Сапожников Борис Владимирович : другие произведения.

Наука побеждать

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 5.32*24  Ваша оценка:


Или приключения молодого офицера Российской армии Суворова Сергея Васильевича.

Глава 1,

В которой герой принимает свой первый бой.

   Первый бой. Я часто представлял его себе. Не в деталях, нет, без крови, порохового дыма и криков. Я воображал как отличусь, захватив вражеское знамя или со своими людьми отразив атаку кавалерии. Особенно хорошо представлял награждение меня любимого за отвагу в сражении георгиевским оружием, а то и орденом. Четвёртой степени, конечно, зачем же зарываться? Кто же даст прапорщику, чей отец, к тому же, проворовался и пустил себе пулю в лоб, больше?
   Как же далеки мои ожидания оказались от грубой реальности. Началось с того, что роту, в которой я служил под началом капитана Губанова, отрядили охранять тылы, так что, по идее, нам и вовсе не пришлось бы принимать участья в сражении. Второй прапорщик нашей роты Петька Большаков, как и я, рвался в бой, то и дело, хватаясь за рукоять шпаги, остальные же офицеры, люди более опытные, были скорее рады такому назначению.
   - Кровь пролить за Отчизну ещё успеешь, Серёжа, - хлопнул меня по плечу поручик Федорцов. - А пока есть возможность поглядеть на сражение с весьма удобной позиции. - Он взмахнул рукой, словно обнимая поле боя, где заняли позиции наша и британская армии.
   Тысячи человек замерли на поле боя, ожидая команды генералов, чтобы начать калечить и убивать друг друга. Обрусевший шотландец Барклай де Толли во главе Северной армии готовился принять на себя удар Британского экспедиционного корпуса, командовал которым Джон Хоуп, британский генерал, отличившийся в Египте. Теперь же генеральный штаб отправил его покорять других "варваров". Нас, русских. Вот только не справиться золотому льву с двуглавым орлом.
   - Смотри, смотри, Серёжа, - рассмеялся поручик Федорцов. - Я в свой первый бой почти ничего не разглядел...
   - Да, да, да, - оборвал его подпоручик Антоненко, закадычный приятель Федорцова. - Все мы не раз и не два слышали о том, как ты, Фёдор, героически оборонял в батарею при Эйзенхюттенштадте, весь в дыму и вражьей крови.
   - Прекратить разговоры, господа офицеры! - прикрикнул на нас капитан Губанов. - Довольно прохлаждаться. Занять посты по боевому регламенту.
   - Первый взвод, стройся! - зычным голосом скомандовал Федорцов.
   - Второй взвод, стройся! - вторил ему Антоненко.
   - В три шеренги! - уточнил приказ капитан Губанов. - Первый взвод на полсотни шагов впереди и слева от второго.
   - В три шеренги!
   - Первый взвод вперёд и влево! На полсотни шагов!
   - Слушай команды! - закричали унтера, торопя солдат. - Вперёд! Шагай, молодцы!
   Я присоединился к своим людям, заняв место в строю. Сильный ветер трепал полы мундира, грозил сорвать с головы кивер, так что я поспешил застегнуть подбородный ремень, ведь без головного убора в строю стоять нельзя.
   - Теперь и на сражение не поглядишь, - посетовал Федорцов. Я служил в его взводе. - Только послушать и получится.
   Мы простояли около получаса, когда раздались звуки начинающего боя. Первыми, как сообщил мне поручик, "заговорили" 16-фунтовые "единороги" и 12-фунтовые орудия, посылавшие ядра на расстояние в тысячу с лишним шагов. Англичане ответили тем же, правда, огонь они вели куда менее интенсивный, ведь пушек у хоупова экспедиционного корпуса было гораздо меньше. Не успели затихнуть отзвуки первых залпов, как ударили барабаны.
   - Двинулись британцы, - откомментировал поручик Федорцов. - Можно по брегету время засекать, через восемь минут дадут залп по нашим.
   - Эх, были бы мы там. - Я до хруста сжал пальцы на рукояти шпаги.
   - Не бойся, Серёжа, - уже серьёзно произнёс поручик Федорцов, - войн на наш век хватит. С лихвой.
   Личного хронометра у меня, конечно, не было, однако прошло меньше десяти минут - и британцы дали залп. Рявкнули "Браун Бессы" калибра семь с половиной линии, моего воображения тогда ещё не хватало, чтобы представить, как свинцовые шарики косят солдат, и может оно и к лучшему. Им тут же ответили наши семилинейные мушкеты. А следом грянуло родное "Ура!", ему ответило "Британия!".
   - В штыки сошлись! - сказал Федорцов. - Пошла потеха!
   В тот день я впервые услышал кошмарный вой, который висит над полем боя от самого начала до конца. В нём сливаются залпы мушкетов и пушек, крики идущих в атаку солдат, стоны раненных. Иные "любители музыки" зовут его симфонией битвы или как-то в этом духе, правда, такие, как правило, избегают самих битв.
   - Вашбродь, дозвольте обратиться, - полуобернулся ко мне старший унтер-офицер.
   - Что у тебя, Ермолаев? - спросил я у него.
   - Скачет к нам кто-то, - не очень-то по уставу доложил старший унтер.
   - С чего ты это взял? - удивился я.
   - А вы руку к земле приложите, вашбродь, - ответил Ермолаев, - сразу кожей почуете.
   - Вот она, крестьянская смекалка, - усмехнулся на это Федорцов и тут же скомандовал: - Взвод, к бою! Мушкеты зарядить!
   - Заряжай мушкеты! - закричали унтера.
   Шесть десятков человек принялись сноровисто приводить оружие в боевую готовность.
   - Примкнуть штыки! - скомандовал Федорцов, когда мушкеты были заряжены. - Первая шеренга, на колено!
   - Штыки примкнуть! - подхватили унтера. - Первая шеренга, на колено!
   - Господин поручик, - по совету старших офицеров я при солдатах никогда не допускал фамильярности, - быть может, стоит послать человека к капитану Губанову.
   - У него солдаты не хуже, Серёжа, - покачал головой Федорцов. - Капитан, держу пари, уже знает о кавалеристах, скачущих к нам. Раз не было приказа строиться в каре, значит, так надо.
   Позицию наша рота занимала почти идеальную. Мы могли отбить атаку превосходящих сил кавалерии противника. Левый фланг защищал густой лес, через который лошадей не провести. На правом же протекала мелкая речушка с топкими берегами, поросшими камышом. Так что атаковать нас вражеские конники могли только в лоб.
   Поручик вынул из своей странной двойной кобуры длинноствольный пистолет и протянул его мне.
   - Бери, Серёжа, - сказал он. - Своим ты ещё не обзавёлся, а в бою каждый выстрел будет на счету.
   Я взял пистолет. Отличный дуэльный "Гастинн-Ренетт", изделие французских мастеров.
   - Держи, - вслед за пистолетом Федорцов протянул мне пригоршню бумажных патронов.
   Сам он вооружился братом-близнецом "Гастинн-Ренетта" и ловко заряжал его. Я быстро рассовал патроны по карманам и последовал примеру поручика. Мы успели зарядить пистолеты, как раз когда в поле зрения появились синие мундиры и красные кивера британских гусар. Федорцов встал в дуэльную стойку, боком к врагу, сложив руки на груди, пристроив "Гастинн-Ренетт" на сгибе локтя.
   - Господин поручик, - чтобы хоть немного скрыть предбоевой мандраж, заговорил я с Федорцовым, - а отчего вы отдали один пистолет мне?
   - Я, Серёжа, не герой бульварных романчиков, - с усмешкой ответил он, - чтобы палить из пистолетов с обеих рук.
   Тут я вспомнил иллюстрацию одного из таких романчиков, назывался он, кажется, "Лучший стрелок" или как-то так. На желтоватом листке скверной бумаги был изображён некий офицер гвардии, действительно, стреляющий с обеих рук и поражающий из двух пистолетов тучи врагов.
   Это воспоминание вызвало у меня кривую усмешку. Вот бы сюда такого чудо-стрелка, чтобы поразил весь эскадрон британских гусар, несущихся на нас.
   Гусары в считанные минуты преодолели разделяющее нас расстояние. Поперёк седла у них лежали короткие кавалерийские мушкетоны. Приблизившись на сотню шагов, гусары по команде офицера изготовились к стрельбе.
   - Товьсь! - тут же прокричал Федорцов, и солдаты вскинули мушкеты к плечу.
   Гусары замедлили бег своих лошадей, чтобы дать прицельный залп по нам. Этого-то и ждал Федорцов.
   - Пли! - скомандовал он, вскидывая руку с пистолетом.
   Я с некоторым опозданием сделал то же самое, глазами ища себе жертву среди этих блистательных всадников.
   Залп мушкетёров оглушил меня, от пороховой вони едва не стошнило, и заслезились глаза. Я даже про пистолет забыл, да и как стрелять, когда перед глазами только тени и пятна.
   - Сомкнуть ряды! Первая и вторая шеренги, к рукопашному бою товьсь! - как ни в чём не бывало, продолжал командовать Федорцов. - Третья шеренга, зарядить мушкеты!
   Я, наконец, проморгался и увидел гусар, успевших сменить короткоствольные ружья на кривые сабли. Видимо, стреляли они одновременно с нашими солдатами, понеся основательные потери. В нашем взводе особенно много было раненых, потому что гусары дали залп картечью.
   Я совсем позабыл о пистолете, который продолжал сжимать в руке. А ведь цель-то как выискивал! Самому смешно стало. Я вскинул руку с "Гастинн-Ренеттом" и нажал на спусковой крючок. Не смотря на топот копыт и скрежет шомполов, выстрел грянул громом средь ясного неба. Сильная отдача с непривычки едва не переломала кости запястья. Мчавшийся в первом ряду синемундирный гусар, уже занесший саблю для рубящего удара, дёрнулся в седле и кувыркнулся через заднюю луку. Грозная сабля вывернулась из руки и сгинула под копытами коней.
   - Молодец, Серёжа! - повалил Федорцов, отшвырнувший свой "Гастинн-Ренетт", красивый пистолет валялся у его ног, в руках поручик держал шпагу.
   Девать оружие было некуда. Забирать его у меня Федорцов не собирался, но и столь варварски обходиться с "Гастинн-Ренеттом" ужасно не хотелось. Не хотелось, но пришлось. Перезаряжать оружие было некогда.
   Я вынул из ножен шпагу, готовясь к атаке вражеской кавалерии.
   Гусары налетели на наш строй. Сабли в первые мгновения собрали обильный урожай срубленных голов и отсечённых рук, однако солдаты стойко вынесли натиск, не дрогнули, ударили в штыки. Завязался кровавый рукопашный бой. Стоя в третьей шеренге, я не принимал участия в схватке, однако мог отлично всё видеть. Как лихой гусар тыкает концом сабли в лицо стоящего перед ним на колене солдата, тот кривится от боли, однако находит в себе силы со всего маху вонзить длинный штык в брюхо вражьему коню. Животное кричит - не ржёт, как положено лошади, а именно кричит - взбрыкивает и падает, брызжа с морды кровавой пеной. Гусар выдёргивает ноги из стремян, ловко спрыгивает с седла. Гренадерского роста детина принимает удар гусарской сабли на мушкет, но неудачно. Кривой клинок скользит по стволу, отсекает пальцы. Солдат роняет мушкет, замирает, тупо уставясь на враз укороченную ладонь. Смотрит, пока гусар вторым ударом не раскраивает ему череп.
   Один всадник ловко объезжает по топкому берегу наше построение и устремляется к третьей шеренге. Нет. Прямо ко мне. Он вскидывает над головой саблю, но тут на его пути встаёт поручик Федорцов. Я не успел разглядеть удара, так быстро он полоснул гусара по животу. По синему мундиру расползлось тёмное пятно. Гусар рухнул ничком на лошадиную шею. Разгорячённый конь помчался галопом мимо меня куда-то в сторону нашего лагеря.
   Федорцов улыбнулся и отсалютовал мне окровавленной шпагой. Я же чувствовал жуткий стыд из-за того, что ему пришлось выручать меня.
   Тут раздалось звонкое пение сигнального горна. Гусары тут же развернулись и отступили.
   - Третья шеренга! - тут же скомандовал Федорцов. - Пли!
   Рявкнули мушкеты. Строй вновь заволокло пороховым дымом. В спины гусарам ударили два десятка свинцовых пуль. Многие всадники выпали из седёл или обняли конские шеи.
   - Молодцы, орлы! - нашёл время для похвалы солдатам Федорцов. - Зарядить мушкеты! Прапорщик, доложить о потерях!
   - Унтера, каковы потери во взводе?
   - В первой шеренге десять убитых и пять тяжко раненых, - доложил Ермолаев. - Во второй, трое убиты и семеро тяжко раненых. Легко ранены все. Убиты младший унтер-офицер Семёнов и унтер-офицер Бром.
   - Худо, - жестом остановив меня, готового повторить доклад старшего унтера. - Потеряли почти половину людей и всех унтеров. - Он подняли пистолеты, и снова протянул мне один. - Держи. Надо быть готовыми ко второй атаке гусар.
   Не смотря на варварское отношение, "Гастинн-Ренетт" был вполне исправен. Я прошёлся рукавом по медным деталям, открыл замок и зачем-то дунул в него. После чего принялся заряжать пистолет.
   Меня брали сильные сомнения, что наш взвод выдержит второй удар гусарского эскадрона. Новый обмен залпами унесёт десятки жизней и многие останутся неспособными сражаться калеками. А у скольких не выдержит сердце, и они побегут, увлекая за собой других, смешивая ряды, ломая построение? И вот уже на месте взвода обезумевшая от своего страха толпа людей. Я тряхнул головой, отгоняя жуткое наваждение, и сосредоточился на зарядке "Гастинн-Ренетта".
   - Нас спасли наглость и снобизм британцев, - криво улыбнулся Федорцов, вновь укладывая пистолет на сгиб локтя. - Коней перед строем почти остановили, думали, что они на стрельбище. В этот раз осторожней будут.
   - Но что же капитан? - тихим голосом спросил я. - Отчего не идёт к нам на помощь?
   - Придёт, Серёжа, не бойся, - заверил меня поручик. - Как станет совсем туго - придёт.
   Главное, чтобы не стало совсем поздно, едва не ляпнул я, но вовремя остановил себя. Брякнуть такое при солдатах - большей глупости быть не может.
   - Товьсь! - скомандовал Федорцов. - Целься! - Гусары вскидывают мушкетоны. - Пли! - опережает британского офицера поручик.
   Выстрелы мушкетонов тонут в слитном залпе солдатских ружей. На сей раз, я спустил курок вместе со всеми. И снова гусары налетели на строй. Зазвенели клинки сабель и штыки мушкетов. Теперь уже дрались все три шеренги. Заменять павших из первых двух было некогда. Я отчаянно отбивался от гусар, удары обрушивались на мою шпагу, рукоять её едва не выворачивалась из пальцев. После я насчитал на клинке больше двух десятков зазубрин.
   - Ничего, ничего, Серёжа, - скрежетал зубами поручик Федорцов, больше себе, нежели мне. - Надо продержаться. Придёт Губанов. Обязательно придёт.
   И снова нам удалось отбить атаку гусар. Однако стрелять им в спину было некому.
   - Заряжай мушкеты! - скомандовал Федорцов. - Поспешай, орлы! Гусары ждать не будут!
   Кавалеристы, действительно, отъехали не слишком далеко. Сотни на полторы шагов. Остановившись, они принялись перезаряжать мушкетоны, посылая в нашу сторону непристойности.
   - Взвод, целься! - раздалась команда.
   Из камышей болотистого берега реки выступил второй взвод нашей роты. По колено в грязи, они зашли с фланга и изготовились дать залп по врагу.
   - Пли!
   Шесть десятков мушкетов грянули в один голос. И гусары не выдержали. Сердце подвело их. Не хватило силы духа.
   - Flee! Escape! - кричали они. - Run away! Save yourself!
   - Говорил же я тебе, Серж! - рассмеялся Федорцов, отчего-то назвав меня на французский манер. - Придёт наш капитан!
   - Первый взвод, соединиться со вторым! На пятьдесят шагов отступить! - командовал тем временем капитан Губанов. - В три шеренги стройся! Второй взвод, первая и вторая шеренги! Первый взвод, третья шеренга!
   - Поспешай, поспешай! - тут же закричали унтера. Особенно надрывался Ермолаев, отдувавшийся за троих.
   - Зарядить мушкеты! - скомандовал капитан, как только солдаты заняли свои места.
   Мы замерли, готовые к новой атаке. Возбуждённые боем солдаты второго взвода так и рвались в бой. Хоть на чёрта - прости, Господи! - кинутся, так окрылены лёгкой победой. Конечно, они-то не дрались с британскими гусарами, по ним не палили картечью с двадцати шагов и сабельной стали отведать им не пришлось.
   Однако шли минуты, цеплявшиеся одна за другую, и никто не спешил атаковать нашу роту. Неподалёку шла битва, о которой я имел представление по шуму и редким комментариям поручика Федорцова.
   - Славная битва, - отрывисто бросал он.- Картечь в ход пошла. Британцы, видимо, к нашим батареям подошли.
   - А почему не наши к британским? - спросил я.
   - С нашей стороны звук, Серж, - усмехнулся поручик. - Да рёв от залпа "единорогов" ни с чем не спутаешь.
   Мы простояли ещё около четверти часа, когда за нашими спинами раздался стук копыт. Недавно дравшиеся с гусарами солдаты инстинктивно напряглись, сжав побелевшими от напряжения пальцами мушкетные стволы. Однако приказа перестраиваться не поступало.
   Наконец, к нам "подлетели" всадники в зелёных мундирах с карабинами и саблями. Уланы-карабинеры. Наши.
   - Господин капитан! - козырнул Губанову офицер конных егерей. - Имею честь представиться, штабс-ротмистр Тоцкий, командир фланкеров второго эскадрона Волынского Уланского полка!
   - Капитан Губанов, командир третьей роты третьего батальона Полоцкого пехотного полка. Честь имею. - Покончив с представлениями, он спросил: - Зачем вы здесь?
   - В лагерь со стороны позиций, занимаемых вашей ротой, прискакали несколько лошадей под британскими сёдлами, - ответил штабс-ротмистр, - на одной сидел мёртвый гусар. Нас отправили провести разведку.
   - На вашем мундире кровь, штабс-ротмистр, - сказал капитан Губанов, - значит, вы уже побывали сегодня в бою. Можете что-нибудь сообщить?
   - Мои фланкеры прикрывали огнём улан во время флангового манёвра, - сообщил тот. - Мы ударили на британскую лёгкую пехоту. Горцев из Шотландии, если быть точным. Атаковали, заставили перестроиться в каре, а как только отступили, по ним открыла огонь артиллерия.
   Жуткое, верно, было зрелище. 6-ти, 12-ти и 16-ти фунтовые ядра врезаются в ряды плотно сбившихся для отражения кавалерийской атаки солдат, оставляя в них изрядные просеки.
   - Батальон горцев рассеяли, - не без гордости добавил штабс-ротмистр Тоцкий, - никак не меньше.
   - А в общем, как идёт сражение? - спросил у него наш капитан.
   - Ровно, господин капитан, - ответил штабс-ротмистр. - То британец прорвётся к самым батареям. То вот мы на флангах пошалим. А в центре крепко сошлись. Насмерть. Из-за дыма почти ничего не видно, так что и не понять, кто побеждает - мы или британцы. Но на случай прорыва, на центр генерал приказал нацелить четыре двенадцатифунтовки, заряженных картечью.
   Значит, если британцы всё же прорвут центр по ним, а заодно и по отступающим - или просто бегущим - нашим солдатам, дадут залп картечью, стальной метлой выметая с этого света сотни человек, не щадя ни своих, ни чужих.
   Суров ты, обрусевший шотландец Михаил Богданович Барклай де Толли. Вот только и Джон Хоуп - не мягкотел, он, скорее всего, также нацелил орудия на центр и наших солдат, кровью добывших победу, ждёт тот же смертоносный вихрь картечи.
   - Возвращайтесь в лагерь, штабс-ротмистр, - приказал Тоцкому наш капитан, - и доложите, что была попытка прорыва гусарского эскадрона в наши тылы. Возможно, это была разведка боем, не исключены повторные попытки.
   - Есть, - снова козырнул штабс-ротмистр и скомандовал: - Разворачивай коней! Возвращаемся в лагерь!
   Не прошло и нескольких минут, как стук копыт фланеров затих вдали.
   Снова потянулись часы ожидания. По звукам битвы уже ничего нельзя было понять. Однако орудия молчали, значит, в центре всё ещё идёт кровавый бой.
   Битва закончилась "боевой ничьей". Тысячи человек остались лежать в кровавой грязи, а уцелевшие с наступлением сумерек разошлись на позиции. Роту капитана Губанова также вернули в лагерь, где я стал свидетелем самой чудовищной картины, какую только можно увидеть на войне. Картина эта звалась "после побоища".
   В ночной темноте, при свете факелов и масляных ламп, сновали фельдшера и солдаты с носилками, около медицинских палаток лежали накрытые простынями раненные солдаты, за пределами лагеря ровными рядами были уложены трупы, над которыми ходили священники, тонущие в кадильном дыму, а рядом похоронные команды рыли могилы, сколачивали кресты, писаря выводили на табличках имена, чины и даты рождения и смерти. А где-то на поле боя мародёры обирали трупы, то и дело, сцепляясь с такими же любителями "трофеев" из британского лагеря, так что и после сражения до нас доносились выстрелы.
   Как только роту распустили "по квартирам", я тут же поспешил спрятаться от всех этих ужасов в палатке, которую делил с Петькой Большаковым. Он уже сидел внутри без мундира, в одной нательной рубахе и судорожно глотал из жестяной кружки вино. Пил неаккуратно, заливая подбородок и грудь. Судя по тёмно-бордовым разводам на рубахе, это была не первая его кружка.
   Кроме него в палатке сидел поручик Федорцов. Он по-хозяйски расположился на ларе с моими вещами, держа в руках полупустую бутылку.
   - Что стряслось? - удивился я, напрочь позабыв о чинопочитании.
   - Фельдшера, черти косорукие, - ответил мне, вместо того, чтобы одёрнуть, поручик Федорцов, - несли раненого да уронили. Покрывало и слетело, а у него весь живот саблей располосован и кишки наружу.
   Да уж. От такого зрелища и с ума сойти недолго, так что Петька, можно сказать, легко отделался. Он как раз опорожнил свою кружку, и поручик тут же снова наполнил её.
   - Всё, - сказал он, забивая пробку в горлышко, - как допьёт стакан, пускай спать ложится. - Поручик встал с моего ларя. - А завтра займи его чем-нибудь, чтобы не вспоминал. Он вроде отцу письма писал. Вот и усади его писать отчёт о первом бое.
   - Есть, - привычно откликнулся я, пропуская поручика.
  

