Память детства. Ты, словно неуловимый солнечный зайчик от невидимого крохотного зеркальца, появляешься то тут то там в самых затаённых уголках моего сознания, озаряя и выхватывая из темноты неожиданные и забытые впечатления. Они появляются на мгновенье, сверкая и переливаясь в солнечном луче весёлыми цветными стёклышками детского калейдоскопа, отражаются в призрачных гранях подсознания, и вдруг причудливо складываются в чёткий яркий узор. Секунда и узор меняется, а я всё кручу и кручу калейдоскоп времени, стараясь найти и сохранить неповторимую игру воображения. Но разве можно поймать солнечный луч?
Зимние сумерки. Вдали длинный деревянный барак, запорошенный снежной пургой. Почти в середине барака входная дверь в НАШУ секцию, а рядом с левой стороны от двери большое окно, наполовину закрытое ставней. Через заиндевелое стекло еле пробивается бледно-желтоватый свет. Это НАШЕ окно. Во дворе пусто. Мама ведёт меня за руку, стараясь поближе прижать к себе, но резкие порывы ветра сбивают с ног, больно колют щёки и нос, забираются под шаль, намотанную на мне поверх шапочки и пальтишка. Очень холодно, но наше окно всё ближе, свет всё теплее. Вот уже стали заметны в верхней незамёрзшей части окна кружевные узоры тюлевой занавески. Возле крыльца на верёвке дёргается и стучит на ветру чьё - то, вывешенное на мороз, бельё. Звук глухой, как будто деревяшки бьются друг о друга.
Мы взбираемся на высокое крыльцо, по нему шустрой змейкой вьётся позёмка. Железная дверная ручка, покрытая несколькими слоями наледи, являет собой следы жизнедеятельности обитателей заснеженного барака. В её мутно-осклизлую оболочку вмёрзли шерстинки чьих- то рукавиц, кусочки сажи, опилки и всякие соринки. Мама с трудом открывает дверь. Холодный воздух с улицы, встретившись с чуть тёплым воздухом помещения, превращается в белое облако и оседает на верхнем дверном наличнике причудливым обрамлением из серебристого инея. Тусклая лампочка освещает небольшой коридор и пять дверей, обитых коричневым дерматином. Запах жареной картошки еле уловимой живой струйкой согревает мой замёрзший нос. Одна из дверей НАША, крайняя слева. Мама стучит кулаком по застывшей шершавой обивке. Я топчусь рядом и радуюсь, что мы, наконец - то, зашли в тепло. Нам открывает отец, он уже дома.
Красноярск. Конец 60-ых и начало 70-ых годов.
Рабочий квартал на правобережье. Здесь начиналось моё раннее детство.
Не знаю, повезло мне или нет, но по воле своих родителей, я в трёхлетнем возрасте стала жительницей большого индустриального города. И первые детские воспоминания начали свой неудержимый отсчёт именно с этого "барачного" детства, с этого небольшого клочка городской земли, безлико именуемого тогда "четвёртым участком". На территории участка, принадлежащему заводу "КРАСМАШ", параллельно друг другу стояли шесть или семь длинных одинаковых деревянных бараков, по соседству с которыми кривыми разношёрстными рядами сгрудились дощатые стайки. В стайках жильцы хранили дрова и всякую необходимую в хозяйстве утварь. Тут же недалеко от бараков деревянные туалеты, мусорные ямы. На столбах фонари в виде круглых жестяных тарелок, одна колонка на всю округу. На свободных территориях картофельные огороды и палисадники.
Только недавно я узнала от очевидцев, родившихся раньше меня, что бараки появились давно. В тридцатых годах в Красноярске началось строительство большого машиностроительного завода. Около трёх тысяч рабочих специалистов должны были прибыть на стройку с разных концов нашей Родины. Жилья в городе для них не было. За очень короткие сроки вблизи завода было построено два десятка бараков, принявших в свои, тогда ещё новые стены, сосланных в Сибирь людей. На правобережье закипела великая стройка. И вскоре корпуса завода КРАСМАШ заняли своё постоянное место, заполнив необъятный пустырь, через который когда-то проходил Сибирский каторжный тракт.
