Аннотация: Нет, не всё знал Гоголь о проделках чертей! Или знал, да утаил?
Случилось все это в стародавние времена, когда лес был огромный и дремучий, когда топор не гремел непрестанно в его чаще, выстукивая по стволам похоронный марш деревьям. Когда трава была высокой и густой, не ведая о безжалостных стадах, выщипывающих ее и втаптывающих в землю все, что осталось. Когда земля лежала могучей и спокойной, заботясь о детях своих: давая им пропитание, если они были голодны, убежище, если они нуждались в нем, излечивала от болезней и избавляла от страданий. А когда приходил урочный час, принимала питомцев в чрево свое на вечное успокоение.
И не делила земля детей своих на добрых и злых, на любимых и отверженных. Все были равно дороги для нее, все были плоть от плоти ее. И каждый из живущих на ней выполнял свое предназначение, и каждого одинаково любила она.
Как земля заботилась о чадах своих, так солнце, отец всего живого, лелеял землю, освещая ее и давая животворящее тепло, поливая ее дождем, овевая ее ветром. И земля благодарно отвечала ему, рождая ЖИЗНЬ.
Нет, не пил волк из одного ручья с ягненком, но и не убивал более того, что мог съесть.
Нет, не умирал ягненок с голода, но выщипывал траву столько, сколько нужно было, чтобы насытиться.
И рубил человек столько деревьев, сколько необходимо было ему для тепла в своем доме, и пахал столько земли, сколько нужно было для пропитания его семьи, влюблялся, заводил семью, холил жену свою и детей своих, которых рожала ему любимая женщина. И жил человек от щедрот земли срок свой, отпущенный ему судьбой и богом, не ведая недостатка в необходимом, спокойно и счастливо.
Но однажды на лесной поляне появился странный след. Поляну окружали непроходимый бурелом и густые кусты. След прятался под старой засохшей елью, пожелтевшие мертвые ветви которой опустились до самой земли и скрывали отпечаток на земле, похожий на след большой птицы с загнутыми в одну сторону когтями. След был похож на свастику. Неведомая, но страшная сила исходила от него. Ни одна птица не пролетела над ним, не почувствовав испуг и не отклонив стремительно полет свой от этого места. Ни один зверь не прошел мимо, не ощутив злой силы, исходящей от него, не взъерошив в ответ шерсть на загривке и не оскалив в предостерегающей гримасе клыки.
И стали расти около него не земляника, радующая глаз неожиданными алыми огоньками из под своих листьев, а грязно-зеленый колючий чертополох, не крепенькие, вкусные, даже с виду, белые грибы и подберезовики, а болезненно бледные поганки и, привлекающие своей ярко-красной, в белый горошек шляпкой, ядовитые мухоморы...
Ночь покрывала землю, давая всему живому на земле отдых. Спали птицы в своих гнездах укрывая крылом птенцов и согревая их своим телом. Спали прочие лесные обитатели - кто в безопасности в норах, кто под густым кустом, дрожа во сне от страха за свою жизнь. Но спали все.
Только филин - бессонный страж, сидел на ветви ели, тараща свои всевидящие в темноте глаза, оберегая ночной покой леса, периодически, больше для порядка, чем из желания кого - то напугать, громко и страшно ухая.
В одну из таких летних ночей в центре следа - свастики появился вертлявый, с длинным голым хвостом, с пятачком вместо носа, острыми ушками и рогами на голове, скрывающимися в грязно - коричневой шерсти.
Да, да! Это был черт! И появился он в ночь на Ивана - Купалу. В ночь, когда вся нечисть чувствует себя вольготно на земле, творя свои злые дела безнаказанно и потому - с размахом, стараясь максимально навредить добрым людям.
В ночь, когда расцветает папоротник - волшебный цветок, приносящий богатство и несчастье задумавшему отыскать его. Когда ведьмы собираются на шабаш на Лысой горе, когда сам повелитель тьмы в виде черного козла, сидящего на гнилом пне, горящими глазами благосклонно взирает на богопротивные игрища своих почитателей, а если является он на шабаш в виде высокого человека в красной одежде, то никто не может увидеть его лица.
Черт наш, хотя и мог вызвать смех своими постоянно меняющимися ужимками, необычными для ходящего на задних лапах существа, копытцами, был верным его слугой.
- Ах, какую гадость сделаю я сейчас! - написано было на его мерзкой морде.
И сделал! Взобравшись на дерево, наклонил ветку, на которой, не ведающая грядущей беды, синица свила свое гнездо и вывела в нем потомство, пока еще желторотое и умеющее только пищать и открывать клюв навстречу приносящей червячков матери. Гнездо сорвалось с ветки и упало в густую траву. Птенцы были обречены на голодную смерть. Ведь мать вряд ли найдет их в траве, а если и найдет, сама запутается в стеблях и не сможет больше взлететь.
