Вдалеке, догорая тусклым маревом, алела заря. На небе начали возникать крохотные бледно-голубые огоньки.
Я шёл по кривой, извилистой дорожке, плутавшей вокруг старых гнилых оград и диких бурьянов. Вдоль дороги тянулось поле. Трава величиной в полтора человеческих роста слабо колыхалась на ветру. Вокруг лежали небольшие грязновато-белые сугробы.
Было холодно и промозгло. Сапоги увязали в грязи, поэтому шёл я медленно, осторожно огибая глубокие лужи и ухабы.
Пару раз я пробовал облокотиться на заплесневелый забор, но тот угрожающе скрипел, будто заранее предупреждал, что вот-вот готов обвалиться. Пахло тиной, повиликой и сушёным сеном.
Пошёл снег. Крохотные снежинки кружились в весёлом танце и, лишь коснувшись земли, сразу таяли.
Наконец, я нашёл то, что так долго искал.
Могила сплошь заросла травой и сорняками. Высокие толстые стебли осоки колыхались и клонились к земле.
Маленький, почти сгнивший крест, опутанный плющом, прислонился к ограде.
Я осмотрелся вокруг. Ничто не могло нарушить покой деревенского кладбища. Повсюду чернели убогие тощие кресты, ржавые памятники и покореженные ограды. Всё заросло, проржавело, прогнило. Кресты уходили куда-то вдаль, сливаясь с тёмным, насупившимся небом. Через толщу земной тверди пробивались маленькие сосёнки, осинки и другие деревца, которые, придаваясь дуновениям поздней осени, зачахли, окончательно потеряв листву и тягу к жизни. Теперь они казались жалкими унылыми прутиками, обречёнными торчать из сырой кладбищенской земли.
Редкий гость из ныне живущих на Земле осмелиться заглянуть сюда.
Кому охота пробираться через непролазный бурелом, грязь и полузабытые могилы?
Да и зачем тратить понапрасну силы? Мёртвым ведь уже всё равно, а живые тоже когда-нибудь здесь окажутся, и буду также забыты, подобно своим предкам.
Я посмотрел на могилку Платона, и мне сразу вспомнилось всё то, что я слышал об этом необычном человеке. Жаль, что мне так и не удалось познакомиться с ним, но теперь я всё-таки нашёл его и могу предаться нахлынувшим воспоминаниям.
В деревне о Платоне ходило множество слухов и легенд. Когда я был маленьким, бабушка часто рассказывала мне о нём, и называла его Вожак. Почему? Об этом я узнал намного позже из рассказов односельчан Платона...
Вряд ли сейчас кто-нибудь в этой забытой богом деревенской глубинке помнит Платона Малышева. Разве что несколько деревенских старожил, сидя на лавке и, от нечего делать, следя за беготнёй куриц, с удовольствием поведают вам о нём.
Человеческая память, увы, не имеет постоянства времени.
Исчезают мысли и образы, в небытие уходят незначительные события нашей бренной жизни, и лишь ничтожные клочки, отрывки воспоминаний выбрасываются на поверхность из пучины сознания.
Самому мне довелось увидеть Платона лишь однажды, когда я был ещё совсем ребёнком.
Мгновение и перед глазами возникает дорога, не очень широкая, пыльная, раскалённая от пылающего июльского солнца, испещренная следами ног и копыт, бесконечными колеями телег и тракторных колёс, извилистая, кривая, ухабистая. Слева вдоль дороги тянутся бревенчатые домики, убогие, покосившиеся, доживающие свой век в маленьких, обнесённых гнилым забором дворах. Справа - давно заросшее непролазными зарослями поле. Редкий ветерок колышет эти дикие заросли, редкая нога приминает траву.
И вот далеко, в пылу солнечного жара появляется маленькая фигурка. Она всё приближается и приближается, а через несколько мгновений уже можно разглядеть человека.
Он очень худ и неказист. Его обрюзгшее, морщинистое лицо, с провалившимися щеками, впалыми скулами, огромными голубыми глазами и кривоватым, видимо когда-то давно перебитым носом пугает и отталкивает. Непонятно что кажется более отторгающим: то ли глубокие шрамы, то ли отрешённый, совершенно отсутствующий, затуманенный взгляд, выражающий полное равнодушие к окружающему миру. Ступает человек, неспешно, даже осторожно, будто идёт по минному полю. Иногда он проводит пятернёй по грязным, слипшимся как пакля каштановым волосам и громко вздыхает.
