Из воспоминаний моей мамы Цена Победы      Осенью 43 года фронт приблизился к Крыму. По ночам полыхало зарево в сторону Керчи, где-то на север за Сивашами слышался далекий гул орудий. Однако освобождение задерживалось, и немцы, по-прежнему чувствовали себя уверенно. Как и год назад на Рождество, немцы организовали праздник. Свободные дома в селе отсутствовали. Поэтому для проведения праздника немцы заняли большую комнату, в которой у нас проходили уроки.      Надо сказать, что первые полтора года оккупации мы вообще не учились. В селе не оказалось учителей, да и школу немцы заняли под казарму. Только в 43 году появился в селе человек, который договорился с комендантом, и нам для уроков выделили большую комнату. Этот человек был не настоящий учитель, кажется, у него то и было всего семь классов образования, и он просто взялся нас учить. В школу стали ходить несколько учеников разного возраста. Мне уже пора было учиться в третьем классе, а я только кое-как закончила первый класс. Учитель из старых учебников вырезал тексты, давал нам домой, и мы по этим вырезкам решали задачки, писали упражнения. В классе он решал с нами примеры на доске. Но в школе мы не столько учились, сколько пели песни, вязали, вышивали, рисовали. Но больше всего пели. Учитель очень хорошо пел, и мы с ним разучивали и пели много украинских и русских народных песен: "Стоит года высокая", "Калинка, калинка, калинка моя!", "Несе Галя воду".      Другую половину дому немцы заняли под казарму. Там прямо на соломе вповалку спали немецкие солдаты. Обычно их набивалось до 20 человек. По утрам солдаты ходили на службу, а у нас начинались уроки. Пока немцев нет, мы пели пионерские песни:           У моря отдыхали у лагерных костров,           Смеялись и играли под музыку ветров.           Пусть песенка промчится ...           Учиться так учиться быть первыми везде...      Учитель поет с нами и посматривает в окно и как увидит, что немцы возвращаются, мы сразу начинали петь народные песни. Мы поем, а солдаты станут у порога, слушают и приговаривают: - О!... Гуд. Гуд.      Вот эту комнату немцы и заняли для организации праздника. А к празднику немцы готовились загодя и обстоятельно. Художники из числа немецких солдат расписали комнату всяким пошлыми картинками, и разукрасили гирляндами и поставили елку. Солдаты ходили по селу и приглашали на праздник девушек.      К нам тоже зашли два немецких солдата. Конец декабря, уже подмораживало, и солдаты явно замерзли. Одеты они были в "худые" шинельки на головах пилотки с опущенными ушами. У одного уши перевязаны платком. На ногах обмотки и ботинки с коваными подошвами. Мы тогда удивлялись, как Гитлер так хорошо вооружил своих солдат, а одеть толком, не догадался.      Солдаты увидели, что печка у нас тоже не топлена, поэтому так и остались топтаться у входа, шаря глазами по комнате. Комната, где мы жили, была маленькая и почти пустая: печка, старый деревянный стол, железная койка и маленький фанерчатый шкафчик для одежды, в углу куча соломы, поверх соломы валялись тряпки. Немцы что-то стали у нас выспрашивать. Скоро мы поняли, что им нужна "русише девашка". Мама развела руками, и сказал, что у нас нет девушек. Но немцы не поверили и снова и снова спрашивали: "ест девашка", говорили: "будит карашо", "гуд", "музик", "тансы", в вперемешку с восклицаниями и непонятными нам немецкими словами.      Один начал напевать, а другой достал губную гармошку пропиликал какую-то визгливую мелодию и стал топтался на месте как бы пританцовывая. Так они пытались объяснить, что на празднике будет хорошо и весело. Но мама снова и снова говорила, что нет у нас девушек. Я сидела на табуретке у стола, сжавшись от волнения, и смотрела то на немцев, то на моего братика Толика. А мой братик сидел на кровати и, хотя ему еще не исполнилось даже четыре годика, но он все это время с живым интересом ребенка прислушивался к разговорам. Судя по его выражению лица, он все понимал и вот-вот уже порывался что-то сказать. Вдруг он поднял ручонку. Мама и я с замиранием сердца посмотрели на Толика, он даже открыл рот. Но вдруг передумал и опустил ручонку. У нас немного отлегло от сердца. Немцы еще потоптались, и ничего не добившись, ушли. Мы так боялись по тому, что если бы Толик по детской глупости сказал: "там" и показал ручкой на шкафчик, то немцы нашли бы там мою старшую сестру Надю, которая едва немцы вошли во двор, спряталась в этом шкафчике.      