Довольный началом, черт потер копытца. И направился куда вело его чутье. А привело его оно на поляну, где ведьма выдаивала деревенских коров. Начертив на земле круг и воткнув в середину его нож, сотворила старая чертовка заклинание и потекло парное молоко из ножа прямо в землю.
Не пила ведьма молоко, но радовалась заранее горю хозяек, которые не выдоят у своих буренок поутру ни капли, не поднесут детям своим теплого молока. Порадовался бесенок чужому несчастью и побежал дальше к подворью человека, живущего на опушке леса.
- Ага! - подумал черт - То, что надо! Ведь человек всегда был жаден и глуп!
Надобно сказать, что в доме этом жил богатый крестьянин. Праведным трудом приобрел он достаток. Трудился с утренней зари и до самого захода солнца. Сам не ленился и другим не давал спуска в работе. Все умел делать хозяин: пахать и боронить землю, сеять и жать хлеба, вязать снопы и скирдовать, молотить колосья и веять зерно. Мог своими руками построить и овин для хлеба, и хлев для скота, и избу для себя и семьи своей. Любая работа спорилась в руках его. В кузне гвозди сами вылетали из-под молотка в кадку с водой для закалки, подковы, казалось, сами сгибались в красивую дугу.
Лошади с радостью поднимали свои ноги, чтобы обул их хозяин в новые, блестящие подковы, выбивающие на дороге такой веселый ритм, что кони, не чувствуя тяжелых удил, задирали головы вверх и ржание их, как веселый громкий смех, разлеталось над окрестными полями. И неслись кони как ветер куда направляла их твердая рука седока.
В те поры приблудился к хозяйскому двору мужичонка, родители назвали его Пантелеймон, но кликали больше как Пантюшка-понюшка или просто - Понюшка. Работник он был никудышный, любил в самую горячую рабочую пору спрятаться подальше от хозяйских глаз в густых зарослях крапивы за хлевом с кружкой браги, которую, по своему обыкновению, закусывал он лишь понюшкой табака, за что и получил свое прозвище. И не прогонял его хозяин только из жалости, чтобы не пропал мужик совсем.
Да и бабе своей надоел Пантюшка изрядно своим пьянством, нищетой и непригретостью в дому. И ей было уже все равно, к кому обращаться: к Богу ли, к черту ли, так надоела ей такая жизнь.
- Да хоть бы черт забрал его! - в сердцах подумала баба. А лукавый был легок на помине!
- Все сделаю, что захочешь, ягодка моя! - заюлил черт - лишь бы тебе было хорошо, глядишь, чем и отблагодаришь когда.
А Пантюшка, с опухшей рожей (искусали его комары в кустах, в которых пытался укрыться мужик, подглядывая за беспечно плещущимися в теплой воде девицами) на нетвердых уже к вечеру ногах и надоевший им своими нелепыми ухаживаниями настолько, что искупали его веселые насмешницы в ближайшем пруду, сбросив туда за руки и за ноги, спал на своем любимом месте в крапиве за хлевом. И привиделся ему сон...
Знакомая кабатчица, что часто давала ему водки в долг, встала над ним и елеем растекся ее ласковый голос:
- Соколик мой ясный, Пантелеймоша, не хочешь -ли бражки?
Конечно же это был черт в виде бабы, но Пантюшка спросонок да с бодуна не разобрал толком, кто перед ним, но почувствовал сразу родной запах браги.
А брага та была непростая, поставлена она была на болотной протухлой воде и настояна на дохлых пиявках да лягушках. Но что пьянице до того! Все заслонила громадная кружка, из которой несся завлекательный сивушный дух! Да и голова с похмелья, к тому времени, уже болела так, что не было ни какой мочи.
Выпил мужик предложенную кружку одним махом и неописуемое облегчение почувствовал в тот же миг. Перестали дрожать руки, прояснилась голова и по телу разлилась блаженная легкость опьянения.
Черт затаился в кустах неподалеку. Потирая свои лапки, он ждал, что будет дальше, натянув на себя белую простыню, украденную им с веревки на ближайшем дворе. И ведь знал, стервец, чего ждет! Не даром ставил он брагу на тухлой воде и настаивал ее на всякой гадости.
Вместе с блаженством опохмелки, ощутил мужик некое неудобство в животе. Забурлил Пантюшкин живот, как народ в день получения платы за работу, и вся нижняя половина естества его запросила, нет - затребовала! Облегчения!!! И так его прихватило, что понял Пантюшка - до отхожего места ему не дотянуть!!! Зажал изо всей силы он задницу руками, рванулся в сторону выгребной ямы. Нет! Не донес! Опустил, едва успев стянуть штаны, тощие ягодицы прямо в высокую злую крапиву.
Свищет из него как из прохудившейся плотины весной. А тут черт! Лапки растопырил, хвостик - трубой, в белой простыне, летает над зарослями крапивы перед выпученными Панюшкиными глазами и орет дурным голосом:
- Это я! Погибель твоя! Обосрёшься до смерти! Сдохнешь от надрыва жопы!
