Строителям колымских дорог - вольным и невольным - посвящается.
Предлагаемая повесть - попытка с необходимой точностью исторических свидетельств дать по возможности полное, обстоятельное описание жизни заключенных. Пусть не смущает читателя принятая автором литературная форма воспоминаний, включая диалоги полувековой давности - прием, позволяющий несколько оживить серую картину и малый динамизм существования людей в подвале социального дома страны того времени.
Следует попросить извинения у тех, кто рассчитывает встретить описание всевозможных ужасов и жестокостей, связанных с лагерной темой, в этом сборнике они отсутствуют, хотя за 14 лет пребывания в Архипелаге ГУЛАГе автору пришлось пережить разное. В природе тоже не может гроза грохотать ежедневно. Лагерь многолик и одной черной краской, правдиво отобразить его жизнь невозможно. Мне любой лагерь напоминает мозаичную плиту, составленную из различных по размеру, форме и расцветке камней, с преобладанием серого цвета. Каждый камушек в этой мозаике - лагерное подразделение: лагпункт, командировка или подкомандировка, а по старому: колонна или фаланга. В изобретательности нашему начальству не откажешь!
В каждом лагере - десятки и сотни таких подразделений и каждое живет своей, отличной от других жизнью. В целом лагерь отражает настроения, господствующие по ту сторону колючей проволоки. В 1937 году все лагерные подразделения погрузились во мрак, среди руководителей лагеря и технического персонала хозоргана появилась мода избивать работяг и в лагере и за пределами зоны, на промплощадке даже те, кто не хотел этого делать, вынуждены были подчиниться общему поветрию. Зато в мае 1939 года прокатилась волна либерализации, от мордобоя или, как его официально называли - рукоприкладства отказались сразу все.
Военное лихолетье ударило по заключенным Дорожного лагеря, где я в то время отбывал срок, в октябре 1941 года, заметьте: только в октябре, а не в июне, хотя десятитысячный этап на Новый проезд, на строительство стратегической дороги, Кадыкчан - Алдан, двинулись в первые дни войны. Опять-таки на всех лаг пунктах оно происходило по-разному. Война шла где-то далеко, и нам о ней не было известно ничего. Сводки военных действий были настолько неутешительны, что, по мнению начальства, доводить их до сведения заключенных было опасно.
Год передышки, перед первой военной зимой и нашел отражение в предлагаемой повести. Ее герои живые, не вымышленные лица, действующие в большинстве под своими фамилиями.
1. ПРОЩАЙ, ИВАНОВСКИЙ ПЕРЕВАЛ !
Сходил на нет сентябрь 1940 года. Зима рано проявила заботу о Колыме: уже 8-го толстый слой снега укрыл еще теплую землю и неяркое осеннее солнце, потеснило его только в долинах, оставив на сопках встречать зиму. Для людей, рабочий цех которых - колымские дороги, а потолком служит небесный свод, конец сентября - пора нелегких раздумий. Не миновали эти думы и меня: где, с кем и как, придётся коротать очередную, четвертую по счету колымскую зиму? Не зимушку, как ласково именуют ее в средней России, а свирепую, жестокую, коварную и долгую северную зиму. Времени для раздумий хватало: работали сегодня в дальнем конце прорабства, и обратный путь вверх к перевалу тянулся во времени добрый час. Думай сколько хочешь, путь покажется короче.
Разговор за спиной прервал мои невеселые мысли, хрипловатый голос спрашивал:
- Слышь, Данила, ты вроде отбывал на "Суровой". Как там? От одного названия мороз по коже дерет.
Меня этот вопрос интересовал и я прислушался.
- Командировка, как командировка. А вот природа там действительно суровая. Не дураки изыскатели, название дали точное. Понимаешь, кругом как-то дико и вместе красиво. Именно: сурово! Точнее не скажешь. Темные, отвесные скалы, распадки между сопок узкие, как щели.
- Черт с ней с красотой! По мне поменьше красоты, да побольше жратвы! Ну, а морозы? ветра? - выспрашивал дальше хрипловатый голос.
Я вспомнил владельца этого голоса, он по вечерам крутился около повара, был "на подхвате" за добавки. Данила мне тоже был известен: политзаключенный, грамотный, вполне порядочный человек. Его иногда брали на работу в контору, потом выдворяли оттуда по политическим соображениям. Он ответил:
- Видишь ли, на Суровой я был летом, мне понравилось, да и работал разбивщиком трассы. На сопках уйма ягод, бруснику брали по мешку, в распадках встречаются грибы. Старожилы рассказывали, что место это ветреное, даже в тихую погоду тянет, как в трубе. А мороз всегда на 3-5 градусов сильнее, чем на соседней командировке.
- В общем, дело - труба! - не весело скаламбурил хрипловатый.
- Не так страшен черт, как его малюют! Мы ж не новички.
Между тем сумерки сгущались, тени окутывали склоны сопок, из рассекавших сопки черных распадков обдавало холодом и сыростью, слышался слабый скрежет камней в обмелевших ручейках. Слева, отодвинувшись от дороги, тянется вдоль горизонта гряда сопок, ее ломаный контур особенно четко выделяется на фоне узкой, но светлой полоски чистого неба. Сверху на эту полоску надвигается махровый край снеговых облаков, но она не сдается, как бы символизируя вечно живущую в человеческой душе надежду на лучшее. Свет этой надежды, не в состоянии погасить никакие жестокие испытания. Не терял надежды и я, прислушиваясь к беседе идущих позади. А они, перекурив, продолжали разговор на животрепещущую тему: что в ближайшие дни могло ожидать работяг нашего прорабства. Хриплый голос высказывал мои мысли:
- Говорят на "Суровую" с Шиловым и его десятниками, как бы своим домом, пойдут не все, а по мне так было бы легче: Шилов - прораб что надо! Всегда обходится без вертухаев. А в зиму работать под конвоем - хана: можешь вмиг обморозиться. Вот Газонов - другой человек: без конвоя - ни шагу! У него под дударгой - все! А чуть слово сказал не по нему - загонит на штрафную. Не дай Бог, угодить к нему на прорабство. Ты же, Данила с конторскими дружишь, что они гуторят? Все ли поедут с Шиловым на "Суровую"?
- В том то и штука, мужики, часть людей будут отправлять на Еврашку.
От этих слов у меня сразу защипало в груди: были к этому достаточные основания. В общем, случай пустяковый, но теперь он, безусловно, ляжет на другую чашку весов и его последствием будет моя отправка куда угодно, только не вместе с коллективом.
Лопата на плече начала раздражать, я взял ее под мышку и невольно ускорил шаг, но никому не дано убежать от собственных, да еще невеселых мыслей. Когда я догнал своего напарника, Соху, впереди показались огни нашего прорабства. Наш лагерь был открыт всем ветрам, никакого ограждения, ни вахты, ни даже конторы - одни палатки. Десятники отгородили для себя конец палатки, там писали, там и спали. Проезжал оперуполномоченный, сказал, что по их данным наши работяги за месяц скинули с автомашин 10 тонн муки. Такое у нас было прорабство. Мы видно поздно снялись с работы, работяги уже отужинали и под "Байкалом" еле теплились угольки, чтоб не остыла сечка. Соха унес лопаты, а я с обоими котелками пошел за ужином.
