В половине двенадцатого, с северо-запада, со стороны деревни Чмаровка, в Старгород вошёл молодой человек лет двадцати восьми. За ним бежал беспризорный.
- Дядя, - весело кричал он. - Дай десять копеек.
Хорошее начало для продолжения? Правда, до меня это уже кто-то написал, мне сказали так, сам я редко окунаюсь в мир литературы. И вообще, зачем я это всё вообще пишу? Кто прочитает, кому эти записи помогут? Я всё-таки надеюсь, что они помогут мне, тому мне, что придёт вслед за мной. Прости 'Я', думаю, ты должен меня-нас понять, что без шуток я не обойдусь. И чтобы ничего не упустить, я буду описывать ВСЁ...
По этому начнём немного по другому, да и к действительности так будет ближе...
Без четверти девять, с северо-запада, со стороны неизвестно какой деревни в... ай, да ладно, давай по-простому, а именно...
* * *
14 мая 2005 года
Где-то там...
Я уже практически был на месте, когда затаившийся в засаде милицейский 'Опель', вобрав в своё нутро мента, бодро махавшего за секунду до этого полосатой палочкой, начал меня преследовать. Причём со всеми атрибутами типа: включённые мигалки, сирена, вопли в громкоговоритель. И откуда ж ты, такой некрасивый, нарисовался...
* * *
Г. Минск
17 мая 2005 года
Ничем непримечательный офис, каких сотни, в центре города. Чем занимаются неизвестно, но прибыль налицо (не для налоговой), сотрудники редко являются образцом соблюдения трудовой дисциплины, но исправно получают зарплату и что-нибудь в конвертиках. И осталась бы в истории эта фирмочка строчкой в бизнес-справочнике и вялотекущим делом в финансовой милиции, если бы не...
Если бы в полдень с лишним, да скорее даже ближе к обеду, на третий этаж не подымался человек средних лет, среднего роста, среднего телосложения, в общем, усреднённый, ничем не примечательный, тип. Подымался бы и подымался - этот, очень среднестатистический, но, зайдя в помещение фирмы, сразу заполнил собой всё помещение, вытеснил собой воздух и время.
Длинная, как стойка салуна, перегородка приёмной встретила его беглым визуальным осмотром, невозмутимой как трамвай, секретарши, притаившейся за пластиком. При этом стойка нопасарановски перекрывала близлежащие три кабинета. Человек, явно смущаясь, спросил:
- Как мне увидеть Александра Васильевича?
- Минутку. Он Вас ожидает? И как мне Вас представить? - мучавшаяся от скуки церберша обрадовалась иезуитской возможности попытать посетителя.
- Представьте меня в ванной, и если хватит воображения, с собой. А если не хватит, я сам представлюсь, - и невозмутимо прошествовал мимо, обалдевшей от суммарного количества информации, секретарши. Когда та очнулась, холл уже был пуст, ну и ладно...
А в кабинет директора ТОО 'Глибелла', куда прошмыгнул наглец, из приёмной сразу перенеслась удушающая атмосфера и чувство смутного беспокойства, которая окружала серого неприметного человечка, как аура окутывает какого-нибудь брамина-подвижника. Александр Владимирович Драгополов был очень занят. Конечно, как может не быть занят такой занятой человек? Попробуй, отвлекись на минутку и компьютерный пасьянс не будет сложен. А как человек честолюбивый, Драгополов не мог позволить себе неудачи даже в мелочи. Эх, не был бы он так занят, то наверно смог бы уловить, что вслед за вошедшим человеком с внешностью заштатного клерка к нему в кабинет зашло то, для названия которого 'большие неприятности' будет слишком даже мягко.
Как-то робенько, на краешек стула, посетитель уселся напротив внушительного камодоподобного Александра Владимировича:
- Александр Владимирович Драгополов (в ответ молчание, лишь беглый взгляд и кивок головы)? - не смутившись холодным приёмом, как будто был на него заранее настроен, посетитель продолжил, - Я представляю интересы фирмы 'Свифтганза'. Куцый.
- Что 'куцый'? - Драгополов удостоил 'клерка' даже не взглядом, а вопросительным приподниманием густой брови.
- Моя фамилия - Куцый. Вот визитная карточка, гляньте, пожалуйста.
Александр Владимирович небрежно взял, положенную на стол, визитку. Мельком глянул, и тут его барская безмятежность моментально закончилась, как прерванная беременность. На белом прямоугольнике чётким готическим шрифтом было написано лишь одно слово - МИРОТВОРЕЦ.
'Миротворец' для бизнесмена в полулегальном бизнесе, то же самое, что Крысиный Король для диггера. То есть ты лично его не видел, но наверняка кто-то из твоих коллег с ним встречался, и встреча этим ничем хорошим не закончилась, иначе не стали бы рассказывать о них полунамёками и непременно шёпотом, а то и просто хмуро отмалчиваться. А появлялись миротворцы в том случае, если одна из сторон сделки настолько зарывалась, что забывал произвести расчёты на крупную сумму или поставить товар после предоплаты. И тогда обладающий умением вызова 'миротворцев', после проведения страшного ритуала с принесением жертв, может даже и человеческих, натравливал этих тварей на провинившегося. И почти сразу между поссорившимися возникал мир... такие, по крайней мере, ходили слухи
И вот один из этих мифических полулюдей полудемонов сидел в кабинете, который ещё минуту назад казался его хозяину таким уютным. Рука Драгополова автоматически дёрнулась под стол к кнопке вызова охраны, и прежде чем он себя одёрнул, кнопка всё-таки была нажата. Дюжий парень влетел в кабинет мгновенно, глянул на человека, сидевшего перед хозяином, потом на самого хозяина. 'Эх, была, не была!' - подумал Драгополов и разрешающе кивнул охраннику. Что произошло дальше, по крайней мере, двое, из присутствовавших при этих событиях, поняли слабо. Вот подбежавший охранник схватил гостя за плечо. Точнее попытался схватить, потому что схватить что-нибудь сломанной рукой чрезвычайно сложно. Теперь он сидел на полу, недоумевая, разглядывал белую кость, вылезшую из переломанного запястья, после чего издал хныкающий стон и потерял сознание. А миротворец и не шевельнулся почти, даже позы не поменял, не говоря уже о таких мелочах, как посмотреть, кто там у него за спиной хнычет.
- Чем обязан? - Александр Владимирович сидел ни живой, ни мёртвый, а ведь знал же сукин сын, чем это он обязан, но очень не хотелось ему деньги отдавать.
- У фирмы, которую я представляю, к Вам, уважаемый Александр Владимирович, накопилось множество претензий, наличие которых можно будет считать досадной случайностью, при условии выполнения Вами ряда определённых условий - робость исчезла из сущности посетителя, как веснушки зимой.
- Да, да, конечно - Драгополов косился на лежащего на полу охранника и понимал, что ему уже никуда не деться. Должен он был 'Свифтганзе' около пятисот тысяч долларов, если частями, и с отсрочками, то, конечно, как-нибудь можно выкрутиться.
- Приятно видеть разумного человека. Итак, во-первых, Вы передаёте мне необходимую сумму. Во-вторых, навсегда забываете о нашей встрече, и, в-третьих, покидаете страну в любом приемлемом направлении. Надеюсь, ясно?
- Куда уж яснее. Мне, конечно, понадобится время, чтобы вывести такую крупную сумму из оборота, так что часть...