Оторопел мужик, хотел перекреститься, но руки заняты - штаны держат, чтоб не упали. Так и шлепнулся от изумления, придерживая руками портки, в свою же кучу. А крапива еще добавила по голому заду.
От страха и боли вскочил Пантюшка и рванул что было сил к дому, обгадившись от ужаса более, чем от чертовой браги. Бежит, ногами перебирает сколько позволяют спущенные штаны, тоненько голосит:
- Маманя! - и что только не придет на ум испуганному пьяному мужику, или вспомнил со страху далекое младенчество, когда заботливая мать стирала его обгаженные пеленки, ласково подмывала и пеленала его, приговаривая нежные слова.
Говно капает на недавно стираные подштанники, крапива хлещет по голому телу. Бежит не помня себя, спотыкается, падает и снова бежит. Как полоумный заскочил в хату, прыгнул на печку и спрятался под одеялом.
- Ах ты, сучий потрох! - закричала в сердцах его баба, поводя недовольно носом, принюхиваясь, и сдергивая одеяло.
- Мало, что обосрался! Еще и постелю всю изгадил! - Но увидев распухшие от укусов крапивы Пантюшкины мужские достоинства, внезапно утихла.
Ничего подобного она еще в жизни не видела. Член Пантюшкин доставал до пупка и был изумительной толщины.
Что было потом, известно только им двоим. Но баба Пантюшкина с тех пор запасает целый овин крапивы на зиму. А сам Пантелеймон Феофанович бросил пить. Когда выходит он из дому, шествует по деревне неспешно и с большим достоинством, но как гиены огненной стал бояться отхожих мест и зарослей крапивы. Завел дома фарфоровую ночную вазу с крышкой в розовых завитушках, которую после использования им по назначению, с подобающим трепетом и почтением выносит на задний двор его жена.
А черт наш так и остался ни с чем. Ибо шалость его обернулась богоугодным делом и спасла Пантелеймона от пьянства, а его бабу от фригидности. И стали они жить в любви и согласии и умерли, когда пришла пора, в один день.
Но не успокоился криворогий, видно рога его отрастила в преисподней какая-то чертовка, да перестаралась и вышли они большие, ветвистые, но кривые, тянущие дурную головенку в разные стороны и не дающие ей покоя.
Положено чертям не только мучать души грешников в аду, но и добывать для ада эти души. И ловят их на земле не только черти (что может мужчина, даже если он черт?). ловят их и чертовки, и гораздо успешнее. Ибо женская сущность их со времен Евы более к этому приспособлена.
Надо сказать, что проматерь всех совратительниц наших, хоть и была сотворена Богом из ребра Адама, но, видно, присутствовал при этом падший ангел, подталкивая творца под локоть, подсыпая в материал свои составляющие.
Поэтому и вышло творение из под рук его прекраснейшим на свете, но беспечным созданием, преследующим бездумно свою выгоду на данный краткий момент жизни, используя для этого всю свою красоту, не задумываясь, что будет дальше с ней и с окружающими ее.
Да и какого же мужика не соблазнит такая притягательная прелесть?! И играет женщина мужчинами, как кошка играет мышью. Поймает в мягкие, нежные лапы свои, укусит больно и отпустит. И опять укусит, но не до смерти! Какая же польза ей от мертвой игрушки?
И не может убежать несчастная мышь, не кошачьи когти удерживают ее, крепче мышеловки держит ее смертельное удовольствие, которое испытывает она от нежного кошкиного поглаживания между укусами.
Многое дал для этого творец женщине. Красивую головку божественной лепки с длинными волосами и такими глазами, которые, глядя на мужчин, каждому, казалось, говорят: Ты единственный и неповторимый, нет лучше и мужественней тебя!!! Несравнимые ни с чем по красоте губки. Стоит только женщине чуть приоткрыть их в удивлении, как таят без следа мужская сила и гордость. Готовы мы лечь у ног ее как потертый коврик у входной двери.
А женская грудь! Это лучшее творение бога на земле! Нежность и красота ее несравнима ни с чем в мире, прикосновение к ней - ощущение мгновенного дуновения прохладного ветра в изнуряющую жару. Так же блаженно и быстротечно! Так же не дающее ничего кроме мучительных воспоминаний!
Но даже дерзкая фантазия моя не смеет опуститься ниже тонкой талии женщины, ниже нежной впадины на животе ее, называемой пупком. Ибо ниже - тот крест, о котором мечтает каждый подросток, едва единственный, пока, волосок проклюнется над тем членом тела его, которую нежно называют матери наши в детстве каждого из нас петушком, которая непобедимо ведет любого из мужчин, определяя жизнь и судьбу его.
