Михей сам замечал, что они становятся другими. Пока не сломленными, но надломленными. Пока не покорившимися, но покоренными. И чувствовал, как они превращаются в таких же узников, погребенных заживо, ждущих смерти, как избавления. У этого дома боли и скорби была только одна цель - пережевать человека, вытянуть из него все соки до капли, а потом выплюнуть жалкий труп за ограду...
Глава 2. Погребенные заживо.
Полчаса в сырой темнице "перевалочной" показались Михею вечностью. "Комсомольск-на-Амуре" - парень мусолил на губах незнакомое название. Из слов отчаявшегося дяди Никиты Михей уяснил, что судьба забросила их в такую задницу, что трудно вообразить. Поник и Ромка - присел на гнилые нары, и грустные мысли захлестнули товарища. А на Михея вдруг медведем навалилась лютая злоба. Какого хрена они вообще тут делают?
- НА ВЫХОД! - рявкнули за дверью, и барак оживился. Узники затеснились, затолкались, людское месиво поперло к двери. Скрипнули гнилые петли, и легкий ветерок овеял высохшие и замученные лица пленных.
- В одну линию - СТРОЙСЬ!
Голос противный, трескучий, будто скрип гнилого дерева. Пленники зашевелились, принялись строиться. С краев неровной шеренги замаячила охрана с автоматами наперевес. Все как на подбор - мордастые, крепкие, лица словно вытесаны из бездушного камня. Нарисовалось новое действующее лицо - долговязый усач в пятнистом армейском бушлате. Взор его скользил по строю пленных - длинный изучал новоявленных рабов.
- Свежая кровь! - довольно ухмыльнулся усатый. - Веденей, молодых - сразу в лес. Надо им влить новых сил. Баб и стариков - на огороды. Еще десяток - мне на склады и перегонку. Занимайся!
Вдоль шеренги прошелся вертухай, которого Михей прозвал Жабьей Мордой, ткнул пальцем в нескольких человек. Друзья попали в число "меченых". Новобранцам в лесную бригаду приказали сделать два шага вперед. Михей насчитал девять человек вместе с ними. Стегая командами, Жабья Морда принялся сортировать остальных. Скрипя и покачиваясь на ухабах, подкатила повозка, запряженная поджарым жеребчиком. Косматый бородач осадил лошадь и стал развязывать холщовый мешок. Загремело, и на доски телеги посыпались котелки.
- РАЗБИРАЙ ПОСУДУ!
Извозчик принялся швырять мятые армейские котелки под ноги заключенным. Михею достался с оторванной ручкой и дыркой в боку. Парень глянул внутрь - присохшая грязь по краям да сажа. Его передернуло.
- Товарищ начальник, - надменно возвысил голос Михей. Он пытался сдерживать себя, но злоба просачивалась вместе со словами. - Котелок дырявый.
Вертухай обернулся и впервые за сегодняшний день щербато ухмыльнулся. Шагнул в сторону Михея, рука потянулась к парню.
- А ну-ка, дай посмотрю.
Жабья Морда принял котелок из рук Михея, покрутил перед глазами. И вдруг наотмашь врезал им по лицу парня. Кусок отломанной ручки оцарапала щеку, и посудина плюхнулась у ног Михея. Парень нагнулся за упавшим добром, но тяжелый удар повалил его наземь.
- Тебе руки для чего? - прогремело над ним. - В дерьме только ковыряться? Заткни пальцем, когда жрать будешь.
Михей торопливо поднялся, закрывая ладонью пылающую щеку. Его трясло от ярости, но он старался не показывать эмоций. Парень вспомнил обделенного противогазом из вагона, и попытался успокоиться, унять дрожь в руках. Вертухай небрежно оглядел шеренгу и отступил на несколько шагов.
- Кому еще чего-то не нравится? - рыкнул охранник. - У кого еще котелок дырявый? Или кто-то хочет дыру в брюхе? Вопросы есть?
Тишина в ответ.
Михею и Ромке вместе с остальными новобранцами-лесорубами приказали отойти в сторону. Охрана снова принялась сортировать рабов, и вскоре перед бараком выстроилось несколько групп заключенных. Дядю Никиту отправили на "огороды". Со стороны лагерной площади вдруг долетел протяжный звон. Вертухаи оживились.
- СТРОЙСЯ НА УЖИН! - родилась новая команда.
Узники неумело слепили корявую колонну, и та змеей поползла к плацу в центре зоны. Очередь за вечерней баландой тянулась через всю площадь и загибалась за угол крайнего барака. Михей зыркал на заключенных: здесь толпились и мужчины с женщинами, и немощные старики, и даже подростки. Крепкие и рослые, видимо, только недавно попавшие сюда, и живые мертвецы в лохмотьях, еле ковыляющие в толпе. Толкаясь, очередь неторопливо ползла к раздаче.
Кухня - небольшой чистенький барак на краю площади, глазел крохотными окнами-бойницами. У громадного чана ловко орудовал черпаком рябой повар, плеская в подставленные котелки зеков жалкое подобие похлебки. Тут же неподалеку виднелись выгребные ямы, и в ноздри Михею поползли миазмы зловоний. Перло невыносимой тухлятиной, но узники, казалось, совсем не замечали тяжелого смрада. Получив черпак серой жижи, они не уходили далеко, а проглатывали ужин прямо тут, у помоста. Пили жадно, через край котелка, обжигаясь горячей баландой. Куски ломкого отрубного хлеба зеки прятали за пазуху, - видимо, чтобы съесть потом, в бараке.
Наконец, подошла их очередь. В дырявый котелок Михея повар небрежно плеснул мутной жижи с редкими ошметками картошки и капусты. Из дырки сразу потекло. Мишка заткнул пальцем отверстие, обжегся, и похлебка засочилась ему на штаны. Сбоку его небрежно пихнули, и Михей встретился глазами с недовольным зеком.
- Очередь не задерживай, тут все жрать хотят!
Наградив Михея обжигающим взглядом, сосед занял место парня возле чана. Желудок заурчал, почувствовав горячее. После четырех дней гнилых сухарей и болотной воды Михей жадно набросился на похлебку, обжигая руки и губы. На вкус баланда оказалась мерзкой, но выбирать не приходилось. Приговорив еду, Михей оторвался от котелка, чтобы перевести дух. Рядом Ромка, скривив лицо, тоскливо хлебал свой ужин.
