Аромат кофе достиг моих ноздрей и рот немедленно наполнился слюной. Я с наслаждением вытянул ноги, сидя в кресле за шкафом, и откусил кусочек печенья, прикрыв глаза. Если целыми днями не отрывать взгляда от монитора, проектируя разные строения для нужд сельского хозяйства, такие вот минуты отдыха начинают казаться наполненными неземным блаженством.
Рядом, за шкафом, тренькнул телефон. Трубку взял Артем.
- Добрый день, Вадим Петрович... да, он здесь. Позвать? Хорошо, передам.
Из-за шкафа показалась унылая физиономия коллеги, который с некоторым ехидством сообщил, что мне следует, закончив с кофе, проследовать в кабинет к директору. Кофе я, разумеется, допил наспех, обжигаясь, и без всякого удовольствия. Вышел в коридор, который вновь поразил меня своей тишиной и совершенно заброшенным видом. Только наш этаж в здании института использовался самим институтом. И если на других этажах кипела жизнь, то на нашем, кажется, не летали даже мухи. Я спустился по лестнице мимо этажа, где некий негосударственный вуз готовил специалистов по мировым рынкам экономики, организаторов международного туризма, знатоков арабской средневековой литературы и других, столь же надежно не востребованных в родном городе обладателей дипломов, и зашел на этаж, где располагался наш офис. Офис состоял из кабинетов директора, двух его замов, главного инженера, а также бухгалтерии; располагался он в конце коридора и мне пришлось пройти мимо помещений магазина всяческой компьютерной атрибутики. Здесь всегда было людно, шумно, коридор был отделан в современном дизайне, так что в кабинет Вадима Петровича я зашел в слегка приподнятом настроении.
Директор наш был чужд всяких церемоний, поэтому дверь в его кабинет я открыл без стука. Удивляло даже то, что она вообще была закрыта. Но, увидев сидящего за длинным столом постороннего человека, я понял, что Вадим Петрович прикрыл дверь, дабы не смущать гостя.
- Заходи, Роман, присаживайся, - директор встал мне навстречу, церемонно пожал руку, показал рукой на стул напротив гостя, и представил его:
- Знакомься, это Вениамин Алексеевич Бахтияров, биофизик. Он создал устройство, позволяющее посетить рай. Или ад, если кому именно он предназначен. Посетить, посмотреть, на вкус попробовать - и вернуться.
Слова директора я пропустил мимо ушей. Была у него такая привычка - самые обыденные вещи он обрисовывал такими словами, что все происходящее казалось непомерно важным, а люди, этим занимающиеся - как минимум, крайне талантливыми. И при этом Вадим Петрович в деловых вопросах проявлял достойный уважения практицизм. А что до манеры его речи - так оно простительно доктору наук, членкору трех новых академий и соавтору десятка учебников.
Биофизик щеголял в потертом коричневом костюме, сшитом еще в прошлом веке. Узел галстука уехал в сторону, брюки на коленях вздулись пузырями. Рядом с ним на стуле стоял огромный кожаный портфель с двумя застежками, а по столу были разложены бумаги: тексты, чертежи, спецификации. Вроде бы раньше для посещения рая столь серьезная проектно-техническая подготовка не требовалась.
- А это, Вениамин Алексеевич, Роман Игнатьевич, наш проектировщик. Он делал проект инкубатора субтропиков, и в проекте плодоконтейнера второго уровня тоже участвовал. Молодой, хваткий, грамотный. Для вашей загробной камеры лучше него никого в городе не найдется.
Бахтияров, сжимавший челюсти при всех словоизлияниях Вадима Петровича, смотрел на меня оценивающим взглядом. Я молчал, пережидая, пока разговор пойдет о деле. К директору частенько являлись различные изобретатели и он всех выслушивал, звал кого-то из наших сотрудников, затевал обсуждение... Когда в одном случае из десяти дело уходило далее разговоров, радовался так, как будто подал очередную патентную заявку. Это, кстати сказать, было его любимым занятием. Наш директор обладал более чем сотней патентов, из которых использовались штуки три, ничем не обогащая своего владельца.
