В бокал по порядку: ликер Мараскин, желток, ликер Бенедиктин, бренди.
Новелла двенадцатая
Парткомиссия.
Из нас любой, пока не умер он,
себя слагает по частям
из интеллекта, секса, юмора,
и отношения к властям.
Игорь Губерман
В тот день я пришел на работу в ресторан как обычно, в предобеденный час. Но не успел я закончить свои подготовительные дела, в кои входит раскладка товара и фасовка тары, как меня, позвонив в бар по телефону, вызвала к себе директор общепита Наина Васильевна.
Хорошо, что здание общепита расположено близко, идти туда было всего три минуты. В небольшом директорском кабинете к моему приходу уже находились следующие лица: высокий, представительного вида черноволосый мужчина лет сорока, назвавшийся Владиславом - он оказался подполковником КГБ, приехавшим из Кишинева, и его помощник - молоденький белобрысый щуплый капитан по имени Сергей; здесь же присутствовал и муж Наины Васильевны, работник той же Конторы и тоже в звании подполковника, только он, в отличие от гостей, был местным, и трудился в должности начальника районного КГБ; кроме них здесь находилась моя непосредственная начальница - директор ресторана Александра Семеновна, которая сидела, притаившись в самом темном уголке кабинета и заведующая производством ресторана - Клавдия Ивановна.
Едва я вошел и представился, как наш гость, Владислав, воззрился на меня холодным ощупывающим взглядом, от которого в моей голове в течение последующих нескольких мгновений, пока я усаживался на стул по правую руку от директорского стола, пронеслись все неблаговидные поступки, совершенные мною с тех пор, когда я себя помню, то есть с пятилетнего возраста. Вспомнилось, например, что я, играя с друзьями в футбол, случайно, резиновым мячом выбил в соседском доме стекло. Вспомнилось и все остальное - и вплоть до сегодняшнего дня.
Наина Васильевна, - спасибо ей за это, - прервала обвал моих панических мыслей, сказав громким, властным голосом:
-Савва, довожу до твоего сведения, что завтра вечером в наш город приезжает партийная комиссия ЦК КПСС из Москвы, - она подняла указательный палец, - с проверкой, всего их будет девять человек. Могу успокоить тех, кто не в курсе, проверять будут не нас. Наша обязанность - кормить этих людей: организовать завтраки на протяжении десяти дней, что они здесь пробудут, и ужины, когда в этом будет необходимость, - обедать же они будут по месту работы. Ну и, кроме того, тебе, Савва, надо быть готовым к приему их в любое время дня и ночи, короче, твой бар на этот период превращается в кабинет специального назначения. Пока понятно? - прервала она сама себя. Я кивнул, после чего она продолжила: - Итак, по первому же звонку из райкома партии ты выпроваживаешь посетителей или посторонних, если они в это время в баре находятся, вешаешь табличку 'Спецобслуживание', и тут же связываешься с заведующей производством, чтобы в паре с ней решить все вопросы, связанные с обслуживанием. Ну, там сервис, культура, музыка - за тобой, этому тебя, надеюсь, учить не нужно.
- Но, я извиняюсь, у меня в репертуаре совсем нет советских патриотических песен, в основном вся музыка танцевальная... и к тому же западная, - ввернул я на всякий случай.
Наина Васильевна от моих слов сморщилась, словно от головной боли и сказала:
- Запиши в звукозаписи все, что тебе требуется, любое количество кассет - мы оплатим. Ну и медленная зарубежная музыка подойдет, будут слушать, что есть. - Она неожиданно улыбнулась: - Главное, чтобы музыка способствовала аппетиту.
Затем слово взял Владислав:
- Обеспечивать охрану важных столичных гостей будут два наших сотрудника, одетых в гражданское. Они постоянно будут вместе с ними, по одному у каждой двери. Мы вас познакомим, Савва, и они все время будут находиться с тобой на связи.
Далее работник 'невидимого фронта' внес еще несколько деталей по теме, уже не столь существенных, затем, как бы вскользь, заметил, слегка расслабив до этого свое твердокаменное выражение лица:
- Мы на тебя надеемся, Савва. Твое досье проверялось во всех инстанциях вплоть до Москвы, и твоя кандидатура получила одобрение.
- Одобрение на что? - спросил я, прикинувшись непонятливым, а сам подумал удивленно: 'Надо же, даже на такую мелкую рыбешку как я, у них, оказывается, имеется досье'.
- На то высокое доверие, что тебе оказано, - сказал Владислав с пафосом, чуть ли не торжественно. Я едва не рассмеялся ему в лицо: это 'доверие' для нас, работников торговли, не несет с собой ничего, кроме головной боли: принимай этих начальничков, да еще по высшему разряду, учитывай и удовлетворяй все их желания и капризы, а в итоге - бар за эти 10 дней существенно потеряет в плане, а моя семья - в доходе, так как, кроме того, что я все это время не смогу обслуживать 'нормальных' клиентов, мне придется иметь дело с людьми, которые не привыкли платить даже за собственный обед. Их расходы, как водится, будут оплачены за счет заведующей производством и бармена, а в особо 'тяжелых' случаях - за счет общепита и городского торга. Сомнительное это удовольствие, скажу я вам, но вслух я произнес, конечно, совсем другое:
- Большое спасибо за доверие.
