Аннотация: Заметки о Германии сделанные с ножом в руках. Будем лечить до смерти.
Больница
Судьба закинула на старости лет в стажеры и мне целый год пришлось проработать в больнице на ознакомительной практике в рамках подготовки к экзамену, и проверки профспособности. Проведенное время высветило многие характеры и черты людей, которые так и не заметишь в повседневной жизни. Есть хорошее замечание - одна сигарета уменьшает жизнь на пять минут, а рабочий день на восемь часов. Моя жизнь укоротилась на целый год. Как много людей вынуждены укорачивать свою жизнь из за необходимости вести эту жизнь, обеспечивать себя, детей, родителей, а кому и вдобавок и любимых женщин, которые как пиявки, могут присасываться и выпивать кровь почти без остатка.
Очень мало людей , которые могут сейчас сказать я занимаюсь тем, чем я хочу и никто не заставляет меня, что нибудь делать против моей воли. Ушли в прошлое свободные профессии. Художники, писатели, скульпторы, врачи. В наше время , то, что когда то было свободной профессией и было сродни искусству, давно превратилось в обслуживание беспрерывного конвеера. Аппаратура для обследования стала гораздо лучше, врачу уже не надо пробовать на вкус мочу больного, чтобы выявить у него диабет. Рентгеновская аппаратура и компьютерная обработка могут разрезать больного на такие маленькие части и отразить это на снимках так, что можно видеть почти все, чуть ли не движение крови, хотя и движение крови по сосудам и по их узким местам можно то же видеть. Сосуды в организме, как корешки оплетают весь орган и, где нет этих корешков, нет и тока крови, нет кислорода для работы и ткань, посылая сигналы о том, что она бедствует, вызывает возникновение боли Боль - сигнал непорядка, сигнал неправильного поведения. Современная медицина, находит возможности, обогнуть, поврежденный участок сосуда и напоить кровью пораженный участок и не обращать никакого внимание на носителя этого процесса. Потом, после медицинского вмешательства, человек и не чувствует боли, но он и не здоров. Сознание, которому боль кричала и пыталась обратить на себя внимание, заткнули подачкой. Теперь же сдесь не болит?
Что остается сказать, да, не болит. Но боль это еще не все. Болит не болит. Если болит, отрежем или пришьем еще, что нибудь, и если и это не поможет дадим заменитель счастья, обезболим так, что даже живому можно будет отрезать голову, а он этого и не заметит. Никто в терапии, хирургии и и других профильных медицинских разделах не спросит - Как вы себя чувствуете, обычно спрашивают - где болит. Не болит значит все в порядке, не дай бог, пациент вдруг начнет говорить о своем самочувствии, это вызывает уже раздражение у замордованного врача. У него сегодня впереди и операции, где он будет резать и шить тело, с определенным диагнозом, который поставили другие, и которого, или которое, тело то среднего, неопределенного рода, может быть он увидит один, два раза. И интересовать его будут только телесные проявления. Был ли стул и какой он, это один из главных вопросов, который интересует хирурга, - проходимость кишечника основа основ всей медицины. Входит пища и выходит - замечательно входит и замечательно выходит и это счастье. Работа в отделении предполагает, кроме всего и большую переписку, все надо записать, зафиксировать, внести данные в компьютор , на предмет оплаты, причем в зависимости от того, как внесешь, что поставишь на место основного заболеванния, а которое сопутствуещее, получишь от страховых касс разную оплату того же самого случая. В Германии люди всю жизнь платят в больничные страховые кассы около пятнадцати процентов своей зарплаты, если учесть, что эти проценты высчитываются довольно хитрым способом. Расчитываются они до взятия налогов, а они составляют чуть ли не пятьдесят процентов , и потом не от оставшейся суммы берут эти проценты, а от полной вместе с другими налогами, получается налог на налог. В Германии очень большая проблема опухолей, все направлено на то, чтобы их раньше найти, раньше вырезать, раньше назначить высокотоксичные препараты, которые убивают опухоль, незадолго до смерти самого носителя этой опухоли, но бывает наоборот, и как можно раньше облучить зону опухоли, а потом и самого больного или вместе с больным, все зависит от квалификации расчитывающего дозы и зоны облучения.
В среднем, каждый работающий платит в год сумму сравнимую со стимостью небольшого нового автомобиля, и так каждый год. Суммы, которые были когда то у кранкенкасс - "больничным страховым обществам" были огромные. Все платили кранкенкассам, а они уже платили за лечение больных, или тех, кому нужна медицинская помощь.Из этого складывались бюджеты больниц, курортов, массажных кабинетов, оплаты помощи по уходу за теми, кто не мог себя уже сам обслуживать. Благодаря всему, что было проделано, смертность уменьшилась и средняя продолжительность жизни увеличилась, и как следствие, количество стариков, которые хронически больны и нуждаются в непрерывном уходе выросло многократно. Нация состарилась, а медики стали видеть в каждом больном мешок с деньгами, который надо выпотрошить и чем старее и больнее пациент, тем лучше. Больше возможностей получить через него от больничных касс больше денег. Между больничными кассами и врачами всегда идет скрытая или открытая борьба. Кранкенкассы устанавливают количество больниц и количество врачей в праксисах, это маленькая больница с одним или двумя врачами, которые обслуживают население вне стационарной, больничной помощи. Их называют домашними врачами, наш неудачный перевод на русский и дурацкое копирование привело к тому, что разогнав поликлиники, образовали семейных врачей, которые по идее должны будут обслуживать всю семью. Пародокс в том, что похожую на союзную систему обслуживания пытаются воссоздать сдесь, она оказалась самой дешевой и отбирает у пациента, причем больного, наименьшее количество времени. У стариков много болезней, счастливы люди не болеющие в старости. Врачи, превратились в коммерсантов зарабатывающих деньги, а больницы в предприятия. Каждое предприятие стремиться интенсифицировать труд своих работников, заставить их вырабатывать больше продукции в еденицу времени. И вот этой продукцией оказалось количество оказанных медицинских услуг, а не помощи больным, при нужде в ней. А помощь бывает и разная, но денежки, денежки. И на каждого отдельно взятого индивидуума приходиться очень много врачебных услуг. Все кормятся у толстого мешка больничных касс. Никого не удивит, что если кто только заикнется и придет к хирургам, то просто так уже не уйдет,- поставят диагноз и редко кого не коснется нож. Сегодняшний случай - молодой парнишка двадцати лет, все жаловался на боль внизу живота, переходящие на одно из яичек, Он был и у урологов, но они сказали здоров, но подумали, что может быть это грыжа. Пришел на консультацию к профессору, руководителю хирургии, и он говорит, ну конечно же грыжа - будем оперировать. Младший врач, так называемый врач ассистент, грыжи при приеме не нашел, но написал, что его осмотрел профессор и указал в направлении, значит грыжа. На следующий день страдальца поставили на операцию, старший врач при обходе, в котором он осматривал больных по палатам, опять таки грыжу у парня не нашел, решил сказать, что в этот раз профессор все же ошибся и грыжи нет, уже пришли санитары забирать на операцию, главный быстро побежал звонить. На операцию пришел грустный, весь вид его выражал покорность. Самый младший врач, которая попросила другую отдать ей опрацию, почти девочка, обазцово показательно проделала операцию, под руководством старшего на абсолютно здоровом парнишке, у которого все проблемы, вероятно, были из-за отсутствия девушки, которой бы он мог отдавать материальную часть любви. Старший, как пробка, выскочил из операционной не дождавшись ее окончания. Зашивать парнишку пришлось в тишине, и под льстивые речи медсестер и врачицы анестезиолога, что операцию она провела успешно. Парнишка, с распоротым и вновь зашитым низом живота и покореженным яйцом принес больнице около четырех тысяч евро. Дай Бог ему здоровья.