Дорогой отец.

   Пишу Вам по настоянию моего друга и сослуживца, о котором не раз упоминал в своих реляциях, Сергея Суворова. Не минуло и нескольких часов с тех пор, как я принял боевое крещение. Не смотря на то, что 3-ю роту 3-го батальона Полоцкого пехотного полка, в которой я имею честь служить под началом капитана А.П. Губанова, поставили в тыловое охранение, мы приняли бой. Нас атаковали эскадрон британских гусар, как позднее выяснилось 15-го гусарского полка. К моему глубочайшему сожалению, основная тяжесть схватки с ними пришлась на 1-й взвод нашей роты. Его солдаты дважды отбивали атаки гусар, в то время как наш взвод, возглавляемый капитаном Губановым, совершил фланговый манёвр и атаковал противника огнём, рассеяв строй врага и обратив британских гусар в бегство. И всё же, замечу снова, основная слава, не смотря ни на что, принадлежит 1-у взводу.
   В общем же, сражение, имевшее место вчера, ничем не закончилось. С наступлением темноты стороны разошлись на позиции. Сегодня боевое построение назначено на 9.00. Наша рота займёт позицию в центре строя и должна будет огнём и штыком проложить дорогу к британским орудиям. Я полностью осознаю всю меру ответственности, возложенную на нас, и опасность, грозящую нам на поле боя. Это будет тяжёлый бой и, быть может, сие письмо - последнее из тех, что я пишу вам, однако я не боюсь смерти за Отчизну и вверяю душу свою Господу. Также, помню Ваше наставление перед моим отъездом, а именно слова Ваши, что великая битва сулит не менее великую славу. Смею надеяться, что часть этой славы достанется и мне.
   Наше же место в тыловом охранении займёт 3-я рота 1-го батальона Могилёвского пехотного полка, который понёс наибольшие потери во вчерашнем сражении. Из двух батальонов полка остался один, сформированный из остальных частей полка, и солдаты не успели, как Вы любите выражаться, притереться друг к другу. Поэтому полк был оставлен в резерве, в то время как наш полк, доукомплектованный личным составом, займёт позиции, о которых я Вам уже написал.
   За сим дозвольте откланяться, навеки Ваш покорный сын, прапорщик 2-го взвода 3-й роты 3-го батальона Полоцкого пехотного полка, Пётр Большаков.

12 числа мая месяца 18.. года.

Глава 2,

В которой герой получает звание и выслушивает наставление.

   - Прапорщик Суворов, - обратился ко мне капитан Губанов, - куда вы так спешите?
   - На построение, - ответил я, ни о чём не подозревая, - ваше благородие.
   - Вы не изволили побриться перед построением, прапорщик, это недопустимо.
   - Я не окончил свой утренний туалет, ваше высокоблагородие, - нашёлся я, - и покривил душой, отвечая вам, дабы продемонстрировать своё рвение.
   - Молодец, прапорщик, - усмехнулся капитан, - выкрутился. До построения пять минут, надеюсь, их вам хватит для завершения утреннего туалета.
   Я поспешил к своей палатке, воображая все прелести бритья при отсутствии нормальной мыльной пены и горячей воды. Однако неподалёку от неё обнаружил поручика Федорцова, склонившегося над тазом, исходящей паром воды.
   - Поспеши, Серж, - невнятно из-за мыльной пены на лице произнёс он.
   Возблагодарив Господа за то, что наши палатки стоят рядом, я поспешил в свою за бритвенным прибором.
   В итоге, мы оба едва не опоздали на построение, последними из офицеров полка заняв свои места в строю, за что удостоились неодобрительных взглядов остальных.
   Генерал-лейтенант Михаил Богданович Барклай де Толли выехал перед строем армии спустя жалкие секунды после того, как мы с поручиком Федорцовым заняли свои места. Он прогарцевал мимо нас, словно давая смотр перед парадом, а потом остановил коня и сказал:
   - Офицеры и солдаты, сегодня мы должны завершить то дело, что начали вчера. Мы сумели сбить спесь с наглых бриттов. Они почитали нас варварами, вооружёнными дубинами, мы убедили их в обратном. Русские пушки оказались мощней британских, русские мушкеты дальнобойней британских, но не это главное. Главное, русские солдаты оказались крепче британских - и духом, и телом. Сегодня мы должны закрепить вчерашний успех, окончательно разгромив экспедиционный корпус генерала Хоупа.
   - Ура! Ура! УРА! - ответил ему строй.
   Я, как и все, в тот миг, был свято уверен, что вчера почти разгромили британцев, хотя вид лагеря вечером произвёл на меня весьма удручающее впечатление.
   - Вперёд же, орлы Отечества! - воскликнул генерал-лейтенант. - Мы сойдёмся с британцами не на пистолетный выстрел, а гораздо ближе, пока штыки не зазвенят друг о друга. И только тогда дадим залп! Я сам поведу вас в атаку!
   Он лихо спрыгнул с седла, передал поводья ординарцу и встал в строй рядом с полковником Витебского гренадерского полка, который должен был идти, что называется на острие атаки. Такого я не ожидал от холодного шотландца, казалось бы, не способного на столь безрассудные выходки. Похоже, офицеры штаба генерала придерживались того же мнения, никто попросту не успел среагировать, а Барклай де Толли уже махнул барабанщикам. Палочки ударили по телячьей коже - армия пошла в атаку.
   За спинами грянули орудия. Над нашими головами засвистели ядра. Я шагал, без труда попадая в ритм, отбиваемый барабанами, то и дело, ловя себя на том, что пытаюсь высмотреть среди гренадерских киверов генеральскую шляпу с чёрным султаном.
   Мы шагали через поле, под ногами валялись раздетые трупы, которые не успели собрать похоронные команды, по всей видимости, не особенно старавшиеся прошлой ночью. За несколько часов, прошедшие после восхода, Солнце подсушило землю и под ногами вилась красноватая пыль. То ли от пролитой крови, то ли просто земля тут была такого цвета. Над головой свистели ядра, врезавшиеся в землю рядом с вражескими редутами, но чаще - в ряды "красных мундиров", оставляя в них изрядные просеки. Те быстро смыкали ряды, повинуясь сигналам барабанов, подбирая выпавшие из рук убитых товарищей мушкеты и передавая их за спины. Вражеские орудия молчали, хотя мы давно вошли в зону их поражения.
   - Снова картечью зарядили, - усмехнулся поручик Федорцов, вновь передавая мне "Гастинн-Ренетт", патроны в лядунке ещё остались, и я принялся заряжать его на ходу, подражая старшему товарищу. - Как прорвёмся, они по нам и лупанут. Вот будет потеха!
   - Потеха! - удивился я. - Поручик, как вы можете так говорить?
   - Могу, Серж, - рассмеялся тот и я понял, что он изрядно пьян, а когда он брился я и не заметил этого. - Очень даже могу. Вся эта атака - самоубийство, Серёжа! По английскому регламенту "пока штыки не зазвенят друг о друга", ха! Это верная смерть первой шеренге...
   - Опамятуйтесь, поручик, - оборвал его я, - что вы несёте? Генерал сам ведёт нас в бой.
   - Молчать! - рявкнул на нас обоих капитан Губанов. - Что за разговоры в строю! Поручик Федорцов, извольте выровняться! То, что вы пьяны, ещё не даёт вам права качаться в строю во время атаки.
   - Есть! - ответили мы с поручиком, который, действительно, выпрямил спину и шагал теперь прямо, а главное, более не комментировал происходящее.
   - На месте стой! - скомандовал генерал Барклай де Толли, когда до вражеского строя оставалось не более трёх шагов.
   - Товьсь!
   - Shoulder arms!
   Штыки, действительно, звенели друг о друга. Мне стало не по себе от этого зловещего звука.
   - Целься!
   - Aim!
   Я навожу пистолет на британского офицера, положившего на плечо саблю.
   - Пли!
   - Fire!
   Выстрела "Гастинн-Ренетта" я не услышал. Он потонул в грохоте залпа первой шеренги.
   - Вторая шеренга!
   - Second rank!
   Ещё не все солдаты первой шеренги, получившие свою пулю, рухнули за землю, а солдаты второй уже вскидывали к плечу мушкеты.
   - Целься!
   - Aim!
   Я принялся перезаряжать "Гастинн-Ренетт", быть может, успею выстрелить ещё раз до штыковой.
   - Пли!
   - Fire!
   Всё-таки не привык я к мушкетным залпам. Едва шомпол не выронил.
   - Третья шеренга!
   А вот нет в британском пехотном регламенте построения в три шеренги. Вот и сейчас солдаты, стоявшие в две шеренги, ждали приказа к штыковой атаке.
   - Bayonet assault! - раздалась команда в строю напротив.
   Первая шеренга британцев, стоявшая на колене, встала на ноги, готовясь ударить на нас в штыки. Они бросились к нам, ломая стройные ряды, преодолевая разделяющие армии жалкие три шага, но не успели, потому что прозвучала команда:
   - Пли!
   Этот залп был, наверное, самым жестоким. Пули косили солдат британской армии, рвущихся к нашим шеренгам. Я нажал на курок "Гастинн-Ренетта", ни в кого конкретно не целясь, даже не знаю, убил ли кого, да и не важно. Я не стал, как в прошлый раз, выбрасывать дорогой дуэльный пистолет - потеряется ещё в неразберихе - просто переложил в левую руку, правой же выхватил шпагу.
   Вокруг кипела рукопашная схватка. На меня налетел британский солдат, целящий штыком мне в грудь. Я ударил по стальному стволу, отводя удар в сторону, и обратным движением рубанул солдата по шее. Голову не отсёк, но врагу этого хватило. Он упал мне под ноги, а я переступил через него, будто это какое-то бревно. Следующей ночью он снился мне в кошмарах, однако в тот момент в меня будто бес вселился. Я шагал через бой, тратя на противников не больше нескольких мгновений. Пока мне не встретился достойный.
   Это был офицер-шотландец, вооружённый вместо сабли традиционным палашом-баскетсвордом. Он нанёс мощный удар, полагаясь на свою силу. Я не стал парировать его, понимая, что могу не удержать в руках шпагу. Шотландец снова атаковал и на сей раз клинки скрестились. Рукоять шпаги едва не вывернулась из моих пальцев, а враг уже бил, правда, почти без замаха. Я парировал этот удар куда легче. Клинки скрестились, рассыпая тучи искр, заскрипели друг о друга. Вспомнив уроки английского бокса, преподанные мне в кадетском корпусе, я нанёс противнику хук левой в челюсть. Он явно также имел представление о кулачном бое, потому что дёрнул головой, увёртываясь от моего удара. И уклонился бы, не зажми я в левом кулаке "Гастинн-Ренетт", который держал за цевьё. В пылу боя я и думать позабыл о нём, а вот сейчас он спас мне жизнь. Рукоять с латунными накладками врезалась в скулу шотландца, затрещали кости. Офицер покачнулся, сплюнул под ноги сгусток крови и несколько зубов. Я не дал ему опомниться, полоснул шпагой по груди. Шотландец рухнул мне под ноги. Через его труп я тоже переступил.
   Этот бой длился также долго, как и предыдущий. Мы медленно теснили британцев к их батареям. Никто не стремился прорвать вражеский строй, ибо как только это случится или пуще того - британцы побегут, артиллерия даст залп картечью, сметая и нас и их.
   А, может быть, британские пушки молчат оттого, что у противника просто закончились боеприпасы. Ведь даже при отношении командования к "красным мундирам", оно навряд ли станет уничтожать несколько тысяч солдат, пускай и бегущих с поля боя. Не так и много на Туманном Альбионе висельников, крестьян в России куда больше. Именно поэтому генерал-лейтенант Барклай де Толли мог, не задумываясь, расстрелять и своих, и чужих картечью, а генерал-майор Хоуп, скорее всего, нет.
   И, тем не менее, мы теснили британцев к батареям. Интересно, а что делает наша кавалерия? Да и британской не видно было с самого начала боя. Не один же эскадрон гусар привёл с собой Джон Хоуп?
   Словно в ответ на мои мысли мимо нас пролетели уланы. Где-то среди них и мой вчерашний знакомец штабс-ротмистр Тоцкий. Снова фланговый манёвр, на сей раз направленный не против пехоты. Скорее всего, целью улан является артиллерия. Защищать орудия некому, так что быстрым ударом можно вывести из боя всю артиллерию, уничтожив расчёты.
   Среди звона клинков и "стона битвы" вновь захлопали выстрелы, "заговорили" карабины егерей. Им ответили гусарские мушкетоны - вот и объявилась британская конница.
   - Не отвлекайся, Серж! - крикнул мне поручик Федорцов, лихо орудующий шпагой. - В бою этого делать нельзя! Не успеешь оглянуться - и покойник!
   Он едва не на половину клинка вогнал шпагу в живот британского солдата, с силой провернул её и вырвал. Солдат покачнулся, хватаясь за живот, и осел на землю. Федорцов оттолкнул его и без зазрения совести рубанул по спине другого британца, сражавшегося с рослым гренадером.
   Быстрым ударом прикончив ещё одного вражеского солдата, я шагнул вперёд и только тут заметил, что за ним никого нет. Оказывается, мы дрались уже у самых пушек, британцы спинами упирались в фашины, огораживавшие вражеские батареи.
   - Куда, вашбродь?! - рявкнул мне прямо в ухо старший унтер Ермолаев. - Негоже врагу спину подставлять!
   Он за воротник мундира втащил меня в обратно в схватку, словно нашкодившего котёнка.
   - Прощенья просим, вашбродь, - сказал он мне и тут же ринулся на помощь кому-то из солдат, дравшемуся сразу с двумя шотландскими стрелками.
   Вот как истончилась линия британских войск. Считай, совсем не осталось солдат, а пушки молчат. Последний, как говориться, довод - или всё же боеприпасов нет.
   Снова отвлёкся и на сей раз - поплатился Британец, держащий мушкет как дубинку, штык где-то потерял, с размаху врезал мне по голове. Спас кивер, принявший на себя большую часть косого удара. И всё же висок пронзила острая боль, по лицу потекла кровь, норовившая залить левый глаз, в голове зашумело. Британец замахнулся снова. Я пошатнулся, пытаясь закрыться от удара, хотя и понимал, что не сумею. Ударить британец не успел. В бок ему вонзил штык солдат моего полка, с силой нажав, он повалил британца на землю и ещё дважды ударил в грудь.
   - Спасибо, - ещё не вполне окрепшим голосом поблагодарил его я.
   - Ништо, вашбродь, - ответил тот.
   Над шумом битвы разнеслась звонкая песнь кавалерийской трубы. Я, как и многие на поле боя, поднял голову, и увидел всадника в уланском мундире с серебряной георгиевской трубой в руках. Над британской батареей реяло российское знамя, воткнутое в землю между пушек.
   Спешившиеся егеря, укрывшись за фашинами, прикрывавшими британские орудия, вели огонь, отстреливая офицеров и сержантов. Из-за чего строй врага медленно, но верно, превращался в толпу вооружённых людей. И люди эти умирать не хотели. К чести британцев, надо сказать, что побежали далеко не все. Иные под командой сержантов и офицеров сбивались в каре и дрались до последнего. Были и те, кто бросал оружие и сдавался. И, конечно же, бежали. С мушкетами и без, срывая с себя мундиры, бросая тесаки.
   Это был форменный разгром!
  
   После второго дня сражения лагерь выглядел гораздо страшнее. Живых было куда меньше, мёртвых - больше. Похоронные и трофейные команды трудились вовсю, к сбору тел и рытью могил привлекли пленных британцев. Но куда больше них трудились врачи и фельдшера. Раненых было в разы больше, особенно из-за того, что сегодня в атаку пошли солдаты и офицеры, получившие вчера лёгкие ранения. Днём лагерь выглядел не так зловеще, как вечером, при свете факелов.
   Рана на моей голове оказалась незначительной, только кожу рассекло, причём не прикладом, а "чешуёй", спасибо киверу. Фельдшер быстро обработал её чем-то жутко жгучим и вежливо попросил освободить место для следующего легкораненого. Я направился к своей палатке, однако на полпути меня перехватил фельдшер, больше напоминавший палача или мясника, настолько он был залит кровью.
   - Вашбродь, не вы ли прапорщик Суворов будете? - спросил он у меня.
   - Да, это я.
   - Извольте за мной пройти. Вас к себе поручик Федорцов просят. Помирают они.
   - Поспешим, фельдшер.
   - Как есть, поспешать надо, вашбродь, - сказал мне фельдшер уже на ходу.
   Он привёл меня к палатке, где оперировали самых "тяжёлых" раненых. Рядом с нею лежал на деревянной кушетке поручик Федорцов. Он был накрыт пропитавшейся кровью простынёю. Она же послужит ему и саваном.
   - Пришёл... наконец, - слабым голосом прошептал он. Мне пришлось нагнуться, чтобы расслышать его. - У меня... родных... никого нет. Один я... на свете... как перст. Пусть... вещи мои... офицеры... меж собой... разделят. Так положено. Тебе завещаю... пистолеты. Пригодятся. Тут... у фельд...шеров... моя реко...менда...ция... Капитану... вручи.
   Я упал перед его койкой и, сам не знаю отчего, расплакался. Горько, как в детстве. Ведь ещё сегодня утром я брился с ним у одного медного таза. А прошлым вечером он отпаивал креплёным вином прапорщика Петьку Большакова, увидевшего солдата с вывалившимися кишками. И вот теперь он лежит передо мной и умирает. Сам глаза закрыл.
   - Кончился, - раздался над моей головой голос. Я поднял взгляд и два дюжих фельдшера тут же подровнялись и один из них доложил: - Извольте, вашбродь. Скончался поручик, к попу нести надо.
   Я встал, вытер рукавом глаза и кивнул фельдшерам:
   - Несите.
   Те переложили тело - уже тело! - поручика Фёдора Фадеевича Федорцова, бывшего командира первого взвода третьей роты третьего батальона Полоцкого пехотного полка, на носилки и понесли в сторону таких же тел, над которыми ходили священники. Я же вошёл в палатку, где оперировали раненых. Где-то тут оставил свою рекомендацию поручик.
   - Что вы тут забыли, молодой человек? - довольно резко спросил у меня пожилой врач. Из вольнонаёмных, поэтому на субординацию особого внимания не обращавший.
   - Поручик Федорцов, - сказал я, - оставил у вас рекомендацию. Я должен забрать её.
   - Какой Федорцов? - отмахнулся врач. - Думаете, я у пациентов фамилии спрашиваю? Звание вы сообщили, а полк, батальон, роту? Я их угадывать должен?
   - Прошу прощения, - сказал я. - Поручик первого взвода третьей роты третьего батальона Полоцкого пехотного полка.
   - Поручик Полоцкого пехотного, - задумчиво произнёс врач, - проникающее ранение... пороховые ожоги... Ясно. Оставлял письмо, точно. - Он быстро сунул руки в таз с водой, сполоснул, вытер и взял с крышки сундука, стоявшего рядом, сложенный лист бумаги и протянул мне.
   Я забрал лист, развернул. Читать не стал. Не мне написано. Почерк незнакомый, видимо, за Федорцова писал кто-то, но подпись его, точно. Поблагодарив врача, кивнувшего мне и направившегося к операционному столу, я поспешил покинуть госпитальную палатку и направился к месту расположения нашего полка.
  