Лицо его румяное, несчастное покрыто испариной. Непонятно, что за глубокая тоска пронизывает его существо. Отчего он так равнодушен?
И уже начинаешь постепенно, как-то незаметно для себя размышлять об этом человеке. Тебя гложет его тоска, тебя пугает его отрешённость, тебя коробит его равнодушие.
Наверное, он беден, поскольку одет в лохмотья, и его стоптанные донельзя сапоги давно уже просят каши. Раз беден, то, скорее всего, несчастен, должно быть, одинок.
И так думы медленно, наползая одна на другую, захватывают тебя.
Но, проходит ещё миг, и ты понимаешь, что человек остаётся уже позади, и судьбы ваши расходятся, так никогда и не встретившись.
И судьба его, подобно миллионам человеческих судеб обрушивается в недра твоей памяти.
Судьба порой бывает совсем не благосклонна к нам. Она выбирает тех, кому суждено быть счастливыми, а кому всю жизнь терпеть невзгоды и лишения. Она распоряжается нашими жизнями, бросает их в самый водоворот событий и кружит до полного истощения. Многие клянут судьбу, ругают её, стерву, за грубое, предвзятое отношение, равнодушие, безразличие к человеку, жестокость и несправедливость.
Сомнительно, что Платон Малышев, подобно многим пенял на свою горькую долю. Он вообще мало говорил, держась стороной ото всех.
О Платоне в деревне вообще знали очень мало. Его семья жила на окраине.
Отец Платона Иван Андреевич Малышев был трактористом, а мать Анна Константиновна работать не могла, поскольку однажды зимой сильно обморозила ноги, и их пришлось ампутировать.
Семья жило очень бедно - оба родителя пили. Пили много, долго и часто, начали ещё до рождения Платона, то ли оттого, что жили впроголодь, то ли, поддаваясь вредной деревенской привычке, то ли заливали какую-то непонятную, невидимую миру боль.
Рождению мальчика они не предали особого значения и отнеслись к нему, как к рядовому событию.
Платон рос слабым и больным. Его сызмальства преследовал букет разномастных вирусов, хронических заболеваний и всевозможных аллергий, которые могут быть в младенчестве. Но никого это не трогало.
Платон подолгу ходил весь больной, с расчёсанными руками, c сиплым кашлем, временами походившим на рык животного, шмыгающим носом, болячками на лице и гноящимися глазами.
Он был страшно тощим и нескладным.
Многие потом долго удивлялись, как столь слабый и болезненный мальчик смог выжить.
Временами отец и мать вспоминали о Платоне, и тогда мальчику приходилось несладко. Над ним издевались всевозможными способами, оскорбляли, унижали, избивали до потери сознания, и тогда к болячкам и покраснениям добавлялись ссадины, синяки, шишки, а порой даже шрамы и переломы. Били Платона и деревенские мальчишки. Но это уже был закон, закон, по которому, слабый обязан страдать. Его выдумала явно не эта деревенская шпана, хотя и исполняла с завидным постоянством. Стоило Платону выйти на улицу, как толпа поджидавших его пострелят начиняли гнаться за ним, бить по спине палками, валить на землю, топить в грязи или топтать ногами. Платон всегда, как маленький беззащитный зверёк, пытался удрать от своих мучителей, но в силу физической слабости это ему удавалось крайне редко.
Поговаривали, что у Платона есть и умственная слабость, поскольку к семи годам он почти не разговаривал, в школу не ходил, а мычал что-то и утирал рукавом перебитый нос.
В восемь лет у Платона объявился дед - колдун из соседней деревни, Адриян.
Он забрал мальчика у родителей, да те совсем и не прекословили, а были рады избавиться от такого балласта.
С этого момента Платон пропал из вида. Люди говорили, что Адриян с внуком выходят из своей избы редко, и почти сразу скрываются в лесу. Возвращаются они оттуда только поздно вечером.
Надо сказать, что Адрияна в этих окрестностях побаивались и стар, и млад. Уж слишком чужд и странен был этот человек: высокий, не стриженный с огромной чёрной бородой, худым смуглым морщинистым лицом и длинными руками с жёлтыми месяцами, не стригшимися ногтями.
