Семкова Мария Петровна
7. О проекции переживаний травмы на Аниму

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Психологическая интерпретация новеллы Э. - Т. - А. Гофмана "Майорат" В случаях серьезных травм восстановление обновленной психики берут на себя влияния маскулинной Персоны/Анимуса/Теневой Самости. А на Аниму проецируются содержания страхов, из-за чего она становится еще более хрупкой.

МАЙОРАТ

   "Неподалеку от остзейского побережья стоит родовой замок баронов фон Р., носящий название Р-зиттен. Окрестности замка пустынны и дики, кое-где из сыпучих песков торчит травянистый пригорок, и вместо парка, какой бывает обыкновенно в дворянских поместьях, к голым стенам замка со стороны берега примыкает жалкий еловый лес, вечный траур которого пренебрегает пестрым весенним нарядом; в этом лесу вместо веселого ликования проснувшихся к новой радости птиц раздастся только печальное карканье ворон и пронзительный крик чаек, предвещающих бурю. За четверть часа ходьбы от этого места природа внезапно меняется. Точно по мановению волшебного жезла переносишься вдруг в цветущие луга, роскошные поля и долины. Перед глазами вырастает большая богатая деревня с просторным домом управляющего имением. На опушке приветливой ольховой рощи виднеется фундамент большого замка, который намеревался построить один из прежних владельцев. Но его наследники, жившие в своих курляндских имениях, забросили эту стройку, барон Родерих фон Р., который возвратился в родовое поместье, тоже не пожелал продолжать ее, ибо его мрачному, нелюдимому нраву более отвечал старый, одиноко стоящий замок. Он велел подправить, насколько это возможно, ветхое строение и уединился в нем с угрюмым домоправителем и небольшим количеством слуг".
  
   Начнем с диспозиции этой новеллы. Расположение замка на остзейском побережье указывает на то, что психологические задачи, что будут раскрыты новеллой, находятся на грани с чем-то чужим, на то, что эти задачи маргинальны. Замок окружен довольно захудалыми дикими лесами, но его непосредственное окружение освоено и уютно. Так обычно выглядят места, в которых происходят чудесные события - например, замок Короля-Рыбака, в котором находится Св. Грааль, окружен бесплодными землями. Судя по такому окружению замка, мы будем иметь дело с содержаниями некоего автономного комплекса, который уже подхотовлен к тому, чтобы открыться сознанию.
   Хозяин замка, барон Родерих фон Р., мог бы восстановить родовое имение, но ему хватает только того, чтобы замок был пригодным для жилья. Такой вариант сознания, что предстал перед нами в облике барона Родериха, не стремится к тому, чтобы все содержания психики стягивались к единому центру коллективного сознания: ему важнее иной тип интеграции - плеяда с несколькими центрами, описанная Дж. Хиллменом.
   Барон и сам живет на границе - днем он наблюдает за морем, ночью - исследует небо и потому слывет черным магом. В этом образе угадывается тот, кто границы создает и поддерживает их существование; тот, кто хранит психику от чрезмерного развития. Подобным персонажем был и советник Креспель, герой одноименной новеллы из цикла "Серапионовы братья". Но в отличие от него барон Родерих фон Р. действует мягко - селится на границе земли, моря и неба, которая создана природой, и свои занятия строит в зависимости от ландшафта, в котором живет, не пытаясь его переделать. Мягкость его пограничных устремлений свидетельствует о том, что в этой новелле мы будем иметь дело с более человечным способом построения защитных механизмов, чем в "Советнике Креспеле". Тогда будет уместным и упоминание о чувствах барона - все это он затеял потому, что "малейшее напоминание о жизни там (в Курляндии) приводило его в ужас, однако во всем плохом, что приключилось с ним в жизни, он винил предков, забросивших родовой замок". Мы становимся свидетелями обыкновенной человеческой конфликтности - барон одновременно и прячется от жизни, и обвиняет в своей пугливости кого-то еще.
   Барон Родерих установил в этом замке майорат - это владение может быть унаследовано только старшим в роду. Такое решение свидетельствует о том, что дефектность Персоны осознается - более, того, предприняты попытки этот дефект скомпенсировать вполне стандартными средствами. Как бы ни было противоречиво это решение, теперь в фокусе сознания надолго окажутся проблемы психических границ.
   "Между тем не только сын Родериха, Губерт, но и нынешний владелец майората, которого звали так же, как и его деда, Родерихом, не пожелали остаться в родовом замке и жили в Курляндии. Видимо, отличаясь более веселым и живым нравом, чем их мрачный предок, они страшились печальной пустынности этих мест. У барона Родериха были две старые незамужние тетки, сестры его отца, жившие на скудные средства и получающие кров и содержание в имении. Они поселились со старой служанкой в маленьких теплых комнатках бокового флигеля, и кроме них да повара, занимавшего большую комнату в нижнем этаже возле кухни, по высоким покоям и залам главного здания бродил только старый егерь, выступающий одновременно в качестве кастеляна. Остальные слуги жили в деревне. Только поздней осенью, когда выпадал первый снег и устраивалась охота на волков и кабанов, заброшенный замок оживал. Приезжал из Курляндии барон Родерих со своей женой, в сопровождении родственников, друзей и многочисленной охотничьей свиты. Являлись все соседние дворяне и даже любители охоты из ближайшего города: главное здание и флигели едва могли вместить всех гостей, во всех печках и каминах трещал огонь, с раннего утра до поздней ночи вращались вертела, вверх и вниз по лестницам сновали сотни веселых людей, господ и слуг; там звенели бокалы и раздавались бодрые охотничьи песни, здесь слышался топот танцующих под громкую музыку; повсюду ликование и смех, и так от четырех до шести недель кряду замок более походил на роскошную гостиницу, стоявшую у оживленной проезжей дороги, чем на жилище помещика".
  
   В результате получилось расщепление. Все обновленные содержания психики оказались в сфере влияний коллективного сознания; феминный аспект психики не обновлялся и оскудел. Вероятно, задачей психики в этой новелле и станет обновление и оживление феминного ее аспекта и более глубокая компенсация дефекта Персоны.
   Барон Родерих вместе с адвокатом Ф. занимаются всеми хозяйственными делами замка, поддерживают его на плаву. Значит, психика в столь бедном ресурсами состоянии требует постоянной осознанности - как личного, так и с использованием коллективных влияний, постоянных действий, и ничего полезного в ней не происходит спонтанно.
  
   На этом диспозиция завершена, и приходит черед развития сюжета. Однажды снова пришло время адвокату Ф. ехать в замок Р-зиттен. Он позвал с собой повествователя этой новеллы - помочь в делах и поохотиться. Значит, именно не изнутри, а со стороны коллективного сознания (да и то походя) предпринимается попытка как-то скомпенсировать старческий стиль жизни в замке, пригласив туда молодого писателя.
   В деревне веселились, но ворота замка были заперты, и впустили адвоката и его племянника не сразу. Так что границы здесь все же довольно жесткие, а сопротивление новому привычно. Привратник выглядит странновато.
   "- Милости просим! Милости просим, господин стряпчий! Какова погодка! - восклицал старый Франц, высоко держа фонарь, так что свет падал прямо на его морщинистое лицо, странно скривившееся в приветливой улыбке. Экипаж въехал во двор, мы вылезли, и только теперь я разглядел странную фигуру слуги, закутанного в старомодную, широкую егерскую ливрею со множеством затейливых шнурков. Над его широким, белым лбом торчали два седых завитка, на щеках играл здоровый румянец охотника, и хотя напряженные мускулы превращали лицо в какую-то чудную маску, все сглаживалось немного глуповатым добродушием, светившимся в глазах и игравшим в улыбке.
   - Ну, старина Франц,- заговорил дядя, отряхиваясь в передней от снега,- все ли готово? Выбивали ли ковры из моих комнат? Принесены ли постели? Топили ли вчера и сегодня?
   - Нет,- отвечал Франц совершенно невозмутимо,- нет, почтеннейший господин стряпчий, ничего этого не сделано.
   - Ах, Боже мой! - возмутился дядя,- я, кажется, заранее написал, я ведь всегда приезжаю в назначенный день; ведь это преглупо, что я должен жить теперь в промерзлых комнатах!
   - Да, почтеннейший господин стряпчий,- согласился Франц, осторожно снимая нагар со свечи и затаптывая его ногой,- однако все это, видите ли, не очень бы помогло, особенно топка, потому что ветер и снег слишком уж расходились с тех пор, как разбиты окна.
   - Что?! - перебил дядя, широко растопыривая шубу и подбоченясь обеими руками,- в доме разбиты окна? А куда же смотришь ты, кастелян?
   - Да, почтеннейший господин стряпчий,- спокойно и неторопливо продолжал старик,- ничего не поделаешь, очень уж много в комнатах мусору и камней.
   - Тьфу ты, черт возьми! Да откуда же в комнатах мусор и камни? - воскликнул дядя.
   - Позвольте пожелать вам доброго здравия, молодой барин,- обратился ко мне старик с учтивым поклоном, ибо я чихнул, и добавил: - Это камни и известка от средней стены, той, что обвалилась.
   - Да что у вас было землетрясение? - сердито проворчал дядя.
   - Этого не было, почтеннейший господин стряпчий,- ответил Франц, улыбаясь во весь рот,- но три дня назад в судейской зале со страшным шумом обрушился тяжелый штучный потолок.
   - А, чтоб...- тут мой вспыльчивый и горячий дядя хотел ввернуть крепкое словцо, но, поднявши правую руку вверх, а левой стаскивая с головы лисью шапку, он вдруг остановился, повернулся ко мне и сказал с громким смехом: - Очевидно, тезка, нам лучше держать язык за зубами и более ни о чем не спрашивать, а не то узнаем о еще худшей напасти или весь замок обрушится на наши головы. Но,- продолжал он, обращаясь к старику,- не будешь ли ты так добр, Франц, чтобы велеть убрать и протопить для меня другую комнату? И нельзя ли поскорее приготовить ко дню суда какое-нибудь другое помещение?
   - Да все уже сделано,- сказал старик, приветливо указывая в сторону лестницы, и сейчас же начал по ней подниматься.
   - Каков чудак! - воскликнул дядя, и мы последовали за старым слугой".
   Запустение замка - его нормальное состояние. Как по волшебству, лишь с приездом гостей из внешнего мира там возникают хоть какие-то комфорт и тепло. Значит, есть и еще одно расщепление: создается нечто подобное "ложному Я" (термин Р. Лэнга), весьма дружелюбного, для внешних контактов. Что происходит внутри, в области истинного Я, хорошо защищено. Повествователь читает Шиллера - сюжет этого произведения хорошо известен читателям Гофмана и поэтому просто упоминается, а не пересказывается.
