"Конечно же, ничто существует, - строго заметил Шляпник, - ведь
даже если все потерять, что-то все равно останется".
Из черновиков Кэрролла
1
Адмиралиссима Ордена Разрезанных Страниц, восхитительница душ, мирно спала в своей многоэтажной избушке возле Лесной, когда Павел, будто бы очнувшись ото сна, пытался сообразить - сообразить, впрочем, тщетно - что все еще тяготит его: кошмар, недуг или, как это бывало прежде, опрометчивость сердца.
Две мысли расталкивали его дремоту, переплетаясь и вырастая одна из другой: первая - что он может достичь, чего хочет, вторая - что он смертен, и оттого казалось снова и снова, будто бы искомым желанием Павла было желание умереть.
"Отчаяние - ложный товарищ. Мне больше нравится невеселая бессмыслица, по крайней мере, сегодня". Но он продолжал лежать, цепенея. Тайные болезни, микроскопические вредоносные твари, поврежденные сгустки нейронов зашевелились в нем, полнясь напрасной надеждой; однако спасительная рутина должна была в самом скором времени прийти на помощь, заставить подняться, отыскав и сплетя разрозненные остатки сил, и рано или поздно обреченно проследовать к месту отправления ремесла.
На месте же, что следовало предположить загодя, Павла ждали новые испытания. Организованный Гильдией программистов средней руки, в конторе бушевал праздник, отдельные смешки и взрывы хохота носились по коридору, кто-то запросто разгадывал загадки, не стоившие того, чтобы их загадывать, кто-то дребезжаще пел, стремясь поделиться докучным вдохновением. Всем было, без сомнения, весело и легко.
Павел в тот час, глухой к общему экстазу, перелистывал в смартфоне фото Эммы, и по прихоти воображения они оживали. Девушка в коротком летнем платьице (жарко вспомнилось, как он, обняв Эмму, сквозь это платье впервые почувствовал ее нежно-напряженное тело) протягивала к Павлику руки, словно призывая бросить все и приехать наконец в Ликсо, а за ней смутно проступали контуры других - родственников, друзей семьи, родственников друзей - которые что-то одобрительно бурчали, кивая и жестикулируя. На самом же далеком и воображаемом плане туманно качалась кедровая роща - та, отягощенная заколдованными и запрятанными в кронах сердцами.
...И еще о сердцах вдогонку: у адмиралиссимы, в миру Даши Горчаковой, все-таки оно было золотое. Пусть статут Ордена, стихийные мировые силы и прочие куда как не преодолимые препятствия пресекали любую возможность видеться с обычными рыцарями наяву, адмиралиссима приходила к Павлу во сне - либо же во сне отправляла ему письма.
В ту ночь, правда, Даша пока себя не проявляла. Грезы привели Павла в обширный старинный и, похоже, деревянный дом, давно утративший хозяев и погрузившийся по такому случаю в простительный хаос. В угловой комнате на полу лежала груда деревянных обломков, и некий господин, почему-то не по обстановке элегантно одетый, стоял перед обломками на коленях, выуживая дощечки одну за другой и близоруко поднося к самому носу, словно бы на них, играючи, начертала свои наставления древняя мудрость. Господин сокрушенно качал головой - видно, мудрость смеялась над ним.
Нашлось вдруг таинственно уцелевшее посреди общего разгрома зеркало, но как только Павел мельком глянул на свое отражение, оно рассыпалось стеклопадом осколков, которые на полу начали, подобно льдинкам в жару, стремительно таять. То, что Павел успел увидеть, слабо напоминало человека, скорее, там было нечто птичье. Павел посмотрел на руки, которые вытянулись, потемнели и обзавелись несколькими новыми, хотя и не функциональными, пальцами. На груди под футболкой что-то осторожно шуршало и шевелилось, но, испугавшись, притихло. Павел захотел ощупать лицо, чтобы проверить, действительно ли у него теперь есть клюв, но новые руки не помогали разобраться, нервных импульсов от них он уже не понимал. "Родной воздух творит со мной черные чудеса. Но где же Дашуля?"