Вениамин Алексеевич, тощий узкоплечий субьект неопределенного возраста, плешивый, с голубыми глазами навыкат, разобрал на столе свои бумаги. Вот он свои мысли излагал очень точно и понятно. Речь шла о создании камеры для работы аппарата под рабочим названием Раевед. Вырабатываемое аппаратом излучение действовало на определенные мозговые структуры. Как пояснил изобретатель, в сознании подопытного напрочь отключался критический контур, ответственный за восприятие реальности с ее ограничениями и обязанностями. После чего мозг мог сам конструировать воспринимаемый мир, опираясь на имеющиеся представления. И если мозг испытуемого оказывался настроен позитивно, то последний мог рассчитывать оказаться в некоем подобии рая.
Дабы сконцентрировать излучение в заданных зонах, требовалось спроектировать рабочую камеру и систему эллипсовидных отражателей вокруг нее. Характеристики излучения прилагались, материал для отражателей и кресла подопытного был однозначно определен техническим заданием. Простенькая задачка на проектирование. На компьютере - час работы.
- Вадим Петрович, а делать его тоже мы будем?
В подвалах нашего корпуса еще сохранились мастерские и оборудование. Использовались они не по профилю института, но кадры там работали еще старые, со времен развитого социализма. Знающий их всех с с младых ногтей, директор института мог заставить их выполнить довольно сложную работу практически за "так" - в виде компенсации он закрывал глаза на использование нашими слесарями казенного оборудования в собственных целях. Да, делать рабочую камеру Раеведа предстояло именно там, в подвале. Там же решили его и включать: и Вадим Петрович, и Вениамин Алексеевич старались свое творение лишний раз не афишировать.
- Побочных действия у излучения существуют? - я задал вопрос биофизику еще до того, как утвержденный директором проект был свернут в рулон и готовился отправиться в подвал.
Мне предстояло присутствовать при пробных включениях - называть их испытаниями Вениамин Алексеевич категорически отказывался. И я, естественно, задумался, не получу ли я ненароком каких последствий? ГОСТов и СНиПов на Раевед явно не существовало.
- При используемой мощности - не существует. Отражатели концентрируют излучение внутри мозговой ткани, там его мощность возрастает до субпороговой, и определенные нервные центры, возбуждаясь, переводят мозг в режим порождения внутренних образов. Для самого мозга излучение опасности не представляет.
- Проверено? - пожелал я убедиться наверняка.
Биофизик пожал плечами:
- Проверено, как обычно, на мышах и морских свинках. Для опытов на человеке потребовалась вот эта камера...
Бахтияров действительно был биофизиком и работал в научном институте. Тему Раеведа ему не утвердили, и он действовал сам по себе, тратя собственные сбережения. О перспективах использования прибора не распространялся, коротко отвечая: "Огромные". Аппарат, если верить биофизику, должен был порождать весьма реалистические видения посмертного существования. Какие-никакие мысли о подобном существовании посещали даже закоренелых атеистов, так что в любом случае подвергнутый излучению мозг что-нибудь, да вообразит.
Собственно, даже термин "видения" Вениамин Алексеевич старался не использовать. Восприятие присутствия в раю - или аду - мыслилась ему настолько полным, что там задействовалось даже не пять известных нам органов чувств, а гораздо больше.
- А если Вы в посмертном существовании воплотитесь горой, водопадом. или цветущей розой? - вопросил он меня, сверля пристальным взглядом. - Неужели Вы обойдетесь скудными человеческими возможностями?
В кресло садиться я не собирался, оттого и о последствиях таких экспериментов особенно не задумывался. Чувствовать себя горой - увольте; это не для нормальных людей. Раз или два в день я спускался в подвал, смотрел, как идут дела. Кресло Раеведа напоминало зубоврачебное, только на подголовнике возвышалась пупырчатая сферическая камера многоточечного отражателя. Первое включение аппарата произвел наш институтский электрик: щелкнул тумблером, убедился, что излучатель работает, и немедленно аппарат выключил.