Директор, кивнув удовлетворенно при этих словах, отпустила меня. Надо сказать, что обслуживание всевозможных делегаций и комиссий стало для нас, работников ресторана, делом уже привычным - кто только не ездил к нам: республиканские министры, а изредка и союзные, а также их заместители; многочисленные работники ЦК Молдавии, управляющие различными звеньями народного хозяйства, отделами министерств и ведомств, проверяющие всех рангов, профилей и мастей, начиная с партийных и заканчивая инспекторами пожарными, спортивными и республиканского рыбнадзора, - все они бывали в наших краях достаточно часто, только вот из Москвы столь крупные фигуры еще не приезжали.
На следующий день с утра пораньше я с водителем общепита дядей Мишей Броверманом на его грузовике-будке отправился на районную базу смешанного торга и, проведя на ее продовольственных складах тщательную 'ревизию', выбрал для нужд бара товаров эдак на восемь тысяч рублей. Заведующие 1-м и 10-м складами, от которых я обычно получал продукцию, мои добрые знакомые Валентин и Екатерина Илларионовна встали, естественно, на дыбы и дружно возмутились моим эгоистически-потребительским поведением, открыто заявляя, что я их обираю. И дело не в том, что они меня не любили, нет, любили, конечно, и не без взаимности, только на этот раз я, отобрав лучшие из дефицитов, почти ничего им лично от себя не отдарил, не оставил - эти товары предназначались для пользования партийных боссов по распоряжению свыше, и на черта мне было еще кому-то за них доплачивать, я с этого для себя персонально, может быть, ничего еще и не поимею.
Валентин - кладовщик склада ?1, до конца не удовлетворенный моим объяснением, позвонил директору торга, и мне, наблюдая за ним, посчастливилось увидеть странную метаморфозу: у него во время телефонного разговора резко, до окаменения изменилось лицо, из чего я понял, что Владимир Викторович, директор торга, попросту послал его на три веселых буквы.
- Говорил я тебе, - сказал я Валентину мягко, когда он, глядя сквозь меня, застыл с трубкой в руке, из которой уже с минуту слышались короткие гудки, - не звони ты начальству, не напрашивайся на комплименты. - Я взял из его рук трубку, положил на место и продолжил: - Потерпи несколько дней, уедут столичные проверяющие, и мы будем дружить, как и прежде - полюбовно и взаимовыгодно.
- Хрен с ним, забирай все что хочешь, - только и выговорил возмущенный до глубины души Валентин и стал подписывать протянутую мною пачку накладных, чуть ли не прорывая их шариковой ручкой насквозь.
Загрузив с помощью водителя все выбранные мною товары в объемистую будку грузовика, я сунул в 'бардачок' подарок - две бутылки водки 'Столичная', так как дядя Миша, хотя и еврей по национальности, страстно любил выпить. Заметив этот мой 'маневр', дядя Миша заметно повеселел, тепло поблагодарил меня, после чего мы отбыли прямиком в ресторан.
Пока я раскладывал всю полученную на базе продукцию по полкам склада и холодильникам, уборщицы по указанию директора вычистили мой бар до блеска, а вскоре, как я и ожидал, позвонил дежурный по райкому партии и сказал, чтобы я был готов к приему 'гостей' к десяти вечера.
Я поднялся в кухню ресторана и заказал всевозможные салаты, закуски и пятнадцать порций горячих блюд: уже имея опыт подобных встреч, я был почти уверен, что вместе с гостями приедут и 'отцы' города и района - как то: первый секретарь райкома, председатели гор.- и райисполкома и иже с ними. Принимая во внимание, что среди гостей обязательно найдутся 'старые пердуны' - пожилые диетчики-диабетчики возрастом под, а может и за 70 лет, но 'не сгибаемые' ни временем, ни многолетней службой народу коммунисты, заказал сверх того легкую, диетическую пищу: блинчики, творог со сметаной и омлет по особому рецепту - на пару. Среди всей этой суеты я не забыл и про себя - заказал на свою долю кусок мяса с гарниром: кого волнует, что, работая в ресторане, бармен может помереть с голоду, если окажется чрезмерно стеснительным или же недостаточно расторопным. К приходу официантов, принесших все мною заказанное, я с помощью Виктории, самой любимой мною официантки, накрыл в баре стол, составив в ряд четыре обычных стола.
Когда в назначенное время приехало начальство, все в итоге оказалось примерно так, как я и предполагал: московских гостей было девять человек, - все они, включая двух дам, были одеты в строгие, темных тонов костюмы и держали себя они несколько напряженно и скованно. Кроме приезжих, были также и 'свои': 'знакомые все лица' - завотделом ЦК МССР по партийной работе, довольно частый гость в нашем городе, и, соответственно, в ресторане - его я узнал по туповатой и самодовольно надутой роже; наш 'папа' - первый секретарь райкома Юрий Никитович - высокий представительный мужчина; и еще один секретарь райкома - соседнего, Вулканештского района, - его первейший друг и собутыльник. Как я и предполагал, среди московских оказался и 'старпер' - правда, всего один, но его я сразу определил за главного: это был сухой и подтянутый, среднего роста старичок на вид чуть за 70, с хитроватой крестьянской улыбкой уже почти выцветших серых глаз, в которых светился недюжинный ум - он был, несомненно, интеллигентом, правда, вероятнее всего, в первом поколении, так как вы сами прекрасно знаете, куда делись уже при советской власти наши предыдущие поколения интеллигенции...
