На экране компьютера царило священнодействие: строился график; мерно размечались оси, появлялись точки. На этот раз они лежали почти-что на прямой. Николай Иванович с любовью смотрел на серенький экран "Икс-тишки". Несмотря на ее примитивность, он не жаловался на свою судьбу, на то, что ему достался такой компьютер. Он верил, что и на нем можно получить интересные результаты, что они не за горами. Уже несколько лет он работал над теорией взаимодействия кислот и оснований Льюиса. И лишь в последние недели он нащупал принципы описания этого взаимодействия. Николай Иванович так увлекся своей работой, что не заметил, как в комнату кто-то вошел.
- Работаешь?
Николай Иванович оглянулся: сзади стоял замзав Кубин. С видом, внушающим, что он знает больше, чем остальные, Кубин посмотрел на Николая, на компьютер.
- Зайдешь к заведующему в два.
В два часа дня Николай Иванович был в кабинете. Рядом сидели еще несколько сотрудников, в основном женщины. Никто не знал, зачем их позвали.
Уважаемые коллеги, - начал заведующий. - Вы конечно знаете, что наша кафедра испытывает трудные времена. Полгода назад я предупреждал всех, чтобы искали финансирование, что возможно сокращение. И вот, к сожалению, я должен объявить вам... об увольнении. Денег на кафедре нет. Государство не может содержать науку, от которой нет отдачи, от которой сейчас нет отдачи.
- Да как вы смеете!
- Мы будем жаловаться!
Женщины окружили заведующего. Николай Иванович встал и тихонько вышел. Ему стало все ясно, спорить было бесполезно. Он боялся этого дня, думал, когда очередь дойдет до него. И вот, наконец, этот день настал. Больше к компьютеру он не подходил.
Прошло два месяца. Быстро таяли деньги. Надо было думать о новой работе. Вся беда состояла в том, что Николай Иванович ничего не умел. Он не обладал никакими иными познаниями, кроме как в теоретической химии. Однажды, проходя по двору, он увидел объявление и, не заходя домой, направился в РЭУ. Через несколько минут он уже стоял в кабинете главного инженера. Хозяин кабинета, выслушав Николая Ивановича, скептически посмотрел на его худосочную фигуру, тяжело вздохнул и направил его к технику. Получив необходимые инструкции, Николай Иванович на следующий день вышел на работу.
Территорией Николая Ивановича являлась половина двора огромного дома, образующего в плане квадрат. Накануне выпал снег, и новоявленный дворник, едва только рассвело, вышел на улицу. Начав от подъезда, он стал расчищать проход в сторону угловой арки. Вначале он стеснялся прохожих, однако, увлекшись работой, забыл про все и уже не поднимал всякий раз головы, когда мимо кто-либо проходил. Разогнулся он, только дойдя до арки. По сделанному им проходу шли люди, и он ощущал радость от того, что людям нужны результаты его труда и что результаты его труда зримы. Раньше он всегда принимал близко к сердцу непорядок вокруг себя. И лишь сознание, что это не его дело, удерживало его от того, чтобы сразу взяться за исправление этого недостатка. Теперь же эта его черта получила полное развитие. Теперь уже он хотел, чтобы люди обратили на него внимание, увидели плоды его труда. Но люди шли по его дорожке, погруженные в свои заботы, и не обращали на него никакого внимания. К вечеру выполнивший свою норму, усталый, Николай Иванович пришел домой, кое-как разделся и бросился на кровать. Все тело ныло, как бы жалуясь на горькую свою судьбу. Но голова была ясная, и душа радовалась от сознания необходимости сделанной им работы, необходимости сейчас, а не когда-либо через сто лет.
Так шел день за днем. Работа ему нравилась, и Николай Иванович надеялся, что, наконец, он нашел то самое дело его жизни. Вернее, нашел его второй раз, так как первое его дело стало никому не нужным. Но не тут-то было. Постепенно Николай Иванович стал ощущать какую-то смутную, неясную неудовлетворенность. Чего-то ему не хватало. Это показалось ему удивительным. Вроде бы занимается он полезной, необходимой работой. Чего ему еще нужно? Как-то раз ему в голову пришла идея: построить график зависимости его зарплаты в долларах от времени. Затея выглядела довольно интересной: шла инфляция, рубль обесценивался; в то же время ему раз в несколько месяцев прибавляли зарплату. В чем же состоял критерий, позволяющий ему судить о реальных его доходах? За точку отсчета он выбрал доллар. С этих пор жизнь его приобрела новую окраску: он с нетерпением ждал зарплаты, чтобы, построив новую точку, посмотреть на график. Нет, не из-за меркантильных побуждений он начал следить за своими реальными доходами. Его волновала судьба страны. По своей реальной зарплате он следил: вышла ли Россия из кризиса, начался ли экономический подъем? С течением времени на его кривой обозначился минимум, потом начался рост, но рост стал замедляться, и это его беспокоило. Иногда ему удавалось подработать на стороне, подменяя своих товарищей. И вскоре он начал строить новый график: сумму своих доходов в долларах от времени. Эти занятия оказались настолько увлекательными, что через некоторое время ему пришла мысль построить зависимость процента своих расходов на транспорт от времени, принимая доход за 100 %. Получилось, что кривая вначале росла, потом рост замедлился и, похоже, наметилась тенденция к спаду. Почти одновременно он начал строить график зависимости расходов на транспорт в долларах от времени. Иногда Николай Иванович осознавал странность своих занятий. Типичный американец на его месте, возможно, пошел и заработал бы денег, чтобы не сидеть и не сокрушаться, глядя на свои графики. Иногда же Николаю Ивановичу было мало и этих графиков, чтобы удовлетворить его странную страсть.