   "И вдруг как раз в тот момент, когда появляется кровавый призрак Джеронимо, с сильнейшим стуком хлопнула дверь, ведущая в переднюю. Я в ужасе вскочил, уронив книгу; но все стихло, и я устыдился своего детского страха".
   Его попытка принята; можно догадаться, что замок хочет, чтобы юная женственность оказалась там, чтобы свершился некий брак - но воссоздание юной целостности чревато появлением весьма зловещих маскулинных содержаний и серьезным риском. И верно - сначала раздались шаги, потом царапанье и снова шаги. Прозвучал предупреждающий голос: "Не ходи дальше! Остановись! Там поджидают тебя ужасы мира духов!". Проблемы границ оказались гораздо серьезнее - если у ворот мы имели дело с отторжением внешних влияний, но здесь мы оказываемся перед опасной внутрипсихической границей, сдерживающей какое-то страшное духовное содержание. Автономный комплекс устроен очень сложно, подобно луковице, и мы пока не знаем, добрались ли до его ядра - или предстоит нечто еще более жуткое? Видимо, да - рассказчик услышал стоны спящего дяди, адвоката Ф. - тот видел дурной сон о прошлом.
   Таково ночное, пограничное, сознание. В дневном же сознании вершатся обычные хозяйственные дела. Оно деловито и озабочено, несколько автоматично. Только старые баронессы побаиваются повествователя - как бы молодость этого юриста не повредила благу владельцев замка. Юноше кажется, что
   "эти старухи на короткой ноге с привидением, бродившим по замку, а возможно, и сами способны сделать что-то ужасное. Мой старый дядя, охотник до всяческого веселья, подшучивал над старухами, сбивая их с толку такими забавными речами, что, будь я в другом настроении, то просто не знал бы, как удержаться от смеха, но, как я уже сказал, баронессы со всей их болтовней казались мне призрачными химерами, так что старик, рассчитывавший меня повеселить, поглядывал на меня с большим удивлением".
   Молодой человек боится старой феминности, боится и времен в замке, уводящего к прошлому. Но он не поддается дурманящему влиянию дневного сознания и видит в баронессах кого-то вроде Грай. За счет воображения ему удалось сохранить память о ночном происшествии и не обесценить его. Далее именно в дневном сознании происходит интеграция сенексных и юных психический содержаний, и делают это персонажи, тесно связанные с коллективным сознанием и с Персоной. Дядя и племянник, старый адвокат и молодой юрист обсуждают меж собою ночное происшествие. Инициатива принадлежала дяде.
   "... старик, рассчитывавший меня повеселить, поглядывал на меня с большим удивлением. Как только мы очутились за столом в своей уединенной комнате, он разразился вопросами:
   - Скажи мне, ради Бога, тезка, да что с тобой?! Ты не смеешься, не говоришь, не ешь, не пьешь. Уж не болен ли ты?
   Я откровенно рассказал ему про все страхи, пережитые мною прошедшей ночью, не умолчав о том, что выпил много пуншу и читал Шиллерова "Духовидца".
   - Я должен в этом признаться,- прибавил я,- потому что, может быть, это моя разгоряченная фантазия создала эти призраки, существующие лишь в моей голове.
   Я думал, что дядя начнет донимать меня своими шутками по поводу моего духовидства, но он вместо этого сделался очень серьезен, уставился в пол, потом быстро вскинул голову и сказал, устремив на меня горящий взор:
   - Я не знаю твоей книги, тезка, но ни книга, ни пунш здесь ни при чем. Знай же, что то же самое я видел во сне. Мне снилось, что я сижу в кресле у камина, но то, что коснулось тебя лишь в звуках, я ясно увидел глазами своей души. Да, я видел, как вошел этот страшный призрак, как он бессильно ломился в замурованную дверь, царапал в отчаянии стену, так что кровь текла у него из-под сломанных ногтей, как потом сошел вниз, вывел из конюшни лошадь и опять завел ее туда. Слышал ли ты, как пропел петух в дальнем конце деревни? Тут ты разбудил меня, и мрачный призрак ужасного человека, который все еще бросает угрюмую тень на нашу жизнь, гася ее веселье, ретировался,- я поборол это злое наваждение.
   Старик умолк, но я не смел нарушить его молчания, полагая, что он все объяснит мне сам, если найдет это нужным. Пробыв некоторое время в глубокой задумчивости, он продолжал:
   - Скажи мне, тезка, хватит ли у тебя мужества еще раз встретиться с этим призраком и сделать это вместе со мной?
   Конечно, я заявил, что чувствую себя для этого достаточно сильным.
   - В таком случае,- сказал мой дядя,- в эту ночь мы оба не сомкнем глаз. Внутренний голос говорит мне, что мрачный призрак покорится не столько моей духовной силе, сколько мужеству, основанному на твердом убеждении, что с моей стороны это не будет просто дерзостью, а только благим и отважным делом, и я не пощажу жизни, чтобы расправиться с колдуном, изгоняющим потомков из замка их предков. Но, впрочем, о риске здесь нет и речи, ибо при таком честном умысле, с такой благочестивой верой, как у меня, нужно надеяться только на победу. Однако если будет на то воля Божья и темная сила одолеет меня, ты засвидетельствуешь, что я пал в честной христианской битве с адским духом, который затеял ужасное дело! Сам же ты должен держаться в стороне! С тобой ничего не случится!".
  
   Ночью адвокат Ф. заклинал духа по имени Даниэль удалиться, а племянник был свидетелем. Дух быстро удалился, и ничего страшного не случилось. Старый адвокат предпочитает действовать, не объясняя ничего. Понимание происходящего кажется то ли ненужным, то ли опасным. Вряд ли путь только ритуала поможет нашим юристам разобраться с этим Даниэлем. Может быть, дело в том, что барона Родериха - того, кому принадлежит сознание этого автономного комплекса - пока нет дома.
   "Через несколько дней прибыл, наконец, барон со своей женой и многочисленной охотничьей свитой, съехались гости, и во внезапно ожившем замке началась та самая шумная, беспокойная жизнь, о которой я уже упоминал. Когда сразу же по приезде барон вошел в нашу залу, он был, похоже, странно поражен переменой нашего местонахождения; бросив мрачный взгляд на замурованную дверь, он быстро отвернулся и провел рукой по лбу, словно отгоняя недоброе воспоминание. Дядя рассказал ему об обвале в судейской зале и примыкавших к ней покоях, барон попенял на то, что Франц не сумел нас лучше устроить, и очень заботливо просил дядю немедленно сказать, если ему будет неудобно в новом помещении, которое ведь гораздо хуже того, что он занимал раньше. Вообще, обращение барона с моим старым дядей было более чем сердечным, - в нем сквозило некоторое детское благоговение, почти родственная почтительность. И это было единственное, что хоть отчасти примиряло меня с бароном, чей суровый, повелительный нрав проявлялся более неприятным образом. Меня он едва замечал, видя во мне обыкновенного писца. В первый же раз, когда я выполнял для него какую-то работу, он усмотрел неточность в изложении; кровь закипела у меня в жилах, я хотел ответить что-то резкое, но тут заговорил мой дядя, уверяя, что я все сделал в его смысле и что в судопроизводстве именно так и надлежит делать".
   Пока барона не было, все защиты строились бессознательно - с помощью обвала в зале или ритуала изгнания духа. В результате получилась еще более грубая и гораздо менее проницаемая граница - замурованная дверь. С приездом барона отношение к нему дяди и племянника стало полярным: с адвокатом Ф. барон дружит, но племяннику-повествователю он очень не нравится. Пусть теперь сознание пришло, но из-за этого вновь обретенное единство старческих и юношеских маскулинных содержаний вновь было расщеплено.
   Об отношениях адвоката Ф. и барона Родериха мы пока многого сказать не можем, это просто дружелюбный фасад отношений. Но племянник подпал под воздействия конфликтных сенексных содержаний мужского Анимуса: дядя выступает как его наставник (довольно поверхностный и не слишком полезный), а барон - как возможный противник.
   "Когда мы остались одни, я стал с досадой жаловаться на барона, который вызывал во мне все большую неприязнь.
   - Поверь мне, тезка,- возражал мой дядя,- несмотря на свой неприветливый нрав, барон - самый лучший и добрый человек во всем свете. Да и нрав этот, как я уже говорил тебе, стал он выказывать только с тех пор, как сделался владельцем майората, прежде это был кроткий и милый юноша. Вообще же дела не так уже плохи, как ты представляешь, и я желал бы знать, почему это он так тебя раздражает?"
   Состояние повествователя опять заметил именно дядя. Видимо, он подметил и чуждость сенексных влияний для юноши - поэтому и упомянул вскользь, что юношей барон был иным.
   Дядя не зря напомнил племяннику о раздражении. Оказывается, тот влюблен в баронессу - она только что прибыла вместе с бароном - и ревнует. Столь скоропостижная влюбленность может зависеть от сразу двух аспектов коллективной психики. Напомню, что задачей психики в этой новелле становится обновление, интеграция старческих и юных содержаний психики. Любовь с первого взгляда может зависеть от того, что такую целостность обрели, наконец, содержания Анимы: прежде феминность была представлена лишь престарелыми баронессами, а теперь появилась баронесса молодая. Наш повествователь ночью читал о браке влюбленных и о том, как пред ними предстал жуткий призрак. Значит, и без влияний мужского Анимуса не обошлось - то, что молодой юрист хочет стать соперником барона Родериха, все это ревнивое соперничество только подогревает его влюбленность. Может быть, негативный мужской Анимус становится катализатором такой влюбленности и запускает коллизию Анимы.
   "Эта дивная женщина и сейчас живо представляется моему духовному взору. Лицо ее было так же нежно, как и стан, и носило отпечаток величайшей, ангельской доброты; особенным, невыразимым очарованием отличался взгляд ее темных глаз: в нем светилась мечтательная тоска, подобная сиянию месяца, в ее пленительной улыбке было целое небо блаженства и восторга. Часто казалась она погруженной в себя, и тогда по ее прелестному лицу скользили мрачные, туманные тени. Можно было подумать, что ее снедает какая-то боль, но мне казалось, что в эти минуты ее охватывало мрачное предчувствие тяжелого, горестного будущего, и это я тоже связывал с призраком, бродившим в замке, хоть и не мог объяснить себе почему".