- Чего морщишься. Жри, пока не отняли, - просипел сосед, плешивый мужик со шрамом в поллица. - А то потом падать будешь с голодухи. И рожу не вороти - тут от брезгливости быстро отвыкают
Кусок пайкового хлеба Михей сунул во внутренний карман. Поевшие "новобранцы" выстраивались неподалеку в колонну по трое, под команды надзирателей. Друзья втиснулись в шеренгу, а сзади уже напирали остальные заключенные.
- Ну и жранина, - горестно посетовал Ромка. - У меня Бобик лучше ел.
Михей хотел что-то ответить другу, но увидел, как недобро зыркнул на них вертухай, и промолчал. Вечерело. По накату темнеющего неба скользили лоскуты облаков, скатываясь к забору у дальнего конца зоны. Наконец, когда к хвосту колонны прилепились последние из отужинавших, и конвоиры погнали построение к дальним баракам.
- Хорошо хоть, что нас вместе в лес кинули, - осторожно толкнул Михея друг. - Удрать бы оттуда.
- Увидим, - кивнул Миша, скользя взглядом по зоне. - Охрана тут - будь здоров. Еще надумаешься, как слинять.
Михей огляделся. Бетонный забор с колючкой, часовые на вышках пасутся. Только рыпнись - вмиг пристрелят. Да и как бежать? Увезли их на край света, черт знает куда. Если даже и вырвешься за ограду - что потом? Нахлынула тоска, а вместе с ней - и злоба. Михей привык быть хозяином ситуации, плевать судьбе в лицо. А здесь у его жизни теперь другие хозяева, а его рабом сделали. Да и с судьбой все наоборот вышло.
Вскоре их колонну раздробили на несколько групп, и лесорубов с каменщиками погнали в дальний угол зоны. Новый дом Михей углядел издалека - большой бревенчатый барак с покатой крышей, без единого окна. У крыльца тройка зеков пыхтела самокрутками.
- Эй, бригадир, - крикнул вертухай. - Принимай пополнение. Чтоб завтра в строю были и тупых вопросов не задавали. Усек?
Один из мужчин - плечистый здоровяк - хмуро кивнул в ответ, изучая новобранцев. Михей стойко выдержал каменный взгляд. Бригадир был бы, наверное, вдвое здоровее, если в тюрьме кормили лучше. Квадратное лицо, поросшее жесткой щетиной, выпирающие скулы, дуги кустистых бровей. Рот перекошен на одну сторону, точно свезли его метким борцовским ударом. Глаза глядят недобро, будто просвечивают насквозь. Неприятное лицо, отталкивающее.
- Так, зелень, - прорезал вечернюю тишину басовитый голос бригадира. - Теперь я у вас вместо мамки. Звать меня Вячеславом, будем вместе в лесу работать. Трепаться не хочу - завтра на месте всему обучитесь. Говорю сразу - бежать бесполезно, охрана тут же пристрелит. Кто драпать пробовал - за оградой в яме гниют. Тут все просто - кто хорошо работает, тот жрет. Халтурщики в лесу дохнут через месяц. Кто не верил - уже скопытился. Глупых вопросов не задавать. Усекли?
Новобранцы молчаливо кивнули. Бригадир внушал уважение - одним только внешним видом. Михей глянул на кулачищи новоявленной "мамки" - огроменные, точно кувалды. Такой одним ударом быка свалит.
- Молодняк, за мной, в казарму - махнул рукой Вячеслав. - Теперь тут будете жить, пока не сдохнете. Одежда у вас вроде сносная, сойдет для работы.
Друзья хмыкнули и шагнули вслед за бригадиром в сумрачное нутро барака. Дохнуло в лицо затхлостью и гнилью. Михей точно забрался в утробу гниющего заживо монстра, и теперь разглядывал его изнутри. Длинная кишка коридора со столбами стоек, подпирающих потолочные балки. Бревенчатые стены, протыканные волглым мхом. В углах - космы паутины, темные пятна от сырости. С потолка глядят щелями подгнившие доски, вымоченные дождевыми протеками и подточенные короедом. Две больших печи по концам барака, за тонкой заслонкой - ворочается пламя, потрескивают полешки. Вдоль стен и тесными рядами - наколочены двухярусные нары. Тут и там на лежанках - вповалку люди: вымотанные непосильной работой, выжатые, без капли радости в глазах.
- Дааааа, - только и смог выдавить Михей. Ромка тяжело выдохнул, потупил взгляд. Говорить не хотелось.
Над печкой на тощих лямках теснились рваные портянки и ватники. У подтопка на лавке пристроился горбатый дед с плешью в полголовы. Лицо порублено морщинами, один глаз точно выцарапан. Завидев новобранцев, одноглазый грустно улыбнулся.
- Молодежь пожаловала! - поцедил он, глядя на Михея. Люди на нарах завозились - узники разлепляли веки, чтобы глянуть на "пополнение".
- Ну, вот и дома, - буркнул бригадир и ткнул пальцем в угол. - Обустраивайтесь. Это Рафик, наш дневальный.
Старик сдержанно кивнул и взгромоздил на печку котелок с водой. Где-то еще лились неспешные разговоры, но многие узники лежали, уткнувшись в стену, укутанные обрывками тряпья. Вспыхнувший интерес к новеньким быстро угас. Михей тяжело опустился на дощатые нары, Ромка присел рядом. Приходилось вжимать голову, чтобы не стукнутся о доски верхнего настила. С одной стороны, закутанный вытертой фуфайкой, дремал неопознанный сосед. Рядом Михей увидел парня, что ловко колдовал над кусочком пемзы, орудуя маленьким камешком. Мишка глянул - что-то вроде цветка получается. Или показалось?
- Это чтобы не свихнуться? - криво улыбнулся Михей, глядя на творение соседа. Парень поднял глаза.
- Типа того, - легонько усмехнулся он, глянув на Михея. - Красота спасет мир.
- Но сбежать отсюда она тебе не поможет? - съязвил Михей.