Мы, конечно, не самих немцев боялись, уже успели к ним привыкнуть, и уж тем более не самого праздника. Надя, а ей тогда уже было 20 лет, скрывалась от угона в Германию. Если бы её увидел староста или полицаи, то не избежать ей принудительной поездки на работы во имя великой Германии. Она и так бедная всю войну пряталась по дальними селам у разных знакомых от угона в Германию и редко бывала дома. А тут прячась огородами только пришла домой и на тебе,... явились немцы.      В селе было несколько молодых женщин и девушек, которые с удовольствием проводили время с оккупантами. Так что праздник все же удался. До поздней ночи по селу слышался веселый смех, и где-то играла музыка. Тогда казалось, освобождение наступит еще не скоро. * * *      Однако не прошло и месяца как в начале 44 г. мы заметили признаки беспокойства среди оккупантов. Все чаще через село стали проходили воинские подразделения и уходили дальше. Только станет на постой очередная часть, только немцы окапаются, как тревога и они быстро собрались и не смотря день или ночь уходили на юг. Немцы выглядели злыми и озабоченными. Население старалось прятаться по своим хатам, чтобы лишний раз не попадаться врагам на глаза. В первых числах апреля в селе остался только комендант и небольшое подразделение солдат.      Примерно 6 апреля ушли последние оккупанты, а за ними на тачанке уехал комендант с переводчицей и охраной. День или два было тихо. Но вскоре со стороны Джанкоя послышался грохот близких боев. Далекий город был в дымном тумане, и ветер доносил до нас запах гари и пороха. Дым такой едкий, что дышать было трудно. Джанкой часто бомбила советская авиация. Немцы отражали налеты. Немецкие прожектора освещали даже наше село. Иногда самолеты, не долетев до цели, сбрасывали бомбы в поле недалеко от нашего села. Немцы больше у нас не появлялись, но и наших пока было не видно.      Только 9 апреля мы увидели, как из-за пригорка к селу приближается колона солдат. Жители не спешили выходить на встречу. Издалека не видно, а вдруг это немцы отступают. Вот отряд спустился с пригорка к речушке, что текла вдоль села за огородами, и уже было ясно видно, что это наши. Впереди отряда ехала бричка и два всадника, сзади шел отряд солдат. Отряд вошел в село, и тут все стали выбегать из дворов навстречу. Впереди верхом на коне ехал командир в выцветшей гимнастерке, фуражке и с орденом на груди. Рядом на лошади ехал еще один военный, наверно комиссар. Люди выбежали не с пустыми руками, а с ведрами и кружками, так мы знали, что солдаты шли со стороны Сиваша, где была только солончаковая степь, и конечно им хотелось пить. А вода в нашем селе - артезианская самая вкусная во все северном Крыму.      Одна из женщин подошла и протянула командиру кружку с водой, и он с жадностью выпил кружку до дна, вытер усы и широко улыбнулся. И тогда женщина его спросила: "А как же вас называть?" Командир взял под козырек и браво отрекомендовался: "Я командир. Моя фамилия Чекурда". Я этот эпизод хорошо запомнила, мне ведь было уже 12 лет. А люди вокруг радовались, кричали: "Ура!" и обнимались с солдатами. Передать нашу радость словами невозможно.      Передовой отряд прошел через наше село, и дня два ничего не происходило потому, что в районе Джанкоя еще шли бои. После 10 апреля фронт покатился дальше от Джанкоя. 13 апреля был освобожден Симферополь, а к 15 апреля войска вышли к Севастополю.      После 11 апреля в Джанкой и Азовское пришла советская власть. У нас в первые дни представителей советской власти еще не было, но уже появились военные, которые стали всех мужчин, кто подходил по возрасту забирать в армию. Одних везли в Азовск, других в Джанкой. Мобилизовали и наших мужчин. Теперь в армию брали такие возраста, как у моего отца. За время оккупации подрос и брат Саша. Старший брат Дима ушел воевать еще в 41 г. и всю войну мы о нем ничего не слышали. Так брат Саша со своим другом Егором попал в Восточную Пруссию. Там в то время шли тяжелые бои, и они оба были ранены. Александра отправили в Томск на излечение, а Егора не довезли, он скончался по дороге. А мой отец попал под Севастополь.      