К весне близ деревни начали появляться волки, однако на людей они не нападали, а лишь изредка убивали овцу или корову, как видно потомству на прокорм. Дважды собирались охотники, чтобы стаю отстрелять, но та, вопреки всему, в самый решающий момент исчезала, и сколько они не ходили по лесу, отыскивая стаю, находили только редкие кем-то почти заметённые следы.
Через несколько лет дед умер, и Платон остался один. Он совсем вырос, но людей чурался также. Выходил из дома либо рано утором, либо поздно ночью и исчезал всё в том же лесу. С деревенскими Платон не разговаривал, нигде не работал. Видно, питался тем, что добывал в лесу, да крохотным урожаем с огорода, который держал недалеко от избы. Деревенские же называли Платона юродивым, а мальчишки кидали в него грязью и камнями.
Мужики обижались на Платона, потому что тот всегда отказывался с ними выпить, а женщины и старики побаивались, считая его учеником колдуна.
Однажды, поздней осенью произошёл странный, вопиющий и пугающий для жителей деревни случай.
Недалеко от деревни опять заметили волков. Собралась группа добровольцев, которые решили, во что бы то ни стало найти стаю и истребить её.
После долгих поисков охотники заметили одного молодого волка, который пугливо шнырял между соснами.
День был пасмурным и холодным. Накрапывал дождичёк. Пронзительный ветер дул мужчинам прямо в лицо. Под ногами хрустел ковёр из листвы и сухой хвои. В воздухе пахло смолой, сыростью, тиной и осенним увяданием. Тучи насупились и сурово глядели на кучку людей, забрёдших на лоно природы. Они казались чуждым элементом среди величественных деревьев, пней, заросших зелёным мхом, почти оголившихся кустов и луж на разбитых, усыпанных мёртвыми листьями тропинках.
Волк был похож на серую дождевую тучу, спустившуюся с плаксивого неба.
Увидев людей, он опрометью кинулся прочь. Но меткий глаз охотника не дал промаху, и пуля настигла жертву.
Волк взвыл и, теряя кровь, заметался среди колючих кустов. Люди кинулись за ним.
А дождь становился всё сильнее и сильнее. Сапоги увязали в грязи, следы и пятна крови размывались.
Охотники почти утратили добычу, как вдруг из ближайшего оврага донёсся обречённый вой.
Люди подбежали к краю, и перед ними предстала следующая картина: волк, весь в крови бессильно выл и клацал зубами. А рядом с ним лежал...Платон.
Он, не замечая грязь и сырость, лежал рядом с животным и держал его за лапу.
Он смотрел волку прямо в глаза. Его взгляд обычно отсутствующий и мутный вдруг прояснился и приобрел какой-то зловещий, таинственный смысл.
Губы Платона шевелились, он гладил зверя по лапе и плакал. Слёзы его сливались с дождевой водой и были почти не заметны.
Волк был весь в крови. Платон приблизился к животному, обнял его и крепко прижал к себе. Зверь и человек соединились в единое целое, и Платон завыл. Его плач соединился с волчьим воем и протяжный ужасающий гул, полный страдания, разнёсся по всему лесу.
Боль волка стала болью Платона. Он захрипел и обмяк. Платон встал и, не отряхиваясь, пошёл прочь. Он пронзительно глядел на охотников своими огромными глазами, полными слёз и презрения.
Никто не проронил ни слова.
С этого момента Платона стали сторониться ещё больше.
По деревни поползли слухи...
Время не щадит людей. Раньше Мария Геннадьевна была молода и полна сил. Её румяные щёки, нежная немного бледная кожа, пухлые красные губы, цвета спелой клубники, весёлые зелёные глаза, полные доброты и душевного тепла и длиннющая русая коса привлекали деревенских парней и заставляли завидовать подруг.
Теперь щёки покрылись глубокими морщинами, как покрывается со временем бороздами дорога, глаза поблекли, взгляд потух, косу её, словно белый снег, зимой облепляет затвердевшую землю, покрыла седина.
Прошла весёлая разгульная молодость, кончилась бесконечная работа в колхозе, и она сидит каждый день у своей ветхой избы на скамеечке в потрёпанном жизнью тусклом старомодном залатанном сарафане, шамкает ртом и равнодушно взирает на дорогу, пустыми полумёртвыми глазами. И ни один мускул, ни одна суровая черта лица не дрогнет. Выражение вечной скорби навеки приросло к лицу этой женщины. Но она не может или не хочет поделиться своею болью с окружающими.
