Аннотация: Рассказ Татьяны Олениной на конкурс Химии и Жизни
Ангел
Когда умирает волшебник, рождается клоун.
Родилась я на Урале, но мое детство прошло в небольшом подмосковном городке под названием Передадск. Когда бог собрал все города и предложил им выбирать между древней историей и железной дорогой, Передадск выбрал историю. Железная дорога прошла через соседнее село под смешным именем Луковицы, которое тут же стало корчить из себя вторую столицу. А Передадск обзавелся крепостью, гордо стоящей на высоком берегу Острика, стоянкой древнего человека и кучей легенд о княгине, выбросившейся из окна своего терема, чтобы не достаться татаро-монголам. Княгиня "предалась земле", отчего многие ученые считали, что истинное название города Предадск, а Передадск - это наглое последующее искажение, с целью опорочить город и горожан. Сами же горожане умудрялись одновременно жалеть о железной дороге, гордиться историей и жить тихой патриархальной жизнью, главной заботой которой было следить, чтобы козы, пасущиеся у стен кремля, не забодали редких туристов.
Степаныч поселился в нашем дворе, когда я училась классе в седьмом. Жили они с Ниной Михайловной через два подъезда от нас, но он всегда бегал под наши окна играть в домино с мужиками. На самом деле Степаныча звали Дмитрием Леонидовичем, а Степаныч был его сценический псевдоним. До выхода на пенсию он работал клоуном, коверным. Я почему-то никак не могла поверить в это и постоянно мучила своих родителей: "А правда, что Степаныч работал клоуном?". "А почему ты в это не веришь?" - удивлялись родители. А я сама не могла это объяснить. Почему-то мне казалось, что клоун - это хоть и смешное, но нечто такое высокое, светлое, почти трагическое, смех сквозь слезы и все такое. У Степаныча же ничего высокого и трагического не находилось ни в облике, ни в поведении. Облик у него был маленький, лысенький, неприметный даже, разве что мимика казалось очень живой и вечноменяющейся, текучей какая-то. А вот поведение напоминало скорее какого-то гремлина из ставших популярными видюшников. Шкодливое до невозможности. Он замечательно передразнивал походку и манеру говорить, мог показать язык, состроить нос, бумажку на спину прилепить. "Детский сад штаны на лямках" - как говорила моя мама.
Жили Дмитрий Леонидович и Нина Михайловна скромно, на свои небольшие пенсии. Когда совсем припекало, Степаныч куда-то отправлялся из города на день. Возвращался на следующее утро, чаще всего пьяненький. Деньги он привозил, но в этом пьяненьком состоянии проказливость Степаныча начинала переходить всяческие границы. Причем все его проказы оставались по-прежнему какими-то ужасно детскими, совершенно беззлобными, но кроме того еще и непонятно как выполненными.
То половина населения Передадска младше десяти лет неожиданно оказывалась окрашенной во все цвета радуги, и мамы в ужасе хватались за сердце и за мыло. Могли бы и не хвататься, потому что ни мыло, ни пемза разноцветные животы и щеки не брали, а потом разноцветность как-то сама исчезла. Вот только сейчас была и все - уже никаких воспоминаний. Разъяренные мамаши чуть было старому клоуну голову не намылили в самом прямом смысле этого слова. Хорошо, что не нашли.
То в другой раз вся милиция города на полном серьезе объявляла план "перехват" и отправлялась ловить крылатую корову в местном отделении банка. Корова оказалась смирной, ласково чмокнула начальника городских стражей в лысину, а потом взлетела и медленно растворилась в солнечном свете. Начальник городских стражей пришел к нам во двор, долго смотрел в глаза виновнику переполоха и мямлил: "Степаныч... ты это... не надо, а? Хрен с ней с раскрываемостью, если такая дискредитация получается... Как я обо всем докладывать буду? Ведь пошлют от головы лечиться, и правы будут совершенно!"
Я потом рассказывала про эти истории, меня обязательно спрашивали, почему клоуна не убили за такие выходки? А я сама не знаю. Наверное, потому, что город был тихим, сонным, так что все происшествия воспринимались скорее как развлечения, а не как что-то вызывающее раздражение. Да и как-то так получалось, что никто на такие шутки не обижался. Сначала, правда, Степаныча пытались как-то приструнить, было дело, потом не менее долго выпытывали, как же все-таки он творит все свои пакости, а в конце концов просто махнули рукой, причислив к местным достопримечательностям, наряду с Кремлем и стоянкой. Только Нина Михайловна каждый раз устраивала своему мужу выволочку:
- Ты что же это такое творишь! Ты посмотри, над тобой же весь город смеется! И как только не стыдно, на старости лет-то!