   Повествователь живо становится орудием замка и служит его потребностям в единении с юной феминностью. Влюбленный становится смешон - то глуп, то неожиданно остроумен, как ему и положено под влиянием Анимы. Ставит границы ему опять-таки дядя: когда ночью повествователь громко взывал к баронессе по имени, тот посоветовал вытворять подобное днем и не мешать спасть ночью. Если дневные (сознательные) проблемы могут быть сведены к коллизии Анимы (это упрощение может вызывать облегчение), то ночь посвящена иным влияниям, куда более жутким, которые пока осознаются только сенексным аспектом психики - им же и замалчиваются. Дядюшка хранит лояльность и племяннику, и замку Р-зиттен. Дядюшка это знает, но проецирует раздвоенность только на племянника как на более наивного: "Дай Бог всякому, - говорит он, садясь за бумаги, - достаточно разума и старания, чтобы как следует пользоваться им. Плохо, когда человек становится трусом и следует правилу "ни нашим, ни вашим"".
   Повествователь подмечает и детскую почтительность, с которой барон Родерих относится к адвокату Ф. Теперь мы видим не просто пару Senex-Puer, которая обеспечивает духовный интровертный рост, но триаду: старик - зрелый муж - юноша. Маскулинный аспект психики разворачивается во времени и благодаря этому может стать активным и деятельным. Состояние этой троицы конфликтно - повествователь и барон любят адвоката Ф., но к барону повествователь явно враждебен.
   Зовут баронессу Серафиной. Это имя, по ассоциации с серафимами, заставляет вспомнить о стихии воздуха и о могуществе. Такое имя делает Аниму только духовной и андрогинной - грозной и лишенной теплой сексуальности. Может быть, она еще и недоступна. Такая Анима не созревает и не выходит из-под маскулинных влияний, срастается с ними. Как и вновелле "Советник Креспель", такая Анима лишена выхода вовне, способности к самовыражению. Ей нужно своего рода живое орудие для этого. И вот баронесса Серафина берет инициативу в свои руки - она хочет, чтобы влияния Анимы как-то компенсировали засилье мрачной маскулинности в замке. Но, поскольку маскулинные влияния здесь тотальны, то как орудие ей тоже нужен мужчина, юноша:
   "Баронесса улыбнулась и сказала:
   - Легко могу себе представить, что дикая жизнь в наших еловых лесах не может быть приятной для вас. Вы музыкант и, если я не ошибаюсь, также поэт. Я страстно люблю оба эти искусства. Сама я немного играю на арфе, но вынуждена лишать себя этого в Р-зиттене, так как муж мой не желает, чтобы я брала инструмент, чьи нежные звуки плохо сочетаются с дикими криками охотников и резким звуком рогов, которые здесь только и можно слышать! О Боже! Как не хватает мне здесь музыки!
   Я заверил ее, что ради исполнения ее желания отдаю в ее распоряжение все свое искусство, так как в замке, вероятно, найдется какой-нибудь инструмент, хотя бы старое фортепьяно. Тут фрейлейн Адельгейда, компаньонка баронессы, громко рассмеялась и спросила, неужели я не знаю, что в замке с незапамятных времен не звучало ничего, кроме пронзительных труб, ликующих охотничьих рогов и дрянных инструментов странствующих музыкантов. Баронесса же непременно желала слушать музыку, и в особенности меня, и обе, она и Адельгейда, ломали себе голову, размышляя, как бы достать более-менее сносное фортепьяно".
   Одним из орудий может стать наивный и очарованный повествователь. Но этого, видимо, мало, раз нет фортепиано. Юношей можно манипулировать, но ничего, кроме души, у него нет. Компаньонка баронессы Адельгейда действует вполне по-мужски и привлекает еще одного помощника, слугу Франца - тот должен доставить инструмент под названием клавцимбал из деревни, пусть ненадежный и уже раз сломанный и отремонтированный.
   "В замке все затихло. Дамы и кавалеры готовили в своих покоях вечерние туалеты. Музыканты с жалкими инструментами, о которых говорила фрейлейн Адельгейда, как раз явились и ночью готовились дать бал по всей форме. Старик, предпочитавший мирный сон таким пустым забавам, остался в своей комнате, я же, напротив, уже оделся для бала. В это время в дверь тихонько постучали, и вошел старый Франц, объявив мне с довольной улыбкой, что только что привезли в санях клавицимбал жены господина управляющего и перенесли к госпоже баронессе. Фрейлейн Адельгейда просила меня тотчас же прийти. Можно себе представить, как билось у меня сердце, с каким сладостным трепетом отворил я дверь комнаты, где была она.
   Фрейлейн Адельгейда приветливо меня встретила. Баронесса, уже совсем одетая для бала, задумчиво сидела перед таинственным ящиком, где спали звуки, которые я призван был пробудить".
   Дядюшка повествователя всем развлечениям предпочитает сон. Вспомним, он - единственный, кто знает о прошлом барона Родериха. Сам барон пока тоже остается за кадром, и инициатива переходит баронессе. Анима - хозяйка дневного сознания этого автономного комплекса, она знает или догадывается, какие влияния компенсирует. Но сонливость адвоката и скрытность барона свидетельствуют о том, что организующий все это маскулинный аспект психики, несущий влияния Теневой самости и мужского Анимуса, стремится от ясного осознавания.
   Из-за фортепиано Адельгейда впервые обратилась к повествователю по имени. Его зовут Теодор - это второе имя самого Гофмана. Отныне мы знаем, что новелла касается важной для него самого проблемы: выбора между двумя профессиональными идентичностями (типами профессиональной Персоны) - юриста и музыканта. Те содержания, что связаны с музыкой, приходится буквально воссоздавать заново; молодой юрист Теодор понадобился баронессе для реставрации и настойки музыкального инструмента, а не только как родственная душа. Такой серьезный подход исключает только фантазирование - это настоящая работа.
   "Когда я поднял крышку, зазвенело множество лопнувших струн; когда же я взял аккорд, он прозвучал неприятно и резко, ибо те струны, которые еще остались целы, были совсем расстроены.
   - Видно, органист опять прошелся здесь своими нежными ручками!- со смехом воскликнула фрейлейн Адельгейда, но баронесса сказала с досадой:
   - Да, это сущее несчастье! Значит, у меня не будет здесь никаких радостей!
   Я пошарил в инструменте и, к счастью, нашел несколько катушек струн, но молотка не было! Начались новые сетования.
   - Сгодится всякий ключ, бородка которого наденется на колки,- объявил я; баронесса и фрейлейн Адельгейда, радостно засуетившись, стали сновать но комнате, и вскоре передо мной лежало целое собрание блестящих ключей.
   Я усердно принялся за дело, фрейлейн Адельгейда и баронесса помогали мне как могли. И вот один из ключей надевается но колки.
   - Подходит! Подходит! - радостно восклицают обе.
   Но тут со звоном лопается струна, доведенная почти до чистого тона, и обе в испуге отступают. Баронесса перебирает своей нежной ручкой хрупкие проволочные струны и подает мне те номера, которые я требую, она заботливо держит катушку, которую я разматываю; внезапно одна из катушек вырывается у нее из рук, баронесса издает нетерпеливое восклицание, фрейлейн Адельгейда громко хохочет, а я преследую заблудшую катушку до самого конца комнаты, и все мы стараемся вытянуть из нее еще одну цельную струну, натягиваем ее, а она, к нашему огорчению, снова лопается; но вот наконец найдены хорошие катушки, струны начинают держаться, и из нестройного жужжания постепенно возникают чистые, звучные аккорды.
   - Ах, удача, удача! Инструмент настраивается! - восклицает баронесса, глядя на меня с милой улыбкой.
   Как быстро изгнали эти общие усилия все чуждое и пошлое, что налагается на людей светскими приличиями! Какое теплое доверие поселилось меж нами; подобно электрической искре оно разрядило страшную тяжесть, давившую мою грудь, точно лед. Тот особый пафос, который часто вызывает к жизни влюбленность, подобную моей, совершенно меня оставил, и когда фортепиано было наконец настроено, я, вместо того, чтобы излить свои чувства в пламенных фантазиях, как собирался сделать раньше, начал петь те милые, нежные канцонетты, которые пришли к нам с юга. Во время всех этих "Seiua di tе", "Seniimi, idol mio", "Almen se non poss'io"*,бесчисленных "Morir mi sento", и "Addio!", и "Oh, dio!"** глаза Серафины все больше и больше разгорались. Она села за инструмент совсем рядом со мной, и я чувствовал, как ее дыхание касается моей щеки. Серафина оперлась рукой о спинку моего стула, и белая лента, отделившаяся от ее изящного бального платья, упала мне на плечо и развевалась между нами, колеблемая звуками и тихими вздохами Серафины, как верный посланник любви! Просто удивительно, как я не лишился рассудка".
   Так что в плену маскулинных содержаний Анима ничего не потеряла - напротив, научилась воплощать свои влияния, ничего не теряя в своем очаровании. Правда, ей все равно нужны рабочие руки мужчины, так что воплощение творческих замыслов все еще традиционно приписывается только мужскому Эго, пусть и благодаря прямым влияниям Анимы.
   Интересно, что, как и в новелле "Советник Креспель", Аниме самой ничего не надо делать, чтобы очаровать - и здесь баронесса не поет, отказывается выступать, а все предпосылки этого очарования Теодор сделал буквально своими руками. Ему же приходится настойчиво просить, чтобы Серафина наконец-то начала петь. Но поет она совершенно обычную народную песенку. Одержимости не возникает - напротив, Анима способна на меньшее, чем ожидалось от нее, и мы не знаем - то ли ее собственная природа простовата, то ли ее воздействия так долго были заглушены влияниями Анимуса, что теперь она многое потеряла. Дядюшка, со своей стороны, и провоцирует, и окорачивает племянника.
   "- Прошу тебя, тезка, борись с этой глупостью, которая захватила тебя с такой силой! Знай, что твое поведение, как бы ни казалось оно невинным, может иметь ужаснейшие последствия; в беспечном безумии ты стоишь на тонком льду, который подломится под тобой прежде, чем ты это заметишь, и ты бухнешься в воду. Я не стану держать тебя за полу, потому что знаю, что ты сам выкарабкаешься и, весь израненный, скажешь: "У меня сделался во сне небольшой насморк", но мозг твой иссушит страшная лихорадка, и пройдут годы, прежде чем ты оправишься. Черт побери твою музыку, если ты не нашел ничего лучшего, как смущать ею мирный покой чувствительных женщин.
