На землях гороховых, где пашен да лугов тьма, стоял тогда наш град Тараканьск. Налево пойдешь - кузни дымят, удалые усачи замки да кольчуги куют на совесть; направо пойдешь - к златых дел мастерам попадешь - зернь да скань, коль не купишь, так налюбуешься вдоволь - за погляд денег не брали; прямо пойдешь - на горшки, корчаги, свистульки глиняные наткнешься, гончарами сработанные, в печах обожженные.
А еще в граде нашем и камнерезы, и ткачи жили, и каждый горожанин плотником был, могущим за день хоромы срубить топором одним, без единого гвоздя.
Всего вдоволь было в граде. По праздникам во чистом поле столы выставляли со снедью, медами пахучими и квасом бочковым. Гусляры играли. Девки в сарафанах вышивных на качелях раскачивались, через костер калиновый сигали. Парни стенкой на стенку силушку мерили, честно по закону дрались: коль ничком кто в траву-мураву уткнется, не били, негоже добрым молодцам лежачего пинать.
И правил градом царь Нестор Нелюдимый, муж ладный, богатырского здоровья и силы великой. Процветало царство его.
Жил Нестор не в тереме дворцовом, а в избе на отшибе, боялся, что отравят. Сам себе кашу варил, маслом заправлял. По праздникам в хоромы царские являлся и послов заморских встречал-величал. И не любил царь бояр своих подлых: то казны шибко много спишут, то свергнуть норовят его с престола, а сами в лицо смотрят заискивающе.
Уж звали его, поклоны отбивали: не гоже, дескать, царю в избе посередь ельника густого у кладбища жить, да не слушал царь речей боярских.
- Ох, и тяжела ты, доля царская!.. Мне б в скит податься, да не на кого царство-государство оставить. Вам, боярам-крохоборам, казну не доверить. Вмиг народ разорите.- Кручинился Нестор. - Вот подрастет дочка Маклуша, поумнеет, внуком осчастливит, тогда и подамся в отшельники. А сейчас, дайте наедине с собой побыть, - и взашей бояр гнал.
Зря, в народе говорили, Нестор надежду на Маклушу имеет, дурная она, неряшливая - в волосах репей с прошлого лета колтуном висит.
Мамки да няньки с дочкой царевой мучились....И я пару раз с крапивой за ней гонялся, дабы письму научить. Шутка ли - девице третий десяток, а "аз" от "буки" отличить не может!
Сидел раз Нестор в избе своей, чаи духмяные мятные гонял с пряниками печатными, и... бух-бух - по ставне. Вышел царь во двор, вгляделся в темень кладбищенскую - никого живого не видать, только филин ухает. Воротился, плеснул чайку на блюдечко, только пригубил ... снова - бух-бух по ставне. "Ясно дело, - думает Нестор, - ребятишки озорничают. Надо бы указ издать об отроках малолетних, дабы по ночам не шастали..."
Бух-бух! Осерчал царь, взял хворостину и во двор сорванцов гонять,... а нет никого: луна бледная, кресты в ряд стоят, на западе зарница сверкает, полнеба краснотою наливает. Собрался, было в избу воротиться - глядь, а у калитки человек стоит:
- Пусти, царь батюшка, на постой, - жалобно просит.
Впустил царь-добрая душа путника. Смотрит при лампадке, свеча-то давно погасла, а одёжа на пришлом человеке латанная-перелатанная, сума на плече висит, и к тому же калека гость, глаза одного нет: толь родился без глаза, толь выкололи.
Напился гость чаю и на полатях спать завалился. Нестор расспрашивать его не стал.
Ночь спит, день спит..., а царь все правит государством, указы во дворе под яблонькой раскидистой диктует: "О мздоимстве", "О чревоугодии", "Об обучении грамоте", а я записываю на пергамент берестяной, печатью заверяю.
И явились раз бояре с князем молодым во двор, да ветер тучи нагнал, ливень застучал по кровле черепичной, по листам березовым, по буйным головушкам боярским. Пришлось царю их в избу звать.
Вошли бояре с князем, огляделись.
- Что-то, царь батюшка, дух с полатей скверный идет. Дозволь, погляжу, может мышь где издохла, - молвит молодой князь и без спросу, дабы Нестору угодить, на полати, кряхтя, влез, а там гость.
