* * *
Раздражаясь от желтого шелеста прессы, 
разбиваться о станций подземный гротеск 
отраженьем в стекле, 
отголоском немолкнущей мессы 
для забытых героев и 
сшедших с ума поэтесс.
Машинально идти и не думать, что это
опасно, 
что смертельно опасно
идти в толчее по следам 
за такой же, как сам, 
близорукой шипящей согласной, 
вслед подолгу смотрящей летящим на свет поездам.
Тосковать о любви и одним из ее алогизмов 
замыкаться в гудящих пространствах
твоих кольцевых, 
чтоб понять лишь одно: 
что уже до конца своей жизни 
будет память о ней на губах, 
как лоскут синевы.
Эскалатором вниз, эскалатором вверх -
все едино: 
это - вывихи дуг, это - детский испуг
в сказке о мертвецах, 
это - теплой от крови, 
живое дыхание глины,
на гончарном кругу прорастающей в 
слепок лица.

* * *
Лампа пялится нитью накала, 
Не моргая засиженным веком, 
Как обхожусь я по-прежнему малым: 
Честным словом  и новым веком.
Нелюдим, говорят. Может, враки, 
А быть может, чистая правда. 
Я вчера лишь вылез из драки, 
В сущности - из сущего ада.
Кофе пью, туплю глаз о книгу, 
Тела мну затекшую глину, 
А по небу, взрезав индиго, -
Стая истребителей клином.
В голове - глубокая осень. 
Время купажа и конверсий. 
Мне сегодня кто-то подбросил 
Ванилин в почтовом конверте.
Время терроризма и китча. 
Времени нас трудно утешить.
По ночам совсем неприлично 
К телу август липнет вспотевший,
Отражаясь в чернильных лужах 
Белым домом, подземкой, клубничной Тверской,
Чтобы скрыть, как пусты их громоздкие души
Без любви человеческой.


ЖЕРТВА
У сорванных цветов дыханье чище,
Чем у растущих на стеблях обвислых.
Так пахнет дождь над свежим пепелищем -
Стихиею, наполненною смыслом.
У сорванных цветов понятней жесты -
У них уже нет времени лукавить.
Стоят, как неизбежного невесты,
И отказаться от него не вправе.
У сорванных цветов уже нет шанса,
Как есть у нас с тобой, - начать сначала.
И вянут лепестков протуберанцы
И опадают на паласы в залах.
У сорванных цветов прозренья тоньше:
Так проникают в суть, не вскрыв конверта,
Так постигают - путь земной окончен,
Так умирают с верою в бессмертье.
Их голоса молчанье не нарушат, 
И по спиралям восходящей боли
Их маленькие праведные души
Уносятся в мир белый колоколен.

* * *
Качнулась талая звезда,
Печальна, как с небес изгнанье...
Любовь моя, прошу не дай, 
Печали долгих дней не дай мне.
Животвори и утоли
Одной-единственной надеждой,
Что солоней снегов земли ¾ 
В руках не тающий подснежник.
* * *
В первый день XXI века 
На невыспавшейся аллее 
Юбилейно сверкала аптека, 
И кашляла дверьми бакалея.
Облегченно вздохнули бойни,
Мясники распрямили дюжие плечи,
Стали в круг, разливая по кружкам спокойно
Теплые сгустки кровавого лече.
Просыпались бездомные кошки. 
Похмелялись дворы бирюзы первой дозой. 
Детвора, хохоча, обжигала ладошки 
Аплодисментами Деду Морозу,
Отыскав под еловыми лапами 
Осколок мечты в целлофановой коже, 
И последние гости тянулись за шляпами 
В тесных, как мир, прихожих.
Вспоминались ночные салюты: 
Огненных астр букеты, глазищи - сливами, 
И улыбки на мраморе лиц в те минуты: 
Чуть глуповатые, но счастливые.
И в дубленые кожи, в пух, в мех - по горло! 
Так спокойнее, так привычнее 
Там, где Пандора объятья простерла, 
Приготовив завтрак с яичницей.
Расставались немного выспренно 
От желанья казаться сильными 
И легко забывали об искреннем 
В толпе, зудящей мобильными.
Кто-то вяло пронесся с включенным дальним, 
Кто-то ел отраженье свое с чебуреком, 
Кто-то читал одеяло в подвале-спальне, 
Исписанное хроникою скандальной 
И с оторванным краем: ни числа и ни века.
* * *
Доподлинно известно лишь одно: 
Сегодня ночью в доме кто-то умер. 
Торшер бесцельно пялился в окно, 
И долго с тишиной ругался зуммер.
Какая глупость - верить им: дыра
Во времени - дом со стеклянным взглядом,
И звезды за стеклом, как мошкара
Над чашкою с остывшим шоколадом.

возвращаясь домой
Все трудней и труднее, общаясь, читать по губам,
Быть по разные стороны ночи, мечты или слова...
У кого-то красивая жизнь, у кого-то судьба.
У меня ни того, ни другого.
Неименьем своим раздражаю владельцев красот:
В тридцать семь не убит, не причислен, не сослан
И не верю бездвижности стрелок стоящих часов
И на лицах во время поста выражениям постным.
Золотой мошкаре по душе темнота вечеров.
Не спеша презираю пластмассу с дешевою водкой.
Город, как театрал, ждет закатных аншлагов в бистро,
Сам из северных ветров и вымысла будучи соткан.
От большого глотка в теле станет на миг горячо.
Покупаю цветы, но они осыпаются тут же.
Как мучительно свыкнуться с мыслью, что ты обречен
При попытках дешевле прожить, обречен и осужден.
Улыбаюсь в ответ, безответно и просто назло
Не кому-то конкретно, а некой абстрактной идее:
Я живу, как умею, не делая жизнь ремеслом,
Не питая иллюзий и все же на что-то надеясь
Даже в худшие дни: есть места, где бывает легко,
Где есть шанс отрешиться от боли сосущей и меткой,
Где нельзя заболеть, приобщась к целованью икон,
Но лукавствует дьяк, протирающий лики салфеткой,
Памятуя: не верю ни старым, ни новым ворам
И не верят они мне, что дело не кончится кражей
В двуязычной стране, где не верят вошедшему в храм,
Как дешевым цветам на продажу. 

*  *  *
Поселилась печаль в дому
С окнами в осень.
Никому, никому, никому
Счастья любовь не приносит.

Поселилась любовь в душе
С видом на море.
Крест на горе... Что - уже?.. Да - уже...
Разве поспоришь?..

* * *
Странный печальный мальчик 
Чашку с горячим чаем
К сердцу прижал и плачет,
Ближних не замечая.
Тихая соль каплет прямо на цыпки,
Маленькому предтече
Слышно: на улицах города скрипки
Голос вочеловечен.
И в подтверждение таинства первым
Цветом взошли фиалки
Прежде, чем майское солнце, как дервиш,
Скрылось в Железной Балке.
Сколько ему? По глазам-уже тридцать.
Страшно подумать, что, можеть быть, сорок.
Время крадет наши детские лица,
Но нет - и не будет - вора,
Чтобы из сердца любовь пуповинную...
Две вещи воспринял он, как мужчина:
То, что бывают холодными ночи и длинными,
И то, что сегодня ее годовщина.
Странный печальный мальчик
Чашку с горячим чаем
К сердцу прижал и плачет:
"Чаю воскресения, чаю..."