Моей внучке Стефании на все времена

 

 

Что такое поэтическое

мышление

 

 

"Кто может вместить, да вместит"

(Мф. 19,12)

 

Любовь ужасна, беспощадна, она чудовищна...

Любовь нежна, воздушна, она неизреченна и необъяснима, ее не замкнешь

в слова, как не расскажешь музыку и не нарисуешь солнце. 

Любовь...  приводит к безумию, к поступкам поразительной красоты,

она тонет в цветах, вспоенных кровью. Когда безумие кончается... нельзя

больше говорить о Любви, как нельзя говорить о свежести здоровья,

видя перед собой калеку, которого бросило что-то под колесо...

В Любви нет тепла, в ней есть только жгучесть или холод.

То, что толпа называет теплыми словами, есть мерзость....

Пламя или мертвый лед. Между ними нет третьего...

К. Бальмонт (О любви)

 

Если языками людей глаголю и даже ангелов,

Если пророчество имею и знаю тайны все,

Если раздам все имущество свое и если тело предам свое,

Чтоб быть сожженным мне, но любви все же не имею, -

Нет пользы мне.

(1 Коран 13:1-3)

 

Все голоса любви вобрал мой стих -

Безмолвное движенье губ моих.

У. Шекспир (С. 23)

 

В содержании этого вопроса есть ключевое слово - "мышление". Если бы мы задались целью наиболее полно разобраться в том, "что такое мышление", мы с необходимостью углубились бы в исторические и философские пространства, занялись тонкостями биохимических реакций, привлекли квантово-механические постулаты, системный анализ, пожертвовали строгими математическими теоремами ради неясных, интуитивных, космологических, возможно, бредовых представлений и т.д., и т.д., на что потребовалась бы вся жизнь. Но даже в этом случае, мы не нашли бы окончательного ответа на вопрос - "что такое мышление человека", однако, могли оказаться в положении сороконожки из известной сказки Ф. Кривина. У нее спросили - откуда она знает, как должна двигаться ее двадцатая нога, когда девятая поднимается, третья опускается, а седьмая находится на половине пути своего движения. Сороконожка на мгновение задумалась и от нерешительности уже не могла сдвинуться с места.

Так вот, для цели, вынесенной в заголовок данной лекции, вполне достаточно следующего определения: мышление - это функция существования человека, когда он способен делать и делает вполне определенные выводы.

Десятки тысяч лет тому назад именно мышление, пусть даже на примитивном уровне, в сочетании с мускульной ловкостью помогли человеку вида Homo sapiens выжить, приспособиться к окружающему миру и развиваться на самых ранних, "зоологических" этапах становления современной цивилизации. Вид Homo sapiens характеризует, в отличие от более ранних Homo erectus и Australopithecus, значительный объем мозговой коробки - в среднем больше 1100 куб. см., в то время как у Australopithecus он составлял менее 700 куб. см. Вид H. erectus являлся промежуточной формой в отношении общей морфологии и насчитывает возраст, по-видимому, не "старше" 1 миллиона лет. Развитие системы связи между индивидуумами, основанной на использовании символов выраженных словами, привело в итоге к образованию современного сообщества людей. Именно речевые навыки и силы отбора, закрепленные на генном уровне, явились причиной резкого увеличения размера мозга у H. sapiens. Объяснялся ли первоначально человек жестами и только потом освоил речь, или же сразу перешел к примитивной речи с очень медленной связью, но с развитием соответствующих областей коры головного мозга - полей Брока и Вернике, этот вопрос остается все еще дискуссионным. Тем не менее, виду H. sapiens потребовалось всего 30-50 тысяч лет, чтобы достичь численности около 200 млн. и создать великую Римскую империю.

Возраст современного человека следует сравнить с возрастом нашей Вселенной. Примерно 18 млрд. лет тому назад в области размером миллионные доли макового зерна (так называемый планкеон, от имени немецкого физика Планка, о котором мы еще будем говорить) произошел Большой взрыв с выделением гигантской, сверхфизической энергии. До этого взрыва не было ни пространства, ни времени, ни бесконечной материи в их нынешнем представлении.

Уже на первых долях секунды из сгустка энергии кипящего вакуума, который расширялся во все стороны, словно надутый воздухом пузырь, рождались элементарные частицы, потом атомы и молекулы, сложные комбинации которых кодировали последующие звезды, скопления галактик, рождение планет, возникновение атмосферы, воды и, наконец, - генетическое строение и величественную архитектуру мышления современного человека. В конце двадцатого века выяснилось, что Вселенная, возможно, начинает сжиматься и через те же 18 млрд. лет пространство и время опять исчезнут в микроскопическом объеме, который мы не в состоянии рассмотреть даже в самый мощный современный микроскоп. Сегодня, однако, гибель Вселенной не должна нас волновать, поскольку сегодня мы будем говорить о стихах.

Так вот, за эти бесконечные, в масштабах нашей жизни, времена существования Вселенной человек овладел тремя уровнями мышления: обыденное мышление, фундаментальное мышление и поэтическое мышление. Поэтическое мышление совсем не подразумевает, что им владеют только поэты. Просто в поэзии этот уровень мышления выражен столь точно, выпукло, осязаемо, что вполне заслуживает своего определения, но об этом мы поговорим ниже.

Сначала, коротко, - что есть обыденное мышление. Приведу такой пример. В тридцатых годах прошлого века выдающейся советский социолог, историк и филолог Лурье отправился с экспедицией в область высокогорного Памира. Его в меньшей степени интересовали вопросы о том, как устроена община этих людей, как они питаются, обустраивают свое жилье, одеваются. Он ставил цель выяснить, как эти люди мыслят, какой структурой мышления они овладели, будучи сотни лет оторванными в силу своего географического расположения от китайской и европейской цивилизаций. Лурье составил специальный вопросник, по которому он беседовал со старейшинами, занимавшими на Памире положение мудрецов, судей, почти повелителей стихий и наместников Бога, к тому же, они были частично знакомы с иными культурами и мировоззрениями.

"Скажите, уважаемый, - спрашивал Лурье, - в Германии нет верблюдов. Берлин - столица Германии. Есть ли в Берлине верблюды?" Над этим вопросом, требующим для ответа начальных навыков формальной логики, старейшина задумывался, а потом спрашивал: "Скажите, уважаемый, большой ли город Берлин?" "Да, - отвечал Лурье. - В моей цивилизации это очень большой город". Старейшина опять долго думал и, наконец, отвечал: "Если Берлин такой большой город, то в нем может появиться мой соотечественник с верблюдом". Его ответ базируется исключительно на жизненном опыте, не требующем для выживания даже в самых сложных обстоятельствах знаний  формальной логики. Именно жизненный опыт, навыки выживания, прежде всего, передаются от поколения к поколению, а предрасположенность к их восприятию закрепляется на глубинных, генных микроуровнях.

Даже сейчас, в двадцать первом веке, в Южной Америке отыскалось племя, которое вполне обходится без знания абстрактной логики, хотя бы на основе элементарной математики, когда 1 + 1 = 2 независимо от того, складываете ли вы звезды или яблоки. Это племя для выражения какого-либо количества использует число пальцев рук и ног, но числа в нашем представлении больше двадцати являются для них непонятными - тьма и тьма. Впрочем, для многих граждан современной Европы такой же тьмой являются числа, содержащие десятки и сотни нулей, например, для исчисления веса электрона и количества атомов в бактерии, но для профессиональных физиков, химиков столь огромные значения, даже бесконечность, привычны для абстрактных математических размышлений в повседневной рутинной работе.

Человек вплотную приблизился к уровню фундаментального мышления примерно 10 тыс. лет тому назад, а для его достижения ему потребовалось еще несколько тысяч лет. Фундаментальное мышление предполагает следующее - правильное описание (отражение) фундаментальных закономерностей, объясняющих существование самого человека и окружающего его мира.

Прежде всего, следует определить, что означает "правильное описание (отражение)". "Правильность" в фундаментальном мышлении всегда соотносится с "координатами истории" общества и человека. Если бы мы поставили цель запустить ракету на Луну, используя в наше время геоцентрическую систему мироздания К. Птолемея, жившего в начале новой эры, то непременно произошла бы техногенная катастрофа. У великого Птолемея в центре Вселенной была расположена Земля, вокруг которой вращалось Солнце, далее другие планеты, а еще на больших расстояниях сияли неподвижные звезды. Спустя тысячу лет Н. Коперник опровергнул эти представления о Земле, как неподвижном центре, и воздвиг в центре мироустройства Солнце - всего лишь одну из многих звезд бесконечной Вселенной. Тем не менее, картина мироздания Птолемея была для его времени "правильной", поскольку явила колоссальное продвижение по сравнению с мировоззрениями жителей Месопотамии, у которых неподвижная плоская земля плавала в океане, или по сравнению с древними персами, которые представляли землю в виде огромной многогранной пирамиды среди скопища неподвижных звездных сфер. Сферическую форму земли вывел Пифагор (около 500 лет до н.э.), исходя исключительно из эстетических соображений. Много лет позже Аристотель (около 350 лет до н.э.), изучая движение тел и "столкнув" планеты из состояния покоя, доказал утверждение Пифагора на основе научной методологии. Здесь уместно вспомнить слова И. Гете: "Истина принадлежит человеку, заблуждение - его эпохе. Эпоха всегда была причиной заблуждений какого-либо гения, который силою своего ума освобождался от них..."

Итак, понятие "правильность" в фундаментальном мышлении означает определенную точность наших знаний и выводов, только некое приближение, нередко весьма грубое, к более полной математической, физической или биологической картине мироустройства, рассматриваем ли мы движение планет, полет камня, блуждания электрона, процессы в клетках живого организма, на поверхности Солнца и в черных дырах Вселенной. Даже строгие математические утверждения со временем оказываются приближенными. Так, в искривленном пространстве сумма углов треугольника не составляет развернутый угол 180 град. и всем известная теорема Пифагора, насчитывающая тысячи лет, неправильна в пределах даже небольшого локального размера, когда плоская поверхность изогнута из-за гравитационного поля Вселенной. На Земле это приводит к очень малым ошибкам в измерениях расстояний, но для космоса расчеты по теореме Пифагора могут дать ошибку в миллионы километров.

Еще один пример относительности наших абсолютных утверждений на уровне фундаментального мышления. В начале двадцатого века математика, физика, техника добились столь впечатляющих успехов, что даже великие, например, австрийский физик Э. Мах, полагали, что дальнейшее продвижение в различных областях знаний связано только с умением решать математические уравнения, задавая для них определенные начальные условия. Достаточно, например, задать для атомов Вселенной их начальные координаты и скорости (как это сделать - пусть решают следующие поколения!) и станет возможным узнать ее прошлое и будущее. Это ли не торжество "чистого разума", к которому стремилась эпоха Возрождения! Математика с ее ясной, непротиворечивой, выверенной столетиями логикой подавляла другие науки, в том числе физические представления, которые, как полагал в то время великий математик А. Пуанкаре, имеют лишь метафорическое значение, запретить которое ученому нельзя, как нельзя запретить поэту метафору.