- Вы меня не поняли, деньги мне нужно завтра утром, наличными, в этом количестве, - миротворец, невесть откуда появившейся ручкой, нарисовал семизначную цифру, возле которой дорисовал латинскую 'с', перечёркнутую двумя вертикальными палочками.
- Что же вы творите, я же должен раз в десять меньше, - от возмущения, пересилившего даже страх, Драгополову перебило дыхание, он покраснел как рак пивной. - Это же ВСЁ, что у меня есть!
- Знаю, мы предварительно проверили, - миротворец оставался невозмутим. - Указанная сумма включает в себя Ваш долг партнёрам по бизнесу и компенсацию за наше, а конкретнее за моё, беспокойство.
- У меня не получится... я не смогу... не имеете права! - бессвязно лепетал, уже можно сказать, вчерашний воротила.
- Советую Вам быть аккуратным с употреблением в речи предлога 'не'. Отрицающий стиль речи может привести к самым непредсказуемым последствиям, на пример...
Миротворец достал из внутреннего кармана пиджака стопку фотографий, выудил из них одну, положил на стол: - вот это - Ваша машина, которую Вы оставили на платной стоянке, а вот это - то, что с ней стало буквально 10 секунд назад, и всё из-за Вашей несговорчивости. Миротворец извлёк из другого кармана серебристую трубку мобильного, на цветном экране которого, картинка передавала весело пылающий новенький 'Лексус. А теперь Вы видите, что происходит с ней в настоящее время, после Ваших необдуманных слов.
- А вот эти, - Миротворец жестами балаганного фокусника стал раскладывать карточки перед ошалевшим Драгополовым, - фотографии Вашей супруги, смотрите, какая серьёзная, и без лести могу сказать, красивая женщина. А вот - изюминка моей коллекции - Ваша старшая дочь. Как там у неё, кстати, дела в консерватории, виолончель её слушается? А младшенькая! Просто чудо! Взгляд лукавый, как у зрелой женщины. Так и кажется, что повзрослеть ей пора. Хорошие фотографии, но это - естественно 'до'. Показать 'после'? Тогда извините, не раньше чем через пару минут.
Серый посетитель взглянул на часы. Драгополову больше ничего не нужно было говорить, он всё понял. Выхода не было...
* * *
г. Шклов ИК-17
1 июня 2005 года 11:29
- Севостьянов, на выход, - конвоир выкрикнул эти слова ещё из дверей швейного цеха, лужёной глоткой перекрывая стрёкот машинок. Сева снял ногу с педали, поднялся и поплёлся к вертухаю. - К начклуба, - добавил конвоир, когда Сева подошёл уже ближе.
Вышли в дворик, сержант-контрактник открыл замок на двери клетки, которые окружали входы почти во все отдельные здания колонии.
Сева шёл и гадал, зачем он понадобился Хохлу, как называли заключённые капитана Чернуху. Никакими талантами Сева не обладал, что на лице у него было не то что написано, а просто высечено. Его музыкального слуха не хватило бы даже на то, чтобы сыграть на ложках, а попробуй он спеть караоке, хитроумная машинка запросто потеряла бы сознание от ужаса. Насчёт рисования вообще можно умолчать, все его познания в этом заканчивались на уровне покраски забора. Так что был этот вызов очень странным, и будь на месте Севы кто-нибудь другой, то он обязательно бы задумался. А так как задумываться для Игоря Севостьянова было занятием несвойственным, то он просто шёл, и помимо воли вспоминал события происшедшие с ним год назад. Встречу с Никитой Светловым, или как Игорь больше привык - Пересмешником, неприятности, которые Сева доставил ему своей болтливостью, их побег из города, знакомство с Людой, приезд к Трофимычу, его предательство, бойню, которую устроил Пересмешник, ранение...
Потом были три месяца в больнице, сначала обычной, потом тюремной, когда он пошёл на поправку. Девять месяцев следствия, по всем этим событиям. Следствие, как и суд, устойчиво завязли, запутались во всём, так как из участников тех памятных событий в живых остались только двое: он и Люда, а и, чуть не забыл, - участковый Вася. Главное действующее лицо, - Никита, испарился напрочь. И не смотря на то, что бедный Сева выложил всё, что только мог знать про своего друга (опять таки по глупости) было понятно, что следователи не могут узнать не только настоящее его место нахождение, но и что-либо из его прошлого, начиная с призыва в армию. По этому пошли по проторенной дороге упрощения ситуации, во всех грехах обвинили Севу, правда с помощью Люды удалось отбить обвинения в разбое и убийствах. А так как Люда заявила, что не присутствовала в комнате, когда там происходили убийства, а Сева сослался на потерю сознания после удара, обстоятельства зверского уничтожения десятка здоровых мужиков (некоторых даже не удалось опознать, настолько они были изуродованы), осталась абсолютной тайной.
Приговор был достаточно суров - семь лет усиленного режима. Севе было очень больно видеть как во время приговора его тётя, которая и так проплакала все судебные заседания, потеряла сознание. И мог бы конечно Игорь злиться на судью с прокурором, сделавшими его крайним, мог и на Пересмешника, свалившего все неприятности на сильные плечи и слабую голову своего товарища. Мог, да не мог. Не умел Игорёк злиться, не такой он был человек. Теперь Севе казалось, что все эти события остались далеко позади, из того прошлого у него осталась только переписка с Людой, не забывавшей неуклюжего добряка, к которому за те три злополучных дня успела даже привязаться. А Никиты след простыл, и Сева надеялся, что его никогда не поймают, и был уверен в этом на сто процентов. Где Светлов, а где 'поймают'? Был бы Сева хоть чуточку поэтом, он бы сказал, что легче поймать в кулак свет, пытаться удержать время, спрятать за решётку воду, чем надолго лишить свободы Никиту Светлова.
За воспоминаниями Сева и не заметил, как они подошли к клубу, чуть не расквасив нос о внезапно оказавшуюся перед лицом дверь, Сева остановился. Огляделся, перед клубом он стоял один, сержант куда-то исчез, тут даже до Севы дошло, что здесь что-то не так. Но на этом его мозговая деятельность застопорилась, он пожал плечами, толкнул дверь и вошёл внутрь. Чтобы пройти в кабинет Хохла, нужно было пройти весь зал вдоль сцены. Осторожно постучался, за дверью - тишина, приоткрыл, всунул голову:
- Заключённый Севостьянов по Вашему распоряжению явился.
- Являются привидения, а заключённые приходят, - Капитан Чернуха, не поднимая глаз от каких-то бумаг, вдруг резко сказал, - Как дальше жить будем, я тебя спрашиваю?
- А чё я? - растерялся Сева, - Я не чё. Тут он заметил, что в кабинете кроме них находится ещё один человек. Он стоял у окна, спиной к Севе, что-то разглядывал в окне. Как и Сева, человек был одет в чёрную зэковскую робу, кепчонка была лихо сбита на затылок.
- Ты сюда не чокаться пришёл, - Хохол опять овладел вниманием Игоря. - Что у тебя за проблемы со здоровьем? Хворать надумал?
