Аннотация: Эйнштейн вывел неразрывность пространства и времени. Но в его уравнениях не учитывалась любовь :)
'Также и времени нет самого по себе, но предметы
Сами ведут к ощущенью того, что в веках совершилось,
Что происходит теперь и что воспоследует позже.
И неизбежно признать, что никем ощущаться не может
Время само по себе, вне движения тел и покоя'.
Тит Лукреций Кар, 'О природе вещей'
- Мало того, Феденька, что вы, извините, нетрезвы уже второй день, так вы ещё и паяльник на 36 вольт в розетку на 220 суёте! Лабораторное имущество не жалеете...
Фёдор с искренним удивлением взглянул сначала на завлаба, потом сфокусировался на паяль-нике и недоверчиво тронул жало. Жало, конечно, было холодным. Интеллигентнейший и тактич-нейший завлаб Лев Михайлович не знал, что на самом деле Фёдор Камолов был нетрезв уже не второй, а третий день. 'Да, именно так, - подумал Камолов, - сегодня...вторник, значит первым днём моего падения можно считать прошедшее воскресенье...'. Сожаление от бестолковости установления точного дня недели только мелькнуло где-то на задворках мусорной свалки, неко-гда именовавшейся сознанием.
- Если бы не обстоятельства, - продолжал между тем возмущаться завлаб, - я бы вас, извините, вы-гнал домой приходить в себя...
- Да что вы знаете про мои обстоятельства?! - взвился Камолов так, что Лев Михайлович даже вздрогнул и беспомощно посмотрел на своего заместителя Лепина. Тяжёлый взгляд насупившего-ся Камолова медленно, как башня дредноута, тоже перевёлся на старшего научного сотрудника.
- Да, это я рассказал Льву Михайловичу о твоих проблемах - сознался Лепин.
- О каких таких проблемах? - со зловещей вежливостью осведомился Камолов.
- Ну как же? - сам пошёл в наступление Лепин, - С месяц назад ты отпрашивался на неделю, мол, любовь всей жизни и всё такое. А теперь такой сумрачный, как немецкий гений, и с перегаром. Sapienti sat, чего тут дедукцию разводить!
- Кто тебя за язык-то дёргал? - сник Камолов.
- Тебя, дурака, ото Льва Михайловича прикрывал, а не то ещё вчера бы до выговора дошло!
Завлаб, как герой водевиля, дождавшийся подготовленной мизансцены, встал и веско сообщил:
- А идите-ка вы сегодня, Феденька, домой. Но завтра здесь! Трезвый! У нас работа и работа, поз-волю заметить, важнейшая!
И младший научный сотрудник лаборатории квантово-механических систем поплёлся домой. Ему не хотелось спорить о таких пустяках, как правильное отношение к работе. Приборы интер-ференции гравитационных волн, вся чёртова резонансная установка для мгновенной передачи состояний обычных объектов вместо элементарных частиц - важность всего этого осталась где-то в трёхдневной дали. Возможность потерять место в лаборатории Камолова тоже сейчас мало бес-покоила. Что проку от работы, от всей этой суеты, если самое главное в своей жизни он уже поте-рял?
Случилось это не в воскресенье и даже не вечером в субботу. Камолов вообще не был уверен в том, что может назвать точную дату причинно-следственной цепочки, завершившейся разговором по телефону. Оставался только факт - неотвратимый, как смерть.
В субботу он увидел их разгуливающими по набережной. Сначала глазам своим не поверил. Потом захотелось броситься, остановить Её и...Вот это 'и' остановило его самого, отрезвило. Что же спрашивать - разве не видно? Вот ты, ошарашенный и растерянный. Вот они - снова влюблённые, словно и не было развода и 'девичьей фамилии'. Бить морду бывшему мужу своей любимой женщины, которая его целует? Смешно, до коликов обхохочешься.
Влюблённая парочка направлялась прямо к нему, не видя никого вокруг. Марина смеялась над какой-то шуткой. Бывший или уже не бывший муж, выглядел довольным, словно мартовский кот, в предвкушении положивший лапу на тёплую спинку давно вожделенной кошечки. Камолов ждал, что вот сейчас, вот-вот эти двое оторвутся друг от друга. Как статуя командора, он объявится перед ними и на его скорбный, молчаливый вопрос они бросятся наперебой лепетать что-то в своё оправдание.