- Все, Рома, принимай работу. Мы свое дело сделали, - прогудел Васек, один из относительно молодых слесарей.
Молод он был лишь относительно официального пенсионного возраста - то есть его еще не достиг. От Васька ощутимо разило вчерашним перегаром, и он явно маялся, дожидаясь обеда.
- Как же я ее приму, если понятия не имею, дает ли эта штука результат? - возразил я ему.
О назначении прибора рабочие знали и прозвали его между собой Гробоглазом.
- Да хошь, я сам на это кресло сяду, а потом расскажу, как там, в загробном мире? - предложил Васек, глядя на меня с надеждой, - Если работает, ты меня отпусти на сегодня. Премия за испытания полагается, или как?
Отпустить слесаря своей властью я не мог, но о готовности Васька лечь жертвой на алтарь науки директору сообщил. А тот немедленно дал добро и пообещал вместе с биофизиком спуститься и присутствовать. Вениамин Алексеевич появился мгновенно, а директор - нет. Может, его кто по дороге перехватил, может, мы его не так поняли, но через десять минут Васек заорал, что далее он ждать не может, что развитие российской науки отлагательств не терпит - и взгромоздился на кресло Раеведа.
Рабочая камера опустилась на его давно не мытую голову, я щелкнул тумблером, засветился огонек на контрольной панели - и все. Тишина, Васек сидит в кресле, лицо его скрыто камерой, он не шевелится, а мы молча смотрим друг на друга. Никто ведь не знает, на сколько этот аппарат включать положено. И даже биофизик не знает. На мышей пять минут воздействовали...
Спустя минуту я выключил Раевед. Камера отъехала вверх, открывая серое, в испарине лицо Васька. Глаза закрыты. Дышит.
- Вась, ты как? - тихо спросил его Егор Платонович, слесарь постарше.
Открыв глаза, Васек потрясенным взором обвел всех окружающих, изумленно, но совершенно без радости буркнул: - "работает", - и, пошатываясь, направился к выходу. Вениамин Алексеевич семенил сзади, лез с вопросами, но Васек, по-моему, его не слышал.
- Он у Вас всегда такой затюканный? - поинтересовался биофизик, вернувшись.
Слесаря отрицательно покачали головами. Назвать Васька затюканным мог только человек, видевший его один раз в жизни и обязательно - спящим. Но с кресла слесарь действительно слез сам не свой. Задумчивый слез, вот оно как. Даже биофизик, человек совершенно посторонний, это заметил и понял - дело неладное. Но раз Васек ему ничего не сказал, то о работе аппарата оставалось только догадываться. Вениамин Алексеевич заикнулся было, что надо бы повторить пробное включение - мол, похмельный человек такие адские муки мог себе представить, что надо радоваться, что он вообще на своих ногах ушел - но желающих повторить подвиг товарища не находилось. Едва биофизик начинал смотреть в мою сторону, я немедленно делал вид, что крайне заинтересован чертежами Раеведа. Предполагать можно было все, что угодно, но Васек выглядел настолько на себя непохожим, что его вид враз убедил присутствующих в работе аппарата. И замечание про адские муки Вениамин Алексеевич сделал совершенно напрасно...
Спас положение, спустившись, директор. Выслушав краткий отчет, он решил:
- Я сам сяду в кресло. Настоящий ученый на себе экспериментирует. Чего посторонних привлекать? Я православный, так что вернусь - расскажу про рай. Надеюсь...
Все же голос у Вадима Петровича предательски дрогнул. Но ничего, на кресло он влез, взмахнул рукой и сказал гагаринское:
- Поехали!
Хорошо так сказал, оптимистично. У меня даже от сердца отлегло. Но аппарат я включил только на тридцать секунд. Все это время мы, затаив дыхание, следили за нашим директором. Уж он, мне казалось, в ад никак не мог попасть.
- Ну вот, а вы боялись, - Вадим Петрович слез с кресла, как ни в чем ни бывало, - докладываю...
