Иногда хочется, чтобы кто-то вдруг положил руку на плечо и спросил: о чем ты думаешь? И я бы ответил. Или промолчал. О том, что если бы я был эгоистом, я прямо сейчас подошел бы к столу и написал обо всем этом. Но я лежу рядом с тобой, иногда слишком близко к тебе, хотя мне этого совсем не хочется. Просто потому, что ты просишь об этом.
А хочется прямо сейчас встать и написать.
О том, что я теперь знаю, зачем столбы и деревья белят внизу - чтобы их было видно в тумане. Я еду в этом тумане и вижу только столбы и деревья, потому что они окрашены в белый цвет. А больше вокруг ничего - только туман.
О том, как ты говоришь: я так не могу, - а я ничего тебе не отвечаю, хотя могу сказать многое...
И все от того, что я не могу в любой момент подойти к столу и написать то, о чем я думаю. Но я могу молчать и ехать в этом тумане, становясь его центром, в окружении белых столбов и зябких стволов.
Я написал бы о том, что рассказ можно писать всю жизнь, раз в месяц добавляя новую строчку. А потом, в конце года, вычеркивая все лишнее. Только жаль, что нельзя то же сделать со своей жизнью. Наверно, потому, что я не могу вдруг, в любой момент, подойти к столу и написать то, о чем я на самом деле сейчас думаю.
Но ты перебиваешь мои мысли и спрашиваешь: о чем ты думаешь? И я открываю рот, но молчу. А ты называешь меня эгоистом. И я уже поднимаюсь, иду к столу, но по дороге теряю то, о чем думал, и могу думать только о тебе: как ты едешь в этом тумане, становясь его центром, в окружении белых столбов и зябких стволов. А мой центр безнадежно потерян, искривлен. Так будет до тех пор, пока я не спрошу: о чем ты сейчас думаешь? До тех пор, пока ты не откроешь рот - и не промолчишь.
И я больше не хочу писать - мне лень тратить всю жизнь на несчастные сорок строчек. Карандаш спрятан в стол. Выключаю компьютер, и звук при этом такой, будто иней опадает с озябшей ветки. Не дописано, недосказано.