Аннотация: Рассказ написан в рамках конкурса "Да, я псих - и тем горжусь" на родном портале МФ, прекрасной половиной нашего дуэта)
"Сволочи! - думала я, идя по пыльной дороге. - Какие сволочи! Так обойтись со мной. Взять и выгнать из деревни. И за что, спрашивается?!"
Ну, за что, положим, было. Сгоревшая баня, амбар, стог сена, конюшня и березовая рощица. Но ведь не со зла. Видит бог, не со зла! Разве я виновата, что у меня натура такая... пылкая? Стоит влюбиться или в мужских объятиях очутиться и капец... Огнем так и занимается все вокруг. И ведь не ветреная я, не подумайте, единственную любовь свою ищу. Да найти никак не могу. Только подумаю, что вот он, мужчина моей мечты, с кем до самой смерти прожить - счастье, так и случается конфуз. Тело внезапно охватывает жар, дыхание становится прерывистым, а в голове, словно кто-то ударяет кресалом об кремень, и находящиеся вокруг предметы начинают вспыхивать.
Горело, конечно, знатно. Пламя занималось мгновенно и палило все подчистую. Огонь гудел, точно изголодавшийся дракон, ненасытно пожирая все вокруг, переливаясь в ярости множеством цветов. Корежились деревья, трещали бревна домов, жаром обдавало лица, раскалялась земля. Было чем полюбоваться...пока другие стонали и охали, проклиная меня, на чем свет стоит. Слепцы! Не видеть такой красоты. Все бы им о плохом думать.
Доставалось, конечно, от меня и кавалерам. Кто руки обжег, кто лицо, а у кого и пониже пояса пострадало место. Но ведь я не нарочно. А они: "Паскуда, ты, Данейка. Как есть паскуда, всех парней почти в деревне покалечила!" Да кто их калечил? Сами девушку красивыми словами приманят, влюбят в себя, на свидание зазовут, а потом непотребно бранятся, когда во мне страсть взыграет. И подружки еще те кикиморы, сучкой обзывают и собакой на сене. Чего, мол, парням голову морочишь, у других отбиваешь, когда сама не пользуешься. Да кто им морочит? Я единственную любовь ищу. И разве виновата, что в каждом нахожу что-то хорошее: у Оледа глаза красивые, Фарен - на все руки мастер, у Ванко - фигура загляденье, Савар - ласков и добр, Молед ... Да что говорить, каждый из них походил на того единственного и неповторимого, суженного-ряженого, пока не начинал целовать меня. А я натура слабая, чуткая, воспламеняюсь от одного взгляда нежного. И в кого такая удалась? Все девки как девки, никаких причуд. А меня распирает от чувств, удержаться не могу, чтобы чего не подпалить в порыве страсти. Вырвется огонь наружу и сразу легче, а на сердце услада. Если бы не орали еще над ухом, что из-за меня скоро вся деревня по миру пойдет, так бы сидела и любовалась, как пламя тешится. Говорят, моя прабабка такая же была, огневая. Только она, когда злилась, все жгла. Ох, и намучился с ней за жизнь прадед. Зато был как шелковый, подарками задаривал, с одного слова любую работу делал и с мужиками, что б за чаркой или на какую другую бабу взглянуть - ни-ни, боялся жены жуть. Да ее все в деревне боялись и старались не затрагивать, а то, как разойдется, не усмиришь. А однажды с ее двора захожие воры пытались корову свести. Как же улепетывали они от огненного смерча! Бабке, в отличие от меня, еще повезло, ей хоть любиться не возбранялось...
Выгнали. До самой околицы всей деревней с вилами проводили, точно зверя дикого. И родители не вступились, сунули узелок в руки: иди, куда хочешь от беды подальше. Их, конечно, понять можно, умаялись долги возвращать за поджоги, хоть самим в батраки нанимайся. А мне что делать? Куда деваться?
