Аннотация: Четыре отрезка из необычной жизни и непростых отношений. Психоделика.
Мошки-кышки
Я всегда говорил, что женщина должна быть
как хороший фильм ужасов: чем больше места
остаётся воображению, тем лучше.
Альфред Хичкок.
Утро.
Мы встретились с тобой на том сумасшедшем фестивале самоубийц. Ты сидела на вершине невысокой горы, обхватив руками колени. Я наблюдал за тобой с вершины телебашни. От твоего тяжёлого взгляда ласточки падали вниз, разгрызая от боли зажатые в клювах гнёзда.
--
Какие облака сегодня перистые... - крикнул я, пытаясь впервые украсть долю твоего внимания.
Ты повернула голову в мою сторону, чуть наклонив её, и сощурила левый глаз, будто в него целилось своими лучами солнце. Молча отвернулась.
--
Хотя нет, кучевые, - с увядшим оптимизмом проворчал я.
Раздался вопль ещё одного сорвавшегося вниз неудачника.
--
Слушай, мне надоело, - крикнула вдруг ты, так же хитро сощурившись, - Давай уйдём отсюда.
--
Уйдём, не вопрос. Только куда?
--
Не знаю, - ты немного помолчала, - Пошли на похороны. Я давно не была на похоронах.
--
Пойдём, - согласился я, - Если поторопимся, то ещё успеем на похороны моего отца.
Внизу было очень тихо - фестиваль подходил к концу, подходили к концу и его участники. Когда я, наконец, нашёл тебя посреди пустынного парка аттракционов, ты поднимала с земли одну из убитых тобой ласточек. Хмыкнув, ты быстро сделала из неё шарик, критически осмотрела и отпустила. Шарик из ласточки грустно опустился на землю и стал в неё закапываться.
--
Я передумала, - сказала ты, как только я подошёл, - Я никуда не пойду, если ты не выйграешь мне мишку.
--
Я выйграю тебе двух мишек вкупе со всем цыганским табором, если ты научишь меня делать такие шарики, - нагло ответил я, пытаясь примерить на нас роль двух малышей, обменивающих фантик на бумажную розочку.
--
Вот ещё, - и ты пошла на похороны.
День.
Я опаздывал на два неполных тысячелетия. Я передавил полчища улиток, пока бежал сюда. И всё равно тебя ещё не было. Ты появилась, едва я успел заказать два бокала сухого молока.
--
Ты запыхался, - укоризненный подарок взглядом.
--
Зато купил тебе Чеширского Кота, - поспешил оправдаться и протянул животное.
Ты тут же оторвала коту левое ухо и спросила:
--
Что он умеет?
--
Мяу, - сказал Чеширский кот, когда я дёрнул его за хвост.
--
Очень сексуально, - вынесла ты свой вердикт, - Теперь, когда мне нужно будет эффектно закончить драматическую паузу, я буду дёргать его за хвост. А что делать с мишкой?
--
Выброси его, он нефактурный. Или сделай из мишку мышку.
--
А из мышки подмышку? - усмехнулась ты и спрятала Чеширского в рукаве.
Я очень хочу украсть всю твою красоту, собрать её по крупицам и засыпать в песочные часы, чтобы каждую секунду знать, что ты стареешь и умираешь, что я могу не успеть тебе что-то сказать, о чём-то спросить, что-то открыть в тебе, что-то убить. Я хочу подселить к тебе на плечо тарантула, чтобы он отравил каждого, кто посмеет посягнуть на сокровища не по карману. Я хочу знать, хочешь ли этого ты.
--
Слушай, мне надоело, - сказала вдруг ты, так же хитро сощурившись, - Давай уйдём отсюда. Здесь холодает.
--
У меня закончились родственники, - улыбнулся я по-чеширски.
--
А у меня траурные платья, - призналась ты, - Так что, давай лучше я познакомлю тебя со своим домом. Ты же ещё не был у меня дома?
--
Я бы запомнил.
--
И он бы тоже.
Я, кажется, пропустил тот момент, когда неожиданно для себя стал обручён с тобой, обречён на тебя. Мы одновременно и пленники, и похитители. Сидим в клетке - в руках клетка, в руках клетка, в руках клетка, в руках клетка, вруках клетка, врука хклетка, врукахклетка, врукахклетка, вруках...
Вечер.
Я сразу понял, что ты не в настроении. Ещё у магазина увидел, что дом твой съёжился и не дышит. Я даже хотел слепить снежок и бросить в окно, но уже не время. Время снежков осталось где-то позади, спряталось на антресоли, куда мы сложили все порнографические комиксы твоего дедушки. Там уже всё, наверное, в паутине...
Я вошёл и повесил тень на вешалку. Здесь не было тишины, было одно лишь отсутствие звуков. Чтобы хоть как-то оправдать своё присутствие, я сердито кашлянул.
