Мой Ленин

Ленин, конечно, народник. Народник, увлёкшийся актуальным тогда марксизмом.

Нечаева Ленин чтил и, хотя письменно не цитировал (для марксиста, воюющего с "друзьями народа", такое, наверное, было западло), но устно часто восторженно воспроизводил.

Так народником ведь был и горячо почитаемый старший брат. И разве от того, что младший решил "идти другим путём", народническая закваска у него должна была испариться?

Нечаев, предпочетший сгнить в равелине, но ни йотой не отвлечь товарищей от Великого Дела. Ленин, заточивший себя в равелин ортодоксальности и во многом лишившийся влиятельных друзей и знакомств среди социал-демократов ради Великой Правды ортодоксального марксизма.

Ленин, как и Нечаев был вроде бы обречён духовно сгнить в своей эмиграции. Но судьба отвела ему лет больше, чем его предшественнику и тайному кумиру. Поэтому он смог воочию увидеть "истребление всей великой ектеньи" /Нечаев/ и даже сам принять в ней участие.

Я абсолютно уверен, что знаю, откуда в Ильиче идея Советов.

От Энгельгардта. Которого Ленин как апологета крестьянской общины обожал и перечитывал, делая вид, что почёрпывает у него какие-то "экономические факты".

Так вот, Энгельгардт описывал как-то крестьянский сход в общине по земельному вопросу. Шумят, кричат, чуть ли не за грудки друг друга хватают, а как разойдутся - ни один учёный землемер лучше не разделит!

Картина крепко запала в ленинскую голову. И когда во время первой русской революции до него донеслись вести об Ивановском опыте Советов, организовавших жизнь в городе с мирской крестьянской прямотой, он понял: вот она, готовая форма русского социализма.

Собираются в Советы передовые рабочие (вместе с отдельными продвинутыми крестьянами), начинают решать какую-нибудь сложнейшую проблему государственного масштаба. Шум, гам, а когда всё решили и успокоились, то - академики плачут, учёные рыдают: никакое собрание профессоров не могло бы предложить ничего лучше!

Так утопия Советов прочно оккупировала ленинское сознание, откуда со временем перешла и в жизнь.

В целом же Ленин на фоне респектабельной европейской политэмиграции был, конечно, enfant terrible. В нём было что-то неуёмно-бакунинское, какой-то типично русский радикализм, пришедший с берегов Волги (которые его европейские знакомые могли позиционировать только как "бланкизм"). Он словно был создан для того, чтобы раскалывать приличные партии и уводить часть сторонников в погоню за Синей Птицей классовой непримиримости.

И те, кто характеризуют дореволюционного Ильича как "типичного русского", попавшего в чопорную европейскую социал-демократическую среду и возмутившего её, по большому счёту правы.

Но при этом, будучи "марксистским народником", Ленин был и марксистом. А потому он твёрдо знал, что обязан верить не в "народную революцию" и даже не в "пролетарскую", а в мировую пролетарскую. Которая начнётся в одной из наиболее развитых стран с перезрелым капитализмом (а значит, объективно беременной революцией), к которой может подключиться и "лапотная" Россия.

Анализ Лениным Первой мировой войны в общем-то замечательно правилен: нескончаемая, а главное - неуправляемая, кровавая бойня просто являлась зримым выражением опостылевшей стихийности частнособственнической экономики. Человечество объективно подошло к выбору: или - или. Или капиталистический ужас без конца, либо пролетарская революция - пусть ужасный, но всё же конец этого кошмара.

С другой стороны, ситуация однозначно показывала, что развитие производительных сил до мирового уровня (как в гражданской, так и в военной индустрии) переросло пошлые и постылые частные, капиталистические отношения. А значит, пролетарской революции просто не может не быть.

Оглядываясь назад, можно сказать, что Ленина подвела марксова утопическая, взятая с потолка, концепция "диктатуры пролетариата" - несколько наукообразная анархическая теория антикапиталистической революции, которой подошло бы наименование "научного анархизма" ("научного", конечно, в кавычках), но которая почему-то называлась "научным коммунизмом".

Тем не менее, Ленин был твёрдым адептом этой концепции коммунизма и представлял себе коммунизм исключительно во всемирном масштабе. Все прочие подходы к пролетарской революции - через Россию, через колониальный Восток - были для него лишь тактикой.

Мысль же о возможности "автономного плавания" пролетарского государства была для него ересью, сравнимой с ненавистным для него "социал-шовинизмом", расцветшим с началом мировой войны.

