Аннотация: История про призывника, которому в военкомате нечаянно отрезало голову
Военнообязанное
Заложив одну ногу на другую, на лавке в военкомате сидел голый молодой человек и чувствовал себя совершенно здоровым. Наверное поэтому на его молодом, прыщавом и почти пухлом лице зависла страдальческая гримаса, как будто его все утро за ноги кусали собаки и будут кусать еще.
- Лентяев! - донесся из кабинета басовитый голос хирурга и молодой человек подорвался.
Точно это был он, Лентяев Павел без отчества, как и без отца, молодой парень семнадцати лет и трехсот шестидесяти двух дней отроду. Сейчас он был обязан идти в кабинет к хирургу, а оттуда начать очень длинный круг хождений по другим кабинетам, большим и маленьким, который назывался одним страшным словом - медкомиссия. Две медкомиссии Павел уже выдержал с общим результатом "А - годен без ограничений" и считался опытным призывником. Он знал точно, что в конце всей этой эпопеи его ожидает маленькая комната с полосатыми обоями, с железной дверью и с табличкой на ней: "призывная комиссия". В комнате будут сидеть две женщины, заваленные личными делами, худой полковник и еще широкий усатый майор с фамилией Хорохординов, который спросит:
- Ну, что Паша? Пойдем в армию?
А Паша замнется, потому что всегда был трусом и скажет:
- Я бы хотел это... поступить в этот... в университет как бы. Поучиться еще, может быть...
Майор улыбнется широко, отчего его черные усы станут похожими на ежа.
- Второй отсрочки по учебе не будет, Павел, - скажет он с добротой, как мама. - Первую тебе в колледже дали. Так что пойдем мы служить, ничего, ничего.
И тогда Паша опустит смиренно голову, потому что никуда с ним майор, скорее всего, не пойдет, а пойдет Паша сам или полетит в лучшем случае куда-нибудь в Магадан. И худой полковник удовлетворенно хмыкнет, поставит роспись и отдаст Пашино дело женщинам, которые окончательно зафиксируют его судьбу на ближайший год. Так должно быть и будет так, знал Лентяев.
Прежде чем зайти к хирургу Лентяев внимательно осмотрел свое белое, некрасивое тело с родинками и горько вздохнул. Никаких новых увечий, уродств и деформаций на нем не было, а ведь он видел тут ребят с шестью пальцами на ноге, без пальцев вообще, с двумя пупками, негнущимися коленями, с бельмом на глазу, и еще одного с настоящей женской грудью. В жизни это был второй раз, когда Лентяев видел голую женскую грудь так близко (он предполагал конечно, что с ним это случиться, но не думал, что случиться это в военкомате). Так что перед окончательной медкомиссией Паша опять был здоров. Единственное, что в нем переменилось - на шее появилась тонкая красная линия, как обруч, но это ничего.
Лентяев зашел в первый кабинет и через два часа вышел из последнего, чувствуя себя униженным. Его щупали, мерили, стучали, шептали цифры, спрашивали не псих ли он, по каким дням онанирует и часто ли думает о смерти. Потом какая-то бабушка с катарактой заглядывала ему в глаза, давила их, а крупный мужчина с сильными волосатыми руками, прищурив глаз, смотрел Паше в попу, как курице на базаре. И все это делалось с такой обыденностью и кислотой, что Паша за эти два часа почти перестал верить в Бога и недоумевал, как это люди летают в космос и придумали Интернет. Свое тело он перестал считать священным сосудом для души, да и в нее с трудом верилось, ведь только ее из Паши не вынули, не простучали и не взвесили, значит, нет ее.
И вот Лентяев, одев трусы, зашел в "призывную комиссию". Худой полковник, майор и две женщины - все здесь.
- Ну, что Паша? Как у нас дела? - спросил Хорохординов, открыв дело. Он читал минуту, при этом кривил рот, так что усы дергались, как веник, потом улыбнулся.
- Вот какой здоровый человек! - воскликнул он и посмотрел на полковника, тот кивнул, - таких здоровых поискать надо! Хорош! - сказал он Паше по-товарищески и добавил: - Будишь служить.
- А это не страшно? - спросил Лентяев, пытаясь проглотить кадык.
- Совсем нет. Не бойся! - широко раскрыв глаза, искренне, как мать и также ласково ответил майор.
- Там у вас бьют, - тихо и стыдливо заметил призывник.
- Кто?! - изумился майор, - Когда?! Это ты что-то путаешь, Павел. Это раньше били, давным-давно. Вот меня били и товарища полковника тоже. Товарищ полковник, вас били?
Полковник пожал худыми плечами и почему-то горько вздохнул.
- Я тебе по секрету скажу, - понизив голос, уже как брат сообщил Хорохординов. - Мы тебе все устроим. Все будет как надо, Паша. Я лично тобою займусь. Отслужишь как в сказке: тихо, мирно, станешь, наконец, мужиком...
- Да нет. Я...я... лучше в университет поступлю... поучусь еще...
- Что?
- Да чего-то не хочется... в университет я лучше...
- Чего?!
Когда Паша размышлял на лавке, из коридора все это казалось как-то нереально, а теперь Лентяев понял, что ему страшно, что никто и никакими силами не заставит его служить, что лучше он убьет себя. Жутко зачесалась шея.
- Я не буду служить, - задавленно сказал призывник и приготовился к смерти.
Хорохординов встал, размахнулся и рукою переломил свой стол на две ровные половины. Потом он спокойно перешагнул их и подошел к Паше совсем близко.
- Я бы тебя ударил, но честь и эта форма не позволяют мне, - честно признался майор, дыша Паше на щеку, и добавил: - а еще я знаю, что твоя мамочка ждет тебя внизу и сюда прибежит чуть что. Верно?
И точно в коридоре тут же послышались возгласы и ругательства. Слышно было, что кого-то не пускали, но кто-то все же рвался и имел успех. Раздался неопределенный звук, как будто что-то на кого-то бросили, и уже через минуту в дверях появилась маленькая заплаканная женщина с фиолетовыми волосами. На плечах у женщины болтался старик дежурный в очках.
- У, дура! - пыхтел старик и жаловался: - Сказано же - нельзя без причины, а она поперла... Стол на меня опрокинула, товарищ майор...
