А у него выбора другого не было: ну, не крест же серебряный перед всеми срывать да под седыми дождями быстрые молнии к себе подзывать. А если и поцелуют они, так лучше сгореть ему вмиг, чтобы никто могилы его не знал, а то, как узнают - придут и камнями его, мертвого, забросают. Не верил он в загробную жизнь, а все равно, не хотелось бы.
Взяв в руки список обвиняемых и бегло посмотрев на их имена - опять женщины, инквизитор откинулся на высокую спинку кресла и медленно закрыл глаза: устал он, сколько уж лет колесит по Испании, а все одно и то же, всюду - крики и ненависть, слезы и дым, и нет в душе ни радости, ни того божественного света, что обещали ему папские прислужники. Вот и сегодня молчит его сердце, только молоточек постаревший внутри стучит и вместо дыхания - хрип неприятный, будто немой человек объяснить что-то хочет, а не получается у него, никак не получается, и от этого волнуется человек и хрипеть начинает, встречал он такое.
При крещении, словно посмеявшись над будущей его судьбой, нарекли младенца Амадо, что по-испански означает "любимый ", и эта ошибка всю жизнь преследовала его, частенько напоминая о себе и во время отцовской порки, и в годы неразделенной любви к одной донне, чье имя и необузданный нрав знал весь Рим, хотя на Юкатане ее имя произносили с явным уважением.
Зал слушаний находился в правом крыле доминиканского монастыря Сан-Томе, в Авиле, что вырос на правом берегу реки Адахо, одного из небольших притоков быстрой Дуэро, чьи волны в незапамятные времена отважно пересекли Португалию и первыми узнали соленый запах атлантических пассатов. Снося корабли строго на запад, и без спроса меняя заранее намеченный курс, упрямый ветер так сильно пугал моряков Колумба, что люди ложились ночью на палубу и долго молились о собственном спасении, ругаясь при этом из-за глотка воды и нескольких кусочков заплесневевшей лепешки.
Монастырь был построен более века назад, еще во времена королевы Изабеллы Кастильской для ее духовника, первого Великого инквизитора Испании, чье надгробие до сих пор ни солнца, ни ветра не боится, а при полной луне серым пеплом светится и пепел этот при малейшем ветерке шевелиться начинает и даже взлетает иногда, чтоб на непокрытые головы грешников пасть, да слова Иоанна Богослова напомнить:
" Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают". Любил огонь Великий Инквизитор, и недаром в переводе с испанского имя его "Торквемада" - означает "горящая башня".
Горели при нем Кастилия и Леон, дымились Толедо и Гвадалахара, а когда дул западный ветер, то их жарким дыханием обжигали они ближайшие уголки Арагонского королевства, и никакими морскими ветрами нельзя было потушить летящие навстречу искры: живучие они были, быстрые, и всегда кучкой держались, и часто в красные стаи сбивались, и, играючи, облака редкие на своем пути поджигали. Временами превращались они в молчаливые зарницы и ласково подмигивали людям, и ничего их не брало: ни вечерняя молитва, ни осторожный дождь, который, похоже, в последние годы Испанию стороной обходить стал. Почувствовал, видно, дождь, что бесполезно ему плакать, да и не поможет он здесь никому, только разозлит силы небесные, которые два века назад глаза рукой прикрыли, и монету случайную на землю кинули: и упала та монета красивым аверсом, той стороной, где Изабелла вместе с мужем своим, Фердинандом, изображена, и означало это, что наступит эра объединения Испании и триумф открытия Америки. Став наследницей престола близ темно-коричневых гранитных быков, что со второго века не покидали крошечный Гисандо и уже через год тайно повенчавшись со своим двоюродным братом, решила Изабелла разукрасить Испанию в красное, а чтобы картина их правления ярче стала, повелела она рассыпать по своей земле зерна католической веры и свечи повсюду зажечь, да такие высокие, чтоб и на небесах их видно было. Так и появились в Кастилии и Арагоне костры инквизиторские, и более двадцати тысяч несчастных в огне этом сгорят, и более двухсот тысяч некрещенных евреев будут изгнаны из Испании, а мориски - те, кого насильно крестили, до конца дней своих станут от страха животного по ночам трястись. При слове аутодафе эти маленькие мавры будут беззвучно закрывать свои двери и всей семьей, будто слепые кроты, рыть тайные гнездовые норы возле карликовых, раскинувшихся веером, "пальмито".
В те времена даже звезды на землю не падали, только замечали люди кометы огненные, чьи зеленовато-голубые хвосты, словно раскосые безумные глаза королевы Изабеллы, с небес на землю смотрели, и зловещие знаки возле звезд чертили: поэтому, наверное, самая красивая ее дочь, Хуана, Безумной родилась. Говорили, что верила Хуана в воскрешение умершего своего мужа, Филиппа Красивого, и ездила с его прахом по всей стране и несколько раз приказывала вскрыть гроб, чтобы посмотреть на забальзамированное тело Филиппа, а потом, по приказу своего отца, была она заключена в один из монастырей близ Тордесильяса, а как и отчего умерла - про это никто ничего не знает, да и не спрашивали особо: опасно это. И слышно было по ночам как тихо рычит Большая сонная Медведица да с боку на бок переворачивается, а малая - забивается в самый уголок вселенной и пищит, как больной щенок, и не светится даже: боялась она дыма человеческого, даже на небе покоя от людей не было. "А не надо было Изабелле за двоюродного брата замуж выходить, - безразлично подумал инквизитор. - Отсюда и безумие, отсюда и смерть ее старшей дочери, да чего уж теперь... "
Зал казался холодным и темным, словно лабиринт в каменоломне близ Толедо, где каждый второй пропадает без вести, откуда и выбраться-то невозможно без длинной веревки и факела из молодого смоляного дерева, и одно только спасение есть - если долго молиться, то реку подземную найти можно, только важно не ошибиться с выбором направления: там против течения идти надо, это каждый ребенок знает, а все равно - многие в этом лабиринте медленную смерть возле подземной и быстрой воды находили. Высокие узкие окна напоминали затянутые мозаикой бойницы, так что напрасно жаркое каталонское солнце изо всех сил бросало в них горячие свои стрелы: все они падали на колени перед самыми окнами и ни одна из них не согрела кучку женщин, обвиняемых в ереси и колдовстве, ни одна не тронула монастырь. "Хорошо, что так мало света, - подумал Инквизитор, - так я глаз их не вижу, да и ни к чему мне их глаза: сколько уже насмотрелся за всю жизнь, а все одно - страх и покорность. Правда, встречались иногда и те, что упорствовали, да только ломались потом их косточки, словно хрупкие кастаньеты, отбивающие рваный ритм последней своей мелодии".
