В этой книге я хочу показать общество и культуру Вены накануне Первой мировой войны такими, какими они представлялись одинокому провинциалу, перебивающемуся случайными заработками, — Адольфу Гитлеру. В то же время я хочу рассказать историю жизни этого молодого человека вплоть до его переезда в Мюнхен в возрасте двадцати четырёх лет.
Соединяя две темы, я надеюсь продемонстрировать, как сильно Вена повлияла на Гитлера. Ведь его так называемое «мировоззрение» — основа его позднейшей политики — сложилось как раз в те годы, которые он провёл в ненавистной ему столице Габсбургской империи.
Вена Гитлера разительно отличается от привычного, уже давно превратившегося в клише образа «Вены fin de siècle», города художников и интеллектуалов, который ассоциируется с именами Зигмунда Фрейда, Густава Малера, Артура Шницлера и Людвига Витгенштейна (последний, кстати, учился с Гитлером в Линце в одной школе). Вена Гитлера — полная противоположность этой великолепной столице искусств. Это город «маленьких людей», которые взирали на культуру венского модерна с абсолютным непониманием, считая её «вырожденческой», далёкой от народа, слишком интернациональной, слишком «еврейской», слишком вольнодумной. Это Вена приехавших в столицу провинциалов, оказавшихся на обочине жизни, ютящихся в мужских общежитиях, зачастую мучимых различными страхами, восприимчивых ко всякого рода сомнительным теориям, и, прежде всего, к тем, которые позволяли им чувствовать себя «элитой», «избранными», несмотря на всю их ничтожность. «Избранничество» этих людей заключалось в том, что в столице многонационального государства, этого «расового Вавилона», они были не славянами или евреями, а имели честь принадлежать к «благородному немецкому народу».
Создавая картину этого специфического города, я опиралась в первую очередь на рассуждения Гитлера о Вене в «Моей борьбе», на его записанные речи и рассказы. Например, тот факт, что в первый год жизни в Вене Гитлер часто бывал на галерее для зрителей в Рейхсрате, побудил меня подробно описать этот единственный в своём роде многонациональный парламент. Я постаралась по возможности идентифицировать и охарактеризовать всех упомянутых Гитлером лиц, уделив особое внимание его многочисленным контактам с евреями. Будущий диктатор был прямо-таки зависим от прессы, поэтому, иллюстрируя события в Вене, я цитирую периодические издания — но не знаменитые венские газеты для интеллектуалов, а печатную продукцию шёнерианцев, радикальных немецких националистов и христианских социалистов, повлиявшую на Гитлера, в особенности — листки, которые издавались в тех районах, где он проживал. Исследователи биографии Гитлера до сих пор почти не удостаивали вниманием эти издания, поэтому я привожу весьма обширные цитаты, в том числе чтобы продемонстрировать характерный для этой прессы стиль и манеру выражаться.
Основная проблема биографа Гитлера, описывающего его ранние годы, — это катастрофическое отсутствие источников: рейхсканцлер уничтожил по возможности всё, что касалось линцского и венского периодов его жизни. Он приказал конфисковать все письменные свидетельства того времени, запретил публиковать любую информацию о своей юности и своей семье. Единственным источником сведений должна была остаться «Моя борьба», то есть биография, сконструированная им самим. Многие широко известные истории о Гитлере оказались на поверку не соответствующими действительности. Немногочисленные сохранившиеся свидетельства очевидцев крайне сомнительны. Историк, который отважился написать исследование о юности Гитлера, должен быть крайне разборчивым в выборе материала. Поэтому я сочла необходимым включить в мою книгу обстоятельный разбор существующих источников.
Я решила использовать в этой работе дескриптивный метод, чтобы таким образом заложить солидную фактическую базу для дальнейших исследований. При помощи многочисленных цитат из различных источников я стремилась воссоздать атмосферу австрийской столицы накануне Первой мировой войны.
Справиться с поставленной задачей — изобразить Гитлера в юности и показать его внутри исторического контекста — оказалось не так уж и просто. Потому что в начале жизненного пути сложно увидеть в Гитлере черты того политика, диктатора и преступника, каким он станет позже. В молодые годы он ничем — ни особыми талантами, ни преступными наклонностями — не выделялся на фоне обитателей мужского общежития в Вене. Скорее наоборот: даже в этой среде он был одним из самых ленивых. Он плыл по течению и не выказывал ни особой энергии, ни усердия, чтобы с помощью живописи хоть как-то держаться на плаву, не говоря уже о том, чтобы настойчиво добиваться своей цели — стать архитектором.
Тем не менее, именно эти шесть венских лет были для Гитлера-политика годами учения, хотя очевидным это станет лишь позже. После 1919 года он начнёт выступать в Германии перед публикой, и тогда обнаружится, что он использует лозунги, усвоенные в австрийской столице, и методы, позаимствованные у венских политических кумиров.
Я хочу сердечно поблагодарить всех, кто помогал мне в работе над этой книгой, и прежде всего, сотрудников архивов и хранилищ. Особую признательность я хочу выразить Герману Вайсу из мюнхенского Института современной истории, который дал мне много полезных советов и помог пробраться сквозь дебри фальшивок Конрада Куяу. Герберт Кох из Венского городского и земельного архива приложил немало усилий, разыскивая столь необходимые для этого проекта данные о регистрации по месту жительства Гитлера в Вене.
Также я благодарю двух очевидцев: проф. д-ра Марию Яхода из Суссекса за рассказы о доме её дяди Рудольфа Яходы, в который был вхож молодой Гитлер, и Марианну Копплер, дочь друга Гитлера Рудольфа Хойслера, воспоминания которой позволили мне ввести в научный оборот это до сих пор почти не известное имя.
Не в последнюю очередь я благодарна друзьям, который взяли на себя труд читать рукопись по мере её возникновения. За высказанную на разных этапах работы конструктивную критику я особенно благодарна проф. д-ру Гансу Момзену, проф. д-ру Гюнтеру Кале, д-ру Гертруде Лютгемайер и моей дочери Сибилле. Уве Штефен, набиравший рукопись, в которую я неоднократно вносила изменения, потратил на эту работу много сил, демонстрируя неизменное терпение и аккуратность.
Чтобы предупредить неверное политическое толкование моей книги в Австрии, я хочу ещё раз подчеркнуть, что речь здесь идёт не о сегодняшней — преимущественно немецкоязычной — стране, а о многонациональном государстве, где немцы составляли меньшинство. Согласно законодательству Австро-Венгрии, принадлежность к определённому народу определялась по используемому в быту языку. Т.е., когда речь идёт о чехах, словенцах, итальянцах, немцах и других народах, то имеются в виду говорящие на соответствующих языках подданные императора. Поэтому слово «немецкий» не означает здесь приверженность определённой политической позиции, к примеру, идее единства Германской империи. Немцы в государстве Габсбургов в подавляющем большинстве были лояльными гражданами многонациональной монархии, за исключением крошечной партии шёнерианцев (пангерманцев), которой симпатизировал Гитлер.
Вена Бригитта Хаманн
1. Из провинции в столицу
Греза о Линце
На одной из последних прижизненных фотографий мы видим Гитлера незадолго до самоубийства в бункере имперской канцелярии: Красная Армия продвигается вглубь разрушенного Берлина, а он сидит в задумчивости перед помпезным макетом провинциального верхнеавстрийского городка Линца. Гигантские модели зданий по приказу Гитлера умело подсвечиваются прожекторами: Линц в свете утренней зари, под лучами полуденного солнца, на закате, ночью. Архитектор Герман Гислер вспоминает: «В те недели, когда выдавалось немного свободного времени — неважно, днём или ночью, он сидел и смотрел на макет». Смотрел пристально, как на «землю обетованную, в которую нам предстоит войти»[1].
Посетители, которым демонстрировали макет, причём зачастую в непривычное ночное время, были сбиты с толку, впадали в ужас: человек, по воле которого Европа лежит в руинах, утратил чувство реальности и не осознает, сколько людей продолжают гибнуть в эти последние недели войны во имя его и по его приказу. Оттого, что он отказывается подписать договор о капитуляции и положить конец этому кошмару.