Они так и прошли мимо Камолова, не обратив никакого внимания. А он, поражённый, ошара-шенный, прошёл дальше, глупо оглядываясь, не веря в очевидный факт. Шёл и ждал, когда же он проснётся и убедится, что это всё только кошмарный и глупейший сон. Игра его подсознания, во-плотившей тайные страхи, чтобы наутро окончательно их развеять. Но нет, не сон то был, не сон!
Всю ночь Камолов не спал, вновь и вновь то перебирая варианты мрачного настоящего и ещё более мрачного будущего, то возвращаясь в недавнее, такое безмятежно-уютное прошлое. Он то видел себя с Мариночкой, в их первую ночь, когда они долго говорили о сокровенном, открывали тайны своих ушедших дней и переживаний, и каждая страница этого скоротечного романа была захватывающе, волнующе интересна и приближала к чудесному, невероятно трогательному финалу в постели. То он оказывался на набережной и хватал её за руки, отрывал от бывшего мужа, бил того в морду, получал в ответ сам и так в разных вариантах и с разными итогами.
В полубреду ему казалось, что можно логически всё уяснить, понять. А поняв, также просто, прямо таки на пальцах объяснить всё себе и им. Они всё понимают и она, одумавшись и очнув-шись от морока, возвращается, конечно... 'Вздор, чушь и нелепые мечты - вот что это!' - думал Камолов в очередной раз и снова приступал к новой итерации своих терзаний.
Теперь он то непреложно собирался звонить, немедленно, прямо ночью, то неопровержимо до-казывал самому себе, что этого делать нельзя по целому ряду причин, стремящемуся к бесконеч-ности и там превращавшийся опять в проклятый ноль. Ноль, на который умножили его жизнь или на который её поделили, превратив в истинно дурную бесконечность.
Ближе к утру он разозлился на самого себя окончательно, напомнил себе про буриданова осла и оказался в коротком и бестолковом сне. Дело почему-то происходило за городом, кругом были луга, за ними холмами стоял дремучий лес. Щедрое летнее солнце заливало недавно проснувшийся мир теплом и уютом. Роса кое-где ещё не высохла. Машин в этом мире не было. Марина собиралась уезжать за какими-то давно планировавшимися и неотложными покупками на бричке, и весело смеялась над тем, что Камолов натужно оправдывался - ну никак не может ехать с ней прямо сейчас, потому что осёл не кормлен.
При этом сам Камолов понимал, что ехать-то надо и непременно вместе, потому что впереди ждёт нечто такое, чего надо бояться и от чего надо беречь любимую. Та же, махнув хлыстом, ле-гонько стегнула лошадку и бричка сходу рванула вперёд и скрылась за поворотом.. Только сереб-ристый колокольчик смеха ещё какое-то время позвенел в ушах да и стих.
Отвратительно заорал осёл, требуя внимания и охапки недавно скошенного пахучего сена. На дворе оказалась уже ночь, и где-то впереди, среди звёзд зажглась очень яркая звезда. Она увели-чивалась и увеличивалась в размерах, зависнув над самой бричкой. Да это же НЛО, вернее тарелка летающая - подумалось ему во сне. И точно - уже не звезда плыла среди остальных меньших своих сестёр и не что-то неясное и неопознанное, а самая разреальная инопланетная посудина.
Вот это было то, понял Камолов во сне, чего он боялся. Посудина осветила бричку нестерпимо ярким, с синевой, светом. На бричке чётко вырисовалась беззащитная лёгкая фигурка в светлом, таком лёгком, почти прозрачном, платьице. Она заворожённо смотрела наверх, в самый источник этого света и улыбалась. А свет, не причиняя ей никакого беспокойства, становился всё ярче, всё нестерпимее для него, пока не поглотил и её, и бричку, и заполнил весь мир, взорвался яркой бо-лью и от этой боли Камолов проснулся. В не задёрнутом шторами окне красовалось давно взо-шедшее солнце. Оно только сейчас расположилось прямо напротив его окна и било прямо в глаза.