Помощник медленно, почти нараспев, читал предъявленные обвинения и перечислял все женские прегрешения пред Господом и Святой церковью. Одна из фигур показалась Амадо знакомой. Девушка была ниже его ростом, длинные рукава рваного платья свисали до колен, и когда густые темные волосы открывали ее смуглое лицо, то вылетали на свет два черных, молодых орла и сталкивались клювами у самой переносицы, отчего тонкий ее нос казался острым и хищным. Нельзя было не заметить и ее глубокие глазницы - сырые, как две пещеры, в которых время от времени пламень голубой разгуливает, но на волю пока не стремится, словно опасаясь далеко отходить от темного и надежного своего убежища.
- Кто там, справа? - тихо спросил инквизитор и в который раз пожалел, что так и не заказал себе очки у венецианских стекольщиков, ведь столько раз слышал об этом чуде, но ни разу в руках держать не приходилось.
- Это Ребекка-Молчунья, - с ужасом проговорил помощник. - Немая она с детства, потому так и прозвали. Грамоты не знает, книг у нее не нашли, но, говорят, она любого насквозь видит и по дыханию человека - день его смерти предсказать может. Предсказывает она нечасто, но вот в прошлом году смерч с градом за несколько дней угадала: позвала соседей, нарисовала на песке черную трубу и светлыми семенами посыпать ее стала. Так и случилось: и град урожай побил, и смерч высокий всю воду из реки выше облаков поднял, даже рыб летающих видели, и летели они строго на восток, в сторону Мадрида летели. А еще, - перешел на шепот помощник, - она все время на Вас пальцем показывает. Не видели ее раньше?
- Не думаю, - рассеяно посмотрев на девушку, зевнул Амадо. - Что дальше?
- Засушенные лягушачьи лапки, шкура рыси с глазами из базальта, три пары ястребиных перьев, перевязанных посередине серебряной цепочкой, - монотонно читал помощник, - кость мула с тремя дырками, расположенными на одинаковом расстоянии друг от друга, 32 страницы светлого пергамента. Язык непонятен, рисунки неизвестных растений и карта звездного неба, еще - ножницы и ...
- Сколько страниц? - тихо перебил его инквизитор.
- Тридцать две, я сам считал, - уверенно ответил помощник и с удивлением посмотрел на Амадо: уж лучше бы он со странной костью разобрался, или с пучком пестрых перьев, или с лягушками, ведь не простые они, а шестипалые, и желтая полоска на перепонках, и длинные они такие, как злые гадюковые ужи, которых ловят мальчишки на ближайших болотах.
Не говоря ни слова, Амадо приподнял руку, слабо пошевелил пальцами, и тут же, мгновенно уловив этот жест, помощник принес ему листы старого пергамента: по краям - темные и рваные и кое-где пятна округлые, но текст виден хорошо, только буквы в нем - на птиц похожи, а некоторые - на маленьких, только что родившихся драконов, по очереди поднимающих сонные свои головы, и поэтому - текст неровный, одни буквы выше других, и много их таких, на каждой странице - по десятку наберется. Одного взгляда хватило Амадо, чтобы понять: это - они. Всю жизнь верил инквизитор в тайну рукописи, в ее божественные силы и в существующий ангельский язык: и история могла бы пойти по другому пути, найди он в свое время эти тридцать две страницы. И вот сейчас - они перед ним, немного усилий - и он первым из людей станет бессмертным, и не будет ему равных ни в Старом, ни в Новом Свете, а с Востоком он как-нибудь позже разберется.....
1586
ОЛЕНЕНОК
В тот год, по настоянию горбатого Якоба, личного астролога и врача императора Рудольфа Второго, был он приглашен в Прагу, где год назад объявилась странная книга - рукопись Молчаливого. Говорили, что купили ее у каких-то двух англичан, возможно, протестантов, и что эти двое хоть и владеют тайным языком, а все равно, даже они прочесть ее не могут, и никто не может: шифр в ней секретный и язык неведомый, наверное, потому так рукопись и назвали. После двухчасового ожидания у ворот Старого Дворца, резиденции Рудольфа, состоялся у него секретный разговор с Якобом, и хитрый этот горбун, единственный, кто мог проводить в королевской библиотеке целые дни, старательно излагал ему все свои вычисления, будто шифр любой рукописи только в числах и формулах спрятан: а вот и нет, думал Амадо, совсем даже и не всегда, тут каждая деталь интересна, каждый рисунок, цвет его и форма, и даже манера исполнения важна.
- В рукописи шесть разных разделов, 170 000 знаков и 35 000 слов, - дотронувшись до толстой рукописи, прокашлял Якоб. - Названия нет, язык незнаком, но четко прослеживается логическая структура построения. Часть страниц вырвана или потеряна, - продолжал горбун, - сейчас в ней 240 страниц, а было, по моим подсчетам, 272.
- К зеркалу прикладывали? - неуверенно спросил Амадо, помня о способе Леонардо писать справа налево и кое-где ошибочки небольшие в чертежах допускать, чтобы без него никто ничего и построить бы не смог.
- Текст написан слева направо, - быстро ответил горбун. - Четкие абзацы, разделенные точками, но так - только в шестой части рукописи. Алфавит состоит из 29 букв, двадцать из которых разбросаны по всему тексту, а остальные девять - встречаются только по два раза. На семнадцатой, сорок четвертой и сто десятой страницах есть места, где одно и то же слово встречается три раза подряд, - монотонно подвывал горбун, - а более чем 9 000 слов отличаются только на одну букву.
- Заглавные буквы, промежутки между словами? - поинтересовался Амадо, пытаясь ухватиться хоть за малейшую возможную ниточку.
- Вот что я скажу, - встав на табуретку, чтобы стать выше Амадо, произнес Якоб. - Есть там заглавные, половинчатые и конечные буквы. С первых - всегда слова начинаются, вторые - посередине стоят, а третьими все слова заканчиваются. Пауз между строк - никаких.