Шло время. В годы отечественной войны эти же бараки служили временным жильём для эвакуированных из западных районов страны семей рабочих предприятий, вынужденных переселиться в Сибирь вместе с оборудованием заводов. Фронту нужна была помощь тыла, и один из крупнейших в городе и стране завод "КРАСМАШ" работал день и ночь, выпуская зенитные пушки и миномёты. Эвакуированные рабочие влились в большой коллектив красмашевцев, пополнив трудовые ресурсы завода. Вместо ушедших на фронт мужчин работали женщины. Совсем молоденькие ребята и девушки вместе с взрослыми стояли у станков, старательно осваивая совсем невзрослое ремесло.
Уставшие от тяжёлого труда, расходились люди из цехов после смены по своим баракам, топили печки, готовили еду, обсуждали новости с фронта, и надеялись на то, что когда-нибудь вернутся в свои родные города.
Много времени прошло с тех пор, но и после войны бараки долго не сносили. Эти, видавшие виды и познавшие разные судьбы, серые приземистые, вагонообразные жилища, состоящие из пяти стандартных секций, по - иному подъездов, ещё служили людям, волею судьбы занесённым в Красноярск из разных городов и деревень Советского союза.
В городе уже появились новые дома из кирпича, а также шло быстрое массовое строительство панельных пятиэтажек, которые постепенно вытесняли бараки. Оживление и надежда на светлое будущее присутствовали во всём. Но для нашей семьи, решившей переехать на постоянное место жительства из маленькой деревушки старой Еловки, что и по сей день стоит на берегу речки Чулым недалеко от Ачинска, иметь свою собственную комнатушку в одном из старых бараков, наверно, было счастьем.
Возле барака на определённом расстоянии друг от друга были вкопаны высокие железные столбики, к которым женщины привязывали верёвки для вывешивания белья. И вот один такой столбик, стоящий недалеко от нашего крыльца, я облюбовала и использовала его, как место или средство для спасения от мальчишек.
Мальчишек в нашем бараке было больше, чем девчонок. Несколько мальчишек прибегали к нам из других дворов, и я их не знала. Многие были старше меня. Не знаю почему, но мне хотелось играть именно с мальчишками. Я бегала за ними, а чтобы как-то привлечь к себе внимание, дразнилась. Не помню, что я им плохого говорила, но вдруг все мальчишки ватагой бросались меня догонять. Тогда я пулей бежала к нашему крыльцу и, ловко перебирая руками и ногами, забиралась на самый верх железного столба. Когда мои преследователи подбегали, я победоносно смотрела на них сверху, цепко держась на своей недосягаемой высоте. Как мальчишки ни старались, никто не мог меня достать. Так высоко лазить по столбам во дворе могла только я. Мальчишки в меня снизу бросали ветками, но я терпеливо выжидала, когда они уйдут. Потом спрыгивала на землю и бежала домой.
Мальчишки, наверно, забывали мои козни, и я снова играла в их компании.
Однажды мы перебрались через невысокую деревянную изгородь и оказались на заднем дворе барака. Это место было мне незнакомым. Вся территория за бараком была засажена картошкой. Запинаясь о борозды, мы стали пробираться сквозь высокие заросли кустов ботвы, густо усеянной жёлтыми и бледно-розовыми цветочками. Земля под кустами была сырой и неприятно холодила голые ступни ног. С этой стороны стены барака были чужими и высокими, а окна, выходящие в огород, незнакомыми. И тут мальчишки нашли возле стены длинную деревянную лестницу. Подняв её и уперев верхним концом на край крыши, они начали по очереди подниматься наверх. Я никогда не была на крыше и полезла за ними.