Женщина смахнула дежурного с плеч, как пчелу и, перекрестившись, зашла в кабинет.
- Сердцем чуяла! Сердцем чуяла! - увидев поломанный стол, зарыдала она и, схватив сына за голову, воткнула себе в грудь. - Бедный мальчик! Бедный мальчик! Это что же вы ироды с мальчиком делаете? Это ж в кого вы такие выродились? А? Убейте меня! Убейте!
- Спокойно, мать, - твердым голосом сказал майор и попытался объяснить: - Твоему сыну служить пора. Он военнообязанный, как все.
- Не отдам! Не заберете! - воскликнула мама и поволокла сына к двери.
- Да никто у вас его забирать не собирается, - скучающим, неприятным голосом продребезжал худой полковник и поморщился. - Получите сегодня повесточку только и всего. А через два дня спокойно его проводите. Не устраивайте балаган.
Но балаган как раз уже начался. В коридоре уже собралась толпа и в дверь заглядывали голые призывники, уборщицы и доктора. Все волновались и улыбались, думая, что в государственных учреждениях никогда не бывает скучно. Единственными равнодушными ко всему остались как раз эти две женщины в личных делах. Казалось, у них нет дома, друзей и домашних животных.
- Стоять! - рявкнул Хорохординов и подогретый толпой, а также чувствуя, что от него уводят статистическую единицу сделал попытку мать с сыном задержать. Мама оцарапала ему лицо и лягнула ногой, но майор не привык сдаваться и схватил призывника за ноги.
Начали тянуть. Майор тянул Лентяева за ноги в кабинет, а мать за голову из него. "Стоять! Стоять!" - кричал страшно майор. "Не отдам! Убейте меня!" - не сдавалась мама. А Лентяев висел и думал, как бы сейчас половчее почесать шею, которая просто зудела.
Материнская любовь - зверская сила. Маленькая мать уже вытянула голову сына в коридор и только его плечо, уткнувшееся в косяк, мешало.
Подул ветерок. Из открытого в коридоре окна подул еще и еще. А причем тут спрашивается этот ветерок? А вот причем: железная дверь в призывную комиссию была устроена на пружине и сейчас открыта. Так вот. Подул ветерок. Чуть-чуть, слегка, сильней и уже хорошо подул. Пружина стала сжиматься и дверь, тихо набирая инерцию, пошла, пошла, пошла... и... трах!! Закрылась напрочь.
Маму призывника выбросило в коридор и там ее поймали. Сперва никто ничего не сообразил, но через секунду в коридоре стали валиться в обмороки и звать врача. Отрубленная голова призывника лежала на полу боком, выглядела дико и к ней боялись подойти.
- Сынок..., - только и вырвалось у мамы из груди, а потом она упала, и ее уложили на лавку.
Тут из-за спин показался толстый седой мужчина в халате. Лицо у мужчины было глумливое, невольно смеющееся, как будто он хотел рассказать анекдот и все вокруг поняли, что это врач. Мужчина извинился и сказал:
- Я психотерапевт, - и наверное по этой причине не стал трогать отрубленную голову руками, а двинул ее ногой. Голова шевельнулась и встала шеей прямо на пол. И тут вдруг глаза у нее открылись, осмыслились, голова кашлянула и произнесла твердым голосом:
- Служить не буду.
Попадали женщины и нестойкие призывники. Удивительно, но кто-то уже разносил нашатырь, как на войне. Скрипнула и открылась железная дверь, снесшая Лентяеву голову. Оттуда высунулся нос, усы и само лицо Хорохординова.
- Ну, как тут у вас? - спросил он глупо и кажется обиженно, и распахнул дверь шире. И все увидели тут, что он еще держится одной рукой за ногу безголового тела бережно, как за свечу в темноте.
Из кабинета вышел худой полковник, посмотрел на все это, сказал:
- Мне надо позвонить, - и быстро ушел по коридору.
А голова Лентяева повернулась каким-то образом к майору и попросила:
- Шею мне не почешете? Жутко зудит чего-то.
Майор весь побелел и вспомнил молодость, когда он сидел в яме и на него ехал танк. Нужно было пригнуться, танк пропустить, а потом швырнуть в него гранату и дать очередь. Что же страшнее? Это или то? А ведь тогда майор описался.
Но это мелочь. Дальше все стало совсем дико. Неожиданно безголовое тело дернулось, точно по нему дали током, потом оно задвигалось, ожило, поднялось, наконец встало на ноги и вдруг залихватски пожало майору руку.
- Вот те на! - сказала толпа, и кто-то в ней зашевелился и пошел, пошел вдоль стенки подальше отсюда. А те же кто остался не знали что делать, что надо говорить и как себя вести. Все были удивленны чрезвычайно, ошарашены и раздавлены. Додумались, вызвали скорую помощь, но сначала зачем-то приехала милиция, а за ней пожарная бригада, как бы подтверждая, что день этот на самом деле чудной, как и весь этот призыв. Через тридцать минут все-таки приехали врачи, но удивительное дело - не опоздали! Лентяев Павел был жив только разрублен на две части именно там, где у него чесалось с утра. Медики нашли его голову, где она и была, на полу. А тело его сидело тут же на лавке и беззаботно почесывало коленку, как будто ожидая очереди в парикмахерской.
Увидев врачей, Паша, то есть тот, что голова, сказал вежливо:
- Здравствуйте.
А тело скрестило на груди руки и отвернулось.
Врачей было трое и главный в них, очкастый, худой и высушенный как чародей мужчина, потер висок и сказал задумчиво:
- Прилично.
Надо признать действовали они потом быстро. Высушенный мужчина аккуратно поднял голову и положил в свою сумку, из которой выбросил все предварительно. Другой врач, высокий и квадратный, взял безголовое тело за руку и повел. Тело стало вырываться и хамить. Пришлось сделать укол, тело размякло и повисло у врача на плечах. Третий же медик, маленький и с кривым носом, спросил, не нужна ли кому помощь, не хочет ли кто поехать с ними? Таких дураков не нашлось и бригада, забрав с собой маму, быстро укатила.
