Сальков Андрей Вячеславович
Код доктора Форстера

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1933 год. В Германии совершает самоубийство доктор Форстер. Психиатр со стажем, прошедший Первую мировую. Когда-то лечивший самого Гитлера. Неужели это просто самоубийство? И какая здесь может быть связь с загадочным поведением Сталина в июне 1941 года? Версия Акунина в "Шпионском романе" далеко не единственная.

Код доктора Форстера

  
   Аннотация: 1933 год. В Германии совершает самоубийство доктор Форстер. Психиатр со стажем, прошедший Первую мировую. Когда-то лечивший самого Гитлера. Неужели это просто самоубийство? И какая здесь может быть связь с загадочным поведением Сталина в июне 1941 года?
  
   Пределы человеческого терпения хорошо знают, наверное, только палачи и психиатры. Жизнь регулярно выбирает из нас героев и сумасшедших, способных победить боль физическую. Но страшнее всего душевная боль, самая непредсказуемая. Беспокоит такая боль сердце, терзает совесть, смущает разум. Не щадит ни обычных людей, ни героев, ни больных, ни психиатров. Вот и профессор Эдмунд Форстер, автор труда "Истерические реакции и симуляции", последние два месяца был очень беспокоен. Да так, что впору было из директора клиники неврологии и психиатрии записываться в пациенты. И виной тому были, увы, не докучливые сумасшедшие или мнительные субтильные личности. С ними хороший доктор с тридцатилетним стажем справится. А Форстер не просто опытный доктор -- учёный, человек заслуженный, уважаемый, первую мировую войну прошедший.
  
   Да только в маленьком университетском городе Грайфсвальде объявилась такая нечисть, что никакие учёные степени и регалии, похоже, с ней не справятся. Взять хотя бы, к примеру, такой типаж, как Евгений Оклитц. Студентишка, который учёбе явно предпочитает сборища нацистов. А вот написал, мерзавец, самому прусскому министру искусств, науки и просвещения. Уведомил, что общается профессор с евреями, поносит светлый образ национал-социализма, рейхсканцлера нового совсем не ценит. Министр Руст, по совместительству тоже нацист (а их много повсюду развелось), решил устроить целое расследование. И преуспел. Намекали уже и на старые грехи с женщинами, и на опыты с мескалином. Ну то, что Форстер общается с евреями -- это дело известное. Как верно и то, что любой учёный невзлюбит самодовольных кретинов, жгущих книги. А про заигрывание с медсёстрами (по этому поводу с женой в свое время поскандалили вдоволь) и опыты с наркотиками...Тут врать ни себе, ни людям доктор не станет. И то, что бывал резок в суждениях -- тоже факт. Признает за собой и частую беду старого интеллигента - наивную убежденность в бесконечной порядочности окружающих.
  
   Человек не слишком верующий, Форстер теорию грехов и воздаяния считал не самой продуктивной гипотезой. Он твердо знал имя, дату и место причины всех своих несчастий. И конечно, не благодаря студенту-иуде, не в 1933 году и не Грайфсвальде это началось. Диагноз был ясен с 1918 года. К прискорбию, не вполне ясен был только метод лечения - кайся ты или холодно анализируй. Единственный более или менее приличный выход - уезжать из Германии. Например, к брату, в Париж.
  
   Министерские кураторы ему настойчиво предлагали по-хорошему уйти на пенсию. Пусть весьма достойную. И это в пору расцвета учёного! Лишая работы, занимающей большую часть его жизни! Приходилось обдумывать планы переезда, в которых надо было учесть многое - двоих детей, необходимость заново устраивать их на учёбу, бедняжку жену, озабоченную проблемами мужа и страхом за своих близких, старушку-мать под Базелем. Все это волновало, страшило, мешало привычному укладу жизни, но не могло лишить желания хотя бы урывками трудиться на благо науки. Даже отстранённый от должности на время расследования, профессор не собирался на радость всяким недоумкам прекращать своё любимое занятие.
  
   10 сентября был выходным днем, но Форстер согласился дать консультацию двум австрийцам прямо у себя дома. Во-первых, потому, что у них было рекомендательное письмо от Юлиуса Задоры, совсем недавно, до увольнения, его хорошего помощника (уволен, кстати, по совершенно дикой причине -- графе "национальность"). Во-вторых, для того, чтобы просто отвлечься от навалившихся проблем. Была в желании поработать на дому и третья причина, вполне меркантильная, но в создавшемся положении крайне полезная -- австрийцы предложили значительную сумму. Положа руку на сердце, последняя причина была самой главной. В сложившихся обстоятельствах, потому что иначе бы Форстер показал беспечным гостям, что значит уважение к порядку и назначил-таки встречу на рабочий день из принципа.
   Но до понедельника убедительные и щедрые австрийцы, видите ли, ждать не могли и оказались в Грайфсвальде проездом, на время, решая проблемы коммерческого свойства. По телефону пытались вкратце изложить их суть и важность, но доктор научился вычленять в разговорах действительно существенное. Главным же был вполне занимательный анамнез и это также будоражило любопытство учёного, как для влюбленного студента ожидание свидания.
   Ровно в шесть вечера, как договаривались, австрийцы были у двери дома Форстеров. Служанка подивилась про себя чудному говору, но была хорошо вымуштрована и без лишних вопросов открыла дверь. У входа в гостиную посетителей уже поджидали сам Форстер с женой Милой.
  