Когда вся эта партийная братия вошла в бар, я, поздоровавшись из-за стойки, широким жестом пригласил всех за стол, а официантка Нина, пододвигая стулья, стала всех рассаживать. Старичок тем временем что-то негромко сказал нашим, местным руководителям, сгрудившимся у входа, и все они, во главе с завотделом ЦК Молдавии, пятясь задом, покинули бар, но при этом подобострастно вполголоса прощаясь и желая оставшимся приятного аппетита.
Я теперь уже с интересом поглядел на старичка, который, не повышая голоса, произнеся всего два-три слова, выпроводил высокое республиканское, а заодно и местное начальство вон. Не только я, но и Нина, официантка, которой доверили обслуживать высоких гостей, была поражена этим удивительным фактом. Мы ведь уже привыкли, что подобные мероприятия заканчиваются обычно грандиозными попойками совместно с местным начальством, и теперь моя коллега Нина, пребывала в большой растерянности, как, впрочем, и я сам. Что ж, похоже, этот случай был из ряда вон. Да, подумал я, вспоминая досужие разговоры все знающих обывателей, теперь смело можно было предположить, что партийная проверка по нашему району предстоит нешуточная.
Вскоре, в ходе общения с членами комиссии, я выяснил, что старичок этот работает в должности заместителя заведующего отделом ЦК КПСС. Согласно своей должности, этот товарищ, конечно, был для местных, молдавских руководителей весьма крупной фигурой, тем более что он приехал не просто в гости - попить молдавского вина, - а прибыл проверять работу партийных органов нашего района за какой-то там отчетный период, а знающие люди говорили, что это в основном из-за жалоб граждан на руководителей райкома партии, которые дошли аж до Москвы. Кроме крупного ЦК-овского чина, как я уже говорил, среди приезжих было еще восемь специалистов различных профилей, среди которых уже упомянутые мною высокие и энергичные - обе на вид чуть моложе тридцати, симпатичные женщины, сказать по правде, чем-то даже схожие между собой: строгого вида и одной масти темные шатенки. Они были одеты в практически одинаковые, строгого покроя костюмы, хотя и прекрасно на них сидевшие.
У одной из них, той, что помоложе, на отвороте пиджака был комсомольский значок, а я, признаться, питаю некоторую слабость к женщинам - комсомольским работникам, и отчего-то считаю, что этот значок каким-то образом прибавляет им сексуальности, а может, как знать, это у меня небольшое такое извращеньице.
Женщине было лет 25-26, красивое и холеное, несколько официальное в этот вечер лицо ее оттеняла строгая прическа.
Вторая, всего несколькими годами старше первой, внешне, на мой взгляд, была не столь интересна, и взирала на окружающих еще более надменно, а может, официальная обстановка или должность и не позволяли ей быть другой; у нее также имелся значок, только покруче, чем у первой - депутатский, верховного совета России, впрочем, я в них не очень-то и разбираюсь.
Я представил нашим гостям список деликатесов на выбор - кто что предпочитает, и, сказав, что все необходимые продукты находятся здесь, в баре, предложил в соответствии с личными вкусами каждого внести сразу после ужина дополнения и замечания в меню на весь период их пребывания, добавив, что официант запишет все, а я и повара 'возьмем на вооружение'.
Легкая итальянская музыка сопровождала ужин, а ближе к его окончанию Матвей Остапович - так звали главного московского гостя, - взяв в руки список, сказал во всеуслышание:
- Ничего такого особого, Савва, я думаю, нам не потребуется, надо жить по средствам и быть скромнее. - И обернувшись к коллегам, сказал: - Правильно я говорю, товарищи?
'Товарищи', активно пережевывающие в этот момент пищу, согласно закивали, но мне показалось, что никто из них толком его слов не расслышал.
Несколько позднее, когда все отужинали, я запустил в работу кофеварку, и она вдруг засвистела, запела на разные голоса, сбрасывая через клапан лишний пар (интересное все же дело: все приборы, кипятящие воду - будь то обыкновенный чайник, подвешенный над огнем костра или стоящий на газовой плите, электрические чайники и самовары, и даже, как в нашем случае, фирменная кофеварка 'Уголини' - все они поют, хотя и разными голосами, но на один мотив, радую душу предчувствием скорого вкушения чая (или кофе). Матвей Остапович настороженно поднял голову и спросил с легким беспокойством:
- А что это ваша кофеварка так свистит, не взорвется ли?
- Не должна, - сказал я. - Хотя ее и сделали проклятые капиталисты - итальянцы, до сих пор эта машинка нареканий не вызывала. - И добавил: - Боюсь только, как бы она не попыталась взлететь и отправиться в родные края, а то, судя по звукам, очень похоже на то.
Присутствующие, принимая шутку, рассмеялись, после чего напряжение, возникшее на первых минутах нашего знакомства, спало, после еды все немного расслабились; кофеварка перестала, наконец, свистеть, и вся компания, возглавляемая шефом, выйдя из-за стола, стала рассаживаться у стойки. Я сделал несколько чашек кофе и чая - каждому по его вкусу; официантка тем временем убрала со стола, а Матвей Остапович присел напротив меня и стал задавать самые разные вопросы о жизни в нашем районе, о том, чем могут быть недовольны люди - жители района: простые труженики, колхозники, рабочие и мелкие служащие. Затем он стал забирать по темам глубже, коснулся даже философии, и тогда я, как бы сдаваясь, шутливо поднял руки вверх, после чего он перевел разговор на литературу и поэзию, стал перечислять советских и зарубежных писателей и поэтов, при этом он порой называл имена запрещенных у нас литераторов, спрашивая, знакомы ли они мне.
