постойте, профессор... - Я понял свою ошибку, когда увидел глаза собеседника. - Простите, Евгений Александрович, оговорился. Что значит один к четырнадцати?
  - Это значит, что за час объективного времени пройдет четырнадцать часов времени субъективного.
  - Не совсем понятно... Но какова все-таки моя роль в эксперименте?
  И кандидат в доктора, пытаясь подойти к моей роли, выдал еще одну лекцию на десять минут. За это время он рассказал мне, о том, как он вместе с лаборантами может вмешиваться в процесс - вмешательство носило "векторный" характер, то есть они могли только зафиксировать точку отсчета и заявить необходимый результат, а "сервер" сам просчитывал возможности получения этого результата и либо соглашался - на интуитивном уровне - либо нет.
  - Выходить из комы она отказывается категорически. - Евгений Саныч пристально посмотрел на меня. - Нужен внешний фактор. То, что у нас в институте называлось "Игрок". К сожалению, в качестве "сервера" Лида очень капризна, и у такого "игрока" должны быть просто уникальные реакции и параметры. Вы подходите.
  - И что я должен делать?
  - А вот это - совершенно неважно. Я даже не знаю, на что похож созданный девочкой мир, могу только предположить, что он близок к нашему по основным константам - то есть сила тяжести, излучения, другие факторы внешней среды. Совершенно точно, там есть множество "болванчиков", то есть фальшивых "игроков", неосознанно созданных "сервером". Ваша задача - просто быть там. Мы спровоцируем вашу встречу, вы выступите в роли катализатора, а потом, когда результат будет получен, ваша работа закончится.
  Если честно, то из этого объяснения я понял далеко не все. Скорее ничего не понял, о чем и сообщил ученому.
  - Это неважно. На месте разберетесь, выбора-то у вас особого нет! И еще - кроме вас мы введем в мир еще одного "игрока" - есть шанс, что приняв вас, "сервер" не решится отторгнуть второго игрока. Это будет сам Поташин. Если вдруг вы узнаете его, всячески ему помогайте.
  Следующие полтора часа были бы для меня настоящим праздником жизни, если бы я любил медицинские извращения. Мне сделали промывание желудка, клизму, потом положили на кровать, приспособленную, видимо, для тяжело больных - со всеми вытекаюшими, и не только вытекающими последствиями.
  Потом вкололи что-то в вену, и я погрузился в сладостную нирвану.
  
  Глава вторая.
  
  - Евгений Александрович, у "игроков" отторжение.
  - У обоих?
  - У обоих.
  - Снимите ощущение реальности, заблокируйте часть памяти.
  - Отторжение остается. Нет, уменьшается. Вот! "Сервер" принимает их! Но у второго игрока отторжение снято не полностью, сервер согласен взять только "тушкой".
  - Заблокируйте второму "игроку" "быструю" память полностью.
  - Отторжения нет.
  - По возможности восстановите им память и ощущение реальности.
  - Боюсь, что "серверу" не нравятся наши игры...
  
  ... Пела птица. Она была похожа на миниатюрного сокола, и абсолютно не напоминала канарейку. Тем не менее откуда-то ко мне пришла уверенность, что это именно канарейка. Некоторое время мой мозг сопротивлялся этому насилию, а потом птица изменилась, став настоящей канарейкой.
  Мир вокруг меня формировался прямо в этот момент - вокруг клетки с канарейкой появились стены, в них оформились окна (во всех четырех), за окнами появился невнятный шум, с одной из сторон в окно заглянул солнечныый луч. Я почувствовал вкусный запах домашних блинчиков с мясом - что за черт, я же никогда не любил блинчиков с мясом! Запах тут же изменился - теперь это была сырная запеканка, и я успокоился.
  Появилось острое желание выйти из комнаты - тут же одно из четырех окон трансформировалось в шкаф, второе - в дверь, и я поднялся с пола, на котором лежал, чтобы подойти к двери.
  Мое внимание привлекло собственное отражение в оконном стекле - я явно стал старше, лицо стало резче, глаза глубже запали в глазницы. Но наибольший интерес у меня вызвала моя одежда - на мне была старинная военная форма. Я тут же попытался запустить руки в карманы - но меня ждало глубокое разочарование - карманы оказались предательски зашитыми!
  Настоятельное желание выйти за дверь становилось неодолимым, но я внезапно решил воспротивиться - и желание пропало. Тем временем в комнате появилась мебель - стол, два стула, диван и кресло-качалка. На стенах появились картинки - практически все они были мне знакомы по фильмам, книгам, репродукциям в кафешках - это были старинные фотографии, рождественские открытки начала двадцатого века, пара цирковых афиш и эстамп, на которой обедали средневековые крестьяне.
  Последним, что я помнил до канарейки, был лаборант, вкалывавший мне что-то в плечо. "Все-таки психотропные препараты... - грустно подумал я. - Лучше всего лечь и не трепыхаться, все побуждения игнорировать, любой наркотик когда-нибудь да отпустит".
  Я лег на диван и закрыл глаза. Спать не хотелось абсолютно, желание встать и выйти из комнаты оставалось всего лишь фоном для всех остальных мыслей - непроходящим фоном.
  Я удивился, насколько легко и непринужденно мне думается. Конечно же, это могло быть заблуждением - кто знает, что они мне вкололи?
  Я для пробы перемножил между собой несколько двузначных чисел, потом вспомнил стихотворение "Белеет парус одинокий", потом по памяти вывел теорему Пифагора. Сомнений не оставалось - память работала превосходно, мои мысли не были затуманены.
  Открыв глаза, я некоторое время просто смотрел в потолок - крупные деревянные шпалы чуть потрескались от времени, но выглядели вполне надежно.
  Я встал, подошел к двери и дернул за ручку. Дверь бесшумно открылась - за ней были коридор и крепкая деревянная лестница, ведущая вниз. Держась за перила, я медленно - не доверяя собственным ощущениям - спустился.
  - Как спалось? - Весело спросила меня плотная девушка лет восемнадцати. - Мне бы так поспать!
  Я, не веря собственным глазам, смотрел на неё. Она была одета в летний сарафан, который полностью скрывал её тело от шеи до лодыжек, не скрывая, впрочем, ладность фигуры. Лицо было простым, и в то же время симпатичным, над курносым носиком блестели серые глаза, длинные русые волосы были убраны в тугую косу.
  "Господи, что происходит? - Подумал я. - Так не бывает!"
  - Николай, ну что же вы так смотрите? Может замуж предложите? - Она явно смутилась под моим взглядом и пыталась отшутиться.
  - Может и предложу. - Задумчиво ответил я. Что характерно, звали меня Евгением, а отнюдь не Николаем.
  - Не шутите так над бедной девушкой! - Возмутилась девчонка. - Знаю я вас, офицеров - покуражитесь и бросите!
  Судя по всему, такой вариант развития событий ей не был очень уж неприятен. Она явно ожидала развития ситуации - у меня даже руки зачесались обнять её за талию и привлечь к себе. Но воспитание не позволило - да и общее ощущение нереальности происходящего, отступившее с её появлением, вновь нахлынуло на меня.
  - Да, мы такие... - Пробормотал я, и, опровергая самого себя, бочком протиснулся мимо неё.
  - Кушать будете? - В её голосе чувствовалось некоторое разочарование. - Есть запеканка и блинчики.
  - Логично. - Ответил я невпопад. - Буду, наверное.
  - Тогда идите к себе, я сейчас все принесу! - Обрадовалась девушка.
  - Ли-иза! - Густым басом позвали из глубины дома. - Шампанское в двенадцатый номер!
  - Бегу! - Откликнулась девушка, и действительно побежала. Путь её проходил мимо меня, но повторять моего маневра она не стала - просто чуть оттолкнула меня с дороги крепким бедром и выскочила за дверь.
  Я прошел за ней, оказавшись в трактире - хотя, может, и не в трактире - во всяком случае, здесь стоял десяток крепких деревянных столов, за двумя из них сидели компании по три человека, еще за одним уже почти лежал офицер в такой же, как у меня, форме, и пьяно пел "Боже, царя храни".
  Это было уже слишком! Как бы плохо я не знал ту эпоху, но пьяные офицеры, распевающие гимн, показались бы нереальными и менее утонченному знатоку. Впрочем, офицер, ни мало не смутившись, тут же без перехода запел "По-оле, руссссское по-оооле".
  "Все-таки глючит". - Грустно подумал я. Мне здесь уже начинало нравиться.
  - А-а, Николай Степанович! - Обратился ко мне обладатель баса, некоторое время назад позвавший Лизу. - Здесь будете кушать, или у себя? Кстати, Михаил Валерьянович изволили выпить, боюсь, сами до комнаты не дойдут, а меня грозятся на шпагу посадить.
  - Жалуешься, скотина? - Возмутился офицер. - Поручик, хоть вы ему скажите - не достойно русского дворянина, чтобы его кабатчик в номер таскал!
  - Не достойно. - Подтвердил я. И в этот момент на меня обрушилась лавина ложных воспоминаний.
  ... Как Мишка тащил меня, раненого, через мазурские болота, рискуя утонуть или попасться польским партизанам.
  ... Как подымали Гданьск на штык - Мишка, с перевязанной головой, командовал повешанием мародера из наших солдат, а седой вахмистр жарко уговаривал его не делать этого, но Мишка только отмахивался, морщась от каждого своего движения - он потом с этой контузией два месяца по госпиталям прохлаждаться будет.
  ... Как я застал его, целующимся с моей младшей сестрой - и как я возмутился - ни черта себе, после тех девок, к которым мы с ним вместе ходили, он еще смеет к моей сестре лезть?
  ... Как на дуэли он демонстративно выстрелил в воздух, а я требовал, чтобы он стрелял еще раз, как меня держали секунданты, когда я рвался к нему, чтобы зубами, зубами, зубами!...
  ... И как потом пили водку, а я ему объяснял, что если не он - то я лучше своими руками сестру придушу. Сам же пошел к отцу в качестве свата, объявили помолвку, а сестра - шестнадцатилетняя дура, света не видевшая, то плакала, то смеялась, то кидалась ко мне на шею, решив, видимо, что раз на Мишку пока нельзя - то я буду его заместителем. И что он в ней нашел? Худющая, вся в кудряшках, почитающая Жорж Санд за Господа Бога и всю пресвятую Троицу.
  ... И как вышли в поход - вначале говорили, что учения, а потом приехал генштабист, и полковник в офицерском собрании предложил ожидать самого худшего.
  ... И как встали на границе - что шило в рукомойнике, сзади - польские революционеры, впереди - немецкие регулярные войска, а у нас все тихо, спокойно, водку пить запрещали только первые две недели, а теперь только требуют, чтобы пили по очереди - сегодня одна половина офицеров, завтра другая.
  - Пойдем. - Я поднял Мишку - легкий, зараза, килограмм шестьдесят, не больше. Он оперся на меня, кинул презрительный взгляд на кабатчика, и запел неизвестный мне романс "Осенний бор подернуло туманом".
  Я затащил его по лестнице, толкнул дверь, соседнюю с моей - комната была точно такой же, но в то же время разительно отличалоась от моей. Здесь жили, на стене висела гитара, к которой Мишка потянулся еще до того, как я успел посадить его на диван.
  На столе стоял ряд бутылок, среди которых были царские акцизки, польские наливки, и большая бутыль с мутной жидкостью.
  - Выпьешь? - Поинтересовался Мишка. - Только убери самогон вниз, меня от его вида мутит.
  - Откуда он у тебя? - Хмуро спросил я.
  - Штабс-капитан принес. - Мишка распрями грудь, выпучил глаза и, явно передразнивая кого-то, произнес нарочито мужественным голосом. - Во славу прекрасных дам, не почтивших нас сегодня визитом, выпьем благородного крестьянского напитка!
  - И как? - Заинтересовался я.
  - Выпил и упал. Часа через два за ним денщик пришел - матерился хуже сапожника, да он, кстати, и к тебе стучался - весь город перерыл в поисках своего штабс-капитана.
  И вновь на меня обрушился поток воспоминаний. Я понял, почему Миша не назвал имени штабс-капитана - его и так все знают. Раньше он был блестящим офицером, но после польской компании немного двинулся рассудком, начал беспробудно пить. Штабс-капитан Овечкин, четыре патента на усовершенствование артиллерийских орудий, куча благодарностей и наград, две красивые дочки и бывшая жена, умудрившаяся получить развод в отсутствие мужа.
  - А может, хватит пить? - Вяло поинтересовался я, наблюдая за тем, как Мишка разливает водку в фужеры.
  - Ну что ты как благородная девица? Выпьем, делать-то все равно нечего!
  Я покорился. Мы выпили по одной, потом я все-таки нашел в себе силы отказаться и вышел. Мишка снял со стены гитару и заиграл что-то агрессивно-веселое, тут же бросил гитару и через дверь крикнул:
  - Николай! Ты обрекаешь друга на муки пьянства в одиночку! Это недостойно дворянина!
  Но я проигнорировал этот крик о помощи, и решительно толкнул свою дверь. Там меня ждал сюрприз - кроме накрытого стола, конечно.
  За столом сидела Лиза. Она заговорщицки подмигнула мне, в этот момент снизу раздался крик "Ли-иза!", но девушка не обратила на него внимания.
  Еще один пласт воспоминаний обрушился на меня. Я вторую неделю приступом брал эту девушку - по понятиям времени, конечно. Дарил ей сахарных медведей, оставлял на чай больше, чем стоил заказ, прижимал в темных коридорах, требуя взаимности - и вот она наконец начала отвечать мне взаимностью - вчера в коридоре она сама раскрыла губы для поцелуя, а сегодня даже решилась остаться в моей комнате дожидаться меня - надо же, а ведь сейчас для порядочной девушки остаться наедине с неженатым молодым мужчиной означает чуть ли не признание в собственной развратности!
  Господи, да что же происходит-то? Поташин с загадочным экспериментом теперь казался мне куда менее реальным, чем эта девушка, чем запеканка на столе, чем эти стены и мягкие сумерки за окном.
  "Полковому врачу, что ли, показаться?" - Мелькнула у меня сумбурная мысль. Рассудок возмутился даже слабой этой мысли - это все глюк! Галлюцинация, эксперимент, нереальность!
  - Так и будешь стоять? - Поинтересовалась Лиза. Она чуть помрачнела, явно уже жалея о том, что осталась меня ждать а не ушла, занеся обед.
  И я решился. Галлюцинация - не галлюцинация, а обманывать ожидания девушки просто подло. Я подошел к ней, присел на корточки, и положил голову ей на колени. Она робко погладила мои волосы, потом лицо, потом требовательно обхватила его и, рискуя свернуть мне шею, требовательно приподняла мою голову.
  Целоваться было приятно, но неудобно. Я взял её на руки, не прерывая поцелуя - Лиза попыталась сопротивляться - но не имея точки опоры и не желая бить меня, ничего не смогла сделать.
  - Нет, не сейчас, я ночью приду... - Горячечно шептала она, в тот момент, когда мои пальцы расшнуровывали её сарафан сзади.
  Признаюсь честно - до меня не сразу дошло, что она говорит, а когда я понял, она уже почти и не сопротивлялась. Все произошло почти мгновенно, канарейка испуганно притихла в тот момент, когда Лиза вскрикнула, а прямо за дверью кто-то рявкнул: "Лиза!" и попытался открыть дверь.
  Я пожелал, чтобы дверь не открылась - и она не открылась, хотя насколько я помнил, изнутри запора не предусматривалось - только замок, который можно закрыть снаружи.
  - Это отец. - Всякое желание пропало у меня, когда я увидел её слезы. - Коленька, ну что же вы наделали! Он же меня из дома выгонит!
  Я помог ей надеть сарафан, затянул шнуровку (Лиза только сдавленно ойкнула), потом метнулся к окну. Как я и хотел, окно выходило во внутренний двор, прямо под ним была хозяйственная пристройка неизвестного назначения. Я открыл окно, подхватил Лизу за талию, и выпустил только за окном. Она ловко спустилась с пристройки, и уже через несколько секунд я услышал её голос за дверью.
  Она что-то горячо объясняла отцу, но тот явно не верил. Я вылез в окно сам, прошел три шага, и осторожно постучал к Мишке. К счастью, он не спал, хотя уже собирался.
  - Ну чего? - сонно пробормотал он, выдыхая на меня перегаром.
  - От тебя зависит честь дамы. - Торжественно сказал я.
  - Лизки-то? Нашел даму... - Он попытался закрыть окно, но я ему не дал.
  - Ты мне друг? - Требовательно спросил я.
  - Я тебе жизнь спас. - Вот такой вот у меня друг! Нашел что сказать - да так, что и возразить нечего!
  - Если ты мне друг, то сейчас спустишься во внутренний двор, и приведешь в мою комнату кого-нибудь от Жоржетты. Люсинду, Изабеллу или еще кого. Приведешь также, не через вход, а через внутренний двор. Понятно?
  - Еще бы не понятно! Хочешь тайком от Лизки кого-нибудь...
  - Нет!!! Да!!! Плевать!!! Сделай, а? Христом-богом прошу!
  - Ладно, уговорил. Но платить за твои развлечения я не буду!
  Проследив за тем, чтобы он не уснул, а ушел, я забрался к себе в комнату. Под диваном лежал чемодан с учебниками, я достал один, по баллистике, и начал штудировать. Все это я проделал на автомате - и лишь потом две части моего рассудка схватились между собой - одна требовала просто лечь и ждать, другая обстоятельно доказывала, что как офицер-артиллерист я обязан использовать каждый свободный момент для обучения, благо наш выпуск из-за волнений в Польше не успел пройти полностью учебную программу.
  В дверь аккуратно постучались.
  - Я занят! -Мрачно крикнул я.
  - Чем? - Этот бас я и в аду узнаю - Никита, кабатчик, отец Елизаветы.
  - Я с дамой! - Ответил я как можно наглее. Шорох за дверью прекратился - Никита пытался сообразить что к чему, потом затопали сапоги, очевидно, побежал искать дочь.
  Через двадцать минут в окно влез Мишка - веселый, пьяный, а за ним, хохоча и путаясь в собственных юбках, вползли не менее пьяные девицы в количестве двух штук.
  - Тихо! - Громким шепотом рявкнул я. - Двух-то зачем?
  - А я что, как дурак, один квасить должен? - Возмутился Мишка. Я еще раз посочувствовал своей сестре, которой достанется - будем откровенны! - любящий, но не слишком верный муж.
  - Ты, - я указал на одну из девиц, - остаешься, а вы, - я указал на Мишку со второй девицей, - уходите. Тихо - и немедленно!
  Тихо не получилось. Хотя, может быть, это мне показалось излишне громким их недолгое путешествие? Как только за ними закрылось Мишкино окно, я тут же приобнял девушку за плечи. Она с готовностью раскрыла губы, но я строго взглянул на неё и она помрачнела.
  - Только не надо извращений! Я порядочная девушка! - На всякий случай сказала "порядочная девушка".
  - Никаких извращений. - Тут же ответил я. - Сейчас мы стобой выйдем в эту дверь, смеясь и шутя, а потом я поймаю тебе извозчика, расплачусь, и ты спокойно поедешь к мадам Жоржетте.
  - Обязательно к ней? Просто я... из другого салона...
  Что-то странное происходило со мной, когда я смотрел на неё - но я вспомнил Лизу, и ощущение отпустило. Девушка на самом деле была очень молода - я еще подумал, что у этого салона вполне могут быть неприятности.
  Несмотря на хроническую глупость девушки - кстати, под слоем макияжа проглядывало нечто весьма симпатичное - я сумел объяснить ей общую диспозицию, и мы приступили к выполнению плана.
  Прямо под дверью сидел Никита. Увидев мою даму, он прямо преобразился - обрадовался, засмущался, разве что ножками шаркать передо мной не стал.
  - Что значило это все? - грозно спросил я. - Зачем ты ломился в мою дверь?
  - Ошибка вышла... - Пробормотал кабатчик, стремительно краснея - надо же, я вогнал этого каналью в краску!
  - "Ошибка вышла" - это когда случайность происходит. - Мы с "порядочной девушкой" спускались по лестнице, а смущенный Никита шел за нами, норовя обогнать, но все никак не решаясь.
  Внизу, привлеченная шумом, вышла Лиза с большими заплаканными глазами. Не думал, что это возможно, но когда она увидела мою спутницу, её глаза из больших стали чудовищно большими, и она тихо поинтересовалась:
  - Папа, а это кто?
  - Иди на кухню! - Рявкнул кабатчик, и тут же добавил для меня. - Что-то она не в настроении сегодня...
  Еще бы! Небось успел уже и отругать, и руку приложил наверное - будешь тут в настроении! Я вывел девушку на улицу, свистнул извозчику, тот с двумя такими же играл в карты, видно было, как желание доиграть борется в нем с необходимостью работать - второе все-таки победило.
  Я поискал в карманах деньги, но там были только червонец и целковый, первое было слишком много для девушки из салона, второе - многовато для извозчика.
  "Гулять так гулять! - Подумал я. - А до жалованья как-нибудь доживу...", отдал девушке десять рублей, кинул извозчику рубль - он ловко поймал монету - и махнул им рукой, поворачваясь, чтобы уйти.
  - А поцеловать? - Томно спросила девушка. Я хотел было послать её куда подальше - но вовремя заметил выглядывающего в дверь Никиту. Скрипнув зубами, я подошел к ней и небрежно поцеловал. Однако девушка схватила меня за воротник кителя и жарко прижалась ко мне, страстно целуя в губы. Я стиснул было зубы, но она не отпускала меня, и я понял, что пока не позволю ей нормально меня поцеловать, она не отпустит.
  Целоваться она, к моему большому удивлению, не умела совершенно, но недостаток умения компенсировала избытком энтузиазма - поцелуй грозил затянуться, и я с силой оторвал её от себя.
  После поцелуя она прижалась губами к моему уху и произнесла:
  - С каким наслаждением я бы отвесила вам, господин офицер, полновесную пощечину! Но это так непрофессионально! Кроме того, мою пощечину та девушка, что выглядывает из-за угла, простила бы вам куда скорее!
  После этих слов она отпустила меня, и громко сказала:
  - То, что у нас было, дороже денег! - Кинула мне смятую в комок десятку, и добавила извозчику: - Гони!
  Я стоял, как оплеванный. Куда мир катится? Проститутки денег не берут, а ведут себя как настоящие княгини... Не подобрав денег, я вошел в гостиницу. Никита вышел мне навстречу с тряпкой - якобы протереть стекла, на самом деле, конечно же, чтобы подобрать червонец.
  Войдя в свою комнату, я бросился лицом на диван, и тут усталость дала о себе знать - я уснул почти мгновенно, успев только понять, что за стеной гуляют - там Мишка со своей пассией громко орал что-то из стандартного набора песен артиллерийских офицеров.
  Проснувшись утром, я обнаружил, что завтрак, стоящий на столе, уже успел остыть. Пока я хмуро хлебал солянку, ко мне постучался Мишка, и, не дождавшись приглашения, ввалился в комнату. Вид у него был помятый и счастливый.
  - Ты где их взял-то, если не у Жижинды? - Хмуро поинтересовался я.
  - А у Жижинды аврал, в городе расквартировали еще один пехотный полк. Зашел я к Самсону, а у него две дамочки пьют, от мужей из соседнего городка на денек сбежали, ищут, с кем амур закрутить. Ну, я им рассказал, какие мы с тобой орлы, взяли вина и сюда. Им-то что? Приключение! По крышам полазить, с офицерами покувыркаться... Кстати, где твоя?
  Я не ответил, снова и снова прокручивая в памяти случившееся вчера. Мне было мучительно стыдно...
  
  Глава третья.
  
  - Ничего не понимаю. Катя, как второй игрок?
  - Если вас это утешит, Евгений Александрович, то тоже ничего не понимает. Мы у него всю память обрубили, оставили только фундаментальные знания, а они, видимо, там неприминимы.
  - А первый?
  - Первый игрок пытается изменить мир "сервера" под себя. Причем что-то у него даже получается.
  - А как на него реагирует "сервер"?
  - Их вектора совпали на мгновение, потом опять разошлись. У "сервера" меняются показатели, вроде бы в лучшую сторону. Но я бы еще ограничила первого игрока, а то второму совсем сложно будет.
  - Хорошо. Обрежьте ему возможность влиять на мир, и пусть воспоминания о нашем мире не будут такими явными.
  - Теперь система стабилизировалась. Буду понемногу восстанавливать память второму игроку.
  - Молодец, Катя.
  
  С полковым врачом я все-таки поговорил. Это был мудрый человек, он не стал прятаться за умными терминами, а сразу и напрямик спросил - были ли у меня ранения в голову.
  Я признался, что были. Он задумчиво покивал головой, и спросил, очень ли мне мешают мои ложные воспоминания о жизни в начале двадцать первого века. Я честно ответил, что особо не мешают - вот только смущают, я все не могу решить, какие настоящие - те или эти? На этом моменте я довольно основательно запутался, врач с серьезным видом кивал головой, а потом спросил - будет ли мне это мешать воевать? Я ответил, что не будет. Тогда он посоветовал мне обратится к профессору Нежинскому - после войны, естественно, если выживем.
  После этой беседы я проникся к нашему эскулапу большим уважением и почти перестал беспокоиться. Благо, было чем заняться и без того. Мой расчет - подготовленный и уже сработавшийся со мной, внезапно забрали, отдав подпоручику Асланову, а мне дали другой, совершенно не готовый к работе с орудием, и потребовали, чтобы через месяц мы стали идеальной боевой единицей.
  - Сам виноват! - Ехидничал Мишка. - Много о себе думаешь, на учениях высовываешься, вот тебя и используют.
  Как будто я сам не понимаю. Но все равно это мучительно несправедливо! Впрочем, как выяснилось, с новым расчетом мне очень повезло - все четверо оказались головастыми ребятами, только один из подающих чуть глупее других, хотя в том, что касалось его работы, претензий у меня не было.
  Зато наводчик у меня теперь был гениальный. Дело свое дядя Миша знал хорошо - но мало того, он обладал немаловажным умением, которое у меня развито было куда менее сильно.
  Он умел найти, где сладко поспать и вкусно поесть даже в самых жестких условиях. Он мог поменять сухой паек на втрое большее количество отличной деревенской пищи, да так, что его при этом еще и благодарили.
  Я уже встречал таких людей и люто завидовал их командирам - вот у кого никаких проблем! Конечно, оставались проблемы другого рода - он, например, никак не хотел мне верить, что я должен сдать под роспись после учений стрелянные гильзы от снарядов, которые он уже благополучно поменял на шикарный отрез ситца.
  Впрочем, после воспитательной работы дядя Миша вернул мне гильзы - не те, конечно, но точно такие же, и я, ради собственного спокойствия, не стал выяснять у него, откуда он их достал.
  В городе я теперь бывал не чаще одного дня в неделю, моим бойцам и того не доставалось - пока я тайком от Никиты встречался с Лизой, они чистили орудие и учили устав.
  Лиза так и не простила мне той эскапады, которая спасла её честь в глазах отца. После долгих слезных расспросов она уговорила меня рассказать, как все было на самом деле, и не поверила ни единому моему слову. Даже подтверждение Мишки не сыграло должной роли - она только уверилась в том, что я её обманываю, а он, как настоящий друг, подыгрывает мне.
  Таким образом мне досталась красивая и не совсем глупая девушка, которая из веселой озорной девчонки непостижимым образом превратилась в норовящее заплакать горестное создание, тайком влезающее в мою постель и со слезами отпускающее меня утром на "знаю я, какие у вас там учения!".
  И потому я не слишком огорчился, когда узнал, что нас переводят на запад, хотя по всем прогнозам, если начнется война, там будет тяжелее всего.
  Зато огорчилась Лиза. Это я преуменьшаю, причем сильно преуменьшаю - Лиза потребовала, чтобы я ушел со службы, чтобы я взял её с собой на войну, и чтобы лично застрелил её как собаку - причем все это одновременно.
  Помню, однажды мы остались без пехоты - обошли нас с фланга - так вот тогда мне было куда как менее страшно! Хотя хари, которые на нас лезли, готовы были сровнять нас с землей за свою родную деревню - то ли там и вправду мятежники засели, то ли начальство в очередной раз ошиблось, но в том, что причин любить нас у польских крестьян не было, я знаю точно.
  Именно тогда подпоручик Михаил Родионов вытащил на своем горбу раненого подпоручика Николая Харитонова, а штабс-капитан Овечкин был награжден Георгием второй степени за спасение батареи - отбил-таки её малыми силами, а мы в это время уже форсировали болото во всю прыть...
  Никто нас не упрекнул. Мишке даже благодарность объявили, полковник ему свой нож подарил - вот так вот, сам погибай, а товарища выручай!
  Но если сейчас вспомнить оскаленное лицо крестьянина с косой - а рядом грустную лизкину мордашку, я без размышлений вторично подставлю свою голову под косу, и даже уворачиваться не буду.
  В общем, простились. Мишка умудрился выбить себе два дня и съездил в Львов, нашел там свою замужнюю даму (звали её Наталья Чарнецкая) и был ею в преддверии войны обласкан по полной программе.
  По моей просьбе он попытался найти вторую даму - ту девчонку, с которой я обошелся столь грубо, за что получил большие проблемы с Лизой. Но Наталья наотрез отказалась обсуждать эту тему, и, чтобы не лишиться её расположения, Мишка не стал настаивать.
  А на новых позициях укрепления уже были практически готовы. Ознакомившись с планами для своего орудия, я нашел несколько грубых неточностей, но штабс-капитан заявил, что это все моя личная блажь - у соседей вообще позиция смещена на сто восемьдесят градусов, и ничего! Своими силами переделывают!
  Я представил себе позиции, смещенные на сто восемьдесят градусов, и мне стало грустно - не дай Бог поляки с немцами договорятся, это же явная смерть для нас! Вот тут то и пригодились бы такие позиции...
  На шестой день после прибытия на новые позиции началась война. Приехал поп, генштабист, все забегали, в ближайшей деревне крестьяне повесили "шпиёна", оказавшегося бурятом-старьевщиком, невесть как попавшего на другой край великой империи.
  Крестьян похвалили за бдительность, старьевщика тихо похоронили. Из положительных явлений можно отметить только одно - в полку прекратили пить. То есть пить-то конечно продолжали, но масштаб был совсем иной! А встретить пьяного офицера было уже никак невозможно - даже самые запойные ограничивали себя.
  Начало войны оказалось на редкость тихим - войну объявили нашим союзникам, умудрившись не объявить нам, и, по слухам, Николай Второй рассчитывал договориться с немцами за спиной союзников. С самим началом войны тоже было множество неясностей - почему из-за неточного выстрела Данилы Принципа в кайзера Австрия объявила войну Сербии, в то время как полтора месяца назад неизвестные убили австрийского эрцгерцога Фердинанда, а о войне даже не заикались?
  В слухи никто не верил, но прекратить их распространение было невозможно. Из газет и по радио мы узнали, что Франция, моментально вступившаяся за союзную Сербию, терпит поражение за поражением, умоляя нас открыть второй фронт. Россия объявила всеобщую мобилизацию, и теперь только вопрос времени - когда мы будем полностью готовыми.
  Наши газеты пестрели патриотическими статьями, студенты тысячами отправлялись "на фронт" и "бить немцев". Ставка выжидала, император к народу не обращался. На самом деле тут даже младенец заподозрит неладное! Из той моей памяти, которая относилась к началу двадцать первого века, я смутно помнил только два имени - Ренненкампф и Самсонов, но здесь моя местная память подсказывала, что Самсонов находится в ставке, а Рененкампф погиб во время польской смуты.
  Таким образом, путешествие во времени отпадало автоматически, а временное помутнение рассудка представлялось куда более реальным! Правда, оставалось множество вопросов - я иногда мог воздействовать на реальность - все меньше и меньше, но все-таки! Хотя психиатры наверняка могли бы объяснить и это.
  Правда, сама реальность той, прошлой моей жизни в двадцать первом веке теперь была крайне сомнительной - вначале я еще сомневался, но потом понял, что никакие эксперименты не тянутся месяцами, а значит не было никакого эксперимента.
  Таким образом, оставалось просто жить, выполнять свой долг, и, может быть, даже погибнуть за отечество. "За веру, царя, и отечество!" - вот даже как! Но царь - нынешний мой тезка - особых симпатий ни у меня, ни у большинства офицеров не вызывал, вера моя оказалась не особо крепкой. Даже Мишка отметил, что если я раньше холодно относился к попам, то теперь вообще их на дух не переношу. Оставалось только отечество - вот за него я кровь уже проливал, и если надо, то могу и умереть.
  Чем-то я приглянулся полковнику - то ли юношеской верой в устав, то ли отличной боевой подготовкой моего расчета, то ли действительно не ему, а его дочке (на это особенно упирал Мишка), но за последнюю неделю я дважды удостаивался чести обедать с господином полковником и его семейством.
  - Война будет в любом случае. - Говорил Константин Семенович Маковский, наш полковник, после второй рюмки. - Если войны не будет, в стране начнется кризис! Если не будет войны внешней, ставка вынуждена будет спровоцировать локальный кризис - или армян с азербайджанцами поссорить, или горцев против шерсти погладить. А если не Кавказ - то Польша или Прибалтика. У нас пол страны как пороховая бочка! А можно еще в Афганистан пойти - там, правда, интересы союзников, но как я погляжу, на союзников ставке плевать!
  Единственным заинтересованным слушателем полковника был я. Жена и дочь вяло кушали, при этом жена - яркая блондинка лет сорока (на десять лет младше полковника) норовила переброситься парой слов с майором Пересадой, который, судя по всему, мог наизусть оттарабанить все монологи полковника в тех же интонациях. Дочь (серая мышка лет семнадцати - рядом с кравицей матерью и импозантным отцом она просто терялась) просительно глядела то на меня, то на штабс-капитана Овечкина, который изображал заинтересованного слушателя, а на самом деле наслаждался возможностью абсолютно легитимного потребления алкоголя. Жалел он, судя по всему, только об одном - что на столе не было самогона.
  - А велик шанс, что мы договоримся с немцами? - Спрашивал майор Пересада, заранее зная ответ.
  - Это правильный вопрос! - Мгновенно воспламенялся полковник. - Немцам нужна нефть, и если мы договоримся по поводу концессий в Баку, есть приличный шанс уладить дело миром!
  Полковник очень хотел воевать и очень не хотел воевать с немцами. Как я понял из обрывков его мыслей, он уже воевал с ними - только не против, а вместе, и был потрясен их тактикой и воинскими умениями.
  - Если отряд жуков, равный по количеству и превосходящий по силе, нападет на муравейник, то муравьи их победят! Потому что муравьи привыкли работать в команде! Поторопился Александр Второй, царство ему небесное, с освобождением. Надо было... Эх!
  На этом месте полковник поднимал рюмку и предлагал выпить за царя, после чего поднимался и уходил. В первый раз все прошло как по нотам, и я даже не заподозрил в происходящем хорошо поставленного спектакля. А во второй раз майор сплоховал, и, увлеченный беседой с Марией Николаевной (женой полковника), не намекнул вовремя денщику, чтобы тот наполнил рюмку полковнику.
  Греческая трагедия превратилась в фарс с элементами мюзикла - полковник, не обнаружив в рюмке искомого напитка, закатил речь о том, чем плоха матушка-Россия минут на десять, потом в быстром темпе выпил рюмок пять, а потом заставил всех встать и трижды вместе с ним спеть "Боже царя храни".
  Мария Николаевна сильно побледнела, а Татьяна Константиновна (дочь) находилась в состоянии, близком к панике. Я не знал, с чем это связано - единственный из присутствующих - и потому не осознал величину подвига, совершенного штабс-капитаном Овечкиным.
  Он по-тихому что-то прошептал денщику майора, денщик вышел, через минуту вернулся (в это время полковник заканчивал речь о неустроенности России) и сказал, что Овечкина требуют на позиции. Майор завистливо улыбнулся, полковник небрежно махнул рукой - иди, мол.
  А к тому моменту, когда мы допевали "Боже царя храни" в третий раз, Овечкин появился вновь.
  - Константин Семенович, срочное донесение! - Отрапортовал он не по уставу.
  Тем не менее полковник мгновенно протрезвел, подтянулся, проверил револьвер в кобуре и вышел за Овечкиным.
  - Война? - Тихо спросил я.
  - Вряд ли. - Так же тихо ответил майор. - Штабс-капитан геройски спасает честь полковника и отрезает себе пути к повышению по службе.
  - Господи, спасает честь полковника! Не морочьте юноше голову! - Возмутилась Мария Николаевна. - Предотвращает пьяный патриотический дебош во славу правящего дома Романовых! Уж скорее бы военные действия начались, мы бы с Таней в Петербург уехали, бедная девочка живет в глуши, третий месяц без водопровода!
  "Бедная девочка" сосредоточенно ломала песочное пирожное на мелкие кусочки. Я почувствовал, что обращение матери к ней в третьем лице унижает её, и что "бедная девочка" совсем не так глупа, как это представляется окружающим.
  Её лицо, бледное и курносое, раз за разом притяшивало мой взор. Было в нем что-то очень знакомое, и я чувствовал, что если вспомнить, где я видел её раньше - но точно не рядом с господином полковником, который раньше не приглашал меня к себе - то многое встанет на свои места.
  Она вела себя так, быдто мы с ней - давние хорошие знакомцы, будто нас что-то связывает, и я даже иногда начинал вести себя так же, хотя не представлял, с чем это связано.
  Я сидел на пне и точил свой немецкий нож, когда ко мне неслышно, будто тень, подошел майор Пересада.
  - Поручик, я надеюсь, вы понимаете, что разговоры за столом полковника не должны дойти до младших чинов.
  - Конечно. - Я понял, что он имеет в виду не только разговоры, но и все остальное.
  - Полковник хороший офицер. Я у него поручиком служил, в пятом году он себя показал с лучшей стороны - против мирной толпы отказался применять оружие, а когда начались погромы, настрогал виселиц - ровно, сколько нужно было. В польскую кампанию - ну, вы сами знаете...
  - Знаю. - Действительно, полковник хороший офицер. Неравнодушный, гордый, сильный, и не дурак. Но только в военное время!
  - Понимаете, Николай - можно я вас так сейчас назову? - так вот, генерала ему не дадут. Жена - стерва. Он её отпускать от себя из-за скандалов боится. Дочь - дура. Нет-нет, не надо протестовать! Может, конечно, и не дура, но притворяется очень похоже. Окружение - равнодушно к его трагедии, ты понимаешь, каково это - иметь в подчиненных людей, которые через несколько лет поднимутся выше тебя в табели о рангах, а ты все так и будешь полковником?
  - Зачем вы мне об этом говорите?
  - А кому я об этом скажу? Овечкин и так все знает, думает так же, как и я. Остальные уже уверены, что с полковником можно не считаться. А вы, поручик, молоды, талантливы - да не краснейте, я не девке про красоту говорю, а артиллеристу про специальность. Вас скорее всего убьют в эту кампанию. Удивлены? Нет? Тоже есть такое чувство? Дела... А полковника в любом случае убьют. Он живым не собирается возвращаться, я эту печать на лице уже видел. Вы, поручик, может еще и выживете, а вот полковник - точно нет. Так почему мне с вами не поговорить?
  Действительно. Почему-то я почти сразу же поверил майору, принял все его тезисы и доводы - это было тем более легко, что я и сам о многом из того, о чем он говорил, уже думал.
  Сам майор тоже казался мне странным - менее странным, чем Таня - дочь полковника - но все-таки. Иногда я судорожно пытался вспомнить свою жизнь в двадцать первом веке - но ложные воспоминания ускользали от меня, хотя чувствовалось, что они как-то связаны с майором и дочерью полковника.
  - Николай! - Обратился ко мне майор, когда я сидел в штабном блиндаже, ожидая директив на следующий день. - Не ходите в ближайшие дни в деревню. Война уже здесь, разведка докладывает - вчера у немцев прекратилась переброска войск. Верный признак.
  Куда уж вернее! Ночью началась война. Что характерно, на нас никто не нападал, война началась гораздо восточнее, до нас только с ветром долетали отголоски канонады. Полковник уехал в штаб дивизии, мы все ждали нападения - но нападения не происходило.
  Вечером полковник собрал старших офицеров и объявил им о том, что мы - в мешке. Немцы обошли нас восточнее, не стал рпротивник сдуру кидаться на хорошо укрепленные позиции, а просто обошел, оставив нас в своем тылу.
  В штабе дивизии решили, что в такую минуту оставаться на месте - это предательство, пытаться вырваться к своим - ожидаемое решение, на которое у немцев наверняка есть контрход, и потому мы... Мы пойдем в тыл к немцам, обойдем их основные части, перережем линии снабжения и ударим с северо-запада!
  Когда об этом рассказали мне, я чуть не взвыл от щенячьего восторга перед гениальным планом! Но Овечкин - впервые вжизни! - дал мне обидную, но абсолютно безболезненную пощечину своей перчаткой.
  - Этот план - чистое безумие. Мы все умрем. Не надо расчитывать на легкую победу - это нереально. Зато если выживем, то будет лишний повод поблагодарить Бога. А те, кто уповает на быструю победу, после первых же неудач - а они будут, немцы - не польские революционеры - после первой же неудачи! - впадут в уныние. А для вас, поручик Харитонов, у меня есть еще одна неприятная новость - я так подозреваю, что все-таки новость. Мы пойдем поперек основных дорог Восточной Пруссии. Это вам о чем-то говорит?
  - Орудия придется бросить? - С испугом спросил я.
  - Нет. - Штабс-капитан жестко улыбнулся. - Их придется тащить на себе.
  