Через час в военкомате все стало по-прежнему. Дежурный сидел за столом у лестницы и никого не пускал. В коридоре одевались, раздевались и ждали призывники. Врачи ходили на перекур. В военно-патриотическом кабинете велась допризывная воспитательная работа со школьниками. Было скучно.
В призывной комиссии то же самое. Поломанный стол убрали, вернулся худой полковник, сел и заскучал. Майор Хороходинов оправился от шока и бормотал себе под нос: "и не такое бывало". А женщины в личных делах, ну, а что они? Одна из них впервые за это время подняла голову и сказала другой:
- Люда, смотри какой смешной, - и показала фотографию в личном деле, на которой было лицо какого-то призывника. Узкий совсем лоб, нос как гайка, глаза щелки и рот кривой и сбоку, как у папая.
- Ха, - ответила вторая женщина первой, забыв улыбнуться. Потом они обе синхронно опустили головы и сегодня больше не разговаривали.
2
Нельзя не рассказать, что было дальше. А как же тело? А что же голова? Ну, слушайте.
На следующее утро Лентяев проснулся и заорал. Дело в том, что ему приснился очень страшный сон, как будто бы вчера в военкомате ему дверью отрезало голову, представляете? И вот еще какая дикость: вроде бы голову отрезало, но Лентяев не умер, и из раны даже не хлынула потоками кровь. А потом удивительно четко Павел грёзил, как его везли в первую клиническую больницу, и даже вспомнил ее желтые корпуса и рябину во дворе, нагнувшуюся низко над дорожкой.
Потом его голову доставили куда-то, где были белые стены и окно с облаком. Там отрезанную голову рассматривали, вертели и заглядывали в дырку на шее. При этом Павел своими глазами наблюдал свое тело, которое сидело, свесив ноги, на каталке у противоположной стены. Тело тоще щупали, но осторожно, потому что оно брыкалось и вообще, оставшись без головы, теперь потеряло всякое воспитание, скромность, стало вести себя как сволочь. Когда ему пытались приладить капельницу, разбило ампулы с раствором, щипнуло медсестру и лягнуло очкастого доктора. Тело так безобразничало, так срамилось, что Паше захотелось цыкнуть, но в это время ему как раз заглядывали в рот. Чего только не присниться! А дальше в этом сне пришел самый толстый, самый главный врач, у которого на животе не застегивалась пуговица. Все вокруг при его заходе вытянулись, и Паше показалось, что он опять в военкомате.
- Ну, что тут у вас ребятишки? Играетесь? - пробасил этот толстяк и игриво посмотрел на медсестру. Потом он медленно прокатился по кабинету, увидел тело, увидел голову и возмутился:
- А что вы тут с трупами развлекаетесь? Капельницы ставите? Прекращайте! Несите в морг, - распорядился он.
Доктору ответили, что труп еще жив, на что он махнул рукой, сказав: "остаточная реакция", и подошел к голове.
- А ну-ка, дважды два? - спросил он, заглядывая Паше в глаза.
- Четыре.
- Ух! Диво! - чертыхнулся врач и ошарашено потер бритые щеки. - Так. А до Брежнева кто был? - вдруг спросил он еще.
- Хрущев, - смело ответил Паша.
- Так. А до Александра Второго?
- Николай Первый.
- А дату Невской битвы назовете? - спросил главврач и никто не заметил, что теперь он с головой на "вы" и даже он сам не заметил.
- А как же! 1240 год! - охотно ответил Павел.
- Чехова, Гоголя читали?
- И Есенина, и Булгакова. Не сомневайтесь, - заверил Лентяев.
- И в самом деле, не труп! - обратился к коллегам толстый доктор, хихикнул и подошел затем к безголовому телу.
- А с тобой что, дружище? - спросил он и положил руку на плечо безголовой фигуры. На что тело опять-таки ответило гадостью. Сначала спихнуло руку, потом показало всем фигу, а затем ткнуло пальцем доктору в толстый живот, отчего организм доктора произвел неопределенный звук.
- А этот подонок! - сообщил своим подопечным главврач, улыбаясь и закрывая ладонью живот. - А ну-ка уколите-ка его скорей, а то натворит гадостей, - обратился он к медсестре.
- Дядя, пожалуйста, пришейте меня назад, - попросил доктора Паша и жалобно моргнул ресницами.
Доктор, еле дотянувшись, почесал себе поясницу, на лбу у него выросли крупный капли пота и в дневном свете заблестели как алмазы. Видно было, что он уже устал.
- Вы этого так хотите? - как-то рассеянно спросил он. - Вам это так нужно? В самом деле? Ведь подумайте: раз голова отвалилась, а вы тут же не погибли, значит неспроста. Я видал всякие чудеса и уже отвык удивляться, но ваш случай особенный. Тут какая-то неизвестная сила или даже защитный механизм. Возможно, вы следующая ступень человеческой эволюции, развитие вида так сказать! - доктор почесал слой жира, под которым у него где-то должен был быть подбородок. - В конечном итоге кроме головы, мозга человеку больше ничего не будет нужно! - продолжал он мечтательно, вдохновляясь чему-то и все больше потея, - О, зачем же все эти руки, ноги, ненужная ходьба, болезни сердца?! Зачем же человеку иметь грибок между пальцев, когда можно все свое время посвятить бессмертной мысли, ее развитию и даже передвигаться в пространстве путем думанья? Вы так умеете кстати? - вдруг спросил он Лентяева.
- Нет - ответил тот, а мужчина из бригады скорой доложил:
- Я его в сумке принес.
- Очень жаль, - огорчился главврач и сказал голове: - А вы все-таки подумайте. Тем более, что хочу вам сказать тело ваше, извините меня, паршивое.
- Все равно сшейте! - не согласился Паша и зачем-то заплакал. Почему-то перспектива бессмертной мысли расстроила его хуже ребенка, у которого сломался велосипед и нет другого.
- Уколите, - приказал медсестре главврач и когда Пашу тыкнули в шею шприцем, пообещал: - Мы вас сошьем красиво, как бальное платье. Только не сразу. Дня через два, а пока побудьте так, может быть вам понравиться...
И толстый доктор тяжело укатился отсюда прочь, укатился к себе в кабинет и сегодня в больнице на ногах его больше не видели.