"И вот мы в мире, исполненном умопостигаемой красоты..." На горизонте, правда, оставалось небольшое неясное облачко из-за непонимания причин странного свечения нагретых тел, так называемых абсолютно черных тел, которые излучают свет, но поглощают при этом все падающее на них излучение. В поисках объяснений Макс Планк опубликовал работу (1900 г.), где обосновал химерную по тем временам идею о том, что непрерывный свет состоит из зерен энергии, корпускул, квантов энергии. В фундаментальном плане Планк впервые показал, что такая "хрупкая и невесомая" материя, как свет, является смешением (суперпозицией) непрерывности и дискретности пространственно-временных координат мира. Эту работу с полным основанием можно характеризовать словами самого Планка - "дитя классической науки, зачатое по скорби". Если Ньютон осветил мироздание, то Планк, а потом и Эйнштейн чувствовали себя дьяволами, опять погрузившими Вселенную во мрак. Долгие годы Планк надеялся на то, что кто-то опровергнет его выводы, разрушающие столь красивую и стройную теорию неживой природы, созданную столетними усилиями естествоиспытателей. Его надеждам был нанесен жестокий удар, когда А. Эйнштейн доказал существование квантов энергии (1905 г.), объяснив эксперименты по вылету электронов из металла под воздействием света.

Потом Э. Шредингер выписал свое фундаментальное уравнение о квантовании материи (1926 г.), потом экспериментаторы тщательно проверяли следствия этого уравнения, а теоретики раскрывали сущности опытов познания квантового мира, потом пришли технологи, инженеры и по результатам новых знаний стали создавать необычные материалы и технические устройства. Мобильный телефон и интернет, которыми мы пользуемся каждый день, - лишь ничтожные следствия размышлений Маха, Планка, Шредингера, Эйнштейна...

Слово в фундаментальном мышлении имеет подчиненное значение по сравнению с научными понятиями. Например, в физике - это время, пространство, энергия, энтропия, масса и многие др., которые необходимо научиться "сцеплять" между собой для получения относительно правильных выводов и положений, а также для выделения новых понятий. Правила формальной, абстрактной логики при этом совершенно необходимы. "Они экономят нашу мысль, - говорил Пуанкаре, - как различного рода механические устройства экономят нашу силу". Откроем наугад классический учебник Л. Ландау и Е. Лифшица "Квантовая механика" и выберем какую-либо фразу, хотя бы вот эту: "Действительно, четность состояния однозначно определяется ядерным спином и знаком терма". С точки зрения обыденного мышления она состоит из девяти слов и является чушью, т.е. абсолютно бесполезным утверждением в наших ежедневных хлопотах о пищи, здоровье, наконец, в наших любовных отношениях. Но, в рамках фундаментального мышления, в ней содержатся три важнейшие физические понятия - "четность состояния", "ядерный спин", "знак терма" - и сцепленные определенным образом между собой они отражают одну из первопричин современного состояния вещества во Вселенной и нашего столь долгого существования в ней.

Сделать, однако, правильные, в смысле вышесказанного, утверждения на основе научных понятий, определений не является основной целью фундаментального мышления. Для развития наших представлений и получения новых знаний совершенно необходимо вскрыть причинно-следственные связи, лежащие в основе научных выводов. Собственно говоря, это и является "религией" ученого, пронизанного, по выражению Эйнштейна, "ощущением причинной обусловленности всего происходящего и гармонией законов природы".

Коперник, утверждая о движении Земли вокруг Солнца, сразу спрашивал - почему планеты не падают в пустоте. Нередко правильно поставленный вопрос значит в науке не меньше, чем правильный на него ответ. Ровно через сто лет после смерти Н. Коперника родился И. Ньютон, чтобы открыть гравитационное притяжение между телами, плавающими в космосе. (Ньютон сравнивал себя с мальчиком, доставшим из океана непознанного только несколько камешков.) Развитие фундаментального мышления - это все бóльшая и бóльшая точность в определении, описании причинно-следственных связей, лежащих в основе наблюдаемого процесса, явления, факта, события и т.д.

Когда-то Кеплер, гениальный провозвестник современного фундаментального мышления, задал вопрос: "Почему они такие, а не иные?", имея в виду количественные соотношения расстояний между планетами. Поскольку ответа нельзя было получить, он от отчаяния даже погрузился в мистику обыкновенных цифр, отыскивая там причинное объяснение этих соотношений мироздания. Современный ребенок, разбирающий часы, чтобы из любопытства узнать почему движется часовая стрелка, задающий родителям "глупые" вопросы "зачем, почему" и престарелый ученый, дробящий за казенный счет алмаз на множество атомов, чтобы выяснить, почему это вещество является самым твердым на Земле, по сути, занимаются одним и тем же, пытаясь в силу природы человеческого мышления понять, как устроен окружающий их мир и почему именно так. Отличие лишь в том, что профессиональный исследователь, движимый экономическими, политическими и военными устремлениями общества, оформляет свои выводы в научные статьи, отчеты, изобретения, которые выбрасывает на рынок научной продукции. Тем не менее, этот пример свидетельствует, что за историю развития человека и общества у нас на глубинных уровнях сформировалась устойчивая предрасположенность не только к усвоению обыденного мышления, но и к развитию его до фундаментального. Достаточно для этого организовать специальное обучение, принципы и методологию которого мы выработали столетиями во многих научных школах. Кора головного мозга человека продолжает еще долго развиваться после его рождения, т.е. наследование есть процесс, а не количественный рост генотипа.

Когда ребенок старательно рисует красками простой рисунок, он пытается наивным образом отразить окружающий мир и самого себя, что соответствует его подсознательному стремлению к фундаментальному мышлению. Возможно, он повторяет неосознанное поведение людей древнего периода, когда они впервые стали выцарапывать камнем пещерные, примитивные изображения зверей и сородичей. Поэтическое мышление совсем другое, нам немного известно о методах обучения и овладения им, но об этом позже.

"В чем причины, каковы механизмы?" - вот основной вопрос всех, кто в итоге овладел фундаментальным мышлением. Если вы спросите у физика - что такое жизнь? - он начнет пространные объяснения о поглощении организмом с пищей и воздухом отрицательной энтропии, чтобы система человека была устойчивой и не "размазалась" по состояниям отдельных атомов; если вы спросите у математика - что такое пространство и время? - лучше не спрашивайте; если вы спросите у физиолога - что такое мысль? - он расскажет об электрических сигналах, поступающих в мозг от различных внешних раздражений; если вы спросите у химика - что такое любовь? - он расскажет об избыточном выбросе каких-то особых молекулярных веществ, которые наша кровь гонит по всему организму.

Окружающий нас мир, наше чувственное состояние можно также передать с помощью художественных образов. Но слепок, пусть красивый и витиеватый, в виде кадра, сцены, рисунка, диалога останется только "фотографией", если мы, разглядывая этот "снимок" мгновений, начинаем рассуждения со слов "как верно", "как красиво", "это многое объясняет" и т.д. и т.п., отыскивая, тем самым, объяснения нашим чувственным состояниям. Поэтическое мышление не вмещается в подобную логику и не требует "фотографических слепков" натуры.

В области фундаментального мышления мы достигли колоссальных успехов, и эта оценка справедлива не потому, что мы умеем достаточно точно, в пределах наших сегодняшних представлениях, отражать (описывать) существующий мир, а также поведенческие, нравственные и психологические аспекты состояния человека (в том числе, с помощью художественных образов), создавать необходимые нам технические устройства, предсказывать вероятное физическое, химическое, биологическое будущее, но прежде потому, что мы сумели заглянуть в бездну сотворения мира, начало которому положил Большой взрыв миллиарды лет тому назад. Тогда, в первые мгновения чудовищной космологической сингулярности, возникло, так называемое, реликтовое излучение, которое до сих пор блуждает по Вселенной, как память об этом событии. Это фоновое излучение Вселенной, невидимое для глаз, было открыто сравнительно недавно в 1965 г. Его спектральный состав описывается закономерностями, полученными Планком для абсолютно черного тела в той знаменитой работе начала ХХ века, которую мы упоминали выше.

Едва ли Планк, поставив точку в конце своей статьи, осознавал, что он описал не только настоящее и будущее состояние материи, но и заглянул в ее первородство. Огромные материальные и интеллектуальные средства тратятся в ведущих странах на изучение характеристик этого излучения, чтобы восстановить картину взрыва, созданы уникальные, в единственном исполнении, установки для его регистрации, исписаны груды бумаг в самых знаменитых научных изданиях о первых секундах эволюции Вселенной, ежегодно проводятся престижные международные форумы по каждой минуте взрыва, но все эти усилия направлены на то, чтобы ответить на все тот же вопрос, извечный в любых научных изысканиях, - почему 18 млрд. лет тому назад произошел Большой взрыв?

Так вот, человек овладел уровнем поэтического мышления много позднее, чем он узнал основы математики, геометрии, механики и много позднее, чем он задумался о причинах своего появления и назначения во Вселенной. Удивительно, почти невероятно, но сохранился короткий текст, свидетельствующий об этом "звездном часе человечества". Он хранится в виде небольшой каменной таблички с древними иероглифами в Британском музее. Не более пятнадцати слов. Я верю, возможно, я просто себя в этом уверил, но Анна Ахматова знала содержание этой таблички задолго до того, как в Англии ее плечи одевали мантией почетного доктора литературы Оксфордского университета. В 1944 г. Ахматова написала такие строчки:

                                               Наше священное ремесло

                                               Существует тысячи лет...

Замечу здесь, что Анна Ахматова не была поэтессой. Поэтесс, умеющих рифмовать и складывать слова, становится больше и больше с каждым днем, что, вероятно, есть следствие все возрастающей образованности и неудовлетворенности желаний. А. Ахматова - поэт и просила называть себя только этим именем. Поэт не может быть плохим или хорошим. Или он - есть, или его - нет. Ученый, литератор, актер, инженер могут быть плохими, хорошими, гениальными, талантливыми, подающими надежды, но поэт или - "да", или - "нет". В марте 1966 г., когда умерла поэт Анна Ахматова, оборвался "серебряный век" русской поэзии.

Если мы сейчас приведем текст таблички, будет совершенно непонятно, почему она отрывает поэтическое мышление. Сделаем сначала так. Представьте себе, что по левую руку от вас расположены сотни страниц фундаментальных текстов о Большом взрыве - строгого научного анализа с математическими выражениями, физическими формулами, данными результатов многолетних наблюдений, их обобщением с использованием самым мощных компьютеров и разложением происходящего в последовательности секунд (в настоящее время мы можем достаточно подробно восстановить картину взрыва вплоть до минут).

По правую руку вы поместили Ветхий Завет, канонический текст которого по возрасту много меньше иероглифического, но на его первых двух страницах речь также идет о сотворении мира, но в последовательности шести дней.