  Глава четвертая.
  
  - Что такое?
  - Простите, Евгений Александрович, но вам лучше самому взглянуть!
  - И что, из-за этого вы меня будили? Ну, разошлись вектора, ничего страшного!
  - Вы уверены? Просто некоторое время они шли так ровно...
  - Хорошего помаленьку. Если не будет отторжения, меня не беспокойте! Разбудите этого хмыря, Виталия, или еще кого-нибудь, пусть они беспокоятся!
  - Понято, принято...
  - Всё! Господи, убогие какие... А ведь где-то, как говорят, водятся нормальные лаборанты...
  
  Задним числом я понимаю - немцы все-таки не ожидали нашего прорыва. Основные их силы были куда восточнее, и потому за первые три дня мы прошли почти семьдесят километров. Кроме основных дорог было еще множество мелких, и потому артиллерию мы с грехом пополам тащили с собой.
  Несколько небольших побед над местным ополчением и регулярными частями, по функциональности мало отличающимися от ополчения, воодушевили наше командование, и было принято решение дальше по широкой дуге обходить немцев, чтобы потом выйти к ним с тыла.
  Связь с командованием была потеряна, дивизия растянулась на добрый десяток километров, передовые части вступали в бой с противником без разведки, командование не знало, где кто находится, связисты сбивались с ног и все равно не могли обеспечить связи между частями.
  - Вот что бывает, когда наступление не подготовлено! - Ворчал Овечкин. На самом деле он пребывал в отличном расположении духа - самые пессимистичные его прогнозы не оправдались, и потому он радовался. - Уж лучше запланированное отступление, чем незапланированное наступление...
  Утром третьего дня мы вышли на какую-то станцию. Согласно карте, имевшейся у Овечкина, железной дороги здесь не было, и тем не менее она была здесь! С грехом поплам допросив истеричного начальника станции, Овечкин решил, что наша батарея ближайшие двадцать километров проедет с комфортом - на поезде. Первым делом обрубили все провода, после чего Овечкин сказал, что если он и не контролирует ситуацию, то остальные её тоже не контролируют.
  Согласно имеющейся у него информации, мы отставали от графика как раз на эти самые двадцать километров, и одним ходом могли решить проблему.
  Очень кстати подтянулась к нам батарея штабс-капитана Щелокова, усиленная ротой пехоты. Щелоков вообще ничего не понимал, его карты безбожно врали, сверившись по картам, штабс-капитаны поняли, что у них разное мнение по поводу того, где мы находимся.
  Еще раз допросили начальника станции, вследствии чего появилось третье мнение. На станции стояло два состава - один с лесом, направляющийся внутрь страны (сжечь к чертям собачьим! - единодушно выразились штабс-капитаны), а второй - с боеприпасами, большей частью не подходящими нам, но частично вполне годящимися в дело.
  Второй состав (его сопровождали человек тридцать в форме - студенты и преподаватели какого-то берлинского института) было решено реквизировать.
  Студенты попытались оказать сопротивление, потом была абсолютно бездарная попытка взорвать поезд, меня ранили в руку - пуля только царапнула меня, и Овечкин не разрешил даже отлынуть от погрузки пушек на платформы.
  Оставив позади громадный пожар из "неуставных" боеприпасов и состава с лесом, мы поехали догонять своих.
  Если честно, никогда бы не догадался, что мы их обогнали! Оговоренные двадцать километров мы проехали за шесть часов, сделали поправку на то, что дорога стремилась свернуть восточнее, на каком-то полустанке поменяли стрелки и поехали на запад, потратив еще три часа на то, чтобы преодолеть еще пятнадцать километров.
  Там наш поезд взорвали, к счастью, скорости не хватило, чтобы перевернуть состав - мы прочесали ближайший перелесок и обнаружили там троих ветеранов - очевидно, войны с Наполеоном, настолько древними они выглядели.
  Оказывается, про наш состав им сообщили по телефону, потребовав "любой ценой остановить".
  - Мы - грозная сила! - Похвастался Овечкин.
  - Интересно, а где наши? - Поинтересовался Щелоков.
  По карте мы определили наше местоположение с точностью до трех километров - по плану, основные части дивизии должны были быть северо-западнее километров на пять (здесь мнения всех присутствующих, в том числе и вашего покорного слуги расходились). Остальные части могли растянуться достаточно далеко, но как раз здесь, где находились и мы.
  Однако разведка не нашла ни основных наших частей, ни вообще кого-бы то нибыло кроме местного населения, которое было крайне агрессивно настроено против нас и только просило, чтобы мы их детей не ели.
  Ничего о наших частях они не знали. Щелоков с Овечкиным решили, что идти обратно смысла нет, надо ждать. И мы окопались в большом селе, ожидая своих. Пехотный поручик Муканов со своей ротой выполнял при нас роль разведки - он отстал от своих и очень мучился виной.
  Он умудрился наткнуться на небольшой отряд регулярных немецких войск и за счет неожиданности даже разметал его по лесу, однако тут же отступил - даже этот небольшой отряд превосходил его силы раза в три.
  Дважды над нами пролетали немецкие самолеты - и не было никакой уверенности в том, что нас не заметили. Как сказал Овечкин, "Если нас не заметили, то все хорошо. А так как все не хорошо, следовательно, нас заметили".
  Ночь мы окапывались и следили, чтобы из села никто не ушел предупредить своих. Только зря нервничали - с утра начались атаки. Вначале нам предлагали сдаться, утверждали, что Москву уже взяли. Потом попробовали нахрапом - действительно, нас немного, если поднажать, то можно быстро всех перестрелять!
  Не получилось. Пушки против пехоты - если, конечно, есть картечь - это то же самое, что шквальный ветер против комаров. Первые две атаки захлебнулись в крови. Потом немцы перегруппировались, где стоят наши пушки они уже знали, и по руслу ручья попытались атаковать нас чуть ли не всеми силами - а было их на тот момент человек двести.
  Вначале им противостоял Муканов со своей ротой, пока мы ворочали ближайшие пушки, а потом выяснилось, что с другой стороны села под прикрытием мельницы и пользуясь тем, что мы все силы стянули на этот край, прошли человек двадцать немцев, Они вырезали два Щелоковских расчета, и начали атаку с тыла.
  В этот раз мы все-таки отбили атаку основных сил, но теперь в селе пряталось около десятка солдат противника, и круговая оборона уже не могла сработать. Просто не хватило бы сил одновременно искать затаившихся в селе и отбивать наседающих снаружи.
  И тогда мы решили засесть в ратуше. Единственное трехэтажное здание на все село, ратуша видимо пережила не один сельский пожар, и выглядела гораздо старше всех остальных зданий.
  Кроме того, строители явно учли возможность обороны в ратуше - узкие окна, начинающиеся только со второго этажа, толстые стены, возможность внутри со второго этажа обстреливать вход и все проходы первого этажа - все это очень нас порадовало.
  За предыдущие три атаки мы потеряли девятнадцать человек из семидесяти восьми, а из оставшихся в живых одиннадцать были ранены так, что не могли принимать нормальное участие в бою. Среди погибших не было ни одного человека из моего расчета, зато ранили всех, кроме меня и дяди Миши.
  Очень помогли гранаты, которые в большом количестве мы взяли с трофейного поезда. Первый приступ мы отбили неожиданно легко - воодушевленные нашим тактическим отступлением, немцы решили с ходу взять ратушу и отошли, потеряв более двадцати человек, не убив никого из наших.
  Обороной командовал Овечкин, которому, как более опытному командиру, подчинялся даже Щелоков, легко раненый в плечо.
  День клонился к вечеру, и потому противник, очевидно, решил дождаться ночи, и провести атаку из ближайших зданий,до которых было метров тридцать от силы.
  У них были все шансы на успех - и это понимали все. В ратуше обнаружили старика, видимо, сторожа - он здесь и жил в маленькой каморке в подвале. Дядя Миша, неплохо знающий немецкий язык, вызвался допросить старика.
  Не знаю, что он ему наплел, но перепуганный сторож чуть не умер от страха во время допроса, а потом рассказал, что в подвале есть подземный ход, но им так давно не пользовались, что никто уже не помнит, куда он ведет и не завалило ли его вообще.
  Шестеро дюжих мужиков в течении двух часов выламывали железную дверь, и в конце концов сняли её вместе с косяком, потому что ключей от замка найти не удалось.
  Опустились уже сумерки, и теперь атака могла начаться в любой момент. Мы с Мишкой и нашими расчетами обороняли дверь и следили за церковью, от которой могла начаться атака. Кроме того, мы просматривали колокольню, единственную в деревне постройку, которая была чуть выше ратуши.
  Когда дядя Миша прибежал, и сказал, что нашли подземный ход, камень свалился у меня с души а Мишка впервые за день улыбнулся - умирать не хотелось никому.
  А еще через двадцать минут подошел Овечкин, и сообщил, что ход - всего метров сорок, и ведет он к зданию, стоящему позади ратуши. Там наверняка были немцы, и на тактическом совете, где присутствовали я, Мишка, Овечкин, Щелоков, Муканов и еще двое поручиков из щелоковской батареи, было решено, что уходить будем уже после начала боя.
  То есть немцы выйдут из этого дома и начнут атаку, а мы в это время пройдем через дом и кинемся в лес. А часть отряда будет делать вид, что все мы еще в ратуше.
  Договориться окончательно нам не удаось, потому что начался приступ. Как только стемнело, мы накидали вокруг ратуши факелов, сделанных из палок с пропитанной керосином ветошью. Всего этого в ратуше было в достатке, и благодаря нехитрой придумки мы имели возможность засечь начало наступления.
  После первого же выстрела совет наш распался - все бросились к своим участкам. Я стрелял раз за разом, попадая два раза из трех - хотя смертельных выстрелов, я думаю, было немного - слишком плохой свет, стрелять приходилось по смазанным теням.
  Противник достаточно легко добрался до ратуши, и здесь оказался в невыгодном положении - мгновенно взломать парадную дверь ратуши или даже дверь с черного хода им не удалось, и в ход пошли наши гранаты.
  Часть немцев осталась в церкви и других ближайших зданиях, откуда стреляли по окнам, не давая нам высунуться, а вторая часть пыталась взломать двери.
  Восемь ящиков с гранатами делали исход этого боя очевидным. Даже если бы противнику удалось ворваться в здание - а им не удалось - мы бы закидали их со второго этажа прямо на входе.
  И вновь тишина. На этот раз мы понесли потери - еще восемь человек было убито, и четырнадцать ранено.
  - Пора уходить. - Сказал Овечкин, подходя к нам. - Муканов оставляет четверых, Щелоков сам остается с тремя солдатами, поручики, один из вас останется прикрывать наш отход. Поручик Харитонов, вы как?
  - Я готов. - Ни в душе, ни в сердце ничего даже не шевельнулось - хотя шансы уйти из этой ратуши живым у меня стремительно уменьшались.
  - Тогда выберите себе двоих из тех, кто не ранен, и оставайтесь. На вас правая часть здания - Щелоков держит центральный вход, мукановские - левую часть здания. Разрывами повредило перекрытие над задним входом, теперь там если даже открыть дверь, все равно пройтир им не удастся. Приказ простой - держаться двадцать минут после начала боя, потом отходить. Подземный ход за собой взорвать - сорок метров можно пробежать очень быстро, особенно если знаешь, что позади смерть. Все понятно?
  - Так точно! - Ответил я.
  - Родионов, собирай своих - и в подвал. Время на сборы - две минуты.
  Мишка посмотрел на меня - весь в копоти, с яростным блеском пронзительных серых глаз, он был безумно красив по-мужски, и я понял, почему моя сестренка влюбилась в него.
  - Прощаться не будем! - Сказал было я, но Мишка крепко обнял меня. Секунд десять мы стояли обнявшись, а потом я приказал дяде Мише и ефрейтору Козлову оставаться на местах, а остальных Михаил Родионов увел с собой.
  Минут десять ничего не происходило, потом ефрейтор, наблюдавший в окно - не ползет ли кто к нам - высунулся чуть дальше, чем раньше, и прозвучал выстрел.
  Ему попали в ключицу, но выходного отверстия я не увидел, а умер ефрейтор практически мгновенно.
  - Это как? - Поразился я.
  - С колокольни бьет, паскуда. - Ответил дядя Миша. Уж он-то точно бы так не высунулся - хотя и труса при мне ни разу не праздновал. - Я еще во время боя его приметил.
  Злость затуманила мне голову. Я достал винтовку, поставил в метре от окна табурет, чуть дальше - еще один, лег на него грудью, локоть правой руки поставил на первый табурет и прицелился. С колокольни меня точно нельзя было увидеть, зато я видел контур колокола и мог заметить движение.
  Минуты две ничего не происходило, потом я заметил, что колокол шелохнулся. Тут же понял, что это не колокол, а голова человека. Дождавшись второго движения, я на выдохе плавно нажал курок.
  Дикий крик показал мне, что и на этот раз я не убил а только ранил своего протиника. Впрочем, легкие ранения в голову куда большая редкость, чем тяжелые - а я чувствовал, что моя пуля прошла не по касательной.
  Через несколько секунд крик сменился протяжным стоном, который прекратился резко, без перехода.
  - Сдох. - Прокомментировал Дядя Миша. - Это ему за Кондратия.
  Кондратием звали ефрейтора. Я подивился тому, как уверенно сказал дядя Миша о том, что немец умер - но в его голосе не было и тени сомнения.
  А еще черз пять минут началась новая атака. На этот раз немцы бросились к черному ходу - с криками, яростно. Мы не видели их - с той стороны были пехотинцы Муканова. Подавив естественный порыв броситься своим на помощь, я вдруг заметил, что и с нашей стороны идет атака - только тихо, без шума.
  - Хитрят. - Сказал дядя Миша, поднимая винтовку. Он тоже заметил этот маневр.
  Я положил двоих, мой подчиненный - еще одного, остальные прорвались под стену. Я стрелял по тем, кто прикрывал наступление от церкви, дядя Миша кидал вниз гранаты.
  Но внизу тоже были не дураки. Они видели гранаты, и разбегались от них, попадая иногда ко мне на прицел, а иногда - не попадая. В какой-то момент мою винтовку заклинило, и я взял винтовку ефрейтора.
  Потом в соседнее окно влетела немецкая граната - опасный маневр, ведь не попав в окно на высоте семи метров, они получали свою гранату обратно!
  Но на этот раз гранату получили мы, я крикнул дяде Мише, и мы кинулись на пол. Разрывом нас оглушило - к счастью, никаких других последствий не было.
  Теперь уже было ясно видно, что атаку мы не отобьем. Я связывал гранаты по три, дядя Миша метал их вниз, потом здание содрогнулось - грохота я не услышал, как не слышал и всего остального, после контузии находясь в странной тишине.
  - Они взорвали дверь! - Заорал я, и не услышал собственного голоса - равно как и дядя Миша.
  Я схватил его за рукав, и мы по узкой анфиладе коридора помчались к внутреннему балкону, откуда уже стреляли вниз Щелоков с двумя солдатами.
  Он что-то крикнул мне, потом понял, что я ничего не слышу, и знаком показал на винтовую лестницу - мол, спускайтесь в подвал. Я знаком показал на коридор к заднему ходу - мол, а где мукановские? Штабс-капитан выразительным жестом показал, что они мертвы.
  Я отдал ему последние восемь гранат, еще четыре отдал дядя Миша. В этот момент убили одного из двоих солдат Щелокова, я выстрелил вниз, ранив кого-то в ногу - единственное, что видел за аркой двери.
  Щелоков пнул меня в ногу, и еще раз жестом показал, чтобы мы с дядей Мишей спускались вниз. На этот раз я послушался, и мы бросились туда.
  В подвале было множество ящиков, коробок, бочек, мешков, и дядя Миша неожиданно для меня отстал - он не мог оставить все это добро хотя бы без поверхностной ревизии. Я вернулся, оттащил его от ящика с гвоздями, он сопротивлялся и мне пришлось дать ему хорошего тумака, после чего он подчинился.
  Подземным ходом мы добрались до другого подвала, где тоже было немало всякого добра. В тусклом свете лампы, которую мы взяли в подвале ратуши, я увидел на лице дяди Миши отчаяние от того, что придется все это бросить - но на этот раз тумака не понадобилось, хотя я уже был к нему мысленно готов.
  Все происходило как во сне - особенно меня в этом убеждало то, что я ничего не слышал. Из-за временной моей глухоты обострились другие чувства.
  Было очевидно, что здесь недавно разорвалась граната - не знаю, кто её бросил, во всяком случае в подвале трупов не было. Зато я здесь нашел клад.
  Просто мелькнули в развороченных внутренностях бочки золотуе монеты, и я, почти не соображая, что делаю, подобрал на ходу то, что видел - четыре монеты и маленький неоднородный слиток.
  На выходе из подвала лежал мертвый солдат - немец. Чуть дальше, уже на лестнице, лежал наш - вроде бы из мукановских. Пока мы прошли лестницу и две комнаты до окна, из которого выпрыгнули наши, мы обнаружили еще восемь или девять трупов, часть которых была нашими.
  Собственно, именно по тррупам мы и нашли дорогу. Выглянув в разбитое окно, я обнаружил, что неподалеку идет перестрелка, причем где кто, было совершенно непонятно.
  Вначале я подсадил дядю Мишу, потом вылез сам. Кто-то положил на низ рамы, усаженный осколками стекла, матрас с кровати, стояще й рядом, и потому вылазить было не сложнее, чем брать барьер на хорошо выезженной лошади.
  Мы побежали к лесу наискосок, стремясь обойти не только место боя, но и основную часть села, оставляя его по правую руку. Дядя Миша видимо что-то орал, потому что рот его был перекошен. Споткнувшись о камень, я упал, тут же о меня споткнулся мой верный дядя Миша.
  Мы лежали на дороге, ведущей в село - в темноте я и не заметил, как мы пересекли ближайшее поле. Теперь мы лежали куда быстрее, правда, маршрут наш пролегал близко к одной из воюющих сторон, но у меня было предчувствиеп, что это наши.
  И впрямь - метров с пятидесяти я узнал Овечкина по характерному движению рукой - приказывая делать что угодно, в горячке боя он часто опускал правую руку сверху вниз, что являлось для батареи приказом стрелять.
  Человек шесть из наших отстреливались, остальные уносили раненых. Я присоединился к своим - Овечкин попытался было узнать что-то от меня, но я не только ничего не слышал, как выяснилось, я начал (видимо, от контузии) страшно заикаться.
  Что-то ему сказал дядя Миша - я., естественно, не расслышал - а потом мы присоединились к отстреливающимся.
  В очередной раз заряжая винтовку, я вдруг полнял, что преследуют нас не больше десятка немцев - видимо, остальные все еще штурмовали ратушу. О своем открытии я попытался сообщить Мишке, который лежал рядом, но из-за шума битвы он меня не услышал.
  За десять минут мы отошли до леса - раненых несли непрерывно, а мы меняли свою позицию трижды. У самой кромки леса Мишку ранили, и я взвалил его не плечо и побежал за своими, которые ушли вглубь уже метров на сто.
  В лесу нас никто не преследовал. Больше часа мы тащились по лесу, стремясь увеличить расстояние между нами и противником. Все это время я говорил с Мишкой, что-то ему рассказывал, выбивался из сил, но нес его упрямо вперед.
   Овечкин регулярно сверялся с компасом, опасаясь выйти обратно к селу. А потом он объявил привал, я бережно снял с плеча Мишку и рухнул сам в полном изнеможении - все мои члены отказывались повиноваться своему хозяину.
  Кое-как подполз я к Мишкиному лицу и дико заорал - на меня смотрели его безжизненные глаза. Он был мертв, и мертв он скорее всего был весь этот час, пока я, выбиваясь из сил, тащил его по осеннему прусскому лесу.
  
  Глава пятая.
  - Я же сказал, шесть ложечек сахара с горкой! Нет, меня не интересует проблемы вашего аппарата! Если он не соглашается насыпать столько сахара, досыпьте вручную! А когда вернется Александр Юрьевич, я расскажу ему о том, что вы своими безалаберными действиями поставили эксперимент под угрозу! Да! Да! Нет... Ну что вы... Да ладно... И все равно, здесь не больше пяти ложечек сахара, причем половина из них - явно без горки!
  - "Сервер" начинает отторжение второго игрока.
  - Вижу. Я думаю, это связано с отсутствием первого игрока. Катя, задайте вектора "болванчикам", пусть они их сведут.
  - А если отторжение произойдет раньше, чем встретятся первый игрок и "сервер"?
  - Введем второго игрока в другой области. Но давайте не будем о грустном! И так в этом доме то ли сахара, то ли мозгов не хватает! Ах, Катя, помните, какой у нас в институте чай заваривали? И сахара - никогда не жалели!
  - Ага, если бы еще и платили как здесь, я бы никогда наш родной инсттитут не бросила...
  