Местные люди знают её судьбу, но молчат. И Мария молчит. Но молчание это веет тоской могильной тишиной.
Она одна сидит и ждёт, что на этой самой дороге, где-то вдалеке замаячит знакомый силуэт.
Историю этой женщины мне посчастливилось узнать от бабушки, так как она в молодости водила дружбу с Марией.
В один из тёплых сентябрьских дней, когда лето прощается с землёй, молодые девушки гуляли, по залитому солнцем лесу, готовящемуся к приходу осени, собирали грибы и ягоды, смеялись, радуясь последним светлым денькам и восхищаясь первозданностью природы. Среди них была и Мария.
Она немного отстала от подружек и, проплутав около получаса, вышла на какую-то поляну.
Близился закат. Солнце постепенно скрывалось за далёкими холмами.
Редеющий старый лес ловил еловыми лапами исчезающие солнце и, пропуская лучи через них, превращал их в причудливое средоточие света. Этот свет медленно и равномерно разливался по всему лесу, отражаясь в тонких нитях паутины и лужах, оставшихся после недавно прошедшего дождя. Ветер поднимал сухие листья высоко над землёй и кружил их, кружил...
Молодой, тощий, бледный парень сидел, прислонившись к стволу древней сосны, которая своей верхушкой уходила далеко в небеса.
Это был Платон. Мария узнала его и не на шутку испугалась, поскольку слышала от матери, что он юродивый, да и к тому же колдун.
Кругом щебетали ещё не заснувшие птицы. Ветер шелестел кронами деревьев, а он сидел, прижавшись к стволу могучего кедра, ловил дыхание заката и вроде бы не замечал её.
Лицо его лучилось неподдельной детской радостью, но в глазах застыла непонятная грусть.
Платон сгребал руками сухую листву, веточки, траву, корешки и прочий природный мусор и любовался синей гладью небес.
Солнце красило алыми лучами бочки ленивых белых облаков. Вдалеке синева уже окрашивалась красноватой краской, а скоро уже должен был начать напирать фиолетовый сумрак ночи. После некоторых раздумий, пересилив свой страх, решила подойти и спросить у него дорогу.
Она осторожно подошла ближе.
Он посмотрел на неё лишь одно мгновение, а потом вновь перевел взгляд на засыпающее солнце.
- Красиво, - сказал он, будто обращаясь к ней, - вот только очень жаль.
- Чего же? - робея, спросила у него Мария.
- Что скоро всё снова начнёт умирать.
На лице его отразилась тревога.
- Но это же просто осень, - решила утешить его она, - после будет весна и всё воскреснет.
- Да, такой уж удел у природы умирать и воскресать снова.
- Мама говорит, что Бог так утроил, что это великое счастье - умереть и воскреснуть вновь.
- Нет, ваша мама не права, это просто часть бытия. Ничего великого здесь и в помине нет. Все люди проходят через это: рождаются, стареют, умирают...
- Но они, ведь не воскресают снова.
Платон смутился и поднял на неё свои лучезарные глаза.
- Вы что-то хотели узнать?
- Да, я заблудилась, хотела дорогу у вас спросить.
- Пойдёте сейчас направо, затем налево, выйдете на тропинку и там прямиком в деревню.
- Ой, как сложно, может, вы меня проводите, а то вечереет, а я волков боюсь - попросила Мария.
Конечно, она боялась юродивого, но страх перед волками был сильнее, чем перед Платоном.
- Нет.
- А почему?
- Потому что я не люблю здешних, а они - меня. Не хочу с ними встречаться или разговаривать.
- Но с мною-то вы говорите, а чем другие хуже?
- Вы не похожи на других, которые живут в деревне, вы кажетесь добрее. Странно, живут рядом с живой природой и совсем потеряли с нею связь. Вспахивают бедную землю, не сознавая, как ей тяжело и больно.
- А вы сознаёте?
- Я чувствую её боль. Я чувствую боль всей земли, всего леса, каждой веточки, каждого листика и зверька. Вам трудно поверить и понять.
- Странный вы. Непонятные вещи говорите. Я о таком и не слыхивала, чтоб человек боль природы чувствовал.