Сын мой.

   Отрадно, что ты взялся писать мне столь часто. Ты принял боевое крещение и не опозорил нашу фамилию. Однако, тебе следует учесть, что негоже, чтобы некий однофамилец Россейского генералиссимуса, чей отец, к тому же, застрелился из-за растраты, опережал тебя в чине, каким бы "славным юношей" он не был.
   Считаю своим долгом доложить тебе о последних политических событиях. Война Бонапартия с британцами на Пиренейском полуострове завязалась весьма серьёзная. В сложившихся обстоятельствах, нападение экспедиционного корпуса генерал-лейтенанта Джона Хоупа выглядит весьма странно. Известно, что Британии необходимо золото и тратить его на снаряжение десятитысячного корпуса, по крайней мере, неразумно. Какие же цели преследует кабинет Питта Младшего? Над этим вопросом мы бились в Дворянском собрании нашего города несколько заседаний, но ответа так и не нашли.
   И всё же, весьма отрадно, что наши войска дали такой укорот гордым сверх меры бриттам!
   Также в собрании мы обсудили императора французского Наполеона Бонапарта и пришли к выводу, что в стране галлов произошла самая тривиальная смена правящей династии. Быть может, он и узурпировал трон по праву принадлежавший Бурбонам, однако же, следует заметить, что подобным образом менялись династии во многих странах Европы и Азии. Главное, что с духом вольнодумства, вольтерьянства и - самое страшное - республиканства во Франции покончено, и она снова вернулась в лоно самой прогрессивной формы правления - монархии.
   Также сын премьер-майора Стрюцкого, служащий в пограничной страже, сообщает в письмах о новых беспорядках на границе с Варшавским княжеством, созданном Бонапартием из австрийских и прусских земель, ранее составлявших Речь Посполитую. Не готовит ли и Корсиканский бес козней против России? Этот вопрос также волнует наше Дворянское собрание. Быть может, ответ на него сможешь дать нам ты, сын мой, ибо армию генерал-лейтенанта Барклая де Толли, скорее всего, после соответствующего пополнения, перебросят в те края. Ведь именно в Белороссии расположены места постоянной дислокации полков, составляющих Северную армию.
   Засим прощаюсь с тобой, верю в тебя и жду, что следующее письмо придёт ко мне от подпоручика или поручика Петра Большакова.

5 числа июня месяца 18..года

   Вызов капитана, вернее теперь уже майора, командира нашего третьего батальона, Губанова не стал для меня неожиданностью. Я и сам хотел выяснить некоторые вещи и не в последнюю очередь...
   - Вы хотите знать, молодой человек, отчего вас повысили сразу на два классных чина? - мгновенно определив моё настроение, спросил у меня он. - Ответ на него весьма прост. Недостаток толковых офицеров. Ну и конечно, рекомендация покойного поручика Федорцова, упокой, Господи, душу его грешную, сыграла свою роль. Он рекомендует вас, Серёжа, как хорошего молодого офицера, готового хоть роту принять под командование. Роты вам, само собой, в ваши-то восемнадцать никто не даст, а вот первых взводом вместо Федорцова покомандуете. Оставляю вам старшего унтера Ермолаева, он теперь ротный фельдфебель, вместо Жильцова. - Пожилой уже фельдфебель Жильцов в сражении потерял правую руку, по самый локоть отсечённую тяжелым шотландским палашом. - Ротным командиром будет Антоненко, он, как и вы, Серёжа, прыгнул сразу на два классных чина вверх. Из подпоручиков в штабс-капитаны. Командира второго взвода мне назначить из унтеров не дали. Так что он прибудет уже в Брянском рекрутском депо.
   - Прошу прощения, господин майор, - удивился я, - а как же прапорщик Большаков? Отчего вы...
   - Большаков ещё не готов принять под командование своё подразделение, - отрезал майор Губанов. - Во-первых: ему не дал рекомендации штабс-капитан Антоненко. Это весьма важный момент, хотя и не самый главный. Главное же, то, как он вёл себя во время сражения и после него. В отличие от вас, Сережа, его пришлось отпаивать креплёным вином. А во вторую ночь, когда вы отправились пить с унтерами... Оставьте, оставьте, - отмахнулся он от моих оправданий, готовых уже сорваться с губ, - вы не сможете спать и после второй битвы, и даже после третьей. Я вот помню, ближе к первому десятку засыпать спокойно стал, а кошмары мне и по сей день снятся.
   Тут мне, как на грех вспомнился кошмар, что привиделся мне этой ночью, когда я, наконец, уснул после обильных возлияний в компании унтеров и таких же, как я, молодых офицеров. В нём голова шотландца, убитого мной, падала с плеч от удара шпаги прямо мне в руки. Я ловил её, словно мяч в новомодной британской игре football. Глядел в лицо - и вдруг понимал, что держу голову поручика Федорцова. Он подмигивает мне и говорит: "Молодец, Серж, ловко ты меня изловил!". От этих слов я проснулся в ледяном поту.
   - Вы, Серёжа, пили в компании, - продолжал майор Губанов, - и я хоть и не одобряю винопития, но понимаю, иногда трезвым оставаться нельзя. Однако пить надо с умом и не в одиночку, так недолго и спиться. Вы не отрываетесь от остальных офицеров, не чураетесь унтеров, а прапорщик Большаков прячет свои слабости от других. Именно поэтому вы, Серёжа, будете командовать первым взводом, а прапорщик Большаков ещё поучится у нового подпоручика.
   Ничего подобного я не ожидал услышать от майора Губанова, поэтому вышел из дома, который он занимал в деревне Броцены, куда мы временно передислоцировались после битвы, как громом поражённый и минут пять, никак не меньше, простоял у крыльца, обдумывая то, что мне сказал майор.
   А потом махнул рукой на всё это и отправился к маркитантам. На полпути меня перехватил Жильцов, всё ещё носящий унтерский мундир, но без знаков различия, и фуражную шапку. Увидев меня, он снял с головы шапку и, комкая её сильными пальцами, сказал:
   - Вашбродь, дозвольте обратиться.
   - Что у тебя, Жильцов? - спросил у него я.
   - Я слыхал у вас, вашбродь, денщика нет, хоть и положен. Один. А мне никак без армии нельзя. Я ведь с малых лет в солдатчине, с тех пор как мою деревню турок пожог и Новоигреманландский мушкетёрский меня подобрал. Некуда мне из армии возвращаться, вашбродь, так дозвольте остаться денщиком-то при вас.
   - Даже не знаю, Жильцов, - пожал плечами я. Не было у меня денщика, хоть и должен быть, я сам привык обходиться, своими силами.
   - Ежели вы думаете, - зачастил бывший фельдфебель, - что я одной рукой не управлюсь, так не бойтесь. Мне, всё одно, левой управлять учиться надо...
   - Ничего, фельдфебель, - махнул рукой я. - Я привык один обходиться, так что будет у вас время, чтобы освоиться. Вас, кстати, как зовут-то?
   - Василий, Петров сын, - ответил Жильцов. - Только, вашбродь, не гоже, чтоб вы к денщику на "вы" обращались.
   - Хорошо, Василий, - кивнул я, - хорошо. Ступай ко мне. Я с младшими офицерами занимаю дом с единорожьими головами на коньках. Он стоит на восточном краю деревни.
   - Ясно, вашбродь, сей час отбываю.
  
   (Из личного дневника генерал-лейтенанта Джона Хоупа)
   Сейчас, будучи уже пожилым человеком, я не без удовольствия перечитываю свои записи времён конца XVIII - начала XIX веков. Это был расцвет моей карьеры. Я, тогда почти не знавший поражений молодой генерал-майор, уверенно шагал по миру. Мои ботинки помнят горячий песок египетских пустынь и пыль испанских равнин, где победоносно шествовала британская армия воров и висельников - "красных мундиров".
   Однако до сих пор не могу я найти объяснения одному досадному инциденту, что имел место в мае 18.. года. Он едва не стоил жизни мне и войны с Российской империей моей Родине. Наш экспедиционный корпус направлялся на помощь сэру Артуру Уэлсли, тогда ещё не герцогу Веллингтону, сражавшемуся с войсками Бонапарта в Португалии. В Плимуте мы погрузились на корабли эскадры вице-адмирала Штрейтхорста и отправились в длительное морское путешествие. Из-за тумана и весьма скверной погоды, мы были вынуждены пристать у какого-то пустынного берега, а не в Лиссабонском порту, как должны были. Вице-адмирал Штрейтхорст сообщил мне, что мы, скорее всего, в Испании, на вражеской территории и к своим придётся прорываться с боями. Меня это не смущало, как и моих солдат и офицеров, в конце концов, мы сюда прибыли драться.
   Сообщив об этом офицерам и солдатам, я ускоренным маршем двинул корпус на юго-запад, к португальской границе. Это, наверное, было главной моей ошибкой. Красномундирники вели себя, как обычно, на вражеской территории - грабили, насиловали, в общем, занимались любимым делом. Никому и в голову не могло прийти, что мы не Испании, а на западе Российской империи. И что самое удивительное, на картах, что нас снабдило военное ведомство, была изображена именно та местность, по которой шёл мой корпус, только названия населённых пунктов были обозначены отчего-то испанские. К примеру, деревня Броцены, около которой мне нанесла поражение в двухдневном сражении армия генерала Барклая де Толли, на картах была обозначена, как Кангас-де-Нарсеа.
   К сожалению, у меня не осталось ни одного экземпляра этих странных карт, чтобы предъявить их военному ведомству. Стоит также отметить, что эскадра вице-адмирала Штрейтхорста пропала после этого случая бесследно, отдельные корабли её были обнаружены в Новом свете, в составе нескольких пиратских флотилий. О самом Штрейтхорсте, до Второго пожара ничего не было известно...
  

Дорогой отец.

   На днях я имел длительную беседу с майором Губановым, который имеет честь командовать теперь всем нашим батальоном. Он подробно объяснил мне причины, по которым оставил меня прапорщиком. Быть может, и незаслуженно, но он считает, что я ещё не готов к самостоятельному командованию.
   Тем временем, наш полк быстрым маршем передислоцировался к Брянскому рекрутскому депо для пополнения личного состава. В депо нас уже ждали дирижабли "Святой Александр Невский" и "Гангут", на которые погрузили всю нашу Северную армию, теперь уже и не Северную, наверное. Мы ведь отправляемся на запад. Во чревах этих летучих Левиафанов мы отправились на западную границу, в город Вильно, только там есть аэродром, где могут приземляться дирижабли.
   Вы, как обычно, оказались правы относительно беспорядков на границе Бонапартова детища, Великого княжества Варшавского. Видимо, нам придётся сразиться с гордыми шляхтичами. Кроме того, на границах княжества Франция формирует несколько армий. Быть может, это начало новой войны?
   Прошу прощения за краткость письма, ибо писать практически некогда, армия постоянно на марше. Навеки Ваш покорный сын, прапорщик 2-го взвода 3-й роты 3-го батальона Полоцкого пехотного полка, Пётр Большаков.

20 июня 18..года

Глава 3,

В которой герой отправляется в воздушное путешествие и узнаёт много нового.

   Грузиться в дирижабли было, честно скажу, страшновато. И не мне одному. Особенно бурно реагировали солдаты родом из глухих деревень, что мы забрали из рекрутского депо. Одни шептали строчки из Евангелия про "змия Левиафана", иные просто молились, третьи, бледные словно полотно, покачиваясь, шли во чрева дирижаблей. Перед посадкой, я не удержался и принял-таки "триста капель" дрянного коньяку, что продавал ушлый чиновник от военного ведомства из рекрутского депо. В общем, при посадке меня немного покачивало, однако держался я вполне достойно.
   Пройдя по деревянному трапу впереди своего взвода, я вошёл внутрь дирижабля "Гангут", где капитан Антоненко беседовал с вахтенным офицером, по всей видимости, квартирмейстером, ответственным за размещение наших полков на борту дирижабля. Я подошёл к ним и спросил:
   - Господин штабс-капитан, куда вести солдат?
   С тем же вопросом подошёл подпоручик Эбергард-Шютц, присланный нам на смену покойному Федорцову и ушедшему на повышение Антоненке.
   - Кондуктор вас проводит, - ответил нам вахтенный офицер.
   Молодой унтер-офицер флота коротко поклонился нам и попросил следовать за ним. Мы шагали гулкими коридорами, от которых и у совершенно здорового человека начнётся приступ недавно открытой болезни клаустрофобии, сиречь, боязни закрытых пространств.
   - Два кубрика для взводов, - когда мы, наконец, пришли начал объяснять кондуктор. - Отдельные каюты для штабс-капитана, поручика и подпоручика и одна на двоих - для прапорщиков. Денщики живут в одной каюте с офицерами, но для них есть места и во взводных кубриках.
   - Как ориентироваться на вашем корабле? - спросил у него штабс-капитан Антоненко.
   - Вот указатели, - похлопал кондуктор по деревянной табличке, привинченной к переборке. - Расстояния указаны в футах, потому как "Гангут" выстроен по британским лекалам. На границе пассажирской палубы всегда дежурит унтер или кондуктор, он всегда подскажет дорогу или вызовет матроса, который вас проводит. И запомните главное, в случае полундры или аврала, бежать строго по часовой стрелке, даже если место, куда вам надо, в двух вершках от вас. Это корабельный закон.
   - Спасибо, кондуктор, - поблагодарил его штабс-капитан. - Мы вас больше не задерживаем.
   Кондуктор отдал честь и поспешил куда-то в сторону мостика по своим кондукторским делам.
   - Разойтись, - скомандовал штабс-капитан. - Господа офицеры, вы свободны.
   - Есть, господин штабс-капитан, - ответили мы.
   Я обернулся к прапорщику Семёну Кмиту, молодому человеку, который, как и новый командир второго взвода, присоединился к нам в Брянском депо.
   - Прапорщик, - приказал я ему, - проследите за тем, как расположатся солдаты взвода. Потом можете быть свободны.
   - Есть, - ответил он, без видимого неудовольствия, хотя, знаю на собственно примере, подобного рода приказы вызывают глухую досаду. Все отправляются отдыхать, а ты за солдатами гляди, как нянька. Однако сейчас догляд за солдатами был особенно нужен. Больше половины взвода - бывшие рекруты, ещё не освоившиеся и "пороху не нюхавшие", так что относится к ним будут с некоторым нарочитым покровительством, а молодые люди этого не любят - опять же, по себе знаю - и возможны совершенно ненужные конфликты. К которым, как говорят учёные мужи, особенно располагают закрытые помещения и постоянное напряжение.
   - Жильцов, - кивнул я денщику, ловко управлявшемуся с моим нехитрым багажом одной левой. Тот дёрнул рукой, попытавшись по привычке отдать честь, отчего ремень, прикреплённый для удобства к сундуку, съехал с плеча. Жильцов поправил его и зашагал вслед за мной.
   Пока он обустраивал наше временное пристанище, я решил немного прогуляться по внутренностям дирижабля. Развернуться в нашей каюте вместе с довольно дюжим Жильцовым было негде, да и очень уж интересно. Первым делом я заглянул в кубрик своего взвода, там всё было спокойно - прапорщик Кмит стоял в дверях, сложив руки на груди. Я поспешил дальше, чтобы не смущать его, а то выходило, что я вроде бы проверял нового офицера. Я быстро обернулся к указателю и принялся его внимательно изучать.
   Так, что тут у нас. Мостик - 100 футов по курсу. Первая орудийная, вторая орудийная и третья орудийная палубы. Ничего интересного. А это что такое? Кубрик воздушной пехоты. И всего 15 футов - против курса. То есть, буквально за этой переборкой.
   Я прошёл в страшно неудобную овальную дверь с круглым окошком-иллюминатором. За ней я обнаружил странного офицера. В петровских времён форме, треуголке и солдатским тесаком, вместо шпаги.
   - Приветствую вас, господин поручик, - усмехнулся он, отдав честь. - Честь имею представиться, подпоручик Булатников, командир ударной ландунгс-команды линейного дирижабля "Гангут".
   - Честь имею, поручик Суворов, - представился я, - командир первого взвода третьей роты третьего батальона Полоцкого пехотного полка.
   Я протянул руку Булатникову, тот крепко пожал её.
   - Держу пари, вы никогда не слышали о нас? - также весело спросил он.
   - Если честно, то да, - не стал отпираться я. - Не просветите меня, подпоручик?
   - С удовольствием, - ответил Булатников, - только не здесь. Идёмте в мою каюту, поручик, а то на этом дирижабле поговорить уже и не с кем. Вахтенные офицеры делами заняты, отдыхающим, сами понимаете, не до кого дела нет. Да и не слишком любят авиаторы общаться с нами - пехотой, пускай и воздушной. Со своими же солдатами запанибрата болтать нельзя, а уж пить тем более. Вы вино, надеюсь, пьёте?
   - Пью, - кивнул я и тут же добавил: - Умеренно.
   - У меня остались несколько бутылок славного кьянти, из Священной Римской империи. От последнего похода остались. Идёмте, поручик.
   Я охотно согласился на предложение подпоручика. Делать было, в общем-то, нечего, во вверенном мне подразделении всё спокойно, экипажу в кают-компании нас ещё не представляли, так что Булатников был, фактически, моим единственным знакомым на борту. За исключением офицеров нашего полка.
   Каюта Булатникова ничем не отличалась от моей. Разве что денщика у него явно не было - слишком уж большой беспорядок царил в каюте. Скинув патронные сумки и пояс с ножнами с полусаблей, подпоручик освободил нам два места у маленького стола, на который водрузил не без гордости бутылку итальянского вина.
   - По традиции, - начал Булатников, разлив вино по не слишком чистым стаканам, - за здоровье!
   - Ваше здоровье, - поддержал его я.
   - Между первым и вторым тостом, - не отступал от традиции подпоручик, - пуля пролететь не должна. - Он снова разлил вино.
   В общем, прежде чем начать разговор, мы успели "приговорить" первую бутылку кьянти.
   - Все знают, что царь Пётр Великий, - начал весьма печальную повесть подпоручик Булатников, - начал строить военно-морской и военно-воздушный флот. Для морского боя учредил Навигацкую школу и морскую пехоту. Для воздушного - Авиаторское училище и пехоту воздушную. Поначалу, мы были в большой чести, особенно после ландунга, по-русски, десанта, на Нарву и Нотебург. Во времена царствования Петра Второго, когда сгноили флот и едва не угробили Питерсбурх, о нас позабыли совсем, равно как и о моряках. Единокровная дщерь Петрова о флота вспомнила - и о морском, и о воздушном. Вот только задачи аэронавтов сильно изменились. Не стало лихих ландунгов на вражеские крепости. Их теперь предпочитали обрабатывать пороховыми бомбами и чёртовыми цепями. Хотя во время штурма Измаила ваш родственник...
   - Однофамилец, - машинально поправил его я.
   - Да, да, - кивнул Булатников, - прошу прощения. Так вот, во время штурма Измаила Александр Васильевич Суворов, генералиссимус наш, применил одновременный десант с воды и воздуха. Весьма удачный, кстати. Крови там пролилось - жуть! - Булатников уже изрядно выпил и то и дело сбивался, выдавая такие вот реплики. - Но канули в Лету Суворовские и Ушаковские виктории и Павел Петрович, не слишком любивший маменькиных полководцев, предал нас забвению во второй раз. Я имею в виду, воздушный флот. Возрождаться он начал только при нынешнем Государе Императоре, здравия ему и долгих лет.
   Под этот верноподданнический тост распечатали последнюю, четвертую, бутылку кьянти.
   - А реформа военного обмундирования вас отчего не коснулась? - Я уже основательно захмелел - не было у меня опыта тогда в питейных баталиях - и говорил от этого медленней обычного и не слишком верно строил фразы.
   - Ни одна, - усмехнулся Булатников, - ни единая. Во всех указах и регламентах об изменении военной формы о нас - воздушной пехоте - ничего не говорилось. Вот и осталась у нас ещё петровская униформа. За первого Императора Всероссийского!
   Мы выпили ещё по стакану вина.
   - Ты, - мы уже успели выпить на брудершафт и я, как старший по званию, объявил: "Без чинов", - Серж, пойми, о нас просто позабыли. Или решили забыть.
   - Но как же так, Виктор, - с ударением на "о" спросил я, - как можно позабыть о почти целом роде войск? Забыть о воздушной пехоте?! Каково?!
   - Таково, - покачал перед моим лицом Булатников. - Ты ведь и сам, Серж, ничего о нас не знал, пока я тебе на глаза не попался.
   Я уронил голову и едва не расплакался от стыда.
   - Пора тебе, Серж, - сказал мне Булатников, - я тебя до каюты провожу.
  