То, что запрещенных литераторов в нашей стране оказалось такое множество, было для меня откровением, и я ему честно в этом признался. Познания мои по сравнению с его собственными оказались, мягко говоря, скудными, но, тем не менее, Матвей Остапович под конец похвалил меня за полноценное общение и, сказав 'спасибо за ужин и за беседу', встал неожиданно легко для своего возраста и пошел на выход, все остальные поднялись со своих мест и направились следом; я вышел на улицу вместе с ними. Уже садясь в машину первого секретаря райкома (который уступил высокой комиссии свою 'Волгу', пересев в менее комфортабельный 'уаз'), Матвей Остапович, задержавшись на секунду, сказал мне:
- Сегодня все было хорошо, замечаний и нареканий нет, только официантку эту в следующий раз видеть в баре не хочу, прошу заменить ее на другую.
- Будет сделано, - ответил я как солдат. Не спросишь же его, в самом деле, чем ему эта не понравилась, не угодила.
Три машины отъехали одновременно: машина первого секретаря райкома, а также председателей райисполкома и горисполкома, и неспешной вереницей направились к гостинице райкома партии, - их хозяевам теперь, в течение десяти ближайших дней, предстояло мотаться по городу и району в обычных 'уазиках'.
Итак, начиная со следующего дня каждое утро, около восьми часов, группа проверяющих приезжала в бар, только уже в несколько усеченном составе - всего пять человек, - где завтракала, затем отправлялась на работу в райком; другие четверо, как я понял, находились на местах - в совхозах и колхозах - практически безвыездно: эти люди даже на ночь не возвращались в райкомовскую гостиницу - то есть, были приняты местными властями на полное довольствие. Примерно через день 'моя' пятерка в том же составе и ужинала в баре, обедали же всего два раза за весь срок. Никаких гостей эти работники с собой не приводили, вольностей и пьянства не допускали, а Матвей Остапович как-то даже пожурил меня за то, что я дамам вместе с кофе по своему вкусу подал малюсенькие рюмочки, размером с наперстки, с рижским бальзамом. На деликатесы, которые я с таким трудом вырвал на базе, москвичи тоже особо не налегали, насытились, наверное, ими у себя в столице, поэтому мне приходилось с каждой их трапезой списывать то баночку икры, то печень трески, то кусок балыка, или еще что-либо из продуктов, для того чтобы обозначить хоть какое-то движение - расход дефицитного товара, - а то ведь директор общепита по отъезду высокой комиссии могла скомандовать сдать их остатки на склад, что было бы мне весьма обидно и досадно.
В один из вечеров, как раз в то время, когда высокая комиссия ужинала, дверь, ведущая из фойе в бар, открылась, и вошел мой юный товарищ Кондрат. С высоты своего немаленького роста он оглядел присутствующих долгим изучающим взглядом и спросил меня:
- Надолго сие мероприятие, коллега?
- Как ты сюда вошел? - от удивления округлив глаза, спросил я его шепотом, зная, что никто из посторонних не может попасть внутрь.
- Просто сказал охраннику, что я твой напарник и все, - ответил Кондрат беспечно. Эти же слова, по-видимому, слышал Матвей Остапович, который как раз в это время встал, заинтересованный появлением в баре нового человека, и подошел к нам.
- Вы не возражаете, если мой напарник войдет и побудет в подсобке? - сделав бешеные глаза Кондрату, обратился я к нему.
- Если он тебе нужен, - ответил Матвей Остапович, - то пусть его, конечно.
Кондрат прошел в подсобку, я - следом, где мы, усевшись, один на стул, другой на бездействующий мармит и закурив, заговорили о наших собственных делах. В связи с приездом в наш город партийной комиссии у меня нарушился обычный рабочий и даже жизненный ритм: отсюда, из ресторана, я теперь вообще домой не уходил - ужин заканчивался порой около 23 часов, а в 7 утра - накануне завтрака, мне уже необходимо было вновь быть на месте - при параде и шпаге, как говорится, то есть, пардон, гладко выбритым и при бабочке. Спать из-за этого сумасшедшего ритма приходилось в баре, купаться и бриться в душевой ресторана, а Кондрат каждый день-два приносил свежие сорочки, которые ему передавала для меня моя мама. Иногда он приходил не один, а уже в ночное время приводил с собой пару девушек, и тогда мы, если, конечно, позволяло время, накрывали для них шикарный стол с лучшими советскими закусками и разнообразными импортными напитками. Девушки, буквально ошарашенные столь щедрым угощением, безропотно предавались любви с нами тут же, в баре, на матрасах, а утром зачастую не хотели уходить, ожидая продолжения банкета.