Сева, у которого до сих пор проблемы со здоровьем ограничивались редкими случаями расстройства желудка на почве хронического обжорства, совсем растерялся и ему оставалось только стоять и непонимающе лупать глазёнками. Тут в разговор вмешался человек у окна, - В результате вскрытия было установлено, что больной умер в результате вскрытия - сказал он и стал поворачиваться. Полуденное солнце очертило профиль, запуталось в русых волосах. Слёзы брызнули из Севиных глаз, в душе всё переворачивалось, как же Никита смог попасться? Этого не может быть! - Что ты здесь делаешь, Пе...
Докончить вопрос ему не дал сильный удар в лицо, бросивший его на пол.
- Ты кого педиком назвал, сучонок? - Пересмешник навис над сидящим на полу, держащимся за скулу, Севой. Сева смотрел в лицо своего когда-то лучшего друга, и видел холодный прищур глаз, какой видел у Никиты не раз, но тогда он так смотрел только на своих врагов, а он же всё-таки друг с детства. Хотя если внимательно посмотреть, то от старого лица Светлова неизменёнными остались только глаза. Никита посмотрел на капитана Чернуху, спросил, - Всё готово? - Тот в ответ кивнул. Ещё раз посмотрел в ошалевшие от обиды и непонимания, полные слёз глаза Севы. Потом весело, как прежний, Светлов подмигнул. Неуловимое движение. Последний кадр. Темнота. Конец фильма.
* * *
14 мая 2005 года
Где-то там...
Я уже практически был на месте, когда затаившийся в засаде милицейский 'Опель', вобрав в своё нутро мента, бодро махавшего за секунду до этого полосатой палочкой, начал меня преследовать. Причём со всеми атрибутами типа: включённые мигалки, сирена, вопли в громкоговоритель. И откуда ж ты, такой некрасивый, нарисовался? Продавцов полосатых палочек вроде не вызывали.
Бедные парни наверное целый день ждали, когда по захудалой дороге, где-то между Воронежем и... и не помню чем, пролетит серебристый 'Мерседес' с московскими номерами и с превышением скорости аж на тридцать пять километров в час. Ребята уже, наверное, довольно потирали руки, предчувствуя размер откупных от своего пристального внимания. Жаль, сегодня не их день. Для пущей наглости я проехал ещё километров пять, потом величаво съехал к обочине, как будто только сейчас обратил внимание на иллюминацию и разрывающийся от этих 'водитель, остановитесь' матюгальник.
Молодцы! Разгул криминала и терроризма в этой многострадальной стране всё-таки чему-то учит. Гаишники работали почти слажено. Из машины вышли оба, один стал подходить к моему 'мерину', не убирая руку со скобы спускового крючка, второй же держал мою машину под прицелом, укрывшись за своей служебной.
Они мне - 'Выйти из машины', а я им - 'Представьтесь, как положено', они мне - 'Ваши документы', а я им - в нос корочки майора ФСБ, они мне - 'Вы превысили скорость', а я им - 'Вы в курсе, что сорвали контртеррористическую операцию, и, кстати, больше не работаете?' И разъехались мы в разные стороны, они зализывать душевные раны, я - чтобы забыть о них через пару минут.
Невероятно, но факт, мог бы дать им 'соточку' и ехать себе спокойно дальше, но нет, предпочёл засветиться, хотя ситуация к этому совсем не обязывала. Сколько раз давал себе слово не понтоваться без надобности, но моя сущность в самый неподходящий момент проявляла себя во всей своей горделивой красе. Да ладно, сделанного не исправишь, будем надеяться, что парни остались настолько очарованы моей наглостью, что даже не посмеют подумать, что их развёл, объявленный в международный розыск Светлов Никита Геннадьевич, 1976 года рождения, русский (наверное), холост (местами), к уголовной ответственности ранее не привлекавшийся. Просто, хождение над пропастью по лезвию раскалённой бритвы, это - даже не просто моя жизнь, а моё место в этой жизни. Я с этим смирился и не пытаюсь его изменить, довольствуясь тем, что воспринимаю жизнь такой, какая есть. Мы пасынки жизни, стремящиеся доказать, что достойны её любви, заслуживаем к себе отношения как к родным. Правда, каждый пытается это сделать по-своему. И лишь малюсенький процент людей воспринимает её таковой, какая она есть: не ропща и не возвеличивая, не очерняя и не припудривая розовой пыльцой.
Хотя не так давно произошли события, перевернувшие мою, и без того беспокойную жизнь, с ног на голову. Меня грубовато, но эффективно ткнули носом в факт, что я - не совсем то, чем кажусь, точнее даже - совсем не то. Сны, видения, намёки, странные происшествия, новые знакомства, старые знакомства, оборачивающиеся новыми неприятностями - всё это заставило меня броситься в погоню, как легавой, учуявшей добычу. Броситься в погоню за единственным, что имело для меня настоящий смысл - за самим собой.
И именно теперь, за шаг до хоть какого-то ответа, найденного мной самостоятельно, а не с помощью сверхъестественных сил, я позволяю себе непростительное ребячество, которое могло перечеркнуть почти год поисков. В течение этого времени я по крупицам, буквально бороздя носом землю, пытаясь взять след, исползал полстраны. И пусть с того дня, как я высадил Люду на Минской кольцевой, сны меня более не посещали, всё равно внутри осталась червоточинка неудовлетворённости, собственной незавершённости, а из-за этого осознание ущербности. Кто я? Этот вопрос будил меня по утрам, с ним я проваливался в сон, он брёл за мной тенью по любой из дорог, какие бы я не выбрал. Сам по себе будучи парнем не промах, два раза в жизни я превзошёл самого себя, и оба раза после сеанса гипноза. До сих пор не могу без содрогания вспоминать комнату в доме подлого старика Трофимыча, после того, как я в ней немножко пошалил. Я не ангел, но и такое зверство, как-то слишком даже для меня.
Но за то у меня в руках оказалась ниточка, тоненькая, ненадёжная, но всё же путеводная. Я слишком хорошо помнил некоторые мои сны, и подозревал, что люди, показанные мне в них, жили когда-то в самом деле. И вот, задействовав десятки, если не сотни, людей, используя финансовые и психологические рычаги, стал перетряхивать архивы, в поисках Крюкова Ивана Фёдоровича, поручика Светловского, Софьи Адамовны Тышлевской. Насчёт последней не было никаких сомнений, что она умерла, так же, как и моя минская соседка, тело которой, я обнаружил в своей квартире прошлым летом. И меня до сих пор не покидало смутное ощущение, что я своими-несвоими глазами видел, как она умирала, и даже знал, зачем эти женщины были убиты именно таким образом. И этого оказалось мало. Теперь меня постоянно преследовало чувство, что у меня за спиной находиться женщина, или что-то, когда то бывшее ею. Казалось, обернёшься, а она там...
Это ощущение сводило с ума, но меня не так легко лишить разума, хотя, при таких мыслях, перед глазами вставала сцена в ресторане 'Христофор', последний странный сон, увиденный мной.
