Накануне смерти Анна Андреевна просила передать Новый Завет ей в санаторий - хотела сличить евангельские тексты с текстами кумранских рукописей. Я передал... Но по "печальным" стечениям обстоятельств, результат их сравнения останется уже неизвестным. Личным!.. Хотя, констатировавшая смерть врач вспоминала, что на груди у тела Анны Андреевны Ахматовой был большой нательный крест...
Увы, в санатории было не положено умирать, поэтому тело Ахматовой спешно укрыли в каком-то подсобном помещении и в тот же день перевезли в бывший Странноприимный дом графов Шереметевых под их родовым гербом с девизом "Deus conservat omnia".
Странноприимный дом - устаревшее обозначение богадельни, больницы-приюта для нищих и калек. Наиболее известна под этим названием как раз Шереметевская больница на Большой Сухаревской площади в Москве. На базе ее был организован Институт неотложной помощи имени Склифосовского.
Поисками кладбища занимался Бродский. Вопрос был очень важен: место погребения Ахматовой должно стать знаком ее связи с этим городом, с его тенями, с его историей.
Йося считал: невозможно похоронить Анну Андреевну рядом с Блоком и Лозинским на Литераторских мостках. Они это - они, она - это... Да и для похорон на столь престижном кладбище должна была быть санкция властей.
Опять же немыслимо было и представить себе, что Ахматова будет покоиться на широко доступных Южном или Северном кладбищах, безликих и жутковатых.
И завершала ряд проблем ещё последняя - похороны задерживались в связи с женским праздником.
Йося постоянно хотел выпить. Но ни у него, ни у меня не было достаточно денег. То есть, они были, но мы постоянно тратили их, так как беспробудно пили.
Йося шутил:
"У русского человека единственная надежда - это выиграть двести тысяч" .
Так написал в дневнике Антон Павлович Чехов. Лично я восхищаюсь Чеховым - из его творчества я не взял ровным счётом ничего в своё. Человек, написавший такие важные, но бесполезные книги, казался мне не иначе как святым или ангелом. Впрочем, денег мы всякий раз доставали где-нибудь или у кого-нибудь (смерть Ахматовой редко кого оставляла равнодушным) . Достав деньги на выпивку в очередный раз мы выяснил и пришли к "общему" мнению - "ангелы - женского рода".
-- Женского!
-- Женского! Сто процентов!
-- А доказательства нет. - печально заметил Йося. - И не будет. На этом свете.
-- А ты уверен, что есть "тот"?
Йося не был уверен. И для смелости выводов мы выпили ещё.
-- Моим ангелом была Анна Адреевна.
-- И моим.
-- Такого не бывает.
-- А я по-твоему вру?
Мы не за похвалой к ней зодили, не за литераґтурным признанием или там за одобрением наших опусов. Мы шли к Анне Андреевне, потому что она наши души привоґдила в движение, потому что в ее присутствии мы как бы отказывались от себя.
Вообще, нас было четверо: Рейн, Найман, Бобышев и Бродский. По мнению Иосифа, Рейн был Пушкиным, Дельвигом был Бобышев. Найман, с его едким остроумием, был Вяземским. Себя Бродский, со своей меланхолией, считал Баратынским. Анна Андреевна Ахматова называла нас - "волшебный хор" . И всякий раз, когда Бродский шел или ехал к ней, он покупал цветы - почти всегда розы. В городе это было или не в городе. Я доставал хороший чай.
Сегодня вместо чая были водка, портвейн и снова водка. Вечер заканчивался на берегу Москва-реки...
Мы в поисках денег позвонили Чехову:
-- Вобщем, Тоша, Бог, как тебя там, мне... нужна твоя помощь. Ты ушёл, бросил нас, свалил и всё. Ты сказал, что Земля в безопасности, потому что у неё есть я и Иося, но это не так, не так! Мы всё потеряли. Денег нет. И ты должен их найти. Ты найдёшь Палыч, или вернёшь Анну Андреевну, или заберёшь нас всех, понял? Всех! Даже Йосю.
Чехов не стал обещать денег, но утром обещал прмочь опохмелится.
-- А что с кладбищем? - поинтересовался он. - Договорились?
Я посмотрел на Йосю, он на меня. Мы оба не знали. Йося ввхватил из моих рук тру ку и закричал в неё:
-- Ты нам должен Чехов!
Чехов наверное удивился, потому что Бродский продолжил орать:
-- Потому что после всего, что ты устроил, ты нам обязан, сволочь. Быстро спустился сюда и все исправил! Сейчас же! Немедленно! Пожалуйста... Ради Бога!
Иосиф замолчал на секунду и заплакал, повторяя речитативом:
-- Pour l'amour de Dieu!.. Pour l'amour de Dieu!... Pour l'amour de Dieu!
"Ради Бога!" - на французском. Это выглядело уже как смирение.
У него была идиосинкразия на две вещи: он не терпел, когда поют стихи (так что однажды гитарой разбил голову исполнителю) и все, что связано с Францией и французами.
Через час стало окончательно ясно - ни Чехов, ни Бог нас не слушают. Им плевать.
Потом позвонили Нейману, потом - Арсению. Тарковский был пьян, но не настолько, чтобы дать даже взаймы денег.
Через три дня когда Арсений Тарковґский начал свою надгробную речь словами "С уходом Ахматовой конґчилось..." - все во мне воспротивилось: ничто не кончилось, ничто не могло и не может кончиться, пока существуем мы.
Шел дождь, гремел гром, сверкала молния. Все раскрыли зонтики, и только Найман стоял с непокрытой головой перед микрофоном и продолжал вспоминать минувшие дни. В этом было что-то нереальное: магия слова и природы завораживала, и действительно создавалось впечатление, что голова Анны Андреевны наблюдает за нами...
После похорон Чехов пригласил к себе на поминки. Мы пили еврейскую водку Кеглевич и слушали Шнитке. Принято считать, что с его техники начинается постмодернизм в музыке.
Когда то о том же говорила мне и Анька. Собственно, она и была у нас Анной Андреевной. Костя был Рейном, который был Пушкиным, Дельвигом был Бобышев в исполнении меня. А Найман, с его едким остроумием, был Вяземским и Колей Морозовым, который умер намдва года раньше, чем Анька и Йосиф. Бродский же, со своей клинической меланхолией, считал себя Баратынским. Его фамилия и впрямь была Бродский, но...
Ему, наверное, было легче всех нас. Он - эгоист. Впрочем не знаю. Анька, в действительности, спала с каждым из нас...
Когда я говорил об этом на сороковой день на довольно веселых поминках, меня неожиданно охватил страх, какого я не испытывала ни разу за всю свою жизнь.
Я говорил вслух о пизде, но в глубине себя понимал: у ангела вместо пизды - душа; душа оставляет след там, к чему она прикипает.