Поднятая ногами пыль клубилась над дорогой, лезла в нос и глаза, вызывая слезы. Эх, жизнь моя, как та пыль, никому не нужная. А, не пойду никуда! Вот сяду здесь с краю дороги и буду сидеть, пока не помру. Пусть их всех совесть замучает. Сказано - сделано. Зашвырнула узелок в бурьян и уселась на обочине, выбрав островок травки менее пыльный. Смерть смертью, а платье поберечь не мешало. Еще пригодится. В чем в гроб положат? Я всхлипнула. Небо, точно отвечая моему настроению, потемнело, посерело, закрапал дождик. Сначала мелкий, потом все крупнее. Сидеть на обочине стало неуютно, и есть хотелось. А кроме пары пирожков в узелке еды никакой. И зачем его в траву закинула, непутевая? Пришлось подниматься и идти на поиски. Размокнет еда, голодной останусь.
Правильно говорят: "Из-за дурной головы ни рукам, ни ногам покоя нет". Надо ж додуматься, в самую крапиву узелок забросить. Пока сыскала, все воронье распугала крепкими словцами. Съеденные пирожки настроение улучшили ненамного. Живот урчать перестал, но на сердце по-прежнему было сумрачно. Ведь надеялась, одумается народ, покается, пришлют кого-нибудь обратно покликать. Не одумались. И назад меня звать не собирались. Толку тогда здесь сидеть, мокнуть, все равно не хватятся. Побрела вновь по дороге. Дождь усилился, и пыль превратилась в грязь. Платье безнадежно испачкалось, сама походила на мокрую ворону. Сзади послышался цокот копыт, и из-за поворота показалась лошадка, запряженная в телегу. На облучке сидел мужчина с наброшенной на голову мешковиной, груз на телеге прикрывала просмоленная холстина.
- Садись, девица, подвезу, а то промокла вся, - голос у возницы звучал приветливо, молодо. Жаль, лица не видно
Я забралась на телегу.
- Замерзла? На, хлебни, - мужчина протянул мне кувшин.
Вино было приятным, сладким, согревающим. То, что надо в моем состоянии. После пяти глотков по телу разлилось приятное тепло, в голове слегка зашумело. Мир приобрел краски. Даже дождь уже не казался холодным и противным, оплакивающим мою несчастную судьбу. И возница, человек вроде приятный, заботливый. Я глянула на мужчину рядом с собой. На меня сверкнули весельем голубые глаза.
- Далеко ли путь держишь, милая?
- В город иду, к тетке, - брякнула я первое, что пришло в голову.
- А я вот на ярмарку собрался, муку, мед везу липовый. А тут дождь... Хорошо, холстину прихватил товар прикрыть, - он с улыбкой подставил лицо падающим с неба каплям. - А дождик хороший, летний, сейчас самый нужный для земли, чтоб посевы взошли.
Неунывающий. И дождь ему нипочем. А улыбка - прямо душу греет. Сразу видно, в человеке радости много, с таким, наверное, не заскучаешь. К тому же, хозяйственный, телега с верхом нагружена. Я пробежалась по вознице внимательным взглядом. Да и сам пригож. Телом крепок, лицо симпатичное, доброе. А руки... ладони широкие, сильные. Я вдруг разомлела, представив, как они ползут по моему телу, ласкают. А, может, это вино просто в голову ударило? Легло бальзамом на обиду и одиночество, напомнило о желании укрыться от горестей в нежных ласковых объятиях? Под ребрами привычно запекло, щеки запылали от жара. Мне стало нечем дышать. Я быстро приложилась к кувшину с вином, успокаивая разыгравшуюся фантазию. Но тело продолжало пылать, даже капли дождя с шипением растворялись паром в воздухе, едва коснувшись кожи. Меня мелко затрясло. Возникшее стихийно чувство влечения к вознице требовало выплеска. Я сжалась, зная, чем это обернется. Знала не хуже, к чему приведут мои попытки сдержать в себе огонь. Тело начнет крутить и зудеть так, что хоть вой от боли. Но, видит Бог, я честно пыталась утихомирить рвущийся из меня жар. Да вознице, как нарочно, вздумалось заботу проявить.
- Эк, как тебя трясет. Замерзла, бедолага? Обогреть? - склонился, защекотав дыханием шею, приобнял правой рукой, к себе прижал.