   - Но,- прервал я старика,- разве мне приходит в голову любезничать с баронессой?
   - Болван! - вскричал дядя.- Да если бы я об этом узнал, я бы тут же выбросил тебя из окна".
   Видимо, наступает черед проявиться и влияниям иным, нежели Анима, и провоцировать их, ускорять их появления не нужно - недаром адвокат Ф. почти все время спит. Его дело - как-то разводить во времени феминные и маскулинные влияния. Под этим влиянием даже повествователь не смеет обмолвиться Серафине о недавнем ночном происшествии. Видимо, почему-то важно, чтобы Анима не догадывалась, под чьим влиянием она находится. Тем временем баронесса заболевает, а повествователя начинают терзать муки совести, как если бы он намеревался соблазнить жену своего хозяина. Так скрытые маскулинные влияния набирают силу.
   Пришла пора встретиться повествователю и барону. Маскулинное и феминное разделили сферы влияния в замке, и это сказалось рассеянностью повествователя. Его пригласили на волчью охоту, мыслями же он был в комнате Серафины, и на него напал волк. Волка он убил - но предупреждение "если будешь одержим ею, окажешься в опасности" силы не потеряло. Волк обычно символизирует алчные и ненасытимые страсти - видимо, такая страсть и обуяла Теодора в отношениях с Серафиной, но он сам не дагадывается о собственной алчности, она целиком остается в тени. Охота - типичное мужское занятие; охотник становится и убийцей, и потенциальной жертвой. Комнатный мальчик Теодор впервые попадает на охоту - его посылает туда дядя, а опекает в лесу барон. Так что наш рассказчик проходит очень типичный и очень древний обряд мужской инициации., и вполне успешно. "Школьник успешно выдержал экзамен и перестал быть школьником, избавившись от своей смиренной робости". Теперь, убив волка, он может повести себя более настойчиво и страстно и с Серафиной. Но не все так просто с убийством, не помешал ли ему пережитый в прошлом страх. Дядя же прямо обесценивает такое достижение: "Бог помогает слабым!". Как бы то ни было, волчьи наглость и алчность вряд ли сослужат хорошую службу нашему кабинетному юноше.
   Сводит Серафину и Теодора ее компаньонка Адельгейда. Этот отщепленный аспект Анимы становится более навязчивым и наглым - она ищет Теодора, ловит его за руку; еще до охоты она сделала так, что Теодор почувствовал себя недостойным соблазнителем - видимо, возросшая агрессивность этого феминного аспекта и проявилась в лесу как нападающий волк.
   "- Что с вами? Что с вами?- тихо спросила, она,- вы совсем окоченели! Но я сейчас верну вас к жизни. Знаете ли вы, что баронесса не может дождаться минуты, когда увидит вас? Только тогда она поверит, что злой волк вас не растерзал. Она ужасно беспокоится! Ах, друг мой, что вы сделали с Серафимой? Я никогда не видела ее такой! Ого! Как заторопился ваш пульс! Как внезапно ожил мой мертвый господин! Ну, пойдемте же, только тихо, к маленькой баронессе!
   Я молча дал себя увести. Манера Адельгейды говорить о баронессе показалась мне недостойной, особенно неприятно поразил намек на какой-то сговор между нами. Когда мы вошли, Серафина с легким вскриком сделала мне навстречу несколько неторопливых шагов, но потом, будто опомнившись, остановилась посреди комнаты; я осмелился схватить ее руку и прижать к своим губам. Не отнимая руки, баронесса прошептала:
   - Боже мой, ваше ли это дело - сражаться с волками? Разве вы не знаете, что баснословные времена Орфея и Амфиона давно прошли и дикие звери потеряли всякое почтение к певцам?
   Этот милый оборот, который исключал всякую двусмысленность относительно ее живого участия во мне, подсказал мне верный тон и такт. Не знаю сам, как вышло, что я не сел по обыкновению за фортепьяно, а уселся на диван рядом с баронессой.
   - Ну, как же вы подвергли себя такой опасности? - спросила Серафина, выразив наше общее желание, что главным сегодня будет не музыка, а беседа".
   Под влиянием чисто маскулинного способа интеграции психики - охоты - Анима стала и вовсе безжизненной, но теперь она оттаивает. Скоро мы увидим, что, если образ Адельгейды сивмолизирует навязчивость и стереотипность влияний Анимы на отношения, то образ Серафины не так прост. Серафина может оказаться безжизненной, но не наивной. О состоянии барона Родериха охоте она знает куда больше, чем можно было бы предположить - и неправым оказывается сонливый адвокат Ф., который вроде бы бережет ее от излишней информации; бережет-то бережет, но в основном маскулинное сознание, чтобы оно оставалось ограниченным и не пугалось; очень уж скупыми дозами позволяет он Теодору обретать знание. Вот что рассказала Серафина:
   "- О, барон должен казаться вам таким вспыльчивым и грубым; но поверьте, только во время его пребывания в этих мрачных стенах, во время дикой охоты в этих пустынных еловых лесах так меняется все его существо, по крайней мере, по внешней манере. Его постоянно преследует мысль, что здесь должно случиться что-то ужасное, потому-то его, наверное, так глубоко потрясло это происшествие, которое, к счастью, не имело дурных последствий. Он не желает подвергать малейшей опасности никого из слуг, а тем более милого, вновь приобретенного друга, и, я уверена, что Готтлиб, которого он считает виновным а том, что с вами случилось, если и не будет посажен в тюрьму, то понесет самое позорное охотничье наказание: будет без всякого оружия, с одной дубинкой идти за охотничьей свитой. Уже одно то, что охота в здешних местах никогда не бывает безопасной и что барон, беспрестанно опасаясь несчастья, все же участвует в ней и даже наслаждается ею, дразня злого демона, вносит разлад в его жизнь, и это дурно отражается также и на мне. Рассказывают немало страшного о том предке, который установил майорат, и я знаю, что мрачная семейная тайна, заключенная в этих стенах, тревожит владельцев замка, как страшный призрак, так что они могут проводить здесь только самое короткое время среди шумной толпы и дикой суеты. Но как одиноко чувствую я себя в этой толпе! Как борюсь в душе с тем ужасом, которым веет от этих стен! Вам, добрый друг мой, вашему искусству обязана я первыми приятными минутами, которые пережила в этом замке. Как мне благодарить вас за это?!"
   Баронесса хорошо чувствует барона, но ей не известно, в чем же заключена мрачная тайна замка Р-зиттен. Тут ей необходима помощь повествователя. Залы она просто боится, и рассказ Теодора о появлении и заклятии духа по имени Даниель не то чтобы успокаивает ее, но делает ее страх обоснованным. Но о причине страха и об истинной сути тайны оба пока не знают.
   "Как случилось, что я опустился перед ней на колени, что она склонилась ко мне, я обвил ее руками и на губах моих загорелся долгий, жаркий поцелуй? Как же случилось, что я не потерял рассудка, почувствовав, что она нежно прижимает меня к себе, а выпустил ее из объятий и, быстро поднявшись, подошел к фортепьяно?
   Отвернувшись, баронесса сделала несколько шагов к окну, потом обернулась и подошла ко мне с почти гордым видом, который вовсе не был ей свойственен.
   - Ваш дядя - самый достойный человек из всех, кого я знаю,- сказала она,- он ангел-хранитель нашей семьи, пусть поминает он меня в своих молитвах!
   Я не мог проронить ни слова, губительный яд, который вкусил я с ее поцелуем, проник во все мои жилы и нервы и жег их огнем! Тут вошла фрейлейн Адельгейда; неистовая душевная борьба излилась горячими слезами, которых я не мог сдержать. Адельгейда посмотрела на меня с удивлением и многозначительной улыбкой, я готов был ее убить. Баронесса протянула мне руку и сказала с невыразимой нежностью:
   - Прощайте, мой милый друг! Прощайте! Помните, что, быть может, никто лучше меня не понимал вашей музыки; эти звуки будут долго жить в моей душе.
   Я пробормотал несколько бессмысленных слов и опрометью бросился в свою комнату".
   Поцелуй Серафины кажется Теодору ядом - так не под влиянием ли Анимуса феминность кажется сводящей с ума и опасной?
   ...
   Дядя снова оказался спящим. "Ангел-хранитель" уснул, и теперь незыблемость и безопасность замка оказывается под угрозой. Прибежал Франц, разбудил адвоката: баронесса умирает! Значит, стоит Аниме хоть чуть-чуть выйти из круга, очерченного Анимусом - и вот ей уже грозит уничтожение. Сейчас проясняется и смысл бездействия дяди - пусть он и инициировал изменения, привезя с собою племянника, но сейчас ему нужно, чтобы все границы, возведенные в замке, оставались неприкосновенными. Теодор рвется к баронессе, но дядя жестко останавливает его:
   "- Ты думаешь, мальчик, что испугаешь меня своей жалкой угрозой? Неужто ты полагаешь, что мне дорога твоя жизнь, если ты с детской безрассудностью швыряешься ею, как ненужной игрушкой? Какое имеешь ты отношение к супруге барона? Кто дал тебе право вторгаться, как какой-то легкомысленный болван, туда, где тебе не следует быть и куда тебя вовсе не звали? Или ты намереваешься разыграть влюбленного пастушка в страшную годину смерти?
   Совершенно уничтоженный, я бросился в кресло. Через некоторое время старик сказал уже более мягко:
   - Ну, ладно, узнай же, что смертельная опасность вовсе не грозит баронессе. Фрейлейн Адельгейда выходит из себя из-за всякого пустяки: если ей упадет на нос капля дождя, она уже кричит: "Какая ужасная погода!" К несчастью, вся эта тревога дошла до старых теток, которые явились с целым арсеналом подкрепляющих капель, живительных эликсиров и Бог весть чего еще. А был лишь глубокий обморок..."
   То ли адвокат Ф. лжет о пугливости Адельгейды, то ли и в самом деле лабильность настроений под влиянием Анимы кажется с мужской точки зрения такой глупой? Адвокат - типичный образ для одной из сторон конфликта профессиональной Персоны, который осложнял жизнь Гофмана: это юрист, чиновник; адвокат Ф. забалтывает трудности и спит; влияния такой Персоны глушат любую бессознательную динамику или отстраняются от нее, лишь бы сохранить состояние неизменным. Изменения допускаются лишь очень дозированные. Но этот же адвокат - тезка Теодора, другая его сторона. У этого образа есть и дополнительные коннотации - он запускает изменения, допускает их. И снабжает информацией, когда для этого приходит время. Его влияние "глушителя" имеет свои резоны - иначе бы косный маскулинныйй аспект психики сопротивлялся изменениям слишком сильно, агрессивно и разрушительно.