Что касается судьбы поручика Светловского, то его жизнь была более-менее мне известно и понятна. И в общих чертах она очень походила на мою. Натура беспокойная в поисках нового, и совершенно отрешённая в отношении уже узнанного, жестокая до крайности по отношению к врагам, но по отношению к другим - в худшем случае - безразличная. И он оставил относительно яркий след в истории, как мирного времени, так и военного. Как и в моём случае, война для Светловского была родной стихией, в ней он чувствовал себя как дома. Погеройствовал он, конечно, изрядно, а в архиве Генштаба под грифом 'совершенно секретно' имеется докладная записка, гласящая, что после того, как после сражения, войска, вместо того, чтобы добить измочаленных японцев, по приказу 'разумного' Куропаткина в очередной раз отступили, Светловский навестил последнего. Ворвавшись в штабную палатку командующего, поручик вывернул ему все до единого пальцы на правой руке из суставов. Когда его спросили, зачем он это сделал, то Светловский ответил: 'Чтобы идиоту нечем было свои дурацкие приказы подписывать' Инцидент огласки не получил, по инициативе того же Куропаткина. Изрядный бюрократ и любитель пустить пыль в глаза, он понимал, что, устрой он судилище над героем Светловским, это может обернуться волнениями в войсках, где командующего, мягко говоря, недолюбливали. Провели медицинское обследование поручика, обнаружили необратимые последствия контузии, не позволяющие продолжить военную службу, и вчистую списали на мирный берег. После этого бурная жизнь Светловского не закончилась. Экспедиция на Памир, потом несколько лет в Южной Америке, где он то ли сражался за свободу коренного населения, то ли искал золото, а может делал и то, и другое. Занятная жизнь занятного человека, и очень загадочная смерть. Мы были с ним настолько похожи, что я сомневался иногда, не про себя ли я пытаюсь разузнать.
С Иваном Фёдоровичем Крюковым оказалось сложнее. После того, как Светловский погиб в Архангельске (кстати, определить так и не смогли от чьей пули он скончался, от собственной, или от пули полицейского, что впоследствии спасло последнего от каторги) Крюков был обвинён в превышении своих служебных полномочий и во всяких других грехах, уволен со службы и надолго исчез из поля зрения. И лишь данные, что Ольгой Константиновной Крюковой (супругой Ивана Фёдоровича) была приобретена усадьба под Тулой в 1913 году, опять вернули меня на след.
И сейчас этот след неисповедимыми путями привёл в маленькую деревушку под Воронежем, в которой как мне стало известно, окончил свои дни Иван Фёдорович, примерно во время последней революции. Более мне ничего не было известно. Доверить кому-либо из привлечённых к поискам людей, а таковых было около полусотни, проверить это место я не мог, слишком это было важно.
Преодолевая ухабы и колдобины противоавтомобильной дороги, я въехал в деревеньку, расположенную на окраине цивилизации, с живописным названием - Драновка. Одна улица в домов пятнадцать, из которых уже на первый взгляд 2/3 были явно не жилыми, нет, это не Рио-де-Жанейро. Остановился возле покосившегося шедевра деревянного зодчества, своим видом подававшего признаки жизни внутри его - обнадёживало.
Машину оставил не доезжая, так как возле калитки, как памятник российской бесхозяйственности, красовалась ямища, которая озадачила бы и водителя внедорожника. Благо было лето, а как они тут по осени ног не ломают, ума не приложу. Под ноги, доказывая, что собака не роскошь, а средство сигнализации, выкатился визгливый комок шерсти, и начал меня наинаглейшим образом облаивать. Вынужден признаться - собаки меня недолюбливают, вот такие мелкие задиры старательно затявкивают, не рискуя подобраться ближе. А более крупные и умные, недоверчиво косятся и, в общем, откровенно сторонятся. Подозреваю, что и те, и другие меня просто побаиваются. Хотя, чего меня бояться? Коты же - наоборот, для них я свой парень в доску, и могу сказать, что такая любовь является взаимной.
Старательно обогнул шумное недоразумение селекции, подошёл к дверям веранды, в которой отсутствовало половина стёкол, постучал. Приступ собачей истерики усилился до невообразимых пределов, опасаясь, чтоб с ней не случился сердечный приступ, поспешил зайти в дом. О, российская глубинка - Бермудский треугольник человеческих судеб, умом тебя, конечно, не понять, аршином общим, соответственно, не измерить. В первой же от входа комнате кипела бурная общественная жизнь. Там дрались, дрались молча и сосредоточено, как дерутся не на жизнь, а на смерть. В настоящее время бой был в фазе жёсткого клинча, каждый из трёх единоборцев, сплетшихся в замысловатый клубок, держал кого-нибудь из оппонентов, боясь отпустить, хотя бы для того, чтобы ударить самому. Жизнерадостное сопение друг другу в лицо - вот в принципе и всё, что могли предоставить аборигены как аргумент в дискуссии.
Переступив через тел сплетенье, я сел за стол за которым, очевидно, ещё недавно производились изрядные возлияния. Выбрал из, разбросанных по столешнице, рюмок одну, которая почище, протёр её носовым платком. Извлёк из внутреннего кармана плаща бутылку 'Gordon`s'. Скрежет свинчиваемой пробки и звуки 'буль-буль', как в сказочном сне, мигом прекратил безрезультатную возню, воцарился мир и покой. Драчуны приняли относительно вертикальное положение и уставились на меня, как на пришельца из глубин космоса.
- Ты кто? - спросил один из них и, не дожидаясь моего ответа, добавил - Конь в пальто.
- Вот вы сами и ответили на свой вопрос - поднял рюмку и провозгласив тост - Ваше здоровье! - и опрокинул её внутрь себя.
Мужики заворожено проследили за моим движением, сообразили, что у них появился шанс догнаться, и тот самый, посмелее, вопросительно утверждающе промолвил, - За знакомство?
Если им для знакомства хватило 'Коня в пальто', то почему бы и не выпить с такими простыми и, в то же время, любознательными людьми. Сдвинул к себе оставшуюся разнокалиберную посуду, разлил джин, накапал и себе, - За знакомство! - подтвердил я.
- Ёлкой пахнет, - сказал самый молодой из троицы, с разбитым носом, недоверчиво понюхав.
- Пей, не отравлена, - только начал я разъяснительную беседу о достоинствах этого благородного напитка, как убеждать оказалось уже некого. Учуяв кроме можжевелового запаха ещё и характерный запах крепкого алкоголя, аборигены приняли это, как решающий довод против любых сомнений.
Выпили, закусить забыли, дружно занюхали засаленными рукавами (у кого они были). Посчитав, что настало время для серьезного разговора, тот, что первым заговорил со мной, бывший по видимому в авторитете среди своих собутыльников, спросил, - По какому делу к нам?
- А по какому поводу пьём? - переспросил я, понимая, что о важных делах пока говорить не стоит, необходимый контакт ещё не установлен.
- А какой повод? Так, деньги были, - поняв моё нежелание отвечать на вопрос, весомо сказал Авторитет. - Расчётные сегодня получили. Фермер, хрен барсучий ему на воротник, каких-то чудиков из города привёз, так нас и уволил, мол, делайте, что хотите.
- А фермер из местных? - для поддержания разговора спросил я.
- А из каких же? Конечно ж, наш - драновский, Петька Мохов. Нос задрал, важный такой, мол: 'На работе не пейте'. А кто ж пьёт-то, мы ж так, по капле, - прорвало до сих пор молчавшего мужика, отличавшегося ранней лысиной и рваной майкой с надписью 'Boss'.
- Да, нехорошо - отпустил я многозначительное замечание и по новой наполнил рюмки (их на столе, было, пять штук, и ни одной - одинаковой). Мужики хмурым молчанием подтвердили, что - 'Не хорошо' и резво разобрали посуду. Я понял, что пора сменить тему, так как наверняка выглядел гораздо богаче их доморощенного кулака, а испытать на себе классовую ненависть по-Драновски не больно-то хотелось.