  В этом бою мы потеряли всех офицеров, кроме меня и самого штабс-капитана, который, казалось, был сделан из железа. Он догадывался, что нас приняли за передовые части нашей же дивизии, по каким-то причинам так и не дошедшей сюда.
  Мы решили прорываться к своим - выбора, собственно, никакого не было, в плен сдаваться никто не собирался, считая это чем-то хуже смерти - хотя полковник Маковский рассказывал, что не так уж это и страшно - во всяком случае, процент переживших плен куда выше, чем процент переживших свое первое сражение.
  Этот переход останется в моей памяти навсегда. Восемнадцать человек, из них двенадцать - раненые, пробирались лесами неизвестно куда, без компаса, без карт, без малейшего представления, куда идем, в тылу врага...
  Переодевшись в трофейные вещи, дядя Миша выходил на небольшие хутора. Представившись чехом или венгром, с помощью ломаного немецкого он устраивал торг. В ход шло все - наши обручальные кольца, часы, медальоны, зажигалки.
  Особенно туго приходилось курящим - их среди нас было большинство. Я, кстати, в отличие от другой своей жизни, здесь не курил.
  В какой-то момент, выворачивая собственные карманы, я обнаружил там найденные в подвале монету и слиток. Конечно же, не было и речи о том, чтобы продать их за нормальную стоимость, но все равно, на вырусченных за мой клад продуктах мы жили почти целую неделю.
  - А вот наступит мир, тогда вернусь туда и пошурую... - Мечтательно брякнул однажды дядя Миша, когда мы сидели вокруг костерка в глубине болота.
  - Это какой мир? - Вкрадчиво спросил Овечкин. - Ты что, совсем рехнулся? Вернемся в это село с нашими и покажем им кузькину мать! Ты говори, да не заговаривайся - мир наступит после того, как мы с боем пройдем через эти места! Понял? - Штабс -капитан уже орал, - Единственный вариант, при котором ты сможешь приехать сюда после войны - это если ты, шкура, выживешь, а мы проиграем!
  Еле удалось успокоить штабс-капитана. Постоянная нервотрепка, опасность, что нас разоблачат или вычислят, невозможность в большинстве случаев даже развести костер чтобы согреться и обсохнуть - все это сказалось. Кроме того, у нас не было спиртного - а для Овечкина существовало только два вида допинга - открытое противостояние с врагом либо водка.
  Восемнадцать дней мы шли по чужой территории, но и войдя в пределы Российской Империи, обнаружили, что линия фронта к нам не приблизилась.
  - Хана. - Прокомментировал Овечкин. - Мы в таком состоянии до своих не дойдем - наши отступают быстрее, чем мы гонимся за линией фронта. Остаемся в Дроздах, а там глядишь - партизанский отряд сформируем, будем бить немца сами.
  Дрозды - это такой небольшой хутор, почти на границе, а теперь в самом что ни на есть тылу врага. Приняли нас здесь не скажу, что с восторгом - но по крайней мере и не враждебно. Дядя Миша так и вообще мгновенно влился в их жизнь - то дрова наколет, то телегу починит. Хозяин хутора, Данила Тороп, очень быстро сообразил что к чему, и начал вести к тому, чтобы дядя Миша на его дочке женился.
  Дядя Миша вяло отбрыкивался, дочка больше смотрела на Овечкина, который на войне прямо-таки расцвел. Трое тороповских сыновей упорно не замечали нас, только младший все порывался заговорить со мной - по виду он был моим одногодкой - но Тороп провел с ним воспитательную беседу, после чего он, как и старшие братья, начал поглядывать на нас с хмурым презрением.
  Общими усилиями неподалеку от хутора вырыли землянку - осень становилась все прохладнее, а на хуторе для нас места было мало.
  В землянке сладили печь, чтобы не топить по-черному, но что-то получилось не так, и дым все равно стелился по полу. Дичь из леса куда-то ушла, утки подались на юг, а на грибах и ягодах всему отряду жить было сложно.
  - Вы только рядом не пакостите. - Хмуро напутствовал нас Тороп, когда мы вшестером - я, дядя Миша, Овечкин, унтер Самохин и двое рядовых с созвучными фамилиями Волков и Зайцев отправились на промысел.
  - Ну что ж мы, не люди? - Успокоил его дядя Миша. - Все понимаем.
  Овечкин только хмуро передернул плечами - его бесило то, что Тороп вместо того, чтобы сражаться плечом к плечу... Когда бессовестные немецкие оккупанты... В тяжелый для Родины час...
  Так вот, к Торопу заезжали за самогоном немцы. Он его гнал из пшеницы, а не из всякой гадости, а кроме того, Тороп свой самогон каким-то образом землей чистил, после чего его становилось на треть меньше, зато сам он становился вдвое дороже.
  Первый свой рейд мы устроили на железнодорожную станцию. Дело было так. Мы подобрались к станции, дядя Миша днем сходил туда с самогоном, обменял его на круг колбасы и ломоть хлеба, а заодно тихой сапой выяснил, что на втором пути ждет своей очереди на отправку состав с мукой.
  Ночью мы тихонько подползли к рельсам, Овечкин мастерски снял часового, дядя Миша бесшумно вскрыл вагон, и мы вереницей потащили мешки на телегу, реквизированную у соседа Торопа, который боялся нас как огня, но не меньше боялся и сдать нас немцам - мы его предупредили, что если хоть один из нас выживет, то его хутор запылает первым.
  На четвертом мешке наше везение кончилось. Мы поняли это, когда раздался выстрел и дядя Миша произнес непечатную фразу из семнадцати неповторяющихся слов. Не то чтобы я считал, просто позже он на спор восстановил эту фразу, получив за это табаку на десяток самокруток.
  Мы залегли, не спеша отвечать выстрелом на выстрел. Немцев это уверило в том, что они имеют дело с обычными зарвавшимися воришками, и они спокойно направились к нам, уверенные в том, что теперь-то мы как миленькие поднимем руки и выйдем на их суд - скорый и праведный по закону военного времени.
  Еще больше они в этом уверились, когда Волков, хладнокровно дравшийся с регулярными войсками вдруг не выдержал и с криком "Мама-а-а!" бросился к телеге. Зачем он это сделал? Непонятно. Но на последнем "а!" его трагического крика раздался выстрел, оборвавший жизнь Волкова.
  - Стрелять по команде. - Ледяным шепотом скомандовал Овечкин. - Я беру двоих задних, Николай - первого.
  Я лежал под мешком с одной стороны рельсов, Овечкин под таким же мешком - с другой стороны, рядом с ним - Зайцев, в вагоне - унтер Самохин, в телеге - раненый дядя Миша.
  Немцы шли не скрываясь, весело переговариваясь между собой. От станции громко крикнули, что-то спрашивая, один из немцев успокаивающе ответил.
  Когда до них оставалось метров двадцать, Овечкин сказал:
  - Давай!
  Раздалось пять выстрелов, сразу же за ними - шестой. Пятеро немцев упало, шестой побежал к станции, и только один присел и начал стрелять по нам. Он спас жизнь бегущему - все сосредоточили огонь на нем, и через пару секунд он упал. Зато два или три выстрела, посланных вдогонку бегущему, лишь ранили его - он как-бы споткнулся, но тут же побежал дальше.
  - Отставить стрельбу! - Заорал Овечкин. - На телегу!
  Я побежал было, но вовремя спохватился, схватил мешок и дотащил его до телеги. Лошадь ждала в лесу, до леса телегу тащили сами, потом находу мучились, запрягая лошадь. Дядя Миша, стеная, давал нам указания с телеги, потом не выдержал, и, подвывая от боли, помог запрячь лошадь.
  Погони не было. Чтобы не привлечь внимания к хутору Торопа, мы сделали большой крюк, но все оказалось зазря - ни один патруль не встретился нам, и даже перестраховщик Овечкин признал, что в нашем крюке лишних было километров пять.
  Приехали к обеду. Тороп долго матерился, по его мнению, нам нужно было искать поживы где подальше, но из семи мешков муки два он забрал себе, после чего ругался скорее по инерции.
  - Нужна информация. - Объявил через четыре дня штабс-капитан. - Необходимо пополнить запас оружия и лекарств.
  Действительно, патроны кончались, из восьми винтовок одну постоянно клинило, на три пистолета осталось всего девятнадцать патронов.
  - Кто-то пойдет в Гродно. - Сделал вывод Овечкин.
  Естественно, вызвался дядя Миша, но он был ранен в левую ягодицу, и его кандидатуру отклонили. Самохин сам отказался - у него было какое-то тяжелое предчувствие, дисциплина в отряде уже была ни к черту, и тогда Овечкин сказал, что пойдем вдвоем - я и он.
  На реквизированную у тороповского соседа телегу закинули два мешка муки, Тороп отдал на реализацию десять литров своего самогона, и мы тронулись.
  - Как вести себя будешь? - Спросил меня штабс-капитан.
  - Прикинусь местным крестьянином. - Ответил я.
  - Ну и дурак. - Резюмировал Овечкин, после чего замолчал, давая мне время обдумать его слова.
  - Раскусят? - Наконец спросил я. - Догадаются немцы, что я не крестьянин?
  - Немцы? Немцы, может, и не догадаются. Зато все остальные точно будут знать, что этот мальчишка с военной выправкой и аккуратной стрижкой только притворяется крестьянином. - Овечкин достал махорку, аккуратно обрезанный газетный листок и ловко скрутил самокрутку. - Притворись студентом, сыном зажиточного крестьянина, который учился в Петербурге, вернулся на каникулы в деревню, да из-за войны так и не поехал дальше учиться.
  - А ты кем притворишься?
  - А я по гражданской специальности инженер, не помню уже, конечно, ничего, но пыль в глаза пустить смогу. Если что - раньше жил и работал в Кракове, в пятом году был замечен в связях с революционерами, после чего мне запретили жить в городах уездного значения, я и уехал в деревню.
  - А как с именами? - Я уже начал придумывать себе имя позаковыристей - "Силантий Амадеспонтович", "Пантелеймон Никодимович"...
  - С именами все просто. - Овечкин сплюнул попавший в рот табак. - Ох и гадость эта местная махорка! Имена останутся прежние, кто там будет разбираться? Да и мы, если что, не запутаемся.
  В городе нас арестовал первый же патруль. Выяснилось, что для гуляния по городу необходимы документы, у нас абсолютно отсутствующие.
  В тюрьму нас не посадили - Овечкин, несмотря на то, что он говорил мне по дороге, мастерски разыграл из себя тупого крестьянина, в первых же словах объявив меня глуховатым.
  - Чего? - орал я, если ко мне обращались. - Папа сказал - рубль кружка!
  В итоге нам выписали разрешение на торговлю и документы, действительные в течение недели. Правда, торговать теперь было практически нечем - полиценйские забрали весь самогон и один мешок муки.
  Овечкин матерился, по-настоящему плакал, твердил что-то несусветное, мало относящееся к происходящему, и я с ужасом смотрел на то, как мрачнели полицейские - сплошь русские морды, и что их понесло к немцам?
  В общем, нам вернули еще три литра самогона. И пригрозили, что если еще раз увидят без документов, то - сразу повесят как партизанов.
  Ни одного немца в управе я так и не увидел. Документы были подписаны двумя немцами, половина вывесок в городе уже была продублирована и на немецком языке (позже Овечкин сообщил мне, что здесь и раньше много вывесок было по-немецки - граница все-таки), но мне все равно не верилось, что это уже не наш город, не российский.
  Так же смеялись над шутками парней девчонки, так же светило солнце, только вот на душе было жутко погано. Мы были свободны, мобильны, вырисовывалось какое-никакое будущее - партизанить помаленьку, а там двинутся с запада союзники, с востока - не успевшие мобилизоваться дивизии, потом начнется зима - и немцы вымерзнут, как французы век назад вымерзли в своем походе.
  Но на душе было крайне неспокойно. Я некоторое время рассуждал о том, с чего бы это - и вдруг понял. Просто еще недавно за меня решали практически все, то, что оставлось мне - это командовать расчетом трехдюймовки, верить в Бога, уважать царя и любить отечество.
  Причем все это я делал почти без единой мысли - годы в кадетском корпусе не прошли бесследно. Точно также я бы продвигался по служебной лестнице (многие отмечали, что я далеко пойду - через пару лет я стал бы штабс-капитаном, через двадцать - полковником, а потом и генералом - чем черт не шутит?), женился бы на дочери кого-нибудь из старших офицеров, завел бы себе квартиру в Петербурге и домик где-нибудь в Гатчине.
  И вдруг война расставила акценты в другом порядке - и пошатнулась моя вера в незыблемые ценности, покрылось ядовитым туманом мое прекрасное будущее, а старший офицер - основа, стержень, полубог субординации - по малейшим проблемам вынужден обращаться не толко к гражданским, но и ко мне, и даже к рядовым!
  А я был бы счастлив, если бы он вдруг скомандовал мне оторвать ото дна телеги револьвер и пойти пристрелить немецкого офицера! Или расстрелять всех добровольных полицейских! Или поднять над управой трехцветное знамя!
  Но он не прикажет. Он в лучшем случае попросит - а то еще и советоваться начнет! Я перестал быть пешкой - и тут же исчезло ощущение того, что от меня что-то зависит.
  Тем временем мы приехали на базар. Конечно же, народу здесь было гораздо меньше, чем раньше - я бывал в Гродно в свое время - но жизнь все равно не вымерла.
  - Не достойно русского дворянина и офицера стоять за прилавком... - Тихо ворчал Овечкин. - Я немцам все припомню, и наши кровавые слезы, и эти самогон с мукой... Николай, давайте уговоримся - про торговлю - никому!
  - Согласен. - Ответил я, тем более что и сам не представлял занятия менее достойного.
  
  Мы начали торговать - самогон пробовали, и тут же брали по двадцать пфеннингов или рублю за шкалик. Можно было бы обогатиться, продавая за рубли и перейдя потом с ними линию фронта, но Овечкин предпочитал пфеннинги.
  - Чё ты мне суешь? На черта мне твои бумажки? - Разошедшись, и будто бы забыв о своих недавних словах, орал он на дебелого грузчика, совавшего ему бумажную десятку. - Я те че, сдачу пфеннингами должен давать? Иди разменивай!
  - Это не патриотично. - Тихо заметил я Овечкину, когда огорченный грузчик ушел разменивать купюру.
  - Генштабист, майор Чарнецкий, сказал, что чуть ли не половина бумажных денег, ходящих в пограничье - подделка. - Тихо ответил штабс-капитан. - А о патриотизме мы потом поговорим.
  Муку брали не так охотно - цену мы выставили изрядную, потому что товар был качественный, перефасованный из мешка с германским орлом в обычный мешок, но свойств своих не потерявший. Люди знающие брали, остальные предпочитали покупать дешевле.
  - Продавай все, встретимся вечером около управы! - Вдруг сказал Овечкин, пересыпал в мои руки деньги - я уронил часть, и тут же нагнулся за ними - а когда разогнулся, Овечкина уже не было.
  - Дядя, дай марку! - Попросил тут же какой-то оборвыш, ко мне придвинулся мрачный детина, ранее только наблюдавший за торгом, а покупатели навалились разом, требуя обслужить их в первую очередь.
  Я вдруг понял, что все они чувствовали в Овечкине силу, и потому не подходили особо близко, а теперь без него мне придется тяжко.
  - Не напирать! - Заорал я. - Не на привозе! - Эту фразу любил повторять дядя Миша, она оказывала магическое действие на остальных солдат во время роздачи пищи. И хотя я тут же сообразил, что мы-то как раз на привозе, но мой поставленный командирский голос сделал свое дело - стало немного спокойней.
  И все-таки за полтора часа, которые мне понадобились для того, чтобы продать остатки муки (самогон продал еще Овечкин), несколько раз мне бывало очень тоскливо - один раз, когда детина попытался меня шантажировать, и пару раз, когда мелкие воришки, пользуясь моментом, взрезали мешок с мукой.
  К счастью, нашелся добровольный помощник в лице все того же грузчика, которого штабс-капитан отправил менять деньги - он разобрался с детиной, надрал уши первому оборванцу и убил бы второго, если бы я не остановил его вовремя.
  - Самогон у вас душевный. - Прокомментировал он свои действия, и я от души налил ему из затаренной для себя ёмкости. - Вот за это - спасибо так спасибо! Если что - спросите здесь Миколу, меня тут каждая собака знает.
  До вечера было еще далеко - в порядочных домах в такое время садятся обедать, но мне делать было нечего - и я пошел к управе. Оттуда меня тут же выгнали, объявив, что с телегой - в другое место.
  Я двадцать минут искал, куда бы пристроить телегу, пока в третьем из обойденных мною трактиров не сжалились и не взяли телегу за небольшую мзду.
  Аккуратно изъяв свой маузер, пожертвованный мне одним из берлинских студентов с поезда, на котором мы катались по Восточной Пруссии, я вновь направился к управе.
  И попал аккурат под проверку документов! Обыскивали всех, но для меня и еще нескольких человек сделали исключение.
  - Это тот глухонемой идиот с телегой. - Прокомментировал один из полицейских. - У него ничего нет, все деньги наверняка у второго.
  - Ладно, пусть идет... - Согласился второй.
  - А можно я тут постою? - Как можно громче спросил я.
  - Ты же говорил, что он глухонемой? - Поразился второй полицейский.
  - А ты мне говорил, что корчмарь в водку кислоту добавляет. - Непонятно для меня ответил первый.
  Они рассмеялись и пошли дальше, не ответив на мой вопрос. Некоторых они сразу же отпускали, других обыскивали, некоторые возмущались, один пьяный громко орал о том, как он любит кайзера и ненавидит царя, этого одобрительно хлопали по плечам - да так, что он чуть не падал.
  Я сел на столбик для коновязи, и внезапно понял, что очень устал. Наверное, я все-таки уснул, потому что когда я в следующий раз поднял глаза, передо мной стоял Овечкин.
  - Маузер с собой? - Тихо поинтересовался он.
  - Да, я все продал, лошадь с телегой оставил...
  - Потом. У нас есть другое дело. Майора Пересаду помнишь?
  - Конечно! Странный человек. Интересно, где он сейчас?
  Овечкин поднял меня с коновязи, я почувствовал, что все тело затекло. Он пристально посмотрел вокруг - но кроме прогуливающихся прохожих, никого не было.
  - Эта сука вместе с женой полковника снимает квартиру в трех кварталах отсюда. И дочка полковника там же, сейчас у неё урок музыки - играет на пианино.
  - Но как? А где полковник? А полк? Дивизия? - Мои мысли смешались, и со сна я вдруг вообразил, что наша дивизия сейчас окружает город, и вот-вот раздадутся выстрелы, а потом появятся старшие офицеры и мир вновь перевернется, вставая с головы на ноги.
  - Не знаю. - Овечкин скрипнул зубами. - Но музыке её учит какой-то немецкий офицеришка.
  Это могло значить только одно - майор - предатель. Я пошел за штабс-капитаном, мы прикидывались праздно гуляющими, но на нас косились. Вначале я не понимал почему, а потом понял, и тут же сказал штабс-капитану.
  - Действительно... - Он смутился. - Это я из-за майора.
  В самом деле, двое крестьян в самом центре города, гордо вышагивающие по делам, еще могли сойти за обычных прохожих. Но когда оба идут строевым шагом, орлиными взорами обозревая окрестности - тут любой заподозрит неладное.
  
  Глава шестая.
  - Есть! Вектора совпали!
  - Это хорошо... Катя, вы никогда не думали о том, что наша работа схожа с промыслом рыбака?
  - Нет... Простите, Евгений Александрович, не думала...
  - Да ты не извиняйся, Катенька, все нормально. А вы, Паша, не думали об этом?
  - Я о другом думал. Второго игрока вот-вот отторгнет сервер, первый игрок меняет свои показатели и корректировке не поддается.
  - Да? Ну-ка покажите! Странно... Пока вектора не совпадали, все было проще... Болванчиков направляете? Ну что это такое! Зачем вы увеличиваете агрессию болванчикам! Они же становятся неконтролируемы! Ну-ка... Нет, теперь здесь сам черт ногу сломит!
  - Успокойтесь, Евгений Александрович, это было сделано, чтобы совпали вектора - вы же сами говорили, что, мол, любой ценой...
  
  Квартира у майора оказалась шикарная. Лично я из окружения вышел весь в нарывах, с воспаленными деснами и глазами, серебряным гривенником и одеждой, в которой лишь угадывалась прежняя форма.
  Майор явно не испытывал подобных лишений. Мы с Овечкиным лежали на крыше двухэтажного здания, наблюдая за особняком напротив, в котором майор Пересада с женой и дочерью полковника занимал третий этаж.
  Он был в штатском - да и не удивительно, вряд ли кто-нибудь позволил бы ему одеть здесь форму с золотыми погонами. Удивительно было другое - он сидел за накрытым столом, весело смеялся, разговаривал, а ведь вместе с ним за столом сидели трое немецких офицеров!
  - Скотина. - Констатировал штабс-капитан. - Мы по болотам ползали, обручальные кольца меняли на хлеб, а он серебрянники получил, и живет в свое удовольствие.
  - А может быть он на задании? - Робко предположил я. - Ведь не может российский офицер так просто предать отчизну!
  Я внезапно вспомнил - из той, нереальной жизни - фильм "Семнадцать мгновений весны". Там был разведчик, засланный к противнику, и ему также приходилось шутить, разговаривать с теми, кто попирал его родину.
  Это воспоминание внезапно открыло мне нереальность происходящего, и я почти уверился было, что сейчас все пойму - но в этот момент Овечкин грубо прижал меня к крыше.
  - Не дергайся, упадешь. Ты просто не знаешь всей глубины бездны, которая есть человеческая душа. Ты молодой, наивный, жизни не нюхавший. Я так полагаю, его жена полковника убедила - она стерва каких мало, перед ней моя жена - чистый ангел, вот уж не думал, что смогу когда-нибудь так сказать...
  Около часа мы наблюдали за ужином, во время которого цветущая Мария Николаевна что-то щебетала немцам, а вполне довольный Пересада вставлял свои комментарии. Немцам, судя по всему, у них нравилось - расходится они явно не собирались.
  - Когда же они разойдутся? - Озвучил мои мысли штабс-капитан. - Есть хочется - сил нет! Живот сводит, а в таком состоянии воевать сложно.
  Я достал из кармана пряник, купленный на рынке, и молча протянул его Овечкину.
  - И ты молчал? - Поразился он.
  Еще через час немцы засобирались.
  - Пошли. - Штабс-капитан влез через узкий лаз на чердак, и мы быстро спустились по лестнице, не забыв приладить обратно кусок железа, служивший заменой замку.
  Я начал было отряхивать с себя пыль, но мой спутник прервал это занятие.
  - Не на свидание идем. - Голос его был сух и холоден - он явно что-то просчитывал.
  Как только немцы вышли из дома, к подъезду подкатил автомобиль - я завистливо посмотрел вслед им, но Овечкин уже тащил меня вперед.
  Майор вышел провожать своих гостей, и даже махал им рукой, когда автомобиль скрывался за поворотом. Каково же было его удивление, когда, обернувшись, он обнаружил нас со штабс-капитаном.
  - Не ожидал? - Жестко спросил Овечкин.
  Дальше события развивались молниеносно. Майор, видимо, был готов к чему-то подобному - он сунул руку в карман и даже успел достать "вальтер", но выстрелить не успел - Овечкин перехватил руку, выворачивая её болевым приемом, а я подсек майору ноги.
  Все-таки он успел разбить штабс-капитану бровь, а мне оцарапать предплечье - хотя оглядываясь назад, я не могу засечь того момента, в который это произошло.
  Опасаясь, что нас кто-нибудь увидит, мы потащили майора наверх. Дверь открыла Мария Николаевна - и реакция у неё оказалась еще лучше, чем у майора.
  Она громко заорала, опрометью кидаясь внутрь квартиры. Овечкин оставил майора мне - тот, пользуясь тем, что противник остался только один, ловко вывернул одну руку, завел её мне за шею, и кинулся на пол, перебрасывая меня через себя. В этот миг жена полковника перестала орать, а я соприкоснулся с полом, громко вскрикнув.
  При этом хрустнул сустав второй руки майора, но он не обратил на это внимания, и через пару секунд я оказался лежащим на животе. В это время как мой противник восседал на мне сверху, держа здоровой рукой мою руку за моей же спиной, а вывихнутой рукой пытаясь приложить меня об кафельный пол головой.
  Ситуация была патовой - я не мог вывернуться, он не мог ничего сделать, не отпустив меня - вторая рука у него явно слушалась плохо. Секунд десять мы молча возились, а потом раздался немелодичный треск, и вокруг моей головы рассыпались осколки фарфоровой вазы.
  Я высвободился от потяжелевшего майора и обнаружил, что был спасен Таней - дочерью полковника.
  - Здравствуйте, Коля. - Настороженно произнесла она.
  - Здравствуйте, Таня. - Не менее настороженно произнес я.
  - Что там у вас? - Закричал кто-то снизу.
  - Ничего страшного, Збишек, у мамы истерика! - Крикнула Таня, после чего внизу явно успокоились.
  Я прошел вслед за Таней в квартиру, она пропустила меня вперед, аккуратно затворив дверь. Прихожая была отделана деревом, слева располагался гардероб, справа - большое зеркало с выдвижными шкафами под ним. Далеко впереди через открытую дверь виднелась гостиная, в которой на столе еще стояли неубранные кушанья.
  Где-то впереди и слева раздавались странные шорохи. Я как можно скорее постарался спеленать майора поясом от его же плаща, после чего вместе с Таней мы засунули его в гардероб, который закрывался мощной бронзовой защелкой. Конечно же, надолго этого бы не хватило, но никто не собирался оставлять его там дольше, чем на пару минут.
  Я кинулся к тому месту, откуда еще недавно слышались звуки борьбы, ворвался в комнату и остолбенел. На полу, придавленный опрокинутым столом, лежал штабс-капитан, а около единственного окна спальни животом вниз лежала Мария Николаевна с неестественно вывернутыми ногами.
  Приподняв тяжеленный стол, я дал возможность вырваться из-под него Овечкину. Он выглядел ужасно - лицо его, сплошь в царапинах и кровоподтеках, уже начинало наливаться кровью, правая рука была вся в крови, одежда - и без того не особо целая и опрятная - превратилась в настоящие лохмотья.
  - Жить буду. - Просипел он, заметив мой взгляд. - А вот матушка ваша...
  - Она не мать мне. - Сразу же ответила Таня. - Моя мама умерла при родах. Мне кормилица это рассказала.
  - Тем легче. - Овечкин глубоко вздохнул и тут же скривился от боли. - Я бы не смог спокойно находится в одной комнате с дочерью этого порождения дьявола! Если бы мне кто-нибудь рассказал, что меня, опытного солдата, ветерана трех войн, чуть не убьет такая вот дамочка - я бы только послал подальше такого брехуна. А гляди же - чудом вывернулся. Что с майором?
  - Связан, в кладовке. - Ответил я.
  - Это хорошо, это тебе повезло. Он, сука, чемпион дивизии по французской борьбе. И в кулачном тоже силен, нам вообще повезло что он за пистолетом вначале потянулся... Я как-то наблюдал, как он и против троих таких как мы выходил победителем.
  Я пристыженно смолчал - а Таня не стала афишировать своего участия в схватке. Мы прошли обратно в прихожую - и вовремя - майор уже вышибал дверь гардероба.
  Овечкин аккуратно открыл щеколду между толчками, и со следующим толчком Пересада вывалился прямо нам в руки. Освободится от пояса он не успел, но я все равно порадовался, что мы успели вовремя.
  Он бешенно вращал глазами и тихо матерился, пока мы тащили его в гостиную. Первым делом штабс-капитан задернул шторы, потом налил в фужеры для шампанского водки, один подал мне, другой поднял сам. Таня, не спрашивая и не смотря на нас, налила в третий фужер вина и с ожиданием посмотрела на меня.
  - За победу? - Робко спросил я.
  - Средство от нервов. - Твердо ответил Овечкин, и, не чокаясь, выпил. Потом посмотрел на лежащего майора и добавил: - Чтобы таких, как этот, не было.
  - А что теперь? - Спросила Таня. Она из своего фужера только пригубила. - Что будет со мной?
  - Не знаю. - Честно ответил мой командир, после чего поднял Пересаду на стул. От усилия штабс-капитана закачало, но он довел начатое до конца - майор ему помогать не собирался, а я просто не успел. - Таня, выйди, сейчас будет не очень красивая сцена.
  - Я останусь. - Тихо сказала Таня, и ни я, ни Овечкин не нашли в себе силы выгнать её.
  - Как ты мог, майор? - Тихо спросил штабс-капитан. - Ты же присягал!
  - Тебе не понять. - Голос Пересады сильно изменился - когда он говорил, я заметил кровь на деснах и отсутствие одного из верхних зубов. - Мир меняется, а ты как был зачуханным штабс-капитаном, так им и останешься. Если жив будешь, конечно...
  - Рассказывай, что было с дивизией.
  - Пообещай, что не убьешь - расскажу. - Во рту у майора скопилась кровавая слюна, но он не сплевывал - видно, сдерживало воспитание.
  Овечкин достал "вальтер", приставил его к голове майора.
  - Пока ты рассказываешь - ты жив. - Бесцветным голосом сообщил он. Майор взглянул ему в глаза, потом перевел взор на меня, на Таню, но не нашел сочувствия.
  - Дивизии уже не было. Было несколько тысяч человек, командование, которе их фактически предало, бросив в этот безнадежный прорыв, и общее головотяпство...
  ... Картина вырисовывалась безрадостная. В небольших отрядах дисциплина еще кое-как держалась, особенно там, где были авторитетные и грамотные командиры. У генерала Росина каждый день появлялись новые идеи, нормальной связи не было, и потому часть дивизии выполняла позавчерашние приказы, часть - вчерашние, часть - сегодняшние, а часть - вообще черт-те что, вследствии искажения полученной информации.
  Организованного сопротивления дивизия не встречала, и это тоже сказалось - не было жесткого стимула к тому, чтобы держаться вместе.
  Единственное, что удерживало от дезертирства обычных солдат - это то, что дело было на территории противника. От невыполнения приказов это не удерживало, мораль у солдат падала, обоз безнадежно отставал, сухой паек кончился, полковник Сирота демонстративно расстрелял двух мародеров, которые ограбили местных крестьян, после чего его самого чуть не расстреляли собственные солдаты.
  Со штабом было много штатских - прислуга, семьи, и даже случайные люди - гражданские, испугавшиеся оставаться на территории, которая будет вот-вот оккупирована. Как получилось, что они все оказались вместе со штабом - не понял никто, но факт оставался фактом.
  Один из таких "гражданских" нашел майора в тот момент, когда в его батальоне уже готовы были кору с деревьев глодать. Не был он обычным гражданским, а был офицером германской армии, одним из сотен, знающих русский язык и заброшенных заранее в тыл противника.
  Он и предложил майору "торжественные условия сдачи" - майор должен был предложить отличный план своему полковнику, а полковник - отстоять план перед генералом.
  Полковник Маковский почувствовал что-то неладное, но с вечера что-то не то съел, и потому план на совете штаба предложил подполковник Никаноров.
  План заключался в том, чтобы выйти на прямую дорогу, ведущую к Гродно, и за несколько дней догнать линию фронта, при этом не было бы нужды в припасах - дорога является одной из основных артерий, по которым припасы получает германская армия.
  И генерал согласился. В тот день, когда мы окапывались в безымянном прусском селе, остатки дивизии, уменьшевшейся более чем на треть, вышли на прямую дорогу.
  Потом дорогу загорадили танки, по громкоговорителям сообщили, что сопротивление бесполезно, генерал пустил себе пулю в висок, а майор обнаружил, что противник свое слово держит.
  - Это было лучшим выходом. - Горячо говорил он. - Большая часть солдат осталась в живых! Мы не представляли особой опасности для немцев, нас бы перестреляли по частям!
  - А что случилось с полковником? - Поинтересовался я. На самом деле мне не было особенно интересно, что же случилось с ним - просто этот момент майор скомкал, тогда как все остальные, стремясь выгадать драгоценные минуты, расписывал очень подробно.
  - Я же говорил, полковник отравился. Он попытался увести часть своего полка в лес, но был слишком слаб...
  - Ты убил его. - Холодно сказала Таня. - Вначале отравил, а когда он попытался убедить солдат сопротивляться, ты его застрелил из своего пистолета. Я этого не видела - зато это видели семьдесят или восемьдесят человек, некоторые из которых сочли своим долгом рассказать мне о смерти моего отца.
  - Яблоко от яблоньки... - Процедил майор. - Твоя мать - змея каких мало, и ты тоже... Все это время ты притворялась, будто веришь мне, называла дядей Степаном, а сама только и ждала момента...
  - Она не мать мне. И ты это знаешь. - Таня посмотрела на меня. - Николай, вы же убьете его?
  Я на мгновение смутился, подумав, что она хочет, чтобы я лично убил майора. Но тут же понял, что при необходимости убью его, не колеблясь ни секунды.
  - Да, Таня, убьем.
  - Тогда я пойду, переоденусь.
  Она вышла, некоторое время мы сидели не шелохнувшись, потом Овечкин налил остатки водки в фужер, поставил его перед Пересадой, и сказал:
  - Ты изменил родине, ты предал отечество, обрек тысячи людей на позорный плен и мучительные душевные страдания...
  "Красиво говорит..." - Подумал я, и в этот момент майор освободил руки, схватил левой рукой со стола пистолет, оставленный там штабс-капитаном, когда он наливал водку.
  - Оба, на пол! - Майор, из умирающего и унылого, мгновенно стал живым и резким. Овечкин тут же нырнул на пол, а я еще пытался что-нибудь придумать. - Считаю до трех. - Предупредил майор.
  На Овечкина он не смотрел, полагая, что у того был только его пистолет; это было ошибкой - падая, штабс-капитан достал мой маузер, и выстрелил в майора.
  Часть патронов промокла, когда мы пробирались по болотам. Несколько, явно мокрых, я выкинул прямо там, в некоторых уверенности не было, но и выбрасывать было жалко - именно такой сейчас и не сработал.
  Майор тут же перевел пистолет на Овечкина, но выстрелить не успел - я кинулся на него и схватил майора за руку. Майор взвыл и выронил "вальтер" - я схватил его за поврежденную руку. Штабс-капитан мгновенно достал из-за голенища нож, и из положения лежа метнул его в Пересаду.
  И хотя позиция у него была явно неудобная, да еще метал он раненой правой рукой, нож воткнулся в живот майору. Майор тем не менее был еще жив, и сдаваться не собирался. Он ударил меня локтем свободной руки в висок, и на этом моменте я утратил контроль над своим телом.
  Следующее, что я увидел, было лицо Тани. Оно было удивительно красивым - раньше я этого не замечал, она что-то говорила, но я этого не слышал.
  Как потом выяснилось, штабс-капитан бросился на своего бывшего командира и в короткой схватке двух раненных победил более здоровый - Овечкин задушил майора.
  Я пропустил минут десять, не больше - но мой командир уже щеголял пластырем на лице, перевязанной рукой, и длинным шелковым халатом, доставшимся в наследство, судя по всему, от покойного.
  - Где документы? - Спросил он Таню.
  - Немцы забрали. Или вы о паспортах? - Ответила девушка.
  - На фига козе баян? - Вопросом на вопрос ответил Овечкин. - Я о бумагах штаба дивизии. Оружие дома есть?
  - У мачехи в бюро возле кровати браунинг. Еще есть папин кинжал, именной, от генерала Скобелева, но его я бы хотела оставить себе.
  - Ясно... Вот, значит, зачем твоя мачеха бежала в спальню! Поручик Харитонов, мы свои дела закончили, оставаться здесь небезопасно, у вас есть двадцать минут на то, чтобы привести себя в порядок. Посмотрите в дальней комнате слева себе одежду - конечно, майор покрупнее вас будет, но чем черт не шутит?...
  - А со мной что будет? - Второй раз поинтересовалась Таня.
  - С собой взять не могу - это опасно, здесь оставить было бы подло. У вас есть знакомые или родственники в городе?
  - Нет, ближайшие - в Петербурге. - Таня ссутутлилась, и я вдруг понял, что не смогу её оставить в таком положении.
  - Мы можем оставить вам денег... - Продолжал говорить Овечкин, но я, неожиданно для себя понял, что не смогу её бросить после того, как она спасла мне жизнь. Это была та мысль, которой я прикрыл настоящую - а настоящей мыслью было воспоминание - вот я открываю глаза после удара локтем в висок, и перед моими глазами встает образ ласковой, любящей, всепрощающей, как дева Мария женщины - и только через мгновение я понимаю, что это - лицо Тани.
  - Я провожу тебя до Петербурга. - Тихо, но серьезно сказал я.
  - Поручик! - Воскликнул Овечкин. - Вы слишком много на себя берете! Я все ещё ваш командир!
  - Ну не можем же мы её здесь оставить? Немцы нас не видели, в первую очередь они бросятся искать её.
  - И тем не менее... - Штабс-капитан на секунду задумался, а потом заявил. - Поручик, если вы сейчас не пойдете вместе со мной, это не будет простым неисполнением приказа, что по законам военного времени само по себе страшно. Не-ет, это будет изменой Родине!
  
  Глава седьмая.
  - "Сервер" отторгнул второго игрока! Евгений Александрович, ситуация выходит из-под контроля! Катя, немедленно идите к Поташину, он сейчас в шоке, только поаккуратнее - солидный человек, а реакция на отторжение всегда одна и та же...
  - Вы о естественной реакции организма на то, что мозг решил, что он умер? Ничего страшного, там же катетер.
  - Тихо! Не вставать, работать, начинается отторжение первого игрока! Если она его выкинет каким-либо образом, мы е сможем восстановить положение вещей!
  - Ставлю блок.
  - Снимаю агрессию болванчиков... Там только один, и его вектор соединен с вектором первого игрока!
  - Разъединяйте, что смотрите? Меняйте показатели в произвольном порядке, рано или поздно что-нибудь поможет!
  - Нет! Да! Вот оно! Евгений Саныч, вы все-таки гений!
  - Ну слава Богу... Наш хозяин, конечно же, цивилизованный человек... Как минимум внешне... Но проверять я бы не рискнул!
  