Прибежал Соха ужасно взволнованный и, мешая русские слова с украинскими и, произнеся их на польский лад, зашептал, что нас вызывают в контору, а там, у дверей - грузовая машина! Все правильно, как же я не подумал раньше! Ведь сегодня 30 сентября, самый этапный день: закрыл за месяц наряды и отправляй! Никаких хвостов. Да, предсказания Данилы сбываются слишком быстро! Неприятно, что со мной в этот переплет попадает и Соха. Постарался успокоить парня: в конце концов, неизвестно, где найдешь, а где потеряешь! Никому не дано заглянуть в свое будущее.
Получив в котелки по черпаку "размазни", зашли в палатку, чтоб проглотить, - хлеба у нас не было - и свернуть постель. С неизвестностью рассеялось и беспокойство, осталось любопытство: куда же все-таки едем и с кем?
У конторы со своим нехитрым скарбом собралось два десятка людей. Все, шумно разговаривая, задавая все те же вопросы. Я присмотрелся к этапникам, нет, близких знакомых нет. Из конторы с фонарем в руках вышел староста Мучников. На освещенном лице блуждала торжествующая улыбка, впрочем, мне могло это померещится. Ко мне он обычно относился с уважением, да и по работе я был на хорошем счету, а тут неделю назад зашел в контору, чтобы получить хотя бы старенькое полупальто. Там Мучников с кем-то ругался и под этот момент попытался, ни с того ни с сего, выставить меня за дверь. Мне бы выйти, переждать и позже вернуться, а я толкнул его, и он полетел на канцелярские столы. Вышло глупо. Он зло выругался и посоветовал запомнить этот день. Я не придал этому значения, ссоры бывают нередко, но тогда видимо готовились списки в этап и он под горячую руку, решил отплатить, а чтоб не бросалось в глаза послать в этап и моего напарника.
Отъезжающие расписывались за свою одежонку и постельные принадлежности и двигались к машине. Некоторые подходили к Мучникову, отбиться от этапа, он отказывал: отставь одного, начнут напирать все!
Каптер пытался нас заставить вытряхнуть из матрацев сено, никто не спешил, доказывали, что с конебазы сено не брали. Мучников проявил благородство: "Ладно, оставь! Там все равно одна труха, лошадям не сгодится. А на Еврашке оно им понадобится"
Вон оказывается, куда мы едем! Еврашка, это - прорабство километрах в двадцати отсюда и столько же, не доезжая "Суровой". Интересно, кто сейчас там прораб? Вопрос этот для работяг - далеко не праздный! Закинув в кузов матрацы, полезли за ними и сами, мешая друг другу. Мне кто-то помог перелезть через борт, я поспешил ответить тем же. Вблизи я его узнал: он в последнее время помогал в конторе "закрывать" наряды. Устроились вместе на наших пожитках, теперь нас становилось трое, А Бог троицу любит! Соха мечтательно прошептал: "Сейчас бы на заедочку килограмм черного, да килограмм черствого"! сладко зевнул и, приткнувшись к нам, начал по обыкновению подремывать. Водитель с сопровождающим ушли в контору оформлять документы, мы остались в кузове, думая каждый о своем. Люди тихо переговаривались, кто-то закурил. У нового знакомого поинтересовался: "Кто там прорабом?" Ответил охотно: "Крышкин. Недавно приехал по договору. Что собой представляет, дознаться не мог. Про него там рассказывают анекдоты"
Разговоры постепенно начали смолкать, усталые после работы люди дремали. "Вот так, - подумал я, - работали, работали на прорабстве, - пробыл там с июня, - и теперь выбросили нас как ненужную вещь и хоть какая-нибудь б... проводила бы, сказала бы слова прощанья"! Как бы отвечая на мои мысли, сверху донесся печальный крик. Где-то невидимая за облаками перекликалась гусиная стая, прощаясь с арктическими безлюдьем и просторами.
- Где-то видно задержались, а возможно октябрь продержится без больших морозов. У птиц чутье на погоду! - сказал кто-то.
Как бы оспаривая этот прогноз, в воздухе закружились снежинки, налетел порыв ветра, начиналась метель. Нет, зима задерживаться не собиралась. Мы прижались плотнее друг к другу. Машина тронулась, унося в какой-то новый мир. Прощай, Ивановский перевал!
Когда от неудобного положения ноги начали застывать, справа, сквозь серую мглу мелькнул огонек. Водитель притормозил машину.
- Ну, как? Живы? - спросил провожатый, становясь на подножку и заглядывая в кузов. Приехали на место. Пока оставайтесь в машине, пойду разыщу начальство.
- А что это за командировка?
- Безымянка - и он направился к огоньку, там уже хлопали двери.
- Почему Безымянка? - спросил соседа.
- Подкомандировка от Еврашки. Прорабство имеет двадцатикилометровый участок трассы и ведет отсыпку полотна по всему фронту. До Еврашки видимо еще 10 километров, скорей всего нас здесь проверят, отсортируют и тогда уже - дальше!
Скоро мы уже лежали на своих матрацах в палатке и слушали свист не на шутку разыгравшейся метели. Прежде чем заснуть мертвым сном сильно уставшего человека, еще раз подумал, какой же он этот загадочный Крышкин?
2. ЛУЧШЕ БЫТЬ ТРЕТЬИМ.
Проснулся рано. Голова полна мыслей, мешают уснуть. На новом месте! Как хочется и жизнь здесь начать как-то по-новому, не повторять старых ошибок. Первей первого надо подумать о звене, человека четыре для зимних работ вполне достаточно. Мы с Сохой - двое. Возможно, сосед из конторы к нам примкнет третьим. Видимо он человек старого покроя, безусловно, порядочный! Разговор с ним надо начать безотлагательно. Ну, а четвертого к трем искать - проще простого.
Снаружи за палаткой по вчерашнему жутковато: свистит ветер и хлещет снегом по брезенту. Зима вступает в свои права. Мысли прерывает удар в рельс, так хорошо знакомый и всегда неприятный: подъем! Сегодня я его ждал, нужно быстрее начинать действовать!
Выходим из палатки. Серый едва приметный рассвет. Вьюжит, но не сильно, не так страшно, как казалось лежа в палатке. Так и в жизни: все страхи связаны с неизвестной опасностью, а встретил её лицом к лицу, и страха нет. Поселок небольшой: несколько рубленных "в чашку" бревенчатых изб и две палатки. Вдали через дорогу, вниз к реке еще два строения, скорее всего конебаза и баня. Безымянка?! Изыскатели дают местности всегда оригинальные названия, вроде: "Дунькин пуп" или "Дедушкина лысина", или перевал " Подумай". Здесь они видимо не задержались - ничего примечательного, а современные строители фантазией не отличаются.
Воды в палатке нет, трем лицо и руки свежим снегом. Освежиться мешает щетина на лице. На завтрак нас не приглашают, видимо сначала кормят своих. Ну, что ж, завтра и мы будем своими! Наконец, о нас вспомнили, ведут в один из бараков. По дороге люди непроизвольно куч куются. Мы тоже идем втроем. Барак маленький уютный, ни людей, ни вещей. Раскладываем свои матрацы на нары. Здесь бы и остаться на зиму: чем командировка меньше, тем жить легче, если не попадется начальник-самодур! А пока идет обычная лагерная канитель: опрос, проверка, регистрация. Часть людей сразу пошла завтракать. Кормят не плохо, не хуже, чем у Шилова. Завтрак как-то проскочил мимо желудка, хотя и свою семи сотку съел, как говорят, "с подчерку". Думаю, никто не отказался бы повторить завтрак и не один раз.