- Не поможет, - согласился парень. - Но хотя бы не озверею.
Михей внимательно изучал соседа. Худющий, как соломина. Лицо сплюснутым овалом, жиденькая рыжая бородка да тощая полоска усов. На голове - мешанина грязных волос. На вид Михею показалось, что парень одного возраста с ними. Но взгляд - простой, добрый.
- Ну как, сложно не озвереть, когда жрешь дерьмо и гниешь заживо? - спросил Михей, продолжая следить за руками соседа. - Давно здесь?
Рыжебородый оценивающе оглядел новых знакомых и бросил встречный вопрос.
- Новенький?
Михей небрежно склонил голову.
- Так точно.
- Пока вроде не озверел, - усмехнулся парень и протянул мозолистую ладонь. - Меня Лехой звать или Эстетом. Третий год тут. Обжился и свыкся, похоже, что здесь и сдохну. Хотя еще пытаюсь верить в лучшее.
- Михей, - протянул руку Мишка, сдавил тощую ладонь соседа. - А это Ромыч, дружище мой. Чего такое мудреное погоняло?
- Друзья прозвали. Ценитель прекрасного, мать его ети. Книжки любил читать, пока сюда не загремел.
- А я с ними не сдружился, - сказал Михей. - Не сложилось как-то. Были у нас в деревне книжки, и я, когда мелкий был, утащил одну в сортир. Жопу хотел вытереть. Эх и всыпал мне папка тогда. Я их еще больше невзлюбил.
- Это ты зря, - пожурил Эстет. - Их ведь больше не печатают. Грех жопу книгами подтирать. Их читать надо.
- Ну так шкет глупый был, чего с меня взять? А ты где тут спину гнешь? - осведомился Михей.
- Каменщик, - отозвался Эстет. - Строим дома нашим господам.
- А в лесу не работал?
- Какой мне лес? - развел руками Эстет. - Я там окочурусь через месяц. Ты посмотри на меня.
Михей окинул взглядом Леху. Дрищ дрищом. Худосочный, болезный. И в чем только душа держится?
- А бунтовать не пробовали? - тихонько осведомился Ромка. Эстет вдруг посерьезнел и подвинулся ближе к друзьям.
- Тсссс! - шепнул он. - Наседки кругом. Сейчас какой-нибудь Большой Ух нас услышит, а завтра будете в карцере гнить. Пробовали, конечно. Правда, еще до меня.
- И чего? - надавил Михей вопросом.
- И ничего, - развел руками Леха. - Человек тридцать положили, еще столько же в карцере сгноили. Для устрашения. Больше никто не бунтует.
- Смирились, значит, - поморщился Михей.
- Смирили, - метко поправил Эстет. - И не ерничай. Самых смелых и говорливых тут на первой неделе за оградой закапывают.
- Спасибо, что предупредил, Леха, - кивнул Ромка. - А как этот ваш бригадир? Суровый дядька?
- Батя? - уточнил Эстет. - Нее, Слава мужик нормальный. Он такой же пленник, как и мы, просто среди нас рангом повыше. Это на вид он суровый, а так - свой человек. Будешь его слушаться - поможет, нет - огребешь. Тут все просто. И это... Не злите его без причины - он того... контуженый немного.
Рафик приволок в мятом ведре воды и принялся подтирать полы. Загремели у входа сапоги - обитатели барака возвращались с ужина. Вымотанные работой, узники со вздохами лезли на нары.
- Мишань, давай обживаться, - поморщился Ромка. - Похоже, мы в этой берлоге надолго застряли.
- Похоже, - сморщился Михей и полез наверх. Из угла прилетел удивленный возглас, и полилось недовольное бормотание дневального. Михей увидел, как лицо старика перекосила злоба. Рассерженный дед поковылял к бригадиру, тихо сыпля ругательствами. Рафик тихо что-то шепнул Бате на ухо, и тот стал суроветь. Вячеслав стиснул зубы, глаза налились яростью.
- Где эти твари? - взревел Батя на всю казарму так, что Эстет вздрогнул от неожиданности.
- Недавно тут были, - отозвался дневальный. - Видел я - терлись около моих нар. Кому еще?
- Что случилось? - поинтересовался Михей у Лехи. Тот сдержанно улыбнулся.
- Да мелкие опять пакостят. Похоже, стырили у Рафика пайку. Ничего, сейчас Батя разберется.
Михей видел налившееся кровью лицо Бати, заметил, как тот сжал пудовые кулачищи. Воришек бригадир нашел возле подсобки. Троица пацанов лет пятнадцати заныкалась в дальнем углу, у самой печки. Самому резвому, что попытался удрать первым, Вячеслав влепил со всего маху оплеуху, и тот повалился на пол. Остальные двое дернулись, но Батя цыкнул так, что пацанье мигом примолкло.
- Сожрал дедову пайку? - зарычал Батя, глядя на поверженного.
- Да, - проблеял паренек, и тут же словил еще оплеуху. Из кармана вывалился сухарь. Батя увидел хлеб и шумно засопел.
- ВСЕ В БУНКЕР-НАКОПИТЕЛЬ! - гаркнул Батя, указывая рукой на открытую дверь подсобки. Казалось, этому голосу нельзя не повиноваться. Глаза бригадира будто метали молнии, слова били хлеще тяжелых кулаков. Пацанье, испуганно озираясь, вдоль нар потянулось в пристройку.
- СНИМАЙ ШТАНЫ, СВОЛОТА!
Испуганные пареньки дрожащими руками принялись стягивать штаны, поглядывая на свирепого Батю. Мелькнули худущие голые бедра. Тут же стояли черенки для метел. Батя выхватил короткий, примерился.
- А ну, в позу горного барана - СТАНОВИСЬ!
Посыпались удары. Из подсобки, воя от боли, вылетали воришки, потирая исполосованные зады и на ходу натягивая штаны. Лица их были перекошены болью и испугом.
- Эй, губастый, чего жопой трясешь? - рыкнул Батя. - А ну штаны - надевай, и живо на шконки упали!