Эти две книги нельзя сравнивать, нельзя говорить, какая из них более "правильна", "непротиворечива", хотя в обеих рассказывается об одном и том же событии. Первая написана выдающимися представителями физико-математических наук, а вторая - поэтом. Создатель был не просто поэт, он был влюбленный поэт, даже весьма ревнивый, о чем говорит известная история с яблоком. Так вот, поэтическое мышление совсем не требует правильного описания (отражения) окружающего мира, его будущего и прошлого с их обязательными причинно-следственными связями, нет.

Поэтическое мышление - это создание новых миров с беспричинной правильностью. Возможно ли это? Да, возможно. И не только с помощью одного стихотворения (неважно, является стих рифмованным или нет, как первые страницы Ветхого Завета), но и одной строкой и даже, как мы сейчас увидим, всего одним словом.

Теперь мы можем вернуться к содержанию каменной таблички. Перенесемся в древний Египет, когда его жители еще слабо владели прогрессивным земледелием и для выживания селились вдоль берегов Нила. Его узкое русло в летние месяцы не в состоянии было пропустить огромные массы воды от тающих снегов Абиссинского высокогорья. Нил выходил из берегов, затопляя на несколько месяцев почти весь Египет, оставляя благодатный для удобрения полей жирный ил. Из года в год, столетия за столетиями Нил работал, словно гигантская фабрика, возобновляя продуктивность почвы, и в этом была первопричина сказочно высоких урожаев.

Древним египтянам разливы Нила, наступающие с удивительной точностью, представлялись чудом и даже много позднее Геродот, размышлявший о причинах половодий Нила, отвергал влияние тающего снега. Он писал: "Как допустить наличие снега в стране, где даже дожди неизвестны, где жар солнца таков, что он делает людей черными..."

Неудивительно, что для этих людей Нил, дарующий жизнь и благополучие, представлялся священным. Это потом, по мере развития земледелия, они стали поклоняться Солнцу, потом пришло время принять новую религию, потом их цивилизация исчезла в песках. Но тогда Нилу веровали как олицетворению добра, и усомниться в его "святости" и "величии" считалось преступлением, инакомыслием, ему приносили в дар жертвенную кровь. Не восход солнца на востоке приветствовали египтяне каждое утро, а обращали взоры на юг, где далеко от них бог Нила - Хапи - в подземной пещере изливал из золотых сосудов живительную воду. Восторженными словами они рассказывали в гимнах о разливах великого Нила:

                                               Слава тебе, Хапи, выходящий из земли,

                                               Чтобы напитать Египет,

                                               Создающий ячмень и взращивающий полбу.

                                               Когда он приходит, земля ликует,

                                               Спины трясутся от радости и смеха,

                                               Зубы рвут пищу...

Весьма выразительно. Но это еще не стих. Сохранились другие тексты, повествующие о разных сторонах жизни древнего Египта, например, о военных успехах в III тысячелетии до нашей эры:

                                               Это войско вернулось благополучно -

                                               Оно разорило землю тех, кто на песке.

                                               Это войско вернулось благополучно -

                                               Оно растоптало землю тех, кто на песке.

                                               Это войско вернулось благополучно -

                                               Оно сокрушило твердыни.

                                               Это войско вернулось благополучно -

                                               Оно срезало ее смоквы и виноград.

                                               Это войско вернулось благополучно -

                                               Оно перебило десятки тысяч ополчений.

                                               Это войско вернулось благополучно -

                                               Оно привело много пленных.

Впечатляет. Особенно использование повторяющейся строки, задающей ритм военного марша, но это тоже не стих, хотя отсюда следует, что египтяне за тысячи лет до рождения Христа владели числовым счетом - элементарной базой для фундаментального мышления. К этому же периоду Старого царства относится и запись царя Хор Сома, где он хвалился добычею из "быков 400 000, мелкого скота 1 422 000, пленников 120 000". В математических папирусах времен Среднего царства, примерно II тысячелетие до н.э., имелись уже задачи на вычисление площади круга, объема пирамиды, возведение в квадрат и др. Площадь круга, без использования открытого много позже числа "пи", египтяне определяли с точностью не хуже 5%.

Среди задач, которые должен быть решать ученик школы, были, например, вычисление объема амбара и корзины, площади поля, раздел имущества среди наследников и др. Прилежно египетские жрецы изучали звездное небо, группируя его в созвездия, карты которых наносили на потолки храмов и гробниц.

Конечно, немало текстов было посвящено царям, например, внутри пирамиды старого царства:

                                               О, царь!

                                               Твое имя живет во главе живых.

                                               Восстань на своем престоле во главе живых.

                                               Пусть страх пред тобою будет у них в сердцах.

                                               Твое имя живет на земле,

                                               Ты не погибнешь, ты не кончишься во веки вечные!

Последующие цивилизации не добавили, по сути, ничего оригинального к подобным песнопениям в честь новых властителей стран и континентов.

Но вот жителю древнего Египта, имя которого неизвестно, пришли в голову слова, настолько его поразившие, что он решил записать их на каменной табличке. Возможно, он сам был писцом или заказал вырезать текст, что в те времена стоило больших денег. В любом случае он весьма рисковал, поскольку все писцы были "царским оком", а доносительство поощрялось на всех ступенях власти царя, среди его приближенных, жрецов и огромной армии чиновников.

Можно только представить, насколько был взволнован своим открытием этот взрослый мужчина, может быть, совсем юноша, если осмелился записать текст. Не более пятнадцати слов, нерифмованных, на табличке из обожженной глины, десятки тысяч которых были раздавлены, погибли в природных катаклизмах, в жестоких войнах, обуглились в бесплодный камень, истлели в пыль, обратились в песок пустынь, но эта сохранилась. Вот эти слова - первое стихотворение, записанное человеком:

Неизвестный поэт, примерно 2000-2500 лет до рождения Христа

                                               Ты сидишь на берегу

                                               и волны великой реки разбиваются в капли,

                                               налетая на твои колени.

Немедленно мироздание, в центре которого тысячелетиями нес свои воды священный Нил, был разрушен в прах. Поэт создал новый мир, поместив в центре вселенной любимую женщину, смертную, как он сам, даже не сказав ее имени. "Что имя? Звук..." Если бы не слово "Великая", историки естествознания набросились бы на этот текст, ища подтверждения тому, что древние египтяне, задолго до греков, задумались об атомистическом строении непрерывной материи; если бы речь шла о том, что лесной ручей ласкает ноги женщины - мы бы сказали "красиво", но и только; если бы она с благоговением погружала руки в Нил - мы с пониманием отнеслись бы к поклонению водам, дарующим жизнь ее народу.

Скорее всего, этот египтянин поплатился жизнью за столь пренебрежительное отношение к Хапи, по решению жрецов провел остаток жизни в каменоломнях, до блеска шлифуя камень пирамид. Но он написал стих, и пусть его слова разделены тысячами лет от первых страниц Ветхого Завета, пусть эти тексты столь различаются по объему, но они абсолютно равноправны в том, что открывали с помощью слова новые для человека миры духовного и физического освобождения, не требуя всяческих непротиворечивых логик, научных и политических компромиссов.

Стоит сразу сделать вполне очевидное утверждение. Конечно, каждое стихотворение следует соотносить с историческими "координатами" жизни поэта. Если ваша любимая женщина в наши дни будет сидеть на берегу Волги и вы прочитаете эти строчки, едва ли они произведут на нее и вас такое волнение, как тысячи лет тому назад во времена священного Нила. Однако в истории человечества были поэты, миры которых столь огромны, что вмещают каждое новое поколение живущих.

Приведу еще один пример прекрасного стихотворения из более позднего периода Египта, поскольку в нем, возможно впервые, дана концепция, которая затем, вплоть до наших дней, разрабатывается как на уровне фундаментального, так и поэтического мышления, но совершенно разными подходами, что вполне объяснимо из всего вышесказанного.

Речь пойдет о категориях полярность (разделенность) и дуализм (лат. dualis - двойственный), взаимосвязь которых для любых конкретных сущностей составляет содержание живой и неживой материи, а также нашего познания. В квантовой механике дуализм сопряжения частица-волна явился движущей силой всего технического прогресса двадцатого века. Рассмотрим пример дуализма противоположностей мужчина-женщина. Для этого перейдем во времена XVIII династии фараонов, примерно 1400 лет до н.э., когда правил Эхнатон, достаточно жестко внедривший в Египте культ солнца вместо сложной и запутанной системы поклонения идолам и различным местным богам.

Как солнце каждое утро рождало самого себя, так оно каждое утро рождало своего "сына" - Эхнатона. Впрочем, Эхнатон запретил падать перед ним на колени, развивал мелкую торговлю, различные ремесла, а сочиненный им большой гимн Солнцу, возможно, стал много позднее источником 104-го псалма Ветхого Завета "Воспойте Ему и пойте Ему..."

Его женой была великая Нефертити, строгий и спокойный лик которой сегодня хорошо известен, ее профиль подобен фарнезским линиям греческих камей на ониксе. Эхнатона после его смерти, на семнадцатом году правления, проклянут, основанную им новую столицу разрушат прежде, чем пески покроют городские камни, словно пепел Помпею, облик Нефертити выскоблят на всех памятниках. Для нас это уже не имеет значения, поскольку Эхнатон сочинял стих, который выгравирован на золотом покрытии его гробницы. Так вот, Эхнатон написал стих, где влюбленный мужчина не может ни в пространстве, ни во времени физически отделить себя от любимой женщины ни в жизни, ни после смерти.

Их дуализм, смешение плоти и духа иррациональнен, лженаучен, но такое миросозидание потом будет у Пушкина, Ахматовой, Бродского... Постарайтесь прочитать этот стих не спеша и желательно вслух. Русскому актеру Михаилу Чехову принадлежат слова - "Если вы хотите понять смысл, вы будете слушать слова, но если вы хотите понять суть, вы слушаете звуки". В поэзии удивительно слились смысл слов и звучание человеческого голоса, что предопределяет необходимость чтения стихов вслух:

Эхнатон своей Нефертити, 1400 лет до рождения Христа

                                               Я ловлю каждое дыхание твоего рта,

                                               Каждый день восторгаюсь твоей красотой,

                                               Слушаю твой прекрасный голос,

                                               Звучащий шелестом северного ветра,

                                               И в любви возвращается молодость.

                                               Дай руки мне, что держат твой дух,

                                               Чтобы я мог принять его, жить им,

                                               И когда будешь звать меня по имени,

                                               Знай же - всегда, всюду, вечно - без тебя

                                               Не будет хватать даже частицы всего мира.