  
  Когда он направил пистолет на меня, я вдруг понял, что это - мои последние секунды. Говорить под дулом пистолета, что я поменял решение, особенно почему-то в присутствии Тани было совершенно невозможно. Оставалось только распрямить плечи и отойти чуть в сторону, чтобы моя кровь не запачкала Тане одежды.
  Штабс-капитан внезапно изменился в лице. Вначале там проявилась тихая, но беспощадная ярость, потом мелькнуло удивление, как будто бы он говорил сам с собой и собеседник чем-то его огорошил, а потом лицо его расслабилось, и он заявил:
  - Николай, я не смогу вас убить, хотя все во мне кричит о том, что любой, решающий свои личные дела в такой момент никто иной как изменник и ничтожество. Я не совсем понимаю, почему мне так сложно нажать на курок - ладно бы на вашем месте стоял Михаил Родионов, погибший за Россию! Его я даже любил, как можно любить товарища по оружию... Я отпущу вас. Но вы дадите мне честное слово, что как только довезете Таню до наших, сразу же сдадитесь первому патрулю и расскажите в комендатуре все как было - пусть они сами судят вас.
  - Как вы можете... - Начала было Таня, но я отодвинул её назад, нечаянно задев рукой грудь девушки, и даже не заметив этого сразу. Таня от возмущения даже слегка задохнулась.
  - Штабс-капитан, я не могу дать такой клятвы. Могут быть разные обстоятельства, в связи с которыми я не смогу сделать того, что вы просите сразу. Дайте срок, и в пределах этого срока я сдамся.
  - Хорошо. - Я удивился тому, что он сразу согласился. - Сейчас я напишу письмо, которое вы передадите по возможности военной разведке, если такой возможности не будет - любому старшему офицеру. Дайте мне минут двадцать.
  Таня удивилась столь резкой перемене в Овечкине, но я сразу понял, что для него это единственный шанс "сохранить лицо", как говорили японцы.
  Задержался он дольше, чем на двадцать минут - что-то долго писал, потом запечатал конверт куском сургуча и передал мне.
  - Здесь немного, но достаточно, чтобы понять, что произошло с дивизией. По крайней мере понять то, что было стало известно мне.
  Он переоделся в приличный костюм, сунул в карманы два пистолета, не побрезговал обыскать покойного майора, содержимое его бумажника хотел было поделить, но мы с Таней наотрез отказались.
  - Счастливо. - Глухо сказал Овечкин, выходя за порог. - Честь имею!
  - Подождите! - Окликнула его Таня. - Там внизу дверь закрыть нужно будет.
  - Вы здесь надолго не оставайтесь... - Так же глухо порекомендовал штабс-капитан. - И если что - не поминайте лихом.
  Я нашел себе вполне приличный костюм, сшитый, вероятно, в Петербурге - как раз летом такие вошли в моду. Он был мне широк в плечах и чуть великоват по росту, но сам я себе в этом костюме очень нравился - солидный такой, красивый.
  - Ой! - Испугалась было Таня, увидев меня в этом костюме. - А, это ты... Пойдем, я тебе кое-что покажу.
  Заинтригованный, я проследовал за нею в спальню. Она пропустила меня вперед - на полу лежала мертвая мачеха, и Таня явно её боялась.
  Дочь полковника скинула покрывало с ложа, на котором попиралась честь её отца, отодвинула одеяло в сторону и вдруг вонзила в матрас нож, который я до этого момента не замечал в её руке.
  Сразу же вспомнились страшилки, которые рассказывались по ночам в казарме кадетского корпуса - признать честно, я бы не удивился, если бы раздался страшный стон и из матраса полилась кровь.
  Однако все оказалось более интересным - в матрасе были деньги, причем в таком количестве, в каком я никогда их в одном месте не видел. Тугие пачки ассигнаций, в основном со сторублевыми бумажками, открылись моему взору.
  - Откуда это? - Поразился я.
  - Казна дивизии. - Почему-то шепотом ответила Таня.
  - А почему её немцы не отобрали? - Внезапно сообразил я.
  - Мачеха спрятала деньги в моих вещах. - Таня смущенно посмотрела на меня. - В самых личных, нас проверяли офицеры, в этом они рыться не стали.
  Я смотрел на деньги, Таня - явно с гордостью - на меня.
  - Теперь ты меня убьешь? - Вдруг спросила она.
  - С чего бы это? - Удивился я. Мысль убить её показалась мне настолько эксцентрничной, что я даже подавился собственной слюной, вместо того, чтобы просто сглотнуть её.
  - Я читала в книгах, что от денег люди становятся безумными. - Она выглядела слегка разочарованной от того, что я не бросался на неё. - Они друг друга убивают, а потом сами умирают либо их сажают в острог.
  - Если бы так было на самом деле, то все злодеи уже вымерли бы. - Засомневался я, потом опомнился. - Это же книги! В них художественный вымысел, иначе их читать не интересно! В книгах никогда не пишут правды!
  На этот мой выпад Таня почему-то очень обиделась, и прочитала мне пятиминутную лекцию о французских писателях, которых она просто боготворила - Гюго, Дюма, Санд, Сю, Буссенар. В самый разгар своего спича девушка наткнулась взглядом на труп, на который все это время старалась не смотреть, и лицо её стало смертельно бледным.
  Зажав рот ладошкой, она опрометью выскочила из комнаты. Я начал вытаскивать деньги из матраса и аккуратно складывать их на пол. Проделывая нехитрые движения руками, я поймал себя на мысли, что уже не воспринимаю возможность убийства Тани ради этих денег такой уж ужасной.
  Более того, все складывалось как нельзя более удачно - оставив её труп вместе с трупами мачехи и майора, я становился свободным от всех обязательств, в том числе и перед Овечкиным и Родиной, и мог уехать куда угодно - например, в Америку.
  Странная мысль пронзила меня вдруг - я осознал, что тот я, который прожил всю свою жизнь на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков, ничего не слышал об Америке.
  "Австралия? - наугад ткнул я, и понял, что об Австралии тоже не знаю. - Антарктида? - Ну хоть это! Антарктида явно была. Зато Америки и Австралии по моим ощущениям, не существовало в принципе. Что за бред - какие еще Америка и Австралия? Вот что деньги с человеком делают! Я бы еще Атлантиду вспомнил! Срочно надо к какому-нибудь профессору!
  Минутная слабость пришла и прошла. Честь российского офицера не позволяла даже думать о том, чтобы нарушить свое слово. Хотя, к сожалению, думать она не мешала...
  Таня не возвращалась. Я наугад раскрывал створки шкафов и мне улыбнулась удача - среди вещей я обнаружил большой немецкий кофр с аккуратно уложенными туда мужскими подштанниками. Вытряхнув их прямо на пол, я восполнил его содержимое деньгами.
  Если в каждой пачке предположить по сто ассигнаций, то сумма получалась вполне приличной - шестьсот сорок тысяч рублей, в том числе пять тысяч злолотыми десятками, двадцать тысяч марок и облигации на сумму сорок тысяч рублей.
  Основной вес кофру давали золотые десятки, и потому я равномерно разложил их по дну. Сверху я положил рубли, а марки рассовал по карманам. Облигации я за деньги вообще вначале не принял, но потом вспомнил, как один из кадетов, позднее выгнанный из корпуса за пристрастие к азартным играм, рассказывал, что его отец деньги хранит в облигациях.
  В общем, облигации тоже заняли свое место в одном из моих карманов. Сверху в кофр я сунал пересадовские подштанники, хотя и понимал, что первый же обыск раскроет мои нехитрые комбинации.
  Таню я нашел уже практически упаковавшей свои вещи. В комнате у неё было очень уютно - вроде бы ничего и нет, а все равно находится там было мне приятно.
  Некоторое время я смотрел на три объемные сумки, потом попытался поднять одну из них. В принципе, мне этио было по силам.
  - Много, да? - Жалобно спросила Таня. - Даже и не знаю, что оставить.
  Как оказалось, большую часть вещей составляли все те же книги, расставаться с которыми она отказывалась наотрез. Однако после того, как Таня немного поплакала, ей стало проще расстаться с книгами - со всеми до единой.
  Их ей подарил немецкий офицер, лелеявший планы покорить её сердце. Она догадывалась, что раньше библиотека принадлежала кому-то из местных жителей, налегке уехавшему от оккупации в последний момент, но отказаться от подарка не могла - это же книги!
  Потом она попросила меня выйти и сократила количество вещей до одной сумки - самой тяжелой. Я попросли её подумать еще, она вновь меня выгнала, и сумка заметно уменьшилась в размерах.
  - Ладно. - Наконец смилостивился я. - Попробуем. Только перепакуй это в две сумки - одну себе, полегче, вторую я возьму вместе с кофром.
  Некоторое время спорили, как выбираться с оккупированной территории. Таня предлагала плыть по Неману на юго-восток, потом выбираться к Минску, который немцам точно не отдали. Расстояние это было не такое уж и большое - километров двести по Неману и еще триста - по суше.
  Однако у меня уже был опыт похода по территории противника. Я предложил свой вариант, который основывался на том факте, что продвижение вглубь немецкой территории менее опасно, нежели приближение к линии фронта.
  Вначале мы по Неману же поднимаемся до Балтийского моря, плывем в Мемель, оттуда - в нейтральный Стокгольм, а из Стокгольма - прямо в Петербург.
  Я думаю, что наибольшую роль сыграло то, что конечной точкой моего плана оказался Петербург - очень уж Тане хотелось оказаться дома. Из Минска до Петербурга дорога неблизкая, а мой план подразумевал всего три названия - Мемель, Стокгольм, и Петербург. Минимум пересадок, максимум комфорта!
  Для начала я осторожно вышел на улицу и прошел к ближайшей гостинице, около которой вечером видел несколько экипажей. Однако теперь их там не было. Во всех окнах свет был потушен, и я прошел до того трактира, в котором оставил "свою" телегу.
  Ни одного прохожего за десять минут пути я не встретил, но это меня не насторожило.
  - Ты что, припадочный? - С сочувчтвием спросил меня тракттирщик, открыв наконец дверь после пяти минут моего стука. Позади трактирщика я увидел человек пять с бледными лицами. - Комендантский час, любой находящийся в это время на улице - преступник! Несколько дней в тюрьме при самом лучшем раскладе!
  Он готов был пустить меня к себе, чтобы я у него переждал три часа до утра, но я представил себе, как будет переживать Таня, и не согласился.
  Обратно я шел куда осторожнее, и даже схоронился за крыльцом какого-то купеческого особняка, когда мимо проходил патруль.
  Таня переживать даже не собиралась. Когда я, закрыв врученным ею ключом дверь, вошел в квартиру, там было так тихо, что я испугался. Зря - девушка, полностью одетая, спала в своей комнате. Я восхитился ею, но сам уснуть так и не смог.
  Большую часть времени я смотрел на её лицо - трогательно открытое, с прямым носиком, полноватыми приоткрытыми губками. Её длинные, пышные русые волосы разметались по всей кровати - хотя она почти и не двигалась.
  Я знал это ощущение. Я начинал влюбляться. Ох, не ко времени! Время для любви будет позже - если будет, конечно. А пока надо пытаться выжить, пройти через все, чтобы... Чтобы что? Вернуться на службу? Зачем мне служба, если у меня столько денег? Хотя деньги, наверное, придется отдать. Или не отдавать? Но тогда чьи они - скорее Танины, чем мои?
  Я вспоминал своих родителей - где они сейчас, интересно? Отец, наверное, в Петербурге - служба в министерстве путей сообщения наверняка не отменена в связи с войной. А мама или в Москве или в Саратове, у родственников. Пока я был маленьким, они казались мне единым и неделимым целым, но повзрослев, я понял, насколько же они разные! До развода дело не дошло, но находится под одной крышей они уже не могли.
  Циничный и холодный, отец признавал только три слова - Долг, Дело и Деньги. Мама же увлекалась Блаватской, писала стихи и одно время - когда с деньгами было особенно хорошо - даже содержала салон, в котором постоянно бывали непризнанные гении - художники, поэты, писатели.
  Там ставились небольшие пьески, в которых участвовал и я, постоянно бывали какие-то чтения, играли на большом белом рояле, все время кого-нибудь рисовали. Если честно, то когда с этим пришлось покончить - папа отказался влезать в долги ради маминых прихотей - мне стало куда скучнее, и потому я довольно легко принял отцовский приказ отправиться в кадетский корпус.
  Вспомнились девушки, которых я любил. Первую звали Онега - странное имя, других людей с таким именем я не встречал. Да и сама она была странной - молчаливая, с плавными, неторопливыми движениями и бездонными черными глазами на фоне ослепительно-белого лица, она была старше меня на четыре года.
  Самая младшая из "старших", присутствующих в матушкином салоне, самая старшая из "младших". Она так и не узнала о моей любви, сподвигшей меня на две толстые тетради, наполненные стихотворениями.
  В последнем отпуске я перечитывал те свои стихи - странно, но они не дали никакого отзвука в моей груди. Онега осталась символом, образом, за которым в моей памяти не было реального человека.
  Второй раз я влюбился уже в четырнадцать лет. И это была чувственная любовь - мама взяла новую служанку, после того, как обнаружила, что старая ворует у неё пудру.
  Это была шестнадцатилетняя веселая девушка, дочь аптекаря с Фонтанки - кроме неё, у аптекаря было шестеро детей от двух браков, и старшим приходилось искать любого заработка.
  Как я сейчас понимаю, она вполне могла бы ответить на мои чувства - но я был робок и неумел, кроме того, младше её на два года. В памяти остались несколько странных эпизодов, которые сейчас казались мне не очень реальными, хотя я бы голову дал - было!
  Эпизод первый - Настя убирает со стола, напевая про опадающие с клена листья. За окном бушует метель, я сижу, подобрав под себя ноги, в громадном отцовском кресле, и делаю вид, что читаю "Русский мир", на самом деле подглядываю за Настей.
  Совершенно очевидно, что это - воскресенье, потому что будни я проводил в корпусе за муштрой и занятиями. Настя роняет вилку, нагибается, и из этого положения смотрит на меня, поймав мой бесстыжий взгляд.
  - А что, Коля, хорошо бы сейчас в баню! - Восклицает она, и, покачивая бедрами, уходит на кухню.
  Эпизод второй. Утро перед экзаменом, я стою на стуле, держа нитку в зубах, Настя подшивает мне карман на форменных брюках. При этом она, якобы ища свет, регулярно поворачивает меня немного давя руками на бедра - немного туда, два движения иголкой. Немного сюда - еще два движения.
  Я краснею, она заливисто смеется - у нас есть повод. "Настя, поторопись!" - Кричит отец из гостииой. Он хочет проводить меня до корпуса, но если подшивание продлится еще минут десять, то он опоздает на службу - а на службу отец никогда не опаздывал.
  Эпизод третий. После успешной сдачи экзаменов мы решили выпить вина, и я неожиданно оказался очень пьян. Кое-как открыв дверь, я запнулся о порог и упал, разбив себе лоб.
  На шум (а было часа два ночи, и меня не ждали, уверенные, что я останусь в казарме) спустилась Настя. Она помогла мне подняться, обхватила меня за талию и повела в мою комнату. Я высвободил руку и обнял её за шею - она никак не отреагировала, и всю дорогу я наслаждался ощущением её крепкой груди, боком прижимающейся к моей груди.
  А потом она помогла мне раздеться - в какой-то момент я засмущался и выгнал её.
  Эпизод четвертый. Мать уже не жила с отцом, хотя иногда еще бывала в Петербурге. Настя рассказала мне о том, что может быть, к осени выйдет замуж. Это был шок, я наверняка изменился в лице, потому что она спросила - "Коля, что с тобой?".
  Не помню, что я ответил, но потом помню, как держал её за руки и признавался в любви. Обещал жениться, когда вырасту, а она весело смеялась. Наверное, она не хотела меня обидеть - но я обиделся, причем обиделся смертельно, думал даже повеситься.
  Через два дня корпус вывели на маневры, а через полтора месяца, когда я вернулся, у нас уже не было служанки - отцу она просто не была нужна. Время от времени приходила женщина лет тридцати, она убиралась в комнатах, забирала вещи для стирки, иногда готовила. Чаще отец заказывал еду в ресторане поблизости, с хозяином которого два раза в месяц он играл в преферанс.
  Настю я больше никогда не видел. Но через полгода нас перевели в другую казарму, стоящую почти впритык к ограде. Сами мы редко сбегали - за это строго наказывали и могли даже выгнать из корпуса, что считалось позором, не совместимым с жизнью.
  Зато к нам в гости приходили девушки. Они сами перелазили через ограду, стучали в окно, и мы втаскивали их внутрь. Они научили меня играть в бутылочку и подкидного на раздевание, целоваться, а потом и всему остальному. Среди девушек, перелазивших через ограду, не было проституток - о деньгах речи не заходило.
  Зачем им это было нужно, я так до сих пор и не понял - никто из них не выходил замуж за кадетов, наши подарки были довольно-таки убоги - леденцы, конфетки, в лучшем случае шарфики.
  Большая часть девушек была из приюта для девочек на Садовой, однако бывали и девчонки из нормальных семей. Я вспомнил всех - Оленьку, Катю, Веру из первых, потом пришла Елена (она всегда звала себя так и требовала от нас подобного обращения), Жанна, еще одна Оля, и кокетливая Надя, из-за которой выгнали Антона Бекмагамбетова и Сергея Конева. Они, дураки, вздумались из-за неё стреляться, и, что характерно, оба промазали с сорока шагов.
  Иногда девчонок в казарме ловили наши кураторы, и тогда происходили небольшие камерные скандалы. Впрочем, нас практически не стыдили - я так понимаю, нами даже гордились - а вот девушкам приходилось туго.
  Большинство после такого не возвращались, и происходило то, что наш преподаватель по динамическим машинам называл "естественной ротацией" - вместо одних девчонок приходили другие.
  На последнем курсе нас опять перевели в другую казарму - и это к лучшему, я крепко взялся за учебу. Из посредственного кадета я стал одним из лучших, и когда подошло распределение, мне даже предложили выбор.
  Оставаться в Петербурге я не стал - хотя и была подобная возможность, и многие не торгуясь отдали бы за неё все что угодно. Я выбрал Варшавский военный округ, потому что это была граница империи, при этом не полудикая южная, не ужасно далекая восточная и не холодная безлюдная северная.
  А на границе всегда возможностей больше. Кроме того, генерал Росин считался одним из самых молодых и перспективных командиров армии, сам ветеран и половина подчиненных офицеров ветераны. А еще Варшаву очень рекомендовал мне отец - мол, и девушки там очень красивые, и Европа рядом - если вдруг отпуск случится. Мол, от Варшавы до Парижа почти такое же расстояние, как и до Петербурга, а Вена или Берлин так и вообще чуть ли не под боком.
  На параде по случаю окончания нашим выпуском кадетского корпуса, присутствовал сам государь. Не скромничая, признаю - я был одним из самых красивых и подтянутых подпоручиков в строю, и в меня прямо там влюбилась дочь преподавателя реальной гимназии.
  Её звали Ксения, по матери она была еврейкой, и от матери ей досталась горячая, нервная кровь. Даже минуты не могла она сидеть спокойно - постоянно в движении, а если и не в движении, то уж точно в готовности к таковому. Она была ртутью, тогда как я представлял себя сталью - жестким, сильным, неколебимым.
  Она сама подошла к нам во время попойки по случаю окончания учебы - и я был поражен её требовательным, горячим взглядом в самое сердце. Хотя, может, это память - дама крайне загадочная - избирательно расставляет акценты, зная уже все дальнейшее.
  Мы провели месяц до распределения вместе, хотя изначально планировалось, что я поеду вместе с матерью в Германию на воды. Мама на меня обиделась, что случалось не так уж редко, папа молча улыбался, видимо, представляя, что это - плоды его влияния на меня.
  Натали, моя сестренка, была счастлива - так как на воды вместо меня поехала она.
  - В кондитерскую? - Спрашивал я, ощущая себя богатым, как Крез с пятью рублями, полученными у отца.
  И не было случая, чтобы Ксения отказалась. Мы гуляли по Суворовскому и Невскому, ходили в театр, оперу, ездили к моим знакомым в Гатчину и Выборг.
  А ночами Ксения поднимала меня до таких вершин, какие я не мог себе даже представить - она полностью доверяла мне, разрешая экспериментировать и сама с легкостью шла на эксперименты там, где моя фантазия отказывала.
  В какой-то момент она, не спрашивая меня, вдруг представила, что мы собираемся жениться - она говорила о фасонах подвенечных платьев, о подготовке к свадьбе, гостях, и куче других мелочей так, будто вопрос уже решен.
  Но если в других вещах я мог ей позволить решать за себя, то в этом был непреклонен. Я молчал почти до последнего, но за два дня до отправления в Варшаву прямо сказал ей, что портить себе карьеру скоропалительным браком не намерен.
  Она приняла это на удивление спокойно - не было ни скандала, ни слез, ни долгих муторных разговоров - последние два дня я провел как в раю, уверенный, что она все поняла.
  И только уже сидя в варшавском экспрессе, я обнаружил, что все вещи, заботливо собранные Ксенией мне в дорогу, либо порваны, либо сломаны, либо безнадежно испорчены чернилами, взятыми, наверное, у её батюшки.
  Единственное, что в моих вещах было целым и чистым, так это конверт с письмом. В письме ровным, кллиграфически выверенным почерком было написано:
  "Будь ты проклят! У меня было все - счастье, любовь, целый мир. А теперь осталась только одна фраза, которую я дарю тебе - будь ты проклят!"
  Я только рассмеялся - Ксения оказалась покинутой мною женщиной - а мне нравилось думать о ней не как о девушке, а как о женщине, поднимая тем самым себя до мужчины - и не могла отомстить мне менее для меня приемлимо.
  Своим поступком она только подняла мою и без того высокую оценку самого себя. И потому я, не смотря на испорченные вещи (которые я выкинул на ближайшей станции вместе с чемоданом, оставив себе только письмо на память) с радостью смотрел в будущее.
  Бритву и принадлежности мне любезно одолжил Мишка Родионов, с которым мы до этого не были особо близки, зато в поезде сошлись и потом были неразлучны, попав не только в один полк, но и в одну батарею.
  Белье и необходимые вещи я купил на той же станции, на которой выкинул свой чемодан. Было немного жаль парадную форму, которую мне шили в дорогом салоне, да несколько дипломов за отличную учебу, меткость в стрельбе и успешные маневры.
  А потом была Варшава. Вначале она меня смутила своей непохожестью на Петербург, но потом я понял, что с Петербургом у неё куда больше общего, чем с Москвой, и я прижился.
  Девушки здесь были веселые, красивые и бойкие. У нас с Мишкой оказались все шансы узнать это на практике, потому что часть наша располагалась в самом городе, квартиру мы сняли одну на двоих неподалеку от казарм, и все ночи напролет были нашими.
  В какой-то момент, почувствовав, что залезать в долги дальше значит идти на поводу у безумия, я написал отцу покаянное письмо, и пообещал больше так не делать.
  Деньги он мне прислал, но категорически потребовал, чтобы я жил в казенном жилье. И я нашел выход - у меня появилась содержанка, веселая девушка Ярослава, для которой я снял маленькую квартирку, в то время как сам жил в казарме.
  Два года пролетили как во сне - порой бывало тяжело, один раз едва удалось замять скандал, когда выяснилось, что один из моих солдат, уйдя ночью в самоволку, ограбил прохожего.
  Но на маневрах мой расчет показывал исключительно хорошие результаты, устав все знали назубок, и полковник дважды выделял меня на смотрах.
  А потом началась польская смута. В военных кругах до сих пор считается плохим тоном называть это иначе как "польской кампанией", в демократических газетах это называли "польской революцией", а официально это называли либо "смутой", либо "мятежом".
  Ярослава исчезла, оставив мне невнятную записку о том, как несправедлива жизнь - видимо, настояли родственники и друзья, сплошь ярые националисты и сторонники независимости.
  Мы выходили из Варшавы с боем, прорываясь сквозь толпы яростных, но не умеющих воевать людей. Потом мы вернулись в Варшаву - государь договорился с лидерами смуты, Польша получила небольшие вольности и поблажки, что не помешало нашему императору потом поодиночке перевешать и пересажать всех зачинщиков, а новые вольности и поблажки оставить чисто номинальными - как предмет особой гордости для поляков.
  Но был один нюанс - подняв всю страну, а потом договорившись с Петербургом, лидеры мятежа утратили контроль над ним, и они сами помогали нам подавлять это восстание на местах.
  Именно там и происходили самые жестокие бои, как из ниоткуда появилось несколько "хоругвей" - на самом деле, обычных банд. Им помогали крестьяне, мало что понимабщие в политике, но умеющие отличить регулярные российские войска от польских ополченцев.
  Именно тогда я понял, что партизаны - это ужасно. Именно тогда меня ранили в голову, а Мишка вытащил меня из этого ада. Именно тогда мы получили звания поручиков, а Овечкин за свои подвиги удостоился "георгия" второй степени.
  Все "хоругви" к зиме были разбиты. На зиму части расположились в более-менее лояльных городах, намереваясь продолжить "кампанию" весной. Но весной продолжать было нечего - крестьяне засеяли землю и все сделали вид, что ничего не было.
  Потом были долгие маневры - отработка вариантов войны с Германией, переподготовка в Минске (полтора месяца пьянства и разврата и две недели мучительного выхода из похмелья пополам с ожесточенной учебой), потом опять маневры, а потом - отпуск в Санкт-Петербурге.
  Здесь Мишка влюбился в мою сестру, и они обручились - обручились, для того чтобы никогда уже не стать мужем и женой. Как же мне его не хватает, кто бы знал!
  А потом было новое расположение части - под Белостоком, именно тогда я и познакомился с Елизаветой, потом был перевод в Лодзь, потом началась война - а в итоге я оказался здесь, в Гродно.
  
  Глава восьмая.
  - И что теперь?
  - Александр Юрьевич, есть два варианта - либо вы, как человек, уже побывавший в реальности, созданной вашей дочерью, будете нас консультировать, либо мы попытаемся ввести вас обратно в эту реальность, подсадив вместо одного из болванчиков, находящихся неподалеку от вашей дочери.
  - Дожил... Собственная дочь участвовала в моем убийстве! Интересно, что по этому поводу сказал бы Фрейд?
  - А он уже сказал по этому поводу все, что думал. Простите, что прерываю вашу беседу, но я тут по собственной инициативе прогнал тест по первому игроку. Он уверенно держится! Шанс на отторжение минимален. Кстати, у "сервера" прекрасная дельта! Все идет согласно расчетам.
  - Паша, не надо терминологии при Александре Юрьевиче. Говорите проще - у Лиды начались измениния, то что ей не хуже - это факт, более того, сейчас ей намного лучше. А Евгений приспособился к окружающей обстановке, и полностью сжился со своим образом. Кстати, Александр Юрьевич, он помнит гораздо меньше, чем вы, последние воспоминания - о нашем договоре - у него блокированы, благодаря чему прекратилось отторжение его Лидой.
  - Это хорошо. Я сейчас пойду поем, а вы проверьте, кем я могу туда... Погрузиться, что ли?
  - Никак невозможно... Не смотрите на меня так!!! Я имею в виду, что поиск соответствующего вам болванчика должен быть динамическим, а значит без вашего присутствия невозможен!
  - Ясно. Виталий, прекращай спать! Пошли...
  - ...Знал бы ты, Алекс, какое хорошее снотворное - разговоры этих ученых... Я теперь спать хочу ровно столько времени, сколько слушаю их...
  
  За окном прогромыхали первые телеги, город начал оживать. Я, немного подумав, не решился будить Таню - вряд ли она проснется до того, как я вернусь. В гостинице, заговорив со скучающим администратором - а по совместительству и хозяином заведения, я сообщил ему, что хотел бы направиться вниз по Неману.
  - Документы в полном порядке? - Утверждающе спросил меня он. Я смутился, не зная, что ответить. - Это решаемо. Но будет стоить денег.
  - Что вы можете предложить? - Я чувствовал, что вступаю на скользкий путь, доверяясь этому человеку, но решил рискнуть - с такой рязанской мордой вряд ли он был осведомителем.
  - Экипаж до рыбацкого поселка, а там вы с комфортом прокатитесь в сторону Балтийского моря с бывалыми людьми, умеющими скрываться от властей.
  - Контрабандисты? - Сразу же понял я.
  - Вам это важно знать? - Насупился хозяин гостиницы.
  - Не особо. - Ответил я - мне действительно было все равно, кто повезет нас в Мемель. Я описал ему, куда подогнать экипаж, и собирался было уйти, когда меня бесцеремонно остановили, просто схватив за рукав.
  - Я же сказал, это будет денег стоить.
  - Сколько?
  - Двести марок. - Цифру он явно готовил все время, пока я разговаривал с ним.
  - Пятьдесят. - Мог бы заплатить и двести, но мой собеседник так улыбался, что я понял - не поторгуюсь, буду принят за сосунка.
  - Сто восемьдесят.
  - Шестьдесят.
  - Сто семьдесят.
  - Шестьдесят пять.
  За минуту мы довели сумму до ста марок, потом я заявил, что в сумму должна входить еда на три дня для двух человек, и хозяин гостиницы неожиданно согласился, обрадованно пожал мою руку, после чего я отдал ему две купюры по пятьдесят марок и мы разошлись.
  Я вернулся обратно в квартиру, разбудил Таню, и, когда выглянул в окно, обнаружил там уже стоящую пролетку - открытый экипаж с кузовом, который в случае дождя можно было бы развернуть.
  Мы вытащили вещи, Таня аккуратно закрыла за нами дверь. Никто из соседей еще не проснулся - в этом районе ложились поздно, и рано не вставали.
  Извозчик, молодой парень с лицом абсолютного идиота, вывез нас из города какими-то окольными доргами, на которых мы не встретили ни одного патруля. За городом он преобразился - и я вдруг понял, что лицо идиота было всего лишь маской. "Вот актер пропадает!" - Восхитился я.
  За двадцать минут мы доехали до поселка. Там наш извозчик спрыгнул со своего места, бросив мне "Ждите.", а еще через десять минут появился вместе с недовольным мужиком лет пятидесяти, чем-то неуловимо напомнившим мне Торопа.
  - Это будет стоить вам тысячу марок. - Сказал недовольный мужик. Я прикинул - на тысячу марок можно безбедно жить год, а если экономить - так и два!
  - Пятьсот. - Жестко ответил я.
  - Вы мне не нужны. Или тысяча - или проваливайте откуда пришли. - Он явно не шутил, тут еще Таня дернула меня за рукав - соглашайся, мол, - и я согласился.
  Это был обычный рыбацкий баркас, пропахший рыбой насквозь. Нам показали маленькую комнатку, в которой стояла кровать, на которой едва ли с комфортом мог поместиться и один человек, потом приказали сидеть там и не высовываться.
  Наверху что-то таскали, явно контрабанду. Через сорок минут мы почувствовали толчок, качку, и тут же к нам спустился несколько подобревший хозяин судна.
  - Меня зовут Евпатий. Ваших имен я знать не желаю. Высажу вас в двадцати километрах от Мемеля. Кормить в дороге не буду, подниматься наверх только вместе с кем-нибудь из команды. Все понятно?
  - А... Как в туалет? - Смущаясь, спросила Таня.
  - Горшок дам. - Цинично ответил Евпатий. - Цените мою любезность - свою каюту вам отдал, свой горшок отдаю.
  Что-то в его тоне мне очень не понравилось. Но рассуждать об этом я был не в состоянии - больше суток на ногах, я ужасно хотел спать. И как только не слишком-то любезный капитан покинул нас, я тут же упал на кровать и уснул, нимало не заботясь о том, где расположится Таня.
  Проснулся я от того, что мне стало очень тесно. Это дочь полковника, выбирая между усталостью и нормами приличия, решила вопрос в сторонну усталости. Я благородно повернулся на бок, спиной к девушке, и уснул еще раз.
  Проснувшись второй раз, я обнаружил, что керосинка, подвешенная к потолку - единственный источник света в каюте - погасла. Тани рядом не было, и только по дыханию я определил, что она где-то недалеко.
  - Ты не спишь? - Тихо спросил я.
  - На чем? -Едко поинтересовалась она. - Знаете, поручик Хпритонов, а храпите вы на целого подполковника!
  - Есть с кем сравнивать? - Эта фраза вырвалась у меня непроизвольно, но, к счастью, Таня не осознала смысла шутки.
  - Есть. Папа храпел чуть громче, ну так он и полковник. А еще... Нехорошо, конечно, о покойных вот так - но Мария, моя мачеха, тоже храпела. Хотя ей до вас - как поручику до полковника.
  - А кто у тебя в Петербурге? - Так уж получилось, что первой "на ты" перешла сама Таня, и я довольно легко ответил ей тем же. Но у неё была забавная особенность - иногда она возвращалась "на вы", а я среагировать не успевал.
  - Дядя и две тетки. Дядя - действительный статский советник, очень умный человек. А тетки - одна вдова, другая просто старая дева. - По тому, как она это сказала, я понял, что взрослые одинокие дамы в её личной вселенной абсолютно не имеют ценности. - А еще там капитан Орлов.
  - Капитан Орлов? - Неожиданно для себя заинтересовался я. - Это еще кто?
  - Троюродный брат. - В голосе Тани появились мечтательные нотки. - Он старше меня на девять лет, но сколько себя помню, так трогательно за мной ухаживал! А я все время злилась, когда он на балах танцевал с другими...
  Я замолчал. Развивать тему абсолютно не хотелось - я чувствовал себя полным идиотом. Ишь, влюбляться начал! А ведь у меня ни разу не было романа с девушкой из своего круга. Дочери аптекарей, кондитеров, школьных учителей - это да, это каждый может! А дочь полковника сразу показала - проводить до Петербурга ты достоин, а что дальше - не твое собачье дело!
  Минут через десять молчание прервала сама дочь полковника:
  - Николай, а почему вы замолчали? - Может, мне и показалось, но вроде бы в её голосе были игривые нотки.
  - Думаю. Никогда мне не стать капитаном Орловым!
  - Почему? - Таня искренне удивилась.
  - Потому что если капитаном я, может быть, и стану, то Орловым - точно не буду. Кстати, он случайно не из тех Орловых, которые были фаворитами...
  - Нет! - Рассмеялась Таня. - Хотя, может быть, и да... Но он говорил, что нет, на самом деле Орловых не так уж и мало.
  - Это точно. - Глубокомысленно заметил я, намекая на обидный подтекст.
  Теперь замолчала Таня. Возможно, она обиделась, может быть, просто не хотела продолжать беседу в таком тоне. Еще минут через десять я предложил ей лечь на кровать:
  - Ты не обидешься, если я предложу тебе лечь на кровать? То есть я встану, а ты ляжешь?
  - Не обижусь. - Она встала, и я по движению воздуха почувствовал, что она приближается. Сам я тоже встал, уступая ей место, и вдруг баркас резко качнулся, и меня кинуло на девушку.
  Может быть, всему виной желание найти опору, но секунд двадцать она не вырывалась из моих объятий, а потом мягко оттолкнула.
  - Поручик, вы себя слишком вольно ведете... - В голосе не было упрека - только констатация факта.
  - Извини. - Просто ответил я. - Но мне показалось, что тебе нужна опора.
  Я нашел место, на котором она сидела - и удивился. Она не сидела, а лежала! Составив три сумки в ряд, она умудрилась довольно уютно их расположить, так, что лежать на них было, пожалуй, не менее удобно, чем на жесткой капитанской постели!
  Наверное, это какое-то особенное свойство, присущее некоторым девушкам - создавать вокруг себя настоящую атмосферу уюта и покоя.
  Около часа мы молчали - за это время я почти уснул, а потом Таня вновь заговорила. Она спросила:
  - Поручик, а у вас есть невеста?
  - Нет. - Односложно ответил я.
  - Была ведь какая-то девушка в Белостоке? Мачеха рассказывала, а ей вроде бы майор говорил.
  Мне совсем не хотелось рассказывать ей о Лизе - я догадывался, что мог рассказать майор Пересада, и легче мне от этого не было. В то же время отнекиваться смысла не имело.
  - Я взрослый мужчина, - после этих слов Таня тихо рассмеялась, - а одному бывает просто сложно. Но ничего такого, о чем пишут писатели, у меня не было. В моей жизни не найти историй про Тристана и Изольду.
  - Еще будет. - Уверенно заявила Таня. - Ты не сомневайся!
  Ну вот. Она опять перешла "на ты", а я не заметил, с чем это было связано! Просто не понял, может быть.
  - Таня, расскажи мне о чем-нибудь. Как ты жила до войны? У меня-то все понятно - детство, потом кадетский корпус, потом маневры, плац, торжественное изъятие водки у подчиненных. А чем занималась ты?
  - О! Если у тебя все понятно, то у меня еще более понятно! Детство, потом опять детство, потом еще раз детство, а потом война! Ты ведь именно так думаешь?
  - Нет, что ты... - Смутился я, хотя примерно так и думал. - Наверняка же были какие-то события, друзья, подруги. Тебе ведь нравились какие-нибудь мальчики - тот же капитан Орлов. Глубокие переживания...
  - Ты сам-то веришь, вто что говоришь? - Неожиданно грубо прервала меня Таня. - Какие могут быть друзья и подруги у дочери полковника? Только книги! И эти постоянные переезды с места на место, так что не успеешь привыкнуть к людям, а они уже все поменялись! Только найдешь кого-нибудь, с кем можно поговорить, как мачеха найдет себе парочку ухажеров! Отец постоянно ревновал мачеху, не отпуская её надолго от себя, а я моталась за ней как привязанная - одновременно заложник и соглядатай! Ненавижу! Как я это все ненавижу! А теперь и того нет!
  Она заплакала, и я решился подойти. Я сел на кровать, протянул руку по направлению к всхлипам, и погладил её по голове.
  - Нет! - Она отбросила мою руку. - Вот не надо этого! Я не ребенок, я уже взрослая! Мачеха уже второй год твердила, что пора меня замуж выдавать! Дотвердилась, змея!
  И столько в этой фразе было недетской ненависти, что я даже отпрянул от девушки. Она еще всхлипывала, но уже скорее по инерции - ненависть, переполняющая её, дала ей силы справиться с остальными чувствами.
  - Это из-за неё погиб папа. Майор - дурак, пошел у неё на поводу. Папа тоже... Недоглядел. А она - она змея! Я думала, что она бессмертная, даже отравить её пыталась, а ей два дня было нехорошо, а потом все как обычно! Я, как дура, пыталась отравить змею! Змеи от яда не умирают...
  Скажем честно - такого напора я от неё не ожидал. Вот вам и "детство, потом опять детство, потом еще раз детство"!
  - Штабс-капитан Овечкин подарил мне старинную фарфоровую куклу. Он её в каком-то польском дворце нашел, во время смуты - а подарить-то некому! Не себе же оставлять. Я, как дура, решила что он в меня влюбился, начала с ним кокетничать, он мне и объяснил, что у него старшая дочка на три года младше меня, и жена не дает ему видеться с дочерьми. А потом куклу увидела мачеха и украла её у меня. А мне сказала, что я её сама потеряла! А потом кукла неожиданно нашлась! Я потеряла - она нашла! Кому принадлежит кукла? Правильно, мачехе!
  - Ты её взяла с собой? - Вдруг спросил я, решив, что надо переводить разговор в другое русло.
  - Да. - Ответила Таня. - Она в маленькой сумке.
  - И много у тебя игрушек?
  - Дай сюда сумку! - Потребовала девушка, вместо того, чтобы просто ответить на мой вопрос.
  Мне пришлось разрушить свое ложе и подать ей сумку. Некоторое время она копошилась, создавая шорохи и время от времени тихо смеясь, потом попросила меня подойти и сесть на кровать. Она нашла рукой мою руку и вложила в неё что-то мягкое и маленькое.
  - Это мистер Джек. Он пес, он американец.
  На ощупь это была какая-то четвероногая игрушка со сваленным мехом.
  - А это - Страшила из страны Оз. - В мою руку ткнулась тряпичная кукла, расмерами и формой практически полностью повторяющая предыдущую. - Он очень умный, у него в голове булавки и иголки.
  Я пощупал голову куклы - голова была кожаной, но под кожей чувствовались какие-то острые предметы. Я передал куклу обратно, и получил следующую.
  - Это панночка. Та самая фарфоровая кукла. Её похитила злая колдунья, она издевалась над ней, но теперь она сбежала, и у неё все будет хорошо.
  В груди у меня защемило. Я подумал о себе как о последней скотине - Господи, о чем я думаю, куда иду, что делаю? И я твердо решил, что теперь-то уж точно не брошу Таню. Ни за что на свете! Довезу её до Петербурга, а потом сдамся. Глядишь, и не расстреляют, может даже на фронт отправят...
  - Все? - Спросил я.
  - Да. Был еще Лёва - большой, мягкий, пушистый. Но его я оставила - когда ты сказал, что надо уменьшить количество вещей. И еще были, но давно, часть осталась в Лодзи, часть - в Пруссии, во время отого глупого похода. Как тебе мои куклы?
  - Хорошие. - Ответил я. Мне было несколько неловко - что можно ответить на подобный вопрос семнадцатилетней девушке?
  - Ты наверное смеешься надо мной? Что я как маленькая в куклы играю?
  - Да нет. Я все понимаю - это ведь были твои единственные друзья.
  - Не были - есть. Это люди могут предать, а куклы всегда остаются верными. - Таня нашла мою руку. - Пообещай, что ты не предашь и не бросишь меня.
  - Обещаю. - Это я сказал тем более искренне, что буквально минуту назад сам думал об этом и даже мысленно уже пообещал то, что только что произнес вслух.
  - Никогда-никогда?
  - Никогда-никогда! - Правда, тут возник вопрос - ведь никогда, это же дальше, чем Петербург? Впрочем, решил я для себя, в Петербурге она и сама забудет обо мне. Налетят на неё Орловы как коршуны... Забавный каламбур - только вот мне от него грустно стало.
  - Я тебе верю. - Сказала она после некоторого молчания, а потом прижалась ко мне боком.
  Я обнял её за плечи, и некоторое время мы просто сидели. Потом я забрался на кровать с ногами и прижался спиной к деревянной стене, а Таня устроилась лицом у меня на груди. Мне стало очень-очень приятно, я вдруг почувствовал себя сильным и смелым, любые препятствия казались мне смешными, а все проблемы - решаемыми.
  В эту ночь мы спали вместе - я лежал боком, лицом к ней, а она на моей руке, как на подушке. Хозяин гостиницы не обманул - еды действительно было много. Мы ели холодное мясо, беседовали о книгах - я много читал Александра Дюма, пару вещей Гюго, почти всего Гоголя - это из того, что читала и она.
  Но её запас оказался куда больше - французов она читала почти всех, о ком я слышал, в том числе и Сирано де Бержерака, о котором я слышал только из постановки пьесы Ростана.
  Мне эта пьеса очень понравилась, и потому я заинтересовался книгами де Бержерака, о которых впервые услышал от Тани. До этого я был уверен, что Сирано - персонаж вымышленный. Она рассказывала мне о его книгах, он писал какие-то странные вещи, про империи Луны и Солнца, про фантастические выдуманные миры - мне это было не очень интересно.
  - А ты читала сочинения графа Толстого? - Поинтересовался я в один из моментов.
  - Какого из них? - Спросила Таня. - Их много, и они почти все писали.
  - Этот еще пишет. Он артиллерист, и у него есть артиллерийские рассказы. Вот это я понимаю! Вот это гений! Правда, потом он стал хуже писать, много всякого разного, рассуждения о морали и совести, вымученные сюжеты... Вспомнил! Лев Толстой.
  - Да, что-то читала. - С сомнением подтвердила Таня. - Но я современной прозой не увлекаюсь, читаю или то, что в гимназии задавали, или то, что нравится.
  Потом поговорили о музыке. Оказалось, Таня была в Германии с отцом и они ходили на постановку Вагнера - по её словам, это было нечто потрясающее! Жаль, что я этого не слышал.
  Зато я, в отличие от Тани, читал "Кольцо Нибелунгов" книгой. Еще в кадетском корпусе, тогда был период, когда я читал все подряд - сейчас бы я эту книгу точно не осилил. Но я все равно похвастался, и Таня мне по-доброму позавидовала.
  Несколько смущала ситуация с отсутсвием туалета - я-то приспособился легко, а вот Тане было сложно. Она выгоняла меня из каюты, я шел наверх, звал кого-нибудь из трех матросов, потом сам уходил в глубину трюма, где на всякий случай для вида была сложена рыба (ко второму дню она протухла - запах стоял невыносимый).
  В это время Таня выходила, и вместе с матросом она поднималась наверх, откуда спускалась неизменно в ужасном расположении духа, вся красная.
  Вначале я думал, что это контрабандисты - люди простые донельзя - отпускают свои шуточки, но потом Таня призналась, что ей просто очень стыдно.
  - Да ладно. - Успокаивающе сказал я. - Это физиология. У всех так - и у митрополита, и у государя.
  - Если ты думаешь, что этим успокаиваешь меня, то очень ошибаешься! - Обиделась вдруг Таня.
  У неё такое бывало - она вдруг обижалась на что-то, а потом быстро отходила, и даже иногда извинялась. На "вы" она переходила все реже, и я наконец понял, с чем эти переходы были связаны - на "вы" и поручиком она называла меня, когда хотела уязвить.
  - Вы, поручик, как из леса выбрались! Ишь, медведь какой! - Говорила она, к примеру, когда я неосторожно поворачивался на кровати, защемляя рукой её волосы.
  Если в первый день мы часто вставали с кровати, то на второй день практически все время лежали. Рука у меня постоянно затекала - но я мужественно терпел.
  Вначале близость женского тела возбуждала меня, но потом я притерпелся, и воспринимал её скорее как свою сестру, хотя если честно, то с сестрой никогда не был так близок духовно.
  Команда нас почти не беспокоила - это скорее мы беспокоили их. Ночью, между первым и вторым днем, нам разрешили постоять немного наверху, и после этого было особенно тяжело спускаться вниз, в пропахший рыбой трюм.
  Однако были свои прелести и в трюме - там, в темноте, мы подолгу разговаривали о жизни, о литературе, музыке, театре. При этом она лежала на моей руке спиной ко мне, а я вдыхал вкус её волос.
  