Во время регистрации узнал, что мой новый знакомый - Строганов Николай Степанович, старше меня лет на десять с лишком, седые мохнатые брови, усы и борода старят еще сильнее. Судит по КРД, имеет высшее экономическое образование, кончал, кажется, Плехановский Институт. Анкетные данные с моей точки зрения - блестящие. Разговорились:
- Родом из Олонецкого края, там провел и детство, учился и работал в Ленинграде, в заключении третий год.
- Набор тридцать седьмого? - пошутил я.
- Да, конечно, и как тогда фабриковали дела, вероятно слышали. Я не исключение. А вот со сроком подвезло - пять лет. Срок детский!
- Скоро будем провожать вас на волю.
- Проблематично. Политическая обстановка в мире видимо осложняется, - последнюю часть фразы сказал тише.
Коротко сообщил о себе, и формальное знакомство состоялось. Удовлетворены, кажется оба, много общего.
- Где получили "памятку"? - Спросил, показывая на искалеченную руку, где сиротливо торчали большой и указательный пальцы.
- Зима тридцать восьмого на "Суровой". Был там, на эксплуатации чистили снег, подсыпали ямки, жили не плохо. А с этим получилось, что сам не заметил, как отморозил руку. Был далеко, на границе прорабства, руку спасти не удалось, сочли за лучшее удалить три пальца.
Помолчали, я вспомнил рассказ Данилы о "Суровой". Я, с ней видно шутки плохи. Истолковав мое молчание не в свою пользу, собеседник добавил:
- Тачки возить и работать на земле я приспособился: прихватываю ручку рукавом телогрейки.
Я уверил его, что в этом не сомневался. Высказал ему свои мысли о работе будущего звена: важно сразу зарекомендовать звено перед новым начальством, с первых дней работать в полную силу. Он утвердительно кивает головой, но, по-видимому, имеет свое мнение. Спрашивает о Сохе, который куда-то вышел. Рассказал все, что знал: из Польши - перебежчик, спасался от преследований, сидел там в тюрьме. Кто он в действительности? сказать трудно, ему двадцать лет, в этом возрасте из человека можно сделать и героя и предателя. Знаю Соху еще с прииска Нижний Атурях, больше двух лет, работает по среднему, на работе, по-видимому, не сгорит, предпочел бы забраться куда-нибудь в тепло, но пока не получается.
- Где же взять четвертого? - спрашивает Строганов, давая понять, что Соха в звено принят.
Как бы отвечая на этот вопрос, к нам направляется высокий, широкоплечий, светловолосый парень, лет, по-видимому, двадцати двух и просит оставить ему покурить. Вспоминаю, что в момент отправки он подходил к Мучникову и просил отставить его от этапа, ввиду болезни желудка. Тот ему отказал: "У нас тоже не больница, да и отправляют тебя не на штрафную, лечись там хоть до конца срока. На здоровье"
Подошедший несколько раз затянулся, как говорится, со смаком и сказал:
- Вижу, собираете звено! И я не против, пойти с вами.
- Как с желудком? - спрашиваю для порядка.
- Слышали мой разговор с Мучниковым? По правде сказать, прихватывает иногда, но, в общем, не часто. Отставать от людей не привычен, с лопатой дружу с детства. Тамака увидите.
Переглянулись со Строгановым. Парень понравился: северяне народ работящий. Берем. Подошел Соха и мы объявляем состав звена. Алексей Сырычев, так зовут нового знакомого, энергично жмет всем руки, и радостно улыбается. Улыбаемся и мы. Теперь нас четверо, как четыре ножки у стола, под одной столешницей - прочно, устойчиво. Будем работать, и жить одной семьей. Долго ли? Не все зависит от нас. Звену требуется звеньевой, предлагаю этот титул Строганову:
- Ну что, Степаныч, ты у нас старшой, крутился в конторе, лучше всех знаешь, что почем, тебе и карты в руки! Принимай звено!
Молодежь согласно кивает головой, но не тут то было, наш старшой дает самоотвод.
- Нет, Николай Рубенович, у меня не тот характер, предпочитаю быть ведомым. Да и вы в лагере 8-ой год, какой еще нужно опыт? Придется вам взять это бремя на себя.
Честно говоря, я люблю работу звеньевого, вечную ответственность за дела звена, за ребят, это делает жизнь полнее. Не бригадира, который весь день ходит, засунув руки в карманы, а именно звеньевого, работающего наравне со всеми. Но Строганов не принял моего "ТЫ" и поставил меня в трудное положение. С ребятами у нас все просто: Соха меня звал "Николай", также начал звать и Алексей. С ними мне легко.
Свои дела решили, теперь можно оглядеться по сторонам. Рядом с нами соединились в звено пять земляков с Украины. В центре высокий, сухощавый Петренко проповедует своим друзьям ту же мораль:
- Хлопцы, робыть треба добре, особливо по первах, а тоди будемо дивитись як воно и шо?
Среди хлопцев вижу Ванюшку Пятикопа, с которым на прииске были в одной бригаде. Окликаю его, но он не реагирует, занятый обсуждением слов звеньевого. Хотел к ним подойти, но тут Петренко, стоявший лицом к двери, воскликнул:
- О це и керювник! Поки мы тут расчувались, а вин прийшов кликать нас на роботу.
Невысокий, коренастый мужчина с загорелым лицом стоял в дверном проёме и, подпирая косяк, спокойно наблюдал нашу толчею. Разговоры смолкли, все повернулись, разглядывая молча вошедшего.
- Селяндин, десятник подкомандировки, - отрекомендовался он. - Ну и накурили, хоть топор вешай! Поберегли бы махру!
И он указал на волны табачного дыма плавающие над нашими головами.
- А насчет работы вы правы. Отведу вас на работу, а пока напишите мне списки звеньев, и подчеркните фамилию звеньевого.
Вынул из кармана и подал нам аккуратно нарезанные пять листочков бумаги. Тут, как всегда в подобных случаях начался обычный лагерный балаган: "А мы то беспокоились, не забудут ли нас сегодня вытолкнуть на работу. Что нам тогда бедным делать?" - кричал один штатный остряк. "Какую работу ты нам дашь? Мы согласны перебирать печенье" - хохотал другой. "Возьмите меня каптером или поваром" - кричит третий.
Селяндин задержался в дверях, взгляд его посуровел:
- Сейчас же прекратите болтать, все выходите из барака. И чтоб никаких больных, хромых, симулянтов! Оставьте одного дневального охранять вещи, остальные - в инструменталку! Буду ждать там.
Повернулся и захлопнул за собой дверь. Он нам понравился.
Степаныч тем временем достал огрызок карандаша и составил список. К общему удовольствию все наши фамилии начинались на одну букву.
Наконец из барака вываливается на божий свет вся шатия-братия. Настроение слегка приподнятое: новое дело всегда интересней. Осматриваемся. Около одной избушки, на выходе из поселка - лес тачечных ручек и наш десятник у дверей. Говорю Степанычу:
- Мне, наверное, придется идти с десятником принимать забой, ты уж, пожалуйста, выбери инструмент, как полагается, чтоб в середине смены не бегать в инструменталку.
Дорожные строители - мастера ходить, попробуй иди с ними вровень! Только долговязый Петренко держался рядом с Селяндиным, остальные догоняли их перебежками. Остановились у пикетного столбика, и Селяндин объяснил задачу.
- Даю на каждое звено два пикета <200 метров>, будете отсыпать левую сторону дороги, на снег - не сыпать, заставлю переделывать. К середине насыпь поднимайте на 20 сантиметров, это называется сыпать "на треугольник". Грунт берите из старых забоев, они промерзли слабо.