Потрясающе! К тому же, надо учесть, что в те времена египтяне охотно наделяли людей в баснях и в сатирических текстах качествами животных, птиц, рыб, чтобы на тогдашнем уровне мышления объяснить себя в окружающем мире с его многочисленными тайнами и загадками. Басни не имеют к поэзии никакого отношения, поскольку их итоговая цель - определенной образностью ответить на вопросы "зачем?", "почему?", "в чем причина?", запрещенные на уровне поэтического мышления. Оставим эти вопросы ученым мужам, которые, будучи влюблены, нередко пишут гениальные работы только потому, что освобождают свой дух от цепей строгих научных догм и отвечают на сложные вопросы "глупейше неправильным" образом.

Замечу, что Эхнатон написал свой стих примерно за тысячу лет до появления Ветхого Завета, где содержится любовная Песнь песен Соломона - поразительные страницы о единении мужчины и женщины через эротическое чувство. Ученики Христа, да и сам Он, старались не вспоминать эти строчки Завета. Более того, Святой Петр, проповедуя в Риме, переходил от дома к дому и призывал отказаться от эротического чувства, чем вызвал у свободных граждан всеобщее негодование, приведшее, в итоге, к его жестокой казни.

Послушайте теперь еще один стих, уже нашего времени, где мужчина и женщина составляют одно целое, единый, дуальный, беспричинно прекрасный мир.

                                                                                  И. Бродский

                                               Я был только тем, чего

                                               ты касалась ладонью,

                                               над чем в глухую, воронью

                                               ночь склоняла чело.

                                               Я был лишь тем, что ты

                                               там внизу различала:

                                               смутный облик сначала,

                                               много позже - черты...

                                               Это ты, теребя штору,

                                               в сырую полость рта

                                               вложила мне голос,

                                               окликавший тебя.

                                               Я был попросту слеп.

                                               Ты, возникая, прячась,

                                               Даровала мне зрячесть

                                               Так оставляют след.

                                               Так творятся миры.

                                               Так, сотворив, - их часто

                                               оставляют вращаться,

                                               расточая дары...

                                                                       (1981 г.)

Я выбрал Иосифа Бродского еще и потому, что он говорил о поэтической лирике, как о чувствах, "физически не существующих в реальном мире." Попробуйте разложить на причинно-следственные связи, на логические цепочки аргументов хотя бы первые строчки этого стиха "Я был только тем, чего ты касалась ладонью..." и, если вам это удастся сделать, больше никогда не открывайте книги стихов. Слова обретают стих, когда их, как и музыку, невозможно перевести в прозу. Проза - это другое, проза - это всегда рассказ, проза, прежде всего русская, никогда не может избежать извечных, уездных, проклятых из-за своей неразрешенности вопросов, в итоге приводя к топору и революциям, а, потому, величайший в мировой литературе рассказ о любви "Дама с собачкой" (А.П. Чехов, 1899 г.) заканчивается только так, как это и должно быть только в прозе:

Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди... Они простили друг другу то, чего стыдились в прошлом, прощали все в настоящем и чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих... 

- Перестань, моя хорошая, - говорил он, - Поплакала - и будет...

Потом они долго советовались, говорили о том, как избавить себя от необходимости прятаться, обманывать... Как освободиться от этих невыносимых пут?

- Как? Как? - спрашивал он, хватая себя за голову. - Как?

И казалось, что еще немного - и решение будет найдено...

Поэзия ничего не просит, не выпрашивает ответов, ни в чем не раскаивается, не требует доказательств и оправданий, как не требует оправданий восход солнца, жизнь, любовь... Она реализует не испытывающие, а утверждающие, нередко, верующие и освобождающие дух формы мышления. В своем миросозидании ей ближе слова Галилея, который, склоняясь на колени перед палачом инквизиции и отрекаясь от доказательств вращения земли, шептал "И все-таки она вертится!", уже слепой после многолетних наблюдений за звездами, уже подписав отречение от Солнца как центра земного мироздания. В его письме к герцогу Тосканскому, накануне печатания великих страниц человечества в книге "Звездный вестник", звучит вечная, недостигаемая пушкинская мольба: "Я желал бы получить только покой и свободу..." (На свете счастья нет, но есть покой и воля...)

Послушайте теперь отрывок из стиха о любви, который поэт Георгий Иванов написал много позднее встречи Гурова и Анны Сергеевны на берегу моря. Может быть, эти строчки о них:

                                               (Погляди, бледно-синее небо покрыто звездами...)

                                                                                  ...

                                               Дорогая моя, проходя по пустынной дороге,

                                               Мы, усталые, сядем на камень и сладко вздохнем.

                                               Наши волосы спутает ветер душистый, и ноги

                                               Предзакатное солнце омоет прохладным огнем.

                                                                                  ...

                                               В этом томном, глухом и торжественном мире - нас двое.

                                               Больше нет никого. Больше нет ничего. Погляди:

                                               Потемневшее солнце трепещет как сердце живое

                                               Как живое влюбленное сердце, что бьется в груди.

                                                                                                                                 (1948 г.)

/Порой, после прочтения любовных стихов, я ловлю себя на крамольной для современного человека мысли о том, что причиной Великого взрыва была чья-то любовь, которую мы не в состоянии целиком вместить и никогда не вместим, довольствуясь только ее осколками. Неужели Мандельштам прав своим утверждением: "Все движется любовью", которое он позаимствовал у Данте, увидевшего, наконец, в восьмой сфере полную улыбку Беатриче, чтобы сказать главное: "Тут сила воображения покинула меня, но желания мои, моя воля уже были приведены навсегда в движение любовью, движущей также солнце и звезды". Впрочем, это только странные фантазии философического толка. "Кто может вместить, да вместит" Мф. 19, 12)/

Только не говорите о том, какое прекрасное сравнение нашел поэт в последних двух строчках! В поэзии нет сравнений. Пусть ими - точными и приближенными, красивыми и пошлыми, удачными и не очень пользуются философы и представители многих других смежных наук. В поэзии - только тождества, и только так физически чувствует свой мир поэт, приглашая в него войти. Если поэт мыслит сравнениями, он останется сторонним наблюдателем, но тождества требуют от него сотворения чувств. Для безусловного утверждения поэтического тождества Г. Иванов выбросил запятые в последних строках. "Бессонница. Часть женщины" - вот хороший пример тождества через точку у Бродского, а не "Бессонница, словно часть женщины", когда появляется лишнее сравнительное слово. И пусть вас не обманывают запятые и сравнительный оборот в строчках Ахматовой "Как подарок, приму я разлуку  \  И забвение, как благодать" - они только редакторская дань канонам пунктуации и необходимости следовать нужному числу иктов в каждой строке. По воспоминаниям Л. Чуковской, Ахматова равнодушно относилась к знакам в стихах и мечтала научиться писать вообще без строф, сплошь. В действительности, поэту в своих размышлениях нужен только один знак препинания - точка или многоточие в конце стихотворения. Это в прозе и научных статьях знаки выступают в качестве самостоятельных и необходимых элементов мышления.

Однако продолжим. Идеи полярности и дуализма, будь то сопряжения типа мужчина - женщина, добро - зло, власть - поэт, свобода - рабство, отчаяние - надежда, любовь - долг и т.д., явились чрезвычайно плодотворными для поэтических миросозиданий. Заметим, что с точки зрения поэзии - любовь, добро, зло, счастье, жизнь, смерть и др. сами по себе являются абсолютно беспричинными сущностями, заданы в виде аксиоматических утверждений и имеют свое определение и развитие только при соотнесении между собой в самых разных, порой, неожиданных, необычных и даже "аморальных" сочетаниях.

В этом плане поэзия ближе к философии, где рассматриваются абстрактно моральные (в том числе чувственные) и нравственные (в том числе поведенческие) аспекты проблемы бытия, а не к естественным наукам, где научные выводы независимы от морально-нравственных критериев. Эйнштейн категорически отрицал даже возможность научно обосновать моральные идеалы: "Я не считаю, - говорил он, - что наука может учить людей морали. Я не верю, что философию морали вообще можно построить на научной основе... Наука не имеет такой власти над человеческим духом. Содержание научной теории само по себе не создает моральной основы поведения личности". Возможно, он прав, говоря о научных основах морали, но другую сторону науки - проявление морально-нравственной стороны личности, факт того, что категория красоты может служить движущей силой к постижению научной истины исключать нельзя. В конечном счете, мы уже упоминали, что Пифагор в своей философии за 150 лет до Аристотеля доказал сферическую форму земли, исходя только из эстетических соображений.

Поэзия ближе к философии еще и потому, что многие поэты разрабатывали проблемы реального бытия в философской лирике, пытаясь вслед (как правило) или параллельно с философами понять наиболее глобальные сопряжения типа дух - материя, человек - макрокосмос и др.

При этом они пользовались своим инструментарием, нередко выражая смелые научные идеи, но чаще выступая в лице эмоциональных проповедников различных воззрений и теорий. Здесь наиболее точно они отражали свою общественную позицию, следуя, как это и положено поэтам, скорее поэтическому мышлению, выраженному в чувствах, а не логике. Здесь они могли быть правы и не правы, но еще раз заметим, что в созидании своих миров поэты всегда правы. ("Драгоценное сознание поэтической правоты" - говорил Осип Мандельштам; "Поэты всегда правы, история за них" - писал Николай Бухарин т. Сталину в связи с чердынским арестом О.М. в 1934 г.) В лучших образцах философской лирики поэты могли достигать высот нравственного императива, как, например, Максимилиан Волошин: "В дни революций быть человеком, а не гражданином".

Говоря о философской лирике, стоит вспомнить, что наиболее глобальным вопросом в пространствах полярности и дуализма является противопоставление всеобщего и особенного (конкретного). В поэзии это непременно актуально, поскольку поэт в силу своего предназначения создавать новые миры часто оказывается неуместным в реальном для него космосе.

Гегель уже в первом томе "Эстетика" говорил, что рассудок не в состоянии выйти за пределы такой противоположности, но истина, соединяющая единичное и всеобщее, может быть раскрыта в чувственной форме в виде "примиренности противоположностей." На уровне фундаментального мышления решение этого вопроса "примиренности" задается соотношениями неопределенностей Гайзенберга, которые согласуют в определенную гармонию объективные недоступности наших познаний в науке, но в поэзии... в поэзии достаточно привести в качестве примера "примиренности противоположностей" человек - космос (особенное - всеобщее) следующий стих. Он написан Александром Чижевским (1897-1964 гг.), основоположником космической биологии, много лет выставляемом за научные двери, но, все таки, доказавшем мощное влияние космоса и солнечного цикла на события и поступки людей.

                                               (О беспредельном этом мире...)

                                                                                  ...

                                               О беспредельном этом мире

                                               В ночной тиши я размышлял,

                                               А шар Земной в живом эфире

                                               Небесный свод круговращал.

                                               О, как ничтожество земное

                                               Язвило окрыленный дух!

                                               О, как величие родное

                                               Меня охватывало вдруг.

                                               Непостижимое смятенье

                                               Вне широты и долготы,

                                               И свет, и головокруженье,

                                               И воздух горной чистоты.