   Перед хозяевами в легком вежливом поклоне склонили головы отец и сын Боллшвайлеры. После обмена дежурными приветствиями и любезностями, гости вежливо попросили перенести предложенный им кофе на время после консультации. Форстер не стал уговаривать и предложил подняться в кабинет на второй этаж. Заодно получив возможность лучше рассмотреть своих гостей. Ульрих Боллшвайлер, лет шестидесяти, был сед, коротко стрижен, с остатками явно военной выправки. В ярком свете лампы блестел монокль, а закрученные кончики тонких усов, классический фрак, кожаная папка и трость придавали ему несколько старомодный облик. Последнее обстоятельство со стороны Боллшвайлера-старшего было явно намеренным вызовом негероической и беспутной эпохе. Форстер с легкой грустью поймал себя на мысли, что старшему гостю удалось сохранить куда больше волос на голове и побольше спортивности. Сам профессор носил роговые очки и обладал большими залысинами, что, по мнению жены, свидетельствовало о наконец-то накопленном им уме.
  
   Младший Боллшвайлер, которому было лет под сорок, одевался, конечно, современнее. Глазами, разлетом густых бровей он походил на своего отца. Разве что был чуть повыше и гораздо крепче. При ходьбе он едва заметно прихрамывал и опирался на такую же, как у отца трость не ради светского шика. У дверей кабинета Форстер остановился.
   - Прошу простить меня, Георг -- обратился он с виноватой улыбкой к младшему Боллшвайлеру, - Но сначала я должен приватно переговорить с вашим отцом. Это обычный порядок при консультациях такого рода и займёт всего десять минут.
   Форстер указал на приготовленное для комфортного ожидания кресло и столик с дежурными газетами, сигаретами, пепельницей и зажигалкой.
   - Вы можете располагаться здесь. Кофе скоро принесут. Да, и можете курить, если угодно. Хотя я лично, как врач, не рекомендовал бы.
   Попытка доктора шутить отразилась на лице молчаливого Георга кривоватой улыбкой. Он взглянул на отца и тот согласно кивнул. Георг безропотно сел в кресло, подхватив первую попавшуюся газету так, словно ожидания были для него делом обычным. Его отец вслед за хозяином дома вошел в кабинет, аккуратно прикрыв дверь.
  
   - Присаживайтесь и вы, герр Боллшвайлер, - уже не виновато, а просто гостеприимно улыбаясь, предложил ему Форстер.
   - Благодарю, профессор. И сразу к делу. Вот оговоренная нами сумма в немецких рейхсмарках.
   На столе появилась пачка ассигнаций, ловко и быстро извлеченная из бумажника дорогой кожи.
   - Из письма Задора я кое-что знаю об истории вашего сына, - сразу же приступил к делу и Форстер, убирая деньги в ящик стола. - Но, как понимаете, я должен задать несколько общих вопросов и заодно уточнить основные пункты.
   Тут оказалось, что старший Боллшвайлер умеет немного смущаться. Как-то не очень уверенно для прежнего своего образа он кивнул. Но Форстер решил пока проигнорировать это, привычно зафиксировав в профессиональной врачебной памяти.
   - Возвращаемся в 1918 год. Где служил ваш сын?
   - Итальянский фронт, армия Бороевича фон Бойны. Лейтенант. В битве при ...
   - Витторио Венето, - кивнул Форстер. - Я слышал.
   - Нам ли, старым солдатам, не знать всю тяжесть последних сражений империй, - подхватил было австриец благодатную тему воспоминаний. Искренняя грусть и высокопарный стиль мемуариста. Жуткая смесь.
   - Да-да, - поспешил осадить его профессор. - Вы должны были привезти мне материалы о контузии сына.
   - О да, конечно, они здесь, в этой папке, - Боллшвайлер уже тянул из папки нужные бумаги. - Вы прочтёте их прямо сейчас?
   - Нет, - ответил Форстер.- Я сравню наблюдения, так сказать, первые впечатления, с этими заключениями позже. Скажите, ваша жена, мать Георга...она ведь умерла?
   - Да, - вздохнул австриец. - Это случилось четыре года назад. Бедняжка так переживала эти приступы глухоты и конвульсий у Георга...
   - Ваш сын женат?
   - Увы, нет, - скорбно покачал головой Боллшвайлер. - Но благодаря вашему гению, надеюсь, у меня ещё будет шанс понянчить внука.
   Последнюю фразу он заканчивал с радостной надеждой неофита на вечную жизнь.
   - Что ж, проверим мои способности, - улыбнулся неуклюжей лести Форстер.
   - Которые неоднократно блестяще подтверждались ещё во время Первой Мировой, - не унимался Боллшвайлер. - Говорят, почти в тоже время, когда мой сын лежал в нашем госпитале, вы в Пазевальке творили настоящие чудеса! Узнав, как вы победили истерическую слепоту одного известного теперь человека, мы немедленно решили ехать.
   Форстер снял очки и, склонив голову, принялся неторопливо, тщательно вытирать стёкла платком. Профессор всего лишь не хотел показывать свои глаза. Они выдают любого и Форстер, как психиатр со стажем, прекрасно это знал. Однако, если бы он посмотрел в глаза собеседнику, то изрядно бы удивился временной метаморфозе их. Не было там уже ни слезного отеческого тумана, ни бутафорской жесткости старого вояки. А была только булатная сталь и внимание особого рода, когда чувствуешь себя обнаженным и лишенным даже призрачной возможности спрятаться. Вспыхнуло все это у собеседника в глазах, задержалось на миг и тут же исчезло.
   - Это вам Задор рассказал? - осведомился Форстер как можно более спокойно, почувствовав, что его молчание слишком понятно. Он осмелился взглянуть на австрийца.
   - Нет, Юлиус дал нам рекомендации, а слышал я историю от одного эмигранта-немца в Париже, где, как я осведомлён, вам случилось быть совсем недавно, у дипломата-советника Дирка Форстера, вашего брата, - просто улыбнулся Боллшвайлер, - Имя нашего благодетеля, я не хотел бы называть, так как он сам этого не желал. Наш благодетель опасался, что неправильно может быть понята его, как он изволил выразиться, болтливость в порыве некой дискуссии. Но желание помочь было сильнее некоторых опасений. Так что вот мы и у вас, доктор.
   Австриец по-прежнему вежливо улыбался, разглядывая замешательство профессора, и добавил:
   - Встреча с ним происходила в CafИ Royal. Вам оно наверняка знакомо.
   Форстеру хорошо было знакомо кафе в Париже. Там он встречался с группой эмигрантов и был с ними откровенен, не столько из-за выпитого, сколько в желании оставить кое-какие материалы для обнародования на случай его "безвременной кончины". Тогда это казалось хорошим решением.
  
