Ведь ещё позавчера всё было спокойно и хорошо, и в природе царило равновесие. Однако на другой день сверкнула молния, грянул гром и пошёл ливень.
- Это ливень обновления! - кричал Семиглазов, стоя под деревом напротив Летнего сада, и размахивая бутылкой портвейна.
- После ливня будут ветры перемен! - отвечал Семиглазову Остроухов и призывно вскидывал вверх пустой стакан. Затем Остроухов полез на дерево, но поскользнулся, и, не удержавшись на плитках откоса набережной, сбежал в Лебяжью канавку.
- Господи! С кем я живу? - спросила у пространства жена Остроухова - Мила, когда он продрогший и облепленный водорослями, явился домой.
- Известно, с кем живёшь... с властителем дум! - пожал мокрыми плечами Остроухов, затем, громко икнув, добавил: - Вышли за меня замуж, так извольте соответствовать. Извольте соответствовать!
- "Властитель дум"...- фыркнула Мила и двумя пальчиками сняла с новой рубашки Остроухова клочок тины.
- Что это такое на тебе?! - испуганно спросила она.
- Известно, что...русалка...она на ветвях сидела, когда я её подцепил. Не каждому, между прочим, и дано... увидеть в обычном - прекрасное...
Мила прижала пальцы к вискам.
- Мне... такой молодой и наивной дуре казалось, что я выхожу замуж за принца! И кем же этот принц оказался?
- И кем же принц оказался? - словно эхо отозвался Остроухов.
- Павианом. Козлиным павианом. Вот кем!
Вместо ответа Остроухов попытался лягнуть этажерку, на которую Мила, обустраивая их быт, положила когда-то кружевную салфетку.
- Если ты! - вздрагивающим от гнева голосом произнесла Мила и замахнулась на Остроухова кулачком.
- А если ты? - спросил Остроухов.
- Если я...- полушёпотом предупредила Мила.
- А вот этого не надо! - зевнул Остроухов, перевернулся на бок и уснул.
Мила разбудила его ни свет, ни заря. Остроухов притаился, было, под одеялом, ожидая привычного разбора полётов. Но по лицу Милы лишь промелькнула улыбка торжества и печали.
- Давай, поговорим...
" Отодвигаются стереотипы и происходит смена приоритетов" - вспомнил Остроухов чьё-то изречение.
- Знаешь...- продолжила Мила, - Начинается лето, и я подумала, что нам надо снять какую-нибудь дачу.
- Давай лучше снимем... нечто другое. В порядке, так сказать, взаимопомощи...
- Недалеко от города. - делая вид, что не слышит, говорила она, - Недорогую...
Тогда Остроухов перешёл к более решительным действиям. Одной рукой он задрал Миле халат, а другой попытался увлечь её на диван. Но Мила, словно этого и ждала, а потому быстро вырвалась, успев больно щёлкнуть его по носу.
"Может быть, она кого-то себе нашла?" - подумал Остроухов, потирая ушибленный нос.
"Или её кто-нибудь нашёл, пока я в Лебяжью канавку летал? А ведь, вполне реально. Недаром же назвала вчера павианом".
Против дачи он не возражал. Здоровый сон, утренние купания в речке, игра в "козла" на веранде по вечерам. Впрочем, в отношении "козла" и так ясно, без всяких карт...
Но найти дачу в начале лета - утопия. Этим надо было заниматься ранней весной.
За завтраком Остроухов стал дурачиться.
- Ну, и с чего мы снимем дачу?
- Не поняла...
- Я спрашиваю: с полки мы её снимем, или с антресолей? С какого образа и подобия мы снимем её - такую лёгкую и летнюю?
Мила улыбнулась. Затем вновь нахмурилась.
- Получается, что в Лебяжью канавку свалиться по пьянке - можно, а вот поехать, посмотреть дачу - нельзя. И всё потому, что это - утопия?!
Мила начала сердиться всерьёз и Остроухов понял, что ещё чуть-чуть, и он упустит шанс к примирению.
Они поехали на вокзал. По дороге купили пирожков, пряников и бутылку "Рислинга". Друг Остроухова - Семиглазов называл этот напиток "Кислингом", вовсе не имея в виду его вкусовые качества, а намекая на то, что "Кислинг" следует покупать при встрече с девушкой. От английского слова "кисс" - поцелуй.
Остроухов заикнулся насчёт пива, но Мила сказала, "Рислинг" и пиво - вещи несовместные.
- Тоже мне, "моцартовские начала"...- проворчал Остроухов, садясь в электричку.
Когда отъехали от города на значительное расстояние, Остроухов начал вспоминать знакомые с детства места.
- Давай, выйдем здесь! - вдруг крикнул он, увидев в окне дачный посёлок на горе.
Когда электричка скрылась за поворотом, а группа июньских дачников пересекла железнодорожное полотно, у Остроухова закружилась голова. Придя в себя, он вспомнил петляющую тропинку, знакомых бабочек и понял, что где-то в дальних кустах находится речка.
- Классное место, - сказала повеселевшая Мила. Она расстелила покрывало и аккуратно разложила пряники и пирожки.
Остроухов шагнул в воду. Когда вынырнул, вспомнил кусок того самого неба и высокий обрыв на противоположном берегу.
"Впечатления детства не такие уж и обманчивые". - подумалось ему. Затем Остроухов попытался достать дно.
"Действительно, не такие и..."
Вынырнув другой раз, он опять засмотрелся на обрыв.
Остроухов вспомнил, как с этого обрыва много лет назад прыгнул парень и разбился. Сколько ему было лет? Шестнадцать, семнадцать...