Покурив, пуская дым в окошко, и наметив наши нехитрые планы на ближайшие несколько дней, мы вышли из подсобки, но Матвей Остапович, уже поджидавший нас, отозвал Кондрата в сторонку, решив завести с ним разговор о поэзии, в частности о творчестве Сергея Есенина. Однако уже спустя пару минут, выяснив, что Кондрат имеет весьма смутное понятие о предмете разговора, Матвей Остапович потерял к нему всякий интерес и подсел за дальний столик к одному из своих коллег, а Кондрат тем временем направился к младшей из женщин, Веронике, - обе они, стоя у стойки, попивали кофе. Подойдя, он как бы невзначай опустил Веронике руку на бедро. При виде этого меня чуть кондрашка не хватила, - не, не тот Кондрат, который мой друг, а тот самый - настоящий, - но Вероника, спокойно полуобернувшись к нему, сказала:
-Юноша, я, может быть, и кажусь вам сверстницей, с которой можно заигрывать, но по занимаемой должности я выше вашего первого секретаря райкома, так что уберите, пожалуйста, руку с моего тела.
Кондрат, исполнив требуемое, хотя и неспешно, самым обыденным голосом спросил:
- Так что же теперь, вас и любить нельзя, если вы так высоко стоите над нами, простыми смертными?
Вторая женщина, Раиса, повернулась к Кондрату и, снисходительно улыбнувшись, сказала:
- Ты должен любить нас платонически, как любишь... ну, родной комсомол, например.
На этом разговор был закончен, Кондрат, посуровев лицом, отошел от женщин, а я облегченно выдохнул воздух из легких, впервые, наверное, с начала этого разговора.
- А кто эта, молодая? - наклонившись к моему уху, спросил Кондрат.
-Инструктор ЦК ВЛКСМ, то есть, кстати говоря, твой непосредственный начальник, - пошутил я, имея в виду, что Кондрат всегда и везде, когда это было необходимо для наших амурных дел, представлялся работником райкома комсомола.
Следующим вечером, за день до окончания работы и отъезда комиссии, Матвей Остапович по моей подсказке и 'наводке' посетил винсовхоззавод Чумайский, который, кстати сказать, был известен тем, что являлся официальным поставщиком вин ко двору ее величества, королевы Англии. Накануне Матвей Остапович сообщил мне, что его старый приятель, живущий в Кишиневе, должен сегодня приехать навестить его, вот и я решился посоветовать ему запастись по этому случаю приличным вином.
С наступлением вечера один из членов комиссии, мужчина лет сорока по имени Валерий - он был постоянным спутником Матвея Остаповича и, как я подозревал, одновременно его личным секретарем и телохранителем, - хмурый необщительный человек, не сказавший при мне за эти дни и пары слов, принес в бар огромный коричневой кожи потертый портфель и взгромоздил его на стойку. Он и прежде изо дня в день таскал этот портфель с собой, но только сегодня, в последний день, я смог оценить разрешающие возможности этого портфеля - когда я заглянул внутрь него, то увидел там не менее 20 бутылок с вином. Я помог Валерию извлечь их наружу, - это были покрытые пылью и паутиной стеклянные бутылки незнакомой мне формы и с неизвестным содержимым. Впрочем, горлышки бутылок были запечатаны сургучом, из-под которого торчали нитки с клочками бумаги, на которых значилось что вино в данной бутылке под названием таким-то, урожая такого-то года, изготовлено в таком-то месте. Рассматривая их, я обнаружил, что все эти бутылки по датам розлива являются примерно моими 'сверстниками' - 1954 -1958 годов, а некоторые были даже и постарше. Выставив их на стол, я подготовил соответствующие случаю винные бокалы - особые, чешского производства, ручной работы, и мы стали ждать гостя Матвея Остаповича.
Его кишиневский друг появился в баре около восьми часов вечера. Это был невысокий, худощавый мужчина лет пятидесяти, малоприметной внешности. Впечатление производили лишь его глаза - они смотрели проницательно, будто лазером ощупывали. Мужчина прибыл не один, вначале у входа возникло какое-то движение, потом вошли двое гражданских с пытливыми глазами ищеек: они внимательно осмотрели весь бар, один даже заглянул ко мне в подсобку, но прежде дежурный у дверей сделал мне знак рукой, что эти люди - свои. Затем они разделились, заняв места снаружи у дверей, по одному у каждой. Таким образом, у нас сегодня была двойная охрана.
Этот прощальный вечер, на котором вновь не оказалось ни одного из представителей местных властей, начался как настоящая дегустация: десять человек расселись вокруг стола, и я, заняв место у торца, поочередно доставая бутылки, объявлял марку вина, год урожая и закладки, затем осторожно, с некоторым даже благоговением, стирая с каждой бутылки, скажу здесь без преувеличения, пыль времен, откупоривал ее, отливая первые 50 граммов в отдельный бокал, затем разливал их по бокалам гостей, стараясь не взбалтывать содержимое и оставляя осадок по возможности в целости. После чего я поднимал свой бокал, делая вращательное движение, чтобы вино как бы размазалось по стенке бокала и затем пленкой опустилось вниз (я неоднократно наблюдал эту процедуру во время профессиональных дегустаций, на которых мне доводилось присутствовать), потом вдыхал аромат напитка, пробовал вино на язык, и лишь после этого делал первый глоток. После чего все присутствующие брали свои бокалы, пробовали вино, затем медленно выпивали.