   Все кончилось ничем. Баронесса пришла в себя - это был лишь обморок. Состояние Анимы, в котором чередуются периоды полноценной жизни и небытия - состояние очень опасное и тревожащее. В ответ на это маскулинный аспект психики стремится обрести внутреннюю связность. Барон желает поговорить с Теодором о состоянии баронессы и о причинах, из-за которых и появились столь строгие ограничения.
   "- Дайте мне высказаться!- воскликнул барон,- я должен предупредить ваши поспешные суждения. Вы сочтете меня за сурового человека, далекого от искусства. Я вовсе не таков, но есть одно соображение, основанное на глубоком убеждении, которое заставляет меня не допускать сюда такую музыку, которая может взволновать, лишить покоя всякую душу, а также, конечно, и мою. Знайте, что жена моя так впечатлительна, что это может в конце концов лишить ее всех радостей жизни. В этих зловещих стенах она не выходит из состояния неестественного возбуждения, которое обыкновенно посещает ее только моментами, но все же есть предвестник серьезной болезни. С полным основанием вы имеете право спросить, почему я не избавлю эту нежную женщину от пребывания в этом ужасном месте, от этой дикой, сумбурной охотничьей жизни? Назовите это слабостью, но я не могу оставить ее одну. Я испытывал бы такую тревогу, что был бы совершенно не в состоянии заниматься важными делами, ибо знаю, что самые ужасные картины всевозможных несчастий, которые могут с ней случиться, будут преследовать меня и в лесу, и в судейской зале. И потом, я думаю, что для слабой женщины как раз вся эта жизнь может служить как бы укрепляющей ванной. Морской ветер, по-своему замечательно завывающий в елях, глухой лай собак, дерзкие и веселые переливы рогов должны преобладать здесь над расслабляющим, томным хныканьем фортепьяно, на котором не следовало бы играть мужчине; вы же вознамерились настойчиво мучить мою жену и довести ее до смерти!
   Барон произнес эти слова, возвысив голос и дико сверкая глазами. Кровь бросилась мне в голову, я сделал порывистое движение рукой в сторону барона и хотел заговорить, но он не позволил мне сделать это.
   - Я знаю, что вы хотите сказать,- начал он,- я знаю это и повторяю: вы были на пути к тому, чтобы убить мою жену, в чем я нисколько вас не виню, хотя вы поймете, что я должен положить этому конец. Словом, вы экзальтируете мою жену своею игрою и пением. И когда она без удержу носится по бездонному морю мечтательных грез и предчувствий, вызванных злыми чарами вашей музыки, вы низвергаете ее в бездну рассказом о страшном призраке, дразнившем вас там наверху в судейской зале. Ваш дядя все рассказал мне, но я прошу вас, повторите мне все, что вы видели и слышали, чувствовали и подозревали".
   Вот ведь парадокс - Аниму стараются обезопасить от влияний Анимы! Неудивительно, что она оказывается пустой и неживой сразу после того, как посмеет проявить свою истинную природу. Значит, у маскулинного аспекта психики есть выбор: то ли подчиняться очарованию Анимы, то ли контролировать ее. О создании подходящего контейнера для этих содержаний речи пока не идет. Вместо контейнера существует пугало: дух некоего Даниэля, чьи кости покоятся в семейном склепе.
   Идея контейнера благодаря Теодору посетила и барона Родериха:
   "- Ну, ну,- перебил меня барон,- вы имеете дело не с такой уж опасной пациенткой. Теперь я всецело полагаюсь на ваше искусство. Баронесса увлечена и очарована вашей музыкой, и внезапно лишить ее этого было бы глупо и жестоко. Продолжайте ваши занятия музыкой. В вечерние часы вы всегда будете желанным гостем в покоях моей жены. Но только переходите постепенно к более сильной музыке, искусно смешивая веселое с серьезным. А главное, повторяйте эту историю об ужасном призраке. Баронесса привыкнет к ней, она забудет, что призрак блуждает в этих стенах, и рассказ будет действовать на нее не сильнее, чем любая волшебная сказка, которую можно обнаружить в каком-нибудь романе или книге о привидениях. Сделайте это, любезный друг!"
   Но оказаться в роли живого контейнера, оказаться инструментом для живого человека неприемлемо. Это значит, что Теодор добровольно откажется от статуса мужчины и от отношений с Анимой. Поняв это, юноша чувствует себя униженным малым ребенком - ведь барон не признал в нем равного (а то и превосходящего, более удачливого) соперника. Ревность его и алчность остались без применения. Так он противится влияниям очень мощного Анимуса, но это не выход, а двойная ловушка - находясь в замке, он не может ни принять роли контейнера, ни роли соперника. Его собственные переживания приходится контейнировать - для этого Теодор использовал своего насмешливого дядю. Дядины шутки на сей раз не помогли.
   Вечером Адельгейда угостила Теодора конфетами. Тот слушал ее непонятные речи, пил с нею ликер... Значит, Анима теперь совершенно расщеплена, и он имеет дело лишь с ее кокетливым, эмоциональным, сводящим с ума аспектом, что влияет на настроения - но духовный аспект Анимы ему недоступен. Неудивительно, что ночь бедняга провел в лесу, носился как безумный и кричал: "Смотрите! Смотрите! Видите, как черт пляшет с мальчишкой, вздумавшим вкусить запрещенного плода!". Его привел в себя старый егерь - хотя бы в этом инфантильное Эго вышло из круга привычных представлений и обратилось к тому маскулинному аспекту психики, что имеет отношение к мужским инициациям.
   Но что же делать? Анима расщеплена, ее влияния совсем одичали, контейнера для них нет? И дядя решил увезти племянника из Р-зиттена. На время, чтобы прийти в себя, это неплохое решение - но это бегство от проблем, связанных с Анимусом и анимой. Видимо, нечто подобное происходило и с самим Гофманом - очень уж долго он сбегал то в жизнь чиновника, то в музыку, не решаясь принять ответственность за идентичность деятеля искусства.
   В городе дядя заболел. Наступила зима. Возникло состояние безвременности и дефекта сознания - в таком-то психика и готовится к серьезнейшим изменениям или сбегает в такое состояние навсегда.
   Но наступила весна, появился второй шанс ожить и вернуться к прежнему конфликту.
   "Одно обстоятельство снова вызвало к жизни все пережитые мною страдания и в то же время заставило содрогнуться от ужаса, словно явление из мира духов. Однажды вечером, когда я открыл сумку для писем, которая была со мной в Р-зиттене, из бумаг выпал локон темных волос, завернутый в белую ленту; я тотчас же узнал локон Серафины, но, вглядевшись в ленту, ясно увидел след от капли крови! Быть может, Адельгейда в один из моментов безумного беспамятства, овладевшего мною в последний день пребывания в Р-зиттене, сумела подсунуть мне этот сувенир, но откуда эта капля крови?
   Она породила во мне предчувствие чего-то ужасного и превратила этот пасторальный залог в страшное напоминание о страсти, за которую могло быть заплачено драгоценной кровью, исторгнутой из сердца. Это была та самая лента, которая, когда я первый раз сидел с Серафиной, беспечально порхала вокруг меня, и вот теперь темная сила обернула ее роковой приметой. Мальчик не должен играть с оружием, опасности которого он не сознает".
   Мужества использовать второй шанс Теодору не хватило, он решил совершенно устраниться. Но летом старый маскулинный аспект психики вновь попытался инициировать изменения. Дядя решил вернуть племяннику старый должок. Он рассказал вот что.
   "Пусть сердце твое проникнется сознанием, что таинственные отношения, в которые ты осмелился вмешаться, не будучи призванным, могли погубить тебя! Однако - все это уже миновало! Историю Р-зиттенского майората, которую поведал мне тогда мой дядя, я так верно сохранил в своей памяти, что могу повторить ее его словами (он говорил о себе в третьем лице).
   В бурную осеннюю ночь 1760 года всех обитателей Р-зиттена пробудил от глубокого сна страшный удар; казалось, весь громадный замок рушится, превращаясь в груду развалин. В одну минуту все были на ногах, зажгли свечи, и дворецкий замка с потрясенным, мертвенно-бледным лицом отправился осматривать замок, захватив с собой ключи от всех помещений. Велико же было всеобщее удивление, когда, пройдя в гробовой тишине, в которой раздавался визг с трудом отпираемых замков и каждый шаг отдавался жутким эхом, по всем коридорам и залам, обнаружили их неповрежденными. Нигде не было ни малейших следов какого бы то ни было обвала либо разрушения. Мрачное предчувствие охватило старого дворецкого. Он поднялся в большую рыцарскую залу, рядом с которой, в боковом покое, отдыхал обыкновенно барон Родерих фон Р., когда предавался своим астрономическим наблюдениям. Дверца, проделанная между дверьми этого покоя и другого, соседнего с ним, вела - через узкий проход- непосредственно в астрономическую башню. Когда Даниэль (так звали дворецкого) открыл ее, навстречу ему ворвался снежный вихрь и буря со страшным воем и грохотом швырнула в него целые кучи мусора и щебня, так что он в ужасе отпрянул и, уронив подсвечник, отчего все свечи тотчас же погасли, громко воскликнул:
   - О, Боже праведный! Барона задавило!
   В ту же минуту послышались жалобные причитания, доносившиеся из спальни барона. Там нашел Даниэль остальных слуг, собравшихся вокруг тела их господина. Он сидел в большом, обитом бархатом кресле, одетый богаче и лучше обыкновенного, на лице его было невозмутимое и торжественное выражение, будто он просто отдыхал после важной работы. Но то была неподвижность смерти. Когда рассвело, увидели, что верхушка башни обвалилась вовнутрь. Большие каменные плиты проломили потолок и пол астрономической обсерватории и вместе с толстыми балками с удвоенной силой обрушились на нижние своды, разрушив часть замковой стены и узкого прохода. Из залы нельзя было ступить ни шагу за дверцу, не подвергаясь опасности провалиться в пропасть глубиной по меньшей мере восемнадцать футов".