Есть много болезней при которых операция жизненно необходима. Она продлит жизнь, и выдоит из кранкенкасс очень большие деньги. Старичка, около девяноста лет привезли из дома, где он жил один и себя еще мог обслуживать, такое встретиться только в Германии, что он был один, совсем один на свете, с разрывом аневризмы брюшной аорты. Это огромная артерия, которая проходит очень близко к позвоночнику и из-за громадного давления и болезней стенок сосудов в ней иногда образуются расширения, как на шланге с тонкой стенкой, при избыточном напоре жидкости. В аорте, в этом расширении, ток крови замедляется и могут образовываться кровяные сгустки, которые, как бы предохраняют стенку от этого давления, но процесс необратим и слабая стенка растягивается дальше и потом рвется. Что и произошло и с стариком. Его успели прооперировать, кишечник так же может прикрыть разрыв, если он не большой, и не вся кровь вытекла. Но тело то спасли, а то что было человеком, что делало целенаправленным существование тела ушло, не дождавшись результатов операции. Сейчас это днем божий одуванчик, который улыбается, видя обращенную к нему улыбку и спит по большей части днем, а ночью это вместилище духов, которые не дают спать никому в больничной палате, он разговаривает, плачет смеется, как говорят его соседи, разными голосами и никакие успокоительные ночью на него не действуют. А днем опять божий одуванчик, которого молоденькие сестрички практиканточки кормят из рук, сам ничего делать самостоятельно он не может, лежит в памперсах и те части, на которых он лежит, из за давления, производимое телом, уже умерли и прогнили чуть ли не до костей. Но его никто быстро не отпустит. Больнице он принесет много денег.
Бабулька, девяноста двух лет. Ни разу в жизни ничем не болела. При поступлении выглядела так, что больше шестидясяти ей ни кто и не давал. При каком то обследавании у нее выявили опухоль кишечника. Как долго она у нее была и быстро ли она будет расти дальше вопросов не задавалось. В операционную, прозвучал приказ и бабка пошла. Операция прошла успешно, вырезали около полуметра кишечника, сшили остатки и бабкой сначала занялись врачи интенсивного отделения, при некотором улучшении , т.е. предполагалось, что ее организм уже может сам поддерживать свои функции, ее перевели в отделение, на ее любимое место, к окну. Вроде, все шло хорошо, бабуля общалась с родственниками, но, что трудно в молодости, еще труднее в таком возрасте. Долгое лежание, ограниченность движения привели к тому, что кровь, несмотря на большое количество разжижающих препаратов, в ногах стала гуще, и эта масса поднявшись в легкие закупорила их сосуды, эмболия легких. Быстро опять переложили в отделение для интенсивного наблюдения, но это уже не помогло. Бабулька присоединилась к своим предкам. И ничего, ни у кого никакого сожаления. Была и нет, может судьба у нее такая, прожить такую долгую жизнь и умереть одной в больнице в страхе и боли, не успев может быть даже и приготовиться к этому переходу.