Впервые, пожалуй, в моем баре вино пилось столь глубокомысленно и торжественно, да и то сказать: представленные напитки более чем соответствовали тому. Конечно и я, и гости, были, в лучшем случае, обыкновенными любителями вина и не более того, но на мое предложение Матвею пригласить от винзавода технолога, который мог бы провести дегустацию более грамотно, чем я, он сказал:
-Ты знаешь, Савва, когда мы только выбирали вино, директор завода чуть не плакал, прощаясь с каждой бутылкой, а ты еще хочешь, чтобы мы пригласили технолога, тогда, боюсь, его вообще откачивать придется.
- Скажите, - спросил я, усмехнувшись на эти слова, - а кто этот ваш знакомый, который прибыл сюда с охраной?
- А ты разве с ним не знаком? - удивился Матвей. - Он уже два года как ваш молдавский министр КГБ. Генерал-лейтенант Ноздренко. - И наклонившись к моему уху, добавил: - Его за некоторые прегрешения сослали сюда из Москвы, но не думаю, что он тут у вас надолго задержится - не тот уровень.
И действительно, подумал я, когда Матвей отошел и присел к своему другу за столик, в нашей маленькой плодово-ягодной республике, в которой за всю ее историю не был задержан ни один, даже хоть какой-нибудь завалящий шпион, и полковник вполне мог бы быть министром безопасности, а не то что генерал-лейтенант.
Неторопливо смакуя сладкое, тягучее вино - а все сорта, представленные здесь, были с добавлением сахара, иначе, понятное дело, оно не сохранились бы так долго, присутствующие - и я не исключение - уже через час-полтора после начала возлияний оказались в довольно приличной стадии подпития.
Матвей Остапович сегодня пребывал в добром расположении духа, он все время тонко шутил, смеша окружающих, затем, проводив своего друга, который торопился вернуться в Кишинев, сел напротив меня и мы стали по памяти декламировать стихи; я - Блока, Есенина и Пушкина, он - нелюбимых мною Маяковского, Мандельштама и Пастернака. Примерно через час, когда я выдохся, то есть, мои поэтические познания истощились, Матвей Остапович пригласил принять участие в поэтическом марафоне Веронику и Раису, скромно сидевших до этого в одной из угловых кабинок. Оставшиеся представители комиссии, уловив лирическое настроение своего шефа, решили использовать его с пользой для себя, для чего, отозвав меня в сторону, краснея и стесняясь, выпросили четыре 750-граммовые бутылки 'Сибирской' водки крепостью 45%, и тут же незаметно покинули бар.
Часам к десяти вечера я уже с трудом шевелил губами, голова моя работала замедленно и, кроме как рубаи Омар Хайяма, я уже ничего больше не мог воспроизвести по памяти. Тем, кто хорошо меня знал, это говорило о том, что я нахожусь в предпоследней стадии опьянения. (Последняя - известна практически всем: лицом в салат).
Кондрат, появившийся на вечеринке незаметно даже для меня - охрана, казалось, уже запросто впускала его сюда как своего, - сидел теперь у стойки рядом с Вероникой и что-то с улыбкой нашептывал женщине на ушко, а та смеялась, на мой взгляд, чересчур игриво и громко, а может быть, я попросту немного ревновал ее к Кондрату. Матвей Остапович, видимо, почувствовав в какой-то момент, что 'нагружен' сверх меры, огляделся растерянно по сторонам, а я, заметив это, подошел к нему, завуалировано предложил свою помощь, и он не отказался. Поблагодарив меня кивком, он оперся на мою руку и мы вместе, словно два добрых приятеля, чуть ли не в обнимку выбрались на свежий воздух. Три исполкомовские машины, как и во все предыдущие дни, стояли у дверей бара; невозмутимые водители, немало повидавшие на своем веку и умеющие молчать в самых разнообразных обстоятельствах, сидели внутри своих 'волг' и подремывали. В одну из машин погрузился сам Матвей Остапович с кем-то из коллег; во вторую села Вероника, сопровождаемая Кондратом - при этом было слышно, как она объясняла ему, что истинный джентльмен всегда должен находиться рядом со своей дамой. Вместе с ними я отправил охранников, после чего машины тронули с места, увозя всех вышеперечисленных товарищей.
Вернувшись в бар, я обнаружил там одну лишь Раису, которая сидела за стойкой и, казалось, дремала, опустив голову на сложенные руки. При моем появлении она приподняла голову и спросила слабым голосом:
- Уже все ушли, Савва?
- Да, все ушли, - подтвердил я, присаживаясь рядом и осторожно обнимая женщину за плечи - даже сейчас, когда мы остались вдвоем, я не был уверен в том, что, пытаясь с ней сблизиться, поступаю правильно - ведь нельзя же с такой высокопоставленной мадам вести себя как с простой провинциалкой.
Раиса на секунду оторвала руки от своего лица, и я, заглянув в ее глаза, внутренне содрогнулся - они показались мне абсолютно трезвыми и холодными.
- Признайся же, коварный, - сказала она игривым голосом, - ведь ты хотел этого, хотел остаться со мной наедине?
- Да, конечно хотел, - 'сознался' я, улавливая в своем голосе фальшивые нотки, которые, надеюсь, Раиса отнесет на счет моего опьянения. - Я все это время мечтал, что мы хотя бы один вечер посвятим друг другу.
- И где ты предполагаешь меня соблазнить? - вновь спросила она, посмотрев прямо мне в глаза, затем обвела взглядом помещение бара. - Здесь?
Я хотел было сказать, что не более чем в пяти минутах ходьбы от ресторана у меня имеется квартира с удобствами, но, подумав, произнес твердо:
- Да, прямо здесь и прямо сейчас.