   Старый принцип интеграции психики внезапно пал - и очень травматично, под влиянием некоего влияния, которое совершенно не поддавалось осознанию - под влиянием Безмерного. Из-за этого психика утратила свою устремленность ввысь (рухнула вершина башни), и теперь любое такое устремление будет чревато травмой. Фрагмент сознания, который был связан с формированием этого автономного комплекса - слуга Даниэль. Его призрак теперь препятствует любым проявлениям свободного воображения - не зря именно его, не представляя, кто он, так боится баронесса Серафина. Этот мертвый слуга напоминает своим поведением способ существования примитивных автономных личностей, что образуются в результате сильнейших травм и чье сознание жестко и предназначено для решения только одной или нескольких задач.
   Адвокат Ф., однако, продолжает.
   "Старый барон предвидел час своей кончины и известил об этом своих сыновей. Уже на другой день явился старший сын покойного Вольфганг, барон фон Р., новый владелец майората. Доверяя предчувствию старого отца, он тотчас по получении рокового письма оставил Вену, где находился в это время, и поспешил явиться в Р-зиттен.
   Дворецкий обил черной материей большую залу и положил старого барона в том самом платье, в котором его нашли, на великолепной парадной постели, окружив его высокими серебряными подсвечниками с зажженными свечами. Вольфганг безмолвно поднялся по лестнице, вошел в залу и приблизился к телу. Со скрещенными на груди руками, нахмурившись, он окаменело и мрачно смотрел на бледное лицо отца и был подобен статуе - ни одна слеза не выкатилась из его глаз. Наконец он почти судорожно простер к покойнику руку и глухо пробормотал:
   - Зачем планеты заставляли тебя сделать несчастным сына, которого ты любил?
   Потом, заложив руки за спину и отступив назад, барон возвел очи горе и проговорил примиренным, смягчившимся голосом:
   - Бедный безумный старик! Кончился карнавал с его дурацкими играми! Теперь ты знаешь, что скудно отмеренная нам земная собственность не имеет ничего общего с надзвездным миром. Какой воле, какой силе теперь подвластен ты? - Вольфганг умолк, а затем воскликнул со страстью:
   - Нет, ни единой крупицы моего земного счастья, которое ты пробовал уничтожить, не похитит у меня твое упрямство!
   С этими словами он вынул из кармана сложенную бумагу и, держа ее двумя пальцами, поднес к горящей свече, стоящей у изголовья усопшего. Бумага, загоревшись, ярко вспыхнула, а когда отблеск пламени заплясал на лице мертвеца, мускулы его, казалось, зашевелились, и старик беззвучно вымолвил какие-то слова, так что стоящих поодаль слуг охватил глубокий ужас.
   Барон спокойно окончил свое дело и старательно затоптал последние клочки горящей бумаги, упавшие на пол. Потом он бросил на отца последний мрачный взгляд и стремительно вышел из зала".
   Новый принцип интеграции психики (обновленный травмой) настаивает на жестком отделении внешней реальности и реальности психики. Отныне все интересы будут направлены только вовне, к "так называемой действительности". Расщепления и отграничения возводятся в основополагающий принцип, как то и бывает при травме. Тогда поведение барона Родериха, наблюдающего море и небо - это своего рода симптом: он одновременно и поддерживает расщепление, и стремится создать хоть какие-то связи.
   Далее следует диалог об этих новых принципах интеграции.
   "На следующий день Даниэль рассказал барону об обвале в башне и пространно описал, что произошло в ту ночь, когда почил его достойнейший господин, закончив свое повествование тем, что хорошо было бы немедленно приступить к восстановлению башни, ибо если она еще больше обвалится, то всему замку грозит если не разрушение, то сильное повреждение,
   - Восстановить башню? - гневно вскричал барон.- Восстановить башню?! Никогда! Разве ты не замечаешь, старик,- продолжал он уже более спокойно,- что башня не может обрушиться беспричинно? Что ежели мой отец сам захотел уничтожить это проклятое место, где он колдовал по звездам? Что ежели он сам произвел известные приготовления, чтобы, когда сам того пожелает, вызвать обвал башни, уничтожив таким образом все, что в ней находится? Но как бы там ни было, пусть обрушится хоть весь замок,- мне все равно. Неужто ты думаешь, что я поселюсь в этом диковинном совином гнезде? Нет! Я продолжу дело мудрого предка, который заложил фундамент нового замка в прекрасной долине, вот кто будет для меня примером!
   - Так значит,- растерянно промолвил Даниэль,- всем верным старым слугам придется взять страннический посох?
   - Разумеется,- отвечал барон,- я не допущу, чтобы мне служили немощные, едва держащиеся на ногах старики, но я никого не прогоню. Вам, верно, понравится хлеб, который вы будете есть из милости, не трудясь.
   - Меня, главного дворецкого, оставить без всякого дела! - с горечью воскликнул старый слуга.
   Тут барон, намеревавшийся удалиться и стоявший к старому дворецкому спиной, вдруг обернулся, весь багровый от гнева, подошел к старику, размахивая сжатым кулаком, и закричал страшным голосом:
   - Тебя, старый лицемер, приспешник моего отца во всяких нечестивых делах, которыми вы занимались там, в башне, тебя, который, как вампир, присосался к его сердцу и, быть может, воспользовался безумием старика, чтобы внушить ему адское решение, поставившее меня на край пропасти,- тебя следовало бы вышвырнуть как паршивого пса!
   Потрясенный столь ужасными обвинениями, старый слуга упал на колени к ногам барона, и тот, быть может невольно, машинально следуя внушению своей мысли, как это часто бывает в гневе, поднял правую ногу и так сильно ударил ею старика в грудь, что тот с глухим стоном повалился на пол. С трудом поднявшись на ноги и издав странный рыдающий звук, подобный рыку насмерть раненого зверя, он пронизал барона взглядом, горевшим отчаянием и яростью. До кошелька с деньгами, который барон уходя бросил ему, старый дворецкий даже не притронулся".
   Даниэль предлагает восстановить прежнюю целостность, но новый барон злобно этому противится. Стремление к связности и целостности, однако, останется и превратит Даниэля в персонажа-привратника, в пугало, напоминающее о том, как опасно даже пытаться восстановить полноценный и подвижный во времени внутренний мир.
   "Барон был озабочен тем, что Даниэль, которого он жестоко обидел, не ради корысти - ибо бездетный старик, желавший окончить свои дни в родовом замке Р-зиттена, не нуждался в больших деньгах, - сколько из мести за нанесенное оскорбление, согласится скорее сгноить скрытое сокровище, нежели указать их ему. Он подробно рассказал Ф. об инциденте с дворецким и прибавил, что по многим сведениям, которые до него дошли, Даниэль поддерживал в старом бароне непонятное желание удержать в Р-зиттене своих сыновей. Стряпчий заявил, что это совершеннейшая чушь, ибо во всем свете не было человеческого существа, способного хоть сколько-нибудь изменять, а тем более направлять решения старого барона, и попытался выведать у Даниэля, не укрыты ли деньги в каком-нибудь потайном месте. Но этого не понадобилось, ибо, едва только стряпчий спросил: "Скажи, Даниэль, как это могло случиться, что старый барин оставил так мало денег?" - как тот отозвался с кривой усмешкой:
   - Вы подразумеваете, господин стряпчий, те жалкие талеры, что вы нашли в ларце! Да ведь остальное-то хранится в подвале подле опочивальни старого барона. Но самое лучшее,- продолжал он, и улыбка его превратилась в отвратительную гримасу, а глаза загорелись кровавым огнем,- самое лучшее, много тысяч червонцев погребено там, внизу, в развалинах.
   Стряпчий тотчас же позвал барона, и все трое отправились в спальню; в одном из углов Даниэль сдвинул панель, под которой оказался замок. Барон алчным взором посмотрел на этот замок и, вытащив из кармана огромную связку громыхающих ключей, стал примерять их к нему. Даниэль в это время стоял выпрямившись и с какой-то презрительной гордостью глядел на барона, согнувшегося, чтобы лучше видеть. Потом он дрожащим голосом проговорил:
   - Ежели я собака, милостивый господин барон, то и верность у меня собачья! - с этими словами он протянул барону блестящий стальной ключ, который тот жадно выхватил у него из рук, и без труда отпер им дверь. Они вошли в маленький, низкий подвал, где стоял большой железный сундук с поднятой крышкой. На мешках с монетами лежала дощечка, на которой знакомым, замысловатым почерком старого барона было начертано:
   "Сто пятьдесят тысяч имперских талеров в старых фридрихсдорах из доходов майоратного имения Р-зиттен. Сумма эта назначается на постройку замка. Владельцу майората, который наследует мне, надлежит на эти деньги воздвигнуть на самом высоком холме, что к востоку от замковой башни, которую он найдет обвалившейся, высокий маяк на пользу мореплавателей и велеть каждую ночь его зажигать.
   Р-зиттен в ночь на Св. Михаила 1760 года.
   Родерик, барон фон Р."
   Барон один за другим поднимал мешки и бросал их обратно в сундук, наслаждаясь звоном золота. Потом он обернулся к старому дворецкому и поблагодарил его за верность, уверяя, что только клевета была причиной того, что он так дурно с ним обошелся. Старик не только останется в своей прежней должности, пообещал барон, но и получит удвоенное жалованье.
   - Я тебе очень обязан; хочешь золота - возьми один из этих мешков,- так заключил свою речь барон, стоя перед стариком с потупленным взором и указывая рукой на сундук.
   Лицо старого дворецкого вдруг побагровело, и он издал тот ужасный звук, похожий на стон смертельно раненого зверя, о котором барон рассказывал стряпчему. Последний содрогнулся, ибо ему послышалось, что старик пробормотал сквозь зубы: "Не золото, а кровь!" Барон, погруженный в созерцание своих сокровищ, ничего не заметил. Даниэль, дрожа, как в лихорадке, всеми членами, подошел к своему господину со склоненной головой и смиренным видом, поцеловал ему руку и сказал плаксивым голосом, проводя рукой по глазам, будто утирая слезы:
   - Ах, милостивый барин, на что бездетному старику золото? Что до удвоенного жалования, то я приму его с радостью и буду делать свое дело усердно и преданно".
   Конфликт между разными способами интеграции психики - здоровым и травматическим - не угасает, но, напротив, обостряется. Приверженность к целостности, признак душевного здоровья, оборачивается тем, что власть не делится, а добровольно вручается тому, кто настаивает на расщеплениях и возведении жестких границ. Пока дело касается только сознания, все обстоит более или менее терпимо. Но стоит лишь обратиться к вытесненному, к прошлому, к бессознательному, как травматические воспоминания оживают.
   "- Хорошо, хорошо, старик, но ты ведь еще упоминал о золотых монетах, которые должны лежать там, внизу, в обвалившейся башне?