- Вы и о многом другом не слыхивали. Знайте ли вы, что люди только телом смертны? Поверьте, душой люди бессмертны. Они не уходят бесследно. Их души здесь.
Он обвёл лес взглядом.
- В каждой материи, в каждом живом существе. Как бы они не отрывались от природы, природа, в конце концов, притягивает их...
Но вы далеки от этой истины, идите быстрее, скоро стемнеет. Провожать вас я всё равно не стану.
Мария шла по узкой тропинке, ежась от страха. Звёзды слабо мерцали на небе, а луна куталась в тучи. Кусты шевелились, трава шуршала, и, казалось, что весь лес дышит ей в спину.
Вдруг недалеко от себя она увидела волка. Он упорно смотрел на неё и глаза его зловеще блестели.
Мария застыла, задрожав всем телом.
Волк сделал шаг вперед, и она замерла, переполняемая липким страхом.
- Тишка, - услышала она знакомый голос, - Тишка. Не торг её! Это - своя!
Из кустов выскочил Платон, подсочил к волку, обнял и погладил его. Волк лизнул Платону руку.
- Не бойтесь, он не тронет, - заверил Платон, - это мой лучший друг, Тишка. Идите спокойно.
Мария, дрожа как осиновый лист, кинулась прочь от этого странного человека, так легко обнимавшего ужасного свирепого зверя, иногда посматривая в строну Платона и Тишки. Платон гладил волка, трепал его и весело смеялся. Волк жался к Платону и даже повиливал хвостом.
Благо, когда совсем стемнело, Мария наконец-то добралась до дому.
О случившемся она не поведала ни родителям, ни подругам, хотя странный парень надолго засел у неё в памяти.
После этого Мария стала частенько захаживать в лес, но в отличие от подруг всегда возвращалась без грибов, ягод или на худой конец трав.
В конце концов, отец заподозрил что-то неладное и послал Ивашку, младшего брата Марии, проследить за ней.
Однажды пасмурным ноябрьским днём Мария вышла из дому и направилась в лес, не взяв даже корзинки, а лишь повязав голову платком.
Долгое время она шла по тропинке, усыпанной гнилыми листьями и сухими ветками, которые неприятно похрустывали под её лёгкими ступнями.
Воздух был влажен и свеж. Небо нахмурилось, и вот-вот должен был заморосить грибной дождик.
Ивашка пристально следил за сестрой.
Наконец, Мария вышла к поляне и встала у засохшей берёзы, сплошь покрытой крепко вросшей чагой и мхами.
С противоположной стороны, из кустов появился сутуловатый тощий парень, припадающий на левую ногу. Лицо его сплошь было покрыто глубокими шрамами и парой свежих ссадин.
В нём Ивашка узнал юродивого Платона.
Мария улыбнулась ему.
Он улыбнулся в ответ. Вдруг его глаза, до этого суровые и холодные, загорелись непонятым тёплым светом и стали мягче, добрее.
- Привет, Платон.
- Здравствуй, Мария.
Он нерешительно приблизился к ней.
- Я скучала по тебе.
- А я по тебе.
- Правда?
- Да, и Тишка по тебе истосковался.
- А как Марта?
- С ней всё хорошо, вот только много нервничает, постоянно переживает о своих ребятишках.
- Помнишь, ты обещал мне их показать? Мне е терпеться, пошли сейчас.
Платон улыбнулся.
- Ну, раз не терпеться, то пошли. Думаю, что Марта сегодня не станет противиться. Знаешь, я вчера её весь вечер уговаривал, и вроде бы она согласилась.
Они взялись за руки и отправились вглубь леса.
Ивашка, честно исполняя свой долг, кинулся за ними. Осторожно огибая коряги и лужи, он тихо следовал за Марией и юродивым.
Они углубились в чащу леса. Бурелом становился всё непролазнее, деревья выше
а кусты чаще и колюче.
Порядком, изодрав рубашку и штаны, Ивашка на силу выбрался из чащобы на какую-то поляну и увидел... волков!
Их глаза светились в зловещей полутьме, а взгляд упрямо устремляясь в частокол деревьев, будто высматривали жертву. Они сновали по поляне, рыскали среди деревьев, ловя своим чутким носом запахи. Это наводило на бедного Ивашку неописуемый ужас.
Он хотел бежать, но вдруг заметил Марию и юродивого.