   Офицерская столовая, если по-флотски, кают-компания, представляла собой изрядных размеров помещение, большую часть которого занимал стол. Вокруг него расположились несколько десятков офицеров, как с самого "Гангута" - во главе с капитаном Иевлевым - так и нашего полка. Первым, что бросилось мне в глаза, было отсутствие поручика Булатникова. Хоть и изрядно мы вчера выпили италийского вина, однако вряд ли он испытывает слишком уж сильное похмельное недомогание, чтобы пропустить первый "ознакомительный" обед с экипажем дирижабля.
   Мы по очереди, в порядке старшинства, поднимались и представлялись. Сначала мы - на правах гостей, затем офицеры "Гангута". Выходит, для Булатникова и младших офицеров ландунгс-команды даже не приготовили места за столом в кают-компании. Весьма интересные порядки.
   Обед, как и положено "ознакомительному", проходил в обстановке некоторого напряжения. Разговоров почти не было, мы даже старались за просьбами обращаться к своим. В смысле, аэронавты - к аэронавтам, а мы, пехота - к таким же офицерам-пехотинцам.
   В тот раз я так и не набрался храбрости, чтобы поинтересоваться у кого-нибудь из мичманов "Гангута", отчего на обеде не присутствует кто-нибудь из ландунгс-команды. К тому же, инициативой за столом полностью завладел капитан Иевлев. Он был несколько нарочито-общителен и старался начинать пространные беседы или поддерживал угасающие. В общем, старательно играл радушного хозяина.
   После обеда я нашёл поручика Булатникова, который вместо кьянти распивал нечто куда более дешёвое и скверное в своей каюте.
   - Приветствую вас, господин поручик, - отсалютовал мне стаканом Булатников. Он был пьян, не смотря на то, что время едва перевалило за середину дня.
   - Приветствую, - кивнул в ответ я, освобождая себе место у столика. - Я у тебя, Виктор, спросить хотел одну вещь.
   - Почему меня не было на обеде в вашу честь в кают-компании? - полуутвердительно поинтересовался Булатников и, не дожидаясь ненужного подтверждения, ответил: - Мы не числимся в экипаже дирижабля и даже формально не относимся к воздушному флоту империи. Вот и не приглашают нас в кают-компанию. Нет места нам, сиволапым, среди "военной косточки".
   - Вот, значит, как, - протянул я, принимая у Булатникова стакан, не ставший более чистым со вчерашнего дня.
  
   - Не стоит тебе проводить так много времени в компании поручика Булатникова, - сказал мне штабс-капитан Антоненко. - Не самая лучшая компания, поверь мне.
   - Отчего же? - удивился я, прикладывая к голове ледяное полотенце, протянутое услужливым Жильцовым. Признаться, вчера мы перебрали дешёвого вина.
   - От того, Серж, что ты не знаешь полной истории ландунгс-команд воздушного флота, - ответил мне штабс-капитан. - Туда списывают самых никчемных офицеров из пехотных, а иногда и кавалерийских частей. Вроде твоего приятеля Булатникова. Он раньше был неплохим офицером. Наверное. Я с ним знаком не был. Однако, раз его списали в ландунгс-команду, значит, числится за ним некий грешок. Скорее всего, пристрастие к спиртному, если судить по твоему виду.
   - Может и так, - не стал спорить я. И вправду, слишком уж любил поручик Булатников выпить, если судить по двум дням нашего знакомства. - Однако это же в корне неверно. Как можно списывать офицеров в подобные части? Они же должны проявлять просто чудеса героизма. Представьте себе, капитан, прыгать на головы врагам, под огнём артиллерии...
   Я так раздухарился в своей речи, что и без того словно свинцом налитая голова отозвалась острой болью. Я замолчал на минуту, пережидая приступ.
   - Сколько мужества нужно для этого! - воскликнул я, стоило только боли немного притупиться, за что и поплатился новым приступом.
   Жильцов подал мне свежее полотенце, взамен немного нагревшегося, и я кивком поблагодарил его.
   - Это да, - согласно кивнул штабс-капитан, - пусть они и идут в ландунг пьяными как австрийские гренадеры, однако, не смотря ни на что, мужества им не занимать.
   - Вот и я о чём говорю, - наученный горьким опытом я больше не повышал голоса, - как же можно столь отважных людей сбрасывать со счетов. Забывать о них. Списывать в ландунгс-команды никудышных офицеров...
   - Это кто тут никудышный? - сунул голову в дверь каюты Булатников. - Я что ли?
   - На личности мы не переходили, - отозвался Антоненко.
   - Приветствую вас, господа офицеры, - запоздало отдал честь Булатников. - И всё же, господин штабс-капитан, вы считаете меня никудышным офицером, списанным за пьянство или долги в воздушную пехоту, не так ли?
   - Положим, что так, - не стал отпираться Антоненко. Он вообще был человеком прямым и честным.
   - Я, знаете ли, господин штабс-капитан, - ответил ему на это Булатников, - добровольно отправился служить в воздушную пехоту. И года не прослужил в обычной, наземной, и написал рапорт с просьбой о переводе в воздушную. Начитался глав из "Науки побеждать" про лихие ландунги над Измаилом и Очаковом, думал, вот она - настоящая жизнь, не то, что на земле. Ать-два. Первая шеренга - стой, вторая шеренга - пли! Скука.
   - Можете не продолжать, поручик, - кивнул Антоненко. - Вместо настоящей жизни и лихих ландунгов - длительные полёты, презрение "военной косточки" и, как следствие, пьянство и скука.
   - А что ещё остаётся, кроме винопития?! - раздражительный с утра Булатников готов был, казалось, прямо-таки в драку на штабс-капитана кинуться. - Вы, значит, воюете не земле, аэронавты - в воздухе, а мы - только и делаем, что пьём. Вы - герои, а мы...
   - Ещё слово подобным тоном, поручик, - голос Антоненко был не ледяным - лёд хрупкий - нет, голос штабс-капитана был стальным - серым, холодным и смертоносным, - и я брошу вам вызов.
   - Дирижабль является воинской частью, и дуэли на его борту караются весьма жёстко, - заметил Булатников.
   - Вас это смущает?
   - Ничуть, - отрезал поручик, - просто считал своим долгом предупредить вас, штабс-капитан.
   - Вас не затруднит, поручик, - Антоненко обращался ко мне, - одолжить мне вашу пару "Гастинн-Ренетов" и быть моим секундантом?
   - Затруднит, - ответил я. - Очень сильно затруднит, штабс-капитан.
   - Я не ослышался, Серж? - удивился Антоненко.
   - Не ослышались, господин штабс-капитан, - повторил я, упрямо наклонив голову. - Мой отец пустил себе пулю в лоб из-за растраты, оставив изрядное пятно на нашей фамилии, которое мне придётся смывать не один год. Вы, господин штабс-капитан, хотите оставить такое же пятно на репутации всего полка.
   - Дуэли не редкость среди офицеров, Серж, - отмахнулся Булатников. - Проведённая с умом, дуэль не гробит репутацию...
   - А вам смертушки на войне, не мало ли будет? - внезапно вмешался в разговор Жильцов. - Скольких под Броценами схоронили? Что солдат, что господ офицеров? А вам, выходит, не хватает этого? Врага вам мало, так решили сами друг друга перестрелять?
   Эти слова бывалого ветерана настолько остудили всех нас, что уже готовые преломить копья Антоненко и Булатников опустили глаза. Гнев угас. Похоже, обоим стало стыдно от сказанного Жильцовым. Поручик поспешил покинуть порог моей каюты. Штабс-капитан тоже не задержался надолго.
  

Сын мой.

   Боюсь, это письмо может стать последним, которое ты получишь. Сейчас ты в безопасности в Варшаве, столице нашего государства, с твоей матерью, моей возлюбленной супругой, я же готовлюсь к атаке на границы московитского царства, держащего во власти изрядную часть земель нашей Родины. Кровью Христовой клянусь тебе, сын мой, что отвоюю для тебя эту землю, ведь именно на ней лежат былые лены рода Чевоев, чей боевой клич "Меч и Отечество" не раз оглашал здешнюю округу. Огласят и ныне. Мы докажем русинам, кто подлинный хозяин этих краёв, как завещал нам великий Иеремия Вишневецкий: "Огнём и мечём".
   Засим прощаюсь с тобою, сын мой, кавалер Анджей Шодровский, ротмистр 10-го гусарского полка, любящий тебя отец. Помни, что ты должен оберегать свою маму, так как ты, сын мой, старший мужчина нашего рода в Варшаве.

25 июня 18..года

Глава 4,

В которой герой встречает знаменитых польских гусар и проверяет на себе не менее знаменитый польский гонор.

   Мы прибыли на место в конце июня. Стояла жуткая жара, казалось, сам воздух плавился от неё. Наш полк, выгрузившись из дирижаблей на Виленском аэродроме, в тот же день получил назначение и скорым маршем двинулся к самой границе. Местом дислокации полка был выбран небольшой город Мариамполе. Куда мы и направились скорым маршем, под прикрытием дивизиона улан Литовского полка. Марш дался солдатам, изрядная часть которых была из вчерашних рекрутов, очень нелегко. Десятка два молодых солдат пришлось отправить в обоз, они просто не выдержали многочасового марш-броска на испепеляющей жаре. И если бы не пришёл приказ снять кивера, их было куда больше. Душу грело только то, что в моём взводе и всей нашей роте, таких не было.
   В Мариамполе прибыли уже к вечеру, последние часы шагали в сумерках. А уже следующим утром меня вызвал к себе майор Губанов.
   - Молодец, Серёжа, - приветствовал меня майор, чем очень сильно удивил. - Твои солдаты лучше всего перенесли марш из Вильно в Мариамполе.
   Он протянул мне руку и я, не без тайной гордости, пожал её. Ведь ещё несколько месяцев назад капитан Губанов, командир нашей роты, был для меня, молодого прапорщика, кем-то вроде небожителя, человека недосягаемого.
   - Однако наградить мне тебя придётся новым заданием, - продолжал майор. - Твои солдаты, пожалуй, самые свежие во всём батальоне и потому именно им предстоит сопровождать пионеров и батарею Пятой артиллерийской бригады к деревне Шодровичи. Твой взвод, Серёжа, займёт деревню и дождётся подхода всего батальона.
   - Разрешите спросить, господин майор? - сказал я и, дождавшись утвердительного кивка, продолжил: - Что такого в этой деревне, что её нужно занять столь быстро?
   - Она расположена на самой границе с Варшавским княжеством, - ответил майор, - и ранее, в более спокойные времена там квартировал батальон пограничной стражи. Теперь же её укрепят пионеры, и там встанет Виленская батарей полевых орудий, деревня станет опорным пунктом нашего батальона при возможной атаке варшавской или французской армии.
   - А велика ли такая возможность? - поинтересовался я.
   - Весьма, - сказал майор, - велика. Особенно после нашего недавнего столкновения с британцами. Бонапарт вполне может посчитать, что настал подходящий момент для атаки на наши границы, ибо с Британией у нас сейчас весьма напряжённые отношения.
   - Значит, нам может грозить война на два фронта?
   - Вряд ли, Серёжа, - покачал головой Губанов. - Франция и Британия - не просто соперники, но враги, скорее, кто-то из них предложит нам руку помощи в войне с другим. Быть может, и обе стороны сразу. Я бы, по крайней мере, поставил на это.
   - Спасибо, господин майор, - сказал я, поднимаясь. - Разрешите приступить к выполнению задания.
   - Ступайте с Богом, Серёжа, - проводил меня майор.
  