Но большинство, конечно, же оказываются настолько здоровы, что покидают больницу на своих ногах. Если описание больницы со стороны больных и их судеб это трагедия, то описание врачей это комедия. Начну с самого верха иерархической лестницы больницы, тех кто стоит еще выше не доступны простым взглядам работающих в больнице, для того, чтобы их видеть, надо самому стоять очень высоко. Опишу тех кого видел, слова тех кого не видно доходят вниз в виде приказов, коротких, как выстрел и исполнять их нужно до того, как услышишь звук от выстрела. Только увидев вспышку в виде листочка, на доске приказов. Один из них носил фамилию близкую к названию королевского титула, может его родственники и носили когда этот титул. В Германии, наверное, и везде, кровь поддерживает кровь. В остальном мире это называется протекционизм. Все уверяют, что в Германии его нет. Но это запретная зона для журналистов, им можно раздувать сплетни о звездах эстрады или моделях или артистах. Сдесь для них полная свобода отвечать на простые вопросы где, кто, в чем, с кем, при каких обстоятельствах, и сколько раз это повторилось. Публика любит ответы на такие животрепещущие вопросы, без них невозможно жить, и нет интереса, и смотрят их для того, чтобы посмотрев, сказать, - ты посмотри какие сволочи, а поди ка какие деньги гребут. Уроды же и без капли совести, и логический ответ, который правда в слух никто не произносит, может и нам надо быть на них быть чем то похожими и вести себя так как они. Каких то образцов для подражания нет. Все хорошее не привлекает внимание публики. Хотя нет, есть образцы. Это криминальные истории с плохими преступниками и хорошими полицейскими. Врачи в этих картинах то же участвуют, но на втором плане и в виде хорошенькой женщины, которая вскрывает трупы, будучи экспертом. Находка, очень интересная, женщина вскрывающая трупп, при этом , все ее хотят и она очень умна и проницательна. Все это так далеко от реальности, что все эти сюжеты - фантазии больного воображения, или одурманеного наркотиками. Но публике нравится, и невозможно оторвать от ящика, кто же такой там плохой, и опять в подсознание вколачивается идея-запрет, сколько бы преступник не прятался и как умен бы он не был... Все остальное вы уже и сами можете досказать. Но вернемся в больницу. Следующий, но уже видимый в иерархии это руководитель клиники, в одной больнице могут быть много клиник, и по аналогии их можно назвать наши отделениями, но это клиника. И руководят ими обычно профессара, но профессор, это не ученое звание, это должность, ее обычно занимают врачи, с очень высокой квалификацией и достаточным стажем работы, набравшие определенное количество операций, и в каком нибудь высшем университетском центре закончившие определенную учебу. Профессор - руководитель клиники, является таким же наемным рабочим, с большими полномочиями в клинике, но отличается тем, что к фиксированной зарплате получает проценты от работы его клиники, сумма выходит, при хорошо поставленной работе, колоссальная. Но и самому работать надо очень много, и держать других в рабочем тонусе - один в поле не воин. Он командующий армией, который воюет сам и держит армию в боевой готовности. Профессор, при такой постановке дела должен быть уже пожилым, но бывают и очень молодые профессора. Карьера, и высокая карьера делается по разному. Я ее представляю себе, как бег с препятствиями по пересеченной местности с нечетко заданным маршрутом. В этом то и весь секрет Надо обладать определенными бойцовскими качествами, чтобы во всех видеть соперников, особенно, кто позади тебя, внимательно изучать стратегию тех, кто впереди тебя и бежать, бежать ни на минуту не останавливаясь нигде, не позволяя себе даже кратковременного расслабления, и добиваться, чтобы и подвластные ни на минуту не вышли из этого ритма. Но власть ограничена рабочим временем подчиненных. Чем большую ступеньку в этой игре занимаешь, тем меньше у тебя свободы. Профессор в клинике буквально жил, дневал и ночевал. Утром его машина уже стояла на отведенной для шефов стоянке, а вечером он задерживался позже всех. Бывало, что и ночью приезжал к пациентам в своем отделении. В Германии, есть определеная категория пациентов, которые могут с страховым обществом заключить персональный, то есть, только с ним лично заключенный договор. Они не выплачивают проценты от дохода, он у них слишком большой, а покрывают расходы на свое медицинское обслуживание сами, не через кранкенкассу, а потом их страховое общество компенсирует, оговоренную в договоре часть расходов. Это так называемые приватпациенты. Они очень любимы всеми больницами, и состабляют отдельную касту, их распалагают в приват отделении, в нем более чисто и палаты больше, и шума гораздо меньше, и окна в палатах имеють лучший вид, и окна вставлены с системой подавления шумов и в каждой палате свой умывальник туалет и душ, а не один душ с ванной, для купания тяжелых больных, на все отделение и двумя туалетами на сорок человек, тяжелые больные отправляют свои физиологические потребности не выходя их палаты, на креслице, в который вставляется горшок. Обследование для приват пациентам в первую очередь, каждодневный обход профессора и операции то же им делает профессор, а анестезиологию выполняет профессор анестезиологии. Наш профессор был довольно молод, свое обучение, первое, он начал в Швейцарии в каком то частном учебном заведении, куда простому смертному так просто не попасть. Немцы относятся с некоторым пренебрежением к своим учебным заведениям и преклоняются перед всем заграничным, конечно же к тому, что лежит к Западу от них. Закончившие там обучение, быстро перепрыгивают первые барьеры и их охотнее берут в центральные очень, престижные и большие медицинские центры, где сосредоточена наиболее передовая наука. И возможности карьерного роста просто неогранниченные, был бы только характер. Наш профессор начал свою карьеру в Ганновере, в медхохшуле. Ганновер большой город в центре Германии. Медхохшуле это город в городе и по размерам больше, чем маленький средний городок . На его территории учебные центры для студентов и исследовательские лаборатории и больничные корпуса. Всех сложных больных отправляют в эту клинику. Там врачи не могут просто ходить и даже не бегают, там летают. Всякий, кто побывает в больнице , видит ее напряженный ритм, и он тем быстрее, чем больше больница. Коридоры и переходы длинные, а это все время, некогда даже ждать лифта и добегать по лестнице до двенадцатого этажа быстрее, зачем дожидаться лифта и ждать пока он будет останавливаться на каждом этаже, впуская и выпуская из себя по двадцать человек, лифты очень большие, для транспортировки больных и оборудования. И привыкнув к такому ритму в юности, он становиться потом постоянным. Походка нашего профессора была похожа на быструю стремительную струю энергии, он оказывался всегда впереди всех, хотя это тоже очень интересный феномен, в больнице передвигаются строго иерархично, безошибочно можно сказать, кто на первом месте, а кто последний на лестнице. В конце всегда студенты и самые молодые врачи без стажа и беспреспективные, которым подьем не грозит, они случайные сдесь и скоро переменят может быть и больницу, а может быть и профессию. В германии идут в клиническую медицину только сорок процентов окончивших медицинское образование и потом пятьдесят процентов из тех, кто остался меняют профессию после первых трех лет работы в больнице. Этот хвост свиты профессора на обходе, он обсуждает свои проблемы, а не профессорские. Наш профессор в наше захолустье перешел из Гановера, с достаточным опытом руководства, которое он почерпнул оттуда, но скорее всего, он тоже не стал всю жизнь посвещать еще большей карьере. Решил зарабатавать материальные блага и больше быть с детьми и семьей . У профессора