   Форстер отчаянно прятал свой страх и чувствовал, что его профессиональные навыки скрывать волнение распознаны беспощадно. Предательские капли пота вдруг высыпали на лбу и мучительно захотелось вытереть их, ещё больше выдавая себя. Причудливо завертелись в голове фронтовые воспоминания, где смотрели на доктора пустые, чуть навыкате, невидящие глаза усатого ефрейтора. И там же, водоворотом клокотали фразы совсем недавнего разговора с одним лжекуратором из министерства просвещения. Звали его Питер Фальке и был у него номерной эсэсовский значок.
   - Говорят также, - тяжелым крейсером вклинился в его призрачный кошмар Боллшвайлер. - что благодарные пациенты дарили вам разные подарки...
   - Бывало.
   - Зажигалки, резные пепельницы, даже картины. - продолжал Боллшвайлер.
   Форстер радостно ухватился за одинокую, казавшуюся соблазнительно-спасительной мысль. "Отчего же этот чёртов австриец завёл было опасный разговор о Пазевальке, да тут же отступился, перешёл вроде бы на такие пустяки, как подарки пациентов - фронтовиков?" - думал Форстер, - "Неужели же просто случайно обмолвился о когда-то ставшем ему известном случае, неужели всё вернется к обычному приёму доктором обычных несчастных людей?" Но Форстер отчего-то чувствовал, что не будет так.
  
   - Доктор, - покровительственно улыбаясь, говорил ему Фальке, некстати, откуда-то из памяти, - Милый доктор. Вам не следует бояться нас. Вы должны бояться тех, кто может однажды придти за ключами к открытому вами ящику Пандоры.
   И доктор боялся. Очень. Не смотря на всю любезность посланца самого председателя рейхстага Геринга.
  
   - Вы что-то задумчивы... А ведь вы сами профессор, говорят, не чужды музе живописи, - продолжал улыбаться напротив Боллшвайлер.
   - Таковой, насколько я знаю, нет, - хмуро ответил ему профессор, - и заступаться перед критиками некому.
   - Ха-ха, - сделался ещё более весел Боллшвайлер, - действительно, нет.
   Неожиданно он посерьёзнел и доверительно сообщил:
   - А я ведь интересуюсь живописью. Имею галерею. Как-нибудь, если будете у нас в Вене, заходите непременно.
   Форстер стал ещё более хмур. Ему не стоило продолжать этот странный разговор, тем более что он давно уже не сам задавал вопросы.
   - Вернёмся лучше к Георгу, - предложил он.
   - Это предлог, доктор, - беспечно махнул рукой австриец, - Только предлог.
   - Что же вам угодно на самом деле?
   - Две вещи. Но может быть и одна. В зависимости от нашей дальнейшей беседы.
   - Вы говорите загадками, решительно начал Форстер, - и я не склонен более затягивать ваше пребывание у меня в доме.
  