Вот такой дурацкий сон, хорошо, что неправда, подумал Лентяев и вздохнул после своего крика. В домашней комнате было темно. Из-за задвинутых штор пробивался то ли полдень, то ли рассвет. В часах на столе стучала секундная стрелка, открытая дверца шкафа обнажала майки, куртки и свитера, которые надо ежедневно одевать обычным людям на свои тела.
Тут дверь в комнату скрипнула, зажегся свет, и в проеме появилась растрепанная маленькая женщина в халате - мама.
- Ах, Павлуша ты проснулся! - воскликнула она. - Что же ты кричишь так?.. у меня сердце болит, не кричи! - она зашла в комнату, держа себя рукою за ворот халата. - Как же ты долго спал, Пашуня. Господи! Я уже думала, не проснешься! Думала, может быть, это все мне приснилось, и я уже сама погибла... Ах, Пашуня!
Мама бросилась целовать сына, а Лентяев, еще совсем ничего не понимая, сказал:
- А мне тоже такая гадость приснилась. Не поверишь, мам. Как будто мне голову отрубило, представь?
Он усмехнулся, потом зевнул и захотел протереть глаза, но ничего у него не получилось.
- Эй! - непонимающе воскликнул Лентяев, попытался встать - и опять неудача. И тут он заметил мамино лицо, её плачущие глаза и в них прочитал, что голову ему на самом деле отрубило, и что сон - не сон, а правда, и что все теперь хуже чем было.
- Ах, что же нам делать? - заплакала мама и тут же стала говорить быстро-быстро: - Иван Львович обещал, обещал, что тебя сошьют и все станет как было, но я не верю! Сердце у меня почему-то болит, неизвестно зачем, но болит! Какая-то беда... Ох! Беда! Ох!
Фиолетовые волосы упали Паше на лицо, запахло мамиными духами, единственными на свете и Лентяев прослезился.
- Все станет хорошо, - сказал он, всхлипнув. - А Иван Львович кто такой?
- Главврач наш. Толстый такой, еле ходит.
Мама еще раз обняла и расцеловала голову сына, а сын еще раз всхлипнул. Тут что-то шевельнулось у двери, и оба они перестали плакать и оглянулись. Паша посмотрел в ту сторону и ах! - вырвалось у него изо рта.
В дверях стояло оно. Тело без головы, зато в трусах с полосками и с бутербродом в руке. Бутерброд состоял из двух грубо оторванных кусков хлеба и из зажатой между ними суповой кости, с которой на пол капал майонез. Безголовое тело помахало этим уродищем и показало большой палец, как будто собиралось это есть.
- Зачем тебе бутерброд, собака? - совсем не ласково рявкнула мама и ту же стала жаловаться сыну: - Ох, сколько я от него натерпелась! Паша! Спасу от него нету! Зеркала побил, посуду побил, вазы... о белый свет! Ёрзает, точно в заду клещ, без конца что-то ему надо, всё тыкает, дёргает, все ему неймется. Скажи ему!
Паша облизнул губы и обратился к своему телу повелительно:
- Положи бутерброд и сядь... - сказал он и, недолго подумав, добавил: -... скотина.
Тело повиновалось тут же, а именно: положило бутерброд на рядом стоящий стул и село сверху, как-то несуразно поджав ноги.
И тут тоже тело подчинилось. Встало, со всего размаху бросило бутерброд в стену, так что майонез оказался даже на потолке, и тогда уже уселось на стул, выпрямив спину.
- Гад! Сейчас я тебя... - мама кинулась, сняла с себя тапок и стала колошматить тело по спине, как глупую кошку.
То же издало какой-то внутренний звук, вскочило и побежало на балкон, и там спряталось.
Вдруг в передней раздался звонок, потом еще один и еще, а дальше звонок превратился в трель, как будто кто-то снаружи не снимал с кнопки палец. Мама посмотрела на сына, и по лицу ее стало понятно, что пришел кто-то незваный. Она взяла голову на руки и вместе они пошли открывать.
- Кто там? - спросила мама и посмотрела в глазок.
- Это военкомат, - ответила басом дверь, - откройте.
Мамино лицо тут же побелело, дыхание участилось, а рука как под гипнозом взяла и открыла дверь.
- Закрой! - пропищал Лентяев.
Мама толкнула дверь ногой, но уже поздно. В образовавшийся просвет тут же просунулось широкое зеленое плечо в мундире с капитанским погоном. Дверь сильно клацнула по этому плечу, но снаружи не раздалось ни звука. Ох уж это плечо! Куда только его не засовывали, каких только дверей оно не видало! И железные, и деревянные, и кованые, и литые, и с новейшими замками, и с замками попроще - все били по эту плечу с размаху, а оно - ни звуку. Везде оно засовывалось на чуть-чуть, терпело удар и нигде не знали, как его вытолкнуть и подозревали, что там под мундиром находится не человеческое плечо, а железная ножка стула.
- Я захожу, - раздался голос извне и, распахнув дверь, на пороге появился хозяин плеча. Все-таки это был человек, точнее среднего возраста капитан с нашивкой военного комиссариата на рукаве, с красным, бритым лицом и с кожаным портфелем в руке. За ним на лестничной площадке стояли еще двое индивидуумов высокого роста с рожами, крепкие, задумчивые.
- Здравствуйте. Я капитан Коноплянский, - вежливо представился представитель военкомата, вытер ноги о ковер и повесил фуражку на вешалку в шкафе.
- А эти? - мама показала на двух громил за дверью.
- Ребята! - скомандовал Коноплянский, ребята показали удостоверения, и тут же разъяснилось, что это не грабители, а милиция.
- Они нужны. Всякое бывает, знаете ли - улыбнулся капитан, отчего лицо его треснуло морщинами, и добавил: - Они подождут, - и захлопнул дверь.
Потом он поставил свой портфель на коленку, открыл его, достал какие-то бумаги, долго в них смотрел, а затем спросил:
- Это квартира 48, а вы Светлана Ульяновна Лентяева?
- Да это я, - содрогаясь ответила мама.
- А это значит ваш сын, - капитан кивнул на голову, - Лентяев Павел? Почему без отчества?
- Отца не было...
- Так-таки и не было? - прищурился Коноплянский.