Но, каким бы прекрасным не было это место, это перекладина того креста на котором мы сами распинаем себя! Добровольно взбираясь на него и с радостью подставляя руки свои под гвозди палача, не ведая о том, что гвозди эти будут вбиты навечно, что ни какая сила не сможет вытащить их, что кровь наша всю жизнь будет сочиться из ран...
И влачим мы этот крест до места последней, из множества их, казни нашей не на спине - между ног ! И мешает он идти нам, истирая воспаленной плотью не только промежность, но и мысли и душу нашу, заставляя бесплодно тратить лучшие годы свои!
Однако, пора вернуться к героям нашего правдивого повествования.
Не один черт был отпущен на землю в этот праздничный для всего чертова отродья день, но и чертовка его тоже поднялась из преисподней.
Как особа женского пола, более своего адского сожителя проведшая дней среди людей, явилась она в миру не ободранной рогатой кошкой со свиными копытцами, а красивой женщиной лет тридцати, еще не старой, но уже многое познавшей в жизни, много обещающей всем своим видом и многое умеющей. Появилась она на дороге, ведущей к подворью зажиточного мужика, приветившего из жалости непутевого старого знакомца нашего Пантюшку.
Сам хозяин, обложив все окна и двери от нечистой силы крапивой, сидел за столом со всеми домочадцами. В красном углу у иконы Божьей Матери горела неугасимая лампада. Оклад образа светился отражением дрожащего огня, освещая накрытый обеденный стол посередь избы, лица собравшихся повечерять детей и взрослых, сидящих на лавках за столом. Хозяин дома, по обычаю, сидел во главе стола в красном углу.
Эх и хорош был собой мужик! Умное лицо его светилось силой и здоровьем. Окладистая, аккуратно расчесанная, борода спускалась на могутную грудь. В руке была расписная деревянная ложка, такая же как и в руках всех, сидевших за столом. Но ложки в руках детей и бабы его бездействовали. Никто и не подумал есть поперед хозяина.
Прочтя благодарственную молитву, хозяин опустил ложку в чугун с варевом, стоящий посреди стола, подставил, что бы не пролить ни капли, под нее ломоть горячего, недавно вытащенного из печи, душистого хлеба и степенно понес ложку ко рту.
Тут же все остальные, сидящие за столом, застучали своими ложками по стенкам и краям чугуна. Все были голодны после праведных трудов страдного дня, но ели неторопливо и бережно, не рискуя заработать звонкий, как звук бубна, удар по лбу ложкой хозяина в наказание за суету и небрежное отношение к еде.
Вдруг в окне мелькнул обтягивающий стройное тело красный сарафан, красивое лицо с чуть подведенными черной печной сажей бровями. Не скрывал сарафан всей прелести вызывающе торчащей груди с острыми даже сквозь одежду сосками, ни приятной глазу и руке округлости ягодиц, ни чудного соблазнительностью своей обвода бедер.
Тишина стояла в природе, ни один ветерок не тронул порывом своим травы, но сарафан колыхался как живой обтягивая то одну часть прекрасного тела, то другую, то, вздергивая подол, обнажал выше колен прелестные босые белые ножки.
Взгляд красавицы был чистым, удивленным и умоляющим.
- Помогите люди добрые! - просил нежно и беспомощно он, - Не дайте пропасть бедняжке!
Зря, зря я так негоже отзывался о женщине, когда писал о создании ее Господом нашим! Ведь сколько же сластолюбия таится в мужиках! Все готовы отдать они за обладание желанной женщиной! И не только одна Троя была разрушена из-за похоти мужской!
Но и подвигов в честь любимой женщины было совершено немало! На все готовы мы ради нее - и на большую подлость, и на великую жертву! Но и жертва, и подлость имеют в итоге одну причину - желание обладать женщиной безгранично!
Господи! Неужели так владеют они нами, что не видим мы ничего, кроме прекрасного образа их, и готовы отдать все, даже жизнь свою! И красота тела ее будит в нас не только прекрасные душевные порывы, но и необузданные плотские желания, которые сильнее всего на свете! И затмевают эти желания разум наш, и заставляют творить то, за что муки совести нестерпимо терзают нас всю оставшуюся жизнь!
Бросив случайный взгляд в окно, закашлялся, поперхнувшись внезапно, хозяин наш, вскочил из - за стола, не пошел - что было силы сиганул в дверь, но не рассчитал прыжка и, ударившись со всего размаха о дверную притолку так и сел в сенях, потирая ушибленный лоб. Но не остановило его и это божье предостережение. На карачках, держась одной рукой за ушибленную голову, перевалился он через порог во двор, едва дополз до плетня и с трудом цепляясь за калитку, повис на ней безвольной тряпкой.
- Что случилось, красавица? - прохрипел он.
Красивое женское лицо, обращенное к нему в один миг покрылось слезами.
- Заблудилась я, мил человек, третий день хожу по лесу, все ноженьки истерла в кровь - жалостно и нежно заголосила женщина.
Впрочем, ножки женщины были белы, без следа крови и мозолей и так прелестны, что едва смог мужик оторвать взгляд свой от них.
