В Париже я курю и знакомлюсь с женщинами - не из Парижа. Такому просвящённому снобу как я кажется, что чем легче относишься к случайностям, женскому полу и курению - тем меньше вреда они наносят тебе. Особенно - в творческой командировке, особенно при встрече с такими же "сбежавшими из настоящего" как ты, особенно в городе, в котором меняются разве что номера отеля, и о котором можно сказать, выражаясь в виде тяги переживать приключения: "Вот Париж, которым с высоты башен Собора Парижской Богоматери любовались вороны в 1482 году".
-- Вот Париж, которым с высоты башен... - говорю, уже не помню в который раз, своей новой знакомой.
В свой очередный приезд в Париж я случайно познакомился в аэропорту с женщиной своим андалуским характером, похожей на затворницу Роландовой Башни Гюго и провел с ней в постели семь дней.
Андалузка говорила немного по-английски и сказала "да", когда я предложил продолжить знакомство в забронированном номере моего отеля. И добавила с мистичностью, свойственной большинству персонажей, чьи "последние слова" звучат не иначе, как: "Жизнь прекрасна":
-- Я этого ждала от Парижа. Время от времени здесь даются космического масштаба возможности переспать с кем-нибудь, и надо только понять кто из них может сотворить из секса чудо.
Узнав, что я - сценарист, приехавший из Монреаля в Париж за "творческим материалом" она попросила:
-- Поклянись сделать меня музой бесконечно малого сценария.
-- Клянусь, - согласился я.
И поклялся только затем, чтобы явить этим замечательное великодушие - я, действительно, как всемогущий автор своих творений, клянусь, что было именно так, когда не могу найти подходящих слов для усиления иррационального. А то, для чего нет слов, для 99,99 % зрителей не существует вообще.
Мы разделись, легли в постель у окна, за которым вороны разочарованно рассматривали опадание осенней листвы. Далее - я повёл себя как шаман, у которого три руки, а она... - она признала за мной право поступать как Триединый Бог всего видимого и невидимого, обладающий способностью создавать иную, особую реальность и творить в ней.
Теперь, если попытаться сейчас описать наши отношения на этом последнем из неподвижимых небес, на котором блаженствуют души праведных, то моя парнёрша, действительно, любила меня как Всемогущего и Всесильного, и так верила в Его величие, что готова была принадлежать Ему спереди, в рот и сзади одновременно.
-- Ещё... ещё и ещё , - просила она, - еби меня, обнимай и целуй. Не оставляй пространство для другого.
Медитируя на повторяющихся как мантра "Ещё... ещё и ещё... Не оставляй пространство и время для другого", мне представлялось: означало не менее таинственное, чем беседа рублевских трех ангелов о том, как спасти мир или, вообще, всякое многое, которое можно мыслить как единое.
Шесть дней нашей "медитации" окончились также внезапно, как приходит болезненно ощущение понимания самых простых вещей. На седьмой день, прощаясь друг с другом, сигаретами и отелем, за окнами которого вороны, по-прежнему, разочарованно рассматривали опадание осенней листвы, она напомнила:
-- Ты поклялся сделать меня музой бесконечно малого сценария.
-- Придумала название? - поинтересовался я.
Она незадумываясь ответила:
-- Семь дней.
...Поклявшись, докуривая последнюю в Париже сигарету, я так и не написал сценарий, музой которого она должна была стать. Дни, проведённые той осенью на "седьмом небе", из Монреаля выглядели бесконечно большими кадрами, за которыми недоступные взорам зрителей, облетали с деревьев разочарованные вороны. Видимо, именно так и приходит ощущение понимания самых простых вещей - от объявление: "Отправление вашего рейса откладывается на неопределённое время" до объявления доктором диагноза: "У вашей собаки - рак".