Вот как описывают события штурма Севастополя в мемуарах: "18 апреля советские войска ударили по немецкой обороне на подступах к Севастополю. Однако дальше подножья Сапун-горы войска пройти не смогли. Здесь была мощная оборона противника. Первые попытки штурма, предпринятые в конце апреля, показали необходимость более основательной подготовки. Поэтому в начале мая бомбардировщики и артиллерия постоянно бомбили и обстреливали позиции фашистов, а советское командование подтягивали войска к Севастополю. 5 мая советские войска начали штурм севастопольских укреплений с северной стороны. Противник, вероятно, полагал, что здесь наносится главный удар, и с правого фланга перебросил на это направление немало сил и средств. Этого как раз и добивалось командование нашего фронта. Рано утром 7 мая началось наступление с другой стороны в районе Сапун-горы. На позиции фашистов обрушился мощный шквал артиллерийского и минометного огня. В небе появились колонны бомбардировщиков и штурмовиков, но их встретил плотный огонь зениток и истребители противника. После артиллерийской и авиационной подготовки на штурм Сапун-горы пошла пехота 51-й армии. На многоярусных оборонительных позициях фашистов на склонах горы завязались ожесточенные бои. Прорваться через многочисленные заграждения, минные поля, преодолеть шесть ярусов мощных укреплений, которыми опоясали немцы этот естественный рубеж, было не так-то просто. И тем не менее при поддержке артиллерии, минометов, самолетов-штурмовиков солдаты карабкались вверх, отступали и снова бросались на приступ. Вот уже преодолена первая линия траншей, затем вторая, третья. Рукопашные схватки на Сапун-горе были жесточайшими, немцы в плен не сдавались. Только к исходу дня ценой огромных потерь сопротивление гитлеровцев было сломлено, и Сапун-гору заняли наши войска. 9 мая наши войска ворвались в город, а 12 мая Крым был полностью очищен от оккупантов".      Моего отца Василия Константиновича тяжело ранило под Сапун-горой в Севастополе 8 мая 44 г. буквально накануне освобождения города. Он мало мне рассказывал, как воевал и о том, как его ранили. Вообще время было тяжелое и о событиях войны, люди старались не вспоминать. Да и мне как девочке было как-то не удобно расспрашивать отца о войне. Зато о своем недолгом пребывании на фронте он много рассказывал моему младшему братику. Но я запомнила такой рассказ.      Хотя к вечеру передовые части прорвались на вершину Сапун-горы, но на склонах продолжались упорные бои. Впереди немецкие окопы, колючая проволока. Непрерывно взлетают осветительные ракеты, врываются мины и снаряды, воздух весь расчерчен трассирующими пулями. Видно почти как днем, только дым стелется по склонам. Отец вспомнил, что побежали они в атаку цепью. А он, будучи невысокого роста, бежал четвертым с краю. Вдруг начиная с самого крайнего бойца, начали падать его товарищи. Упал крайний, потом следующий, так дошла очередь и до отца. Видимо методично одной очередью косил наших солдат немецкий пулеметчик. Отца ранили в правую ногу. Он упал, инстинктивно закрывая голову рукой, и когда падал, следующая пуля попала ему в правое плечо. Дальше он ничего не помнил.      Только через несколько часов, уже на утро его нашли санитары. В начале думали, что мертвый, а он был еще живой, но сильно истек кровью. Отца отправили в госпиталь.     Теперь вот я думаю. Мобилизовали отца после 12 апреля. А уже 8 мая его ранили, значит, служил он примерно 25 дней. Из этого срока надо вычесть 5 - 6 дней на пеший марш от Джанкоя до Севастополя. И еще несколько дней на мобилизационные дела и несколько дней пребывания на передовой в районе Севастополя. Пусть всего еще 7 дней. Остается не более двух недель на боевую подготовку.      Отец был человек не военный. В гражданскую войну он еще был молодым парнем, а потому не принимал участие в той войне. За весь период между войнами его только один раз брали на военные сборы, да и то его служба свелась к тому, что он на подводе подвозил патроны. Летом 41 отца мобилизовали в истребительный батальон. Я тогда еще маленькая девочка думала, что отец где-то летает на истребителях, и сильно этим гордилась. Однако позднее я узнала, что отец вместе с тысячам других крымчан копал окопы и противотанковые рвы. Так и получилось, что до мобилизации в апреле 1944 г. он никогда винтовку в руках и не держал. Вот таких необстрелянных новобранцев и бросили в страшную мясорубку. Тоже самое относиться и к моему брату Александру. Которого тоже ранили в одном из первых боев.      