Тут я от близости мужского тела и поплыла. Особенно, когда он на ушко начал слова ласковые шептать, да по бедру меня оглаживать. Неужели нашла того единственного, ненаглядного? А он тем временем меня на мешки опрокинул, подол платья вверх потянул. Меня и прорвало. Жаром так полыхнуло, что, казалось, тело на множество искр разлетелось. Телега вмиг занялась огнем, будто и не хлестал до этого дождь, а груз облили маслом. Мы с возницей еле успели соскочить с телеги и лошадь выпрясть.
- Да как же это приключилось?- бегал вокруг догорающей телеги мужик, хватаясь за голову.
- Может, молния попала? - робко предположила я, благоразумно умолчав об истинной причине пожара.
- Какая молния?! - вскричал возница. - Дождь кончился. И грома не было, - он вдруг обернулся ко мне, выставил вперед палец. В голосе нежности как не бывало. - Это ты, курва, устроила! Точно, ты!
С чего уж он взял? Или меня глаза выдали? Но надо было отстаивать свою непричастность, иначе поколотит. Определенно поколотит, вон и кулаки уже сжал. А я его еще за единственную любовь приняла. Дура.
- Да как я могла? У меня и кресала нет. И тискал ты меня в тот момент.
Довод его убедил, но не успокоил. Опустившись в грязь, возница запустил пальцы в волосы, закачал головой.
- Отец меня убьет, столько добра сгубил. Корову хотели купить. А Ленька? Что я жене скажу? Запилит, со свету сживет, я ведь ей колечко обещал с камушком привезти.
Ах ты, кобель! Так у тебя жена есть, а туда же, девок охмурять, под юбки к ним забираться. Меня взяла злость. Жаль, я не бабка. А то бы еще разок огнем пальнула, чтоб бежал с пылающим задом до своей деревни.
- А нечего девок лапать, когда жена имеется. Это тебе наказание божие. И предупреждение впредь, - желчно проговорила я, с удовольствием ощущая себя в роли посланца мщения.
А пусть знает... и блюдет, как ее там... верность. Все мужики одинаковы. И тут меня вдруг осенило. А ведь огонь защитил меня. Поразвлекся бы со мной возница, похоть потешил, а потом к жене сбег. И осталась бы я ни с чем. Как судьбой предначертанному в глаза смотрела бы после? Я вдруг испытала благодарность к своей ущербности. А, может, огонь и раньше ограждал таким образом меня от сластолюбцев? И вовсе это не проклятие мое и не порок, а божья милость - защита, пока истинного возлюбленного не найду. Правильно, надо в город подаваться, там народ культурный, образованный, вести достойно умеет себя с девушками. А что с неграмотной деревенщины взять. У них одно развлечение - девку на сеновал затащить.
Приободренная двинулась дальше, а мужик взял лошадь под уздцы и поплелся назад, понурив голову. Впервые я чувствовала себя не виноватой, а карающей десницей господней. Чуть ли не мессией, спустившейся с небес. Но есть от этого хотелось не меньше. Углядев в леску краснеющие кусты малины, свернула с дороги. Ягоды были сладкие, дождем обмытые, а солнышко припекало так приятно, что на время забылось и про город, и судьбу свою несчастную. Эх, корзинки нет. Доверху бы набрала. Настолько увлеклась сбором, что не сразу заметила двух богатырского сложения мужиков с дубинами, возникших у меня за спиной. А когда оглянулась, ноженьки так и подкосились. Мамочка, разбойники! А у меня ни ножа при себе, ни серпа на худой конец. Я лихорадочно огляделась в поисках палки. Как на беду ни одной пригодной, чтобы против их дубин выглядела солидно. Разбойники осклабились, двинулись ко мне с недвусмысленными намерениями. Я попятилась. Были бы красавцы, можно было бы попытаться влюбиться и огнем шугануть. Но у них такие рожи, бр-р.
- Ты никак заблудилась, лапушка? Проводить?
- Не волнуйтесь, дяденьки, в город иду, к тетке. Тут близенько.