- Ну вот, справедливость победила, - весело улыбнулся Эстет. - Батя немного остынет, и они опять тырить начнут. Горбатого могила исправит. Все, парни, отбой. Сейчас свет гасить будут. Выспаться надо, первый день - всегда самый тяжелый.
- Спать так спать! - выдохнул Ромка и рухнул на нары. Михей устроился поудобнее на верхнем ярусе, прикрылся бушлатом. Вдруг парня кольнула мысль, и он полез за пазуху. Пайковый хлеб оказался черствым, но Михей сгрыз его одним махом.
- Вот и день прошел, - страдальчески бросил кто-то из темноты.
- Ну и на хер он пошел, - отозвался некто невидимый со злобой в голосе. "И так вся жизнь пройдет", - вдруг мелькнуло в голове у Михея, и на душе стало скверно.
- Спокойной ночи, братишка, - Ромка протянул снизу руку. Михей крепко стиснул ладонь, точно пытаясь передать товарищу толику зыбкой уверенности. Свет погасили, и темнота надвинулась, загустела. Барак еще дышал голосами узников, но уже спокойно, размеренно. Смолкали вздохи и проклятия, и каторжные думали только об одном - долгожданном отдыхе. Михей закрыл глаза, но вопреки неимоверной усталости, сон не шел. Думы оцепили, точно конвойные. Сознание словно расстелило перед ним тонко сотканное полотно воспоминаний, с вышитыми на нем бусины ярких событий жизни.
Михей еще помнил телевидение - и сейчас ему казалось, что он просматривает старый фильм. Навалились картины из прошлого, и Михей вдруг окунулся в далекое детство. Увидел изумрудно-голубую воду Бирюсы, где он пацаненком таскал у Горелого дуба полосатых окуней. Вспомнил, как с мальчишками в теплой весенней ночи травили байки у костра, а искры летели в чернь бездонного неба. Как он обстреливал земляными комьями уток на озере, а дед Иван отчаянно ругался на то, что пацанье "полохает его кур", гонял мальчишек березовым дрыном и жутко матерился.
Глаза заслезились, точно в них бросили песка. Или это все же тоска искала выход, рвалась наружу? Михей весь день пытался разглядеть в толпе заключенных кого-то из своих, деревенских, но так никого не увидел. Видимо, сгрузили их где-то на подъездах к городу. Где они сейчас, - на самом краю света? Не видать им теперь никогда родной дом. Тысячи километров до него, мертвые земли и города. Будто тьма легла между ними и родиной, и в ней - ни проблеска света, ни искорки надежды
* * *
Не успело еще утро постучаться в барак, а новый день тюремной жизни уже начался. Грохнула входная дверь, застучали тяжелые берцы охранников, протянуло холодом. Начиналась побудка.
- ПАААДЪЁЁЁМ! - заголосил кто-то мерзким голосом, кромсая сон в клочья, выметая дрему. Со всех сторон зашевелились и зашебуршались. Загорелся тусклый свет хилой лампочки у печи, и Михей сонно захлопал отяжелевшими веками.
- Подъем, твари! - раздалось над ухом, и кто-то так сильно дернул Михея за ногу, что он едва не слетел с нар. Перед глазами мелькнуло злобное лицо разводчика, - и вот уже вертухай отправился дальше - выдирать из сна других.
- ПААДАЪЁЁЁМ, ЧЕРТИ! Сдохните - выспитесь!
- Сдирай свою жопу с нар, чучело!
- На работу, мрази!
Приковылял Рафик. Старик вел себя куда вежливеее разводчика - обходил нары, осторожно трогая каждого за плечо. Словно священник, провожающий приговоренных на казнь, он подходил к спящим, заглядывая каждому в глаза.
- На работу, мужики, - с горечью и состраданием пояснял дневальный. - Пора вставать.
С нар сползали измученные коротким сном заключенные. Опустели веревки над печью - зеки натягивали непросохшие ватники, пеленали ступни в грязные портянки. Выстроилась очередь к параше. Справившие нужду смачивали лицо ледяной водой из ведра и ковыляли к выходу.
На улице только-только развиднелось. Сумерки дышали прохладой, на лужицах хрустел ломкий ледок. Изо рта вылетали облачка пара. Зубы Михея отстукивали бодрый ритм, рядом дрожал Ромка. Подходило время завтрака, и со всех сторон тянулись к раздаче толпы зеков. Жалкие, оборванные, еле переступая отяжелевшими от короткого сна ногами. Глядя на них, у Михея создавалось впечатление, что ночной отдых еще больше измотал несчастных.
Баланда оказалась холодной и жидкой. Михей проглотил ее в несколько глотков тут же, у помоста, поморщился. После трапезы Батя перекликал "лесовиков" и повел две бригады к "проходной". Зеки парами топали по торной дороге. Михей с Ромкой пристроились почти в самом конце.
- Третья и четвертая лесная - СТРОЙСЬ!
Вячеслав отрапортовал караульному и ушел в голову колонны. Михей повернулся, оглядывая зону. Бригады расползались на работы, откуда-то еще долетали команды старших и охранников, звенели колодезные цепи. Мимо тощая лошаденка водовоза тянула повозку. С телеги плескала во все стороны вода, извозчик рьяно хлестал свою кобылку. Из кухонного барака тянулся пушистый хвост дыма. Михей глянул на обметанные инеем заграждения из колючей проволоки и погрустнел.
- ОТЧАЛИВАЙ! - долетела сзади команда, и колонна натужно сдвинулась с места. Морозило. В рассветном небе таяли звезды. Посеченные кнутами ветров, рваные тучи уползали к горизонту. Михей обернулся - позади них высилась будто обломанная громадными руками труба и какие-то пузатые строения. А дальше местность горбилась невысокими горами, и за ними алел горизонт, будто небрежный художник мазнул кистью по небу. Сомкнулись за спинами лесорубов створки ворот - начинался их трудовой день.
Батя предупредил с вечера, что до места работы - около семи километров ходу. Дорога, стиснутая молодой порослью, серой лентой ползла вдаль. Шагали споро - за все время ходьбы охрана не сделала ни единой остановки. Через час с лишним свернули с асфальта на грунтовку, и вскоре достигли обширной делянки, врубавшейся массивным клином в лес. Тут и там торчали пеньки и громоздились горы сучьев.