Гитлер грезил о своём родном городе Линце, которому присвоил почётное звание «колыбели фюрера»; он хотел сделать Линц культурной столицей Великогерманской империи, «самым красивым городом на Дунае», одной из «мировых столиц», воплощённым в камне памятником его политике и ему лично: Всем, что у него есть и что ещё будет, Линц обязан империи. И поэтому он должен стать носителем имперской идеи. На каждом здании в Линце должна быть надпись «Дар Германской империи»[2][3].
На левом берегу Дуная, в районе Урфар, как раз напротив старого города, предполагалось возвести партийный и административный центр с парадным плацем на 100.000 человек и трибуны на 30.000 человек, выставочный центр, памятник Бисмарку, технический университет. «Комплекс административных зданий гау» должен был включать в себя новую ратушу, дома рейхсштатгальтера и других партийных и окружных руководителей, дом линцского бюргества; все эти здания планировалось сгруппировать вокруг национальной святыни: могилы родителей Гитлера, где предполагалось возвести колокольню, видную издалека, колокола которой, хоть и не каждый день, должны были исполнять мотив из четвёртой, «Романтической» симфонии Антона Брукнера[4]. Башню планировали сделать выше колокольни собора Святого Стефана в Вене. Гитлер говорил, что таким образом хочет исправить давнюю несправедливость: когда-то, при постройке неоготического Нового собора в Линце по приказу из Вены и к неудовольствию жителей Линца высоту колокольни уменьшили, чтобы колокольня собора Святого Стефана оставалась самой высокой в стране[5]. В Линце планировали также установить памятник «в честь основания Великогерманской империи» и построить большой стадион. Гитлер говорил гауляйтеру «Верхнего Дуная» Августу Айгруберу: Камни для строительства поставит концлагерь Маутхаузен[6].
На другом берегу Дуная, в старом городе, должна была появиться парадная улица с аркадами: Гитлер говорил, что эту улицу в Линце следует непременно сделать шире, чем Рингштрассе в Вене[7]. Предполагалось возвести отель на 2.000 мест, соединённый прямой веткой метро с вокзалом, а также самые современные больницы и школы, среди прочих — «Школу им. Адольфа Гитлера», окружную музыкальную школу и Имперскую лётную школу национал-социалистического авиационного корпуса. Планировалось построить и образцовые жилые кварталы для рабочих и художников, а также два дома для инвалидов СА и СС. Ну, и конечно, новые дороги и магистраль, ведущую к автобану. Чтобы улучшить экономическое положение своего родного Линца, Гитлер позаботился об индустриализации города и перевёл туда химические и сталелитейные заводы. Это превращение бывшего провинциального городка в промышленный центр — практически единственное, что удалось осуществить. Бывшие «Заводы Германа Геринга» существуют и по сей день — сегодня это предприятия концерна «VÖEST»[8].
Линц должен был стать не просто новым культурным центром, но столицей мирового масштаба — «в противовес Вене, которую постепенно следовало оттеснить на задний план», как записал в дневнике Йозеф Геббельс[9]. Любимый проект Гитлера — это Художественный музей Линца, его он в последний раз упоминает за день до смерти в завещании: В течение многих лет я коллекционировал картины не для себя лично, а для галереи в моём родном городе Линце на Дунае. Создать такую галерею — моё самое заветное желание[10].
Для этого проекта средства находились всегда, даже во время войны, когда ощущалась нехватка валюты. Только с апреля 1943 г. по март 1944 г. было закуплено 881 произведение искусства, среди них — 395 полотен голландских мастеров XVII–XVIII веков. До конца июня 1944 года на музей потратили 92,6 миллионов рейхсмарок[11]. Геббельс записал в дневнике: «Линц обходится нам дорого. Но для фюрера это так важно. И это, наверное, правильно: Линц должен составить конкуренцию Вене в области культуры»[12]. А Гитлер утверждал с энтузиазмом: Вене я не дам ни пфеннига, и империя тоже ничего не даст[13].
Ценнейшие экспонаты для линцского музея конфискуются в частных галереях, музеях и церквях оккупированной гитлеровскими войсками Европы, например, алтарь Фейта Штоса из Кракова или алтарь ван Эйка из гентского собора Св. Бавона. С особым удовольствием Гитлер забирает сокровища из Вены, из крупных «ненемецких» собраний, например, из коллекций барона Натаниэля Ротшильда и польского графа Карла Ланкоронского: последний владел двумя полотнами Рембрандта, в том числе «Еврейской невестой», а также — будучи меценатом Ганса Макарта — самой значительной коллекцией картин этого почитаемого Гитлером художника. Бывший императорский Музей истории искусств в Вене также вынужден жертвовать для Линца картины, что дражайшим венцам было совершенно не по нутру, как говорил Гитлер в 1942 году, дражайшие венцы, которых он знает весьма неплохо, были сильно раздосадованы и при осмотре некоторых конфискованных полотен Рембрандта попытались в своей задушевной манере втолковать ему, что все подлинники должны остаться в Вене, а вот те картины, где авторство не установлено, вполне можно отдать галереям Линца или Инсбрука. Венцы сделали большие глаза, когда он решил иначе[14].
На возвышающейся над старым городом горе Фрайнберг Гитлер планирует поселиться под старость лет в квадратном доме типичной для Верхней Австрии архитектуры. По этим скалам я взбирался в юности. На этой вершине я предавался размышлениям, глядя на Дунай. Здесь я хочу встретить старость[15]. И далее: Кроме фройляйн Браун я никого не возьму с собой; только фройляйн Браун и мою собаку[16].
Ввиду такой перспективы бургомистр Линца в ноябре 1943 года заявил на заседании городского совета, что «фюрер» любит свою родину больше «всех остальных немцев» и намеревается сделать Линц «самым прекрасным городом на Дунае. Он заботится о каждой детали, даже в войну он думает о каждой мелочи, о каждом противоосколочном окопе, о водоёме с противопожарным запасом воды и о культурных мероприятиях. Ночью от него приходят сообщения, где запрещается проводить мероприятия в парке «Фольксгартен», потому что там плохая акустика, наиболее знаменитые артисты должны выступать в «Ферейнсхаус», доме купеческого общества». Потом бургомистр добавил: «У городского самоуправления руки в значительной мере связаны»[17].
Насколько сильна любовь Гитлера к родному Линцу, настолько же заметна его неприязнь к Вене, бывшей имперской столице и резиденции Габсбургов, власть которой он намерен уничтожить. Этот город излучает невероятный, прямо-таки колоссальный флюид. Поэтому будет невероятно сложно лишить Вену её господствующего положения в области культуры в Альпийских и Дунайских гау[18].
Альберт Шпеер, иронизируя (правда, уже после 1945 года) над преувеличенной любовью Гитлера к Линцу, объясняет её «провинциальной ментальностью». Он уверен, что Гитлер «так и остался провинциалом, который чувствовал себя в больших городах одиноким и потерянным. В области политики ему была присуща навязчивая гигантомания, а социальным его прибежищем оставались небольшие города вроде Линца, где прошли его школьные годы». Такая любовь «сродни эскапизму»[19].
Однако дело здесь не только в противостоянии столицы и провинции: национально гомогенный «немецкий» Линц противопоставлялся многонациональной Вене. Кроме того, добропорядочно-патриархальный провинциальный городок воспринимался как полная противоположность рафинированной, интеллектуальной и самоуверенной метрополии. Геббельс, рупор идей своего хозяина, записывает после визита в Линц: «Настоящие немецкие мужчины. А не эти венские прохиндеи»[20].
С точки зрения биографии, Линц для Гитлера — это город упорядоченной, чистой, мелкобуржуазной юности, рядом с любимой матерью, а Вена, напротив, — свидетель его одиноких, неудачных, грязных лет. Однако политическое значение имела прежде всего цель Гитлера низвергнуть старую столицу Габсбургской империи и подчинить её новой столице — Берлину.