Привыкший, приученный всё анализировать и 'раскладывать по полочкам', Камолов не торо-пясь (потому что не желал быстро выполнять решение о телефонном звонке) разобрал странный сон. Ну, осёл тут вырисовывался из его ночных рассуждений. А НЛО, понятно, - это из когда-то случившегося с Мариной разговора о самых памятных днях в их жизнях.
Ей было лет семнадцать, дело было накануне первого мая, она сидела с подругами на лавочке у подъезда и говорили они о чём-то важном, наверное, но уже забывшемся. Вот что не забылось и на всю жизнь запомнилось - это появление в небе, прямо над ними, НЛО. И как оно осветило их мертвенным светом, и как они замерли, заворожённо глядя вверх - без мыслей, но каким-то ра-достным волнением, смесью страха и восхищения неземной красотой странного аппарата. Вдруг вокруг НЛО вспыхнуло ещё более яркое сияние, так что даже глазам больно стало и тогда они за-жмурились. А когда сияние исчезло и они решились открыть глаза - осталось одно только ночное небо и всегда спокойные, чтобы не случилось на земле и в небесах, звёзды. Та история запомни-лась ей именно одной сложной и прекрасной эмоцией от уведенного, а ещё - ощущением полноты и красоты жизни, ожиданием непременно чего-то хорошего впереди, на каждом шагу жизни.
Когда Марина рассказывала о том случае, глаза её светились, блестели отблесками той ушедшей поры юности и той ночи. В эти глаза можно было влюбляться снова и снова.
Тревоги страхи - вот что было самое реальное в этом сне, - постарался отстранённо, медита-тивными чётками перебирать мысли Камолов. Это был его страх, что всё кончилось. Но в этом надо убедиться окончательно. Перевести из разряда гипотез в разряд не просто теорий, а фактов, аксиом, безусловных и неопровержимых, которые следует либо принять как данность, либо безнадёжно опровергать самому себе. Потому что другим это будет не интересно и даже про-тивно.
Было уже около десяти утра воскресенья, а Камолов бросился звонить, не сделав ничего, что надо бы сделать поутру и не думая о том, что в это же самое время другие могут быть в душе или Маринина дочка ещё спит, или муж её уже не спит и видит, кто звонит, к примеру. Он названивал долго, очень долго. Он был маниакально настойчив и даже собирался идти к ней...к ним домой. Видимо, Маринино терпение кончилось или она что-то наконец объяснила мужу - не всё ли равно, что её держало, если в итоге она ответила?
Но ответ её, к сожалению и отчаянию, сошёлся с ожидаемым результатом - вполне согласно условиями задачи. Временная гавань для уставшей от бурей шхуны, луч света в мрачном подземе-лье отчаянной пустоты - все эти потуги на красивость только потом стали переводом её невнят-ных извинений и прочей чепухи. Камолов сознательно и с мазохистским издевательством подби-рал подходящие случаю термины и ещё множество других, пока не остановился на одном всеобъ-емлющем и понятном - он просто идиот. Идиот, что допустил возможность чего-то большего и светлого, чем он достоин.
Очнувшись от перебора тернового шнура воспоминаний о прошлом трёхдневной давности, Ка-молов обнаружил себя дома, в одних трусах, а в руках - очередной стакан водки. На столе, не-убранные укоризненно стояли пустые бутылки из-под той же водки, пива, виски и коньяка. На блюдце всё ещё оставались остатки непривычного когда-то сочетания крабовых палочек и горчи-цы. Камолов взглянул на себя в зеркало и ужаснулся. Стакан вернулся на стол не выпитым. Водка была омерзительна.
'Да, вот и пьянство не помогает, - вяло размышлял Камолов, - и не только младшим научным сотрудникам. Ничего не поделаешь с этой душевной болью. Ну не берёт её C2H5OH, проклятую. Забыться в работе? Вариант, ещё не испробованный, но рекомендуемый теми, кто думает, что это лечит. А ведь как у Льва Николаевича: '...каждый несчастлив по-своему'? Цитата формально не-верная, но по сути-то правильная. Лекари, инженеры душ человеческих! Горы бумаги на цитаты для доморощенных всезнаек, 90 процентов которых ни разу не сталкивались с тем, от чего они лечат, а ещё процентов 9 не сталкивались именно с такой вариацией условий'.