На это Степаныч принимал, слегка покачиваясь, гордую позу, важно поднимал палец вверх и глаголил:
- Да что бы ты понимала! Клоун на пенсии не бывает, он всегда всех смешить должен, где бы ни находился, даже в гробу! Хороший клоун даже на своих похоронах весь народ уссываться заставит! А если он когда-то серьезным станет, то тут-то всему миру конец и придет!
Вся передадская детвора была от Степаныча без ума. Мой младший брат с приятелями вечно крутились вокруг бывшего клоуна и спорили о том, что он учудит в следующий раз. Я в это время уже считала себя совсем взрослой, на глупости с коровами внимания не обращала, так что с Степанычем столкнулась только один раз. Я спряталась ото всех на спуске к Острику, видеть никого не хотелось, потому что он, тот самый который до этого был самым-самым, оказался... Короче, первая любовь давалась мне тяжело. Клоун как слон проломился через кусты, обдал запахом дешевого портвейна, плюхнулся рядом, и кивнул куда-то вверх:
- Михаловна опять серчает. Перекантоваться надо. А то совсем задница какая-то!
Видимо на моем лице очень явственно читалось желание остаться одной, потому что он хихикнул, достал из кармана три шарика и сунул мне:
- Вот!
Шарики оказались теплыми и с мелкими вспыхивающими искорками.
- Это специальные шарики для жонглирования. Без таких шариков ни один жонглер на сцену не выйдет. Их как не кинешь, они всегда назад, к хозяину возвращаются! Да ты попробуй!
Я попыталась отказаться, а потом разозлилась, (почему он пристает? Разве не видит, что у меня нет никакого настроения лясы точить?) и швырнула один шарик вниз, в воду. До воды докинуть не получилось. Шарик выскочил у меня из руки, попал в ствол растущей рядом ивы, а потом пару раз мягко стукнувшись о траву, с радостными искорками запрыгнул мне на колени.
- Вот видишь! - сказал довольный Степаныч. И тут же разоткровенничался: - А еще все канатоходцы подошвы обуви специальным клеем мажут. Чтобы не свалиться.
- Что же получается, - спросила я, - вы в цирке тоже весь народ обманываете? Люди думают, что это с помощью силы и умения трюки делаются, а на самом деле...
- А ты знаешь, какая сила и умение требуются, - обиделся клоун, - чтобы приклеенную ногу от каната оторвать? И еще самое главное - это равновесие удержать и вниз головой не перевернуться там, на верхотуре.
Я представила канатоходца, болтающегося на канате кверху ногами, как муха в паутине, и невольно улыбнулась.
Главным идеологическим противником Степаныча в нашем дворе был отец Дмитрий. Отец Дмитрий служил священником в кремлевском храме, он же этот храм по сути дела и восстанавливал. Высокий, с окладистой черной бородой, голос низкий, строгий. Основательный человек, и делал все основательно. Даже туалет рядом с храмом построил кирпичный, прочный, полное впечатление складывалось, что туалет тоже от шестнадцатого века остался, потому что сейчас так уже не строят! Батюшка долго терпел Степаныча, разве что бормотал тихо "Прости его господи, сам не ведает что творит". Но случай с Петровой отца Дмитрия достал окончательно.
Анна Николаевна Петрова жила в нашем же подъезде, только на этаж ниже нас. У нее был сын, Алеша, совершенно домашний мальчик, но какой-то очень невезучий. Он умудрился попасть в армию, на Кавказ. Вроде и в военных действиях не участвовал, был кем-то вроде писаря, но случился у них в штабе теракт. Осколками Алешу не посекло, но от контузии у парня ноги отнялись. Анна Николаевна, тихая забитая жизнью женщина, сына растила одна, достатка особого никогда не имела, на любое действие решалась с трудом, после мучительных колебаний. Ей бы хватать сына и вести к врачам, самой, благо Москва-то совсем недалеко. Но после того как ее в очередной раз отшивали в военкомате или нашей поликлинике, она только тихо плакала, и начинала суетливо собирать новые справки. Все соседи говорили ей, чтобы она не маялась дурью, завязывала с очередными бумажками, а та только тихо отвечала, опустив глаза: "Так же нельзя, мне сказали, что положено..." И еще Анна Николаевна постоянно ходила в церковь, чуть ли не ежедневно. Чтобы к ней вразумление пришло. Видимо, чудесным образом, потому что вразумления обычными словами до нее не доходили. И вот однажды, на пути к очередной вечерне кусты над дорогой осветились призрачным сиянием, а голос с небес, как бы ниоткуда раздающийся начал вразумлять. Текст вразумления никто, кроме несчастной женщины не слышал. Пересказывал же народ его, по-разному, в общем-то, даже приличными словами.
Степаныча отец Дмитрий сумел отловить только через день, когда старый коверный расслабился и выполз к доминошному столу. Громыхал наш батюшка так, что даже я отложила в сторону свою подготовку к вузу и вышла на балкон.