   - Эти люди, а скорее, не-люди, - как ни в чём не бывало, продолжал, снова всплывая в памяти, эсэсовец Фальке, - Будут твердить вам о добре, о праведном желании восстановить справедливость, но получив ключи от власти, не смогут удержаться и не попробовать коснуться всевластия. И тогда ваши представления о бедах Германии покажутся лишь детским лепетом, да поздно будет.
   - Да, вынужден признать, что меня интересуют картины, но сейчас одна в особенности, - беззаботно бубнил рядом Боллшвайлер, и даже захваченный видением похожего на худую хищную птицу эсэсовца, доктор ожесточенно снова всё тёр и тёр стёкла очков.
  
   - После ваших необдуманных фраз неужели вы думали, что вами никто не заинтересуется? - чеканила в голове, перебивая теперешний разговор, чёрная птица-Фальке, - и речь идёт не о гестапо, не об эсэс, доктор. О тех, кто захочет от вас того, чего не хотим мы, настоящие патриоты Германии. Чужаки захотят разрушить наш дом, нашу Родину. Они придут к вам как пациенты или как журналисты и конечно, расскажут, что они патриоты. Но цель тех, кто их к вам пришлёт одна - господство. Все правители хотят господства, все страны. И ради этого они пойдут на любой обман или преступление. Они воспользуются любым неосторожным словом, любой специально или случайно услышанной тайной и захотят стать её полными обладателями. Они обманут вас или просто заставят. Они придут к вам, чтобы использовать шанс победить нас быстро и просто.
   - Наш рейхсканцлер сам собрался захватывать мир, - грустно усмехнулся тогда профессор.
   - Вы поспособствовали этому, - напомнил ему Фальке.
   - Я действовал как врач.
   - О, конечно! Хороший, очень хороший врач! Вы молодец.
   - Благодарю. - Форстеру не нравилось всё происходившее и он отвечал сухо.
   - Знаю, профессор, знаю. Как и то, что вы не в восторге от прошлого успеха. Сейчас вам трудно в это поверить, но фюрер хочет нам всем добра и победы. Мир идёт к новой войне, с нами или без нас. И если война будет, то мы обязаны победить. Сейчас происходит очищение и концентрация нации перед битвой, чтобы не было никаких сомнений и страхов пред врагами, не было сомневающихся, не было статичного людского балласта.
   - Я в этом, извините, не хочу участвовать.
   -Вот именно, профессор. Вот именно! - кивнул головой, подтверждая, что он знал такого рода ответ заранее, Фальке, - Когда к вам придут те, кто захочет нас остановить, вам покажется, что помочь им - это хорошая идея.
   Форстер тогда угрюмо смолчал, а чёрный эсэсовец воодушевлённо продолжил:
   - К вам придут, обязательно придут. И попросят помощи. Как тогда, в 1918 году. Тогда вы не думая, выполнили свой долг и гениально применили гипноз. Вы не думали, чем это закончится. Так и сегодня, завтра. Когда к вам придут, вы, доктор, должны думать. И вам я говорю: помочь врагам не значит помочь своим. Враги не захотят просто остановить фюрера. Они захотят большего. Вот о чём следует вам думать.
   - И что же вы мне предлагаете делать?
   - Вы открыли ящик Пандоры. Что ж, примите это, как есть. Но теперь наша с вами задача - не сделать ещё больше ошибок. И даже достать в разворачивающемся хаосе победу. Своей стране. Потому что другие страны поступят с нами хуже, чем в 1918 году в Версале. Много хуже.
   Фальке замолчал и когда профессор уже хотел спросить о подробностях того, что значит "не делать больше ошибок", он вдруг задумчиво сказал:
   - Знаете, мы ведь просто могли убить вас.
  
   Форстер тогда замер, покрывшись холодным потом. Словно, обдав могильной стужей, взмахнула где-то рядом косой то ли чёрная птица, то ли старуха-смерть. Фальке был серьёзен и словно бы не замечал состояния профессора.
   - Да, да. - кивнул головой чёрный эсэсовец, - Могли бы. Но это слишком...Речь не о жестокости. Целесообразность. Вы, как вам кажется, совершили глупость в 1918 в Пазевальке, ещё большую глупость вы уже точно, поверьте, совершили в 1933 в Париже, а самую-самую большую глупость вы совершите, помогая обманщикам из-за границы. Вы не помогаете нам. Так не помогайте же им!
   - Хорошо, я обещаю никому ничего не рассказывать больше!
   - Слишком легко вы согласились.
   - Но это правда.
   - Да, правдой это вам кажется. Потому что вы не поняли до конца меру ответственности и ценность пары-тройки возможно, забытых вольно или невольно фраз. К тому же вы не подумали о своих мальчиках. Они ведь могут пасть в бою от рук тех, кому вы по глупости захотите помочь.
   - Я волнуюсь за семью! - торопливо воскликнул Форстер, - и согласен сотрудничать!
   - Семья не пострадает. Если вы последуете нашему плану. А он, поверьте, хорош.
   - Но...
   -Смотрите мне в глаза, профессор.
   Форстер поёжился, отгоняя воспоминание и снова обнаружил напротив лукаво щурящегося австрийца.
   - Ну скажем, мы знаем, что ваш пациент с инициалами "А.Х" тоже не чужд живописи и наверняка, как только был чудесно вами излечен силой гипноза, подарил вам какую-нибудь свою картину...
  