  Глава девятая.
  - Я чувствую, что наш хозяин вернется крайне недовольным. Катя, этот болванчик вообще не подходит для него!
  - Он требовал как можно скорее... Тут уж выбирать не приходилось. Да и вам спокойнее, когда он над дущой не стоит.
  - Это точно. Боюсь, правда, что отторжение неизбежно. Кстати, а где тот болванчик, о котором говорил сам Александр Юрьевич? Этот, как его... Он же говорил - я еще спросил, кто ему из окружающих наиболее симпатичен, а потом мы его по всей матрице вычисляли...
  - Чарнецкий?
  - Молодец, Паша, память у тебя отличная! Где он?
  - Расхождение большое. Но если брать систему координат, которую принял наш хозяин, то, очевидно, где-то под Мемелем.
  - Ведите его навстречу "серверу" и игрокам. Будет запасным вариантом для второго игрока.
  - Отторжение "сервером"! Второй игрок на грани!
  - А первый?
  - Первый держится уверенно.
  - Это не может не радовать... Катя, закажи мне чаю - у меня такое впечатление, что когда его заказываю я, они туда соль, что ли, подсыпают...
  
  Вечером второго дня Евпатий спустился к нам. Он выглядел очень мрачным, его явно что-то беспокоило.
  - Нас преследуют. - Сказал он, после чего зажег керосинку - и комнатушка, непритязательная до убожества, осветилась слабым желтым светом. - И уйти нет возможности.
  - Что это значит? - Спросил я. Вторжение в эту "каюту", даже со стороны её хозяина, обеспокоило меня.
  - Постараться надо для обчества! - Внезапно перешел капитан на просторечный язык, от которого, видимо, долго пытался избавиться. - Там Ганс Шмидт, сволочь, я с ним пил, денег давал, он говорил, что я ему теперь лучше собственного брата! Но это до войны было. Если мы ему девку предложим, то он скорее всего не будет обыскивать мою ласточку.
  - Какую девку? - С ужасом спросила Таня.
  - Тебя! Чай, не барыня! С мужиком одна ездишь! На постелях с ним валяешься!
  Я вскочил, подброшенный яростью как пружиной из смешной коробочки с чертиком. Не осознавая, что делаю, я влепил Евпатию звонкую пощечину. Конечно же, надо было просто заехать ему кулаком - такому пощечина все равно, что комар быку.
  Но, видимо, ярость была достаточно сильной - отсушив себе руку, я умудрился откинуть здорового мужика к переборке. Он даже присел от силы моего удара, но тут же выпрямился.
  - Ишь ты! Благародные! Горшок выносить стыдятся! - Заорал он, и я услышал, что по лестнице загрохотали шаги. - Я же как лучше хочу! Нас же всех расстреляют - в войну таких как мы не содют в острог! Или повесят!
  У него была истерика. Дверь распахнулась, и в маленькую каюту, и без того полную народу, ворвались еще трое контрабандистов - четвертый, наверно, подкидывал уголь в топку, а последний, видимо, стоял за штурвалом.
  Первого я встретил прямым ударом в челюсть - рука болела еще после пощечины Евпатию, потому удар вышел сильный, но неправильный - щелкнула в запястье кость, и я перестал чувствовать правую руку.
  Второго я пнул под колено - и тоже неудачно - обуви у меня на ногах не было, а вся суть удара в том, чтобы попасть твердым по чувствительной точке. Сразу же, не останавливаясь, я ударил его же локтем левой руки, и вот этот-то удар получился на славу!
  Но я не успел порадоваться - на меня навалились всем скопом, и изувечить меня им мешало только то, что развернуться было негде.
  И вдруг все замерло - только я еще пытался из последних сил скинуть с себя двух контрабандмстов с их капитаном. Меня почему-то не держали, только давили своим весом, и потому я исхитрился вывернуться и укусить Евпатия за руку.
  - Ёж тыть! - Взвыл он обиженрнно.
  И тут, вывернутой под жутким углом головой я ухитрился увидеть, из-за чего, собственно, замерла схватка - Таня сидела на кровати, с задранной выше колен юбкой, а в руках она сжимала дамский "бульдог", дуло которого явственно подрагивало.
  - Я еще... - Срывающимся голосом сказала она и замолкла на секунду. - У меня еще... - Она явно хотела что-то сказать, но не могла подобрать слов. - У меня никого не было!
  На несколько секунд повисло молчание - только скрип баркаса, плеск волн, и странный гудок откуда-то издали. Первым прервал молчание Евпатий:
  - Ну что ж мы, не человеки что ли? Так бы сразу и сказала...
  Меня отпустили. Евпатий первым вышел из каюты, за ним вышли двое его бандитов, помогая идти третьему, которого я приложил локтем. Как только они вышли, Таня тут же бросилась ко мне - видимо, она подумала, что меня тяжело ранили.
  А мне просто было очень стыдно оттого, что меня спасла девушка. И ведь уже не в первый раз! А я, который должен быть настоящим рыцарем - непобедимым и светлым - валяюсь на грязной деревянной палубе, не смея поднять на неё глаз.
  В дверь осторожно постучали. Я вскочил, протянул руку - Таня с удивлением посмотрела на меня, потом на свои руки, и, как будто там был не пистолет, а каракут или ядовитая змея, неуклюже отдала его мне, практически кинула.
  Я открыл дверь - там стоял Евпатий.
  - Бери пистолет, поднимайся наверх. - Сказал он и вышел.
  Я раскрыл кофр, в котором между подшьанниками лежал мой маузер, автоматически проверил патроны в барабане, взял коробку с запасными, найденными в вещах майора Пересады.
  - Что будет? - Спросила Таня. - Будет бой? - И вдруг, без перехода, кинулась мне на шею, нашла мои губы, и ткнулась в них своими - неумело, по-детски, так, как может ткнуться в лицо большая собака. - Ты только не умирай, слышишь, не умирай!
  Она еще говорила, когда я, уже оттолкнув её руки - и прижавшись на мгновение после этого губами к её губам - выбежал из каюты.
  Острое чувство "дежа вю" пронзило меня в тот момент, когда Таня поцеловала меня. Что-то было... Когда? В какой момент? Времени думать об этом не было.
  По правую сторону от баркаса был лес. Его освещало заходящее слева солнце, и, едва выйдя наружу, я вдруг остановился, потрясенный тем, насколько яркими и живыми были краски окружающего мира - казалось, раньше мир был куда более серым...
  - Вон они. - На щеке у Евпатия вздувался фиолетоый желвак - след моей пощечины. - Ганс узнал мой баркас, и теперь явно хочет пересмотреть условия договоренности...
  Я взял у капитана бинокль и посмотрел в него. На катере таможенников было человек десять - тех, кто стоял на палубе. Среди них было как минимум трое офицеров.
  - Кто из офицеров Ганс? - Спросил я.
  - Самый толстый. - В своей естественной мрачной манере ответил Евпатий.
  - Он не самый старший по званию. - Прокомментировал я. - Вам все равно не удалось бы договориться с ними по-хорошему.
  Евпатий пораженно посмотрел на меня, потом в бинокль, потом еще раз на меня.
  - Раньше они были далеко, а я как-то не подумал... - Он явно смутился. - Значит, придется драться в любом случае.
  Контрабандисты тем временем вытащили откуда-то французский пулемет - интересно, у нас таких еще нет, а контрабандисты вовсю пользуются! Они установили его на борт, начали умело заправлять ленту.
  - Укрепите его, что ли! - Возмутился я. - Он же так если и не заклинит, то после первого же патрона прицел собьет!
  Вместе с контрабандистами мы укрепили пулемет. Наши приготовления не остались незамеченными для противника - там явно забеспокоились. У них, судя по всему, не было такого мощного оружия, зато их было как минимум в два раза больше, да и кроме того, это были регулярные войска.
  - У вас есть хорошая винтовка? - Мне в голову пришла интересная идея. - Я неплохо стреляю.
  - Откуда? - Расстроенно ответил Евпатий.
  - А пулемет откуда?
  - Это другое дело. Пулемет нужен, чтобы конкурентов отпугивать - за полтора года из него и не стреляли не разу...
  Наиболее приближенным к тому, что мне было нужно, оказалась берданка - неплохая еще винтовка, явно пристрелянная. Катер догонял нас очень медленно - все-таки баркас контрабандистов развивал вполне приличную скорость. Я встал на палубе, попросил Евпатия не маневрировать резко, и прицелился.
  Но расстояние было слишком велико - даже расслабившись и приспособившись к качке, я дергал винтовкой слишком сильно при каждом движении баркаса. Овечкин наверняка бы смог стрелять в таких условиях - выпил бы грамм сто самогона, сплюнул бы на палубу, выражая презрение ко всему миру, и выстрелил - и, что харавтерно, попал бы.
  А я - хоть у меня результаты стрельб и чуть лучше, стрелять не стал - что зря патрон портить?
  - Отобьемся? - Неожиданно поинтересовался Евпатий. Я вдруг понял, что он естественным образом перестроился - почувствовав, что у меня больше опыта в военных действиях, он без колебаний перешел в относительно подчиненное состояние.
  - Отобьемся. Если у них радио нет. - Вряд ли конечно... На таких катерах радио в принципе не должно быть - но кто их знает?
  - Точно? - Явно повеселел мой собеседник. - Загодя придумывать не будем, но если отобьемся - за мной не пропадет!
  За пять минут катер сократил расстояние между нами на сто метров, и теперь я мог стрелять прицельно. Еще раз я поднял винтовку, расслабился, чувствуя качку, потом прицелился и выстрелил.
  - Е-есть! - Заорал Евпатий, тут же радостно заорали и остальные контрабандисты. На палубу выскочила Таня, с "бульдогом" в руках.
  - Что происходит? - Господи, а я совсем забыл о ней! Конечно, сидеть там, не зная, что происходит... Я бы и этих минут не выдержал.
  - Спускайся вниз, там безопасно. Мы точно отобьемся!. - Сказал я. Она автоматически пошла, но сделав три шага, обернулась - я улыбнулся ей, она жалобно улыбнулась мне.
  В этот момент раздался ответный выстрел - но совершенно без результата. Я собирался пристрелить еще кого-нибудь, но все таможенники попрятались за бортами катера. Время от времени то один, то другой высовывался из-за борта, но мне этого было явно недостаточно.
  Еще через пять минут они приблизились на расстояние, с кторого можно было стрелять прицельно. Я встал за пулемет, прверил ленту, чуть выправил её, чтобы не заклинило, убедился в том, что ствол не ходит сам по себе, а в кожухе есть вода.
  А потом дал короткую очередь, пристреливаясь. Пули прошили воду перед катером. Второй очередью я прошил борт катера чуть выше ватерлинии. Зато в третий раз я четко попал по борту, за которым скрывались немцы.
  На этот раз мы были достаточно близко, чтобы услышать крики немцев - моя очередь явно не пропала даром. Я повторил очередь - но на этот раз она ушла выше. Руки вспотели, но я отмахнулся - а зря! В третий раз я опять промахнулся. Все-таки, чтобы работать с этой махиной, нужен определенный навык, которого у меня не было - я только один раз стрелял из "максима" незадолго до выпуска из училища.
  Раздался выстрел с той стороны - и тут же начали стрелять все, у кого было оружие. Конечно, стрелять с такого расстояния из пистолетов было бессмысленно, но контрабандисты палили почем зря, только высовываясь и подставляясь в азарте.
  За первую минуту мы потеряли двоих, не убив никого у противника. Я еще раз дал очередь - немцы вновь скрылись, пули прошили борт. Таким образом я вполне мог бы и потопить их - минут десять стрельбы, и катер, не готовый к подобному, не выдержал бы...
  - Евпатий, где еще патроны? - Заорал я.
  - Больше нету... - Растерянно сказал Евпатий. - Я же говорил - пулямёт для престижу, не для дела!
  Это был сюрприз! Я посмотрел на ленту - оставалось восемь патронов. Это даже меньше секунды - очередью не назовешь...
  Катер был уже метрах в тридцати - наши шансы уменьшались с каждой секундой. Я вновь прицелился - но на этот раз в рубку рулевого, понимая, что в этом наша единственная возможность.
  И я попал. Причем результат не увидел, а скорее почувствовал - и действительно, через пару секунд катер рыскнул, чуть дернул носом, а потом вдруг резко развернулся к нам бортом. Двое немцев вывалилсь за борт, остальные хватались за что можно, желая устоять и забывая об опасности с нашей стороны - и были неправы! Евпатий и двое оставшихся матросов не упустили момента - двое немцев упали.
  Мы быстро увеличивали разрыв. Я забрал у Евпатия винтовку и выстрелил еще раз - на этот раз я целился в самого полного на палубе катера - очевидно, Ганса. К сожалению, я не убил его - все-таки стрльба с палубы одного судна по мишени на палубе другого требует сноровки. Но ранил я его хорошо - пуля попала в бедро, Ганс нелепо взмахнул рукой и завалился набок.
  - Так тебе, предатель! - Заорал Евпатий, поднимаясь во весь рост. В этот момент со стороны немцев раздался выстрел - последний в этом бою.
  - Это как? - Поразился капитан контрабандистов. На груди у него расплывалось красное пятно.
  Он упал, а я бросился к нему. Все-таки бой сближает - я уже не думал о том, как он ворвался в "нашу" каюту со своим глупым и непристойным предложением. Он упал на живот - я увидел пятно на спине - пуля прошла навылет.
  Я аккуратно перевернул его на живот, и разорвал рубаху под курткой - она порвалась на удивление легко. Пуля вошла в грудь справа, между ребер, и явно прошля сквозь легкое. Если бы рядом был хорший врач, я бы гарантировал, что Евпатий выживет, а так... Кто знает?
  - Я умру? - Спросил он, внезапно открывая глаза. На губах вздулся кровавый пузырь.
  - Не знаю. - Честно ответил я. - Может быть.
  - Я не хочу умирать. - Глаза у него были ясные, пронзительно - голубые, без той легкой мутности, которую я отметил в первую встречу. - Я еще не пожил-то по-человечески...
  - Может и выживешь. - Я так и не научился разговаривать с раненными - это особое искусство, которым по-разному владеют доктора и женщины. Еще им владеют хорошие командиры - но, видно, я еще недостаточно хорош.
  Подошла Таня. Она опустилась на колени перед Евпатием, из небольшой сумки, которую я только сейчас у неё заметил, достала мягкую белую тряпку, флакон без ярлыка, окропила тряпку и, ловко скатав её тампоном, вставила в рану. Евпатий застонал от боли.
  - Такой большой, а боли боишься. - Насмешливо произнесла Таня. Глаза её не смеялись. - От таких ран даже дети не умирают.
  Евпатий с надеждой посмотрел ей в лицо - и, видимо, что-то там увидел, потому что успокоенно закрыл глаза, уходя в забытье.
  Начиная с этого момента мы плыли только ночью, днем скрываясь в протоках, о которых контрабандисты отлично знали. Дважды над нами пролетал самолет - может, конечно, это и не из-за нас, но я почему-то был уверен, что это по нашу душу.
  Теперь в "нашей" каюте лежали Евпатий и Алексей - еще один раненый контрабандист. Алексею повезло куда меньше - два ранения, одно в голову, второе в живот, и шансов на то, что он выживет, практически не было - но назло логике он пережил не только первые часы после боя, но и еще час, и еще, и еще.
  Таня, как выяснилось, прошла курсы медсестер - как я понял, это была одна из возможностй укрыться от мачехи, чему сама мачеха была скорее всего только рада.
  Конечно же, Таня не могла лечить - только оказать первую помощь, но уже и одно её присутствие оказывало на контрабандистов благотворное влияние.
  Евпатий один раз пришел в сознание, и в это время просил у Тани прощения "за давешнее", а потом начал бредить, не прекращая просить прощения. Не знаю, как она это выдерживала - но она меняла перевязки, промывала раны, что-то ласково шептала им, вызывая у меня легкие приступы ревности.
  Меня беспокоило то, что мы стали двигаться гораздо медленнее, кроме того, шансы на то, что нас перехватят, сильно увеличились. Бой с катером произошел километрах с тридцати от Каунаса - после того, как мы его миновали - а значит, мы еще не вошли на исконно немецкую территорию.
  Иначе я бы бросил все и по-тихому сошел вместе с Таней, в надежде, что там к богатым путешественникам придираться не будут. Хотя может быть, это было бы худшим выходом.
  А пока мне пришлось наравне с оставшимися тремя контрабандистами таскать уголь, стоять вахту, маскировать баркас в протоке, кипятить воду для раненых.
  Зато нас с Таней приняли в команду - и, соответственно, мы получили возможность есть и пить из запасов команды. А пили и ели они куда лучше чем средний поручик российской армии - и вполне сопостовимо с тем, как питался обычный полковник. А в том, что касается алкоголя - то такого выбора бальзамов я не встерчал нигде.
  - Евпатий лечится. - С насмешкой сказал мне Карл, один из трех контрабандистов. Остальных звали Прохор и Янве. - Ему кто-то сказал, что если пить бальзам, то жить будешь дольше. И название бальзама сказали - да только Евпатий был пьян, и запамятовал. Так что теперь каждый день перед сном смешивает по несколько капель со всех бутылок и пьет. Вначале морщился, а теперь даже водку не переносит - говорит, пресная. Только бальзам!
  
  
  Мы теперь плыли только ночью, старательно огибая все большие населенные пункты, днем же маскировались, прячась в местах, известных контрабандистам - заводях, мелких речках, впадающих в Неман. В первую же дневную стоянку мы перекрасили баркас - из грязно-синего он стал грязно-рыжим, название также сменилось. Я впервые узнал, что баркас назывался "Леся", когда с ведром краски и кистью вылез за борт, чтобы намалевать там другое имя - по собственному усмотрению, потому что Карл, Янве и Прохор за две минуты до этого насмерть разругались по поводу названия.
  Карл предлагал назвать судно "Дева Мария", предполагая, что такое название не позволит немцам сразу же открыть по нам огонь. Прохор, атеист и скептик, утверждал, что немцы вначале откроют огонь, а уж потом прочитают название, а потому судно нужно назвать так, как хочется самим а не в угоду немцам. Например - "Ласточка".
  Янве утверждал, что имена, которые имеют хоть какой-то смысл, всегда приносят кораблю несчастье, а потому корабль надо назвать звучным буквосочетанием - например, "Октомобр".
  Я с удовольствием слушал их спор. В процессе выяснилось, что Карл в свое время учился в бурсе, но пойманный однажды в жутко пьяном состоянии вместо того, чтобы покаяться, попытался доказать наставникам, что винопитие угодно Господу. К собственному несчастью, он отлично владел текстами из ветхого завета и потому смог настоять на своем, чего наставники ему не простили, и был выгнан за ересь.
  Также выяснилось, что Прохор - сын лавочника, выгнанный отцом за махинации в лавке. Причем, судя по всему, сейчас отец бы даже обрадовался, если бы Прохор вернулся - контрабандист тайком выспрашивал через дальних родственников - но сам он к этому готов не был.
  Янве оставался самым загадочным. Он делал вид, что раньше учился в университете - то ли в Львове, то ли в Таллине, то ли даже в Петербурге. Но при этом делал вполне очевидные мне ляпы: пытаясь вставлять цитаты из великих, путал латынь с греческим; делая вывод, говорил не "из этого следует", а "из оного воспоследствует".
  В общем, в отношении Янве я сделал вывод, что он получил некоторое образование от одного человека - может быть, отца или матери, а может и просто знакомого.
  На тот момент, когда они вусмерть поссорились, я уже знал, что сейчас сам спущусь и напишу свое название. А контрабандисты потом из суеверия и лености переписывать его не будут - да и мне ничего не будет, я же герой, отстоял баркас, жизнь всем спас...
  Так что вывесился я на веревке, макнул кисть в ведерко и призадумался. Назвать "Таня"? Как-то неловко. Другим женским именем - тоже неправильно, не поймет... Всплыло в голове откуда-то "Титаник", но с этим названием ассоциации были уж больно нехорошие.
  Подумал было назвать "Кайзер Петр" - а потом призадумался. И в конце концов вывел короткое, емкое слово "Пусть". Это, конечно, не существительное, и даже не прилагательное, зато какое хорошее!
  С радостным от сделанной пакости чувством на сердце, я вылез наверх. Весь бушлат, снятый с покойного контрабандиста хозяйственным Прохором, измахрался в краске. Надпись получилась неплохо, и только хвостик у буквы "у" чуть-чуть подвисал.
  Наверху меня встречал Янве. Он с интересом рассматривал новое название, но его смысл явно от него ускользал.
  - Это как? - Спросил он.
  - А, пусть... - Ответил я. - Мне все равно, а вам приятно.
  Однако почти сразу же после этого разразился скандал. Прохор рвал и метал, Карл просто был в бешенстве. Один Янве, из присущего ему опортунизма утверждал, что название отличное.
  Прохор даже предлагал скинуть меня за борт и в ближайшую ночь тащить за судном на веревке - авось какая рыба позарится. Карл предлагал методы менее радикальные - поставить меня на всю ночь кочегаром или в помощь Тане горшки за ранеными выносить - до этого мы все делали по очереди, деля самые неприятные и физически сложные обязанности.
  На шум даже поднялась Таня - грустная и бледная. Она не сразу поняла, о чем речь, так как объяснять ей отдельно никто не стал, но когда поняла, то долго смеялась.
  Досталось и ей - тут же вспомнили про то, что женщина на борту - к беде. Потом попытались указать ей место по методу покойного Бисмарка - кухен, киндер, кирхен. Потом опустились до банальных оскорблений, завуалированных под заботу о женщине - такой маленькой, глупенькой, слабенькой.
  Ну уж тут Таня не выдержала и выдала им по полной программе. И о том, что они насильники и разбойники. И о том, что она кинула на хрен кухен и кирхен чтобы сидеть с ежечасно срущимся Алексеем. И о том, что всех присутствующих по её вопросу вообще никто не спрашивал, а уж коли их интересует её мнение - так все мы (и я подгорячую руку) никчемные бездельники, и пока лучшие на войне гибнут, худшие только и могут, что женщин оскорблять...
  А потом ушла. Вопрос о названии больше не стоял - пусть будет "Пусть", что уж там...
  
  Глава десятая.
  
  - Второй игрок отторгнут! "Сервер" отказывается его принимать.
  - Нет, Паша, он еще там.
  - Вопрос нескольких минут. Я думаю, что он серьезно ранен. Предлагаю подправить параметры и выкинуть его самостоятельно. Что-то вроде искусственных родов - все равно он сейчас уже не может действовать.
  - А где Чарнецкий?
  - Уже гораздо ближе.
  - А как первый игрок?
  - Что-то странное. Вектор стабильный, изменений практически нет, но "сервер" им явно недоволен - до отторжения не доходит, но что-то меняется.
  - Вот это плохо... И что самое худшее, здесь лучше не вмешиваться - можно только молиться. Ладно, тесты показали, что "сервер" на него реагирует хорошо, а значит, у него есть шанс зацепить "сервер"...
  