Платон шёл без прежней хромоты и убогости. Его спина распрямилась, шаг стал равнее и увереннее, а сам юродивый казался неимоверно властным и могучим. Здесь он был дома. Здесь хозяин, вожак.
Волки, едва разглядев его среди толстоствольных сосен, замерли и согнулись в таинственном раболепном поклоне.
На бугор вышел самой большой и мохнатый волк, задрал свою страшную лохматую морду к небу и протяжно завыл.
И, к ужасу Ивашки, юродивый завыл ему в ответ.
Их вой слился в единый звук, который, поднимаясь вверх, превращался в невидимый поток энергии, исчезающий в недрах космоса.
Кроны деревьев закачались от дуновений внезапно налетевшего ветра, и тут же начали вторить ужасному получеловеческому - полуволчьему вою. Так староста приветствовал своего вожака.
Ивашка сам не свой от страха прижался к холодной земле.
Мария пугливо жалась к Платону.
Он посмотрел ей в глаза и ласково произнёс:
- Не бойся, мои братья тебя не тронут. Идём.
Они подошли к большой волчьей норе, вход в которую был прикрыт травой и соломой.
Платон преображался на глазах. Он, подобно императору, легко ступал по земле, глядя на каждого хищника. Мария шла за ним, ни жива, ни мертва.
Он подошёл к норе, наклонился и отодвинул солому.
Перед глазами Ивашки открылось следующее зрелище: в норе сидела огромная волчица со злобными жёлтыми глазами, оскаленной пастью, полной острых зубов и мощными лапами истинного охотника. Увидев Марию, она попробовала зарычать, но Платон посмотрел на неё своим пронзительными глазами, и волчица тут же замолчала.
Рядом с волчицей лежало несколько серых комочков - волчата.
Один и них поднял голову и слегка заскулил. Платон улыбнулся и взял его на руки. Лицо его лучились светом и теплом.
- Погладь, - сказал он Марии.
Мария нерешительно поднесла руку к крохотной головке волчонка.
Волчица зарычала снова, и Платон опять строго взглянул на неё.
- Не бойся, она просто волнуется, - успокоил он Марию.
Мария погладила серый комочек, и Платон тут же вернул его на место, прикрыв нору соломой.
К счастью, под вечер Ивашка выбрался из чащи. В рваных штанах, драной, запачканной рубахе, с вымазанными в глине сапогах, слипшимися волосами и широко раскрытыми от ужаса глазами он поскорей прибежал домой и выложил отцу всё как на духу.
Отец Марии Геннадий Кузьмич был заядлым охотником. Всем своим друзьям и знакомым он хвастался своими подвигами, показывал шкуры убитых зверей, давал подержать охотничье ружьё, которое вот уже три поколения переходило от отца к сыну. Правда, Геннадий Кузьмич отличался от охотников одной особенностью, можно даже сказать, странностью: ему не интересно было просто отыскивать жертву и тут же убивать её. Нет, смысл охоты для него был совершенно в другом. Геннадий Кузьмич считал, что от убийства на охоте непременно нужно получать удовольствие. Иногда, будучи под мухой, он начинал размахивать руками, кричать и, взяв собеседника за грудки, грохотать ему прямо в лицо: "Я, грю, товарищ мой, что от охоты нужно иметь удовольствие. Охота ведь - это страсть. Я грю, что ни одного патрона не должно быть пущено зря. Пусть всё летит в жертву. Тупое зверьё, ха! Прострелишь лисице лапу, а она продолжает бежать от тебя, глупая тварь! Кровища льётся, а ты бабах!
Вот она уже ковыляет. А ты идешь с видом победителя, потом стреляешь в бок. Животина падает. И вот тогда ты уже медленно, растягивая удовольствие, доходишь до неё и, не портя шкуру, добиваешь. Вот это, я грю, охота".
И он охотился так всё время. Удовольствие от смерти, Геннадий Кузьмич получал неимоверное. Но почему-то он лютой ненавистью ненавидел волков. Поэтому бить волков он любил большего всего на свете.
Бывало, ранит волка, начинает мучить его, гонять, а потом только добивает, а то и собак спустит, смотрит, как они волка рвут, бороду потирает и ухмыляется. Как - то в пьяном угаре он обмолвился, что волки то ли отца его загрызли, то ли брата...