- Ты что же, - рокотал отец Дмитрий, - на самом деле считаешь, что полезное что-то сделал? Помощником божьим на Земле заделался, своими фокусами божий промысел решил подправить?
Степаныч всегда в разговорах с батюшкой только хихикал, да плутовато отводил глаза в сторону. А тут вдруг рассердился, топнул ногой и возразил решительно:
- А что? Она в Москву уехала? Уехала. А пока вразумления непонятного ждала, фигней страдала и с места сдвинуться не могла.
- Ты еще проказы свои чудом назови! - воскликнул отец Дмитрий. - Строишь из себя колдуна всемогущего, тьфу!
- И назову чудом! - рассердился Степаныч. - Да если бы все, хотя бы по одному маленькому такому чуду сделать попытались, так не только бы счастье у всех было, да еще и воду горячую бы дали.
Мужики за столом засмеялись.
- Не балагань! - погрозил Степанычу отец Дмитрий, хотя громкость в голосе сбавил. - Несчастье у человека выходит в том случае, когда он ношу себе отмеренную принять не может, противится. Если же ты ношу принял, понял, что не взвалится на твои плечи такого, чего унести не можешь, то тогда человек и распрямляется. Чудо - это не глупый глас с небес вещающий, чудо - это уверенность внутри нас. Уверенность. Вера. Бог, если тебе, безбожнику юродствующему, эти слова что-то сказать могут!
- По тебе получается, - ответил клоун, - что человек человеку вообще никак помочь не может.
- Можно, только дел это сложное и долгое, сразу не делается. А по тебе получается, что дай тебе волю, так ты не только мать на путь истинный наставишь, да еще и сына в один момент вылечишь, - и после отец добавил тихо. - Вот дадут завтра Анне в Москве такой же отворот, что у нас, и уже больше никуда она не поедет. Потому что не верит, что способна что-то сделать. И второй раз ты ее уже на фокусе не поймаешь.
- Еще чего-нибудь придумаем, - пробурчал Степаныч. - Правильный ты человек, батюшка, вот только суровый да холодный. А человеку чтобы счастье почувствовать тепло надобно.
- Все о моем счастье печетесь? - За время разговора Алеша Петров подкатил на своей коляске к подъезду и теперь смотрел на спорящих исподлобья. Смотрел и нехорошо усмехался. - Конечно, уж такие знатоки, про все счастья и несчастья все на свете знаете, любую беду отвести готовы за просто так и пяти минут не пройдет.
- А ты бы вообще помолчал! - напустился отец Дмитрий на парня. - У тебя ноги отнялись, или помимо ног еще и голова? Да и совесть тоже. Почто мать изводишь? Жизни ему нет, отравится он, в Острик бросится. Она же тебе, дураку, верит, а ты над ней куражишься. Ты сам в первую очередь желать вылечиться должен, а тебе нравится горе мыкать.
- Спасибо за совет! - оскалился Алеша. - Вот только у всех советчиков почему-то ноги в порядке, и ходить они могут, где пожелают, и по ночам спят спокойно, в потолок щербатый не пялятся.
- Вот что ты с ним можешь сделать? - вздохнул священник, взглянув на Степаныча. - Сам же себя в яму загоняет.
- Может, что и сделаю, - сказал задумчиво клоун.
- Что? - спросил священник. - Последний лист нарисуешь? Слона в наш двор приведешь? Или что там еще в литературе делали в таких случаях? Так он не хочет ни на лист смотреть, ни на слона. Или ты просто ангелов с неба позовешь, карапузиков крылатых, и они его с коляски поднимут и счастьем по уши завалят?
- Подумать надо, - ответил Степаныч. - Карапузиков не карапузиков, кто ж их ангелов видел-то, да знает что они сотворить могут?
- Надорвешься, - отец Дмитрий махнул рукой и пошел в свой кремль.
- Да что вы вообще понимаете! - заорал ему вслед Алеша. - Никакого счастья нет, не было и не будет! Никогда!
Два дня Степаныч бродил по окрестностям смурной, ни на какие вопросы не отвечал. Нина Михайловна долго пытала его "Что задумал?" и "Остепенись старый, не к добру это", "Не по твоим это способностям, не замахивайся". Старый не остепенился, а исчез из города дня на три.
Через три дня он вылез из московского автобуса, аккуратно неся на своих ладонях искорку. Искорка торжественно, с почетным эскортом из мальчишек была доставлена на клоунскую квартиру, после чего все были приглашены вечером на что-то, чего сам Степаныч описать затруднялся. Ровно в восемнадцать ноль-ноль, Степаныч вынес из своего дома маленький столик, водрузил на него искорку, помог Алеше расположиться на коляске рядом, и торжественно обратился к публике:
- Редко, но бывают такие моменты, когда волшебник сам не может ничего сказать о готовящемся им волшебстве. Сейчас как раз такой момент, так что я буду таким же зрителем, как и вы все. И вместе с вами буду смотреть, как волшебство подействует на Алешу. А оно подействует!