  Карл подговорил нас на партию в винт - на несколько часов все дела были брошены. Я знал более сложную версию, в которую порой играл мой отец, он и меня научил ей, и когда ему было скучно, то он сажал меня напротив, Наташку заставлял играть за "болванчика" - фальшивого третьего игрока, и мы неплохо проводили так время.
  Потом, в казарме, в "винт" и его разновидности проигывались целые состояния - по нашим меркам, понятно. Ходили слухи, что в других казармах так и девушек проигрывали, и будущие наследства - не знаю, доподлинно я о таких случаях не слышал, хотя ходило слухов много.
  Зато позже, в армии, все было уже по-настоящему. В "преферанс" и "винт", которые часто менялись друг с другом названиями, проигрывались не только деньги, но и карьеры, надежды, честь... Кто-то, бывало, даже вешался - но это было в основном в мирное время, которого мне было отмеряно так мало!
  Играли "по маленькой" - но для меня существенно - десять копеек вист. Вначале я нервничал, а потом вспомнил про кофр и расслабился. Наверное, именно поэтому карта пошла хорошая, и за четыре часа я выиграл почти семьдесят рублей.
  Янве остался пари своих, при этом он таинственно утверждал, что "в унивеситете это бы и за игру-то не считали". Карл с Прохором примерно поровну поделили проигрыш, и это их утешило.
  Я не раз уже замечал, что проиграв в одиночку, люди склонны списывать проигрыш на потусторонние силы, мухлеж, головную боль - да что угодно, только не на свою бедовую голову - а если удалось подсадить еще кого-то, то даже свой проигрыш не так горек.
  Солнце уже клонилось к закату - начинался ноябрь, темнело все быстрее и быстрее. Некоторое время я таскал уголь из трюма в кочегарку, потом помог Тане переодеть Алексея - тот не подавал никаких признаков жизни, на мой взгляд даже и не дышал, но Таня уверяла, что он жив.
  Выкинул его вещи на веревке за корму - "быстрой стирке" меня научил Янве, который сам был еще тем лентяем и других к тому же подталквал.
  Потом долго стоял на носу судна, вдыхая свежий воздух. - весь баркас пропах несвежей рыбой - хоть её и выкинули, но стало не намного лучше. На вахте большую часть времени стоял Карл - он хорошо знал Неман, все его "хитрые" места, где могла бы быть засада или где можно было отлично спрятаться на следующий день.
  Часа через два, когда я, окончательно продрогший на свежем воздухе, собирался уже пойти за следующей партией угля чтобы сменить Прохора в кочегарке, меня сзади тихо обняли.
  - Извини. - Прошелестела Таня. - Я днем наговорила гадостей.
  - А вот не надо было! - В шутливом гневе сказал я. Но тут же понял, что шутки она может и не почувствовать. - Ладно. Ты же не меня имела в виду.
  - И тебя тоже. - Это прозвучало еще тише - на пределе моей чувствительности. - Ты же не заступился...
  Что я мог сказать? Что на примере родителей почувствовал, что кухен, киндер, кирхен - это не самый худший вариант? Что по моему мнению женщина должна уметь если не быть - то хотя бы казаться слабой, глупой и беззащитной?
  Сколько об этом было переговорено в казармах и на съемных квартирах! В палатках, у костра, за бутылкой водки в дешевой гостинице! Как я в это верил! И вдруг перестал.
  Если бы Таня была настолько же кроткой, насколько она всегда казалась, то майор Пересада убил бы меня на пороге своей квартиры. А если бы выкрутился тогда, то вчера Прохор и Янве забили бы меня в тесной каюте до смерти.
  Но с другой стороны - ведь я же не потерплю рядом с собой сильную женщину! Или потерплю? Или вообще, не потерплю теперь рядом с собой женщину слабую, которая не сможет мне стать опорой в трудный час?
  - Они не по-настоящему. - Попытался оправдаться я.
  - По-настоящему. - Так же тихо сказала Таня. - Это всегда по-настоящему. Это как нож в живот - друзья так не шутят.
  Серьезно. Видимо, наложилось на что-то свое, личное, и удар получился очень болезненным. Я понял, что сейчас, в эти минуты, могу просто взять и потерять её - вот так просто, взять и потерять. От этого мне стало вдруг так больно, что на глаза навернулись слезы.
  - Прости, Таня. - Я мучительно подбирал слова и не находил их. - Ты права, я вел себя не так. Просто я еще не привык, что рядом есть ты, и что заботиться о тебе гораздо приятнее, чем быть простым героем.
  - Приятнее? - Спросила она. Что-то в её тоне резануло меня по живому.
  - Нет. Это как жить - и жить. Две совершенно разные жизни. Ты простишь меня?
  Я обернулся к ней. Она не ответила - но в её глазах я увидел, что она тоже боится, что именно сейчас она меня потеряет. И я поцеловал её глаза, потом нос, а потом губы. Она не отвечала мне - просто стояла расслабившись.
  - Что-то не так? - Жалобно спросила она, когда я чуть отстранился. - Просто я не знаю, как целоваться.
  Я тихо рассмеялся, и тут же испугался, что она обидится. Покачал головой, потом вновь прикоснулся губами к её губам - и на этот раз она ответила на поцелуй. Жарко, неумело, сжав меня своими хрупкими руками, прижимаясь ко мне через испачканный в краске бушлат покойного контрабандиста.
  Мне казалось, что у меня в руках лепесток пламени - настолько она была хрупкой, настолько живой, настолько теплой. Все перестало иметь значение, я осознал, насколько близко сейчас нахожусь к тому знанию, которое мама по недоразумению искала в мертвых трудах мадам Блаватской...
  А потом понял, что это знание - оно для каждого мига, но не для всей жизни. Это как озарение - вспышка, частность, подминающая всеобщность, для того, чтобы потом в ней раствориться.
  - Ты меня любишь? - Как просто ей дались эти слова! - Я люблю тебя.
  Нет, все-таки нет в русском языке - богатом, красивом - слов, чтобы описать происходящее в моей душе. Слово сказанное - ложь, подуманное - уже не правда.
  - Да. - Ответил я. - Ты - это ось, на которой держится мой мир.
  - Скажи проще. - Внезапно потребовала она. - Пожалуйста.
  - Я люблю тебя. - И вновь меня прошибло изнутри. Как ни странно, но после того, как я сказал эти слова, они не сгорели, нивелируясь до ничего не значащих понятий - они остались правдой!
  - Я люблю тебя. - Это было паролем. Открывались какие-то двери, раздавались голоса в моей сходящей с ума голове, я чувствовал странное опьянение, которое было подушкой между мною и реальностью.
  Я перестал контролировать себя - что-то говорил, что-то спрашивал, мы целовались и целовались, но казалось, что прошла всего одна секунда, когда из этого состояния меня вырвало громкое покашливание.
  Я услышал его - Таня нет. И тогда я аккуратно прижал её к своей груди, а сам поднял голову - и увидел Прохора.
  - Это все, конечно, очень мило и трогательно, но кто-то должен был принести мне час назад угля. - Его чумазая физиономия распухла от жары. - Я тут уже два раза поднимался посмотреть, а вы так на одном месте и застопорились. Хоть бы что поинтересней придумали.
  - Сволочь! - Заорал я. Меня будто топорищем съездило по голове. - Ты, никчемная тварь, что можешь ты понимать...
  Не чуя себя, я уже бежал на Прохора, испуганно вскинувшего перед собой руки, когда осознал, что за мной, как на буксире, тащится Таня, пытающаяся остановить меня.
  - Простите, Прохор... - Тут же перешел я почему-то "на вы". - Слишком уж велик контраст.
  Я обернулся к Тане:
  - Прости меня, я не знаю, что со мной творится...
  - Я понимаю. - Она притянуло моё ухо к своим губам и добавила: - Если бы ты не сказал этого, я бы сама сказала что-то в этом роде... Даже не знаю, откуда это во мне...
  - Ну вы даете... Прям Отелла какая-то! - Прохор смотрел на меня с явным уважением. - На меня так только господин вице-губернатор орал!
  Он, не оглядываясь, спустился в кочегарку. Я был поражен - чуть ли не первый раз в жизни вот так откровенно сорвался, не осознавая себя, и вдруг выяснилось, что все воспринимают это нормально!
  Интересно, когда это на Прохора вице-губернотор орать изволил? В бытность его продавцом в лавке? Вряд ли. Но уж никак не в нынешнем его амплуа контрабандиста...
  Таня, погладив рукой мою щеку, убежала вниз - у неё свои дела, которые бросать тоже никак нельзя. Я пошел в трюм, наложил в специальную скатку угля и потащился в кочегарку.
  Прохор хохотал, глядя, как я неуклюже вползаю в дверь со своей ношей. Он воспринял все на удивление спокойно - и внезапно я понял, почему. Просто я не привык общаться накоротке с людьми другого круга - а здесь и оскорбления, и постоянное давление были вполне естественным явлением.
  Умение стерпеть и забыть считалось здесь достоинством - а там меня бы тотчас вызвали на дуэль! А кое-кто бы после такого перестал со мной здороваться на всю жизнь.
  Таня... Что со мной? Словно вдруг человек, не верящий ни в Бога, ни в дьявола почувствовал божественное присутствие и тотчас проникся им. Словно пират, которому не суждено утонуть, увидел вдруг виселицу и почувствовал - что эта веревка ждет его.
  Как получилось, что из симпатичного олененка, из девушки, которую я принимал чуть ли не за сестру, она превратилась в божество и королеву? Нет ответа. Есть топка, есть Прохор, который орет, что я так котел взорву, есть жар от топки - мне от него не так жарко, как отмыслей...
  Не сроазу я сообразил, зачем Прохор оттаскивает меня от топки. А он выставил меня за дверь кочегарки и приказал найти Янве - и чтоб я сюда не совался!
  Ладно - не больно-то и хотелось... Мои ноги сами вывели меня на нос - но там не было Её, и, потоптавшись секунд двадцать, я спустился в трюм, где растолкал Янве. Тот решил было, что случилась беда - по моим словам ничего иного понять было нельзя, но потом он разглядел мое счастливое лицо и сплюнул.
  - Ты чего, опиума накурился? - Спросил он брезгливо.
  Я покачал головой. Он внимательно присмотрелся ко мне, потом посмотрел в мои глаза на свет, но тоже ничего не обнаружил.
  - Или может тебя по голове приложили? - Я так радостно улыбнулся, что он еще раз сплюнул и ушел наверх.
  Я лег на его место - самое лучше, стенка, примыкающая к кочегарке, но не к топке - здесь всегда тепло и удобно. Некоторое время я лежал без мыслей, просто улыбаясь, а потом уснул.
  Под утро пришел Янве, грубо растолкал меня, почти скинул с гамака, а потом сам улегся. Я побрел к каюте Евпатия - Таня дремала, прислонившись спиной к переборке.
  Наверху нервничал за штурвалом Карл. Мы не успевали до рассвета в заводь, в которой можно было укрыться от проходящих мимо судов. Кроме того, навстречу шло какое-то большое судно, и пришлось уступить им основное, давно известное русло, а самим прижаться к берегу, где нас наверняка не заметят, но русло не такое изученное.
  Кроме того, Карл очень устал - ему хотелось спать. Я согласился подержать штурвал - и он благодарно откинулся в кресле, стоящем рядом. Вначале он еще как-то комментировал - куда направлять судно, где сбавить скорость - не дай Бог нарвемся на что, а где точно можно прибавить, а потом перестал.
  Я уже заметил закономерности, и был уверен, что его молчание связано с тем, что я все делаю правильно. Но в какой-то момент я оглянулся, и обнаружил, что Карл тихо спит, склонив голову на грудь. Уверенность моя в собственной непогрешимости стала куда меньше, и я вдруг обнаружил, что еще очень темно, а мы плывем без света, ориентируясь на очертания берегов и звезды.
  - Ка-арл... - Тихо сказал я. Он не реагировал. - Ка-арл! Карл, черт тебя дери!!!
  Я чуть не плакал. Штурвал не доверяли Янве и Прохору, потому что они недостаточно хорошо знали Неман - и тут я, на белом коне! Без всякого знания о Немане! Какое там! Я больше по пушкам!
  - Карл! Проснись!
  Но он не проснулся - умаялся, бедняга. Зато прибежал Прохор, который как увидел меня за штурвалом, так и схватился за сердце. Он тут же бросился ко мне, вырвал штурвал, вцепился в него так, что аж костяшки побелели.
  - Иди в кочегарку. - Сказал он мне. Но тут же передумал. - Буди Карла!
  Это было занятие не для слабаков - на то, чтобы разбудить Карла, у меня ушло минут пять. Наконец он не просто открыл глаза, но и осмысленно взглянул на меня.
  - Кто за штурвалом? - Грозно спросил он, оттолкнул меня и бросился к штурвалу. Повторилась давешняя картина - он оттолкнул Прохора от штурвала, и встал сам.
  - А я чо? - Заныл Прохор. - Смотрю - стоит Колька. А он же не в себе, чуть баркас не взорвал...
  Утро застало меня плюющим в воду и пытающимся разглядеть место, в которое я попал. Когда место стало уже хорошо видно, Карл завел баркас в заводь. Мы поставили его кормой к берегу, аккуратно затянули кожухом трубу, завалили её ветками - на фоне голых деревьев на берегу теперь наш баркас издалека можно было принять за часть бурелома, благо стоял он почти вплотную к берегу.
  Днем Евпатий почувствовал себя достаточно хорошо не только для того, чтобы с помощью Янве подняться на борт, но и для того, чтобы устроить мне выволочку за самовольное выдумывание такого глупого названия для судна.
  Алексей умер. Его тело завернули в мешок, к ногам привязали здоровенную металлическую штуку непонятного мне назначения и тихо опустили в воду. Таня прочитала молитву - не за упокой, которой, естественно, не знала, а "Отче наш" и "Богородицу", после чего Евпатий сказал:
  - Он был хорошим моряком.
  И на этом торжественная часть закончилась. Мы с контрабандистами выпили по хорошему штофу водки, Таня пригубила совсем чуть-чуть. Меня неожиданно сморило, причем я вновь занял место Евпатия в его каюте.
  Сам капитан решил, что теперь он уже в состоянии ухаживать за собой самостоятельно и приказал оформить ему постель в общем кубрике - заживало на нем действительно как на собаке.
  Проснулся я от того, что Таня, лежащая рядом, решила перевернуться. Таких приятных пробуждений в моей жизни еще не было - я вдруг понял, что счастлив. Меня охватило безумное желание тут же признаться ей в любви и остановило лишь то, что девушка еще спала.
  Несколько часов я мужественно ждал её пробуждения, не смея шелохнуться. Руку мою Таня отлежала еще когда я спал, и теперь я её вообще не чувствовал, зато внутри у меня крепло чувство, что теперь уж точно все будет хорошо.
  Когда она проснулась, я приветствовал её словами "Я люблю тебя".
  - Я люблю тебя. - Сонно ответила Таня и потянулась ко мне губами. Некоторое время мы целовались, потом я встал и вышел. Баркас уже плыл, вокруг было темно.
  
  Глава одиннадцатая.
  
  - Нет, вначале - её, а потом его. Это очень важно! Нужно, чтобы у неё окончательно изменились параметры, и она по-настоящему захотела жить,, и тогда в игру вступите вы.
  - Ладно, Евгений Александрович... Но объясните еще раз, когда мне вступать?
  - Начнется общее отторжение, не связанное с сервером - я думаю, на вас начнут охотиться все, кому не лень, но убить или ограничить в передвижении вас никто не сможет. Не беспокойтесь, вы почувствуете это.
  - Хорошо. А есть верояиность, что не смотря ни на что, ваш план не удастся?
  - При существующих тенденциях - мкаловероятно. Главное, чтобы они достигли Петербурга - ведь их цель Петербург?
  - Да. В этом нет никаких сомнений.
  - В таком случае сопровождайте их по возможности, оберегайте от опасностей, мы со своей стороны тоже приложим усилия, чтобы не было отклонений от задуманного.
  - Это будет Чарнецкий? Точно? Если вы еще раз сунете меня в такое же чмо, как Ганс, я не просто срежу вам гонорар...
  - Без угроз, пожалуйста! Я ученый, и просто решаю предоставленные вами задачи по мере своих сил и возможностей!
  - Простите, Евгений Александрович, сорвался. Но знаете, как неприятно умирать? Нервы от этого крепче не становятся...
  
  - У нас этой ночью маленькое предприятие. - Тихо сказал мне Карл, когда я подошел к нему. - Часа через полтора пристанем к берегу, надо будет помочь загрузить ящики.
  - А что в ящиках? - Спросил я, ежась со сна.
  - Много знать вредно, от этого быстро старятся и рано умирают.
  Карл улыбался - явление достаточно редкое. Он уверенно держал в руках штурвал, на столике рядом лежала его погасшая трубка. На небе взошла почти полная луна, и я хорошо видел его мужественное обветренное лицо.
  Интересно, почему так получилось, что вокруг множество крепких, ярких людей, а счастье досталось именно мне? Ладно Карл - он контрабандист, не в ладах с законом, и в лучшем случае из мещан или поповский сын.
  Но ведь есть и дворяне, которым я уступаю чуть ли не по всем параметрам - тот же штабс-капитан Овечкин! Он, правда, циник и не ценит самого себя...
  Или взять подполговника Григорьева - это точно пример настоящего офицера! Но он как дурак в семнадцать лет женился и сейчас мучается своим благородством с нелюбимой женщиной и тремя детьми...
  А был еще интендант... Как его... Васильев, что ли? Не красавец, конечно, зато очень умный и знающий офицер. Никто лучше него споры рассудить не мог, истинный Соломон! Два раза разводился, теперь зарекся, над ним смеются даже - не пьет, с женщинами не водится, в карты не играет - разве это русский офицер...
  Карл прижал штурвал ногой, раскурил трубку, перехватился поудобнее.
  - Николай, ты же офицер? - Спросил он.
  - Да. - Я не видел необходимости скрывать этого. - Поручик, артиллерист.
  - А почему ты не воюешь? Мы-то понятно, по нам царская тюрьма плачет, Евпатий все хитрит, нас и не трогают. А ты-то как оказался в тылу у немцев, с девчонкой? Разве что в отпуске был...
  Меня несколько смутил его панибратский настрой, но было в этом нечто логичное - а как еще прикажете разговаривать поздним вечером на вахте за штурвалом? Что ему теперь меня - "господином поручиком" называть?
  - Выходили из окружения. До линии фронта - больше сотни километров. Встретил... Знакомую. Одну, в бедственном положении. Оставить было нельзя, решил довезти до Петербурга.
  - Через Мемель? - Поразился Карл. - Из Мемеля в Санкт-Петербург никто не пойдет. А тебя сразу за шпионаж посадят.
  - Из Мемеля в Стокгольм, Швеция - нейтральная страна. А оттуда уже в Петербург. - Я говорил, но сам понимал, как призрачно это звучит.
  - На чем? Знаешь, есть сейчас такое чудо - подводные лодки? - Я кивнул. - Так вот - я о них знаю потому что англичане на балтике потопили немецкое торговое судно, на котором шел наш с Евпатием знакомец с хорошим товаром. Его тогда норвежцы спасли. А через четыре дня этого же знакомца потопили уже немцы - на этот раз он шел на французском судне.
  - Опять спасся?
  - Конечно. Раз я тебе об этом рассказываю, значит спасся. Он это все описал в письме, которое из мемеля передал с немецким самолетом в Гродно, где его письмо получил Евпатий от немецкого летчика.
  - Вы ему платите? - Я поразился. Неужели у этих контрабандистов такая развернутая сеть? Столько людей?
  - Не мы, а тот знакомый. Но я не об этом - сейчас в Балтийском море совсем не спокойно. В портах мины висят, если форватера не знаешь - точно подорвешься. По дну подводные лодки ходят - причем с военными судами предпочитают не связываться, лучше какой-нибудь торговый корабль или пассажирский потопить. Так что в Мемеле ваши проблемы не кончатся.
  - Кстати, а сколько еще до Мемеля?
  - Таким темпом - эта ночь, следующая, а потом уже и Мемель. Если в дельте не потопят.
  - Как это? - Удивился я.
  - А там опаснее всего - как раз подойдет какая-нибудь сволочь на пару часов, расстреляет все, что движется, и уйдет.
  - То есть... Не немцы?
  - Нет конечно! Союзники. Или с самолетов бомбы сбросят, это тоже бывает хорошо - даже если не попадут, баркас на такую волну не расчитан.
  Меня несколько насторожило, с какой легкостью он говорил об этом - но в его глазах я прочел, что Карл хитрит. Он знал что-то, чего не знал я, и потому с чистым сердцем мог пугать меня сколько угодно, не опасаясь, что его предсказания могут сбыться.
  Я попытался выяснить, так о чем же он умалчивает, но Карл ничего мне не сказал. Часа через полтора - я в это время орудовал лопатой в кочегарке - баркас причалил, и Карл колокольчиком дал мне знать, что больше угля не надо.
  Я поднялся наверх. Мы причалили к берегу, здесь было что-то вроде временной пристани - явно сборная конструкция, от которой к баркасу шли сходни.
  По сходням на борт уже затаскивали сундуки мрачные личности в плащах с капюшонами. Накрапывал серый дождик, буянил ветер, норвя забоаться под мой запачканный краской бушлат.
  - Это кто? - Тихо спросил я Евпатия, который, убедившись в том, что все идет как надо, стоял на палубе, не мешая команде вместе с таинственными людьми грузить ящики.
  - Поляки. Я с ними давно знаком.
  Евпатий был немногословен. Он отказался говорить, что было в ящиках, да я не особо и надеялся узнать это от него. Всего ящиков было одиннадцать, и все они были разными - некоторые просто громадными, другие совсем небольшими, но явно с хрупким и тяжелым грузом.
  После того, как погрузка была завершена, один поляк остался на судне, остальные ушли, и, не успели мы еще отчалить, как они начали разбирать импровизированную пристань.
  - Теперь только молиться. - Евпатий был необычайно серьезен.
  По нему нельзя было уже сказать, что еще совсем недавно он лежал раненый, на грани жизни и смерти - теперь он был собран, как один комок нервов.
  Молитвы не помогли. Уже под утро, в тот недолгий промежуток, когда еще не сетло, но уже и не темно, мы обнаружили, что навстречу нам из-за излучины показалось судно, раза в полтора больше нашего, и явно военное.
  Поляк что-то крикнул - очевидно, это был жаргон, слов я точно не расслышал. Но когда он побежал вниз, за ним тут же бросились Янве и Евпатий. Прохор был занят в кочегарке, Карл стоял за штурвалом.
  Предположив, что я тоже могу быть полезен, я спустился за остальными в трюм. В двери каюты стояла сонная Таня.
  - Что происходит? - Спросила она.
  - Не знаю. - Ответил я. - Но нам навстречу идет немецкое военное судно.
  Таня очень испугалась - и я не винил её, я тоже был испуган, и только выдержка, усталость и приобретенный за последние месяцы фатализм не давали мне так же побледнеть и зажать руками рот, давя в себе крик.
  Из трюма выскочил поляк - в его руках был карабин системы "маузер" - отличная вещь, я про такие только слышал. Он тихо матерился по польски, иногда совершенно произвольно вставляя слова молитвы на латыни - он явно был католиком, и сейчас просто не понимал, что богохульствует, перемежая обращение к святой деве Марии с ругательствами.
  Я тоже залез в закуток, в котором стояли ящики, и Евпатий передал мне карабин и коробку с патронами.
  - Это бессмысленно. - Я четко представлял себе, как мы выйдем на палубу, а нас сметут одним залпом с немецкого корабля. - У них полное преимущество, это не таможенный катер.
  - Им нужен баркас целым. - Евпатий поморщился - видимо, какое-то усилие разбередило рану. - В крайнем случае пригрозим взорваться, и они будут вынуждены нас сопросвождать, не трогая.
  Действительно, вместо того, чтобы расстерлять нас из пулемета, закрепленного на носу судна, противник прошел мимо, затем развернулся, легко догнал нас, и пошел метрах в пятнадати по левому борту параллельным курсом.
  - Эй, на баркасе! - Заорали оттуда на чистом русском языке. - Отдайте архив и оружие, и вас будут судить! Офицер русской армии поедет в Берлин, остальным ничего не грозит - посидят в тюрьме, потом выйдут!
  Я поразился - откуда они знают про меня? И вдруг догадка пронеслась в моей голове - офицером, о котором они говорили, скорее всего был этот загадочный поляк!
  Он, кстати, сидел под бортом, рядом валялась винтовка, а сам он что-то будто бы мастерил. Я пригляделся, и обнаружил, что он связывает гранаты - тоже немецкие, как и карабины.
  Получалось у него не ахти. Я подсел - дело было знакомое, в том бою, в котором погиб Мишка, мы все научились связывать гранаты. За минуту я сделал четыре связки по три гранаты.
  - Сможешь метнуть? - Поляк смотрел на меня в упор, как бы оценивая. - Только точно.
  Я прикинул. Пятнадцать метров - это предел, метал я, конечно, и дальше - но с разбегу, на твердой земле, по неподвижной мишени.
  - Смогу. - Уверенность, с котороя я это сказал, удивила меня самого.
  - Эй! Немцы! - Заорал Евпатий после того, как "поляк" подмигнул ему. - Мы согласны!
  Мотор теперь работал на холостом ходу, и буксир замедлялся. Немецкий корабль подошел поближе. Приподняв над палубой голову, я обнаружил, что они уже метрах в восьми, и на борту, обращенном к нам, стоят восемь или девять человек с винтовками.
  - Пора. - Сказал "поляк". Он, не вставая, из положения сидя, аккуратно вырвал кольцо, потом ухватился за поручень, и, не глядя, метнул первую связку.
  Я повторил все до последней детали - только вот не удержался, и перед броском глянул - немцы уже начали стрелять, при иэтом они что-то орали, и я метнул гранаты, тут же опустившись за борт.
  Рядом пуля прошила обшивку и впилась в палубу. Пока я смотрел на это, "поляк" метнул вторую связку, потом последнюю. В тот момент, когда он метал вторую, сработала перая его связка, через две секунды - вторая, потом почему-то одновременно последние две.
  Схватив карабины, мы вскочили на ноги, но судно, явно неуправляемое, крутилось на одном месте. Кто-то оттуда стрелял, но у меня создалось впечатление, что стреляли в воздух - так иногда новобранцы в первом бою сходят слегка с ума.
  Им все равно куда стрелять - лишь бы повторять заученные до автоматизма движения, прибавляющие уверенности и отгоняющие призрак страха и стыда.
  - Повезло. - Поляк с уважением посмотрел на меня. - Ты прямо в рубку гранату закинул. Есть опыт?
  - Я поручик Харитонов из четвертого полка Семеновской Дивизии. Оказался в окружении, выхожу самым на мой взгляд простым путем.
  "Поляк" роассмеялся.
  - Я майор Збышек Чарнецкий. Выполняю поручение, о котором знают, по-моему, все вокруг. Утечка с самого верха! Собаки! - Он перешел на польский, и я проследил родословную некоторых генералов из ставки. - Подставляют нас, как фишки в детской игре!
  Мы пожали друг другу руки. Теперь я обратил внимание на то, что майор на самом деле намного старше меня - лет ему было тридцать пять, может даже тридцать восемь. Красавец мужчина, со жгучим черным взглядом, немного презрительным выражением лица.
  Лицо его было мне знакомо - хотя я хоть убей, не мог вспомнить, откуда. Точно так же мне показалась знакомой его фамилия - крутилось что-то в голове, причем связано было почему-то с Мишкой. На какой-то момент я подумал, что он похож на Пересаду, но тут же отбросил эту мысль - да как я вообще могу честного офицера с этой швалью сравнивать?
  - Архив? Оружие? - Я вспомнил, что говорил переводчик с немецкого корабля.
  - Видишь, даже ты знаешь... - Збышек сплюнул.
  - Хватит разговривать! - Евпатий с Прохором вытаскивали из трюма первый ящик. - Давайте быстрее!
  Здесь не было ни причалов, ни пристаней - пришлось перетаскивать сундуки на шлюпку, потом на шлюпке перевозить их на берег. Теперь вещей было куда больше - из тайников контрабандисты вытащили свои товары, и на берегу образовалась живописная куча коробок, сундуков и мешков.
  - И как с этим? - Поинтересовался я.
  - А черт его знает! - Честно ответил Збышек. - Есть груз и есть направление - что-нибудь придется придумать.
  По Неману за время разгрузки прошло три судна - две баржи с лесом и пассажирский корабль. Мне хотелось бы думать, что мы не заинтересовали их - но вряд ли.
  Евпатий вместе с Карлом остались на баркасе, который сразу же после разгрузки отошел от берега и на всех парах пошел вниз по течению, уже не думая скрываться ни от кого.
  - Кто-нибудь прорвется. - Пояснил майор Чарнецкий. - Или мы или они. Откуда противнику знать, у кого документы...
  Но я бы не стал на его месте так думать - все-таки видно было, что мы выгрузили весь груз! Вместе с майором мы решили идти в ближайший поселок - он находился метрах в терхстах от места нашей высадки.
  Около груза остались Прохор и Янве с Таней. Девушка начинала заболевать - за последние дни слишком много всего выпало на её долю. Она выглядела отчаявшейся, и я, уже убегая, сжал её ледяную руку и прошептал "Все будет хорошо!".
  - Коля... Я знаю майора Збышека. - Сказала она тихо перед тем, как мы ушли. - Он меня, скорее всего, не помнит - но он был вместе со штабом дивизии, когда немцы пришли договариваться о сдаче. И еще он дружил с майором Пересадой - до предательства точно, а потом не знаю. Как он смог вырваться из плена?
  По пути я думал о её словах, а потом не выдержал и спросил у Збышека.
  - Все очень просто. - Ответил он. - Я согласился со сдачей немцам - мое мнение все равно не было решающим. Нас должны были отвезти в лагерь для офицеров, но мы втроем вместе со штабс-капитаном Ягодой и подполковником Никитиным сбежали, угнав самолет. Никитин до войны был экспертом по немецким летательным аппаратам, и потому с этим проблем не возникло.
  - А как ты оказались здесь? - Поинтересовался я с подозрением. - Ну, долетели вы до нашей территории, а потом?
  - Издеваешься? - Поинтересовался Збышек. - Не долетели мы до нашей территории. Без дозаправки это невозможно, а заправляться на территории противника негде. Это было сразу понятно, и потому мы тянули к Балтийскому морю, чтобы дальше с контрабандистами, среди которых у меня, как ты понимаешь, есть связи, плыть в Стокгольм. А из Стокгольма, соответственно, в Петербург...
  Я не нашелся что сказать на это - действительно, мысль, витающая в воздухе. Я тоже рассчитываю на этот маршрут. Но что было дальше?
  - С контрабандистами связаться не удалось, зато удалось поднять другие связи - и нам сделали документы. Мы селип на немецкий пароход, по торговым делам идущий в Стокгольм, и нас благополучно потопила английская подводная лодка. Причем потопила вместе с кораблем сопровождения! Подобрали норвежцы...
  Где-то я это уже слышал! Точно, Карл рассказывал - но несколько иначе!
  - Из Стокгольма мы вышли на французском судне. И на второй день нас потопила немецкая подводная лодка. Что характерно - вместе с двумя кораблями сопровождения. Подобрали немцы. На этот раз мои спутники погибли, и я остался один. Немецкий я знаю достаточно хорошо, чтобы даже коренные немцы - а у немцев, кстати, такое количество диалектов - приняли меня за коренного пруссака... А потом подвернулась информация об архиве. Нельзя было, чтобы архив попал в руки противника - и вот я здесь.
  Не скажу, чтобы все, что сказал Чарнецкий, я так легко принял на веру - но в принципе все совпадало. Я решил, что пока что у меня нет основательных причин не верить ему, и потому сделал вид, что поверил каждому его слову.
  В поселке нас встретили человек пятнадцать с охотничьими ружьями. Они говорили на каком-то жутком диалекте - смесь русского, немецкого, польского и литовского, впрочем, немецких слов было больше.
  Им не понравилось то, как мы высадились рядом с их поселком, и они хотели, чтобы мы побыстрее убрались отсюда - это я понял даже не по словам, а по жестам и выражению лиц.
  И вот здесь майор Чарнецкий поразил меня. Говоря на чистейшем немецком, он уверил крестьян, что мы выполняем задание немецкого командования. Он предъявил какой-то документ, на котором я явственно видел немецкого орла. Крестьяне поверили ему безоговорочно, а когда он заплатил им пятьдесят марок за то, что они отдадут нам две подводы, крестьяне уже чуть ли не молились на него.
  Лошадей они отдали явно лучших из имевшихся - но по сравнению с теми, к которым привык я они были ужасны. Мне были привычны мощные лошадки, которые спокойно тащили пушки, и за это получали свой паек овсом куда более регулярно нежели мы - кухни не всегда поспевали за частью вовремя.
  Загрузив на подводы груз, мы пошли рядом, чтобы лошадям было легче - только Таня сидела на одной из подвод. Здесь было множество дорог, петляющих и узких в болотистых лесах. Если бы не карта Збышека, я бы уже давно запутался.
  А так хоть примерно представлял, где мы находимся - мы шли в сторону границы, и, если честно, то граница была не так уж далеко - до неё было километров тридцать.
  Время от времени нам встречались врестьяне, иногда с телегами и подводами, иногда - просто пешие. Все они уступали нам дорогу, не вступая в беседу.
  
  Глава двенадцатая.
  
  - А почему бы просто не отключить компьютер, профессор? Созданный мир разрушится, и она выйдет из комы.
  - Виталий, вы в этом не разбираетесь, и потому я попрошу вас не делать подобных заявлений.
  - Объясните мне, в чем я ошибаюсь?
  - Все очень просто. Компьютер только помогал ей формировать мир - а сам он находится у неё в голове. То есть если мы сейчас отключим компьютер, то просто лишимся возможности влиять на ситуацию, а она так и продолжит жить в этом искусственно созданном мире.
  - То есть?
  - То есть она - и есть этот мир. Не зря же мы её "сервером" называем. Компьютер только дал набор констант, вехи, по которым можно было создать достаточно логичный мир - и мозг Лиды воссоздал на основе этих констант собственный, уникальный мир. Если бы "сервером" были вы, то мир мог бы быть, например, средневековым, сказочным, миром игры "Doom", миром, в котором единственный мужчина - вы...
  - Ха! Это было бы интересно!
  - Не перебивайте! Поскольку мир создавала Лида, он оказался таким, какой он есть. Мир, во многом похожий на наш в начале двадцатого века. В данный момент этот мир формирует не только она, но еще и - в гораздо меньшей степени - Евгений и Александр Юрьевич.
  - А это не может быть настоящим миром прошлого?
  - Не сходите с ума. Версии о параллельных мирах и путешествии в прошлое или будущее - да-да, и такие миры создавались - мы отмели еще на самых первых стадиях эксперимента. Так что ни о каком отключении компьютера и речи быть не может.
  - Как скажите, профессор...
  