   - Разрешите представиться, - как самый молодой первым сказал я, - поручик Суворов. Командир первого взвода третьей роты третьего батальона Полоцкого пехотного полка. Назначен сопровождать вас в дороге к Шодровичи.
   - Штабс-капитан Ермилов, - представился командир батареи Виленских артиллеристов.
   - Подпоручик Гарпрехт-Москвин, - щёлкнул каблуками пионер.
   - Пойдём обычным порядком, - сказал я. - Половина взвода во главе с прапорщиком Кмитом пойдёт в авангарде. Я, со второй половиной, буду прикрывать тыл. В середине построения пойдёте вы, господа артиллеристы и пионеры. Надеюсь, вы не обидитесь на это, подпоручик Гарпрехт-Москвин.
   - Ничуть, - белозубо улыбнулся в ответ офицер пионеров.
   - Ваши орудия, господин штабс-капитан, - продолжил я, - будут задавать общий темп нашего движения.
   - Совершенно верно, - согласно кивнул штабс-капитан. - Мы хоть и конная артиллерия, но двигаться придётся в пехотном темпе. Хорошо ещё, что погода жаркая, дороги сухие, а то пришлось бы вашим солдатам, поручик, тащить пушки вместе с пионерами и моими фейерверкерами.
   - Раз всё решили, господа офицеры, - сказал я, поднимаясь, - идёмте строить людей.
   Мы вышли из дома, в котором проходил наш военный совет, и я кивнул прапорщику Кмиту.
   - Как настроение во взводе? - спросил я у него.
   - Нормально, господин поручик, - ответил он. - Солдаты готовы выступать.
   - Бери половину людей, - приказал я, - вы будете авангардом. Строй их перед пушкарями и пионерами. Не отрывайся от них, именно пушки задают общий темп движения колонны.
   - Есть, - ответил Кмит и тут же принялся командовать. - Унтер Павлов, младший унтер Алексеев, берите людей и за мной! Строиться в авангарде колонны!
   - Ермолаев, - обратился я к фельдфебелю, - ступай с ним.
   - Есть, - отозвался тот и поспешил за авангардом.
   До Шодровичей было не более получаса хорошего марша, однако пушки, хоть и на конной тяге, сильно тормозили наше продвижение. Жара со вчерашнего дня ничуть не спала, и солдаты страдали от неё. Стволы пушек нагрелись до того, что прикоснуться к ним не было никакой возможности. Так прошагали мы несколько часов, пока впереди не зазвучали выстрелы.
   - Малышев! - подозвал я самого шустрого из унтеров моего взвода. - Мухой сгоняй к авангарду! Чтоб через пять минут был у меня с докладом!
   - Есть! - ответил тот, машинально махнув рукой, однако вовремя опомнился и не стал прикладывать пальцы к непокрытой голове.
   - Кивера одеть! - скомандовал меж тем я. - Мушкеты заряжай!
   Я успел застегнуть "чешую" кивера и только принялся заряжать свой "Гастинн-Ренетт", когда вернулся Малышев.
   - Разрешите доложить?
   - Докладывай. - Я забил заряд в ствол пистолета и взвёл курок.
   - На подступах к деревне нас обстреляли, - зачастил Малышев. - Пятеро раненых, один погибший - все из рядового состава. Прапорщик Кмит отвёл людей к опушке леса, ведёт перестрелку с врагом.
   - Ясно, - кивнул я. - Возвращайся в строй. Арьергард, за мной! У всех мушкеты заряжены?
   - Так точно, вашбродь, - за всех ответил старший унтер Ершов.
   - Вперёд! - скомандовал я. - На помощь Кмиту!
   Когда мы проходили мимо артиллеристов и пионеров, ко мне обратился подпоручик Гарпрехт-Москвин.
   - Господин поручик, - сказал он, - мы тыла не удержим.
   - Знаю, - кивнул я, - мы постараемся взять деревню как можно быстрее.
   - Поручик, - окликнул меня штабс-капитан Ермилов, - мы зарядим орудия картечью. Так что первую атаку с тыла отразить получится.
   - Спасибо, господин штабс-капитан.
   Шодровичи были не просто деревней, а самым настоящим застянком, как называют их поляки и малороссияне. Высокий частокол был в идеальном порядке, благо леса для того, чтобы его подновлять хватало. Над ним возвышались крыши деревянных домов. Из-за частокола по нам вели неприцельный огонь, значит, на нём оборудована стрелковая галерея. Хотя чего же ждать от деревни, где постоянно квартирует батальон пограничной стражи.
   - Что тут у вас, прапорщик? - спросил я у Кмита.
   - В деревне - враг, - доложил он. - Поляки. Первые выстрелы они сопровождали ругательствами на польском. Скорее всего, кавалерия. Гусары, если быть точным.
   - С чего вы взяли? - удивился я.
   - Вот, - Кмит протянул мне кусочек свинца - пулю для гусарского мушкетона. - Они до опушки леса не долетают. Падают в десятке шагов от первых кустов.
   - Понятно, - кивнул я и неожиданно спросил у прапорщика: - Послушайте, Кмит, фамилия у вас польская, не так ли?
   - Я из Малороссии, - ответил тот, совершенно не удивившись вопросу, - мои предки Кмиты из Белой Церкви воевали ещё вместе с Богданом Хмельницким против Польши.
   - Ну, тогда, прапорщик, у меня нет сомнений в вас. - Я вынул из кобуры "Гастинн-Ренетт" и протянул его Кмиту.
   - Благодарю вас, господин поручик, - вежливо отказался тот, - у меня есть огнестрельное оружие. Более эффективное на больших дистанциях.
   Он снял со спины штуцер и подал мне. Я осмотрел нарезное ружьё, на прикладе красовалась латунная табличка с гравировкой "Лучшему стрелку Дворянского полка. Победителю стрелковых соревнований".
   - Ермолаев, - обратился я к фельдфебелю, возвращая прапорщику ружьё, - подай-ка мне своё ружьё.
   - Вашбродь, - протянул мне оружие фельдфебель. - Вы бы глянули в вашу зрительную трубу на деревню.
   - Что там такое? - спросил я, вешая ружьё на плечо.
   - Да вот, вашбродь, - как-то неуверенно сказал Ермолаев, - углядел Сашка Осипов, самый глазастый из наших... Ну так вы гляньте в трубу-то...
   Я понял, что ничего путного от фельдфебеля не добьюсь, и решил последовать его совету. Сняв с пояса чехол с дешёвенькой подзорной трубой, я разложил её и направил на деревню.
   Да. Глазастый парень наш Сашка Осипов. Вот только лучше бы мне этого не видеть. Я считал себя бывалым солдатом, видавшим виды, - и бой, и лагерь после боя, однако то, что я увидел в деревне... Меня едва не вывернуло наизнанку.
   - Так это... вашбродь, - напомнил о себе Ермолаев, - правда, что Сашка сказывал, или как?
   - Если про повешенных, то - да, - ответил я. - Солдаты пограничной стражи и простые поселяне...
   - Сволочи, - процедил сквозь зубы Ермолаев.
   - Мы с ними посчитаемся, Ермолаев, - заверил его я. - Обязательно. Кмит, за мной!
   Не задавая вопросов, прапорщик пошёл за мной. Я сделал пять шагов, поправил кивер и крикнул в сторону застянка.
   - Эй, там, за стенами! Русский кто разумеет?! - и добавил: - Parler franГais?
   - Псякрев! - донеслось с той стороны. - С тобой говорить не о чем!
   - Ладно бы солдат, - не смотря на это продолжил я, - но детишек с бабами за что перевешали?!
   - Хлопы! - голос из-за стены был полон пренебрежения. - Вам, русским, служили!
   - Невежлив ты, пан! - с усмешкой крикнул я. - Я стою перед тобой, как на ладони, а ты за брёвна спрятался! Неужели, пуль наших боишься? Так мы не стреляем!
   Поляки же продолжали стрелять по нам, хотя пули их не долетали до нас, падали у самых наших ног.
   - Вот он я, коли так интересно! - крикнул шляхтич, поднимаясь над частоколом в полный рост. Он был без сомнения красив, от таких барышни всегда без ума, однако неподалёку от него болтались в петлях покрытые кровавой коркой человеческие тела. Их пытали и повесили по его приказу.
   - Поручик Суворов! - представился я, касаясь пальцами козырька кивера. - К вашим услугам! - И уже тише добавил. - Держу пари, вы, прапорщик, не сумеете сбить с него кивер. Ставлю пять рублей.
   - Принимаю, - также тихо ответил Кмит, как бы невзначай положив руку на ремень наградного штуцера.
   - Ротмистр Шодровский! - тем временем лихо козырнул польский гусар, от чего ментик лихо взлетел над его плечом.
   В тот же момент прапорщик Кмит скинул с плеча свой штуцер, коротко взвёл курок и нажал на спуск. Голова гусара дёрнулась, как от удара в лоб, кивер с белоснежным султаном слетел с его головы.
   - Ах вы ж курвины дети! - растеряв весь лоск, заорал лишившийся головного убора гусар. - Кровь Христова! Русские псы! Предатели!
   - Полезай обратно за стену, шляхтич драный! - в тон ему крикнул я. - От меня ты пулю в лоб получишь!
   Я скинул с плеча унтерское нарезное ружье и выстрелил в гусара, неосторожно высунувшего голову между заострённых кольев. Пуля разнесла ему лицо, оставив кровавую кашу.
   - Идёмте, Кмит, - махнул я прапорщику. - Нам пора к солдатам.
   - К чему всё это представление, господин поручик? - спросил у меня Кмит.
   - Я хочу зацепить его гонор, - ответил я. - Спровоцировать атаку.
   - Господин поручик, - протянул Кмит, - разумно ли это? Гусар в застянке не меньше эскадрона или дивизиона, а нас только взвод. Они нас просто сомнут.
   - Не сомнут, - покачал головой я. - Не забывайте, прапорщик, у нас есть артиллерия. Штабс-капитан Ермилов зарядил орудия картечью. Сейчас попрошу нацелить их на ворота застянка, главное, успеть.
   - А что если поляков не удастся спровоцировать? - резонно спросил прапорщик.
   - Согласен, трюк довольно дешёвый. Но если слухи о польском гоноре не врут, гусары просто обязаны напасть на нас. Мы же оскорбили их командира, да ещё так жестоко. Если он не захочет атаковать сейчас, выведу солдат на опушку, и мы дадим несколько залпов с безопасной дистанции. Благо, патронов в достатке. Такой наглости гонористые шляхтичи не стерпят.
   - Не проще ли было убить его?
   - Тогда они, скорее, не стали бы атаковать, а засели в застянке.
   - Но ведь можно расстрелять застянок из пушек или дождаться батальона...
   - Второй вариант неприемлем, прапорщик, - отрезал я. - Во-первых: это означало бы, что мы не справились с поставленной задачей. А во-вторых: эскадрон, тем более, дивизион гусар просто так границу не переходят. Значит, скоро должны подойти подкрепления из-за границы. Вот они нас точно сотрут в порошок. Разносить же застянок из пушек - глупо. Нам здесь ещё укрепляться и, возможно, оборону держать. Как вы предлагаете делать это без стен? А возможно, и с почти разрушенными домами.
   - Может и так, - не стал спорить Кмит, - но всё же, должен заметить, что вы слишком сильно рискуете.
   - Господин штабс-капитан, - кивнув Кмиту, обратился я к Ермилову, - разрешите спросить: вы орудия зарядили?
   - Зарядили, поручик, - кивнул тот. - А в чём дело?
   - Не могли бы вы развернуть их на застянок, - предложил я.
   - Для чего?
   - Вы, думаю, видели нашу с прапорщиком эскападу, - заметил я. - Думаю, её хватит для того, чтобы выманить гусар из застянка. Как только они ринуться на нас, вы дадите залп по ним.
   - Умно, - согласился штабс-капитан. - На дороге, в лесном массиве такой густоты, гусары ударят прямо по дороге и попадут под перекрёстный залп орудий моей батареи. Не завидую я тогда этим гусарам. - Он обернулся к прислуге своих пушек и зычным голосом принялся командовать: - Разворачивай орудия! Нацеливай на дорогу!
   - Спасибо, Ермолаев, - сказал я фельдфебелю, возвращая ружьё и, скомандовал, как только фейерверкеры споро установили пушки на новые места. - Стройся за орудиями! Примкнуть штыки!
   И тут ворота застянка заскрипели и из них вихрем вылетели польские гусары. Штабс-капитан Ермилов нервно потёр шею, вглядываясь в мчащихся на нас конников.
   - Ближе, ближе, - бормотал он себе под нос. - Можно и сейчас пальнуть, но всех не сметём, хоть и в перехлёст вдарим. - Он поднял руку над головой, но командовать не спешил. - Как только мы залп дадим, молодой человек, вы тут же из мушкетов добавите. Стреляйте прямо в дым, не важно, что ничего видно не будет. Вы многих убить сумеете, даже вслепую, главное, не дать им опомниться... Приготовьтесь, ребята, - оборвал он сам себя, - сейчас пальнём. Так вот, - я понял, что штабс-капитан вновь обращается ко мне, - после залпа погодите немного, пока дым не рассеется и двигайте в штыковую. Но не раньше, чем рассеется дым. На поле много коней будут биться в агонии. Могут ваших людей покалечить...
   Да будешь ты стрелять или нет! Гусары уже за мушкетоны взялись!
   - Пли!!! - снова оборвал сам себя Ермилов - и ему ответили орудия батареи.
   - Огонь! - скомандовал я, следуя совету штабс-капитана.
   Треск мушкетов показался каким-то жидким после оглушительного залпа пушек. Пули ушли куда-то в кислый пороховой дым.
   Из облака, окутавшего гусар, доносились крики, стоны и ржание лошадей.
   - Эх, люди-то понятно, - услышал я голос фельдфебеля Ермолаева, - они хоть знали на что шли. А лошадей-то за что?
   Как только более-менее развиднелось, я скомандовал солдатам "в штыковую". Мы обошли орудия и улыбающихся бомбардиров с фейерверкерами, провожавших нас шутливыми репликами, вроде:
   - На нашем горбу в рай! Мы за вас поработали, а вы теперь идёте штыками врага добивать! Задайте этим пшекам жару! Пусть знают наших!
   - К лошадям не подходить! - наставляли солдат унтера. - Они вас одним ударом копыта пришибут!
   Бывалый штабс-капитан оказался во всём прав. Всё пространство между позициями артиллерии и застянком усеивали тела людей и лошадей, по большей части, мёртвые, но попадались и живые. Лошади были копытами. Люди, в основном, катались по враз размокшей от пролитой крови земле и стонали от боли.
   - Бегом марш! - скомандовал я и прибавил глухим голосом, вспомнив о замученных женщинах и детях. - Раненых - добить!
   И мои люди на бегу вонзали штыки в подвывающих гусар, обрывая их муки. Я знал, что за подобное обращение с поверженным врагом меня не погладят по головке, однако ничего поделать с собой не мог. Чёртовы поляки должны были поплатиться за убитых стражников и мирных жителей.
   - К терему! - приказал я, когда мои люди вошли в застянок. - Окружить терем! Не дайте гусарам носа из него высунуть!
   И мои люди, ворвавшиеся в застянок, тут же бросились к самому большому зданию в нём. Терем - сердце любого застянка, крепкий дом, где могут разместиться защитники деревянной крепости, когда стены взяты и враг уже внутри. Гусары вели огонь из бойниц терема и мои люди укрылись за домами.
   - Прапорщик, - скомандовал я, - отберите людей, умеющих обращаться с лошадьми. Пусть они успокоят животных, пока те кого-нибудь не покалечили.
   По застянку носились гусарские кони, многие из которых ещё не успокоились после страшной скачки через огонь и дым к воротам.
   - Есть, - ответил тот и умчался собирать людей.
   - Вести огонь по бойницам, - продолжал командовать я. - Рассредоточиться вокруг терема и не давать гусарам носа высунуть из него.
   Я понимал, что моим людям далеко до егерей. Линейную пехоту учат стрелять одновременно, по команде, о меткости никто не задумывается. Однако моей целью в тот момент было не перебить поляков, засевших в тереме, а заставить их прекратить огонь и отступить вглубь дома, подальше от бойниц.
   - Лошади собраны, господин поручик, - доложил Кмит.
   - Отлично, прапорщик, - кивнул я в ответ и скомандовал: - Прекратить огонь! Готовиться к залпу! - А тише добавил: - Передать по цепочке, по моему выстрелу бегом к терему. Со всех ног.
   Команда ушла, я выждал с полминуты, чтобы её передали всем солдатам, рассредоточенным вокруг терема, вскинул руку и выстрелил по бойнице. И тут же кинулся к деревянной крепости. Мои солдаты - следом. Гусары не успели опомниться, когда мы уже залегли под стенами терема, сложенными из толстых стволов.
   - Продолжать огонь по бойницам! - приказал я. - Но не высовываться! Разрешаю стрелять вслепую. Просто суйте стволы мушкетов в бойницы.
   Этого было вполне достаточно. Терем изнутри не настолько просторен, чтобы гусары, засевшие в нём, простреливаемом со всех сторон, могли где-то укрыться от пуль.
   - Теперь пистолет будет удобней вашего штуцера. - Я усмехнулся, протягивая Кмиту "Гастинн-Ренетт".
   - Спасибо, - ответил тот и я отсыпал ему пригоршню бумажных патронов, запас которых изрядно пополнил со времён битвы под Броценами.
   - Малышев! - окликнул я шустрого унтера. - Отправь человека к пионерам и бомбардирам. Пусть идут к нам. Вряд ли в застянке остались враги.
   - Есть! - Унтер решил никому не доверять столь ответственного задания и помчался к воротам сам.
   Вернулся он с пионерами Гарпрехт-Москвина через несколько минут.
   - Привёл, вашбродь, - доложил он без особой надобности. - Штабс-капитан бомбардиров сказал, что они будут здесь через четверть часа.
   - Молодец, Малышев.
   - Рад стараться, вашбродь, - лихо козырнул унтер.
   - Не зря мы топоры с собой прихватили, - усмехнулся подпоручик Гарпрехт-Москвин. - Двери, конечно, прочные, но моим людям хватит пяти минут, чтобы прорубить их.
   - Тогда приступайте, - кивнул я ему. - Как будете готовы снести их окончательно, сообщите мне.
   - Обязательно. - Гарпрехт-Москвин пребывал в приподнятом расположении духа. - А ну-ка, молодцы, покажите силу свою!
   Топоры пионеров обрушились на прочные двери терема, укреплённые бронзовыми и железными полосами. Во все стороны полетели щепки и обрубки гвоздей.
   - Эй, русский! - раздалось изнутри терема. - Русский! Отзови своих солдат! Вели не рубить и не стрелять!
   - Это ещё почему, поляк?! - крикнул я в ответ, посылая в бойницу очередную пулю из "Гастинн-Ренетта".
   - А у меня тут в подвале два десятка бочонков пороху, - сообщили из терема, - фитили подпалим - и разнесём всё тут к курвиной матери!
   - Прекратить огонь! - скомандовал я. - Поручик, пусть ваши пионеры погодят немного с дверьми. - Когда грохот выстрелов и стук топоров стих, я спросил у засевшего в тереме шляхтича: - Доволен?
   - Нет, - естественно заявил тот, - выпусти нас отсюда! Я и на почётный плен согласен!
   - Да как же так, вашбродь?! - тут же возмутился фельдфебель Ермолаев. - Этих сволочей отпускать...
   - Об этом не может быть и речи! - отрезал я. - Сдавайтесь нам - и я гарантирую вам и вашим людям жизнь и справедливый суд!
   - Который повесит нас! - рассмеялся шляхтич. - Что мы выигрываем? Проще уж взорвать тут всё!
   - Вы получите несколько месяцев жизни. И не факт ещё, что вас повесят. - Я пожал плечами. - В общем, хотите жить - выходите. Слово даю, что вас никто пальцем не тронет!
   - Чёрт с тобой, русский! - донеслось из терема. - Мы выходим!
   Изрубленная пионерами дверь со скрипом отворилась, и первым из неё вышел уже знакомый мне шляхтич в мундире гусарского ротмистра, в руках он держал кивер с дырой. На него тут же оказались нацелены несколько десятков мушкетов с примкнутыми штыками.
   - Ты молодой парень, русский, - усмехнулся ротмистр, - значит, из дворян, а не из нижних чинов выслужился. Надеюсь, твоё слово хоть что-то значит.
   - Значит, ротмистр, - кивнул я. - Прапорщик, разоружите ротмистра и его гусар. Мундиры и награды - снять! Эти люди не военнопленные, а бандиты. Но я обещал им жизнь! Это значит, что я поручился за всех.
   - Ты честный парень. - Ротмистр, казалось, только веселился от того, что я сказал. Он смеялся, не смотря на то, что мои солдаты в это время не слишком церемонясь, сдирали с него и его людей мундир. - Тебе будет сложно жить в нашим паршивом мире.
   - Может и так, ротмистр, - пожал я плечами, - но лучше быть честным человеком со сложной судьбой, чем таким курвиным сыном, как ты. Ершов, - повернулся я к унтеру, - отыщи гарнизонную гауптвахту. Определишь гусар туда.
   Когда солдаты увели пленных, я устало присел на крыльцо терема, хоть оно и было потоптано пионерами. Сняв кивер, я провёл рукой по лицу. Столько ещё дел надо переделать, Думать об этом не хочется.
   - Кмит, - позвал я прапорщика, - принимайте взвод. Расставьте караулы по регламенту военного времени. Остальные пусть хоронят убитых. К похоронам привлечь пленных поляков. И ищите тех, кто спасся. Чудом, Божиим промыслом, как угодно. В подполах, на чердаках, в сараях, амбарах, ригах. Должен быть кто-то. Не могли же поляки всех перебить.
   - Если есть, отыщем, - кивнул прапорщик.
   - Как же хоронить людей, вашбродь? - удивился Ермолаев. - Без попа-то?
   - Хороните так и кресты ставьте, - отмахнулся я, - а священник придёт с батальоном и могилы освятит.
   - Мудрое решение, - заметил штабс-капитан Ермилов.
  
   (из протокола заседания государственного совета Французской республики)
   ТАЛЕЙРАН: Получено сообщение об инциденте на севере Российской империи.
   БОНАПАРТ: Довольно экивоков, извольте говорить точно. В чём суть этого инцидента?
   ТАЛЕЙРАН; Экспедиционный корпус генерал-майора Джона Хоупа, отправленный в Португалию, на помощь Уэлсли, каким-то образом оказался на северном побережье России. Там он встретился с Северной армией генерала Барклая де Толли и был разбит наголову. Сам едва ноги унёс, чудом успел перейти прусскую границу и укрыться у союзников.
   НЕЙ: Тогда чего же мы ждём?! Пора атаковать русских!
   ТАЛЕЙРАН: Отнюдь. Я считаю, что в данный момент атака на Российскую империю будет губительна для Франции. Мы воюем в Испании, помогая венценосному брату гражданина императора закрепиться на её престоле. Священная Римская империя, Пруссия и Рейнская конфедерация также готовятся напасть на нас, как только мы ввяжемся в войну на два фронта. Не стоит сбрасывать со счетов и Британию. Их превосходство в воздухе и на море неоспоримо.
   БОНАПАРТ: Глупости, Талейран, войны выигрывают не корабли или дирижабли, а пехота. Пехота же лучшая у нас.
   НЕЙ: Так что же, мой Император, мне готовить моих гусар!
   БОНАПАРТ: Готовь, Ней, но не для войны. Выбери себе представительных гусар, лучше из Серого полка. Это самые красивые из твоих любимчиков. Ты же, Талейран, отправь курьерский дирижабль с самым толковым из своих людей к русской границе, в Варшавское герцогство, пусть уладит конфликт, возникший из-за этих идиотов - поляков, и передаст письмо Александру Романову, которое ты составишь, с заверениями в нашей верности прежним соглашениям, в нём же вежливо и тактично, чтобы не обиделись наши польские вассалы, отрекись от тех кретинов, что атаковали форты на русской границе. Ты, Ней, отправишься по земле с делегацией в Санкт Петербург, покрасуйся перед варварским двором, заверь русского царя в том, что в случае конфликта с Британией мы готовы поддержать Россию. Кроме того, сошлись на то, что не мы одни готовы сразиться с британцами.
   ТАЛЕЙРАН: Вы всё же решили принять их предложение?
   БОНАПАРТ: Именно, Талейран, именно. Немцы уже прислали в Париж своего доверенного человека.
   ТАЛЕЙРАН: Осмелюсь спросить, кто он?
   БОНАПАРТ: Его имя Криг. И носит чин майора, однако ведёт себя совсем не по чину.
   НЕЙ: Мелкий такой толстяк, думающий только о войне или еде. Жалкий человечишка, если честно.
   ТАЛЕЙРАН: Не такой и жалкий. Его ненавидят практически все дворяне Пруссии и Рейнской конфедерации, однако он сумел чем-то привлечь и Гогенцоллернов, и рейнских курфюрстов. Есть в нём что-то.
   БОНАПАРТ: Так ты узнал, кто он такой, Талейран?
   ТАЛЕЙРАН: Нет, мой император. Прошлое майора Крига покрыто тайной. О нём ничего неизвестно. Как будто, этот загадочный майор вынырнул из ниоткуда летом восьмисотого года, причём именно в этом чине. И, не смотря на своё влияние на правящую семью Пруссии и рейнских курфюрстов, он не поднимается в чине.
   БОНАПАРТ: Очень жаль, что ты, Талейран, не сумел разгадать тайны этого загадочного майора Крига.
   ТАЛЕЙРАН: Я продолжаю работать над этим.
  

Глава 5,

В которой героя награждают заветным георгиевским крестом и предлагают сменить род войск.

