|
|
Не имеет значения, что из 154 шекспировских сонетов первые 126 построены в виде бесед с юношей из весьма богатой и знатной семьи, а остальные обращены к смуглой даме, которой, как полагают, была некая итальянка, весьма посредственная актриса, неплохо играющая на лютне и, возможно, на клавесине.
В обоих случаях Шекспир рассказывает о Любви. Сначала он разговаривает с молодым другом о своем понимании, восприятии любви, о ее знаках, пусть даже в настоящем времени, но, как мужчина, который был влюблен. Только мужчина, который любил, может потом отстраненно-философски соприкасать Любовь с другими безднами - Время, Стихи, Красота... Несомненно, Шекспир знал это чувство и потому мог говорить словами совсем юных Ромео и Джульетты при их свидании у балкона. Память любви не стирается и, нередко, сильнее самой любви. Достаточно вспомнить пушкинские "Я вас любил..."
В сонетах, обращенных к итальянке, Шекспир любит сейчас. Возможно, многие из них написаны за минуты до желанных свиданий или спустя минуты, мгновения после разлуки. Зачем философствовать, делать пространные, порой очевидные и весьма скучные наставления, зачем размышлять о вечности и бренности бытия, когда Она рядом, запах ее тела, чернь ее глаз, движение руки заслоняют весь мир и обрывают в ничто прошлое и будущее! Только влюбленный сейчас мужчина может написать столь признательный сонет "Когда смотрю как ты согласье струн... " и прощальный "Мне вынося жестокий приговор..." Все это так. Но тогда, - возможно ли сонетами Шекспира, пусть даже обращенными сначала разговорами к юноше, потом предельными откровениями к любимой женщине, начертать весь круг Любви от рождения до ее вершины и гибели.
Любовь смертных не может быть вечной и не потому, что в бесконечной геометрии вселенной наш путь всего лишь отрезок во времени и в пространстве. Любовь гибнет потому, что смертные, здесь на земле, не в силах вместить всю Любовь, оставаясь рабами с тех пор, как шли толпой смотреть распятие Христа, "надсмехаясь над ним вместе с начальниками". Даже ученики Его боялись этой бездны. Св. Петр, проповедуя в Риме, ругал Песнь Песен из Ветхого завета - свободный, прекрасно - бесстыдный гимн Любви мужчины и женщины - и, переходя от дома к дому, призывал граждан отказаться от эротического чувства, не сознавая, что творит, тем самым, тоталитарное Учение.
Так вот, возвращаясь к переводам. В начале 90-х в моем городе новая власть, как любая новая власть, занялась переименованием улиц. Вдруг поползли слухи, что переименуют и улицу Шекспира. Почти отчаяние, обида, неясная тревога, словно я теряю близкого мне человека, овладели мною. Дело в том, что "на Шекспира" жила женщина, в которую я был влюблен. Почему среди улиц с привычными для всей страны партийными фамилиями расположились эти неброские таблички "ул. Шекспира" - не знаю. Почему небесам было угодно поселить именно здесь любимую женщину - не знаю, да и знать не хочу. Но, движимый всеми чувствами тех дней, я решил немедленно перевести несколько шекспировских сонетов, вовсе не задумываясь о сложностях перевода стиха, и в один из вечеров, взволнованный своей решимостью, взялся за один из самых известных "So is it not with me as with that Muse..." (s.21).
Утром, прочитав перевод, я ужаснулся содеянным. Мои вечерние старания были направлены на то, чтобы перевести "под кальку", т. е. почти алгебраически точно передать на русский язык значение каждого слова, звуковое содержание рифмы, другими словами, я сделал с сонета гипсовый, безжизненный слепок. Переводятся, конечно, не части речи, не рифма, не звучание гласных и согласных. Подобрать словам правильное значение, согласовать их между собой, выбрать точную метрику стиха - всего лишь техника, которую при желании и настойчивости всегда можно освоить. Но стихи, стихи - тончайший сплав, суперпозиция, пламенное соглашение между поэтическим мышлением автора и его поэтическим чувством, нередко это согласие переходит в неистовую борьбу.
В отличие от фундаментального мышления в науке, требующего максимальной правильности в отражении существующих в реальном мире причинно-следственных связей, поэтическое мышление подразумевает не отражение, а создание новых миров с беспричинной правильностью. Сотни страниц строгого научного текста о первых секундах Великого взрыва, приведшего к рождению нашей вселенной, не подлежат сравнению с несколькими страницами Ветхого Завета о сотворение мира, о соединении материального и духовного. Создатель был не просто поэт, он был влюбленный поэт, даже весьма ревнивый, о чем говорит известная история с яблоком. Наиболее верно шекспировское единение мышления и чувства, с удивительно точным соотнесением к значению каждого слова, передает Б. Пастернак в сонетах 66, 73 и 74, которые, если не ошибаюсь, были им переведены в связи с постановкой Шекспира в одном из московских театров.
На остальные переводы Пастернак не решился, поскольку официальным переводчиком сонетов тогда считался Маршак, а с властью у Пастернака были непростые отношения. С. Маршак - прекрасный детский писатель, но именно поэтому его переводы хороши для "подростков и юношей" Сонеты Шекспира много взрослее.
Н. Вильмонт, друг Б. Пастернака, в своей книге воспоминаний приводит его слова о маршаковских переводах, суть которых в следующем: если читать сонеты Шекспира - это смотреть в глубины свободного океана, то маршаковские переводы - это ванна, наполненная городской водой. Едва ли, после Пастернака, русские поэты и переводчики осмелятся на эти три сонета.
Так вот, спустя почти месяц, уже менее одержимый, я вернулся к сонетам, но мне никак не удавалось оставаться в "координатах" исходного текста, быть к нему достаточно беспристрастным, перестать фантазировать по каждому ключевому слову. Тогда, сообразуясь только со своими любовными чувствами в данный день или даже час, я вырывал из книги сонетов близкую моим переживаниям страницу с английским текстом и на обороте писал вольное переложение.
Более всего мне хотелось передать то, что Петрарка называл "...биением сердца в составе каждого слова", не всегда заботясь о текстологической зеркальности. Эти страницы из разных частей книги в последовательности прожитых дней я накалывал, словно листки календаря, на длинную острую иглу, которую воткнул в свечку, стоящую на окне. Так прошло более года. Улицу не переименовали и в этом, хочется верить, была толика моей воли. Остальное в сонетах. Уже редактируя их, я вспомнил строчку Набокова: "Шекспир и Пушкин. С нас довольно..." Памятуя о том, как Шекспир окончил свои дни, - он заработал в Лондоне кучу денег, вернулся в свой родной город, занялся мясоторговлей и вскоре умер - я записал несколько строк. Вот они:
|
|