Это очень важно понять.

Известие о неожиданном (как всегда в России) крахе царизма заставило его правдами и неправдами (в конце концов получилось, что неправдами - имею в виду, конечно, "пломбированный вагон") стремиться в Россию, где - как "ответственному за российские дела" - развивать и углублять "буржуазно-демократическую" революцию.

Но сверхъидея мировой пролетарской революции, несомненно, сидела в его мозгу. И революционные пульсы, как будильник, настойчиво напоминали: пора!

Думается, что очень большую роль в стремительной эволюции ленинских взглядов сыграла очевидная всеобщая усталость от войны (бывшей "продолжением капиталистической политики другими средствами"). Нежелание русских солдат воевать было чётким показателем глобального кризиса мировоззрения воюющих народов, тоже переросших ограниченность буржуазного шовинизма. Особый эффект на Ленина, думается, должны были произвести факты массового братания русских солдат с немцами. С немцами! То есть, говоря по-другому, немецкие солдаты, представители передовой Германии, братаются с русскими! Значит, ненависть к войне - не только русский феномен!

А значит, антимонархическая революция в России, вызванная затянувшейся бессмысленной войной, оказалась проявлением общего неприятия войны трудящимися воюющих держав!

И Ленин с типичной русской горячностью начинает агитацию за перерастание "буржуазной" революции в социалистическую.

И дело здесь ни в коей мере не в специфике русских событий: Лениным двигала твёрдая уверенность в неизбежности выхода Европы из смертельного кризиса через горнило пролетарской революции. Россия же могла стать замечательным плацдармом для революционных сил.

Ленинские воззвания этого периода (начиная с "Апрельских тезисов") производят впечатление просто горячечного бреда. (Эффект бредовости, правда, в значительной степени компенсируется общей горячечностью времени.) Доходило до курьёзов: незадолго до штурма Зимнего Ленин затребовал себе... труды Гегеля! Большевистские активисты умело прибирали власть к рукам, а их лидер лихорадочно изучал взаимопревращение единичного, частного и всеобщего! (Именно к тому времени относится нелепое ленинское утверждение, будто "в учении Маркса ничего понять нельзя, не поняв прежде всего Гегеля". Хотя по сути марксова теория никакого отношения, кроме чисто формального, к гегелевской ахинее неоплатоновского типа не имела.)

Да, так и было. Пока вождь бродил среди комбинации из трёх гегелевских понятий, большевистские боевики обустраивали будущую революцию. Дзержинский, Сталин, Подвойский, примкнувший к большевикам Троцкий делали свою "адову работу" безо всякого Гегеля и даже без особенной оглядки на состояние дел в Мировой Революции. Что Сталин даже потом, на 50-летие Ильича, кратко юмористически описал: "Но Ильич велик, он не видит ни ям, ни ухабов... Мы же, практики, решили по-своему..."

Настойчивое требование Ленина вести дело к пролетарской революции вкупе с успехом Октябрьского переворота несомненно явилось самым крупным, феноменальным успехом всей его жизни, породившим чуть ли не суеверный страх перед ним в кругу соратников и давшим ему на некоторое время буквально индульгенцию.

Действительно, ещё накануне Февраля не чаявшие застать на своём веку пролетарскую революцию большевики вдруг спустя несколько месяцев после возвращения в русскую политику оказываются Партией Власти!

Нам, детям величественной Советской Империи, трудно понять изумление ленинских соратников: ведь мы привыкли мыслить национально (что совершенно правильно), для нас стандартом является переход именно России от состояния "до исторического материализма" к новому, современному этапу истории.

Не то было для большевиков-ленинцев. Для них "чудо Октября" заключалось в том, что в России на поверхностный (как, впрочем, и на любой другой) не было никаких предпосылок для социалистической революции: страна отсталая, крестьянская, со слабо развитой промышленностью, только что свергнувшая монархию - в общем, глазу зацепиться не за что.

Но только не ленинскому! Гениальным взором Ильич высмотрел на безукоризненно ровной поверхности незаметную глазу щербинку и, не колеблясь, приказал: ударить здесь! И вот, небываемое бывает: не было гроша, да вдруг алтын, микроскопическая партия страны-арьергарда не только приходит к власти, но и поворачивает её лицом к Коммунизму, а через это - и весь цивилизованный мир!