Запутанные родственные связи
Линц, столица Верхней Австрии, резиденция епископа, центр культуры и образования, расположенный в живописной местности на правом берегу Дуная, во времена юности Гитлера насчитывал 68.000 жителей и был — после Вены, Праги, Триеста, Лемберга, Граца, Брюнна, Кракова, Пльзеня и Черновцов — десятым по величине городом Цислейтании (так тогда называлась западная часть двуединой монархии)[21].
Не имея городской стены, город привольно раскинулся между холмами. Но он легко обозрим: главная улица — Ландштрассе — проходит через весь город и заканчивается на барочной площади Франца Иосифа, где стоит старый собор и барочная колонна Святой Троицы; в 1938–1945 годах эта площадь носила имя Адольфа Гитлера.
Уже во времена римлян Линц был пунктом пересечения торговых путей, а в XIX веке его статус повысился благодаря проложенной железнодорожной ветке: «Западная железная дорога императрицы Елизаветы» соединила Вену с Мюнхеном, родиной императрицы. К старой судостроительной верфи добавился локомотиво-строительный завод. При коммерческом училище открыли железнодорожное училище. Железная дорога принесла в Линц дыхание большого мира: трижды в неделю здесь проезжал «восточный экспресс» Париж — Константинополь. Вместе с притоком рабочих-железнодорожников в городок пришёл социализм.
Гитлер жил в своём родном городе недолго, с 16 до 18 лет, с 1905 года по февраль 1908-го. До того семья часто переезжала с места на место из-за работы отца, императорско-королевского таможенного чиновника Алоиса Гитлера. Пограничный населённый пункт Браунау-на-Инне, где 20 апреля 1889 года Гитлер появился на свет, семья покинула, когда мальчику было три года. И прославился позже, когда Гитлер в «Моей борьбе» написал о рождении в этом местечке как о счастливом предопределении, ведь городок лежит на границе двух немецких государств, чьё объединение казалось — по крайней мере, нам, молодым, — главной целью всей жизни, которой следовало добиваться любыми средствами![22]
Ситуация в семье непростая. Адольф — сын Алоиса от третьего брака с Кларой, урождённой Пёльцль, моложе мужа на 23 года. Адольф — её четвёртый ребёнок, но первый, который не умер в младенческом возрасте. В доме живут сводные брат и сестра Адольфа — дети Алоиса от второго брака: Алоис-младший (1882 года рождения) и Ангела (1883 года рождения), а кроме того ещё и «тётушка Хани» — Иоганна Пёльцль, горбатая и, вероятно, слабоумная сестра матери, помогавшая по хозяйству[23].
Мира в семье не было: вспыльчивый отец поколачивал старшего сына. Последний в свою очередь ревновал к Адольфу, которого баловала молодая мать. Сводный брат рассказывал об Адольфе: «Его баловали с раннего утра до позднего вечера, а мы, пасынок и падчерица, должны были слушать бесконечные истории о том, какой Адольф чудесный ребёнок». Но отец колотил и Адольфа. Однажды ему даже показалось, что он убил мальчика[24].
В 1892–1895 годах Алоис Гитлер работал в городе Пассау, на немецкой стороне границы. Адольф — в начале пребывания в Пассау ему три года, а в конце шесть лет — приобретает тогда специфический баварский выговор: В юности я усвоил диалект, на котором говорили в Нижней Баварии; я так и не смог ни забыть его, ни научиться венскому жаргону[25].
В 1895-м, достигнув 58 лет, Алоис Гитлер уходит в отставку после сорока лет службы. В крошечной деревушке Хафельд, в коммуне Фишльхам, недалеко от Ламбаха в Верхней Австрии он покупает дом с подворьем, расположенные в отдалении от других построек, чтобы заниматься сельским хозяйством и пчеловодством. Сын вспоминал в 1942 году: Пчелиные укусы, были у нас делом привычным. Зачастую мать вытаскивала у отца по 45–50 жал, когда он возвращался после отбора сот. От пчёл отец защищался только с помощью дыма курительной трубки[26]. В Хафельде Алоис-младший, которому к тому времени уже четырнадцать, после ссоры с отцом покидает родительский дом, и его лишают права на наследство. В доме остаются 13-летняя Ангела, Адольф и родившийся в 1894 году Эдмунд. В 1896 году на свет появляется Паула, последний ребёнок в семье.
В мае 1895 года шестилетний Адольф поступил в деревенскую начальную школу в Фишльхаме, где ученики разных возрастов занимались в одном классе. Школа состояла из одного большого помещения размером примерно 60 квадратных метров и маленькой прихожей: Уже в первом классе я слушал, что рассказывали ученикам второго класса, а затем и третьего, и четвёртого. Слава Богу, я потом ушёл оттуда. Иначе мне бы пришлось прослушать программу последнего класса два или три раза[27].
Полуразрушенный дом и хозяйство невозможно восстановить на пенсию чиновника, к тому же Алоис Гитлер оказался не слишком удачливым фермером, поэтому в 1897 году дом продают. Семья устраивается на временной квартире в Ламбахе. Восьмилетний мальчик посещает теперь начальную школу в Ламбахе, а также, в течение некоторого времени, певческую школу для мальчиков при монастыре бенедиктинцев. Там ему часто предоставляется возможность упиваться торжественным великолепием блистательных церковных праздников[28]. Позднее он, при всей своей нелюбви к церкви, с одобрением отмечал, что церковь умело использовала естественную тягу людей к сверхъестественному […]. Она с большим успехом воздействовала на людей благодаря своему мистическому культу, огромным и величественным соборам, торжественной музыке, праздничным обрядам и ладану[29].
Семья Гитлера набожной не была. Только мать регулярно ходила к воскресной мессе. Антиклерикально настроенный отец воздерживался от посещения церкви, сопровождал семью в церковь только по праздникам и 18 августа, в день рождения императора, используя единственную возможность выгулять чиновничью форму, которая целый год без пользы висела в шкафу[30].
В конце 1898 года семья переехала в деревню Леондинг к югу от Линца, где Алоис Гитлер за 7700 крон купил маленький дом возле кладбища[31]. Геббельс вспоминал, как в 1938 году впервые посетил этот домик, превратившийся в «место паломничества всего немецкого народа»: «Очень маленький и примитивный. Меня проводят в комнату — его владения. Маленькая, низкий потолок. Здесь он ковал планы и мечтал о будущем. Дальше кухня, где готовила пищу его добрая матушка. За домом сад, где маленький Адольф рвал по ночам груши и яблоки… Здесь, значит, рос гений. Душу мою охватывает величественное и торжественное чувство»[32]. Девятилетний мальчик поступает в сельскую школу в Леондинге. Позже он будет вспоминать о беззаботном озорном времени[33] в кругу деревенских мальчишек и о себе как о сорвиголове: Даже в детстве я не был «пацифистом», и все попытки воспитать меня таковым заканчивались неудачей[34]. Балдуин фон Вильхеринг, один из соучеников Гитлера в Леондинге, позже настоятель монастыря, вполне дружелюбно вспоминал: «Ему хотелось играть только в войнушку, и нам это быстро надоедало, но он всегда находил кого-нибудь, в особенности из ребят помладше, кто соглашался»[35]. В остальное время Гитлер занимается своим «любимым спортом»: на кладбище рядом с родительским домом стреляет по крысам из винтовки системы Флобера[36].
Гитлер в Вене. Портрет диктатора в юности
Гитлер — ученик начальной школы в Леондинге
На рубеже веков умы европейцев занимала англо-бурская война: бурские республики Южной Африки вели войну против экспансии англичан. «Борьба Давида против Голиафа», «освободительная борьба бедных крестьян» против британских империалистов вызывала у немецких националистов одобрение, даже восхищение. В поддержку буров собирали подписи и деньги. Сочиняли бурские марши и песни. В моду вошли бурские шляпы, бурские селёдки и бурские сосиски, которые, кстати, до сих пор пользуются в Вене популярностью[37].