были интересные формы общения. Что меня поразило при первом с ним общении, так это его рукопожатие. Оно было стремительным и необычным. И окончание рукопожатия было не к себе, или на том расстоянии, где начато, а от себя. Это производит поразительный эффект, тебя осаживают и сразу дают понять, кто в доме хозяин и кто устанавливает правили игры, кто задает вопросы, а кто обязан только молчать или отвечать на задаваемые вопросы. В дальнейшем, я предпочитал с ним за руку не здороваться. Операции он делал также стремительно, почти вгрызаясь в плоть, и без большой кровопотери со стороны больного. Все, что было трудно делать инструментами он делал руками, расслаивая ткани в одному ему видимом направлении. Я часто был на операциях с ним в виде третьего ассистента, от которого требуется особыми инструментам освобождать для работы операционное поле. Звучит благородно, на практике - надо распятым как Христос растягивать крючки, которыми захватываются ткани и тянуть их в разные стороны и так в течении нескольких часов, ничего не видишь кроме мелькающих в глубине раны чужых рук и окриков, напряги вершину, это означает, что ткани закрыли невидимый тебе участок и надо их снова растягивать. Профессор делал операции или почти сам, ассистентами ставил к себе молодых, еще почти ничего не умеющих врачей или главных врачей, на особо сложные операции. Смерных случев, т.е. чтобы больной умирал на операционном столе было мало, я видел только один. Операция не была из самых сложных, надо было удалить опухоль пищевода. Больной перед операцией был спокоен, ему уже делали подобную, это была уже вторая. Первую он перенес замечательно и был ей доволен. Был почти здоров, и чувствовал себя замечательно, но при регулярном обследовании было найдено какое то утолщение и его надо было убрать. Раз надо, значит надо, и через десять дней он планировал уже выйти из клинике, как было и в первый раз. На операции профессор быстро добрался до пищевода через брюшную полость. Потом хотели, через разрез в диафрагме, подойти к участку в пищеводе, где скрывалась опухоль, но во время прохода к пищеводу, через последствия в виде рубцов, первой операции профессор сомневаясь в чем то, надрезал стенку аорты, из нее стала сначала сочиться кровь, а потом аорта, не выдержав давления, порвалась полностью и четыре с половиной литра буквально в три минуты оказались наружи. Быстро согнав, в операционную всех анестезистов, и начав подготавливать к присоединению его к аппарату искуственного кровообращения и вскрыв, похожими на садовые ножницы, грудную клетку, с треском ломаемых ребер, увидели бьющееся сердце. Это был маленький беззащитный комочек, который на глазах стал сначала биться очень часто, а потом затрепыхался и затих Ему нечего стало перекачивать. Вся кровь оказалась в стеклянной банке сосуна, прибора который отсасывает ненужную жидкость, мешающую оперировать, с операционного поля, а чужую влить не успели влить.
Больной только что живший, хотя и бывший в наркозе, моментально превратился в синюю куклу, у которой начали сразу же застывать мышцы и он превратился в статую, лежащую на операционном поле.
Наступившая тишина в операционной, после шума и суеты, была просто невыносимой. Никто не говорил ничего, а только стали быстро освобождать труп от всего, что не принадлежало телу при его рождении, а старший врач, который ассистировал при операции, стал быстро зашивать открытую грудную клетку и разрез в стенке живота большой хирургической иглой, которую я еще не видел. Работа была скоро окончена. Ответственные за порядок в операционной быстро раставляли все по своим местам и мыли полы. Надо было готовить операционную к следующей операции. В плане этого зала их было еще три.
Профессор, с побледневшим лицом и чуть более замедленной, чем обычно, походкой выходил из зала. Ему сейчас надо было проходить мимо жены и детей, ожидавших окончания операции.
Злые языки, позже, на всякий лад старались рассказать анекдот о хирурге удалившего гланды, через не совсем обычный доступ.
Старших врачей было четыре, по двое на каждое отделение. Старшие врачи, это те, кто уже почти закончил врачебную подготовку и сдал очередной экзамен на врача с профессией, звучит довольно дико , но это так. Это элита, костяк отделения. Они имеют собственные кабинеты, не делают обычной рутинной работы в отделении, которую приходится выполнять помощникам. Их обязанность ежедневные операции и обход один раз в неделю всех больных. Но вы не надейтесь, что будучи младшим врачом вам позволено выполнять, что то самостоятельно. Все, абсолютно все, надо согласовывать с тем главным врачом, который делал операцию или ведет этих больных, - он мозг, а руки всегда найдутся. Главный врач контролирует все происходящее в отделении, но за ошибку потащат разбираться на ковер самого младшего, у того есть единственный щит, он делал это не самостоятельно, а по приказу старшего. Дальше все становится понятным, и никто больше глупых вопросов не задает. Хотя от профессора иногда к младшим врачам поступает маленькая записочка, на последнем письме - эпикризе, который пишет младший - Почему умер пациент? Да, действительно почему умер тот, девяностолетний, которого оперировали, и могли бы еще раз прооперировать, но он умер, сбежал от заботы врачей. Что можно ответить. Болен был, вот и умер. Но придется доказывать, что он не мог больше жить.
Главные врачи у нас были настолько не похожи один на другого, что казалось, что профессор специально подобрал себе команду из разных характеров, чтобы не так скучно было жить. Но увы, они работали в клинике еще до прихода профессора. Они ему достались в наследство от предыдущего руководителя клиники.
Начну с того, с кем проходилось каждый день встречаться, его фамилия могло бы звучать так - Гора Воды. Насколько природа пишет характеры, закладывая смысл в прозвища, может когда то данные предками, и все последующие поколения несут в себе этот символ-прозвище. Утром он не приходил в отделение, он врывался в него, буквально все сметая на своем пути, быстро явив свой лик он так же быстро исчезал. Остановить его было не возможно, он пробив все преграды исчезал в одному ему известном направлении. Старший, он же и главный и иногда надо было демонстрировать отделению, кто тут главный. Иногда он пытался прийти вовремя, чтобы проконтролировать пунктуальность младших врачей. Это давалось ему с большим трудом. Когда он приходил во время, то всегда опаздывала его любимица, которая могла отбрить любые его попытки ограничить ее свободу, другие всегда приходили во время. Он всегда брал ее ассистентом на свои операции, и когда мне приходилось составлять им компанию, то всегда эта была милая пара, которая казалась делая операции, получала чисто физическое , не говоря уже о психическом удовольствии в общении, посредством совместной кровавой работы. Он блистал остроумием, при этом обсуждались все сколько нибудь значимые события происходившие и в большом мире и в маленьком, то есть в больнице. Главное в этом было не мешать. Он умел создать и атмосферу и радости и недовольства. Причем одно в другое могло перейти без какого либо повода. Все его эмоции были на лице, как у ребенка. Он был послушным ребенком, когда сидел рядом с профессором на каждодневных утренних пятиминутках, на которых рентгенологи докладывали о пациентах, которых они обследовали на кануне, а также доклады дежурных врачей, кого они приняли за время своего ночного дежурства. Восторг руководства, в лице шефа и главных врачей, был всегда от того, что принято было, как можно большее количество больных и неудовольствие, кратким отчетом, что вызовов и поступлений не было. Но тогда был рад был дежурящий, выспался. Один раз дужурный принял около двадцати человек, это было рекордом. Шеф долго восторгался им и предложил дать премию.