"Вот старый мореход", - меланхолично молвил закадровый голос сна, и Павел, выглянув в окно, осознал, что теперь он смотрит из многоэтажного дома на городскую улицу. Мелкий дождь, осыпающий умаленных прохожих, позволял разглядеть невидимые иным образом гигатские клешни, щупальца, гребенчатые хвосты, которыми, как оказалось, обзавелись почти все жители. Невидимые монстры, тем не менее, даже не подозревали о своих новых необычных конечностях.
"Карна и Жля собирают войско", - заметил кто-то без облика. Паша вновь превратился в себя и вновь заглянул в комнату с дощечками - в нее ли? - ведь там уже не было никого и ничего, кроме белого конверта от адмиралиссимы. Не вскрывая, лишь дотронувшись до белизны, Павел тотчас услышал Дашин певучий голос.
"Помнишь, ты когда-то сочинял стишки, такие забавные, с постоянными сменами масштаба? Тебя за это ругали. А мне тут было нечего делать, дела Ордена исчерпались, и я попробовала написать нечто в твоем дурацком духе. Ведь похоже, не станешь отрицать?
В ночи времен, в неузнанных плеядах,
На стыке древних, словно мир, миров,
На много эр не чиненной скамейке
Сидела тень с повадками тихони
И в ожиданье коротала смерть.
Что ж, взгляд, за шагом шаг! Кружась,
В спиральные миры уводят рельсы.
Мостили гать незрелыми звездами,
А в насыпь шли обломки бытия,
Щебенка, галька, пыль и пустота.
Но гряньте, трубы, и сияйте в свете!
Состав, груженный светом, прибывал.
Межзвездный полустанок наполнялся
Неведомой ему и чуждой славой,
И громом жизни дребезжал простор.
...Я связь того, чему уже не быть,
С тем, что и вовсе в мире не бывало.
Те, кто позвал меня, не родились.
И в захолустьях горестных вселенной
Я пеший и ледащий микрокосм".
2
"О колдовской Ликсо, отвесными скалами ныряющий в море! Ты земля у порога. Многие корабли выходили из твоих портов, веками странствовали где-то и никогда не возвращались. Неиссякаемым потоком толпы людей из дебрей и степей материка наполняют тебя, но попробуй встретить хоть кого-то из них год или два спустя. Ручьи, сбегающие к морю, приносят порой обрывок одежды, ботинок или размокшую записную книжку, поблескивают на их дне, будто драгоценные, разноцветные пуговицы. Но все также шелестит ядовито-зеленая листва твоих деревьев, и воспаленными огоньками смотрятся твои безуханные цветы. Взять обратный билет - лишь сделать напрасный подарок могучему владыке железных дорог. Ликсо, ты билет в один конец - точно так же, как и сама жизнь.
Так говорила Даша".
На следующий после праздника день Павел не спешил на работу и в итоге нашел офис пустым. Объявляясь поздно, всегда рискуешь не узнать причины внезапных перемен. Может быть, после вчерашнего ни у кого не было сил даже на минимальную уборку, так что все решили больше не приходить? Павел бродил по пустынным комнатам, цепляя взглядом сдувающиеся воздушные шарики. Порой казалось, что в каком-то кабинете, не соседнем, но и не особо далеком, слышны голоса, и Павел снова и снова старался кого-нибудь настичь за обычной работой. Усилия эти, впрочем, были напрасными. Тогда он вернулся в свой кабинет, сел в скрипнувшее кресло и против воли задремал...
"Добро должно иметь резон. Зло же само падает с неба, как лягушачий дождь". "Что-что?" - удивился он и от удивления проснулся, что было, разумеется, опрометчивым деянием, раз уж адмиралиссима не переступала порога сна. "Трудно жить, руководствуясь грезой, - с досадой пробормотал Павел, - но чем теперь займешься?" Он решил съездить в институт к своему другу Артуру и поболтать с ним о Ликсо.
В вузе было исключительно малолюдно. Артур сидел в пустой аудитории на фоне полустертых меловых картинок.
"Что, у вас тут тоже никого не осталось?"
"Нет-нет, - испугался Артур, - просто... сегодня занятия закончились так рано".
"Мне звонила Эмма. Ты не хочешь съездить со мной в Ликсо?"
Артур взмахнул рукой в неопределенном жесте, как бы подразумевая, что идея, конечно, глупейшая, но в нынешних обстоятельствах может и сгодиться. Друзья стали обсуждать детали путешествия.