Зомбированные космополитизмом всеобщей пролетарской революции соратники Ильича разводили руками: только истинно гениальный ум мог уловить единственный момент, когда оказался возможен "переход к диктатуре пролетариата". (Этот миф хорошо был выражен Маяковским: "Он в черепе сотней губерний ворочал". Здесь вождь мирового пролетариата представлен суперкомпьютером, способным обработать такие массивы информации, которые и представить не может обычный человек. Ну, или Каспаровым от революции...)

А поскольку практически все соратники, наверное, были грешны неверием в близкую революцию (их борьба стала больше привычкой или просто органическим неприятием режима), то в отношение к произошедшему вмешался некий момент стыда; тайное признание собственного неверия заставляло, наоборот, безоговорочно признать безошибочность ленинских анализов. Не только прошедших, но и будущих. Выдав ему некую интеллектуальную индульгенцию.

Когда историки апологетически защищают Брестский мир, подведший черту участия России в империалистических играх, то они восторгаются ленинской "гибкостью" и способностью "принимать невероятно смелые решения на основе анализа ситуации".

Но, думается, они упорно путают гибкость с пофигизмом. Ленинская широта, с которой вождь отдал германцу всё, что он просил (лишь бы не трогал маленький плацдарм начавшейся Мировой Революции), может быть объяснена именно полным равнодушием Ильича к судьбе "отдельно взятой страны", т.е. России.

Современных историков, воспитанных на советском патриотизме, сама мысль о том, что Ленина судьба страны занимала в последнюю очередь, конечно, должна шокировать. Да что там современных - партийные историки 20-х уже смотрели на мир неизбежно через призму судьбы Советской России, только что разгромившей полчища буржуазии и несущей свет Красного Знамени всему миру.

Очень трудно представить, что реальный Ильич с невероятным, кошмарным хладнокровием готов был отдать немцам хоть всю страну (кроме разве что двух столиц) - лишь бы иметь возможность имеющиеся ресурсы (всякие там "золото-бриллианты") посылать, посылать в Германию - не для пошлого расчёта с германским Генштабом, как пытаются уверить хулители революции, а, разумеется, для будущей революции в самой продвинутой (да чего греха таить - весьма любимой) Германии, без которой никакая революция - не революция.

Если правильно посмотреть на Брестский эпизод ("который ни в коей мере не был случайностью", выражаясь известными ленинскими словами), то леденящий душу цинизм Ленина, его абсолютный космополитизм без всяких следов заботы о российской государственности (пусть даже "пролетарской") должен шокировать. Именно поэтому никто из историков так и не осмелился поставить под сомнение "мудрость вождя" и представить благополучный исход "брестской капитуляции" просто как обычную игру истории с принципом "дуракам везёт".

Космополитический пофигизм Ленина с одной стороны и его зацикленность на ожидании германской революции с другой несомненно породили ропот в кругу его соратников. Особенно если учесть, что среди большевистских лидеров могли оказаться не только германофилы. Троцкий, например, практически откровенно ориентировался на США. А если вспомнить, что родной брат Свердлова служил во французской армии, то можно предположить, что Яков Михайлович мог больше симпатизировать Антанте.

Как бы то ни было, ленинской харизмы стало явно не хватать. Соратники решили сделать с ним то же, что потом "ленинградская группа" попытается сделать со Сталиным: оставить в руках "кремлёвского мечтателя" почётный пост Председателя Партии и, возможно, должность премьера - разумеется, "технического", которому будет запрещено совать нос в более-менее серьёзные дела.

Летом "сильным человеком" в большевистском руководстве явно начал становиться председатель ВЦИК и секретарь ЦК Свердлов, сосредоточивший в своих руках партийную и государственную власть. Ленину в знак его заслуг в 17-м году оставили возможность надувать щёки на заседаниях Совнаркома - пусть играет себе в песочек и строит куличики Мировой Революции...

Противостояние Ленина окружению разрешилось выстрелом на заводе Михельсона.

Очень многое говорит за то, что за этим покушением стояли... большевистские круги. Синхронное покушение на Урицкого и выезд в Петроград Дзержинского с явным желанием обеспечить себе алиби; подозрительно скорый расстрел Каплан (пистолет которой направлял, в частности, агент ЧК эсер Семёнов-Васильев) - эти и некоторые другие моменты наводят на мысль, что дело было нечисто. (Кстати, историк Иванов-Скуратов в "Логике кошмара" отметил, что Ленин, пока был жив, "на пушечный выстрел не подпускал Дзержинского к Политбюро". Если предположить, что Феликс Эдмундович был несколько замаран в покушении, тогда ленинская антипатия к председателю ВЧК оказывается объяснимой.)