- И как это ты себе представляешь? - задала Рая очередной вопрос. - Как ты меня собираешься любить?
- Я буду тебя любить, как родную партию - сильно и самозабвенно, - ответил я, слегка раздосадованный ее вопросами и, обняв за талию, одним движением стянул женщину с пуфика и поставил на пол. - Потому, что твои объятия, Рая, обещают мне райское наслаждение.
Женщина, качнувшись, прижалась ко мне всем телом, я крепко обнял ее и поцеловал в шею. Затем мне пришлось выпустить ее из своих объятий, но только для того чтобы вытащить и мгновенно постелить матрас, стыдливо накрыв его не совсем свежей простыней. Моя же партийная пассия - между прочим, кандидат философских наук, - являвшаяся женой широко известного в узких специфических кругах писателя, в это время грациозно, но все же при этом слегка покачиваясь, ступая по коврам бара, последовательно снимала с себя по одному предмету туалета, бросая их на стулья, в результате чего все стулья оказались заняты ее вещами, а их хозяйка вернулась в мои объятия обнаженной.
Что ж, это многообещающее начало, подумал я, одним движением укладывая свою высокопоставленную гостью на матрас и вторым - взгромождаясь на нее, посмотрим теперь, чего можно ожидать от Раисы в постели. Однако в постели она - ответственный партийный работник, заведующая сектором ЦК КПСС по работе с молодежными организациями, - оказалась совсем не нимфоманкой: она лежала подо мной скованная, на ласки мои почти не отвечала и мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем Раиса немного расшевелилась и стала мне неуклюже помогать, подмахивая бедрами, причем делала она это как-то порывисто и не в такт. Но я, признаться, уважаю и таких дам - независимо от возраста и социального статуса - не похотливых и не разболтанных в постели; пожалуй, я был даже рад, что Рая именно такая, а не какая-нибудь развращенная фурия - а вдруг я не смог бы удовлетворить ее начальственное тело так, как ей бы того захотелось - что тогда? А так я почти наверняка знал, что ночь любви у нас будет долгой, и что Раиса, отдавая мне всю себя, имеет все шансы получить полное удовлетворение.
В конце концов, именно так и случилось: моя пассия, перестав стесняться, уже со второго захода стала заметно раскованней и активней, и я услышал, к своему удовольствию, и ахи, и охи, и вздохи, и даже обращенные ко мне слова любви. На этот раз, после гораздо более продолжительной любовной схватки, мы обнялись и тотчас уснули.
Проснулись мы уже под утро от прохлады, проникающей с улицы в бар. Часы показывали пять утра, когда Раиса, размягченная алкоголем, любовными играми и сном, потянулась сладко на матрасе и сказала:
- И чего это я, дура, с первого дня тебе не отдалась? А ведь хотела. К черту эту партийную, а заодно и семейную мораль, столько времени зря потеряли, - и она, в стеснении пряча глаза, уткнулась лицом мне в плечо. Я не ответил, потому что слова эти были сказаны просто так, а только крепко обнял ее и она, затихая в моих объятиях, вскоре почувствовала, как мое твердое 'естество' уткнулось ей в живот и я опять ее 'захачиваю', поэтому сказала чуть ли не просительным тоном:
- Мне кажется, милый Савва, нам пора в гостиницу, так что давай уже пойдем, пожалуйста.
- Да, пожалуй ты права, - отозвался я, неохотно поднимаясь с нашего ложа. Надо было позаботиться о дискретности нашей встречи.
Спустя несколько минут, предварительно выпив по стакану холодного бутылочного апельсинового сока - Раиса старалась даже не смотреть на бутылки с алкоголем, - мы вышли в предрассветную темноту и бодрым широким шагом направились к центру города, где располагалась гостиница райкома партии.
Сонная администратор, которая в течение целой минуты разглядывала нас сквозь стеклянные двери, наконец, открыла нам, а когда мы вошли, исподволь оглядела нас с головы до ног, после чего, напустив на себя равнодушный вид, отвернулась, - работницы гостиничного хозяйства были вышколены не хуже райкомовских водителей. Когда я осторожно поцарапался в нужный нам номер, за дверью, казалось, нас уже ждали, так как я услышал нахальный голос моего товарища, Кондрата:
- Кто там? Что надо?
- Открывай скорее, мудилка, это мы пришли, -склонившись к замочной скважине, радостно зашептал я. Через минуту дверь открылась, выпуская наружу одного и впуская другого человека.
Раиса, видимо стесняясь Кондрата, протянула мне на прощание руку, и я пожал ее прохладную ладошку.
- Зря ты не пошел с Вероникой, - сказал Кондрат, когда мы с ним вышли на улицу, и я, оглядевшись по сторонам и не заметив кого-либо, следящего за нами, с облегчением вздохнул. - Это, скажу я тебе, целый фонтан любви.
- Ага, в следующий раз я буду иметь это в виду, - язвительным тоном сказал я. - Она, между прочим, сама тебя выбрала, и мое мнение в данном случае никак не учитывалось.
- А я об этом почему-то не подумал, братишка, - извиняющимся тоном сказал Кондрат. И добавил, не преминув кольнуть: - Раньше, насколько я помню, мнение женщины в таких случаях тебя не очень-то и интересовало.