- А ты кто ваще будешь? - мои худшие опасения подтвердились, Авторитет в упор разглядывал мой элегантный кожаный плащ, и даже поставленная мной бутылка могла не помочь сломать извечного бунтарского духа русской голытьбы.
- Я учёный. Историк-этнограф - вовремя вспомнил я об уважительном отношении моих соплеменников к людям, отягощённым образованием.
- А-а, учёный, - размяк Авторитет, остальные, увидев его реакцию, тоже расслабились - А к нам-то зачем?
- Езжу вот по деревням, ищу старожилов, разговариваю с ними, кто что помнит. О людях, которых они знали, о том, что в этих местах происходило во время войны и до неё. Вот у вас из стариков жив кто? - с затаённой надеждой спросил я.
- Из стариков? - Авторитет задумался. - Да только и жив, что дед Лексей, а только он, я слыхал, из пришлых, но в деревне, почитай, ещё до войны поселились.
- А его фамилия - не Крюков? - надежда крепла.
- Не-а, Лапотнев он, а Крюковых у нас и отродясь не было, - Авторитет с интересом посмотрел на бутылку, пытаясь определить, на сколько у меня хватит благоразумия смазать течение беседы.
Я намёк понял, ещё раз налил, посмотрел, что, оставшегося в бутылке, им хватит ещё на раз. Выпили, и тогда я спросил - А где живёт этот дед Лексей?
-Последний дом направо, - сказал Лысый и в подкрепление своих слов махнул рукой в совсем другом направлении и добавил. - А ещё такой имеешь?
- Чего ж не иметь. Идём кто, выделю, - я встал, чинно поклонился. - Спасибо за хлеб-соль.
Мужики так же серьёзно закивали в ответ, хотя на столе ни соли, ни тем более хлеба не наблюдалось в помине. Авторитет встал и пошёл вслед за мной к выходу.
Прошли во двор, мужик без церемоний пнул, сунувшуюся было, собачонку. Вышли за калитку, тут мужик увидел моё 'серебристое чудо'. Служебная - поспешил я развеять его сомнения. Ну-ну - промычал Авторитет, явно размышляя, где бы это найти работу, что б на халяву разъезжать на таких машинах. Я быстро пробежал к багажнику, достал оттуда ещё одну бутылку джина, и захлопнул крышку перед самым носом своего провожатого. Мне совсем не хотелось, чтобы он увидел, что у меня в багажнике стоит ещё четыре таких же, иначе моё знакомство с местными достопримечательностями могло затянуться на неопределенное время. Нельзя сказать, что я был слишком против окунуться в колорит задворков Российской Империи, так сказать, познать сермяжную правду, но время не ждало.
Демонстративно поставил машину на сигнализацию, мало ли что, народ падок на чужое - по себе знаю. Я уже сделал несколько шагов, как меня остановил голос Авторитета, - Ваще-то странный этот дед Лексей, сядет у порога и всё ждёт кого-то, вдаль всматривается. А бабка его, Ольга, так ваще сбрендившая была. Всё толковала, что среди людей нелюди живут, только их не видно. Да умерла бабка, когда мне лет пятнадцать было.
Я оглянулся, посмотрел на его, опухшее от многолетнего пьянства, бесформенное лицо и подумал, что не так уж и не права была бабка Ольга. Ольга?! Не Ольга ли, Константиновна?! Горячо, - я был у цели.
Пересёк деревню пешком (пересёк - громко сказано, там всего метров триста). Дом деда Лексея - это была совсем древняя избушка, настолько ушедшая в землю, что чёрные стропила почти уже царапали землю. Ещё б чащобу глухую вокруг, так вообще былинный пейзажик нарисовывался бы. А так как изба стояла в обыкновенной русской деревне, перевалившей со всем остальным человечеством в двадцать первый век, то зрелище наводило на печальные размышления о разрухе, которая бодро маршировала по России вот уже почти век.
Без колебаний потянул на себя дверь. Не дело колебаться на пороге, а то или сам закалебёшься, или других закалебёшь.
В ноздри сразу ударил специфический аромат, вобравший в себя дым перепаленной печи, стариковского запаха, воздуха, попавшего в западню закрытого помещения, сырости и ещё чего-то невообразимого. Его я увидел сразу. Костистый, седой, он лежал вытянувшись на стареньком топчане. Сначала мне показалось, что дед уже умер, но, увидев слабо подымавшуюся и опадающую грудь, я понял, что это не так. Вдруг старик открыл глаза и уставился прямо на меня, даже не на меня, а сквозь меня.
- Ты уже пришёл? Рано, я ещё жив. И зря. Я не пойду с тобой, я жду другого, - просипел старик на лежанке.
Мысленно я посмотрел на себя со стороны. Конечно, одет во всё чёрное, длинный развевающийся плащ, но неужто я так похож на Ангела смерти? Старик явно бредил. В моей внешности нет ничего демонического, ни тебе шевелюры цвета воронового крыла, ни тебе горбатого крючковатого носа, да и мои серо-зелёные глаза не тянут на дьявольские красные угольки. В общем-то, из всех компонентов, необходимых, чтобы при случае стать натурщиком для Врубеля, у меня в наличии лишь рельефная мускулатура.
И тут я понял, куда смотрит старик. Он смотрел в смерть. И через призму ухода видел и меня. Видимо конструктивного разговора не получится. Во время моих размышлений я заметил, что ситуация ощутимо изменилась. Глаза деда Лексея стали более живыми, а речь намного осмысленней - Это ты? Значит, бабушка была не такой сумасшедшей, как казалась. Ты ведь тот самый, кто должен прийти, чтобы узнать о себе?
- Да - вот и всё, что я смог сказать на его вопрос.
- Жаль, что поздно. Дед умер ещё до моего рождения, но бабушка так много о нём рассказывала, что мне кажется, я знал его всю жизнь. Свои последние годы он потратил на то, чтобы помочь тебе - Светловский. Тебя зовут, конечно, уже не так, но сути это не меняет. Мне, почитай с рождения толковали, как важно тебя дождаться. Вот и дождался, только не пойму, чем мне легче стало, - старик закашлялся.
- Мне действительно важно знать о себе, - воспользовался я паузой.
- Важно, так молчи. Прости, что резок. Да мне перед уходом в свет, не с руки перед тьмой расшаркиваться. Если я всё правильно понял, ты - она и есть. Знаю, тебе помощь нужна, да не знаю, стоит ли тебе её давать. Хотя, я не умнее деда и бабушки Оли, а они завещали помочь... - при этих словах глаза потомка Крюкова закрылись, и он замолчал.
Я испытывал двоякое чувство. С одной стороны было обидно споткнуться на пороге, ответы ускользали, едва дав себя потрогать. С другой же стороны я понимал, что не моих силах бороться с тем единственным, что необратимо в жизни человека, - с его смертью.
По какому-то наитию я подошёл ближе к топчану, присел перед ним на корточки и взял старика за руку, наверно, хотел прощупать пульс.
Я взял руку, всмотрелся в лицо, пытаясь уловить дыхание или какой-нибудь признак жизни. Почувствовал на себе чужой взгляд. Поднял глаза, которые упёрлись в направленный на меня взор. Передо мной с другой стороны топчана сидел человек, держась за другую руку старика. С другой стороны?! Топчан же был вплотную придвинут к стене. А где стена? Как здесь мог появиться ещё кто-то? И тут, этот кто-то сказал, - Отпусти его, он не твой.