Уже после войны я узнала и такой страшный термин - "пушечное мясо". А позднее в годы гласности, узнав, как воевали тогда с одной винтовкой на несколько человек, я задумалась, а была ли у отца винтовка в том бою? Если винтовок все равно не хватало, то может и обучать бойцов было не нужно? Расспросить подробности я уже не могу. К сожалению отца уже давно нет.       Но вопросы все равно остаются. Нужна ли была победа в том конкретном бою за высоту Сапун-гора такой ценой? Немцы все равно сдались бы в Севастополе, неделей раньше неделей позже, деваться им из Севастополя было некуда. "Мы за ценой не постоим" - поется в известной песне. Так оно и было. Меньше всего на войне стоили солдатские жизни. Слава богу, мой отец чудом остался жив, а сколько рядом с ним погибло? Не знает никто.      В начале отца лечили в Ливадии, в том самом царском дворце. Но когда весной следующего года в Ливадии собрались проводить Ялтинскую конференцию глав антигитлеровской коалиции, то всех раненых перевезли в другие госпиталя Южного берега Крыма. Отец лечился в Семеизе и Кореизе. Мать несколько раз ездила к нему. Но ездить из Джанкоя в Ялту тогда было трудно. Надо было пешком дойти до Джанкоя и там долго голосовать на дорогое в надежде, что какая-то военная машина подвезет дальше. Никакой другой транспорт, кроме военных машин еще не ходил. Но еще меньше машин ехало через перевал в Ялту. Дорога там была в то время совсем плохая разбитая и сплошной серпантин. В первый раз мама ехала в начале лета. А вокруг дороги запустение. Возле Симферополя сплошными полями росли красные маки. Когда она ехала в конце лета, то на одном участке дороги возле Ялты еще сохранился асфальт и мама рассказывала, что местные жители высыпали на дорогу колосья, так чтобы машина проезжала по колосьям, а потом веником быстро сметали обмолоченное таким необычным способом зерно.      Тем временем в селе происходили разные события. В мае 1944 г. под вечер в село понаехало много военных машин, но мы на это особого внимания не обратили. За годы войны к нам регулярно въезжали на временный постой воинские подразделения, как советские, так и оккупационные. У нас в ближней к улице половине дома, где была большая комната, как и раньше, остановились на постой военные. А мы всей семьей привычно ютились маленьким комнате, которая обычно служила у нас кухней. В этой комнате стояла одна кровать, а мы дети спали просто на полу, куда насыпали охапку соломы. В тот раз военные недолго стояли у нас и уже под вечер их подняли по тревоге, они быстро собрались и уехали.      Рано утром я проснулась, а мама ходит по двору сильно обеспокоенная и все повторяет: "Что же теперь будет?" Оказалось, что те военные на машинах, что вчера въехали в наше село еще с вечера вывезли из соседнего села Татар-Барын всех татар. Куда и почему их вывезли, никто в селе не знал. В нашем селе проживало только две или три татарские семьи, поэтому сама акция для нашего села прошла незаметно. Как раз с глухой стороны в соседском доме жила одинокая женщина татарка, звали её Шафика. Она была беженкой из под Евпатории, и жила в нашем селе с начала войны. У неё был сын, мальчик моего возраста, звали его Ремзик. Хороший такой мальчик все с нами с девочками игрался. А татарка была акушеркой, но в селе работала медсестрой. Муж у неё воевал на фронте и даже был командиром.      В тот вечер мы слышали шум какие-то крики, со стороны соседского дома, но слов разобрать не удавалось. Окно, которое выходило в ту сторону, мы давно забили наглухо, потому что как раз между нашими домами упала фугасная бомба, и ударной волной вырвало раму. К тому же темнело, и никто не пошел смотреть, что там происходит.      В первый момент все очень испугались. Думали, что теперь будут вывозить всех. Частично это предположение подтвердилось, когда вскоре выселили всех армян, а также болгар и греков. В нашем селе проживало только несколько армянских семей, зато рядом располагалось большое село Армян-Барын. Там выселили всех армян. Горькая ирония состоит в том, что наше село называлось Нем-Барын, и в начале войны из него выселили всех немцев, потому уже выселять было некого. А во время войны опустевшее село заселили беженцы.      С утра следующего дня как выселили татар, в селе собрали молодых парей и девушек и отправили в Татар-Барын, чтобы они собрали весь скот и птицу. В последствии скот передали колхозам. Имущество и мелкий инвентарь растащили все кому не лень.      