Нестор уж и запамятовал давно за делами государственными о постояльце.
- Ба-тюш-киии! - кричит князь с полатей. - Да тут человек лежит!
Испугался Нестор не на шутку: пригрел гостя, а тот душу богу отдал наверняка, лежит, смрад испуская:
- Так то не человек, а Лихо Одноглазое спит! - гомонит князь с полатей.
Отлегло от сердца у царя - спит, значит, не помер.
- Кого ж ты, царь батюшка, пригрел?! - качают бояре головами в шапках соболиным мехом отороченных.
- А я что? - сдуру стал оправдываться Нестор. - Попросился на постой человек, а мне не жалко...
- Буди, князь, Лихо. Мы ему в остроге ночлежку устроим на гнилой соломе.
А Лихо вроде как слышало все, только притворялось, что спит.
- Это я вас, - говорит, - в острог заточу!
И так лютовать стало. Спрыгнуло с полатей, чертом по избе прошлось, разворотило все, покорежило - посуда вдребезги, самовар об стенку, просо да ячмень дождем колючим в бояр с царем брызнули. Изба ходуном, половицы поднялись.
Бояре с царем вдоль стенки выстроились, рты раскрыли, зенки таращат. Я в печи схоронился. Лежу, трясусь от страха, что лытки из устьица торчат...
Как успокоилось Лихо, муку со штанов стряхнуло, плюнуло на порог:
- Не буди Лихо и будет тихо, - молвило, пальцем погрозило, и лукаво улыбнувшись, испарилось, шипя, как вода с каменьев банных.
И все в государстве не ладно стало: не сеется, не жнется - одна беда, горе. Бирюки на скотину нападают, берсень не зреет, купцы заморские задешево товар берут казне в убыток, саранча капусту поела.
Царь заговелся, заперся в палатах, никого к себе не велел впускать. Почуял свой грех перед Отечеством - через него Лихо разбудили.
И еще беда приключилась - нехристи объявились с ратью несметной. Наскочило племя вражье, встало под стенами. Бояре, так те подземными ходами в монастыри подались вслед за князем молодым, а Нестору деваться некуда: царство на нем, какое никакое, хоть и без дружины, да родное. Рать-то он давно распустил - не с кем было драться, с заморскими царствами мир да дружба печатями заверены. Ватажился наш Нестор с соседями-то, не ведал про дикие племена.... Знал бы наперед, что ворог объявится, заново б служивых набрал, дружину сколотил, а теперь поздно... стоят у стен нехристи, шуткуют по-иноземному меж собой, смех их ржание лошадиное глушит. Шатры на полях клеверных расставили, град осадили - ни въехать, ни выехать, и как неделю прожили в них нехристи, клевер весь скотине скормили и потоптали, послов к Нестору заслали.
Зашли послы в палаты царские, обувку поснимали и босыми ногами к трону пошлепали. Поглядел царь на причуды заморские и тоже лапти снял, да под трон закинул. Сидит Нестор, пальцами на ногах перебирает, а гости поклоны отбивают. Как уморились послы, сели на подушки, речь завели:
- Хан Будуар прознал про дочь твою - Маклушу, и честь тебе решил оказать, женившись на ней. Нужна ему жена знатного рода, - угрюмо смотрят на царя послы, - а коль откажешь, то смерть всему граду... детишек малых не пожалеем, стариков по миру пустим.
Царь как кинется с поцелуями к сватам! - они от него шугаться - не в обычаях их с мужем целоваться.
Понятна радость царева, давно он дочь пытался замуж отдать.
Раз собрал народ на площади жениха выбирать самолично, только сообщил о намерении своем, как ряды перемешались: коль раньше в первых рядах молодцы зубоскалили, а старики за их спинами выглядывали, то все немощные, сирые да убогие в первых рядах оказались, а молодежь за их спинами попряталась, присевши. Так и не выбрал тогда царь зятя...
- Маклушу зовите! - приказывает Нестор.
Сыскали девку - в конюшне сидела. Позвали. Вошла Маклушенька-душенька в сарафане дранном, носом шмыгает:
- Звали, батюшка? - коровой проревела.
- Готовься, роза моя, к свадьбе. Хан Будуар сватов заслал.