   Картина была. Прозревший ефрейтор оказался художником и набросал портрет доктора. В углу портрета красовалась аккуратная подпись: "Доктору Эдмунду Форстеру с благодарностью от Адольфа Гитлера". Про эту картину доктор давно забыл, она хранилась на чердаке. Последние события не слишком способствовали гордости за этот подарок.
   -Это мой портрет с дарственной надписью мне же, - сообщил Форстер, - Не очень хороший товар. Это всё, что вам нужно?
   - Мы смотрим чуть дальше и действуем чуть быстрее других, - принялся рассказывать Боллшвайлер вместо настоящего ответа, - Это наш метод и даёт хороший профит. Ведь картина, что мы собираемся у вас купить, скоро будет очень в цене. Да она уже в цене! Но до этого мало кто пока догадывается. Вы, конечно, можете её попридержать. Но тут главное не передержать... А я специалист. Я знаю и дам вам вполне приличную цену. Тем более, вам она, знаю, противна и вы рады будете избавиться. Это я в Париже, после разговоров с вашими друзьями сразу понял и вот я здесь, у вас...
   - Ну хватит! - прервал его Форстер, - Будет вам картина, назовите цену и закончим.
   Болшвайлер назвал цену. Она была велика. И Форстер понял, что перед ним маньяк-коллекционер. Что ж, дело обычное.
   - Я сейчас принесу вам картину.
   - Жду с нетерпением, профессор, - почтительно склонил голову маньяк-австриец.
   Форстер открыл дверь и прошёл мимо почтительно привставшего Георга, даже не посмотрев на него.
  
   Через пять минут перед Ульрихом Боллшвайлером лежала бумага с написанным сочной акварелью портретом.
   - Прежде чем я передам вам деньги, профессор, - сказал он, рассмотрев её прямо на столе, не касаясь, - я хотел бы прояснить чуть подробнее обстоятельства, которые привели к ее написанию. Так сказать, история картины, вы понимаете...
   - История самая обыкновенная. - Форстер не желал говорить.
   - Но имеющая необыкновенные последствия...
   - Пусть так.
   - Вы, я вижу, не склонны считать то исцеление настоящим своим успехом.
   - Нет, всё как раз закончилось полным успехом.
   - И совершенно неприметный человек вдруг так поверил в себя, что победил истерию, но не стал останавливаться и решил пойти дальше.
   - Очень далеко.
   - Слишком далеко, вы полагаете?
   - Я этого не говорил. - Форстер научился в последнее время быть осторожнее.
   - Ну, если вы хотите так считать, то считайте себе на здоровье.
   Странный австриец. Словно бы хочет что-то сказать ещё, да не решается. Это состояние доктор угадывал всегда. Он решил поторопить горе-коллекционера.
   - Почему бы вам просто было не начать с предложения о покупке? К чему такие сложности?
   - Если честно, я хотел понаблюдать за вашей реакцией.
   - Наблюдать за реакцией, кажется, моя задача, - заметил профессор.
   - Никоим образом не посягаю на ваши лавры.
   - Тогда какого чёрта? - Форстеру уже надоело быть вежливым.
   - Вам неприятны воспоминания о прошлом.
   - Метко замечено.
   - Вы чувствуете вину...
   Форстер вскочил, указывая рукой на дверь.
   - Идите к дьяволу!
   - Постойте же! - поторопился остановить ссору Боллшвайлер при помощи беззащитной детской улыбки. - Вы же хотели узнать истинную цель нашего приезда?
   - И? - насмешливо-участливо спросил Форстер.
   - Нам тоже не нравится то, что происходит в Германии, - тихо произнёс Боллшвайлер.
   - Очень интересно, особенно если учесть, что вы, кажется, иностранцы.
   - Мы уже назвались вам и пациентами. Какое-то время вы считали меня сумасбродным коллекционером...
   - Так кто же вы? Может, даже не австрийцы, а откуда-нибудь из Парижа, Лондона или Москвы?
   Боллшвайлер выпрямился в кресле.
   - Мы патриоты Германии. Такие же, как вы, профессор. Те, кто не хочет смотреть, как сжигают книги, а потом поведут на убой наших сыновей.
   Где-то внутри Форстера опять заворочалась, закаркала чёрная птица.
   - Думающим людям уже сейчас достаётся от фанатиков в коричневых рубашках. И среди них полно молодёжи, - тихо вещал между тем Боллшвайлер, - Вот какой-то безмозглый паренёк со значком НСДАП очень вам навредил, письмо гаденькое написал. Очень навредил...И вы, со всем своим авторитетом, со всеми заслугами, вынуждены теперь оправдываться и вообще уходить из клиники, в которой проработали многие годы.
   - Вы очень осведомлены.
   - Иронизируйте сколько угодно. А ведь сколько уже таких ... - Лжеавстриец был настойчив, - И ведь каждому не объяснишь, не выпишешь кому успокоительное, а кому -- просто розог. Но вы-то знаете, что иногда и не надо браться за всё сразу. Успех в данной ситуации -- приложить усилие в нужном месте. Конкретно -- лишить злой воли, управляющей всей этой обезумевшей массой. Короткий окрик зачинателю -- и всё рассыпается и возвращается к здравомыслию.
   - Вы предлагаете заняться стрельбой по конкретной мишени? Мне? Сами не справляетесь? - изумился было профессор.
   - Ирония, ирония... - загрустил Боллшвайлер. - Конечно, никто не призывает конкретно вас взяться за пистолет. Вы, конечно, боитесь.
   - А вас это удивляет?
   - Нет-нет. Хотя вы повидали всякое. И на войне, и по роду своих занятий. Всё-таки вы, как никто, знаете проблемы массовой истерии. Кто-то один начал - и он способен спровоцировать многие нестойкие умы вокруг... Может, Вы думаете, что лично вы сами, остановите этого А.Х., как утверждали в Париже? Да вас и на метр не подпустят. А мы - организация. Мы сможем. Но нам нужен код.
   "Вот" - подумал Форстер. "Вот оно, вот главное, оказывается".
  