- В город - это хорошо. Но наперед в гости к нам пойдешь, одиночество развеешь. У нас там еще десяток мужиков без женской ласки томятся, вот и утешишь, порадуешь, - ухмыльнулся один из них плотоядно.
А вот такой поворот событий мне совсем не нравился. Впору орать караул и бежать. А далеко ли убежишь от двух здоровенных мужиков?
- Дяденьки, а меня трогать нельзя, я опасная, - голос пустил петуха и походил больше на лепет, чем на предостерегающий глас божий.
- И че в тебе такого опасного? Уж не холерой ли больна? Не прокаженная? - поинтересовался второй.
Мне бы дуре согласно кивнуть, но нет, на честность потянуло, хоть вовремя правду изменить ухитрилась.
- Меня, когда кто обидит или разозлит, я жгу все подряд.
- Делов-то, - фыркнули разбойники. - Мы сами так всегда поступаем.
- У меня огонь помимо воли вспыхивает. И кого и что подожжет - неведомо, - паника комом встала в горле. - Не верите, на дорогу гляньте, там телега сожженная стоит. Мужик подвезти обещался, а сам лапать начал, вот я и осерчала. Деревенщина еле живой из огня выбрался.
Разбойник, что постарше кивнул другому.
- Глянь, не врет ли. А ты, девонька, ступай вперед, с атаманом нашим познакомишься. Он у нас мужик мудрый, решит, что с тобой делать.
- А, может, я лучше в город пойду? - вырвалось у меня жалобно с надеждой.
- Нет, голуба, сперва с нами прогуляешься, - мужчина с неряшливой бородой подтолкнул меня дубиной.
Что было делать? Пришлось подчиниться. Поджилки тряслись жутко, когда мы добрались в лагерь разбойников и те высыпали из своих лачуг поглазеть на гостью. Ничего хорошего меня тут не ждало. Но следовало держаться смело, на трясущуюся девчонку они сразу набросятся скопом.
- Что за милашку ты привел к нам, Гусь? - разбойники с похотливыми улыбками окружили нас со всех сторон.
- Руки прочь, отребье. На нее сначала взглянет атаман. А потом уж, ежели дозволит, развлечетесь, - гаркнул мой охранник, проталкивая меня сквозь столпившихся душегубцев. - Стылый, где ты? Я тебе девчонку привел.
- Это хорошо, - произнес мужчина, чистивший возле двух осинок черного коня. - А то мы совсем одичали без женского общества.
Он развернулся, и сердце у меня забилось пойманным воробьем. Пропала, как есть пропала. Матушка родная, да за таким атаманом я на край света готова пойти, в разбойничью артель вступить. Это был мужчина, в ком сочеталась и стать, и сила, и храбрость, и риск, и обаяние - все, что так нравится и кружит голову женщинам. Вот она и есть моя судьба - быть атаманшей. Перед глазами пронеслись картины будущего. Как мы, взявшись за руки, налетаем на обозы, берем богатую добычу, а после... Гусь что-то нашептывал моему суженому и тот, вскинув бровь, с интересом разглядывал меня. Тут подоспел второй разбойник, который отлучился на дорогу проверить про телегу, кивнул на молчаливый вопрос вожака. Стылый подошел ко мне, окинул оценивающим, раздевающим взглядом.
- Врешь, поди, про огонь? Струхнула, что обидим?
- Ничего не вру, - скинула я руку Гуся с плеча. - Меня и из деревни за это выгнали.
- Тогда покажи. Вон колода - подожги, - указал он на пень, приспособленный под рубку дров.
- Я так не могу, мне надо разозлиться, - попыталась я отвертеться. Колода нежных чувств не вызывала.
В прищуренных глазах Стылого сверкнула хитринка, и мне это очень не понравилось.
- Гусь, сорви с нее платье.