Собрав последние силы, не говоря ни слова, открыл хозяин калитку и указал прекрасной гостье на дом. Та впорхнула во двор. Но известно, как боится нечистая сила крапивы! Ведь именно в защиту от нее обложил хозяин наш в этот вечер все окна и двери сей жалящей травой.
Застыла красавица в затруднении возле крыльца, не смея подняться на него, а тем более - переступить порог дома. Нерешительно взошла на первую высокую ступеньку, покачнулась и сверзилась с крыльца прямо в корыто с водой для питья скотины. А скота у хозяина было много и потому - корыто было обширное и глубокое. С головкой ушла красавица наша под воду. Эх и хитрая была, чертовка!
Хозяин бросился спасать нежданную гостью, залез прямо в одежде и сапогах в корыто и подхватил ее на руки. Мокрый сарафан обнажил все женские прелести, облегая тело как вторая кожа, ничего не утаивая, все выставляя на обозрение! И прелестную грудь, и тонкую талию, и крутые бедра, и нежный холмик у начала их, кудрявившийся упругими небольшими волосками!
Прижал к себе хозяин горячее молодое тело. Да и как было не прижать! Ведь потеряла красавица сознание то ли от того, что ударилась больно, то ли от неожиданного испуга. (Ох хитра, чертова баба! Ох хитра!)
- А может захлебнулась насмерть?! - подумал с ужасом мужик.
Опустился он на одно колено, перекинул животом через другое утопленницу что бы вылить из нутра ее воду. И как молнией пронзило его! Перед глазами оказались прелестнейшие, как два спелых красных наливных яблочка, ягодицы, обтянутые сарафаном! Упругий женский живот обволакивал его бедро, по которому вдруг поползла вверх пленительная и завораживающая теплая волна! И в мгновение ока ощутил мужик, что мокрые штаны его стали что-то вдруг слишком тесными.
Пришла, было, глупая мысль, что опять проклятый лавочник подсунул, сволочь скаредная, садящиеся после первой же стирки штаны. Но не был виноват лавочник, зря мужик ругал его! Мужское естество его восстало от временной спячки! И настолько могуче было оно, что отлила кровь от головы мужика, все затуманилось перед взором и только одно видел и чувствовал он: прекрасное, бездвижное, все в его власти, нежное, много сулящее, женское тело!
Совсем обезумел мужик от похоти, руки его сами собой принялись гладить прекрасную стройную женскую спину, вопреки воле его опускаясь все ниже и ниже. Но остатки разума еще тлели в его голове.
- Господи! Что делаю я! Ведь светло на дворе, еще кто увидит! -
Мужик поднял на руки беспомощное тело и внес его в дом и уложил женщину на лавку.
- Сорвалось! - зло подумала чертовка, но мужик своей статью, теснотой штанов, сулящей волшебные ощущения, рвением и горячностью своей уже успел понравиться ей.
- Ну погоди же! - подумала она и тут же затеяла новую каверзу. Тело ее начала бить дрожь, кожа покрылась крупными мурашками. Вся она сжалась в комок как бы стараясь согреться.
- Бедная! - подумал мужик - Замерзла! Надо бы в баню ее, согреть, пропарить, что бы, не дай бог, не простудилась! - И тут же явственно понял, что ни кто этого не сделает лучше него, и опять почувствовал некую тесноту в штанах своих. Схватив топор и распихав собравшихся вокруг лавки жену и ребятишек, бросился он к куче сучковатых пней, приготовленных для рубки на дрова в зимний запас. И, чудное дело, пни сами собой вскакивали на колоду. Колун вольной птицей рвался в верх в могучих руках мужика и с радостным выкриком его обрушивался с силой вниз. Пни от одного удара раскалывались на поленья. И за малое время мужик нарубил столько, что хватило бы на две зимы!
Обвязав вожжами охапку дров почти с себя ростом, а роста он был немалого, не охнув даже от тяжести, потащил мужик их бегом к бане под опешившими взглядами домашних.
В одно мгновение в топке банной печи уже гудел огонь, из каменки раздавалось веселое потрескивание раскаленных камней и валил такой жар, что сейчас же хотелось раздеться.
Известно, черти умеют заставить огонь служить себе, ведь все их чертова жизнь проходит в преисподней среди огненной стихии и кипящих котлов. И чертовка приложила все свое умение и власть в обращении с огнем, что бы не было ни какой задержки. Пламя яростно гудело в топке, из трубы бани валил необычно черный дым, часто подсвечиваемый вырывающимися всполохами огня.
Неожиданная гостья по-прежнему безвольно лежала на лавке в горнице. Подхватив ее на руки, бросился мужик в баню, захлопнул за собой дверь и подпер ее для пущей надежности изнутри колом. Дрожащими руками он сорвал с чертовки сарафан и нижнюю рубаху, и потащил ее в мыльню...