Кто-то поинтересовался нормой, он усмехнулся:
- Пока остается летней - три куба на нос.
Расставив нас по пикетам, Селяндин ушел, а я, оставшись на своем участке, принялся очищать снег и готовить забой. Было ясно: нам придется соревноваться со звеном Петренко, остальные не в счет.
Соха и Алешка бегут с тачками на перегонки, грохот их слышен далеко, становятся помогать. Прошла машина с грузом, шофер высунулся, поприветствовал нас, мы ответили. Что-то Степаныч задерживается, видимо пошел в кузню. А вот и он, сбросил с плеча четыре оттянутых <заостренных> кайла, чертыхается: кузнец потребовал табаку, иначе кайла не брал. Где тонко, там и рвется. Я его успокаиваю: - У нас с Сохой есть еще немного табаку, мы с ним курим, вместе может, дотянем "до нового урожая".
Ребятам идея понравилась, решают курить всем звеном, табак держать вместе, так и делали, пока звено не развалилось, но до этого было еще далеко. Вырубаем мерзлую корку острым кайлам, она поддается, повезли в насыпь первые тачки. Степаныч спарился с Алексеем, тот силен, тачка в руках играет, но это только первые тачки, а что будет потом? Соха приехал с пустой тачкой, жалуется: "Руки крутит". Я смотрю на эти тачки почти с ненавистью: такая отвратительная конструкция, что вся тяжесть припадает на руки, а не на колесо! Пусть сколачивали их неграмотные плотники, а где же были десятники? Повози-ка такую тачку целый день и жизнь покажется сплошной каторгой. Предлагаю Степанычу подправить конструкцию тачек, сдвинуть ось назад, подложить колодочки. Он сомневается в успехе, а мне на БАМе приходилось видеть настоящие тачки, в которых возили по 600 килограммов грунта. Мы с ним удлиняем первый перекур и реконструируем тачки. Я его уверяю: игра стоит свеч. Конечно, подправить можно только немного, сдвинув часть груза на колесо, тачка сама по себе узкая, ее надо "развалить", но этого в забое не сделаешь! Мечтаю: если останемся тут работать закажу какому-нибудь плотнику сделать тачку по моему чертежу.
А пока эффект уже налицо: отвезя по тачке грунта, молодые одобряют нашу работу: "Здорово изладили!" - говорит Алексей. "Буду сам возить тачку весь день" - кричит Соха. Работа должна доставлять человеку хоть крупицу радости, иначе не стоит жить.
Группа людей сразу не может превратиться в звено, люди должны притереться друг к другу. Соха раз, два схитрил, выхватил из забоя недогруженную тачку. Я предупредил: тачку не засчитаю, и не засчитал, объяснил, что при новой конструкции, чем больше нагрузишь тачку, тем легче её везти, Теперь он грузит тачки с верхом и они действительно не слышны на руках. Алексей тоже понял мой намек, хоть ему я не сказал ничего. На перекуре он сказал: "Ну и хитрую тачку ты сделал, хош, не хош - вози ее "с верхом!""
Никак не хотели они принимать моего регламента: вывезти по десять тачек на пару и только тогда закурить. Но вот после 20 тачек вышли на насыпь, хоть грубо спланировать вывезенный грунт, и ахнули: насыпь уже смотрится. Возвращается десятник, не обошлось без замечаний, потребовал, чтоб перед насыпью было не меньше метра очищенной от снега площади. Я нарочно откинул лопатой насыпанный грунт и показал, что снега нет. А он своё. Заметил, что тачки переделаны, одобрил: каждый настоящий рабочий должен подгонять инструмент на свой вкус. Хотел сказать, если тачка сделана по человечески, и подгонять ее нечего, но предпочел промолчать, неизвестно, как он реагирует на критику в свой адрес.
Шли с обеда в забой. Меня занимал вопрос, как же у других звеньев, мне, знать это было важно, чтоб рассчитать, сколько грунта следует выбросить в насыпь. Здорово бы от людей не отстать, но и вперед не высунуться. Ко всему я не умею работать, не соревнуясь, это все равно, что есть обед без соли. Оставил ребят в забое, а сам пошел по трассе. Как я и думал насыпь была только у Петренко, остальные три звена - просто не в счет. У Петренко на насыпи стоял планировщик и ковырялся маленькой штыковой лопаткой, разбрасывая камушки и выглаживая полотно под паркет. На бровке - натянут шнур и под него подогнан край насыпи. Конечно, это все не предусматривалось нормой для такой отсыпки, но насыпь на удивление, с нашей - не сравнить. В планировщике узнал своего приискового знакомого, Ванюшку Пятикопа, поболтали с ним о старых знакомых. Всего год, как мы с прииска, а кажется прошла вечность. В итоге насыпь у Ванюшки на пятерых была не больше чем у нас на четырех, но с этой планировкой они нас обскакали. Так я и рассказал ребятам. Молодежь была недовольна, Соха предложил и нам сделать под шнур но это было бы обезъяничаем. За день отвезли в насыпь по 50 тачек на пару и это составило где-то половину нормы. Больше в первый день давать было рискованно.
Впрочем, наша насыпь произвела впечатление на тех кто проходил мимо и о ней после ужина говорили. Не думайте, что это так мало, дать в октябре половину летней нормы. Соха прибежал возбужденный, шепчет: "Они говорят, что мы работали, как машины".
После ужина в барак заглянул десятник, он остался доволен работой наших двух звеньев, первым он назвал Петренко. В общем, начальные шаги на новом месте были успешными, но то, что мы оказались вторыми, меня несколько обескуражило. В ответ на это, укладываясь спать, Степаныч сказал:
- Предпочел бы оказаться на третьем месте!
Тогда его пожелание осталось для меня загадкой. Видимо я чего-то недопонимал.
3. ДОЛГО НЕ ЗАДЕРЖИМСЯ.
Проснулся и первый вопрос: почему нам лучше быть третьими? Утром голова свежа и я вспомнил его предположение, что нас здесь отсортируют и лучших возьмут на Еврашку. Ну, что ж, тогда не поможет и третье место! Получается: мы здесь долго не задержимся, а жаль! Командировка довольно уютная, мы тут всего день, а кажется, прожили вечность. На других живешь месяцами и все как на тычке. Может стоит поговорить с Селяндиным, чтоб он оставил нас здесь. Эту мысль отбросил сразу: он видно не из тех, кто ловчит и передергивает карты. Примирился с неизбежностью переезда на Еврашку. Если надо ехать, то скорее!
Второй рабочий день проходил по отработанному сценарию, каждый занимал свое место, брал свой инструмент, делал все как вчера. Степаныч сказал: "Вчера сделали полнормы, номер прошел. Значит, остановимся на этом и сегодня - по 50 тачек на пару!
- Ночью, очевидно, был морозяка и приличный, - заметил Алексей, ковыряя носком сапога стенку забоя.
- Выходили на работу я посмотрел, там показывало 15 градусов.
- Вот че, парни, надо перед уходом накайлить поболе грунта и на ночь привалить его к стенке забоя, тогда и мороз до него не доберется.
Степаныч одобрительно хлопает по плечу своего напарника, тот довольно улыбается. Молодец Алешка, землекоп со стажем, владеет видимо кое-какими профессиональными секретами. С Сохой беда: никак не научится вести забой, царапается кайлом где-то поверху и грунта никогда нет. Уже год со мной и я ему не раз объяснял: веди всегда ровную подошву, выруби внизу глубокую стробу, чего бы это тебе не стоило, потом обваливай сверху грунт. Так просто и так эффективно. Надоело говорить, заставил его в перекур выравнивать забой, прокайлил весь перекур. Другого способа учить не знаю.