Статистическая математика препарировала бы случай Камолова, перемолола в жерновах сигм и условных вероятностей, но сердце это не убедит. Не надо себя обманывать погружением в работу. Проще погрузиться в навоз. По крайней мере, это будет, как бы выразиться помягче, 'билет в один конец'. И кто-нибудь, как Шерлок Холмс на Гримпенской трясине потом скорбно произнесёт: 'Какая страшная смерть!'. Бр-р-р!
Впрочем, если завтра он будет на работе и трезвый (почему бы, для разнообразия, в самом деле не изменить трёхдневной традиции?), то стоит, наверное, вспомнить о бесславно сгоревших па-яльниках. Ведь сгорели они, пусть и по неосторожности, но приготовленные для важного дела. Сбоил один из главных узлов установки - импульсный резонатор для опорных световых и акусти-ческих полей. Тот, что влияет на интерференционную картинку гравитационных волн и тот, что позволяет управлять сложной системой для управления фазой одиночной волны в пространстве. Волна, в свою очередь, влечёт за собой объект туда, куда хочет наблюдатель. В пределах кабинета всё работает, но один раз получилось перемещение в другое здание.
Вооружённый нейроинтерфейсом наблюдатель (болтливый 'спаситель' Лепин) быстро опери-рует рисунком интерференционной картинки, похожей на дивный неземной орнамент, добиваясь воздействия на возникающие и затухающие вихри в световом и акустическом полях состояний. Пульсирующие сразу по трём координатам вихри вращаются, объединяя в себе все размерности - и длину, и время, в полном согласии с Робертом ди Бартини. Барон-коммунист, когда-то приехав-ший в Советский Союз, отсидевший в 'шарашках', говорят, был кумиром самого Королёва.
Советский Союз давно прекратил существование, Бартини давно умер, но Лев Михайлович ещё со студенческой скамьи был наслышан о неожиданных идеях гениального чудака. Став завлабом, он заразил этими идеями всех своих сотрудников. Камолов исключением не был. В их лаборато-рии на новом витке технологий прозрения Бартини по-настоящему работали. Затем в дело вступа-ли эйнштейновская неразрывность пространства - времени и законы сохранения. Так лаборатория методично училась управлять пространственными перемещениями.
Сочетанием акустики и света они определённых точках тормозили вихри с положительным или отрицательным ускорением. Так тормозилось или ускорялось локальное время - на мизерные доли, но система работала в резонансе, выводя большие величины из очень малых. Так что взамен в этих же точках растягивалась 'длина' пространства и в это растяжение 'сваливался' подопыт-ный объект. Затем он скользил, сначала также растягиваясь, а потом снова становясь собой. Сна-чала это был простейший кубик из детского конструктора, потом - подопытная мышь.
Только надо было уметь представлять сложные орнаменты в точке исхода и в точке входа. Слож-но, особенно если оборудование не работает как надо. Сколько мышей и титановых кубиков раз-несло - лучше не вспоминать.
Нейроинтерфейс работал нестабильно, а надо было всего-то заменить несколько элементов на плате. Другие конденсаторы должны были повысить и чувствительность, и стабильность резонансов. Тогда можно будет вполне замахнуться на большее - задействовать другие расстояния и проводить опыты не на мышах, а на ком-то покрупнее. На человеке. Да, они замахнулись на телепортацию. Это будет настоящий триумф лаборатории, и тогда - слава завлабу, слава Камолову, и даже Лепину слава! Глядишь, сердце его любимой дрогнет, а мир снова перевернётся к счастью.
Камолов, вдохновлённый мечтами, не сразу понял, а скорее вдруг почувствовал -он пропустил что-то важное. То, что мелькнуло среди прочей шелухи, но ради которой стило переворошить их заново. То, что собирало его лабораторные умствования и дела сердечные воедино и приводило к новому качеству. Камолов вскочил и пробежался по комнате туда-сюда. По дороге споткнулся о пустую бутылку. Остановился у окна. На дворе была уже ночь.