Что же могло стоять за покушением на Ленина?

Попытаться ответить на этот вопрос можно, проанализировав то, что произошло сразу после него.

Я бы выделил два ключевых момента: постановление ВЦИК "О красном терроре" и учреждение Реввоенсовета Республики. Оба этих важных документа были приняты сразу же после покушения, в считанные дни. А значит, живой и здоровый Ильич их тормозил!

И одно, и другое могут быть сведены к общему знаменателю: переводу страны на военные рельсы в свете развернувшейся Гражданской войны. "Коли воевать, то по-военному", - так некогда любимой ленинской поговоркой можно было обозначить этот перелом в политике большевиком.

Отсюда можно сделать предположение, что сам Ленин был препятствием на пути адекватной реакции на реалии антибольшевистского сопротивления. Видимо, он со своим уже известным нам пофигизмом напряжённо выискивал признаки революции в своей любимой Германии, не особенно грузясь тем, что происходит на российских просторах. Гражданская война уже стала фактом, а на мудром челе вождя большевиков было написано: "Как там в Германии?" (как в старой юмореске обитатель вытрезвителя интересовался "Как там в Греции?").

Это надо было как-то кончать. Ленин, конечно, велик, но он сам же сказал: "Промедление смерти подобно". Вот и делайте выводы...

Можно сказать, что Гражданская война стала полноценным фактом именно с сентября 1918 года.

Осень 18-го года безусловно стала для Ленина самым тяжёлым периодом в жизни.

Он, как известно, уцелел чудом. Но самым тяжёлым потрясением для него, надо думать, было осознание предательства соратников. Ничтожеств, которых он привёл к власти (по крайней мере, так самому Ильичу должно было казаться, хотя можно поспорить, кто кого куда привёл). Которые без него, Ленина, так и остались бы митинговыми горлопанами, постепенно превращаясь в городских сумасшедших.

Боль от случившегося, видимо, не покидала Ленина до конца. И прорвалась на заседании Московской парторганизации в честь его 50-летия, когда соратники (среди которых наверняка была добрая половина участников заговора) друг за другом стали выходить на сцену и объявлять "городу и миру", как они ценят обожаемого вождя. Терпение вождя лопнуло и он демонстративно ушёл, хлопнув дверью и сорвав таким образом торжества (потом это было выправлено под проявление легендарной "ленинской скромности").

Но... жизнь такая штука, что в ней величайшие триумфы часто соседствуют с величайшими поражениями. (Или "путь от палаты пэров до Пентенвильской каталажки на удивление короток", как говорится о том же в одном фильме.)

За 18-й год Ленин благополучно прошёл путь от палаты пэров до палаты Љ 6. Но именно в момент своего самого тяжёлого поражения и унижения он испытал и самый свой великий триумф.

Нам опять же трудно понять шок, испытанный соратниками при этом известии.

Ну ведь не было же никаких признаков! Было же опять, как в 17-м году, ясно, что это чистая фантазия Ильича, его пунктик!

И вдруг... он смог опять увидеть то, чего никто не видел!

Невероятно.

А они... Они оказались недоумками, чуть было не зарезавшими курицу, несущую золотые яйца!

Так Ленин во второй раз подтвердил свою репутацию гения, чей ум не может быть постигнут обычным человеческим разумом. И который оказывается прав, даже если вроде бы несёт чистую ахинею.

А пока немецкие революционеры аннулируют ненавистный Брестский мир (лишний раз показав мнимое величие "тонкого политического расчёта" вождя мирового пролетариата; или, выражаясь словами Сталина в 41-м году, "везёт бюольшевикам!"). А за Германией всколыхнулась Венгрия.

И кто может усомниться, что теперь капиталистические режимы начнут падать, как костяшки домино!

Так Ильич второй раз получил индульгенцию на безумие. Уже навсегда.

И опять - рядом с триумфом ходит разочарование.

Триумф - создание Коммунистического Интернационала. Чтобы Мировая Революция шла не абы как, а по плану. Как и полагается у коммунистов.

Разочарование - быстрый конец немецкой революции. За которым последовал и разгром революции венгерской, которой так и не удалось оказать сколько-нибудь существенной помощи.

И, хотя Красная Армия явно вела дело к победоносному завершению Гражданской войны, это мало утешала. Скорее даже наоборот.