  - Майор, здесь было наступление немцев? - Поинтересовался я у Збышека.
  - Нет, здесь же нет нормальных дорог. Немцы хотели устроить быструю войну, занять Москву и Петербург. А здесь Прибалтика - у них своя ситуация, они не особо лояльны Российской империи, но и с немцами не дружат. Зато если взять центр России, то Прибалтика отколется, и оттянет на себя часть войск империи. В то же время, если немцы захватят их, то в этих болотах их будут ждать местные партизаны. А местные жители имеют тысячелетнюю традицию партизанства - они редко воевали в открытую, у них мало выигранных сражений, зато много выигранных войн.
  - Значит, у нас есть шанс пройти через границу незамеченными?
  - Издеваешься? - Збышек рассмеялся. - Хорошая шутка, поручик! С двумя подводами, через границу воюющих держав!
  - Но зачем же мы тогда туда идем? - Я заговорил тише, чтобы Таня не слышала разговора. Тщетно - она явно прислушивалась.
  - Мы можем сдаться. - Збышек рассмеялся еще раз. - А можем рискнуть.Если мы вступим в бой непосредственно вблизи границы, то есть шанс, что российские пограничники вмешаются и отобьют нас. Или хотя бы архив!
  Я подумал о том, что он сказал, и вдруг понял, что никто не будет вмешиваться - это походило на стандартную провокацию, когда затевается поддельный бой - якобы противник перешел нашу границу, а мы тут же всеми силами его откинули глубоко вглубь его территории.
  Никто не вмешается. Все-таки я надеялся, что майор Чарнецкий знает, что делает. Дорога становилась все лучше, но Збышек, внезапно остановив наш караван - а мы прошли уже около половины пути до границы и теперь были километрах в пятнадуати от своих.
  - Всё. - Сказал Чарнецкий. - Распрягайте лошадей. Здесь мы будем торговаться.
  - То есть? - Поразился я.
  - Я тоже не понял! - Заявил Прохор.
  - Поисковые партии уже наверняка кружат по этим дорогам. Если нарвемся на них, нас просто расстреляют с ходу. Штурмовать границу мы тоже не в состоянии. Но мы можем встать здесь, загородится с двух сторон телегами, достать гранаты и винтовки. Предупредим немцев, что в одном из ящиков - гранаты, и если они будут стрелять, то, возможно, взорвут архив.
  - Патовая ситуация. - Сообразил я.
  - Точно. - Мы в это время разворачивали уже вторую телегу. С одной стороны от дороги был дремучий лес - я еще поразился этому факту, ведь здесь живет уйма народу - а вот гляди-ка, непроходимый лес!
  С другой стороны лес был реже, но сразу же за обочиной был глубокий овраг, который невозможно было преодолеть, оставшись незамеченными для нас.
  - Мы погибнем? - Слабым голосом спросила Таня. Я видел, что её угнетало - она не видела выхода.
  - Вряд ли. - Майор вместе с Прохором стащил с подводы ящик и положил его под телегу - закрывая наши ноги от возможных пуль. В это время мы с Янве проделывали такую же операцию с другой стороны. - Скорее всего - плен. Возможно, если договоримся, нам позволят пересечь границу. Без архива, но с оружием в руках. Или же без оружия - как повезет.
  - Да соврут и тут же схватят! - Прохор не скрывал своего недоверия к немцам.
  - Смотря на кого нарвемся. - Серьезно сказал Збышек. В этом я был с ним согласен. Если переговоры будет вести немецкий офицер, дворянин, то он свое слово сдержит.
  А может и нет.
  Дважды к нам выходили местные жители - но, едва увидев вдалеке нашу компанию, они тут же исчезали. Время шло к обеду. Вновь начался дождик, холодный и мерзкий.
  Я обнял Таню, и шептал ей на ухо какие-то слова, напевал детские песенки, иногда мне удавалось получить в награду её улыбку - но грустную, призрачную.
  - Я женюсь на тебе. - Сказал я в один из моментов, отчаявшись уже вызвать у неё хоть какую-нибудь реакцию кроме безжизненной улыбки.
  - Я знаю. - Ответила она, и я поразился. - Порядочный человек после всего, что у нас было, не сможет поступить по-другому.
  Забавно... А ведь не было ничего - ничего, кроме нескольких поцелуев, горячечных объятий, и тихо сказанных слов о любви. Впрочем, для неё это - целый мир, в котором все было цельным, логичным и очевидным - и из этой ситуации был лишь один закономерный выход.
  Для неё. А для меня? Я думал минуты две - и с потрясающей ясностью осознал, что мысли о свадьбе с этим маленьким, усталым, но безмерно дорогим мне существом мне не только не страшны, но даже и приятны.
  - Мы закажем свадебное платье у Ранжера. - Твердо сказала она. - Цветы - в салоне у госпожи Ситниковой. Ты будешь в праадном мундире - он тебе очень идет.
  - А много будет гостей? - Спросил я. Для меня названия, упомянутые ею, не имели никакого значения, но она явно видела то, о чем говорила.
  - Нет, кто нам нужен? Твой отец, сестра, ма танте или даже обе, если Мария Семеновна не уехала в Самару. Твои друзья - этот, Бакчибей, Антонов, Меркулин...
  - Бакчибеев, Антонин и Меркулов. - Я рассмеялся - Таня умудрилась исказить все три фамилии моих приятелей по кадетскому корпусу. - А капитана Орлова не будет?
  - Не будет. - Таня застенчиво улыбнулась. - Я его придумала года два назад. У всех девушек в гимназиях, в которых я училась, были какие-то мальчики, секреты, что-то еще. А у меня ничего не было. И тогда я придумала капитана Орлова, который был отчаянно вменя влюблен, и только ждал, пока я подрасту, чтобы выкрасть меня по обычаю горцев и тайно обвенчаться со мною. Вначале мне не поверили - ну где я могла с ним встретиться? И тогда капитан Орлов стал моим троюродным братом.
  Теперь Таня выглядела гораздо лучше. На щеках у неё появился румянец, она сжимала руками отворот моего бушлата, и, смеясь, заглядывала в мои глаза - как я отношусь к её рассказу?
  Я тоже смеялся - хотя мне было немного грустно. Как же ей тяжело было - она даже выдумала себе ухажера. Я-то всегда считал, что это мне было тяжело - ведь меня фактически лишили детства, отдав в кадетский корпус. Другие дети шкодничали и озорничали, а на мне была форма, которая теоретически не давала мне подобной свободы.
  Но Тане пришлось куда как хуже. У неё даже не было нормального общества своих сверстников!
  - Как же тебе было тяжело! - Признал я, и крепче обнял её.
  - Нет. У меня же были книги! - Таня смотрела на меня своим серьезным взглядом, - А капитан Орлов нужен был только для того, чтобы я не чувствовала себя ущербной дурой в разговорах с девчонками.
  - И только? - Лукаво спросил я. Таня смутилась, отвела взгляд.
  - Не только. Но об этом я не хочу говорить. Понимаешь, для девушки очень важно, чтобы она была кому-нибудь нужна... Очень-очень, не так, как отцу...
  - Ты мне очень нужна. - Я поцеловал её в лоб, а когда она подняла лицо, то и в губы. Потом, отрвавшись, добавил: - Очень-очень!
  И в этот момент раздался выстрел. Это было похоже на картинку - конечно же, все двигались, но мне почему-то казалось, что все вдруг застыло - растерянное лицо тянущегося к винтовке Збышека, просыпающийся Янве - он умудрился заснуть даже в такой обстановке, падающий с черным пятном на виске Прохор, прижимающаяся ко мне Таня...
  Бешено ржали непривычные к выстрелам кони, а я уже подсекал ноги Тане, падая на неё сверху. Раздался еще один выстрел - но его приняла на себя вставшая на дыбы лошадь, и тут же все стало ясно - стреляли со стороны границы. Я, убедившись, что Таня не собирается вставать, схватил винтовку и подполз к ящикам, стоящим под подводой.
  Никого на дороге не было видно, но с левой стороны, там, где была непролазная чаща, метрах в сорока от себя я увидел шевелящиеся ветки. Тут же я понял, что там, забравшись на дерево, сидит стрелок. Тщательно прицелившись чуть повыше основной ветки, я выстрелил.
  - А! А-а! - Заорали оттуда, и на дорогу выкатился человек. Это не был немецкий солдат - ну разве что из ополчения, "ландштурма", как называли его немцы.
  Он катался по дороге, завывая на всю округу. Я уже слышал такие крики - очевидно, я попал ему в живот. К несчастью, он не умер и не потерял сознание от боли.
  Снимались со своих веток птицы, бешено ржали лошади, плакала, свернувшись в комок Таня. И лежал, смотря в небо безжизненными глазами Прохор.
  - Вы хороший стрелок! - В голосе Збышека было уважение, которого раньше я от него не слышал. - Евпатий говорил мне, что вы неплохо стреляете, но это... Вы видели его?
  - Вычислил. - Прошептал я. Смерть все еще производила на меня впечатление, да и крики несчастного, которого я "снял" с ветки, не добавляли мне спокойствия. - Когда он попал в лошадь, я понял, с какой стороны стреляют, а потом увидел шевелящиеся ветви.
  - Об этой опасности я не думал. - Честно признал Чарнецкий. - Немцы вообще-то народ дисциплинированный, но здесь, на границе, они привыкли полагаться на собственные рассуждения. Видимо, этот охотник решил стать героем.
  - Да когда же он сдохнет? - Возмутился Янве. - Мало того, что Прохора убил - упокой Господи его грешную душу - так еще и орет! Добей его, Николай!
  Но это было выше моих сил. И тогда винтовку поднял Збышек - он тщательно прицелился, потом раздался четвертый выстрел, и несчастный затих.
  Я успокаивал Таню как мог, но она не понимала моих слов - впрочем, нельзя её винить, также как нельзя допускать детей на войну, да и вообще, война - это страшно само по себе.
  Не прошло и двадцати минут, как появились регулярные войска. Очевидно, они действительно прочесывали лабиринт местных дорог в поиске, и, ориентируясь на выстрелы, быстро нашли нас.
  Их было человек пятнадцать, конные. Когда они появились из-за повортота, Збышек сделал выстрел в воздух, и немцы тут же повернули обратно. Потом оттуда появился один, с белой тряпкой в руках. Он не торопясь шел в нашу сторону, и дорога заняла у него минуты две.
  Проходя мимо мертвого стрелка, немец замедлил шаги, но потом вновь пошел как раньше. Подойдя к телегам почти вплотную, он спросил по-русски с заметным акцентом:
  - Среди вас есть капитан Збышек Чарнецкий?
  - Уже майор, с вашего позволения. - Иронично ответил Збышек, который явно ждал этого разговора. - Плохо ваша разведка работает.
  - Зато ваша разведка хорошо работает на нас. - Тем же тоном сообщил немец. - Меня зовут фон Ритер, я уполномочен призвать вас сдаться. Если вы сложите оружие и отдадите архив, то станете военнопленными. А вы (он заметил Таню) будете арестованы за шпионаж, если являетесь гражданкой Великой Германии либо выдворены за пределы Германии, если не являетесь таковой.
  Он говорил со спокойной уверенностью, и невольно хотелось кивать в такт его словам. "Да что же это такое? - Поразился я. - Он же враг!". Еще меня удивило то, что он не назвал своего звания.
  - В одном из ящиков - сорок две гранаты. - Сообщил Чарнецкий парламентеру. - Если начнется бой, то они почти наверняка сдетонируют. Мое командование такой результат - за невозможностью другого - вполне устроит. Вас же, я думаю, он поставит в очень щекотливое положение перед вашим начальством.
  - Что вы предлагаете? - Фон Ритер соображал очень быстро. - У вас наверняка есть предложение.
  - Вы отпускаете нас всех, под ваше честное слово - причем отпускаете на границе, а не прямо здесь, чтобы другой отряд схватил нас. Нам вы оставляете все, кроме архива Стрелецкого. Деньги, оружие, личные вещи, товары присутствующего здесь торговца.
  Янве расправил плечи. Фон Ритер усмехнулся.
  - Контрабанда меня не интересует, равно как и ваши личные вещи.Но если вы думаете, что я отпущу вас с ящиком гранат, которые вы потом...
  - Гранаты оставим. - Быстро поправился Збышек - Я поморщился - ну нельзя же так явно выказывать свою заинтересованность!
  Фон Ритер внимательно посмотрел на Чарнецкого. Он явно заподозрил подвох.
  - А какие гарантии вы хотите? - Я не верил своим ушам - он соглашался на все условия!
  - Вашего слова будет достаточно. - Збышек посмотрел на фон Ритера. - Насколько я знаю, вы гордитесь своим происхождением, и нарушить свое слово не дадите никому.
  - Умно. - Немец задумался. - Вы можете забрать только то, что сможете унести с собой. Плюс винтовки без патронов и никаких гранат. Но все это только после тщательного личного досмотра.
  - Вы же не будете обыскивать даму? - Возмущенно спросила Таня.
  - Посмотрим. - Фон Ритер помрачнел. - Кладите винтовки на землю, выходите из-за телеги.
  Он громко свистнул, тут же выехали его всадники. Когда они подъехали, выяснилось то, о чем мог догадаться любой дурак - фон Ритер не был членом этого отряда - все кавалеристы были пограничниками, а парламентер, согласно мундиру, конным гвардейцем.
  Однако, несмотря на то, что на нем не было знаков различия, и даже на то, что он был явно из другой части, все пограничники подчинялись ему.
  - Он из военной разведки. - Шепнул мне Збышек, хотя я и так уже это понял. - Курирует этот район. Заочно мы с ним хорошо знакомы.
  Таню обыскивать не стали - она только сняла теплую куртку, под которой было не по-осеннему легкое платье. Под таким платьем много не спрячешь - и фон Ритер, надо отдать ему должное, понял это.
  Я очень беспокоился по поводу денег в саквояже, и даже попытался договориться по поводу них отдельно, но Ритер сказал, что переговоры окончены, и теперь обе стороны должны выполнить свои обязательства.
  Когда немецкий пограничник с нашивками унтер-офицера брезгливо вытащил кальсоны покойного майора Пересады, он пораженно вскрикнул и подозвал фон Ритера.
  Фон Ритер сказал что-то по-немецки в нашу сторону, и ему внезапно ответила Таня. Я понимал в лучшем случае каждое третье слово, мучительно жалея о том, что в корпусе учил французский и турецкий языки.
  Наконец их диалог закончился, и, к моему удивлению, подштанники вновь были засунуты в кофр, а сам кофр закрыт и вручен мне.
  Потом, после того, как все вещи были осмотрены, нас троих - меня, Таню и Янве посадили в телегу, а Збышек сел на коня. И все то время, пока мы ехали к границе, он о чем-то разговаривал с фон Ритером.
  Потом нас выпустили на проселке. Янве взгромоздил на себя два мешка, на грудь повесил еще одну сумку, а потом со стоном взял еще одну сумку.
  - Не тяжело? - С иронией поинтересовался фон Ритер.
  - Своя ноша не тянет. - Прохрипел Янве.
  Я взял кофр, и собирался взять одну из таниных суиок, но Чарнецкий взглядом указал мне на один из мешков, и я, мысленно выругавшись, под недоуменным взглядом Тани оставил её сумку и взял мешок. Сказать легче, чем сделать - если у Янве мешки такие же тяжелые, то я не завидую ему...
  Таня взяла обе свои сумки - и ей было совсем не легко. Сам Чарнецкий взял только одну большую сумку и винтовку - больше никто винтовок не взял.
  Через пятнадцать минут, когда мы скрылись за поворотом, Збышек бросил свою сумку и достал из кармана четыре патрона, которыми зарядил винтовку.
  - Откуда? - Спросил я, тяжело дыша.
  - Это не профессиональные таможенники. - Майор усмехнулся. - Я взял патроны из еще необысканных вещей и переложил их в карманы после того, как меня обыскали.
  - А документы?...
  - А документов там больше, чем мы вчетвером унесем. Но среди них нет того, что нужно немцам.
  Я не понял, как так получилось. Мы перепаковались - теперь мешок, который раньше нес я, забрал майор, равно как и большую сумку Тани, а я шел с кофром и винтовкой.
  - Ты лучше стреляешь. - Збышек признал это абсолютно спокойно - у него все подчинялось необходимости. - Кроме того, я крепче физически.
  Мне было неприятно, что он сказал это при Тане, но возразить я не мог - сказанное им было очевидно.
  Еще через двадцать минут нас встретили наши - выстрелом в землю перед ногами Янве, идущего первым. Здесь уже ждали - если не нас, то кого-нибыдь другого - наша недолгая перестрелка вызвала здесь переполох. Сил, которыми можно было бы обороняться против немцев, если бы они вздумали немедленно начать здесь наступление, у пограничников не было.
  Все боеспособные части воевали юго восточнее, а здесь сидели ветераны и инвалиды. Но и они организовали какое-то подобие охраны границы, и в случае наступления могли если не остановить противника, то хотя бы передать информацию о месте прорыва своим.
  
  Глава тринадцатая.
  
  - Катя, почему ты не сказала мне, что у них меняются параметры?
  - Евгений Александрович, это буквально только что! Честное слово!
  - Интересно, что у них происходит? Помнится, в одном из экспериментов я был арабским падишахом, и мне служило два джинна...
  - Вы рассказывали. Кроме джиннов там было еще десятка три наложниц, после которых вам на свою жену смотреть не хотелось!
  - А вас, Павел, никто не спрашивал. Кате вовсе незачем знать такие подробности!
  - Не ссортесь. Есть опасность, что первый игрок не выдержит перемен - у него идут какие-то сбои.
  - Убрать ему часть памяти?
  - Какую? Он уже и так ничего не помнит, кроме мира, созданного "сервером"! Кроме того, изменения в параметрах первого игрока негативно влияют на статус второго - просмотрите логи, там это хорошо видно.
  - Ты права, Катя. Нужно воздействовать на болванчиков - снимите им по максимуму агрессию, пусть они относятся к нему как к родственнику... Только не переборщите - главное, чтобы "сервер" не почувствовал подвоха, для "сервера" все должно быть по возможности естественно.
  - Ага, и по максимуму, и чтобы "сервер" не заметил...
  
  Как выяснилось, мы были далеко не единственными, кто пытался перейти здесь границу - самый разный народ, от обычных немецких преступников, под которыми дымилась германская земля до беженцев и религиозных фанатиков пытались войти в пределы Российской Империи.
  И далеко не всем им здесь были рады. Об этом нам сказали в первую очередь, но майор Чарнецкий потребовал полковника Антонова или его начальника штаба - подполковника Белкина. Он был вежлив, но настойчив, и вначале появился суетливый поручик, чернявым лицом чрезвычайно похожий на покойного Мишку, а потом и подполковник Белкин.
  Подполковник разговаривал с Чарнецким часа полтора, после чего майору подвели коня, и он стремительно удалился, оставляя нас - меня, Таню и Янве наедине с сомнениями.
  С Янве подполковник разговаривал куда меньше. Но когда он вышел из каморки, в которой с ним разговаривал Белкин, он был бледен, но спокоен.
  - Буду воевать. - Просто сказал он. - Чарнецкий замолвил за меня слово, и вместо тюрьмы мне предложили взять в руки винтовку. Жизнь - это вечная перпетуум мобиле! Ни на миг не остановится...
  Он вышел, а подполковник позвал почему-то не меня, а Таню. С ней он разговаривал около часа, а потом позвал меня, не отпуская её из комнаты.
  - Поручик, Россия воюет. - Сказал он, недоброжелательно глядя на меня. - Вы, верно, приключенческих романов начитались!
  По тому, что он со мной разговаривает, а не отправляет под конвоем на расстрел, я понял, что Таня не сказала ему о том, что я прямо нарушил приказ своего непосредственного командира и был признан тем дезертиром и изменником.
  - У меня, как у дворянина и честного человека, есть обязательства перед деву...
  - У тебя!!! - Перебил меня на полуслове Белкин. - Как у гражданина!!! Как у дворянина!!! Как у честного человека!!! Только одно обязательство - защита Родины!!!
  В ушах явственно звенело. В самый последний момент я не позволил себе инстинктивно открыть рот, как обычно делал во время залпа - и барабанные перепонки подверглись немилосердному аккустическому удару.
  - Ваше благородие, господин подполковник! Я больше месяца провел в тылу врага! - Ярость охватила меня - видимо, это было заразно. - Я убивал врагов, на руках несколько километров нес погибшего друга! Меня только за последний месяц дважды ранили, оба раза в бою - а если считать и польскую кампанию, так пальцев на руке не хватит! Я потерял весь свои расчет, кроме одного, который сейчас лежит тяжелораненный без нормального ухода!
  Меня отпустило. Почти без эмоций я подумал, что теперь-то точно расстреляют, и выполнить обещанное Тане я не смогу. Очень хотелось закурить, хотя я в общем-то никогда не курил - интересно так получается...
  - Поручик, меня не интересуют ваши истерики. - Неожиданно тихо сказал Белкин. - Я предоставлю вам отпуск в связи с ранением, поставлю на довольствие, выдам отпускные. Через две недели вы вернетесь - и вернетесь сюда! Это ваши документы, я приписываю вас к своему полку, нам нужны хорошие стрелки, да и артиллеристы не помешают. В ставке считают, что можно убрать с этой границы вообще всех, раз завтра здесь не будет наступления.
  Я пораженно смотрел на Белкина - слишком уж разительным был контраст. Подчиняясь какому-то внутреннему импульсу, я попросил у подполковника нож, и наклонился к своим шьанам.
  В левой брючине, внизу, был зашит пакет с письмом Овечкина. Как же я про него забыл? Если бы его нашел фон Ритер, он вполне мог счесть это письмо деталью, которая делала невозможным выполнение договора - и тогда все было бы куда печальнее!
  - У меня приказ штабс-капитана Овечкина пересечь линию фронта, доставить вам информацию о судьбе дивизии.
  - Серьезно? - Подполковник поразился. Его глаза потеплели.
  - Да. Но есть момент, о котором мне трудно сказать... В общем, я не подчинился приказу штабс-капитана и отказался остаться в его распоряжении, предпочтя сопровождать Татьяну Маковскую. И он вынужден был дать мне этот приказ.
  Это был момент истины. Неподчинение приказу в условиях военного времени не могло быть понято двояко - даже если бы Овечкин был неправ - а он был прав - за такое преступление могло быть только одно наказание - расстрел.
  Но подполковник Белкин смотрел на меня уже куда более доброжелательно - я все не мог понять причины столь резкой перемены в его поведении.
  - Поручик, вы были не правы. Но я вижу, что вы человек благородный - не каждому хватит силы духа признаться в подобном преступлении. Тем более, что штабс-капитан наверняка не будет распространяться о вашем разговоре с младшими чинами, а война дело такое - он ведь может и умереть. Но вы признались мне во всем, и я вижу, что вы действительно благородный человек!
  Я пораженно смотрел на него, но он, казалось, не замечал моего пораженного взгляда.
  - Все остается в силе. Вы поедите в отпуск, а потом, когда вернетесь, мы еще раз поговорим об этом, и уж тогда я не буду столь... снисходителен, что ли? А пока - рассказывайте. Чарнецкий дал мне общую картину, но я хотел бы знать и детали.
  И я рассказал ему о том, что знал, подозревая, что все это есть в письме штабс-капитана, а потом о планах Овечкина - было бы глупо в этом письме, которе могло попасть в руки врага, писать о собственных планах.
  Потом подполковник расспрашивал меня о том, что я знал об отдельных людях из дивизии - некоторых имен я даже не слышал, о других знал, что они мертвы.
  Наконец, удовлетворенный разговором, подполковник предложил мне чаю, который принес чуть позже денщик, а сам начал что-то писать.
  - Вот. - Сказал он наконец. -У вас есть две недели на то, чтобы довезти девушку до Петербурга, отдохнуть немного и вернуться. Все понятно?
  - Так точно! - Щелкнул я каблуками. Вернее, щелкнул бы, если бы на стоптанных гражданских ботинках каблуки были.
  - Честь имею! - Сказал подполковник, опуская глаза к документам.
  - Честь имею! - Ответил я.
  Мне выдали новую форму, поставили на довольствие. От Тани я узнал, что она ничего не сказала подполковнику про кофр с деньгами. Я некоторое время мучился угрызениями совести, но потом решил, что теперь говорить о деньгах поздно - Белкин не из тех, кто поймет, почему я не сказал сразу.
  Ночью нас отвезли на станцию, там я показал начальнику станции свои бумаги, и тот посадил нас на поезд, идущий в Ригу. До Риги мы ехали в товарном вагоне - других просто не было, и в первые же часы Таню продуло. На какой-то станции я купил водки, меда и одеял.
  Весь путь Тане было плохо, но выходить на полпути она отказывалась. Она, морщась, пила водку с перцем, давилась медом и потела, закутанная в одеяла как куколка прекрасной бабочки. В Риге мы были на третий день, весь путь занял у нас чуть больше двух суток.
  Как только она ступила на землю, ей стало гораздо лучше. Мы договорились, что я пойду на рынок, а она - за билетами на пароход.
  Я был неприятно удивлен высокими ценами на продукты, но потом сообразил, что война, очевидно, подняла цены - ведь были захвачены самые плодородные земли.
  Я отправил отцу телеграмму - о том, что прибываю через два дня с невестой. Такое послание наверняка всполошит его, и я с иронией представлял, как он начнет искать маму, отправляя телеграмму за телеграммой. Как будет беситься сестренка Натали, которая полностью уверена была в том, что я - её собственность. Ах да, Мишка е умер... Она наверное и не знает.
  А у Тани для меня был сюрприз - она взяла нам каюту на корабль "Цесаревич". Мало того, что это было судно из самых комфортных и дорогих, оно еще было и одним из самых новых, а значит, очень быстро должно было доставить нас в Петербург.
  Но только зайдя в нашу каюту - освещенную тремя десятками электрических лампочек, сияющую белизной стен и позолотой отделки, я осознал, как многого был лишен в этой жизни!
  И еще - меня очень поразил тот факт, что кровать была одна. Это была громадная постель, на которой с легкостью мог расположиться весь мой расчет, абсолютно не мешая друг другу.
  Таня смотрела на меня, ожидая вердикта. Она явно чувствовала себя не в своей тарелке.
  - Может, подождем платья от Ранжира? - Тихо спросил я.
  - От Ранжера. - Поправила меня Таня и рассмеялась. - Я просто не знала, что делать... Мы же еще не разу не были вот так вот одни... В одном дамском романе я читала, что если девушка хочет показать...
  На этом месте Таня запнулась и перестала говорить. Через минуту я понял, что продолжения не последует, и поцеловал её. Но она почти сразу же высвободилась, и сказала:
  - Иди мойся! А то замуж не выйду.
  Она так потешно надула губки, что я невольно рассмеялся. Но мне и вправду следовало помыться - равно как и Тане. Всю дорогу ей приходилось доставать где-то теплую воду, как-то прятаться от меня и окружающих, и нормально помыться она не могла.
  А я не особо и страдал - это раньше, в польскую кампанию, мне было сложно. А теперь я знаю, что грязь - это одно из тех неудобств, на которые солдат может не обращать особого внимания. Правда, это касается солдат, а не женихов!
  Я хотел было выйти, чтобы поискать, где здесь можно помыться, но Таня назвала меня глупым и показала дверь прямо в каюте, за которой скрывалась потрясающая душевая!
  Здесь были и горячая, и холодная вода, здесь было три вида мыла и даже специальная жидкость для мытья волос. "Шампунь" - Подсказало мне что-то. Я замер. Голова закружилась, и если бы я не оперся о стенку, то точно упал бы.
  Справившись кое-как с головокружением, я отлично помылся, а когда вышел, то обнаружил, что Таня тоже помылась, и теперь ходила по каюте в халате.
  - Здесь две душевые? - Поразился я.
  - Нет. - Ответила Таня. - Здесь душевая и ванная. Но ванную я тебе не отдам.
  Она не только помылась, но еще и накрасила губы, наложила тени, сделала что-то еще - и вот тут-то меня и ударило! Как обухом по голове.
  - Таня, это ведь была ты? Там, в трактире, когда Мишка привел двух девушек... На тебе был черный парик!
  Она замерла, испуганно смотря на меня. Я почувствовал, что устроить "момент истины" - не самое удачное, что я мог сейчас придумать.
  - Расскажи, как это вышло? - Я так хорошо вспомнил те события, что у меня даже зачесалась щека, на которой тогда не появилось следа от пощечины только потому, что она предпочла меня поцеловать, решив, что так для меня хуже выйдет.
  - Ты не обижаешься? - Робко спросила она.
  - Нет. Я же люблю тебя! - Таня осторожно подошла ко мне, обняла, и посмотрела в глаза.
  - Тогда расскажу. В том городке, где мы с мачехой жили, было еще много семей военных. И там была Наталья Чарнецкая - сестра Збышека. Она очень не хотела, чтобы я с ним увиделась, боялась, что влюблюсь - вот глупая, правда? А сама она очень любила гулять, только Збышек, как я поняла, не одобрял этого. Она мне рассказывала, как это бывает весело - переодеться, накраситься необычно, уехать в другой город и там с кем-нибудь познакомиться. Она так красиво мне об этом рассказывала, что однажды я сказала мачехе, что мы с Натальей едем рисовать в деревню на два дня - а я немножко рисую - и поехали в Белосток.
  - А дальше?
  - Ты знаешь. Мы зашли в ресторан, заказали вино, сидим, пьем. Вдруг появляется поручик - веселый, немного пьяный, и начинает рассказывать, какой у него замечательный друг, и какой он сам замечательный. Наталья сразу согласилась идти с ним, а меня в общем-то никто не слушал. Когда выяснилось, что надо куда-то залазить, я была в шоке! Помню, еще подумала - "если оно того не стоит, убью Наталью!". А потом увидела тебя - и поняла, что оно того стоит. А потом ты начал обращаться со мной как со шлюхой, и я так сильно захотела сделать тебе что-то плохое... Так сильно! Я тогда первый раз в жизни целовалась!
  Она с гордостью посмотрела на меня. Я потерянно улыбался.
  - Слушай, а та девушка... Ну, которую ты так спасал, она что потом подумала?
  - Была в ярости. - Честно признался я. - Можешь считать, что это ты нас поссорила.
  - Ух ты! - По-детски восхитилась Таня. - Вышло прямо как я хотела!
  Я загрустил. Но у Тани появилось игривое настроение, она толкала меня и одновременно ластилась ко мне. Я поцеловал её, крепко прижавшись всем телом к её телу, скрытому от меня лишь полотенцем.
  Это была настоящая сказка. За час до отплытия в каюту постучал посыльный, который выложил на пол прямо посреди каюты множество коробок, свертков, пакетов.
  - Что это? - Спросил я у него, но посыльный и сам не знал.
  Зато знала Таня. Она слегка покраснела, а в процессе объяснений залилась краской как вареный рак. Это были платья, шляпки, какие-то странные вещи.
  - Понимаешь, у меня никогда такого не было! - Сказала она, когда я достал одну из таких вещей.
  - Что это? - Я держал вещь двумя пальцами.
  - Это корсет!
  - Зачем он тебе? - Я абсолютно серьезно считал, что корсеты нужны в основном тем дамам, у кого возраст и вес не позволяют обходиться без таких вещей.
  - Но он же красивый! - Таня почти плакала.
  Я долго не мог остановиться. Я смеялся до слез, и в какой-то момент моя любимая девушка вдруг начала меня бить - вначале несильно, а потом все сильнее и сильнее, но я никак не мог остановиться, и она выдохлась куда быстрее, чем я.
  - Поручик Харитонов, я вас убью! - Честно предупредила Таня.
  - А как же свадьба? - Поинтересовался я сквозь смех.
  - Похороны тоже неплохо. - Сухо сказала она. - Я как раз купила отличную черную шляпку.
  Это вызвало новый приступ смеха, и через минуту, устав злиться, Таня присоединилась, и мы вместе смеялись, а когда я прекратил смеяться, Таня достала из коробки черную шляпку, что вызвало еще один взрыв смеха, и потом появлялись другие поводы, и только после пароходного гудка, возвещавшего о скором отплытии, мы смогли кое-как успокоиться.
  Среди пакетов были два с книгами. Необходимо отметить, что за все время поездки Таня так ни разу и не притронулась к ним - просто времени не было.
  Мы валялись на кровати, беседуя ни о чем, целуясь и обнимаясь. Она позволяла мне многое, но начиная с какого-то момента я сдерживался сам, чувствуя, что так будет правильнее.
  Мы вместе пели рождественские песенки, играли в крестики-нолики и в шашки, я учил её играть в шахматы. Потом она учила меня танцевать какой-то странный вариант вальса, которого у нас в кадетском корпусе почему-то не преподавали, хотя я был полностью уверен в том, что нам дали все возможные виды танцев и их извращений.
  Но танцевать с Таней, конечно же, было куда приятнее, чем с Русланом Бакчибеевым или даже с девицами из Красинского института благородных девиц, с которыми у нас раз в год был совместный бал.
  Мы ели клубнику с сахаром, мороженое каких-то немыслимых сортов, бесились в ванной - здесь мог бы поместиться даже конь, а не только мы вдвоем.
  Я, смеясь, примерял вещи из купленных Таней, потом она меряла их для меня и я беспристрастно оценивал их, едва сдерживая смех - все-таки большую часть вещей она никогда не решится одеть на люди!
  Иногда мы гуляли по палубе, слушая разговоры деловитых купцов и дам, возвращающихся к мужьям, полковников, флиртующих со студентками и помещиков, беспокоящихся о сохранности своих поместий.
  Мы бегали наперегонки по каюте - благо места было достаточно, иногда Таня музицировала на стоящем здесь же рояле - правда, делала она это без особого воодушевления и ни разу не доиграла до конца ни одной серьезной вещи.
  Вместе мы придумывали текст для приглашения на свадьбу, составляли список покупок и список гостей, причемв какой-то момент один из листков потерялся, и мы стали записывать все на одном.
  "Андрей Меркулов" там значился непосредственно над "Двадцать бутылок шампанского" и под "Воздушные шары - 200 шт.".
  Пообедав один раз в большой зале вместе с капитаном и обладателями самых дорогих номеров, мы стали заказывать еду в номер. За едой все только и говорили, что о войне - а мы не хотели о ней слушать. Пусть именно она свела нас вместе, пусть недолог мой отпуск, да пусть хоть весь мир обрушится после нашей свадьбы! Но испортить наш праздник мы не дали бытогда никому.
  Мы играли в жмурки - я завязывал себе глаза её шарфиком, а она брала в руки колокольчик. Мы пили шампанское, и оно подвигало Таню на разные безумства, в которых я принимал участие.
  Иногда мы обсуждали, как будем жить после войны. Сколько у нас будет детей, какой будет дом - все это очень интересовало Таню, а я наслаждался этими разговорами, потому что это были разговоры с нею.
  И когда пароход подошел к причалу на Васильевском острове, то я вдруг понял, что для меня кончился еще один этап жизни - короткий по сроку, но потрясающе насыщенный по содержанию.
  
  Глава четырнадцатая.
  
  - Евгений Аоександрович, а вы разговаривали с Поташиным насчет возможных постэффектов?
  - Конечно говорил! Паша, что же ты как маленький. Но он отмахнулся от моих слов, мол, главное, чтобы дочь из комы вышла, а там посмотрим.
  - Вы понимаете, что она сильно привяжется к Евгению, а им нельзя будет встречаться?
  - Это уже не наши проблемы! Ты еще вспомни, что ему самому нежелательно будет находиться с ней рядом. Мы уже после первого же эксперимента в качестве "сервера" использовали людей только с других концов страны! Ничего, эффект затухающий, через полгода Поташин с дочерью сможет общаться так же, как я с тобой.
  - А с Евгением?
  - Не знаю. У них вектора настолько близки... Я бы не рискнул. Кроме того, никогда еще не подбирались игроки по степени совместимости с "сервером" - а у нас налицо факт - первый игрок практически идеально подходит под требования, предъявляемые "сервером" игроку.
  - Она же в него влюбляется!
  - Ой, Катя, вечно ты со своей любовью! Хотя в чем-то ты права - я уже думал о том, что если вектора совпадают по общим характеристикам, и даже если, как в нашем случае, знаки не всегда идентичны, то это скорее всего любовь... Или что-то около того.
  - Да вы философ!
  - Нет, Паша, на филфак я провалился. Папа очень хотел - а я специально провалился, чтобы пойти в кибернетику...Очень уж тогда это интересно и перспективно было.
  