Зрители, и Петров тоже, никак не прореагировали на речь. Клоун обернулся к столику, вытянул вперед руки и сказал что-то неразборчиво.
Мне показалось, что из искорки потянулся в небо какой-то белесый дымок. Резко похолодало, стайка воробьев кинулась прочь от нашего подъезда, и над двором повисла гнетущая тишина. Абсолютная тишина, даже шороха ветра слышно не было. Померкло Солнце. Хотя нет, не померкло, просто было такое ощущение, что оно стало светить черным цветом. Это очень трудно передать: видишь свет, а чувствуешь темноту. Дым из искорки усилился, превращаясь в огромную, этажа в два высотой, изломанную во всех суставах фигуру. Мертвенно-бледную, с двумя просвечивающими крылами, мечом в правой руке. И ужасной птичьей головой, хищной, орлиной или соколиной, я не знаю, я не разбираюсь в птицах. Птичий глаз выцепил среди собравшихся Алешу, создание наклонилось и вытянуло вперед руку. Алеша не выдержал и отшатнулся, чуть было из коляски не вывалился. Мне показалось, что монстр волне удовлетворился реакцией. Клюв раскрылся и раздался скрежещущий клекот:
- Да свершится!
- Свят! Свят! Свят! - пробормотал кто-то.
И тут в тишине раздался презрительный голос отца Дмитрия:
- Тьфу! Какая вера - такие и ангелы!
Степаныч словно очнулся от ступора, застонал, схватился за голову и бросился к бывшей искорке. Птицеголовый еще раз обвел своим взглядом всех присутствующих, расправил крылья, как будто пытался взлететь. Но, в конце концов, сдался и растаял в воздухе. Остатки белого дыма потянулись вниз, к столу.
После этого представления Степаныч в первый и последний раз в своей жизни запил по-настоящему. Вдрызг, вусмерть. Нина Михайловна находило его под какими-то дальними заборами, возвращалась к нашему подъезду и просила мужиков помочь принести старого клоуна домой.
Дальше жизнь пошла своим чередом.
О случившемся разговаривать никому особо не хотелось. Что хотел Степаныч, понимал ли он сам, что делает, или пытался импровизировать, никто так и не понял. Народ за доминошным столом разве что считал, что отец Димитрий был прав, что насильно никого не осчастливишь. А еще, что есть предел силам человеческим, даже если человек клоун, и незачем клоуну было лезть не в свою епархию и строить из себя колдуна. Злорадствовать, впрочем, не злорадствовали, скорее наоборот, жалели, что фокус не удался.
Искорку больше никто не видел. Мальчишки считали, что Степаныч утопил ее в Острике, даже хотели организовать поисковую экспедицию, но потом их что-то отвлекло от этого намерения. Увы, но Алеша Петров не поправился. Однажды он все-таки привел в исполнение свою угрозу покончить счеты с жизнью и наглотался каких-то таблеток. Умереть не умер, но с головой что-то случилось. Он больше никого не доводил, а тихо сидел в своей коляске, покорно смотря на окружающий мир. Как ни странно, но Анне Николаевне от этого полегчало. Ей не надо было больше думать о каких-то судьбоносных решениях, бегать за справками, ездить в Москву, которой она так боялась... Все ее обязанности теперь свелись к привычным: окружить заботой, накормить, одеть... Она смирилась и даже немного повеселела.
А еще через полгода умер Степаныч. Из запоя он вышел, даже снова начал проказничать, но уже без особого размаха. Умер Степаныч тихо, спокойно, просто не проснулся утром. Уссывался ли народ на его похоронах я не знаю. В тот же год, в котором произошло явление ангела, я поступила в университет и уехала из родного города. Во время учебы я встретила любимого человека, вышла замуж, нашей дочке, Анечке, сейчас два года.
Из трех шариков, когда-то подаренных мне Степанычем, у меня остался один. Один я отдала своему брату, когда его уж очень сильно прихватило от несчастной любви. Второй, видимо, сам нашел себе того, кому он нужнее. А оставшийся у нас шарик сейчас любимая Анечкина игрушка. Она берет его и изо всех сил кидает в стенку. Комната заставлена бьющимися и ломающимися предметами, но я совершенно не боюсь разгрома. Шарик ударяется в ребро серванта, в миллиметре от стеклянной дверцы, потом прыгает по столу, каким-то чудом умудряясь не задеть чашки и тарелки. Наконец, мягко погасив скорость о диван, прыгает в протянутую дочкину ладошку. По шарику бегают лукавые искорки, и Анечка весело хохочет.