- Не было.
- Ну, и замечательно! - вдруг повеселел капитан и сказал: - Пройдемте на кухню.
- Подождите-ка..., - было запротестовала мама, но капитан толкнул ее в шкаф и, не снимая туфлей, прошел в кухню.
- Ставьте сына сюда, - усевшись, Коноплянский похлопал рукой по клеенке, - сами садитесь вот здесь. Будем разговаривать... Чай у вас есть?
Светлане Ульяновне пришлось похлопотать и заварить чай. А когда она налила и подвинула к капитану сахарницу, то он улыбнулся и сказал:
- Сахара мне не надо. Я без сахара пью... А конфеток у вас не найдется? Шоколадных... может быть... там...
Конфеты тоже нашлись, и капитан красный и довольный съел много, а потом расплылся в довольной улыбке. На щеках у капитана бороздились две кривые и глубокие морщины, как американские каньоны, и когда он улыбался или говорил, то они проявлялись, и отчего-то казалось, что этим лицом затыкают щели в окнах.
- Я собственно вот по какому поводу, - сказал Коноплянский, хлебнув чаю, и извлек из своего портфеля повестку. - Подпишите-ка и мы расстанемся с вами в дружбе, - обратился он к Паше.
- Вы что сумасшедший? - изумилась мама. - Зачем? Куда?
- Ну, как куда? В военкомат. А оттуда служить, вы что? - в свою очередь изумился Коноплянский.
На глазах Светланы Ульяновны навернулись слезы и она, конечно, не удержалась - заплакала.
- Вы что издеваетесь? Да после того, что случилось... да как вы можете... убейте меня, - тихо попросила она и склонившись к столу зарыдала.
Коноплянский от убийства вежливо отказался, но попросил еще конфет.
- А я, если вам заметно, ничего подписывать не могу, - вмешался тут Павел и хихикнул, впервые радуясь своему положению.
- А я вас и не прошу, - спокойно ответил капитан и оглянулся, - а где ваше тело?
Тут же послышался шорох, и безголовое тело тут как тут прибежало с балкона, держа в руках ведро и лопату.
- Ну, вот видите, - обрадовался Коноплянский, - шалит, мелко пакостит, щенок. Небось еще к туалету не приучили, да? Ну, вот. Уверяю вас, вам оно будет только в тягость, а нам - в самый раз.
- Но как это можно? - развела руками мама.
- Всё можно, - веско сказал Коноплянский и моргнул обоими глазами так, что сразу поверилось, что все можно. Потом он опять порылся в портфеле и достал бумагу, на которой стояло четыре печати с орлами и чья-то громадная лихая роспись, точно этюд, словно художественное произведение.
- Вы знаете чья это роспись? - спросил капитан с такими иступленными глазами, что можно было думать роспись эта не иначе как Господа Бога. - Это же самого... - тут Коноплянский назвал фамилию, которую знали даже пролетающие над городом птицы, в общем, известную фамилию. - Знаете такого? Ну, вот то-то же. Могу поспорить, и соседям вашим фамилия эта известна, а он, между прочим, песен не пишет и не поет. Короче: в этой бумаге всё написано, а главное всё разрешается. Специальный указ, вот я вам тут прочитаю... - Коноплянский нагнулся к бумаге совсем близко, как будто был близорук, и стал читать: - Всякое тело с отсутствием верхней головы считать пригодным к военной службе по категории Б... тут приписочка: если не имеется других ограничивающих факторов... тут вот в скобочках: отсутствие ног, рук и др. конечностей... В ответ на запрос общественной палаты министерство обороны ответственно заявляет: человеческая голова, по нашему мнению, не является полезно-пригодной конечностью организма и потому ее отсутствие не должно восприниматься в качестве ограничивающего фактора. За сим постановлено: считать пригодным любое безголовое тело, имеющее двигательные функции. А значит направлять к месту службы в соответствии с имеющимися инструкциями... тут добавочка: личное дело оформлять по форме 2Б! - закончил чтение капитан и откинулся на стуле со счастливейшим выражением на лице.
- Но ведь... ведь это же немыслимо! - возмутилась Светлана Ульяновна , схватила со стола голову сына и прижала к груди. - Вы послушайте, вы тоже поймите... нанесена такая травма... прежде всего психологическая, а вы от нас тут же требуете - выдайте тело! Что же это такое? И кроме того, Павлуше в университет поступать летом... вы сами думаете? Думаю, нет.
Коноплянский махнул рукой на безголовое тело и сказал:
- Не горячитесь и спокойно подумайте: ну, зачем вам эта обуза? Ведь разве же это тело? Нет уж, зарежьте! Какой там! - тут он стал одной рукой вертеть тело кругом, а другой указывать и говорить: - Вы сами посмотрите... что это за живот? Где вы такой видали? Это сложенный пожарный шланг, а не живот. Смотрите, смотрите. Плечи узкие, руки худые, я такие руки только у своей бабки видел, а она два года как на кладбище ровно лежит. Потом ноги, кривые ноги, короткие ноги, волосатые ноги, короче - никудышные ноги. И в целом смотрите: горбатенькое, узенькое, маленького росту. Чего тут сказать, завидный жених!
Коноплянский расхохотался, лицо у него изрезалось морщинами. А тело вывернулось из-под его рук и убежало в Пашину комнату. Через несколько секунд неизвестно из-за чего у Паши на глазах вылезли слезы.
Светлана Ульяновна погладила голову сына и поцеловала в лоб.
- Ну, вот, вы его обидели, - сказала она, подливая капитану чая и отодвигая от него конфеты. - Зачем сейчас мальчику такие стрессы? Он же у нас хиренький, с детства болеет. До пяти лет из больниц не вылезали, он же у меня на всю жизнь раненый, слабенький мой! Видите, какой бледный? А летом еще в университет... Эх!
- Ну, университет - дело головное, - заметил Коноплянский, прихлебывая из чашки и тихонько пододвигая конфеты в свою сторону, - а мужиком все-таки надо становиться.
Потом они еще пили чай и разговаривали. Лентяев смотрел на капитана и ему не нравилась его улыбка, не нравились его морщины, его жесты и манера говорить, будто он все время врёт и сам этому радуется. А также очень не нравился ему взгляд Коноплянского, его разные глаза, как будто выдранные с разных лиц, и прищур на левый глаз, от которого создавалось впечатление, что тебя непременно обманут, прямо сейчас.