Михей глянул вверх. Ветер точно метлой вымел рваные клочья облаков. Синева весеннего неба радовала глаз и заставляла тосковать. Лес стоял завороженный, притихший.
- По участкам - РАЗОЙДИСЬ!
Батя раскидал короткие указания и повел свою пятерку к ближнему краю вырубки. Охрана следовала по пятам. Зеки рассыпались по делянке - каждая бригада оказалась привязана к своему участку. Инструмент был спрятан здесь же, под кучами веток. Закипела работа. Бригадир валил лучковой пилой деревья, еще двое очищали их топорами от сучьев. Михею с Ромкой досталось распиливать стволы на короткие катыши. Сменами менялись примерно каждый час, отдыхать почти не приходилось. Разок Михей засмотрелся на чистое весеннее небо - и тут же получил прикладом в плечо.
- Чего тащишься? - набычился караульный. - А ну вали работать.
Михей только тяжело выдохнул и снова принялся махать топором. Рядом нарисовался Батя. Толкнул парня в плечо, бросил хмуро.
- Ускорьтесь, - предупредительно подстегнул бригадир. - План не выполним - жрать не дадут вечером. Тут все просто. Поработал - пожрал. У них все нормы посчитаны.
- Считать - не лес валить, - буркнул Михей и снова взялся за топор. И опять затянула товарищей круговерть работы. И снова - валили деревья, пилили на катыши, чистили от сучков. Михей согрелся и не замечал, как бежит время. К полудню дали немного передохнуть. Арсений, невысокий мужичок, теперь варганил скудный обед на огне. Он орудовал у костра, болтая в котелке сосновой веткой - варил баланду. Днем разогрело, и многие поснимали бушлаты и фуфайки. Михей глянул на лица "лесовиков" - кажется, ненадолго в их глазах блеснула радость.
- Сегодня трапезничаем. - сказал Арсений Михею. - Не каждый день обедаем тут. Бывает, что только утром хлебнешь холодной баланды - и все. До вечерней пайки терпи. Вчера крупы малость раздобыли - сегодня живем. Сейчас, мужики, немного еще, потерпите.
- Сеня молодец, стряпуха главная, - похвалил Арсения Батя. - На "котле" помоями кормят, а Егорыч умеет нормальную баланду сварить. Вроде из одной дряни кашеварит - а у него вкуснее все равно.
Трещали, ныли сучья, пламя глодало толстые ветки. По небу поползли косматые облака. Михей хлебал баланду, а в голову лезли картины из прошлого. Снова мерещились мамкины щи да бабкины пироги с капустой. Припомнил, как возили для мены солонину и остатки овощей, рыбу, науженную в Бирюсе - пузатую плотву и копченых щук. Вот ведь жрали когда-то - от пуза. Не то, что сейчас.
Выхлебав баланду, Арсений плеснул всем по полкружки кипятка.
- А вы, ребята, хвои сыпаните. Полезнее будет. Все витамины, - Арсений запустил заскорузлую ладонь в карман, сыпанул в пригоршню Михею сосновых иголок. Михей молча кивнул, бросил подачку в кипяток. "Чай" оказался терпим, горьковатым. Не успели даже толком отдохнуть, как охрана снова погнала на работы. На разговоры не оставалось времени, да и не хотелось тратить сил на болтовню - все в работу уходило. Солнце перевалило за полдень и покатилось к закату, а они все работали, работали...
К концу дня Михей валился с ног. Дико хотелось есть и спать, и он не представлял, как идти несколько километров обратно в лагерь.
- И так теперь каждый день будет? - спросил Михей Батю.
- Да, - хмуро ответил бригадир. - Ничего, тут все приноравливаются. Привыкнете или сдохнете.
Тяжелый день выскоблил все силы из организма. Тело казалось Михею пустым котелком, где не осталось ни капли похлебки. Погода к вечеру испортилась. Ветер дул рьяно, взахлеб. Набежала орава туч, - они будто спешили, торопились куда-то. Запрятав инструменты глубоко под кучи веток, зеки построились и после переклички двинулись в обратный путь. Мглистое небо будто ползло вместе с ними, не отставая. Михей еле волочил ноги, Ромка шел угрюмый и поникший. Ветер трепал ворот бушлата бросал в лицо холодные капли.
К зоне подошли, когда загустели сумерки. Дождь разошелся, и Михей чуял, как холодные капли текут за воротник. За воротами их тут же принялись досматривать. Дождь лил и лил, а они стояли и тряслись - полуголые, промокшие. А досмотр растягивался, растягивался... В зоне за день ничего не изменилось - все те же измученные люди-тени, длинные очереди к чану с баландой. К тому же в толпе Михей узнал, что должны начаться перебои с едой. На огороды напали какие-то дикари-кочевники, и по словам одного из каторжных, "навели там шороху". А потом - знакомый, родной барак. С навеса крыши падали пузатые капли, хмурое небо накрыло зону, точно крышка - чан с баландой, в котором варились узники. Томный тоскливый вечер в полумраке и вони. Злоба на судьбу, тоска и безысходность.
С тех пор так и повелось. Их поднимали каждый день в шесть утра, и после торопливого скудного завтрака гнали в лес. Работа высасывала все силы, и обратно Михей с Ромкой еле волочили ноги. Мишке не хватало короткого сна, и вставал он измученный и разбитый. Но работа в лесу прогоняла дрему, и время летело незаметно. Вечером же хотелось просто упасть на нары и забыться. Судьба придавила их гнетом тюремной жизни, выдавливая силы и надежды. И Михей чувствовал, как они превращаются в таких же узников, погребенных заживо, ждущих смерти, как избавления. У этого дома боли и скорби была только одна цель - пережевать человека, вытянуть из него все соки до капли, а потом выплюнуть жалкий труп за ограду. Сколько их там, покоится безымянных на дне глубокого котлована? Мертвецов хоронили, не заморачиваясь - присыпали сверху землей, чтобы не растащили вороны. Провожая грустным взглядом очередную телегу с покойниками, Рафик тяжело вздыхал и начинал философствовать.