- Внешне это немного похоже на арабский алфавит, произошедший от древнего арамейского письма, правда, в нем 28 букв и текст пишется справа налево, - вежливо заметил Амадо, но его тут же перебил хитрый горбун.
- Нет и нет! Проверил я! И многие рукопись эту смотрели. Император многих знатоков сюда приглашал: никто прочесть ее не может, похоже, заговоренная она!
- Дорогая, наверное? - чуть уводя Якоба в сторону, спросил Амадо.
- 600 дукатов Рудольф за нее отдал, шесть сот! Сдается мне, не зря двое англичан у нас более года живут, думаю, они и подсунули. Доверчивый он у нас и в магию с детства верит.
Чуть позже рассказал Якоб и о фаворите Елизаветы Английской Джоне Ди и о шарлатане-алхимике Эдварде Келли. Выяснилось, что доктор Ди, владеющий самой большой библиотекой в Европе, - уважаемый математик и астролог и несколько раз пересекал Атлантику в поисках нового пути на Восток, а Келли - всегда с ним, всегда рядом трется и участвует во всех его опытах.
- Благородный, чистый человек, - с уважением говорил о докторе горбун, - но вот только помощник его - плут и шарлатан, по глазам его видно, что хитер и жаден, ни перед чем не остановится. Этот Келли обещает из меди золото сделать, говорит, не больше двух лет для этого надо, и император ему даже место для лаборатории выделил, но нехорошее это место, Моранью оно зовется, а среди славян - она богиня смерти, так-то вот. К слову сказать, доктор Ди составил гороскоп для юной английской королевы и предсказал смерть Марии Стюарт в будущем году. Что же, посмотрим.
- Астролог? - искренне удивился Амадо. - но ведь еще в 1227 году католическая церковь объявила эту науку дьявольским занятием.
- Прага - особенный город, - хитро улыбнулся Якоб, - император Рудольф не любит запреты.
Заметив недоуменный взгляд Амадо, Якоб немного продлил себе удовольствие, в деталях рассказав юноше и о доме "У девяти чертей", в подвалах которого были совершены первые попытки создания Голема, и о пороховой башне со странным названием Мигулка, являвшейся последние годы не только главной лабораторией приезжих алхимиков, но и самой большой в городе тюрьмой. Помимо наземных казематов есть в ней и подвальные отделения, увлеченно рассказывал горбун, но глубина последних гораздо меньше, чем подземные камеры трехэтажной Черной Башни, что ждут своих гостей на тридцатиметровой глубине, и соединены эти башни подземными запутанными ходами. "А как без них-то? - искренне удивлялся Якоб, -скоро вот еще одна большая императорская штольня под Прагой появится. Тайны ведь всегда должны быть спрятаны, или юноша думает иначе?"
Амадо внимательно слушал и вспоминал одну из лекций в университете Сарагосы, в которой горбун рассказывал о новом языке, придуманном двумя монахами где-то в северной Англии, и якобы, язык этот - ангельский, и кто понять и выучить его сможет, бессмертием и великой силой наделен будет.
- Извините, - прослушав лекцию, обратился к Якобу Амадо. - Бессмертие предполагает неторопливость и бесчисленное количество ошибок, которые можно исправлять веками. Оно превращает живые эмоции в холодное равнодушие и лишает человека радости ожидания завтрашнего дня. Бессмертие отрицает случайности и совпадения, сковывая логической цепью различные, не связанные между собой события. В нем нет жизни, потому что нет смерти. Разве не так?
- Случай есть не что иное, как имя закона, который не распознан, - вежливо ответил горбун, - это один из принципов одного древнего философского учения.
- Значит, есть закон, согласно которому любой поступок есть часть законченного предложения, длинною в человеческую жизнь? - уточнил Амадо. - Я правильно Вас понял?
- Я не думаю, что смогу ответить на этот вопрос, - медленно присев на скамью, опустил голову Якоб. - В земной жизни мы оказываемся перед необходимостью быстро находить решения, иначе мы не выживем. В тоже время, существуют вопросы, ответы на которые ищут многие поколения. Я не знаю, что лучше - действие или раздумье, но мне гораздо ближе притча об отшельнике, прожившем в горах более двадцати лет. Почувствовав, что скоро умрет, он спустился в свою деревню, чтобы проститься с сыном, - внимательно посмотрев на Амадо, продолжил Якоб. - "Отец, я не понимаю тебя, - встав на колени перед стариком, сказал его сын. - За эти двадцать лет ты не сделала ничего хорошего." Отшельник улыбнулся и ответил: " По крайней мере, я не сделал ничего плохого, тем более что понятие добра люди трактуют по-разному. Глядя на облако, один радуется скорому дождю, а другой - злится, что оно закрывает ему солнце. С добром также."
- Я еще не думал о двойственной природе любого поступка, - осторожно разглядывая горб Якоба, ответил Амадо. - Вы показали мне направление, но путь я должен найти сам.
- Чаще смотри на небо и старайся слушать звезды, - посоветовал ему горбун. - В первый год ты ничего не поймешь, но позже ты захочешь стать одной из них. Возможно даже, тебе будет совсем неинтересно с людьми. У неба можно учиться, подумай об этом, - мягко улыбнулся Якоб и протянул Амадо длинную, сухую руку.- Чем чаще смотришь вдаль, тем лучше можешь рассмотреть себя. Знаешь, а ты мне понравился,- добавил горбун. - Будет необходимость, я знаю, как тебя найти.
Амадо медленно протянул руку к пергаменту.
- У тебя ровно час, - жестко глядя на него, приказал Якоб. - Впереди пять дней, каждый день - по часу. Я всегда рядом буду - такой мне приказ. Поможешь найти шифр, озолотит тебя Рудольф. Верит он, что в рукописи тайные знания хранятся, и кто овладеет ими, тот чудеса творить сможет и вечное бессмертие обрести.