Большим удовольствием нашего главного было подавать на подпись шефу, написанные младшими врачами, эпикризы. Эпикризы были сущим наказанием для младших врачей - надо было писать два эпикриза, один короткий, в котором было указание только диагноза, текущего лечения и рекомендаций для домашнего врача, второй эпикриз, уже должен был быть развернутым, продиктованным на диктофон, в нем дополнительно добавлялись все результаты клинических анализов, протокол операции, развернутые рекомендации и секретарши распечатывали их в отдельном бюро. А так как, секретарши должны были печатать и операционные протоколы, вести переписку, запрашивать медицинскую документацию из других клиник, где был раньше больной, то заключительные эпикризы печатались по прошествии двух месяцев и мало уже кто помнил, о каком пациенте идет речь. Вот эти заключительные эпикризы выходили в свет из отделения, подписанные младшим врачом, старшим и шефом. На подпись шефу письмо попадало подписанным уже старшим. Особым шиком считалось разложить письма так, что шеф подписывает их как бы автоматически, не читая того, что там написано. Но отдельные младшие, можно сказать так, бывшие на заметке, получали письма обратно - шеф их не подписывал и надо было все делать сначала. Подписанные шефом письма, вкладывались в особый прозрачный пакет и переправлялись в руки младшего врача. Особым умением у главных врачей было так пустить этот пакет, что он скользя по воздуху и не задевая стола прилетал прямо в руки получателя, не потеряв ни одного листочка в своем полете. На то они были и старшими, у них было много времени практиковаться. Наш главный был непревзойденным метателем писем. Кроме того он был и пакостником. Однажды на операции, продев дренаж и подведя его под операционное поле, стал наглухо зашивать отверстие, через которое он был продет. На мой осторожный вопрос, а как же потом вытащить дренаж, он , как бы в шутку, говорит, дренаж то не мне тянуть, а тебе. Вытягивать дренаж после операции приходиться или на третий или пятый и даже седьмой день в зависимости от операции, если все правильно, то он выходит без боли и больших осложнений, если нет, то пациент испытывает боль из-за того, что приходиться разрывать уже начавшие срастаться ткани. У этого пациента, дренаж я не тащил, он чуть-чуть просчитался. Тянуть пришлось его любимице. С тем пациентом было потом много хлопот из-за начавшегося внутреннего кровотечения.
Вторым главным в нашем отделении был доктор Служба, дежурство, так переводилась его фамилия и , по этому поводу каламбурили, у кого сегодня дежурство, - у дежурства. Это был рослый, под два метров ростом, уже не молодой мужчина, с гренадерскими усами и такой же выправкой. Гвардеец хирург. Наверное, его предки и служили в особых гренадерских королевских отрядах. Операции он делал быстро, особо их не затягивал, много не балагурил, как будто по военному, как чистил ружье, все разложил - посмотрел, отрезал, сшил. Коротко и ясно. С больными он разговаривал также, четко и ясно, и не любил долгих разглагольствований больных на тему самочувствия. Быстро назначал, повторные большие исследования и если, что то было не так, брал на повторные операции, где исправлял недоделки. Осложнений у него было не много, больше из-за не совсем верного, по его мнению, ведения послеоперационных больных. Он периодически болел, и это время приходилось первому перенимать его больных. Но у них разные тактики лечения, удаления дренажей, лечения антибиотиками. У первого больше наблюдательная, у второго оперативно действенная. Из за длительного времени наблюдения и затягивалось время и осложнения наступали чаще.Первый был казалось в конкурентных отношениях со вторым. Второй тоже недолюбливал первого и всегда делал выговоры младшим врачам, если они поступали с его больными, как сказал первый. Служба позже, очень редко бывал в нашем отделении, только ввиду крайней необходимости. С другими главными приходилось сталкиваться только на операции. У каждого была своя манера. У третьего, фамилия была очень созвучна с фамилией профессора, но они были разными, как огонь и вода. Этого главный не любил спешку, операции затягивались настолько долго и были такими тяжелыми, по крайней мере для меня, что я старался любыми путями отвертеться от операций с ним. Небо пошло мне навстречу и позже дало мне ангела спасителя, в виде девушки, которая должна была ждать места на учебу в университете и проходила практику, которая позже будет ей засчитана при учебе. Она была дочерью его друга и он всегда брал ее с собой на операции третьим ассистентом. Когда мне приходилось ассистировать, то ощущение после операции было таким, что я прошел сквозь стиральную машину и был многократно выжат на центрифуге. Сил не оставалось никаких.
