Что-то меня в последнее время на трэш потянуло... Держитесь, пипл, это - только начало :)))
Девушка стоит, прижавшись всем телом к полуразрушенной бетонной стене.
Плесень, засыхающие пятна крови - тонкие ручейки и липкие темные лужицы на пыльном асфальте. Свежие царапины пуль и черными проплешинами - следы плазменных гранат.
Девушка стоит, израненными ладонями упираясь в шершавость ограды. Длинные каштановые волосы разметаны по лицу, покрытому коркой запекшейся крови и пота, несколько прядей прилипли ко лбу и щекам.
А в глазах - страх.
И дикое желание жить.
Шевроны лейтенанта Первого штурмового батальона Третьего специального полка СС, полустершаяся табличка с именем - рядом с молнией комбеза - все это сейчас не играет никакой роли. Пилоты штурмовых сервов Рейха - они ведь тоже люди, как ни крути.
Они ведь тоже боятся.
Девушка стоит и смотрит на меня. В ее ярко-голубых глазах - смесь страха, животного страха перед смертью... и презрения. Как же, быть расстрелянной нелюдем, недочеловеком - разве так должен встретить свою смерть воин Фюрера?
Она косится на лежащий мертах в четырех пистолет-пулемет, но патроны в нем кончились несколько минут - тридцать возможных смертей - назад.
Пауза.
Вспышка.
Стоп-кадр.
Где-то неподалеку разорвался артиллерийский снаряд. Новая серия взрывов - по звуку похоже, что еще несколько сервов успешно отправились в утиль. Ушли в полное статическое забвение.
Девушка переводит взгляд. Сначала - на чернеющее перед ней дуло автомата, затем поднимает глаза и смотрит мне прямо в лицо. Не узнает, сучка. Не узнает.
Значит, плохо ее тренировали в учебном лагере, ох, плохо.
Я стою на расстоянии в несколько шагов, не двигаясь. Рядом - дымящийся, вскрытый и выпотрошенный корпус серва. Правый манипулятор оторван начисто, у левого перебит гидропривод - наш снайпер постарался.
И вот, она - офицер СС, непобедимый сверхлюдь - стоит и смотрит на меня, червя, затравленным взглядом. А о чем же ты думала, девочка, когда шла на войну? О том, что здесь все будет так же, как и на праздничных выпускных бойнях в учебке? Когда молодым, еще ни разу не видевшим реального боя курсантам-выпускникам дают "мясорубки" - 2мм-автоматические гаусс-винтовки, засовывают их в сервы и запускают на территорию лагеря... Да, я был там. И не совсем в той роли, которая может обеспечиить долгую жизнь и безоблачную старость.
Я улыбаюсь - сам себе и ей.
Подмигиваю девушке и...
Жму на курок.
Всхлип, всхлип, всхлип.
Огня нет - лишь приглушенные звуки выстрелов, и на землю летят горячие дымящиеся гильзы.
Всхлип, всхлип, всхлип.
Свинцовые слезы впиваются в ее тело, разрывая кожу, раздирая мышцы и сухожилия, превращая внутренние органы в густую липкую кашицу, выплескивающуюся на остывающий бетон.
Всхлип, всхлип, всхлип.
Огня нет - только тихие вздохи беззлобной твари в моих руках.
Ее стоны и жалобный вой сирен стационарных зенитно-ракетных комплексов.
Ее влага и мелкая крошка, высекаемая пулями из окружающей реальности.
Все это сливается в одну протяжную песню, заканчивающуюся в тот момент, когда я убираю палец со спусковой скобы.
"Слышишь, о тебе плачу..."
Девушка продолжает смотреть мне в глаза, медленно съезжая вниз по стене. По бетону, вслед за ней, тянется широкая полоса чистой арийской крови.
Я подхожу ближе и склоняюсь над телом - она все еще дышит.
Аккуратно - так, чтобы не повредить лицо, - сворачиваю девушке шею и отхожу на шаг назад.
Если не можешь любить - убей.
Взявшись за ноги, оттаскиваю ее от стены и кладу рядом с сервом. Встаю на колени и, вытащив из-за голенища сапога нож, вспарываю комбез. Ее бледная кожа, кажется, никогда не знала загара. Небольшие груди уже не двигаются в такт дыханию, но красоты они своей от этого не потеряли. Скорее, наоборот - есть во всем этом что-то такое... если вы понимаете, о чем я.
Быстрыми движениями я сдергиваю с себя бронежилет и расстегиваю комбинезон - от горла до самой промежности. Затем при помощи того же ножа освобождаю девушку от белья и медленно вхожу в нее на максимальную глубину...