- Мне пора, много дел, - сообщил Коноплянский и встал именно в тот момент, когда выяснилось, что все конфеты и вафли в доме закончились. - Ну, что? Подписывайте бумагу и - до свиданья, - сказал он семье, положил повестку, достал ручку и свистнул.
На свист явилось тело. Уже без лопаты, но с ведром, в котором скомканными лежали простыни из шкафа и еще что-то серое, похожее на ком пыли.
- Поставь крестик, герой, - капитан кивнул на повестку и протянул телу ручку.
- Не вздумай! Кому говорю? Пшёл вон! - закричал Лентяев, и с ним мама:
- Брысь! Брысь отсюда!
Но тело голову не послушалось и тут же с большой охотой подскочило к столу и поставило в повестке кривой крест.
- Ну, вот. Всего доброго, - улыбаясь и морщинясь сказал Коноплянский, спрятал отрывную часть с росписью в портфель и добавил уходя: - Очень вы хорошие люди. Приличные. И квартира у вас хорошая, большая, так сказать не на двоих, а на четверых. Ну, всего!
- Сволочь! Гад! - кричал ему в спину Павел. - Вы так просто мое тело не заграбастаете! Не отдам!
А в ответ голос из передней:
- Ну, смотри сам, ну гляди! А то если вздумаешь обратно пришиться - целиком пойдешь! Думай, голова! - добавил Коноплянский и хихикнул. Потом он надел фуражку, еще раз вытер ноги о ковер и тогда ушел.
3
Вечером того же дня Лентяев (голова) сидел на парапете балкона своей квартиры, смотрел на звездное небо и на луну, уже из блеклой и ненастоящей превратившуюся в правдивую, в ночную, то есть в ту самую, сказочную серебряную луну, которая бывает только в романах, под которой так хорошо вдвоем. Дул свежий вечерний ветер и Лентяев чувствовал его движения у себя на затылке и знал - скоро лето, а значит конец весне и всему прошлому году. Этот ветер как будто бы нес в себе чей-то едва слышный шепот: "начинай заново, начинай заново".
Лентяев смотрел то на луну, то на громадную сосну, выросшую напротив его дома и думал, что это лето, как и поступление в университет ничего в его жизни не изменит. Думал, что впереди будет такая же скука, как и раньше, что искать какую-либо работу бессмысленно, что вселенная все равно продолжит расширяться и что лучше всего будет поехать на море и кататься там на банане.
- Девка-то хоть у тебя есть? - вывел его из задумчивости дядя Саша, который стоял рядом, опершись на парапет, пил пиво из бутылки, щелкал семечки и плевал вниз. Дядя Саша два часа назад приехал с Украины и про приезд его Лентяевы совсем забыли.
- Нет. Пока нету, - ответил Лентяев и мечтательно поглядел в небо.
- А когда будет?
- Скоро. Может быть летом.
- Ну-ну. Хороший вечер.
Дядя Саша хихикнул как дурак и сплюнул вниз. Тут надо объяснить, что дядя Саша, вероятно, очень давно был знаком с Пашиным отцом, которого сам Паша никогда не знал. И, наверное, благодаря этому обстоятельству дядя Саша ни в коем случае не считал Лентяева своим родственником, также не считал его мужиком, нормальным человеком, а попросту считал своего племянника ошибкой природы. Относился он к Лентяеву холодно и равнодушно, как к таксисту, и еще неизвестно почему, но любые Пашины действия или слова, вызывали у него ехидную насмешку, желание сплюнуть и неизменный такой смешок: "хи-хи-хи". Пошел ли Паша в школу, записался ли в библиотеку, или провалилась ли у него нога в туалет, дядя Саша хихикал, как узкоглазый кот, и говорил вот так: "Ну-ну". Сам же он был маленьким, коренастым, с волосатым пузом и кривыми, никотиновыми зубами человеком. Волосы у него росли только на затылке и больше нигде, как будто его головой бросали в костер. И еще: глаза у него были желтые и мутные, казалось, с пузырьками от пивной пены, а вместо носа располагался красный аэродром. И теперь, наверное, самое время представить себе, как хохотал дядя Саша, когда увидал Пашину голову в отдельности от тела. Зубы бряцали, нос фыркал этими своими соплами, а изо рта во все стороны летел хрип, сип и звук разрываемой бронхи.
На небе загорелась очередная звезда и, не дожидаясь конца света, взяла и свалилась за горизонт и там вероятно погибла, потухла, канула в небытие. Паша взглянул на сосну, увидел в ветвях ворону, а та каркнула, чтобы на нее не смотрели. Дядя Саша порылся в карманах своих замацаных джинсов, достал пачку сигарет и закурил.
- Это же специально так не придумаешь, - сказал он, оглядываясь через стекло балкона на лентяевское тело, которое сидело на полу в гостиной, по-турецки сложив под собой ноги и собирая конструктор. - Наверное, очень хотелось. А? - спросил он голову и выпустил в небо дым.
- Нет, - печально ответил Паша, - это была случайность. Там дверь на пружине... в общем ветер... и вот - ударило.
- Ну-ну.
Дядя Саша хихикнул и сплюнул. А Паша поглядел на безголовую фигуру, усердно трудящуюся над простейшей конструкцией и ему стало невыносимо жаль себя. В тоже время ему вспомнилось морщинистое лицо Коноплянского, его обидные слова и мерзкая его улыбочка. И чем больше Лентяев смотрел в гостиную, тем быстрее лицо капитана забывалось, а слова его всё больше казались правдой, как будто Павел сам их говорил. Тело и впрямь выглядело не здорово. Без головы стало казаться маленького росту, и было больше похоже теперь на срубленный пень, чем на гарцующего кентавра, которым Паша мыслил себя до поры. Можно смело уверить, сбоку его тело выглядело еще хуже, чем сверху, откуда Паша привык его наблюдать. И он с горечью понял, что все на свете зеркала врут, и пожалел, что видел спорт только по телевизору.
- Какое-то оно... никудышнее, - морщась, сказал он, - какое-то оно... какое-то...