Принято поверхностно считать, будто конец марксистским фантазиям положил Сталин.

Это не так. Могилой для "научного коммунизма" стала Гражданская война в России.

Исторические фальсификаторы уверенно утверждают, будто Ленин был диктатором, враждебным демократии. На деле же Ленин был пропитан марксизмом с его тезисом о том, что капитализм создаёт формы и предпосылки для социализма.

В соответствии с этим положением Ленин видел пролетарскую демократию как пролетарскую по содержанию, но во многом буржуазную по форме. С парламентскими дискуссиями, свободной прессой, свободными выборами - в общем, всё как у всех, только политической жизнью управляет не презренная "буржу'азия", а пролетариат.

Впрочем, не совсем как у всех. Раз не будет власти буржуазии, значит, не будет и мерзких атрибутов буржуазной диктатуры: тюрем, полиции и, конечно, армии.

Вот почему можно сказать, что перевод Красной Армии на мобилизационную основу в наибольшей степени подорвал коммунистическую утопию.

Регулярная армия рабочих и крестьян потребовала военной бюрократии. Того же потребовало и налаживание нормальной жизни в тылу (хороня химеру "рабочего контроля" на предприятиях).

Притом с разгаром Гражданской войны принятие решений, не считая ЦК партии, сосредотачивалось в ЧК, РВС или Совете Рабоче-Крестьянской Обороны (срочно созданным под себя вставшим на ноги Лениным в противовес Реввоенсовету). ВЦИК, Советы и даже Совнарком как-то упорно уходили в тень.

Всё это были вроде как временные явления. Но ведь известно, что нет ничего постояннее временных сооружений...

Итак, Мировая Революция пролетела мимо, "радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями", как сказали бы Ильф и Петров, а Советская Россия осталась один на один со стремительно регенерировавшей бюрократией, не уступающим царскому репрессивным аппаратом и пусть рабоче-крестьянской, но вполне буржуазной по устройству армией.

В общем, было от чего прийти в уныние.

Но Ленин на то и Ленин, чтобы не сидеть сложа руки.

И он разработал гениальный (или чудовищный - как кому понравится) план разгосударствления страны. Назывался он "новой экономической политикой" (нетрудно уловить перекличку с новым м'ышлением; вообще НЭП можно назвать "новым экономическим мышлением").

Когда коммунисты, в массе своей уверенные в очевидном: что после войны надо стремительно восстанавливать народное хозяйство и приступать к индустриализации на страх врагам, - услышали ленинские идейки, они, конечно, оказались в шоке.

Казалось, Ильич в очередной раз сошёл с ума. Но, как прекрасно было уже известно, ленинское сумасшествие - это просто обострение его всем известной гениальности.

Вдобавок ленинская инициатива была как-то уж очень удачно приурочена к мятежу в Кронштадте (зачинщики которого, как известно, благополучно ушли через границу, тогда как с рядовыми участниками ЧК расправилось с чудовищной жестокостью). Обычному вроде инциденту срочно был придан характер чего-то чрезвычайного; даже делегатов съезда бросили на подавление восстания (разумеется, с той коварной целью, чтобы партийцы на своей шкуре прочувствовали серьёзность ситуации).

Всё это ломало убеждённость ленинских оппонентов. Есть такой трюк: девять подсадных объявляют чёрное белым и десятый часто тоже покорно повторяет эту ложь. На X съезде произошло обратное, но с тем же результатом: вождь с необычайным напором объявил чёрное белым, а партийцы, поспорив немного... согласились с ним.

Да, конечно, ленинские идеи были чудовищные. Но ведь то были ленинские идеи, гениальность которых проявляется через год, а то и десять. И партийцы, зная, что Ленин ошибаться не может, успокоились и стали ждать плодов гениального мышления.

Задача, как её видел Ленин, была действительно филигранной.

Активная фаза Мировой Революции завершилась. И, стало быть, её российский плацдарм должен быть сохранён до следующей фазы революционной активности.

Проще всего этого было бы добиться путём превращения Советской России/СССР в неприступную крепость, укрепрайон, из которого можно делать вылазки, пробуя штыком буржуазный мир на прочность. На такой позиции стоял Троцкий, проницательно ратовавший за немедленную индустриализацию.

Однако такой план содержал существенный, хотя и мало заметный изъян.