...Я помню, когда увидел ее в первый раз.
На том самом выпускном вечере в лагере, когда она, в штурмовом серве, с откинутым шлемом, поливала сталью заключенных, разбегающихся по щелям как недобитые, недодавленные тараканы, и ее роскошные волосы развевались на ветру... Валькирия. Вспыхнувшие от прилива крови бледные скулы, глаза, горящие страстью, азартом и похотью...
Я был пленен.
Сразу.
Навсегда.
Мне не нужны были пули - я уже был убит, прострелен навылет, изрешечен... и все это в одно мгновение.
Выжившим после Праздника заключенным делали определенного рода поблажки: лучше кормили, переводили на менее изнуряющую работу... Так я и попал в зондер-команду. А что, работа - не бей лежачего (относительно, конечно, но тем не менее). Плюс еда, плюс сон, плюс дополнительный шанс дожить до следующего выпуска.
Так и проходило время. Днем я жил словно в тумане - делал то, что положено, в остальное же время просто сидел и таращился в никуда. Затем давали "отбой", и я лежал в темноте и дрочил, восстанавливая в памяти ее лицо.
А через три месяца наши взяли лагерь. Взяли практически без сопротивления, потому как еще за неделю до этого из Учебки были выведены все основные силы СС. И ее корпус - в том числе.
Рейх отступал - отступал поспешно, оставляя после себя всю инфраструктуру. Лагеря, базы, склады с боеприпасами и оборудованием... Все это попадало в руки союзников... ну и нам кое-что перепадало.
Вот так я и оказался на свободе.
Ненадолго, впрочем - по прибытию на родину меня, как и остальных оставшихся в живых военнопленных, засунули в шртафбат. И снова послали на передовую...
...И вот опять я здесь, и ты тоже тут, но к тебе судьба оказалась не такой благосклонной. Что ж, ничего не попишешь. Ты только не расстраивайся, солнце...
Я двигаюсь во все увеличивающемся темпе, налегая на нее всем телом, впитывая ускользающее с ее кожи тепло. Прижимаюсь щекой к ее щеке и шепчу в самое ушко:
- Я устал воевать, слышишь?
Сползаю вниз и впиваюсь зубами в ее сосок. Кожа не выдерживает, рвется, и я глотаю еще теплый кусочек плоти, слизывая стекающую по груди кровь.
- Я устал... И ты тоже.
Нежно глажу пулевые отверстия в животе. Затем засовываю пальцы вовнутрь и пытаюсь разоравть ее брюшные мышцы.
- Ты ведь тоже устала от этой войны, не правда ли?
Кровь продолжает течь на асфальт, но ее уже меньше, намного меньше. Мышцы коченеют, и моим ослабшим пальцам становится все труднее с ними справиться.
- Так зачем, скажи, зачем нам это нужно? Для чего?
Резко выдохнув, я вынимаю перепачканные пальцы из раны и, не выходя из девушки, тянусь за автоматом. Приподнимаюсь - приклад к плечу, ствол к ее животу - и жму на курок.
Брызги.
Брызги.
Мышцы рвутся в клочья, кожа - ее уже почти не осталось, только небольшие окровавленные лоскуться свешиваются по краям брюшной полости. Я не убираю палец до тех пор, пока в обойме не кончаются патроны, я, возвышающийся над трупом офицера Рейха, с ног до головы залитый ее кровью и заляпанный ошметками мышечных волокон и перемолотых органов.
Снова опускаюсь, перезарядив автомат, прижимаю его к своему телу и упираю ствол в подбородок.
- Так не лучше ли просто взять и кончить это все, здесь и сейчас?
Облизав губы, погружаю лицо в ее разорванную грудную клетку, пробуя на вкус ее сердце, ускоряю свои движения и в момент достижения оргазма, на самом его пике, жму на курок.
Две струи - два огненных потока соединяются, переплетаются своими сущностями, унося меня из этого мира.
Вслед за ней.
Вслед за маленькими скользкими кусочками моего мозга, вылетевшими из раскуроченной черепной коробки и каплями кроваво-красной, с серыми прожилками, росы осевшими на окружающей нас бетонной стене...
Подстреленное солнце медленно падало за изорванную взрывами кромку горизонта, освещая тусклыми лучами искореженные руины ограды, зияющую рядом воронку от артиллерийского снаряда и вросшую в асфальт кучу оплавленного металла, еще пару часов назад бывшую работоспособным сервом.
Очередной день войны умирал на глазах проступающих на небе звезд, чтобы завтра фениксом возродиться из пыли и пепла и в который раз начать все по-новому.