Для молодого Гитлера англо-бурская война оказалась настоящей зарницей: Каждый день я с нетерпением ждал выхода газет, я проглатывал депеши и сообщения, я был счастлив уже одной только возможностью стать свидетелем этой героической борьбы, пусть и издалека[38]. Мальчики теперь играли в «буров и англичан», причём никто не хотел быть англичанином, все хотели быть бурами. Даже спустя годы, в 1923-м, Гитлер скажет: Со стороны буров — справедливое желание свободы, со стороны Англии — жажда денег и бриллиантов[39].
В 1900 году в Леондинге в возрасте шести лет от кори умирает брат Эдмунд, и 11-летний Адольф остаётся единственным мальчиком в семье. Отношения с отцом ухудшаются. Однокашники Гитлера вспоминают, что Алоис Гитлер был «малосимпатичным человеком, и по своему внешнему виду, и по своей сути»[40]. «Старый господин Алоис требовал беспрекословного подчинения. Часто он засовывал два пальца в рот, издавал резкий свист и Адольф, где бы он в тот момент ни находился, должен был мчаться к отцу… Отец часто ругал сына, Адольф очень страдал от строгости отца. Адольф любил читать, но прижимистый старик не давал денег на книги». У Алоиса Гитлера была, как утверждают, одна-единственная книга — о Франко-прусской войне 1870–1871 годов: «Адольф любил рассматривать картинки в этой книге и восхищался Бисмарком»[41]. Правда, сам Гитлер упоминает в «Моей борьбе» отцовскую библиотеку[42].
Очевидцы описывают Клару Гитлер как спокойную, любящую мать и хорошую хозяйку. Одна ученица из Леондинга, которая каждый день проходила мимо дома Гитлеров, вспоминала, причём уже после 1945 года, что отправляя маленькую Паулу в школу, мать её каждый раз провожала «до калитки и целовала; мне это запомнилось, потому что у нас, в деревенских семьях, такое было непринято, но мне это нравилось, я даже почти завидовала Пауле»[43].
Отец прочит сыну карьеру чиновника и отправляет его после пяти лет начальной школы в реальное училище в Линце, куда из Леондинга целый час пешей ходьбы. 11-летний мальчик, каждый день сменяя простоту деревенской жизни на строгость провинциальной школы, не сумел адаптироваться и забросил учёбу. Пройдя всего один класс, он остался на второй год, получив две оценки «неудовлетворительно» — по математике и по естественной истории. Кроме того, как следует из протоколов педсовета, он каждый год получает выговоры то за поведение, то за прилежание. Несмотря на это, в 1902/03 учебном году из всего класса лишь его освободили от платы за обучение, что указывает на стеснённые финансовые обстоятельства семьи[44].
Д-р Хюмер, доброжелательно настроенный учитель французского, в 1924 году вспоминал о бывшем ученике так: «У него определённо были способности, хотя и несколько односторонние, но он не умел контролировать себя, и его считали строптивым, упрямым, не терпящим возражений, вспыльчивым, ему было трудно привыкнуть к школьным порядкам». Он требовал «от своих однокашников безоговорочного подчинения», нравился себе «в роли вождя» и явно «увлекался романами Карла Мая и рассказами про индейцев»[45].
О своем любимом писателе Карле Мае Гитлер позже рассказывал часто и охотно. Я читал его книги при свете свечей и при помощи большой лупы при свете Луны! […] «Через пустыню» — первый роман Карла Мая, который я прочитал. Полный восторг! Потом я проглотил и другие его книги. Что тут же сказалось на моих оценках! Карлу Маю он обязан своими первыми познаниями в географии[46]. В 1943 году Гитлер с гордостью показывал своей свите линцский отель «Красный рак», где почитаемый им писатель надолго останавливался в 1901 году[47].
Юный Гитлер не особо старался добиться успехов в учёбе. Как сообщает один из соучеников, матери часто приходилось бывать в школе, чтобы «узнать о сыне»[48]. В «Моей борьбе» Гитлер поясняет, что намеренно не прилагал усилий, потому что не хотел становиться чиновником. В дальнейшем он будет критиковать тех родителей, которые слишком рано выбирают профессию для своих детей и потом, если что-то пойдёт не так, тут же начинают говорить о блудном или неудавшемся сыне. В тринадцать лет его притащили (читай: отец притащил) в Главное таможенное управление Линца — вот настоящая государственная клетка, где старичье сидит чуть ли не друг у друга на головах, скученно, как обезьяны. Так ему внушили отвращение к карьере чиновника[49].
Отношения с отцом ухудшаются. Сестра Паула вспоминает: «Каждый вечер Адольф… получал порцию побоев, потому что не возвращался домой вовремя»[50]. А Гитлер пишет об этом времени следующее: В первый раз в жизни меня… вынудили уйти в оппозицию. И хотя отец, что касалось выполнения однажды намеченных им планов, был решительным и жёстким человеком, сын ему в упрямстве и строптивости не уступал[51]. Вспоминая позже об отце в узком кругу, Гитлер рисует негативный образ. Геббельс записывает в дневнике: «Гитлер прожил почти такую же юность, как и я. Отец — домашний тиран, мать — источник добра и любви»[52]. Гансу Франку, своему будущему адвокату, Гитлер якобы сказал, что в возрасте десяти-двенадцати лет ему приходилось таскать пьяного отца из трактира домой: Такого ужасного стыда мне с тех пор больше не довелось испытать. О, Франк, я знаю, что за дьявол алкоголь! Он был — по вине отца — главным врагом моей юности[53].
Алоису Гитлеру нечем заняться на пенсии, и он убивает время, ежедневно наведываясь в пивные. Он часто встречается с крестьянином Йозефом Майрхофером, и они вместе трудятся на дело немецких националистов[54]. Скорее всего, речь идёт о так называемом «застольном обществе», о самой маленькой партийной ячейке в семейном и дружеском кругу, какие тогда часто формировались внутри партий немецких националистов. Майрхофер вспоминал о старшем Гитлере: «Это был угрюмый, неразговорчивый старик, бескомпромиссный либерал, и как все либералы в то время, человек бескомпромиссного националистического мировоззрения, пангерманец, странным образом ещё и преданный императору»[55].
Либеральной, националистической и преданной императору была в те годы и правящая партия Верхней Австрии — Немецкая народная партия. Она возникла в кругу крайних немецких националистов, группировавшихся вокруг Георга Шёнерера, но затем избрала более умеренное немецко-национальное направление и принимала в свои ряды даже евреев. Нет никакого основания предполагать, что Гитлер в «Моей борьбе» лжёт, сообщая о своём отце, что тот видел в антисемитизме культурную отсталость и при своих строго националистических убеждениях имел более или менее космополитические воззрения[56].
Политические баталии в школе
Политическая атмосфера в реальном училище Линца была, вне всякого сомнения, весьма неспокойной. «Клерикалы» и преданные Габсбургам школьники выступали единым фронтом против либералов и националистов, «германцы» и «славяне» конфликтовали друг с другом. Все усердно что-то коллекционировали, демонстрируя таким способом приверженность определённой политической позиции. «Преданные императору» ученики реального училища собирали черно-жёлтые ленточки и значки, фотографии императорской семьи и кофейные чашки с изображением императрицы Елизаветы и императора Франца Иосифа, а «немецкие националисты» коллекционировали иные «святыни»: гипсовые бюсты Бисмарка, пивные кружки с героическими изречениями из немецкой старины и, конечно, ленточки, карандаши и булавки в «великогерманской» цветовой гамме 1848 года — черно-красно-золотой. В «Моей борьбе» Гитлер пишет, что в юности он тоже принимал участие в борьбе национальностей старой Австрии: Мы собирали пожертвования для Школьного союза и общества «Зюдмарк», выражали свою позицию с помощью васильков и черно-красно-золотых цветов, приветствовали друг друга выкриком «Хайль» и пели «Германия превыше всего» на мелодию австрийского гимна, несмотря на все предупреждения и штрафы[57].