По словам директора, ничего особенного там, в загробном мире, с ним не происходило. Невысокий такой лесок, дорожки между деревьями, изящные каменные дома между ними. И вокруг ходят люди, парами, группами, беседы ведут умные. Одеты все непритязательно. К нему сразу двое подошли, и без всяких представлений сразу начали беседу о методах концентрации солнечной энергии. Вадим Петрович даже ошарашен был, насколько компетентными оказались встреченные им товарищи. Так, за разговорами, положенное ему райское время истекло, и он вернулся в суровую реальность.
Доложившись, директор убежал работать - записывать мысли, вынесенные им из своего путешествия. Слесаря скептически на меня посматривали, а биофизик грустно сказал:
- То, что нам Вадим Петрович описывал, весьма напоминает Академгородок, где он диссертацию готовил. Я там тоже бывал, не спутаю ни с чем. А его собеседники - лишь зрительно-акустическое представление его же мыслей. Пожалуй, на ученых Раевед опробовать бесполезно.
Сошлись мы на том, что более всего нам подойдет человек религиозный, без особого воображения, и лучше - праведный. То есть явным образом к грехам не склонный. Я и предложил нашу сотрудницу Анну Кирилловну. Ей вот-вот полтинник, одинока, библию в рабочем столе держит - и открывает ежедневно. Сдержанна, исполнительна, увлекается вышивкой. Какими словами ее Вениамин Алексеевич уговаривал, я уж не знаю, но после обеда мы вновь собрались в подвале.
Слесарей отослали, таково было непременное условие Анны Кирилловны. Присутствовали мы с биофизиком и Вадим Петрович. На этот раз я продержал Раевед включенным три минуты.
- Ну, Анна Кирилловна, докладывайте, куда Вам удалось заглянуть, - взял быка за рога директор, - рай, ад?
Анна Кирилловна вначале с интересом на него посмотрела, но затем вдумалась в его слова, глаза ее потухли, она сгорбилась - ей-богу, сгорбилась, сидя в кресле! - и она тихим голосом ответила:
- Не рай. Не ад. Там холодно и скучно. Пустые комнаты... Можно, я пойду?
Я помог ей слезть с кресла и она на мгновение ко мне прижалась. Я подумал, что ее покачивает после Раеведа, но она подняла голову и ушла совершенно ровной походкой.
- Не рай, не ад, - пробормотал директор, - а что еще? Может, нам к священнику обратиться?
Вениамин Алексеевич полагал, что лучше обратиться к психологу. Они сговорились, что проконсультируются у того и другого. На этом первый день опробования аппарата закончился. Результат его действия меня, скажем прямо, удивил. Я-то ожидал, что он предоставляет людям некие приятные сновидения или галлюцинации. Но биофизик мои заблуждения рассеял.
- Сновидения наши, дорогой Роман, отражают работу мозга над текущей информацией. Мозг ее пережевывает, переживает заново, прокручивает возможные варианты. Если бы не сны, в которых мы на время сходим с ума, забывая всякую логику, наше сознание лопнуло бы под грузом всяких мелочей, которые требуют обдумывания. Крыша бы поехала гарантированно. Сон для мозга - как перезагрузка для сбившегося компьютера. Раевед стимулирует совсем другое состояние.
- Значит, с галлюцинациями тоже ничего общего? - уточнил я. - А на что тогда это состояние похоже?
- Ближе всего подойдет понятие транса, или глубокой медитации. Это измененное состояние сознания, не сон и не явь. Аппарат вначале подавляет корковую активность, заставляя мозг отключиться от текущих проблем, затем выравнивает активность эмоционального комплекса гипоталамуса. И только потом мозг переходит в трансовое состояние, сосредоточившись на долгосрочных, самых наработанных паттернах. Происходит суммация - и мозг порождает переживание воплощенной мечты. Так, во всяком случае, я это представляю, - закончил изобретатель.