- Всех в кучу свалили, нелюди. Ничего, помрем - боженька рассортирует. - бормотал старик, хлебая вечерний кипяток. - Кто знает, может на нёбушке мы этих тварей палками гонять будем, как они нас здесь.
Михей все чаще бредил во сне. Просыпался разбитый, в холодном поту. Вдыхая смрад барака и слушая беспокойное дыхание человеческого муравейника, он тихо шептал в свернутый бушлат.
- Они думают, что могут все. Хер им. Я вырвусь отсюда. Вырвусь...
Леха-Эстет в один из вечеров поведал им о тюрьме и общине в Комсомольске-на-Амуре. Михей с Ромкой, измотанные рабочим днем, лежали на нарах и жадно слушали нового знакомого.
- Уж точно не знаю, но по Комсомольску вроде нейтронными били, - повествовал Эстет. - Сначала тоже народ по убежищам сидел. Но фон как-то быстро спал, лет десять назад люди наверх выбрались. Здесь частей воинских под Комсомольском полно было. В общем, вояки быстро тут порядок навели. Свою общину хорошо организовали, а всех остальных - в тюрягу. Настроили бараков, огородили забором. Они же только за счет нас и живут. Лес мы валим, на фермах мы пашем, жраньем мы обеспечиваем. Любая стройка - тоже мы. Мы тут дохнем и гнием, а они живут припеваючи. Нефти в хранилищах осталось - уйма. Они перегонных кубов наделали, бензин-соляру фигачат. Раньше же тут нефтеперерабатывающий завод был, нефтепровод с самого Сахалина сюда тянулся.
- Леха, ты мне вот что скажи, - оглядываясь, спросил Михей. - Как получилось, что они в наши края попали?
- Вот тут не знаю, - пожал плечами Эстет. - Но земля слухами полнится. Те, кто вагоны разгружали, рассказывали - "хозяева" несколько вагонов оружия и боеприпасов притаранили. Видимо, нашли в ваших краях старый резерв нетронутый. БАМ-то, говорят, почти не пострадал после войны - местность почти необжитая, по кому там бомбить-то? По БАМу они в ваши края и добрались. Резерв присвоили, да вас по пути прихватили - новые работнички им всегда нужны.
- А ты-то сам как попал сюда? - осведомился Михей.
- Да по-дурости, - сокрушенно сказал Леха. - Так же, как и вы. Я-то сам местный, с области. А теперь... теперь уже поздно жалеть. Отсюда ходу нет.
- А если...
- Мишань, не трави души, - стиснул зубы Эстет. - Не решусь я никогда. Боюсь. Сгнию и помру здесь.
- Не хочу я тут сдохнуть, Леха, - разозлился Михей. - Я себе такой судьбы не выбирал. И Ромыч тоже.
- А я тоже не выбирал, за меня выбрали, - набычился Эстет.
- А какое они право имеют за меня выбирать? - прорычал Михей.
- Кто сильнее - тот и выбирает. И к чему опять эти разговоры? Только душу растравим, и ночью спать хреново будем.
- Как бы зубы не обломать, - грустно усмехнулся Рафик, моющий полы возле парней. - Многие тут грозились стенки грызть, да всех грызунов давно зарыли. Так-то. Ничего, ребята, когда-нибудь случится это. Боженька долго терпит да больно бьет.
- Случится, - поморщился Михей. - Только мы уже копыта отбросим.
Когда Мишка увидел нутро тюремной жизни, ее гнилые разлагающиеся внутренности и воспаленный мозг, он понял животную сущность человека. Такая жизнь стирала границы между ним и остальными, между человеческим и скотским, заставляла забыть сострадание и доброту. Михей сам замечал, что они становятся другими. Пока не сломленными, но надломленными. Пока не покорившимися, но покоренными. Парень чувствовал, что когда-нибудь эта жизнь вытравит из него всю спесь, амбиции и злобу. И тогда не останется того Михея - лишь жалкий оборванец, трясущийся из-за черпака горячей жижи. Такая же тень, как и все вокруг.
* * *
В один из дней после ужина их нашел дядя Никита. Михея даже не сразу узнал его. Весь в каком-то рванье, под глазом - свежий шрам. Мужчина вынырнул из толпы заключенных, поковылял к друзьям.
- Дядя Никита! - обрадовался Михей и стиснул селянина в объятиях. Парень почувствовал, как тот исхудал - старая фуфайка болталась на нем. Выглядел мужчина скверно.
- Как вы? - кашляя, спросил дядя Никита. Обменялись последними новостями. Из рассказа селянина Михей понял, что тот серьезно заболел. Мужчина шагал с трудом, держась за бок, после каждой фразы его душил утробный кашель.
- Хотел вот с тобой свидеться, - выдохнул дядя Никита. - Рассказать тебе... про батьку.
- Про папку? - встрепенулся Михей. Сразу же нахлынули воспоминания, закружили осенними листьями. Отец у Михея пропал больше десяти лет назад. Мужики говорили, что погиб на охоте, что разорвал его медведь. Четырнадцатилетний Мишка тяжело перенес боль утраты, но потеря кормильца заставила его рано повзрослеть, стать сильнее.
- Да. Я давно порывался, да мне все маманька твоя не давала. Батька твой не на охоте погиб. Мы ведь тогда в ходку в сторону Братска шастали.
- Какую еще ходку? - напрягся Михей, и сердце заколотилось в груди.
- На разведку, - сказал дядя Никита. - Староста давно хотел узнать, как там под Братском. Химзащита у нас была - из Тайшета охотники тогда принесли. Подозревали, что Братск тоже бомбили. Ну, и пошли в поход. Да только не все вернулись.
- Что там случилось? - взвинтился Михей. Перед ним неожиданно открывалась тайна, от которой его долгое время тщательно оберегали.
- Не знаю, что это за падаль была. Оборотень какой-то, да еще морок наводило. Чертовщина, да и только. Наши мужики там и полегли. И батя твой... тоже, там остался. Гадина эта его убила. А мы... даже за своих не поквитались, еле ноги унесли.