Националистические объединения «Немецкий школьный союз» и «Зюдмарк» продавали коллекционные марки, чтобы финансировать «борьбу против чехизации» за «сохранение и распространения германства». На внушительные доходы от продажи этих коллекций финансировались немецкие детские сады и школы в областях со смешанным населением. «Зюдмарк» поддерживал в первую очередь немецких крестьян в языковых островках, а также покупал землю для создания новых поселений. Эти акции по сбору средств были очень популярны, в них принимали участие все, вероятно, именно они позже послужили образцом для деятельности общественного фонда «Зимняя помощь».
Васильки, приветствие «хайль» и черно-красно-золотая гамма однозначно указывают на пангерманцев, радикальных немецких националистов под предводительством Шёнерера. Они выступали за присоединение Немецкой Австрии к Германской империи и, в отличие от сторонников Немецкой народной партии, являлись врагами государства Габсбургов. Таким образом, прогерманский настрой учеников реального училища был гораздо более радикальным, чем у их учителей, которые принадлежали к касте чиновников и потому были обязаны хранить верность императору.
Большинство учителей реального училища поддерживали немецкий национализм. Они вдохновляли молодёжь «на борьбу против Богемии за родную немецкую землю в пограничном регионе» и делали это, как вспоминает один из учеников, «с педагогическими целями. «Вы должны хорошо учиться, — говорили они, — чтобы немцы не утратили своей ведущей роли в Австрии и выстояли в национальной борьбе»». Примерно то же самое рассказывал Гитлер о своём любимом учителе д-ре Леопольде Пётше: Наш национальный фанатизм он использовал в воспитательных целях: он нередко взывал к нашей национальной чести и этим скорее, чем иными средствами, мог образумить нас, озорников[58].
Пётш преподавал у Гитлера с первого по третий класс (1901–1904 гг.) географию, а во втором и третьем классе — историю. Также он возглавлял школьную библиотеку, где Гитлер брал книги. В качестве особого отличия Гитлеру позволялось носить за учителем географические карты, тем самым поддерживая с ним более тесный контакт[59].
Пётш был не только учителем, но и желанным оратором на различных торжествах. Он выступал в «Обществе народного образования Верхней Австрии», «Обществе чиновников», гимнастическом обществе Яна, в региональном отделении общества «Зюдмарк» в Линце, где являлся заместителем председателя, а заодно и на юбилее правления императора в 1908 году[60]. У него, как и у Гитлера-отца, прогерманский националистический настрой сочетался с преданностью Габсбургам, что вполне соответствовало основной линии Немецкой народной партии, от которой его в 1905 году избрали в городской совет Линца. Эрнст Кореф, позже бургомистр Линца, вспоминал о Пётше: «Он был настроен националистически, но при этом оставался настоящим добропорядочным австрийцем и очень достойным человеком»[61].
Большой популярностью пользовались доклады Пётша, где он демонстрировал диапозитивы — «Картины немецкой истории». Особое внимание лектор уделял древним германцам и ранней империи, то есть эпохам, предшествовавшим восхождению Габсбургов на престол, а потом делал акцент на «национальном пробуждении» немцев вплоть до войны 1870–1871-х годов: «После грандиозной немецкой победы в 1870–1871 годах мы стали лучше осознавать своё германство и с большей любовью перелистываем книги немецких мифов и преданий, книги по немецкой истории»[62].
Заметим, что в Габсбурской монархии «Седанские торжества» в память о победе Пруссии над Францией были запрещены. И ученики отмечали эту дату тайком, закачивая праздник исполнением гимна немецких националистов «Вахта на Рейне», прусско-немецкой боевой песни, направленной против «заклятого врага» — Франции.
Гитлер в Вене. Портрет диктатора в юности
Текст «Вахты на Рейне»
Ещё одну националистически окрашенную песню времён своей юности Гитлер упоминает в речи после «аншлюса» в марте 1938 года: Когда солдаты вошли в страну, я вновь услышал песню моей юности. Я так часто с трепетом в сердце пел её раньше, эту гордую боевую песню: «Народ поднимается, буря начинается». Это и в самом деле было восстание народа и начало бури[63]. Далее в песне, сочинённой Теодором Кёрнером в 1813 году, в период освободительной борьбы против Наполеона, следуют строки: «И если судьба нам в бою умереть, / Мы с радостью примем геройскую смерть». А в припеве — обращение к «трусам», оставшимся дома: «А трусу что ж, судьба одна: / Не пить немецкого вина / Немецких песен не певать / И девушек не целовать».
Однозначно пангермански были окрашены и школьные акции против «черно-жёлтого» профессора религии Шварца. Позже Гитлер с нескрываемой гордостью рассказывал, как он раздавал на уроке религии «великогерманские» — черно-красно-золотые — карандаши. Учитель тут же отреагировал: ««Немедленно отдайте эти отвратительные карандаши!» Класс неодобрительно загудел. «Это национальные идеалы!» «В вашем сердце не должно быть никаких национальных идеалов, кроме одного единственного — нашего отечества и нашей династии Габсбургов. Кто против династии Габсбургов, тот против церкви, а кто против церкви, тот против Бога. Садись, Гитлер!»» В школе господствовали, по словам Гитлера, революционные настроения[64], что подтверждают и его бывшие соученики.
Чёрный, красный и золотой были в 1848 году цветами «великогерманцев», которые мечтали тогда об объединении всех немцев под началом Габсбургов. После основания Германской империи в 1871 году австрийские пангерманцы присвоили себе эти цвета, которые теперь символизировали их основную политическую цель — «присоединение» немецких частей Австрии к империи Гогенцоллернов и, следовательно, развал многонационального государства, что в ту пору было равно государственной измене.
Ещё один пример. Школьники Линца каждое лето должны были приветствовать императора Франца Иосифа, когда тот направлялся в свою летнюю резиденцию в Бад-Ишль. Учитель считает необходимым напомнить им: «Все должны кричать: «Хох!», смотрите у меня, чтобы никто не крикнул: «Хайль!»»[65] «Хайль» — приветствие немецких националистов, «Хох!» — приветствие, обращённое к дому Габсбургов.
Позже Гитлер любил повторять, что австрийским немцам, благодаря их опыту существования в многонациональном государстве, был присущ гораздо более ощутимый и деятельный национализм, чем «имперским немцам». Причём уже в школе: Ребёнок получал политическое образование в том возрасте, когда граждане так называемого национального государства знают о своей принадлежности к определённому народу разве что благодаря языку… За короткое время я стал фанатичным «немецким националистом». Согласно его утверждениям, уже в пятнадцать лет ему была ясна разница между династическим «патриотизмом» и народным «национализмом»[66]. Во всяком случае, уже в школе Гитлер однозначно становится на сторону радикального «народного национализма» и не принимает, как и шёнерианцы, многонациональное государство. Его взгляды коренным образом расходятся по этому важному пункту с позицией отца и любимого учителя Пётша.
Так становится понятным неудовольствие Пётша, когда Гитлер в «Моей борьбе» назвал его, австрийского патриота, замечательным учителем, но при этом и противником Австрии: Разве можно было изучать немецкую историю у такого учителя и не стать врагом государства, в котором правящая династия так неблагоприятно влияла на судьбы нации? Разве можно было сохранить преданность правящему дому, который собственную постыдную выгоду ставил выше интересов немецкого народа?[67]
Говорят, что рассерженный Пётш отослал два экземпляра «Моей борьбы», подаренных ему Гитлером, в аббатство Вильхеринг[68]. А в 1936 году, когда кое-кто из линцких учителей решил напомнить о себе знаменитому ученику, отправив тому фотографии, Пётш отказался и заявил, «что он присягал Австрии и не может согласиться с Гитлером, когда тот Австрию унижает»[69]. Воспротивиться похоронам по государственному разряду «любимый учитель фюрера», впрочем, уже не смог.
Евреи и чехи в Линце
Реальное училище Линца, видимо, имело хорошую репутацию: треть учеников были иногородними. 50 учеников родом из Нижней Австрии, включая Вену, 21 — из Зальцбурга, Тироля, Штирии, Каринтии, ещё 21 — из Богемии, Моравии, Силезии, по двое — из Галиции и Венгрии, семь — из Германской империи, по одному — из Италии, Франции и Боснии.