Наутро весь институт гудел от совершенно невероятного известия: Анну Кирилловну вечером застали за сексуальной оргией со слесарями. Там же, в подвальных мастерских они напились после работы, ну, а потом приступили к групповым развлечениям. И застукала их всех жена одного из рабочих, пришедшая за своим благоверным, когда тот без предупреждения задержался на работе. Супруга слесаря была в ярости и требовала от администрации оргвыводов. Так что Вадиму Петровичу с самого утра было не до Раеведа.
Более всего поразил окружающих не сам факт - по пьянке чего только в нашей жизни не происходит - а произошедшие с Анной Кирилловной перемены. Эта старая вешалка даже не смущалась! Заявляла всем, что ее личная жизнь никого не касается, выглядела довольной, накрасилась-намазалась, да еще и платье одела, с декольте чуть не до пупка! Раевед, вне всякого сомнения, работал. Но работал не так, как от него ожидалось.
Биофизик, присев к верстаку, делился со мной результатами консультации с психологом. Тот предположил, что аппарат попросту извлекал из глубин подсознания некоторые образы, среди которых рай или ад занимали довольно скромное место. Образы эти носили столь символический характер, что рассчитывать на связный о них рассказ, как полагал психолог, не стоило. Так, как и с Анной Петровной получилось. И, кроме того, мы что-то знали о ней только на уровне сознания. В подсознании ее таилось нечто, о чем она сама не догадывалась. И вот это нечто вырвалось наружу, под действие аппарата она столкнулась с ним лицом к лицу.
Что она тогда увидела и ощутила, дама не расказала даже директору. Но увиденное - мне было проще пользоваться этим словом - серьезно на нее повлияло. И все это происходило в полном соответствии с предположением неизвестного мне психолога. Тот считал, что Раевед весьма пригодится медицине. Не непосредственно видениями, которые аппарат вызывал - о них он, имевший приличную практику работы с больными, отозвался пренебрежительно, - но теми реакциями, которые начинали демонстрировать подвергнутые испытаниям люди. По недовольному виду изобретателя я догадался, что он предполагал для своего детища несколько другую область применения.
- Ученые нам не подходят, для них возможность заниматься наукой - уже рай, прямо сейчас. Набожные или подавляющие в себе некие порывы тоже не годятся. Может, стоит попробовать на аппарате самого обычного человека? - вслух подумал биофизик.
- Так мы одного такого попробовали уже, - возразил ему я, памятуя о Ваське.
Васек, надо сказать, пришел поутру трезвый и собранный. Сейчас он, ни на что не отвлекаясь, резал металлические листы для стеллажей. О вчерашнем путешествии в мир мечты слесарь не говорил, посылая всех интересующихся по хорошо известному в России адресу. Посылал твердо, но без злобы.
- А мы возьмем не пьющего, с нормальной семьей, без всяких амбиций и пороков. Словом, самого среднего из всех средних.
Задал мне чертов изобретатель задачку. Искать это чудо природы пришлось мне. Я местный, всех наших знаю, да и многих из тех, кто работает на других этажах, знаю тоже. Не стану утверждать, что Серега Балясин уж самый средний, но вроде под требования создателя Раеведа он подошел. Балясину я ничего не объяснял и не обещал. Мол, прибор работает нестабильно, требуется человек, который подробно потом изложит свои впечатления. Ни про рай, ни про ад я не упоминал.
Когда Серега слез с кресла с видом довольным, но, в общем, обычным, я заметил, как биофизик включил свой диктофон. Его лицо приобрело вид настороженный и напряженный. Похоже, он надеялся получить, наконец, представление о работе Раеведа.
- Поначалу я увидал себя со стороны. Лежит мое тело в кресле, а я сверху смотрю, как это вы между собой переглядываетесь и все на часы смотрите. А потом появилось пятно яркого света и я полетел в его сторону...
Вениамин Алексеевич даже привстал со стула и шею вытянул. Ясно было, что Серега ничего не придумал. Не такой он пацан. Даже при желании Балясин ничего последовательного сочинить бы не смог.