                                               И высота необычайно

                                               Меня держало на весу,

                                               И так была доступна тайна,

                                               Что целый мир в себе несу.

                                                                                  (1917 г.)

Интересно также сравнить подходы к решению проблемы дуализма в естествознании и в поэзии между категориями, на первый взгляд не сопрягающимися, а именно красота - правильность.

Великий физик XX века Лев Ландау, рассматривая физическую формулу прежде, чем проверить содержание ее вывода, нередко говорил так: "Эта формула настолько красива, что, вероятно, она правильна". Категория "правильность" на уровне фундаментального мышления в этих словах остается, как это и положено, доминирующей. У Эйнштейна математическое изящество приобретало даже гносеологический смысл, поскольку, по его мнению, красивая теория всегда наиболее правильно отражает действительный мир. Авиаконструктор Туполев оценивал самолет перед первым вылетом такими словами: "Красивая машина. Наверное, взлетит".

Прочтите теперь пятый стих Пушкина из серии "Подражания Корану". Пушкин живо интересовался текстами "Корана", а тему своего первого стиха из этой серии развил в знаменитом "Пророке", где дал свой алгоритм поэтического миропостроения, побудительной причиной которого служат слова "Духовной жаждою томим..." Пятый стих начинается со слов "Земля недвижна; неба своды, / Творец, поддержаны тобой..." Прочтите его полностью. К нему Пушкин сделал примечательный комментарий: "Плохая физика, но, зато, какая смелая поэзия!"

"Плохая физика", т.е. "неправильная" фундаментальная логика, как мы видим, совсем не препятствие для поэзии. Поэт всегда прав и потому его стих всегда всепозволительно бесстыден, и потому повторим вслед за Блоком: "Не называйте поэтов пророками... Достаточно называть их тем, что они есть, - поэтами" - и вспомним пушкинское: "Ты сам свой высший суд".

Прочитав пятый стих, мы могли бы добавить - какая красота! Но красота, над которой так много колдовали древние греки, а Достоевский в своей прозе для ее постижения ставил эксперименты на людях, проводя их по самым бесовским уголкам души, - красота, как и категории "правильность", "логичность", не является в поэзии конечной, желанной истиной. Поэтические мироздания - воздвигнуты ли они на дантовских кругах ада или озарены улыбкой Беатриче, выплывают ли из мглистого мрака и возносятся в небеса над золотыми куполами у Блока, блещут ли парадными снегами у Ахматовой или прорастают на баррикадах цветами зла Бодлера - одинаково нам влекомы прежде всего новыми откровениями и чувствами, доселе неизвестными или едва очерченными в нашем сознание, словно зыбкие тени на песчаном речном дне, которые непрерывно появляются и исчезают.

Все же философия значительно дальше от поэзии, чем поэзия от философии, и причина такой асимметрии даже не в том, что философия обязана следовать дорогами и тропинками всяческих логик под аккомпанемент непротиворечивости, но скорее в инструментарии, которым располагают философы. Главным у философов всегда был и будет остро заточенный скальпель для разделки и препарирования природы и самого человека. Базаров в прозе Тургенева, разделывающий жаб и пугающийся любви, - гениальный тому пример. Даже в философии ценностей они остаются на ступени выяснения причин желаний, развивая при этом "биологическую логику желаний" или занимаясь размышлениями о том, как "увеличивать сумму удовлетворенности желаний, не нанося никому вреда" (Б. Рассел), вовсе не замечая, что сам поэт, чтобы вдохнуть жизнь в сотворение мира, каждый раз при написания стиха должен жертвовать своей, "проникновеннейшим образом осуществляя свое тождество с предметом..." (Гете, из письма К.Ф. Цельтеру). Послушайте, как это звучит у поэта:

                                                                                  Н. Заболоцкий

                                   Как мир меняется! И как я сам меняюсь

                                   Лишь именем одним я называюсь, -

                                   На самом деле то, что именуют мной, -

                                   Не я один. Нас много. Я - живой.

                                   Чтоб кровь моя остынуть не успела,

                                   Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел

                                   Я отделил от собственного тела!

                                               ...........................

                                   Как все меняется! Что было раньше птицей

                                   Теперь лежит написанной страницей;

                                   Поэма шествовала медленным быком;

                                   Мысль некогда была простым цветком;

                                   А то, что было мною, то, быть может,

                                   Опять растет и мир растений множит.

                                   Вот так с трудом, пытаясь развивать

                                   Как бы клубок какой-то сложной пряжи,

                                   Вдруг и увидишь то, что должно называть

                                                                       Бессмертием....

                                                                                               (1937 г.)

Спаси и сохрани от намерений философов шагнуть в сапогах своей "биологической логики" на эти строчки или на пушкинское "Я вас любил..."!

В мастерской поэзии основным инструментом останется только мастерок. Поэзия не препарирует, а созидает. Философии недоступно воздвигнуть мироздание на основе всего одной строки, подобной пушкинской: "На свете счастья нет, но есть покой и воля". Все остальные строчки стихотворения "Пора, мой друг, пора..." являются только поддерживающей конструкцией. Попробуйте выбросить из стиха эту строку, и вы немедленно в этом убедитесь. Однако философы и критики с превеликим удовольствием "препарировали" это утверждение Пушкина, раскладывая его на онтологические сущности. В связи с этим стихом замечу, что сначала, скорее всего, была написана шестая строка "Давно завидная мечтается мне доля" как естественное продолжение первых, прежде всего, четвертой "Предполагаем жить... И глядь - как раз - умрем", а только потом эта пятая, влекущая своей свободой. Дело в том, что Пушкин всегда придерживался строгой рифмы (при этом его черновики представляют вид космической паутины из знаков, линий, слов, рисунков). Следовательно, он шел в своих размышлениях от рифмовки доля-воля, как наиболее точной, и только потом наполнял форму сначала утверждением первой строки "...Покоя сердце просит", а потом отрицанием счастья, равнозначным отрицанию мечты.

К. Паустовский говорил, что строгая рифма и красота всей поэзии Пушкина идет от природы осени, которую он любил, и которая обнажает резкий и ясный пушкинский рисунок. Такой же "техникой" мышления часто пользовался А. Блок. Вот, например, его типичная черновая запись предполагаемого стиха:

                                               И начиная восхожденье

                                               Мы только слышим без конца

                                                           ...............                пенье

                                                           ...............                лица.

Здесь только строгие рифмы, которые во многом диктуют будущие, возможно очень неожиданные и необычные выводы последних строк, которые мы так и не узнаем. Подобная "техника" поэтического мышления идет от философии Аристотеля и Канта, для которых форма могла быть пластичной, но всегда оставалась активной первопричиной познания. Так же мыслил и Мандельштам, который не терпел, когда к содержанию подбиралась форма, называл таких поэтов "переводчиками готового смысла", а форму сравнивал с влажной губкой, из которой следует выжимать содержание.

Однако Маяковский, в совершенстве овладевший ассонансной и другими типами "неточных" рифм, в том числе неравносложной с выпадением неударного слога (этот прием оправдан особенностями звучания русской речи), по поводу своей "техники" мышления писал так: "Я всегда ставлю самое характерное слово в конец строки и достаю к нему рифму, во что бы то ни стало". Здесь стоит заметить, что рифма в классическом стихе, как и звуковой ряд белого стиха, сжимают символ слова, превращая его в "физическое тело" В этом случае, как считал Владимир Набоков, стих приходит не от метафорических кликушеств и музыкальных шаманств, а от лирической фабулы с неизбежной развязкой, как в романе, и совсем не от настроения, которое часто недолговечно и случайно. "Пушкин и Толстой, Тютчев и Гоголь встали по четырем углам моего мира" - вспоминал Набоков. (В связи с именем великого русского писателя замечу, что его столь известный роман "Лолита", написанный для продвижения своего имени на литературном рынке, что нередко вполне оправданно, имеет твердый корень в стихотворении "Лилит" 1928 г., когда Набоков уже задумывался о написании "Защиты Лужина".)

Впрочем, сколько поэтов, столько и технических подходов, которые сами по себе совсем не гарантируют сотворения стиха. Помнится, пианист Генрих Нейгауз говорил о том, что музыкант может достичь виртуозной техники, но при этом остаться только исполнителем нот и не стать исполнителем музыки. Также и на уровне фундаментального мышления: овладев сложными приемами счета, запомнив множество физических определений и законов, усовершенствовав свою память, - в итоге можно так и не написать научную статью. Понятие научная статья требует своего определения. Но существуют рецензируемые научные журналы, их всегда было немного, публикация в которых уже служит таковым паспортом. Без публикации даже самые важные научные выводы быстро превращаются в труху времени, что обусловлено рыночными принципами востребованности результатов фундаментальной науки для скорых практических решений. К тому же, любой научный результат, тем более, впервые опубликованный, требует обязательной проверки в других статьях, и на его подтверждение, зачастую, уходят годы. Стих не зависит от того, публикуется он или нет (Анна Ахматова говорила, что Мандельштам в изобретении Гуттенберга не нуждается), читается одному человеку или его услышат тысячи, записан или на многие годы останется только в памяти самого поэта. Впрочем, как известно, "Стихи не пишутся. Случаются, подчас..."

Добравшись до этого места лекции, я стал размышлять о том, как бы выкрутиться, чтобы не зачинать разговоры, без которых множественности поэтических миров не пересекаются ни между собой, ни с геометрическими и внутренними сущностями нашего реального мира. Речь идет о конечном и бесконечном, когда их "примиренность" мгновенным взрывом рождает пространства Вселенной, обреченной на гибель; о сопряжении смерти и бессмертия, когда мысль начинает диктовать природе ее пространственно-временную объективность, но "Реквием" Моцарта и "Я вас любил..." Пушкина освобождают нас от рабского, пространственного восприятия мира, оставляя только направленность времени...

В этот момент в открытое настежь окно влетела пчела. Обрадованный ее вторжением, прервавшим обремененности мышления, я тотчас принес влажный кусочек сахара, положил его рядом с собой и застыл в неподвижном ожидании. Пчела вычерчивала сложные линии в трехмерном пространстве над моей головой под шум компьютера, который оборвался бульканьем воды, и на экране появились суррогатные разноцветные рыбки, плавающие где-то там, в квантовом пространстве чипов, электронов и магнитных доменов вместе со стихами Эхнатона и Ахматовой. Наконец, она почуяла свой хлеб, звук ее крыльев усилился, движения стали более быстрыми, я перестал дышать; она же, усевшись на сахар, стала кормиться. "Сейчас улетит, - подумал я - и мне опять придется размышлять о стихах, о свободе не ограничивать себя какой бы то ни было данностью, о любовном желании - единственном неизбывном чувстве человеческой души". Конечно, она улетела в открытое небо, но в момент пересечения оконного проема раздался входной звонок. Вырвавшись из обычных житейских забот и хаоса ежедневных хлопот, пришла любимая женщина. "Все-таки, использовать интеллект для постижения чувства - чистейшая химера," - думал я, целуя ее руки. Вечером, угадывая сквозь окно в дождливых сумерках неброские закатные огни, я вспоминал о том, что сегодня накормил пчелу, целовал ладонь любимой женщины, а бесконечны только синева неба, милосердие Бога и то, что устанавливают поэты.