Без вопросов, кто бы сомневался, конечно, не мой, но дух противоречия не позволил мне согласиться,
- А чей, твой что ли? Родственник? - Я старался смотреть твёрдо и прямо, хотя хотелось поскорей закрыть глаза, так нестерпимо светло было вокруг и внутри незнакомца.
- Странно. Ты какой-то неправильный демон. Ты привязан к аду, но ад не привязан к тебе. 'Светляк' посмотрел на меня, потом поверх моего левого плеча и там остановил свой взгляд.
- К чему я не привязан? - на всякий случай я обернулся. За моим левым плечом стояла женщина. Моя, убитая прошлым летом, соседка. В таком виде, в каком я увидел её в коридоре в последний раз. Она подняла свою руку, отмеченную длинными продольными шрамами, и положила её мне на плечо.
Хорошая подобралась компания в этом помещении. Из четырёх находившихся - двое были без сомнения мертвы. Оставались - я и человек, который неизвестно как оказался в доме, сидит там, где сидеть физически невозможно, и к тому же указывает мне на некоторые обстоятельства, не укладывающиеся в рамки общеизвестного. Первое, что я не правильный демон (а где ж это на правильных посмотреть?), второе, что я там к чему-то не привязан. Нет, нормально! Какой-то чудик будет мне рассказывать, привязан я к аду или нет! И, последнее по очереди, но не последнее по важности. Он увидел мёртвую женщину, за моим плечом, которая при этом положила свою мёртвую руку на всё то же плечо. Значит, я увидел её не один, следовательно - это не глюк. А означает это, уважаемые, что происходит нечто непонятное, из разряда того, что было со мной год назад. Наверно, всё это из-за того, что я взялся за руку только что умершего человека? Ага, вот ещё один непрошенный гость, но на него хотя бы приятно посмотреть. Невдалеке от нашей компании стояла женщина. Откровенно красивая женщина. Она может и не светилась так нестерпимо ярко, как мой визави напротив, но её свет был приятный для глаз, расслаблял, окунал в приятную негу и навевал сладкие воспоминания.
- Бабушка Ольга, ты пришла за мной? - старик, которого я не без оснований считал умершим, подал голос. Я посмотрел на него. Старик, ещё недавно казавшийся измождённым и больным, выглядел довольно бодро и даже молодо. Смерть явно пошла ему на пользу.
- Мы с твоим Ангелом должны помочь тебе пройти через Небесные Врата, самому тебе вряд ли справиться - Ольга Константиновна подошла-подлетела ближе.
- А этот? - старик посмотрел на меня.
- Он останется здесь, там, - призрак Крюковой неопределённо дёрнул головой вверх, - и без него 'таких' многовато.
- Эй, ребята, может не будем говорить обо мне в третьем лице, не прилично при присутствующих людях так... - я решил вмешаться в их беседу, но меня резко перебил, тот, кого Ольга назвала Ангелом.
- Ты вообще не человек, а разговаривать с тобой никто и не собирался - потом замолчал, как будто к чему-то прислушивался, - Можете сказать 'этому' три слова, не больше.
Как мало три слова, для того, который понимает, что в них заключается самый важный в его жизни ответ. Но мне кажется, я всё-таки и так слишком много узнал за последнее время. Вдруг оказалось, что диспозиция поменялась. Ангел, старик и Ольга в ту же секунду оказались от меня довольно далеко. Старик шёл посредине, а провожатые держали его за руки. Ольга обернулась и сказала только три слова, - Красное за красным...
- Я не понял!
Ольга ещё раз обернулась и перекрестила меня...
Я сидел в комнате, держа за руку уже окоченевшую руку умершего. Судя по сумраку, окутавшему помещение, наступил вечер. Сколько же я здесь находился? Я попытался встать, но затёкшее тело отказывалось мне подчиняться. Судя по всему, я провёл в одном и том же положении часов восемь-десять. Но у меня уже не было сил удивляться и задумываться об этом.
'Красное за красным', вот какой вопрос занимал меня более всего. Что это 'красное' и за каким 'красным' находится? Или движется? А может наступает? Хорошую загадку мне подкинула Ольга Константиновна, вечная ей память и всё такое. Тут меня осенило! Красное - это несомненно тетрадь Ивана Фёдоровича Крюкова. Он слишком трепетно к ней относился, заносил в неё только самое важное, а если учесть насколько он был одержим разгадкой тайны жизни и смерти поручика Светловского, то наверняка, всё узнанное, заносил в свою тетрадь в красном кожаном переплёте. Если пока остановиться на этой версии, то следует искать именно тетрадь. Но где её могли спрятать? Мои размышления прервало завывание сирены сигнализации моей машины, и какие-то выкрики. С трудом встал, держась за стенки, вышел на улицу.
* * *
Степану Ерохину было плохо. Мало того, что его сегодня уволил фермер, а деньги, которые он дал как расчётные, подошли к логическому финалу уже к концу дня. Так ещё этот буржуй приезжий машину тут свою поставил, не пройти, не проехать (к слову, проехать там и до этого было невозможно). Ездит тут, вынюхивает. Целый день сидит у деда Лексея, наверняка выпивают (что ещё можно делать так долго, Степану просто в голову прийти не могло). Разозлившись, Степан проходя мимо машины ударил по ней ногой. Попал в колесо, чего хватило, чтобы рёв алярма огласил окрестности. Поначалу даже сам испугался. Но пьяная злость пересилила и с криком, - Заткнись, гнида - Ерохин ударил ещё раз. На звуки сигнализации выбежал Пётр Иванович Мохов, фермер. Ещё днём он на улице заприметил машину с московскими номерами, но перегруженность по хозяйственной части не позволяла Петру напряжённо задумываться над тем, что не касалось его лично. Но сейчас была досада перед столичными гостями за своего односельчанина, которому теперь показалось мало ударов невооружёнными конечностями, и в настоящее время пытающегося выломать жердину из забора, в целях повышения коэффициента своего неполезного действия.
- Стой, дурак! Оставь в покое машину! - Мохов был полон решимости оградить красивый автомобиль от намечавшегося акта вандализма. Степан наконец-то выломал дрын и повернулся навстречу своему недавнему работодателя, а ныне - злейшему недругу.
* * *
Всё тело болело, но 'моя малышка' кричала в полный голос, умоляя о помощи. Передвигаясь как можно быстрее, я поспел увидеть тот момент, как мой утренний знакомый - 'Авторитет' перемкнул жердиной по шее мужика, спешащего на защиту моей четырёхколёсной собственности. Тот упал, как подрубленный бамбук. Авторитет повернулся к Мерседесу, намереваясь продолжить реализацию плана 'Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем...', но заметил меня, ковылявшего к месту побоища. Невидяще уставился на меня, потом встряхнулся и с боевым кличем: 'Дьявольское отродье, убью!' побежал ко мне. И не стало никакой слабости и ломоты затёкших мышц. Мне оставалось сделать всего лишь один шаг, достать дубину из пьяных рук и, походя ткнуть своим лбом в сизый от чрезмерного употребления алкоголя нос. Отчётливый хруст переносицы подсказал мне мгновенно отпрянуть, чтобы дурная кровища не заляпала мой щегольской прикид. Теперь настала очередь дебошира украсить своим телом улицу деревни Драновки. И могу сказать, что они подходили друг к другу: кусок пропитанного дрянным спиртным мяса и избитое, непроходимое подобие дороги.