- ... оказался на футбольном матче. Кажется, Зенит с Реалом играли. Но я был не на трибуне, а летал прямо над полем, вслед за мячом.
Лицо биофизика выразило явное недоумение. Но Серега, как оказалось, футбол не досмотрел. Дальше он оказался на тропическом острове, где девушки, в качестве одежды использующие гирлянды цветов, ублажали его пением и плясками. Далее Раевед забросил его на автогонки, потом был концерт... Несчастный биофизик опустил голову и уныло разглядывал носки своих стоптанных ботинок.
- Это что, новая модель телевизора, без экрана?
- Вроде того, - ответил я механически, провожая Серегу на лестницу.
Раз он не институтский, его дальнейшее присутствие в подвале было нежелательным. Изобретатель сразу же убежденно заявил мне, что Раевед ну никак функций телевизора исполнять не мог.
- Нет, Роман Игнатьевич, аппарат работает, и делает то, что полагается. Нам он сейчас четко продемонстрировал, как понимает рай рядовой обыватель. Тому и надо-то всего - сидеть перед экраном и с канала на канал перескакивать. Вот таков нынче, в 21 веке, рай. Я, Роман Игнатьевич, признаюсь откровенно, потерпел со своим проектом полный крах.
Биофизик был в отчаянии, а я все думал, согласен ли я с ним. Нет, что касается Сереги, то я согласен на все сто. Но Васек? Но Анна Кирилловна? Ведь они резко изменили свое поведение, пусть даже на время. Гробоглаз, к гадалке не ходи, им представил отнюдь не рай. Это плохо, массового спроса на адовы переживания, ясное дело, не дождешься. В отличие от переживаний райских, которые, правда, согласно нашему ограниченному опыту, тоже оказались довольно убогими.
- А Вы какую цель перед собой ставили, Вениамин Алексеевич?
Мы остались возле аппарата вдвоем, работоспособность Раеведа сомнений не вызывала, и я мог бы уйти. Но бесчеловечно было бы оставить изобретателя одного на руинах его мечтаний.
- Знаешь, Рома, это все наивные мысли о том, как улучшить природу человека. Казалось мне, узрев возможное будущее, человек задумается. Может, бережнее станет к себе относиться, на ерунду перестанет размениваться. Ведь известно, что такие изменения происходят со многими, пережившими клиническую смерть. А здесь смерть не требуется, достаточно нескольких минут на кресле. Но оказалось, что дело совсем не в аппарате, а в самом человеке.
- А сами Вы никогда не хотели..., - я мотнул головой в сторону кресла, - Вы ведь тоже ученый.
- Боюсь, - признался изобретатель. - Однажды...
Его прервали дикие возгласы и рев. Перед моим мысленным взором мгновенно всплыло воспоминание прошлого: Средняя Азия, худой старик в драном халате тянет за повод упирающегося ишака, а тот ревет, ревет, ревет... Ишаков, конечно, в институте не водилось, а источником шума являлась растрепанная квадратная бабища, которую наш директор с неожиданной сноровкой протащил в дверь мастерской и подтолкнул к Раеведу. Прекратив голосить, бабища влезла на кресло и покорно подставила голову под опускаюшуюся рабочую камеру. Вадим Петрович щелкнул тумблером, включая аппарат, и облегченно вздохнул.
На его щеке красовалась свежая царапина, а галстук сбился набок, открывая рубашку с вырванными пуговицами.
- Жена Платоныча, что ли? - поинтересовался я, кивая в сторону аппарата.
- Она самая. Анну Кирилловну у нее еле отбили. Утихомирилась лишь тогда, когда я разрешил ей использовать аппарат. Она все кричала, что тоже на Гробоглаз хочет залезть...
Директор повернулся к Вениамину Алексеевичу и заявил:
- По институту уже слухи всякие пошли. Васек пить бросил, Анна Кирилловна в блуд ударилась. Пора прекращать эксперименты. Вы, надеюсь, больше никого в загробный мир не отправляли?