Стоять на операциях с ним, было трудно физически, но для того чтобы чему то научиться это стоило того. Он не торопился, не дергался, а выполнял все операции строго классически. Шаг за шагом. Каждый шаг был вымерен, но это уже была старческая походка. Он был самым пожилым хирургом. Он как кардинал, при выборах папы, создавал видимость, что он старый и немощный и такой тяжелый труд ему уже труден. Выходя из больницы он преображался, становился человеком без возраста, ему можно было дать и тридцать лет, но отнюдь не шестьдесят. Он занимался велосипедным спортом, Это довольно распространенное увлечение - места красивые, дороги хорошие, есть отдельные дорожки для велосипедистов. По его замечаниям, можно было заключить, что каждый день он проезжал на велосипеде не менее двадцати километров, а в выходные - до двух сот. У него была молодая жена и маленькие дети. И это не только у него,- жениться предпочитают после сорока, когда карьера более менее определена и накоплены какие то средства. Этот хирург женился после пятидясити. Ему доставались сложные операции на кровеносных сосудах. Обычно это плановые операции, то есть запланированные и больные к ним подготовлены больше, чем к внезапным, срочным, нот операциям. Самой распространенной была операция по удалению аневризмы аорты и создание обходного кроветока в месте разветвления этого большого сосуда и перехада а крупные артерии ног. Последнюю операцию делали больным с длительным стажем курения, у них кровь из за склеротических изменений сосудов, не доходила до стоп, и обычно там - в конечных стадиях, образовывались незаживающие язвы. Эти больные и до операции дымили на балконе, как паровозы и после. Удовольствие от сигареты перебарывало страх остаться без ног. Но после больших операцих, на аорте из за большого времени остановки кроветока в ногах, было очень много послеоперационных осложнений, связанных с тем, что тромбы, образовавшиеся в участках с стоячей кровью, потом закупоривали кровеностное русло в различных частях организма. Так случилось и с одним русским дедом. Крепкий был дед, восемьдесят с копейками. Жил и жил бы себе, но сходил на обследование, установили аневризму брюшной аорты и направили в хирургическое отделения. Отказа не будет. Все сетовал, что бабка инвалид, ноги отказали, и ему надо было быстрее быть дома. Вот и сидел бы дома. После операции в отделении интенсивного наблюдения получил все осложнения связанные с этой операции и инсульт головного мозга. Три дня бредил средневековьем, привязанный к кровати, а потом затих на вечно. Операция длилась у него более четырех часов, другого исхода и быть не могло. Но наши хирурги особенно и не переживали смертям. За всех переживать с ума сойти можно. Не все выдерживают работу хирурга, позже переквалифицируются, остаются особо стойкие. Эти без любимой работы и не представляют себе дальнейшее существование.
Наш четвертый старший, был с бывшей ГДР. Не знаю почему, может от другого климата на восточных землях, но он совершенно был другим. Он не выпячвался, ничем не пытался выделиться, не вызывал вокруг себя какого то напряжения. Работал он с частными - приват пациентами, очень много времени проводил с больными. Операции он делал очень виртуозно, он специализировался на операциях через эндоскоп, - это маленькие полые трубки, в которые вставляется видеокамера и инструменты, которые приводятся в действие особой системой. После этх операций не остается большого разреза, только три маленьких шва, где проходили трубки.
Врачи стоящие ниже на карьерной лестнице тоже были подобраны как на подбор, скорее всего создавались условия, что дух больницы не терпел подобия и стремился к разнообразию. Начну с самого начала, то есть с того отделения в котором я был. Сначала главенствовала, после главного конечно, его любимица. Это была относительно молодая девушка, которая делала карьеру рядом с профессором. Он взял ее из Ганновера и она была в нашей клинике уже около трех лет, это довольно длительный срок для Германии. Обычно врачи долго не засиживаются, меняя отделения, больницы. Терять им абсолютно нечего, оплата зависит от возраста и тариф везде один и тот же. Все ищут место , где бы карьера не встретила какого то большого сопротивления. А это зависит от шефа и его отношения. Она хотела быть специалистом по легочной хирургии и она им станет, хотя наш главный думает, что шефом во вновь образованной клинике станет он. У нее были очень интересные формы взаимоотношения с главными и младшими. Младшими она постоянно командовала, все ручную работу заставляя делать их, сама писала эпикризы, старалась больше быть на операциях. Визиты, это так называемые обходы, делала на манер шефа, очень стремительно. Шеф сам обегал все отделение из сорока человек меньше чем за пятнадцать минут, она чуть дольше, все таки опыт еще не тот. Интересны были первые обходы, она докладывала состояние больного как будто самой себе, и в конце независимо от того, что говорил пациент, а он не мог и слова вставить в ее скороговорку,- пациенту гораздо лучше. Иногда пациент, вытарищив глаза, пробовал, что нибудь вставить и если ему это удавалось , он говорил , что чувствует себя плохо, она просто увеличивала ему дозу обезболивающих, и ему становилось лучше. С шефом у нее были довольно простые взаимоотношения, как то в лифте он сделал ей какое то замечание, она чуть отвернувшись от него и изящно наклонившись , оперлась руками на одно колено, полностью согласившись, этим показав свою готовность к подчинению. Мужское начало она ставила превыше всего.
В отделении работала и ее подружка, несчастный человечек. У нее было очень большое семейное горе, от которого она по всей видимости не сможет оправиться без помощи и в дальнейшем. У нее папа, тоже врач, только закончив все курсы и став признанным кранкенкассами врачом купил праксис, медицинские приборы, влез в громадные кредиты и должна была семья вроде бы и жить спокойно, и карьера дочери налаживалась, она окончит учебу, проработает определенное время в больнице и потом переймет праксис и пациентов отца. Но отец погиб от инфаркта. Осталась она с матерью и громадными долгами, праксис пришлось продавать с большими убытками, и она, еще не начав работать, уже оказалась в долгах. Легко ей погасить этот долг не удастся, на это уйдет большая часть ее жизни. Это был большой ребенок, на рюкзачке, в котором она носила на работу были и учебники и маленький завтрак , была привязана мягкая игрушка. Остальные врачи ее не любили, она была медлительна, могла целый день ничего не делать, написать только одно письмо на компьютере, которое и занимает то времени у других пять минут. Хотя она старалась вовсю делать видимость работы, но никакой работы и не делалось. Исследования, которые она назначала больным, так называемые направления, в которых должен стоять диагноз и вопрос, на которое должен было ответить обследование, лежали долго, пациент выписывался, потом сестры выкидывали их. Наши врачи в лаборатории , очень не любили, когда им присылали направление без четко поставленного вопроса, это затрудняло обследование и не нужно было искать в темной комнате кошку. Один шутник, на направлении, в котором не было вопроса написал - нет вопроса, нет ответа. И так прислал его с больным обратно. В хирургическом отделении была групповая ответственность за больных. Все делали все, вначале дня пробегались все вместе по больным, составляли на бумажке план, что должно быть сделано - звонки, процедуры, неясные вопросы и вывешивался на доску во врачебной комнате, затем каждый брал себе какой то пункт и зачеркивая его, шел делать. Если никто не отлынивал, то с заданиями по отделению управлялись довольно таки быстро, за два часа все было сделано. Это имело свой смысл. Младших ставили на операции , не было какого то определенного графика и если не делать так, то больные оставались без врачебной помощи. Выпадение одного человека, его болезнь или отпуск - это почти трагедия, все рушилось, один должен был делать очень много и на операциях и в отделении. Работу в отделении никто не любил, один говорил, лучше весь день простоять на операциях, затем час в отделении и домой. Но домой рано уходить не получалось, и считалось признаком плохого тона, - уходили в седьмом, в восьмом часу. Хотя по разговорам других врачей можно было заключить , что это только в нашей больнице, в остальных уходили во время. Руководство больницы тоже стремилось, чтобы врачи уходили домой во время. За переработку времени врачи получали к окладу дополнительные деньги, но не все больницы стопроцентно оплачивали переработку. Установили, что будут оплачивать только половину. Врачи борются за свою переработки, устраивая даже забастовки. Больше всего за переработки получают главные, они умудрялись так подавать на оплату, что выходило, что они и не покидают стен больницы, а суббота и воскресенье больные вообще не могут без них. Отдельным законом установили, что рабочий день вместе с переработкой не может быть больше одиннадцати часов. Все борются за деньги, кто то их хочет больше, а кто то и не дает. Кранкенкассы пустые.