А мужик, которого по шее дубиной приложили, крепкий оказался. Смотрю, поднимается уже, покряхтывая. Необъяснимая волна благодарности охватила меня (ага, необъяснимая, просто не сильно мне хотелось ехать на ночь глядя, а тут и шанс переночевать в нормальных условиях появился).
- Спасибо, друг, за трепетное отношение к целостности чужого имущества, - я галантно поклонился.
- Не больно и хотелось, - буркнул мужик, решив, что я издеваюсь (не без оснований, но поверьте, я не специально).
- Я искренне Вам благодарен и хотел бы Вас отблагодарить, - нужно было исправлять положение, и я решил упростить тон. Никита - просто сказал я и протянул руку для приветствия.
- Пётр, - как-то нерешительно сказал мой новый знакомый, но руку пожал.
- Я - историк, - подтвердил свою легенду я и добавил ни к селу ни к городу - Сегодня вечером в Драновке будет интересная история.
Пётр при этих словах совсем смешался, но не забыл предложить как радушный хозяин, - Может ко мне зайдём?
Я был слишком не против, что неприлично быстро согласился (а стал бы хозяин настаивать дальше?). На всякий случай забрал из багажника две, из находившихся в коробке, бутылки, и пошли мы в гости.
ГЛАВА 2
Никогда не разговаривайте
с неизвестными
18 мая 2005 года 10:00
г. Минск
Про него можно было сказать так: 'Не самое страшное, если он оказывался у тебя за спиной с ножом в руках, страшно, если, обернувшись, ты видел, что он без ножа, значит нож уже в твоей спине'. Куцый - вот и всё, не имени, ни отчества, даже не было известно - фамилия это или кличка. Да и не важно как-то это было ни для кого, ни для самого Куцего, ни для тех людей, с которыми он имел дело.
Особенно это было не важно, когда он, вот таким 'уставшим, но довольным' возвращался с работы. Довольным, потому что в руках у него был дипломат, набитый денежными знаками (последний взнос Дрогополова), а в душе смутное удовлетворение от чётко проделанной работы. Уставшим, потому что не так просто почти сутки неотступно находится возле человека, загнанного в тупик. Человека, который хочет убить, то тебя, то себя. И не просто находиться рядом, а тонкой игрой реального кнута и сладким запахом сомнительных пряников заставить подопечного выполнить все твои требования. И без ложной скромности можно сказать, что в большинстве случаев это удавалось. Из каких недр ада выползло это чудовище - тончайший психолог и жестокий убийца, невзрачный внешне, но обладающий такой волей, что одним взглядом ставил на колени? Скорее всего, из выпуска спецкурсов одной из сверхсекретных служб. Матёрых волков - специалистов операций особого назначения достаточно много оказалось в свободном плавании на волнах политических перемен и социальных потрясений. Но таких, как Куцый, были единицы на тысячи специалистов такого рода, поверьте....
Не подумайте, Куцый не был маньяком и садистом. Он был гораздо страшнее. Он был профессионалом, и этим всё сказано.
Последним в работе было посещение гражданина Драгополова, а его теперь можно было назвать именно так, потому что ни бизнесменом, ни товарищем кому-либо он с этого дня не был. Да и в его психической полноценности уже можно было сомневаться. Наверно это произошло после того, как для стимуляции мозговой деятельности Александра Владимировича, на экране его же собственного компьютеры было продемонстрировано изнасилование старшей дочери, так сказать в режиме on-line. А Куцый в досаде разводил руками и сокрушался, что остановить это уже не может, так как насильники подчиняются только одному его приказу. Первому! И единственное, что отныне в его силах, - это не отдать указания, чтобы такие же действия совершили с другой дочерью Драгополова, младшей десятилетней Юлей. А нечего было дурить Александру Владимировичу! Застрелиться пытался! Пришлось показать, что с его смертью ничего не прекратится, и вообще смерть ещё не самое страшное, что может произойти с человеком в его жизни.
Куцый при мыслях об этом внутренне усмехнулся, но ему на память невольно пришло...
Каждое утро он просыпался с ужасной головной болью, а иногда и вообще не мог уснуть, встречал рассвет с горой окурков в пепельнице, затуманенный взгляд пытался зацепиться за какую-нибудь деталь, но детали неуловимо ускользали. И всё потому, что ему снились СНЫ. Они не были ужасными, даже наоборот, в нормальной обстановке, они вызывали бы только положительные эмоции и чувство успокоения.
Но это могло быть только ТАМ, но никак не ЗДЕСЬ.
Каждое утро он с ужасом встречал их. Своих охранников и мучителей. Боясь, что они всё-таки догадаются, чего он боится.
Вначале ему предлагали деньги, он смеялся в ответ.
Ему льстили, говорили, что его не ценят в его управления, а может быть всё по-другому. Он смеялся в ответ, он знал себе цену.
Потом его пытали, окутанный проводами, пронзёнными электродами, он смеялся. Потому что когда-то ему было что-то не по себе, и тогда он придумал боль.
Он никогда не любил деньги.
В последнее время он не любил жизнь.
Сейчас он не любил уже себя.
Но зато он просто любил.
И держа перед собой, принесённую очередным утром, фотографию жены и своего пятилетнего сына, он впервые не знал, что ответит завтра утром.
Можем ли мы оценить свой поступок на данный момент, поймать тот миг, когда меняемся в корне, осознать важность этой ничтожной минуты. Он это смог!
Впервые за долгие недели он заснул спокойно. В пепельнице поверх окурков дотлевали кусочки фотобумаги.
Он знал, чем встретит пришедших завтра утром.
Он встретит их смехом.
Вон из головы, память-сука! Ты тень, фантом! Хранительница того, что прошло, и никогда уже не повторится. Зачем нужна ты? Куцый был не такой тип, чтоб надолго потерять контроль над собой. А долго - это даже больше чем секунда, а в зависимости от ситуации, даже меньше, чем время одного удара сердца.
Поэтому он был собран в полной мере, когда вынырнувший из-за угла тип, остановился на его пути и выпрастав перед собой руку, произнёс: 'Нет мира в душе твоей, миротворец'. Куцый хотел спокойно обогнуть странного человека, но не смог...
- Что вам от меня надо? - спокойно, как будто, в нём постоянно на улице узнают миротворца, а его мысли и переживания читает вообще чуть ли не каждый второй, спросил он. Не знаю, к добру ли разговаривать с неизвестным?
Ох, не к добру...
* * *
14 мая 2005 года
д. Драновка, время московское
Милая семейка у этого Петра Мохова. Мне не дали насладиться присутствием милых сорванцов, которых по быстрому уложили спать при появлении незваного гостя. Да и супруга Мохова, любезнейшая Екатерина Васильевна, появлялась эпизодами (только лишь, чтобы принести нам покушать). В конце концов, я даже перестал обращать на неё внимание. Как и не обратил особого внимания на то, что перед тем, как приступить к ужину, Пётр встал и прочитал 'Отче наш'. Мне это было непривычно, но, как известно, в чужой монастырь...