   Батальон подошёл спустя две недели. За это время на нас, как не странно, никто не напал. Не смотря на это, Шодровичи основательно укрепили. Для этого пришлось снести несколько домов неподалёку от частокола, насыпать с внутренней стены земляной вал, на котором установили орудия батареи Ермилова, да и сам частокол подновили. Однако в этой лихорадочной работе, когда застянок кипел как муравейник, мне лично занятия не нашлось. Мои люди несли караульную службу, помогали пионерам в работах, жили обычной гарнизонной жизнью, а я страдал от скуки. Часто гулял я среди костров караульных постов, слушая солдатские разговоры.
   - Как же вы, дядька, - спрашивал молодой солдат, вчерашний брянский рекрут, у бывалого, седоусого ветерана, - можете кушать после всего такого? Я вот как вспомню, что вон оттуда девку снимали, так каша в горло не лезет.
   - Это потому, Петька, что дурень ты, - с отеческими нотками сказал ветеран. - Я вот после первого бою тож есть не мог. Всё мерещилось, как в бою дрался, кишки врагам штыком выпускал. - Старый воин зачерпнул из котелка полную ложку солдатского кулеша, разгладил густые усы, чтобы не запачкать, и в несколько приёмов съел кашу. - Так вот. Мой командир тогдашний, сержант, это унтера так звались в то время, сказал мне: "Ты есть должон и сил набираться, чтоб врага и далее так бить, как сегодня". От и я тебе скажу, ты, Петька, не вспоминай про замученных, а ешь да сил набирайся, чтоб бить таких гад, что людей мытарят, без пощады. Понял?
   - Понял, дядька, понял, - сказал парень и принялся есть кулеш, хоть и без особого аппетита.
   А ещё я беседовал с польским ротмистром Шодровским, сидящим на гарнизонной гауптвахте.
   - Одного я никак не пойму, ротмистр. - Мы обращались друг к другу исключительно по званию, будто не были знакомы, и знакомиться не собирались. - Для чего вы напали на нас? Ведь французы не обещали вам поддержки и даже не намекали на это. Если вы не лжёте, конечно.
   - Мне нет смысла лгать тебе, поручик, - покачал головой ротмистр, он сидел, откинувшись спиной на деревянную стенку своей камеры. Не смотря на то, что врача с нами не было, его раны кое-как перевязали, как и раны остальных поляков, а на простреленную руку наложили шину. - У нас были совершенно иные расчёты. Ты же понимаешь, поручик, что французы не просто так стягивали войска к вашей границе. Командиры польских полков собрались у маршала Понятовского и решили, что для войны с вами Бонапарту нужен только хороший повод. Вот они и решили дать его Корсиканцу.
   - Выходит, поводом к войне между Россией и Францией должны были послужить ваши нападения на границе.
   - Именно, - звонко щёлкнул пальцами ротмистр, - а ты ловкий малый, поручик!
   - Не забывайтесь, ротмистр, - хмуро осадил его я, - я не ваш подчинённый.
   - Да-да-да, - замахал здоровой рукой он, - прошу прощения. Вот только одним беспорядков на границе оказалось мало. И тогда я вызвался потрепать вас, русских, немного сильнее. Моя фамилия Шодровский, если ты забыл, а застянок этот и деревня при нём зовётся Шодровичи. До позорных разделов 1772, 1793 и 1795 эти земли принадлежали нам, а предков моих после восстания Костюшки отсюда выгнали взашей.
   - Теперь мне всё понятно, - кивнул я. - Считаете себе ангелом мщения, белым рыцарем, грозою русских? А по сути-то вы, сударь, обыкновенный бандит. И не более того.
   - Это с вашей стороны, - возразил ротмистр, - с нашей же, польской...
   - Убийства и насилие над мирными людьми, - отрезал я, - с любой стороны - чистой воды разбой! Я буду ходатайствовать о том, чтобы вас подвергли не трибуналу, а гражданскому суду, как убийцу, насильника и предводителя банды!
   - Делай что хочешь, поручик, - отмахнулся ротмистр. - Я свою карту разыграл - и продул по всем статьям. Мне теперь всё равно...
   Я вскочил на ноги и в ярости схватился за корзинчатый эфес трофейного палаша, взятого мной под Броценами. Как будто мне нужно его разрешение! Боясь сорваться, я вылетел из камеры и с грохотом захлопнул за собой дверь.
   Батальон подошёл к застянку в середине августа, спустя две недели после сражения. За это время пионеры Гарпрехт-Москвина превратили Шодровичи в настоящую крепость, ощетинившуюся пушками штабс-капитана Ермилова.
   - Этакую фортецию, - любил говаривать в нашем во многом импровизированном офицерском собрании пожилой артиллерист, - гусарам с наскоку не взять.
   - При хороших запасах продовольствия и пороха, - поддерживал его Гарпрехт-Москвин, - здесь можно не один месяц оборону держать.
   - Видимо, французы и поляки понимают это не хуже нас с вами, господа, - усмехался я, - потому и не спешат начинать войну.
   - Ваши слова, Серёжа, да Господу Богу в уши, - вздохнул штабс-капитан Ермилов. - Нет, господа, я хоть и человек военный, но большие схватки между державами вроде нашей России и Франции приносят слишком много горя. Я выслужился из фейерверкеров, не одну кампанию прошёл, а начинал ещё с вашим, Серёжа, однофамильцем в Италийском походе. И скажу вам, господа офицеры, вот что. Нету более страшной работы, нежели наша.
   - Работы? - удивлённо спросил я. - Какая же это работа?
   - Тяжёлая, Сережа, и кровавая работа. Но кто-то же должен её делать, не так ли, господа офицеры?
   Итак, наш батальон пришёл в Шодровичи и первым делом меня вызвал к себе майор Губанов. Я представил ему письменный рапорт о случившемся, однако он отложил его в сторону и приказал доложить обо всём своими словами, а не казенными формулировками, за которыми я прятал свой страх и ненависть. Я поведал командиру обо всём. Он надолго замолчал, а потом сказал мне:
   - Ты правильно поступил, Серёжа. Очень правильно. Признаюсь, я не ожидал от тебя такой выдержки. Я бы, наверное, казнил поляков, причём, скорее всего, предал их мучительной смерти. И плевать мне было бы на все трибуналы... - Тут он оборвал себя, понимая, что слишком вольно ведёт себя в присутствии подчинённого. - Простите, поручик, - он перешёл на казённый тон. - За проявленные боевые качества и смекалку я представлю вас к Георгию и, не сомневаюсь, Михаил Богданович не станет противиться этому представлению. Вы же и сопроводите польских разбойников в ставку командующего и подробно доложите ему обо всём, что здесь произошло.
   - Благодарю, господин майор. - Я вытянулся во фрунт и лихо козырнул.
   - Сдайте взвод прапорщику Кмиту, - усмехнулся Губанов, - и готовьтесь отбыть в Вильно.
   - Есть, - ответил я. - Но я хотел бы просить вас, господин майор, чтобы вы упомянули в представлении и прапорщика Кмита и остальных солдат моего взвода. Они дрались не хуже меня.
   - Всех награждать, Серёжа, орденов не хватит. Твой Георгий и будет наградой всему взводу, каждому солдату в нём.
   Я кивнул и попросил разрешения удалиться.
   - Ещё одно, - остановил меня перед самым выходом майор, - вы верхом ездить умеете?
   - Так точно, - ответил я.
   - Отлично. Можете идти.
   Но выехать в тот же день, как собирался, я не смог. Ближе к полудню на лесной дороге, которую контролировал наш застянок, замаячили гусарские мундиры.
   - Похоже, твой отъезд откладывается, - сказал мне майор Губанов, проходя через двор, где я знакомился с лошадью, которую мне выделили в дорогу. - В бой не ввязывайся, твоим взводом будет командовать прапорщик Кмит.
   - Есть, - несколько уязвлёно ответил я, отдавая честь.
   Оставив лошадь Жильцову, я поднялся на стену, где на стрелковой галерее стояли солдаты моего взвода.
   - Проверяете, господин поручик? - несколько не по уставу обратился ко мне прапорщик.
   - Посмотрю, как дерётся мой взвод, - жёстко ответил я. - Мне в бой вмешиваться не велено.
   - Прошу прощения, - устыдился своих слов Кмит. - Я не хотел вас задеть.
   - Извинения приняты, - кивнул я, доставая зрительную трубу. - Но драки, похоже, не будет, - добавил я, всматриваясь в скачущего врага. Над киверами с белыми султанами трепетал такой же белый флаг. - Это парламентёры.
   - Вот как, - кивнул Кмит и во весь голос скомандовал: - Не расслабляться!
   Я улыбнулся и потёр нос. Славный командир. Я спустился с галереи и направился к воротам, пользуясь своим положением свободного офицера. Там уже стоял майор Губанов с взводом стрелков. Белый флаг, белым флагом, но о безопасности забывать нельзя. Ворота отворились и в них въехали гусары в сине-серых мундирах и чёрных медвежьих шапках. Их отлично знали по всей Европе, как Ecorcheurs - обдиралы, подобные своим старинным тёзкам, они сдирали кожу с убитых врагов и весьма гордились этим.
   - Позвольте представиться, - лихо соскочив с коня, козырнул их командир, - капитан Жильбер. Командир первой роты первого эскадрона гусарского полка Жехорса.
   Волки Жехорса или просто Обдиралы. Их ненавидели все в Европе и в плен не брали.
   - Майор Губанов, - представился мой командир, прекрасно изъяснявшийся на французском, - командир третьего батальона Полоцкого пехотного полка.
   - Я прибыл к вам с письмом от моего императора, - сообщил Жильбер, извлекая из ташки конверт, запечатанный французским орлом. - Также с письмом едет чиновник из департамента иностранных дел.
   - Он с вами? - спросил майор.
   - Нет, - усмехнулся капитан. - Мы не могли рисковать его жизнью. После того, что устроили эти польские fils de chienne, вы вполне могли встретить нас картечью.
   И может быть, зря не встретили.
   - Мы будем ждать вашего дипломата, - сказал Губанов. - Когда он прибудет?
   - Завтра утром.
   - Тогда я более вас не задерживаю.
   Гусарский капитан злобно глянул на нашего командира, но смолчал, не смотря на явно оскорбительный тон. Он вскочил в седло и отдал своим людям приказ разворачиваться и ехать в лагерь.
   - Серёжа, - обернулся ко мне майор, как только за гусарами закрылись ворота, - очень хорошо, что ты здесь. Сопроводишь в ставку ещё и дипломата.
   - Есть, - ответил я, ничуть не обрадованный своей будущей ролью конвоира и сопровождающего.
   Французский дипломат приехал в сопровождении конвоя из того же взвода гусар Жильбера. Ехал он не верхом, а в двуколке, запряжённой серой лошадкой, что смотрелось довольно странно на фоне лихих всадников. Одет дипломат был по последней парижской моде, хотя чёрный сюртук дипломатического ведомства с торчащим из-под него белоснежным крахмальным воротником наводили на мысли о монахе-инквизиторе или изверге-пуританине из Североамериканских колоний.
   - Ваша лошадь хорошо держится, - сказал ему, не выслушав приветствий и представлений, майор Губанов. - Вот и отлично. Поручик, вы можете отправляться. - Это уже мне.
   Я вскочил на пегого коня - трофей, доставшийся от польских гусар - и толкнул его пятками. Шпор не терплю - лишнее насилие над животным. Конвоем для поляков и сопровождением для дипломата стала полусотня Бугских казаков, прибывших в Шодровичи вместе с батальоном для несения пикетной службы и разведки в окрестностях застянка. Командовал ими пожилой вахмистр с лихими седыми усами, которые он то и дело подкручивал пальцами. Не нравилось ему соседство с гусарами-обдиралами. А вот капитан Жильбер был, наоборот, изрядно весел и постоянно пытался завязать разговор со мной. Я поначалу никак не реагировал на его реплики, отделываясь короткими фразами, однако вскоре дорога наскучила мне, и я решил, что беседа даже с не слишком приятным человеком, лучше молчания.
   - Вот все вы считаете нас, Ecorcheurs, обдиралами, - говорил мне Жильбер, - но ведь по сути, всего лишь пугало для вражеских солдат. Вот вроде ваших казаков или иных иррегуляров.
   - Они люди простые и зачастую с диким нравом, - ответил на это я, пользуясь тем, что никто из казаков французского не понимал, - но вы-то человек образованный, европейский.
   - Одно, молодой человек, - покачал головой капитан, - другого не отменяет. Ваш царь и генералы используют казаков так же, как император и маршал Ней - нас. Мы - пугало для врага. Кошмарные Ecorcheurs и ужасные русские казаки! - Он весело рассмеялся. - Вы не заметили, юноша, что о нас и о казаках ходят почти одни и те же слухи. Мол, изверги, с людей шкуру живьём сдирают и одежду из неё шьют, детей едят на завтрак, девиц - на ужин.
   Возразить на это мне было нечего. Кругом Жильбер оказывался прав. И всё равно, никак не мог я поставить рядом его и седоусого вахмистра.
   До Мариамполе мы добрались через час. На сей раз, нас не тормозили пушки, а длинные дроги, в которых сидели связанные поляки, ничуть нашего движения не замедляли. Пара крепких коней, запряжённых в них, спокойно трусили по пыльной дороге и казак, исполнявший обязанности кучера мирно дремал на козлах. Идиллическая картина, вроде и войны никакой нет, и поляки деревень не вырезают.
   Ни одна из наших лошадей не захромала, и мы продолжили путь, не задерживаясь в Мариамполе. В Вильно прибыли уже после заката. Не смотря на это, я тут же отправился в штаб армии. Мои дела ждать не могли. Поляков надо было разместить в городской тюрьме, да и доложить о прибытии французского дипломата следовало как можно быстрее. Если пленные гусары ещё могли переночевать в дрогах под открытым небом, то Бонапартов посланник - никак нет.
   К моему удивлению, адъютант командующего армией, довольно молодой ротмистр в белом кирасирском мундире, лишь бросил взгляд на письмо и тут же проводил к генерал-лейтенанту. Несмотря на поздний час, Михаил Богданович Барклай де Толли работал с бумагами. Он осмотрел меня оценивающим взглядом и, кивком ответив на моё приветствие и представление, спросил:
   - Поручик, отчего не по форме?
   Я вспыхнул, хоть прикуривай, и принялся мысленно честить себя, на чём свет стоит. Это ж надо удумать такое, явиться к командующему армией с трофейным палашом, вместо уставной шпаги.
   - Виноват, - только и смог выдавить я.
   - Георгиевская лента на баскетсворде смотреться не будет, - скупо улыбнулся генерал-лейтенант и размашисто подписал представление майора Губанова, - придётся вместо неё дать вам крест.
   Кажется, я покраснел ещё гуще, только что дым из ушей не повалил.
   - Скажите, поручик, вы как в седле держитесь? - неожиданно спросил у меня Михаил Богданович. - Уверенно?
   - Вполне, - ответил я, не совсем понимая, к чему это. И майор спрашивал вчера. Но там-то всё ясно.
   - Из вас, юноша, - продолжил командующий, - вышел бы отличный драгунский офицер. Если верить этому рапорту майора Губанова, вы провели отличную операцию. Вам бы драгун вместо простых пехотинцев.
   - Виноват, ваше превосходительство, - покачал я головой, - но драгуны давно перестали быть конной пехотой. Вряд ли, я смог бы провести подобную операцию с драгунами. Ведь конников очень сложно спустить с седла.
   - Верно, - устало улыбнулся генерал-лейтенант. Он вынул из ящика стола шкатулку со Святым Георгием Победоносцем на крышке. - Подойдите ближе, поручик Суворов. Вы вполне оправдываете свою фамилию. - Михаил Богданович поднялся и прицепил мне на мундир крестик Георгия четвёртой степени. Я заметил, что на пальцах его осталась серая пыль, я слишком поспешно чистил мундир, перед тем как войти в здание штаба. - Как говорится в Уставе: "тот кто, лично предводительствуя войском, одержит над неприятелем, в значительных силах состоящим, полную победу, последствием которой будет совершенное его уничтожение", а также за "лично предводительствуя войском, возьмет крепость". Эти слова в полной мере относятся к вам, поручик Суворов.
   - Служу Отечеству, ваше превосходительство, - гаркнул я.
   - А теперь ступайте отдыхать, поручик, - отпустил меня генерал-лейтенант, - и скажите адъютанту, чтобы пригласил ко мне этого французского дипломата. Письмо, кстати, при вас?
   - Так точно, - ответил я, извлекая из кожаной сумки письмо, вручённое мне майором Губановым. - И я хотел спросить ещё об одном, ваше превосходительство.
   - Что такое? - спросил Михаил Богданович, забирая у меня письмо.
   - Как быть с поляками, захваченными нами в Шодровичах?
   - Сдайте их в гарнизонную гауптвахту. Вас туда проводит любой из офицеров.
   Я поклонился генерал-лейтенанту и вышел из его кабинета. На пороге меня ждал адъютант в кирасирском мундире.
   - Проводите к командующему француза, - сказал ему я и, подумав минуту, добавил: - И не могли бы вы сообщить, где найти офицера, что проводил меня до гарнизонной гауптвахты.
   - Обратитесь к дежурному офицеру гарнизона, - бросил мне адъютант и быстрым шагом направился к выходу.
   Я лишь скрипнул зубами ему вслед и отправился на поиски дежурного офицера гарнизона. Отыскал я его, по счастью, достаточно быстро. Не так и много было в ставке незапертых дверей по такому позднему времени. Он отрядил мне в помощь младшего унтера. Я представил его казакам, сообщив, что он проводит их на гауптвахту, куда надо сдать поляков.
   Сменив уморившуюся лошадь на почтовой станции, я отправился обратно в Мариамполе. Хоть я и устал после дня дороги, однако ночевать в Вильно было негде, а в Мариамполе стоял наш полк, на квартирах которого я и собирался провести ночь.
  
   (из воспоминаний графа Нессельроде)
   Эта встреча с Государем, ставшая определяющей для судеб всей Европы начиналась вполне обыденно. Я пришёл к Его величеству с очередным утренним докладом о состоянии дел в министерстве. Первым листом в моей папке лежала просьба французского дипломата об аудиенции. Это был личный посланник Бонапарта, прибывший с объяснениями по поводу инцидентов на западной границе Империи и письмом от французского правителя.
   Государь выслушал меня, стоя спиной к окну, а после обернулся к нему, одёрнув тяжёлую штору. Его величество долго смотрел на Петербург, как будто размышляя о чём-то, а потом совершенно неожиданно спросил у меня:
   - Как вы считаете, граф, на чьей стороне лучше всего выступить нам?
   - Осмелюсь сказать, Ваше величество, - ответил я, - ни на чьей. Конфликты в Европе имеют весьма мало отношения к нам.
   - Мы не сможем долго оставаться в стороне, - покачал головой Государь. - Очень скоро Империя окажется втянутой в войну, которая разгорается в Европе. У нас есть союзнические обязательства перед Священной Римской империей, а их вмешательство только дело времени.
   - Однако нам стоит выждать некоторое время, - всё же осмелился предложить я.
   - Промедление, конечно, не смерти подобно, но не хотелось бы принимать решения в обстоятельствах военного времени. И всё же, вопроса это не снимает. С кем и против кого лучше всего воевать России?
   - И снова прошу простить меня, Ваше величество, но, по моему мнению, России лучше не воевать вовсе.
   - Генералы твердят мне, - устало вздохнул Государь, - что нельзя упускать стратегическую инициативу. Вы, дипломаты, что война - губительна. Но не воевать сейчас нельзя. Британия и Франция стремительно набирают силу, пока они воюют друг с другом, Россия в относительной безопасности. Однако, как только одна из этих империй разделается со своим врагом или хотя бы изрядно ослабит его, вот тогда она тут же обернёт свой взор в нашу сторону. Так как вы думаете, граф, на чьей стороне нам лучше выступить?
   - В этой войне я бы поставил на Францию. У Британии сильные морской и воздушный флот, однако изрядная часть их войск расположена в Индии и Америке. А войны выигрывает пехота, как любит говорить Бонапарт.
   - Что ж, граф, - кивнул Государь, - пригласите ко мне французского посланника.
  

Глава 6,

В которой герой познаёт премудрости воздушного боя на практике.

   Весть о том, что мы начинаем заграничный поход против Британии, застала меня в Мариамполе. Батальон Губанова вернули на отдых в расположение полка после двух месяцев службы. Однако не успел первый батальон нашего полка выдвинуться к Шодровичам, как из штаба Западной армии пришёл приказ всем полкам, расквартированным на границе вернуться в Вильно. Так что в Шодровичи отбыл резервный батальон пограничной стражи, однако батарея Ермилова осталась стоять укреплённом застянке на случай новых инцидентов.
   Собрав армию, Михаил Богданович Барклай де Толли выступил к Варшаве, где соединился с армией генерала Жюно и, снова погрузившись на дирижабли - русские и французские - направились к испанской границе. Как не странно, нашему полку вновь выпало лететь на "Гангуте" - флагмане воздушной эскадры, отправленной Государем на помощь Бонапарту.
   В первый же день я отправился на поиски своего приятеля подпоручика Булатникова. Он нашёлся в своей крохотной каюте и, что самое удивительное, совершенно трезвый.
   - Кончился кьянти, - усмехнулся он, после взаимных приветствий. - А на самом деле, у меня принцип. Никогда не пью во время войны.
   - Отчего же? - спросил я.
   - Это вы, пехота, можете и пьяными в бой идти, - сказал Булатников, - а иные трезвыми и не бывают. В бою воздушном каждому солдату нужно твёрдо стоять на ногах.
   - Что-то я не очень понял? - покачал я головой.
   - Ты на дирижабле недавно, - как-то издалека начал подпоручик, - к качке ещё не привык. Однако нынешняя качка - ничто в сравнении с тем, что начнётся во время воздушного боя. Палуба будет биться под ногами, как будто в пляске святого Витта. Оно, конечно, многие офицеры морской пехоты - да и воздушного флота - считают, что нужно просто качаться с нею в такт - и напиваются почти до бесчувствия. Вот только я заметил одну неприятную вещь.
   - Какую? - спросил я.
   - Они первыми гибнут в сражениях, Серж, - мрачно ответил Булатников, а затем резко сменил тему: - У тебя тесак есть?
   - Нет, - сказал я. - Только вот палаш.
   - С ним ты при абордаже не развернёшься, - заметил Булатников. - Вот. - Он вынул из ножен полусаблю. - Самое лучшее оружие для боя внутри дирижабля. Хотя я сильно сомневаюсь, что до абордажа дойдёт, но всё же обратись к баталеру. У нас на "Гангуте" изрядный запас тесаков.
   - Почему же, до абордажа не дойдёт? - удивился я. - У нас же два десятка дирижаблей. Пять транспортных и пятнадцать боевых, пускай, наши, русские, и уступают изрядно британским, однако французские, разумею, ничуть не хуже.
   - Дирижабли, может, и не хуже, - согласился Булатников, - но у Британии есть дредноуты с новейшими паровыми пушками, которые и бьют сильней, и стреляют быстрей.
   - И что это за дредноуты такие, Виктор? Все о них говорят, как о самом разрушительном оружии, но толком никто объяснить не может.
   - Дредноуты, Серж, это тоже, что линкоры на море. Как и у линкоров, их корпуса обшиты сталью, а пушки не пороховые, как наши, а паровые. Принципа действия, врать не буду, не знаю, но я видел однажды, как снаряд, пущенный из паровой пушки, пробил французский разведывательный дирижабль насквозь. После этого, собственно, даже до наших военных министров дошла мысль, что воздушные суда надо защищать куда лучше. И всё равно, я готов поставить бриллианты против орехов, что ни один дирижабль не выстоит против британского дредноута.
   - Это, Виктор, можно проверить только в битве.
   - И нам с тобой это предстоит, - мрачно усмехнулся Булатников.
   Тут он был прав.
  