В делах лаборатории всё шло к успеху. В делах сердечных всё шло к маленькому пушистому зверьку. Он вспомнил, как прошедшим воскресеньем пьяный, с бутылкой ликёра, ближе к полуночи вломился в бордель и потребовал сразу двух девушек. Больше чем на два часа и на дополнительные излишества денег, к счастью не хватило, а то бы этот загул закончился неизвестно как и неизвестно где. Обида и жажда своего рода мести, глупая попытка доказать себе, что всё может быть хорошо и без всяких там сентиментальщины и условностей, что чувства вздор и коли всё от похоти - то пусть эта похоть утонет в брызгах спермы. Утром в понедельник он явился на работу нетрезвым, что-то невразумительное пробурчал на вопрос Лепина про бордель и вызвал, как выяснилось, припадок доброхотства.
Ох, вроде бы неуместны сейчас эти воспоминания, не ко времени! А нет - лезут навязчиво, ме-шают найти и не упустить важное. Как знаменитая история 'не думай о белом слоне'. Смесь не-удовлетворённых желаний, приправленная рассуждениями о физике - вот как младшие научные сотрудники сходят с ума.
Камолов решительно тряхнул головой, отгоняя безумие. Нет, надо было вернуться к главному, скрупулёзно, как он умеет, разобраться, без лишних эмоций. Вот что действительно важно даже в ночных похождениях - обида и на Марину, и на самого себя. Остальное есть следствие - хотелось забыться в диком, пустом, ничего не обязывающем веселье. А ещё важнее, и вот оно - пропущен-ное, но важнейшее звено в рассуждениях и фантазиях: всё это можно изменить!
Метавшийся по комнате Камолов застыл. Да, вполне можно изменить! Вообще всё! Теперь мо-заика его воспоминаний сложилась со стройной картиной рассуждений о лабораторных делах.
Всё можно изменить по крайней мере, для себя. Ведь если принцип сохранения пространства-времени работает, то вместо преобразования пространства через время можно преобразовать вре-мя через пространство! Обратимость законов никто не отменял, кроме термодинамиков. Он пере-меститься во времени и совсем немного - в пространстве. Это сложно, этого они ещё никогда толком не делали, но это возможно!
Ему нужна лаборатория. И прямо сейчас. Хватит откладывать то, что нужно делать до того, как обстоятельства изменятся не в лучшую сторону. Надо менять обстоятельства. И немедленно. Ка-молов не задумывался о вполне возможной гибели. Ведь установка была сырая, током неотлажен-ная. Но он видел цель и знал о реальных средствах её достижения. Камолов вызвал такси и в пол-ночь помчался в лабораторию.
Сонный охранник привык к чудачествам учёных. Дежурно пошутив про неспящих гениев, милостиво позволил войти. Потом, уже после всего случившегося, тот охранник был уволен вместе с начальником службы безопасности. Но это уже ничего не могло изменить. Так в эту ночь начиналась новая цепочка причин и следствий.
Камолов включил свет и сел к разобранному узлу. Несколько конденсаторов уже, видимо, были заменены Лепиным. Неумело, но вроде держаться. Потом прозвоним схему и подпаяем, что нуж-но. Наскоро припаяв остальное, ругаясь на предательское дрожание рук, Камолов протестировал схему. Нужные величины нужной длительности стабильно выдавались. Времени на долгое тести-рование не было - надвигалось утро. Но утром задуманную Камоловым авантюру зарубят на кор-ню. Возможно, они будут правы. Но кто не рискует, то не меняет проклятых обстоятельств! При-мерно к часу ночи Камолов уже закончил с фокусировкой излучателя, расширив углы охвата для нового макрообъекта. Для человека. Для него самого.
Первая сложность была в том, что неясно было, как поведёт себя установка в условиях, когда управление через нейроинтерфейс будет вести сам перемещаемый. Но, в крайнем случае, рассудил Камолов, ничего не случится - никто никуда не переместиться, всё закончится пшиком. Хотя этого очень бы не хотелось.
Вторая сложность, конечно же - чёткое мысленное представление узора в точке выхода. С опо-рой на видимый рисунок в исходной точке, с максимальным представлением обстановки во всех нюансах где-то вдалеке. Здесь Камолов рассчитывал на известные ему значения времени и коор-динат пространства. Как безумный доктор Браун из кинофильма 'Назад в будущее', он глубоко-глубоко в душе понимал всю шаткость своих рассуждений, но непоколебимо и слепо верил в науку, себя и высший смысл своей авантюры.