Якоб неловко слез с табуретки и, закрыв глаза, присел у двери - там тени больше и никто чужой не войдет: охраняет он, все как приказано. Быстро выдохнув три раза, как всегда делал его отец перед самыми важными моментами, Амадо открыл первый разворот рукописи, но затем решил действовать наугад и сразу же попал на семьдесят вторую страницу, где вверху и внизу, обнаженные по пояс, стояли в голубой воде женщины, и вторые держали за грудь третьих, а четвертые и пятые держали друг друга за руки, и непохожи они были на русалок: у русалок глаза хитрые и удлиненные, а у этих - слишком простодушные и круглые, и красоты в них нет никакой, одна нагота и срам. На следующих страницах женщины тоже встречались, только жались они по углам, и у всех - одинаковое выражение лица, словно сестры они, и словно испуганы они чем-то: или странными сосудами, из которых, как щупальца осьминога, кривые трубы в разные стороны расходились, или буквами, так похожими на высоких хищных птиц, что загнутыми клювами всегда налево смотрят. Повнимательнее надо с этими наклонами, подумал Амадо, неспроста это, наверное, часть разгадки в них кроется: ведь любому глазу заметно, что автору все буквы хорошо знакомы, легко он их пишет, быстро его рука летит, не задумывается, но вот цифры внизу немного отличались от манеры написания букв. Медленно поднеся пергамент к лицу, он начал внимательно изучать почерк, и затем, мгновенно переведя взгляд на цифры, Амадо понял: написаны цифры другим человеком, неуверенный у этого человека нажим, боится он ошибиться - так молодой олененок в первые минуты жизни стоит, и пока силы в ножках не появятся, качает его из стороны в сторону, и копыта за землю никак зацепиться не могут. Так и стал называть про себя Амадо этого неуверенного: олененок. И первая ниточка показалась, ведь если увидел он того, с цифрами, и смог характер его почувствовать - значит, шаг вперед сделан и клубок этот потихонечку распутать можно, и значит, чуть позже увидит он и автора, и тогда легче будет тайный шифр разгадать. Но не сейчас, конечно: на сегодня - хватит, прошел его час.
СЛЕПОЙ
На второй и третий день Амадо пытался изучить характер автора, ведь каждого пишущего всегда по почерку прочесть можно: резок ли, задумчив, спокоен или тороплив, молод или стар, здоров или болен. Мускулистые плечи букв выдавали в авторе человека сильного и уверенного, но не фанатика, а хищные закругления вверху - их Амадо назвал клювами, говорили о том, что автор бывает беспощаден и жесток, а такое часто у одиночек встречается. Вот, например, Слепой Стефан, монах, более четверти века в пещере близ Толедо живет, а как увидел его однажды Амадо, страшно ему стало: молчит старик, костяшками пальцев недовольно хрустит, а в глазах жестокость безумная и гнев ястребиный, и видно, что презирает он человечество. Вот она, гордыня, подумал тогда Амадо, даже в святых стариков забирается. Так их стало у него двое, Слепой и Олененок, автор и подмастерье: уже неплохо, еще один шаг, но все равно не приближает он к разгадке, и лишь два дня у него осталось, успеть бы.
На четвертый день в дело вмешался Итальянец. На одном из вложенных больших разворотов, а таких в рукописи было всего два, увидел Амадо девять островов правильной круглой формы и два замка по краям, а такие высокие замки только в Италии строят, на севере: на них башни тонкие в небо смотрят и балконы на башнях узкие, и издали похожи они на гнезда альбатросов-стервятников, что на диких скалах живут. Значит, не обошлось здесь без Итальянца, тем более, непохоже, чтобы автор текста так рисовал: нежная и тончайшая манера у рисунка, и углы везде мягкие, совсем на острые клювы не похожи. Значит, трое их всего: Слепой, Олененок и Итальянец. Из этой троицы больше всех нравился ему Олененок: Амадо помнил, как в детстве, около дома, он хромого детеныша подобрал и два месяца за ним ухаживал, а потом, когда тот уже мог бегать, на волю его отпустил, только привязал ему на шею фиолетовую ленточку, чтобы как-нибудь в лесу встретить и погладить, ведь узнает он его, обязательно узнает! Четвертый день близился к концу, и оставались впереди лишь сутки, и вдруг вспомнил Амадо об исчезнувших страницах рукописи: точно, тридцать две страницы исчезло, и как ни хотел он встречаться с шарлатаном - обманщиком Келли, а надо бы, есть у него одна догадка, и проверить ее нужно, прямо сегодня вечером и проверить. Как всегда, из библиотеки провожал Амадо молчаливый Якоб, и неуютно ему было, когда тот глазами его спину сверлил, а глаза у горбунов - сами знаете какие: немного нечеловеческие - это раз, ничего в них прочесть нельзя - это два, и еще зрачки в них расширенные. Здесь главное - в глаза им долго не смотреть, а вот до горба слегка дотронуться можно, но незаметно это делать надо, тогда и желания твои сбудутся.
- Нашел что-нибудь? - проскрипел за его спиной горбун, видно, заметил он, что шаг вперед все-таки сделан, иначе не стал бы Амадо так смело на него смотреть, не дозволяется такое никому.
- Пока нет. Так, ниточки разные, - уклончиво ответил Амадо и, повернувшись к Якобу, спросил небрежно. - Мне бы с Келли повидаться, устроите?
- Не рекомендовал бы, - по-отечески взглянув на Амадо, посоветовал ему горбун. - Говорят, на родине он был лекарем и нотариусом, но за нечистые свои дела был приговорен к отрезанию уха, что у англичан является знаком порочного и нечестного человека: поэтому у него и волосы такие длинные, скрывает он свою метку, так-то.
- Мне хотелось бы задать ему пару вопросов, - попросил Амадо, - сделаете?
- Сделаю, - уверенно сказал Якоб. - Что ж не сделать-то? Только поосторожней ты с ним, говорят, он мысли читает и людей околдовывает, недаром он Джона Ди навечно к себе привязал, а тот, чтоб ты знал, новыми моделями вселенной занимался, читал я его труды. А еще очень жаль, что доктор Ди свои работы с вечным двигателем не завершил, ведь совсем уже близко подошел...
- Когда? - вежливо уточнил Амадо.
- А вот сегодня вечером и познакомлю, - глядя снизу вверх, подмигнул ему Якоб. - Сегодня, по просьбе Рудольфа, но только при обязательном моем присутствии, доктор Ди устраивает очередные опыты.