Работали мы без костров, перекуривали, стоя у бровки забоя с накинутыми на плечи бушлатами поверх телогреек. Как становилось холодно, бушлат скидывали, брали в руки инструмент. Возили тачки по очереди, каждый по десять ходок. Пока один откатывал тачку, его напарник кайлил грунт. Приехавший с порожней тачкой, ставил ее под погрузку, брал лопату и оба накидывали её готовым грунтом в считанные минуты. Зимой главная работа накайлить грунт и чем дальше спускаетесь в яму зимы, тем выше цена забойщика. Летом все наоборот, тачек надо вывезти много и это требует больших усилий.
На одной перекурке Степаныч попросил рассказать о моих восьмилетних скитаниях по лагерям. Коротко поведал, о том, как начал с Мариинска, где работал в совхозе на уборке урожая. Затем по собственной инициативе перебрался на строительство БАМа и, во-вторых, путей Великой сибирской магистрали, где мне здорово подвезло и я более трех лет работал в управлении лагеря в отделе общего снабжения. После этого судьбе угодно было познакомить меня с колымскими золотыми приисками, где опять повезло уже тем, что остался в живых и через два года был сактирован и передан на дорожное строительство.
Тут меня прервал Соха: - На "Нижнем" Атуряхе мы были с Николаем вместе, но не знали друг друга.
- Сколько раз за эти 8 лет вы доходили? - продолжал интересоваться Степаныч.
_ Вряд ли можно говорить о восьми годах, три с лишним из них я отбывал в г. Свободном, как у Бога за дверьми.
- Пять лет на севере, на общих работах, это тоже чего-то стоят.
- Доходил по-настоящему три раза: раз в СИБЛАГе, в 3-м совхозе, как это не покажется странным, второй - на БАМе, пока не устроился в контору. Ну, а третий раз - здесь на Колыме, в ЗУРе на прииске "Штурмовой", тогда меня спасло чудо. Но рассказывать об этом долго, а мы уже замерзли.
Все-таки все постояли немного, каждый думал о себе: как пережить оставшийся срок и не загнуться здесь у полярного круга.
Когда удар рельса пригласил нас на обед и мы, попрятав инструмент, рванули рысцой по трассе, Степаныч, показав на луговину, тянущуюся по-над речкой, предложил сходить нарвать сухого пырея, торчащего из неглубокого снега, и заменить в матрацах труху, привезенную с Ивановского перевала. После обеда мы занялись травой. Сухой пырей жесток, рвется плохо, - резать каждую травинку не будешь, - а травы такой здесь много, можно набить не одну наволочку. Жаль, что Алешка и Соха не пошли с нами, поленились.
Степаныч увидел спускавшегося от прорабства мужчину, узнал в нем своего знакомого, Корнилова и пошел ему навстречу. Вместе они зашли в баню. Потом, уже в забое он рассказал:
Корнилов работает на Еврашке лекпомом, раз в неделю ведет прием больных на Безымянке. Для этого у него в бане - отдельная комната, вроде медпункта. Сказал он мне важную новость: баня будет не в субботу, а раньше, послезавтра, и к этому помыву будет приурочена выдача зимнего обмундирования, прямо в бане.
- Ну, а ты спросил, как там на Еврашке?
- Конечно, он очень хвалит Крышкина, называет его образованным и очень порядочным и сказал, что в целом на Еврашке работягам живется хорошо.
- Вот это действительно важная новость! - улыбнулся Алексей. - Ну, а когда нас туда заберут?
- Он того не знает.
- О, скорее бы на Еврашку!- вздохнул Соха.
После обеда совсем потеплело. При сухом колымском воздухе 10-15 градусов - вовсе не мороз. Молодежь сбросила и телогрейки, но пришлось прибавить обороты, застаиваться в гимнастерке все ж нельзя. Зато перекур затянулся. Степаныч рассказал забавную историю. В архивах настоятеля одного из монастырей, каких много на севере России, сохранилась жалоба монаха на своего сожителя по келье. Монах видимо был невероятно глуп и писал настоятелю со всеми пикантными подробностями о том, как его сосед воспылал к нему страстью и в бешенстве гонялся за ним вокруг стола и "к афедрону моему прицеливался". Степаныч отлично владел языком старинных церковных документов и заставлял нас смеяться.
Когда расходились по забоям я, полагая, что Степаныч что-то не договорил о своей беседе с Корниловым, тихо спросил его:
- Он не предложил тебе перейти работать в медпункт?
- Нет, Сказал, что его сватают на участок. Знаете, Николай Рубенович, если б он мне предложил это, я бы не дал согласия. Звено мне нравится и я надеюсь, что зиму мы проработаем хорошо.
Его ответом я остался доволен. Думаю и сам отказался бы от любого заманчивого предложения, звено бы не оставил. А там черт его знает.
Как-то Алексей задал мне каверзный вопрос:
- На че мы считаем тачки? Может, начнем и лопаты считать?
Пришлось рассказать ребятам случай из своей долгой лагерной жизни. В тридцать седьмом нас загнали в Аргинский карьер на погрузку балласта в красные вагоны или на платформы. Каждый вагон вбирал в себя 12 кубиков балласта - 16 тонн. Составы подавали три раза в день и, хочешь ты того или нет, вынужден на пару загрузить за день все три поданных вагона, это полторы нормы! Ну и что? Не буду говорить, что грузили на двоих, - летний день долог, сделать успеешь много, - 48 тонн, это вы и сами можете посчитать. Платформы подавали редко, если она попадала, радовались, на нее можно бросать на любую точку, грузить равномерно по площадке. Так вот, Алеша, подавали красные вагоны, в нем за стенками ничего не видно и если не хочешь делать двойную работу, кидай балласт к торцовой стенке и в угол, а дно вагона стоит над твоей головой. Кидаешь, кидаешь, думаешь прошло сто лет, а залезешь в вагон - на дне лежит небольшая кучка. Аж зло берет! Ужасно нудная работа, жить не хочется! Вот и придумал я, смейтесь, если хотите, СЧИТАТЬ ЛОПАТЫ. И все пошло как по маслу: на лопате поднимаешь 8 килограммов балласта, набрал и закинул тысячу лопат - в твоем отсеке вагона - 8 тонн. Залезешь, разровняешь под отметку, подкидаешь лопат полсотни к дверям и можешь перекуривать. Представьте: поделил я для себя эти тысяча лопат на пять, откидал 200, перекурил и дальше, а последние двести бросаешь лихо и усталости не слышно, ощутишь ее потом. А работа знаете какая, от бросков вверх лопаются межреберные мышцы. Кинешь, а тут щелк в боку! и "волчья болезнь", не можешь повернуть шеи, поворачиваешься всем корпусом, не можешь залезть к себе в карман, просишь товарища достать из твоего кармана кисет. И думаете, давали освобождение? Ничуть не бывало! В бараке не можешь рожу умыть. А пришел в карьер, надо грузить вагон и грузишь, а чего это стоит никого не касается. Это твои подробности. В общем, да здравствует математика, она скучать никому не даст! Может, подумаем надо или нет считать тачки?
- Считать тачки - очень удобно, работаем с открытыми глазами: решили вывезти на пару 50 тачек и возим по десятку, всегда знаешь, на каком ты свете и что будет в конце дня - резюмировал наш старейший член звена и Алексей больше не поднимал этот вопрос.