Среди приехавших в Линц учиться из Вены числился с 1903-го и вплоть до выпуска в 1906 году Людвиг Витгенштейн, сын промышленника Карла Витгенштейна. Людвиг всего на несколько дней младше Адольфа Гитлера, но учится двумя классами старше: будущий философ, до тех пор получавший домашнее образование, посещает в 1903/04 учебном году пятый класс, а будущий политик — только третий. Гитлер, скорее всего, знает Витгенштейна, хотя бы в лицо, ведь тот очень выделяется на общем фоне: говорит на непривычно чистом литературном языке, правда, с небольшим заиканием, очень элегантно одет, при этом крайне чувствителен и исключительно замкнут. Он обращается к соученикам «на вы» и требует от них (за исключением единственного друга), чтобы и они обращались к нему «на вы»: господин Людвиг. Школу Витгенштейн не любит, в записной книжке сохранилась запись о первом впечатлении: «Дерьмо». Он часто прогуливает занятия и учится посредственно. Когда он в 1906-м, покинув Линц, уезжает учиться в Берлин, его правописание ничуть не лучше, чем у Гитлера[70].
Как рассказывали позже однокашники Гитлера, школьники-евреи в реальном училище Линца не сталкивались ни с какими особыми проблемами[71], тем более, если они, как Витгенштейн, были католиками и посещали уроки религии. Согласно статистике, в тот период в школе насчитывалось только 17 учеников иудейского вероисповедания, 323 католика, 19 протестантов и один ученик из Боснии греко-православной веры[72].
Видимо, антисемитизм не играл в училище большой роли, и высказывания Гитлера в «Моей борьбе» соответствуют действительности: В реальном училище я познакомился с еврейским мальчиком, с которым мы все обращались с осторожностью… ничего особого я себе при этом не думал, как и все остальные. Только в возрасте 14–15 лет, пишет Гитлер, он стал обращать внимание на слово «еврей», зачастую в связи с разговорами о политике[73].
Около 1900 года на территории Верхней Австрии проживало в общей сложности лишь 1102 еврея, из них в Линце — 587, что составляло меньше одного процента от общего количества жителей, в Урфаре — 184 человека. В 1910 году: 1215 еврея — в Верхней Австрии, 608 — в Линце, 172 — в Урфаре[74]. Линцские евреи были, в основном, ассимилированными, родом из баварского Фюрта или из Богемии. Главы еврейских семей в Линце (общим числом 224) имели следующие профессии: 63 — торговцы, 23 — коммивояжёры, 15 — владельцы ликерных заводов, 11 — инженеры, по десять — владельцы магазинов готового платья, чиновники и торговые служащие, по шесть — служащие фабрик, старьёвщики и бухгалтеры, пять фабрикантов, по четыре — врачи, адвокаты, сотрудники агентств, владельцы магазинов кожаных товаров и владельцы агентств, три налоговых чиновника по продуктам питания, по два — владельцы спиртовых заводов и сотрудники банка, по одному — судья, директор банка, редактор, фотограф, владелец водохранилища, обойщик, конторский служащий, пекарь, управляющий делами, владелец табачного киоска, страховщик, владелец фабрики по производству сладостей, портной, модистка[75].
Многие из них были меценатами, пользовались уважением и принимали участие в деятельности общественных организаций. Так, например, 7 апреля 1907 года штатгальтер Верхней Австрии вручил в синагоге раввину Морицу Фридману орден Франца Иосифа, отметив таким образом четверть века его деятельности в качестве члена Императорско-королевского совета по делам школ Верхней Австрии[76].
Численность евреев в Линце оставалась примерно на одном и том же уровне, восточноевропейские евреи не приезжали в этот маленький провинциальный городок, а вот чехов сюда переселялось всё больше и больше. Большинство из них были сезонными рабочими, которых статистика не учитывала. Но в любом случае, «борьба против славянизации» и, таким образом, против чехов в практически гомогенно немецкоязычном городке играла значительно большую роль, чем антисемитизм, направленный против немецкоязычных евреев. «Чешский вопрос» в последние два десятилетия перед мировой войной был главной темой и в городском совете Линца, и в линцских газетах и школах. Город делал щедрые пожертвования в пользу различных немецких национальных союзов и обществ[77].
Линцские газеты запугивали местное население засильем приезжих, потерей рабочих мест из-за притока дешёвой рабочей силы, «распродажей» родной земли, растущей преступностью. Пангерманская газета «Линцер Флигенде Блеттер» писала, что Главная площадь Линца якобы уже давно стала «местом сбора молодых чехов»: «Каждый вечер на площади можно видеть чехов — они довольно громко говорят по-чешски и ходят туда-сюда сплочёнными группами. Этим они хотят доказать, что уже завоевали центр Линца»[78].
Бывший соученик Гитлера вспоминает, что «оборонительная борьба против наступающего славянства» была «главной темой» обсуждения среди школьников: «Мы не рассматривали славян как неполноценный народ, но мы не хотели, чтобы они ущемляли нас в наших правах»[79]. Зачастую между молодыми «славянами» и «германцами» случались драки. Другой соученик вспоминает: «Языковые баталии, конфликты в парламенте производили на нас большое впечатление. Мы были настроены против чехов и против столпотворения народов»[80]. Политики, которые тогда задавали тон в парламенте как защитники немцев, прежде всего Георг Шёнерер и Карл Герман Вольф, почитались как национальные герои.
Замечания Гитлера по этому вопросу не отличаются от воспоминаний его соучеников. Шпееру он однажды сказал, что впервые обратил внимание на национальные противоречия, когда учился в школе, и почти все его линцские однокашники были против «переселения чехов в Немецкую Австрию». А вот «еврейскую опасность» он осознал только в Вене[81]. И вот ещё одно высказывание, сделанное в 1929 году в Мюнхене: Я провёл мою юность на границе, сражаясь за немецкий язык, культуру и убеждения, в борьбе, о которой большая часть немецкого народа в мирное время не имела ни малейшего понятия. Борьба велась в непосредственной близости от нас, когда мне было всего тринадцать, бои шли в каждом классе средней школы[82].
При всём том настоящих межнациональных конфликтов в реальном училище Линца быть не могло: из 359 учеников в 1902–1903 учебном году 357 указали в качестве родного языка немецкий, и лишь двое — чешский[83]. В других линцских школах верхней ступени ситуация была аналогичной. Проживавшие в Линце чехи были исключительно железнодорожными рабочими, которые не могли себе позволить отправить детей в школы верхней ступени, или сезонными рабочими, чьи дети оставались в Богемии.
Гитлеру было четырнадцать в 1903 году, когда в Линце разгорелся языковой скандал. Епископ разрешил отслужить в одной из линцских церквей проповедь на чешском языке, и городской совет представил неотложное ходатайство, в котором единогласно потребовал от него «запретить церковную службу на чешском языке, которую превращают в прочешскую демонстрацию», и одновременно порекомендовал линцским коммерсантам впредь принимать на работу «только немецких подмастерьев и учеников»[84]. Защищаясь, епископ сослался на традицию: эрцгерцог Максимилиан д’Эсте Австрийский, генерал, великий магистр Тевтонского ордена, уже семьдесят лет назад разрешал служить проповеди на чешском языке для своих строительных рабочих. И в этом случае Габсбурги и церковь вновь оказались защитниками чехов и врагами немецких националистов.
В марте 1904 года прогермански настроенные школьники и студенты сорвали концерт чешского скрипача Яна Кубелика. Вслед за тем последовали гонения на чешские общественные организации. Так, например, командование размещённого в Линце Второго инженерного батальона подало в окружную администрацию жалобу на маленькое чешское объединение в Урфаре, обвинив его в антимилитаристской пропаганде. Во время обыска доказательства были не найдены, и министерство внутренних дел в Вене встало на защиту чешского союза[85]. Однако цель этой и подобных акций была достигнута: чехов запугали полицией, а население настроили против якобы «прочешской» политики венского правительства. Так разжигалась межнациональная рознь.