Оставим на время баню с очумевшим от похоти мужиком и посмотрим, что же делает наш уже старый знакомец - черт, который все это время сидел скорчившись под плетнем на задах крестьянского дома и следил за проказами своей супружницы. Хоть и понимал он, что чертовка действует на благо хозяину всей нечистой силы и во всю старается залучить в ад еще одну, безгрешную до ныне, душу, но чувствовал, что в действиях ее больше личного интереса. И ревность пронзила его огненной стрелой от кончика ветвистых рогов до самых копыт!
- Вот сука! - подумал он, - Ну подожди! Я в долгу не останусь!
И обернулся в миг статным молодцем в красной рубахе - косоворотке, в черном, режущим глаз своим блеском лакированным козырьком, картузе, лихо заломленном на затылок, из под которого выбивались до самых соболиных бровей ржаные кудри вьющегося огненно - рыжего чуба. Подошел к калитке хозяйского двора черт этаким фертом! Сапоги его, смазанные топленным салом в перемешку с черной сажей, так сверкали, что стало светлей на улице! На боку через плечо висел короб с разным мелким товаром, который так любят селянки, особенно молодые: кружева на подол юбки, яркие сережки в нежные уши, бусы, свисающие на девичьи статные груди, окружающие их таким прелестным бисером, что рука сама тянулась прикоснуться к ним.
Невозможно было оторвать глаз от черта, какой он был красавец! Рубаха полыхала на нем огнем, черные шальвары мягким напуском прикрывали верх блестящих сапогов! Писанным красавцем предстал он перед хозяйкой дома! Черные глаза его притягательным огнем горели из под бровей, как бы говоря:
- Подходи, красавица! Все, что нужно тебе найдется в коробе моем, все отдам, что захочешь! -
Но не рассчитал черт силы своего обаяния. Все девицы села, забросив свои праздничные игрища и юношей, вьющихся вокруг них как пчелы вокруг цветков, сбежались к дому крестьянина. Даже сама хозяйка, хоть и была за мужиком, забыв на время все недавние напасти, вышла на крыльцо.
В миг оставили пустыми карманы подтянувшихся за ними, затронутых за живое невниманием, юношей очаровательные девицы.
- Хочу то! Купи это! - Только и слышно было вокруг коробейника вырывающиеся из нарочно мило надутых в мнимой обиде прелестных девичьих губок возгласы.
Бедные юноши без малейших возражений отдавали последние гроши на прихоти своих любезных красавиц. И как только опустели карманы безропотных ребят, вмиг рассеялась толпа девушек вокруг коробейника. Какая же из них сможет спокойно смотреть, как, даже не сопернице, просто соседке, милый ее дарит что-то, на что у собственного парня не хватает денег!
Облегченно переведя дух, черт картинно оперся локтем на калитку, как бы невзначай, выставляя свой короб с товаром на обозрение хозяйки дома.
Не знаю, что больше привлекло женщину: то ли безделушки, разложенные на лотке, то ли сам черт в виде соблазнительного своей красотой парня, но, выскочив из избы, разметав при этом широким подолом летника всю крапиву, лежащую на пороге, подошла она к плетню, делая вид, что интересует ее только товар коробейника. Тут же высыпали из избы дети и, крепко ухватив на всякий случай мамкин подол, широкими от удивления глазами, рассматривали добра молодца.
Откуда-то из-за спины черт вытащил весело раскрашенного, на длиноой бечеве, воздушного змея и протянул его ребятам. Дети с веселым визгом тут же схватили его и всей гурьбой убежали на луг за деревней.
Черт остался один на один с женщиной. Грудь его тут же выгнулась дугой, чуб еще более закудрявился и взвился над козырьком фуражки как победный стяг. Глаза, казалось, начали метать такие сладострастные искры, что женщину охватило смущение.
- Перестарался! - Подумал черт и притушил взгляд.
- Выбирай, что душе угодно, краса ненаглядная! - Сказал он и передвинул короб свой сбоку живота на перед его, скромно опустив взор свой на низ подола женского платья. Баба стала задумчиво перебирать безделушки.
- Все отдам, красавица, за один благосклонный взгляд твой! - Томно прошептал ей на ухо черт, склонив голову. И такая приятная волна мурашек прокатилась от этого шепота по телу бабы, что почувствовала она, что не держат ее более ноги, что огненная всепоглощающая истома охватывает ее, что готова позволить она молодцу все, что не пожелает он!
А черт, не будь дураком, ухватил ее пониже спины и, нежно сжав ягодицы, привлек к себе. Совсем потеряла баба голову и, потянув за шнурок короба, повела его в избу. Бес наш, радостно завиляв задом, последовал за ней. Сзади, из шикарных шальвар его, на мгновение показался мерзкий облезлый хвост с обсосанной кисточкой на конце (имел черт с детства дурную привычку, за которую не раз ругала и била его чертова матушка - задумавшись, засовывать кисточку хвоста своего в рот), а на голове выросли рога, но зацепившись ими за притолку, черт быстро опомнился и хвост, и рога исчезли в мгновение ока.