Перед "шабашем" Соха обежал все забои и новых и старых звеньев и с восторгом доложил, что наша насыпь самая внушительная. Правда Соха плохо считает кубики и может ошибиться, но важно было, что члены звена довольны своей работой. Если б так было все время! А десятник два раза прошел мимо нас и оба раза не подошел: оба раза мы в эти моменты работали, а уж, если работаем, то "с огоньком". И какому же начальству может не понравится такая картина.
На следующий день после обеда, откатив по десятку тачек, мы только вознамерились начать перекур, как глазастый Соха заметил опасность:
- Ой, Николай к нам идут! И наш десятник и с ним какой-то важный сановник.
Своим сановником он нас рассмешил, но перекур пришлось отложить и погнать тачки, погнали бегом. Это уже въелось в психику: ублажить начальство и снять все вопросы.
Спутник Селяндина наружность имел внушительную: рослый, крупные черты лица, грузный, в плаще поверх телогрейки, с планшетом на боку, в тяжелых ботфортах не иначе как 45-го размера, в какой-то кепке-шестиклинке, каких здесь не носят, такие люди в толпе не затеряются. Догадались, что перед нами сам загадочный Крышкин.
Удержать нас было невозможно и мы, побросав инструмент, выскочили на насыпь, навстречу подходившему начальству.
- Ваше звено хорошо работает - сказал Крышкин. - И вам сегодня выдадут новое зимнее обмундирование, в бане. Это обязывает вас работать еще лучше.
- Ты откуда будешь? Из Армении? - поинтересовался Крышкин.
- Москвич, гражданин прораб, хотя и армянин.
- Ну, что ж, значит мы земляки. Где там, в каком районе?
- Возле Арбатской площади, на улице Воровского.
- Я знаю этот район, там много посольств. Там у тебя кто-нибудь остался?
- Отец.
Здесь Крышкин сообщил нам то, о чем мы гадали.
- Я решил забрать два звена: ваше и Петренко, на Еврашку. Там у меня собираются все лучшие рабочие и вам предстоит соревноваться с очень сильными звеньями: Мушудиани, Конради, Соболя.
Я промолчал, Алеша и Соха выразили радость.
Он видимо правильно понял мое молчание и добавил:
- Жить там будете в теплых бараках и питание там лучше, если будете хорошо работать.
Я кивнул, а сам подумал: "Попробуй, пробейся сквозь строй сработавшихся между собой и с десятниками звенья старожилов!" Было ясно: впереди нас ждали одни трудности и тяжкие испытания.
На восторг ребят Степаныч ответил поговоркой:
- Лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе.
Соха не согласился:
- Мы и здесь не первые, Петренко вывозит грунта на пятерых сколько мы на четверых, а десятник ставит его впереди. На Еврашке много звеньев, не мало из них мы обойдем, правда, Николай?
- Я с Сохой согласен, у нас в звене все получается. Изладимся и Тамака, покажем себя.
Они правы, не следует заранее паниковать, будем бороться. Все равно выбора у нас нет. Нужно настраивать себя на отъезд, а на месте посмотрим. Прощай Безымянка!
4. ЗАГАДОЧНЫЙ ПРОРАБ.
У опытных колымских прорабов, таких как Шевченко, Сидоренко, да и у Шилова не бывало такого, чтоб этапировали с одной командировки на другую в рабочее время. Возвращаются заключенные с работы, ни о чем не догадываются, а их у вахты уже ждет машина, ужинай, кидай в кузов свои тряпки и поехал. На место приехал ночью, а утром завтрак и - на работу. У Крышкина получилось все, наоборот: об этапе он нас предупредил и отправили с Безымянки после завтрака. Все это было необычно и непонятно и я продолжал гадать, к какому типу руководителей он относиться?
В своих долгих лагерных скитаниях я встречал четыре типа лагерного руководства:
- умный руководитель не боится брать к себе в команду высококвалифицированных работников, спорящих с ним по любому вопросу;
Руководители этого типа бывают разные, объединяет же их общее стремление создать хорошие условия жизни своим рабочим. Их принцип: "чем лучше живут рабочие, тем лучше они работают!
- слабый, но тоже любитель хороших кадров;
- слабый, но боящийся принципиальных работников, имеющих собственное мнение, придерживающийся принципа, что "лошадь не должна быть умней хозяина";
- самодур, действующий по принципу: "что хочу, то и ворочу". Его действия часто непредсказуемы, но одна тенденция вполне определена: выставлять из аппарата умных, порядочных, принципиальных людей и заменять их полуграмотными, беспринципными холуями, подхалимами и наушниками.
Встречается еще один тип руководителя: сам - непорядочный и подбирает себе команду из откровенных жуликов, но это уже из области уголовной хроники.
К какой из этих категорий следует отнести Крышкина, я не знал, данных о нем было еще слишком мало и он оставался загадкой, а ее следовало поскорее разгадать!
Пока я раздумывал над этим вопросом мы двигались по дороге на Еврашку или точнее Еврашкала. Впереди конечно двигалось звено Петренко. В голове - высокий, слегка сутулый звеньевой, стараясь держаться рядом с ним, семенил ногами маленький Ванюшка Пятикоп, замыкали колонну мы со Степанычем, тяжелые на ногу. К тому же мы с ним тащили "на горбу" свернутые постели, набитые сухой травой, остальные вытряхнули из них труху и шли налегке, рассчитывая найти все на месте.
Вчера таки прошли санобработку или попросту - помылись в бане и получили новое, по настоящему новое зимнее обмундирование. На ноги нам выдали ватные бурки, а Степаныч выбрал себе укороченные валенки, дошитые ватными голенищами, это сложное сооружение мы окрестили опорками. Подошвы наших бурок сшиты из шести рядов мешковины и подбиты резиновыми пластинками - скользят ужасно. У него опорки на войлочной подошве и ходит он, раскидывая ноги в стороны и как бы ныряя на ходу. Иду и с удовольствием нюхаю воротник бушлата, пахнет приятно: свежей материей, утюгом, а может быть и теми, кто шил их в мастерских на станции Яя.
Идем не спеша. Беседуем. Спешить некуда, интересно растянуть этап хотя бы до обеда: еще успеем наработаться! Мы со Степанычем кончаем срок в одно время, в 1942 году. Не вериться, что можно вот так просто - освободиться из лагеря. Гадаем, как это может произойти и когда?
Наши мнения расходятся, я излагаю свой прогноз оптимистически:
война мне казалась неизбежной, хотя подробности международной обстановки нам и неизвестны. Понадобиться пушечное мясо и тогда вспомнят о нас, поставят под ружье, забыв эти липовые дела.
- Приговоры 37-го года еще на слуху, о них забыть вряд ли скоро удастся. И второе, думается не имеет смысла везти с Колымы рядовых, необученных, если и будут брать на фронт, - только военспецов.
Прогноз его пессимистический и по закону подлости больше шансов, что именно так и случиться. Я слышал, что на "Финскую" брали из лагерей и даже кавалеров 58-ой статьи, правда, потом снова водворяли в лагерь, а время на войне засчитывали в срок из расчета 3:1. Был согласен и на такой вариант: война с Гитлером, это не шутейная финская компания, мало кто вернется живым, так что лагеря больше не увидишь!
За поворотом возникли рубленые строения, поднимающиеся по широкому распадку, прочь от дороги. Это и было дорожно-строительное прорабство или сокращенно ДСП "Еврашкала", Все это мы выяснили позже, а сейчас с удивлением увидели первый забой, в котором усиленно работало звено. Что в этом забое было удивительного? То что он находился под зданием, как оказалось каптерки и то теперь наполовину повисло в воздухе. Петренко со своей ватагой прошел мимо, я этого сделать не мог, мне нужно было удовлетворить свое любопытство - и пошел к забою. Навстречу вышел звеньевой, Семен Конради и знакомство состоялось.