В мозг, точно нож, вонзилась догадка. Не зря ведь мать старалась не говорить о том, как пропал отец. Опасалась, что Михей отправиться за батькой, боялась за него? А ведь узнай он правду - сорвался бы, ринулся на поиски. И, может быть, сам сгинул там, куда ушел его отец. Не хотела мать такой судьбы для сына.
- Мне все мамка не давала твоя рассказывать. Боялась, что ты побежишь отца искать. А куда бежать-то? Там места гиблые, зверье, радиация. Муж пропал, не хотела Ленка еще и сына вдобавок потерять. Вот и пришлось тебе врать. А вот сейчас тебе рассказал - и хоть на душе полегче стало. Боюсь, недолго мне осталось, а то так и утащил бы с собой в могилу.
Договорить им не дали. Рявкнул охранник, ткнул дядю Никиту стволом под ребра. Так и разошлись, не договорив. Михей весь вечер молчал, глядя в дощатый потолок. В голове бродили разные мысли, не давали покоя. Да и что бы он мог сейчас изменить? Столько времени прошло, да и сам он теперь на волосок от смерти. Миша закрывал глаза, и ему виделись ночной лес и отец, - истекающий кровью, умирающий. Батя полз по ковру из прелых листьев и хвои, а за ним двигалось Нечто... Это была его смерть.
В эту ночь Михей так и не смог уснуть.
* * *
На следующий день Михей встал совершенно разбитый. На улице только-только занимался бледный немощный рассвет, небо заволокло грузными тучами. Михей еле тащился в хвосте колонны, и Ромка подбадривал товарища, когда тот сбавлял темп. Конвоиры то и дело пинками и криками подгоняли бредущих в хвосте "отставал". А потом они работали и работали...
Вечером Михей валился от усталости. Он все чаще вставал передохнуть, и уже получил несколько предупреждений от охраны. Наконец, Батя дал команду закругляться. На землю пали сумерки, и вечерний морозец сковал лужи ледком. Михей покачнулся и едва не упал, вовремя схватившись за дерево. И вдруг замер. Ему показалось, что в сумраке леса между деревьями скользнула неясная тень. Будто мелькнула чья-то фигура и растворилась в густеющей тьме. Михей присмотрелся - ничего. Показалось?
- Мих, чего углядел? - Ромка тронул товарища за руку.
- Не знаю даже, - пожал плечами Михей. - Может показалось. Будто кто-то есть там, в лесу.
Ромка тоже пригляделся, но ничего не увидел. Сзади долетел крик вертухая.
- Эй, быдло, хорош лясы точить. Живо стройся.
Через пять минут лесные бригады уже топали в сторону зоны. Волочившийся в хвосте Михей снова обернулся и глянул на полоску леса. И сердце почему-то заколотилось чаще, а по спине пробежал холодок.
К чему бы это?
* * *
- СТАААЯЯТЬ! - противный надтреснутый голос стегнул по ушам. Глаза охранника рыскали, глядя с ненавистью на толпу оборванцев. На лице даже не улыбка - мерзкий оскал, словно вертухай смотрел на дерьмо. Михей устало глянул на далекие бараки и плац, куда стекались к ужину заключенные. Опять этот обыск. Достало!
- ПРИГОТОВИТЬСЯ К ДОСМОТРУ!
Зашевелились зеки, перетасовались, точно карты в колоде. Небрежно, неумело. Вдоль ограды вытянулась длиннющая шеренга. Некоторые шатались, будто пьяные - рабочий день забрал все силы.
- Опять мурыжить будут, сволочи, - зашушукались в толпе. - Изо дня в день одно и то же. Было бы чего искать!
- СНИМАЙ ВЕРХНЮЮ ОДЕЖДУ!
Оборванцы принялись стягивать рваные бушлаты и затертые фуфайки. "Ищейки" работали быстро, но в то же время - внимательно. Охлопывали и прощупывали складки одежды, заставляли выворачивать карманы, подсвечивали фонарями. Напротив лица Михея повисло рыло вертухая. Караульный смотрел так, что хотелось харкнуть ему в наглую рожу. Парень стиснул зубы, и руки сами поднялись. Обыскав его и Ромку, охранник пошел дальше. И вдруг на Михея накатила такая дикая ненависть, что парня затрясло. Усталость смешалась со вчерашними переживаниями, злоба вскипела и хлестнула через край.
- Начальник, в жопу еще загляни, там не проверял! - ядовито выплюнул парень в спину досмотрщику.
Все произошло в мгновение ока. Вертухай обернулся и вмазал Ромке прикладом в лоб. Товарищ охнул и повалился на землю. Подоспели еще двое, рывком выдернули поверженного из шеренги и принялись что есть мочи охаживать друга ногами.
- Это не он! - завопил Михей, и тут же сильный удар повалил его наземь. Цветастые круги поплыли перед глазами, затмевая собой все остальное.
Михей еще копошился на земле, пытаясь прийти в себя. Встал на четвереньки, сплевывая кровавую слюну, и увидел, как охранники подхватили сникшего Ромку и поволокли в сторону карцера. Вертухай повернулся к шеренге зеков. Он щерился и тяжело дышал, свирепо глядя на толпу.
- А ну, суки, одежду - СНИМАЙ! Ползком в барак, падаль!
Зеки, дрожа, принялись стягивать с себя рванье. Кто-то мешкал, и тогда охранник подходил к нерасторопному и ударом ноги валил на землю. Голые и несчастные, скомкав одежду и сунув кули под мышку, зеки со стонами опускались на холодную землю.
- ЖИВЕЕ, ТВАРИ! ПОПОЛЗЛИ!
Путешествие ползком до бараков показалось Михею вечностью. Ледяная земля впивалась в кожу тысячами острых игл. Ломкий лед на лужах расцарапал ноги до крови. Заключенных трясло от холода, но они упрямо, ползли к баракам. Охранники охаживали отстающих ногами и подгоняли угрозами. Дрожа и стуча зубами, зеки кое-как доползли до барака и принялись натягивать одежду. Михей поднялся, трясясь от холода, и тут же ощутил на себе недобрые взгляды. Антон, парень из соседней бригады, натянул одежду и сплюнул под ноги Михею.
- Сука, - процедил он с ненавистью. И вдруг стиснул кулаки и двинулся на Мишу. Тут же между новоиспеченными врагами вырос Батя.
