|
|
||
"Булгаков и пустота": творчество писателя можно понять только через призму антисоветизма. | ||
Если давать ответ на вопрос: что лежит основе булгаковского творчества, то ответ должен быть такой: в его основе (вообще и пресловутых "Мастера и Маргариты" в частности) лежит концепция эксперимента над людьми
.Пространство "Мастера и Маргариты" - это стерильное пространство.
Маньяки-экспериментаторы (большевики) задались целью вывести абсолютно стерильного (в том числе и в умственно-духовной сфере) человека. Под будущего нежизнеспособного уродца огородили огромную область ("железный занавес"), которая должна была обеспечивать чистоту эксперимента.
Но большевики, как убогие материалисты, не приняли в расчёт пятое измерение: духовно-религиозную сферу; она для них просто не существовала.
Вот через это-то измерение и проник в Зону вирус. Гоп-компания Воланда этой колонией вирусов и является. Вирусы должны донести до хомо советикуса намёки на существование "нормальной, полнокровной жизни" (которая для Булгакова однозначно отождествлялась с жизнью буржуазной
).Весь роман - это повествование о том, как общество совков поразила странная, загадочная эпидемия, с которой пытались бороться неадекватными средствами. В общем, вывернутый парафраз уэллсовской "Борьбы миров".
Пришельцы из параллельного мира кривляются, дразнят аборигенов Зоны, которые пугаются и пытаются победить инфернальное очевидными посюсторонними (и потому особенно примитивными) средствами. "Мастер и Маргарита" - это одна сплошная буффонада.
***
Говорить о "Мастере и Маргарите" как о сатире неправильно. Сатира - это Ильф и Петров. Или Романов (который Пантелеймон).
"Мастер и Маргарита" - это пасквиль. Или - по желанию иных читателей - памфлет
.Пасквиль-памфлет если не талантливый, то незаурядный. Пасквилянтов на Советскую власть было предостаточно; перефразируя поэта, можно сказать, были аверченки, были и кроме. Но творчество Булгакова в этом плане уникально: он жил неприятием советского строя, поэтому никто в таком концентрированном виде не передал отвращение к нему. Его чувство к Советам сродни описанному Толстым в "Хаджи-Мурате" отвращению чеченцев к русским. ("Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения".)
Здесь Булгаков абсолютный антипод Гайдара, жившего делом Советской власти в такой же мере, в какой Булгаков жил отторжением от неё.
Можно ли создавать высокую литературу, используя чёрно-белые краски? Казалось бы, отрицательный ответ очевиден, но Гайдар сумел доказать, что всё-таки можно. Эстетика его творчество покоится на непрерывном звоне вытаскиваемого из ножен клинка перед атакой за власть Советов.
Так и эстетика Булгакова основана на одном сплошном "непризнании советских собак людьми".
***
По мировоззрению Булгаков - предшественник Фукуямы с его "концом истории".
Только Фукуяма проповедовал вечность "общества потребления" 20-го века, а для Булгакова вечным и неизменным было буржуазное общество образца 19-го века. Советский же режим, дерзнувший отвергнуть буржуазные устои, был чем-то вроде взбесившегося поезда (как в фильме Кончаловского), проскочившего тупик и едущего на всех парах в Никуда, или даже - чем-то вроде любознательного странника, запечатлённого на старинных гравюрах: дошедший до края земли и просунувший голову за небесную твердь в пустоту человек.
Быт Советской России был для Булгакова пустотой. А сами обыватели, несмотря на их телесность, были нежитью
."Булгаков и Пустота" - так можно было бы в духе модного писателя назвать сквозную проблематику булгаковского творчества.
Апофеозом торжества естественной (=буржуазной) жизни является в "Мастере и Маргарите" т.н. "бал у Сатаны", обставленный с немыслимой в своей пошлости роскошью, так гонимой "большевицкими" проповедниками аскетизма. "Полнота чувств в рамках законности и финансовых возможностей" - этот основополагающий принцип буржуазного гедонизма торжествует в указанной сцене во всю мощь. Полнота роскоши, и, разумеется, никакого богопротивного "унисекса", этой выдумки коммунистов - женщины должны оставаться женщинами, цветами и украшениями сытой жизни, а не "трудящимися", что и проводится на этом мероприятии во всю силу. (Интересно, как бы воспринял Булгаков господствующую ныне в мире тенденцию унисекса, не говоря уже об идеях феминизма. Надо думать, он был бы весьма разочарован: такой "подлянки в большевицком духе" от цивилизованных народов он наверняка не ожидал.)