   - Вот, - сказал, обращаясь к Фальке, обершарфюрер СС, - вот теперь пора брать мерзавцев.
   Взвод эсэс расположился в доме сторожа, куда заранее подвели провода из дома Форстера. В одной из комнат, отдельно от остальных, сидели посланец Геринга и обершарфюрер. Они внимательно слушали, в то время как голоса из дома директора клиники писались на неторопливо мотавшуюся магнитную проволоку.
   Гестаповец повернулся было к двери, готовясь дать команду.
   - Подождите, Шлёссер, - остановил его Фальке.
   - Но всё же ясно! - возмутился обер. - Разрешите хотя бы окружить дом!
   - Вам ясно далеко не всё. Мне ясно больше и я руковожу этой операцией! - жёстко осадил его Фальке.
   - Как угодно, герр советник, - обиделся дурак Шлёссер.
  
   Тем временем в доме профессора разговор продолжался.
   - Этот ...код, - непонимающе начал Форстер. - Вы имеете ввиду ключ ввода в транс?
   - Да, ведь сеансов должно было быть несколько, - согласился Боллшвайлер, - и вы наверняка использовали такую фразу для ускорения Ввода при новых сеансах.
   -Не могу припомнить, честное слово.
   Боллшвайлер вздохнул.
   - Я помогу вам вспомнить. Смотрите мне в глаза, доктор.
   - Вы надеетесь и меня ввести в транс? - насмешливо осведомился Форстер.
   - Я не психиатр и не гипнотизёр, доктор. Но я сильнее вашего противодействия. Уж поверьте мне, - Боллшвайлер был уверен и спокоен. - Вы думаете, что вы сильны в противостоянии гипнозу. Но я не использую то, что вы именуете гипнозом. И вы боитесь меня. Боитесь, потому что не знаете. Сомнение - причина слабости. Вы просто человек, хотя и доктор. Только испуганный, маленький человек. Но я хочу всем нам только добра. Только добра. Смотрите мне в глаза.
   Боллшвайлер встал и зашептал что-то ритмическое и страшное. Форстер напряг всю свою волю, и даже пытался что-то сказать, сбивая ритм. Но тихий голос имел над ним нематериальную, не поддающуюся формулам власть. В мозгу вертелись обрывки образов, навязчиво мелькала какая-то чёрная птица. Наконец он с трудом всплыл из этой круговерти в реальный мир и осознал смысл новых слов.
   - Код, профессор. Вы хорошо, очень хорошо помните его. Всё, что мы видели, что слышали, что делали, мы всегда помним. Слова кода легко вспомнить и произнести. Говорите мне, я ваш друг, я пишу.
  
   И Форстер ради лучшего друга вспомнил всё. Фраза и в самом деле вспомнилась легко. Слова поэмы Гёте перемежались цифрами. В самом деле - как просто и легко вспомнить! Удивление этой мысли воодушевило доктора и он счастливо улыбнулся. Он вспомнил.
   - А вот теперь, Шлёссер...- начал было в соседнем домике советник Фальке, и когда тот опять повернулся к двери, придержал за рукав, прошипев: - Да куда, бестолочь! Сейчас быстрый инструктаж.
   Собравшимся эсэсовцам он спокойно объяснил, что их задача - не захват двух шпионов, проникших в дом профессора. Только (только, господа!) имитация попытки их захватить. Ошеломлённым воякам такое было не очень привычно, но Фальке был строг. Никто из дома не должен пострадать. Никто. Вот магазины с холостыми патронами. Слишком хитрые, вздумавшие стрелять другими, будут расстреляны на месте без всякой пощады и снисхождения!
   Дом не был окружён, что возмущало обершарфюрера до глубины души. Дичь, опасная дичь, ускользала прямо из-под носа. И только благодаря чудаковатому советнику. На всякий случай в голове Шлёссер уже ворочал стандартными фразами рапорта начальству на своеволие временного(!) командира операции. Так, на всякий случай. Если вдруг окажется, что этот столичный пижон заодно с негодяями.
  
   - Вы уверены, профессор? - заглядывая в глаза Форстеру, вопрошал в это самое время Боллшвайлер. - Вы Уверены?
   - Да, конечно, - улыбнулся ему Форстер устало.
   - Это очень важно, и я, в свою очередь, должен быть уверен. Я должен проверить ещё раз.
  