   Старик молча подошел к дверце и с трудом ее отпер. Но как только он ее распахнул, в залу ворвалась снежная пороша, влетел испуганный ворон и, каркая, стал биться об окна черными крыльями, а потом, найдя открытую дверь, ринулся в пропасть. Барон ступил в коридор, но, едва заглянув вниз, попятился назад.
   - Ужасный вид! Голова кружится!..- пробормотал он и, на мгновение потеряв сознание, упал на руки стряпчего. Но очень быстро пришел в себя и спросил, вперив в дворецкого проницательный взор:
   - А там внизу?
   Старик между тем снова запер дверцу и, навалившись на нее всей тяжестью своего тела, пытался повернуть огромный ключ в заржавленном замке. Справившись с этим и вытащив ключ, он повернулся к барону и сказал со странной усмешкой, помахивая большими ключами:
   - Да, там, внизу лежат тысячи тысяч: все замечательные инструменты покойного господина,- телескопы, квадранты, глобусы, ночные зеркала,- все превратилось в осколки, раздавленные балками и камнями.
   - Но деньги, наличные деньги? - перебил его барон.- Ты говорил про червонцы!
   - Я говорил про вещи,- отвечал старик, которые стоили не одну тысячу червонцев!"
   Адвокат Ф., чей образ символизирует привычные для нас коллективные стандарты сознания, полагал, что барон затевает ремонт или реконструкцию старого замка. Но тот мечтал построить великолепный новый замок. Психика теряет связь с реальностью и желает сделать травмировавшее пошлое несуществующим. Такое сознание, однако, чересчур смиренно. И стряпчий смирился с решением барона. Как водится, он подобрал для него и подобающую мотивировку: "не алчность, а желание заставить любимую женщину позабыть ее прекрасное отечество, которое она вынуждена будет покинуть".
   Видимо, такое обновление, такая пародия на воскрешение все же имеет право быть и добивается своих целей - ведь старый барон, казалось, молодеет все больше и больше, а спроектированный им замок очень хорош. Рано или поздно такая психика тратит привычные ресурсы, и ей приходится иметь дело и с воспоминаниями о травме. В один прекрасный день барон пожелал весной разобрать рухнувшую башню и добраться до ее сокровищ. Это совпало с крайним обострением конфликта. В замок прибыл брат барона, которого тот ненавидит. Прибыл он с мирными намерениями, но это неважно: психика, базирующаяся на расщеплениях, должна иметь объект и для ненависти. Барон объяснил свою ненависть так:
   "- Мой брат приехал! Я знаю,- продолжал он, едва Ф. открыл рот, собираясь обратиться с вопросом,- я знаю, что вы намерены сказать. Ах, вам ничего не известно. Вы не знаете, что мой несчастный брат - да, я назову его только несчастным,- как злой дух, всюду стоит на моей дороге и смущает мой покой. Не его заслуга, что я не сделался бесконечно несчастлив,- этого не допустило небо, но с тех пор, как стало известно об учреждении майората, он преследует меня смертельной ненавистью. Он завидует моему состоянию, которое в его руках пошло бы в прахом. Он самый безумный расточитель, какой только есть на этом свете. Его долги намного превышают половину того состояния в Курляндии, которое ему принадлежит, и вот, преследуемый кредиторами, он спешит сюда и клянчит денег.
   "А вы, брат, ему отказываете," - хотел перебить его Ф., но барон, выпустив его руки и отступив на шаг, громко и отрывисто воскликнул:
   - Не торопитесь! Да, я отказываю! Из доходов майората я не могу и не хочу подарить ни одного талера! Но сперва выслушайте, какое предложение я сделал этому безумцу несколько часов назад, и тогда уж судите, следую ли я чувству долга. Вам известно, что имение в Курляндии довольно значительно. Я хотел отказаться от своей половины в пользу его семейства. Губерт женился в Курляндии на красивой, но бедной девушке. Она принесла ему детей и теперь бедствует вместе с ними. Из доходов имения должно было выделить необходимую сумму ему на содержание и постепенно расплачиваться с кредиторами. Но что для него беззаботная, спокойная жизнь? Что ему до жены и детей? Ему нужны наличные, большие деньги, чтобы сорить ими с безумным легкомыслием. Не знаю, какой демон открыл ему тайну о ста пятидесяти тысячах талеров; с присущим ему безрассудством он требует половину этих денег, утверждая, что они не принадлежат к майорату и их следует рассматривать как свободное имущество. Я откажу, я должен отказать ему в этом, но я предчувствую, что он замышляет мою погибель!"
   Сознание тут весьма наивно - мы видим, что адвокат Ф. не понимает скрытых причин такой враждебности. Он не может переубедить барона, хотя и прибегает для этого даже к расхожим доводам. Именно ему и придется стать посредником между сторонами конфликта - он видит в нем лишь конфликт за ресурс, мотивировку, но не мотив противостояния. Примириться, естественно не удалось. И влияние этого конфликта захватило и наше наивное сознание. "Ф. чувствовал всю тягость этих отношений, он признавался себе, что какая-то особая неприятная манера, сквозящая во всем, что говорил и делал Губерт (брат барона), способна омрачить любую радость. Теперь ему стал совершенно понятен ужас, который охватывал барона при виде брата".
   Наконец Губет решил удовольствоваться малой суммой и отбыть. Роль адвоката Ф. стала после этого решения созерцательной, сознание вновь стало пассивным, но исполненным подозрений.
   Тот аспект психики, что прежде отвечал за связи (он воплощен образом слуги Даниеля) теперь воспринимается как беспринципный, предательский - Ф. подозревает, что именно Даниэль ночью уговорил Губерта не уезжать.
   Утром нашли барона - он упал с башни и разбился.
   "Когда тело барона принесли в залу и положили на широкий стол, на том же самом месте, где всего несколько недель назад лежал старый Родерих, в залу с непередаваемым отчаянием на лице ворвался Губерт. Потрясенный ужасным зрелищем, он возопил рыдая! "Брат! Бедный мой брат! Нет, не об этом молил я демонов, во власти которых оказался!" Стряпчий содрогнулся от этих роковых слов; ему показалось, что он должен немедленно наброситься на Губерта как на братоубийцу. Однако Губерт без чувств рухнул на пол; его перенесли в постель, и он довольно скоро оправился, как только ему дали укрепляющее средство. Очень бледный, с мрачным, угасшим взглядом вошел он в комнату Ф., медленно опустился в кресло, поскольку не мог удержаться на ногах от слабости, и медленно вымолвил:
   - Я желал смерти моего брата, ибо отец своим неразумным решением оставил ему лучшую часть наследства. Теперь, когда он столь ужасным образом нашел свою смерть, я стал владельцем майората, но мое сердце разбито, я никогда не буду счастлив. Оставляю вас в вашей должности, вы получите самые широкие полномочия касательно управления майоратом; я же не могу здесь оставаться!
   Губерт вышел из комнаты и уже через два часа был на пути в К.
   По-видимому, несчастный Вольфганг (покойный барон) встал в ту ночь для того, чтобы пойти в смежный покой, где находилась библиотека. Спросонок он ошибся дверью, открыл дверцу, ведущую в башню, сделал шаг вперед - и полетел в бездну. Это объяснение было, однако, довольно уязвимо. Ежели барон не мог уснуть и хотел взять в библиотеке книгу для чтения, то о какой сонливости могла идти речь, а ведь только в этом случае можно было ошибиться дверью. К тому же дверца, ведущая в башню, была крепко заперта и отпереть ее было совсем не просто. Все эти соображения Ф. изложил перед собравшимися слугами".
   Уж до того наивен и доверчив привычный нам аспект сознания, что готов сфабриковать любые объяснения происходящему. Чтобы скомпенсировать этот дефект, нужен персонаж, воплощающий ночное сознание, своего рода сознание бессознательного - таковым становится егерь Фриц, тот странный слуга, что встречал адвоката Ф. и его племянника.
   Франц, честный и верный малый, готовый умереть за своего господина, не пожелал говорить при всех и дал понять, что поведает все лишь стряпчему.
   "Ф. узнал от Франца, что барон часто толковал ему о сокровищах, погребенных под развалинами, и нередко, точно одержимый злым духом, он вставал по ночам, отворял дверь, ключ от которой дал ему Даниэль, и жадно смотрел в пропасть, будто силясь разглядеть там мнимые сокровища. Должно быть, и в ту злополучную ночь, после того как егерь ушел от него, барон сделал еще одну попытку заглянуть в башню, и там приключилось с ним внезапное головокружение, которое и стало для него роковым. Даниэль, который, по-видимому, тоже был очень потрясен страшной смертью барона, предложил замуровать эту погибельную дверь, что и было немедленно сделано. Барон Губерт фон Р., новый владелец майората, возвратился в Курляндию и в Р-зиттене более не показывался, Ф. получил все полномочия, необходимые для неограниченного управления майоратом. Постройка нового замка не состоялась, старый же по возможности был приведен в пристойный вид. Много лет спустя Губерт в первый раз после смерти барона поздней осенью появился в Р-зиттене, провел несколько дней, запершись в своих покоях со стряпчим, и снова отбыл в Курляндию. Проезжая через К., он оставил в тамошнем присутственном месте свое завещание".
   Столь наивное сознание ничем, кроме одержимости, и не могло отделаться в столь странной ситуации.
   ...
   Оказадось вдобавок, что покойный Вольфганг тайно женился и у него родился сын. Грешный Губерт признал себя всего лишь управляющим. И адвокат Ф. представил как владельца барона Родериха фон Р., сына Вольфганга и внука чернокнижника. Обычно на внуках прекращается или становится понятным воздействие семейных сценариев. Происхождение этого наследника оказалось спорным.
   "Ф. слишком ясно видел, как трудно ему будет исполнить свое обещание. Он перерыл все бумаги старого Родериха, но не обнаружил никаких следов письма или упоминаний об отношениях Вольфганга с девицей де Сен-Валь. В раздумье сидел он однажды спальне старого Родериха, где уже все переделал, и составлял послание к женевскому нотариусу, которого знал как деятельного и проницательного человека,- стряпчий надеялся, что он сможет доставить ему некоторые сведения, могущие пролить свет на дело молодого барона..."
   Именно сейчас он и увидит воочию, в чем же заключается сущность влияний майората, замка Р-зиттен.