"Я в лесу царь и бог" - не раз говаривал он.
Ощущение власти меняло Геннадия Кузьмича. Морщины на лице распрямлялись, хмурь буквально сползала с его чётких и грубых черт, глаза светились каким-то фанатично - яростным светом, и кровь словно прилипала к ним.
Когда Ивашка рассказал Ивану Кузьмичу обо всём увидено, тот ни словом не обмолвился, только ухмыльнулся и потёр бороду.
В глазах его загорелся тот странный свет, который появлялся тогда, когда у отца возникала жажда крови.
Больше в лес Ивашку он не посылал, зато сам повадился ходить туда очень часто.
Это случилось непогожим осенним днём. Всё утро шёл дождь, небо было серым и неприветливым. Дул сильный северный ветер. На улице было зябко и промозгло.
Стоял ноябрь. Деревья давно скинули листву, и их голые чёрные ветви, лоснящиеся от капелек дождя, кривились и колыхались под мощными безжалостными порывами.
Земля застыла, земля умерла. Урожай давно был собран, и теперь голая, ничем незащищённая она ёжилась от холода и частых ветров и почти не дышала.
Ноги путников утопали в грязи. С каждым днём дороги становились всё непролазнее и непролазнее. В воздухе витали запахи мокрой травы и земляной горечи. Огромные лужи рябили и колыхались, как будто старались заполонить все дороги, превратив их в одно глубокое грязное болото.
Иногда по серому полотну небосклона проносились стаи птиц, стремящиеся поскорее улететь в тёплые края. Они прощались с родною землёй, одаривая её протяжны криком, гомоном, западавшим в самую душу бренной осенней природы.
Именно в этот день Геннадий Кузьмич начал собирать охотников. Мужики ворчали, противились, говори, что, мол, хоть они и бывалые, но в такую погоду носа из дома казать не хотят.
Геннадий Кузьмич ругался чёрными ловами, просил, требовал, угрожал, предлагал деньги, делал всё, чтобы убедить пойти с ним.
Набрав группу человек в шесть, он отправился к дому юродивого.
Эта убогая хижинка находилась на самом краю деревни, ближе к лесу. Она вся прогнила, почти развалилась. Многочисленные дырки в стенах были наспех заткнуты соломой и тряпками. Ржавые ставни нехотя ворчали и того гляди могли отвалиться.
Геннадий Кузьмич подошёл к двери и рывком дёрнул её так, что та чуть окончательно не слетела с петель.
В комнате стояла пугающая тишина. Стол, табурет, деревянная кровать, наспех собранная печь, какие - то коренья и травы, развешанные повсюду, да пара древних образов в углу - вот всё, чем мог похвастаться Платонов дом.
Юродивый зашевелился на печи, видно, желая слезть и посмотреть на неожиданных гостей. Но Геннадий Кузьмич опередил его. Он рванулся к печи и сам стащил Платона вниз. Тощее тело ударилось о грязный пол. Юродивый издал не то стон, не то посулил и обмяк.
Геннадий Кузьмич взял Платона за шкирку, как шелудивого пса и вывел во двор.
Дождь усилился. Крупные капли кропили холодную землю. Трава колыхалась и с каждой секундой всё больше клонилась вниз.
Ставни скрипели ещё громче, чем раньше и угрожающе раскачивались.
Сухая, почти сгнившая листва, принесённая, как видно, из леса, металась и кружилась повсюду.
Геннадий Кузьмич ударил Платона наотмашь и швырнул на землю. Глаза его полыхали злобой.
Мужики испуганно смотрели на них, но что-то говорить или делать не решались.
Платон поднял на Геннадия Кузьмича свои огромные глаза. На удивление, в них не было злобы или ненависти. Платон этим своим взглядом будто бы пытался заглянуть внутрь Геннадия Кузьмича и, наверное, понять, за что он так с ним.
Платон молчал и продолжал смотреть на Геннадия Кузьмича.
- Прощу ведь, прощу, сукин сын, что ты с Марией моей блудил, клянусь Господом, только скажи, где волки.
- Нет, - вдруг ответил Платон.
Его голос был слабым, тихим, срывающимся почти неотделимым от шума дождя.
- Говори!
- Нет, ты их убить хочешь.
- Конечно, ведь они мне тут всю деревню перегрызут!