По мысли автора, тени, исповедующие "нормальные общечеловеческие" (т.е. опять-таки буржуазные) принципы, должны выглядеть реальнее советских обывателей, превращённых господствующей идеологией в бледные подобия людей, моральных доходяг, похожих на обитателей концлагеря. Этот парадоксализм и является главной нитью игры смыслами в романе.
Поняв ненависть Булгакова к советской аскетической антибуржуазной традиции, можно даже решиться утверждать, что Маргарита, вьющаяся над невинным (т.е. не затронутым советчиной) ребёнком, благословляет в его лице "поколение Пепси".
В лице Булгакова буржуазный дух нашёл своего яростного апологета, что делает его фигуру весьма уникальной для русской традиции.
***
Таким образом, булгаковские вещи невозможно отделить от антисоветизма. В результате останется только шелуха.
Можно даже утверждать, что если при чтении его основных вещей читатель хоть на мгновение потерял из поля зрения проступающую сквозь канву сюжета дебильную рожу совдеповского аборигена, то он ничего в булгаковском пафосе не понял.
Любые, даже относительно невинные моменты начинают оживать только при соотнесении с советскими положениями. Например, вдумчивый читатель, наткнувшись на знаменитую фразу про людей, которых "испортил квартирный вопрос", должен задуматься: почему это "вопрос" не портит людей, а испортил? В результате и здесь после недолгих логических заключений он обязательно придёт к правильной формуле: люди как люди, только большевицкое воспитание их сильно испортило
.Здесь можно поспорить с Парамоновым, обрушившимся недавно на экранизацию "Собачьего сердца", сделанную Бортко, за извращение булгаковского стиля (и в первую очередь ритма).
Возможно, в смысле стиля кино и впрямь не имеет ничего общего с первоисточником, но в главном оно верно. Когда Преображенский-Евстигнеев предостерегает от чтения советских газет, а его собеседник с идиотским недоумением интересуется: "А разве другие есть?" - это абсолютно адекватно Булгакову. Совок, не ведающий, что "есть ещё что-то", кроме того, что предписано ему знать, и относящийся к этому "чему-то" с суеверным ужасом, -
сквозной персонаж у нашего гениального пасквилянта.Парамонов предрекает провал и "Мастеру и Маргарите" того же Бортко. Но опять же, даже по отдельным фотокадрам с места съёмок видно, что главный нерв Булгакова режиссёр схватил. Величественный в своём знании "пятого измерения" Воланд на скамейке в Патриарших, окружённый двумя растерянными персонажами "советской действительности" с вытянутыми физиономиями - это именно Булгаков.
***
Имманентный антисоветизм Булгакова, надо сказать, ставит его апологетов в затруднительное положение.
Во-первых, несколько непривычно будет прочесть в энциклопедии что-то вроде "Булгаков М.А. - выдающийся русский писатель, автор гениальных пасквилей на советский строй..." Ведь если даже заменить "пасквили" на "памфлеты", всё равно этого как-то недостаточно для действительно великого литератора.
Во-вторых, имеется и политическая задача: распространить почитание Булгакова на круги, не состоящие только из нигилистически-антисоветски настроенных лиц.
Поэтому огромные литературоведческие усилия направлены на вскрытие мнимой самоценности булгаковского творчества без привязки к реалиям Советской России. Но это бесплодные попытки, как бесплодны были бы и старания представить Гайдара "просто талантливым писателем", умевшим писать "динамичные вещи", объявив его имманентный большевизм "веянием времени". Точно так же смехотворны бесчисленные попытки учёных литературоведов-структуралистов вписать Булгакова в абстрактный контекст мировой литературы путём сравнений и аналогий; это так же нелепо, как рассуждать, почему Мальчиш-Плохиш поучил в награду "бочку варенья и ящик печенья": не является ли бочка аллюзией на Диогена, а ящик - намёком на сундук с сокровищами графа Монте-Кристо. Или: кто скрывается за образом Главного Буржуина? Не французский ли премьер Даладье, подписавший Мюнхенское соглашение (дальше следует длинный сопоставительный анализ текстов)?
Смех смехом, но когда дело касается Булгакова, подобной ахинеей заполняются монбланы "литературоведческих" трудов. Удивительным образом буффонада со страниц Булгакова перекочевала в посвящённое ему литературовеление. Неудивительно, что нашлось огромное число желающих "тянуть пустышку" и исследовать булгаковское творчество с позиции абстрактного творчества. А прочим любителям литературы предоставляется
роль зрителей в известной мистерии про новое платье короля. При этом надо, правда, напомнить, что "новое платье" провозглашённого королём отечественного андерграунда Булгакова существует, но становится видимым исключительно в специальным лучах антисоветизма, как некоторые незримые краски проявляются в ультрафиолете.Конечо, что взять с охочих до "умного делания" литературоведов. Но всё же представляется не очень правдоподобным, что такой булгаковед, как М.Чудакова, не понимает невозможности изучать его абстрактно-литературно; похоже, что она на деле преследует какие-то иные цели. Также кажется знаменательным факт непременного упоминания при любом удобном случае, как говорится, через запятую, имени Булгакова покойным В.Кожиновым, который, кроме того, ещё и видел в любом негативном отзыве о нём ярчайшее свидетельство "русофобии" со всеми вытекающими последствиями; создаётся впечатление, что такая позиция в свою очередь может свидетельствовать о желании распропагандировать представляющего узко-специальный интерес литератора (исключительно в кругу оголтелых антисоветчиков) как можно шире.