- Что это вы подкапываетесь под каптерку, не ограбить ли хотите?
- Заканчиваем тут отсыпку полотна, а из-за нескольких дней открывать новый забой не хотим.
Семен словоохотлив, на лице мягкая, доброжелательная улыбка, говорит с еле заметным акцентом - немец из Причерноморья. Начинаются обычные расспросы новичков: как тут, да что? Жилось у них тут хорошо. Обращаю внимание, что говорит в прошлом времени, а то что поближе к сегодняшнему - помалкивает. Был тут у них десятник Мышко и жили они, припеваючи, а теперь он сдает дела, не поладил с Крышкиным. Долго болтать с ним было неудобно и мы двинулись искать старосту.
Впрочем, ушедший вперед Петренко зря времени не терял и теперь шел нам навстречу вместе со старостой, Курочкиным - молодым, весьма разговорчивым и веселым парнем, вовсе не похожим на тех грозных лагерных старост, о деятельности которых ходили жуткие легенды.
Зашли в большой рубленый барак с двойными нарами, верхний настил сделан высоко, вот наверно где "тепляшки", как на деревенских палатях. Дневальный Мочеидзе перед старостой не тянулся, говорил как бы на равных. Они вдвоем проверили наши вещи по карточке, все оказалось в порядке.
- Располагайтесь вон на верхотуре! - сказал Курочкин, а звеньевые сразу - в контору. Не тяните. Норму дневную все равно выполнять придется. У Крышкина с этим строго.
Контора в небольшой избушке, натоплено жарко, у входа барьер задерживает посетителей. Мы с Петренко повисли у этого "прилавка" в ожидании, когда на нас обратят внимание двое, работающие за столом.
- Хтось будет нас приймать на роботу? - поинтересовался Петренко.
- Вы два звеньевых с Безымянки? - спросил невысокого роста плотный мужчина, десятник Смирнов.
- Так - ответил Петренко
- Степан отведи их к тем забоям, где мы намечали. Да сдай насыпь под рулетку, а то тебе же придется закрывать наряды.
Степан Гуртовой отодвинул счеты, убрал в стол шахматку по учету объемов работ за сентябрь, оделся и вышел с нами из конторы. Зашли в инструменталку, где Буэль открыл нам карточки, отсюда с лопатами и кайлами двинулись к забоям. По дороге Степан рассказал, что десятником назначен недавно и принимает дела от прежнего Мышко. Его пикеты находятся по другую сторону прорабства, где отсыпка сейчас не ведется.
Мы постарались схитрить взяли два забоя в разных местах, растянули расстояние в расчете отсыпать грунт навстречу друг другу и побыть подольше на одном месте. Очистили от снега и примазали парившим на морозе талым черным грунтом старую насыпь. Мы не думали обмануть Степана, десятника не обманешь, просто в ряде случаев, чтоб приписать объем звену, необходимо, чтоб насыпь смотрелась на те кубы, которые он показывает в сводке. Проще говоря, камуфляж никогда не помешает.
Десятник вечером не пришел и я забежал к нему в контору, он записал нам 10 кубов, что составило 80 процентов нормы, увидев мою кислую физиономию, предложил:
- Если не согласен - пойдем замеряем вашу насыпь хоть сейчас.
Какой дурак пойдет перемерять, там нет и этих десяти. Сказал:
- Ради первого дня ты мог записать сто процентов, а там мы бы наверстали.
- Мне с горы видней, что вам надо. Посидишь вечером на "Оперетке" и все поймешь
В бараке Конради встретил нас, как старых знакомых. Его звено работало ближе всех и они уже хлебали баланду.
- Ну, какие новости с фронта?
Я не стал ему врать, обрисовал ситуацию, нужно было получить дельный совет от старожила. Спросил: неужто вывозят три куба в натуре?
- Если по два кубика на нос вывезете, будет больно хорошо, а больше и не старайтесь. Смотрю и глазам своим не верю: в барак заходит Васька Брель!
- Вася, это ты? Откуда здесь взялся?
Он тут уже около двух месяцев, доволен, говорит живут сносно.
Он везде живет сносно! И портной, и сапожник, и скорняк. Как говорят и швец, и жнец, и на дуде грец. С ним в мае перебирались через разлившийся Таскан, а еще он меня выручил: у меня в ботинке вылез гвоздь и как я его не заколачивал, он вылезал снова. Гвоздь в этапе! Вспомнил Маяковского: "Знаете, гвоздь у меня в сапоге кошмарней чем фантазия Гете" И у меня он был кошмарней любой фантазии, а Васька на перекуре освободил меня от него. Поговорили, вспомнили Лаглыхтах, где вместе работали. Оба были рады встречи, он выразил надежду, что скоро снова услышит мои рассказы.
- Ничего, лиха беда начало! А дальше, к Крышкину "на ковер" попадешь, поймешь, что к чему - сказал он, уходя за ужином.
Увидел и еще знакомого, Яценко. Особого удовольствия от встречи ни он, ни я не испытали, кивнули издали друг другу и все. На "Сохатинной" он вел себя странно: сам молодой, здоровый не хотел работать, сидел рабочий день на бровке забоя, болтал ногами, содержал здорового "хохла" и тот работал за обеих, съедая его пайку.
После ужина звеньевых вызвали в контору. Появился шанс поближе познакомиться с прорабом Крышкина. Собралось звеньевых человек двадцать, сидеть негде, кто залез на прилавок, кто расселся на полу. Я сумел, заглянул в дневную сводку, картина - впечатляющая! Звено: Перец и Глущенко - 200 проц.; Мушкудиани - 170; Соболь - 150; Конради - 135; Есть над чем подумать! Пришел Крышкин и все оживились. Смотрит сводку, где мы с Петренко записаны после всех:
- Это какой то сон сивой кобылы, а не выполнение.
Видимо это было его любимое выражение, потому что все весело рассмеялись, смех он принял за одобрение. Нас он поднял по очереди и отчихвостил, обещал всяческие неприятности, если мы завтра же не начнем компенсировать недоданные объемы грунта. В заключение сказал:
- Я решил лично взять шефство над вашими звеньями и надеюсь, что вы без раскачки станете вровень с нашими лучшими звеньями и меня не подведете.
Нам ничего не оставалось, как заверить, что мы не подведем, про себя добавил" если недостающие объемы Гуртовой нам припишет".
Так довольно бесславно закончился наш первый день на Еврашке. Утром, после долгого перерыва, впервые попали на развод: у Шилова разводы не практиковались, Звенья получали задания с вечера и утром из бараков или палаток шли по своим местам. На Безымянке Селяндин тоже обходился без развода. Здесь, на Еврашке этот порядок соблюдался неукоснительно. На плацу, перед конторой выстроился весь списочный состав прорабства, человек около ста. Впереди стояли рабочие лучших звеньев, наши два звена замыкали строй. Хотя еще не рассветало, можно было заметить, что среди работяг многие хорошо одеты: меховые рукавицы, "холодные" лагерные шапки обшиты мехом, кое у кого валенки. Видимо это были те люди, которые работали здесь летом у Мышко на эксплуатации.