Забравшись на крышу, я увидела, что мальчишки перебежали на противоположный скат крыши, и пошла за ними, оглядываясь по сторонам. Серые, вымытые дождями и выжженные солнцем доски крыши, показались мне поверхностью другой планеты, с которой я с удивлением и любопытством взирала на прилегающий к бараку мир. Слева на горизонте нашей крыши за тополиной зеленью виднелось большое красивое здание городской двадцатой больницы, огороженное, решётчатым металлическим забором. К больничным воротам мимо деревянного туалета и больничной мусорки горбатой лентой тянулась пыльная дорога. По ней, как муравьи, ползли люди с сумками. Правее больничной территории за старыми сараями выглядывали верхние этажи сорок восьмой школы. Я скоро пойду туда учиться. Потом, вытянутые как по одной ниточке, стояли три новеньких пятиэтажки. Перед ними за забором новый двухэтажный детский садик. Немного ближе к бараку серым бесформенным пятном топорщились крыши стаек. За ними и ещё правее один за другим стояли такие же бараки, как наш. Между бараками виднелись стайки. Всё это перемешивалось с густой зеленью тополей и кустарников. Я оглянулась. За картофельными огородами был ещё один барак, а за ним небольшой двухэтажный корпус больницы, в которой когда-то лечили мою младшую сестру. Сестра конечно сейчас дома. Я осторожно подошла к краю крыши, присела и глянула вниз. Тут я увидела, как мама вышла на крыльцо вытряхнуть половик.
- Какая она маленькая, - подумала я. А вдруг меня заметит? - И тут же, пригнувшись, я стала отходить обратно.
Мальчишки один за другим спускались с крыши. И тут я поняла, что забираться вверх гораздо проще, чем спускаться вниз, потому что никак не могла правильно поставить ногу на перекладину, несмотря на настойчивые советы тех, кто уже был на земле. Видимо мальчишкам надоело меня ждать или кто-то из взрослых их заметил, но они вдруг убрали лестницу. Я стала хныкать и просила вернуть лестницу на место. Мальчишки убежали.
Слёзы потекли ручьём из моих глаз, застилая и искажая изображение всего того, чему я только что удивлялась. Я снова поползла на противоположный скат крыши, думая, что оттуда сверху буду звать маму. Но мысль о том, что ей не понравиться мой поступок, остановил меня.
И мне ничего не оставалось, как сидеть, поджав поцарапанные ноги, и тихонько беззвучно плакать. Сколько прошло времени, не знаю. Светило солнце, высоко в небе равнодушно висели перьевые облака. Старое дерево досок пахло пылью и дождём. Где-то там внизу продолжалась привычная жизнь, а я сидела одна на крыше и думала.
Потом кто-то из мальчишек постарше вернулся, поставил лестницу и помог мне спуститься вниз.
Когда заплаканная и уставшая от одиночества я пришла домой, сестра мирно играла на диване, а мама стояла возле кухонного стола и что-то готовила. Повернувшись ко мне, она сразу заметила моё невесёлое настроение. Подошла.
- Что случилось, Наташа? Почему ты плакала? Почему у тебя глаза такие красные? Кто тебя обидел,- спрашивала она, внимательно заглядывая в моё зарёванное лицо.
От маминых слов мне захотелось заплакать ещё сильнее, и так захотелось рассказать ей о своём несчастье! Но я боялась расстроить маму и ещё больше боялась, что она меня накажет. Я горько и прерывисто вздохнула, и впервые за свою маленькую детскую жизнь соврала.
- Нет. Не плакала. Я играла в песке, а мальчишки кидались песком и мне в глаза попали.
Когда я произносила эти неправильные слова, то почувствовала как моё сердце сильно- сильно застучало где-то внутри от волнения, стыда и горя. Ведь я маму обманула! А она всегда учила меня быть честной!
Мама поверила. Она умыла меня, пожалела, переодела и покормила. А я боялась смотреть на неё. Вдруг моя тайна раскроется?!
Ещё долго я мучилась из-за своего поступка, даже признаться хотела. Но потом дала сама себе честное - пречестное слово, что больше никогда не буду обманывать маму!