"Нам тогда потребуются кортики, - неожиданно вспомнил Артур, - у тебя есть?"
"Зачем кортики?" Тут Павел вспомнил, что Эмма говорила с ним то ли о шпагах, то ли о кортиках еще в прошлом году, но в каком же контексте?
"В Ликсо это вроде национальной традиции. Все-таки приморские места. Никто не выходит из дому без кортика, даже женщины. Тамошняя красавица сначала уколет тебя взглядом, а если забудешься и подумаешь, что после такого многое тебе позволено, может добить уже кортиком!" Артур неожиданно забулькал горлом, что должно было, вероятно, означать серию развязных смешков.
Вечером опять позвонила Эмма и предупредила, что придется ехать поездом.
"Аэропорт сейчас закрыт, над ним идет непрекращающийся дождь из лягушек".
"Лягушек?!"
"Ну, не только, - Эмма и сама была смущена, - может, еще тритонов и других каких родственных тварей. По крайней мере, летать там нельзя".
И нежно проворковав, как сильно она соскучилась, вдруг добавила невпопад: "Нечего бояться, мы ко всем очень френдли".
3
То над пропастями, то по рукотворным ущельям вез Павла скорый поезд: Ликсо неумолимо приближался. Павел взял с собой в путь небольшой чемодан да рыжий портфель, в который поместились скудные семейные ценности наравне с дедовским кортиком.
Артур успел выехать несколькими днями ранее и должен был подготовить, как шутил Павел, торжественную встречу. Примерно так и вышло. На вокзальной площади Павлика ждали: хмурый Артур, ликующая Эмма и в меру странный, в меру подозрительный тип, представившийся ее братом Домицием. "Братик мой", - с готовностью подтвердила Эмма. Не в силах избавиться от чувства, что и прочие стоящие поодаль - и вроде бы совсем чужие - люди тоже тайком интересовались, кто и зачем к ним спозаранку приехал, Павел попробовал убедить сам себя, что это лишь последствия воображаемых игр с тем памятным фото. Кедровой рощи ведь точно рядом не было - не было и жаждущих общения толп выдуманных родственников.
Только добравшись до большой квартиры в двухэтажном старинном доме, где им предстояло жить, Павел познакомился с еще несколькими родичами Эммы. Среди них выделялись три тетушки, так похожие друг на друга, насупленные, неприветливые. "Не обращай внимания, - шепнул пытающийся сойти за друга Домиций, - они близки к тому, чтобы выжить из ума, причем сразу втроем". Но Павла это почему-то не позабавило.
Да, все здесь казалось непростым, но зато Эмма согревала его жизнь. Потянулись погожие и беззаботные дни и вечера, наполненные нежностью. Опустив книгу, Павел из окна часами смотрел на море и уходящие вдаль корабли.
Когда Павла настигал сон, Даша больше не появлялась. Павлику снился исключительно Ликсо, и тревога была воздухом этого Ликсо из грез. Вроде бы квартира служила надежным убежищем в квадрате толстых кирпичных стен; но при этом внешняя дверь изначально была вся в щелях, а сейчас стала уже откровенно ветхой, и замок выглядел так, будто его можно запросто вырвать, приложив скромную силу. Вторая дверь казалась надежной разве что в сравнении с первой. Когда на лестнице раздавался шорох или шум, то все внутри замирали, переглядываясь, и в этот момент Павел обычно просыпался. Легкие шторы не сдерживали свет, и утро начинало свое беспокойное действо.
Однажды подобным утром Артур прислал сообщение: "На следующей неделе какой-то ликсианский национальный суперпраздник! Мы все собираемся у вас. Не забудь откопать свой кортик". Павел, достав из сундука спрятанный портфель, нашел оружие, чем сильно напугал Эмму, которая, впрочем, попыталась, пусть и неудачно, скрыть свой испуг.
"Что с тобой? Разве у вас не принято носить кортик, особенно по торжественным дням?"
"Принято", - подтвердила Эмма, но взгляд ее затаил непонятную мольбу.
"Ну вот", - неопределенно закончил Павел и бросил кортик в ножнах на стол. Эмма, не говоря больше ни слова, вышла на балкон в сторону разыгравшегося моря.