Дорогой отец.

   Можете меня поздравить подпоручиком. Я сумел отличиться в небольшом столкновении с контрабандистами. Они перешли границу со стороны Варшавского княжества и были обнаружены казачьим патрулём. Принимать бой казаки не решились и, оставив небольшой отряд для наблюдения за контрабандистами, отправились в Шодровичи за подмогой. Нашу роту направили разобраться с ними. Бой был коротким и ожесточённым, рота почти не понесла потерь, я же сумел захватить главаря контрабандистов живым, за что и был повышен в звании.
   Однако, не это главное, дорогой отец. Вы, разумею, уже знаете о том, что наш Государь поддержал Бонапарта в его войне с Британией. Теперь наша армия в составе эскадры вице-адмирала Якова Гершеля отправлена на помощь флоту адмирала Вильнёва. По всей видимости, нам придётся схватиться с адмиралом Нельсоном. Это весьма странно, ведь ещё в вашей, отец, молодости адмирал Ушаков сражался вместе с Нельсоном против французов в Средиземном море.
   Многие офицеры флота, с которыми я общаюсь, отнюдь не уверены в нашей победе. Они рассказывают мне о превосходстве британского флота, о дредноутах, о паровых пушках. И всё же, я уверен, что мы выиграем сражение, ведь иначе и быть не может.
   Прошу прощения, что вынужден прервать письмо, подошло время отправлять его с очередным почтовым дирижаблем.

15 сентября 18..года.

  
   - Вот смотри, - сказал мне Булатников, вынимая из ножен свою полусаблю. - Попробуй напасть на меня.
   Мы стояли в коридоре, соединявшем стрелковую палубу с мостиком и машинным отделением. Именно здесь идут самые ожесточённые бои во время абордажа, как объяснил мне подпоручик.
   Я для пробы пару раз махнул своим палашом - клинок скрежетнул по стенкам коридора, однако драться вполне можно. Решившись, я шагнул навстречу Булатникову и сделал выпад. Булатников отбил. Ещё выпад. Снова отбит. Подпоручик не двинулся с места. И тогда я рванул ему навстречу, обрушив град ударов. Хотя с градом это я погорячился. Если первый прошёл ещё более-менее удачно, то второй... Клинок снова заскрежетал по металлу переборки - и почти на полдюйма вошёл в дерево, из которого была сделана стенка коридора. Булатников ткнул меня концом клинка в горло.
   - И всё, - сказал он. - А теперь возьми тесак.
   Я вложил палаш в ножны, отстегнул и прислонил к стенке, взял тесак, что принёс с собой Булатников. Следующие несколько часов мы посвятили фехтованию в узких помещениях. К середине тренировки мы оба скинули мундиры, оставшись в нательных рубашках. То и дело ходившие мимо нас матросы и офицеры "Гангута" только качали головами, некоторые давали советы - дельные и не очень.
   - Смотри теперь, - продолжил обучение Булатников. - Здесь лучше всего держать оборону. - Он распахнул дверь и стукнул носком сапога по высоком порогу. - Порожек закроет человека, стоящего на колене, хоть и невеликая, но защита. На петлях можно удобно устроить ствол мушкета, хорошо повышает точность стрельбы. Они специально сконструированы с этой целью.
   - Так значит, вот почему во всех коридорах столько дверей, - понял я. - Прорываться через них очень тяжело.
   - Именно поэтому, Серж, - сказал мне Булатников. - Штурмует дирижабли воздушная пехота, вроде нас или британских "Форлорн Хоупс", а обороняет линейная пехота. Мы прорываемся, а они дают по нам залп за залпом, остаётся только прятаться за переборками или падать лицом в палубу. Хотя те же немцы штурмуют отрядами обычной пехоты, устраивая длительные перестрелки за каждый коридор, но это - глупо. Бездумная трата пороха и свинца.
   - Значит, лучше кровь лить в штурмах? - спросил я.
   - Отнюдь, - покачал головой Булатников, - просто они стачала, расстреливают весь запах патронов, а уж после - идут в рукопашную и льют кровь. Со штыками и мушкетами, вместо тесаков. Глупо.
   Я потёр пальцем переносицу. Нда, выходит, кругом он прав.
   А эскадра наша, меж тем, соединилась с флотом адмирала Вильнёва, запертым в Кадисе, стремившимся прорвать британскую блокаду. Решив с помощью дирижаблей добиться относительного превосходства в воздухе и тем самым исправить крайне тяжёлое положение Вильнёва, наше совместное командование отправило эскадру Гершеля ему на помощь. Даже я понимал, что это не самое лучшее решение - Вильнёв обречён. О том же говорили в кают-компании "Гангута", куда я также не забывал наведываться.
   - Флот Нельсона многочисленнее, - говорил лейтенант со смешной фамилией Шубик. - Пускай, как вы говорите, капитан-лейтенант, линкоров больше у Вильнёва, но не одни линейные решают на поле боя. К тому же, не стоит забывать об орудиях, а тут преимущество полностью на стороне британцев.
   - Возможно, - соглашался с ним штабс-капитан Антоненко, - но не в пушках или кораблях главное преимущество британцев.
   - В чём же оно? - поинтересовался у него лейтенант Шубик. - А, догадался, - тут же перебил он, сгорая от нетерпения блеснуть знаниями, - вы имеете в виду дредноуты и паровые орудия.
   - Отнюдь, - усмехнулся Антоненко. - Никакие пушки-корабли не превзойдут по значимости одного.
   - Чего же?! - воскликнул Шубик, уязвлённый тем, что его "гениальная" догадка оказалась неверной.
   - Британского командующего, - ответил я вместо Антоненко. - Адмирал Горацио Нельсон, лучший флотоводец нашего времени. Вильнёву до него очень далеко.
   В кают-компании после моих слов надолго повисла тягостная тишина.
  
   В Кадисе мы даже не поставили дирижабли к мачтам, а тут же вместе с флотом выдвинулись навстречу Нельсону, прорывать блокаду. На дирижаблях все готовились к грядущей битве, а потому передвигались исключительно бегом, а в коридорах не смолкали отзвуки команд, передаваемых по медным трубам, которыми был пронизан весь "Гангут" сверху донизу.
   Нас вежливо, но настоятельно попросили не покидать кают и кубриков, дабы не мешать команде. За день до битвы, когда флот Нельсона уже показался на горизонте, однако близился вечер, и начинать сражение было глупо, нас провели на стрелковую палубу. Она была просто огромна. На ней вполне мог разместиться не то что батальон, но и весь наш Полоцкий пехотный полк, если немного потесниться. Матросы под руководством кондукторов сняли панели с борта, и у меня перехватило дух.
   Находясь внутри дирижабля, не слишком понимаешь, что летишь по небу, а сейчас у меня словно глаза открылись. Впереди, насколько хватало взгляда, простиралось бескрайнее пространство осеннего неба. По нему медленно ползли облака, многие выше нас, иные на одном с "Гангутом" уровне или, что самое удивительное, ниже него. О чёрт, да такого и с самой высокой колокольни, на какую я в детстве забирался, не увидишь!
   Мы стояли, переводя дыхание, под хитроватыми взглядами матросов и кондукторов, в которых легко читалось превосходство опытных аэронавтов над "наземниками". Солдаты крестились, даже молились втихомолку, офицеры и унтера не спешили наводить порядок, ведь и беспорядка особого не было, да и самим командирам нужно было время, чтобы прийти в себя.
   - Попрошу подойти ближе к краю, - сказал капитан-лейтенант, проводивший эту своеобразную экскурсию.
   Матросы, тем временем, уложили снятые секции вдоль борта, и отошли, давая нам место. Никто не спешил подойти к краю, не смотря на то, что от него нас отгораживала оставшаяся часть борта, высотой примерно по грудь человеку.
   - Батальон! - воскликнул майор Губанов, вскидывая над головой шпагу. - За мной! Шагом! Ать! Два!
   И муштра сделала своё. Батальон, как один человек, сделал шаг вслед за командиром. Затем ещё один. И ещё. И вот уже первая шеренга стоит вплотную к борту.
   - Вы можете видеть, - сообщил нам капитан-лейтенант, - выемки под мушкеты.
   - Какой смысл обстреливать друг друга? - спросил штабс-капитан Антоненко. - С расстояния до ста пятидесяти футов стрелять смысла нет, в человека не попасть. А уж когда он укрыт бортом корабля почти весь, бить нужно практически в упор, и всё равно шансов попасть почти нет.
   - Именно, - согласился капитан-лейтенант. - Обстрел с больших расстояний ведут стрелки из экипажа нашего дирижабля, а задача линейной пехоты, в вашем лице, противостоять абордажу и поддерживать нашу ландунгс-команду.
   Надо же, вспомнили о команде подпоручика Булатникова! А в кают-компании о них что-то ни слова не сказали.
   - Выходит, и этот борт убирается, - сказал с нотками истерики какой-то совсем молодой прапорщик из 3-ей роты.
   - Да, - не стал отрицать капитан-лейтенант, - но сейчас он закреплён на совесть. Сам по себе не откинется.
   И сколько же в голосе этого офицера яду, укрытого в сладком вине вежливости. Не удивлюсь, если ему сегодня же прийдёт несколько десятков вызовов. Я слать не стану и "Гастинн-Ренетты" не дам. Очень уж хорошо мне в память врезались слова моего денщика.
   За пистолетами приходили трижды, и трижды я отказывал. Четвёртым мне нанёс визит майор Губанов.
   - Без чинов, - сказал он, садясь на мою койку. - Привет, старина! - тут же вскочил и кинулся обнимать моего денщика, совершенно засмущавшегося от настолько неуставных отношений. - Привет! Привет! Да не бурчи ты, старый пень! Ты ж меня с прапорщиков знаешь! И заладил "господин майор, господин майор"...
   - Значит, ты, Серёжа, при себе оставил Жильцова, - продолжил майор, когда вконец засмущавшийся бывший фельдфебель ушёл из каюты. - Спасибо тебе за это! От всей души. Как человек говорю, не как командир. И ещё одно спасибо, за то, что никому пистоли свои не дал. Нам завтра с самого утра драться с британцами. И не в поле, как привыкли, а на палубе дирижабля. Я вот воюю не один год, а ни разу ещё не сражался в воздухе. Сам не понимаю, как это, как командовать, что делать, что нас всех ждёт. - Он помолчал минуту, понимая, что снова слишком расслабился и наговорил мне лишнего. - Никаких дуэлей перед боем быть не должно. Дворянская честь, дворянской честью, но терять офицеров нельзя и в мирное время, а во время войны тем более.
   Он поднялся и кивнул мне, сказав на прощание:
   - Рад, что не ошибся, когда подписывал приказ о твоём повышении в звании и должности. Завтра всем нам будет проверка. Большая проверка, Серёжа.
  
  

Глава 7,

В которой герой узнаёт, какое оно, небо над Трафальгаром.