Примерно через половину второй бутылки Пётр размяк, раскраснелся и проникся ко мне нескончаемым уважением. Я поведал ему несколько достоверных фактов из истории Отечественной войны, которые придумывал тут же. Он мне жаловался на судьбу свободного художника. Наслушался я про налоги, которые сам в жизни никогда не платил, и про перспективы внедрения российской сельхозпродукции на западные рынки (только нас там и ждут). Веселился от души! Хотя я его понимаю, у меня тоже частный бизнес. Но забавлял наивняк парня, который сам не понимает, куда попал. Мужиковский бизнес - это дело, но, фэйсом по факту, - у государства нет уважения к подобным активистом. Или воруй, или ходи на работу. И считай, что если родина думает, что она тебе платит, то пусть она думает, что мы на неё работаем. Или ничего не считай и довольствуйся мизером за рабский труд.
Разговор постепенно перешёл из историко-экономической плоскости в разряд межличностных отношений. Речь в нём почему-то пошла об одиноких людях.
- Я так считаю, что если к старости ты оказался никому не нужен, то, значит, прожил жизнь неправильную, и любить тебя некому и не за что - Пётр настроился на философскую волну.
- А как же Лапотнев ваш, он, что плохим был? - несмотря на лёгкое подпитие, я выхватил из сути нужную нить и потянул за неё.
Мохов задумался - Не, он не плохой был, он странный. Хотя верующий очень, до прошлого года каждое воскресенье в ближайшую церковь добирался, а это - почитай, двадцать километров. Так он пешком. А в последнее время я его подвожу. А, кстати, воскресенье ж завтра, - Пётр встрепенулся, - Всё боле не пьём, а то завтра не встану.
Я молча налил ещё по одной, подвинул рюмку к хозяину дома, - Не надо тебе завтра его везти.
- А чего это? - Пётр выпил, не поморщился, - Сам завезёшь?
- С удовольствием бы, но только незачем уже, нет деда Лексея, - я налил ещё, - Помянем деда, он у меня на руках умер сегодня.
Мохов пить не стал, странно посмотрел на меня. Чуть отодвинул табурет от стола, ощутимо напрягся. Мне даже показалось, что он готов броситься на меня, и ни как не мог понять такой смены отношения ко мне. Не уж то Пётр додумался, что я порешил старика!? А какой мне в этом резон?
- Без моей помощи он умер. Когда я его нашёл, он уж, отходить начал. Не веришь? Пойдем, посмотришь, - мне даже стало обидно, что меня хотели обвинить в убийстве беспомощного старика.
Мой нечаянный прокурор молча поднялся, и пошёл прочь из дома, всё так же сторонясь меня. Я понуро поплёлся следом.
Когда зашли в дом Лапотнева, мне даже не верилось, что ещё недавно здесь происходили слабо объяснимые события, которые к реальной осязаемой жизни вряд ли имели отношение. Что это было? Игра воспалённого воображения, или прорыв сверхъестественных сил в наш материальный мир? Я до сих пор точно не знал.
Пётр включил свет, дед лежал на кровати, так как я его оставил. Не было никакого сомнения, что он умер, и умер ненасильственной смертью. Настолько спокойным и умиротворённым было лицо его. Я смотрел на лицо старика, и впервые в жизни мне захотелось умереть. Умереть вот так спокойно, с достоинством, осознавая завершённость своей жизненной миссии. И настолько захватила меня эта мысль, что на какое-то время я опять выпал из реальности, перестал что-либо замечать вокруг, кроме мёртвого лица.
Обратно в действительность меня вернул голос Мохова, - Ты может на красный угол перекрестишься? Уважь память Алексея Дмитриевича.
В моём воображении, при слове 'красный', нарисовался угол, в котором стоит переходящее знамя, висят фотографии передовиков труда, грамоты, а над всем этим довлеет какой-нибудь бессмысленный лозунг. Но эта картина явно не вязалась со словом 'перекреститься'.
Видно моё замешательство было слишком заметным, и Пётр кивнул головой в направлении одного из углов комнаты, сплошь завешенного иконами. Краем глаза я видел, что он уставился выжидающе, и от моих дальнейших действий зависело его отношение ко мне. Я сложил руку щепотью, стал поднимать её ко лбу, и вдруг понял, что я НИКОГДА раньше не крестился! Не одну сотню раз видел, как это делали другие, в принципе помнил последовательность движений, но никогда не делал это сам. В этот момент кончики пальцев раскалённым гвоздём прикоснулись к середине лба, рука пошла вниз. Тяжело пошла, проламывая пространство. Пространство сопротивлялось, отталкивало, поддавалось, сыпалось осколками.
-Ладно, не мучайся, вижу, что не в привычку, - Мохов криво усмехнулся, но было заметно, что он удовлетворён. А вообще убрать покойника надо, пойду жене скажу, - Пётр решительно направился к дверям.
Я смутился, скомкано завершил изображение подобия ритуала, - Может, помочь смогу?
- Нет уж, не для тебя это дело. Езжай, мил человек, что-то не нравишься ты мне.
- Объяснить можешь, почему?! Сам убедился, что я ничего плохого не сделал, - Мне было обидно и не понятно.
Пётр резко обернулся в дверях. Прямо посмотрел мне глаза, - Ты, как сказал, что Алексей Дмитриевич умер, я вспомнил его слова, не раз им мне говоренные.
- Что он говорил? - досада билась во мне, досада оттого, что ответы, казавшиеся близкими и доступными, каждый раз ускользали, едва дав себя потрогать.
- А говорил он, что в день его смерти, в деревне объявиться чужак. И надо этого чужака попросить перекреститься на образа. Если не сможет, попросить его уехать, потому что вслед за ним беда идёт.
- А если сможет? - во мне начинал клокотать вулкан.
- А если сможет, то тогда самим нужно бежать, куда глаза глядят, потому что, значит, беда уже пришла - при этом он повернулся и вышел.
Я остался в комнате один, если, конечно, не считать покойника. Я пытался вдуматься в значение этого своеобразного предсказания. И никак не мог найти в нём смысл. Значит, перекреститься - это хуже, чем не смочь перекреститься. Что же красный угол бы их рассыпался, если б я сумел? Красный угол? Красное за красным? Ошпаренным неожиданным озарением я одним прыжком пересёк комнату. Засунул руку снизу, наткнулся на препятствие. Остановился, попытался сообразить, как мне проникнуть в пространство, расположенное позади иконостаса. Откуда во мне эта нерешительность? Чего проще ткнуть в центр этого сооружения, проламывая потемневшие доски, разбивая суровые лица, намалёванные на них. Но я, по необъяснимой причине, не мог такого сделать. Пододвинул табуретку, взобрался на неё. Засунул руку сверху. Странно, но в том закутке совсем не было пули и паутины, как будто там постоянно убирали. Так и есть, нащупал продолговатый свёрток. Вытащил наружу, завёрнутую в плотную бумагу, перевязанную бечевой, книгу. Или, что-то похожее на книгу.
Я кинулся прочь из этого дома. Поскорее, подальше, лишь бы никто не помешал узнать...
Опрометчиво вдавил педаль газа, чуть не оставив на память Драновке колёса.
Поехал, еле разбирая дорогу, горя нетерпением, но, сдерживая свою горячность здравым размышлением, что теперь, тетрадь от меня никуда не денется. Да и имеется ли в ней, что-либо, заслуживающее внимание?
Километров через десять понял, что заблудился. Точнее заблужусь, если поеду дальше, так как единственный ориентир для меня осталась сама деревня.