***
Отдельно надо упомянуть про опять-таки нелепый вопрос: как соотносится евангельская история в "Мастере и Маргарите" с церковной. Этот вопрос нелеп, потому что - опять же - "палестинская история" ничего сама по себе не представляет; её ценность исключительно в её пугающей реалистичности. Здесь надо иметь в виду, что с точки зрения господствовавшего в СССР "научного атеизма" наиболее безопасным (и наиболее рекомендуемым) был взгляд на Христа как на "собирательный мифологический образ, созданный рабами в противовес идеологии рабовладельцев", а не как на реальное лицо. (Известен анекдотический случай со Светланой Аллилуевой, которая начала рассказывать няне про то, что человек Иисус действительно существовал. Когда
правильно ориентированная няня начала допытываться, кто это ей внушил такую ересь, та ответила: "Папа".) Весь антураж - от натуралистического "белого плаща с кровавым подбоем" до подчёркнуто семитского имени "Иешуа" преследует одну-единственную цель: крамольный, почти антисоветский реализм. Что должно ввергнуть в шок как случайных слушателей на Патриарших (когда историю рассказывает Воланд), так и знакомых Мастера (когда историю рассказывает он), воспитанных на советском атеизме.***
Вот такова вкратце литературная физиономия Михаила Булгакова.
На приведённый набор обвинений можно было бы возразить: а разве писатель был не прав, разоблачая грандиозный эксперимент коммунистов над несчастным русским народом? Разве этого не было?
Такая тенденция в большевизме действительно имела место. Большевики ленинского призыва были, несомненно, фанатиками умозрительного строя "всеобщего благоденствия", под который обещали вырастить "нового человека".
Однако по мере утверждения советского строя в нём всё больше проявлялась националистическая составляющая, которая вытесняла утопическо-коммунистическую; за "пролетарской революцией" скрывался импульс возрождения России как великой державы.
Булгаков этого отказался заметить. Для него большевизм так и остался утопическим экспериментом фанатиков, если не маньяков.
Имел право Булгаков так думать?
Да. Если бы по умственному развитию он был на уровне Шарикова.
Феномен Булгакова ценен тем, что показывает: шариковы - это не обязательно малограмотные пролетарии; шариковы могут быть и весьма образованными людьми (к каковым принадлежал и сам Булгаков).
Правда, в литературе такой тип тоже описан: это Лоханкин. Последним выскакивающий из горящего дома с криком "Пожар!", хотя "уже никого этим не мог удивить". (Как, к примеру, заголосили про "пожар" разные ахматовы во время войны, хотя для каждого нормального советского человека грядущая война была очевидностью. До войны ахматовы предпочитали, лёжа на диванах, больше замечать "трагедию русской интеллигенции".)
Впрочем, Лоханкин больше безобидный жалкий соплежуй. В "Вороньей слободке" есть другой образованный персонаж: экс-камергер Митрич (который на пожаре ходил в толпе и рассуждал на тот предмет, что "смотрите, стоял дом. При всех властях стоял. А при советской сгорел. Такой печальный факт, граждане") - злобный и опасный реваншист.
И если Ахматова явила собой тип литературного Лоханкина, томно искавшего всю жизнь "сермяжную правду" петербуржского разлива (то примеривая образ монахини, то блудницы, как правильно заметил т.Жданов), то Булгаков - это литературный Митрич, искавший любой повод, чтобы уесть ненавистный режим. Оставая при этом, разумеется, в своих глазах "последним хранителем остатков великой русской культуры". Последним римлянином, бродящим по развалинам захваченной варварами империи. (То, что именно эти "варвары" и создают настоящую национальную империю на месте рухнувшего полуколониального ублюдка, он, разумеется, запрещал себе видеть.)
История оказалась снисходительной к писателю: он успел умереть накануне Великой Отечественной войны, избавив всех от созерцания "ахматовского синдрома", позорной картины "гиганта мысли"
, умильно благословляющего колонны шариковых, идущих на фронт, защищать то самое Отечество, монополистом в любви к которому считал себя Булгаков.