После выполнения формальностей: докладов старосты, лекпома, десятников, слово взял Крышкин. Он долго и нудно разбирал выполнение, а больше невыполнение норм звеньями. Именинниками на этом разводе оказались мы и звено Петренко. Впрочем, кроме нас там оказалось в таком же положении еще несколько звеньев. От этого на душе стало легче. В конце Крышкин сказал, что сегодня новичков наказывать пайкой он не намерен, так как уверен, что они все поняли и завтра дадут план и начнут восполнять недоданное.
Развод тянулся больше получаса, работяги терпеливо стояли в строю и воспринимали речь прораба, как "должное". Было непонятно зачем он так долго держит людей на морозе? В ответ Брель весело рассмеялся:
- Считай что сегодня развод прошел вполовину быстрей обычного, посмотришь, что будет в конце месяца!
До прихода в забой, я ребятам ничего не рассказывал, на разводе они услышали не все и перед началом работы я провел оперативку, ее главный вопрос: как увеличить объём вывезенного грунта?
- Новые забои искать смысла нет, лучше будем возить чуть дальше, гонять тачки " на рысях". - предложил Строганов.
Я с сомнением посмотрел на его опорки, в них не набегаешь, но промолчал. Теперь, выезжая из забоя, Соха кричал: "На рысях", разгонял тачку до спринтерской скорости и бежал по узкому трапу, не упуская ее из рук. " Молодец!" и еще я думал, что на семи сотке звено долго такого темпа не выдержит. Надо что-то думать с питанием. Что именно я знал прекрасно: найти вора и договориться с ним, чтоб сбросил с автомашины у нашего забоя мешок черняшки <ржаной муки>.
Как я и думал, тяжелее всего выполнить задачу скорой вывозки было самому автору предложения: мешала искалеченная рука, мешали опорки, мешал наконец возраст. Мы просили его не бегать, возить спокойно, но он не успокаивался. Выручал Алексей, большую часть тачек откатывал сам, объяснял необходимостью приобретать навыки, чтоб не отставать от Сохи. И приобретал.
На перекурках теперь разговор шел о еде, голодны были все. Соха говорит: "Съел свои семи сотку с подчерка", Алешка: "А я проглотил, как соловецкая чайка", а еще Соха сказал: "Николай, там у людей есть мука, я сам видел, как они сыплют её в баланду." Было понятно, на что он намекал. И тогда все промолчали тактично. Надо сегодня же найти Бреля , он должен знать кому можно сделать заказ.
Возвращаясь с обеда в забой, зашел в инструменталку, взял два конца прочной веревки и пристроил их к ручкам тачек. Теперь берясь за ручки, откатчик накидывал эту веревку на плечи, как лямку. Так я делал на БАМе, где тачки тоже не годились никуда. Больше всех мое нововведение понравилось Степанычу, прокатив тачку в лямках, он весело заметил: "Теперь можно бегать, хоть не рысцой, так трусцой."
В забой зашел староста Курочкин. По-видимому Крышкин периодически гонял обслугу по забоям, для ознакомления с производством. Он закурил с нами и начал сообщать новости: "Нам подбрасывают еще сотню работяг, скоро будет весело. Готовлю сейчас второй барак. А еще Крышкин предложил для поднятия выработки отменить перерыв на обед. Сказал, день теперь совсем короткий, а забои уходят от прорабства все дальше и нет смысла самое теплое и светлое время дня тратить на прогулку на прорабство и обратно. Сколько, мол, за это время можно вывезти тачек."
Первая новость мне понравилась и очень, если появятся новички, много новичков, они нас подстрахуют, выведут из хвоста хотя бы в середину. Что касается обеда в его решении есть логика: световой день скоро сократится до восьми часов, а с обедом мы в час не укладываемся. Если достать муки, а достать ее просто необходимо, можно будет обедать в забое.
Я попросил Курочкина рассказать что он знает о Крышкине и он с удовольствием "включил пластинку", оказалось, это - его любимая тема:
- Крышкин окончил Саратовский артистический техникум и по натуре артист-трагик: Гамлет, Король Лир..., но сейчас ему с успехом приходится разыгрывать роль Отелло, поскольку Дездемона моложе его вдвое. Здесь образовался было такой треугольник, в центре которого оказался молодой и красивый десятник Мышко. Случилось так, что среди своих семейных тряпок Крышкин обнаружил шикарный лыжный костюм стального цвета из теплого импортного материала. На его вопрос, что это такое? Ниночка с невинным видом ответила : "Подарил Николай Васильевич" Тут чаша терпения Крышкина переполнилась, тем более, что кабан уже был съеден!
- Какой кабан? - изумились мы?
- Да, ведь вы не знаете! Крышкины приехали сюда налегке, не тяжело было им носить и кошельки, а у Мышко - и домик и кабанчик. Вот он режет кабанчика и приглашает Крышкиных к себе жить. Пока они совместно истребляли кабанчика, Крышкин ревновал молча, теперь же он дал волю своему гневу: пятисотрублевый костюм полетел в печь, Николаю же Васильевичу было заявлено, что с ним не сработались. Так прорабство потеряло очень толкового, знающего десятника.
- Так на его же месте теперь Гуртовой. Вы думаете, он слабее
Мышко? - спросил я его, чтоб почерпнуть из этого кладезя что-нибудь о своем десятнике.
- Гуртовой, есть Гуртовой. Он во-первых заключенный, а Мышко
- договорник с большим авторитетом на участке. К тому же Степан легковесный, якшается с блатными и не брезгует брать от них мзду за приписанные кубики. Крышкину он когда-нибудь подложит толстенную свинью. И поделом.
- А Крышкин теперь не завел себе кабана? - полюбопытствовал Степаныч.
- Крышкин? Да он же жмот и скупердяй первой гильдии7 Деньги он вообще не расходует, складывает в свой планшете с которым не расстается ни на минуту, ходит в туалет и ложится в постель. Утром дневальный Яшкин тащит им из кухни ведро кипятку, а от пекаря - буханку хлеба. О то и весь завтрак. Правда к этому они добавляют сахар, по колонный мелкими кусочками.
- Откуда у тебя такие подробности? - спросил я.
- А здесь, брат, все на виду! Вон Коломейцев дает ему продукты и стесняется спросить деньги, а тот стесняется ему заплатить, так и живет на содержании заключенного каптера.
- Каптер то небось списывает их на кухню, повар Алиев не откажется расписаться за прораба. - заметил я.
- Не без этого. - подтвердил наш собеседник.
- Все это мелочи, что мы сотня зекашек не прокормим одного прораба. - заметил Степаныч.
- Прокормить то прокормим, только другой бы постеснялся. Как то поехали мы с ним на Безымянку и задержались там до обеда. Крышкин захотел побаловаться чайком. Ну хлеб то у Селяндина был, а с сахаром он и сам на пайке, а на кухню лазить не привык. Вот мы и сели пить чай втроем ... без сахара. Тут Крышкин достает сверток с мелко накрошенным сахаром и начинает прикусывать. Нас то он не угощает. Я для интереса прошу его с нами поделиться. Он отвечает: "Каждый получает паек и должен есть свое.".
- Что делает жена Крышкина? - спрашивает Соха.
- Она весь день сидит взаперти, как боярыня в тереме. Снаружи ее запирает Крышкин, уходя на работу, изнутри она сама закладывает ломом. В тамбуре ей сделан теплый туалет. Да еще дом свой он оградил сплошным забором с калиткой к прорабству.
- Зачем такие предосторожности? - удивился Степаныч.
- Ребята его запугали, сказали, что шофера могут заскочить в избу, накинуть на нее одеяло и увезти. В общем то это правильно, так увозили не мало женщин и они пропадали.