Некоторые дома депортированных жителей заняли те, у кого было плохое жилье. Так правление колхоза переселило нас в армянский дом, поскольку мы с того момента как рядом с нашим домом упала бомба, так и жили в доме, который сильно пострадал от взрыва. В доме по стенам пошли трещины, на крыше было много разбитой черепицы, поэтому крыша текла и дом, конечно, был мало пригоден для жилья. В комнате, где останавливались военные, вообще отсутствовали окна. Но им военным все равно, лишь бы крыша над головой, когда лишнего свободного жилья в селе селе все равно нет.      Другие дома, где раньше жили депортированные еще долго стояли брошенные и местные жители постепенно забрали все, что могло пригодиться в хозяйстве: выдирали двери, оконные рамы, забирали черепицу, разбирали печи и т.п. Так со временем от домов остались одни стены сложенные из калыба. В брошенных домах местные пацаны играли "в войну". Однажды, это было уже позднее, упавшей стеной дома задавило насмерть одного мальчика из нашей школы. * * *      Так весной 44 г. для нас война закончилась, но жить легче не стало. Времена были тяжелые. Всюду разруха. Люди выходили на общие работы по расчистке завалов и ремонту дорог, домов и мостов и трудились безвозмездно. Люди были голодные, плохо одетые, но никто не жаловался. Трудились с молчаливым упорством, потому как хотелось быстрее все восстановить, чтобы больше ничто не напоминало о войне.      В колхозе имелось всего несколько лошадей, и совсем отсутствовала сельскохозяйственная техника. Поля приходилось пахать на коровах, а вспахивать приходилось фактически целину. Ведь все войну поля должным образом не обрабатывались, а многие поля не обрабатывались вообще. Земля совсем запустела и заросла сорняками.      На полях развелось много грызунов, которые сильно вредили посевам. С грызунами начали вести непримиримую борьбу, которая еще долго продолжалась даже после войны. По полям на подводах возили бочки с водой, и пацаны из ведер заливали водой норки сусликов и хомяков. У грызунов под землей много ходов и выходов и когда вода заливала нору, они старались где-то выскочить из другой норы. Поэтому один мальчик лил воду в норку, а несколько его товарищей дежурили возле всех норок, какие могли найти в траве. Когда зверек выскакивал, его тут же ловили. Для мальчишек это был своего рода спорт и веселое развлечение. К тому же за выловленных вредителей детям начисляли трудодни, а на трудодни давали хлеб и другое зерно. Хоть так можно было помочь семье, ведь годы то были голодные.      Девочки тоже зарабатывали трудодни. Нас после трех уроков посылали на работу в поле, огороды и сады, где мы наряду с взрослыми пололи сорняки, собирали колоски и овощи, даже работали ночами во время уборочной страды. Мы собирали на поле и копнили скошенный хлеб. Работали все, и мысль тогда была одна - скорей бы закончилась война. Вспоминается такая песня:           Если брат и отец бьют на фронте врага            Значит в поле выходят ребята...      Это песня про нас - детей войны. Так нас теперь называют. Я вспомню себя в то время. Как мы быстро взрослели. Все понимали и не боялись браться за любую работу.      Не правильно говорить только о вкладе в общую победу. Вклад это только одна сторона медали. Надо говорить о цене победы. Каждый, кто пережил войну, заплатил свою цену. У каждого цена была своя. Кто-то оплатил Победу голодом, страданиями, болезнями, потерянным детством, кто-то здоровьем, а кто-то своей жизнью. Мой отец и брат Саша лечились в госпиталях. Старший брат Демьян продолжал воевать, и мы сильно о нем беспокоились, так как письма от него приходили редко, но мы знали, что он уже где-то в Польше. * * *      7 мая 45 г. к нам пришла медсестра, которая работала в амбулатории и сказала, что звонили в правление из города. Оказалось, нашего отца уже перевезли в Джанкой и его можно забрать домой.      На следующий день с утра мать взяла в колхозе бричку, настелила туда соломы, одеял и поехала за отцом. Привезла домой отца и буквально на руках внесла в дом. Поскольку из-за двух ранений в правую ногу и под правое плечо он не мог даже пользоваться костылями.      