- Бабье, - охотно подсказал дядя, допил пиво и сбросил пустую бутылку с четвертого этажа, целясь в кошку.
В гостиной показалась Светлана Ульяновна и сказала, чтобы они шли спать, потому что уже совсем ночь.
- Я уже постелила. Сыночек, у нас совсем мало мебели, я сплю на диване, а единственная приличная кровать твоя. Поэтому сегодня там будет спать Саша, хорошо? А тебе я уже постелила.
- Где?
- Ну, пойдем, пойдем...
Мама взяла голову на руки, они пожелали дяде Саше видеть хорошие сны, и ушли в другую комнату, где был мамин диван. Еще там был маленький столик с вазой, коричневый шкаф, трюмо с зеркалом и серая тахта. И в целом было видно, что кроме как на диване спать в этой комнате больше негде.
- Вот здесь, вот так, - приговаривала мама, бережно приземляя голову сына в соломенную корзинку за диваном, где раньше спала кошка Таня. Кошка Таня совсем не была против, так как умерла года два назад, слишком долго смотрев на солнце и получив, в конце концов, кровоизлияние в свой кошачий мозг.
В ее безвременно оставленной корзине были все удобства, чтобы спать и чувствовать себя полноценной кошкой. Были здесь маленькие подушечки, отделение для хвоста и мягкие стенки, об которые так здорово драть когти. Но, несмотря на такие великолепные условия, Павел очень расстроился и выразил недовольство.
- Ну, потерпи, потерпи, - утешала его мама, - одну ночь здесь поспи, Пашуня. А назавтра операция - от Ивана Львовича звонили. Сошьют тебя, сыночек, сошьют! Уже завтра все станет в норму, уже завтра заживем... а я боялась! Ну, дура!
Мама усыпала лицо сына поцелуями, и в ее глазах он прочитал счастье и любовь необыкновенную. Потом мама легла на диван и очень быстро заснула. А Лентяев еще долго лежал без сна и широко открытыми глазами, в которых, казалось, читался поганый страх, смотрел в потолок. У него очень чесалась шея.
4
Это было жаркое майское утро. Солнце быстро вылезло над домами и полыхнуло как днем. Люди не успели проснуться, а уже вспотели, устали, у многих болела голова, и почти всем в такое утро не хотелось жить.
Куда девался вчерашний вечерний ветер неизвестно. Теперь его в помине не было. Стояла сухая жара, дымка над городом, как будто на него вот-вот должен был опуститься гигантских размеров утюг. По таким причинам, вследствие этой необыкновенной жары голуби больше не летали никак и не прохаживались по асфальтированным дорожкам дворов, а прятались где-то под чердаками, козырьками подъездов и магазинов. Жуки и мошкара налипали на стекла квартир, белье, висевшее на веревках, совсем высохло и задубело, а кошки и всякие собаки вяло бродили по улицам, высунув языки. Тень была в дефиците сегодня.
Что же касается людей, то они, как и прежде лезли в троллейбусы, трамваи и маршрутки, пихались, ругались, забивали своими телами все только возможные двери, узкие проходы, очереди и турникеты.
Голова Лентяева Павла в это утро открыла глаза и недовольно посмотрела на окно - отчего же такая жара? Не найдя ответов и чувствуя, как будто его лицо все облеплено кошачьей шерстью, Павел откашлялся и жалобно позвал на помощь. На зов тут же явилась мама, вся счастливая, растрепанная, фиолетовая.
- С добрым утром! - радостно воскликнула она, выхватила голову из корзины, отнесла ее в ванную и там умыла, почистила, причесала.
- Сегодня все сбудется! Сегодня обратно на шею! - возбужденно говорила она, чистя Лентяеву зубы, а он от этих слов почему-то чувствовал тяжесть в висках и тупую грусть. В это время в ванную зашел сонный дядя Саша, посмотрел на процесс и вместо доброго утра сказал:
- Ну-ну, - хихикнул и сплюнул в раковину.
Потом сели завтракать. Оказалось, Светлана Ульяновна уже много чего наготовила. Поели, попили чай и стали собираться в больницу. Тут же возникло множество хлопот - что взять, чего бы не забыть? Взяли полотенца, смену белья, тапочки, ванные принадлежности и проч. Сложили все в большую сумку с нарисованной на ней бразильянкой в зеленом бикини и уже стали уходить, и уже дядя Саша пошел во двор заводить свою "шестерку", как Светлана Ульяновна вдруг отказалась идти сказав:
- Мы что-то забыли.
Подумали. Не додумались, Светлана Ульяновна серьезно посмотрела на себя в зеркало, но ничего не вспомнила.
- Что же это... может быть шампунь? Расчески... нет... все тут... Ах! - воскликнула она, схватилась за сердце и затем произнесла с ужасом: - Тело!
Стали искать. Светлана Ульяновна оставила голову сына на обувнице и потом бросилась на балкон, а оттуда в шкаф и под кровать. Поиск не дал результатов, и мама вернулась в коридор с растрепанными, торчащими во все стороны фиолетовыми волосами и потекшим, сдвинутым как-то влево макияжем.
- Нету, - сказала она растерянно и таким хриплым голосом, как будто курила всю жизнь.
Но тут же в глазах ее промелькнул смертельный страх, и она кинулась через всю квартиру к окну, потом к другому и третьему.
- Ах, Господи, слава Богу! - облегченно вздохнула она, выглянув в последнее. - Думала спрыгнул подлец... Фу ты черт... Оно же глупое, ничего не понимает...нигде его нету. Куда же оно подевалось? - cпросила она сына.
Лентяев долго молчал, ни одно звука не доносилось из передней, маме пришлось туда прийти и увидеть в глазах сына страх, грусть и стыд.
- Повестка, - безжизненным голосом произнесла с обувницы голова и как будто попыталась спрятаться среди туфлей, шлепанцев и сапог.
Маму же ударил по голове очередной шок, она стала лихорадочно искать повестку оставленную Коноплянским, но нигде ее не было. Повестка и тело исчезли, а также безрукавная майка-алкоголичка и трое садовых калош, как выяснилось, вместе с ними.