 

КОМЕНТАРИИ К ТЕКСТУ О ПОЭТИЧЕСКОМ МЫШЛЕНИИ

 

1. Принято считать, что жизнь Ньютона протекала достаточно благополучно, но это не так. Титаны, как и Боги, должны принести жертву ради бессмертия своих поступков и идей. Ньютон так и не женился на мисс Стори - единственной Любови на всю жизнь еще с юношеских лет; преподавателем он был крайне слабым и постоянно вызывал смех у студентов; материально стесненный до крайности, он вынужден был лебезить перед влиятельными лицами и перебегал от одной партии к другой; уже будучи в Лондоне директором Монетного двора и получив от королевы Анны в 1705 г. рыцарское достоинство, почти сразу заболел тяжелейшей каменной болезнью и мучительно прожил долгие годы в постоянных физических страданиях вплоть до 21 марта 1727 г.

Еще раньше в 1688 г. он был изгнан королем и впал в умопомешательство после того, как из-за непотушенной им свечи в химической лаборатории сгорели его рукописи. Он перестал понимать даже свою книгу "Начала" - азбуку физики, напечатанную по настояниям не менее известного физика того времени Галлея. Только друзья смогли вытащить Ньютона из этого жуткого состояния, принудительно заключив его на два года в особую комнату.

Строго говоря, времена, когда жил Ньютон, были весьма мракобесными, впрочем, последующие явили немало политических слепков с ньютоновской Англии. В то время ведьм охотно сжигали на кострах, а коллеги спорили о том, каковой степени сырости должен быть хворост и из какого дерева, чтобы, следуя гуманным принципам, жертва задохнулась в душегубке прежде, чем ее начнет пожирать огонь.

Многие коллеги все еще отстаивали учение Декарта и Аристотеля о зависимости веса тела от его формы. Чтобы опровергнуть их, Ньютон занялся экспериментальной физикой - дисциплиной последующих веков. Он отбирал одинаковое по тяжести количество серебра, песку и пшеницы, клал их поочередно на маятник одинаковой длины и тщательно измерял период колебаний, который оказался одинаковым для этих разных веществ. Современный старшеклассник вполне объяснит эти опыты.

Всю свою жизнь, рассекая стеклянными призмами свет, он вел утомительный спор с великими Гуком и Гюйгенсом о природе световых лучей, но сейчас, после установления дуальной, корпускулярно-волновой природы света, все они, где-то на небесах, давно уже находятся в согласии друг с другом.

"Не знаю, каким представляет себя окружающий меня мир, но самому себе я кажусь просто ребенком, который играет на морском берегу и забавляется, отыскивая лучше обкатанные камешки или более красивые, чем обычно, ракушки, в то время как великий океан лежит передо мной еще девственно непознанный" (И. Ньютон)

"Толпу учение Ньютона о силе тяжести пленило не столько тем, что открыло причины круговращения планет..., сколько тем, что оно отождествило эту причину с той обыденной силой, которая вызывает на земле падение камней. Уверившись в этом, ... толпа стала без страха взирать на небо..."(Г.В. Ф. Гегель)

"Ньютона можно сравнить с поэтом, чьи стихи настолько тонки, что их возможно написать только на новом языке, создать который должен сам поэт" (А. Эйнштейн)

 

2. Не только Кеплер, но даже Гегель вовлек себя в мистику цифр, отыскивая в своей философской диссертации "Об орбитах планет" магическую числовую последовательность, выражающую расстояния планет от Солнца. К тому времени уже был известен числовой ряд Тициуса - 0,3,6,12,24 и т.д., предложенный им в 1766 г. спустя 136 лет после смерти Кеплера. Если к каждому члену этого ряда прибавить 4, то получаются правильные отношения расстояний между планетами.

Возражая против эмпирики и ставя цель показать "как полезна может быть философия даже для определения математических соотношений величин", Гегель предложил последовательность - 1, 2, 3, 4, 9, 16, 27 и т.д., восходящую еще к соображениям пифагорейцев. Выполняя с этим рядом определенные математические действия, он получил более-менее точные соотношения расстояний, но, поскольку между четвертым и пятым местами ряда, т.е. между Марсом и Юпитером, имелся большой промежуток, то и какую-либо планету искать там, по мнению Гегеля, было нечего. Диссертация докладывалась осенью 1801 г., а уже в январе астроном Пиацци из Палермо открыл малую планету Цереру, как раз между Марсом и Юпитером. По этому поводу диссертация, да и сама методология Гегеля стали предметом злых шуток и нападок.

Современная астрономия не рассматривает правило Тициуса, точнее Вольфа-Тициуса-Боде, как научную истину, хотя на основании их эмпирического цифрового ряда были открыты Уран, Нептун, Плутон и даже совсем недавно в 1997 г. небольшая планета, находящаяся на краю нашей вселенной за Плутоном. Все это было сделано с помощью очень сложных для своего времени приборов и совершенных математических построений. (Стоит, однако, вспомнить, что Гомер в своей Илиаде по каким-то одному ему понятным причинам утверждал, что у Марса есть два спутника, спустя тысячелетия открытые и названные Фобос и Демос. Не менее поразительно, но древнегреческий ученый и поэт Эрастос Киренский, тогда все ученые были поэтами, назвал длину радиуса земного шара 6311 км, которая лишь на 60 км отличается от современного значения двадцать первого века.)

Однако диссертация Гегеля примечательна не этим, почти анекдотическим, случаем. В заключение своей работы Гегель выписал двенадцать тезисов, которые он положил в основу построения грандиозной системы мышления. Список тезисов отрывается величественным утверждением: "Противоречие есть критерий истины, отсутствие противоречия - критерий заблуждения", а заканчивается почти христианской заповедью: "Вполне совершенная нравственность противоречит доблести". Строго говоря, идея первого утверждения взята у Шеллинга, для которого существующая реальность - это сплошное противоречие сил во времени и пространстве, и потому постижение истины с необходимостью требует отыскания двойственного начала: ни абсолютное тождество, ни абсолютное различие не отражают истинного содержания природы и ее фундаментальных законов.

Возможно, если бы Гегель занялся не проблемой планетарных орбит с их противоположением центростремительных и центробежных сил, а вник в споры между Ньютоном, Гуком и Гюйгенсом о противоположении корпускулярной и волновой природы света, квантовая механика с ее электронами, протонами, чипами, компьютерами, спутниками-шпионами и атомной бомбой возникла бы намного раньше. Впрочем, как гласит десятый гегелевский тезис из его диссертации, "принципом науки о морали является благоговение перед судьбой".

 

3. Свою революционную работу 1900 г. о квантовании материи Макс Планк настойчиво обдумывал и готовил несколько лет, начиная с 1897 г. Перед этим он опубликовал в физическом журнале совсем иную статью, где изложил результаты своих музыкальных исследований о том, что человеческое ухо в лучшей степени настроено на темперированный строй, в котором И.С. Бах сочинял свои прелюдии и фуги, чем на нетемперированный, где отсутствуют полутона, т.е. бемоли и диезы. На протяжении всей своей долгой 88-летней жизни (до 1947 г.) Планк не переставал удивляться захватывающим тайнам не только физики, но и музыки, поэзии, и нередко с Эйнштейном они дуэтом исполняли камерные произведения - Планк на фортепиано, а Эйнштейн на скрипке. Именно их научное сотрудничество сделало Берлин накануне первой вселенской войны столицей фундаментального мышления в области теоретической физики. Планк вполне понимал выдающееся значение своей работы о спектре излучения абсолютно черного тела. В 1900 г. на прогулке в Грюневальде, около Берлина, он сказал своему сыну Эрвину: "Сегодня я сделал столь же важное открытие, как и открытие Ньютона". В 1944 г. Эрвин за участие в известном заговоре против Гитлера будет казнен нацистами.

Эйнштейн в знаменитом номере "Annalen der Physik" за 1905 г. поместил не только статью, доказывающую правоту выводов Планка о световых квантах, но и еще одну о хаотическом движении цветочной пыльцы в воде. Стоит напомнить, что именно в ней, опираясь на экспериментальные данные Р. Броуна, который подробно, еще в 1827 г., описал зигзагообразные траектории движения пыльцы, Эйнштейн впервые доказал существование в природе атомов, о чем только догадывались древние греки. Время - начало двадцатого века было удивительным в истории человечества, засасывающим в бездну будущего, словно вихревой шторм: великий Эрнст Мах скептически относился к существованию атомов и требовал сохранения строгого детерминизма в понимании законов природы, но рядом на континенте Цвейг, Толстой, Бердяев уже обдумывали тезис личной свободы в несвободном обществе, как высшего блага; Эйнштейн и Планк  переносили свое понимание соотношений случайности и предопределенности из области новой физики в сферу понимания противоречия свободы воли и судьбы человека, Чехов харкал кровью в ялтинском домике, пытаясь постигнуть в своих пьесах назначение нового времени, Пикассо в голубых тонах рисовал фигуры матери с ребенком, чьи анатомии сплошь находились в противоречии с реальностью, но устанавливали законы мироздания, согласованные только с правилами самого художником и не более, а девочка Ахматова бросалась в черные воды моря в пяти милях от берега, чтобы долго плыть под звездным небом и утолить девичье неистовство и свою гордыню.

Эйнштейн пережил своего друга на семь лет. Эти годы были для него днями сокровенной любви к Маргарите Коненковой - агенту КГБ еще с довоенных времен. Кто знает, но, может быть, любовными вечерами он правил ей те страницы текста донесений, где шла речь об атомном проекте. Уж слишком профессиональным, физически ясным языком написаны эти ничего не значащие тексты. Впрочем, самого Эйнштейна к технологическим проблемам проекта, составляющим наибольшую ценность, не допускали. Когда Коненкову, вскоре после испытаний атомной бомбы, отозвали в Москву, он написал письмо в Кремль с нижайшей просьбой прочитать курс лекций в Московском университете по квантовой физике и все только затем, чтобы увидеть свою Маргариту, но Эйнштейну отказали. Выше я уже напоминал о том, что титаны, как и боги, должны приносить жертву...

 

4. Может показаться удивительным, но разновидность, скорее, необычный подвид фундаментального мышления, являет собой мышление обывателя. Он выстраивает определенную цепочку причинно-следственных связей, в каком-то не сразу уловимом моменте обязательно лженаучную, только для доказательств того, что в своих поступках и мнениях он всегда и во всем прав. Изощренное, зачастую ошеломляющее своей простотой, обывательское мышление есть прекрасный фундамент для тоталитарных режимов. "Я прав, потому что могу объяснить все сущее" - вот главный тезис, по которому даже истинный ученый легко становится обывателем.