Рука разбойника метнулась к моему плечу. Не давая бородачу до себя дотянуться, я шагнула вперед и, обвив руками шею Стылого, припала поцелуем к его губам. Банда восторженно засвистела и заулюлюкала. А куда было деваться? Останься на месте и сегодняшний день закончился бы для меня печально. На атамана обиды не было. В разбойники за красивые глаза не берут. Он должен был проверить, на что способна его атаманша, достойна ли разделить с ним разбойничью судьбу. О, он не пожалеет, обещаю. Я вложила в поцелуй всю страсть, на которую была способна. Стылый слегка опешил, но потом его руки обвились вокруг моей талии, губы ответили жарким поцелуем. Целовался он бесподобно, с деревенскими парнями не сравнить. Век бы находиться в его сильных объятиях, чувствовать властную ненасытность губ.
Я так и выпорхнула огненной птицей из своего тела. Нашла, нашла своего единственного ненаглядного. Раздавшиеся крики разрушили с таким трудом обретенное счастье. Стылый отпихнул меня, грязно выругался. Дома разбойников ярко полыхали. Славно так горели, будто костры на Масленицу. Спасти их уже было не возможно. Огонь охватил целиком нехитрые постройки, рвя, безжалостно почерневшие вмиг стены и крыши. Треск стоял, хоть уши затыкай. Я невольно залюбовалась своей работой. На этот раз результат превзошел все прочие случаи. Разбойники должны были оценить силу моих способностей. Улыбка заиграла у меня на губах в предвкушении похвалы.
- Твою мать, вся добыча, оружие, одежа, все сгорело! - гнев переполнял Стылого. Заметив меня, его ладонь легла на нож. Чего это он? Я ведь не со зла. Сам просил показать. Но, похоже, с ним были солидарны и остальные разбойники, придвинулись ко мне, кривя в ярости лица, в руках появились дубины и топоры.
- Я вас предупреждала. Оно само. Я не нарочно, - откуда и смелости взялось выговорить четко и громко. Главное, не всхлипнуть, не упасть на колени вымаливать прощения. Пусть знают, что я не так проста, и не намерена шутить.
Гусь придержал руку атамана с оружием, тихо проговорил:
- Ты лучше помягче с ней, помягче, а то понаделает из нас печеной картошки. Знаю я таких баб шальных на голову. Женка такая же была. Если скалку в руки взяла, всем на орехи доставалось. А эта еще и огнем забавляется. Не связывайся, себе дороже станет.
Подействовало. Стылый успокоился, убрал ладонь с ножа, подошел ко мне, приобнял за плечи и повел куда-то по тропинке. Голос атамана звучал ласково. Это обнадеживало.
- Знаешь что, голубушка... - вырвал из рук Гуся мой узелок, сунул мне, - а ступай ты отсюда подобру-поздорову, не искушай, а то больно руки чешутся шею тебе свернуть.
- А разве вы меня не примите в свою артель разбойников? - изумилась я. Мечты опять рассыпались пылью. От обиды захотелось что-нибудь еще поджечь в отместку. Хоть что-нибудь. Впрочем, палить уже было нечего. Даже колода для рубки дров сгорела.
- Нет, деваха, мы уж как-нибудь сами. Целее будем. Гусь, ты ее привел, ты и уводи. И проследи, что б назад не вернулась, - атаман подтолкнул меня к бородачу и заорал на остальных разбойников. - Чего встали, рты раззявили, собирайте манатки, что уцелели и валим отсюда на другое лежбище. Тут делать больше нечего.
Бравые ребятушки с проклятиями на мою голову принялись за сборы, а Гусь поволок меня из леса. Впору было плакать. И чего я такая невезучая? Даже разбойникам ненадобная оказалась. Выпихнув меня на безлюдную дорогу, бородач скрылся в кустах быстрой тенью. Полная невеселых мыслей, я вновь поплелась в одиночестве к городу. Запеть бы про судьбу-горюшко, да слова в горле застряли от подступивших слез. Кончена жизнь, нет в ней для меня радости. Незаметно подкралась ночь, я примостилась у первого глянувшегося дерева. Прислонила голову к стволу, веки смежила. И не страшны мне ни волки, ни люди лихие. Даже рада буду, если жизнь оборвут непутевую. Так и заснула. И приснился мне дракон огненный. Чешуя пламенем переливается, крылья обнимают, от зла защищают, дыхание озябшие руки и ноги согревает. Хорошо, будто дома возле печи. А дракон склонился надо мной, смотрит с лаской и тревогой. А в глазах целый мир волшебный. И только для меня одной. А голос шепчет нежно: "Дуреха, ты, Данейка, вот же я - единственный нареченный твой. Чего плутаешь, ищешь?"