  
  На пристани мы наняли извозчика и поехали к дому отца - благо, он жил недалеко от Дворцовой площади, и ехать было всего минут двадцать.
  Таня очень переживала - я часто рассказывал ей об остром языке отца, о его злой иронии, и она заранее боялась его. К немалому облегчению девушки, оказалось, что отца дома нет - он был на службе.
  Зато дома была Натали. Она, как выяснилось, уже давно знала не только о смерти Михаила, но и о моей смерти, причем из её слов следовало, что уж если я умереть не смог, то надо было хотя бы телеграфировать домой, что я жив, чтобы все не переживали.
  В то, что есть в мире места (например, тыл противника), откуда невозможно телеграфировать домой, Натали не верила. Она сразу же невзлюбила Таню, и, судя по Тане, ей моя сестренка тоже не особо понравилась.
  За последние месяцы Наташка вытянулась, да и в общем стала крупнее - кость ей досталась от отца, теперь это было хорошо заметно.
  Чтобы не вызвать мгновенную конфронтацию между девушками, я потащил Таню на улицу. Она вспомнила про свою тетушку, мы вновь взяли извозчика и поехали на Мойку.
  Тетушка, которую я по рассказам Тани представлял старым синим чулком, засушенной вдовой, оказалась вдруг миловидной, веселой женщиной лет тридцати пяти.
  Она много смеялась и много плакала - смеялась от радости за Таню, и плакала, вспоминая полковника - своего брата. Таня плакала и смеялась вместе с ней, а я поражался, как же все-таки не сходились те характеристики, которые мне дала Таня с тем, что я видел.
  - Таня, ты же не будешь против, если я на свадьбу приду не одна? - Елена Семеновна, которую очень не хотелось называть по имени-отчеству - уж очень это её старило - подмигнула Тане.
  Таня не сразу поняла, а потом внезапно обрадовалась:
  - Тетушка! Вы тоже замуж собираетесь?
  Тетушка чуть скривилась, посмотрела на меня - я понимающе улыбнулся, приобнял Таню, и шепнул на ей ушко:
  - Не будь бестактной.
  Таня соображала секунд тридцать, потом помрачнела. Она вдруг поняла свою ошибку, и ей стало очень стыдно. Но она все еще хотела как-то выгородить тетушку, потому что ей казалось, что ситуация для Елены Семеновны оскорбительная.
  - Вы все еще носите траур по покойному мужу?
  - Какой к черту траур! - Взорвалась тетушка. - Семь лет прошло с тех пор, как мой муж попал на небо - в ад таких тупиц не берут! Умудрился свернуть шею, упав с лошади!
  За две минуты яростного монолога она объяснила нам, что ни о каком трауре и речи не идет - просто если она сейчас выйдет замуж, то дом, в котором она живет, сразу же отойдет родственникам покойного мужа, равно как и загородный дом.
  Таня была поражена, а я не особо - жизненная ситуация, все понятно. Вторая тетка, с которой Елена Семеновна была в постоянной конфронтации, удалилась в неизвестном направлении, а Иван Семенович, дядя Тани, наверняка придет на свадьбу, хотя до свадьбы его столь же наверняка увидеть не удастся - он сейчас по своим делам в Кронштадте, и оттуда практически не выбирается, и гостям рад не бывает.
  Посидели еще немного - я аккуратно сказал, что мы будем рады, с кем бы она не пришла, а потом пошли гулять.
  Пасмурный, величественный город произвел на меня неизгладимое впечатление - конечно, я большую часть жизни прожил в Петербурге, но таким я его не видел. Казалось, что война оставила на нем новый, ужасный отпечаток, и вступив с погодой в союз, сделала всех жителей города Петра мрачными и серыми.
  В вечной деловитости жителей столицы теперь проскальзывала какая-то неуверенность, нервозность, смех слышался теперь куда реже, чем раньше, и от прогулки по центру города я получил гораздо меньше удовольствия, чем ожидал.
  Очень много было военных - в том числе и из союзных нам стран. На углу Невского и Мойки французский полковник пытался объяснить старушке, торгующей цветами, что он хочет купить у неё розы, а старушка в то же время доказывала полковнику, что не собирается брать с него денег.
  Эта сцена, несколько лубочная, но в то же время такая патриотичная, вызвала у меня улыбку. Яобъяснил полковнику, что ему пыталась втолковать старушка, и полковник, умиленный донельзя, заплатил втрое, попросив меня перевести старушке, что он будет оскорблен, если та не возьмет денег.
  Таня во время этой прогулки была очень мрачна - действительно, после того, как мы сошли с корабля, все поменялось, и предстоящая свадьба теперь казалась скорее пустой формальностью, чем радостным событием, которое изменит всю последующую жизнь.
  Мы разговаривали о войне, о прохожих, о Петербурге - словно прорвало занавес, который отделял нас предыдущие дни от всего окружающего мира, и теперь ничто не мешало нам ужасаться происходящему.
  Перейдя по Троицкому мосту через Неву, мы миновали мечеть, а еще через сорок минут неспешной прогулки подошли к церкви при женском монастыре на Карповке.
  Поговорили со священником, он был очень рад, что кто-то еще женится - здесь все чаще служились "За упокой" и "За победу" - оба варианта, как честно признался святой отец, были ему одинаково неприятны.
  Договорились на субботу, после общей службы. Потом я крикнул извозчику - им оказался ветеран японской кампании, с рваным шрамом через все лицо и протезом вместо одной ноги.
  - Да разучились мы воевать! - Горячо доказывал ветеран, пока мы ехали к дому отца. - Раньше умели, а теперь разучились. Вы в польскую воевали?
  - Воевал. - Согласился я.
  - Своих давить мы всегда умели. - Извозчик затейливо выругался, и нам уступила дорогу пожилая дама из мещан.- И в пятом году тоже давили. Вы не думайте, я про вас ничего такого... Просто генералы обабились, солдат не жалеют, воевать не умеют...
  Мне было крайне неприятно слышать подобное, и внутри рождался протест. Я внезапно осознал, что пока мы здесь рассуждаем, война идет, немцы взяли уже Пинск и Барановичи.
  - Зима остановит немцев. - Мрачно сказал я, не до конца веря в то, что говорю.
  - Ага! Зима! Мы должны их остановить! - Извозчик хлестнул ни в чем не повинную лошадь, и та возмущенно заржала.
  Нас обогнал автомобиль, в котором сидели генерал с двумя дамами.Шофер беспрестанно сигналил, дамы весело смеялись, генерал что-то оживленно говорил.
  - Кто их остановит? Эта сволочь? - Извозчика несло.
  - Потрудитесь извиниться перед дамой. - Твердо сказал я.
  - Да уж... Простите великодушно... - Пошел ветеран на попятный.
  Когда я вышел, чтобы подать руку Тане, извозчик сказал свое последнее слово:
  - Да... Другие воюют, а вы с дамами ручкаетесь...
  Он уехал, а я не успел ему объяснить, что еще неделю назад стрелял в немцев, кидал в них гранаты. Что я - боевой офицер. Что выходил из окружения, немного партизанил, и уж точно жизнь моя не была тем сахаром, который представлялся извозчику.
  Отец на удивление хорошо принял Таню. Таким вежливым и даже галантным я не видел его никогда в жизни - а когда Натали позволила себе какое-то едкое замечание в Танин адрес, он жестко одернул мою сестру.
  Он сразу же решительно и непреклонно зкявил, что все расходы и хлопоты по свадьбе берет на себя, и когда узнал, что мы уже договорились о венчании, очень огорчился.
  - Я неплохо знаю отца Сергия из Смольного собора - вас бы обвенчали там. Может, еще передумаете?
  Но я лишь покачал головой. Из погреба отец вытащил две бутылки испанской мадеры, соседскую девчонку послали за пирожными. Начиная с какого-то момента отец начал жаловаться на судьбу и дочь-вертихвостку - это тоже было ужасно на него не похоже.
  Таня тут же начала вступаться за Наташку, чем заработала вначале благодарный взгляд, а потом даже приглашение жить к той в комнату. Этот щекотливый вопрос отец разрешил очень просто - в его доме до свадьбы мы будем спать раздельно, а потом он отдаст нам свои две комнаты, а сам переедет в мою бывшую спальню.
  Так что пока Таня поспит с Наташкой, благо у неё в комнате кроме кровати есть еще и два диванчика, которые по случаю приобрела лет восемь назад матушка. Здесь отец не преминул-таки съязвить - да и сказать честно, не нужны нам были эти диванчики, а единственный довод матери - "они идевльно подойдут к портьерам" отец серьезным не считал.
  Я насмешливо посмотрел на Таню, вспоминая её покупки, но Таня с абсолютно серьезным видом поддакивала отцу и всем своим видом показывала, что мама в этой ситуации была не права.
  Поздно вечером, уже далеко заполночь, отец отправил девушек спать - причем наташкиных воплей о том, что она уже взрослая, он и слушать не стал. Потом он достал еще две бутылки, поставил их на стол, и сел напротив меня.
  - Я очень рад. - Серьезно сказал отец. - Ты повзрослел. Когда тебе в часть?
  - Через девять дней надо быть там.
  - Мало, конечно, ну да ничего. Я по своим знакомым переговорю - отпуск тебе в связи со свадьбой продлят. Рассказывай, ты же не все рассказал?
  И я пересказал ему все свои приключения. Опустил только одну деталь - кофр с казной дивизии. Практически все деньги были на месте - каюта на пароходе обошлась в семьдесят четыре рубля, все танины покупки уложились в двести рублей, да по мелочи было потрачено рублей сорок.
  Я все еще не знал, что делать с этими деньгами. Отец часто прервывал меня, расспрашивая о мелких деталях. Он достал карту западной части империи и прилегающих земель, и по моему путанному рассказу четко прочертил маршрут.
  - А вот здесь вам крупно повезло! - Говорил он время от времени. - Узловая станция, у немцев там наверняка были крупные силы! А вы в пятнадцати километрах южнее прошли.
  - Не верю! Ну не может такого быть! - Возмущался он чему-то. - Так не бывает!
  Ранним утром, когда я наконец отправился спать, отец пошел бриться перед работой. К тому времени, как я проснулся, он уже вернулся - и дом кипел от людей.
  - Я послал приглашения твоим друзьям. - С ходу заявил он. - Таня сказала, кого бы вы хотели видеть на свадьбе. Переврала все фамилии, а имена вообще поперепутывала как пьяный скекретарь! Если бы она у меня работала, я бы её уволил в первый же день.
  Вот теперь он был похож на самого себя - собранный, едкий, как уксус. Я вяло пошел умываться, по пукти меня перхватила Наташка.
  - Ты её не заслуживаешь! - Заявила сестрица. - Я Тане уже сказала, что она с тобой хлебнет горя!
  - Не было печали... - Ответил я. Меня мало интересовало, что она скажет Тане. У Тани своя голова на плечах.
  Умывшись и подкрепившись печеньем с разбавленным вином, я наконец увидел Таню. Она что-то втолковывала даме лет тридцати в несколько старомодном патье.
  - Это же сама госпожа Ситникова! - Заявила Таня, когда дама удалилась. - Ты что!
  Имя это было мне смутно знакомо. Не вдаваясь в детали, я потребовал, чтобы меня поцеловали, что и было исполнено моей невестой прямо здесь.
  - Хоть бы людей постыдились! - Заявила сестренка, подглядывающая из-за двери.
  - Людей бы постыдились. - Ответил я, подразумевая, что она к таковым не относится, и Натали, оскорбленная в лучших чувствах, убежала жаловаться отцу. Тот наверняка засмеет её насмерть - но Наташка не умела учиться на собственных ошибках.
  Этот день и следующий прошли в непрекращающихся заботах - я с кем-то договаривался, с меня снимали мерки, вокруг все суетились, приезжали поздравлять меня люди смутно знакомые мне и люди, которых я сорвершенно не знал.
  Временами мне становилось настолько тоскливо, что хотелось прямо сейчас прервать свой отпуск и хоть пешком, хоть на лошади отправляться на войну.
  - Наши войска под Вильнюсом! Мы взяли Барановичи! - Заорал под вечер второго дня нашего пребывания в Петербурге входящий в дом отец. Он ездил на службу, и там узнавал новости раньше газетчиков. Через двадцать минут под окном то же самое орали мальчишки, торгующие газетами.
  Но даже и эта новость - грандиозная по своим масштабам - не оставила во мне никакого впечатления, проскользнув в сознании вместе с информацией о том, что Пашка Мелихов согласен быть моим дружкой, а французское шампанское покупать не надо, потому что сам министр подарит нам восемь ящиков в качестве свадебного подарка.
  Вечером пятницы - тертьего дня пребывания в столице - отец сообщил, что отпуск продлили на четыре дня. Он был возмущен столь малым продлением, я - поражен, что ему удалось сделать так много.
  - Там у вас что-то чтранное. Подполковник, который тебе документы подписывал, вроде как с ума сошел. До меня это, конечно, дошло только в виде сплетни - но сама история там шуму понаделала!
  - Да... - Рассеянно сказал я. - Он мне и самому странным показался.
  В субботу я проснулся с ощущением, что делаю непоправимую ошибку. Я долго пытался понять, что не так - но все было так. Я по-прежнему не мыслил своего существования без Тани, мне не терпелось назвать её своею женой, закрепив свое право смотреть на неё в любое время дня и ночи.
  Но мысли сделали полный оборот в голове, и я осознал, что теряю такое громадное количество абсолютно ненужных мне вещей - свободу гуляния по девкам, холодные обеды в грязных трактирах, необходимость самому следить за тем, чтобы из прачечной принесли именно мои вещи и в полном соответствии с теми, которые я отдавал...
  Это как при переезде, когда собрав все, что тебе пригодится на новом месте жительства, ты выкидываешь кучу хлама, который только задерживает тебя - но в этом хламе то одна, то другая вещь задерживает твой взгляд, напоминая о событиях, которые без этой вещи утратят свой сакральный смысл...
  Но тащить их с собой на новую квартиру тоже выше твоих сил - и, собравшись с духом, ты выкидываешь их на помойку.
  - Коля! Ты еще спишь? - С вытаращенными глазами забежала в мою комнату Натали, чего она не позволяла себе с тех пор, как мне исполнилось тринадцать, и я на день рождения упросил отца подарить мне право пускать или не пускать в свою комнату кого бы то ни было по собственному усмотрению.
  - Уже проснулся. - Ответил я.
  - У тебя через четыре часа венчание! Как ты можешь спать? - Пораженная моим легкомыслием, сестра выскочила вон.
  Я быстро оделся в домашнее, забрался в ванную, помылся, соскреб едва видимую щетину с подбородка. Потом переоделся в парадный мундир. Посмотрел на себя в зеркало, и вдруг меня как ударило. Я бросился к отцу, но его не было в комнатах, и тогда я решился на жуткий поступок - вошел к нему без разрешения.
  Мне нужен был мой портрет в парадном мундире, который я послал ему по окончании польской кампании, получив звание поручика. Вместе с портретом я вернулся к зеркалу и сравнил.
  Разница была колоссальной. Лицо стало жестче, полностью исчезла мальчишеская легкость из взгляда, шеки втянулись, и теперь я куда больше походил на своего отца, нежели на самого себя два года назад.
  - Николай! - Это был уже Пашка. Он не был самым моим близким другом, более того, мы часто ругались с ним по поводу и без такового - но он был очень веселым, по-житейски мудрым. Кроме того, из всего нашего выпуска в Петербурге в данный момент было от силы человек десять, причем четверо из них в субботу были в своих частях, и на празднование попадали только вечером. - Ну где ты?
  - Здесь я!
  Мы вышли из дома, там уже ждал украшенный лентами автомобиль. Поехали к дому Елены Семеновны, куда еще с вечера вместе с кучей коробок отправилась Таня.
  Дальше был веселый, но абсолютно непередаваемый бедлам - еще на подходе к дому нас атаковала куча мальчишек, требующих выкупа за невесту. Пашка рассыпал мелочь горстями, угрожал настоящим пистолетом, прорывались, можно сказать, с боем.
  Потом нас заставляли пить водку, танцевать вместе с цыганами под гитару, вместо Тани мне пытались всучить другую девушку, очень, кстати, на Таню похожую фигурой - а под вуалью кто их разберет... Помог случай - девушка приподняла платье, и под ним я заметил туфельки гораздо меньшего, чем у Тани (а у неё ножки тоже не большие), размера.
  В конце концов я рассвирепел и силой, как медведь, ворвался в комнату, в которой ждала невеста. На мне повисли две или три девушки, остальных держал Пашка - он очень мне помог, тут уж слов нет.
  - Так не по правилам! - Кричали девушки. Но им это не помогло - я скинул их с себя и обнял Таню.
  - Горько! - Крикнул кто-то, но его тут же заставили замолчать - какое "горько", когда свадьбы еще не было?
  Кто-то еще пытался протестовать, но теперь, с Таней на руках я шел сквозь них по следам верного Мелихова, который раздвигал народ плечом. С меня сорвали аксельбант, в сутолоке оторвалась верхняя пуговица, и я не раз уже поблагодарил небо за то, что успел побывать в бою - а как штатским приходится? Интересно, как они своих невест добывают?
  Все в том же автомобиле мы поехали в церковь. Большинство родственников и друзей ждали уже там. Вместе с нами в машину заскочила и та девчонка, которую мне пытались всучить под видом Тани. Это была подруга невесты - интересно, а Таня мне говорила, что подруг у неё нет!
  Даже в чертах лица у подруги было много общего с Таней - такие же тонкие, чуть нервные, и только более узкие губы, более живые глаза, более крупный нос отличали её.
  - Таня много о вас рассказывала. - Сообщила мне девушка.
  - Вот как? - Спросил я. Мне-то Таня ничего о ней не рассказывала! Хотя, пожалуй, я не прав - что-то говорила намедни, вот только я не запомнил.
  - Да. Как же, герой на белом коне! Спас Золушку от мачехи!
  - И тут же под венец! - Перехватил инициативу Пашка. - Несмотря на многочисленных противниц и с помощью верных друзей! - Окончательно расставил он акценты.
  Девушка ответила ему, он ей, но я уже не обращал внимания на них - я вдруг увидел, что Таня плачет.
  - Ты чего? - Робко спросил я.
  - Не знаю. - Тихо тответила она. - Все так хорошо, а мне плакать хочется...
  Под "Прощание славянки" промаршировали новобранцы, которых нам пришлось пропустить. Отсалютовал нам городовой, что-то приветственно прокричал нищий на Троицком мосту - Пашка, не глядя, кинул ему горсть мелочи.
  А я все так же смотрел в глаза Тане, а она жалобно улыбалась сквозь слезы, которые все никак не останавливались. Последние метров триста до церкви прошли пешком - батюшка предупредил, чтобы на автомобиле прямо к церкви не подъезжали.
  Само венчание расплылось в моих воспоминаниях маревом - было оно долгим, очень торжественным и красивым, и только здесь я понял, что это - навсегда, что теперь я женат.
  И сразу же понял, зачем так затянута церемония - чтобы все прониклись, а особенно - жених с невестой. Хуже всего пришлось Пашке и Таниной подруге - они держали над нашими головами венцы, и если Пашка был чуть выше меня и силы ему не занимать, то девушка была ниже невесты и куда более хрупкая.
  Потом было гулянье - ресторан, цыгане, медведь - первый, кстати, хорошо выглядящий ручной медведь в моей жизни. Обычно при взгляде на ручных медведей мне плакать хотелось, а это отъевшееся животное с таким презрением оглядывало своих хозяев-цыган, что впору было пожалеть именно их...
  Все пили, пели, часто кричали "Горько!", дарили подарки - много, кстати, было подарков от сослуживцев отца, и еще от каких-то совершенно непонятных людей.
  В какой-то момент я понял, что рядом с Еленой Семеновной, тетушкой Тани, сидит не просто какой-то красавец-офицер, а Чарнецкий, который озорно подмигнул мне, заметив мой взгляд. Это было настолько удивительно, что я попытался в общем гаме рассказать об этом Тане, и она даже почти поняла, о чем я говорю, но в сторону тетушки так и не взглянула.
  Несколько раз я смотрел еще на Чарнецкого - он явно хотел мне что-то передать, был во взвинченном состоянии, но я так и не понял его. А потом на него случайно вылили бокал с шампанским, он вспылил, уведя куда-то своегно обидчика - вроде бы, папиного сослуживца.
  Наконец нас вывели из ресторана, отец посадил нас в автомобиль и наказал шоферу доставить в целости и сохранности. Дома уже ждали - две бойкие девушки грелками согрели постель перед нашим приездом, сервировали столик около кровати, поставили в серебряное ведерко бутылку шампанского.
  - Если что-нибудь надо, дергайте за шнурок. - Порекомендовала одна из девушек. - Мы будем в людской, внизу.
  Людской она назвала большую комнату на первом этаже, в которой отец хранил всю ту мебель, которую и выкинуть жалко, и ставить некуда - раньше, помнится, мы собирались перехжать в другой, больший дом, и мебель эта казалась нужной, но после того, как мама уехала, идея с переездом больше не возникала, и мебель стояла там забытой.
  Я помог Тане снять платье, дальше раздеваться при свете она отказалась. Я погасил лампу, аккуратно сложил мундир на стул, и нырнул в кровать. После всех треволнений мне уже ничего не хотелось - смутно чувствовалось, что я что-то кому-то должен, но самого желания, яростного и безкомпромиссного, я не чувствовал.
  Однако Тная решила по-своему.
  - Не бойся. - Сказала она мне. - Теперь я твоя жена, теперь ты мой, а я твоя.
  Что я мог сказать на это? Поцеловал, потом обнял, прижался, и вдруг, почувствовав её тело не сквозь одежду, а прямо около себя вдруг понял, что желание - яростное и бескомпромиссное, желание, которому плевать на усталость и сомнения пришло.
  И был я, и была она - и не было нас, потому что были мы.
  Я проснулся очень рано, оттого, что поворачивалась ручка двери. Что-то внутри беспокойно зашевелилось, но я решил, что ничего плохого произорйти не может - это или завтрак несут, или еще что-нибудь в этом роде - мало ли каких свадебных обычаев я не знаю.
  Дверь открылась, и я увидел майора Чарнецкого. Правая сторона его лица превратилась в сплошной кровоподтек, парадный мундир был местами порван, местами просто отсутствовал, в руке он сжимал маленький браунинг, такой же, как тот, который был у Тани.
  - Что вам здесь надо? - Громко спросил я, и Таня заворочалась, просыпаясь.
  - Последний штрих. - Хрипло сказал Чарнецкий. Я в этот момент пытался нащупать под подушкой свой маузер, которого там, конечно же, не было.
  Таня заорала, после этого я увидел вспышку выстрела, почувствовал тупой толчок в грудь, от которого я откинулся обратно на подушку, во рту появилась соленая жидкость.
  Я посмотрел удивленно на Таню, она орала, не переставая, глядя на мою грудь. Раздался второй выстрел, и я увидел, как на груди у Тани расцветает темно-бардовый, потрясающей красоты цветок.
  "Ты вся такая красивая... - Медленно подумал я, растворяясь в пространстве. - Я люблю тебя...".
  
  
  
  Глава пятнадцатая.
  
  - Я же уже объяснял. Если бы её попытались убить сразу, то пистолет бы дал осечку, или еще что-нибудь бы случилось - достаточно ей было только подумать о том, что она не хочет умирать, и она бы осталась в коме. Виталий, в самом деле, что вы как маленький? Мы же взрослые люди, и не в бирюльки играем!
  - Да? А очень похоже!
  - Ну все! Сейчас Катя приведет Александра Юрьевича в норму, и я все ему о вас выскажу!
  - Хотелось бы послушать!
  - А вот этой возможности я вам не дам!
  - Опять ругаетесь? Как Лида?
  - Спит. Нет-нет, не беспокойтесь, Александр Юрьевич, теперь это нормальный сон - я ручаюсь, в течение часа она проснется.
  - А Евгений как?
  - С ним сложнее. Он проснулся, рвет и мечет. Вот, взгляните на экран.
  - Вроде бы спокойно разговаривает с Пашей.
  - Это сейчас. А две минуты назад... Видите, монитор перевернут? Это он пашиной головой!
  - Я его понимаю... Поговорите с ним.
  - А почему я?
  - Вы у нас будете олицетворять доводы разума.
  - А если они не подействуют?
  - Тогда с ним поговорит Виталий, который будет олицетворять доводы силы и денег. Сам я с ним разговаривать не готов - все-таки он меня один раз убил, еще раз участвовал в моем убийстве, а потом я его убил, да еще и не только его...
  - Господи, какой кошмар, умереть сразу после свадьбы!
  - Катя, ну помолчите же! Пролстите её, Александр Юрьевич...
  - Ничего страшного, Евгений Александрович, я с ней совершенно согласен!
  
  Лаборант, безымянный франкенштейн науки, смертельно обиделся на меня за то, что я толкнул его. А как вы бы отреагировали на вопрос "С тобой все в порядке?", когда вам только что всадили в грудь несколько граммов свинца, после чего пристрелили вашу - уже несколько часов как - законную супругу?
  Ладно бы еще лет через десять супружеской жизни - я бы это может и понял! Но через несколько часов... Таня... Лида! А Чарнецкий - это её отец! Поташин. И Пересада тоже! Я вспомнил - да, тот же взгляд, та же властная, чуть ироничная, и одновременно несколько пренебрежительная манера общаться.
  Тот же взгляд, те же жесты! Конечно же, находясь в том мире, я не мог бы догадаться, но сейчас я все понял. Натянув на себя пижамные брюки и рубаху, я подошел к двери, оставленной лаборантом открытой.
  - Уже гулять? - Поинтересовался Евгений Александрович, идущий по коридору к моей двери - последней в ряду таких же. - А не рано?
  - Где Лида?
  - Сейчас мы об этом поговорим. Зайдите обратно.
  Я повиновался. Ученый сел на стул около кушетки, я - на кушетку.
  - Во-первых, с момента вашего "погружения" прошло восемь дней, и даже несмотря на массаж и процедуры, так резко вставать вам не рекомендуется. Во-вторых, хоть вы и не подписывали никакого контракта - а эксперимент, как вы понимаете, не был абсолютно законным - но все же связаны некоторыми обязательствами, кроме того, вы выполнили некую работу, за которую получите деньги.
  - О чем вы... - Начал было я, но внезапно почувствовал головокружение. Из стены под занавешанным окном выскользнула оранжевая мышь, которая забежала в лежащий на полу монитор.
  - Есть и третье. Вам об этом не говорили - хотя я настаивал, чтобы сказали. Некоторое время после нашего эксперимента вам нельзя будет видеться с Лидой. Возможно - никогда нельзя будет.
  - Это как? - Растерялся я.
  - Обыкновенно. У вас нет галлюцинаций?
  - Нет. - Уверенно ответил я. И тут же вспомнил оранжевую мышь. - Хотя... Только что было нечто...
  - Это постэффект. Чем ближе вы будете к "серверу" - в данном случае - к Лиде - тем сильнее будут галлюцинации, вплоть до полного выпадения из реальности. К людям приходил дьявол, предлагая купить у них душу, являлись инопланетяне, они видели второе солнце или не замечали совершенно очевидных вещей. Был случай, когда человек перестал видеть изображение на экране телевизора. Хуже всего от ваших встреч придется Лиде - она будет как-бы эпицентром этих эффектов.
  - И ничего нельзя сделать? - Тихо спросил я.
  - Ничего. Хотя как ничего? Можно, конечно. Вы уедете в Париж, Лида - в Токио, где в счастье и согласии проведете по паре лет. А потом вернетесь, и все у вас будет хорошо.
  Я задумался. Мысли слегка путались, из-под кровати выглядывал кто-то пушистый и рогатый.
  - Я не хочу так. - Наконец выдавил я. - Я хочу поговорить с ней! Я требую, чтобы мне дали с ней поговорить!
  - Хорошо. - Смиренно ответил "профессор". - Тогда с вами поговорит Виталий.
  Он вышел, а я задумался. Глюки в немыслимых количествах лезли отовсюду - из стен проступали обнаженные женщины с синей кожей, на потолке гроздьями висели летучие мыши, кушетка решила, что пора вверх по иерархической лестнице и стала роскошной кроватью с балдахином, из под которой на меня смотрели несколько очаровательных чертят. Что характерно, все глюки были настроены дружелюбно - во всяком случае, никакой угрозы от них я не чувствовал.
  - Поговорим? - Спросил Виталий, входя в комнату.
  - Поговорим. - Лениво ответил я. Мои мысли были заняты играющим с кистью от полога балдахина чертенком.
  - Я могу предложить тебе выбор. Вариант первый - Алекс дает тебе работу в Париже. Соответственно - деньги, ускоренный курс языка, подготовка у хороших специалистов - и через пару лет ты - уверенно стоящий на ногах менеджер процветающего предприятия. Вариант второй - мы даем тебе деньги, покупаем тебе хороший дом где-нибудь в глубинке - скажем, на Алтае. И платим пенсию каждый месяц. Ты за это обещаешь только одно - никогда не пытаться увидеть Лиду.
  - А третий вариант? - Спросил я после нескольких секунд молчания.
  - Какой третий вариант? - Удивился господин Константинов.
  - Как в сказке - всегда есть третий вариант. Что-нибудь вроде "и твое отлично сохранившееся тело найдут через две тысячи лет счастливые от этого факта археологи".
  - То есть? - Не понял было Виталий, но тут же сообразил. - А-а, вон ты о чем. Ну правильно, не маленький все-таки, понимаешь...
  - Значит, так и есть?
  Виталий некоторое время молчал, а потом скрипнул зубами и сказал:
  - Нет. Убивать тебя никто не будет. Сделать жизнь невыносимой - можем, проблемы с армией, милицией, соседями, друзьями... Ты ведь не святой, правильно? За пару месяцев мы сможем узнать все твои тайны, а потом правильно распорядится информацией. Ты этого хочешь?
  Конечно, этого мне не хотелось. Но с другой стороны - зачем мне эта жизнь, если в ней не будет Тани? То есть Лиды, конечно же... А с чего я взял, что я ей нужен? Она богата, молода, красива...
  - А с чего ты взял, что ты ей нужен? - Будто бы прочитал мои мысли Виталий. - Кто ты вообще такой? Сейчас получишь деньги и убирайся вон!
  - Но я не оставлю попыток...
  - А плевать мне на твои попытки! У нас есть охрана, собаки, милиция в конце концов! Учти - я предлагал тебе отличные варианты!
  - Да пошел ты! - Вяло ответил я. Два чертика переплелись хвостами, и никак не могли расплестись. Я нагнулся, и за несколько секунд расплел им хвосты, даже успев удивиться мягкости кожи под тонким слоем бархатного меха.
  - Не надо так со мной! - Возмутился было Виталий. - Я тебе еще пригожусь!
  Я удивленно посмотрел на него.
  - Ты еще на коленях ко мне приползешь, будешь просить денег!
  - Не приползу. - Мрачно ответил я. Он мне определенно нравился куда меньше, чем дамы, которые нимало не стесняясь нас, дефилировали по комнате полностью обнаженными. Впрочем, куда им до моей Тани! Лиды... Или не моей...
  Выставили меня из дома два охранника. В карманах уютно расположились две увесистые пачки с долларами и один чертенок, который абсолютно не хотел со мной расставаться.
  Передо мной была жизнь - потрясающая в своей великолепной ненужности. У меня были молодость, здоровье и деньги. Но у меня не было Её...
  
  Эпилог.
  
  - Папа, я знаю что он существует!
  - Да нет же, ты его сама создала! Весь твой мир был ненастоящим, и только я один смог войти в него - все-таки я твой родственник, отец!
  Лида отогнала от лица особенно назойливую бабочку.
  - Папа, не надо меня обманывать! Давай условимся - среди нас нет идиотов! У меня твоя кровь! Твой ум!
  - И мамочкины эмоции...
  - Не надо о маме в таком тоне!
  Лида ловким движением поймала бабочку и с силой швырнула прелестное создание через всю - совсем немаленькую - комнату.
  - Где он?
  - Хорошо, Лида, я отвечу. Он был нанят мною, за определенную сумму, которую только что получил, после чего удалился, повизгивая от восторга!
  - Я не верю.
  - Это уже не мои проблемы! Если не веришь мне, спроси у Константинова - ему-то ты поверишь?
  - Нет конечно! Уж ему-то - никогда в жизни! То, что этот упырь несколько раз спасал тебе жизнь, имеет значение только для тебя! Он даже не двуликий - он многоликий, как какой-нибудь азиатский божок! Два высших образования, три судимости, специализация на шантаже и подкупе - так ты о нем мне говорил? А теперь ты предлагаешь мне спросить у него?
  По полу проползла змейка, Алекс Поташин брезгливо убрал ногу, чтобы та его не задела.
  - Видишь этот бардак? - Спросил вдруг тихо Поташин. - Это еще цветочки по сравнению с тем, что будет, когда вы встретитесь.
  - Это не цветочки, это бабочки. - Сварливо ответила Лида. - И мне плевать на ваши "постэффекты" - пока я с ним не поговорю, я тебе все равно не поверю.
  - Ну что тебе стоит просто отказаться от мысли увидеть его? А? Я же тебя предупреждал насчет того актеришки, ты все по-своему сделала, потом таблеток наглоталась!
  - Дурой была. - Честно призналась Лида. - А ты - сволочью! Но сейчас все по-другому. От Вани я отказалась сама, выпив эти дурацкие таблетки. А от Николая я отказываться не собираюсь! И если мне предстоит бороться за него всю жизнь, то я готова!
  - Дурой была, дурой осталась. - Подвел итог Поташин. - Посидишь пока под домашним арестом. А я в Москву - а то за последние несколько месяцев был там только четыре раза, что в нынешних условиях крайне неблагоприятно отражается на делах...
  - Ты меня не сможешь удержать! - Лида хмуро смотрела на отца.
  - Посмотрим! - Алекс Поташин уже всерьез рассматривал вариант с убийством Евгения - хотя он сам четыре года назад объяснял Константинову, что есть же и более цивилизованные способы устранения неугодных.
  
  Конец первой книги.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"