- Нет, не перегрызут, я им не разрешу.
- Ха, да кто ты такой?
Платон встал, отряхнулся, выпрямился и, холодно посмотрев на Геннадия Кузьмича, произнёс:
- Я - вожак.
Геннадий Кузьмич побагровел, ухмыльнулся и сильно ударил Платона кулаком в скулу.
Юродивый упал. Изо рта его потекла алая струйка.
Геннадий Кузьмич взял его за грудки и притянул к себе и зашептал:
- Я ведь, отродье ведьмовское, всё равно их найду. Я - следопыт опытный. Как бы ты их не водил, куда бы ни прятал, я отыщу их и прикончу.
Платон улыбнулся.
- Не найдёшь. Как бы ты этого не желал. Я их далеко увёл. И дочку твою уведу. Нечего ей с убийцами жить. Вы говорите, что волки хищники, злобные твари, убийцы. Нет, волк никогда, в отличие от вас не убивает ради удовольствия.
Он хочет есть, хочет сохранить потомство, в конце концов, он боится. Но убийства для него не удовольствие и не цель. Вы же удовлетворяйте свою похоть, из кожи вон лезете, чтобы показать какие вы могущественные. Но по сравнению со всем этим (он обвёл рукой лес) - вы ничто. Это поглотит вас, вберёт в себя. Вы умрёте и сольётесь с землёй. Как миллионы до вас. Как миллионы после вас.
А мир останется. И неважно волк ты или человек, вся суть не в том кто, а в том, что ты.
Ваше тел рассыпится в прах, который смешается с пеплом, а всё вокруг будет жить.
И этого всего останется память.
Оно помнит всё: каждый шаг. Каждое дыхание, жизнь и смерть, добро и зло, радость и боль. Всё.
Геннадий Кузьмич со всей силы ударил Платона левой рукой и тот совсем затих.
Дождь усилился. Струйки воды стекали по застывшим тёмным силуэтом. Мужики с ружьями наперевес, с тупым выражением лица застыли вокруг бездыханного тела.
Зашумел лес, закаркали вороны. Плеск воды разносился по округе.
Где-то в лесу раздался протяжный волчий вой. И в тот же миг другие волки подхватили его.
Геннадий Кузьмич преступил через тело и пошёл по лесной тропинке.
Скоро он скрылся за стволами чёрных деревьев. Пропал в пелене дождя.
Да, время не имеет постоянства. Странно, но ты начинаешь понимать это только здесь, на кладбище среди спокойных непоколебимых каменных гряд и крестов. Здесь земля не кипит под ногами, и только тихий ветерок иногда нарушает покой мёртвого молчания. Редкая птица станет щебетать в этом месте. И сверчки летними вечерами стрекочут тут совсем не так, как в других местах.
Жизнь прекращает своё течение. Вот могила некого Попова может умершего во сне или получившего в спину нож в очередной кабацкой драке, вот холмик Спиридона Дементьева, умершего глубоким стариком или угоревшего в бане, а вот Агафьи Ивановны Матвеевой, скончавшейся от инфаркта или сгоревшей в собственной избе.
Ночью мерный лунный свет льётся на равнодушные могилы, освещая убогую и куцую кладбищенскую растительность.
Среди этих зарослей могилка Платона Малышева совсем затерялась. Рядом с ней раскинулись кусты душистого шиповника. Поговаривают, что в самые первые дни после его похорон люд находи в них клочки серой шерсти.
А через месяц охотники, возглавляемые Геннадием Кузьмичом, истребили почти их всех.
А через год, когда Геннадий Кузьмич возвращался со свадьбы кума, на его телегу напали волки. Люди рассказывали, что, судя по следам, хищников было немного, но, скорее всего, лошадь испугалась и ринулась в лес. Телега перевернулась, и подвыпивший Геннадий Кузьмич выпал из неё.
Ружья под рукой у бывалого охотника тогда, как назло, не оказалось, поэтому спастись не было шансов...
Хранили Геннадия Кузьмич всей деревней. Не было только его дочери Марии.
Ходили слухи, что после смерти юродивого она совсем перестала говорить, а потом и ходить. Только иногда она с трудом доходила до скамейки, садилась и бессмысленными пустыми глазами всматривалась в сизую даль. Люди помогли, чем могли, но ни местный фельдшер, ни городской врач сделать ничего не смогли.