Проснулась я от тепла и звука потрескивающих дров. Глаза распахнула - костер пылает. А рядом никого. Оглянулась, не притаился ли кто поблизости, окликнула для надежности. Никого. Трухлявое бревно помню, сама притащила. Да так и бросила, разжечь было нечем. Кто ж костер тогда зажег, озаботился? Хлопнула себя ладонью по лбу, сама и запалила ненароком, воспламенившись во сне. Вот и получается, что в этой жизни у меня только огонь и остался. Мой друг и защитник. Он и от мужской похоти обережет, и согреет, и выслушает. И так мне благостно рядом с ним, надежно, спокойно. Впрочем, на огонь я с детства любила еще смотреть, оттого и в кузнице у отца пропадала, и на гуляньях нравилось у костра сидеть. Налетит грусть или обидит кто, зажгу лучину, и легче становится, сразу успокаиваюсь. Вот и сейчас, протянула руки к пламени, согреваясь, и озарение пришло. А нет никакого единственного, выдумала все. Просто облекла в образ суженного то тепло, завораживающую красоту и спокойствие, что мне огонь дарил, и искала эти качества в мужчинах. А в них и искорки маленькой не нашлось. В монастырь мне надо, подальше от суетного и соблазна любви. Там за работой и молитвами некогда будет о единственном мечтать. На том и заснула.
Утро выдалось чудесное: солнечное, теплое. На душе у меня посветлело, и вчерашнее решение уйти в монастырь уже не казалось таким правильным. Успею. Вот счастья попытаю в городе, а если не выйдет, тогда и подамся в монашки.
Город меня ошеломил. Это не деревня в два десятка домов. Народу-то, народу! Все снуют туда-сюда, суетятся. По улицам кареты, повозки крытые ездят. Всадники в богатых кафтанах на породистых рысаках. Один кавалер даже мне цветок подарил. Вот где жизнь кипит. Дома каменные, дороги мощенные, народ опрятный, речь культурная. Правда, когда из богатого района попала в бедный, город уже не так блистал красотой и изяществом речи его жителей. Но это нисколько не разочаровало. Я была еще под впечатлением фонтанов, лавок, пышных женских нарядов, соблазнительных сладостей, продававшихся на каждом углу. И чтобы здесь не найти свою судьбу, не обрести счастье? Быть не может! А ярмарка! Ничего не видела в жизни прекраснее. Это не деревенские праздники с посиделками. Батюшка никогда не брал меня с собой на ярмарки, боялся, что б чего не натворила в запале... по сути, правильно и боялся. Потому как, стоило мне очутиться в толчее народа, кружащим водоворотом вокруг палаток, изобилующим разнообразием пестрого, притягивающего глаза, товаром, средь шумливых продавцов, зазывающих к себе покупателей, расхваливающих кто бусы, кто ткань, кто вино... и голова пошла кругом. Мне бы выбраться из толпы, из тесноты потных, жарких тел, отдышаться, успокоиться. А как тут выберешься, зажатая со всех сторон? Да еще кто-то нарочно прижимается сзади, дышит в шею, бесстыжие руки лапают. Тут меня и разобрало. От впечатлений, наверное, новых, потому как влюбленности ни к кому не питала. Пыхнули вмиг лотки, заголосил народ, бросился врассыпную, давя на своем пути и людей и товары. Тут и стража вмиг набежала. Дожидаться, когда меня схватят и в тюрьму сопроводят, я, конечно, не стала. Сама рванула наутек. Незнакомые улицы сменяли одна другую. Остановилась, когда сзади шум переполоха затих, и поняла, что за мной никто не гонится. Огляделась. Трущобы какие-то. То ли дома без окон, то ли сараи. Речка небольшая течет, берега камнем выложены. Людей никого. Села я на бережку, пригорюнилась. Это что ж получается? Мне теперь и в монастырь податься нельзя, сожгу его нечаянно во сне или под сильным впечатлением. Тогда прямая дорога в ад, не отмолить греха. Не карающая я десница господня, а недоразумение. Нет мне места в жизни. Утопиться что ли с горя? Сижу, плачу, непутевую себя проклинаю.