Биофизик рассказал о итогах испытания с Серегой и Вадим Петрович кивнул:
- Да, так и есть. Каждому свой рай и свой ад. Соответственно имеющемуся уровню. Я ведь накануне священнику звонил, консультировался насчет Раеведа. Так вот, дорогие мои, аппарат этот с точки зрения религии - создание бесовское, предназначенное для искушения неустойчивых душ. Рай, господа, это место, где душа получает возможность встретиться с Богом. А всякие приборы смогут имитировать в лучшем случае санаторий. Так что дальнейшее использование Раеведа в стенах института я запрещаю. Выпустим мы дражайшую супругу нашего работника, и, Вениамин Алексеевич, - он взглянул на кресло аппарата, - вынимайте излучатель, уносите его подальше. А сам аппарат заберете после оплаты, как договаривались. Нормально?
Биофизик молча кивнул. Я взглянул на вздорную жену слесаря, которую на текущий момент надежно нейтрализовывал аппарат и спросил:
- А она не устроит тут драки? Может, она от Раеведа ожидает, что тот ей вернет красоту и молодость? А крайними потом мы окажемся? Я бы мужа ее позвал.
- Я бы тоже позвал, - ответил Вадим Петрович. - Только Егор Платонович видеть ее больше не желает. Он ведь из дома ушел, о чем супруге и заявил вполне официально. Вы думаете, с чего она к нам заявилась? Придется самим справляться.
Бабища встала посреди подвала и уперла руки в необъятные бока.
- Не работает эта Ваша штука, - заявила она грозным тоном. - Признавайтесь, куда свою блядь спрятали? Я ей еще не все лохмы повыдрала!
Из последующей невразумительной перебранки, проходящей на повышенных тонах, мне удалось уяснить, что в своих видениях сия бой-баба наблюдала исключительно одно зрелище. А именно: она драла несчастную Анну Кирилловну. Драла за волосы, располосовывала ей лицо ногтями, кусала. Даже разорвала на ней платье и гоняла, полуголую, по коридорам института. Не сразу до очередной жертвы Раеведа дошло, что ничего этого в действительности не было. Однако в данном случае аппарат сработал на благо цивилизованного человечества: бой-баба успокоилась. Даже, пожалуй, удовлетворилась. Вадим Петрович повел ее к выходу, проследить, чтобы она наверняка вышла за порог, а Вениамин Алексеевич молча вытащил излучатель, пристроил его на верстаке, и сокрушил несколькими ударами большого молотка. Мне показалось, что изобретатель даже распрямился, а голос его звучал уверенно.
- Вот и все, Роман Игнатьевич. Мечта о проникновении в посмертное бытие оказалась очередным мыльным пузырем. Благодарю за сотрудничество. И простите за хлопоты.
Биофизик пожал мне руку и вышел. Как оказалось, он ушел совсем. Денег институту не заплатил, а Раевед так и остался в подвале ненужной грудой металла.
Вскоре вся эта история забылась. Серега Балясин живет все так же: в квартире с евроремонтом, с молодой женой и роскошным телевизором. Детей у них нет. Васек бросил пьянствовать и ушел из института в автосервис. За длинным рублем ушел. Его никто не осуждал. Егор Платонович перешел жить к Анне Кирилловне - а вот их осуждали все, кто хоть краем уха слышал об институтском Гробоглазе и его проделках. Вадим Петрович выступил на всероссийской научной конференции с докладом, обещавшим прорыв в одной из областей науки. К сожалению, отдача от этого прорыва ожидалась лет этак через тридцать, и никак не раньше.
Раз или два я спускался в подвал, садился в кресло Раеведа и опускал на голову рабочую камеру. Без излучателя аппарат был мертвой грудой железа: не удивительно, что я ничего не чувствовал. Но все же мне продолжает казаться, что роль самого излучения во всей этой истории не столь и велика. Ведь, если подумать, и ад и рай каждый прячет в себе, и их образы абсолютно индивидуальны. Но мне до сих пор безумно жаль, что я не сел в это кресло в дни испытаний. Кто бы мне сказал, чего я, дурак, тогда испугался?