МЕДИНА
- Черное зеркало из полированного вулканического стекла привезено испанцами из Перу и оправлено мастерами из Эссекса в золотую раму, - указывая на круглый, покрытый черным бархатом, стол, шептал Келли маленькому Якобу. - В середине зеркала находится кристалл, круглая, не более тридцати дюймов в диаметре, застывшая вспышка света, напоминающая мне дверцу в иные сферы, откуда и появляются духовные сущности, рассказывающие нам с доктором Ди о множественности миров и позволяющие заглянуть в будущее.
Посмотрев на зеркало, Амадо вспомнил, что свое название этот минерал получил от древнегреческого "кристаллос", что в переводе означает лед, вечный прозрачный лед, замерзший настолько, что ни одно кастильское солнце растопить его не может, и поэтому многие церковные чаши из него сделаны, а еще в горном хрустале своя живительная энергия есть, и если кристаллы к свежей ране приложить, то человека вылечить можно, только камень этот должен быть обязательно круглым и плоским, и чтоб ни единой трещинки нигде не было, так говорят.
- Ацтеки использовали этот камень для прорицаний, - увлеченно продолжал Келли, - недаром их бог вулканов носит имя Тескатлипоки, то есть дымящееся зеркало. В Англии у Ди есть специальная комната "зеркального созерцания", там он впервые и увидел двух божественных: девочку-эльфа Медину и мальчика-ангела Аве.
Амадо сразу насторожило имя девочки: кто же не знает, что именно во втором после Мекки священном городе ислама Медине ан-набий, что в переводе означает город Пророка, и был окончательно утвержден Священный Коран, который и есть начало отсчета всего исламского государства?
- Я хотел бы начать свои опыты с рассказа о девяти потерянных книгах, - дотронувшись до кристалла, обратился Джон Ди к императору Рудольфу, - дело в том, что, согласно дошедшим до нас сведениям, в древней Индии существовало одно тайное общество.
Выдержав небольшую паузу и поправив массивный перстень с полупрозрачным голубым бериллом, помогающим ему вызывать невидимые окружающим миры, Джон Ди сообщил присутствующим, что за двести сорок лет до рождества Христова, по приказу индийского царя Ашоки, было образовано "Тайное общество девяти Неизвестных". Основной его целью являлось систематизация всех научных знаний и открытий, для чего были выбраны царем девять мудрейших ученых, каждый из которых написал по одной книге: первая была посвящена психологии людей и возможностям абсолютного влияния на толпу; вторая содержала детальное описание летательных аппаратов, способных переносить людей не только на большие расстояния, но и совершать полеты на другие планеты; в третьей описывались различные способы одним лишь касанием руки убивать или оживлять любого человека, в четвертой...
- Не отсюда ли любопытные чертежи ди сер Пьера да Винчи? - поинтересовался Рудольф, изучивший к тому времени не более трети из 120 копий записных книжек Леонардо, переданных ему на хранение французским королем, получившим их, в свою очередь, от Франческо Мельци, который, согласно завещанию, и стал единственным наследником этого великого человека.
- Возможно, - мягко согласился с императором Ди, - я совсем не исключаю такого варианта, тем более что мой соотечественник Роджер Бэкон еще в тринадцатом веке предсказал создание прибора, при помощи которого можно увидеть вблизи любое созвездие. Спустя три века мне удалось создать телескоп и оснастить английский флот подзорными трубами, - чуть повысив голос и торжественно растягивая фразу, с гордостью признался Ди.- Также, Бэкон говорил о возможности говорить с человеком на любом расстоянии, будь он, например, в Лондоне или Праге.
- Между прочим, фамилия Ди переводится с валлийского как "черный," - недружелюбно просвистел на ухо Амадо подозревающий всех горбун и показал юноше образец подписи, - а с чего это приличному человеку такую фамилию иметь, а? И подписывается он странно: "Voo". Ни в английском, ни в валлийском, да и во всех известных мне языках нет такого слова, я проверял.
- Если перевернуть лист и чуть изменить угол зрения - получится "007", - осторожно заметил Амадо, - за цифрами часто прячутся законы и люди. Доктор Ди - математик и я не исключаю, что это не просто совпадение.
- Говорят, последние пять лет он странствует по Европе, - внимательно взглянув на юношу, ответил Якоб, - возможно, им правит не праздное любопытство гениального ученого, а нечто иное.
- Английский шпион? - предположил Амадо.
- Да все может быть, - кивнул головой горбун. - Около двадцати лет назад доктор Ди встречался с Максимилианом, отцом императора. Теперь вот взялся за сына. Ладно, давай послушаем.
Насладившись произведенным на императора впечатлением, Ди закончил свое длинное вступление рассказом об оставшихся пяти книгах, самой интересной из которых оказалась последняя, девятая, посвященная закону о рождении и смерти цивилизаций, о временной амплитуде их расцвета и неизбежного в дальнейшем угасания.
- К "Девяти Неизвестным" можно причислить и великого индийского падишаха Акбара, - задумчиво склонил голову Ди. - Всего десять лет тому назад он издал указ о свободе вероисповедания, отменив своим решением смертную казнь за вероотступничество, а это, безусловно, великий духовный подвиг, - глядя императору в глаза, закончил Ди.
- Я размышлял о веротерпимости, - пристально рассматривая свои пальцы, заметил Рудольф. - Возможно, я сделаю это чуть позже. Сейчас я не готов. Продолжайте.
- Несколько недель назад я написал римскому посланнику папы письмо с просьбой способствовать окончанию вражды между католиками и протестантами, - высоко подняв голову, проговорил Ди, - из-за нескольких различных трактовок Святого Писания мы просто убиваем друг друга. Это дико.
- Я думаю, Вы сделали ошибку, - мрачно констатировал Рудольф, - такую же ошибку делает и Джордано Бруно, кстати, сейчас он в Праге.
- Мы знакомы, - быстро ответил Ди, - три года назад он был в моем доме, в Мортлейке.
- Безумцы. - рассеянно зевнул император, - красивые безумцы. Наверное, именно этим вы мне и нравитесь. Тем не менее, я слушаю Вас.