Весь день до полуночи к нам шли сельчане с поздравлениями. Особенно много стало приходить под вечер, когда люди возвращались с работы. Такой тогда установился порядок, когда возвращался фронтовик, все жители села заходили чтобы поздравить с возвращением.      Только в полночь мы легли спать и вдруг в четыре часа утра 9 мая услышали шум. Только в полночь мы легли спать и вдруг в четыре часа утра 9 мая услышали шум. Нам в окно громко стучали и кричали: "Дядя Вася ! Победа!" По селу бежала молодежь стучала в каждое окно и кричала: "Война окончилась! Победа! Ура!" Всем уже было не до сна. А в мае ночи короткие и уже светало.      Рано, рано мы дети побежали в школу, туда пришли наши учителя, Всеобщая радость была безграничная. Когда прошла первая радость, стали думать, как лучше отпраздновать. Огляделись вокруг, а вокруг пусто. После войны вокруг было по-особенному пустынно, даже деревья в селе почти все срубили на дрова.      Вдруг кто-то крикнул: "Пойдемте в поле за тюльпанами!" Мы всей гурьбой побежали в поля, а там среди пшеницы большими кругами росли дикие тюльпаны. Все дело в том, что во время войны поля не обрабатывались или обрабатывались кое-как и полях разрослись тюльпаны, луковицы которых оказались глубоко в земле. Когда после освобождения стали пахать, а пахали на коровах плохими плугами, то вскрыли только верхний слой. Луковицы находились глубже, и каждый год прорастали среди зерновых, пока не появились в колхозе трактора и хорошие плуги. Те тюльпаны росли на невысоких стеблях, но разного желтого и красного цвета. Мы нарвали огромные охапки и побежали обратно в село. Мы нарвали огромные охапки и побежали обратно в село.      Как раз там, в центре села незадолго до этого установили памятник погибшим в войну односельчанам. Многие в селе после освобождения получили похоронки, кто-то погиб раньше во время оккупации, кто-то уже в последний год войны. Кроме того, возле нашего села в первые дни оккупации фашисты расстреляли много людей. Кроме того, возле нашего села в первые дни оккупации фашисты расстреляли много людей. Сюда по ночам человек по 20 свозили из Джанкоя и окрестных сел евреев, коммунистов, военнопленных офицеров, а недалеко находились лагеря для военнопленных и расстреливали их в большой силосной яме за селом. Вскоре поле освобождения решили поставить памятник.      Заготовку для памятника нашли быстро. Возле нашего села Нем-Барын находилось большое и старинное немецкое кладбище. Кладбище очень красивое. Памятники из черного камня, гранита и мрамора, а сверху из белого мрамора ангелочки и другие украшения, красивые металлические оградки. Там нашли обелиск из черного мрамора. Требовалось только сменить надпись. За дело взялся наш тогдашний сосед по фамилии Курочкин. Этот человек был беженцем с Западной Украины, и у него даже жена была полька. Кроме того, что он был инженером, Курочкин обладал разными талантами, играл на многих музыкальных инструментах, умел писать очень красивым каллиграфическим почерком, немного знал немецкий язык. Поэтому во время оккупации комендант его часто приглашал к себе играть на разных мероприятиях. Курочкин не просто так ходил к немцам, он был связан с подпольем. На подполье работала и переводчица комендатуры Лера Чубарь. Я все это знаю, потому что отец дружил с Курочкиным и иногда отец выполнял мелкие поручения подпольщиков. В основном в качестве связного. Иногда они собирались у нас дома и ли у него дома и тайком читали газету "Красный Крым", которую им передавали другие подпольщики. Вот инженер Курочкин и сделал новую надпись на этом черном обелиске, ранее стоявшем на могиле какого-то немца и установили его в память о тех, кто погиб на войне или кого замучили уже совсем другие немцы. * * *      Часам к 10 в центре собралось все село. Мы пришли с цветами и возложили их к памятнику. Цветов было так много, что мы засыпали памятник чуть не до половины высоты. Люди удивились и обрадовались, так удачно все получилось, что мы принесли цветы. Но цветы были еще, и каждый житель села получил букет диких тюльпанов.      Все взрослые радовались и благодарили нас за цветы. Это действительно был большой красивый праздник, хотя и со слезами на глазах.      А нам детям было очень приятно, что мы своим скромным вкладом так украсили этот великий день.      Тюльпан - символ большого счастья; славы и гордости. Желтый тюльпан - символ солнечного света. Красный тюльпан символ - любви. Теперь после Победы все это стало возможно.