Обрадовалась Маклуша и послов целовать. Нестор-то ни одного не поймал, а она всех разом в угол загнала да облобызала. Ой, шустрая девка!
К вечеру мамки с няньками по обычаю завыли в горнице Маклушиной, девки косы плести стали. Ой, намучились чернавки с волосами-то, поди, года три нечесаными: скребут гребнями деревянными, а Маклуша ревет от боли: "А-а-а, ироды... А-а-а, разбойники..." Щеки нарумянили, прыщики забелили, фатой прикрыли - красавица стоит невестушка, готовая к жизни супружеской.
Поутру прискакали нехристи, забрали девицу, поклявшись, по обычаям предков свадебку устроить в своей стороне.
Не по-людски, не по-православному все вышло, да Нестор перечить не стал - слава богу, что девку замуж взяли. Наследника хотел.
Оправдался царь перед гостями, и на кладбище пошел уединения искать.
Прошло три лета и в урожайный год шлет Маклуша весточку через заезжего купца:
Так и так... "батюшка, живу припеваючи. Поначалу только тяжко пришлось, муж-то ни бельмеса по-нашему, всюду с толмачом ходила, ему теперь и диктую. Сын у меня родился - Тимофей. Нехристи темные: и хлеба у них нет, и руки, как поедят мясо жирное, об траву аль, об сапог вытирают, крынки похлебкой полощут и обратно в горшок выливают, потому как еда. А мне-то хорошо, я и дома-то посуду мыть не любила. Будуару-то моему дома не сидится: в походах живет, раз в лето домой приезжает с подарками: бусами, браслетами от покоренных народов. Платья свои нехристи не моют, особливо в гром. Выйдут под дождь, голову к небу задерут, как намокнут - к костру обсыхать. В грозу только боятся выходить. И правильно! Чего корячиться на мостках, спину согнувши. Мужи их ничего не делают, окромя стрел, жены же, срамные штаны шьют и носят. И я теперь вместо сарафана штаны кожаные надеваю и довольная хожу, что не рвутся. Так что, тятенька, живу ладно да складно, чего и всем желаю. Сын наш на тебя, батюшка, похож, только кучерявый, нос курносый, глаза раскосые, губы пухлые.... А так - вылитый ты. Решил хан Будуар Тимоху к нашим обычаям приучить, дабы перед послами иноземными ПРЕГРЕССЕВНЫМ себя выставить.... Жди внука, завтра его с первым обозом отправим. И я бы приехала, только не могу сейчас - черница поспела.
Цветочек твой, Макля."
Обрадовался Нестор. Как внука Тимоху привезли, пир закатил: от тетеревов да лососей столы ломились во чистом поле. Смехотворцы с празднословами пожаловали на трапезу нашу.
- Похож наследник на деда? - интересуется царь, держа внука на коленях.
Люди смотрят, кивают: похож, батюшка, только у тебя волосы давно вылезли, нос картошкой, глаза круглые, губы тонкие. Нестор доволен, а народу потеха.
Как стал наследник пальцы в дедов нос совать, снял царь Тимоху с колен, велел семи нянькам спать его уложить.
А мне на пиру царь-батюшка честь оказал - чашу хмельную со ржаным збитнем поднес: "Пей и пиши, Силантий, о жизни моей. Вишь, как оно вышло: Лихо-то разбудили, и худо было народу моему. Помнишь, как нехристи под Тараканьском нашим стояли-то? Как бояре все подчистую в иноки подались от страха? То-то! Так что, не было бы счастья, кабы несчастье не помогло. Я и дочку замуж отдал, и наследника воспитываю, а они в кельях грехи замаливают", - молвит царь, а я поддакиваю, пометки в грамоте делаю, и украдкой на красных девок любуюсь, что под гусли со свирелями хороводы водят. Так что не взыщите, добры молодцы, да молодицы прекрасные, за неполную запись речи царской. Плел, царь, плел, а я то молодой был - не туда смотрел и не то записывал...
И пришел человек одноглазый - пил, ел да и заснул за столом, но не нашлось охочих тормошить его. Так и спит по сию пору: научен люд, боится будить, вдруг Лихо разбудит? А я подошел на цыпочках, гляжу, так то тесть мой приехал и... мимо прошел.
Тут и сказке конец, а кто встретит слепого, чур! - не обижать, иначе беды не миновать.