   Внизу громко и требовательно забарабанили в дверь. Глухо донеслось "Полиция!". На первом этаже закричали женщины и что-то разбилось. Дверь в кабинет распахнулась. На пороге стоял Георг, сжимая пистолет:
   - У нас гости.
   - Слышал, - кивнул Боллшвайлер, по-прежнему глядя в глаза доктору.
   - Уходим через окно соседней комнаты. Там навес.
   - Чёрт!!!
   -Валим, валим, валим!
  
   Они бросились в коридор. Снизу уже топало множество людей в сапогах. За окном раздался первый выстрел. Женщины в ужасе кричали. Стрельба и крики вспыхнули в сгустившихся сумерках и тут же затихли. Доктор же был спокоен. Он выполнил свой долг и встал навстречу судьбе. В дверях стоял Фальке. Такой же худой и всё также, похожий на чёрную птицу.
  
   Фальке пришёл к нему сам, вскоре после возвращения профессора из Парижа. Без записи и согласования времени, просто однажды Форстер поднял глаза от бумаг, а напротив, удобно рассевшись, уже был высокий худой тип с пронзительными холодными глазами.
   - Я смотрю, доктор, у вас много книг, - констатировал он, быстро и деловито осмотревшись вокруг, - и все по делу. Вот вам не нравится, что в мае массово сжигали книги. Но согласитесь, положа руку на сердце, существует много бестолковых книг, место которых - в огне.
   - Кто вы?
   -Я? Друг, конечно! - удивился человек, впоследствии представившийся сначала куратором из министерства, а потом - посланником председателя рейхстага.
   И вот теперь он снова был рядом.
   - Они ушли, - сообщил ему Форстер, виновато снимая очки.
   - И очень хорошо.
  
   Форстер не был удивлён. Он знал, что так должно быть. Что к нему придут, возьмут его тайну и уйдут. Так говорил Фальке. И он оказался прав.
   И тут Фальке заговорил.
   - Престранная эта штука -- жизнь. Вот вы вылечили пациента -- и потом возненавидели и его, и себя. За эту ошибку. Меня вот вы считали врагом, угрожавшем вашей семье, а вот я вроде бы друг, потому что как предупреждал вас -- так и вышло всё. Поэтому давайте-ка вместе, четыре, доктор, двадцать пять и ещё сто сорок один, профессор, профессор, три, пять, ноль.
   Форстер виновато кивнул. Шлёссер в дверях изрядно дивился происходившему в комнате, но молчал, силясь запомнить весь цирковой бред для своего рапорта. Фальке мерно продолжал:
   - Все сомнения, все страхи прочь. Я же ваш друг. Я предупредил вас, я спас вас от этих чужаков, я друг. Видите мои глаза. В них истина. Смотрите в них, как в звёздное небо... Оно мерцает, оно не может лгать. Только красота... оно вокруг вас, повсюду... Звёздное небо накрывает вас... Я помогу...Сядьте.
   Профессор послушно сел на краешек стула. Фальке кивнул. Шлёссер ухмыльнулся.
   - Вот молодец... - наклонился советник к самому уху профессора, - Я даю вам пистолет. Он защитит вас, но помните, что он не защитит от совести. Вы ведь неправы. Вы виноваты, из-за вас страдает семья и ваши друзья. Ваши дети... Вы должны защитить их. Вся ваша учёность - ничто перед сонмом ваших врагов. Они вокруг, вокруг вашей семьи. Потому что на самом деле вы знаете, что вы самый главный свой враг. Семья страдает из-за ваших ошибок и зауми. А всё просто, Форстер, всё всегда проще, чем мы думаем.... Пока вы корень их бед только этот пистолет спасёт вас всех....Вы знаете, как распорядится пистолетом. Ведь вас не оставят в покое. А мы не сможем защищать вас 24 часа в сутки. Не можем вас защитить. Они, желающие выхватить ключ к небывалому могуществу...И вы, тот, кто слабее их многократно...И никто вам не поможет. Только вы и этот пистолет...Видите, как смазан этот механизм. Как пригнаны детали -- одна к одной. Как швейная машинка Зингера. Это красивая штука и надёжная. Пистолет всегда рядом. Он принадлежит вам. Он слушает вас. Он послушен вам. Говорите с ним, когда вам не по себе, когда земля уходит из-под ног, когда вам страшно за свою семью. Он ваша главная надежда, ваше спасение, даже если вы погибнете, вашу семью больше не тронут. Ваши враги будут приходить, пока вы не поймете, что вы самый главный враг. Вы сами враг и себе, и своей семье. Ваша семья должна быть свободной от страха. Мы не сможем вас защитить, но вы сами. Защитить от врагов, от себя, главного врага. Вы сами, решительно защитите семью. Пистолет, он ваше спасение. Спасение семьи. Не будет врагов, не будет самого главного врага и не будет страха. Вы увидите в зеркале своего врага. Мы уходим. Не будем мешать вам. Вы сделаете. Вы сможете защитить семью. Три, профессор, пять и ноль. Прощайте, профессор.
   Форстер виновато хлопал глазами и дрожащими руками пытался водрузить непослушные очки на нос. Шлёссер стоял, открыв рот. Фальке устало улыбнулся и щёлкнул перед ним пальцами, приведя в чувство.
   - Пойдём, обер. Поговорим с женой и кто там ещё есть. Вежливо.
  