   Утро 21-го октября выдалось на удивление солнечным и ясным, особенно для середины осени. Когда нас построили на стрелковой палубе, вражеские дирижабли и дредноуты уже можно было разглядеть в зрительную трубу. Правда, выглядели они пока не больше ячменных зёрнышек, однако я лично ничуть не обольщался на этот счёт. "Зёрнышки" росли, прорастая жерлами пушек, покрываясь бронёй, щерясь мушкетными стволами.
   Тогда я впервые увидел знаменитые британские дредноуты. Они не были похожи на дирижабли, более всего, напоминая хищных китов мирового океана - кашалотов. Так же сужаются к корме, короткие крылышки, с помощью которых управляют этим левиафаном, похожи на плавники, а иллюминаторы, расположенные на носу - натуральные глаза. Один вид их внушал страх, это если невзначай позабыть о десятках стволов паровых пушек. Они также сильно отличались от привычных нам пороховых орудий. Стволы их были разделены на несколько частей и, как объяснил мне стоявший неподалёку подпоручик Булатников, при выстреле они складываются, гася инерцию. Наше счастье, что дредноутов только три - было бы больше, точно нам конец.
   - Скоро сблизимся на дистанцию залпа, - сообщил нам давешний капитан-лейтенант. - Приготовьтесь.
   - Залп, - прозвучало эхо команды в медной трубе, словно бы в ответ на его предупреждение.
   И следом нас оглушило грохотом бортовых орудий. Палуба ушла из-под ног, я судорожно взмахнул руками, стараясь удержать равновесие. Подобные телодвижения проделывали и остальные солдаты и офицеры батальона, хватаясь за переборки и край борта, позабыв о страхе перед бездной, раскинувшейся за ним.
   И в таких условиях драться?! Чистое безумие!
   - Приготовиться к ответному залпу! - прокричал капитан-лейтенант. - В сто раз хуже будет!
   Тут дредноут, который мы обстреляли, окутался дымом, полыхнул пламенем. Снаряды его врезались в бронированное "брюхо" нашего дирижабля. На сей раз, я едва удержался на ногах, а многие солдаты - да и что греха таить, офицеры тоже - рухнули на палубу. Что самое интересное, на лицах матросов и их командиров не появилось ни единой улыбки.
   - Подровняйсь! - скомандовал Губанов. - Подровнять ряды!
   Мы только-только привели в относительный порядок наше построение, как "Гангут" снова сотрясся в судороге бортового залпа. По рядам солдат и матросов пробежал тихий шёпот радости. Из бронированного борта дредноута вырвался язык пламени, его сильно качнуло и повело вниз, отчего ответный выстрел его орудий вышел кривым - снаряды ушли сильно вверх и взорвались над куполом нашего дирижабля, осыпав его градом осколков. Для дирижабля это стало бы фатальным - слишком большой бортовой дифферент, как сказал бы Булатников, от него я и нахватался морских и аэронавтических словечек, орудия в воздух смотрят. А вот паровые пушки дредноута были установлены на специальных лафетах, позволявших им вращаться во все стороны и поднимать и опускать стол на немыслимые градусы. Однако ещё один залп британцы пропустят. Словно в ответ на мои мысли "Гангут" снова тряхнуло, но теперь уже почти все вполне устойчиво держались на ногах. Даже к пляшущей палубе привыкаешь, а если надо - очень быстро.
   - Пистолеты заряди, - сказал мне Булатников. - Ещё пара залпов - и абордаж.
   Я заметно вздрогнул - в суматохе и грохоте орудийных залпов я не заметил, как он подошёл. Остальные солдаты ландунгс-команды также заняли места среди нас, несколько смешав стройные ряды батальона.
   - Прапорщик, - сказал я Кмиту, протягивая "Гастинн-Ренетт"- держите. Патроны ещё есть?
   Тот кивнул, принимая оружие.
   - Я к абордажу новых взял у квартирмейстера, - усмехнулся он.
   Залп орудий противника снова оказался не слишком силён. Они обстреляли нас, видимо, метя по орудийным палубам, однако неудачно. Осколки пробарабанили по деревянному борту, и обошлось без потерь. Врага уже можно было разглядеть в подробностях. Не только орудия на поворотных лафетах и пробоины на стальной шкуре брони, но и стрелковые галереи, из-за которых торчали чёрные кивера британских солдат. Они то и дело окутывались дымком - красномундирники давали залп за залпом.
   - Торопятся, - откомментировал Булатников. - Спешат куда-то. Порох опять же тратят впустую. Ваш майор куда умнее британского будет.
   - Батальон! - скомандовал Губанов. - К залпу товьсь!
   Первая шеренга положила мушкеты в выемки в борту. По нему вовсю стучали пули, что ничуть не смущало солдат, ведь ещё ни один не пострадал.
   - Прошу простить, - встрял командир стрелков "Гангута", - но сейчас наше время стрелять.
   Батальон отступил на два шага, давая место солдатам с нарезными штуцерами. Они не давали залпов, били вразнобой, но весьма метко. Чёрные кивера британских солдат то и дело скрывались за бортом, правда, на их месте тут же вырастали новые.
   А вокруг нас разворачивала грандиозная баталия. На море и в воздухе. Ни первой, ни второй мы не видели, и могли судить о них лишь по звукам. Грохоту залпов, треску корабельной обшивки и скрипу брони, но что самое странное, не было слышно того стона, что обычно висит над полем боя. Крики людей, убивающих и калечащих друг друга, не доносятся сюда, в наши горние выси. Ничего, скоро мы этим сами займёмся.
   - Откинуть борт! - прокричал Булатников, командуя старшими по званию офицерами. - К абордажу!
   Матросы шустро взялись за дело. Их британские коллеги, похоже, занялись тем же. По крайней мере, стрелять их солдаты перестали.
   - Дайте залп вместе с фузилерами, - инструктировал майора Булатников, как будто тот не был выше него на целых пять званий, - затем мы атакуем, а когда "Гангут" сблизится с британцем борт к борту, прыгайте и вы. На палубе останутся только фузилеры. И помните, борт поднимут обратно, во избежание, так сказать... Вернуться на дирижабль будет куда сложней, нежели покинуть его.
   - Целься! - скомандовал майор Губанов. - Залп повзводно! Шеренгами!
   Я вскинул уже заряженный "Гастинн-Ренетт", хотя и сильно сомневался в его эффективности на такой дистанции. Кмит, что интересно, собирался стрелять из штуцера, мой пистолет он по-бандитски заткнул за пояс.
   - Пли!
   Мушкеты рявкнули трижды с нашей стороны и дважды с британской, окатив друг друга свинцовым дождём.
   - Полундра!!! - не своим голосом заорал Булатников, с тесаком наперевес без разбега прыгая через бездну в три аршина шириной. - Полундра!!!
   Следом за ним на палубу британца ринулись и остальные воздушные пехотинцы. Приземляясь с той стороны, они пускали в дело тесаки, схлестнувшись с чуть замешкавшимися британскими "Форлорн хоупс". В первые секунды Булатников со своими людьми учинили среди слегка опешивших врагов подлинную резню, однако красномундирники не зря считались отличными солдатами. Они быстро пришли в себя и оказали ландунгс-команде достойный отпор.
   - Штыки примкнуть! - скомандовал майор Губанов, обнажая полусаблю, на которую сменил уставную шпагу. - Вперёд, орлы! За мной!
   - Бегом! - закричали унтера и фельдфебели. - Бегом! В штыковую! Не боись, ребята! Мы ж на самых небесах! Ежели что к самому Господу Богу враз попадём! - Были даже такие пассажи, весьма меня удивившие, смотря на обстоятельства. - Не матерись, ребята! Нечистого не поминай! Не то вас враз архангел Михаил и Илия-пророк поразят!
   Хоть бездна и сократилась до аршина, не больше, но прыгать через неё было очень страшно. Коротко перекрестившись, я рванул через неё, в самое пекло. Кровавая рукопашная схватка кипела на стрелковой галерее, палуба была скользкой, под ноги то и дело попадались трупы, смерть собрала в тот день изрядный урожай. Прав, тысячу раз прав был Булатников, когда советовал мне сменить палаш на тесак, им куда удобнее орудовать в этакой тесноте. Баскетсвордом я бы одним взмахом калечил больше своих, нежели врагов.
   Продлилась схватка не больше нескольких минут, но была столь яростной, что на палубе дредноута остались лежать несколько сотен человек. По счастью, почти все в красных мундирах британских солдат и воздухоплавателей.
   - Отлично! - крикнул майор Губанов. - Молодцы! Что теперь, Булатников?! - обратился он к подпоручику в залитом кровью мундире, не поймёшь своей или чужой.
   - Выделите мне роту из вашего батальона, - ответил тот. - Мы с ними прорвёмся на мостик. А остальные, с вашего позволения, пусть по другим галереям ударят с тылу.
   - Отличная идея, подпоручик, - кивнул ему Губанов. - Штабс-капитан Антоненко, отправляйтесь с Булатниковым.
   - Веди, Булатников! - позабыв былые раздоры, крикнул мой непосредственный командир.- Вперёд!
   И мы побежали по гулким коридорам дредноута, преследуя убегающих солдат и воздухоплавателей, спешивших спасти свои жизни. Первое организованное сопротивление нам оказали минут через пять после того, как мы ворвались внутрь летучего левиафана. В длинном коридоре британцы соорудили нечто вроде баррикады, и обстреляли нас. Мы не стали ввязываться в перестрелку, налетев на них и, как говориться, взяв на копьё в считанные секунды.
   А вот мостик пришлось штурмовать по всем правилам. Он был хорошо укреплён, и дрались британцы отчаянно. Нас встретили ураганным огнём, так что пришлось всё же залечь за порог у дверей в коридор и палить в ответ. Что впрочем, не приносило ощутимого результата.
   - Эх, жаль, гранат нету! - пожаловался Булатников. - Закидали бы мостик враз!
   - Чего нет, того нет, - пожал плечами Антоненко. - Надо прорываться так!
   - Это да, - кивнул Булатников. - как обычно, мы первые, вы - за нами! Полундра!!!
   И он без предупреждения вскочил в полный рост и бросился к входу на мостик. Воздушные пехотинцы кинулись за ним. И легли все как один под пулями британцев.
   - Солдаты, вперёд! - не дал нам опомниться Антоненко. - Вперёд!
   Мы пробежали по коридору, всё ещё затянутому пороховым дымом, и обрушились на не успевших зарядить мушкеты британцев. Стрелять не стали, пустили в дело штыки. Схватка была очень короткой, но яростной. На мостик мы ворвались окровавленные и злые что твои черти. Кажется, капитан и офицеры дредноута пытались сдаться нам, но мы никого не щадили. В этот момент мы были более зверьми, нежели людьми, а звери жалости не знают. Хищные опьянённые кровью звери. И единственное, что делает нас людьми - это способность раскаиваться и мучится совестью после, ну и конечно, кошмары, преследующие долгими ночами.
   - Что теперь, господин штабс-капитан? - спросил у Антоненки подпоручик Эбергард-Шютц.
   - Отходим к стрелковой галерее, - приказал тот, - и дожидаемся батальон. На "Гангут" вернёмся все вместе.
   - Есть, - ответили мы.
   Мы отступили к стрелковой галерее, следуя тем же стрелкам, какие были и на "Гангуте". Правда, никто из нас не разумел английского, и ориентироваться приходилось по кровавым следам и нашим представлениям о языке бриттов. Бросать тела воздушных пехотинцев и наших солдат, павших при штурме мостика, очень не хотелось, однако тащить их с собой через весь дредноут не представлялось возможным. Тем более, что враг мог атаковать нас в любой момент. Британские офицеры и сержанты должны были привести своих солдат в чувство и организовать нам сопротивление.
   - Что с Булатниковым? - спросил у Антоненки майор Губанов, когда мы вернулись на стрелковую галерею. Остальной батальон уже был тут, ждали только нас.
   - Убит, - ответил штабс-капитан, - как и вся ландунгс-команда. При штурме мостика.
   - Понятно, - кивнул командир. - Что с мостиком?
   - Офицеры оказали сопротивление и были убиты, - отрапортовал Антоненко, - машинерия уничтожена.
   - Ясно. - Губанов вскинул руку с окровавленным тесаком и дал отмашку, чтобы экипаж опускал секцию борта, и мы могли вернуться на "Гангут".
   - Что это?! - воскликнул глазастый солдат Сашка Осипов.
   Он тут же получил по голове от своего унтера, но все уже повернули головы на его крик. От небольшого британского дирижабля в сторону "Гангута" летели пламенные искры с длинными чёрными хвостами. Много позже я узнаю, что это пороховые ракеты - самое мощное оружие британцев, в тот же день они показались мне некими карнавальными шутихами, не слишком качественными, к слову. И тут эти "шутихи" врезались в баллон нашего дирижабля и взорвались с небывалой мощью. Из борта "Гангута" вырвались языки пламени, и громадный воздушный левиафан покачнулся и начала заваливаться на повреждённый борт. Подошедший с другой стороны дредноут дал залп из нескольких орудий, добивая израненного врага, ещё пытавшегося огрызаться редкими выстрелами пушек. Падение "Гангута" резко ускорилось, весь баллон его был объят пламенем.
   - Твою мать, - сказал кто-то.
   Ни добавить, ни убавить.
   - Сигналят нам что-то британцы, - заметил штабс-капитан Антоненко.
   - Отходим внутрь дредноута, - скомандовал майор Губанов. - Соединимся с остальными, кто проник через другие галереи, и будем думать, что делать дальше.
   Собрались все выжившие офицеры в кают-компании. Отправив солдат под присмотром прапорщиков и унтеров вылавливать остатки британского экипажа, а также устанавливать на борту дредноута нашу власть, мы расположились за громадным столом, где могли бы разместиться все офицеры Западной армии и эскадры Гершеля. Настроение царило в кают-компании крайне мрачное, не смотря на то, что вроде бы только что совершили невозможное. Взяли на абордаж британский дредноут.
   - Так что же делать, господа офицеры? - открыл наше импровизированное собрание майор Семён Карлович Версензе, командир первого батальона нашего полка. - Надо решать, и быстро. Времени у нас в обрез.
   - Верно, - согласился с ним подполковник Панкаршин Сергей Павлович - командир третьего батальона Новгородского гренадерского полка, самый старший по званию офицер среди нас. Командиры полков с первыми батальонами остались на "Гангуте" и должны были помогать фузилёрам его экипажа обороняться от возможных абордажей вражеских дирижаблей. - Времени у нас в обрез. Британцы высадят на борт десант, как только увидят, что мы не подаём опознавательных знаков. Один-два абордажа мы отобьём, сил хватит, но после...
   - Можно поступить крайне жестоко, - предложил майор Губанов, - но в полном соответствии с логикой войны.
   - А именно? - спросил подполковник Панкаршин.
   - Согнать в трюм всех матросов из экипажа и перебить их, с солдатами поступить также, - начал излагать наш командир, и я ужаснулся его словам. - В общем, чтобы на дредноуте не осталось ни единого британца. Нам же стоит запереться в десантных шлюпках, что стоят на нижней палубе. Когда же британцы, обнаружив, что весь экипаж перебит, отбуксируют дредноут к суше, мы десантируемся и будем прорываться к французам в Испании.
   - В вашем плане есть несколько серьёзных изъянов, - возразил ему штабс-капитан Диметров Максим Бисерович - старший из офицеров третьего батальона Могилёвского пехотного полка, беглый болгарский борец с османами, по-русски он говорил чисто, но с едва заметным акцентом. - Во-первых: каким образом, запершись в десантных шлюпках, узнаем о том, что дредноут летит над сушей, а не над морем. Во-вторых: можно ведь и дать отпор британским воздушным судам, не забывайте, что на его борту установлены новейшие паровые орудия. Ну и в-третьих: где вы найдёте людей, которые перебьют безоружных пленных британцев?
   - Управлять дредноутом мы не можем, - покачал головой Губанов, - ибо мои солдаты не только перебили всех его офицеров, но и уничтожили машинерию, с помощью которой, собственно, и правят этим левиафаном. Да и принудить британских канониров стрелять по своим будет очень сложно, даже под дулами наших мушкетов. Они своё дело знают, а мы - нет, даже если станут безбожно мазать, нам останется их только перебить. Что я и предлагаю с самого начала.
   - Хорошо, - не стал спорить Диметров, - но как же быть с десантом? Из шлюпок ничего не разглядишь, можно и в море десантироваться. В шлюпках на дно морское и пойдём.
   - На десантной палубе большого охранения не оставят, - резонно заметил капитан Кшиштоф Цитович, обходившийся без отчества польский офицер на русской службе, командовал он первой ротой в батальоне Панкаршина. - Их можно сработать очень быстро и без шума. А после выкинуть за борт и на их место поставить офицера, ведающего по-аглицки, и солдат. У британцев солдаты при офицере рта отрыть не смеют, тут же плетей получат, так что никто ничего не заподозрит, ежели что.
   - А есть среди нас те, кто аглицкий разумеют? - спросил Диметров.
   - Я разумею, - ответил штабс-капитан Антоненко.
   - Ну, вот и отлично, - подвёл итог подполковник Панкаршин. - Времени в обрез...
   - Но как же так, господин подполковник! - в нарушение всех уставов и воинских традиций вскричал Диметров. - Это же беззаконие! Британский экипаж у нас в плену! Мы не имеем права так с ними поступать!
   - Имеем! - стукнул кулаком по столу Панкаршин. - Имеем полное право, штабс-капитан! Потому что идёт война! И законы мирного времени к ней неприменимы. Я старший по званию офицер среди вас, так что приказываю майору Губанову воплотить свои предложения в жизнь.
   - Есть, - ответил мой командир. - Господа офицеры.
   Это было одновременно прощание с теми, кто остаётся в кают-компании и приказ нам, офицерам батальона, следовать за ним.
   - Штабс-капитан Зенцов, - обратился майор к командиру первой роты, когда мы вышли из кают-компании, - фельдфебель Боев ещё служит у вас?
   - Так точно, - кивнул тот.
   - Как только батальон вернётся в расположение, пусть явится ко мне.
   - Есть.
   Расположением батальона называлась жилая палуба, очень похожая на ту, в которой мы обитали на "Гангуте". Именно туда, ориентируясь по новым надписям на табличках со стрелками, должны были вернуться наши солдаты. В расположении нас уже ждала большая часть батальона, лишь несколько взводов ещё конвоировали британцев по приказу подполковника Панкаршина в трюм дредноута. Исключения не сделали даже для обслуги паровой машины, приводившей его в движение. Это были весьма колоритные личности - голые по пояс, в одних форменных штанах, давно уже не белого цвета, перемазанные и всклокоченные, как черти, которых только из пекла вытащили.
   - Фельдфебель Боев по вашему приказанию прибыл, - браво щёлкнул каблуками здоровенный детина в идеально сидящем мундире и запачканных порохом перчатках.
   - Собери из батальона таких же, как ты, опалённых, - сказал ему Губанов, - человек сто. Вы мне понадобитесь.
   - Есть, - коротко кивнул тот - Разрешите идти?
   - Ступайте, - сказал майор. - Вы мне понадобитесь через четверть часа. Вам хватит?
   - Вполне.
   Опалёнными войной звали людей, у которых от пролитой в сотнях боёв крови совершенно отмирает совесть. Они, следуя приказу, зарежут младенца или сотворят ещё что похуже. Им всё равно, убивать или нет, для них просто нет подобного выбора. Только такие солдаты и могли выполнить приказ - и перебить весь экипаж дредноута до последнего человека.
   - Поручик Суворов, - обратился ко мне майор, - мы с вами проконтролируем фельдфебеля Боева.
   - Разрешите спросить, господин майор?
   - Спрашивайте, поручик.
   Я помолчал с полминуты, собираясь с мыслями и формулируя вопрос. Однако всё, чего смог от себя добиться звучало весьма жалко:
   - Почему я?
   - Потому, - ответил мне майор, - что из тебя, Серёжа, может выйти отличный командир. Но для этого ты должен понять одну истину войны. А именно, война - это тяжёлая и грязная работа, которую мы выбрали для себя сами.
   - Как же так? - удивился я. - Грязная работа...
   - А вот так, - с напором произнёс он. - Не стоит воспринимать её, как красивое действо, вроде парада, как разумел войну наш покойный император Павел Петрович. Для нас, солдат, война - это работа и только работа. И часть её - столь грязная и жестокая, как та, что нам придётся выполнить сегодня.
   - Господин майор, - отвлёк нас от разговора молодой поручик в старинном мундире ландунгс-команды.
   - Что у вас?
   - Я слышал, вы резню в трюме учинить собираетесь. А людей у вас для этого маловато будет.
   Офицеры ландунгс-команд "Гангута", оказавшиеся с нами на борту дредноута не участвовали в военном совете. Не потому, что к ним относились как ко второму сорту - не до того сейчас - они руководили обыском британского левиафана. Лучше них в недрах его никто не разбирался - и теперь на каждый взвод солдат, шнырявший по дредноуту, приходились один офицер или унтер из воздушной пехоты и пара солдат.
   - И что же, поручик? Я что-то не очень хорошо вас понимаю.
   - Мы, офицеры, солдаты и унтера, предлагаем свои услуги в этом деле, - сказал поручик. - Мы все хотим отомстить британцам за смерть Булатникова и его людей!
   - Отчего же? - поинтересовался майор Губанов.
   - Месть, сударь, - резко бросил морской пехотинец, - дело святое! Нас, воздушных пехотинцев, считают отребьем, да мы, по сути, отребье и есть. Я, лично, угодил на "Гангут" за растрату казённых денег. Мне предложили выбор - или каторга или солдатчина или воздушная пехота, правда, с сохранением звания. Но Булатников был не из таких. Мы поначалу почитали его блаженным - сам в воздушную пехоту пошёл, хотя, как говорят, мог бы служить и в лейб-гвардии, восторженный такой, дурачок, в общем. Но потом... Он ведь письма писал, в военное ведомство, да и на высочайшее имя. Ответов, правда, не получал, но не это важно. Булатников единственный изо всех нас пытался хоть что-то изменить. За это его уважали. Все воздушные пехотинцы "Гангута". И теперь нет от нас пощады британцам! Мы за Булатникова всех горло порвём, как говорил подпоручик Зериани из "диких" частей. Он к нам за кровожадность угодил. Не щадил ни своих, ни чужих.
   - Вот оно как... - протянул я.
   - Всё ясно, - сказал, как отрезал Губанов. - Помощь вашу принимаю. Собирайте людей и отправляйтесь в трюм.
   - Есть, - ответил поручик, так и не представившийся нам.
   К трюмному помещению, где держали пленных британцев, вёл длинный коридор, показавшийся мне тогда бесконечным. Я стоял перед дверьми и провожал глазами шагающих солдат. Опалённых войной с одинаковыми ледяными глазами и бойцов ландунгс-команд "Гангута" в мундирах петровских времён.
   Войдя в трюм, мы выстроились в три шеренги. Три сотни солдат с мушкетами против почти пяти пленных, сбившихся в кучу в дальнем углу. Среди них были офицеры, на коленях вымаливавшие милость, сулившие златые горы, по крайней мере, я так думаю, но были и те, кто стоял, высоко подняв голову и с презрением глядя на нас. Они одёргивали ползающих по полу товарищей, правда, те, в большинстве своём, не обращали на них внимания или отмахивались, бросали злобные реплики и продолжали умолять. Кто на английском, кто на ломанном русском или вполне сносном французском.
   - Огонь весь шеренгами, - начал командовать майор Губанов. Он страшно изменился в лице - побледнел до почти мелового цвета, губы плотно сжаты, по виску катится капелька пота. - Дать три залпа. Выживших добить штыками. - Он снова замолчал на несколько секунд, а затем вскинул руку и не своим голосом выкрикнул: - Пли!
   Дальнейшее помню весьма смутно. Треск мушкетных залпов, пороховая вонь, крики боли, лёгкий перезвон примыкаемых штыков, стук каблуков по палубе... Очнулся я уже за пределами жуткого трюма. Мимо вновь шагали солдаты, правда теперь их мундиры были залиты кровью. Я же стоял у дверей и отчаянно боролся с позывами к тошноте. Коридор был не просто бесконечным, нет, он, казалось, тянулся и тянулся, а по нему шли и шли сотни - нет, тысячи! - солдат и среди них ухмыляющиеся британцы в красных мундирах, простреленных и истыканных штыками. Но вот наваждение сгинуло, последний солдат прошёл через другие двери и майор Губанов захлопнул их. И тут я не выдержал.
   Рвало меня долго и мучительно. А когда я, наконец, разогнулся, первым, что увидел, был майор, протягивающий мне платок.
   - Благодарю, - с трудом сказал я, принимая его и вытирая лицо. - Значит, не выйдет из меня офицера?
   - Отнюдь, - покачал головой майор Губанов. - Ты повёл себя весьма достойно. То, что стошнило, это нормально. Ты - человек молодой, не успел ещё душой зачерстветь. А вот то, что ты, Серёжа, крепился до тех пор, пока солдаты не пройдут по коридору, и не показал им своей слабости, лучшая тебе аттестация.
  
   (из рапорта полковника Энтони Брукса члена экипажа дредноута "Беллерофонт", руководившего операцией по захвату дредноута "Гиппогриф")
   После обнаружения в трюме "Гиппогрифа" тел убитых матросов и канониров, а также солдат, расквартированных на его борту, я приложил все усилия к поиску чёртовых русских, сотворивших это. Мои солдаты, казалось, перевернули весь дредноут, но заглянуть в десантные шлюпки никто не додумался. Быть может, потому, что до того никто не прятался в них, ведь расположиться внутри каждой могло не более взвода, а русских на борту "Гиппогрифа" никак не могло быть меньше пяти-шести батальонов. Выходит, они набились в них, как сардины в бочки. Также меня смутил тот факт, что на десантной палубе постоянно дежурил пост - полувзвод солдат во главе с лейтенантом. Как выяснилось несколько позже, русские без шума перебили их незадолго до десантирования и подменили своими людьми, которые и сбросили шлюпки. Дрались они до последнего, и никого из них в плен взять не удалось.
   В своё оправдание хочу заметить, что хоть я и приказал своим подчинённым найти русских, если они спрятались на борту "Гиппогрифа", однако они слишком сильно шокированы резнёй, которую те учинили.
   Когда же десантные шлюпки были сброшены - это оказалось неожиданностью, как для меня, так и для флотских офицеров, занявших мостик "Гиппогрифа". Также выяснилось на борту дредноута нет ни единого орудия, которое могло бы уничтожить десантные шлюпки. Но ведь до того никогда не возникало и необходимости в подобных орудиях.
  
   Я лежал на нагретой солнцем земле и смотрел в небо. Небо над Кадисским заливом. Шлюпки вполне удачно были сброшены. За редким исключением, вроде той, в которой сидел я. Радовал, хоть и не сильно, тот факт, что в этой шлюпке не было никого из моего взвода.
   Проследив за посадкой всех солдат и унтеров взвода, я понял, что места мне уже не осталось. Передав командование Кмиту, я отправился к соседней, на ходу пожав руку поручику из Новгородского гренадерского, что со своими людьми оставался прикрывать нас и должен был в нужный момент запустить механизм сброса шлюпок. Он отлично понимал, что им не пережить этого злополучного дня, наполненного кровью и смертью. Я втиснулся внутрь шлюпки, не имевшей ничего общего с тем, к чему мы привыкли обозначать этим словом. На самом деле это была стальная коробка, явно предназначенная для гораздо меньшего количества народа. Мы простояли в ней несколько часов, хотя, скорее всего, прошло куда меньше времени, но для меня, как и для многих, оно тянулось словно патока. Это было настоящей пыткой. Стоять почти без движения, стиснутым плечами дюжих гренадер, дышать - почти нечем, от жары по спине то и дело бегут струйки пота. Но самым страшным испытанием была неизвестность. Быть может, прямо сейчас распахнутся створки дверей шлюпки и на нас обрушится шквал свинца. Даже когда шлюпки были сброшены и ненадолго повисли между небом и землёй, неуклонно набирая скорость, устремившись к земной тверди, у меня проскочила предательская мыслишка: "А вдруг с нами решили не возиться - и попросту сбросили в море".
   Потом был удар о землю, затем ещё один и ещё. Вот тут-то я понял, что что-то идёт не так. Шлюпку подбросило в воздух, закрутило вокруг своей оси - створки распахнулись и я, как и многие солдаты, стоявшие в ней, вылетели из неё. Мне повезло. Меня швырнуло в воду довольно далеко от берега. Я отчётливо видел тела солдат и офицеров, разбившихся о прибрежные камни, и тех, кто пытался выбраться из десантной шлюпки, стремительно погружающейся воду.
   Сражение при Трафальгаре ещё шло, хоть и подходило к концу, и в воде плавало изрядное количество обломков кораблей. Уцепившись за один из них, я привязал себя шарфом и отдался на волю волн. Где-то вдали гремели пушечные залпы, корабли Вильнёва и Нельсона продолжали сражение. В небе оно также было в самом разгаре. Казалось, над Кадисским заливом повисло громадное облако сизоватого дыма, скрывшее сцепившихся воздушных левиафанов. Я не знал, кто выигрывает сражение на море и небе, однако хорошо осознавал, для меня оно закончено.
   Шли часы. Битва закончилась. И в небе, и в море. Солнце закатилось за горизонт, небо затянули тучи - и грянул шторм, такой страшный, какого я не знал до тех пор. Я вцепился в спасительную доску, что было сил, обняв её так крепко, что казалось она вот-вот затрещит, и неустанно молился о спасении. Я не слишком религиозный человек, в церкви бываю только по праздникам, однако в ту страшную ночь мне оставалось уповать лишь на Господа Бога. И Он уберёг меня от пучины морской. Меня вынесло на берег ближе к утру. Я ещё нашёл в себе силы отвязаться от деревяшки и пройти несколько десятков шагов прочь от берега моря, чтобы не быть смытым обратно. А потом рухнул без сил.
   Я вот теперь лежу и смотрю на небо, с которого совсем недавно с таким грохотом рухнул наземь.
Оценка: 5.32*24  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"