Я самодовольно улыбнулся, но не отвечал, наслаждаясь по-утреннему прохладным воздухом, пока мы энергично шагали к ресторану.
Когда мы вошли внутрь и заперли за собой дверь, часы показывали половину седьмого. А спустя десять минут, едва мы успели выпить кофе, в нее постучали, я открыл - и мы с Кондратом увидели перед собой 'всю сборную' общепита: директора Наину Васильевну, замдиректора Марью Ивановну, заведующую производством Дору Марковну; за их спинами маячили еще несколько работников рангом пониже, следом за ними выстроились повара и официанты; а сбоку стояли две уборщицы с орудиями своего труда наготове.
Ах, да-да-да, запоздало вспомнил я, ведь все они пришли, чтобы организовать для партийной комиссии заключительный торжественный стол - так называемый прощальный завтрак. Я настежь открыл двери помещения, затем включил на полную мощность все светильники и бар словно ожил: уборщицы тут же засуетились, убирая что только возможно - пол, стены, протирая мягкую мебель и столы; затем столы были составлены в центре, покрыты скатертями, после чего повара и официантка произвели их сервировку по самому высокому разряду - хрусталем и импортной посудой; я вдобавок к этому выставил фирменные цветные бокалы чешского стекла. Когда все было готово, придирчивая Мамочка, сопровождаемая своей свитой, сделала обход с тщательным, детальным осмотром, но все было безукоризненно: в вазочках блестящими в искусственном свете горками лежала черная и красная икра; рыба была нескольких видов - в основном лососевые: заливные, копченые, соленые, в масле, в собственном соку и еще черт знает в чем. Печень трески, приготовленная салатом; паштеты - печеночный ресторанного приготовления и из банок - гусиный и куриный; салат 'оливье' - конечно! как же без него; салат плебейский - с соленой капустой, закуска 'по-молдавски' - лук, редис, брынза и огурцы; на краю стола высились вина, шампанское, коньяк и отдельно поставлено охлажденное пиво трех государств - чешское, немецкое и польское, при этом каждого было по два сорта.
- И все это предназначается слугам народа на завтрак, - задумчиво, как бы про себя сказал я.
- Да уж, на завтрак, - усмехнулась Мамочка - директор общепита. - А ведь блинчиков и творожку со сметанкой и медом под горячий кофе с молоком нормальным людям вполне хватило бы для завтрака.
Прерывая наш разговор, в подсобке неожиданно зазвонил телефон. Извинившись, я подошел и поднял трубку.
- Алло! - послышался в ней чей-то далекий голос. - Ресторан?
- Да, - ответил я, - бармен Савва слушает.
- Это дежурный по райкому Стряпко говорит. Тут Матвей Остапович хочет вам пару слов сказать.
- Я весь внимание.
- Савва, - послышался в трубке уже хорошо знакомый мне низкого тембра хрипловатый голос, - это я, Матвей Остапович.
- Весь внимание, уважаемый, - повторил я.
- Скажи мне, вчерашний вечер удачно завершился? А то я ведь раньше всех уехал.
- Да... удачно, - ответил я неуверенно. 'Знает,- понял я. - Наверняка все знает: за вечер, и за ночь, старый лис, я уверен, знает, уж слишком интонации его голоса игривы - для него необычны, я ведь с ним каждый из последних десяти дней по пару часов общался, достаточно изучил'. И в трубку: - Для меня, собственно говоря, вечер еще не завершился, я ведь вас тут с завтраком жду.
- Я хочу поблагодарить тебя за все, - пробасил в трубку Матвей Остапович, - мы через пять минут выезжаем, от всего коллектива тебе привет. Особенно от женской его части.
'Знает' - теперь я уже был уверен в этом.
- И вам спасибо, за науку, за стихи, за то время, что вы уделили нам. А что же, Матвей Остапович, насчет завтрака?
- Завтракать мы будем в Кишиневе, а то в такое раннее время, да еще в дорогу наедаться вредно, - засмеялся он и положил трубку.
Несколько секунд я простоял, держа трубку в руке, затем осторожно положил ее на рычажок и вышел из подсобки. На моем лице, видимо, было написано безмерное удивление, так как директор тут же вопросительно уставилась на меня, а через секунду и все остальные застыли, глядя на меня словно в немой сцене 'Не ждали'. Я прошел во главу стола, поклонился всему коллективу и сказал:
- Уважаемые товарищи коллеги, сообщаю вам, что гости наши, которых мы так напряженно ждали, выехали в Кишинев. А теперь слово вам, - и я указал рукой в сторону Наины Васильевны.
- И, значит, к нам в ресторан они уже не приедут!? - ахнула Наина Васильевна, следом за ней вскрикнула, всплеснув руками ее зам, Марья Ивановна - высокая, красивая, импозантная женщина, остальные по-разному выразили свои чувства - кто-то вздохнул, кто-то, по-моему, шеф-повар, даже всхлипнула.
Первой, как и следовало ожидать, взяла себя в руки Наина Васильевна. Шагнув к столу, она оглядела-охватила его одним взглядом, затем села в кресло, и только тогда, решившись, выдохнула:
- Давайте-ка садитесь все, позавтракаем. Ведь мы с вами, коллеги, этого действительно заслужили. Только Савва, - обратилась она ко мне, - убери со стола крепкие напитки и налей всем по стакану вина. По одному на каждого, не больше - впереди у всех нас долгий трудовой день.