Вопрос о том, является ли человек «германцем» или «славянином», был очень важен для учеников линцского реального училища. Согласно утверждению Йозефа Кеплингера, молодого Гитлера очень занимали воображаемые расовые различия. Однажды он сказал Кеплингеру: «Ты не германец, у тебя тёмные глаза и тёмные волосы!», в другой раз он якобы встал у входа в класс и стал направлять учеников по чисто внешним признакам направо и налево, деля их на «арийцев и неарийцев»[86]. К какой группе темноволосый Гитлер отнёс себя, неизвестно.
Смерть отца
3 января 1903 года в десять часов утра Алоис Гитлер, отец Адольфа Гитлера, шестидесяти пяти лет, умер в трактире от внезапно открывшегося лёгочного кровотечения[87].
В некрологе, опубликованном линцской газетой «Тагеспост», его чествовали как «очень прогрессивного человека» и «доброго друга свободной школы». За этими словами скрывались антиклерикальные настроения покойного, его участие в работе общества «Свободная школа» и ссора с местным священником. В обществе (читай: в трактире) он «всегда был весёлым, радостным, как юноша», а ещё — «большим другом пения». И далее: «Даже если порой с его уст слетало резкое слово, под грубой оболочкой таилось доброе сердце»[88]. За этими аккуратными формулировками подразумевается гульба в трактире и грубость по отношению к домашним, что подтверждает и Йозеф Майрхофер, который впоследствии станет опекуном Гитлера: «За выпивкой он не терпел возражений, мог легко вспылить… Дома он держал всех в строгости, не церемонился, его жене было не до смеха»[89].
13-летнему сыну смерть отца-тирана, наверное, принесла облегчение. Своей секретарше Гитлер позже часто рассказывал «о любви матери», к которой он и сам был очень привязан. ««Отца я не любил, — говорил он, — но очень боялся. Он был вспыльчивым, бил без разговоров. Моя бедная мама всегда за меня переживала»»[90].
Однако оценки в школе и теперь не улучшились. В 1904 году из-за неизменно плохой успеваемости Гитлер вынужден уйти из реального училища. Однако мать не сдаётся и отправляет сына в училище в Штайре, промышленном городе с населением 17.600 человек, где мальчик живёт на съёмной квартире. Для вдовы чиновника это большая финансовая жертва. Она продаёт дом в Леондинге и переезжает в Линц, на второй этаж дома по адресу Гумбольдтштрассе 31.
Разлука с матерью даётся 15-летнему юноше тяжело. Геббельс пишет об этом: «Фюрер рассказывает о своём детстве… Как он тосковал и переживал, когда мать послала его в Штайр. Он чуть на заболел тогда… И как он до сих пор ненавидит Штайр»[91].
Гитлер учился в Штайре, когда началась русско-японская война. Позже он рассказывал, что класс тогда разделился на два лагеря, «славяне» встали на сторону русских, остальные — на сторону японцев: Когда во время русско-японской войны приходили сообщения о поражении русских, чехи из моего класса плакали, а остальные ликовали[92]. Гитлер, как и немецкие националисты в Линце, подозревает даже школьников в панславистских убеждениях.
На Троицу 1904 года Гитлер — он переживает переходный возраст и по-прежнему не желает учиться — проходит конфирмацию в Линцском соборе. Его крёстный отец вспоминал: «Среди всех моих конфирмантов другого такого хмурого и упрямого не было, каждого слова приходилось добиваться от него с трудом». Молитвеннику — подарку на конфирмацию — мальчик не обрадовался. Дорогая поездка на пароконном экипаже из Линца в Леондинг тоже не произвела на него впечатления: «Мне даже показалось, что конфирмация была ему противна». В Леондинге его уже ожидала «стая мальчишек», и он «быстро испарился». Жена крестного добавила: «Они вели себя, как индейцы»[93].
Правда, в таком поведении 15-летнего мальчика нет ничего необычного. Гитлер писал в 1942 году: В тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет я уже ни во что не верил, и никто из моих товарищей тоже больше не верил в так называемое причастие, разве только парочка каких-нибудь придурков-отличников! Я тогда считал, что всё нужно взорвать![94]
С тремя «неудовлетворительно» — по немецкому, математике и стенографии — Гитлер опять не смог перейти в следующий класс: Этот идиот-профессор внушил мне отвращение к немецкому языку, этот дилетант, этот коротышка. Я больше никогда не смогу правильно написать ни одного письма! Только представьте! Этот дурак поставил мне двойку, и мне никогда не стать техником[95].
В этот момент ему на помощь внезапно пришла болезнь, серьёзное заболевание лёгких, благодаря которому разрешился давний семейный спор[96]: ему позволили закончить обучение и вернуться к матери.
По воспоминаниям родных, летом в Вальдфиртеле больной сын позволяет матери его баловать и приносить ему каждое утро кружку тёплого молока. Он ведёт замкнутую жизнь и почти не общается со своими двоюродными братьями и сёстрами[97].
Эта якобы тяжёлая болезнь, видимо, была просто лёгким недомоганием, иначе о ней знал бы новый семейный врач, д-р Эдуард Блох. Позже он подтвердит, основываясь на своих записях, что ребёнок обращался к нему за помощью только по мелочам, по поводу простуды или воспаления миндалин. Гитлер не был ни особо крепким, ни особо болезненным. О какой-либо тяжёлой болезни, тем более — о заболевании лёгких, не могло быть и речи[98].
Д-р Блох был еврей. Он родился в 1872 году в Южной Богемии, в городе Фрауенбург. Получив образование в Праге, он служил военным врачом, в 1899 году был направлен в Линц и по окончании срока службы остался там жить. В 1901 году Блох открыл частную практику в красивом барочном здании по адресу Ландштрассе 12. Там же проживала вся семья: жена Эмилия, урождённая Кафка, и дочь Гертруда 1903 года рождения. Д-р Блох, как вспоминал Эрнст Кореф, бургомистр Линца, пользовался «большим уважением, особенно в малообеспеченных и бедных кругах. Все знали, что он готов отправиться с визитом к больному даже ночью. Обычно он ездил по вызову в одноконном экипаже, на голове — бросающаяся в глаза широкополая шляпа»[99].
В старости д-р Блох, живя в эмиграции в США, опубликовал воспоминания, где создал удивительно положительный образ молодого Гитлера. Врач пишет, что тот не был ни драчуном, ни грязнулей, ни наглецом. «Такого не было. Спокойный, хорошо воспитанный и аккуратно одетый мальчик». Он терпеливо ожидал в приёмной своей очереди, потом, как любой вежливый подросток четырнадцати-пятнадцати лет, кланялся и благодарил врача. Он носил, как и другие мальчики в Линце, короткие кожаные брюки и грубошёрстную зелёную шляпу с пером. Высокий, бледный, на вид старше своих лет: «У него были материнские глаза, большие, печальные и задумчивые. Этот мальчик жил в своём внутреннем мире. Какие мечты его занимали, я не знаю».
Примечательна в этом мальчике лишь его любовь к матери: «Он не был маменьким сынком в обычном смысле слова, но я никогда не наблюдал более глубокой привязанности». Любовь была обоюдной: «Клара Гитлер молилась на сына… Она позволяла ему идти собственным путём, насколько это было возможно». Она восхищалась его рисунками и акварелями, поддерживала его художнические амбиции наперекор отцу: «Какой ценой ей это давалось, можно только догадываться». Данное высказывание можно расценить как намёк на не слишком счастливый брак. Однако врач вовсе не придерживается того мнения, что материнская любовь носила болезненный характер.
Материальное положение семьи, по словам доктора Блоха, было стеснённым. Клара Гитлер не позволяла себе «никаких излишеств», жила крайне скромно и экономно[100]. О семейном бюджете Гитлеров сохранились некоторые данные: ежемесячная вдовья пенсия Клары Гитлер составляла сто крон плюс по сорок крон на воспитание Адольфа и Паулы. Продажа дома в Леондинге принесла десять тысяч крон, из которых вычли ипотеку, налоги, накладные расходы и — заблокированные до достижения двадцати четырёх лет — доли наследства двоих детей, Адольфа и Паулы (на каждого — по 652 кроны)[101].