Формировать интерференционный узор в исходной точке он умел гораздо лучше Лепина. Тому доверили управление за прежние заслуги, а у Камолова было настоящее призвание, помноженное на желание всё изменить и как можно скорее. Авантюрист ли он? Пусть так. Но авантюрист вполне, как ему самому казалось, острожный. Камолов не сразу принялся за формирование узоров полей. Для начала он воспользовался сервисами спутниковых карт. Маркер на карте ожил. Вполне конкретная точка превратилась в тот самый столик, за которым когда-то сидела Марина с подружками. Удивительно, но описанный ею рисунок двора почти не изменился. Столик и скамейки всё так же стояли. Время, как опытный охотник, разложило перед острожной дичью притягательные вкусности и до поры затаилось.
Камолов знал также требуемый интервал времени - накануне первого мая, около полуночи. Год вычислялся просто. Он вошёл в установку, водрузил обруч нейроинтерфейса и, волнуясь, с треть-ей попытки всё-таки сформировал нужный исходный узор. На экране компьютера он наложил такой же узор на картинку двора. Осталось представить время, сочную, ещё не пыльную молодую листву на вот этом дереве, зелёную траву, вспомнить события вокруг этого места и в мире - по-чувствовать то время через ощущения и события в максимальной полноте. А потом опять пред-ставить узор, смешав эту объёмную картинку с уже известной картинкой двора и картинкой узора, почувствовать их неразрывное единство и следить за прибором, отмечавшим успех или неудачу в виде отметок вероятного времени и пространства для точки выхода.
Было ожидаемо сложно. Картинка не складывалась, рассыпалась на отдельные, не желавшие никак связываться элементы. Прибор безмятежно фиксировал разрыв суперпозиции и близкие к нулевым вероятности. На карте пространства то рисовались какие-то невообразимые пятна, то возникали точки где угодно, но не в нужном маркере места. Камолов снова и снова до боли и рези всматривался то в картинку выходного узла, то в картинку двора, то перебирал давно минувшие, но зафиксированные новости вперемешку с попытками представлений о красках, запахах, температуре. О полноте того, ушедшего мира, нанизанного на якорь сегодняшней реальности и стремящегося в ней раствориться. Он закрывал глаза, открывал, следил за очередной насмешкой контрольной индикации.
Так продолжалось, пока он не вспомнил старые фотографии Марины. В другом месте, но в то самое время. Он попытался представить её - такую юную, обдуваемую ночным ласковым ветром, в весеннем притихшем дворе. Тихо шелести листва, мерцают звёзды. Она глядит в небо. Прямо на него. Камолов забыл про индикаторы. Только что сконструированный образ сам наполнялся ре-альностью, оживляя всё вокруг, заполняя пространство выхода тем самым временем и оно, это время, смешивалось словно само по себе с требуемым узором. Всё занимало должные места, слов-но по волшебству. Камолов затаил дыхание, боясь спугнуть удачу. Вот вокруг Марины проступили силуэты каких-то девчонок, вот обрисовалось забытое в песочнице ведёрко, нырнула в кусты пёстрая кошка.
Свет, яркий свет лаборатории растекался и в ту реальность, исчезал опорный узор. Камолов уже видел живые, настоящие, удивлённые глаза. Её глаза. Кроме них он не видел ничего. Он не видел ничего прекраснее. Мгновение это хотелось задержать навсегда.
В наушниках безнадёжно попискивал зуммер нестабильного сцепления. Пора было делать об-ратное преобразование - фиксировать время и замыкать пространство на выходную точку. Камо-лов бросился менять узоры. Зуммер нестабильности, паршивец, взвыл до самой высокой, почти ультразвуковой ноты. Мир вспыхнул ослепительно-белым светом и Камолов потерял сознание.
* * *
- Девчонки, это же НЛО, НЛО было!
- Ух ты!
- Ведь не поверит никто!
- Так красиво... - тихо сказала Марина, всё ещё глядя в ночное небо.
Небо лукаво подмигивало звёздами и обещало - впереди всё будет хорошо.