Стояла середина зимы. Когда выпадало много снега, Николай Иванович пропадал на улице, и ему некогда было, да и отсутствовали силы сил подойти к письменному столу, к своим графикам. Но бывали дни без осадков. В такие дни Николай Иванович особенно много думал, лежа на диване. В один из таких дней, во время многочасового раздумья, чтобы как-то скрасить свое существование, он решил посадить огурец, что и сделал. Огурец через пять дней пророс и стал быстро развиваться на солнечном подоконнике. Вскоре он зацвел, и начал расти первый плод. Почти инстинктивно Николай Иванович взял линейку и измерил его длину. Огурец рос, и перед Николаем Ивановичем встала проблема: когда его можно будет сорвать? Где тот критерий, по которому можно определить, стоит огурец срывать или нет? Предположив, что длина огурца в третьей степени пропорциональна его весу, Николай Иванович стал строить новый график: зависимость длины огурца в третьей степени от времени. Как только рост веса огурца замедлялся, Николай Иванович его срывал. Обычно это происходило на десятый день после цветения. Однажды Николай Иванович показал свои результаты брату. Тот посоветовал ему измерять объем огурца, опуская его в мензурку, и строить зависимость объема от времени. Но Николаю Ивановичу показалось это слишком сложным, и он продолжал свои построения. Для полноты картины необходимо еще отметить, что ему нравилось также аппроксимировать свои зависимости полиномами, в особенности второй и третьей степени.
Теперь жизнь Николая Ивановича стала насыщенной. Утром и днем он работал, вечером анализировал графики. Но одновременно с появлением в его тетради огуречных графиков Николая Ивановича стали посещать тревожные мысли. Его занятия по вечерам выглядели такими странными, такими необычными, что ему пришла в голову мысль: а не болен ли он? Он начал себя успокаивать: то, что он это осознает, говорит о его здоровье. Но мысль о болезни оказалась похожей на какой-то микроб. Раз поселившись в его мозгу, она пустила корни и не хотела уходить. Николай Иванович стал анализировать свое поведение, свои мысли в течение всего дня, и то, к чему он пришел, оказалось неутешительным. В своих самокопаниях он руководствовался тем, что люди вокруг него - нормальные. Он обратил внимание, что все вокруг него стремятся заработать все больше и больше. У него же такого желания не было и в помине. Он пошел работать дворником, чтобы заработать на самое необходимое. У него отсутствовал "видик", телевизор был старенький, постоянно ломался, и он его практически не смотрел.
Иногда он ходил в бассейн, в Лужники. Путь его проходил мимо мелкооптового рынка, и он видел, как огромные массы людей везли на тележках какие-то коробки. Веревки лопались, коробки падали, тележки ломались, но люди все поднимали и продолжали свой нелегкий труд. Ему показалось это проявлением массового сумасшествия. Но их было большинство, и они не могли сойти с ума. Следовательно, с ума сошел или сходил он и такие как он. Где-то он прочитал, что сумасшедших лечат водными процедурами, завертывают в мокрые простыни и т.д. Именно поэтому он и такие как он оказались в этом мокром месте, в бассейне. Возможно, они заболели еще не окончательно и инстинктивно шли туда, где могли излечиться.
Большинство читали детективы, любовные романы, крутую эротику, вроде "Кровавого приключения" или "Страстей Мариелены". Он же читал Мэтьюрина, "Мельмота-скитальца", читал иногда с трудом, засыпая над книгой, просиживая над отдельными страницами десятки минут. Раньше он не знал, зачем он читал эту книгу и почему тратил на нее столько времени. Теперь же он понял, зачем, вернее, почему.