Женщина в последней нерешительности остановилась посередь избы, остановился и черт, но по другой причине - в красном углу висела икона, перед которой горела лампада. Лицо добра молодца, которого изображал черт, побледнело и ноги его подкосились.
Отвлеченная от сомнений своих, женщина оборотилась к гостю, увидев, что он падает без чувств, она постаралась поддержать его за первое, что попалось ей под руку. И конечно же, не без старания нечистой силы, это был надменный член, которым бес грешил. И, справедливости ради, надо сказать, что то, за что ухватилась рука ее, заслуживало если не почитания, то, как минимум, уважения своей твердостью и размерами и баба совсем потеряла голову.
Спешно задув лампаду и накинув на икону рушник, она схватила неожиданную находку обеими руками. Тут и черт пришел в себя, но не показал виду и, под предлогом дурноты, все теснее прижимался к женщине.
И не было сил у бедной бабы оттолкнуть его. Да и толкать было нечем - ведь руки были заняты тем, от чего невозможно было их оторвать.
По мысленному приказу черта кушак его сам собой развязался, не поддерживая более шикарных штанов. И обомлевшая баба воочию увидела, что было в руках ее.
А бес наш, все делая вид, что дурно ему - ох как дурно! - упал прямо на домотканые половики на полу избы, не размыкая, однако, объятий своих и увлекая за собой совсем потерявшую разум женщину!
Подол сарафана ее, как дым от костра, сам собой взметнулся вверх, непреодолимыми путами окутывая тело, обнажив матовой белизны божественно вылепленные каждодневным трудом ножки и мускулистый живот женщины, по которому, чуткой на каждое прикосновение к телу ее волной, пробегала дрожь плотского желания. Женщина, из последних сил, попыталась выпростаться, но сарафан так упеленал ее, что, даже если бы и хотела она, не смогла бы освободится от этих сладких пут.
Не кажется ли тебе, любезный мой читатель, что слишком далеко зашел я в своем правдивом повествовании? Так не долго и до греха!
Вернемся же, вернемся скорее в баню! Что там?!
Совсем потерял голову от похоти хозяин наш, временами даже казалось, что летает она отдельно от тела в клубах густого пара.
Бережно уложив чертовку спиной вверх на нижний полок (нельзя, ну никак нельзя такое нежное тело - и сразу на верхний - в самый крутой пар!), схватил мужик заготовленные загодя веники и окунул их в кадку с крутым кипятком. Нежный запах березы вмиг разнесся по парилке.
Да поддал еще мужик хлебным квасом на каменку, и такое блаженство духа разлилось по бане! И совсем очумел новоявленный банщик наш - то ли от горячего пара, то ли от легкого угара, льющегося незримой волной из топки, то ли от прекрасного обнаженного тела в клубах пара перед ним.
- Ну, благословясь! - подумал мужик и перекрестился по привычке, как перед любым делом.
Нежно, с едва заметным движением вверх и вниз, провел веником в клубах пара над чувственным изгибом спины, над соблазнительно блестевшими от выступившего пота достаточно раздвинутыми стройными ножками, над вызывающей все затмевающее желание, ложбинкой меж ними постепенно переходящей в притягательную складку скрывающую вечный источник мужского вожделения и наслаждения, с таким непреодолимым в соблазне своей переходом от телесно-коричневого цвета к нежно-розовому, покрытому нет не потом - прозрачной, сверкающей в неверных сполохах топки печи, росой, так верно указывающей на желание женщины и ее готовность получить и испытать желаемое.
Ах мужик, мужик! На горе твое, или во спасение твое перекрестился ты! Вдруг из нежной попы лежащего перед ним соблазнительного женского тела показался грязно-коричневый хвост с кисточкой на конце. Ну точь-в-точь как у запачкавшей свой естественный задний отросток навозом коровы!
Чертовка, почувствовав неладное, быстро повернулась на спину, стараясь спрятать хвост, но и на лобке ее, между нежно вьющихся волосиков, явственно проглянула грубая, воняющая собачатиной и серой, рыжая шерсть!
Мужик, увидев такое, закрестился пуще прежнего. И, на глазах его, нежное женское тело превратилось в мерзкую пародию его. Покрылось все грубыми жесткими волосами, соблазнительно торчащая грудь в миг опала и вместо небесной красоты лица проступило свиное рыльце, впрочем - тоже довольно милое! Кальсоны мужика тут же вернулись к нормальным размерам своим и безвольными мокрыми складками охватили бедра и член его.
- Свят! Свят! Свят! Спаси и сохрани! - Рука мужика, как заведенная, в мановение ока пролетала от плеча ко лбу, другому плечу, пупку и опять - к плечу.