В нашем отделении работал еще один врач, он вообще то хирург травматолог, но по врачебной квалификационной таблице должен был год проработать в общей хирургии. Первое его замечание, когда он пришел в наше отделение было - Не люблю больных, то ли дело травматология или умрет или будет жить здоровым дальше. У него был своеобразный юмор. Все старался попасть в какое то, придуманное им, идеальное время, когда мед сестры и пациенты относились к врачам, как к богам, или по крайней, как к высшей касте. Распрашивал более пожилых медсестер, как там раньше было. И под этим углом зрения, все, что творилось сейчас, вызывало у него сарказм и смех. Он подтрунивал над фразами врачей и ответами больных. Самым интересным всегда было, что кто-то из медсестер заглядывает во врачебную комнату видит кого-то, а потом говорит - Я так и знала, что никого нет, - или это был эффект с исчезновением, или со зрением медсестрички. Но так делали и главные. Я его все подвигал на написание юмористических рассказов. Эго рассказы по все видимости выйдут в свет и он обещал мне первому прислать свой первый рассказ, который он начал писать. Слова он старался говорить с каким то аристократизмом, но это выходило настолько смешно, что сдержать улыбку, после его серьезного выступления или замечания было невозможно. И в практических делах это был, чисто юмористистический персонаж. Это Гуффи в чистом виде, только большой, толстый и добрый. Это он принял двадцать человек, я потом у него, и, оказывается не только я, выяснял, он что по улица ходил, собирая больных. Он заподозрил нас в сговоре, потому, что все задавали один и тот же вопрос, одними и теми же словами. Но как на духу, мы не сговаривались. Один раз его поставили на оперецию. Это было простенькое удаление жировика с плеча, так, где нет никаких сосудов или нервных стволов. Но старший был рядом. Пока старший отвлекся, на что то, он подскочил к больному выставив вперед скальпель, и подпрыгнул, переставив вперед свою толчковую ногу. Стук то и привлек главного и он остановил начавшуюся разворачиваться фектовальную схватку хирурга и беззащитного жировика. Главный заставил оперирующего хирурга занять подобающую позу, и в дальнейшем не сводил с него глаз, пока он не закончил. Зашивать рану доверили мне. Они приступили к следующей операции, но инструмента острее чем пинцет, ему больше не давали, по крайней мере, я этого не видел. На операции его старались не брать, только в случае крайней необходимости. Перед моим уходом он радовался тому, что сам получил место в большой клинике в одном из центральных городов, где он быстро может сделать карьеру. Оставшиеся дни он принимал как счастье, что и этот день кончился и он уйдет из этой больницы. Может быть он и найдет свой идеал , а потом воссоздаст в доверенной ему клинике сказочные и давно прошедшие условия и времена, когда врач был богом и только своим участливым прикосновением излечивал от всего на всю жизнь.
В клинике существовала так называемая ротация. Это когда младших тусовали, как заигранную колоду и распихивали по новым отделениям, добивались того, чтобы младший сменил и отделение и коллег. Скорее всего это был своеобразный психологический трюк, чтобы врачи не сбегали в другую обстановку и к другим людям, устраивалось такое раз в полгода. Иногда и раньше, когда обстановка, среди младших накалялась. Приходил шеф и говорил брэк, разводя противников по разным углам и отделениям, так, что бывшие сослуживцы не могли с собой тесно контактировать. Практикантов ротация не касалась. Я был ветеран отделения. Поэтому познакомился со всеми врачами клиники. После ротации к нам пришли новые врачи, сменилась чуть чуть обстановка, стало как то свободнее дышать , ушли склоки и недовольства, но это только сначала.
Новой была девушка врач, которая делала в нашем отделении студенческую практику и она осталась делать врачебную практику, это еще более младший врач, чем младший. От больницы они получают только половинную зарплату, хотя работают точно также, как и другие. Но сейсас от этого тоже отказываются, бывшие студенты идут в те больницы, которые им оплачивают полностью. И стремяться в большие города и большие клиники, где можно было сделать быстро большую карьеру. Эта осталась у нас, из за того, что будучи студенткой познакомилась с молодым и холостым врачом из другого отделения и они жили семьей. Она напоминала буратино, с большим ртом, с большими глазами, стройная и высокая, но немного косолапка, это ее чуть портило. Она была очень эмоциональная, быстро переживала за все, старалась все сделать на отлично, беспрерывно находилась в движении, как капелька ртути. Ей некогда было даже поесть, она за три месяца сильно похудела и у нее были все признаки упадка сил. С больными она разговаривала долго, обстоятельно. Стараясь им все разьяснить от чего у них, то или другое и почему нужно было назначить, то или другое обследование. Молодая была. Потом уже старалась сбежать на операцию из отделения, но приходя и шатаясь от усталости, срывалась в отделение проверять или делать оставшуюся работу.
Еще один персонаж. Это была девушка с польскими корнями, и с русской фамилией, которая обозначала и цифру и русскую национальную упряж лошадей, что было вначале на понятно. Это была симпатичная женщина, маленького роста, на операциях ей подставляли стульчики разной высоты , чтобы она доставала до операционного поля, а если операционная бригада недосмотрит, кто оперирует, то ей доставался стандартный халат, в котором она путалась и ей приходилось, чуть ли не два раза закручивать и подтягивать его.