- Чего слезы глотаешь? Обидел кто? - рядом со мной плюхнулся парень.
Глянуть не на что: щуплый, худой, черные волосы неряшливо торчат во все стороны, щека в саже вымазана, да и одежка с чужого плеча, явно. Только сочувствующих сейчас не хватало.
- Иди, куда шел, какое тебе дело до моих горестей.
- Никакого. Просто спросить хотел: топиться сразу будешь или, когда выплачешься? Поглазеть охота. А долго ждать - времени нет.
У меня аж дар речи пропал от такой наглости. Нет, что б пожалеть, повздыхать вместе о судьбе моей несчастной.
- А с чего ты взял, что я топиться собираюсь? - покосилась на него недружелюбно.
- А сюда все топиться приходят. Забавное зрелище: кричат, захлебываются, руками машут, пузыри пускают. А лица синюшные, точно в краску опустили. Так ты топиться будешь или нет, ждать мне?
Выглядеть мертвой с синим лицом не хотелось. Я представляла себя в гробу красивой, в торжественной печали. Да и вода, наверное, холодная. Проплывшая мимо крыса вдохновения тоже не прибавила. Но идти на попятную перед этим бесчувственным чурбаном было стыдно.
- А нечего ждать, нашел забаву. Утоплюсь, как сама решу, не для твоего удовольствия. Проваливай, давай.
- А, ну ладно. Ты только крикни, как соберешься, что б прибежал посмотреть, я недалече буду, лодку просмолить надо, - он поднялся, отряхнул штаны. - Кстати, а ты поесть не хочешь перед смертью. Ведь кто знает, накормят тебя в аду или нет.
- А почему сразу в аду? - опешила я. В ад мне не хотелось совершенно.
- Так все самоубийцы в ад попадают. Или не слышала?
Топиться хотелось все меньше и меньше. И поесть бы не помешало, оголодала от переживаний.
- А у тебя есть что-нибудь съедобное?
- Держи, - вытащил он из кармана пирожок.
Я подозрительно покосилась на угощение.
- Украл?
- Ага, - кивнул он гордо, будто говорил о свершенном подвиге. - Там на площади кто-то пожар устроил, так в суматохе все лотки поваляли, рассыпали товар по земле. Вот я и позаимствовал, пока не растоптали.
Готовые вырваться слова негодования повисли в воздухе. Да кто я такая, чтобы обвинять, похуже разор нанесла: ярмарку испортила, людей напугала, товары попортила. Что в сравнение с этим один подобранный с земли пирожок. Я вгрызлась в аппетитную сдобу зубами. Вкусно. Парень смотрел на меня с улыбкой.
- Как тебя зовут, страдалица?
- Данейкой кличут. А тебя?
- Страс я. В городе впервые?
Я кивнула, слишком занятая едой.
- А обидел кто? Обворовали или снасильничали?
Пирожок встал комом. Расскажешь про пожар, он стражу приведет.
- Никто не обидел. И чего ты прицепился ко мне? Тебя дела ждут? Вот и ступай. Не мешай топиться.
- Ты топись, топись, я тихонько в стороне постою, мешать не стану, - кивнул Страс, ободряюще похлопав меня по руке.
Вот тут я пожалела, что у меня не бабкин дар. Так бы и превратила его в головешку.
- Издеваешься? - прошипела я, вскочив на ноги. - У меня горе, жизнь поломана, а тебе хиханьки. Бессердечная ты, скотина!