Окатив мужика кипящим от обиды неудовлетворенного желания взглядом и горячей водой из стоящей неподалеку кадки, в которой заваривались веники, подобрав между ног хвост свой, что бы ненароком не зацепиться за что в печной трубе, чертовка вылетела из бани.
Бедный мужик! Получить целую бадейку крутого кипятка на столь нежный орган! Обезумев от боли, он обеими руками ухватился за грех. Но, известно, такое хватание дает облегчение только в одном случае, про которое нормальный мужчина никому не скажет ни слова, и мы скромно промолчим здесь о сим действе, прощаемом и приносящем временное облегчение подростку, но ни как не зрелому мужчине!
Как угорелый, с визгом, который можно услышать от только что кастрированного хряка, в котором звучит и боль страшная, но еще более страшная обида, выскочил мужик из бани и бросился в первое, что попалось ему на глаза - лохань для водопоя скота. Да, да! Окончилось несостоявшееся грехопадение хозяина нашего там же, где и было начало его - в грязном корыте!
- Ах, какие же сволочи все мужики! - Подумала чертовка, делая круг над сидящим в лохани. - Ведь мог же испытать блаженство, но, по дурости своей, мочит теперь обожженные яйца и член свой в грязной воде! - и тут же вспомнила о своем законном супруге.
А черт в это время уже нежно поглаживал колени лежащей подле него без сил к сопротивлению женщины. Даже отрастил для более сладостного ощущения нужное количество мягкой шерсти на ладонях, благо голова женщины была укутана подолом сарафана и не видела она того, что творит черт. Но зато ощущала это всеми фибрами тела своего. А черт не медлил! Лапа его переместилась на бедра женщины и скользнула между ними. Блаженной нежностью своей поднималась она все выше и выше!
Ах, что может сделать с женщиной ласкающая мужская рука, вызывающая своим легким и нежным движением божественное блаженство и трепет во всем теле! Об всем забывает баба в столь редкие для нее моменты мужской ласки! Ведь не каждый мужик позволяет эту ласку себе, да и далеко не каждый знает, что нужна она женщине как вздох во время длительного пребывания под водой, как глоток той же воды в пустыне! Что нет для нее без мужской нежности высшего удовлетворения в любви, как нет прощения для грешника без покаяния! В какое блаженство погружает женщину только одно твердое и вместе с тем - нежное прикосновение мужских губ к соскам ее груди, поцелуй в отзывчивую к мужским ласкам лилейную шею ее!
И все это, и многое другое собирался проделать черт наш, что бы заслужить высшее доверие женщины!
Но! Но! Но!... Адская супружница его, сначала с интересом (ведь никогда черт не проявлял столько удивительных неожиданностью своей для нее способностей и рвения в общении с женским полом), но потом с завистью, наблюдавшая за всем этим через чуть отодвинутую заслонку печи, выскочила на средину избы и не обрушилась на сожителя своего со словесными упреками, да и лапы ее не остались в бездействии - и так досталось бедному бесу кочергой, что не помня себя от боли в тех местах, где прошлось по его телу окаянное закопченное железо, выскочил он уже в своем истинном обличии из избы и, в унисон мужику, сидящему в грязном корыте, жалобно скуля, бросился прочь!
В праведном гневе своем чертова дочь подняла было кочергу, чтобы приласкать ею неожиданную соперницу свою, но посмотрев на бабу, лежащую перед ней без сил от нежной истомы, охватившей все ее тело, ощутив в черной душе своей теплую волну понимания и сочувствия к нелегкой женской доле ее, вылетела чертовка из избы с горьким раскаянием в обиде и телесных повреждениях, нанесенных в запале супружнику своему и бросилась на поиски его.
А черт, в слезах от незаслуженной обиды, ведь выполнял он только повеление хозяина своего, обхватив себя лапками по болящим нестерпимо от ударов кочергой местам, притянув волосатые коленки свои к животу, жалобно скулил, лежа между корнями осины на опушке леса. Обидно! Ох и обидно было ему! Да разве заслужил он те муки, которые принял!? Ведь не по зову души, (если у исчадия пекла адского есть душа), а только волею пославшего его творил он те пакости, которые в этот момент казались ему столь мелкими, что не стоили они даже этой полученной за них платы!
И настолько жалким и беззащитным был черт в своей обиде, что его супруга, нашедшая горькое убежище его женским безошибочным чутьем, которым испокон веков руководствовались все бабы и девицы на Руси, голубя и успокаивая избранников своих, отдавая им всю свою нежность, участие и жалость в минуты не столь частого, и тем - более сильного, мужского горя и душевного бессилия, вселяя в них веру и желание жить, бороться и побеждать, обхватила черта своими лапами с копытцами, нежно прильнув всем волосатым телом к нему.
На этом оставлю я на время героев своих, на перепутье судьбы их. Пусть каждый из них сам, без моего участия и подсказки, ищет выход для тела и души своей.
И если ты, дорогой читатель мой в силах - помоги им в поиске этом!