И тут опять все закрутилось. Светлана Ульяновна со злым, одновременно рыдающим и перекошенным лицом зашипела:
- Ну, я им устрою! Ну, я им покажу, как тела наших детей красть! Зашибу всех, задавлю! - грозно крикнула она, ничего не видя, зашвырнула Лентяевскую голову в сумку с бразильянкой и спустилась вниз.
Дядя Саша завел мотор и "шестерка" вырвалась из теней двора прямо в раскаленный город. Ехали они по центральной улице мимо администрации и театра, и казалось, что солнце катиться непосредственно за ними, догоняя их. Впереди них вместо дороги варилось какое-то марево, ничего нельзя было разглядеть, кроме других автомобилей, заполонивших проезжую часть. А солнце было огромно, красно и казалось, не висело в небе, а лежало где-то неподалеку от города, точно монета на ребре.
Брошенный на заднем сидении в сумке, Лентяев изнывал от жары, потел между трусами и тапками и хотел, чтобы все побыстрей закончилось. Машину трясло и кидало во все стороны и через короткое время Лентяев перестал что-либо соображать. В глазах у него давно уже заплавали желтые и зеленые круги, и видел он перед собой только одно - мулатку в зеленом бикини со стройным, смуглым телом и такой наивной улыбкой на лице, что казалось, сфотографировали ее совершенно случайно; и глаза у нее были такие детские, такие святые, как будто она впервые видела фотокамеру, а также небо, это море и песок вокруг. Лентяеву хотелось ей верить, хотелось бежать за ней по песку, смеяться, быть счастливым.
Дядя Саша между тем крутил руль, кричал в окно на водителей и прохожих, потел. Машину кидало то в очередной вираж между хлебными грузовиками, то на тротуар, где как он сам говорил было свободнее. И, в конце концов, после этих вихляний их автомобиль уткнулся в хвост гигантской пробки, а потом и вовсе затерялся в густом потоке раскаленных авто на дорожном кольце. Минут пять их не было видно, кольцо вращалось, как воронка на реке, а затем неожиданно выплюнуло их автомобиль на дорогу слева. И тогда они уже поехали спиной к солнцу. Мимо пронесся парк, пронеслась река, вильнувшая здесь и оставившая тут старину, пронеслись трамвайные пути, две новостройки и разбитый завод. А за ним начался высокий, выкрашенный самой дешевой на свете серой краской забор, который тянулся целую минуту, а потом вдруг обрубился постаментом с танком и трехэтажным, ничем не примечательным зданием все в той же дешевой краске, только уже желтой. Это собственно и был военкомат округа.
Они оставили машину здесь и вошли в здание. На третьем этаже перед ними предстал тот самый коридор с движущимися голыми телами призывников, с желтым линолеумом на полу и со столом дежурного в углу. Сам дежурный, тот самый старик в очках, при виде матери, дяди и большого пакета с лежащей внутри него головой попытался, точно как майский жук, выглядеть неживым, но стол на него все равно опрокинулся.
- Где? Куда? - кричала на него Светлана Ульяновна и трясла за шиворот так, как будто выбивала об дерево ковер.
- Да полегче же я астматик...А! - хрипел старик и в груди у него тревожно хлюпало, булькало. - Вам в... 302-ю... отпустите же! Ах, дура! Держите сумасшедшую!
Дверь в 302-ю нашлась быстро, эта дверь, надо сказать, оказалась не лучше и не хуже других дверей и вполне естественно была выбита грудью Светланы Ульяновны. За дверью оказался маленький кабинет, в котором находился огромный шкаф, окно и два стола. За первым столом у окна сидел майор Хорохординов, за вторым - маленькая, кудрявая и некрасивая женщина с длинным носом. Тело тоже было тут. Оно сидело в одних трусах, в той самой майке и калошах на босую ногу напротив кудрявой женщины и уже в чем-то расписывалось.
- Подпишите здесь и вот здесь... хорошо, - участливо говорила телу некрасивая женщина, у которой оказался грубый мужской голос, и, указывая, водила пальцем по бумаге.
- Стоять, подлецы! - закричала на них мама и, находясь на грани нервного обморока, достала из сумки голову сына и, крестя ею воздух, зашла в кабинет. - Христом Богом заклинаю! Прекратите безобразия! - крикнула она и вдруг силы ее оставили, она повалилась на ближайший стул и заплакала.
- Не плачь, мать! - рявкнул Хорохординов, вставая из-за стола. - Это долг Родине! Надо отдать!
И в эту же минуту кудрявая женщина, заполнив окончательные документы, протянула телу повестку красного цвета. Тело жадно, как игрушку, схватило ее, а потом, вытащив из-под мышки третью пропавшую из дому калошу, стало отдавать ею честь во все стороны.
От этого зрелища мама расплакалась хуже прежнего, а у Лентяева от вида красной повестки мучительно забилось в висках.
- Отобрали, отобрали тело! - завыла мама и вскинула вверх руку с отрубленной головой, которая тут же заговорила страдальчески: - Дяденька, тётенька, пожалуйста, миленькие, не берите вы его в эту армию! А? Оно же еще, может быть, где пригодится. Это же разбираться надо кого... это... в армию, а кого, может быть, и не надо никуда... Кого, может быть, надо на воле держать...
- Да, да! - всхлипывая добавила мать, - у нас же операция на сегодня назначена, родненькие! Нам же в университет летом поступать! Руки, ноги нужны!
Майор злорадно усмехнулся, какой-то особый блеск, как искра вылетевшая из костра, прыгнул ему в глаза и он схватил себя за ус столь стремительно, как будто поймал в нем животное.
- Нет уж! - сказал он, с лукавством думая о том, что теперь уж он сможет заполучить все тело целиком. - Нет уж! Извините, но никак. Повестка выдана и обратного ходу не имеет. - Хорохординов, улыбаясь, пожал плечами и распростер руки. - С радостью ждем вас в рядах!.. А уж с головой или без значения не имеет. Для нас.
Майор поглядел в окно и расхохотался. Лентяеву тут же сделалось хуже, хуже и уже совсем плохо.
- О! - сказал он жалобным голоском, наблюдая, как все вокруг закручивается в трубку и пропадает.
- Ему плохо... мальчику плохо! - раздался истерический мамин голос.