Ночью Павел проснулся в лихорадке. Сидя рядом на кровати, Эмма негромко пела, темные слова уплывали в темноту - и будто бы возвращались холодным ветерком, сулящим озноб. "Пей!" - строго сказала Эмма, протягивая Павлику в кружке неведомое лекарство. Он выпил желанную горечь и облегченно потонул в забытье.
Праздник стартовал, как и следовало ожидать, шумно и скучно. Артур, сильно перебрав в самом начале или даже загодя, пытался будто бы поведать занимательную историю, или же о чем-то предостеречь, но, не добившись успеха, покорно удалился на свое место справа. Павел большей частью молчал, смотря по сторонам и ловя в ответ столь же настороженные взгляды, так что не было понятно, с кого начиналось это общее недоверие, но тут его попросили произнести наконец тост. Не хотелось вставать, но что делать! Раздумывая, как бы поизящнее выкрутиться, он вдруг интуитивно почувствовал сгущение беды.
Незнакомец со злыми глазами вскочил из-за соседнего стола и бросился в нападение, но сделал он это, отяжелев, может быть, от яств, недостаточно быстро, да и за кортиком своим потянулся в самый последний момент, не успевая его достать. Павел среагировал блестяще и остановил негодяя прямым ударом клинка в лицо. Нападавший рухнул, грохоча опрокидываемой мебелью. С другой стороны раздался то ли вой, то ли вопль, и Павел решил, что оттуда следует тотчас ожидать второго нападения, но вдруг получил страшный роковой удар в спину. Повернувшись и начиная оседать на пол, он с удивлением в сгущающемся тумане смотрел на перекошенное лицо Эммы, на ее окровавленный кортик. Кажется, что-то кричал и с кем-то дрался Артур, но у Павла уже не хватило сил разобраться в этом. Пришла тьма.
Но вот Павел вновь обнаружил себя в той же проклятой комнате. Теперь он довольно приятным образом парил в воздухе, хотя в тот же момент видел себя лежащим на прежнем месте. Артур тоже был убит, а рядом вытянулся сражавшийся с ним Домиций, и уставшая кровь все заметнее медлила, сочась из четырехгранной ранки. Эмма сидела на полу, уперевшись лбом в стену и всем телом дрожа.
Павел немало удивился, что, оказывается, прочие участники кровавого пира уже отыскали и приволокли прямо сюда его рыжий портфель - и теперь с наслаждением рылись в нем. Тетушки, щебеча на неведомом языке, перебирали монеты квадратной, овальной, треугольной формы - удивительные, ни на что не похожие деньги его сбежавшей отчизны.
Вглядевшись в монетки, Павел ощутил вздымающуюся яростную волну. Схватив кортик, он ринулся на тетушек, разя, кромсая, с жадностью терзая все хоть сколько-нибудь живое, что попадалось ему. Истошные вопли мгновенно наполнили зал, ставший вдруг мучительно тесным, тем более, что сзади, кажется, начиналось еще одно побоище, так как и Артур смог воскреснуть ради мести. Кто-то, всхлипывая, бежал к дверям, неготовый к безнадежной обороне, перепрыгивая через лежащих, прячущих под руками голову.
Затем темнота вернулась, еще более злая и непроглядная. Очнувшись во второй раз, Павел увидел, что в комнате почти никого нет. Смутные тени метались по углам. С трудом проковылял он на кухню, надеясь поджечь занавески или что-нибудь подобное, даже отыскал спички, но руки не слушались, спички ломались одна за одной. "Ты бы еще попробовал сейчас вдеть нитку в иголку", - угрюмо сказал Домиций, отбирая у него спички. Когда Павел вернулся в зал битвы, Домиций уже вовсю хлопотал там, успешно разжигая на полу костер.
Вошла мертвая Эмма в словно бы ржавом платье. "Что ты за сука!" - закричал, или, может быть, подумал, что закричал Павел, и отвесил ей самую сильную оплеуху, но то ли у него убыло сил, то ли у бедной девчонки оказался их избыток, но Эмма даже не покачнулась, а вместо того, сделав еще один беззвучный шажок, уткнулась Павлику в плечо зареванным холодным лицом. Пожар стремительно распространялся, надеясь добежать до моря.