Свой маленький рост, она себе в недостаток не ставила. Она не застегивала обычный халат, ее высокая грудь всегда выделялась из красивых блузок и показывала, что она любила кружева. Она была, как маленькая куколка и имя ее звучало как перезвон колокольчиков. Разговаривая с главными, она поднималась на цыпочки и приближалась на короткое расстояние, хоть главные мужчины и заторможенные в больницы, смешно было видеть, как меняется цвет их лица и они старались не сильно привязываться к дюймовочке. Она должна была тоже скоро уйти в другую клинику, она была травматологом и так же проходила обязательный год в нашем общем отделении.
В больнице работали также и другие практиканты. Но их было не много. Раньше, до того, как Германия испугавшись того, что со всего света понаедут специалисты и вытеснят, обученных в Германии, получить подтверждение медицинской специальности было не так то и тяжело, проходили практику в течении полугода и становились равноправными врачами. Клятва Гиппократа везде одинакова, и человек , что в Америке, что в Африке тот же человек. Медикаменты одни и те же, а грипп, за три дня облетает всю землю и вызывает те же изменения, что у англичанина, что у немца, что у негра из Анголы. Институт носящий имя немецкого философа, занимающийся людьми, окончивших в других странах, высшие учебные заведения, брал на себя подготовку, обучение языку, курсы специализации, прокладывал как бы путь, который выводил в люди в Германии, но эта привилегия и тогда, и сейчас распространялась только на тех к кому государство благоволило, это переселенцы и спецконтингент, который всему миру доказывает, что они самые пострадавшие от людской ненависти и долг всех обеспечивать им наиболее благоприятные условия для их существования в любом месте земли. Все остальные должны вгрызаться зубами и постараться удержаться несмотря на то, что ветер законов и бури которые они потом вызывают, сметают все на своем пути.
Жизнь в мире лучше не становиться . Олигархи в Древней Греции вступая во власть клялись, что они приложат все усилия, чтобы ухудшить жизнь всем, нынешнее поколение политиков всего мира стремяться сохранить традиции и придумать такое, что их нельзя было бы обвинить в приямом ухудшении жизни и возрастании уровня напряженности, но результат действий... Как один из не слишком умных Российских политиков сказал - Хотели как лучше, а получилось как всегда. А получается, что гайки закрючиваются все туже и туже , масло выдавливается все больше и больше, но кто знает предел человеческому терпению. Не нравиться - забирай свои игрушки и... дальше все знают.
Но опять я отвлекся. Одна из наших практикантов, это бывший очень неудовлетворенный человечек, который приехал откуда то с Алтая. В ее характере было нечто, что она, как бы всем вокруг просила - Ну ударьте меня, ударьте. Где бы она не работала, у нее были постоянные конфликты, неважно с кем. С врачами, с сестрами, с больными. Так же было и на ее прежнем месте работы. Будучи главным врачом какой то колхозной больницы, добилась того, чтобы на ее место поставили другого врача и потом упорно его съедала, подмечая малейшие его промахи, съев одного, поставили другого, с которым она продолжала бороться. Только переезд в Германию спас колхоз и его больницу от последующей врачебной войны. Примечательный случай, она старалась быть заметной, хотя она была маленькой , уже пожилой женщиной, оставшись бы на своем месте, она через два года была уже бы на пенсии. В то время, когда она была практиканткой, операций , было не меньше и ей приходилось тянуть крючки. В каждой операции есть техники, которые облегчают труд третьих ассистентов. И если оперирующий хирург их применяет, то третий ассистент вообще может на операциях только смотреть и сильно не напрягаться. Ее почему то нагружали так, что она чуть не теряла сознание, получила подвывих позвоночника и любая операция для нее была распятием. Наш главный, когда я стал ходить на операции, все замечал, что одна их операций была особо любима моей предшественницей. После того, как я сказал, что у меня нет никаких проблем со здоровьем и я могу стоять хоть сколько на операциях он начал, применять облегчающие техники, чем меня очень удивил. Нет реакции, то нет интереса и злить. С сестрами у нее всегда были какие то стычки, особенно с русскоязычными. Она все пыталась, доказать, кому не понятно, кто она, а кто они. Все это выливалось чуть ли не в внутрибольничную войну из-за неправильно положенного тампона, грязной бумаги, крема. Удивительно, что после того, как она ушла, возникло такое ощущение, что больница стала больше.
Следующий практикант, которого взяли работать в отделение, где я проходил практику. После того, как он получил место, он сквозь зубы процедил, - К этому я шел почти два года. Да, путь его был не легок. Сам он с Кавказа, одной из светлых кавказких национальностей. Став немцем и приехав в Германию, он вгрызался во все мертвой хваткой. Его лозунгом было, - Я вам еще всем покажу. Когда он, первое время был на практике в другом отделении, то постоянно устраивал дискуссии, что в России, то что сдесь делают врачи, то там делают медсестры, и получив отрицательный отзыв, ему пришлось несколько пересмотреть свои привычки и несколько принизить свои амбиции. Он оставалься чуть ли не до самого вечера, уходил их отделения позже всех, был лапкой и душкой . Все незамужние врачицы сходили по нему с ума, стараясь во всем помочь ему. Образец покорности и послушания. Урок хорошо подействовал. На другой же день, когда получил договор на три года работы, его как будто подменили. Грудь его расширилась и он в пространстве стал занимать больше места. В порыве откровенности, он мне говорил, - Да я их всех сдесь,- и выставив вперед два пальца продемонстрировал это. Сжав руку, с выставленными пальцами. Этими пальцами ткнул, сначала прямо, потом снизу, а потом жест, который будь перед ним, кто то он выколол бы этими пальцами глаза. Кого он имел ввиду говоря это, я так и не понял, то ли врачей, то ли больных. Эту политику он не откладывал в долгий ящик, он противопоставил себя врачам всего отделения. Когда все утром шли на общий обход, он бежал по больным перевязывать. Когда на что то вырабатывалась общая тактика обследования и дальнейшего лечения, его тоже не было, и началось большое расхождение. Посорился с любимицей главного, вплоть до того, что они не замечали друг друга. Добился, что главный не брал его ни на какие операции, и только из-за того, что тот был вынужден, иногда брал его с собой. Горячий хлопец, делавший всем жарко, сделался притчей во языцей. Большими знаниями не отличался, но умел схватывать, какие то замечания и доводить их как свои. Окончание моей практики не дало мне возможности досмотреть очередной жизненный спектакль.