Оставшиеся пять с половиной тысяч при четырёх процентах годовых приносили 220 крон в год. Кроме того, мать могла располагать процентами от доли наследства Адольфа и Паулы до достижения ими восемнадцати лет, что давало в год дополнительно 52 кроны. Однако проценты (не более 23 крон в месяц) не покрывали арендную плату. Семья из четырёх человек, у которой теперь нет даже собственного огорода и сада, как было в Леондинге, вынуждена жить очень скромно, к тому же в 1905 году рост цен становится заметным, а мать болеет. Даже если «тётушка Хани» участвовала в расходах, Кларе Гитлер, видимо, всё же приходилось тратить основной капитал. Квартира у них совсем маленькая, но мать берёт в дом нахлебника, 12-летнего Вильгельма Хагмюллера, сына пекаря из Леондинга, и по будням тот обедает вместе с семьёй.
16-летний Адольф, теперь «единственный мужчина» в семье, ведёт себя как сын состоятельных родителей. У него есть собственная комната, а это значит, что женщины делят на троих оставшуюся комнату и кухню. Он увлекается прогулками, вечерними увеселениями, чтением и рисованием. В «Моей борьбе» он называет два следующих линцских года счастливейшим временем, которое казалось мне порой прекрасным сном. Он живёт как маменькин сынок, ведёт безмятежное существование, на мягкой перине[102]. После безрадостной жизни в Штайре он особенно наслаждается развлечениями, доступными в провинциальной столице. Пятнадцати-шестнадцати лет он ходил, как сам пишет в 1942 году, во все паноптикумы и вообще везде, где написано: «Только для взрослых!»[103]
Партийная борьба в Линце
В этот период юноша с увлечением читает газеты. В Линце их выходило множество, среди прочих — региональные выпуски крупных партийных газет из Вены, вместе с которыми в маленький город приходили и «венские» темы, в частности, антисемитизм. Христианско-социальная газета «Линцер Пост», например, призывала: «Ничего не покупайте у евреев!» и поясняла: «Если еврейству перекрыть приток денег, оно будет вынуждено отступить, и Австрия станет свободной от этих отвратительных вшей». «Жидов» изображают соблазнителями девушек, опасностью для государства и социалистами, так как «соплеменники этих кровопийц, обдирающих рабочих, всегда и всюду являются истинными вождями социал-демократов»[104].
Издание «Линцер Флигенде Блеттер» (подзаголовок: «Народный юмористический листок») распространяло расовый антисемитизм в стиле пангерманцев. «Листок» придерживался антиклерикальной позиции, не принимал многонациональное государство, нападал на венгров («гуннов»), чехов и евреев. Здесь усиленно рекламировали венскую газету «Альдойчес Тагблатт» и цитировали её авторов, среди таковых — Гвидо фон Лист и Йорг Ланц фон Либенфельс. Рядом размещали объявления «бесплатной немецкой национальной службы содействия в поиске работы», которая была создана обществом «Айзеи» («Железо») Имперского союза немецких рабочих «Германия», детища пангерманского рабочего вождя Франца Штайна.
Газета распространяла пангерманские брошюры, в том числе с речами Шёнерера, и так называемые «еврейские марки» — листы по цене десять геллеров, состоящие из сорока похожих на марки наклеек. На каждой марке приводилось антисемитское высказывание какого-либо известного человека, нередко — сфабрикованное. Вот, например, слова графа Гельмута фон Мольтке: «Евреи образуют государство в государстве; подчиняясь собственным законам, они умеют обходить законы страны». Или Тацит: «Евреи — позор рода человеческого. Они презирают всё, что для нас свято; они позволяют себе совершать то, что мы считаем кощунственным. Это низший из всех народов (deterrima gens)»[105]. Когда эти высказывания появились на дверях и окнах еврейских магазинов, «Австрийский иудейский союз» в Линце подал заявление в полицию (16 октября 1907 года)[106].
Можно предположить, что одним из читателей «Линцер Флигенде Блеттер» стал молодой Гитлер[107]. Уже тогда он подпал под влияние пангерманцев, и те оказали на его мировоззрение гораздо большее воздействие, нежели школьные учителя, обычно придерживавшиеся немецко-либеральной линии.
Весной 1905 года в Линце состоялись муниципальные выборы. Три крупных политических лагеря вступили в ожесточённую предвыборную борьбу: «националисты», «клерикалы» и «красные». Линцский архивариус Фердинанд Краковицер записывает в дневнике подробности: «Плакаты, обрамленные немецким триколором, призывы на каждом углу. Оживление на улицах города: повсюду наёмные люди с плакатами, фиакры и одноконные экипажи, украшенные трёхцветными лентами. В петлицах у националистов — триколор, у христианских социалистов — черно-жёлтые ленточки, у социал-демократов — красные гвоздики. Автобус, задрапированный красной материей и украшенный красно-белым флажком, привозит «железнодорожников» к избирательному пункту. Ночью «соци» нанесли масляной краской на тротуар по трафарету предвыборные лозунги. Напрасно их пытаются смести мётлами! Владельцы трактиров и кофеен только усмехаются. Когда народу предстоят выборы, у фиакров, одноконных экипажей и наёмных людей есть работа! Типографская краска течёт рекой»[108].
Избирателей разделили на четыре курии, в зависимости от суммы уплаченных налогов. Такая система практически не позволяла бедным слоям населения принимать участие в выборах. Социал-демократы, находившиеся из-за этого в невыгодном положении и боровшиеся за всеобщее избирательное право, сдавали пустые бюллетени[109]. На выборах победила Немецкая народная партия, то есть умеренные националисты. В качестве представителя от этой партии в городской совет вошёл и д-р Пётш.
Общественная жизнь провинциального городка определялась борьбой трёх политических контрагентов. Те всячески демонстрировали своё политическое влияние, в частности, устраивая масштабные мероприятия. Четыре дня длился церковный праздник в честь пятидесятилетия догмата о Непорочном зачатии. 30 апреля 1905 года хронист Краковицер записывает: «Башня собора около девяти-десяти часов вечера освещена, как в сказке, и башня ландтага тоже. Толпы крестьян, толкотня, сутолока в трактирах». Запись от 1 мая: «Большая процессия: 14 епископов (1 кардинал), 22 прелата… Много приезжих в Линце».
Ответом «националистов» на праздник «клерикалов» стало 10 июня 1905 года торжество в честь двадцатипятилетия Немецкого школьного союза. Краковицер пишет: «Линц украшен флагами. В пять часов вечера в город торжественно вступают члены Венского академического певческого общества, в семь — останавливаются перед ратушей и запевают. Благородные девицы в национальных одеждах, сияющие, довольные, гуляют по улицам города». Каждый год 24 июня немецкие националисты отмечают праздник летнего солнцестояния. 1 октября 1905 года в линцском парке Фольксгартен торжественно открывают памятник «отцу современной гимнастики» Фридриху Людвигу Яну[110].
Социал-демократы демонстрируют растущее самосознание, организовав забастовку против повышения цен. Краковицер записывает 5 ноября: «Маневровый персонал на государственном вокзале в Линце оказывает пассивное сопротивление: рабочие выполняют все устаревшие, ныне совершенно бесполезные предписания столь буквально, что движение поездов парализовано. Это особый вид забастовки, пришедший к нам из Италии». 6 ноября социал-демократы устраивают перед зданием линцского ландтага демонстрацию за всеобщее равное избирательное право, в ней принимают участие десять тысяч человек.
Политические споры — обычное дело в Линце. Краковицер записывает 28 декабря 1905 года: «Утром члены клерикального венского объединения «Кюрнбергер» разгуливают по улицам, но скоро приходит конец непродолжительному блаженству: завязывается потасовка между клерикалами и националистами, которых они спровоцировали. Полиции вскоре удаётся восстановить порядок. Сотни зевак».