Кровь его прабабки Хуаны Безумной и отца, Максимилиана Второго, склонного к компромиссу между католиками и протестантами, давала Рудольфу врожденную возможность быть непостоянным и непредсказуемым, щедрым в общении и одиноким в душе. Амадо прекрасно знал, что Рудольф, воспитанный при испанском дворе Филиппа Второго и готовый к жесточайшему искоренению ереси в любых ее возможных проявлениях, был в то же время человеком, подверженным частым и длительным депрессиям, потому и отгораживался от мира с помощью оккультных магов и предсказателей, создав крупнейший в Европе оазис магии и алхимии: даже Якоб вскользь упоминул о большом влиянии на него со стороны этих англичан, и в особенности, этой лисы Келли, который слишком уж часто касается горбуна рукой, будто пробуя того на прочность.
- Мои ангелы потребовали от меня ни в коем случае не раскрывать людям тайны мироздания, - встав перед императором на колени и положив руку на магическое зеркало, тихо проговорил Ди, - но перед лицом Вашего Величества я говорю: "Если ни один человек, ни единым способом, не получит что-либо из этого от меня, в таком случае я думаю, что поступлю неподобающе". А теперь я готов начать сеанс. Для этого мне нужен Эдвард, один я не смогу, Вы позволите?
Рудольф молча кивнул головой, и с улыбкой опытной цыганки, мгновенно оценивающей психологию любого стоящего перед ней человека и способной определить за миг, какие именно фразы нужны этой слабой душе, к бархатному столу быстро засеменил Эдвард Келли. Перепробовав в жизни такие разные профессии, как юриспруденция, мошенничество и алхимия, Келли и не заметил, как последние два ремесла подвели его к загадочному лабиринту по имени Джон Ди. Смело шагнув в темноту, Келли постарался идти наощупь, но лабиринт оказался настолько запутанным, что, казалось, и сам его хозяин не знает, где находится выход. Вдоль стен стояли четыре тысячи старинных книг, собранных Джоном Ди в монастырях Англии и Европы, а направление движения мысли показывал изобретенный им в молодости парадоксальный компас, чья стрелка в виде Меркурия настойчиво указывала в сторону магического миропонимания и сверхчувственного восприятия всего неземного. Поскольку никакого света в лабиринте не было, Келли был вынужден придумать нечто вроде божественного озарения, с помощью которого любые фантазии и возвышенные импровизации легко превращались бы в короткие диалоги между невидимыми сущностями и доктором Ди.
- В общении с духами мы применяем несколько нестандартную технику, позволяющую с математической точностью записывать все услышанное для его дальнейшей расшифровки, - изменившимся до неузнаваемости голосом пропел Келли. - Однажды в зеркале я увидел неровное, разбитое на двадцать квадратов, светлое поле, в котором находились незнакомые мне символы и буквы, похожие на сонных и задумчивых птиц.
В рукописи Молчаливого тоже были буквы-птицы, вспомнил Амадо, только символов он там не заметил, символы всегда сильнее букв, их глаз сразу выхватывает и долго еще потом оторваться не может, будто магнит какой-то в них есть, как, например, в свастике, символе солнца и удачи, разделившим год на четыре ровные части. Образованный из простых и понятных слов : "добро" и "существование", этот символ может нарисовать даже ребенок, а сколько в нем силы и строгости, сколько движения и уверенности, над этим долго размышлять можно.
- После моего видения доктор Ди предложил нарисовать такую же таблицу, - продолжил Келли. - Когда я вижу в зеркале Медину, она диктует мне буквы, медленно, одну за одной, но всегда диктует их в обратном порядке. С помощью сложных математических расчетов нам удалось понять ее ангельский язык, и с тех пор мы можем разговаривать с ней о прошлом и будущем, расспрашивать ее о том мире, откуда она родом. Мы даже знаем имена двух ее старших сестер.
- Это искусственный язык? - не удержался Амадо. - То есть, я хочу спросить, вы смогли изобрести новый язык?
- Нет, - не согласился с ним Ди, - некоторое время спустя ангелы передали мне книгу со странным названием "Loagaeth", написанную на языке творения, большая часть символов которой и легла в основу создания "ангельского языка." Внимательно изучив "Книгу заклинаний Гнория," где подробно описаны единственно верные способы общения с духами, а, в случае использования магических свойств некоторых кристаллов, положенных на четыре квадрата, и сама возможность созерцать бога, я провел много экспериментов, пока, наконец, не добился нужного мне результата: таблицы из двадцати букв.
От Амадо не укрылось то обстоятельство, что и в рукописи Молчаливого, и в таблице Джона Ди использовались незнакомые буквы, и в сочетании со знакомыми ему знаками-птицами это могло свидетельствовать о двух, взаимоисключающих фактах: либо таинственная рукопись написана новым искусственным языком и является умелой подделкой этих англичан, либо она может оказаться одной из девяти потерянных книг. Интонация и глаза Джона Ди убедили Амадо в том, что в отличие от Келли, Ди проводит опыты с магическим кристаллом, ставя перед собой исключительно духовные и возвышенные цели, помогающие ему постичь божественную природу человека и окружающего его мира, а, может быть, и миров, кто знает?
"Кроме совершенно необходимых специальных восковых печатей и различного рода минералов, обрамленных червонным серебром или же белым золотом, должны наличествовать также : "Священная Таблица", кольцо и ламен, которые должен носить маг, а также жезл "el" и его разделенные на три части концы должны быть окрашены черным цветом, а середина - в красный цвет,- процитировал по памяти Келли. - Написано Джоном Ди в ноябре 1582 года, вечером, 17-го числа."
- Да подними же меня, - со злостью ущипнул Амадо маленький горбун.
Необходимость смотреть на мир снизу вверх ничуть не расстраивала Якоба, а найденный им прием настолько ярко демонстрировал превосходство человеческой мысли над сложившимися стереотипами, что оставаясь в одиночестве, горбун часто улыбался и даже старался шире расправить узкие, сутулые плечи. Суть его находки сводилась к тому, что выбрав самое высокое окно на восточной стороне Старого Дворца, он становился к нему спиной и внимательно наблюдал за собственной тенью. По мере того, как солнце поднималось все выше и выше, мышиная тень Якоба превращалась в молчаливого могучего великана, способного одним движением руки дотронуться до противоположного окна и при желании легко распахнуть его настежь.
"Вот так, - говорил он себе, - вот именно так, а не как-нибудь там иначе. И где вы видите врожденное уродство или физическую немощь? Объяснить и доказать можно абсолютно любую мысль. Все дело - в выбранной точке зрения. " - Не вижу я никакой девочки Медины, - продолжал ворчать Якоб, - и, кстати, Аве-ангела тоже. А ты?