 

5. Я хотел бы привести одно стихотворение Анны Ахматовой. Речь пойдет о первом сборнике ее стихов "Вечеръ", изданном Цехом поэтов в 1912 г. Едва ли Ахматова знала о том, что в это время выдающиеся представители физических наук решали вопрос о соединении корпускулярного и волнового движения частиц, о том, как пролетающий электрон может совмещать в себе свойства крохотной, невидимой частицы и одновременно волны, охватывающей весь земной шар. Потом этот гегелевский вопрос о совмещении всеобщего и частного, конечного и бесконечного, решающий для бытия неживой и живой природы, воздвигнется в квантовой физике до математического уровня дуализма смерти и бессмертия, но тогда эти проблемы были для нее совершенно неизвестны, неинтересны, ничего не значимы, поскольку она была влюблена в Гумилева. Она выпустила в этот год сборник своих стихов и вскоре, по ее словам, уже в Италии, сидя в переполненном трамвае, думала, глядя на соседей: "Какие они счастливые. У них не выходит книжка стихов". Так вот, в этом сборнике наивно влюбленной и невероятно гордой в двадцать два года девицы, которой по неясным, пушкинским, почти божественным причинам в совершенстве открылся русский стих, есть одно стихотворение, которое, по моему мнению, потом навсегда обозначит мироздание планет Ахматовой, да и ее судьбу. Все остальное в сборнике "Вечеръ" уже мастерски верно, но, нередко, слишком истерично, почти пошло или совсем пошло, как вот эти, например, строки: "Что слышу? Целых три недели // все шепчет: бедная, зачем?!" Но этот стих, этот стих в сокращенном варианте звучит так:

                                                           Я пришла сюда, бездельница,

                                                           Все равно мне, где скучать!

                                                           На пригорке дремлет мельница,

                                                           Годы можно здесь молчать.

                                                           ..............................

                                                           Затянулся ржавой тиною

                                                           Пруд широкий, обмелел.    

                                                           Над трепещущей осиною

                                                           Легкий месяц заблестел.

                                                           Замечаю все как новое,

                                                           Влажно пахнут тополя.

                                                           Я молчу. Молчу готовая

                                                           Снова стать тобой, - земля.

                                                                                              (1911 г.)

Пушкин восторгался солнцем жизни, но юная Ахматова осмелилась войти в легкую, зыбкую, освежающую июньскую тень, которая манила Блока и Пушкина, но тут же давила их тяжелыми, уродливыми тучами, словно изящный многотонный склеп, изготовленный великим скульптором.

Потом, совсем скоро, Ахматова пророчески продлит этот дуализм счастья одиночества и трагедии всеобщности в гениальном стихотворении, пронизывающем всю ее жизнь и любовь в советской России (цитирую по памяти):

                                               Я научилась просто, мудро жить

                                               Смотреть на небо и молиться Богу

                                               И долго перед вечером бродить,

                                               Чтоб утомить ненужную тревогу.

                                   Когда шуршат в овраге лопухи

                                   И никнет гроздь рябины желто-красной,

                                   Слагаю я веселые стихи

                                   О жизни тленной, тленной и прекрасной.

                                               Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь

                                               Пушистый кот, мурлыкая умильней,

                                               И яркий зажигается огонь

                                               На башенки озерной лесопильне.

                                   Лишь изредка прорезывает тишь

                                   Крик аиста, слетевшего на крышу.

                                   И если в дверь мою ты постучишь,

                                   Мне кажется, я даже не услышу.

                                                                                  (1912 г.)

 

6. Категории полярности и дуализма всегда использовались поэтами, часто на интуитивном уровне, но философии удалось сформулировать безусловное значение этих категорий для постижения логики бытия человека (Декарт, Кант, Шеллинг и др.).

 

7. Даже в случае, когда мы читаем стихи "про себя", мы почти неосознанно слышим голоса родной речи так же, как слушая музыку, мы все одно размышляем, хотя при этом наши губы остаются недвижными.

 

8. Постоянно сравнивая уровни фундаментального и поэтического мышления, мы не можем обойти важный вопрос о проявлении на этих уровнях категорий пространства и времени. Человек всегда жил, чувствовал, развивался в реальном мире четырех измерений, где три координаты образуют пространство объема, а четвертой координатой является время. Постигая себя и внешний мир, человек с необходимостью стремился постичь таинства пространства и времени. Сделать это можно двумя способами. Соединить эти категории неразрывной, прочной связью, сцепив их на квантовом уровне принципом дополнительности Гайзенберга, и воспринимать как целое, или напрочь разорвать и постигать каждую в ощущениях, не доступных ни математическим формулам, ни строгой научной логике, то есть с помощью музыки, поэзии, архитектуры...

В музыке, например, исключается восприятие пространства и остается только направленность времени, как и в стихотворении "Я вас любил....", а в архитектуре геометрически строгих пирамид пространство подавляет время песков. Но и музыка, и поэзия, и рутинная работа в области химии, физики или других наук различны по своему происхождению, но связаны между собой единством цели - стремлением выразить неизвестное. В конечном счете, каждый из этих подходов является только нашим приближением к Богу.

Неслучайно в иконописи мастера стремятся достигнуть невещественного восприятия мира духовного, не имеющего ни пространства, ни времени в нашем понимании мира вещественного. Используются разные приемы: подборка цветов, пропорции, позы, обратная перспектива и др., но определяющим является сверхчувствительное восприятие этого совершенного мира духовного самим мастером. Рублевская "Троица" гениальный тому пример. Она была написана Андреем Рублевым, которого уже при жизни называли "преподобным", потом забыта на века, а создана она во времена "злой татарщины" в период 1411-1420 годов.

С тех пор икона служит, и втайне, и наяву, символом и молитвой единения России перед "ненавистной раздельностью мира" (Сергий Радонежский). Столетиями устными преданиями передавалась вера о том, что где-то на Руси сохранилась доска с "письмом" Рублева. Начали искать и в 1904 г. решились "вскрыть" одну "поновленную" в 17 столетии икону в Троицком соборе. Сначала сняли золотую ризу - ничего, потом начали счищать краски обыкновенного богомаза и смутились увиденным, и преклонились, и заплакали , и испугались самих себя так, что опять надели золотую ризу, чтобы никто не видел. Только в 1919 году она была полностью реставрирована, и я полагаю, что в эти годы кровавой братоубийственной резни икона открылась не случайно, а как предупреждение, посыл... На иконе изображено неподвижное вечное созерцание тремя ангелами вдохновенного познания, возвышенного совершенства и воскресения перед чашей смертной жизни. Каждый православный, кто вглядывается в эти лики и соприкасается с безмолвной беседой ангелов, узнает таинство, потаенность, предначертание и вдохновенность самого себя вне времени и пространства реального бытия нашего умопостигаемого физического мира.

 

9. Относительно поэтического утверждения Данте и Мандельштама о том, что в основе всего сущего есть любовь я бы хотел подметить следующее. Первое чувство, которое в книге "Бытие" испытал человек, был стыд. "И открылись глаза у них, и сделали себе опоясания". До этого Адам и Ева вели растительную жизнь. Стыд рождает достоинство. В достоинстве хранится любовь. Любовь прорастает вселенными и управляет бездной звезд. Звезды умирают, продлевая пространство и время. Полная улыбка Беатриче - это исповедальный стыд влюбленной женщины, будущей мадонны с младенцем.

 

10. Всякое государство в прежние времена и сейчас охотно ищет инакомыслящих именно там, где нравственные понятия и категории соприкасаются с жерновами экономики. Собственно, в этом и состоит причина казни Христа, не убоявшегося в Нагорной проповеди воздвигнуть нравственные отношения выше экономических. Дело в том, что человечье общество выделилось из неорганической природы двумя категориями - нравственностью и экономической деятельностью. Сопрягать их можно двумя утверждениями - "Все, что нравственно - есть экономически выгодно" и "Все, что экономически выгодно - есть нравственно". Христос первым, до него было немало других проповедников новой жизни, посмел не просто утверждать первое положение, но попытался провести его в повседневную жизнь. Как этого добиться реально, Он не знал и потому толковал притчи о птицах небесных, которые "не сеют, не жнут, но собирают в житницы..." До Христа, и особенно после Него, общество бурно развивалось и строило свою идеологию исключительно по второму принципу: экономически выгодно - значит нравственно, затемняя этот принцип различного рода лозунгами, поучениями, теориями охоты на ведьм, крестовыми походами и тому прочее... Примеров тому можно привести множество. Конечно, находились романтики, которые, особенно начиная с 18 века, мучительно размышляли о том, каким образом экономическая целесообразность должна перерастать в христианские заповеди или, хотя бы, в определенные приближения к ним. Ничего кроме построения города Солнца, где его жители по-прежнему принимали этот путь, как слепую веру, эти философы придумать не смогли. Карл Маркс был первым
(1840 годы), кто четко сформулировал экономический алгоритм для объективной реализации второго подхода, который он рассматривал, как принцип должествования. Для этого ему потребовалось открыть существование частной и общественной собственности на средства производства, что было сродни подвигу итальянца Торричелли, открывшему в 1643 г. атмосферное давление. Такое сравнение я привожу неслучайно. Безусловное большинство современных людей ежедневно использует понятие атмосферного давления, совсем не задумываясь над тем и не понимая того, как эта сила весом в сотни килограммов оставляет человека живым. Самого Торричелли за этот простой вопрос почти потащили  на костер инквизиции. Также мало кто задумывается и над открытием Маркса, хотя его сущности о собственности не просто на слуху, не просто грязно насиловались или грубо возвеличивались до неузнаваемости, но и сейчас нередко подвергаются всеобщей  анафеме от того же невежества средневековья, вплоть до насильственного изъятия его книг из библиотек. Так вот, современный Запад, по сравнению со средневековьем и, более впечатляюще, по сравнению с серединой двадцатого века, развился до экономических высот жизнеустройства человека двадцать первого века, следуя Марксовому алгоритму. Потребовалось путем многих жестоких проб и ошибок добиться того, чтобы обществу принадлежали, почти абсолютно, средства производства через разнообразные кооперативные, муниципальные, государственные, страховые объединения и, прежде всего, через широкое и легкодоступное акционирование активов этих средств, но ни в коем случае только через одно обязательное для граждан объединение, будь оно даже самим государством. Только так, по Марксу, решается тот вопрос, над которым он задумался еще в свои молодые годы младогегельянства - дуализм общественного государства (по Марксу - государства "свободной интеллигентности") и классового государства частноутилитарной функции. Занимался Маркс и вопросом о коммунизме как обществе, для которого вообще отсутствует категория экономической целесообразности, но, скорее, только поставил этот гениальный вопрос, чем дал на него убедительный ответ.