То же происходило и с телевизором. Он терпеть не мог развлекательных передач типа "Угадай мелодию" или "Поле чудес", в особенности тех, где разыгрывались ценные призы, унижающие, как он считал, достоинство человека. Большинство же после дня напряженной работы (во имя чего?), наевшись, с полным брюхом садились у "ящика" и с завистью следили, кто сколько выиграл.
Анализируя таким образом свои отклонения, он пришел к пугающему выводу: если вокруг только и делали, что предавались удовольствиям или, по-крайней мере, стремились к ним, если людьми вокруг двигало лишь это стремление, то он не только не стремился к удовольствиям, он не любил их, и сейчас он считал это корнем своего недуга.
Проницательный читатель в этом месте воскликнет: "Да он просто лишен был удовольствий и поэтому ожесточился!" - и будет прав, но лишь наполовину. Его детство, юность мало чем отличались от детства и юности других людей. Также как и другие дети, он играл, бегал, были в его жизни увлечения. Была и любовь, но он рано понял, что его призвание - наука и, поняв это, безжалостно отринул все, что ему мешало: женщин, развлечения, отдых. В жизни он получал одно удовольствие, но зато какое! Ему нравилось вырывать у природы тайны, даже не задумываясь, зачем он это делает. Поэтому другие виды удовольствий он не понимал и не признавал. И вообще, он не любил жить животной жизнью: есть, спать... Конечно, ему приходилось и спать, и есть, но делал он это вынужденно и, по возможности, без удовольствия. А если он все же от чего-то удовольствие получал, то расстраивался при этом как маленький ребенок, который дал взрослым обещание не делать чего-либо, но не удержался и это сделал. "Нормальные" люди в его положении сосредоточили бы весь свой запас жизненных сил на семье, детях, хобби... У него семьи и детей не было. Отсутствовало у него и хобби, если не считать возникшее в последнее время это странное увлечение - строить графики. У него отняли самое ценное, чем он обладал - науку, то, что приносило ему удовлетворение и радость. Иногда у него возникала мысль: а не продолжить ли занятия наукой после дня напряженной работы лопатой или метлой? Но пока эта мысль не находила в его душе отзвука. Пока он еще пребывал в растерянности; сказывалась также и физическая усталость в конце рабочего дня.
Николай Иванович обостренно переживал свою несвободу. Если другие были готовы продаться кому-нибудь за большие деньги в добровольное рабство, то Николаю Ивановичу претила сама эта мысль.
Николай Иванович был беден, но не в этом состояло главное его отличие от других людей. Если нормальный человек, будучи бедным, страдает и изо всех сил стремится выкарабкаться из этого состояния, то Николай Иванович не только не стремился уйти из бедности, но бедность ему нравилась. В бедности, в униженности он ощущал какую-то прелесть. Он не боялся униженности; он считал, что главное - не быть сломленным. Тебя могут унизить, втоптать в грязь, но ты не сломался, при случае распрямишься и еще себя покажешь. Он понимал, что находить удовлетворение и радость в бедности неправильно, ненормально. Этим он нарушает какой-то мировой закон, но ничего не мог с собой поделать. И в самом деле, если бы всем вдруг понравилась бедность, что бы произошло? Жизнь бы остановилась, замерла. Ведь жизнь основана на стремлении людей к богатству, к развлечениям. Это перводвигатель, развивающий нашу цивилизацию... "Впрочем, что это я?" Николай Иванович вдруг понял, до какой глупости он додумался, до какого крайнего предела он дошел.
Чем больше Николай Иванович предавался самоанализу, тем больше падал духом. Несомненно, его отличия от других людей неслучайны. Большинство не может быть помешанным, значит он... Внезапно мозг Николая Ивановича пронзила мысль: "А как же Галилей? Он один из всего человечества считал, что Земля вертится, и он оказался прав! Но это уже мания величия, это еще хуже. А почему он должен всего бояться, бояться сойти с ума? К черту! С сегодняшнего дня он Галилей и может думать о чем угодно. К черту цепи! Он свободен и волен делать все, что ему заблагорассудится.
Было ранее утро. С улицы доносился терзающий душу грохот проносящихся мимо дома трамваев. Николай Иванович уже час лежал в кровати и размышлял. Последняя мысль для него прозвучала как сигнал к подъему. Он быстро вскочил, позавтракал. Неожиданно зазвонил телефон: из трубки послышался скрипучий, такой знакомый голос Кубина.
- Николай, тут у нас новая тема открывается. Мы про тебя не забыли. Приезжай завтра к десяти. Ты извини...
Николай Иванович уже не слушал. Он медленно положил трубку, оделся и, взяв лопату, вышел на улицу, забыв, что он свободен, что он Галилей, что он еще час назад считал себя помешанным.