- Их видят только посвященные, - услышав его шепот, ласково улыбнулся доктор Ди, - итак, мы начинаем вопросы.
- Почему мой отец отказался от последнего причастия? - опустив плечи, тихо спросил Рудольф.
- Я попрошу оставить нас наедине с императором, - обратился Ди к Амадо и Якобу. - Келли останется с нами, он - проводник, без него мы ничего не услышим.
- Использование священных символов и строго соблюдаемых при этом церемоний гарантирует посвященному невмешательство грубых демонических сил и надменных маленьких сущностей в виде злобных гномов и навязчивых троллей, - закрывая перед Якобом дверь, попрощался с горбуном Келли.
С неохотой спускаясь по высоким ступеням, Якоб долго ворчал и комментировал слова Келли в том смысле, что неясно еще - кто здесь на самом деле грубая демоническая сила, а кто - преданный императору человек: пусть и невысокого он роста, а за версту жулика почуять сумеет, а такого, как Келли, он и через Ла-Манш увидит, даром, что Альбион от всей Европы постоянно туманами закрывается, видно, есть что от нас скрывать, но ничего, мы по одному туманному слову любого проходимца раскусим, правда, ведь?
- Видимо, это совпадение, но сегодня утром мы получили папский эдикт, - выйдя на балкон второго этажа, перешел на шепот горбун, - 10 апреля три последние книги Джона Ди должны быть сожжены на площади. Такой вот ответ на письмо о католиках и протестантах.
- Ему угрожает опасность? - так же тихо спросил Амадо.
- В лучшем случае будет указание выслать его из Праги, - спокойно ответил Якоб, - в худшем - заключение под стражу и костер. Думаю, ему предъявят обвинение в некромантии. Просто я знаю того, кто пишет все эти указы.
БАШНЯ КЕЛЛИ
По вечерней Праге не спеша шли два, непохожих друг на друга человека: маленький, говорливый Келли, старающийся лучше узнать молодого и высокого испанца, и молчаливый, задумчивый Амадо. Он и раньше бывал у алхимиков, и ему всегда казалось, что пахнет там обманом, не серой, а именно обманом, да еще чучела животных везде понаставлены и зачем им столько неживого вокруг себя, ведь эликсир жизни ищут?
- Прекрасный какой город, - счастливо ворковал Келли, - любят здесь ученых. Вот идем мы по этому мосту, а не было бы его, если в 1322 году король Карл не распорядился бы собрать известных астрологов, чтобы те рассчитали правильную дату начала строительства. И ведь посчитали же: год 1357, 9-ый месяц, 7-ой день, 5 часов, 31 минуты. Получается так: 1-3-5-7-9-7-5-3-1, то есть с любой стороны это число одинаково читается! И мост этот еще тысячу лет простоит, а Вы говорите....
С левой стороны улицы, круто спускающейся в темноту и сырость, в небольшой узкой арке, ждала их тяжелая кованая дверь, заскрипевшая недовольно, когда Келли, пропуская Амадо, слегка подтолкнул ее плечом: не жаловала она незнакомцев, а еще больше не любила она тех, кто сомневался в могуществе Келли, великого астролога и мага, превращающего в золото все, что только ему под руку попадется, он скоро и ее саму золотой сделает, вот увидите.
- Прошу, - вежливо поклонившись, произнес Келли и мягко погладил серые, уходящие наверх, каменные стены, - Всего в три этажа башенка, но уж какую подарили...
- Я за Вами, - мягко улыбнулся Амадо: не любил он, когда кто-то за его спиной стоит, так сразу слепым и беззащитным становишься, любой малец убить тебя может, ты и испугаться не успеешь.
Пропустив Келли вперед и следуя от него на некотором расстоянии, Амадо незаметно разглядывал ступени крутой винтовой лестницы, и насчитал он их пятьдесят восемь, заметив про себя, что первая и последняя - намного выше всех остальных, есть такой прием в старых постройках и особенно - в подземельях: делается это для того, чтоб споткнулся человек и равновесие на миг потерял, а вместе с равновесием - спокойствие и уверенность. Старый это прием, известный, ничем пока не удивила его башня Келли, скорее, огорчила. Проходя второй этаж, Амадо увидел темный дубовый контур: дверь как дверь, видно, что тяжелая она и прочная, а вот щелочки для ключа - нигде нет, значит, обманка это и, скорее всего, потайной ход в маленькое помещение находится на третьем этаже, под люком, и место это вроде хранилища используется, потому что когда они с Келли к башне подходили, не было на втором уровне окон, это он точно помнил.
На третьем этаже башни располагалась лаборатория. Помещение было разделено на две неравные части: справа - маленькая темная комната, где какая-то высокая девушка упорно просеивала сквозь сито мелкий, красно-бурый порошок, а слева - просторный высокий зал, по стенам которого стояли длинные полки с мутными сосудами и колбами неправильной формы. Под потолком сушились незнакомые Амадо травы, и изредка шевелились чучела небольших птиц, до сих пор пугавшихся заспиртованных змей в прозрачных банках, что замерли навеки в последнем своем ядовитом прыжке.
- Через год я из меди сделаю золото, - убежденно сказал Келли и подошел к одной из плавильных печей, довольно большой для этого времени. - Моя Лючия не разговаривает, - кивнув в сторону стройной девушки, добавил он. - Она немая, и меня это устраивает: даже если что-то и увидит, никому не сможет рассказать.
Спустя пару минут яркий огонь осветил правый угол зала и на крошечном письменном столе Амадо увидел книгу Данстана: в те годы многие делали ее копии, надеясь создать красную тинсктуру - бурый порошок, превращающий в золото любой из известных металлов.
- Множество путей ведет к магии, и лишь один ведет из нее обратно, - задумчиво проговорил Амадо и внимательнее посмотрел на Келли, готовившего для него очередной волшебный опыт.
- Подождите немного, сейчас разогреется, и я Вам чудо покажу, - весело пообещал Келли и взял с нижней полки две небольшие колбы с зеленоватой тягучей жидкостью.