- Зато ты уже злишься, а не рыдаешь отрешенно над своей судьбой, - с усмешкой взглянул он на меня, прищурив один глаз от солнца. - А поломанную жизнь и поправить можно. Тебе негде жить? Хочешь, найду недорогую опрятную комнату и работу подберу, если нужно?
- А чего это ты такой добрый? - с подозрением уставилась я на него. - Печешься о незнакомой девке?
Страс вдруг смутился, руки затеребили пояс на рубахе.
- Просто жалко тебя стало. Не люблю, когда люди несчастны. Вот и решил помочь.
- Спасибо за заботу. Только твоя помощь без надобности. Да и знаю я вашу помощь - под юбку залезть. А потом мне расплачивайся, - всхлипнула я, вспомнив угрюмых односельчан на месте последнего пожарища.
- Так ты брюхата? - помрачнел парень. - Скажи, кто сотворил, я ему башку откручу.
Я зарычала в негодовании и зашагала прочь от канала. Угораздило же нарваться на такого насмешника, опошлил все желание красиво умереть. В монастырь, прямиком в монастырь. Страс догнал, схватил за руку.
- Я, правда, помочь хочу. Глянулась ты мне. Еще на площади. А как суматоха началась из-за пожара - за тобой побежал.
- Не поможешь ты! И никто не поможет! - разрыдалась я. - Только камень на шею и в омут.
- Любимого схоронила? Или сама смертельно больна? - произнес он со страхом.
- Вот еще придумал.
- Тогда, что за беда у тебя, которую исправить нельзя? Ты молода, красива, здорова, не калека.
- Да уж лучше калека, чем, как у меня!- выкрикнула я в обиде.
- Может, расскажешь? Легче станет.
- Не хочу, - вырвала я руку.
- А если я чудо покажу, расскажешь? - забежал Страс вперед.
- Хватит заливать, ты не святой, чтобы чудо творить.
- А, смотри, - парень наклонился к луже, дыхнул на нее, и она покрылась ледком.
Спина у меня от изумления тоже. Как он так сделал? Присела, потрогала, точно ледок.
- Ты чудотворец?! Тебе в храм божий надо или на ярмарке выступать, людей удивлять.
- Не тянет: ни туда, ни туда. Я человек свободный и люблю жить, как мне нравится, - он смущенно отвел взгляд в сторону. - С девчонками только не ладится. Боятся они меня. Жалуются - холодно со мной.
- А мне с парнями не везет, - вздохнула я. - Чуть кто приобнимет, ласковое слово шепнет - огнем все вокруг занимается. И ярмарку я подпалила. Можешь за стражей бежать, мне уже все равно.
- А зачем нам стража? - вдруг подался он ко мне, прижал к стене какого-то дома. - Я могу и без них тебя исцелить.
И тут я впервые увидела близко его глаза. Нежные, беспокоящиеся. А еще сияющий в них волшебный мир - и все для меня одной. Неужели он и есть моя единственная любовь, суженый-ряженый, судьбой мне предсказанный? Нет, не может быть. Да и не похож он на парня моей мечты: худой, на язык острый. Но почему же тогда в моей груди огонек к нему тянется? Не обжигая, ласкаясь. И, как не странно, находя отклик в его сердце. Как же он уживался с холодным дыханием Страса? А неплохо уживался. Потому что мне впервые стало спокойно и надежно в объятиях парня. Просто стоять и слушать, как бьется его сердце в такт моему.
- Рвется, но по иному, - ответила я, обвив его шею руками и ответив на поцелуй.
Прошло десять лет. У нас со Страсом шесть милых детишек, свой дом. Мы по-прежнему влюблены друг в друга, как и раньше. Благодаря мужу, пожаров в городе по моей вине больше не случалось. Его поцелуи усмиряли мою чрезмерную пылкость, направляя ее в нужное русло. Но порой, когда детишки спали, Страс позволял подпалить в сарае пару чурок, заведя меня своей страстью. И мы лежали, обнявшись, и любовались на огонь. Словно беседовали со старым другом. В такие моменты мы чувствовали себя по-настоящему счастливыми. Кто сказал, что нет настоящей любви? Ее только надо суметь найти.