- ОТСТАВИТЬ! - рявкнул бригадир, и Антон остановился, скрипя зубами. Видно было, что злоба клокотала в нем, но идти на Вячеслава он не осмеливался.
- В барак иди, - тихо и грозно рыкнул Батя, и парень повиновался. Остальные натягивали одежду, пытались согреться.
- Чтоб ему, падле, в карцере гнить, - прошипел кто-то справа. Не все заметили, что дерзость выкрикнул не схваченный Ромка, а Михей. А те, кто видел, поглядывали на Мишку исподлобья, недобро.
- Пойдем, - хмуро сказал Батя. Парень набросил на плечи бушлат, посмотрел на бригадира. Вячеслав глядел с укором, но не злобно.
- Херня это все, - бросил Батя. - Смелый ты, но тут смелостью никому ничего не докажешь. С ней только подохнешь быстрее.
Михей промолчал, и бушующее море в нем постепенно успокоилось. Ураган эмоций миновал, и на смену ярости пришли обида и дикое чувство вины. Ведь по его вине друга бросили в карцер. Из-за его амбиций и злобы. А что он доказал себе и этим нелюдям? Да ничего. В бараке он забрался на нары, ощущая, как ноют изодранные в кровь ноги. Совесть и тревога глодали его, и Михей чувствовал, как от обиды дрожат губы. Что там с другом? Он здесь, а Ромка - в холодном подвале, и лишь по его вине.
Подошел Эстет, тронул Михея за плечо.
- Не вини себя. Они не любят, когда им вызов бросают, и такого не потерпят.
Михей промолчал - говорить не хотелось.
- Батя мне сказал, - покачал головой Эстет, когда узнал, что произошло. - Злобу на тебя затаили ребята.
- И что мне теперь? - вскинулся Михей. - Извиниться и в жопу их поцеловать?
- Да зачем в жопу, - развел руками Эстет. - Просто повнимательнее будь. Как бы "обратка" не прилетела.
- Спасибо, учту, - бросил Михей. Рядом застонал сосед. Вытянул жилистые руки вдоль тела, глянул помимо парня взглядом, исполненным вселенской тоски.
- Эх, жизнь поганая, - сплюнул мужик на пол, укрываясь драным бушлатом. - Сдохнуть бы что ли скорее!
- Да кто мешает-то, - злобно бросил Михей. - Иди да сдохни.
- А шел бы ты на хер, - озлился сосед. - Самый умный что ли?
- Тихо вам! - шикнул Эстет и повернулся к Михею. -Успокойся и отдохни, утро вечера мудренее. Завтра что-нибудь придумаем.
- Слушай, Леха что там, в этом карцере? - тихо спросил Михей.
- Жопа там, - расстроенно сказал Эстет. - Туда лучше не попадать. Сейчас еще терпимо, а вот зимой - кранты. Комнатуха два на два метра, холодища - как на улице. Жрать дают только вечером - холодную баланду. За неделю там копыта можно откинуть.
Михей задышал - тяжело, нервно. Он представил Ромку - избитого, замерзающего. Свет погасили, но картины карцера, обрисованные Эстетом, не давали парню покоя. Старый Рафик лежал рядом и долго бубнил, и вздыхал в темноте. Наконец, и его сморило. А Михей все лежал и слушал беспокойную тишину барака, перемежаемую стонами измученных рабов. Слышал, как копошатся за стенкой мыши. День, словно котомка, доверху набитая событиями, уходил в прошлое. Утекали заботы и усталость. Вот только мысли деть никуда не получалось.
Мишка проснулся от шороха возле его нар. Повел головой, пытаясь что-то разглядеть в темноте. Кажется, шевельнулась неясная тень во мраке спящего барака. Михей приподнялся на локтях, но тут же сильнейший удар в скулу повалил его на нары. Парень приложился о стену головой, и в глазах заискрило. Кто-то вцепился ему в ногу и дернул так, что Михей полетел в нар на пол. Удар об пол оказался не таким болезненным, но кто-то пнул его в живот, и словно костяная лапа сдавила горло, перекрыв воздух.
- Тащи его! - скомандовал некто невидимый. В рот Михею ткнулась грязная тряпка, и теперь бы он не смог даже позвать на помощь.
- Лучше не рыпайся, голубок, - послышался над ухом знакомый голос. Антон?
Михей пытался сопротивляться, но его подхватили под руки и поволокли в темный угол барака, в подсобку. Парень вдруг отчетливо понял, что сейчас свершится самосуд, и никто ему не поможет. Михей попробовал извернулся, лягнул кого-то. Полилась отборная ругань.
- Ах ты гад! - кто-то из них сунул ему кулак ниже ребер, и Михей, только что обретший возможность дышать, снова подавился криком и засипел. И вдруг почувствовал у горла холод металла.
- Готовься, сейчас на ремни тебя порежу! - прошипела темнота голосом Антона. - Это тебе за вчерашнее ползание, утырок!
От удара у Михея поплыли перед глазами круги. Он повалился, но невидимые мучители снова подхватили его, поставили на колени. Парень почувствовал, как по губам потекло что-то теплое и соленое.
- Держись, гад, - прошипел невидимый Антон и вцепил Михея за волосы. Парень зарычал и сумел-таки выплюнуть кляп. И в этот самый момент с улицы долетел тревожный звон рельса.
- Что за... - потянул рассерженный Антон, но тут же в ночи заполошно зачастил автомат. А следом в барак вломился запыхавшийся зек. Вспыхнул свет, лезвием полоснув по глазам. Братва Антона оцепенела, хватка ослабла, и Михей повалился на пол.
- ТРЕВОГА! - заорал прибежавший с порога, срываясь на фальцет. Барак зашевелился, с нар стали соскакивать перепуганные и сонные люди, стряхивая тяжелую дремоту. Где-то на дальнем краю зоны вновь захлопали выстрелы, зачастил пулемет.
И в Михея словно плеснули сил. Он вскочил и рванул к Антону, врезался в него всем телом. Враг выматерился и упал на пособника, сшибая того с ног. А Михей диким прыжком перескочил через поваленных противников и рванул к выходу.