"Наверное, сейчас", - наблюдая, как увлеченно Келли переливает жидкость из одной колбы в другую, подумал Амадо, - "сейчас он сообразить не успеет, уж очень он увлечен, так что самое время. Ключ! - крикнул он. - Разгадка, шифр, он же в тех 32 страницах. Отдайте немедленно!" Келли резко повернулся, глаза его забегали, словно пьяные шуты в конце хмельного праздника, и от неудачного движения обе колбы упали в огонь. Раздался такой сильный взрыв, что в Старом Дворце проснулся даже горбатый Якоб и тут же пожалел, что сегодня днем он познакомил Амадо с этим опасным англичанином, для которого ничего святого нет, а язык его ангельский - приманка такая, чтоб из Рудольфа деньги выкачивать, уж больше года сосет, кровопивец, все ему мало. В зале все пылало: летали по воздуху раненные чучела птиц, и яростно прыгали за ними черные ядовитые змеи из лопнувших банок, и, сгорая в огне, шевелили своими лапами пауки-могильщики, и травы горели фиолетовым цветом и опускались потом легкими хлопьями черного, густого снега. Спасла Амадо высокая смуглая девушка. Сначала она вытащила на лестницу Келли, а затем и его. И напрасно, выбежав на улицу, махала она руками и беззвучно звала на помощь: все жители Праги знали страшную башню Келли и давно обходили это место стороной.
Через месяц, написав подробный отчет и не утаив ни единой своей догадки, Амадо полностью поправился и получил предписание вернуться в Испанию, но не в свой монастырь, где часами просиживал он над книгами, день за днем пытаясь постичь смысл предназначения человека, а в распоряжение Святой Инквизиции: там спокойнее, объяснил ему Якоб, время сейчас опасное, а ты нам живым нужен, так что посидишь года четыре в архиве, пригодишься еще. Так, искренность Амадо обернулась для него черной меткой инквизитора, от которой не только дети, но и правнуки его никогда не отмоются, и один только выход у них будет - уехать навсегда из Испании, и лучше всего отправиться им следом за доном Васко да Гама на восток, в Каликут: там корабли бросают якорь за несколько километров от берега, так что любую опасность заранее увидеть можно.
Джона Ди и Эдварда Келли он больше не видел, но позже рассказывали ему, что доктор срочно вернулся в Англию, а мошенник был посажен в тюрьму и неудачно пытался бежать, сломав при этом ногу. Позже был он помилован, но снова попал в тюрьму, где и был преспокойно отравлен местным врачом. Про императора Рудольфа говорили, что он так и не нашел волшебного шифра, стал стареть, отдал свой трон младшему брату, а в конце жизни помешался и умер от срамной болезни. Много позже Амадо узнал, что в 1609 году Рудольф подписал грамоту, на основании которой, как и мечтал Джон Ди, были уравнены права католиков и протестантов. Рассказывали, что его незаконнорожденный старший сын, унаследовав от отца безумие, совершил зверское убийство любимой девушки, за что пожизненно был заточен императором в тюрьму, где и умер в возрасте двадцати пяти лет.
1591
ЦЕПОЧКА
В то утро разбудили Амадо громко кричащие птицы, и непохоже это было на приветствие или спор, во время которых все равно за птенцами своими следить можно. Странно, что птицы эти ни разу в их сторону не посмотрели, и выходило, что следил за птенцами один только Амадо: вот они, два серых комочка на траве барахтаются, стоит только руку протянуть. Бережно отведя от них взгляд, Амадо осторожно посмотрел наверх и с удивлением заметил, что, словно стрелы Господни, мечутся по небу черные, с проседью, птицы, и что исчезают они одна за другой, а если учесть, что солнце проснулось сегодня на левой его руке, значит, путь их лежит на северо-запад, ему как раз туда и нужно, хоть и говорил горбатый Якоб, что путь на север будет для Амадо всегда тяжелым: ему куда угодно идти можно - везде удача будет, а вот северное направление опасно для него, да что ж теперь поделаешь, если впереди у него - первый день в инквизиторской тройке.
Растолкав одноглазого Бартоломео, первого, кого за быструю реакцию он выбрал себе в слуги, Амадо глазами показал ему верное направление и первым зашагал навстречу северной опасности в виде небольшого городка Альтасо с тремя сотнями жителей, часть из которых недавно впала в ересь, и, судя по донесениям, замешена в этом приехавшая месяц назад женщина и две ее дочери. Разные источники свидетельствовали о том, что это итальянка, и из-за своей смуглой кожи прозвали ее Черной Лючией, и будто бы глаза ее во сне не закрываются, а это странно, так ведь только слепые спать могут, а она все видит и даже людей лечит, и это вдвойне странно, потому что лечит она их не молитвами и травами, а прикосновением правой руки ко лбу больного. А местному врачу, который выразил сомнение в волшебной ее способности, один раз вообще под ноги плюнула, такие дела. Размышляя в пути о том, что не любит он с нервными женщинами на разные богоугодные темы говорить, а говорить все равно придется, иначе сожгут ее вместе с детьми, Амадо чуть не упал, когда тяжелая рука Бартоломео слегка задела его плечо. - Прокаженные, - тихо сказал он, - отойдем.
Добежав до ближайших кустов и присев на корточки, увидели они пятерых человек с колокольчиками на шеях, и у каждого в руках большая палка с двумя кривыми рогами, а у последнего - длинный нож за поясом, и пусть звенели колокольчики радостно и весело, а нехорошо день начинался: то птицы гнезда свои бросают и на север летят, а что им летом на севере-то делать, то прокаженные на пути их встречаются. Видно, прав был Якоб, недаром он единственный, кому верит Рудольф. Звуки цеплялись за ветер, и те, которым повезло, отправлялись вслед за птицами, в то время как самые слабые падали на землю и их осколки разрезали созревшую за ночь росу на мелкие неровные части. Когда колокольчики вскрикнули в последний раз, а кривые рога превратились в маленькое, безобидное стадо, Бартоломео подмигнул Амадо единственным своим глазом и посоветовал тому быть наперед осмотрительнее: от этих прокаженных чего угодно ожидать можно, иногда они ни с того, ни с сего, на людей бросаются, но в целом они тихие, знают ведь, что совсем немного им осталось, поэтому и не разговаривают почти, силы берегут. - И своих они не бросают, - добавил Бартоломео, - больные все насмерть, сами еле передвигаются, а слабых не оставляют. Они как волки, - уважительно заключил он, - у них этому учиться можно.