 

11. Согласно одному из преданий, изложенным в Каббале, Лилит была первой женой Адама. Они долго спорили о том, кто из них главнее, хотя были сотворены из одного куска глины. Не убедив Адама, она улетела, но ее настигли ангелы в Красном море и стали настаивать на возвращении. Она озлобилась, заявила, что будет вредить новорожденным, и после долгих препинаний ангелы взяли с нее клятву, что она не войдет в дом, в котором увидит их самих. В эпоху Возрождения предание о Лилит стало широко известным, и она обрела облик красивой, юной и бесовски соблазнительной. Как мне кажется, Набоков знал эту историю, подыскивая имя для героини и стиха, и романа, где в бессмертии соединились пророчество любовного сонета и спасение в искусстве.

 

12. Не верьте тем естествоиспытателям, которые утверждают, что для них публикация научных результатов не имеет особого значения. Они врут и себе, и вам. Позвольте в этой связи привести одну малоизвестную историю из жизни профессора Абрама Иоффе - основателя советской школы физиков двадцатого века. Его имя носит петербургский политехнический институт.

В жестокую постреволюцинную зиму 19-го года, в насквозь промерзлом и голодном Петрограде свет включали урывками, поквартально, чтобы именно в эти часы и в определенном месте провести обыски с изъятием у буржуазных элементов последних ценностей. В дневнике Зинаиды Гиппиус, жены Мережковского, осень и зима этого года помечены такими записями: "Продала старые портьеры. И новые. И подкладочный коленкор. 2 тысячи. Полтора дня жизни", "На Николаевской улице вчера оказалась редкость: павшая лошадь. Люди, конечно, бросились к ней. Один из публики, наиболее энергичный, устроил очередь. И последним достались уже кишки только. Я давно поняла, что холод тяжелее голода. И все-таки, опять повторю, голод и холод - ничто перед внутренним, духовным смертным страданием..."

У Веры Инбер эти дни вспоминаются текстом следующего содержания. К ней пришли из отряда особого назначения, во главе был матрос с "Алмаза". Далее Инбер пишет: "Мы прошли по оледенелым и покинутым комнатам, прошли в гостиную, где увидели толстые, мохнатые от мороза стекла, кучу мерзлого картофеля под роялем и самый рояль в радугах стужи. В кабинете шкаф был раскрыт, и полка Шекспира зияла пустотой. Матрос сразу понял, в чем дело.

"Книги жгете, - сказал он... - Это вы которого же писателя пожгли?"

"Шекспира... Жил в шестнадцатом веке."

"Такого не слыхал, - он наклонил голову, читая сбоку корешки книг. - Пушкина не жечь. Гоголя не жечь, Михаила Лермонтова не жечь тоже. Понятно?"

В эти дни Иоффе каждое утро ходил в политехнический институт, чтобы спрятать и перепрятать, укутать в тряпье в замерзающем без стекол здании наиболее ценные физические приборы, спасая их от холода и мародеров. Но более разрухи Иоффе тяготило его рабское положение, при котором он уже много месяцев не мог заниматься научной работой, проводить физические опыты. Однажды ему на глаза попались тонкие пластинки поваренной соли, которые он раньше использовал в оптических исследованиях, но сейчас, в военном Петрограде, они воистину равнялись хлебу выживания. Складывая их в один пакетик, Иоффе искал место, куда бы их получше спрятать. Может быть, в щелину возле промерзлой печки? Но эту печь когда-то затопят, пластины расплавятся... Возможно, в эти минуты возникла идея столь простого эксперимента, столь ясного и интересного, что Иоффе, собрав все прозрачные, как лед, пластинки поспешил домой. Здесь, у себя на кухне, он стал кипятить воду, уже точно определив цель опыта. Над паром Иоффе выгибал пластинки под разными радиусами, потом бросал каждую в отдельную кастрюлю с кипящей водой и засекал время, когда они полностью растворятся. Выгибая пластинки, он, говоря профессиональным языком физиков, "накачивал" в каждую их них определенное число дефектов и хотел впервые установить влияние напряжений и дефектности на растворение твердого тела. Пришлось сжечь весь недельный запас дров, выторгованных у Летнего сада и, вдобавок, бросить в печку пару стульев, припасенных на крещенские морозы.

Несколько дней ушло на обработку и обдумывание полученных результатов, еще несколько - на написание статьи на немецком языке. В то время немецкие научные журналы были наиболее авторитетными в мире, о публикации в тогдашней Советской России не могло быть и речи. Бумаги едва хватало на издание немногих газет и листовок -призывов к беспощадной борьбе с контрой. Они большей частью клеились около церквей, где собиралось много народу.

Почти месяц Иоффе перечитывал и правил уже написанную статью, вносил совсем уж ничего не значащие исправления и все более утверждался страшной для него мыслью, что статья никогда не будет напечатана, сгинет с доселе неизвестными результатами, цену которых для физики он, профессор Иоффе, отчетливо понимал.

Нежданно до него дошли слухи, что у княгини N. остановился офицер из гвардии, намеревающейся пробраться в Берлин. Иоффе свернул статью в трубочку, перевязал шпагатной нитью и отправился по знакомому адресу через весь Петроград. В гостиной княгини он увидел с десяток скорбных старушек, одетых бог знает во что, но все еще с подчеркнуто прямыми спинами и величаво вскинутыми головами. Они тихонько перешептывались, и каждая держала на коленях небольшой мешочек из льна без всяких вензелей, видимо специально пошитых для подобного случая. Иоффе поздоровался, представился и занял свою очередь. С некоторыми из них он встречался раньше, они тотчас стали расспрашивать о судьбах общих знакомых. Выяснилось, что в своих мешочках старушки принесли фамильные бриллианты, золотые украшения и какие-то зарубежные акции, чтобы отдать их русскому офицеру, имя которого по понятным причинам того времени они даже не спрашивали. Если он доберется до Берлина, то отдаст родственникам, с которыми, скорее всего, им уже никогда не свидеться. Старушки по одной заходили в смежную комнату, а, выйдя через минуту, молча садились на прежнее место. Наконец, подошла очередь Иоффе. Офицер, одетый в обычное гражданское пальто на полувоенный серый френч, выслушал просьбу, подробный адрес журнала и уверил, что неплохо знает Берлин. Потом он пометил, каким-то одному ему известным шифром сверток Иоффе и положил его в обычную солдатскую котомку, где покоились золотые и алмазные обломки империи. "Вы уж простите меня, если не доберусь". Наверное, он говорил эти слова каждой их них. Иоффе вышел. Вскоре сборы закончились, вышел и офицер. Старушки подходили к нему, осеняли крестом, никто не плакал. "Господи, - подумал Иоффе, - ему надобно пройти несколько военных кордонов, тысячу верст по напрочь разоренной войной и смутами Европе". Только через два с половиной года Иоффе узнал, что его статья была напечатана в знаменитом физико-химическом журнале.

 

13. Поскольку имена Блока и Набокова сошлись на одной странице, не могу не вспомнить воспоминание Набокова о Блоке, хотя в жизни они никогда не встречались.

После большевистской революции Набоков вместе с семьей уехал в Германию, где стал подрабатывать в Берлине случайными литературными заработками в журналах русского зарубежья. В двадцатых годах его стихи уже широко печатались, и много позднее он скажет о них, как о протесте против худосочной "парижской школы" эмигрантской поэзии. Он сочинял стихи всю жизнь, и если вы хотите понять, что такое русская поэзия, начните с Пушкина, Тютчева или Набокова, они в этом равновелики.

Однако вернемся к берлинским дням Набокова. В один из дождливых осенних вечеров он отправился в публичный дом. Для русских поэтов и писателей посещение борделей было делом обыкновенным. В конечном счете, именно благодаря посещению Пушкиным петербургского борделя сложились гениальные строфы "Руслана и Людмилы". Пушкин то ли заболел там сифилисом, то ли простыл под дождем, возвращаясь из оного заведения, но вынужден был пребывать почти месяц дома, где от ничегонеделания принялся сочинять поэму и закончил ее как раз к выздоровлению. Так вот, Набоков, объяснившись с хозяйкой, естественно на немецком, выбрал девушку и поднялся с ней в нумер. Здесь сразу выяснилось, что оба они из России, завязался разговор земляков. "Прежде я работала в Петербурге. А вы кто ж будете?" - осмелилась спросить девушка. "Литератор" - сказал Набоков, он стеснялся называть себя поэтом. "Литератор?" - удивленно переспросила она и добавила - "знала я в Петербурге одного литератора, так глаза его до сих пор смотрят на меня, страшно становится". "Отчего ж?" - спросил c иронией Набоков. Здесь она поведала следующее.

Однажды в дождливый вечер, как сегодня, хозяйка велела ей подняться к себе, где ждет некий господин. В кресле сидел этот  господин в плаще и шляпе, с которых стекала вода. Глаза его были закрыты, он был недвижен и молчал. Девушка присела на край кровати и стала ждать. Через некоторое время он отрыл глаза, посмотрел на нее и сказал: "Я литератор. Я немного посижу так... Вы только не пугайтесь". В молчании прошло еще несколько минут. Вдруг господин опять открыл глаза и произнес: "Позвольте, я почитаю стихи". Тут девушка совсем растерялась и кивнула в знак согласия.

"Так о чем же он читал?" - спросил уже заинтересованный Набоков.

"Так ведь, и сказать не о чем. Смотрел в одну точку и говорил. Может, злодей какой подумала я."

"Но все же, хоть что-то помнишь?"

Она пожала плечами, немного помолчала и неожиданно сказала: "Там у него пьяница был, а глаза у этого пьяницы были кроличьи". Почти безумное и страшное своей невероятностью подозрение овладело Набоковым. "Вспомни хоть что-то еще" - Набоков, сам того не замечая, даже повысил голос. "Ну, там у него еще перья, кажись... Точно, перья какой-то птицы торчали в голове."

Теперь уже не было никаких сомнений. Этой, тогда еще совсем юной девице, в далеком, невозвратно осеннем Петербурге читал свою "Незнакомку" русский поэт Блок.

"А что дальше-то было?" - невольно спросил взволнованный Набоков и тут же, поняв все нелепость и двойственное значение этого вопроса в месте, где он сейчас находится, устыдился и уже собирался сказать, чтобы не отвечала, но она сразу пояснила: "Дальше? Дальше он повел себя очень странно. Он посидел еще... Молчал. Потом положил деньги на столик и поцеловал мне руку. Вот эту, - она показала пальцем на тыльную часть левой руки - и ушел". Набоков, совсем близко, увидел руку женщины, которой касались губы Александра Блока.

Она так и не поняла, почему этот молодой, красивый и здоровый мужчина вдруг поднялся, взял в свои ладони ее руку и поцеловал так, словно это вовсе и не рука, а нательный крестик. Потом он тотчас оставил деньги и молча ушел. Пересчитывая марки под тусклой лампой берлинского борделя, она некоторое время, совсем недолго, все пыталась увидеть, что же в ее руке такого странного и необычного.

 

Владимир Николаевич Самоваров

(г. Харьков, 2011 г.)