--
Я здесь, - твой голос свежемороженым металлом раздался из единственной комнаты, в которую мне не страшно заходить.
Свет в коридоре погас - я посчитал это приглашением пройти. И прошёл.
Ты сидела на стуле спиной ко мне, но в чуть заледенелом стекле отражалось твоё лицо. В лице не отражалось ничего. На твои плечи была накинута шаль, но с правого плеча она сползла, обнажив сантиметры желанной плоти.
--
Я сразу понял, что ты не в настроении. Ещё у магазина увидел, что дом твой съёжился и не дышит. Я даже хотел...
--
Что это за постоянный шум? - перебила ты меня.
--
В катакомбы катят бомбы, - признался я.
Ты ничего не ответила, но, как будто, вздохнула. Или мне показалось?
--
А где наш Чеширский кот? - огляделся я.
--
Он повесился, - таким же индифферентным голосом ответила ты.
--
Но я же выбросил все верёвки! - моё возмущение ещё побеждает мою горечь.
--
Он повесился на собственном хвосте, - на последнем слове в голосе твоём прорезалась дрожь, - Послушай, - сказала ты торопливо, - Я всё знаю и понимаю, я очень сильная, да, но ты мне объясни... Нет, ты просто взгляни в окно! Там же... Небо... Оно ведь замёрзло, превратилось в кусок льда...
--
А на улице мыши грызут кошек, - угрюмо добавил я и сел на пол, - У тебя есть конфеты?
--
Возьми в вазе. Зелёные со вкусом апельсина, жёлтые со вкусом черники.
--
А красные? - порылся я в вазе.
--
А красные просто горькие. Горькие.
Ты вдруг развернулась и, не обращая внимания на упавшую на пол шаль, сказала:
--
Давай уедем. Давай уедем отсюда в правую сторону, а когда приедем, то будем ходить вдвоём между зубов огромной акулы и рисовать на них что-нибудь... Ну, я не знаю, что-нибудь такое... Что "дважды два - пять" будем рисовать.
--
Тс-с, - я приложил указательный палец к губам, - Наш поезд сойдёт с рельс. Я уже подводил итоги. Но итоги подвели меня. Мы остаёмся здесь жить.
--
Здесь жить, - грустно повторила ты и посмотрела в окно.
Там, на улице, дворовые мальчишки доедали луну, упавшую накануне. Она всё-таки оказалась сделанной из сыра.
Ночь.
А мир назло всем синоптикам и синаптекам погрузился во тьму. Как хомяк, загнанный в угол ревущим пылесосом, человечество попыталось впервые в своей истории объединиться не после, а до наступления катастрофы. И взявшись за руки, мы попытались отогреть солнце своим дыханием. Песнь лёгких, прокуренных и непрокуренных, взвилась вверх.
И теперь мы видим наши лица лишь в свете фонарей. Теперь мы слышим наше дыхание лишь на фоне гудения прожекторов. Солнце просто разбилось, подмигнув нам на прощание, оставив в небе смешную надпись, которую никто не успел прочесть.
--
Который час? - ты проснулась и приподнялась на локтях. Я это только почувствовал, к этой темноте глаза не привыкают.
--
Три. Уж не знаю, дня или ночи. Без разницы.
Ты вздохнула, перелезла через меня, встала и подошла к окну.
--
О, господи! А где...?
--
Да, погас и последний. Вероятно, и этого пожрала тьма.
Десять минут я не слышу твоей истерики. Это теперь так естественно - выжать каждую трещину своего характера до предела, чтобы потом безразлично спать на плече у близкого.
--
Есть ещё, что поесть? - мне так нравится твой обессилевший голос. Он сладок, как штиль, пришедший на смену буре.
--
Да, я позаимствовал у соседей напротив. У них вторые сутки дверь настежь, а внутри никого. Вряд ли им понадобится.
Нервный смешок. Мы теперь смеемся только когда вспоминаем всё, что было. Иногда мне кажется, что если бы меня вернули во времени в тот день, когда мы хоронили моего отца, я бы испортил весь процесс своим неприличным смехом, сознавая, как это прекрасно - хоронить других, а не себя. Хоронить одного, а не всех.
--
А может и к лучшему, - ты залезла обратно ко мне и положила руку на небритую щёку, - Нам не придётся идти по жизни, набросив верёвки друг другу на шеи. А так... Во имя чего-то великого и непонятного.
--
Как хомяки в пылесос, - пробормотал я.
--
Что?
--
Да так, ничего. Поспи, незримая моя.
Нас уже наверное давно нет. Вместо нас наши тени, что не хотят исчезать ни в полдень, ни в полночь. Не хотят сливаться с окружающей тьмой. Мы с нетерпением ждём того рейса в новый мир, который всё время откладывается и откладывается. Не из-за нелётной погоды. Просто очередь очень большая.