   В полночь адвокат Ф. увидал Даниэля - тот оказался лунатиком. Следующей ночью события снова опередили адвоката Ф.: тот решил проследить за Даниэлем, но вдруг возник пожар. Даниэль забаррикадировался в комнате и после пожара тяжело заболел. Он говорил, что не хочет закончить жизнь на эшафоте. Его страдания в конечном итоге объяснялись тем, что юный Родерих фон Р. - тот, за кого он себя выдает и на самом деле наследует майорат.
   Все эти юридические хитросплетения, таинственное поведение Даниэля, история смертельной вражды братьев чрезвычайно утомляют. Вероятнее всего, они имеют лишь косвенное отношение к страданиям Теодора и баронессы Серафины фон Р., о которых мы почти и забыли. Так вот и работает травма - попытки проследить травмирующие воспоминания уводят от состояния "здесь-и-сейчас", запутывают и в конечном итоге травмируют еще больше. Видимо, Персона юриста не столь безобидна и обыкновенна, как кажется. Именно стараниями этого эго-состояния растет снежный ком всяких прежних историй, именно она запугивает и запутывает - и при этом сохраняет добропорядочный вид - я, дескать, просто объясняю происходящее.
   Важно лишь то, что Серафина в итоге оказалась сестрой Губерта и что наследник майората Родерих влюбился в нее. Он поселился в замке, чтобы побыть с нею. Ситуация здесь осложняется тем, что влияния Анимы, которые в норме должны оживлять и связывать психику воедино, не могут служить этой цели. Аниме приписывается связь с травмой - то ли запутанный семейный сценарий влияет на нее, то ли все эти ужасы на нее проецируются. В конечном счете это не столь важно, важен лишь эмоциональный вывод - Анима опасна и безумна.
   Когда проявились благотворные влияния Анимы, изменился и способ связи содержаний в бессознательном. Родерих и Серафина уехали устраивать дела в имениях - и теперь замок Р-зиттен оказался олицетворением именно автономного комплекса. Прежний способ связи заключался в отгораживании и создании препятствий для прорыва травмирующих содержаний. Каков будет новый способ, мы пока не знаем.
   Лунатик Даниэль умер в присутствии Родериха и адвоката Ф. Адвокат объявил его убийцей Вольфганга. Как бы то ни было, в связи с травмой тот аспект психики, что отвечал за связи с теневыми содержаниями, теперь кажется губителем и случит разве что пугалом и предвестником проявления содержаний, по-настоящему опасных.
   "... только союз с одним из старейших родов в его отечестве мог навеки упрочить блеск майората. Старик прочел об этом союзе по звездам и считал, что всякое дерзкое нарушение комбинаций светил могло навлечь гибель на учрежденный майорат. Союз Вольфганга с Юлией представлялся старику преступным посягательством на решение силы, которая помогала ему в его земных делах, и всякая попытка погубить Юлию, противящуюся этой силе, как демоническому началу, казалась ему оправданной. Губерт знал о безумной любви Вольфганга к Юлии; утрата ее сделала бы его несчастным, быть может, даже убила бы, но младший сын стал деятельным помощником в планах отца, тем более что сам чувствовал к Юлии преступную склонность и надеялся отвоевать ее для себя. Небу угодно было, чтобы самые ядовитые козни разбились о решимость Вольфганга, и последнему удалось даже обмануть брата. Свершившийся брак Вольфганга и рождение его сына остались для Губерта тайной. Вместе с предчувствием близкой смерти старого Родериха стала преследовать мысль, что Вольфганг женился на враждебной ему Юлии. В письме, где он приказывал сыну в назначенный день явиться в Р-зиттен, чтобы вступить во владение майоратом, он давал слово, что проклянет его, если он не расторгнет недостойный брак. Это письмо Вольфганг сжег у тела отца.
   Губерту старик написал, что Вольфганг женился на Юлии, но что он разорвет этот союз. Губерт счел это сумасбродной выдумкой старого отца, однако немало испугался, когда сам Вольфганг не только подтвердил подозрения отца, но еще и прибавил, что Юлия родила ему сына и что в скором времени он обрадует свою супругу, до сих пор считавшую его купцом Борном из М., известием о своем высоком происхождении и богатстве. Вольфганг собирался в Женеву, чтобы привезти любимую жену. Но прежде чем он смог исполнить свое намерение, его настигла смерть. Губерт умолчал обо всем, что ему было известно о существовании рожденного от брака с Юлией ребенка, и таким образом присвоил себе майорат, по праву принадлежавший сыну Вольфганга. Однако прошло всего несколько лет, и он почувствовал глубокое раскаяние. Судьба наказала его за его вину ненавистью, которая все сильнее разгоралась между двумя его сыновьями.
   "Ты жалкий, несчастный нищий,- сказал старший, двенадцатилетний мальчик своему младшему брату,- когда умрет отец, я стану владельцем Р-зиттенского майората, и ты принужден будешь смиренно целовать мне руку, когда тебе понадобятся деньги на новый сюртук".
   Младший брат, разъяренный высокомерной надменностью старшего, бросил в него нож, оказавшийся под рукой, и чуть его не убил.
   Опасаясь большего несчастья, Губерт отправил младшего сына в Петербург, где тот впоследствии стал офицером, сражался против французов под командованием Суворова и пал в бою.
   Губерт не решился открыть всему свету тайну своего обманом приобретенного владения - страшился позора, - но теперь не желал брать ни копейки у законного владельца майората. Он навел справки в Женеве и узнал, что госпожа Борн умерла от горя, оплакивая непостижимо исчезнувшего мужа, а молодого Родериха Борна воспитывает один почтенный человек, взявший его к себе.
   Тогда Губерт, назвавшись чужим именем и выдав себя за родственника погибшего в море купца Борна, стал посылать деньги, предназначавшиеся для того, чтобы достойно воспитать молодого владельца майората. То, как тщательно копил он доходы с майората и что написал в завещании, уже известно. О смерти своего брата Губерт говорил в странных, загадочных выражениях - в них можно было усмотреть намек на то, что тут кроется какая-то тайна, и что Губерт косвенным образом причастен к этому страшному делу. Все объясняло содержимое черной папки. К предательской переписке Губерта и Даниэля была приложена бумага, написанная и подписанная Даниэлем. Ф. прочел признание, заставившее содрогнуться его душу.
   Губерт явился в Р-зиттен по наущению Даниэля, и это Даниэль известил его о находке ста пятидесяти тысяч талеров. Уже известно, как Губерт был принят братом, как он, обманутый во всех своих надеждах, хотел уехать и как стряпчий его удержал.
   В груди Даниэля клокотала кровавая жажда мести, направленная против юноши, пожелавшего прогнать его как паршивого пса. Он все сильнее и сильнее раздувал пламя, пожиравшее несчастного Губерта. В еловом лесу, где бушевала метель, охотясь на волков, они сговорились погубить Вольфганга.
   - Извести его,- бормотал Губерт, целясь из ружья.
   - Да, извести,- ухмылялся Даниэль,- но только не так, не так!
   Теперь он был уверен в себе: он убьет барона так, что ни одна душа об этом не узнает. Получив наконец деньги, Губерт пожалел о своем замысле, и решил уехать, чтобы не поддаться дальнейшему искушению. Даниэль сам оседлал ему ночью лошадь и вывел ее из конюшни; но когда барон хотел вскочить в седло, он сказал резким голосом:
   - Я думаю, барон Губерт, что ты останешься в майорате, который с этой минуты тебе принадлежит, потому что его надменный владелец лежит, разбившийся, под обломками башни!
   Даниэль заметил, что Вольфганг, снедаемый алчностью, часто встает посреди ночи, подходит к двери, которая прежде вела в башню, и горящим взором вглядывается в бездну, где, по уверению Даниэля, погребены немалые богатства. Построив на этом свой план, Даниэль стоял в ту роковую ночь у дверей залы. Услышав, что Вольфганг отворяет дверь, ведущую в башню, он вошел в залу и вплотную приблизился к барону, стоявшему на самом краю пропасти. Тот обернулся и, увидев проклятого слугу, из глаз которого смотрела смерть, в ужасе вскричал: "Даниэль! Даниэль! Что делаешь ты здесь в такой час?" Тогда Даниэль выкрикнул: "Пропадай же, паршивый пес!" - и сильным ударом ноги столкнул несчастного в бездну".
   Психика в столь травмированном состоянии склонна к черно-белому восприятию, теряет тонкость нюансировок. Более того - добро и зло ней легко меняются местами, так как утрачивается точка перехода: и вот теперь убийца Губерт оказывается хорошим сыном, хранителем тенденции к сохранению привычного гомеостаза, исполнителем воли отца; хороший Вольфганг, оказывается, раскачивает лодку и подвергает майорат опасности. В таких условиях опасным лучше считать все новое - особенно если это новое, оказывается, своим происхождением причастно к прежним конфликтам. И "юридическое" сознание этой новеллы считает опасной Аниму.
   "Так рассказал мой дядя всю эту историю, после чего он взял меня за руку и сказал дрогнувшим голосом, причем глаза его были полны слез!
   - Тезка, тезка, и ее тоже, пленительную Серафину, коснулась темная сила, властвующая над родовым замком! Через два дня после того, как мы покинули Р-зиттен, барон устроил прощальное катанье на санях. Он сам вез свою жену, когда лошади, охваченные необъяснимым страхом, вдруг рванулись и понеслись в безумном беге.
   "Старик, старик гонится за нами!" - пронзительно закричала баронесса.
   Минуту спустя от сильного толчка сани опрокинулись, и Серафину выбросило на дорогу. Ее нашли бездыханной, она умерла! Барон не может утешиться, он успокоится только со смертью!
   Да, тезка, никогда больше не вернемся мы в Р-зиттен!
   Дядя умолк, я ушел от него с разбитым сердцем и только всеисцеляющее время могло смягчить глубокую скорбь, которая чуть не сокрушила меня".
   Не исключено, что хрупкая Анима была разрушена попросту всем этим нагромождением травмирующих и травмированных маскулинных влияний. "Юридическое" сознание остается неприкосновенным - но вот связь с душой, с музыкой и с творчеством теряется полностью. Сознание окончательно укрепилось в ой установке, что была провозглашена в начале вставной новеллы, "объясняющей" проблемы Серафины: внимание следует уделять только обыденности.
   Теперь в рядом с развалинами замка Р-зиттен построен маяк - такое завершение позволяет сохранить хоть какую-то надежду: вместо того, чтобы продолжать втягиваться в воронку травмы, психика ограничивается тем, что создает из травмирующих воспоминаний знак, предупреждающий об опасности. Проблем травмированной психики это не разрешает, развиваться ей не позволяет - но хотя бы дает возможность уберечься.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"