   11 сентября 1933 года профессора Эдмунда Роберт Форстер, директор клиники психиатрии и неврозов, опытный психиатр, был обнаружен мёртвым. Об этом сообщила в полицию его жена, в полной истерике. Расследование показало, что налицо самоубийство, вызванное, очевидно, глубокой депрессией. Ввиду обрушившихся на него неприятностей.
   А ещё в ночь с 10 на 11 сентября 1933 года из порта Грайфсвальда вышла яхта с тремя баварцами. По бумагам они шли в порт Штральзунд и далее - на остров Рюген. Приметы яхтсменов не слишком совпадали с описаниями Ульриха и Георга Боллшвайлеров, уроженцев Австрии. Но тем не менее, двое из баварцев были теми самыми людьми, которые побывали у профессора Форстера. У того, что помладше, на залитой гипсом руке, как самая опасная улика, хранилась акварель. Старшему акварель была не нужна. Он помнил то, что записано и пути их с младшим постепенно расходились. Потому что или оба, или кто-то один из них обязан был добраться до конечной цели их путешествия. И цель эта была Москва.
  
   5 ноября того же года, в самый канун очередной годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции, в кабинете Сталина было созвано совещание. Кроме Хозяина присутствовали только Глеб Бокий, Начальник Специального отдела ГПУ и седовласый человек с кожаной папкой. Фотографии Бокия были известны многим, не говоря уже о Сталине. Фотография третьего была секретна также, как вся его жизнь. У него было много фамилий и много личин. Однажды даже он был австрийским подданным Ульрихом Боллшвайлером.
   Сталин, как обычно, курил и долго молчал, разглядывая собеседников.
   - Вы утверждаете, товарищ Бокий, что операция удалась. - вдруг констатировал он. Так, словно беседа продолжалась уже давно.
   - Так точно, товарищ Сталин, удалась, - встал начальник управления.
   Сталин показал рукой, что стоять необязательно. Бокий уселся на стул, гадая в который раз, что думает Сталин за клубами дыма и прищуром глаз.
   - А вы что скажете, товарищ... Лесков?
   - Мы доставили документ с записью кода. Потерь нет. Считаю, операция удалась, - немедленно встал и седовласый.
   -Покажите же эту мазню.
   Седовласый аккуратно вытащил из папки старую акварель и отдал Бокию. Тот встал и сам передал главе государства. Сталин долго рассматривал портрет, потом поглядел, что было на обороте. Долго всматривался в строчки чужого языка, перевернул обратно, снова всматриваясь и больше в подпись, чем в остальное.
   - А не такая уж и мазня у господина Гитлера, - усмехнулся Сталин, - Пожалуй, рисовать он умеет...Во всяком случае, лучше меня. А сумеем ли мы воспользоваться тем, что на обороте?
   Снова встал Бокий и решительно заявил:
   - Мы организуем проверку этого кода. После декабря в Германию перебрасываем известного вам по предыдущим докладам прибалтийского графа. Задача - войти в круги близких к самой верхушке, проверка кода.
   При седовласым они не слишком распространялись о конкретике. Так было принято и все знали условия игры.
   - Хорошо, товарищ Бокий. Держите меня в курсе, - благожелательно кивнул им Сталин. - Вы свободны.
  
   И Сталина держали в курсе. Действовали в Германии осторожно, решая мелкие проблемы, не привлекая внимания. Берегли свой козырь для по-настоящему больших дел. В Берлине реакция на код всегда соответствовала ожидаемой. Правда, после бегства Гесса в Англию, пришлось срочно вывести из игры графа Вронского. Тот, переждав бурю расследований в армейских порядках Роммеля на севере Африки, вернулся-таки в Москву целым и невредимым. Код доктора Форстера работал.
  
   Так всем казалось до июня 1941 года.
  
   Ещё 29 июня Сталин верил, что происходившее от Балтики до Чёрного моря - большая, досадная, но исправимая ошибка, сбой, недоработка. После падения Минска он признался вслух самому себе: "Обманул!". Это услышали, но никто не знал, кого действительно имел в виду Сталин. А тот, запершись на даче, достал из сейфа акварель с портретом немецкого профессора и дарственной надписью "Доктору Эдмунду Форстеру с благодарностью от Адольфа Гитлера". Порвал её и сжёг в камине вместе с бестолковым кодом на обороте.
  
   Кто знает, виноват ли советник Фальке, или перед лицом вечности Форстер вдруг понял, что не искупит своей вины, говоря правду. Это был последний раз, когда он сказал ложь и оставил в живых всего несколько своих близких. Эта ложь не спасла миллионы жизней, как не спасла бы их, к сожалению, и правда. Да, возможно, он спас всего одну душу. И возможно, этого достаточно, чтобы простить.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"