Укрепление государственности, пусть и "рабоче-крестьянской", неизбежно вело к регенерации традиций российской государственности. Заключавшихся, как известно любому революционеру, в произволе держиморд и всевластии чиновничества.

А в международном ракурсе Россия с сильным государством автоматически становилась оплотом реакции и даже мировым жандармом (классический пример - Россия николаевская). Таким образом, плацдарм Мировой Революции легко и незаметно мог превратиться в её душителя.

Надо было законсервировать Россию, нашпиговав её спорами Мировой Революции и одновременно замаскировав её под приличное буржуазное государство. Чтобы при благоприятной обстановке эти споры мгновенно распространили революционную эпидемию, как порождают эпидемии споры сибирской язвы.

И Советская Россия начала превращаться в буржуазную страну. Правда, с некоторыми социалистическими завоеваниями. И правящей Коммунистической Партией. (По образцу Дальневосточной Республики, созданной в 1920 г. Не на ней ли обкатывалась модель всей нэповской России?)

И всё это под трепологию Ильича о "России социалистической", которая каким-то невероятным образом произрастёт из насквозь буржуазной "России нэповской". В которой не следует искать никакого смысла, кроме отвода глаз.

Здесь настолько проявился чудовищный пофигизм Ленина по отношению к России, которая была для него воистину "вязанкой хвороста для Мировой Революции", что историки социалистической ориентации не смеют и помыслить о том, что смысл нэпа был направлен больше вовне, а вовсе не на внутреннее состояние страны; не решался предположить такое и Сталин, НЭП свернувший. (Историки же буржуазной или социал-демократической ориентации просто заходятся от восторга при одном упоминании о нём.)

Был ещё один тревожный момент, уже кадрового плана.

Октябрьский переворот совершила небольшая группа партийцев из ленинского окружения. Гражданская же война выдвинула многочисленную плеяду партийцев нового типа.

Психологически они в массе своей смотрели на европейскую социал-демократию сверху вниз (что очень огорчало Ильича, убеждённого, что "ветер революции веет с Запада"); в плане организационном они привыкли либо к революционной чрезвычайщине, либо к заседаниям в комиссиях.

Физиономия "новых партийцев" внушала Ленину огромные опасения, поскольку никоим образом не вписывалась в традиции Мирового Социализма. Нужно было ни в коем случае не допустить прихода этого слоя заносчивых недоносков к власти.

И Ленин начинает их дискредитацию, всячески превознося "узкий слой партийцев", разделяющих его ортодоксально-марксистские космополитические убеждения. Последние труды вождя буквально заполнены руганью в адрес коммунистов, которые и "хозяйствовать не умеют", и преисполнены "комчванства", и являются носителями чуть ли не всех пороков. (Надо думать, что задача контроля над возомнившими о себе хамами из России возлагалась и на Коминтерн.)

Конечно, такое поведение обожаемого вождя тем более озадачивало соратников. К счастью, к тому времени Ильич оказался уже официально болен, так что можно было его письма класть под сукно или негласно рассматривать как образец творчества душевнобольного.

Если посмотреть на жизнь Ленина в целом, то она чётко распадается на два этапа: до Октября и после.

Дореволюционный Ленин - конечно, яркий представитель русской социал-демократической мысли. Именно русской. Марксистской, но приправленной изрядной дозой народничества. Удивлявший европейских социалистов своим русским размахом и неистовостью.

Но после того, как Россия пришла в движение, в ходе гражданской войны, Ленин на фоне "русского бунта" оказался мелким либеральным интеллигентом, по-европейски узким марксистским филистером, а если присмотреться - то даже "взбесившимся мелким буржуа", так им некогда презираемым.

"Ленин умер, но дело его живёт. Лучше бы было наоборот", - гласит издевательский стишок. Не могу не согласиться. Приведя свою партию к власти (за что его, конечно, можно только поблагодарить), Ленин быстро начал плестись в хвосте событий, став обузой и помехой подлинной революции.

Вдобавок он обладал способностью зомбировать соратников своим авторитетом. Что привело к неоправданным задержкам в социалистическом строительстве (а что означает такая задержка во время нэпа, страна хорошо почувствовала во время войны).

Но главный урон Ленин нанёс стране в области идеологии. Космополитически-марксистская доктрина, проповедуемая Лениным и не имеющая никакой опоры в социалистической практике, стала идеологическим стержнем Советского Государства, что сделало его, несмотря на все его достоинства, постройкой, сооружённой на песке, и предопределило его трагический конец.