Очевидцы рассказывали, что с самой верхней точки парень прыгнул не сразу. Он, словно Жак Майоль, уходящий в глубину, подбирался к вершине постепенно, поднимаясь на пару шагов, пока не достиг точки, ставшей роковой.
Этот поступок не мог быть выходкой в одночасье лишившегося разума человека, когда крайние обстоятельства толкают его в пропасть. Скорее, это было ближе к действиям исследователя, стремящегося к познанию, или спортсмена, вдохновляемого будущими рекордами.
Остроухов выбрался на берег, и, хватаясь за колючки и лопухи, полез по склону обрыва.
Противоположный берег лёг перед ним весь в одно мгновенье.
"Вот ведь, как бывает иногда!" - подумал Остроухов, - "Карабкаешься, карабкаешься куда-то, но как был, так и остаёшься на одном месте. Но стоит произойти чему-то, неосознанно двинешься на полшага вверх, и вдруг, видишь буквально всё..."
На соседней горе рассыпались, словно игрушечные, дачные домики. Однажды в эти места понаехали незнакомые люди и начали строиться. Местные пренебрежительно называли новых дачников "застройщиками". Остроухов и его товарищи играли с детьми застройщиков в футбол и здесь же, у подножия обрыва, иногда дрались. Речка и этот её омут под обрывом являлись своеобразной демаркационной линией, контрольно-следовой полосой...
Остроухов посмотрел вниз. На пологом берегу группками расположились отдыхающие дачники. Кто-то из них играл в карты, кто-то мирно пил водку. Некоторые сочетали и то, и другое. Остроухов нашёл Милу. Она сидела на покрывале, слегка подавшись назад, и подставив лицо нежаркому солнцу. Тонкая и белая в чёрном шёлковом купальнике.
"Далёкая и близкая" - подумал Остроухов. Он вдруг загадал, если Мила не обратит на него внимания, то прыгнет с обрыва вниз. Неважно, каким образом, но прыгнет. Пусть, хоть "солдатиком". От таких мыслей у Остроухова заколотилось сердце и стали влажными ладони. Он осторожно подошёл к краю обрыва. Сколько до воды метров...десять, двенадцать? Может быть, больше...
Внизу на мелководье плескались дети. Середину омута пересекал какой-то здоровяк в полосатых плавках. Мила не обращала на Остроухова внимания.
"Если хорошенько разбежаться, то можно как раз оказаться почти над центром омута..." - Остроухов представил сюжет своего будущего полёта и поёжился. Главная опасность - это какой-нибудь случайный пловец. В воду кокетливо входили две немолодые дачницы. Полосатый здоровяк выбрался на песок и, отряхнувшись, словно сенбернар, вдруг бросился обратно, спиной вперёд, удивив до восторженного визга дачниц.
Остроухов снова взглянул на Милу. Теперь она лежала на животе, подложив под голову согнутые в локтях руки.
- Дядя, с обрыва нырять нельзя! - неожиданно раздалось за спиной. Остроухов вздрогнул, обернулся и увидел мальчика лет шести в белой панамке и сачком на плече. Левая рука мальчика сжимала края прозрачного полиэтиленового кулька, наполненного водой, в котором плавало несколько серебристых рыбок.
- С чего ты взял, что я собираюсь нырять с обрыва? - спросил слегка ошалевший Остроухов.
- Не знаю...- мальчик пожал плечами, - Показалось...
- Послушай, ты случайно, по совместительству, не Спаситель?!
- Не-ка...- засмеялся мальчик. Затем, с интонацией взрослого, сказал:
- Дядя, вы неправильно говорите: не "спаситель", а - "спасатель"!
- Да, как тебе сказать? Видишь ли...
- Я на даче здесь живу! С дедушкой и бабушкой. А папа и мама приезжают только на выходные, на электричке. И то, не каждый раз...
- Да, да...папа и мама приезжают только на выходные. И то, не каждый раз...
Но не на электричке, а на подкидыше, - дизель, к которому прицеплены три или четыре вагона...
- Дядя, вас тётя зовёт. На том берегу! Видите, машет вам руками?
Мила стояла возле покрывала, казавшегося издалека лоскутком, и махала Остроухову.
"Такая маленькая, вроде Дюймовочки...взял, и в карман положил!" - подумал Остроухов и стал быстро спускаться вниз. Затем остановился, оглянулся, пытаясь взглядом найти мальчика. Но его уже не было на прежнем месте. Лишь вдалеке, за пригорком, пару раз мелькнула в кустах белая панамка и подпрыгнул сачок.
Остроухов спустился на вполне безопасную высоту, нашёл какой-то бугорок, и, точно рассчитав траекторию прыжка, нырнул.
Когда, отряхиваясь от воды, он приблизился к Миле, она, неумело пытаясь прикурить на ветру, сказала:
- Я уж издёргалась вся. Где ты был?!
- Да так...вспомнил кое-что...- он посмотрел на небо, - Ты знаешь, наверное лето будет хорошим...
Затем они долго гуляли по дачному посёлку. Возле изрядно потускневшей дачи известного писателя Остроухов неожиданно поцеловал Милу.
- Дурачок...- шепнула она, и погладила его по макушке, - Ну, подожди чуть-чуть, скоро уже приедем домой...
Утром следующего дня Остроухов ехал по каким-то делам. Переполненный рейсовый автобус, казалось, безнадёжно застрял в пробке, как раз напротив того дерева, с которого он свалился , куролеся третьего дня на Лебяжьей канавке, со свои приятелем Семиглазовым.
"Интересно"...- подумал Остроухов, - "Не упади я тогда в Лебяжью канавку, вряд ли бы Миле удалось уговорить меня поехать смотреть какую-то дачу. Кстати, которую так и не сняли. Даже и намёков на это не было. Зато было что-то другое...Откуда, что берётся?